Место встречи

Пути Господни неисповедимы. Все мы странники на Его дорогах.

По происхождению я — типичный ирландский коп из города Дублина: специализация — провоз наркотиков, отравления с помощью ядов, которые не может обнаружить современная химия, киднэппинг, заложники, а также помощь при задержании субъектов, повинных во всём этом и многом другом. На жетоне, который до сих пор украшает мою грудь, обозначено имя: Сэт О'Донован, Лорд Ку. Под левой подмышкой — татуировка с опознавательным номером, в район левой лопатки вживлен чип.

После ухода в отставку я некоторое время проживал в семье одного подмосковного заводчика вместе с моей российской супругой тех же выдающихся достоинств, какими я обладал в молодости. Имя её — Бран Царская Прихоть, и хотя пути наши разошлись, я до сих пор вспоминаю о ней очень тепло.

Так мирно и тускло протекала моя жизнь, пока не довелось мне отправиться вместе с младшими детьми на экспозицию в Минск, где им намеревались найти Друзей. Я же должен был всего лишь демонстрировать чистоту породы и ордена, полученные за прошлые заслуги.

Однако моя судьба повернулась иначе.

Некий гражданин Петербурга, который восхитился породой ирландского волкодава и решил обрести клубного щенка, встретился глазами со мной.

И мы оба поняли, что иного выбора для нас обоих не существует.

Ему со всех сторон объясняли, что от меня никогда больше не рискнут иметь потомство. Что средний срок жизни таких ирландцев, как я, — не более десяти лет, а мне уже близко к двенадцати, хотя вообще-то я молодец. Что я вовсе не охранно-сторожевой и не охотничий пёс, несмотря на мой богатый послужной список — или вопреки ему. И что вместе со мной пан получит проблемы по части кормления, ухода и лечения от уймы болячек, которые неизбежно и вскорости во мне проявятся.

И что в итоге?

Он отдал за меня цену двух справных кобельков и увёз к родне в Гродно. И остался там надолго.

Моя фамилия, Ставинич, свидетельствует о древних белорусских корнях, имя и отчество носят более случайный характер. Образование — юрист, профессия — заместитель районного прокурора по уголовным делам, хобби — кладоискатель. Со временем хобби погребло под собой профессию. История эта долгая, связанная с девяностыми годами и волной увольнений, и не здесь её излагать. Скажу только, что незаметный прислужник слепой богини стал весьма известен в определенных кругах сугубым профессионализмом, который приобрёл под конец жизни.

Я работаю на стыке нескольких профессий. Самая первая из них вооружила меня знанием законов — старых и новых. Прочие постоянно требуют импортного инструментария, исторических и лингвистических знаний, а также здоровья и очень крепких нервов: я немного археолог, немного спелеолог, но по большей части всё равно следователь: иду по путям вещей, затерянных в глубинах времён. И пишу об этом повести и статьи.

Правила моей излюбленной игры в последние десятилетия изменились. Это раньше все клады делились поровну между тем, кто отыскал, и непричастным государством, которое налагало властную лапу на то, что считало самым ценным. Огромная, сильная и авторитарная страна, которой всегда не хватало своего авторитета и силы — и возможности двинуть в полный рост. И которая почти не изменилась к лучшему оттого, что её стало гораздо меньше.

Так вот. Теперь, отыскав нечто стоящее, договариваешься с владельцем земли, буде он отыщется, но даже в случае, когда напротив тебя стоит страна, несложно бывает выбрать то, что больше всего глянулось.

Именно потому, что моя питерская квартира постепенно превращалась в склад раритетов, я получил предлог украсить её моей давней мечтой. Собакой-другом той породы, которую в древности дарили королям. Может быть, и хорошо, что это не щенок, а бывалый служака: с игривым ребенком я долго бы не выдержал, а как продлить жизнь пожилому псу, меня учили в Минске долго и тщательно.

Белорусская родня приняла меня, моего сотоварища и, кстати, мои деньги хорошо. Был разгар лета, все они как раз собирались пожить на даче, так что мы двое остались сторожить городскую квартиру.

Вскоре я понял, что знаменитость — она и за границей знаменитость.

Однажды приятный женский голос позвонил мне на квартиру и попросил о встрече: дальняя знакомая моей родни, кое с кем они говорили после занятий.

Я согласился: был назначен точный день и час, на всякий случай мы обменялись номерами мобильников.

Девушка, которая позвонила в мою дверь буквально секунда в секунду, оказалась удивительно хороша собой: невысокая, тоненькая, будто ива, роскошные золотисто-рыжие волосы и глаза цвета «шторм на Балтике». Это в плане поднятых со дна водорослей и ила. Словом, романтическая героиня книги Короткевича о Чёрном Замке Ольшанском.

Однако при ближайшем рассмотрении она оказалась наполовину ирландских корней: как говорится, куда ни плюнь… И звали её Шевонн, то есть Иоанна. Шевонн Кеннеди.

Как мне тотчас дали понять, она осталась в Беларуси после прошлогодних гастролей группы «Lord of The Dance», когда танцевальные школы ирландского магического степа расплодились по всей стране.

— Я, Алексей Петрович, — говорила она, устроившись напротив меня в кресле, — танцовщица почти никакая. Держали… как это… для антуража. Как образец средневековой кельтской красоты.

Акцента в её русском языке почти не чувствовалось — только некое слабое дуновение. Скромности в способе выражаться — тоже.

— Ну, разумеется, — ответил я. — Всем белорусам известно, что настоящие ирландцы черноволосы и голубоглазы. И что глаза им как грязным пальцем вставляли — это если ободок вокруг радужки. А рыжее и изумруд — это исконные цвета сид.

При последнем слове мой лохматый приятель поднялся со своего стратегического места на кушетке и улёгся между нашими сиденьями, так что нельзя было сойти с них, не наступив на него.

— Как он великолепен, — тихо сказала моя ирландская фея. — В доме не замечаешь, пока не дойдёт до настоящего дела.

— Да, я ещё ни разу не видел, чтобы Сэт путался под ногами и, по сути, не слышал его голоса, — подтвердил я. — В этом он истинный борзой пёс. «Ку» ведь, по сути дела, борзые, хотя с ними идут на кабана, медведя или человека.

— Воины, — подтвердила моя гостья.

Подольститься нам не удалось: Сэт по-прежнему глядел на нас обоих с каким-то невнятным напряжением.

Потом она перешла к сути своей просьбы — начав издалека, что прилично женщине. Христиане-друиды, начиная со святого Патрика, были ретивыми миссионерами: ещё с дохристианских времен в Киеве было ирландское монашеское подворье. Один такой вестник посетил и Литву, заключил брак с некоей благородной девицей, оставил потомство и даже основал дворянский род. Из чего, по всей видимости, следовало, что монахом он не был.

— Это и являлись мои предки, — пояснила Шевонн. — Я не знаю, настоящее у них шляхетское родословие или легенда, которую привез с собой Колман Корк-Дуйбне, когда, потеряв жену, вернулся на родину и вступил в брак повторно. Однако на полях фамильной Библии отмечено, что Колман оставил потомкам некий скарб, для сохранности замуровав его под глыбами caislean… castle…

— Кастеля, — кивнул я. — Замка.

В общем, у красавицы, как оказалось, были лоскуты древних бумаг, планы на полусгнившем пергаменте и к тому же — навязчивая потребность пустить всё это в дело. Для того, собственно, и прибыла.

— Вы как никто знаете толк в поисках и в современном оборудовании, — сказала она. — Говорят, у вас в Сэнт-Питерсбро имеется даже японец.

Так на нашем профессиональном арго именуют японский аппарат для разведывания пустот в земле. С её стороны это выглядело неумелой попыткой подольститься.

— В чём заключается мой интерес? — спросил я сухо. — Учтите, что за металлодетектором и прочими вещами мне придётся ехать.

— Нет, — она покачала увенчанной головкой, так что извитое червонное золото рассыпалось по плечам. — Там уже работают охотники за привидениями, у них найдется очень многое из ваших потребностей.

— Привидениями? — переспросил я. — Это какой замок?

— Илиничский, — ответила Шевонн. — Краса и гордость здешней земли. Парадная визитка Беларуси.

Огромная, не так давно, в девяностых годах девятнадцатого века, отреставрированная махина, восходящая к веку шестнадцатому. Не раньше.

— Часть фундаментальной стены была много древнее, — снова кивнула девица. — Вот там и состоялись видения.

— Когда русский владелец вырубил рощу и устроил пруд, ему было обещано по смерти за каждое убитое дерево, — подтвердил я. — Раз в год. Первой утонула в искусственном озере его двенадцатилетняя дочка. Говорят, её призрак с тех пор расхаживает вдоль берегов пруда и вдоль стен.

— Да. Бледная Панна с тёмным сумраком вместо лица, — подтвердила Шевонн. — Развалины старого кастла играли во времена английского парка роль фантастических развалин. Реставрация имела в своем основании древние стены с их заклятием.

— Этого мало, дорогая пани, чтобы сдвинуть меня с места, — проговорил я. — Вопреки общему мнению, я человек вполне реалистического настроя.

— Вы возьмете себе всё найденное, кроме одного артефакта, — ответила она.

— Девочка моя, Илиничи — пастбище туристов, толкиенистов и прочих ряженых, — возразил я. — Там всяких самодельных железяк, пивных банок и крышек — целые некультурные слои. На этом фоне детектор не возьмет даже монету орлом кверху.

— ?

— Если монета лежит ребром, а не аверсом или реверсом, её нормальный прибор и так и этак не зафиксирует. Площадь отражения мала. Нет, я…

И тогда она выдала мне самое главное:

— Там уже погиб один молодой человек из пси-операторов. Говорят, обширный инсульт.

Убийство? Это слово не было произнесено, однако подразумевалось. Рискованная возможность убить не одного зайца, а сразу нескольких.

Решено было ехать втроём: я, Шевонн и, без сомнения, Сэт. Оставить его в незнакомом городе было не на кого и незачем. Мы намеревались оставить квартиру на охране и управиться за неделю-две от силы.

…Гремучая смесь прелести и экзотики с информационным изобилием. О ком это я?

Одного взгляда на красивую человеческую самку мне хватило, чтобы многое понять. От неё послойно пахло хорошим местным льном и шёлковым батистом, дорогими цветочными духами, перспирантом, детским мылом и чем-то вроде лёгкого пива. Последним — совсем чуть и только изо рта.

Но ничем иным! Ничем из того, что я считаю нормальным для Подруги.

Они, посмеиваясь, втащили меня на заднее сиденье взятого напрокат внедорожника, которым управлял Друг, девица устроилась рядом с ним на переднем сиденье и застегнула ремни.

Это верно, что у собак самый лучший нюх на свете. Это правда, что собаки из рода Ку выделяются среди своих собратьев умением различать запахи. Неправда, что всем им дана интуитивная способность отличать плохих людей от хороших: мы просто чуем любую фальшь. Однако природу самой фальши — далеко не вмиг: для того нам и необходимы Друзья.

В Илиничах нас разместили в лучшем автомобильном трактире, довольно чистом, и бесперебойно поставляют всякие местные вкусности. Должно быть, устрашились моего вида — а как же, самая крупная собачья порода в мире! К моему облегчению, Друг устроился в одной комнате со мной, а эта самая Швонда — в противоположном крыле здания.

Из обиняков, которыми Друг и она обменялись вскоре после осмотра места преступления, стало очевидно, что призрак Панны появляется с удручающе нудной регулярностью: всякий раз, когда на небо становится луна. Даже если светило закрыто облаками, приборы для улавливания и отражения когерентного (тьфу) излучения срабатывают словно по действительной мишени, только голограмма гораздо более размыта. Чушь, как я посмотрю.

Также я услышал, что перед гибелью тот молодой человек увидел воочию, как Бледная Панна сотворила из себя одной — трёх персон: юную девушку-подростка, красивую женщину (обе были в старинных нарядах с чепцами) и огромную чёрную свинью с отвисшим брюхом, которую держали на шлейке, словно минипига. Они чинно прошлись вдоль стены, повернувшись к нему спиной, — парень ещё посмеялся, рассказывая это. И перестал смеяться лишь тогда, когда старожилы уверили его, что таких дам здесь не проживает и не проживало никогда на их долгой памяти. Не видел их и никто помимо него.

А потом он умер при загадочных обстоятельствах.

В мотеле мы устроились отлично: просторные номера, рассчитанные на иноземных туристов, и знаменитая белорусская кухня во главе со смаженым гусем и расчинными блинами. Драники и колдуны были до того хороши, что их отведал даже привереда Сэт: впрочем, ирландцев роднит с белорусами трепетная любовь к картофельным блюдам.

Сам Илиничский Замок впечатляет размерами, ухоженностью и раскраской. В нём причудливо смешались все стили — от высокой готики и Ренессанса до барокко и местного ампира, необычайно легкого и грациозного. Три высокие башни, в одну из которых врезана арка входных ворот, сложены, как и весь кастель, из красновато-розового кирпича и местами красиво побелены, отчего всё строение глядит невестой в национальном убранстве. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.

Вот пруд и в самом деле зловещее место: вода не покрывается рябью, даже когда порывами налетает ветер, сотрясающий кроны дубов. Говорят, и ночью в её темени не отражается ничто, кроме луны: даже звёзды и купы деревьев.

Нижняя часть замковой стены сложена из крупных булыжников, перемежаемых обломками кирпича, раствор, что удерживает их на месте, не уступает крепостью камням.

Всё это я описываю, потому что передо мною гипотетический фронт. Имеется в виду заказная работа, которую мы собираемся совершить под прикрытием уже развернутой.

В призраки я по-прежнему не верю, хотя встретил среди собратьев (если можно так назвать охотников за мороками) любопытного гражданина Вселенной по прозвищу Пратас Васеленя, хорошей крестьянской крови и весьма широко и загранично образованного, хотя с явными задвигами в психике.

Он развернул перед нами с Шевонн теорию. Оказывается, любое привидение — всего лишь виртуальная копия, снятая с объекта ещё при его жизни:

— Можно сказать, что это голограмма, возникающая при регистрации на термочувствительном материале интерференционной картины, создаваемой излучением человека, и воспроизводимая либо излучением другого человека, либо при помощи других источников излучения с соответствующей длиной волны. Принимающий излучение материал тоже должен быть термочувствительным.

— Почему так? — ответил я на эти мудрёные словеса.

— Это же почти что инфракрасные лучи, то есть тепловые. Следовательно, для их регистрации необходимы материалы, структура которых меняется под действием тепла: белки, вещества, имеющие различные модификации — сера, олово. Ещё масляные пленки, жидкие кристаллы — вообще многие природные полимеры. Фиксация интерференционных картин, создаваемых организмом человека, возможна в совершенно обычных предметах, лишь бы они были изготовлены из натуральных животных и растительных волокон, древесины, кости и прочее.

— Но не металл? — отчего-то спросила моя спутница.

И замолкла, будто обмолвилась о чём-то не для всяких ушей. Пратас не обратил внимания и продолжал грузить нас обоих информацией:

— По-настоящему чёткая голограмма получается, когда основные процессы организма настроены на какое-нибудь состояние, причём отличающееся силой и страстью: гнев, ужас, а если уж радость, то такая, от которой впору умереть. Спокойные, уравновешенные люди зданей после себя не оставляют. И для того, чтобы привидение воспроизвело себя, его нужно осветить такой же сильной страстью. Обычно это страх, однако может быть любовь.

— Да, как у короля Жигимонта, — тихонько проговорила наша Жанна. — И прекрасной Барбары. Разумеется, её нельзя было трогать — слишком горячи были его объятия. Почти как огонь пылающий.

— Верно, — услышал её Пратас. — Привидения вообще не очень долговечны, несколько веков — и всё; а высокая температура стирает их начисто. Недаром считалось, что костёр очищает от скверны. Будь моя воля, я бы и эту троицу дамочек выкопал из земли и сжёг шматок за шматком. А что их — или одну панну — видят не все, так это понятно: нужна вера, которой почти ни у кого нет. Так, байки одни ходят.

После этого инквизиторского заключения мы отправились рассматривать окрестности без него.

Чтобы время, которого у нас было немного, не пропадало зря, я нацепил на себя наушники и стал обходить кастель по внешнему периметру, водя перед собой удочкой портативного детектора. Подобное зрелище здесь было не в новинку — по неким причинам здешние искатели привидений действовали сходно. Впрочем, на многое мы не надеялись. Когда я спросил у Шевонн, в каком интервале настраивать детектор — типа стальная ржавь, медь или серебро, — она замялась.

— Во всех местах был обычай замуровывать в строение живых людей, — проговорила она. — Здесь тоже бытуют похожие легенды: про жену каменотёса. Но это не по вашей части: о таком я бы никого не просила.

— Однако вы очень внимательно выслушали Васеленин околонаучный трёп, — с раздражением ответил я: прибор оттягивал руку, а она даже помочь не желала, только отвлекала меня пустыми разговорами.

— Потому что… — она никак не решалась сказать, — потому что над кладом, который мы ищем, должен стоять призрак. Может быть, этот самый.

— Конечно. Для охраны богатства было модно оставлять немых сторожей, — откликнулся я.

— Неправда. Я не хочу о таком ни говорить, ни помыслить.

— Даже помыслить? Полно вам. В прошлом, прикасаясь к ужасам, не надевали белых перчаток. В них выражался сам человек — во всем его величии и всей мерзости. Это был правильный масштаб.

— Вы хотите вызволить из меня откровенность?

Нет, по-русски она говорила плоховато. Отчего-то мне пришла мысль, что будь это старолитовский язык, она…

Снова чепуха полнейшая. Ей по виду никак не более двадцати пяти.

На следующий день как раз было полнолуние, погода ожидалась ясная, и они уговорились пойти полюбоваться на Бледнячку. Днём я увязался за ними, к их обоюдной радости. Надо показать им, что я ничего не испорчу ни теперь, ни в дальнейшем. Друг в принципе собирался брать меня на работу в качестве сопровождения, хотя как охранник я тоже пригоден. У меня специально выработали иммунитет к той пакости, которой нас травят, чтобы без помех очистить чемоданы в поезде или хозяйскую квартиру. Цель у нас, понятно, была иная: обнаружить и обезвредить саму пакость.

Мёртвой плоти и металла в этой земле так же много, как на поле битвы при Клонтарфе, куда нас водили на экскурсию всем подразделением. Вся Литва, вся Беларусь — такое поле битвы и скорби, над которым стоит непрекращающийся звон. Мой Друг ничего конкретно не угадывал, хотя, безусловно, понимал не меньше моего. К тому же его приборы могли обнаружить не всё: многие находки шли в качестве нечаянного приложения к основному. Наш век по праву называют железным.

Меня всё больше беспокоит наша спутница. Запахи у неё, без сомнения, заёмные: как скорлупа или — иногда — будто полный рыцарский доспех. Не такие резкие, чтобы забить мне чутьё, — хотя это надо ещё постараться, при моей-то специальной выучке. Однако до предела настораживающие.

Потому что я угадываю — на самом деле угадываю — внутри этой женщины ненасытную пустоту. Древнюю бездну.

И мне становится очень страшно.

Шевонн ищет совершенно определённую вещь. Сокровище в ряду сокровищ. Артефакт — необычный термин в устах женщины, занятой тем, чтобы сохранить и преумножить свою красоту — а она постоянно глядится в зеркала, будто испытывая их на прочность. Безусловно, такой раритет, что не может истлеть, значит, скорее всего, морёный дуб, или камень, или драгметалл. Первое почти исключено — озером она интересуется мало, хотя мифическая Панна начинает свой путь именно оттуда. Камень? Тогда зачем ей мои услуги. Металл — практически очевидная цель, тем более что она будто специально проговаривается при чужих.

Только вот призраки, как утверждают легенды, бывают привязаны к родимым камням, в якобы реальной действительности имени Васелени — к натуральным полимерам и тому подобному.

Я никак не могу свести в один фокус две вещи: поиски семейного достояния — и бродячий морок. Должно быть нечто сходное с отражающей…

Ночь — время, когда люди спят или прячутся, а иные силы безраздельно властвуют над землёю. И в такое время эти двое хотят работать? Нет, в одном Друг молодец: не взял меня на поводок, а скомандовал «рядом».

В искусственном озере плескалась луна, более красная, чем на небе. Почему думают, что собаки не различают цветов? Очень даже различаем, когда они несут смысловую нагрузку.

— Она не та, — смутно проговорил Друг, шаря по траве своим удилищем. — Источник блика должен находиться в стороне. Во всяком случае, копать под водой мы не имеем ни права, ни возможности.

— Рукопись говорила о стене, — коротко заметила девица, идя пред нами ко входу в крепость. Запах её намекал на раздражение. Классическая абстиненция, которую эти существа испытывают без привычной для них снеди. Клянусь колдуном по имени Абхартач, что-то я умнею так резко, как мой Друг тупеет.

Ключом от калитки в массивных воротах они заблаговременно разжились. И едва наша процессия вступила на широкий мощёный двор и сделала по нему десяток шагов, как…

В наушниках Друга мерзко и оглушительно запищало. Против нас, на фоне бугристой стены, появилась как бы лунная тень — развевающиеся одежды, туман вместо лица, лёгкий дух медной яри. Вмиг сфокусировалась, потом распалась веером — и вот уже трое уходят вдаль: в точности такие, как описано. Друг уронил снасть и тихо ахнул. Тут произошло ужасное: на месте затылков и тыловой части вмиг нарисовались лица, вернее — морды. Дева с отпечатком порока на худом личике, зрелая дама, сотканная из мерцающих асфоделей и боярышника, чёрная свинья с грозно выставленными вперёд клыками, чьи сосцы метут пол, а вдоль хребта бежит по длинной щетине струя фосфорного блеска.

Я отчётливо услышал, как от Трёх полыхнула зарница гнева и накрыла Друга с такой силой, что он запнулся ногой о нечто и упал. Рыжая Дева поспешно впитывала исходящий от него ужас и наполнялась им подобно сосуду, отдавая излишки Трём. Никто из них не хотел или не мог оборвать круговорот!

И тогда я поднял голову к небу и впервые в жизни залаял.

Голос мой был поистине грозен. От него заколыхались и померкли хищные тени, с месяца ниспала кровавая пелена, и колдовство прекратилось.

Мои спутники стояли в щедром серебристом сиянии, тесно обнявшись, но мне не было до них никакого дела. Я шёл по следу меди.

— Я люблю тебя. О Луг, впервые за столько лет… Прости. Тебе понадобилось стать на грань, чтобы я поняла.

— Пустяки, девочка. У меня и сердце, и голова покрепче многих. Жуткими картинками их не проймёшь.

— Ой, что там делает твой пёс? От стресса избавляется?

Я лихорадочно подкапывался под стену в том месте, где через узкий провал до меня доносился тот самый запах. Оттуда лилось тускло-жёлтое мерцание. Долька круга, полукруг…

Сэт, по всей видимости, решил нарыть нам путь к отступлению — будто не было калитки. Земля так и летела в стороны под напором сильных лап, оседала вниз… Просунул туда пасть и ухватил нечто массивное, плоское, отполированное.

— Зеркало! Он нашёл зеркало!

Нельзя позволить нежным человеческим рукам первыми коснуться магии. Я чуть побегал вокруг них, будто бы в приливе радости, подышал на то, что держал в зубах, хорошенько его обслюнил и лишь тогда сложил к ногам. Обезврежено.

— Старинная бронза, — я вертел в руках диск. Полировка была практически нетронутой, на оборотной стороне прощупывался сложный и тонкий рисунок.

— Именно, — Шевонн отлично держала себя в руках: на лице не было написано почти ничего. — Поверни к свету реверсом. На обороте должна быть кельтская Дева Мария.

— Голограмма в духе древних китайских. Напротив рисунка металл уплотняется и вызывает преломление лучей прямо перед зеркальной поверхностью. Я читал о таком в «Науке и Жизни», — бормотал я.

— Там ещё и кельтская триада женщин выгравирована вторым слоем, — кивнула Шевонн. — Девственница с ребенком Арианрод, жена из цветов Блодайвет, старуха Керидвен, или Чёрная Свинья Смерти.

— А глубоко внизу — прочие фамильные клейноды, верно?

— Да. Под ногами, но так укромно, что никому не приходило в голову искать. Это твои, Замка, Беларуси: как пожелаешь. Они никуда не денутся до утра, а мы…

— Послушай, пойдем ко мне в номер и хорошенько напьёмся чего-нибудь местного до белых аистов! — рассмеялся я.

Наверное, мы оба уже во дворе замка были изрядно под хмельком, потому что бросили драгоценную находку рядом с ненужным более инструментом и бросились в постель одетыми…

Я не спал, хотя вполне мог. Сытая и умиротворённая дирг-дью почти не опасна. Они вообще не сосут кровь, как в старину, — перешли на буйные человеческие страсти. Ужас, гнев, горе, похоть, любовь — вот истинная пища этих дьяволиц. Они заразились от людей, им даже стало присуще нечто человеческое: жалость? И ещё они обладают ясным умом и чутьём, мало уступающим собачьему.

Потому я и не стал мешать ей, когда утром она покинула спящего и забрала талисман с собой, бережно завернув в тонкую тряпицу.

— Ты одного корня со мной, Сэт, — проговорила Древняя, бесстрашно наклонившись к моей пасти, — ты должен понять. Мой предок привёз на эту землю своих богинь и оставил мучиться с голоду. Что с того, что он был христианином? Святые люди тех времён не воевали с нами, но сплетали древние мифы с новой верой. И теперь во многом осталось так. Я ухожу, пока твой хозяин не пропал насовсем, и беру с собой укрощённую опасность. Таков договор.

Напоследок она сняла с шеи запаянную цепочку и положила рядом с моими лапами.

— Это ему в утешение, понимаешь?

…Я стерегу покой Друга. Когда он проснётся, мне придётся его успокаивать. Он будет рваться следом за Шевонн, возможно, после Минска ему даже стукнет в голову последовать за ней в Зелёную Страну, и уж точно — в Беларуси он больше не появится. Пока.

Ибо я очень надеюсь на крестик, что мне для него дали. Он широкий, плоский, слегка расширяется на концах, и по кольцу, опоясывающему середину, идёт надпись на средневековой католической латыни: