Месть Бела

— И так раз за разом, — рассказывал Симуру Конан, монотонно покачиваясь на стуле, прикрыв глаза, сунув руки под ягодицы. — Стежок за стежком, сначала левый глаз, потом правый. Иголка вверх-вниз, вверх-вниз. А я пошевелиться не могу. Смотрю, будто завороженный, как эта сволочь младенцу глаза зашивает. А что сделать? Закричать: не надо, не надо, что ли? А вдруг у них так принято — и неспроста? Вдруг без этого... причащения... человек сразу погибает, или в Серые Равнины отправляется, или, не привели Кром, в Мир Демонов попадает? Кто ж знает, что у них за порядки мировые такие... Только, короче, долго я не выдержал. Когда третий стежок на правом глазе затянулся, я вскочил со своего кресла — бог я или нет? — и заорал...

На самом деле, Конан только собрался закричать: «Остановитесь, я запрещаю!» — но тут входная дверь без стука распахнулась, и на пороге, в окружении трех слепых воинов возник силуэт невысокого, крепко сбитого человека в сиреневом, сшитом из одного куска материи наряде, похожем на тунику. Оружия при нем не было.

— Дорогу Всезнающему и Всемогущему Богу Адонису! — дружно рявкнули охранники и в унисон брякнули длинными тонкими мечами.

Участники гнусной церемонии испуганно отшатнулись. Конан почувствовал себя более чем неуютно.

— Прибыл сюда я, в присутствии дабы моем таинство причащения новорожденного сына великой страны Дзадишар было по правилам освящено, — размеренно, замогильным голосом проговорил новый персонаж этой сцены, предварительно хлопнув в ладоши. — Ведомо мне, что лекарь искусный, прославленный врач Родукар находится тут, а также младенца родители, а также родители тех, кто его породил, а также...

Тут он запнулся, забыв закрыть рот: взгляд его остановился на восседающем на троне киммерийце.

Повисла пауза. Боги молча смотрели друг на Друга; настоящий — удивленно и остолбенело, поддельный — испуганно и напряженно. Да, Конан оказался прав в своих догадках: бог, названный Адонисом был зрячим. Взор его глубоко посаженных темно-карих, почти черных глаз, прячущихся под кустистыми бровями, приковал северянина к креслу.

Надо отдать должное местному богу: Адонис быстро взял себя в руки, мельком глянул на младенца, уже почти полностью ослепленного, и продолжил тем же гулким голосом/» от которого по коже бежали мурашки:

— Помыслы божьи людям простым не дано угадать. Радуйтесь же, родители новорожденного сына могучей страны Дзадишар! — Он распростер длань над ребенком: — Великую честь мы с братом моим оказали дому сему и в нем проживающим людям: сегодня ваш отпрыск был причащен в присутствии не одного, но двух одновременно Богов! О, взор погружая в грядущее, вижу: ему уготованы слава великая и непобедимого воина лавры! Радуйтесь, радуйтесь, мать и отец героя, чье имя не будет забыто в веках!

— Благословите нас, Боги Всезнающие! — нестройно ответили участники церемонии, а мать ребенка даже прослезилась — то ли от гордости за сына, то ли от благоговения к богам, то ли от страха.

— Благословляю, — милостиво ответил Адонис. — Однако теперь мы с братом моим должны гостеприимное ваше жилище оставить. Мне ведомо: врач Родукар сумеет достойно закончить святой ритуал причащения и нового, славного жителя нашей страны явить горожанам.

Человек в тунике повернулся к замершему на деревянном кресле Конану. Нахмурился, исподтишка вытянул в его сторону указательный палец, потом ткнул тем же пальцем в сторону двери и им же быстро чиркнул себя по горлу. Жест, понятный во всех мирах: «Быстро наружу, не то...»

— Брат мой, Всезнающий Бог, — обратился к киммерийцу Адонис, — должны мы сейчас удалиться, поскольку дела безотложные требуют, чтобы вернулись немедля в Обитель Богов мы. Спеши же, мой брат. Я уверен, что врач Родукар завершит то, что начал, без нас.

Конан подчинился. А что ему оставалось делать? Перед ним стояли трое вооруженных, пусть слепых, но воинов. Северянин в его теперешнем состоянии с ними бы не справился.

Они покинули жилище Савгора и Хайри, оставив ошарашенных неожиданным поворотом событий слепцов в полном оцепенении.

Щурясь от яркого дневного света, Конан спустился по ступеням крыльца, и тут крепкая рука Адониса схватила его за плечо и развернула к себе лицом.

— Урод, ты откуда взялся? Ты кто такой? — яростно не прошептал, но прошипел бог. Макушка Адониса едва доставала киммерийцу до подбородка, но столько власти, столько силы слышалось в его голосе, что Конан растерялся. Растерялся и испугался. Слепые стражники почтительно замерли неподалеку — так, чтобы почтительно не слушать беседу Всевышних, но мигом вмешаться, если почувствуют, что их владыке угрожает опасность.

— Я... Я приплыл сюда... — пролепетал варвар. — Ночью... Я не знал...

— Не знал он, выродок! Тебе разве неизвестно, что вашим можно появляться здесь только на Северном причале и только в конце каждого месяца? Почему у тебя оружие? Тебе разве неизвестно, что оружие в Дзадишаре запрещено? А? Отвечай!

— Я...

— Звать как?

— Конан...

— Тупица ты, а не Конан! Почему я тебя раньше не встречал? Ну ладно. В Обители разберемся, что ты за фрукт. Эй, — вдруг поглядел Адонис куда-то поверх плеча Конана, — а это еще кто такие?

Будь Конан прежним Конаном, он бы на эту детскую уловку не попался. Но Конан нынешний бесхитростно обернулся в ту сторону, куда посмотрел бог. Разумеется, за спиной никого не было. Зато на затылок варвара неожиданно обрушился страшный удар, в глазах вспыхнули тысячи солнц и мир погрузился в бездну.

Последнее, что услышал теряющий сознание северянин, были слова Адониса, обращенные к стражникам:

— Мой брат захворал. Возьмите его и отнесите в нашу Обитель Богов, чтоб там излечиться он мог...

Вот уж не знаю... Но, Митра, тебе же известно, что утром двое слухачей Харакхты сообщили, будто по городу расхаживает кто-то из наших. А поскольку все мы были здесь и поскольку мне так и так нужно было участвовать в причащении, то мы с Иштар и порешили: прогуляюсь-ка до церемонии по улицам, погляжу, как и что. Ну и прогулялся. Каюсь, немного опоздал к началу причащения. Захожу в дом — а там этот тип сидит на моем месте, зенки свои поганые таращит.

— Надеясь, Адонис, никто ничего не заподозрил? — раздался мелодичный женский голосок.

— Конечно, нет, Ашторех. Я разыграл целый спектакль и вытащил этого недоумка из дома раньше, чем они слово успели вякнуть.

— Ладно, — вздохнул мужской хрипловатый голос. — Хватит об этом. Давайте подумаем, что нам делать. Кстати, Сет, ты приказал умертвить стражников, которые тащили сюда этого... этого человека?

— Ясное дело, Митра.

— Добро. Эрлик, так ты уверен, что неизвестный — не с материка?

— Абсолютно, Митра. Я внимательнейшим образом изучил строение его тела и черепа и волосяной покров и с полной уверенностью утверждаю: если где-то в мире и существует такая раса, то живет она в недоступных районах. Великолепно развитая мускулатура, громадный рост, непривычный для обитателей материка цвет волос и глаз, а также...

— Ладно, ладно, Эрлик, хватит. Как же он появился тут?

— Понятия не имею. Голос Адониса:

— Он говорил, что приплыл ночью.

— Откуда?

Едва слышный шорох, по-видимому, вызванный пожатием плечами. Женский голос:

— Не о том думаешь, Митра. Кто он, зачем и откуда — знать нам не обязательно. Главное, что он здесь, и сейчас необходимо решить, как поступить с ним. Я предлагаю немедленно умертвить пришельца — пока он не нарушил все наши планы.

— Тебе бы, Деркэто, только глотки резать. А если это лазутчик и скоро сюда заявятся армии захватчиков? Представляете, как наши причащенные будут воевать со зрячим неприятелем? Нет, прежде чем убивать, надо допросить его, выпытать правду.

— Ты, Харакхта, слишком уж мрачно смотришь на вещи. Неужели настоящий лазутчик стал бы разгуливать по улицам этого города в открытую?

Голос Иштар:

— Тише, друзья, кажется, наш гость приходит в себя.

Если бы Конан был прежним Конаном, то боль (даже не боль, а так... неудобство, онемевший локоть) не заставила бы его пошевелиться, выдержал бы он, перетерпел ради того, чтобы еще послушать интересный разговор. Он жалел (ему только это и оставалось), что не услышал больше.

Его рывком подняли с пола, на котором он, оказывается, лежал и посадили, прислонив спиной к стене. Киммерийцу уже ничто не мешало открыть глаза и осмотреться.

Просторное помещение, высокие своды, много светильников и света, по стенам — огромные, цветастые ковры, на них висит оружие, всякое разное, в том числе и незнакомое ему. Пол из мраморной плитки. В центре залы — огромнейший стол на массивных ножках, на изготовление которого угрохан, не иначе, целый лес. Вокруг стола — стулья ему подстать, как троны богов. Впрочем, эти придурки и мнят себя богами. Вот и они сами: стоят у стола, опираясь на спинки своих стульчиков, видать, только что оторвали от них свои задницы, ну а двое, мужик и баба, устроились по обе стороны от него, от Конана. Один из этих двоих — его старый знакомый, Адонис. Именно он отводит ногу и сильно бьет под ребра.

Конан вскрикнул от боли.

— Это удовольствие — по сравнению с тем, что с тобой будет, червяк, попробуй ты смолчать или обмануть нас. Мы сейчас будем спрашивать тебя.

«Что ж ты стихами не говоришь, гнида», — подумал, но не сказал киммериец. А для веселой компании (Конан подсчитал «богов» — восемь, пятеро мужчин, три женщины) он издал жалобный писк, дабы показать свой испуг и готовность отвечать на все вопросы правдиво и подробно.

Вопросы не заставили себя ждать.

Опять же Адонис, будь он неладен:

— Кто ты, выползень, и откуда?

Спрос не застал северянина врасплох, не заставил лихорадочно перебирать в уме пригодные ответы, подыскивая наиболее спасительный. Едва очухавшись и сообразив, что он пока что не на Серых Равнинах, а все еще на Не Пойми Каких Равнинах, а потом послушав о чем толкуют сумасшедшие, называвшие друг друга именами богов, Конан понял, что ему не отвертеться от допроса. И ясно, как день, было, чем поинтересуются в первую голову. Тем, чем и поинтересовались. Могли бы, кстати, и не бить. Ибо киммериец уже приготовил, опираясь на подслушанный разговор, ответ и, между прочим, не собирался молчать.

— Имя мое Конан. Я из Киммерии, — с показной охотой заговорил северянин, умело, надежно связанный прочными веревками по рукам и ногам. — С острова, что лежит по другую от вас сторону материка. Недавно нас впервые посетили люди с материка и поведали о земле, где живут боги, которым мы поклоняемся. Мы не мореходы, мы никогда не уходили далеко от берега на своих триерах. Но последний год принес нам столько несчастий! (Конан изобразил на лице Подлинную Скорбь) Мор, неурожаи, пожары сыпались на наши головы одно за одним. Мы поняли, что в чем-то прогневили богов. И узнав, что можно доплыть до их Обители, мы снарядили триеру, нагрузили ее дарами, коими надеялись умилостивить Властителей Судеб людских, и пустились в плавание.

Северянин облизнул пересохшие губы. Во время его длинной речи никто из «Властителей Судеб Людских» не проронил ни слова. Они обжигали говорившего взглядами, а на их лицах читалось: у одних — замешательство, у других — явное недоверие и злоба, у третьих — живой интерес.

— Мы плыли по указанному людьми с материка пути. Много дней мы провели в море. Все, казалось, благоприятствует нам. Но вчерашней ночью наша триера налетела на что-то или что-то пробило днище нашего корабля — мы так и не узнали причину постигшей нас беды. Мы ничего не успели предпринять, как вдруг после страшного удара, триера пошла ко дну. Мне повезло — я выплыл, ухватился за обломок мачты и потому не утонул. Этой же ночью мачту волны выбросили на ваш берег. Мои товарищи, боюсь, все погибли.

По щеке рассказчика скатилась крупная слеза.

«Не переиграть бы», — подумал Конан.

— Складно наплел, — хрипловатый голос. Вроде бы, припомнил варвар, именно его обладателя величали Митрой.

— Не нравится он мне, — с редкой для женщины злобой прошипела та, что стояла рядом с пленником, коротко остриженная, светловолосая, крупнотелая, и носком изящного сиреневого сапожка неожиданно ударила киммерийца в подбородок. Варвар насилу успел отклонить голову, и сапожок всего-навсего скользнул по щетинистому подбородку.

— Сядь, Деркэто, не мельтеши, — сказал Митра. Конан рассмотрел его — невысокий, кряжистый, с курчавой черной бородой, лет сорока.

— Мы с ним еще не договорили. Итак, Равные,

— он обвел взглядом всех своих в зале, — кто-то еще хочет о чем-то спросить у... нашего гостя? Эрлик?

На это имя отозвался высокий, сухопарый мужчина с орлиным носом и глубоко посаженными глазами. По его облику и голосу угадывалась сильная, уверенная в себе натура.

— Я никогда не слышал ни о какой Киммерии, — буравя взглядом пленника, произнес Эрлик. — Каким богам вы там поклоняетесь? Конан стал перечислять:

— Митра, Иштар, Деркэто, Харакхта, Адонис, Ашторех, Эрлик, бог тьмы Сет и — Подумав, киммериец добавил: — Кром, бог богов.

А потом северянин разыграл внезапно прозревшего идиота:

— Я же слышал имена Деркэто, Адониса и Эрлика. Боги! Значит, я попал к богам! Какое счастье!

«Еще неплохо бы воздеть руки при этом, да ведь связали, гады», — горько усмехнулся про себя варвар.

— Мне повезло, я доплыл, ах, как не повезло моим товарищам, они не доплыли, — причитал киммериец.

— Тихо ты! — рявкнул на пленника Адонис.

— Он мог слышать наш разговор, пока притворялся, что валяется без сознания, — заметил маленький человечек, почти карлик с лысой, похожей на яйцо головой.

— Верно, Харакхта, — кивнул Митра, — мог.

— Так оно и было! — взвизгнула Деркэто и вцепилась Конану в волосы. — Говори, грязный кобель, правду! — клочья иссиня-черных волос киммерийца полетели в стороны.

— Боги! Я ни в чем не виноват! — вопил Конан, которому и в самом деле было больно. — Смилуйтесь, великие! Простите наш народ!

— Прекратить! — рявкнул Митра. — Адонис, оттащи ее!

Адонису не без труда, но удалось сделать это.

— И ты заткнись! — приказал Митра пленнику, продолжавшему скулить и бормотать что-то о любви к богам. Похоже, Митра любил тишину и спокойствие.

— Я знаю, чего она так взбеленилась, — ехидно усмехнулся высокий, стройный, белокурый красавчик. — Испугалась, что Иштар увлечется этим самцом и ей будет еще тяжелее добиться расположения любимой Иштар.

Деркэто, зарычав, бросилась к красавчику, несомненно собираясь выцарапать ему глаза. Ее остановил вставший на пути Харакхта, которому и досталось кое-что из того, что предназначалось красавчику.

«Еще те боги», — вздохнул про себя киммериец.

— Убью того, кто будет мне мешать! Угроза Митры возымели действие: «боги» немного утихомирились.

— Значит, так, — устало продолжил Митра, — только вопросы. Судьбу пленника решим после. Ясно?

Вроде бы, всем было ясно.

— Кстати, — задумчиво произнес яйцеголовый карлик Харакхта, — о Кроме мы не говорили. Правда, его имя он мог слышать на улицах города.

«Вот так, значит, и Кром у них также имеется. И его не забыли. Как я угадал!» — беседовал тем временем сам с собой северянин.

Посыпались вопросы. Властители Судеб Людских допытывались, как выглядели те люди с материка и их корабль, какие имена и названия упоминали, какие товары с собой привозили, что у них там в Киммерии за порядки царят, и еще о многом другом спрашивали и спрашивали...

Конан отвечал. Говорил о том, что там у себя в Киммерии он не великая сошка, так, рядовой воин, и потому к людям с материка его очень близко не подпускали, беседовали с ними, разумеется, его киммерийские вожди; ну, он сам, конечно, кое-что тоже видел, самую малость, о чем сейчас расскажет. И рассказывал, вспоминая те крохи подслушанного разговора, которые давали хоть приблизительное представление о том, что могут из себя представлять люди с материка, а больше действуя наугад, полагаясь на чутье, да на везение.

— Знаешь, приятель, лучше два раза по столько времени мечом отмахать, чем переносить такой допрос, — признался собеседник Симура. — Не помню уж, когда так уставал. Но — гляжу на рожи обступивших меня, и вроде как на них не проскальзывает торжество: мол, ага, гаденыш, вот мы тебя и подловили. Значит, думаю, ничего лишнего не ляпнул. Хотя, конечно, вряд ли мой рассказ звучал уж очень убедительно. Слишком много всяких «не знаю», «не видел», «не доверяли — не допускали». Наконец они иссякли...

Наконец «боги» иссякли.

— Я думаю, Равные, надо его сейчас отправить в Убежище Оступившихся.

И остальные согласились с Митрой.

— Я препровожу его. То сказал Адонис. После он велел Конану подняться на ноги, плотно завязал ему глаза черной материей и вывел из залы.

— Вперед, налево, ступеньки вниз, ступеньки вверх, направо, — слышал варвар голос Адониса и повиновался ему, что помогало в нелегком передвижении с завязанными глазами.

Киммериец переступал мелкими шажками, ощупывая перед каждым шагом ждущую его ноги поверхность. Он опасался, что его могут вести к какой-нибудь ловушке, вроде провала с заостренными кольями на дне. Но... но ему не оставалось ничего другого, как положиться на удачу и на то, что Убежище Оступившихся не означает «приговорен к смерти». Ноги киммерийца нащупывали каменные плиты, потом песок — тогда, когда свежий воздух и ветерок указали на то, что они выбрались на улицу. Потом они вновь вошли в какое-то здание и опять возобновились каменные плиты под ногами. Иногда Адонис коротко командовал «Остановись!», северянин останавливался, Адонис подходил вплотную, командовал «Вперед!» и сам направлял движение пленника, разворачивая за плечи. Конан подумал, что его проводят через какие-то ловушки.

Наконец после очередной команды «Стой!» Адонис обошел ведомого, впереди лязгнул запор, и несильная, но властная рука куда-то втолкнула Конана. «Не иначе, в темницу», — решил киммериец. После того, как запор лязгнул второй раз, он уже не сомневался в этом, а скоро просто-напросто убедился...

А в зале шел «божественный» разговор.

— Что скажете, Равные? Именующие друг друга Равными сидели на массивных стульях, расставленных вокруг круглого стола. Старшего у Равных не было, но уже давно повелось, что предводительствует Митра.

— Убить! На этот приговор, произнесенный Деркэто.

Сет, белокурый красавчик, криво усмехнулся. Заговорил Эрлик:

— То, что поведал нам пойманный, может быть правдой. Люди с материка любят путешествовать на своих кораблях. Они могли оказаться в этой, как ее... Киммерии, а дикари вроде нашего друга могли додуматься отыскать своих Богов, то есть нас с вами. Я считаю такое возможным.

— И что с того! — взвилась Деркэто. — Зачем эта скотина нам нужна!

— Я могу сказать, зачем, — зазвучал за столом мелодичный голос Иштар. Все повернули головы в ее сторону. — Семь восходов назад от нас ушел в Мир Покоя тот, чье место за столом сейчас свободно. Бел. До следующей полной луны мы должны среди младенцев отобрать Достойного...

— Мы знаем Закон, — с ухмылкой вставил Сет.

— Я знаю, что вы знаете. Вы также знаете, что в последнее время доносят слухачи. Все больше и больше сомневающихся. Некоторые высказывают неверие, что Боги приходят к ним из Мира Покоя. Мы можем разубедить сомневающихся, укрепить веру. Предъявив причащенным нового Бела. В ближайшие дни.

Все догадались, что предлагает Иштар.

— Ясненько, — протянул Сет с вечной ухмылочкой. — Наша милочка Иштар приглядела нового согревателя постели. Я надоел ей давно, Адонис — недавно... Что прикажете делать?

У Иштар дрогнули губы, но она ничего не сказала в ответ. Сказал Митра:

— Это очень серьезное предложение, очень. Такого еще никогда не было. Это... не по Закону.

— А не кажется вам, Равные, — задумчиво произнес Харакхта, — что наш новый друг не слишком умен? Хотя... Может, он просто неотесан, и через какое-то время из него что-нибудь да получится.

— А если вдруг объявятся его соплеменники? — вступила в разговор Ашторех.

— А если он не тот, за кого себя выдает? — вопросил Эрлик.

— Закон священ и незыблем. Нарушать его нельзя. Убив чужака, мы поступим по Закону, и неприятностей у нас не будет.

— А Деркэто все о своем, убить да убить, — вошел в залу Адонис. — Чужака я отвел.

— Садись, Адонис, ты быстро поймешь, о чем у нас тут идет разговор. — Митра огладил кучерявую бороду и продолжил: — Я думаю сказанное Иштар достойно самого серьезного обсуждения. Закон священ и незыблем — да, но... Но нас всего восемь, а причащенных сами знаете сколько, и хотя им не увидеть того, что видим мы, однако... Эх, и о спокойствии в умах причащенных мы должны беспокоиться не меньше, чем о незыблемости Закона.

Адониса, занявшего свое место за столом, быстро посвятил в суть беседы сидящий рядом Харакхта.

Тем временем Митра говорил:

— Я считаю, что пока мы не вправе предпринимать никаких поспешных шагов. Через четыре дня месяц закончится, к Северной пристани придет караван с материка, как обычно с месячным запасом пропитания для наших дорогих причащенных. Вот у тамошних моряков и узнаем, есть ли на свете страна Киммерия и возможно ли, что бы человек оттуда попал к нам. А пока пусть посидит в Убежище.

Равные еще немного поговорили, не сказав друг другу ничего нового, и в конце концов сделали так, как предложил Митра — оставили разрешение судьбы Конана из какой-то там Киммерии на некоторое время. До прихода кораблей с материка.

Адонис, поганец, повязку с глаз не снял. Придется как-то это делать самому.

— Эй, дружок, ты кто? Не узнаю что-то.

Не принадлежащий никому из «богов» голос. Тоже заключенный?

— Эй, дружок, — в тон говорившему откликнулся Конан, — я расскажу тебе, кто я и еще много интересного. Только, дружок, сними с моих глаз эту тряпочку.

Молчание. Потом:

— С чего снять?

«Ах, дурень, — обругал себя Конан, — он же слепой, откуда ему знать, что такое глаза».

— Подойди ко мне пощупай голову, нащупаешь тряпку, снимешь ее.

— И что я с этого получу? Конан рассмеялся.

— Я гляжу... то есть слышу, ты не промах. Своей выгоды не упустишь. Я отдам тебе полпайки ужина.

— А самому-то хватит? Я слышал, ты крупный парень... Ладно, уговорил. Только зачем тебе напялили на голову тряпку?

Киммериец расслышал приближающиеся кряхтение и шарканье, а потом почувствовал, как его голову ощупывают пальцы незнакомца. Вот они дотронулись до глаз, вот торопливо сорвали повязку, прошлись по лицу, еще раз дотронулись до глазных яблок.

— Ты больной?! — слепец отшатнулся от Конана.

— Не очень. Можно сказать, здоров. Не пугайся. — Северянин быстро скинул с рук ослабленные Адонисом путы, протер освобожденные глаза, стал осматриваться. Лицезрение сокамерника он отложил на потом. В первую очередь его интересовало место, в которое он попал.

— Представь себе, Симур: клетка, большая клетка, навроде той, в которой львов показывают в саду Ста и одного фонтана. А рядом еще с десяток таких клеток, пустых. Весь этот клеточный городок под открытым небом огорожен стеной, высотой где-то в два моих роста. В стене всего одна дверь, тогда она была закрыта. Никаких стражников поблизости не видать. Под ногами песок. В углу нашей клетки жалкая кучка прелой соломы.

— Тебе не показалось странным, что вас обоих посадили в одну клетку при таком-то выборе? — спросил Симур.

— Показалось. Прямо вот тогда и показалось. А причина выяснилась позже. У них никогда больше трех человек зараз не сидело в тюрьме. И они годами запирали всех всегда в одной и той же клетке. Полагаю, так им удобнее было сторожить. По привычке поступили и на этот раз.

— Косность мышления.

— Что?

— Ну, это когда делают что-то, как делали всегда, по заведенному обычаю, даже не задумываясь, что можно, в общем-то, сделать и иначе, — объяснил собеседник киммерийца.

— Выла и еще одна причина. Эти «всезнающие боги» не собирались оставлять в живых тех из своих, как они называли, причащенных, которые ей... тьфу ты, слышали меня, и уж подавно тех, которые хоть словом перекинулись со мной. Так что подсадили меня, по мнению «богов», к мертвецу...

Из-за стены, что окружала клетки, не было видно ничего, кроме безоблачного в тот день неба. Что там, за оградой?

— Эй, дружок, ты взаправду здоров? Это.. не заразный, правда? А что у тебя тогда с гнилогноями?

Варвар перекинул взгляд на своего собрата по тюремному унынию. Перед ним стоял среднего роста человек, худощавый, сутулый, с клочковатой бородой. Волосы его представляли такое же печальное зрелище, как и у других незрячих обитателей здешних краев: проплешины чередовались с пропущенными ножницами рыжеватыми островками короткого жесткого волоса.

— С чем? Ах, да... — Конан догадался, о чем спрашивает слепец. И это, понятное дело, начало нового расспроса. Сейчас последует непременное «кто, откуда и как очутился здесь». Ну, чем этого-то успокоить?..

— Гнилогнои, гнилогнои... — задумчиво проговорил Симур. — Хм, хорошо придумано. Само слово вызывает отвращение не только к себе, но и к предмету, который обозначает. А сами «боги» свои глаза тоже именовали гнилогноями?

— Нет, «боги» глаза называли глазами. Услышав ненароком это слово, их подданные, разумеется, не могли догадаться, о чем идет речь...

— Чего молчишь? — в голосе сокамерника послышалась угроза. — Я — Везунчик, и если я спрашиваю, надо отвечать. Понял?

Правой рукой назвавшийся Везунчиком провел по животу, словно поглаживая его после сытного обеда и — в его ладони появился гвоздь. Не сказать что очень длинный, но, конечно же, остро отточенный.

— От этого гвоздя ты не погиб, раз сидишь напротив меня, — надумал пошутить Симур.

— Да, — кивнул варвар, — точно так. Кром, наверное, свалился бы с неба от удивления, если бы я отправился на Серые Равнины после удара гвоздем. Будешь слушать дальше?

Конану пришла вдруг в голову идея. Он понял, почему та статуя, виденная им ночью на площади, лишена постамента и такая невысокая. Конечно, для того, чтобы эти безглазые могли ощупывать ее, когда вздумается. И через это можно... Ладно, додумаю на ходу, решил он.

— Слышь, Везунчик, у меня с гнилогноями все в порядке. Ты уже встречал такие, разве не припоминаешь?

Слепец-сокамерник наморщил лоб. Через какое-то время задумчивость на его лице уступила место злости.

— Ты над кем издеваешься, наглец? Надо мной?!

Везунчик сделал шаг к Конану, рука с гвоздем угрожающе приподнялась, ладонь до белизны костяшек сжала «оружие». Позорный испуг шевельнулся в сердце варвара, хотя бояться ему, зрячему, совершенно нечего: увернуться сумеет, отбежать сумеет, перехватить руку сумеет.

Киммерийцу стало стыдно за самого себя, когда он услышал, как торопливо говорит голосом, утратившим твердость:

— Нет, твои пальцы уже ощупывали такие же! Изваяние на площади. Ну, голова на туловище паука. Лицо с бородой. Четыре одинаковых лица и на всех гл... м-м... гнилогнои, как у меня. Слушай, да спрячь ты свою железку!

Железка выпала из разжавшейся ладони слепца и воткнулась острием в песок. Колени его подкосились, он опустился на песок, выговорил: «Ты — Всезнающий Бог! Ты — Кром!» и лишился чувств.

«Получается, они образину на паучьих ножках почитают за Крома», — неприятно поразило киммерийца это открытие.

— Зря я про Крома ляпнул. Ох, и намучился я тогда с моим новым знакомым! Когда он пришел в себя, мне пришлось долго успокаивать его, уговаривать обойтись без битья головой о песок и выкрикивания славословий. «Не Кром я, не Кром, и не бог», — устал повторять я, но, наконец-таки, достучался до него. «Не Кром? А кто тогда?» — спросил он, когда его рассудок вернулся на привычное место. А я еще тогда сам не решил, кто я такой для него, и потому начал издали.

— Вот посуди сам, — сказал Конан, — как я могу быть Кромом? Где живет Кром?

— Известно, где! — фыркнул Везунчик, сидя на корточках у противоположной решетки. — Он спит в Обители Богов, но знает о каждом человеке все, что тот делает и о чем думает. А когда настанет Последний Час, Кром проснется, победит всех и начнет вершить суд: кого из жителей отправить на Серые Равнины, а кого взять с собой в Обитель...

— Правильно. — Конан взял на заметку и то, что в компании здешних «богов» место Крома, оказывается, свободно. — Он спит. Как же, по-твоему, я, если я Кром, могу спать и одновременно находиться в Убежище Оступившихся? Разговаривать с тобой?

Везунчик озадаченно поскреб в клочковатой шевелюре. Не давая ему времени найти подходящий ответ, Конан продолжал наступление:

— И тебе прекрасно известно, как выглядит Кром, — варвара передернуло, — а я выгляжу, как нормальный человек, не так ли?

— Похож, — нехотя вынужден был признать Везунчик. — Вот только гнилогнои...

— Да забудь ты о гнилогноях! — рассердился киммериец. — Мало ли чего у меня там на лице... Я знавал одного торговца шерстью из Шагравара, так у него вообще два носа было.

Везунчик на мгновенье замер, потом недоверчиво потрогал свой нос, переспросил:

— Два? У него было два носа?! — и вдруг разразился таким хохотом, что даже затряслись стены клетки. — Два носа! Ну, ты сказал! Два!

— И это не мешало ему обвешивать покупателей так, что однажды стражники отрубили ему оба, — добавил Конан.

— Ой, я не могу!..

Несмотря на то, что Везунчик, судя по всему, особым умом не блистал, барьер недоверия можно было считать успешно преодоленным, а знакомство — состоявшимся. Теперь имело смысл расспросить сокамерника поподробнее о здешних порядках. А тот, как видно, был не новичком в Убежище Оступившихся.

— Эй, чего шумишь? — вдруг раздался за спиной Конана недовольный голос.

То ли из-за громогласного смеха Везунчика, то ли из-за прирожденной осторожной поступи местных жителей, но киммериец не услышал приближения незнакомца.

Он обернулся. По ту сторону решетки стоял высокий худощавый слепец с тупоносым дротиком в руках. Не иначе, местный надзиратель. Черноволосый, смуглый, с зашитыми по обыкновению глазами, он держался на безопасном расстоянии от клетки, однако дротик его был направлен точно в лоб весельчаку. На груди худощавого поблескивала крупная бляха с непонятным выпуклым символом.

— Прекратить смеяться! — гаркнул надзиратель. — А то щас как врежу промеж гнилогноев!

— Да ладно тебе, Коэн. Этот парень такую умору рассказывает, аж гной потек... — утирая слезы, сочащиеся через нитки, проговорил Везунчик. — Послушай только!

— Некогда мне слушать, — уже не так грубо отрезал названный Коэном. И повернулся ухом к киммерийцу. — Эй, чужак, ты чего народ пугаешь? А то щас и тебе ка-ак...

— Да ладно, Коэн, не злись. Лучше пожрать бы сготовил, жрать охота, сил нет...

— Пожра-ать, — проворчал надзиратель, но дротик опустил. — Тебе бы жрать только, лучше б о себе подумал, вот лопнет терпение у Богов, они с тобой церемониться и перестанут...

Продолжая ворчать что-то под нос, надзиратель удалился.

— Кто это? — спросил варвар.

— Охранник тутошний, — махнув рукой и окончательно успокоившись, ответил сокамерник. — Два носа, придумают же... А Шагравар — это где? Что-то я не слышал о таком месте.

— Далеко. Очень далеко, — вздохнул Конан.

— Дальше, чем Три Сосны на Каменном Берегу?

— Пожалуй, что да, — усмехнулся киммериец.

— Ну, ничего себе... — уважительно протянул Ворчун. — Эк тебя занесло... А я дальше Южных Оврагов и не бывал нигде. И что, там все у вас с гнилогноями, как у Крома? Или только двуносые попадаются? И почему в Убежище угодил?

— Очень много вопросов, Везунчик, тебе не кажется? — нахмурился Конан. — По-моему, сейчас моя очередь спрашивать.

— Да и спрашивай, — стушевался новый знакомый. — Что я, против, что ли, мне-то скрывать нечего...

— Тебя-то за что в Убежище посадили?

— А, сам виноват. — Везунчик озабоченно поскреб в боку. — Прошлым теплом услыхал, что плотник Огги собирается холод провести в доме невестки, сын у нее занемог, вот я и решил пощупать, что у него в мастерской интересного может храниться. Нащупал, в мешок покидал, да и ноги быстренько сделал... Да, слыхать, не слишком быстро. Стражники за мной погнались, достали — и вот я тут...

Конан про себя улыбнулся. Только теперь, при свете дня, он узнал собеседника — именно его повстречал варвар прошлой ночью, когда пробирался задворками города. Именно его ткнули в спину дротиком и поволокли куда-то двое в одинаковой форме...

— «Тепло» и «холод», — задумчиво проговорил Симур. — Понимаю. Это на их языке «день» и «ночь». Они же слепые, с понятием света незнакомы...

Киммериец кивнул:

— Это я и сам уже дотумкал. Мне хотелось выяснить у Везунчика, как можно слинять из Убежища. Я не собирался сидеть в клетке до тех пор, пока «боги» соблаговолят решить мою судьбу. Страшно было, конечно, думать о побеге, но я почему-то был уверен, что ничего хорошего в решении «богов» меня не ждет. Поэтому уж лучше пересилить страх, чем покорно ждать смерти...

— И что Везунчик?

— Да ничего. Он оказался еще тупее, чем я думал. В Убежище его забирали примерно дважды в месяц, всякой раз за попытку грабежа, держали несколько дней в клетке, награждали двадцатью плетьми и отпускали... Так что законы тамошних «богов» ко всякого рода преступникам помягче шадизарских.

— Это легко объяснимо, — сказал Симур, отщипывая виноградину от кисти на серебряном блюде и отправляя ее рот. — В городе должен поддерживаться порядок, поэтому стражники всегда должны быть начеку. А среди слепых от рождения не так уж много людей, склонных к преступлению, поэтому их нельзя изводить под корень. Чтобы стража не дремала, они иногда должны проявлять себя.

— Наверное, все так, как ты говоришь, — несколько раздраженно ответил Конан, — но мне-то от этого было не легче. Везунчик как свои пять пальцев знал город, однако о том, что находится за его пределами, не имел ни малейшего представления. И как можно выбраться из тюрьмы не знал. И сколько охраны в Убежище, как расставлена и когда сменяется не знал. Знал только одно: через несколько «холодов» его отлупцуют по заднице, да и выпустят. Так что напарничек он был еще тот. Пожрать и поспать — вот и все, что его интересовало...

— О, вот и пожрать несут! — встрепенулся

Везунчик, по-собачьи подняв голову и потянув носом воздух. — Наконец-то!..

В самом деле, с противным скрипом отодвинулась металлическая заслонка на двери клетки; надзиратель по имени Коэн протолкнул внутрь две мятые миски с кусками вареного мяса, одну за другой, и кувшин, почти до краев полный воды. Постанывая от удовольствия, первым схватил миску — ту, где мяса было чуток больше, — Везунчик. И принялся, чавкая, жрать: запихивать пальцами мясо в рот и, кажется, не прожевывая, глотать. Будто его не кормили неделю. Или будто его кормят в последний раз.

Конан, сидя на корточках, смотрел, как трапезничает его приятель по клетке, и к своей порции пока не притрагивался. Есть почему-то не хотелось. Муторно было у него на душе.

Хотя, надо отдать «богам» должное — во многих тюрьмах побывал Конан за свои неполные девятнадцать лет, но такую заботу об узниках встречал впервые. Трехразовое, судя по словам сокамерника, питание, причем кормят добрым, хорошо проваренным, сдобренным приправами мясом, а не всяким гнильем; спи, сколько хочешь; работать не заставляют — век бы тут жил, не тужил...

Впрочем, в последнем пункте Конан несколько преувеличивал. Просто успокаивал себя. Не мог киммериец жить в взаперти. Во многих тюрьмах побывал он и не было почти ни одной, из которой бы его выпустили. Иными словами, отовсюду он уходил сам, по собственному желанию. И, разумеется, против желания стерегущих его стражников.

Отовсюду мог сбежать варвар из Киммерии. Даже лишенный храбрости мог: ведь смекалка-то осталась при нем...

Но только не из тюрьмы слепцов.

А выбраться необходимо. Чтобы найти самого себя в этом безумном мире и украсть у него самое ценное, что у него есть. Чтобы не остаться навсегда, до самой смерти в городе слепых. Чтобы не остаться навсегда трусливым щенком... Да, очень некстати попал Конан в тюрьму в первый же день своего пребывания здесь.

— Ты чего не ешь? — наклонил ухо к решетке Коэн. — Нужно есть, Боги заботятся о тебе, не надо их сердить.

— Если не хочет, пусть не ест, — с набитым ртом заметил Везунчик. — Мне больше достанется.

«Интересно, а как местные выращивают хлеб, мясо откуда получают? — вяло подумал варвар, наблюдая за довольным Везунчиком. — Слепой пастух стадо не удержит... Или коровы у них тоже с зашитыми глазами? Сумасшествие какое-то...»

— Где вы еду берете? — спросил Конан у Коэна.

— Что значит — где? — удивился тот. И охотно ответил: — Где и все — Великие Боги заботятся обо всех причащенных, кормят их и поят... Э, брат, откуда ж ты такой взялся, что простых вещей не знаешь...

Судя по всему, надзиратель был не прочь поболтать еще с узником, однако киммериец устало прикрыл глаза и привалился спиной к решетке; Круговерть последних дней, путешествие в иной мир, ночные брожения по городу слепых и пленение сделали свое дело: сморенный усталостью киммериец задремал. Последнее, что он спросил у надсмотрщика, было: «Что самое ценное есть у тебя, Коэн?..»

Но тот не ответил. То ли не услышал, то ли Конан задал вопрос уже во сне.

Так закончился первый день варвара из Киммерии в стране слепых.

— Парень этот, тюремщик который, малым вроде оказался не плохим. Почему-то сразу я к нему проникся... Наверное, потому что раньше ни одного нормального надзирателя не встречал, все больше сволочи попадались. Да и он, кажется, не прочь со мной поболтать был. А что, скучно день-деньской торчать на солнцепеке, даже поглазеть не на что, ха-ха...

Ну, короче, то да се, на следующий день стал я у него понемногу, между делом, вызнавать, откуда ихнее государство возникло, кто всем, кроме «богов» заправляет, что интересного посмотреть можно. И Коэн охотно рассказывал — ведь я не вор... ну, то есть, здесь, по крайней мере, ничего не спер, за что сижу непонятно, да и чужеземец вроде — интересно все ж таки.

Вот так мы и коротали часы — то он расскажет чего, то я навру с три короба про свои приключения. О том, кто я да откуда, я покамест не заикался — неизвестно, как дело повернется: судя по местным верованиям, никаких прочих стран-государств, кроме Острова, не существует. А вдруг либо бедолаге Коэну не поздоровится от божков этих, либо он сам меня за какого-нибудь убогого примет. Зачем мне это надо?

А Коэн-то уши развесил, рот раззявил, слушает: я ему плету небылицы. А воришка этот, сосед мой, сидит себе в уголочке, дремлет, когда есть выдают, лопает так, что аж за ушами трещит, да еще добавки просит, и куда столько влезает. На нас внимания вроде не обращает. Ан нет: вижу, слушает, стервец, на ус мотает.

Рассказывал Коэн сбивчиво, то и дело отвлекался на какие-то тюремные байки, когда слова нужного не мог подобрать, жестами себе помогал, чего-то не знал, что-то не понимал, однако худо-бедно я в общих чертах усек, в каком тупом мире они живут. И, знаешь, Симур, хреново мне стало. Потому что некуда мне было деться. Не мог я переубедить этого придурка слепого — так все стройно и четко вписывалось в их видение мира. То есть не видение, конечно... Слышание, что ли? Короче, не важно.

Вот. А на третью ночь моего заточения вдруг слышу...

— Подожди, Конан, — мягко перебил рассказчика Симур. — Я понимаю, что тебе не терпится, но не мог бы ты поподробнее рассказать об их видении мира? Поверь, это очень любопытно.

— Ну... Раз любопытно...

В общем, по их представлениям, давным-давно никакого Острова не было, а был одинокий всемогущий единый Бог по имени, как это ни смешно, Кром. И то ли скучно стало Богу, то ли еще что, но собрался он завести детей. Поразмыслил, поработал над собой он несколько тысчонок лет, и в конце концов забеременел (Бог-то, как-никак, всемогущий!). В чреве его начали расти два детеныша; одного Кром назвал Мраком, другого — Светом и постановил: кто родиться первым, тот и будет царем над всем миром. Дескать, а я, сыночки, пока отдохну малость. Вот. И вроде бы первым должен был появиться Свет, но Мрак схитрил и, сделав папочке «королевский разрез» изнутри, таким образом родился раньше.

Что интересно, оба эти отпрыска, по представлениям дзадишарцев, сыновья эти, хоть и являлись богами, но не теми, как мы их понимаем. То есть, я хочу сказать, ни рук, ни ног, ни головы у них не было — один это просто сгусток света, ну а другой, понятное дело, сгусток тьмы...

Ладно, не о том речь.

Кром сотни три годков находился в замешательстве: с одной стороны, Мрак действительно оказался первым, а с другой — нечестным путем, и как быть, неясно. Потом Крома осенило, и он решил, что сначала тысячу лет миром будет править Мрак, затем его сменит Свет, и так далее.

Братьям же такое решение по душе не пришлось — каждый хотел править миром сколько влезет, бессрочно. Поэтому они поделили мир на две равные части и принялись перекраивать их по своему усмотрению. А Кром удалился на покой.

И все бы ничего, кабы братья на этом угомонилисъ. Но нет: Мрак никак не мог смириться с мыслью, что владеет только половиной Вселенной, он желал правдой или неправдой захапать себе и территорию братца, Остров — для чего создал сонмище темных богов и теперь всячески пытается проникнуть в чужие владения. Однако Свет, разумеется, догадался о злонамерениях родственника, создал на границе Острова магический щит, а также породил собственных воинов-богов и расставил их оборонять подступы к своей части мира.

Конан замолк. Покрутил в пальцах высокий серебряный бокал на длинной изящной ножке, полюбовался, как солнечный луч играет на его полированных боках. Молчал и Симур, терпеливо ожидая продолжения.

— Как ты, наверное, догадался, — угрюмо заговорил варвар, — эти самые боги-воины, внуки Крома, меня и повязали. Которые якобы вотчину Света, то бишь, Дзадишар, охраняют от всяческих тварей из темной половины. Не всегда успешно, но всегда самоотверженно, ибо, дескать, жизнь и процветание обитателей Дзадишара превыше остального. Потому все жители и поклоняются своим «охранителям» да молятся, чтобы скорее вернулся Кром и наказал Мрака.

— Я догадался, — без тени сарказма, задумчиво протянул Симур. — Что ж, картина мира получается простенькая... и в то же время не подкопаешься — как раз из-за этой простоты. Понимаю, понимаю. Стало быть, если вдруг в пределах Острова Дзадишар случайно появится чужак — зрячий, я имею в виду...

— Именно, — мрачно кивнул Конан. — Его примут либо за одного из новорожденных «богов» и обязательно препроводят к «братьям» в Обитель, либо за лазутчика Темных сил и тут же разорвут на части голыми руками... А поскольку никаких «лазутчиков» на деле не существует и островитяне никогда с ними не встречались, то меня, ясное дело, приняли за своего защитничка...

С одной стороны — повезло. А с другой — что дальше-то? Все равно я оказался в лапах у «богов» этих треклятых, в кутузке! Хорошо, тюремщик мой пока меня за собрата-слепого держал; а прознай он, каков я на самом деле? Пикой бы ночью заколол — ему ведь что день, что ночь, все едино, не видит, так слышит, что твой филин, а потом доложил бы «охранителям»: так, мол, и так, мною выявлен и уничтожен шпион Мрака... Хотя — вру: не стал бы он ни колоть меня, ни закладывать. Потому что...

Хрустнув, кубок начал сплющиваться, сжимаемый могучей рукой северянина. Симур успокаивающе положил ладонь на запястье своего гостя и сменил тему:

— Хорошо, хорошо. Ну а как же твои «боги» мотивируют ослепление младенцев?

— Что они с ослеплением делают? — озадаченно переспросил киммериец. Рука его разжалась, и кубок особо не пострадал.

— Ну, как они объясняют, что нужно детям глаза зашивать?

— А, вот ты о чем... — Конан нехорошо ухмыльнулся. — Тут у них тоже все схвачено. По религии этих шлюхиных детей выходит, что лазутчики Мрака иногда проникают на территорию Света — подчас ценой жизни одного-двух богов-охранителей, потом «возрождающихся» к жизни в другом облике, — и пытаются вселиться в тела людей, чтобы их собственными руками разрушить Остров. — Северянин склонился над столешницей и устремил взор своих пронзительно синих глаз на мудреца. — А вселиться в тела людей они якобы могут только через отверстия в теле, находящиеся в передней части головы — гнилогнои. Поэтому-то «боги» и закрывают их своим подопечным. Раз и навсегда.

— Хитро придумано, — хмыкнул Симур. — Горбун не будет уродом в стране горбатых, а нормальный человек окажется там либо убогим, либо... сверхсуществом. Хитро.

— Может быть, — мрачно заметил Конан. — Но мне-то что с того? Будь я даже о семи глаз, все равно — кто меня из клетки выпустит?

— Тоже верно. — Симур помолчал. — И, полагаю, что никто из островитян ни разу не усомнился в истинности этой теории. Ни одна мать не воспротивилась Причащению. Ни один не попытался перерезать нити, стягивающие его веки...

— Насчет последнего ты не прав, — возразил варвар. — Мой тюремщик рассказывая, что ходят слухи, будто кое-кто иногда пытается открыть гнилогнои — но тут же, правда, погибает в страшных мучениях. А что касается сомневающихся... Даже Коэн несколько раз намекал, что не все ему нравится в «Великих Богах», что на его памяти и памяти дедов лазутчики Мрака никогда не проникали на Остров, — может, и нет никаких лазутчиков... Я раза два попытался объяснить ему, как все на самом деле, да разве он слушал...

— Да... — непонятно вздохнул Симур, — вера —

это мощь сильнее урагана, мора и черного колдовства... Ну, так что с тобой случилось на третью ночь, Конан?

— На третий холод мне не спалось. Я думал о том, кто является мной в Дзадишаре и что есть для него самое дорогое. И тут меня озарило: глаза! Конечно же, глаза, способность видеть для слепого есть наиболее ценное!

И теперь оставалось лишь найти себя в этом мире. Выбраться из ловушки...

Над головой простиралось не по-шадизарски малозвездное небо. Знакомые созвездия Конан или вовсе не находил, или они обнаруживались не там, где он привык отыскивать их, упираясь ногами в заморийскую землю. Ночь касалась тела варвара свежестью и прохладой. Совсем как в Киммерии. И уж точно не так, как в Заморе с ее душными, сухими ночами. И земля не заморийская...

Конану не спалось. В голове, как береговые камушки, тревожимые накатами прибоя, ворочались мысли. Сплошь безрадостные. Ну, что может быть самым ценным для его двойника в этом мире? Допустим, глаза, способность видеть. И как быть? Он что же, должен отнять у него этот дар, которого двойник и так лишен? Выколоть ему эти самые гнилогнои, что ли? Бессмыслица...

Нет бесшумно открывающихся дверей, даже среди хорошо смазанных. И если твой слух обострен, а дело происходит беззвучной ночью...

Киммериец приподнялся, прожигая взглядом темноту. Кому это не спится помимо него? Темный силуэт в ночной темноте уверенно продвигался от двери в ограде к клетке с единственными в этой тюрьме заключенными. Походка-то не слепца...

И не мужчины, определил варвар незадолго до того, как увидел, кто это к нему пожаловал.

— Иди сюда, иноплеменник, — тихо позвала «богиня», остановившаяся у входа в клетку.

Конан безмолвно встал, подошел. «Ее, кажется, именовали Иштар. Да, точно ее», — припомнил северянин, разглядев пришедшую.

— Повернись спиной, протяни мне руки.

Конан безропотно выполнил приказание женщины. И почувствовал, как запястья ему ловко оплели тонкой бечевкой.

Иштар просунула сквозь прутья решетки свои ручки, изяществу которых она выслушала немало комплиментов от тех, кто их видел, и быстро управилась с веревкой. Отомкнув замок, выпустила чужеземца из клетки и завязала ему глаза.

Конан был уверен, что Везунчик проснулся, хотя со стороны сокамерника не раздалось ни вздоха, ни шороха.

— Иди! — приказала Конану женщина. — Сначала прямо.

Что ж оставалось северянину кроме подчинения?..

— Направо.

Спустя некоторое время:

— Стой, теперь налево.

То есть повторялось все то, что он слышал от Адониса, только в обратном порядке.

Они кого-то прихватили по дороге. Кто-то, кому Иштар, видимо, подала знак следовать за ними, теперь топал за спиной киммерийца. По походке — слепец.

Он, подумал сам про себя Конан, делает успехи в мире слепцов, уже на слух отличает зрячих от незрячих. Еще немного, и глаза ему станут не нужны.

Любому путешествию, даже самому увлекательному, приходит конец. Путешествие с Иштар и с завязанными глазами тоже окончилось — скрипом дверных петель, толчком в спину, повторным скрипом, снятием повязки.

Тот, кто недавно дышал Конану в спину, был, не иначе, оставлен снаружи. По эту сторону двери киммериец увидел лишь Иштар. Они находились в небольшой комнате, которую почти полностью занимала кровать. Добротная, дубовая, на ножках толщиной чуть ли не с сам дуб, бесхитростная, но надежная.

К кровати подошла и села на нее Иштар.

— Приблизься ко мне, — приказала та, что считала себя богиней.

«Отчего бы не приблизиться? Вряд ли это разыгрывается ритуал по выкалыванию или отрезанию. Скорее... Впрочем, увидим...» Конан встал перед сидящей женщиной. Она крутила

кольца на пальцах; его руки оставались связанными.

— Ты знаешь, боги во многом похожи на простых смертных... — сказала Иштар и замолчала, погрузившись в задумчивость. Словно решала, продолжать или нет. И решила продолжить:

— Богам так же не чужды некоторые слабости. В конце концов, люди-то и созданы по облику и подобию богов. Так что...

Опять повисла пауза.

— Скажи, человек, если забыть, что я Иштар и мне нужно поклоняться... нравлюсь я тебе как женщина?

Конану не пришлось врать. Несмотря на все выпавшие на его долю невзгоды женщины не перестали его интересовать. Тем более красивые.

— Да, нравишься, — просто сказал киммериец.

— Тогда, — в голосе «богини» зазвучали нотки высокомерия, — я окажу тебе великую честь, позволю провести со мной ночь. Считай, это награда тебе за то, что смог, преодолев все препятствия, добраться до нашей Обители.

Иштар поднялась с кровати. Не отрывая взгляда карих глаз от киммерийца, она принялась медленно, очень медленно развязывать узелок за узелком, расстегивать петельку за петелькой, неторопливо до невыносимости высвобождать из-под одежды молодое, ждущее любви тело.

— Руки связаны, — хриплым голосом напомнил пленник «богов» и «богинь».

— Ничего, — усмехнулась Иштар, — нам это не помешает...

— Так и вышло: не помешало. Никогда до того я не обходился без участия рук. Оказалось, можно и без них. Ну, в конце-то концов она распутала веревки, когда совсем забыла об осторожности. И обо всем другом, кроме одного, тоже забыла. Мне больше не пришлось говорить, что она мне нравится. Это и так стало заметно. Я-то, честно говоря, немного побаивался, что из-за этих проклятий Бела у меня может не заладиться. Кто его знает, что он там еще наколдовал. Но нет, все было в порядке. Очень долго мы с «богиней» обходились без всяких слов. Разве что кричали и стонали. Умела она любить, потому как нравилось ей это дело. Да и я никогда не считал барахтанье в кровати скукой или там пустой тратой времени. Наконец устали, сели, сидим, она положила голову ко мне на колени...

— Ну, конечно! О чем еще мужчины могут говорить! Только одно на уме...

Конан и Симур оглянулись. Из дома на террасу вышла женщина, одна их тех немногих, кого полнота не только не портит, а наоборот, делает еще привлекательнее. Киммериец догадался, что это и есть хозяйка дома, она же хозяйка заведения «Розовые льдинки», где, по уверениям Симура, собраны самые симпатичные в Шадизаре толстушки.

— Вино и женщины — больше ничего этих мужчин не волнует, — продолжала она. — Разве только драки еще. До потасовок пока не дошло? Ага, кубки из дорогущего немедийского серебра уже сплющены. О чью, позвольте узнать, голову?

— Локиния, у нас в гостях Конан из Киммерии.

— Ах, как я рада! Какая честь для меня! Сам Конан из самой Киммерии! Теперь ниже Митры и принимать никого не смогу. Королей буду за порог выставлять, чтоб не осквернили дорожки, по которым Похаживал сам Конан! — Уперши руки в бока, Локиния остановилась возле стола, переводя взгляд с одного мужчины на другого.

Симур укоризненно покачал головой, Конан рассмеялся.

— А я тебя, черноволосый, помню. Не скажу, что такие верзилы редкость в моем заведении, но мало кто за ночь оставляет в «Розовых льдинках» целое состояние. Запоминается. Легкие денежки, да?

— Я тебя тоже помню, толстушка. Ты руководила своими девочками, как хороший десятник. Спуску не давала. Всех расставляла по местам и смотрела, чтоб не ленились.

— Значит, считай, мы старые знакомые. — Локиния взяла со стола кувшин, встряхнула. — Тогда придется принести еще вина.

— Она остра на язычок. Ты, надеюсь, не из обидчивых? — спросил Симур, когда хозяйка дома ушла.

— Некоторые вещи я никому не прощаю.

— Ну, ничего такого она не скажет. Соображает, что можно говорить мужчинам, а что нельзя.

— Тут тебе видней, но если и есть у женского племени изъян, то это, конечно, чересчур длинные языки. Вот и тогда Иштар размякла и разговорилась. Словно прорвало ее. Болтала без умолку. Впрочем, кабы не ее разговорчивость, не знаю, как все и повернулось бы...

Иштар, столь же похожая на богиню, сколь и на обыкновенную женщину, лежала, упокоив голову на коленях пленника и любовника.

— В твоей... как она там... Киммерии знают толк в любовных играх. Или ты один такой умелец? Тогда как же твои женщины отпустили тебя в чужие края? — Она засмеялась. — А зачем тебе возвращаться к твоим дикаркам? Кто ты там? Человечек, каких полно. Таким человечком и умрешь. А здесь ты можешь стать Богом. Впрочем, нет: ты умрешь здесь, если не станешь Богом. Таков твой выбор: или отправиться в Мир Покоя, или сделаться одним из Властителей Судеб Людских. Вижу, ты удивлен. Думаешь, шучу? Нет, Конан из Киммерии, не шучу. И в доказательство готова освободить тебя.

Она ловко дернула за веревку, которой были связаны руки киммерийца, и путы упали на смятую постель. Очевидно, веревка была завязана каким-то хитрым узлом, поскольку Конану самостоятельно скинуть их не удалось, как он ни старался.

— Вот ты и свободен.

— Это — свобода? — хмуро поинтересовался он, оглядывая стены.

— Радуйся пока и такой, — ответила «богиня». — А полную свободу еще надо заслужить. Готов ли ты бороться за свою свободу, человек из Киммерии?

— А как ты думаешь?

— Уверена, что да. Тогда слушай внимательно и не перебивай.

И Иштар принялась рассказывать. Она открыла тайну «богов». Состоящую в том, что они, такие же люди, как и причащенные, смертны. Что «боги» так же, как и люди, подвержены страстям, болезням, страданиям и — даже — смерти.

Она передала киммерийцу, о чем говорили «боги» после того, как Адонис увел пленника из Пиршественного Зала.

Киммериец слушал молча. По сути дела ничего нового для себя он не узнавал. Просто подтверждалось то, что он выяснил из бесед с Везунчиком и Коэном, и то, о чем он догадался сам.

Новое началось, когда разошедшаяся Иштар принялась расписывать, что из себя представляет каждый «небожитель» в отдельности и какое место среди Равных предстоит занять Конану.

— Ты будешь Белом. Я все обдумала. Значит, так. Против тебя главным образом будет выступать Деркэто, но к ней обычно не прислушиваются — чуть что, эта сучка хватается за стилет и требует крови, причем неважно чьей. Дура жестокая. Так что ее в расчет не принимаем. А с остальными просто. Эрлик — не дурак, далеко не дурак, он будет за нас. Понимает, куда ветер дует, и что твое появление здесь можно использовать в свою выгоду... Адонис хоть и предан Митре, как последний служка, но тупой, как дерево, так что его я уломаю за минуту. Если большинство будет за то, чтобы ввести тебя в состав Равных, то он протестовать не станет. Харакхта — трус, и у меня есть, чем припугнуть коротышку. Что получается? Я, Эрлик, Адонис, Харакхта — четверо. Деркэто, Ашторех, Сет — трое. Большинство будет за тебя, а Митра не пойдет против большинства. Вот так ты станешь Белом...

Иштар говорила что-то еще, но Конан уже не слушал. Его чуткий слух уловил какое-то шуршание за дверью. Или это только показалось? Или это крыса? А если сейчас там стоит кто-то из «богов» и подслушивает...

«Богиня» же, поглощенная собственными речами, не замечала вокруг ничего.

Тело мгновенно покрылось противным липким потом.

— ...а во-вторых, — продолжала взахлеб вещать Иштар, — Митра уже немолод, многие из наших, Эрлик, к примеру, давно высказывают недовольство его решениями, не при всех, конечно, но... Так что нам требуется новый предводитель. Так почему бы этим предводителем не стать Белу, а? Конечно, поскольку ты пока не очень хорошо разбираешься в местных порядках, я помогу тебе на первых порах, подскажу, как и что надо делать...

Вот! Вот опять! Теперь Конан явственно услышал шорох по ту сторону двери. Никаких сомнений: там кто-то есть. И этот кто-то не крыса. Человек. Наверняка местный «бог»...

— ...Эрлик, конечно, сам убивать Митру не станет, но вот Адонис, если с ним...

Она замолчала, будто ей рот заткнули кляпом, когда Конан резко схватил ее за запястье и сжал пальцы. Предупреждая ее негодование, он поднес палец к губам, а потом тем же пальцем указал на дверь.

Иштар, надо отдать ей должное, поняла все моментально. На миг ее лицо исказила гримаса ужаса, но уже в следующую секунду глаза гневно сузились.

— Сиди тихо, — едва слышно выдохнули ее губы. — Будто тебя здесь и нет. Если это кто-то из наших, я знаю, как не пустить его сюда...

Она соскользнула с постели и бесшумно прокралась к двери. Прислушалась. Очень медленно открыла ее — дверь не скрипнула, — шагнула за порог...

И влетела обратно в комнату, успев только коротко охнуть.

Удар деревянным концом сторожевой палки пришелся точно по лбу «богини». Перешагнув через упавшую сразу за порогом Иштар, в комнату вошел Коэн.

— Я все слышал, — сказал он.

— Хм, как же Иштар, прекрасно осведомленная о слуховых талантах своих подданных, допустила такой промах, а? Так глупо позволила себя подслушать. Из того, что ты мне рассказал, я не составил представления о ней как о глупой женщине. Самоуверенности, конечно, у тех твоих «богов» хватало с избытком, но настолько потерять осторожность? Неужто ты до такой степени сумел ее залюбитъ? Тогда надо отдать должное твоим талантам...

— Да нет, не в этом дело. Хотя... — Конан на мгновение окунулся в задумчивость, — и не без этого. Но вообще-то я особо ни при чем. Как выяснилось, Коэн сам надумал подслушивать. Так-то он должен был торчать в проходе возле решетки, перегораживающей проход. Это шагах в двадцати от комнаты Иштар. Оттуда он бы ничего ни в жизнь не услыхал. Но он подкрался к двери, нарушая все приказы...

— И за одно это его могли казнить прямо на месте, — вставил Симур.

— Да, — кивнул Конан.

— Значит, здорово ты смутил его своими разговорами в клетке. Нарушилось привычное течение мыслей в его голове. Твоему тюремщику захотелось вернуть на место прежнюю ясность миропорядка или удостовериться в горькой правоте твоих рассказов, — говоря это, Симур отрешенно глядел на свое размытое отражение в серебре кубка.

— Не знаю, что там творилось в его голове, но Иштар он своей палкой приложил на славу. Я сперва подумал, что и вовсе убил...

— Я все слышал, — повторил Коэн бесцветным голосом. — Ты свободен. Теперь — по-настоящему.

— И что ты собираешься делать? Коэн пожал плечами.

— Выпущу Везунчика, потом попробуем с ним вместе выйти за Ворота.

— Ага, так вас и выпустили...

— Так потому я и не убил ее, а только оглушил, — Коэн безошибочно указал пальцем на бездвижную Иштар. — Или ты думаешь, мне тяжело было бы убить ее? Нет, я просто не хотел. Она поможет выйти за Ворота.

— А почему ты меня не зовешь с собой?

— Ты — Бог. То есть ты такой же, как эти. То есть не такой, конечно, а... Ну, ты понимаешь, о чем я говорю. Ты знаешь то, что не могу знать я. У тебя свой путь, такие как мы на нем только помеха.

— У нас один путь — за Ворота. Куда нас никто не захочет выпускать. — Конан присел на корточки, откинул со лба поверженной «богини» челку. На нежной коже наливался багровым цветом будущий синяк. — Как скоро после твоих ударов приходят в себя?

— Я ударил ее вполсилы.

— Оно и видно. Послушай, — северянин по свойству зрячих людей обернул лицо к собеседнику и тут же поймал себя на мысли, что можно этого и не делать, — а по-другому, не через Ворота, отсюда никак не выбраться?

— Нет.

— А я вот думаю — можно.

Коэн безучастно стоял на том же месте и в той же позе, а киммериец поднялся с корточек и принялся расхаживать по небольшому пространству помещения, не занятому кроватью, изучающе рассматривая обстановку. Он искал что-то, временно могущее заменить ему оружие. У Иштар, в отличие, скажем, от Адониса, не имелось при себе даже завалящего кинжальчика. А для задуманного северянином обзавестись оружием было бы желательно. Сумеет ли он перебороть свое проклятие и воспользоваться им — это уже другой вопрос, но чтобы попытаться и чем-то воспользоваться, надо этот предмет по меньшей мере держать в руках. Занятый поисками, Конан продолжал говорить:

— У «богов» должен иметься еще один, тайный выход. Я почти уверен. Не могли они не позаботиться на всякий случай. Вроде подземного хода. Так что неплохо было бы, если б наша Иштар очухалась. Но даже если мы выберемся отсюда, даже незамеченными, нас быстро разыщут эти «боги», чтоб им сдохнуть, и их стражники.

— Но мы расскажем людям...

— Если успеем. Ну, а успеем, так кто нам поверит. Ты-то сам, пока не услышал собственными ушами, не верил.

Конан, не найдя ничего более подходящего, остановил свой выбор на массивном дубовом, как и кровать, табурете, и принялся отламывать от него ножку.

— Так что, Коэн, как ни крути, а коли мы не обезопасим себя от «богов», дело наше дохлое.

— Ты хочешь их убить? — в голосе слепого охранника киммериец уловил не изжитое до конца благоговение перед Властителями.

— Не обязательно. Можно просто запереть, скажем, в такой вот комнате. Пока их найдут... Ладно, пошли выпускать Везунчика?

Северянин доломал табурет и, вооруженный теперь короткой, но увесистой палкой, подошел к Иштар. Легко забросил тело, которое недавно ласкал, на плечо.

— Берем ее с собой? — поинтересовался Коэн.

— А ты можешь сказать, сколько нам надо прождать тут, пока она очухается от твоего удара в полсилы?

Слепой вел зрячего по коридорам Обители. Никто по пути к темнице им не попадался. По уверениям Коэна, стражники Властителей и не должны появляться здесь. У охраны всего два постоянных поста: Ворота и темница. И без приказа просто так зайти в святая святых Обители, шляться по коридорам... лучше сразу броситься в Сухой колодец. Вот Боги — те да, те могут ходить когда и где угодно, кого угодно прихватывая с собой. Но, может быть, они сейчас все-таки спят?

Коэн резко остановился возле одного из поворотов. Конан, послушно шедший след в след, чуть не налетел на слепца. Последний, не поворачивая головы, тихо произнес:

— Убежище Оступившихся оставлен охранять Ликур. Ничего не предпринимай. Веди себя как обычно, как до этого.

И Коэн пошел дальше.

Возле двери в стене, огораживающей клетки, стоял тот, кого назвали Ликуром. Когда они приблизились, Ликур насторожился, развернув ухо к Конану. На лице стражника обозначилось легкое удивление. Конечно, человек с ношей ступает по-иному.

— Приказ Иштар — я стою до первого боя, — сказал Коэн. Ликур немного промедлил, вслушиваясь во что-то и размышляя, и ушел, не произнеся ни слова.

Что поделывали «боги», оставалось пока тайной, а Везунчик действительно спал. И проснулся, только когда Коэн стал отпирать клетку.

— Вставай, вставай, не притворяйся, что дрыхнешь, — Конан зашел в темницу и аккуратно положил на пол так и не пришедшую в сознание женщину.

— Что это ты приволок? Никак тело? — Везунчик проворно вскочил с постели, то есть с прелой соломы, и охваченный любопытством заспешил к Конану и его ноше.

— Потрогай, братец, потрогай. И попробуй сказать, что это не Богиня, что это не Иштар.

Везунчик потрогал.

— Что тут началось, я тебе скажу! Он заметался по клетке, как пойманный тигр, вопил, плакал, трясся, рвал на себе волосы. Попробовал даже кинуться на меня со своим гвоздем, но его перехватил зашедший в клетку Коэн и хорошо перекрыл палкой по спине. Тогда наконец Везунчик утихомирился, залег на свою солому и принялся жалостливо поскуливать оттуда. Мы с Коэном стали ему втолковывать что к чему. Конечно, больше говорил тюремщик. Пересказывал то, что услышал от Иштар. Понятно было, что если уж Везунчик не поверит своему, слепому, то мне-то и подавно. Ну, думаю, не до рассвета же нам его обрабатывать. Если сразу не согласится примкнуть к нам, то и Нергал с ним, запрем в клетке и пойдем без него. Возимся мы, значит, с Везунчиком и вдруг слышим стон. Обернулся — ага, наша небожительница очухалась...

Коэн первым оказался около «богини», замахнулся своим тупоносым дротиком и прошипел:

— Я тебя убью, дрянь!

Когда он произносил «дрянь», голос его дрогнул, словно споткнувшись. В душе у Коэна продолжалась борьба между былым и не до конца изжитым преклонением и новой ненавистью к своим ослепителям. И за чем останется окончательная победа, было пока неясно. Поэтому Конан счел нужным вмешаться, прежде чем Иштар заговорит. А пока «богиня», приподнявшись на локтях, ошарашено вертела головой, пытаясь понять, что случилось с миром.

Киммериец подошел к небожительнице, присел рядом на корточки:

— Эти люди, которых ты здесь видишь, знают все. Что вы не Боги. Что вы искалечили их в младенчестве. Они убьют тебя, как только я перестану их сдерживать. А я перестану их сдерживать, если ты не будешь выполнять, что я прикажу. Ты поняла меня, женщина?

— Похваляешься, как ты умеешь женщин запугивать, верзила? — Это подошла к беседующим мужчинам Локиния и поставила на стол два кувшина. Как незамедлительно выяснили Конан и Симур, кувшины им принесли отнюдь не пустые, а с розовым немедийским из холодного погреба.

— Ты просто в неудачные моменты подходишь, женщина. Посиди, послушай, и ты поймешь, что я добрейший и мягкосердечнейший из варваров, — оторвал губы от кубка киммериец. Его настроение с каждым глотком делалось все лучше.

— Я бы посидела и послушала, мой добрый варвар, да дела, дела. Отдохнуть можно будет, когда закончатся эти проклятые праздники. Впрочем, если вы досидите до вечера, мы еще увидимся сегодня.

— Или если нас вдруг потянет в «Розовые льдинки», — вставил Симур.

— Прежде чем пойти, не забудьте пересчитать свои денежки, — бросила на прощание Локиния.

— С холодным вином это она удачно придумала, — с нескрываемым удовольствием продолжал прихлебывать Конан. — Думается, повезло тебе с женщиной... А вот нам тогда с Иштар не повезло. Никак она не хотела превращаться из Богини в покорную пленницу...

— Пакостный червяк, плевок, грязь на ногах! — Иштар сидела, приложив ладонь к ушибу. Ее переполненный яростью взгляд испепелял улыбающегося ей Конана. Было видно — «богиня» изнывает от желания вцепиться ногтями в глаза недавнему любовнику, и вовсе не страх мешает ей в этом. Значит, «богине» было до сих пор очень плохо. Что тут же подтвердилось: Иштар вырвало.

— Это она?.. Это ее?.. — спросил оказавшийся за спиной Конана Везунчик.

— Ага, — охотно подтвердил киммериец. — Это блюет твоя Богиня, твоя Иштар. Которая, вдобавок, недавно ругалась, как последний из демонов.

— Ты до сих пор мне не веришь, Везунчик? — Коэн стоял, опираясь на свою боевую палку.

— Верить стражнику? Это, знаешь ли... — закончить слепой вор не успел.

— Убейте его, причащенные! Убейте чужака! Ну же! — вдруг закричала Иштар. Очищение желудка пошло заметно на пользу «богине»: она выбрала самый выгодный для себя и самый опасный для киммерийца путь. Решила натравить слепых на зрячего.

«Наверное, мне надо попросить Коэна, чтоб еще раз ее стукнул. От нее пользы не будет, один вред и беспокойство», — пронеслось в голове Конана. Но принятию решения помешал Везунчик, выскочивший из-за спины киммерийца и кинувшийся к «богине» в ноги.

— Убей меня, Всезнающая Богиня! Накажи меня! — Везунчик, стоя на коленях, дотронулся до колена женщины. — Если ты — Всезнающая Богиня! Или... — он судорожно сглотнул, — я сам убью тебя...

Конан окриком приказал Коэну не вмешиваться. А Везунчик тряс Иштар за колено и продолжал:

— Накажи меня, Богиня. Накажи за сомнение... — и вдруг пискнул почти испуганно: — Что в моей руке, светоносная Иштар?

— Гвоздь, — растерянно проговорила Иштар. «Богиня», похоже, не знала, как себя вести. В такой ситуации она не то что не бывала, но даже в кошмарах представить себе подобного не могла. А опомниться ей не давали.

— Верно, гвоздь, — сказал Везунчик. — И я его выбрасываю. Если ты простая женщина, я убью тебя и без гвоздя. Если ты Богиня, то убьешь меня, чем бы я ни вооружился. Ну, давай, давай! Давай!

Везунчик завелся. Его тело сотрясала дрожь. Сейчас он был похож на помешанного. Руки, трясшие колени Иштар, вдруг напряглись, пальцы вдавились в изнеженную кожу «богини». Вор рванул женщину за ногу на себя, вскочил и поднял Иштар на руках. За худобой слепого вора, судя по всему, скрывалась сила, достойная, чтобы с ней считаться.

Конан и Коэн, кто глазами, кто ушами, следили за происходящим в клетке. Не вмешиваясь.

К Иштар наконец пришло осознание ситуации — что ей остается, от чего ей не уйти. Выбор невелик: или убить взбунтовавшегося причащенного, или быть убитой. Из груди «богини» вырвалось кошачье шипение, и она ударила вора коленом в пах. Тот охнул, согнулся, разжал пальцы.

А Конан понял, что если победительницей выйдет Иштар, то он потеряет не только Везунчика, а, возможно, и Коэна как союзника. Чего доброго, тогда к слепому стражнику вернется слепая вера в этих божков. «Ладно, — решил киммериец, — рискну. В крайнем случае, выскочу первым из клетки, запру всю эту компанию и буду прорываться в одиночку».

Тем временем Иштар, пригнув голову вора, изо всех сил колотила его коленями по лицу.

— Тварь, гаденыш, ослушник, свинья! — вместе с бранью изо рта женщины разлетались брызги.

Везунчик тряс головой и пытался поймать ногу «богини».

«Ей бы отскочить и биться на расстоянии, а не лезть в ближний бой», — бесстрастно подметил Конан-боец. Едва он так подумал, как правота его рассуждений подтвердилась.

Сокамерник киммерийца распрямился, преодолев сопротивление рук «богини». Нанес короткий резкий удар ладонью под вздох. У Иштар перебило дыхание, и она осела на песок. Вор наклонился, шаря в воздухе ладонью, коснулся головы женщины. Едва дотронувшись, слепец стал накручивать роскошные волосы Иштар на руку. «Богиня» завыла от боли... и не только от боли. От унижения, конечно, тоже. Пальцы другой руки Везунчика сомкнулись на горле Иштар. Женщина захрипела, вонзила ногти в душащую ее руку. Иштар раздирала ее, отрывала от себя, но — тщетно. На губах «богини» показалась пена.

Бесстрастно наблюдать, как на его глазах душат женщину, да еще, можно сказать, почти любимую женщину, Конан не мог. Вдобавок, ее смерть была бы сейчас совсем некстати.

Киммериец шагнул к Везунчику. Шагнул, чтобы оторвать руку слепца от горла «богини». Однако еще раньше, чем варвару это удалось, пор сам отпустил женщину. И отпустив, сильно толкнул ее в плечи. Иштар упала.

— Ты не Богиня, — уверенно произнес слепой вор, — Конан прав. Мне не нужно убивать тебя, чтобы понять это. Боги умерли...

Плечи Везунчика опустились, он весь как-то обмяк. Что подразумевал сокамерник под последними своими словами, Конан выяснять не стал — не до того было. И так уж слишком затянулось их ночное пребывание в клетке и выяснение отношений. Время бежало к рассвету, а они все еще торчали в центре Обители. Давно пришла пора действовать. Действовать жестко и решительно. Боевой группе из двух слепцов и воина с украденным мужеством.

Везунчик стоял погруженный в свои думы, Иштар, лежа на песке, растирала горло обеими руками, тяжело дышала и отплевывалась. Коэн упер ладони в воткнутую в песок палку и стоял, чему-то своему усмехаясь.

— Коэн, — позвал его киммериец, — придется тебе доделать работу Везунчика, если баба будет упрямиться.

— Понял, — произнес слепой стражник и шагнул туда, откуда слышалось хриплое дыхание низверженной «богини». Увидев приближающегося слепца, Иштар тигрицей вскочила и бросилась навстречу, изготовив ногти к вонзанию. Прелестные черты ее лица уничтожила гримаса ярости, граничащей с безумием.

Крик Конана «Осторожно!» опоздал. Коэн и без того услышал. Отпрыгнув в сторону, он присел и подсек древком ноги Иштар. Та упала лицом в песок, сверху на ней мгновенно оказался стражник, завел палку под подбородок и, прижимая дротик с одной стороны локтевыми сгибами, с другой стал давить ладонями на затылок Иштар.

Второй раз подряд Богиню душили в недавнем фанатично преданные «причащенные».

— Извини, приходится, — Конан приблизил свое лицо к багровеющему лицу женщины. — Тебя отпустят, когда скажешь, где потайной выход из Обители.

— Мразь, — выдавила Иштар.

— Да, — кивнул киммериец, — я не лучше вас, а вы еще хуже, чем я. Где потайной лаз?

Иштар молчала.

— Ослабь немножко, — сказал варвар Коэну, — дадим ей чуть отдышаться и пораскинуть умишком. Но это, Иштар, последний перерыв, учти. Нам некогда. Я не желаю тебе зла, хоть вы, «боги», заслуживаете худшего. Жаль убивать такую красавицу, но я должен спасти себя и моих друзей.

— Кто ты такой на самом деле? — прекрасные ее глаза злобой и любопытством вонзились в киммерийца.

— Конан из Киммерии. На самом деле. Где тайный лаз?

— Гаденыш.

— Коэн, убей ее!

Коэн стал выполнять приказ. Северянин отвернулся и отошел подальше. Смотреть он не мог, но и останавливать стражника-слепца не собирался. Сейчас проявить слабость нельзя, он вожак пусть небольшого, но отряда, и если... Впрочем, лишить жизни женщину, пускай и заслуживающую смерти — это... Ну, что, что ему делать?..

— Скажу, — услышал Конан и почувствовал огромное облегчение.

— Хорошо, что тут Локинии нет. Такого обращения со слабым полом она бы не одобрила, — с фальшивой укоризной произнес Симур и покачал головой.

— Сам не одобряю. Будь я тогда нормальным Конаном, стал бы я, думаешь, мучить женщину? Оставил бы ее в клетке, плюнул бы на тайный лаз, пошел бы напролом, размахивая сначала ножкой от табурета, потом обзавелся бы чем-нибудь посерьезней. Но вот видишь, пришлось разыскивать тайный лаз.

— А я тебе скажу, где он, твой тайный лаз, у них был, — хитро прищурившись, заявил Симур.

— Ты? — искренне изумился Конан.

— Да, я. Видишь ли, я уяснил себе, кто они такие, эти так называемые боги. Исходя из этого нетрудно представить логику их поступков. Каждый из них мнит себя самым значительным и достойным из всех и презирает остальных. А презирая, не доверяет и боится. И никто из «богов» не потерпел бы того, что единственный на всех потайной выход располагается ближе к кому-то одному из «равных». Следовательно, лаз этот должен быть равноудален от их жилых комнат. То есть находиться в центре Обители. А как я понял устройство этой Обители, ее центр — это большой зал, где они устраивали свои «божественные» Советы, тот самый зал, где тебя допрашивали. Так?

— Так, — кивнул Конан, глядя на собеседника с уважением. — Там в этой зале, призналась Иштар, под ковром на стене и начинается ихний тайный ход. Что мы от нее и хотели узнать. Вышли мы, наконец, из клетки, двинулись в поход к лазу. Вчетвером. Да, Иштар надумали захватить с собой. А вдруг она соврала? Сразу же и призовем к ответу. Ручки, ножки ей связали, в рот запихали кляп. Потащил ее, конечно, я, перегнув через плечо. По пути нам никто не попадался. Беспечность «богов» меня уже не удивляла. Слишком привольно им жилось. Извне никакая опасность им не угрожала, изнутри тоже, не покорных же слепцов бояться? Да к тому же взведены ловушки, устроенные, вероятно, еще первыми «богами». Между прочим, кабы не Коэн, в какую-нибудь из ловушек мы бы угодили. Скажем, провалились в прикрытую плитой в яму — наверняка с кольями на дне. По плите Коэн постучал палкой, показывая, что под ней пустота, мы взяли в сторону. Так и шли. Иштар вела себя на плече тихо. Даже не мычала. Считай, легко и просто добрались мы до зала.

Конан отхлебнул вина, утер губы тыльной стороной ладони и продолжил:

— Темень была в зале — хоть глаз выколи. Друзьям моим это все равно, а я так не могу. И потом, по лазу тоже, что ли, в потемках брести? Вдруг и там ловушки какие, их-то поводыри мои не знают, и если я не увижу вовремя, то пропадем все.

«Стойте», — шепчу, а сам опускаю Иштар на пол, вытаскиваю кляп. Руку, правда, держу рядом с ее ртом, чтобы заткнуть сразу, ежели вздумает кричать.

Где, спрашиваю, факелы?

«Сложены в нише, справа от входа, там же и огниво», — отвечает она, кротко глядя на меня.

Молодец, думаю, девочка, одумалась. И снова затыкаю ей рот кляпом.

«О чем ты у нее спросил?» — слышу шепот Ко-эна. Ну как им объяснить, что такое факел? Лучше промолчать. Молча делать дело. Нащупать факелы, выбрать один, зажечь.

«Теперь чего, куда?» — спрашивает Везунчик.

«Самому, — говорю, — интересно. Под каким ковром? — смотрю на Иштар. — Кивни».

Она кивает в сторону одного из цветастых ковров, какими увешаны все стены. Подхожу, куда показали, приподнимаю нижний край громадного ковра, свечу факелом. Вижу — действительно, дверца. Сую факел Везунчику в руку:

«Держи эту штуку вот так, не роняй, не наклоняй».

А сам отгибаю нижний край ковра насколько возможно, дотягиваюсь до дверцы. Та легко, без скрипа отъезжает наружу, подпирая ковер, чтоб не валился на голову, открывая темный вход в потайной лаз. Молодец, думаю, Иштар, совсем хорошая девочка.

«Я слышал, ты открыл дверь», — за спиной стоит Коэн.

«Да, лаз на месте», — забираю факел у Везунчика.

«Идем?» — спрашивает тот.

«Погоди, — говорю, — только сниму оружие со стены»...

Табуретная ножка, которую Конан добросовестно таскал за собой, лежала сейчас на пиршественном столе «богов» среди чаш с остатками вина, объедков и огрызков. Там ей и оставаться. Оружие, развешенное в изобилии по стенам, давало возможность киммерийцу перевооружиться. Он не долго выбирал. Двуручный обоюдоострый меч Конан, как всегда, предпочел всему остальному. Но вот — варвар провел большим пальцем по лезвию — клинок туповат. Вздохнув (что делать?), снял висевшие рядом с мечом заплечные ножны, отделанные шитьем и камушками. Ножны не воина, а щеголя, надевать противно, но других нет.

Вооружившись сам, Конан подумал о своих спутниках. Подумал о том, что Коэн не откажется от своей палки в пользу чего-нибудь железного и заостренного и будет прав, даже не стоит предлагать ему. Лучшее оружие не то, что прочнее и острее, а то, к которому привык, что срослось с твоей рукой. Другое дело — Везунчик. Стражники — те хоть с тупоносыми палками обращаться обучены, а обыкновенные причащенные вообще никакого боевого оружия с роду не держали. Впрочем, вору должен быть известен нож, а где нож, там и... Конан пробежал взглядом по стенам. Вот, пожалуй. Он подошел и снял со стены кинжал с широким лезвием и загнутым острием.

— Держи, — киммериец вложил кинжал в руку Везунчика. — Большой нож.

— Конан, мне не нравится Иштар, — приняв оружие, прошептал вор.

— А что такое?

— Дышит плохо. Зло, но уверенно. С радостным ожиданием. Не должно быть так в ее положении... — Везунчик усилил голос: — Зря, я успею всадить большой нож ей в глотку.

— Если я раньше не сломаю ей хребет, — пообещал Коэн.

«Бедная женщина», — подумал Конан и сказал:

— Я понял вас. Она полезет в лаз первой. На случай ловушек. Сейчас я только распутаю ей ножки...

И рука варвара толчком в спину направила освобожденную от пут на ногах Иштар в сторону лаза.

«Богиня», повинуясь тычку, сделала два шага, оглянулась и впилась в Конана взглядом глаз с сузившимися от злости зрачками. Киммерийцу неожиданно припомнились рассказы о колдунах, воспламеняющих при помощи взгляда. Владей Иштар этим искусством, быть бы варвару горсткой пепла.

— Иди-иди, — почти ласково поторопил он женщину. Ту, которую не так давно брал на мягком ложе, ту, что теперь стоит с кляпом во рту. Да, вот такие...

— Метаморфозы, — подсказал Симур.

— Что? — не расслышал Конан.

— Случаются вещи и похуже.

— Вот дальше такие вещи и начались...

Иштар сделала еще один шаг к темной дыре потайного выхода. Потом шаг в сторону. Развернулась и бросилась между Конаном и Козном. Она вовремя нагнулась, и дубинка слепого стражника просвистела над ее опущенными плечами. Оказавшись за мужскими спинами, Иштар не задумываясь прыгнула на один стул, с него на другой, потом на стол.

— Значит, там ловушка, — пробормотал Конан. Он один из их мужской троицы не ловил сейчас сбежавшую «богиню». Коэн и Везунчик бесшумно обходили с разных сторон стол, напряженно прислушиваясь.

Одно из двух, думал Конан. Или это ложный лаз, тупик и ловушка, или настоящий, но начинающийся ловушкой. Гадать можно было долго. И гадать киммериец не стал. Три ковра на трех стенах? Что под одним — известно. Что под другими?

Под следующим — который хотел лишь приподнять Конан, но рванул так сильно, что сдернул со стены, и ковер рухнул на пол, разнесся звон полетевшего на мраморную плитку пола оружия, — не было ничего, кроме серого камня, облепленного плесенью. Варвар припустил к противоположной стене, напрямую, через стол, на котором уже не было неукротимой Иштар. Она, неукротимая, — киммериец бросил взгляд на бегу — загнанная в угол Коэном, уворачивалась как могла от его палки. Везунчик находился рядом, прислушивался к борьбе, потирал колено, болезненно кривясь — видимо, досталось-таки от Иштар.

Конан уже повернулся в профиль к этой сценке, уже преодолел стол и подбежал к последнему неисследованному ковру. Приподнял его нижний край. После чего рванул его на себя, отдирая от стены, — под тканной завесой скрывалась еще одна дверь.

«Надеюсь, это настоящий выход, а тот липовый, или одна большая ловушка. Правда, подлые подарочки «богов» могут ждать и здесь...»

Не успел Конан додумать эту мысль, как распахнулась дверь. Но не потайного хода, а того, через который они зашли в зал. В проем хлынул свет новых факелов.

— Дикарь! Я так и знал! Убейте его!

По голосу Конан сразу признал кричащего. Харакхта. Не теряя ни мгновения, киммериец бросился к торцу стола, вцепился в край руками. Он знал, что ему нужно сделать. И незамедлительно. Это даст им неплохое преимущество. Стол, противоположный торец которого находился прямо напротив входа в зал, нужно двинуть, загородить им проход. Столище тяжеленный, но северянину случалось толкать предметы и поувесистей. Ну!

Вот оно — проклятье Бела! Киммерийца предавали его собственные руки. Их сотрясала презренная дрожь, они отказывались повиноваться хозяину. Страх дополз до желудка, заставив тот сжаться в комок. Выступил пот и за несколько мгновений сделал тело варвара липким.

— Силы неба! Смотрите, Равные, смотрите!

Харакхта, первым переступивший порог, только сейчас увидел сорванные ковры и раскрытые лазы. После чего он повернул голову, и взгляд его наткнулся на двух слепцов, Коэна и Везунчика. Углядел он и Иштар, лежащую на полу. Но Харакхта неправильно разобрался в открывшейся ему картине, потому что закричал, обращаясь к «причащенным»:

— Стража, взять его! Убить!

В ответ на этот призыв Коэн продвинулся к Харакхте и железным набалдашником своего тупоносого дротика нанес тому сильный удар в живот. Охнул не только сложившийся пополам Харакхта, но и те, кто стоял у него за спиной. А за спиной «бога» маячила знакомая фигура Адониса и фигура женская. Не иначе, Деркэто. Киммериец, отчаявшийся управиться со столом, решил, что если не помочь, то надо хотя отвлечь внимание «богов» на себя, поднапугать их хотя бы. Он выхватил из ножен меч и, угрожающе размахивая им, сделал шаг к двери. Сколько бы шагов осилили его деревенеющие ноги, неизвестно, но тут ситуация переменилась.

«Боги», сколько их там было, («Все или не все примчались разбуженные ночными звуками?», — гадал киммериец), увидев пораженного в живот Харакхту, взбунтовавшегося стражника, еще одного слепца с кинжалом, возникшего рядом с первым «причащенным», дикаря с огромным мечом в руках, идущего на них — не выдержали. Храбрость требует закалки, а ее у «богов» не было. Может быть, также не было у них, только вскочивших со своих постелей, и достаточно оружия. Они отступили за дверь и дверь эту захлопнули за собой.

— Быстрее! Ко мне! — Конан схватил факел (что до того бросил среди кубков, где тот успел изрядно подкоптить пиршественный стол небожителей) и направился к потайному ходу.

— Оставь его! — киммериец увидел, как Везунчик склонился над постанывающим Харакхтой.

— Я отрежу ему язык, — объяснил вор.

— Оставь его во имя Крома, сейчас они вернутся. Ну, быстрее же! — Конан уже стоял у двери в стене; к нему подходил Коэн.

— Вам не уйти, — это с пола поднялась Иштар. — Конан, я обещаю тебе жизнь. Мы простим тебя.

— Бегом, Везунчик! — рявкнул киммериец, увидев, что вор хоть и оторвался от Харакхты, но теперь повернулся на голос Иштар.

— Конан, стой! Я, Иштар, обещаю тебе, что ты будешь Равным! Будешь Белом! Конан! Я забуду все! Ты же погубишь себя! Одумайся!

Зов прекрасной «богини» ни на мгновение не поколебал уверенность северянина в правильности своего выбора, хотя и показалось ему, что Иштар не играет, что искренне хочет вернуть его и выполнит обещанное, что это в ее силах. Это было похоже на отчаянный крик влюбленной женщины, силящейся всеми и правдами и неправдами вернуть уходящего возлюбленного.

Наконец добрался до дверцы в стене и Везунчик. Конан шагнул в потайной ход, разгоняя мрак факелом, прижался к стене, пропустил вперед себя слепцов, потянулся к двери.

Северянин надеялся, уповал на здравый смысл даже не нынешних «богов» (откуда он у них!), а скорее тех, первых, что строили Обитель, продумывали тут все, рыли подземные ходы; надеялся, хотя понимал, что шансов на удачу не слишком много. Но — повезло: изнутри дверь потайного хода имела щеколду. Что выглядело вполне разумно. Подобные ходы устраивают для поспешного отступления, когда любая маломальская преграда на пути врага может позволить выиграть мгновение-другое, а с ним — и сохранить и жизнь.

Не без усилия продвигая заржавевшую щеколду в скобах, Конан все еще слышал голос Иштар:

— Дурак, ты себя погубишь! Зачем тебе эти уродцы! Я сделаю тебя Равным! Дурак, какой же ты дурак...

Щеколда встала на место.

— Я пойду первым, — сказал Конан.

Если их ждут ловушки, только зрячий сумеет вовремя заметить их.

Ощущались наклон, — потайной ход уходил вниз, под землю, — и сырость. Вскоре камни заблестели в факельном свете от покрывавшей их влаги. Наросты сочной, молочного цвета плесени облепляли стены туннеля. Стали попадаться тоненькие ручейки, пробивающиеся сквозь зазоры каменной кладки, под ногами захлюпало.

Крыс не было, хотя кому как не им с визгом уноситься из-под ног в таком вот подземелье? Может, их и вовсе нет на острове? Не завезли еще? Впрочем, плевать. Безразлично. Другое, небезразличное дело — отсутствие хитрых ловушек коварных «богов». Это радовало Конана, предводительствующего маленьким отрядом. Если первые шаги по каменной кишке нелегко давались варвару, — ноги заплетались, его опутывал страх, приходилось заставлять себя, сжав зубы, ступать во мрак, — то чем дальше, тем легче, тем быстрее. А слепцы не отставали, хотя Конан ускорил шаг.

Киммерийца все меньше тревожили ловушки «богов», зато нарастало беспокойство о другом: «боги» могли оказаться на удивление расторопными ребятами, обогнать их и поджидать в засаде у выхода из подземного хода. Хотя вряд ли, конечно... Для этого им и впрямь нужно быть богами, а не ленивыми придурками. А лошадок у них не водится, равно как и прочих ездовых животных. Тем более, вряд ли они решатся на самостоятельное преследование. Скорее уж, по привычке хозяев жизни, поднимут слепых рабов с боевыми палками, бывших однополчан Коэна, и погонят их впереди себя. Скорее-то скорее, ну а вдруг?..

Туннель пошел на подъем.

Едва горевший, зато славно коптивший факел погас. Варвар выругался, злясь на себя — ну кто мешал захватить запасной факел и огниво...

— Коэн, теперь ты первый. Особое внимание на пол.

«Если приготовлена ловушка, то скорее всего, какая-нибудь яма», — подумалось северянину.

И теперь ведомым стал зрячий, впереди него шли слепые поводыри. Темп передвижения снизился. Железный набалдашник дротика выбивал из кладки туннеля незамысловатый ритм: стена — стена — пол, раз — два и три, раз — два и три...

Сзади их догнал приглушенный повторяющийся звук.

— Дверь вышибают, — угрюмо пояснил Везунчик.

«Поздновато они за нее принялись», — мысленно отозвался Конан и еще раз подумал о том, что хотя «боги» — люди, но люди, испорченные ролью богов. А потому не стоит от них ждать нормальных человеческих поступков. Тем более, все они равные, значит, договориться о чем-то им крайне затруднительно, несмотря на кажущееся предводительство Митры. Вот взять хотя бы его, Конана, пленение. Разумные правители такого острова, для которых исключительно важно не допустить встреч их подданных с чужаками, не задумываясь, с ходу оттяпали бы ему голову — и правильно бы поступили. Эти же...

Тоннель закончился неожиданно, по крайней мере, для Конана. Хотя варвар и чувствовал, что воздух свежеет, тепловатая сырость туннеля остается позади, а в каменной кишке делается суше и прохладней, однако он все-таки удивился внезапному коэновскому: «Стой! Пришли!» И — подтверждающий удар палкой о дерево. Надо полагать, удар о дерево двери...

— Дай-ка я, — Конан обогнул в темноте своих спутников и уперся выставленными перед собой ладонями в вертикальную преграду. Дощатую. Пробежал по ней пальцами. Доски очень грубые, занозистые, видимо, весьма толстые, поскольку ни лучика света не пропускали внутрь (а ведь светает уже, должно быть). Ага, пальцы наткнулись на железо. Щеколда. Конечно, сестра-близняшка той, что на другом конце каменной кишки, кованы, небось, одним кузнецом в одно и то же время...

— Что там? — нетерпеливый шепот Везунчика.

— Погоди, — выдавил киммериец, занятый расшатыванием щеколды, «прикипевшей» к скобам и не желающей без сопротивления покидать место, с которого ее не сдвигали, надо думать, с момента установки. — Дай лучше свой нож.

Везунчик подал кинжал. Конан немного поработал с ним и отодвинул щеколду. Ну, теперь лишь бы точно такого же запора не оказалось с наружной стороны. Тогда... Не должно, не должно...

Конан потянул дверь на себя, потом налег плечом. Та не шелохнулась.

— Те вышибли дверь, топают за нами, — порадовал Везунчик.

Киммериец ломился в дверь, но с прежним успехом. «Здорово влипли, Нергаловы почки вам в зубы. Хуже положения и быть не может». Эта мысль не помешала северянину поднатужиться, рвануть как следует, уперев одну ногу в стену.

Что-то треснуло. Под скрежет и поскрипывание дверь поддалась, рывками стала освобождать проем.

Троих беглецов, покинувших туннель, встретило нарождающееся светило и росяная прохлада рассветного часа. То, из чего они выбрались, выглядело снаружи как поросший травой холмик с приоткрытой дверью. Дверь смотрела на сосновый лес, начинающийся шагах в тридцати отсюда.

По другую сторону простиралась равнина. А на равнине, в полу-лиге от выхода из туннеля мрачнела стенами в три человеческих роста Обитель небожителей. Город с его карликовыми стенами находился левее. Места поселения «богов» и людей разделяло не больше двух третей лиги. «Никогда, пожалуй, "боги" и люди не соседствовали так тесно. Почему я не разглядел Обитель, когда только вышел из леса? А, ну да, я заходил с другой стороны, и город закрывал мне столь чудесный вид», — позволил себе праздные размышления Конан, продолжая оглядываться. На полпути от Обители к городу он заметил нескольких человек, те двигались к городу. И только сейчас из-за стены Обители показалась небольшая толпа темных фигур. Эти быстро шли, куда надо — в сторону беглецов. Другая группа преследователей направлялась по их неостывшим следам в туннеле, и об этом забывать не стоило.

Конан и не забывал.

Но пока он стоял недвижимо, ничего не предпринимая. Его слепые спутники покорно ждали приказа своего предводителя.

А на Конана снизошло озарение. Из какой-то крупицы мысли, блеснувшей нежданно и, может, не совсем ко времени, стал вырастать План. Пока это был еще росток Плана, однако если его додумать, превратить в мысленное древо с могучим стволом, крепкими ветвями с зеленеющими листьями, то — Конан был уверен — в этом и будет их спасение, их выход из, увы, тупикового положения, в котором они сейчас оказались. Но времени завершить План прямо здесь и немедленно у него не было. Придется додумывать потом, а сейчас надо действовать.

— Коэн, Везунчик, в стороне, откуда дует ветер, через тридцать шагов лес. Идите туда. Я догоню.

— Может, остаться? — нерешительно спросил Коэн.

— У нас теперь один конец, что с тобой, что без тебя, — дополнил мысль стражника Везунчик.

— Ха, я думаю, все не так уж и плохо!

Подобную браваду несколько минут назад Конан не смог бы приправить даже крупинкой искренности, однако теперь крупинка нашлась. И даже не крупинка — целый валун, который при удачном стечении обстоятельств способен проломить неприступную стену.

Первым направился к лесу Коэн. За ним, обречено согнувшись и тяжко вздыхая, поплелся Везунчик. Киммериец проводил их взглядом. Две жалкие фигуры поверивших ему людей: идут, щупая перед собой воздух, прежде чем сделать шаг, пробуя почву носком ноги, ловят ветер лицами с зашитыми глазами. Злость охватила варвара. Не будь этого треклятого Бела с его сволочными проклятиями, ох и устроил бы он этим божкам жертвоприношение из кусочков их бесценной плоти, прогулялся бы с мечом по пристанищу «небожителей»! Ну ничего, он их переиграет по-другому...

Конан вздохнул и повернулся к темному выходу из подземного тоннеля. Завел в отверстие вместо щеколды клинок меча и, орудуя им как рычагом, выдернул скобу — она крепилась к брусу дверной рамы длинными коваными гвоздями. Конан расширил гвоздевые отверстия, вставляя, вынимая и проворачивая в них кованые железные стержни с квадратными шляпками, а потом прикрепил скобу на прежнее место. Так-то лучше.

Топот ног по подземному коридору звучал уже слишком близко, чтобы можно было задерживаться дольше. Впрочем, Конан успел завершить все, что хотел.

Коэн и Везунчик ждали его на окраине леса. Теперь, отказавшись от прежних «богов», они могли положиться лишь на Конана. Одним им было некуда, да и незачем идти. Они, наверное, и спрашивать не станут, куда ведет их варвар из Киммерии...

— За мной. Осторожно, через два шага сплетение корней... — И киммериец устремился в лес.

Симур устал сидеть. Теперь он слушал Конана стоя, опершись руками о перила террасы.

— Спустились мы в овраг, прошли по нему чуть, поднялись наверх, отошли еще на полполета стрелы, тут я их остановил. В аккурат у одного интересного дерева. — Киммериец отвлекся от повествования, запил рассказанное уже потеплевшим вином, а выпитое закусил халвой и персиками.

— Послушай, Конан, — Симур скрестил руки на груди, — ты, разумеется, не мог забыть слова Бела о том, как сможешь вернуть утерянное... лучше сказать, отнятое мужество. О том, что именно от тебя хочет бог воров. Что ты должен отыскать вроде как своих ближайших родственников...

— «Ты должен украсть для меня три самые дорогие вещи у этих трех людей», — говорил Бел. И я не забывал его слов ни на миг, Симур. Поди забудь, когда у тебя свистнули не кошелек какой-то, а самое что ни на есть мужество.

— И с какого момента ты стал искать нужного тебе человека в стране слепых?

— Еще раз говорю, слова Бела звучали у меня в ушах постоянно. Но пока я не очутился в тамошней тюрьме, мне было не до поисков. События тащили меня за собой на веревочке, не давая передышки. И только в тюрьме появилось время пораскинуть мозгами. А тут как раз я услышал имя...

— Коэн.

— Да. Когда слепой стражник произнес его, у меня перебило дыхание...

— Созвучие имен.

— Ну да, звучало здорово похоже. «Коэн — Конан». Вряд ли, думаю, случайно. Это мне, думаю, подсказка. Тогда что получается, значит, я нашел своего первого «вроде бы как ближайшего родственника»? И что же теперь мне надо украсть у него, чтобы Бела умаслить? Тот говорил — самое дорогое. Ну, прикинул я, что у слепого охранника тюрьмы самое дорогое. Палка его тупоносая? Глупо. Драгоценностей, денег у него нет. Жена, может? Выясняется — не женат. Тут приходит в голову такая мысль: вдруг у него какая реликвия имеется, скажем, передаваемая в семье от отца сыну. Какая-нибудь ерундовина навроде Беловского посоха, которой сам Коэн значения, может даже, и не придает, а богу воров эта штука зачем-то понадобилась. Гадал, в общем, расспрашивал-выспрашивал Коэна, но так ничего путного и не узнал. На прямой вопрос, что, мол, для тебя самое ценное, — смеется. Закралась такая мысль, что он скрывает что-то от меня. Ладно, думаю, погоди, выясню про твое ценное сокровище. Должно же оно быть, должен же я его украсть. Потом только я про глаза подумал... А потом события вновь завертелись вихрем, на раздумья времени не оставалось...

Он остановил своих спутников у двух сосен, прижавшихся друг к другу стволами, переплетенных корнями и кронами. Конан присел на выступающий из почвы корень, один из многих, схожих со щупальцами гигантского кальмара и словно пытающихся приподнять дерево, а то и вырвать его из земли.

— Я думаю вернуться в Обитель, — сказал киммериец.

Везунчик залился смехом. А Коэн молчал. На его лице не было эмоций. Лишь морщины задумчивости прорезали лоб. Смех Везунчика перешел в истерический хохот, затем в хрип.

— Ты хочешь захватить Обитель, да, Конан? — Коэн повернулся к северянину в профиль. Киммерийцу пора было бы уже привыкнуть разговаривать со слепцами, которые обращают в твою сторону не глаза, а уши, но Конана это пока коробило.

— Да, Коэн. Вернуться по подземному ходу и захватить ее.

— Что ж... В этом есть смысл. Сейчас в Обители почти никого нет. Все ушли за нами. Но подземный ход...

— ...они намертво изнутри не запрут. Я позаботился.

— Когда он, — Коэн показал дротиком на Везунчика, — заткнется, я прослушаю погоню. По дороге сюда я не слышал, чтобы они вошли в лес.

— Я к-х... — начал и поперхнулся Везунчик, прокашлялся. — Я был всего...

— Помолчи, — раздражено оборвал его Коэн.

Вор умолк, послушавшись стражника, которому до сегодняшнего дня привык беспрекословно подчиняться.

— В лесу тихо, — сказал наконец Коэн. — Слышу далекие голоса со стороны подземного хода.

— Я думаю, в лес они пока не сунутся, — произнес Конан. — Сначала поднимут и приведут всех горожан. Помнишь, ты рассказывал, как они тут охотятся...

— О! — воскликнул Везунчик. — Никогда еще меня не ловили всем Островом. Чтобы Боги, стражники и люди сразу все гонялись за мной — разве мог я мечтать об этом какие-то там полхолода назад?! Я, бедный, неудачливый вор. А кто теперь мои друзья? Моим другом стал стражник, верный прихвостень Богов. Проклятье, до чего...

Коэн взмахнул палкой. Клацнули зубы Везунчика, получив удар железным набалдашником.

— Заткнись, презренный вор!

— А-а, вот как! — Везунчик выставил кинжал, двинулся мелкими шажками к стражнику...

— Эх, будь я каким надо варваром, не попорченным Беловскими проклятиями, шмякнул бы одного башкой о сосну, другого о другую, — вмиг бы образумились. Теперь же приходилось дипломатничать: хватать за рукава, уговаривать, запугивать, переводить все в шутку, отвлекать, ну и так далее, пока они не угомонились. Наконец сам снова сел на корень, посадил их по обе руки от себя, и устроил большой совет, что нам делать дальше...

— Ты рассказывал, Коэн, как «боги» иногда у вас тут охотятся. Когда собирают всех горожан от мала до велика, запускают в лес, заставляют прочесывать его, гнать зверя на их засады. Полагаю, они и сейчас воспользуются этим испытанным способом. Иначе, спрашивается, чего они ждут, почему не стали нас сразу преследовать? И есть у меня мыслишка... Собак, слава Крому, у вас нет. Что такое собака? Э-э... То что бесспорно погубило бы нас...

Переплетенные деревья для остановки Конан выбрал не случайно. Они как нельзя лучше подходили под его планы — выждать, пропустить мимо себя облаву и пробраться в подземный ход. Собственно говоря, бежать-то им было некуда. В город? Поди проберись, да там слухачи «богов» разыщут в два счета, быстрее, чем в лесу. Убраться с острова? А как? Если только прятаться до прихода очередного корабля с какого-то непонятного материка. И когда он придет? Да и остров не столь велик размером, чтобы скрываться долго.

И самое важное — для выполнения того плана, который складывался в голове Конана и все больше казался ему единственно верным, ему необходимо было очутиться в помещении. И чтобы какое-то время не тревожили, не отвлекали.

— Слышу. Они вошли в лес, — вдруг сказал Коэн.

— Тогда пора, — отозвался Конан.

Везунчик легко проскользнул под узел могучих сосновых корней и зарылся с головой в слоях старой хвои. Коэну, чтобы втиснуться туда же, пришлось изогнуться в три погибели; Конан, чтобы стражника не было видно, завалил укрытие ветками и набросал поверх хвои. Со слепцами в облаву могут, да и скорее всего пойдут «боги», про их глаза никак нельзя забывать.

— Когда услышите, что эти приближаются, превратитесь в камень. Ни мизинцем не шелохните. Дышите... лучше вовсе не дышите. Я буду наверху.

И Конан, вскарабкавшись по стволам, укрылся в двойном хвойном шатре, в самой его гуще. Увидеть его будет нелегко, даже если специально всматриваться, а он надеялся, что всматриваться не станут. «Боги», в конце концов, не зверобои, не лесные воины, вообще не воины, — так, изнеженные правители безропотного острова слепцов. Слепцы с их кошачьим слухом, — вот те гораздо опаснее, те способны уловить дыхание людей за много шагов, распознать его сквозь лесной шум и шелест шагов облавы. Густая хвоя мешала киммерийцу смотреть. То, что облава близко, он понял по хрустнувшей под чьей-то ногой ветке. Он еще теснее прижался к стволу, стремясь слиться с ним в единое целое. Попытался дышать как можно беззвучнее.

Опять хрустнула ветка, уже значительно ближе. Киммерийцу пришло в голову, что столь неаккуратно ступает, вернее всего, какой-нибудь «бог». Слепцы с их ощупывающей походкой должны более умело передвигаться по лесу.

Конан ждал, что на полянке под деревьями вот-вот появятся преследователи, однако когда он увидел человеческую фигуру, оказавшуюся в его поле зрения, по телу киммерийца прошла непроизвольная позорная дрожь. Руки мгновенно сделались влажными. Он задержал дыхание, зная, что делать этого нельзя. Потому что если человек простоит под деревом слишком долго, ему придется выдохнуть, и задержанный выдох получится невероятно громким. Для ушей слепца этот звук будет равносилен вскрику.

А под деревом стоял, поворачивая голову в разные стороны, именно слепец. Вытянутые перед собой руки, задранная кверху голова, стриженные клочками волосы. Не стражник, отметил киммериец, иначе был бы вооружен тупоносым дротиком. Впрочем, какая разница, смысл облавы в том, чтобы обнаружить беглецов и привлечь внимание остальных.

Волна безотчетного ужаса накатила на киммерийца.

Слепца, судя по всему, что-то насторожило, он не спешил уходить, он изваянием застыл внизу на расстоянии десяти локтей от киммерийца, лишь клочковатый затылок поворачивался туда-сюда. В глазах у Конана потемнело, грудь распирал рвущийся наружу воздух, легкие требовали нового живительного глотка, но киммериец пока держался. Северянин позволял себе лишь моргать.

Слепец внизу наконец неторопливо двинулся вперед и скрылся из виду. Что не значило, будто он ушел. Он мог зайти с другой стороны, не просматриваемой из-за деревьев.

Все, дольше Конан терпеть был не в силах и решился на выдох. Неимоверным напряжением легких и воли он сделал его долгим, растянутым. Нормальный человек не услышал бы такой и на расстоянии вытянутой руки — но киммериец сегодня имел дело с ненормальными.

«Что теперь? Прыгать вниз, выхватывать меч, сражаться? Просто убегать, чтобы по крайней мере увести облаву от Коэна и Везунчика?» Безумие. Его поймают. Очень страшно. Руки буквально приросли к шершавому стволу сосны. Будь бы проклят, Бел...

Удар сердца сменял другой удар. Удары складывались в дюжины и сотни. Ничего не происходило.

Снова треснула ветка, но уже в другой стороне. Облава уходила, углублялась в лес. Так что, спускаться? А вдруг арьергард еще рядом?..

Конан выждал еще немного. Потом, собрав в кулак остатки силы воли, приказал телу повиноваться. Медленно, словно ленивый медведь, он слезал с дерева, осторожно ощупывая каждую ветку, прежде чем наступить на нее. Если ветка сломается, ее треск услышат не только местные слепцы...

— Спустился. Облава ушла, ну а насколько далеко — за деревьями не видно. Раскопал я своих приятелей. Двигаем, говорю, к подземному ходу. Те, вижу по лицам, уже готовы и к Нергалу в пасть, и на самую лютую смерть. Ладно, когда люди не робеют столкнуться нос к носу с костлявой, не паникуют — то не так уж плохо. А у меня ж так прямо все тело тряслось от страха, но я старался не показывать. Что ж это за предводитель, у которого при опасности зубы начинают дробь выбивать?

Пошли. Самое главное, чтобы нас никто не поджидал у кромки леса или у подземного хода. Если издали увидят, как мы бежим от леса до тоннеля, — это пустяки, а вот встретиться с кем-нибудь из местных возле самой цели было бы намного хуже. Нам бы в тоннель заскочить без задержек по пути, думал я тогда, остальное не важно.

Дошли до края леса. «Слышишь чего?» — шепчу Коэну. Тот вслушался, мотает головой. Оставил я их тогда на месте, подобрался к крайним деревьям, высунул нос из леса. У двери в холме никого, поблизости тоже. А вот на расстоянии полета стрелы, вижу, ходит туда—обратно вдоль опушки один из «богов». Даже вижу кто именно. Сет. Ну ладно, решаю, рванем на авосъ. Может, не обернется. Подвожу своих слепых к крайним деревьям, дожидаюсь, когда Сет повернется спиной и — вперед.

Добежали мы до заветной двери. Я влепился в нее всем телом, выдавил гвозди, держащиеся не без моей помощи на соплях, распахнул проклятую — и только тогда оглянулся. Сет стоял к нам спиной и смотрел на что-то в небе. Я невольно проследил за его взглядом. Тот, оказывается, пялился на утиную стаю, пролетающую над лесом! Представляешь? Да-а, думаю, если 6 все мои враги были такими идиотами, я б в их сторону даже плюнуть поленился бы. Эх, попутала нелегкая с этим посохом...

Прикрыл, короче, дверь подземного хода, вставил гвозди обратно в их норы, задвинул щеколду, понимая, что это не преграда никакая, и потопали мы по каменной трубе в обратную сторону. Раз дверь оказалась заперта изнутри, значит, кто-то из островитян возвратился этой дорогой раньше нас. Ну и пусть...

Дверь потайного хода отошла легко, чуть ли не с готовностью, лишь скрипом ржавых петель напомнив, что ею редко пользуются. Они ворвались в главный зал Обители, держа наготове каждый свое оружие. Замерли. Уши и глаза вторгшихся обследовали помещение.

Зал хорошо освещен. В торце стола сидит, склонившись над чашей, Адонис. Он поворачивает голову на шум, вскакивает. С громовым грохотом падает троноподобный стул.

— Стража! — крик Адониса.

«Бог» хватает со стола меч с очень тонким клинком. Идет навстречу Конану, глядя только на него. Конан видит это и ждет на месте. В Пиршественный зал врываются два слепых стражника, вооруженных дротиками.

— Коэн, двое по левую руку, задержи их! Везунчик, ко мне! Коэн, осторожно, через два шага ковер!..

На стенах зала не осталось ни одного ковра, все валялись бесформенными кучами на полу.

Везунчик встал плечом к плечу с Конаном, сжимая свой кинжал.

— У него меч в правой руке, — прошептал Конан.

— Что в руке? — шепот в ответ.

«Тысячи демонов ему в хребет, ну разве можно быть таким бестолковым!» — подумал варвар и произнес еще тише, чем прежде:

— Нож длиной в руку. Сделай два шага в сторону и шаг назад. Быстро.

Везунчик чуть помедлил, справляясь с удивлением, и подчинился.

Адонис зашел со стороны Конана и взмахнул ножом длиной в руку. Не дожидаясь, когда он опустит оружие, киммериец отпрыгнул назад и закричал:

— Бей его, Везунчик! — и вместе с криком присел, рванул край согнутого пополам ковра. На котором стоял Адонис и никто более.

«Бог» упал навзничь, нелепо взмахнув мечом, но из рук его не выпустил.

Слепой вор рванулся вперед одновременно с приказом киммерийца и раньше, чем упал Адонис.

— Падай на колено и коли! Вниз коли, в пол! — заорал варвар.

Везунчик задел ногами ступни упавшего «бога», обрушился на него. Накрыл своим телом тело Адониса. Кинжал Везунчик держал у живота. В живот Адониса и вонзилось его лезвие. Так и не поднятый «небожителем» меч выпал из разомкнувшейся ладони.