Меченосец

Глава 9, в которой Олег отправляется на юг

Лето кончилось скоро. По утрам стало холодать, леса переоделись, пятная багрецом и желтью хмурые сосняки и ельники. Но не долго красовались лиственные породы – задули ветра каленые, и все пышное убранство опало, оголяя корявые ветви. Набежали тучи, спрятали сочную голубизну небес, вывалили снегу по колено, и весь видимый мир перекрасился в цвета зимнего триколора – белый, черный и серый.

И вот перелистнулся календарь на месяц грудень, предпоследний в году. Олег заметил, что для варягов зимовка не тянулась, как для него. Русы продолжали жить как жили, не откладывая бытие на потом. Пили, ели, спали, целые турниры по тавлеям разыгрывали. Подружек заводили. И каждый день учились побеждать – уж за этим Инегельд следил в оба глаза, спуску не давал.

Беготня по лесным тропам, борьба и кулачные бои, упражнения с мечом, с луком и стрелами, с дротиками, долгие разговоры у костров, где воспоминания о реальных битвах причудливо мешались с вымышленными победами, – вся эта «боевая и политическая подготовка» ужимала время, ускоряла тягомотное перетекание секунд в минуты, минут в часы, часов в дни и недели. Олег и сам бы не заметил, если бы ему не напомнили – сегодня 24 студня! Праздник! Йоль называется. Самая длинная ночь в году. После нее света будет прибавляться, зима на убыль пойдет, повернет к теплу и вешнему растополью.

– Ты где встречать-то будешь? – прогудел Малютка Свен.

– Не знаю, – пожал плечами Олег, плотнее запахивая теплый овчинный полушубок.

– Пошли с нами, – пригласил Свен. – Фудри будет, и Стегги, и Пончик. Князь обещал подойти... Чего одному сидеть?

– Пошли! – махнул рукой Сухов.

– Во! – оживился Малютка. – Хозяйка еще и пирожков напечь грозилась – с ягодой! Дюже вкусные!

А Новогород не очень-то и тишел на ночь глядя. И в темноте не тонул. Группки парней и девушек, хохоча во все горло или прыская в ладошку, перебегали от дома к дому, плясали вкруг костров, шатались по улицам, пели песни и махали факелами в такт. С наступающим!

Дом, где гостила «чертова дюжина», был из богатых – большая усадьба постройками своими брала двор в обхват, замыкала его неровным квадратом. Даже ворота были сделаны аркой под вторым этажом хозяйского «теремка».

Пировали в отдельной избе – «столовой». В ней было натоплено, сизый дым стлался повыше полок-сыпух, циклончиком крутясь под дымогоном. Посреди обширной хоромины стоял длинный, крепкий стол, скобленный дожелта. И чего только не было на том столе! На солилах – общих деревянных блюдах – дымилось жареное мясо, горячее, исходящее духовистым соком и влекущее голодный взор румяной корочкой. В деревянных ведерках плескался мед, стояла даже корчага с «зеленым» вином – так тут почему-то прозывали вино белое. А посередке курчавилась паром целая гора выпечки – пирожков, расстегаев, булок, кренделей...

По лавкам сидело человек десять гридней, к молодежи присоседился Турберн Железнобокий, большая и шумная душа компании. Турберн спорил с Хуртой Славинским, белобрысым веснушчатым парнем, принявшим крещение. Спор шел на опасные темы.

– Да не могла Мария бога родить! – наседал Турберн. – Никак не могла!

– Пресвятая она... – пробубнил Хурта.

– Да хоть какая! Все одно – не богиня. Женщина! И что вы так баб шугаетесь? «Непорочное зачатие»... Можно подумать, бывает иное!

– Все мы во грехе рождены... – бубнил Хурта.

Олег скинул полушубок, подумал и разделся до рубахи.

– Знаешь, Хурта, – вздохнул Железнобокий, – я б еще понял, если бы дите от брака с сестрой родилось или, там, от отца с дочерью. Вот то грех! Потому как родная кровь смешана, и дитю тому хворым быть и тямом скорбеть. Но если люба мне девка, и понесет она от меня – где ж тут грех?!

– В блуде!

– Кончайте эту тему, – не выдержал Олег. – Ты, Хурта, не помнишь случайно, какую такую новую заповедь Иисус дал?

– Возлюби ближнего, – буркнул Славинский.

– О! – поднял палец Олег. – Вот и возлюби Железнобокого, пока тот не рассердился всерьез и не накидал тебе пачек... Может, закусим? – предложил он. – А то остынет.

– Давайте... – проворчал Турберн и потер зачесавшийся глаз. – Давайте сначала выпьем!

И они выпили. Трижды. Хмельной мед и выдержанное вино смягчили души, добавили к праздничному настроению хмельной радости.

Хурта впал в задумчивость. Ивор Пожиратель Смерти тоже порой замирал, уставясь в «красный угол», где в пламени светильника отсвечивали лики богов, вырезанные из дуба. Огонек прыгал, мерцал, тени шевелились, и казалось, боги пытаются что-то сказать, раздувая щеки, кривя брови, но никто не слышит гласа их...

Во влазне гулко затопали, счищая снег, и в дом ввалился розовый с морозца Инегельд Боевой Клык с глиняным горшком в руках.

– Вот наглые! – трубно взревел он. – А ну, гаси огонь! Я вам чистого принес!

Стегги, Ивор и Алк кинулись задувать светильни. В кромешной темноте виднелось лишь лицо Клыка, раздувавшего угли в горшке. Смахивало лицо на идольское – так же прыгали тени на нем и играл свет. «Чистый огонь» был добыт трением и разнесен по всем домам – с Новым годом, с новым огнем в очагах!

Олег подхватился и сбегал в сени за хворостом. Разложил в погашенном очаге, скрутил сухой бересты, и князь отсыпал из горшочка угольев. Береста задымилась и вспыхнула.

– Гори ясно!

Затрещал хворост, загудело пламя. Лучинки разнесли огонь по светильням, все сели за стол.

– Новый год прямо... – сказал Пончик. – Только елки нету...

– И мандаринов, – подхватил Олег. Шурик вздохнул только...

Инегельд крепко потер ладони и взялся за деревянную чашу. Стегги Метатель Колец поспешно плеснул в нее из ведерка с медом.

– Ну, – крякнул светлый князь, – поехали!

...В месяце апреле снег стал рыхлеть, а лед на реках затрещал, готовясь сойти. Задули сырые ветра, разогнали серую хмарь, открыли солнцу продрогшую землю.

Впрочем, дружине Инегельда и без того жилось тепло и сытно – великий князь Халег Ведун пристроил воинство Боевого Клыка в Рюриковом городище – крепости, что стояла рядом с Ногардом. Там же зимовала и гридь самого Халега – уж таков был закон.

Гардарики населял народ вольный, он сам выбирал себе правителей и указывал место конунгу, коего теперь вся чаще прозывали великим князем, отличая от простого княжья. По древним заветам властителю не позволено было проживать в стенах города, а лишь вовне.

Волей-неволей конунги чтили установления предков, подчинялись им, хоть и без особого желания. Никогда народ Гардов не ставил над собою выборного короля из своих, всегда призывал со стороны – нечего было ближним потакать, а то потом от власти да почестей не отвадишь. Лучше уж дальнего пригласить – приди-де и володей нами, чужак. «Земля наша велика и обильна, – гласила древняя формула, – а наряду в ней нет». Вот в обязанности чужаку и вменялось привнести наряд, то бишь законную власть, и устроить жизнь к правде и благу. Будешь справно службу нести, чужак, будешь блюсти законы – не узнаешь голода и безденежья, зато славу обретешь навек. А встанешь люду поперек, или струсишь в бою, или примешься загребать под себя общее добро – прогоним!

И служили конунги на совесть, честь свою берегли и страну, их мечу доверенную.

Как гласили саги, Радбард Гардский, заложивший Альдейгьюборг, сразился с великим вождем свеев Иваром Широкие Объятия и укоротил жадному захватчику руки, похоронил в Карельской земле. А внук Радбарда, Рогволт, прозванный Русским, встал на сторону свейского конунга Сигурда, и в битве при Бравеллире они сообща разбили войско датского короля Харальда. В честь той славной победы и назвал Рогволт сына своего – Бравлином. Сыночек в папашу пошел – дал жизни ромеям. По всем берегам империи знали имя его и трепетали, молились истово, дабы провел Боже лодьи неистового руса мимо, а того лучше – и вовсе потопил их, прости, Господи...

Рюрика, сына Регинхери, славного рейкса из страны вендов, призвали в лихую годину – опять свеи ополчились на Гарды, явились в числе великом убивать и грабить. Наподдали тем свеям изрядно, приятно вспомнить.

А вот наследник Рюрика, Ингорь, слаб оказался, хотя его сам Халег Ведун пестовал, давний знакомец и побратим сына Регинхери. Пришлось Ингоря сажать на престол в Кенугарде, городе Киуна, коего тамошнее население прозывало по-свойски – Кием. На юге люди то ли сроду не имели права голоса, то ли позволили отобрать его. Получалось так, что им было привычней покоряться царьку или князьку, чем самим делать выбор. Явились к ним готы – гнутся под готами. Сменили тех авары – прогнулись и под этих. Пришли с востока хазары – понесли дань хазарскому наместнику-тадуну.

Аскольд с Диром, разойдясь в мнениях с Рюриком, отправились в Киев-Кенугард, забрали тот городишко себе, тадуна прибили, а хазар, кои явились с претензиями, долго по степи гоняли.

По смерти Рюрика люди Гардов собрались на тинг, или, как венды говаривали – на вече, и выбрали великим князем Халега Ведуна. Тот первым делом спустился по реке Непру, убил Аскольда, убил Дира и поставил князем Ингоря.

Вздохнув с облегчением, Халег вернулся до дому и занялся строительством – заложил Новый город на вливе Оклоги, близ озера Ильмерь[49]. На одном берегу крепость основал, на другом торг открыл. Место было с умыслом выбрано, ибо оно на перекрестке дорог лежало. Сюда корабли по рекам, озерам и волокам добирались из земель арабов и греков, урман и франков, вендов и пруссов, булгар и хазар. И город пошел в рост...

Туман нагло лез под рубаху, лапал холодными пальцами, но кончалась власть его – солнце все сильнее жарило с небес, разгоняя зябкую пелену, выпутывая из нее мокрые ветви деревьев, на которых лопались почки.

Потом проявились тесовые крыши домов, крепкие башни, срубленные из дуба. Туман редел, медленно растворяясь в утреннем воздухе.

Хлопнула где-то дверь, донесся громкий разговор, перебитый смехом, заскрипел колодезный ворот, загрюкало ведро... Плюхнуло, заплескало. Скрипение пошло натужней...

Разошелся туман. С галереи терема Олегу стали видны бревенчатые стены домов и клетей, крытый верх крепостной стены, темные лесины мостовых. Осмелевшие лучи прогоняли последние белесые клочья, таящиеся по оврагам и западинам. Дольше всего туман держался над рекою; сквозь него размыто проступали хищные силуэты боевых лодий – их мачты качались на мелкой волне Ильмеря, словно разгоняя туманную взвесь. И это вроде как помогло – истаял туман, открывая зрению вток Оклоги – мутная озерная вода вливалась в русло реки, чтобы вынести ил к устью.

На левом берегу, заняв господствующую возвышенность, основательно сидела крепость, забирая в неровный овал скученные дома. Всякие – от маленьких избушек до богатых усадеб. С той стороны доносился петушиный хор, гавканье собак, наплывали запахи свежеиспеченного хлеба и топящихся печей.

Олег созерцал приметы ясного весеннего утра и откровенно скучал. Зима, нудная и холодная, минула. До самого апреля дружина Халега Ведуна занималась «кружением» – по замерзшим рекам и болотам, по редким дорогам гридни с великим князем во главе объезжали малые и большие поселки, собирая дань. Халег и Боевого Клыка нагрузил – светлый князь со своими воинами отправился за податью в далекие грады карел и биармов.

К удивлению Сухова, данники встречали гридь чуть ли не с радостью. А как же – новые люди, новые вести. Из Нового города! Старейшины и вожди суетились вовсю, угощали дорогих гостей изысками северной кухни – от строганины из лосося в клюкве до жаркого из медвежатины. А уж меду сколько выпито было – не счесть тот объем.

Правда, хозяева тоже остались довольны – наслушались былей и сказок на год вперед. А уж гридни старались – врали самозабвенно, так расписывая свои подвиги, что Олег ежился – вот-вот старейшина вскричит: «Не верю!» Нет, никто не вскакивал и протестов не заявлял. Еще и сами привирали, трофеями хвастались, якобы добытыми на охоте или рыбалке. Гридни крякали только, слыша о медведях выше дома и о рыбинах, что длиннее всякой лодьи вдвое.

А в обратный путь лошади потащили сани, груженные моржовыми клыками и мехами всякого разбору.

Так и зима прошла, в делах да в заботах, пролетела незаметно. А вот весна тяготила Олега – не сиделось ему на месте, хотелось снова быть нужным, чувствовать сопротивление весла, загребающего воду, высматривать землю на горизонте, к которой полосатый парус несет лодью...

На высокое крыльцо терема вышел Халег Ведун, одетый стильно и неброско, – на нем были сафьяновые сапоги, расшитые мелким речным жемчугом, порты из шелку, уведенного в Итиле, и длинная, подпоясанная рубаха с богатой вышивкой по вороту.

Великому князю шел седьмой десяток, но он был крепким человечищем, даже в старости не растерявшим былой могутности. Лицо его, чеканное, твердое, рубленое будто, дышало волей, седые космы были красиво расчесаны и обжаты венцом – нешироким золотым обручем с громадным изумрудом на лбу. Глаза не прятались под белыми бровями, а смотрели зорко и пытливо, длинные, пышные усы свисали на грудь, не пряча тонких, плотно сжатых губ.

Величественно обернувшись к дверному проему, Халег позвал, разрушая образ:

– Долго ты там будешь копаться?

– Иду... – прогудело в ответ.

Пригибаясь под притолокой, на крыльцо шагнул Инегельд Боевой Клык, обряженный в красные юфтевые сапоги с желтыми нашивками, ярко-зеленые штаны и пурпуровую кису, наброшенную на голое тело.

Клык и верховный правитель Гардов сошлись и склонили головы, негромко обговаривая детали. Детали чего? Как ни напрягался Олег, но ничего путного он так и не расслышал. Но увидел – Инегельд и Халег кивнули друг другу и крепко пожали руки.

На цыпочках отойдя от перил, Сухов бросился в гридницу, окна которой закладывались резными досками на зиму, но с весны до зимы стояли открытыми. На месте он застал Малютку Свена, Ивора и Фудри Москвича.

– Старики чего-то затевают, – сообщил Олег. – Видел, как они сговаривались.

– Это хорошо, – слабо улыбнулся Ивор, – а то застоялся я...

– Размяться не помешало бы, – солидно заметил Фудри.

Свен ничего не добавил к сказанному – не успел. Могучая фигура Клыка заняла весь проем двери. Ступив на заскрипевшие доски, князь кашлянул и начал:

– Значится, так...

– Мы согласны! – пробасил Малютка Свен.

Все присутствующие захохотали, последним затрясся сам Инегельд. Отсмеявшись, он уселся на лавку, хлопнул себя по коленям и продолжил:

– Короче. Задумал одно дельце – в Миклагард податься, тамошнему базилевсу службу сослужить.

– Ух, ты! – не удержался Москвич и покраснел.

Сердце у Олега забилось чаще.

– Да уж... – проворчал Клык. – Запишемся в гвардию его, в великую этерию, охранять будем владыку ромеев, а за то он нам золотишком выплатит.

– Заработаем неплохо, – уразумел Пожиратель Смерти.

– Точно! Отплываем завтра же. Ну как, согласны?

– Так мы ж сказали уже, – вытаращился Свен. – Согласные мы!

– Тогда чего сидите? – строго спросил Клык. – Кого ждете? Собирайтесь! А то расселись тут...

Ежели говорить в северных понятиях, был князь Инегельд сэконунгом, «морским королем, тем, у кого было много дружины и совсем никакой земли». Зато Клыку сопутствовала свобода от забот о подданных, и великий князь всегда мог рассчитывать на его светлость.

С вечера гридни Инегельда отворили двери пяти наустов – корабельных сараев – и по каткам спустили на воду скедии – узкие, изящные лодейки, на сорок человек каждая.

На волоках, где корабли скользили по смазанным жиром бревнам, двигаясь силой воловьих упряжек или воротов, наматывавших тросы, могли и большую лодью перетащить из реки в реку. Но одолевать Непровские пороги приходилось своими силами, там не было воротов и прочей техники. Самым опасным порогом слыл Айфор – двенадцать его гряд надо было обходить посуху, выволакивая корабли на берег и перетаскивая за шесть тысяч шагов. Удерживая руками и плечами крутые борта, подставляя под киль дубовые катки, напрягаясь до красной пелены перед глазами. Одолеть пороги на большой лодье было неисполнимым желанием.

Конечно, хотелось прибыть к причалам Константинополя на плавсредстве посолидней скедии, да что ж делать-то?

С другой стороны, ободрился Олег, скатывая в озеро Ильмерь суденышко, тоже окрещенное «Соколом», скедии были куда мореходней ромейских дромонов. Корабельщики-византийцы растеряли знания и умения римлян, у них тяму не хватало распаривать деревянные заготовки и гнуть из них крепкие шпангоуты – забыли, как это делается! А русы помнили. Ромеи обшивали борта досками вгладь, из-за чего в трюмах дромонов и хеландий постоянно плескалась вода, а русы предпочитали обшивку внакрой, да еще прокладывали швы крученным волосяным шнуром, хорошенько его просмолив. Самую же великую зависть византийцев вызывали кили русских лодий, сработанные из одного дерева. Надо ли говорить, насколько крепче были лодьи, скедии или снекки против тех же дромонов, чьи кили составлялись из недлинных обрубков и сплачивались толстыми досками? Ромеи прозывали русские корабли «моноксилами», то бишь «однодеревками», досадуя на то, что в лесах империи уже не осталось столь могучих деревьев, какими полны были дебри Гардов.

Утро отплытия было ясным и ветреным, причем всю неделю задувал юго-западный ветер шелоник, разводя по Ильмерю метровую волну.

Встречные корабли, большие кнорры и малые ушкуи, шли под парусами, а вот гридь светлого князя не расставалась с веслами. Так и гребла, пока пять скедий не вошли в неширокое устье Ловати.

И потянулись речные берега, то крутые, то пологие, заросшие дубом и кленом, липой и вездесущей сосной, рябиной и орешником.

Ловать не походила на прямую и ровную дорогу – река виляла, намывая мели, выставляя валуны-одиночки, бурля на перекатах.

Но по ней проходил путь «из варяг в греки», а посему трудностей с устройством на ночлег у гриди не было – на расстоянии дневного перехода на берегах стояли малые крепостишки, где пара-другая «длинных домов» заключалась в квадрат частоколами из остренных бревен. Берегли конунги важную коммуникацию!

А потом потянулись волоки, где хватало гостиных дворов. Все пути тут давно уж были разведаны. Меж озер выкопаны каналы, чтобы бечевой тянуть суда, а на сухих путях уложены бревна и установлены вороты. Волоковые мужички и снедью обеспечат, и корабельные возы предложат, только плати.

До верховьев Непра команда князя добралась на четырнадцатый день. И понесла скедии могучая река, полная вешних вод, на юг, где всегда тепло и даже зимы не пугают холодами.

Олег Полутролль, он же Сухов, теперь постоянно улыбался. Даже тогда, когда задувал встречный ветер, и приходилось грести, помогая неторопливому течению, он сохранял отличное настроение – он плыл в Константинополь. К Елене.

Глава 10, в которой варяги прибывают без опоздания

Собирая влагу с громадных пространств, великая река несла ее неторопливо, даже величественно, обнажая клочки суши – намывные островки, низкие и голые. Такие образования здешние славины прозывали «выспами», выспевающими островками. Вот продержится высп еще пару половодий, зарастет ивняком, покроется лопухом да мать-и-мачехой, тогда станут его величать отоком. А поднимется лес на отоке – все, можно давать ему имя. Созрел остров, выспел.

Ближе ко граду Киуна, или попросту Киеву, зелени на берегах прибавилось, даже сосны затемнели за рощами дубов, за чащами грабов, за буковыми лесками. И уже прорывался лес степными прогалами, обещая вскорости сойти на нет, смениться травою до горизонта. Зато холмы раздались в ширину и в вышину, подымаясь настоящими горами, пушистыми из-за сосняков.

Время прибытия Инегельд рассчитал точно – к вечеру скедии должны были причалить к пристани Вусегарда[50], варяжской крепости в двадцати верстах от Киева.

Вусегард крепко сидел на высоком холме с правой стороны Непра, около него имелась переправа с левого берега – незваные гости могли в любой момент форсировать реку, тут-то им и готовили встречу, со славным угощением из каленых стрел и острых мечей.

Солнце уже почти касалось верхушек деревьев на высотах правого берега, нагоняя длинные тени, когда из незаметного затона стали выплывать лодьи. Они были велики, но шли без парусов, уложив мачты на палубу. Борта их были увешаны щитами, и множество весел загребали воду, торопя корабли.

– Похоже, нам с ними по дороге, – спокойно заметил Турберн.

– Скрытно идут... – проговорил Боевой Клык.

Князь прошел на нос «Сокола» и глянул на реку из-за высокого штевня, увенчанного страхолюдной башкой с клювастой пастью, полной клыков, более подобающей не соколу, а птеродактилю.

– Эй, Ивор, – кликнул Инегельд, – у тебя смотрок острее, глянь-ка... Разбираешь, чьи лодьи?

Пожиратель Смерти привстал, щуря глаза, и его тонкие губы дрогнули в улыбке.

– Да это Халег загребает, – сказал он, – сын Ингорев. Вон его лодья, которая сбоку, у нее черный низ и синий верх!

– Ага, вижу! – присмотрелся Клык.

– Все равно непонятно, – нахмурился Железнобокий. – Там десяток лодий, считай – тыща бойцов! Откуда у Халега столько сил? У него и дружины своей нету – отец сыну не доверяет, всех бойцов при себе держит...

– А там не варяги плывут... – протянул Ивор. – Лиц мне не разглядеть, но гребут они хуже купцов наших, макают весла как попало... Княже, кажись, нас приметили!

Олег выглянул из-за щита, бросив взгляд на реку. Да, черно-синяя лодья круто заворачивала против течения, а прочие легли в дрейф.

– Паруса убрать, – отдал приказ Инегельд.

Лодья с черным низом и синим верхом подплыла ближе, настолько, что можно было различить выражения напряженных лиц, и тогда над бортом воздвиглась ладная фигура Халега, сына Ингоря.

– Инегельд! – узнал княжич встречного и замахал рукой. – Здорово! А у нас беда...

– Да почуял уже... – проворчал Клык. – Что опять не слава богам?

– А! – скривился Халег. – Батя расщедрился, посадил меня в Вусегарде. К правлению землями не допускает, будто я дите малое! А сам-то? Мало ему было зимнего кружения, так он по весне двинулся дань с древлян добирать! Те едва до тепла дожили, и на тебе, новая напасть...

– Жаден он у тебя, – прищурился Клык.

– Не то слово... – вздохнул княжич.

– А в чем беда-то?

– А в том и беда! Древляне устали терпеть безобразия, собрали в Малине войско... Малин – это градок их, к западу отсюда... Собрали они оружных тыщи три или поболе и на Киев двинулись. К Самбату не приступали и Подол обошли, а вчера осадили Вусегард и...

– И? – нахмурился Клык.

– ...И взяли его, – упавшим голосом договорил Халег. – А воеводу Вузлева убили... Смед его сгубил...

– Какой Смед? – высунулся из-за спин Хурта Славинский. – Косой?

– Он...

– А ты где был? – задал Инегельд прямой вопрос.

– На охоте... – опустил голову Халег.

– Нету в том вины княжича, – подал голос один из гребцов, – прислуга древлянская ворота открыла!

– Понятно... – пробурчал Инегельд, насупясь. – А это кто с тобой?

Халег вздернул голову.

– А я людей охочих собрал по Десне, – сказал он с вызовом. – Батя на своей Горе заперся и помощи не шлет. А мне что – крепость сдавать? Да ни за что!

Инегельд кивнул понятливо, с сочувствием даже, и проговорил ворчливо:

– Познакомил бы... Вместе ж биться будем...

Халег, не веря своему счастью, радостно представил спутников, оборачиваясь и тыкая пальцем в лодьи, дрейфующие неподалеку:

– Больше всего северы пришло, вона люди Илигера, сына Балаха, а там – две сотни Илитвера Отчаянного. А еще со мной угры пошли, их привел дьюла Тотош.

– А там вон кто? – кивнул Клык на дальние лодьи. – Уж больно черны... Не хазары случайно?

– Что ты! Это ультины, местные их уличами прозывают. Они из булгар, пришли к Самбату на торг, да и попали в заварушку. Их я не звал, но они сами меня нашли и сказали, что их мечи – мои мечи. Их предводителя зовут Курт, сын Альмаса из рода Дуло.

– Знатный род, – кивнул Инегельд. – И ты еще забыл назвать врага. Кто у древлян главным?

– Чагод Грозный, сын Агила! – ощерился Халег. – Это он смуту затеял, он и его сыновья – те еще детки!

– Большие детки, – проговорил Инегельд, соображая, – большие бедки... Так. Всем ставить мачты и поднимать паруса!

– Заметят же... – растерялся Халег.

– Вот и пусть заметят! – ухмыльнулся Клык. – Пусть увидят нашу силу и устрашатся. Вперед!

Отпылал пышный закат, на Непр упали пронзительно-синие сумерки, в которых вода отличалась от земли слабым блеском, отражением первых звезд.

Вусегард и в потемках был различим – его стены рисовались четким черным силуэтом на фоне дрожащего оранжевого зарева. Видать, древляне жгли костры во дворе крепости.

– Передать по лодьям, – глухо распорядился Инегельд. – Высаживаемся с шумом. Всем зажечь по факелу, орать, петь, бренчать оружием. Запалить побольше костров. Подходите, тушите факелы и скрытно возвращаетесь на берег. Там их снова зажигаете, и топаете обратно к кострам. Уяснили? Пущай древляне насчитают не тысячу, а пять, десять тысяч воинов! Пускай всю ночь трясутся от страха – сомлевших и квелых мы одолеем шутя!

Варяги загоготали довольно, разбирая факелы и смешиваясь с усатыми савирами, чьи островерхие шлемы были обмотаны разноцветными чалмами.

На расстоянии перестрела от Вусегарда осаждающие разжигали костры, бродили вокруг, громко переговариваясь и хохоча, свистя и подвывая по-печенежски, на манер волков, гремя щитами и распевая боевые песни. А ультины и вовсе в пляс пустились – кружили вокруг огня, гикая, подпрыгивая, бешено вращая клинками.

Олег сунул горящий факел в траву, и тот потух.

– Обратно теперь, да? – задышал в затылок ему Пончик.

– Угу. Пошли, только тихо...

Пробравшись кустами, оба вышли на берег, где тоже горели костры, бросая отсветы на поникшие паруса.

– Дубль два! – ухмыльнулся Пончик, зажигая потухший факел.

– Вперед!

Они вернулись к кострам у крепости и вновь спустились к берегу. И еще раз. И еще. Если кто из древлян вел счет прибывшему воинству, то число взявших Вусегард в осаду давно перевалило за пять тысяч. Увидеть же истинное положение дел осажденным мешала ночь. Луны и той не было на небосводе.

– Строимся! – раздалась новая команда Боевого Клыка.

– Инегельд, как режиссер, – хмыкнул Пончик.

– Видать, – подхватил Олег, – батальную сцену готовит!

Было похоже на то. Князь выставил длинный ряд варягов со щитами и копьями в крепких руках. На роль героев второго плана он поставил савиров и булгар, за ними встали мадьяры – они почти не имели шлемов, но эта деталь не бросалась в глаза за грозным блеском стали в первых рядах.

А на заднем плане гридни попросту повтыкали в землю весла, тонкие и прочные, рукоятками вверх. Весла должны были изображать копья.

– Травки, травки сухой подтащите, – крутился Инегельд, – побольше! В копешки скидывайте!

Гридни живо нагребли прошлогодней сухой травы, натаскав и сложив ее тремя стожками – прямо перед строем.

– Это осветители! – хихикнул Пончик.

– Точно! – поддержал лекаря Малютка Свен. – А иначе тем, в крепости, не видно будет...

– Кто по-древлянски кумекает? – вопросил Инегельд.

– Я! – откликнулся голос из строя.

– Кто – я?

– Пелг, сын Нура! Я сам из Малина.

– Подь сюды, Пелг. Будешь переводить тем, кто внутри, то, что я им, собакам, скажу снаружи. Турберн! Как я отойду, поджигай все копешки.

– Будет сделано, княже!

Инегельд пошагал к крепости под защитой двух гигантских щитоносцев. За его широкой спиной прятался древлянин Пелг.

Турберн с факелом оббежал все три стожка и поджег траву. Повалил густой дым, красный с белесым, и копны вспыхнули ярким пламенем, высвечивая бесчисленное войско.

Инегельд встал руки в боки и зычно заговорил, избегая оскорблений, – не след злить врага, а то ярость может возобладать над трусостью:

– Эй, вы! Я, светлый князь Инегельд Боевой Клык, сын Акуна Кровавая Секира, привел с собою тьму воинов, храбрых и яростных!

Пелг старательно прокричал перевод – над кромкой стен Вусегарда виднелись головы осажденных, внимавших словам осаждающих.

– Вы можете покинуть крепость, – продолжил Клык, – пока горят наши костры! Не захотите – воля ваша! Тогда тысяча наших останется сторожить вас здесь, а остальных я поведу в Малин – насиловать ваших жен и дочерей, рубить головы вашим отцам и дедам, выпускать кишки сыновьям и жечь все, что горит! Я сказал.

Инегельд повернулся и зашагал прочь. Щитоносцы двинулись за ним, пятясь на манер раков, пока их не поглотила тьма – копны пылавшей травы угасли. Но костры все еще горели, светясь красными россыпями углей.

– Разойтись! – негромко скомандовал Клык. – Весла – на место! Ультинам Курта Дулата и савирам Илитвера Отчаянного – обложить дорогу из Вусегарда на Самбат. Пропустить всех древлян и ударить им в спину, атаковать с флангов! Бить и гнать, сколько хватит сил!

Ультины восторженно заулюлюкали и бросились исполнять приказ. Они растворились во тьме, подобно ночным духам зла, а за ними во мрак канули молчаливые савиры.

– Думаешь, уйдут древляне? – с интересом спросил Турберн.

Инегельд ответил не сразу, наверное, пожал плечами в темноте.

– Посмотрим... – буркнул он.

А за стенами крепости внезапно взвился дикий крик, потом еще один.

– Режут кого-то, что-ли? – покривился Железнобокий.

– Похоже, – сказал Ивор.

– Видать, – добавил Олег, – не все согласны оставлять крепость... Слышите?

В темноте разнесся протяжный скрип – это открывались ворота Вусегарда. Потом послышался множественный топот, словно били далекие барабаны, – сотни ног касались узкого моста через ров.

Топот стих, и тут же оглушительные кличи ультинов раскололи тишину, и дикие визги савиров – началась резня.

– В крепость! – указал факелом Инегельд. – Бегом!

Повторять ему не пришлось. Вся гридь Князева бросилась к городским вратам. Тяжеловесные створки стояли распахнутыми, за ними тянулась улица, смутно освещенная полупритухшими кострами. Кое-где отсвечивали скорченные тела людей.

Варяги зашагали по отнятому городу, и жители его, забившиеся буквально по щелям, почуяли будто – свои пришли!

Женщины и старики, дети и отроки боязливо выглядывали, охали, плескали руками, причитали, плакали. Свои!

На центральной площади, куда выходил двухэтажный терем, горел самый большой костер. Десятки убитых освещал его огонь – защитники города усеивали своими телами и утоптанную пыль площади, и ступени терема.

– Натворили делов, – прорычал Инегельд, – псы смердящие!

– Княже! – послышался крик, и из темноты выбежал Халег, размахивая секирой. – Чагод ушел!

– Да и пес с ним... Поймаем – на осине подвесим.

– Так он казну с собой забрал! Он и сыновья его!

И зять!

Инегельд взревел. Что проку спасти дом, если грабитель ушел со всем добром?!

– Много ли в той казне было? – осведомился Турберн.

– Достаточно! Один шелк чего стоит. А там и серебришко было, и мехов куча...

– Ах, Чагод... – злобно выцедил Клык. – Ах, гнойный прыщ... Халег! Готовь коней!

– Для всех?! – оторопел княжич.

– Для моей «чертовой дюжины»! И для Хурты припаси, он поведет. Сыщи табунок выносливых лошадок, десятка три-четыре. Чтоб сию минуту были!

– Будут! – повеселел Халег и скрылся во тьме.

Варяги, савиры, булгары с мадьярами заходили в ворота Вусегарда, принося с собою убитых и раненых. Не слушая стонов умирающих, они хвастались трофеями и похвалялись своими победами. Пончику тут же нашлось дело, а Олег стал готовиться к подвигу. Выспаться ему уже никто не даст, да и небо на востоке серело, предвещая скорый рассвет, но вот подкрепиться не помешает...

Глава 11, в которой Олег ищет сокровища

Инегельд вел свою «чертову дюжину» между прибрежными зарослями ольхи и густыми камышами, потом набитая тропа свернула к мосту через речку Сетомль. И тут-то все увидели облако пыли, за которым размыто мелькали кони беглых древлян.

– Это они! – крикнул Олег.

– Сто-ой! – заорал Хурта Славин, приподнимаясь на стременах. – Стоять, сказал!

Древляне лишь прибавили прыти коням, сворачивая под Лысою горой, и понеслись вверх по речке Глубочице, обходя Подол.

– За ними! – крикнул князь, пришпоривая черного как смоль жеребца по кличке Драконь. – Веди, Хурта!

Отряд пронесся по взбаламученной воде, подымая тучу грязных брызг, и по мелкому притоку вышел в Козарское урочище. Справа высилась Гора, просто Гора, расклиненная оврагами и промоинами, лесом заросшая, почти необжитая – с краю только тронутая деревушкой с частоколом вокруг, а слева задирала крутые обрывистые края гора Замковая, останец высокого древнего берега, с крепостью Самбат на плоской вершине – ядро будущего Киева времен Владимира и Ярослава. А пока Олег видел то, что было «до того».

Хурта проскакал мимо брошенных землянок – похоже было, что дома потонули в болоте, одни крыши плавают. Олег бывал в таких землянках – сыровато в них. В жару, правда, хорошо – не душно, а зимой... Жарко, влажно, чадно и темно – ни единого окошка нет, весь свет через дымогон идет. Лавки прямо из земли нарезаются, сверху только циновки кладут, и пол земляной, холодный. Убого до невероятия, зато дешево. Да и безопасно – придут если кочевники, что они сотворят обитателям землянок? Самое большее – крышу спалят. Ну и что? Да под той крышей бревна в накат, а то и в два, землею переложенные. Не сгорят!

Кислая вонь выдавала хозяев – кожемяки тут проживали. Кожемяки... М-да. Это народец тертый... Дюжий народец. Помни-ка шкуры в чане – живо мясом обрастешь! Как бы тут стрелу не схлопотать... Вон опасное место – кособокий тын у вросшей в землю мазанки под соломенной крышей. И поодаль, где вишневый садочек... Зорко обшаривая глазами слободку, Олег перевел взгляд на склон Замковой горы. К урочищу тот спускался уступами, и с уступа на уступ вела тропа – телеге не поместиться, а конному – вполне. Тропа вела к крепости Самбат, и по той тропе вилась пыль.

– Хурта! – нетерпеливо сказал Боевой Клык. – Чего ждешь? Дуем к Самбату!

– Они разделились, княже! Одни на Гору бросились, а другие к Подолу!

– Тогда так – ты, Хурта, бери с собой Воиста с Алком и чеши к Подолу. Вызнай, куда они так несутся. А мы в крепость! Дорога – вон. Понеслись!

Хурта с Алком Вороном и Воистом Коварным поскакали через Копырев конец к Подолу, а Клык повел остальных к Самбату. Незаметно было, что тропой пользовались часто, а уж в дождь по такой ездить... Сорваться тут – нечего делать.

Крепость была окружена крепким тыном из заостренных бревен, черных от смолы, сберегавшей дерево. Перед частоколом вырыли ров, в дожди полный воды, а ныне лишь мерзкая жижа воняла со дна.

Тын составляли из отборных стволов, зарытых в землю на треть. Бревна пригонялись плотно – прозора меж ними не было. За первым частоколом, отступая шагов на пару, забивался второй, а междурядье доверху было набито землею. Ромеев подобная крепость не впечатляла, и зря. По крайней мере стенобитным орудием деревянную стену не взять. Таран или ядро катапульты раскрошит кирпич и развалит каменную кладку, а вот от дерева отскочит, спружинив.

Ход для стрелков по верху стены прикрывался навесом из толстого корья, навесными плашками защищались проделанные в наружном тыне частые бойницы, узкие и высокие.

Ворота в крепость вели мощнейшие, просто феноменальные – хоть слонов загоняй, зато ни одна башня не укрепляла линию обороны, только сторожевая вышка торчала, поднятая на четырех прямых осокоревых бревнах.

Тяжелая створка из плах, обитых полосами бронзы, медленно затворялась.

– Быстро! – заорал Инегельд. – Быстро!

Варяги прибавили прыти скакунам.

Гнедка, доставшегося Сухову, тоже упрашивать не пришлось – конь так наддал, что у Олега в ушах засвистело. Дозорный на вышке глянул на такое дело, насчитал чертову дюжину русов, и махнул рукою кому-то внизу – Перевисищанские ворота по новой пошли открываться.

Правя левой рукой, правую держа на рукояти меча, светлый князь ворвался в крепость. Олег доскакал вторым. Он оказался на травянистом дворе, в глубине которого углом стояли два дома из толстых бревен, а перед домами – черный от древности и покрытый мхом колодезный сруб. От ворот к домам, огибая колодец, шла дорога, выложенная каменными плитами, справа от дороги пучились грядки огорода, а слева, посередине лужайки, лежала неприятная куча. Над ней густо кружили вороны.

– Не отставать! – сказал Клык, оборачиваясь, и повел бойцов узостью меж двух домов, сходившихся углами, пока не выбрался на главную улицу Самбата, сухую и пыльную, с коновязями и с изгрызенными поилками. По обеим сторонам улицы тянулись деревянные тротуары. Беленые хаты из саманного кирпича перемежались с длинными и низкими избами, крытыми на два ската снопами из камыша, густо смазанными глиной.

В конце улицы крутился табунок коней и бегали люди – мужики и парни в одних холщовых штанах.

Боевой Клык прибавил скорости своему Драконю и подскакал к толпе и табуну. Люди сразу отступили, прячась за лошадей, и выглядывали оттуда.

– Чагод?! – рявкнул Инегельд, помогая себе рукой – где, мол, такой?

Славины оживились, уразумев, что прямая и явная угроза направлена не на них, и заорали, выговаривая «Чагод», и дружно тыча руками куда-то в сторону.

– За мной!

Кони вынесли русов к княжьему терему, рубленному из дуба в два этажа. Когда-то сей теремок принадлежал хазарскому наместнику, тудуну Ас-Халибу, но сэконунг Аскольд снес спесивому хазарину башку и занял его жилплощадь. Нынче на ней был прописан великий князь Ингорь, сын Рюрика, а вокруг, в огромных избах, расселились боляре.

Узкие высокие окна Золотой палаты, тронного зала, были плотно задернуты тяжелыми парчовыми шторами, а на широкой лестнице, ведущей в Людную палату, толпились охранники – князь был на месте, но вступать в разборки с древлянами не торопился, занимая позицию «ни вашим, ни нашим». Дескать, напали люди Чагода на варяжский Вусегард? Вот пущай варяги и разбираются, а моя хата с краю...

Храня варяжскую честь, Инегельд Боевой Клык тоже не стал задерживаться у дворца, а проскакал мимо, даже не обернувшись. Охранники, в кольчугах до колен, с копьями и миндалевидными щитами, угрюмо проводили глазами своевольных варягов.

А те пересекли огромную торговую площадь, занимавшую половину крепости (когда-то здесь сарматы и анты обменивались товарами, тут Лес встречался со Степью), и вынеслись к Подольским воротам.

– Улизнули, гаденыши! – рявкнул Турберн.

Олегов гнедок выскочил из ворот и поскакал вниз по дороге, догоняя несущихся лавиной Боевого Клыка и Железнобокого. Дорогу сию славины называли Боричев увоз, и с него открывался вид на весь Подол, просматривались серебристые ленты Непра и затон Почайны.

Подол не окружала крепостная стена, даже бревенчатого частоколу не стояло вокруг разбросанного жилья. Лишь невысокий, оплывший под дождями вал тянулся меж берегом Непра и крайними огородами. Был когда-то и ров, да селяне пользовались им как свалкой, засыпая помоями и рухлядью, вырванным на грядках бурьяном и прочей дрянью. Трава на рву поднималась пышная, зеленущая, и подольские худые коровенки любили наведываться сюда.

Обширная низина, названная славинами Подолом, напоминала полуостров, примкнутый к лесистым горкам, чьи кручи опадали неглубокими распадками. С востока этот «полуостров» обтекал Непр, с севера – приток его, река Почайна, а на западе в Почайну впадала речушка Глубочица.

Заросли на Подоле держались лоскутьями и клиньями несведенных еще деревьев, а все остальное пространство было распахано на поля и огородики, обнесенные плетеными заборами. Прячась в тень редких каштанов, стояли славинские хатки-мазанки из саманного кирпича, крытые прелой соломой, уходили ниже травы землянки. Двумя концентрическими кругами стояли повозки на тяжелых цельных колесах, с кибитками из войлока и воловьих шкур – булгары пожаловали. Съехались на торг и блестели гладкими черепушками – ультины брили головы по древнему фракийскому обычаю, оставляя оселедец – единственный клок волос, свисающий до плеча, а усы их опускались на грудь, напоминая моржовые клыки.

– Вон они! – крикнул Железнобокий.

«Чертова дюжина» уже спустилась с Горы, и увоз перепал в Боричев ток, широкий у берега Почайны, стиснутый двумя рядами крепких изб, высоких амбаров и овинов, приземистых конюшен. Боричев ток даже в дожди не развозило, но дощатые мостки все же были проложены – чего зря по лужам шлепать, когда можно по сухому пройти? Часто мелькали гладкие коновязи и тяжелые бочки с водой – мера противопожарной безопасности.

– Они влево подались! – прокричал Фудри Московский. – Я видел!

Князь решил послушать молодого дренга и свернул на узкую песчаную дорожку, вьющуюся между громадных каштанов и буков, в два обхвата каждый. Гулкий топот донесся из подлеска, и на дорожку вылетели двое древлян на взмыленных аргамаках. Один из всадников, с перебитым носом, размахивал скрамасаксом, другой был без оружия, он прикрывал пятерней глубокий порез на голой груди. Из зарослей выскочил третий – мощный детина с мутным взором и растрепанными льняными волосами. Рубаха его с богатой вышивкой была порвана, оголяя пластины мышц, а руки секли воздух кривым кинжалом и спатой времен Меровингов. И тут стало понятно, отчего беглецы так резко завернули – их догоняли Хурта и Воист с Алком.

– Это он! – гаркнул Хурта, указывая на древлянина с перебитым носом. – Это Смед Косой! Он воеводу сгубил!

Малютка Свен выхватил меч и с ходу «обезоружил» убийцу – попросту оттяпал ему руку со скрамасаксом.

– Держи его! – крикнул Инегельд, не оборачиваясь.

Безоружного сбил на землю Турберн, а детина со спатой сам полез на князя. Что случилось дальше, древлянин так и не понял. Да и не увидел толком – движения Клыка были смазаны от скорости. Зазвякала вышибленная спата. Крутнулся, отлетая, кинжал. А потом «вдоводел» отнял у детины его жизнь, недолгую и неправедную.

Князь развернулся и посмотрел на убийцу воеводы. Тот был бледен, дрожал и скалился, удерживая на весу кровоточащую культю.

– Аркан ему на шею! – скомандовал Инегельд. – Поглядим, какой срок отпустит ему конь.

Малютка Свен и Фудри мигом набросили на гота петлю и перекинули конец через крепкий сук. Москвич не поленился залезть на дерево и крепко привязал волосяную веревку.

Лицо Смеда Косого исказилось. Он зарычал от злобы – и совершенно зря. Испуганный конь под ним взбрыкнул и поскакал в лесок, а тело всадника повисло в петле. Древлянин, дергаясь на веревке, пытался подтянуть тело одной рукой, но надолго его не хватило, скоро дерганья перешли в покачивания.

– Готов, – констатировал Свен и добавил сурово: – И так будет с каждым!

Отъехавший Турберн вернулся и предупредил:

– Там местные зашевелились, идут сюда, с копьями и топорами.

– Берем лошадей и уходим, – велел Клык. – С местными пущай ихний князь разбирается, а нам недосуг. Ивор, посторожи!

Пожиратель Смерти молча выдвинулся в проход, занимая дорожку, а Турберн живо расседлал коней – одного, потом другого.

– Давай помогу, – сказал Олег, спрыгивая наземь.

– Да сиди уж... – проворчал Железнобокий.

– Вдвоем быстрее.

Далекий гомон толпы зазвучал явственней, и вот на дорожку выбежали славины, рассерженные чужаками, невесть откуда явившимися и творящими беспредел. Разношерстный отряд был вооружен как попало – у кого копье, у кого топор или вилы. Двое держали в руках луки.

Ивор стоял широко раздвинув ноги, наклоня голову и разведя руки. Он был холоден и невозмутим. Напор толпы ослаб, передний ряд затормозил, не понимая, но пугаясь грозного спокойствия чужака.

Потом в задних рядах загомонили, подняли крик, и двое стрелков вскинули луки.

Руки Пожирателя Смерти в тот же миг метнулись к рукояткам мечей. Он выхватил оба, взмахнул ими – будто гигантская стрекоза вспорхнула – и пара отбитых стрел улетела в кусты. Однако толпа так просто не сдавалась – вперед протолкался коренастый парень с плечами такой устрашающей ширины, что казался квадратным. Этот удалец не стал разговоры разговаривать, а перехватил копье и метнул его с разворота. Ивор не дернулся даже, лишь слегка отклонил голову, и наконечник свистнул мимо. Фудри мигом подбросил свое копье и послал по квадратному удальцу – тот поймал «подарочек» грудью. Толпа взревела, качнувшись вперед. Варяги оскалились и полезли с седел, решив перебить местное население, раз оно не понимает, на кого можно буром переть, а с кем лучше не связываться!

И тут Хурта встал рядом с Ивором, повелительно вытягивая руку. Первое его слово, выкрикнутое в лицо славинам, перевода не требовало – Хурта требовал остановиться.

Олег оглянулся на дробный топот. А, вот и Алк! Довольный Ворон вел за собой пару вьючных лошадей.

Подскакал Воист, спрыгнул и доложил на выдохе:

– Двух лошадей отняли! Паволоки и меха! – вдохнул и закончил: – Остальных Чагод увел! Ф-фу-у...

– Сыщем, – буркнул Инегельд.

Углядев Хурту, внушавшего славинам что-то гневное и резкое, Ворон стал переводить:

– Он говорит, что мы не враги им, а друзья... Что повешенный был убийцей, он прибил воеводу Вузлева... А Чагод – вор, он украл чужое добро, и вот хозяева пришли, чтобы наказать татя и отобрать награбленное... Что-то в этом роде.

Толпа подрастерялась. Чувствовалось, что многие были удовлетворены словами Хурты, – не хотелось им вступать в драку с опасными русами. Раз варяги в своем праве, то чего ж? Пущай сами с Чагодом разбираются, все по Правде вроде...

Неожиданно один из «непримиримых», полный и грузный мужик в богато расшитой рубахе, в шелковых штанах, заправленных в юфтевые сапоги, в красивой меховой жилетке, расстегнутой на широкой груди, нахмурился и сказал:

– Хурта?.. Сыне Идара?

– Узнал, Ишута! – перевел Алк слова Хурты Славинского. Ухмылка сына Идара в переводе не нуждалась.

Ишута засуетился вдруг, заюлил, его широкое лицо замаслилось радушной улыбкой.

– Говорит, – ухмыльнулся Ворон, – что стадо Хурты никакого дохода не принесло, расходы одни...

Сын Идара небрежно отмахнулся, обронив пару слов.

– Хурта ему отвечает: обойдусь, мол, я сюда не навсегда. Как приехал, так и уеду, можешь коров себе оставить.

Ишута был рад – видать, не такие уж убытки понес на Хртовых коровках! Он властно прикрикнул на неуемных драчунов, стал увещевать толпу.

– Говорит, – переводил Ворон, усмехаясь, – это наши гости, это Хурта вернулся, как же можно друзей привечать копьями да топорами?

Толпа, растеряв инерцию, подуспокоилась. Люди стали расходиться, а Ивор спокойно вернул мечи в ножны.

Хурта, переговорив с Ишутой, покивал тому и вернулся к своим.

– Ну что? – подскочил Фудри.

– Все в порядке! – сказал Славин. – Ишута, сын Варансы, выбился, пока меня не было, в богачи. У него большие стада, к его слову прислушиваются.

– А Чагод тут кто?

– Чагод, сын Агила, в князьях ходил, но потом народ князя Мала выбрал. Чагод вроде как в тень ушел, к лихим делам пристрастился. Так что вольны мы вязать и вешать этого древлянина. Все по Правде[51]!

– Отлично! – кивнул князь. – Сколько добра Чагод с собой уволок?

– Самое меньшее – семь вьючных лошадей. Я следы прочитал – Чагод разделил отряд – сам вместе с сыновьями ушел, а зять его, Свирид, где-то на Подоле затерялся, с ним двух лошадей отпустили, потом найдем...

– Ага! – сказал Боевой Клык. – Стало быть, семейка с собою пяток лошадок прихватила. Ладно... И где их теперь искать?

– Домой к нему явимся! В гости. У Чагода крепостца на запад отсюда, на полдороге до Малина, столицы древлянской.

– Тогда вперед!

И Инегельд легонько пришпорил Драконя.

Боевой Клык со товарищи ехали ниткой, прижимаясь к опушкам. Из зарослей ольхи, клена, бересклета, овеянных высокими вершинами черностволых вязов, тянуло свежестью и гнилью. Острые стрелки хвощей, выбравшись на опушки, сигнализировали о близости водяных жил.

Хурта ехал впереди, пробираясь длинными полянами, объезжая сплошной лес или ручьи, где вода, запруженная трудягами-бобрами, превращала чащи в заболоченные низины. От поляны к поляне вели узкие прогалы, они, как протоки связывают озера, посуху соединяли одну пролысину леса с другой.

– Что-то тихо тут, – насторожился Фудри, – птичек не слыхать...

– Для засады тут неудобье... – проворчал Турберн.

– А для честного боя? – спросил Олег и подбородком указал на всадников, пробиравшихся за опушкой, кустами орешника и боярышника, среди лип и ясеней.

Хурта сказал для Олега, не оборачиваясь:

– Это поляне, из молодых. Когда подъедем поближе, поднимите правые руки.

Настороженные поляне придержали своих коней, их руки неуверенно шарили по налучьям.

Хурта продолжал ехать все так же неторопливо, словно на прогулке, и поднял правую руку, раскрывая ладонь, – видите, дескать, не опасный я, не держу оружия и убивать никого не собираюсь.

Поляне помедлили мгновение и тоже продемонстрировали пустые руки, как знаки добрых намерений. Разошлись...

Снова потянулись темные леса, прозрачные реки, топкие болота. Толпами стояли вязы и клены, кряжистые дубы цепко закогтились в жирную почву. И вдруг разошлись дубы, оголяя уже не поляну очередную, а поле – черную, комковатую пашню, с кучами прелых сорняков. По меже торчала лебеда, разделяя своею «лесополосой» деляну, где посеяли жито, от участка, выделенного под ячмень. Неровная кромка деревьев окаймляла поле, врезаясь в него мысами, отступая затонами.

– Близко уже, – обернулся Хурта, – сейчас рощу проедем, и мы на месте. Там родовой град Чагода стоит... Сыновья его – Окул, Мурат и Сура – с отцом живут, а дочь за Свирида отдана... Забыл уже, как звали девку. Зарина, что ли? Я у них во граде бывал пару-тройку раз, помню где что...

Олег выехал на край рощи и увидал за деревьями родовой град – высокий частокол на валу, кругом обносивший обширный двор. До града было шагов триста по открытому полю, сплошь покрытому пнями, – тут коннице лучше не гнать, ноги скакуну легко переломаешь. А сама роща кончалась засекой – завалом из деревьев, поваленных вершинами к лесу. Ни пройти ни проехать – сучья навстречу торчат, норовя живот коню пропороть. Хурта махнул рукой – давай в объезд.

– Или ночи дождемся? – обернулся он к Инегельду.

Тот мотнул головой.

– Мы не грабить идем, – внушительно сказал князь, – мы за своим пришли. Только давай коней здесь оставим, через тын им все равно не перебраться...

Олег спрыгнул на землю и обернул поводья вокруг молодого кленика. Варяги, лучшие в мире пехотинцы и моряки, кавалеристами были никудышными и слезали с седел раскоряками.

– Побежали!

Зорко оглядывая верх частокола, князь помчался к крепостце. Личный состав припустился следом.

Из-за частокола доносились невнятные голоса, ржание лошадей, но никто не высматривал врага в дозоре – или некому было, потому как людей нехватка, или это Чагода упущение...

– А вот и следы! – вымолвил на бегу Хурта, тыча рукой в отпечатки копыт, выдавленные на протоптанной дорожке.

– Верным путем идем, товарищи! – изрек Олег.

– Ходу, ходу! – пробурчал Турберн.

– Да мы и так как зайцы, – пропыхтел Малютка Свен.

Сперва они крепость увидели, а потом и унюхали – завонял ров, полный стоячей воды, покрытой ряской. Не будет ошибкой предположить, что и помои жители града скидывали туда же...

Крутые откосы вала затянуло малинником, через ров был переброшен мост – четыре бревна-переводины, опираясь на козлы, выдерживали толстый настил из распластанных повдоль бревен, выщербленных под копытами.

Ворота были узки – телега не пройдет. Тяжелая створка отвалена и казала ушки под запорный брус, и только две жердины закрывали вход, не пуская приблудную корову или другую скотину.

– Не здесь... – одними губами сказал Хурта и показал налево, где к тыну был прислонен лестничный шест – тонкое бревно с врезанными перекладинами. – Я первый...

Пропустив Хурту, Олег полез следом. Хель[52] раздери их задницы, не могли уже нормальные лестницы приставить!

Добравшись до верха, он перевалился вовнутрь.

Высокий снаружи, изнутри частокол казался низким – к нему была подсыпана земля, а над воротами ход для стрелков продолжался площадкой, сплетенной из нескольких рядов ивовых ветвей и устланной дернинами. Плетеный заплот скрывал и внутренний двор, круглый как арена. Лишь кое-где тын прорывался разрубами, и оттуда вниз, по склону насыпи, вели шестовые лестницы.

Олег выглянул в такой разруб, дыру в стене, и увидел четыре длинных и низких дома – стена по плечо, – разделенных высокими плетнями из толстых ивовых веток на дубовых столбах. Под насыпью кучились сараи и конюшни, амбары и хлева – беспокойное хозяйство рода.

– Гляди-ка, разросся как, – процедил Хурта, – вона, пятый сарай поставили... Богатеет род... Знать есть с чего.

В родовом граде не было соседей, не было горожан вообще – тут проживали только родичи, близкие и дальние. Когда тутошний юныш подрастал, ему сватали девицу со стороны и вводили ее в род. Все жили вместе, с рождения до смерти, и подчинялись законам рода. Законы рода, интересы рода – это было главным, личные и даже семейные пожелания в расчет не принимались. Никто не спрашивал жениха, по нраву ли ему невеста, люба ли, – раз роду угодно тебя женить, то бери ту, что дают, и не вякай. А никто и не вякал. Никому даже в голову не приходило восстать против решения рода, люди просто не знали иной жизни, кроме клановой, не существовали среди них индивидуалисты – сплошные коллективисты.

Никто в роду не стремился к личному успеху, к личной наживе, к преуспеянию за чужой счет – не было тут ни личного, ни чужого. Жизнь протекала покойно и размеренно, по издревле заведенному порядку. Серой была такая жизнь, скучной, зато безопасной и обеспеченной. В роду не было сирот – даже если ребенок терял обоих родителей, у него оставалась куча теток и дядек, дедушек и бабушек и так далее по нисходящей. Род кормил до самой смерти своих стариков и стариц – учителей и наставников молодежи. И потому самым страшным наказанием для родовича было изгнание из рода. Таких называли изгоями или извергами – их извергали из рода, в чужой, опасный, холодный и голодный мир, где всякий мог убить отщепенца или сделать его рабом. А потому редко кто преступал закон, боясь стать отверженным. Но коли уж случалось кому-то совершить злодеяние, то преступник был обязан тут же признаться – не уходить дальше третьего дома, постучать и повиниться. Бывало, что родович повстречает на узкой дорожке соседа – из другого рода, да и шлепнет его по нечаянности. Тут уж род вступался за своего, и пострадавшим выплачивали виру – штраф. А иначе нельзя было – не договоришься с соседями, они возьмут да и объявят кровную месть! И примутся вырезать весь род, от мала до велика. Поэтому душегубство было происшествием воистину чрезвычайным.

Бородач в одних штанах провел под уздцы хромавшую лошадь и скрылся за кузницей – ее выдавал нудно колотивший молот. Следом выбежала пара степных коников, густогривых и длиннохвостых, а потом вышел парень, перекошенный от натуги, – одной рукой он нес сразу две переметные сумы. Наверняка с награбленным добром! А иначе отчего так выгнулся?

– А вон дом Чагода! – указал Хурта на крайнее строение.

Дом Грозного был вытянут через весь град. К дворовой стене дома лепились чуланы и кладовые, сложенные из толстых бревен.

– Туда! – скомандовал Боевой Клык, и шестеро кинулись к дому короткими перебежками.

Они вошли через кладовую – замков во граде не знали. По обе стороны узкого прохода хранились родовые запасы: соль в долбленых вязовых колодах, тканина, выделанные кожи, свернутые по десятку в рулон, – запашок от них чувствовался и во дворе.

Таясь, Олег прошел в дом. Планировка была проще некуда – сплошной темный зал по всей длине, как у русов на севере. Крыша была собрана без потолка, балки и стропила будто черным мехом поросли – это висела сажа. Дальний угол зала перекрывал помост – полати сразу на дюжину человек. Хозяйская постель отгорожена серой тканиной. Сундуки из ровного тесаного дерева, высокие и низкие корзины, лубяные и берестяные короба, глиняные амфоры загромождали все проходы.

Свет шел через дымогоны, прорезанные в крыше, и от трех очагов, горевших под ними.

– А чего это очаги запалены? – насторожился Хурта.

«Или для тепла, или для свету», – мелькнуло у Олега. Но кто ж топит, когда на дворе плюсовая температура?

В то же мгновение свету стало поменьше – изо всех проходов показались крепкие ребята, в перекрестьях ремней – перевязей мечей и колчанов.

– Так вот чего ворота открытыми держали! – протянул Турберн.

– Гостей ждали! – ухмыльнулся Стегги Метатель Колец, поигрывая любимым скрамасаксом.

– Ты Ильдибада видишь? – спросил князь Хурту.

– А вон тот, что в шлеме-наплешнике!

Боевой Клык разглядел Грозного, низкорослого и широкоплечего, и пошел к нему, бросив через плечо сыну Идара:

– Переводить будешь! – и тут же загремел на весь дом: – Где наше добро, огузок дрисливого гуся?!

Хурта громко и с удовольствием перевел. Древляне даже растерялись – они же обложили чужаков, окружили их, осталось только перебить, а эти еще и голос повышают!

Некто, источающий зловоние, сунулся к князю слева. Клык нанес пушечный удар ногой, и Олег разобрал хруст кости. Чуть после – глухой шум падения. Больше звуков не раздалось – сломанные ребра проткнули сердце вонючки.

Звон и лязг скрестившихся мечей донесся сзади, но князь не обернулся, выцеливая Чагода. Однако сын Агила не рвался в бой – победительная улыбка на лице его стала блекнуть.

– Спали тебя Перун! – буркнул Малютка Свен, появляясь слева. Меч его был замаран в крови.

Справа возник Фудри, примеривая трофейный меч – по руке ли?

– А ничего так, сподручно, – заметил он, явно играя на нервах древлян. Ведь прежний хозяин меча совершил невыгодный обмен – отдал клинок за свою смерть.

Олег не внес пока своей лепты в дело победы, но очень скоро ему представилась масса удобных случаев – родовичи бросились всей толпой, крича, размахивая холодным оружием. Они мешали друг другу, орудуя топорами и мечами, и князь Инегельд не стал пробиваться во двор, где их могли окружить. Наоборот, он стал отступать.

– Хурта! – крикнул Клык, отбиваясь от плотного Мурата, махавшего топором так, будто дрова колол. – Амфору с маслом не видать?

– Видать... – пропыхтел Славин, отталкивая ногой верткого Окула и добавляя ему заимствованным щитом. Острый умбон – навершие щита – проломил сыну Чагода ключицу. – Вон та корчага, слева от тебя!

Инегельд рубанул Мурата по ноге и добавил кулаком в сытую морду. Мурат сгинул, кувыркнувшись за тяжелый ларь. Но еще трое родичей напирали на князя, а хитроумный Грозный вперед не лез – подбадривал своих, прячась за спинами.

Боевой Клык подцепил ногой указанную корчагу-амфору, крутанул ее и отпасовал в очаг. Увесистый сосуд, полный дорогого оливкового масла, привозимого из Херсонеса, разбился о камни, ограждавшие очаг, и пламя полыхнуло как следует, огненной волной прихлынуло к ларям, подпалила серый занавес. Затрещала стопа циновок из тростника. Стало светло как днем.

Древляне оторопели: ловушка, которую они устроили светлому князю и его команде, оборачивалась не легкой победой, а тяжелым поражением.

– Я ж говорил! – гулко захохотал Свен. – Перун вас спалит! Ему только подскажи!

Одной рукою он смел в огонь кипу каких-то одежек, другой подбросил сухих банных веников – огонь загудел, радуясь новому угощению. Следом полетел кто-то из родовичей. Обжегшись, он завизжал и, не взвидя света, бросился прямо на Олега. Сухов любезно посторонился, а родович угодил на меч Суры, сына Чагода.

Грозный злобно заверещал, подзывая деток. Втроем они выскользнули из горящего дома – Чагод с Сурой волокли с собою подраненного Мурата. Во дворе их догнал Окул.

– За ними! – крикнул Боевой Клык.

Теперь ему уже никто не мешал – жители града кинулись тушить пожар. Лишь двое неизвестных в кожаных штанах и безрукавках мехом наружу прикрывали отступление Грозного.

Одного, походя, долбанул Турберн, другого уделал Стегги.

В конюшне поднялось ржание и топот – из ворот ее вынеслась верхом целая компания – Чагод и сыновья. Все четверо волокли за собой по паре вьючных лошадей.

Олег бросился наперерез и вскочил на вьючную лошадь, что неслась, выпучив глаза, сразу за жеребцом Мурата. Уцепившись за гриву левой рукой, Сухов махнул мечом и перерубил «буксир».

– Тпр-ру-у! – заорал он, осаживая коняку. – Приехали!

Оглянувшись, он увидел, что его примеру последовал Фудри. Сияя, как новенький динар, Москвич гордо вел под уздцы лошадь, навьюченную двумя чувалами с «мягкой рухлядью» – сырыми мехами, вонючими, но зело дорогими.

– Вот же ж, – засмущался Свен, – не поспел я!

– И слава богам, что не поспел, – серьезно заметил Ивор, – ты бы тогда точно хребет лошади переломал. Она и так нагружена, а тут ты еще со своей тушей.

– Уходим! – сказал князь и побежал к воротам. Следом поспешал Фудри, волоча за собой лошадь. Турберн с Хуртой прикрывали отход, хотя никто и не собирался на них нападать. Воинов в крепости осталось мало, и они были заняты более важным делом – тушили пожар.

Мимо, фыркая, проскакали несколько коней, еще не оседланных, под одними попонами – решили прогуляться за всеми за компанию.

Вьючные лошади были свежими, и Олег погонял свою до самого леса. Там уже вскарабкался на своего гнедка и спросил Хурту:

– И куда этот Чагод, в смысле Ча-гад, поскакал, ты имеешь представление?

Славин почесал в затылке.

– Судя по всему, – солидно сказал он, – Грозный и не собирался задерживаться в крепости. Стало быть, у него было на примете более надежное место. А тут одно такое – Запретный Град, где храм богу Сварогу. Там все купцы из древлян золото и серебро хранят...

– Ты сказал – Запретный. Почему это?

– Ну, это раньше запреты были наложены, а ныне попасть туда просто сложно, уж больно дорога опасна.

Князь кивнул и обратился к Хурте:

– Показывай эту опасную!

Сын Идара крякнул, потер грудь рукою, соображая, и вжал пятки коню в бока, понукая того к скачке.

Олег порысил рядом.

– Что-то я не понял, – сказал он, – насчет купеческих захоронок. Древляне-то ладно, не тронут, а степняки? Храм для них не препона!

– Как сказать... – усмехнулся Хурта. – Раньше тот храм посреди города стоял, давным-давно. Старики рассказывают, многие жители с гуннами ушли, и город сошел на нет, один храм остался. А пройти к тому граду непросто, я ж говорю. Он как остров посреди обширных болот – топи страшные кругом, в самом сухом месте грязи по пояс! Чарусы даже зимой не промерзают. Ступишь на такую – вроде как ледок, а шаг сделаешь и ухнешь в мерзлую слякоть! А дорога дотуда одна, и та как след змеиный, и... Слово ты однажды такое сказал, мне понравилось... А-а! «Полоса препятствий»! Вот такая туда дорога – вся из препятствий да ловушек.

– Ямы? – спросил сведущий Фудри.

– Вот как раз ямы там отсутствуют – толку нет копать, любая выемка быстренько жижицей наполнится. Зато самострелы с обеих сторон, бревна-биты... Надеюсь, что жрецы не насторожили ничего. Но все равно, надо нам поберечься...

Бродом перейдя несколько мелких речушек, где черная вода стояла почти недвижимо, отряд минул тихую буковую рощу и двинулся чернолесьем – невысокие холмы поросли мелкими, словно общипанными елочками, росшими вразбивку, не сплачиваясь в лесок. Трава, и та вырастала невысокой, словно на газоне стрижена.

– Следы видишь? – сказал Хурта и показал на вмятины, оставленные лошадьми.

– Вижу, – солидно заметил Олег, – вьючные прошли?

– Они.

– То-то смотрю, отпечатки глубокие, – взбодрился Сухов.

– А вот и стежка-дорожка!

Хурта показал на два громадных дуба, стоявших по сторонам неширокой дороги, поросшей травой, – видать, не часто тут ездили.

– Едем осторожно, – строго предупредил сын Идара, – и глядим по сторонам. Нет, лучше я пехом...

Славин спрыгнул с коня и пошел вперед, не торопясь, все время вглядываясь в траву под ногами, шаря глазами по кустам за обочиной. Ивор все поверх глядел, князь зыркал настороженно, Фудри вертелся в седле. Один лишь Турберн спокойно ехал, не пуская в сердце тревоги.

Первый сюрприз высмотрел Олег.

– Хурта, – позвал он с седла, – ну-ка глянь... В шаге от тебя, слева!

Сын Идара присел на корточки, сунул руку и ощупал туго натянутую веревку, сплетенную из кожаных ремешков.

– Есть такое дело! – удоволенно сказал он.

Взяв копье, он бережно зацепил наконечником веревку, отошел, перехватываясь за древко.

– Берегись! – предупредил он и дернул за конец копья.

Веревка натянулась и вдруг резко ослабла, а из кустов, слева и справа, с гулом вылетели два тяжелых дрота. Мелькнули по-над дорогой и канули в сухой травостой.

– Ничего себе... – пробормотал Олег.

– А ты думал! – хмыкнул Хурта.

Дорога описала крутой поворот и пошла насыпной дамбой меж двух озер, поросших камышом и в два, и в три раза выше человеческого роста. Вода была покрыта ряской, будто грязной зеленой пеной.

– Ага! – каркнул Славин, нашаривая в траве еще одну растяжку. Взяв копье, он попросил: – Вы бы отъехали на пару шагов... Во избежание!

Олег послушно попятил гнедка. Князь своего Драконя развернул боком. Хурта дернул... Вода в обоих озерцах всколыхнулась, и вот, с шумом и плеском поднялись со дна мокрые, грязные столбы в обрывках тины. На концах у обоих были набиты длинные шипы в локоть длиною. С гулом описав дуги, гигантские булавы ударили по дороге, да так, что аж земля сотряслась. Один из столбов не выдержал, изломился посередине, и тяжелый наконечник скатился в озеро, подняв облачко мути.

– Искусники, блин, – хмуро сказал Олег, – отбивную бы сделали из коня!

Князь фыркнул, Фудри хихикнул, Ивор отвернулся, а Турберн обнажил в улыбке ровные желтые зубы.

Дорога снова вошла в поворот и потянулась по сухому участку. Теперь и справа, и слева поднялись кряжистые сосны. Внезапно Хурта рванулся назад, его конь заржал, поскользнулся и упал на передние ноги. Это его и спасло – со стороны сосен, пригибая подлесок, вдруг сорвалось бревно, разворачиваясь и проносясь над дорогой, как исполинская коса, – длинные ржавые зубья дополняли эту аналогию. Бревно просвистело над самой головой ржавшего коня. Описав полукруг, оно врезалось в сосну. Дерево загудело, с веток посыпалась хвоя.

– Блин! – сказал Сухов потрясение – Очуметь!

– Очумеешь, – пообещал Турберн, – если моргать часто станешь!

Следующие двести шагов дорога никаких сюрпризов не припасла, а потом слева нарисовался широченный дуб с ребристой корой, в которой торчало два огромных копья, пущенных из самострела. Одно из копий пришпилило к стволу тело Окула, сына Чагода. Пальцы древлянина были скрючены, а лицо запрокинуто к небу – рот и глаза были одинаково круглыми, словно мертвец не кончал предсмертного крика, так и тянул одну мучительную ноту.

– Ага, одного накололи, – сказал Хурта.

– Часто моргал! – определил Малютка Свен.

За очередным поворотом, там, где над дорогой нависала могучая сосна, изогнутая буквой «Г», Сухов заметил удивительные «качели» – свисая на двух крепких канатах, поперек «полосы препятствий» гуляло сучковатое бревно, подвешенное за оба торца. Видать, Чагод и компания спустили снаряд, но увернулись.

Сучков на бревне хватало, каждый был остр и опален в огне для пущей крепости, а там, где ствол шел гладко, неведомый садюга насверлил дырок, да и повставлял в них заостренные колышки. Махнут такие «качельки» – и коня насадят на острия, и всадника не пожалуют. Но, по всему видать, Чагоду с детками удалось и тут проскочить, не заполучив лишние отверстия в шкурах.

Олег с опаской объехал убийственные «качели», исчерпавшие энергию маха, почти уже замершие, и повел коня шагом. Дорожка выпрямилась и выглядела парковой аллеей, обсаженной дубами. Справа и слева угадывались заросшие травой фундаменты – это была улица брошенного города. Тут Хурта и придержал коня.

– Дальше вы сами, – пробормотал он сокрушенно и засопел, – я туда не могу... Видать, не крепок я в вере...

Хлопнув Хурту по плечу, князь сказал беззаботно:

– Жди нас здесь, мы быстро, – и направил коня вперед.

Дубовая улица-аллея кончилась и вывела варягов к обширной поляне-площади, вытянутой с юга на север и обрамленной могучими деревьями.

За их стволами открывалось культовое здание. Сложенный из огромных дубовых бревен, черно-зеленых от времени и мхов, храм был восьмиугольным в плане. Более того, восьмигранник повторяли конические куполки по всем углам крыши и высокие, сводчатые двери, открытые на все стороны света. За ними виднелся истукан, изображавший Сварога, бога небесного огня, – это был толстяк, грубо вытесанный из пористого камня. Одной рукою идол прижимал к себе секиру, другой – кузнечный молот.

Еще дальше за храмом виднелись приземистые «длинные дома» и огромные валуны, испещренные знаками огня.

Ни одной живой души не было видно, ни звука малого не раздавалось. Так длилось несколько минут, а потом послышалось торжественное пение, и из дверей храма выступили жрецы в подобии тог или хламид, с резными посохами в руках.

Как оказалось, особого трепета Инегельд Боевой Клык не испытывал и благоговеть не собирался. Умилостивить бы Перуна, да Белеса, да Бодана, Эгера бы с супругой не забыть, а прочим богам пущай иные угождают. Не слезая с коня, князь громко осведомился:

– Где Чагод?

Жрецы Сварога сбились с шага, сталкиваясь, и уставились на пришельцев в крайнем изумлении.

Старший из них опомнился первым. Он гневно вскричал и ударил посохом, расковыривая худую песчаную землю, однако на князя эта мера пресечения не подействовала.

– Я спрашиваю, где Чагод? – повторил он вопрос. – Выдайте нам этого вора, и мы уйдем!

– Да бесполезно их спрашивать, они по-нашему ни в зуб ногой! – нетерпеливо воскликнул Олег. – Давайте сами поищем!

Жрецы сбились в кучу и наблюдали с ужасом и гневом, как воинственные пришельцы поскакали к баракам на заднем плане. Одно из приземистых зданий отличали широкие ворота, и Сухов догадался, что это конюшня. Одна из створок была открыта, из-за нее донеслось тихое ржание. Потом кто-то, похожий на Мурата, выглянул из конюшни и тут же скрылся. А мгновение спустя добрая дюжина храмовых стражников покинула конюшню, вздергивая золоченые секиры. Секироносцы одеты были одинаково – в длинные белые балахоны, и равно выделялись мощью и статью. За их широкими спинами мелькали Чагод и сыновья.

– Мечи к бою! – рявкнул князь, спрыгивая наземь и выхватывая клинок.

Секира – оружие опасное, но тяжеловатое, в махе даже сильную руку «ведет», инерция смазывает быстроту и растягивает движение. Подставиться под удар будет последней ошибкой в жизни, но зачем же допускать помарки?

Олег увернулся от секущего движения и рубанул стража по боку. Отпрянул от соседней секиры, ударил ее носителя. Пригнулся под гудящим лезвием и сделал выпад, подрубая ногу охраннику.

Малютка Свен охаживал врага деловито, без спешки, но и без промаха. Фудри Московский метался, как загнанная рысь, высекая кровь из храмовников, увертливо отпрыгивая в пиковые моменты. Стегги с Воистом и Сауком бились на левом фланге, Турберн с Ивором прикрывали тылы. А Боевой Клык поступил по-своему – вспорол противнику живот и отобрал секиру. Да как пошел махать ею... Мечта дровосека!.. Князь рубил, кроил, хэкал и приговаривал:

– А вот не надо бы тебе железо в руки брать... Не дорос ишшо... Сморчок поганый... И-эх!

Взревев, как буйвол, из заднего ряда пробился Чагод, выставив толстое копье-рожон. Огромный наконечник, величиной с меч, несся, подрагивая, прямо светлому князю в живот. Светлый князь отпрыгнул, а в следующий миг оперенная стрела завязла у Чагода в горле.

– Я здесь! – послышался крик Хурты.

– Ага! – заорал Фудри.

Весело осклабившись, Олег огляделся мельком – от дюжины стражей уцелело трое. Мурата доконал меч Турберна, а Сура не стал дожидаться развязки – бросив секиру, он кинулся бежать, да так почесал, что очень скоро исчез за дубами, окружавшими храмовую поляну.

– Сдавайтесь! – гаркнул Инегельд.

Хурта рявкнул перевод. Стражи-храмовники побросали секиры, уразумев, что сражались не с людьми, а с ночными дивами, как минимум. Князь мечом указал на раненых и убиенных и перевел острие на бараки. Сын Идара растолковал приказ стражам: хватайте своих и скройтесь с глаз!

– Вроде все, – проговорил Ивор, оглядываясь.

Разгоряченный Свен шмыгнул носом и пробасил:

– Берем свое и сматываемся.

– Истину глаголешь, – улыбнулся Олег, направляясь к конюшне.

Переступив порог, он едва не споткнулся о груду кожаных мешков с драгоценными тканями, со златом-серебром, с охапками соболиных шкурок.

Князь приказал:

– Хурта, ты постереги пока. Олег, Ивор, Свен – хватаем сумы и грузим. Только выбирайте свежих коней!

– Выберем... – проворчал Саук. – Тут их полно...

Отобрав ровно две дюжины гнедых альпов и рыжих аргамаков, друзья навьючили их, распределив вес, и поехали прочь, удаляясь к «полосе препятствий».

Олег покачивался в седле, усталый и безучастный. Только усилием воли он заставлял себя следить за флангами и беречься от внезапной атаки. Запал кончился, порыв иссяк – они собрали почти все уворованное добро, кроме той доли, что уволок чагодовский зятек, но этой малостью можно было и пренебречь.

Жрецы попрятались, пение стихло.

– Турберн, – позвал князь. – Ты как, силушку не растратил?

– Осталось чуток, – ухмыльнулся Железнобокий.

– Это хорошо. Надо будет Свирида найти, а то негоже возвращаться с недоделками да недоборками. Мы с Фудри и Стегги к Вусегарду двинем, а ты бери Олега и Хурту и выследи этого зятька. Ивора возьми и Свена.

– Сделаем! – кивнул Турберн.

А Олег чуть не ляпнул: «Благодарю за оказанное доверие!»

Глава 12, в которой Олег уподобляется герою вестерна и спасает преступников

Перейдя по мостику через ручей, который местные звали незатейливо – Ручай, – Турберн со своими пересек редкую рощицу пирамидальных тополей и выбрался к харчевне, именуемой на ромейский манер таверной, – купцы из Херсона, когда прибывали в Самбат на торги, всякий раз заглядывали сюда.

«Таверна» напоминала длинные дома русов, только сложена она была не из дерева, а из саманного кирпича, и крышу покрывал не торф, а черный от дождей тес.

Развернув коня, Железнобокий сказал:

– Свирид где-то скрывается, но Зарина его здесь. Если он и решил уйти насовсем, то не один. Чагод подл, но только не для своих. Думаю, он для того и разделился со Свиридом, чтобы тот Зарину прихватил, дочку его...

Со стороны огородов подскакал Хурта.

– Что скажешь? – обернулся к нему Турберн.

– Дома Зарина, – выдохнул Славин. – Незаметно, что тревожится, – ходит по двору, скотину кормит... Воиста с Алком я там оставил, пускай приглядят.

– Ага... – сказал Железнобокий глубокомысленно. – Тогда так. Стегги с Сауком у Почайны побудут, один у моста, другой у брода. Ежели появится Свирид, не вспугните его, проводите незаметно до дому, а уж мы встретим ворюгу, как полагается. Ивор и ты, Свен, отправляйтесь к дому Свирида, Хурта вас проводит. Ты, Олег, здесь покрутись, в харчевне, послушай, что люди говорят, а я до Горы прогуляюсь. Все, разъезжаемся!

Варяги разъехались. Сухов проводил их взглядом, спешился, бросив поводья мальчишке-слуге, и переступил порог заведения.

Внутри было довольно светло – широкие окна, на зиму забираемые досками, стояли раскрытыми. В двух больших очагах шуровал огонь, подогревая похлебку в медных котлах. Кудрявый серый дым смерчиками уходил в отверстия, прорезанные в крыше. Алые отсветы огня мешались с дневным светом и бликами ложились на закопченные стропила.

Зал был перегорожен плетеной из ивняка стенкой, обмазанной глиной, – в проеме, задернутом занавеской, все плавало в дыму. Между столбов, подпиравших крышу, стояли четыре длинных стола и лавки. Земляной пол был присыпан резаной соломой.

Одну из выскобленных столешниц попирали ручищи хозяина, с виду добродушного медведя – шея в обхвате головы шире.

Посетителей было немного, человек пять, все местные, менявшие выпивку на сельхозпродукты.

Держатель «таверны», завидя Олега, поспешил навстречу, излучая обаяние и радость – почуял настоящие деньги.

– Рады, рады вам, – частил он на плохом русском, и себя, и Олега употребляя во множественном числе, – рады! Проходите!

– Спроворь-ка мне яишню, – велел Олег, устраиваясь за столом спиной к стене, поближе к выходу, где дым глаза не ел.

– Со шкварками? – плотоядно уточнил ресторатор.

– С ними.

– Мигом! Анея, ты все слышала?

– Не глухая... – донеслось из-за перегородки.

Хозяин живенько выудил из-под стойки стакан червленого серебра – не поить же дорогого гостя из деревянных чашек или глиняных кружек! – и наполнил ее красным вином.

– Из Корсуни бочечка, – суетился он, что выглядело смешным при его габаритах, – самое что ни на есть... Отведайте!

Олег хлебнул и кивнул одобрительно. Хозяин расплылся в совершеннейшем счастии.

В зал вплыла статная женщина степной наружности – черные волосы, заметные скулы, придающие лицу диковатое выражение амазонки на отдыхе. И голубые глаза. Причудливо мешаются крови на днепровских берегах!

– Извольте! – улыбчиво молвила Анея и ловко расставила приборы, даже чистую тряпицу припасла и мису для омовения.

Олег изволил. Он умял и шкварки, залитые тремя яйцами, посыпанными какими-то пахучими травками и лучком, и изрядный кус свежего серого хлеба.

Поев, послушав лениво здешнего музыканта, тренькавшего на подобии лиры, Олег расплатился серебряным дирхемом.

– Премного благодарны! – обрадовался владелец заведения и сунулся к ларчику за мелочью.

– Сдачи не надо, – сделал жест Сухов. Стоит ли описывать состояние кабатчика?

К сожалению, мир устроен так, что белая полоса обязательно сменяется черной, ведренный день – ненастьем. Мироздание соблюдает свой баланс интересов, смертному неведомый...

На крыльце послышались гулкие шаги, умолкла лира, и в залу ввалился человек-квадрат, человек-куб. Среднего роста, но очень широкий в плечах, с грудью пловца, с короткими, сильными ногами скалолаза, человек был затянут в кожу – штаны из потертой серой замши, а торс в полтора обхвата распирал хорошо выделанную куртку из оленьей кожи, украшенную на груди бисером. Голова «куба» синела бритой кожей, один лишь чуб свисал на ухо, да два уса опадали на грудь, пряча уголки сжатых губ.

Талию, что была шире бедер, окручивал длинный пояс, на нем справа висел нож, а слева скрамасакс. И никаких броней – уже одним этим как бы бросался вызов, заявлялось всему миру о превосходстве и непобедимости.

«Кожаный» встал руки в боки и дерзко оглядел зал. Охотники-лесовики его не заинтересовали, пьяный рыбак в углу – тоже. Маленькие глазки-буравчики метнулись к хозяину и вернулись досмотреть Олега.

– Бунай, я тебя умоляю... – начал трактирщик.

– Ша, Чамот, – лениво остановил его Бунай и обратился к Олегу: – Тут кто-то Свирида искал?

– Ты Свирид?

– Я его друг! А ты что за диво? Варяг, что ли? Варяг – с печки бряк...

Олег холодно посмотрел на Буная.

– Как стоишь, гнида холеная? – сказал он негромко, но так, что посетители поежились. – Смирно!

– Чиво?! – оторопел Бунай.

– Я русский воин, – напустил льду Сухов, – и всякая шелупонь косматая должна стоять передо мной по стойке смирно – то бишь прямо, руки по швам, пятки вместе, носки врозь! Дошло, смазка для меча?

Да, славин был быстр. Он выхватил клинок и обрушил его на то место, где только что сидел Олег.

– Бери уроки у старух, – посоветовал Сухов Бунаю, – они научат тебя двигаться порезвей!

Небрежно отклонившись, он пропустил мимо зудящую сталь и выхватил меч. Краем глаза Олег заметил, что зрителей прибавилось.

Бунай ярился, Сухов насмешничал, но, разогревшись, он ощутил и жар гнева.

Меч распорол Бунаю куртку, окрашивая кожу в красное. «Друг Свирида» отшатнулся и, словно косой, пустил меч понизу. Олег подпрыгнул, уходя от лезвия и провел в подскоке прямой удар ногой в грудь славину. Буная отнесло и швырнуло спиною на стол, скрамасакс с грохотом упрыгал по столешнице. Славин тут же перекатился, ожидая рубящего маха и выхватывая нож, но Олегу было неинтересно убивать безоружного. Кинув меч в ножны, он вооружился кинжалом, твердо сжимая золотое тельце львицы.

Бунай, обильно потея и тараща глаза от натуги, уже не о победе думал, а о том, как сохранить лицо. И заодно – несвятое свое житие.

Дуэлянты закружились на тесном пятачке между очагом и стойкой. Когда в поле зрения Олега снова вплыла входная дверь, он увидел Ивора, обнажившего меч. Рядом с русом причитала девушка со светлыми волосами, перехваченными тесьмой.

Бунай поскользнулся и упал на одно колено. Кинжал махом сбрил взметнувшийся чуб.

– Бунай! – закричала девушка. – Перестань, слышишь?!

Но Бунай не слышал. Он бросился на Олега и ударил снизу. Сухов перехватил его руку и вывернул так, что острие кинжала уткнулось Бунаю в горло.

– Не убивай его! – заверещала девушка, падая на колени. – Не надо!

Олег отстранился, и ошеломленный Бунай рухнул лицом в солому. Завозился, не веря, что жив. По его бычьей щеке текла красная струйка.

– Что, Ивор? – спросил Сухов, выходя на крыльцо. – Нашли?

– Нашли! – кивнул Пожиратель Смерти, взглядом измеряя бунаевские объемы. – Турберн всех собирает в кучу...

Свирид, зять Чагода, занимал небольшую, но крепкую усадебку рядом с защитным валом, выходившим к реке. Рядом с домом вымахала роща вязов, деревья росли не густо, и все прогалы затянуло подлеском. Там и спрятали лошадей.

В усадьбу Олег залез, как и Ивор, через высокий тын. Прирезанную собаку русы уже унесли за дом и лужу присыпали.

– Заходите, – скомандовал Турберн с крыльца, – и сидите тихо! Стегги уже совой крикнул – близко Свирид...

В доме было душно, сухое тепло накатывало от большой печи в углу. Огонь, трепетавший в плошке с бараньим жиром, тускло освещал комнату с низким потолком и полом из гладких плах.

– Семья его где? – осведомился Сухов.

– Связаны, в подполе сидят, – ответствовал Фудри.

– Ивор, спрячься во дворе, – негромко приказал Железнобокий, – дашь Свириду войти, а обратно не выпускай.

– Понял.

Тихо заскрипела дверь за Пожирателем Смерти, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь дыханием Хурты, Железнобокого и Москвича. Олег впал в оцепенение, неспешно перебирая мысли.

Глухой стук, донесшийся со двора, мгновенно вывел его из задумчивости.

– Ти-хо! – прошипел Турберн.

Осторожные шаги на крыльце... Скрип двери...

– Зарина? – Свистящий шепот проник из дверей. – Зарина, это я, Свирид...

Дверь растворилась пошире, и в комнату вошел человек, закутанный в пыльный плащ, – пыль Олег учуял, аж в носу засвербило.

Неслышной тенью Железнобокий метнулся к двери и спокойно сказал:

– Ну, здравствуй, Свирид.

Зять Чагода вскрикнул, резко обернулся, и меч Ивора вошел ему в печень. Заклекотав, Свирид упал на колени и рухнул на бок.

– Зачем ты его заколол?! – свирепо зашипел Железнобокий. – Кто нам теперь скажет...

– Он привел лошадей, – перебил его Пожиратель Смерти.

Фудри выскользнул на улицу, следом выбрался Олег. Солнце уже зашло, полнеба пылало багрянцем, и этого кровавого освещения хватило, чтобы различить двух лошадей, понуро стоявших у коновязи. В их сумах лихорадочно рылся Москвич.

– Ого, тут даже золото есть! – крикнул он придушенно. – Клянусь Воданом!

Олег глянул на золотые предметы, подхваченные Москвичом. На закате золото отсвечивало кровью.

Усталый и раздраженный, Сухов вернулся со всеми в Вусегард. Халег, сын Ингоря, встретил его озабоченно и обрадовался, когда ему вернули Свиридову долю уворованной казны (о честно поделенных золотых монетах Турберн предпочел умолчать...).

Кое-как устроив гнедка, Олег завалился спать рядом с конем, на сеновале, и продрых всю ночь. Ему снилась степь без конца и без края, горячий ветерок обвевал лицо и лохматил волосы, а на каждом кургане сверкали розовым мрамором изваяния – нагая Елена Мелиссина, застыв в камне, смутно улыбалась и манила приблизиться...

Проснулся Олег ранним утром, но никакие туманы не прятали текучего блеску Непра – было очень тепло, и многие варяги уже открыли купальный сезон, окунаясь в речную воду, еще не прогретую солнцем.

Полутролль купаться не стал, но умылся всласть, обливаясь водой, зачерпнутой с берега. Под ногой хрустели округлые ракушки с ладонь величиной, и скрипела галька. Мелкая волнишка плескала о сапоги... Хорошо!

И тут же диссонансом прозвучал конский галоп – это мчался Инегельд. Копыта Драконя разбрасывали песок, а лицо у Клыка было мрачнее тучи.

– Что опять не так? – громко задал вопрос Олег.

Боевой Клык осадил коня и сообщил:

– Халега убили!

– Да ты что?! – в Олеговой памяти тотчас всплыл ножик-«заколка ».

– Все то же... Ночью закололи.

– Где он?

– Да где и был, у себя.

– А ты куда?

– Надо князю сообщить... Про сына.

– Не завидую тебе...

– Да уж...

Шлепнув Драконя, Инегельд припустил по дороге к Киеву, а Сухов поспешил в терем посадника.

В опочивальне Халега, сына Ингоря, народу было как сельдей в бочке – Олег едва протолкался к деревянной кровати, где на дорогих покрывалах лежал, раскинув руки, княжич. Лежал одетым и обутым, даже не скинув плаща. Его бледное лицо было закинуто, мертвые глаза смотрели остекленело, а в шее торчал тот самый ножичек с изящной витой рукояткой.

Сухов протиснулся к двери и понесся к конюшне. Спешно оседлав обрадованного гнедка, он вскочил на него верхом и поскакал самой прямой дорогой на юг, минуя Киев, к Витахольму.

Олег запрещал себе думать о возлюбленной, его компасом была логика. Если Елена причастна к убийству (причастна, причастна!), то ждать у моря погоды она не станет и постарается исчезнуть из поля зрения мстительных русов как можно скорее. А путь из Киева один – вниз по Непру. Уходить в степь равнозначно сдаче в плен кочевникам.

Все корабли, идущие на юг, в Херсонес или в Таматарху, никогда не следуют по опасной реке в одиночку, а собираются в караваны, по десять-пятнадцать судов, и вместе одолевают пороги, сообща отбиваются от степняков. Место сбора у них одно – у причалов Витахольма, варяжской крепости, поставленной в тридцати верстах к югу от Киева. И Олегу надо успеть увидеть Елену перед отплытием. Если она там... Вот в этом и следует убедиться.

Сухов немного отпустил поводья, доверяя коню. Гнедок не плошал, по-прежнему не терял резвости. За Киевом потянулись сплошные дубравы, широкой лесополосой разгораживая реку и степь.

Олег вывел коня на простор Дикого Поля, ехал и беспрестанно оглядывался. Земля, простор которой он сейчас преодолевал, находилась под властью князя киевского. Но кочевникам об этом забыли сообщить, и эти простодушные «доители кобылиц» сновали вдоль и поперек, то и дело наведываясь в пределы селений. Тащили все, что плохо лежит, воровали детей, уволакивали женщин, а мужчин или резали, или продавали в рабство. И какой из уделов печальней?

Набитая тропа поднималась на склоны высоких холмов и спускалась под горку, вилась по оврагам. Раза два Олег давал гнедку роздых, слезая с седла, и пробегал с километр, держась за гриву.

Утреннее солнце вкатилось на полуденную высоту, когда Сухов разглядел впереди высокий мыс, увенчанный крепостью. В укромной гавани скопилось несколько десятков судов – северных кнорров, южных хеландий.

– Поднажмем, коняка! – попросил Олег, и гнедок поднажал.

Попылив по голым склонам, Сухов выехал на пристань и огляделся. Больше дюжины хеландий собрались отдельной группкой, на них царила обычная суета – корабельщики-навклиры готовились отплыть. Успел вроде...

Углядев степенного мужика славинского обличья, но обряженного в золототканый дивитиссий, полуплащ-полухалат ромейского покроя, Олег подъехал к нему и спросил:

– Ты будешь старейшиной каравана ромеев?

Мужик подозрительно посмотрел на Полутролля и буркнул:

– Ну, допустим...

– Мне нужно осмотреть корабли!

Старейшина усмехнулся откровенно издевательски.

– А больше ты ничего не хочешь?

Олег положил ладонь на рукоятку меча и холодно сказал:

– Убили сына князя киевского. Мы ищем виновника, а ты скрываешь душегубца?!

Старейшина побледнел, губы его затряслись:

– К-как убили?! Да не может быть! Мы тут ни при чем, клянусь тебе!

– Новых людей набирали в Киеве? – Сухов говорил требовательно, с напором. – Гребцов, воинов, корабельщиков? Пассажиров брали?

– Нет-нет, на хеландиях плывет только старый состав! А пассажиров всего двое – старый ромей духовного звания с дочерью. Сам подумай – могут ли они быть убийцами?!

– Где они?

– На борту «Святого Поликарпа»...

– Проводи. Я должен убедиться лично.

– Да-да, конечно...

Спрыгнув с коня, Сухов повел гнедка в поводу.

Хеландия «Святой Поликарп» блестела свежеокрашенными бортами, но скрип снастей выдавал почтенный возраст судна. Олег примотал поводья к столбу навеса, под которым воняли пустые бочки из-под соленой рыбы, и взошел по трапу на борт хеландии. Пожилой ромей в черном плаще-сагии воспротивился было, но, перехватив мрачный взгляд Сухова, отступился.

Олег двинулся на корму, слыша за спиной торопливый шепот старейшины, объяснявшего купцу причину не примерного поведения руса.

Хеландия была мала для того, чтобы иметь отдельные каюты-камары для пассажиров, и те ютились вместе с владельцем корабля в малюсенькой подпалубной комнатке, больше похожей на большой ящик.

Олег согнулся, как мог, и протиснулся в крошечное помещение. Испуганный женский крик оповестил его о том, что подозрения оправдались.

В свете маленького, зарешеченного оконца Сухов разглядел Елену, приткнувшуюся на узком ложе, и ее немолодого спутника, отличавшегося нездоровой пухлостью.

– Не бойся, – сказал Олег негромко, – это я.

– Ты?!

Елена привстала на колени и сказала что-то властное пухлому. Тот кивнул послушно и вышел вон.

– Ты... – медленно повторила Елена, без сил опускаясь. – О, господи... Все? Я раскрыта? Меня убьют? Не то чтобы я боялась смерти, но пыток я не выдержу... – Она ухватилась за Сухова и взмолилась: – Помоги, Олег!

– Успокойся.

Сухов обнял женщину и погладил ее волосы.

– Никто тебя не тронет, – прошептал он. – Все знаю только я, и... Ну, ты же понимаешь! Скажи только, зачем ты убила Халега?

Елена отвернулась и ответила:

– Прости, это не моя тайна...

– А я и не пытаюсь вникнуть, – усмехнулся Олег. – Просто хотел убедиться, что ты успеешь скрыться с места преступления.

– Олег...

Сухов вздохнул.

– Жаль тезку... – сказал он. – Хороший был парень. Не знаю уж, что там напридумывало твое хитроумное руководство, но смерть Халега ничегошеньки не изменит.

– Не станет наследника...

– У Ингоря была не одна жена, да и мужик он крепкий, весь в батю. Ныне ему годков... сорок с лишним, и что ему помешает взять за себя молодуху лет через двадцать? Какую-нибудь Ольгу?

– Олег...

Елена крепко обняла его, целуя в щеки, в губы, в подбородок. Сухов порадовался отстраненно, что побрился с утра – острейшим ножом Ивора, оставил только бородку-эспаньолку и полоску усов на мушкетерский манер.

– Олег, – сказала женщина ему на ухо, – до отплытия еще есть время...

И принялась быстро и ловко лишать Сухова одежды. Он не сопротивлялся...

...Пыльный лучик, бивший в окошко, сместился совсем ненамного, когда Олег и Елена, голые и изнемогшие, разъяли объятия.

– Мне показалось, – произнесла женщина лукаво, – что я выразила свою благодарность наилучшим способом...

– Тебе не показалось, – улыбнулся Сухов и нагнулся, подбирая предметы туалета.

Мелиссина живо завернулась в платье и снова приникла к возлюбленному.

– Больше я никуда не двинусь, – пообещала она. – Буду наслаждаться тихой жизнью в Городе...

– И я, – твердо сказал Олег. – Я найду тебя в Константинополе. Не сегодня завтра мы отплываем, двести, как вы говорите, варангов. Хотим послужить вашему базилевсу...

– А ты послужишь мне! – в полном восторге заявила Елена. – А я – тебе... О, Олег, мой милый, милый варвар! Земля велика и необъятна, но посмотри, как Бог скрещивает наши пути! Как я рада, что встретила тебя, если бы только знал! Это такое счастье – быть твоею, а не видеть тебя, не знать – горе...

Они б еще долго ворковали, но крики с пристани подгоняли, укорачивая время свидания. Еле оторвавшись от горячих Елениных губ, Олег вылез на палубу. Безразлично кивнув купцу, он строго сказал старейшине:

– Уходите немедленно! Все вы ни в чем не повинны, но слугам Князевым лишь бы виновного сыскать. Торопитесь!

– Мы отчаливаем тотчас! – пылко воскликнул старейшина и заметался по палубе, выкрикивая команды на греческом. Их подхватили на остальных хеландиях, и Олег поспешил сойти на берег.

Мореходы живо отдали швартовы, а наемные гребцы опустили весла, выводя хеландии по течению. Одна за другой они выплывали на реку, распускали паруса и устремлялись туда, куда утекала река, – к морю.

– Хоть бы все нормально вышло, – прошептал Олег и отвязал гнедка.

К Вусегарду он подъехал лишь к вечеру. Езда по ночам, да еще в одиночку, была опасна – в любой момент из леска, из оврага неприметного могла вымахнуть лихая ватажка, а то и вовсе стрела, на звук пущенная. Но и спешить было нельзя. Оступится конь или, того пуще, ногу сломает, и все, как нету тебя, ибо пеший человек в степи – добыча зверя, а уж о двух ногах будет тот зверь или о четырех, какая разница?

Однако Бог или судьба хранили Олега и довели до вусегардских врат в целости. Сухов побаивался гнева княжеского, а оказалось – зря, никто и не заметил отсутствия Полутролля.

Инегельд, правда, в гневе был великом, ходил как тигр в клетке и перуны словесные пускал – не дай бог, угодишь на линию огня!

Олег предусмотрительно обошел светлого князя и спросил подвернувшегося Турберна:

– Чего это Клык так лается?

Железнобокий лишь рукою махнул:

– Послал князюшка человека верного к Халегу Ведуну, чтоб тот решил, как быть и что делать. Теперь ждать придется ответа. Две недели туда, две – обратно. Считай, месяц пропал. Вот и лается...

А Олег испытал мгновенное успокоение – теперь-то наверняка удастся Елене уйти безнаказанно, никому не догнать каравана! Скедии догнали б с легкостью, но им еще долго ждать отплытия. Ну и слава богу...

Глава 13, в которой варяги получают важные известия и выходят в море

Не прошло и четырех недель, как прибыли посланники от Халега Ведуна – на десяти лодьях прибыли, в полном боевом, а главным над ними был Аминод Мудрый, боярин и старый знакомец Инегельда. Боевой Клык встретил посланника как полагается, угостил, как следует, а после они заперлись надолго и беседу тайную имели. «Ничего не слыхать – расстраивался Малютка Свен. – Я и так пристроюсь, и этак, а оттуда все одно: бу-бу-бу-бу!»

Однако от дружины светлый князь таиться не стал. Пришел наутро в гридницу и очень серьезно сказал:

– Разговор есть. Только для ваших ушей.

Тут уж и Малютка построжел.

– Значит, так... – начал Клык. – Я тут не сидел, как некоторые, зазря и не только по охотам шастал да по девкам киевским. Следопыты знатные поработали на меня, и все как есть выяснили. Халега, сына Ингоря, ромеи убили.

Олег похолодел.

– Да, – продолжал князь, – побывало их тут немало, и купеческого звания, и духовного, однако убивцы не торгашами были и не попами. Скопец тут орудовал и девка с ним. Вот они-то и сгубили княжича... Но я не о том. Халег Ведун решил князя Ингоря не спрашивать и самому наказать ромеев. Ныне он собирает могучую дружину и явится к Миклагарду[53] виру требовать за убиенного княжича, почти что внука своего, а чтоб все было по чину, хочет с ромеями ряд мира и любви заключить. Во как...

Почто я это все вам рассказываю? Объясню... Мы с вами завтра же продолжим путь к Миклагарду и устроимся в этерию, сторожить базилевса и беречь его. Но это для вида. Великий князь еще одну службу подкинул нам – надо будет все у ромеев разведать и сюда передать. И про «огонь греческий» вызнаем, и число кораблей сочтем, и сколько войска стоит ромейского. Ясно вам?

– Ясно, – ответила гридь вразнобой.

– Ну, тогда прощайтесь с девками и собирайтесь. На рассвете отчаливаем...

Чуден был Непр! Могучий поток мутной влаги катил с верховий к низовьям, подпитываясь притоками, и ум отказывался верить, что можно в одном месте собрать такое количество воды. Справа берег вскучивался высокими холмами, перепадавшими в глубокие балки, слева стлался низменно. В первых рядах наступающих на реку растений шли камыш и тростник, к самой воде спускался развесистый краснотал, густели бересклеты и черноствольные вязы, липа вкраплялась и ольха, высовывали острые верхушки тополя. Далее, где посуше, собирались в рощи дубы.

А запахи с берега ветер доносил иные – степные запахи. Пахло мятой, донником, вездесущей полынью.

Совсем близко от левого берега Сулы, мягким увалом перепадающего к югу, лес кончался. Кусты боярышника еще вклинивались в степное разнотравье, а чуть дальше рос один ковыль. Степь и лес рядом. Лес и степь. Лесостепь.

Скедии спускались, чередой острых килей нарезая мутную воду. Паруса здорово оживляли великую реку, распиравшую пустынные берега. Яркими красками переливались круглые щиты, развешанные по бортам, десятки весел вымахивали из воды и загребали в великолепной тождественности.

Северный ветер окреп, и над рекою разнеслась команда:

– Весла убрать!

Олег вытащил свою гребь из лючка и уложил сушиться на Т-образные козлы. Усталость покидала натруженные мышцы, сменяясь приятной истомой.

Над «Соколом» вились непровские чайки, а высоко в небе чертил ленивые круги орел. Все смешалось в природе.

– От Кенугарда до порогов, – заговорил Турберн, задумчиво почесывая грудь, отчего голова вытатуированного дракона словно морщилась, – примерно триста верст. В день мы пройдем верст семьдесят. Или восемьдесят...

– Это ты к чему? – спросил разомлевший на солнышке Малютка Свен.

– Место надо искать для ночевки.

– На берег нельзя, – мудро заметил Фудри, – а то набегут кочевники всякие, мигом скальпа лишишься! И что я тогда буду расчесывать?

– Руку опусти, – пробурчал Турберн, – и сунь в штаны. Может, и сыщешь, чего чесать...

– Ест остров, – сказал печенег Котян, – немного плыт, да!

– Остров – это хорошо, – сказал князь.

Ветер поддувал в парус, и течение несло скедию, но так же сверкала гладь реки, не выпячиваясь ни единым клочком суши.

Солнце садилось, хмурые тени от высокого берега легли на воду, стирая дневную синеву и зелень, а после красные и оранжевые блики залепили речной простор, замельтешили, заиграли. И вот тогда из закатных блесток выступило обтекаемое черное пятно, плоское и недвижное.

– Эгей! – крикнул Фудри. – Остров вроде!

Остров был велик, его уже скрепили корни ивы, пошла расти трава. По форме он походил на перевернутую запятую, а узкий завиток-коса уходил на юг, постепенно пропадая в глубине. Северный бережок был просто завален сучьями, ветками, целыми стволами, выброшенными течением.

Пришвартовав скедии, варяги первым делом выставили охранение, а после запалили костры и подвесили над ними котлы. Повара изысками не увлекались – побросали в воду мяса, крупы, настрогали морковки, сунули головки лука, посолили. А голодной дружине много ли надо? Через часок котлы сняли с огня, и музыкой зазвучали стуки черпака, вылавливавшего гущу со дна.

После ужина разожгли еще множество костров на песке. Дождались, пока те прогорят, сгребли уголья в сторону и постелили кошмы на прогретый песок. Стало тепло и уютно. Разговоры увяли. Варяги разлезлись по кожаным спальным мешкам.

На остров опустилась тишина, только дозорные бродили берегом, шурша песком, да еще мощное журчание Непра трогало слух, пока не убаюкало.

Непр нес свои воды на юго-восток, а там, где впадала Самарь, великая река поворачивала на юг. Приближались пороги.

– Мачту снять! – скомандовал Боевой Клык.

Экипаж дружно опустил на палубу рей, замотал его в парус, уложил мачту, а после поскидывал всю одежду.

– Котян! – крикнул голый князь. – Вот только разбей мне скедию!

Котян-кормщик разобрал только свое имя, но осклабился – пришел его черед блеснуть.

– Готовност! – заорал он и махнул рукой по течению, в сторону высокого острова, выступавшего из воды посередине реки.

Остров был покрыт кустарником и высокими соснами, а от северного мыса его углом расходились буруны, будто от штевня колоссального корабля.

– Готовност! – повторил кормщик и напрягся.

Олег привстал и сразу сел – стало нехорошо. Впереди, уже совсем близко, из воды выглядывали черные скалы – вершины треугольников стоячих бурунов.

А главное, «Сокол» уже не нуждался в гребцах – река сама несла скедию, наклоняя течение. Теснина берегов сопрягалась со стремниной, и милый плеск волн вытеснялся гулом бурлящей воды. Перекатываясь меж высоких скальных островков водопадами, Непр ревел и бешено пенился, свергаясь с высот.

– Первый порог миноват! – объявил Котян. – Это – Эссупи! Готовност!

Качаясь и валясь, скедия одолела второй порог – Хольмефосс.

– К берегу! – заорал Котян. – К берегу!

Команда шустро погребла куда сказано.

– Ходит ногами, – объяснил кормщик, – по воде! И тянут! Там третий порог – Гьялланде!

Олег перелез через борт в холодную воду. Ух, ты...

– Я вам что, морж? – шепотом жаловался Пончик.

– Т-терпи, тюлень... – прокряхтел Турберн, хватаясь за буксирный конец.

– Тебе-то хорошо, вон какое пузо наел. Как у моржа! Жирному не холодно!

Железнобокий не ответил. Он зачерпнул полную горсть воды и плеснул на лекаря.

– Уй-я!

– Весла в руки, – приказал князь, – и толкаем!

Варяги разобрали весла и пристроились пихать скедию – кто нос, кто корму, кто посередке.

Олег зашел в воду по пояс и уперся веслом в борт. Это было нетрудно, течение и само несло скедию, надо было только удерживать «Сокола» на курсе, чтобы кораблик не развернуло. И нужно было шагать, нащупывая босыми ногами дно, расшибая пальцы о камни, и удерживать тело от падения – Непр ощутимо толкал в спину. И еще одна нужда была в запасе – поглядывать на берег. Степь лежала вокруг. Дикое Поле. В любой момент из неприметной балки могли с визгом выметнуться печенеги, подло напасть, осыпать стрелами и скрыться, а тебе только и останется, что метаться по берегу в бессильной ярости. И хоронить потом павших.

– Выходит! – скомандовал Котян. – Сейчас четвертый – Айфор!

Айфор, или, как его звали славины, Ненасытец, был самым коварным. Но варяги настолько озябли и вымотались, что их уже ничто не могло взволновать, – хоть все водяные на них ополчись, они только отмахнутся от нечисти. Не до вас-де...

– Катки достат! – велел печенег-мореход.

Дрожа, растирая закоченевшее тело руками, члены экипажа перекидали на берег припасенные дубовые катки. Айфор обходят посуху, а плавсредство тащат волоком. Самое трудное – это выволочь скедию на берег, дальше будет полегче.

– Каток подставляй!

– Разом – взяли! Еще – взяли!

– Пошла! Наехала!

– Тяни!

– Толкай!

– Удерживай! Удерживай!

Сила и воля команды сработала – скедия, гудя днищем и струя воду на песок, выкатилась на берег. А теперь экипажу надо было сделать ровно шесть тысяч шагов, удерживая борта скедии. Вовремя подбирать катки за кормой и подставлять их с носа. И толкать. И тянуть. Удерживать. Подбирать. Подставлять.

Позади к берегу подходил «Стратим», русы, толкавшие кораблик, крякали, растирали розовые от холода ноги и готовились к ударному труду на волоке. Среди рослых варягов выделялся гигант Кирилл. Его тело было здорово помечено рубцами. Углядев Олега, ромей осклабил беззубую пасть. Сухов помахал ему в ответ. Учитель как-никак – чуть ли не год Кирилл обучал Полутролля языку ромеев.

– Шибче ходим! – весело заревел Клык. – Шибче!

– Вода холодная! – пожаловался кто-то.

– Щас ты у меня разогреешься, потом умоешься! А ну, взялись!

Олег навалился на скользкую корму «Сокола». Уперлись всею ватагой, напряглись, оттолкнулись... Пошла, родимая!

Впереди медленно двигалась скедия «Пардус», облепленная с бортов экипажем. А справа от Олега ревел Айфор. Вода на его двенадцати грядах металась от берега к берегу, разбиваясь о скалы, острые как меч. В воздухе висела водяная пыль, среди камней кружили водовороты.

...Когда гудящие ноги Сухова домерили последнюю тысячу шагов, и скедия снова закачалась на воде, сил в теле не осталось совершенно – легкие разрывались и свистели, как дырявые мехи, руки дрожали, а сердце занавешивало глаза кровью.

Шестой порог Варуфорс образовывал большую заводь, но расслабиться не дал. Слабина в этих местах означала щепки от корабля, а от экипажа – кровь и кости.

Седьмой порог, Леанти, прошли по глубине, сторожко следуя всем изгибам берега, и лишь дважды лодья чиркнула бортом по скрытым скалам. Оба раза Котян болезненно морщился, словно это по нему саданули скалистым выступом.

Последний порог, что пенился выше Крарийской переправы, носил название Струкун, то есть «порожек», и был как перемена после очень долгого и тяжелого урока.

– Проходит! – счастливо улыбнулся кормщик.

Олег глубоко вдохнул и выдохнул. С обоих берегов расходилась вдаль степь, порою открываясь сырыми балками, иной раз дыбясь скалами. А дно было мелким. Брод. Перевоз Крария.

– Можете одеваться, – милостиво сказал Клык.

– Премного благодарны! – низко склонился Турберн.

И получил звонкого шлепка по худой заднице.

Берега реки на перевозе сходились очень близко, ромей сказал бы – не шире Ипподрома. Плес невинно переливался на солнце, вспыхивая мириадами блесток. Сверкали капли воды, срываясь с весел. Расходились круги по воде, отражая в перехлестах интерференции густую горнюю лазурь.

«Обстановка какая-то... не боевая», – подумал Сухов. Даже плеск весел звучал, как в парке на гулянии, когда играет духовой оркестр, а граждане совершают увеселительные лодочные прогулки...

Обстановка изменилась резко – над травянистым откосом левого берега вдруг вздыбились фигуры всадников – десятки и десятки. Кони неслись бешено и совершенно бесшумно – топот глушился травой, а ездоки мчались молча, хищно пригнувшись к напруженным шеям скакунов. Слетая с горки, лошади подняли облако пыли. Внесясь с разгону в мелкую воду, копыта взбивали ее, вскидывая брызги выше холок.

– К бою! – заорал князь, выхватывая меч.

Всадники в черных халатах и в черных колпаках выпрямились в седлах, растягивая луки. Олег с Турберном нырнули за щиты, развешанные вдоль борта, и едва не столкнулись лбами. Выше звучно тюкнули стрелы. Мимо!

– Печенеги! – опознал напавших Малютка Свен.

– Орда большой, – дополнил Котян, – называт Сары Кулбай!

Русы уже вели прицельную стрельбу, перебегая вдоль бортов, прячась за щиты в одном месте, выныривая в другом.

А кормщик Котян предпочел отбиваться с помощью дротиков-сулиц, их у него была целая вязанка. Печенеги направляли коней «вилками», охватывая дрейфующие скедии с двух сторон, и дротики внесли заминку в тактический маневр – одна сулица пронзила шею коню, и тот пал, топя всадника и взбрыкивая ногами. Следующая за павшим животина споткнулась о труп и тоже кувыркнулась в воду. Второй дротик Котян метнул, целясь в мышастого коня, но тому повезло – передние ноги животного провалились в подводную яму, и сулица пробила грудь густо обволошенному всаднику в роскошной куртке – по ней были пришиты медные бубенчики, а вышивка бисером изображала птичьи лапы.

– Халил, собака! – взревел Котян. – Узнат?! Заполучи!

Сброшенный с седла, печенег упал, ногой запутавшись в ременчатом стремени, и мышастый поскакал к берегу, волоча на буксире ездока, раздирая его лицо о камни.

– А-а-о-о-о-у-у! – завыли кочевники.

Пятеро или шестеро самых бойких из них, подскакав к скедии, перескочили с коней на борт, воинственно размахивая кривыми мечами.

Олег подхватил круглый щит, висевший на бортовой планке, с ходу суя левую руку под одну кожаную петлю и ухватывая пальцами другую. Продолжая движение, он вскинул щит, отбивая секущий удар изогнутого меча. Махнув скимитаром, Сухов скрестил его с печенежским клинком, а ногою ударил степняка по колену. Хрустнула чашечка, кочевник ударился о борт и полетел в воду.

– Очистить палубу! – заревел Боевой Клык.

Олег развернулся и обратным ударом меча разрубил горло печенегу с безобразным носом – красным, рыхлым и пористым, похожим на перезрелую клубнику. Ударом ноги Сухов придал падавшему врагу потребное направление, и тот бултыхнулся в воду.

Загодя вытягивая руку со щитом, дабы отвести удар третьего шустрика, десантировавшегося на скедию, Олег отвел меч, но тут его опередил Хурта – стрела пронзила печенега, а ее граненый наконечник вышел у вражины из груди, прокалывая бесполезные костяные пластины.

– Турберн! Котян! – закричал князь. – Разворачивайте скедию носом к берегу! Гребем на коней!

Печенеги не ожидали, что экипаж скедии, практически захваченной ими, перейдет в наступление. Нет чтобы о пощаде верещать!

Скедия развернулась и наплыла на скопление конников. Двигалась она неторопливо, но и лошадям, залезшим в воду по брюхо и выше, было не развернуться. Скедия ударила неспешным тараном, ее острый форштевень подмял под себя одного коня, другого. Чалый жеребец, пуча безумные глаза, сделал попытку выпрыгнуть из воды, сковывавшей движения, и дико заржал, вскидывая на планшир передние ноги. Всадник, натягивавший лук, обронил свое оружие и судорожно ухватился за гриву, но лодья продолжала движение. Чалый оступился, ударился о борт головой и скрылся под веселенькими блестками, рассыпанными солнцем по воде. Только обезоруженный всадник задержался над поверхностью. Ивор тут же помог ему свести близкое знакомство с рыбами, ударив печенега копьем в шею.

Олег обернулся к корме – там бился Турберн. На него обрушивал меч ездок, чей конь буравил воду параллельным с ладьей курсом. Кривой и тяжелый клинок вышиб у Железнобокого меч из рук, варяг сразу же пригнулся, уходя от обратного удара, и подхватил весло. Разъяренный неудачей, Турберн заработал веслом как дубиной, одним концом разбивая голову коню, а другим, с разворота, его хозяину, – оба канули на дно.

Другого степняка Железнобокий снял, работая веслом как кием, – мокрая лопасть ударила всадника по голове, как по костяному шару.

– В лузу его! – заорал Олег. – Ха-ха-ха!

У Фудри рука была в крови, не понять, своей или чужой, но он продолжал азартно вертеть мечом. Однако кочевники отпрянули от скедии, и Москвич бросил меч в ножны, хватаясь за копье. А тут как раз молодой и прыткий печенег подвалил, вскакивая на седло ногами, – видать, сигануть решил на борт, удаль свою потешить. Копье вошло ему в живот, сгибая удальца в прямой угол. Фудри едва успел выдернуть оружие – кочевник перекинулся в реку.

– Уходим! – разнеслась команда князя.

Боевой Клык отбросил щит и упал на скамью.

– Уходим! – повторил он, хватаясь за весло.

Печенеги и сами, понеся потери и утратив боевой задор, спешно отступали, напрягая бедных своих земноводных коней. Русские стрелки, выстроившись рядами, посылали вслед убегавшим по десять-двенадцать стрел в минуту – живыми ушли не все. Олег сощурился – на вершине откоса недвижимо стоял одинокий всадник. Хан?..

Скедия развернулась на мелкой воде. Набирая скорость, двинулась к правому берегу, уходя на середину реки, куда не долетит никакая стрела.

Князь привстал, оглядывая своих.

– Все живы? – спросил он.

– Убиенным – выйти из строя! – подхватил Пончик.

– Не умничай! – ухмыльнулся Клык, радуясь, что все целы. – Вон, скинь лучше мертвяка!

У Пончика вытянулось лицо.

– Вот сколько уже раз говорил себе, – горько сказал он, – чтоб не высовывался. И все без толку!

Тяжко воздыхая, Шурик подобрался к мертвому печенегу, задержавшемуся на борту. Брезгливо перебросил за борт ноги в грязных шароварах, поднатужился, перевалил окровавленное тулово. Наклонившись к воде, чтобы омыть руки, он отчетливо прошипел:

– Угнетатель!

Котян, восседавший на месте кормщика, весело лыбился, хоть и плохо понимал, о чем говорят. Да и чего тут понимать? Радуются люди! Избежали смерти, одолели врага – чем не повод?

– Хортица! – крикнул он, вытягивая длань к югу.

Снизу наплывал большой остров, миль пятнадцать в длину, ромеями прозванный именем Святого Григория. Хортица – место удивительное, здесь, как в фокусе, было собрано все, что создала природа к северу от Русского моря[54]. Ее берега и песчаными пляжами тянулись, и каменистыми откосами скатывались, и дыбились крутыми скалами. Остров надрезали балки и овраги, по нему стелились луга и вставали леса, вода пересекала его по протокам, сбегала ручьями, копилась в озерцах. А уж живности сколько тут бегало, ползало и летало! Словно со всей степи съехались делегаты от пернатых, лохматых и чешуйчатых.

Котян плавно подвел скедию до укромной бухты, по берегу которой тянулась добротная пристань с бревенчатыми вымолами.

– Ого! – удивился Олег. – Да здесь целый порт!

– Сюда каждую осень ромеи прибывают, – объяснил Турберн, – торг ведут со степняками.

– Все-то ты знаешь...

– Ученье – свет, а неученье – тьма! – назидательно произнес Пончик.

Скедия причалила к мосткам, и Котян соскочил на причал, мгновенным движением накручивая канат на истертый деревянный столб.

– Надо приносит жертва! – объявил кормщик, и светлый князь серьезно закивал: надо!

Олег только плечами пожал – приносите, мол, если вам делать больше нечего...

Разминаясь и гогоча, варяги повалили на сушу. Князь Инегельд топал впереди всех и вел за собой гридь.

По набитой тропе они поднялись на обширную поляну, отделенную от берега строем кряжистых дубов. Но на самой поляне произрастал и вовсе гигант леса, всем дубам дуб! В десять обхватов, с порепанной корою, оплывшей от старости, дерево впивалось в землю корнями толщиной с человечий торс и воздымало к небу кипу могучих сучьев по четыре локтя в поперечнике.

Из земли, усыпанной толстым слоем фигурных листьев, выступал древний каменный алтарь. На нем было высечено яйцо, изображающее Вселенную, и скорчившийся человек – там, где полагалось быть желтку.

Котян с Хуртой скрылись в зарослях и вскоре вернулись. Печенег и славин тащили по птице – Хурта держал за лапы баклана, а кормщик волок селезня.

– Вы их в лавке купили? – сострил Фудри.

– Нет, – серьезно ответил Хурта. – Да тут это просто – подходи и бери. На Хортице охотиться и воевать нельзя – со всей Степью договор!

– А чего ж вы... – удивился Олег, кивая на добычу.

– А это не для еды!

Торжественно скрутив головы своим птицам, Хурта с Котяном побрызгали теплой кровью на корни дуба, приговаривая что-то нараспев – благодаря богов за то, что смерть отвели и даровали победу.

Князь и Турберн принесли в жертву несколько стрел, воткнув их в землю, Малютка Свен покрошил богам хлеба. Воист посыпал вокруг себя сыр, а Ивор плеснул вина из кувшина.

– А теперь и наша очередь! – довольно прогудел Турберн.

Расстелив на траве плащи, экипаж устроился поудобней и доел остатки провианта, захваченного в Киеве.

Олег как раз допивал вино из чарки, когда, скосив глаза, заметил выходившего из чащи старикана в белом. Старикан опирался на посох, его седые космы были обвязаны золотой тесьмой. «Жрец!» – догадался Сухов.

– Здравы будьте! – пророкотал жрец неожиданно густым и сочным баритоном.

Князь с Турберном поднялись с достоинством и поклонились.

– Наверное, это жрец бога Хорса, – предположил Пончик, – других святилищ тут нет.

– Тебе лучше знать, – сказал Олег. – Ты у нас в делах языческих смекаешь...

– Поднимался я на скалу, – неспешно заговорил жрец, – видал оттуда, как вы с ворогом расправились... Боги радовались, глядючи на вас из чертогов небесных.

Неожиданно зоркие глаза жреца глянули из-под нависших седых бровей прямо на Пончика.

– Пойдем, Александр, – сказал жрец. – Мой бог надоумил меня сделать тебе подарок...

Недоумевая, откуда жрец узнал его имя, Пончик пошел вслед за жрецом. Старикан не шмурыгал слабою старческой походкой, а шагал, хоть и не широко, но энергично.

Олег, а за ним и варяги двинулись следом, оставаясь в почтительном отдалении. Миновав дубовую рощу и светлый соснячок, они вышли к подножию невысокого холма, заросшего травой. На плоской вершине холма крепко сидел храм странной архитектуры – шестиугольный, с острой крышей, уложенной шиферными плитками, окруженный кольцевым навесом на резных столбах. В глубине храма, сразу за открытыми дверями, угадывалась статуя бога Хорса – пухлощекий истукан держал на груди солнечный круг.

Внезапно из храма выбежали две собаки невиданной Олегом породы – размером со сенбернара, но больше всего походили на чау-чау. Большие, крупные, эти псы ступали мягко, вминая траву толстыми лапами, уши на лобастых головах стояли торчком, а хвосты мотались пышными бубликами. И оба были одной масти – рыжей.

Огромный косматый волкодав, порыкивая на Александра, завизжал, подлащиваясь к жрецу, заюлил, бешено заработал хвостом, вскидывая толстые лапы слуге Хорса на плечи, пытаясь лизнуть в лицо влажным красным языком.

– Привет, собака, – ласково потрепал пса жрец и указал на Пончика: – Свои!

Рычание булькнуло в глотке пса и заглохло. Язык вновь умильно свесился за ряд убийственных клыков.

– Танай! – громко позвал жрец.

В дверях храма показался подросток в штанах и меховой безрукавке на голое тело.

– Принеси Кавана!

Отрок кивнул и исчез. Минуту спустя он уже спускался, держа перед собой короб, плетенный из луба. В коробе что-то ворчало.

Жрец принял у подростка короб и протянул Пончику. В лубяной таре развалился лохматый рыжий щенок, головастый, с короткими толстыми лапами.

– Это хорт, – торжественно объявил жрец, – сам бог Солнца вывел этих собак и повелел дарить человекам. Нет лучшего сторожа, чем хорт! Когда щеня вырастет, он справится и с вором, и с волком.

Шурик запустил руку в короб и погладил детеныша. Тот блаженно зажмурился и хлопнулся на бок – давай, дескать, продолжай в том же духе.

– Благодарю тебя, – церемонно сказал Пончик и взял короб на руки. А увесист детеныш! Вот же ж бегемот вырастет...

Вернувшись на поляну, он гордо продемонстрировал подарок.

– Собака – друг человека! – выдал Сухов.

– Очень свежо, – заметил Шурик.

– Настоящий хорт! – выдохнул Фудри и потянулся погладить.

Щенок заурчал и ляскнул пастью.

– Ого! – рассмеялся Железнобокий. – Защитничек нашелся, признал Пончика за хозяина!

– Ну, все, – проворчал князь, грозно сводя брови, – двигаем дальше.

– Дай я понесу, – выпросил Олег.

– А не съест? – усомнился Пончик, передавая короб.

Хорт внимательно поглядел на Сухова, и акцию устрашения проводить не стал – улегся и закрыл глаза.

– Все на борт! – объявил Инегельд. – Опоздавших оставляем на зимовку!

И вновь потянулись берега. Теперь слева по борту расстилался Великий Луг – непровская пойма, самая большая в мире. Густые плавни, разрезаемые неисчислимым количеством проток и стремительных речищ, где болота и озера, бобровые запруды и старицы чередовались с островками и кучугурами, стелились до самого горизонта. Непроходимые заросли тростника, лозы, осоки, камышей чередовались с плавневыми дубняками и клочками ковыльной степи. А надо всем этим растительным беспределом кружились стаи пеликанов и бакланов, вспархивали тетерева, а из тени дубрав доносилось уханье множества филинов.

Непр вновь изменил направление своего течения, повернув на юго-запад. Река делалась все шире и шире, пока берега и вовсе не ушли за горизонт – лодью вынесло в лиман. Вода все сильнее отдавала солью, а волны качали не по-речному.

Оставив справа по курсу остров Борисфен, который анты переиначили в Березань, а ромеи посвятили Святому Элевферию, скедия пошла в виду Гилеи, которую позже обзовут Кинбурнским полуостровом. Древние эллины чтили эти места, именно здесь шумела священная роща Гекаты. Весь полуостров зарос дубом, березой, ольхой, осиной, в Гилее паслись стада оленей и кабанов. Со времен Геродота предприимчивые ольвиополиты плавили здесь лучшее железо из наносов, принесенных рекой, и варили стекло. И что останется от Гилеи к векам будущим?..

С этими бодрыми мыслями Олег Сухов выплыл на просторы Русского моря, шумнокипящего Понта Эвксинского.

Глава 14, в которой Олег с Пончиком терпят небольшое кораблекрушение

Ветер свежел, скедии стало покачивать.

– Паруса долой! – полетела от корабля к кораблю команда.

Ветрила убрали мигом, кормщики напряглись, гребцы удерживали скедии от разворота бортом к волне.

А Олег опять вспомнил Елену. Тоскливое чувство утраты вернулось к нему, наполняло душу холодом и непокоем. Вроде он и не удаляется от нее, наоборот, все ближе и ближе, а вот поди ты... Эта великолепная красавица отдавалась ему, но никогда не будет его. Он был и останется для Елены грубым варваром, могучим северным героем, ненасытным в любви и в войне. Им никогда не быть вместе. Мелиссине, утонченной придворной даме, богатой и знатной, нужен совсем иной спутник. Да и кто говорит о женитьбе?! Он выбрал свой путь – присягнул великому князю и служит Гардам. И будет служить до последнего костра.

Сухов вздохнул – такова судьба всякого, кто вступает в борьбу и мечом добивается правды и богатства, почестей и славы. Тебе будет дано ощутить пьянящее чувство победы и торжество возмездия. Но ты лишишься простого человеческого счастья, у тебя не будет тихих вечеров наедине с любимой женщиной, ты не погордишься своим ребенком, не познаешь покоя и отдохновения в кругу семьи. Вместо этого холод и дождь, снег и ветер, пыль и жара, пот и кровь, грязь и боль. И все-таки... Неужто не упивался ты чувством одержанной победы? А когда восстанавливал попранную справедливость, разве не испытывал «глубокого удовлетворения»?

Олег поморщился, отгоняя коварные мыслишки, и глубоко вдохнул соленый, сырой воздух. Заметно похолодало, солнце спряталось за длинное серое облако, скрашивая розовым муаровую каемку. Приближался шторм.

Море стало сизо-зеленым, с длинными изгибами пены. Волны вздыбились и несли вскинутую воду туда же, куда летели облака – серые, серебристо-дымчатые, сизые, угольно-черные, пухлые и рваные в клочья. Тучи ворочались, мчались кувырком, клубились, растаскивались ветром на куски и снова лепились в кипящей целокупности.

Олег с тревогой прислушивался к скрипу дерева и звону туго натянутых снастей – ветерок, задувший с севера, поднимался с утра, поднимался, да и задул во все десять баллов. Буря к полудню набрала полную силу и больше уже не ослабевала в течение всего времени, пока скедии выносило в Русское море.

Что-либо противопоставить шторму было нельзя. Только держать лодью носом к волнам, к этим чудовищным, дымящимся водяной пылью стенам из серо-зеленой влаги. Пусть пенистые потоки перехлестывают через тебя, лишь бы не опрокинуло судно, не перетерло в страшной вихревой пучине.

Сухов отер лицо и взглянул на небо. Клочкастые тучи неслись с бешеной скоростью, их муаровое рванье подсвечивалось сполохами молний. Голая мачта описывала круги и восьмерки, потрескивала и постанывала натянутыми штагами.

На корме, отплевываясь и скалясь от натуги, удерживал рулевое весло Котян.

– Что-то ветрено сегодня! – проорал Пончик.

– Ага! – подхватил кормщик. – Видат, к дождю!

В это время скедия резко вскинула нос, и над кормой вздыбилась крутая водяная гора.

– Держись! – крикнул Олег.

Исполинская тягота воды, обрушившейся на полуют, наделала бед – неслышно лопнул штаг, унесясь черной змеей, и мачта с треском, резким, как выстрел, сломалась посередине. Вынырнув из пены, Сухов увидел очумелого Котяна, вцепившегося в рулевое весло, и только потом разглядел Пончика, барахтавшегося шагах в двадцати от борта, по шею в кипящем море. Недолго думая, Олег накинул на себя петлю фала, схватил спасательный бурдюк и прыгнул в шумящую пучину.

Природа будто взбесилась – визжащие ветра срывали с волн брызги и швыряли их, рассеивая в пыль. Волны налетали друг на друга, сталкивались, дробили свой накат, опадали, проваливались, кружась водоворотами, и снова вставали чередою, поднимая и обваливая грохочущие навесы вспененных гребней.

Олег доплыл до Пончика и натянул ему на голову спасательный мех, надутый «колбасой » и свернутый кольцом.

– Суй руки! – крикнул Сухов.

– Да я так...

– Суй, сказал!

Шурик просунул руку в круг, загреб и пропустил другую.

– Во! Поплыли!

Но нет, так просто изо всей этой свистопляски не вырваться, не пересилить чудовищную и равнодушную мощь моря! Фал вдруг резко натянулся и сразу ослаб, Пончика и Олега раздернуло, а продолговатое, мокро-блестящее тело скедии стало быстро удаляться.

Зло отфыркиваясь, Сухов распутал оборванный фал и сбросил его с себя. Пончик, поднятый на гребень, скатился как по горке.

– Вода холодная! – проорал он.

– Ничего! – крикнул Олег. – Не зима!

Водичка бодрила так, что глаза на лоб лезли.

– Понт какой-то беспонтовый! – провопил Пончик, отплевываясь. – Я видел, наши вроде заворачивают!

– Ты греби, греби давай!

«Сокол» опасно развернулся бортом к волне, его сильно накренило, но кормщик вырулил-таки, и корабль выровнялся, стал клевать воду носом, взметывая брызги.

– Вижу бревно! – донесся до слуха Олега крик Пончика.

– Это мачта! Хватайся!

Полупритопленный ствол с обмоткой из тугого каната здорово помог Сухову. Намокшая одежда стесняла движения и тянула вниз, а холод отбирал все силы.

Скедия неожиданно приблизилась, ее штевень стукнул по мачте, разворачивая ее. «Щас как шмякнет о борт!» – мелькнуло у Олега. Вслух он крикнул:

– Держись!

Мокрый, блестящий борт «Сокола» наехал дощатой стеной, и тут сверху протянулись крепкие руки друзей.

– Хватайся! – проревел Турберн.

Олег подпихнул Пончика, тот вцепился и полез наверх. Волна резко отнесла Олега от борта и бросила на него. Сухов извернулся, спружинив ногами. Схватился за планширь и вскарабкался на борт.

– Ну вот! – сипел Пончик, кутаясь в кошму. – Хоть искупался напоследок... А то как это – на море был и не поплавал!

– Ветер стихает! – громко сказал Ивор.

– А толку? – уныло сказал Боевой Клык, щупая огрызок сломавшейся мачты.

– С-справимся... – выдавил Олег.

К ночи ветер стих совершенно, воды улеглись, разгладились влажным зеркалом, но небо прояснело лишь к утру. Так что определиться по звездам, куда их занесло, не получилось. Работу навигатора исполнил Пончик – на восходе солнца он протер глаза и обнаружил землю по левому борту.

– Остров! – заголосил он.

Тут уж все пробудились. Зевая и расчесывая дыбом вставшие космы, Боевой Клык тут же сделал привязку к местности:

– Левка!

«...Есть в Эвксинском Понте против устьев Истра посвященный Ахиллу остров, называемый Левкой и имеющий в окружности двадцать стадий; он весь покрыт густым лесом и наполнен дикими и ручными животными; на нем находится храм Ахилла с его статуей». Так о Левке говорил Павсаний в своем «Описании Эллады». Весь античный мир знал Левку – остров был местом погребения Ахилла, здесь же якобы находился один из входов в преисподнюю. На нем никогда никто не жил, единственной постройкой на Левке был Ахиллесов храм, а единственными обитателями – жрецы этого храма, порою устраивавшие поминальные игры. К шестому веку жрецов извели христиане.

При северо-восточных ветрах остров был отрезан от мира: его западный и южный берега обрывисты, а в остальных местах якоря переставали держать дно.

– К берегу! – повеселел Инегельд.

Осторожно обойдя гряду рифов, скедия подошла к северному берегу острова и бросила якорь. Еще три скедии уже толклись у берега. На пляжах, занесенных водорослями, возжигались костры, а с моря подходил последний корабль флотилии.

– Слава богам, – бодро высказался Клык, – все живы! Так, расходимся и ищем дерево для мачты! Турберн, останься, надо планширь менять. Видал, как мачта долбанула?..

Тропинка вывела Олега на довольно широкую песчаную дорожку. С обеих сторон на нее напирали разросшиеся кусты – словно толпа встречающих, машущих флажками. За кустами поднимался молодой еще лес – прилизанные веретена кипарисов перемежались с платанами и лохматыми туями. Слабый ветерок задувал с юга, донося запах тимьяна, перебиваемый ароматом гниющих водорослей.

Как-то сразу кипарисы поредели, словно шторы раздернулись, и открылась широкая поляна. Олег остановился. Прямо перед ним, на мощном стилобате из крупных известняковых блоков, поднимая фронтон на стройных каннелюрованых колоннах, гордо высился храм Ахилла. Торжественный и строгий, открытый ветру, осиянный солнцем, периптер словно парил в лучезарном воздухе.

– Ух, ты! – раздался глас вездесущего Пончика. – А статуя там есть?

– Да виднеется что-то... – ответил Ивор, из-под руки оглядывавший храм.

– Давай глянем!

Олег отстал ото всех. Он хотел сначала обойти периптер – сделать круг по холодным плитам, то попадая в тень колонн, то выходя из нее, – и чтобы рукой касаться скульптурного фриза на стене, когда-то окрашенного в яркие синие, красные, коричневые тона.

Лишь обойдя храм вокруг, Олег миновал две колонны на входе в пронаос и окунулся в прохладную тень, как вчера в воду. Огромная статуя «быстроногого Ахиллеса» представилась ему во всей своей красе. В древности она была, по эллинскому обычаю, раскрашена как человеческое тело (там, где могучие члены героя не прикрывали латы, испещренные серебром), и Ахиллес выглядел как живой – замерли в энтазисе рельефные мышцы, грозно сошлись брови. Казалось, мощный воин завидел врага и выпрямился, готовый обнажить меч... Десница его, бугрящаяся силой, стискивала длиннотенное копье, ясень пелионский. Шуйца придерживала у ног щит, огромный и крепкий. Блестящий шлем с золотым коневласым гребнем венчал главу Пелида, уминая русые кудри. Странно, но следов от христианских кувалд почти не было, только пара глубоких щербин портила левую ногу статуи.

Погладив гладкий мрамор там, где облез крашеный воск, Олег удалился. Неугомонные эллины добрались до этого, не шибко ласкового острова, до Ольвии, и положили край Ойкумене, севернее которого лишь орды варваров кочевали, вставали темные леса и бурлили глубокие реки. Там не было дорог, терм, библиотек, там люди строили себе землянки, мало отличимые от звериных нор, там мрак ночной могли осветить лишь редкие костры охотников, а зимой ложились глубокие снега, погружая природу в оцепенение на долгие полгода. Однако именно оттуда вышли скедии. Именно там начинает свой разворот могучая сила, зачиная великую Русь.

– Олег, ты идешь? – провопил Пончик за стенами храма.

– Иду...

Умельцы со скедии «Сокол» уже сыскали подходящего размера кипарис, обкорнали его и тулили на место сломанной мачты. Турберн, ворча, достал из заначки кожаные канаты – их вырезали из толстенной шкуры моржа непрерывной спиралью, от загривка к хвосту. «Моржовыми» снастями укрепили новую мачту, растянув ее штагами и вантами, и к вечеру подняли парус.

На ночь глядя скедии отплыли от острова, ловя попутный ветер.

Всю дорогу до ромейских берегов Инегельд подозрительно прислушивался и приглядывался к новой мачте, но дерево вело себя стойко, не гнулось, не трещало, не поддавалось ветру. И светлый князь понемногу успокоился.

Скедии шли напрямую к югу, забирая чуток к востоку, чтобы поточнее выйти к Босфору. Ночью шли по звездам, днем справлялись по «солнечной доске», вычисляя, какую долготу одолели.

И вот затемнела земля на горизонте, всхолмилась зубчатой полоскою.

Скедии совсем немного прошли на восток, и им открылся Босфор. Берега казались безлюдными, один лишь маяк виднелся на высоком холме – шестигранная призма из кирпича с опаленным верхом. Зато все вокруг радовало глаз буйством красок – склоны пышно зеленели, скатываясь к голубым водам, а надо всем опрокинут был лазурный свод небес.

– Лепота! – благодушно проворчал Клык, щурясь на солнце. – Лепота!

Ощутимое течение подхватило скедии и втащило в Босфор, а недолгое время спустя варяги вышли к стенам Миклагарда-Константинополя, «отца городов» и «ока вселенной».

За рамкой мощных стен и башен террасами поднимались дома его, дворцы и церкви, сверкая белым мрамором, отсвечивая красной черепицей с семи холмов Босфорского мыса, утопая в зелени садов и кипарисовых рощ. И все, что удавалось рассмотреть с палуб кораблей, было велико и обильно. А точкой наивысшего подъема, неким средоточием кудес и диковин, Олегу представился купол храма Святой Софии. Он казался огромным даже на расстоянии, но не подавлял – парил над садами и парками, над Священными палатами императорского дворца, над галереями Ипподрома, надо всем великолепным Городом.

– Лепота... – прошептал Сухов.

Черный дромон, взблескивая двумя рядами весел, приблизился к скедиям, скользя по индиговым разливам волн, и уже не отставал, сопровождая «вероятного противника», пока варяги не свернули в удобнейший залив Суд – еще одно название Золотому Рогу.

Справа глыбились башни Галаты и Перы, слева тянулась старая линия обороны – стена Юстиниана, часто утыканная мощными вежами. Весь берег у ее подножия был застроен амбарами и складами, на верфях топырились костяки недостроенных судов, кузницы гремели и звенели, проковывая горячие железа, над коптильнями вился сизый дымок. Сохли, трепыхаясь на ветру, рыбачьи сети. У гранитных причалов покачивались грузовые двухмачтовые хеландии и крутобокие селандеры, несуразные фризские когги и распластанные галеи. В порту поднимала шум толпа отъезжающих и провожающих, купцов и капитанов-навклиров. Шастали юркие коммеркиарии, высматривая, со всех ли взято мыто. Важно шествовали особы духовного звания. Тяжело печатали шаг стражи порядка. Скрипели и визжали на все лады подъемные краны-полиспасты, вынимая из трюмов кипы мешков и перенося их на сухое место.

Мычали волы, кричали верблюды, ржали кони, но все шумы покрывал сдержанный гул огромного города, перехлестывавший через стену Юстиниана.

Скедии проследовали по всему Золотому Рогу, доплыв до моста Каллиника, что напротив башни Анемы и Деревянных ворот. Здесь воспрепятствовать штурму извне могла лишь стена Ираклия. Она хоть и была укреплена двумя десятками массивных башен, но имелась в единственном числе, не то что тройная линия Феодосия! И все равно, для того чтобы назвать стену Ираклия слабым местом обороны Константинополя, надо было обладать большим излишком самомнения.

За стеною красовался круглый Влахернский дворец, а подалее высился Семибашенный замок, своего рода цитадель, что-то наподобие будущей парижской Бастилии.

«Сокол» с остальными кораблями варягов прошел в самый конец Золотого Рога, в тихую гавань, принадлежавшую монастырю Мамантис Августа, названного так в честь великомученика Маманда. Монастырь располагался в уютном предместье, среди садов и виноградников. Именно здесь полагалось пребывать русским купцам и послам. Надо сказать, русы любили сей дворец и ласково называли свое обиталище «Святой Мамой».

На причале варягов-варангов уже поджидали босоногие оборванцы-поденщики, зовомые мистиями, а за ними важничали надутые чиновники, лигитарии и коммеркиарии.

Брошенные со скедий швартовы были моментально приняты мистиями, за что Турберн одарил их медяками, а с коммеркиариями пришлось рассчитываться серебряными милиарисиями[55]. Приняв серебро, коммеркиарий выдал варягам целый пучок свинцовых печатей – своеобразных квитанций в уплату за право причаливания, за право разгрузки, за использование казенной пристани, за использование императорских складов для хранения корабельных снастей, за право стоянки на рейде...

– Удивляюсь я с них, – сердито ворчал Боевой Клык. – И как это они не додумались еще плату брать за право ношения бород!

– Или за право глубоко дышать! – подхватил Железнобокий.

– Если дышишь через раз, – вставил Олег, – тебе сразу скидка...

Варяги захохотали, проталкиваясь к портикам «Святой Мамы».

На ступенях у входа в резиденцию их встречал надменный магистр – весь в белом, с украшенной перевязью-баптидионом на оба плеча. Это был мужчина лет тридцати, довольно высокий для ромея, с бледным лицом, оттененным черной ухоженной бородкой. Его тонкий хрящеватый нос портили широковатые ноздри, а густые брови, почти сросшиеся на переносице, гасили блеск черных глаз, то ли злых, то ли просто суровых. Впалые щеки придавали магистру видимость аскета, борца за веру, но тщательно причесанные и напомаженные волосы исправляли обманчивое впечатление.

Он любезно поприветствовал варягов на ломаном русском и осведомился о цели их прибытия.

Инегельд приосанился, и пробасил:

– Я и мои люди желаем послужить базилевсу ромеев!

Магистр оглядел строй русских воинов – один к одному! – поклонился в ответ и сказал:

– Мы будем рады принять на службу храбрых варангов. Меня зовут Евсевий Вотаниат, пока будете подчиняться мне, так же как я подчиняюсь великому логофету[56]. Сегодня переночуете здесь, а с завтрашнего дня вы будете размещены в Доме Варвара – это в регеоне Аркадианы, рядом с форумом Аркадия, и перейдете под командование этериарха... Условимся об оплате ваших трудов... По истечении года ваш предводитель получит десять литр золота, полусотники – шесть литр, воины – по три литры...

– Согласные мы, – небрежно молвил Боевой Клык. – А делать что?

– Для начала мы должны убедиться в вашей верности Наивеличайшему, – вкрадчиво сказал магистр. – Поэтому первые дни будете нести охранение снаружи – у входа во дворец, у выходов в парк, на Ипподром, во храм. Если же твои люди, варанг, будут смирны, если мы не заметим их в пьянстве и буйностях, то вам доверят охрану опочивальни базилевса, личных покоев императрицы, дворца великого логофета и Золотой палаты. Вам также будет вменено в обязанность сопровождать повсюду Его Величество во время всех его выездов за пределы Священных палат. И хочу сразу предупредить, варанг, – голос Вотаниата стал жестким, а взгляд – колючим. – У нас не любят вражеских соглядатаев!

Инегельд и глазом не моргнул, обиженно соврав:

– Мы сюда не на разведку плыли, а только деньжат подзаработать на службе базилевсу!

– Я просто хочу предупредить, – тонко улыбнулся магистр и принялся смаковать: – Если кто попадется на подглядывании и подслушивании, то такому человеку сперва выкалывают глаза, потом отрезают уши, отрубают руки, а после этих неприятных процедур его прилюдно сжигают в чреве медного быка!

– Приятного мало, – равнодушно согласился Клык.

– Надеюсь, вы все поняли и мы сошлись в цене?

– Мы послужим, – утвердительно склонил косматую голову Инегельд.

– Тогда завтра с утра будьте готовы – вас отведут во дворец.

– Да хоть щас... – буркнул Клык.

Варяги разошлись по монастырю-резиденции, занимая свободные помещения, кидая по углам нехитрый скарб, бережно укладывая щиты, оружие и брони.

Олег выбрал маленькую комнатку, единственное окно которой глядело со второго этажа на Золотой Рог, и решил обосноваться тут. Пончик приволок свои душистые снадобья туда же.

– Как в общаге! – жизнерадостно сказал он, пихая под кровать короб с Каваном – хорт спал, повизгивая во сне и дрыгая лапой – догонял кого-то. Разложив туеса с зельями и чистыми холстинами, Шурик сел на прочный лежак с ременной сеткой и попрыгал. – А ничего так... Мягко. Слышь, Олег...

– Мм? – отозвался Сухов, раздумывавший о близости регеона Арториан.

– Надо что-то делать с Кириллом.

– А что с ним делать? – удивился Олег.

– Да он все еще здесь толчется! Идти боится домой. Представляешь? – Пончик похоже передразнил ромея: – «А вдруг Мария жамужем? »

– Вот балбесина! Пошли.

– Ага!

Вдвоем они спустились вниз, в круглый общий зал с кольцевой колоннадой у стен, и сразу наткнулись на Кирилла.

– Ты еще здесь? – напустился на него Олег.

– Здешш... – понурился ромей.

– Так, ладно. Где твой дом? Далеко отсюда?

– Да нет, рядом... На улице Паммакаристи.

– Пошли! – решительно сказал Сухов.

– Куда? – испугался Кирилл.

– К тебе в гости!

– А...

– Бэ! Веди давай!

И ромей послушно повел – мимо стен монастыря, мимо маленького садика, украшенного старинной колонной с коринфской капителью, мимо приземистых складов, вросших в землю, мимо ротонды, исписанной каракулями на вечную тему «А + В = Л», прямо к маленькому, бедному домику. На белом заборе из ракушечника была нарисована спираль и большая буква «ипсилон», а по обе стороны от калитки росли одинокий кипарис и древняя олива, способная давать лишь тень.

– Ждешш! – измолвил Кирилл, задыхаясь, и указал на калитку в заборе. Сбоку от входа из стены торчал бронзовый держак для факела.

– Ну так стучи! – нетерпеливо сказал Олег.

– Боюшш! – отчаянно проговорил Кирилл. – Четыре года! Вдруг она жамужем?!

– Стучи, – спокойно приказал Олег, – и узнаешь. Выбрал свободу? Тогда и правды держись! Все лучше, чем мучиться незнанием. Стучи!

Кирилл робко постучал. Потом посильнее забрякал. Глухо заскрипела дверь, и женский голос, высокий и тонкий, спросил с испугом:

– Кто там?

– Это я... – едва промолвил Кирилл, закашлялся и сказал глухо: – Я это, Мария... Мария!

За калиткой охнули, что-то упало и покатилось с дребезгом. Загремел засов, и калитка распахнулась. На пороге остановилась маленькая, худенькая женщина. Неуверенно шагнула, еще не веря, но более всего желая уверовать.

– Кирилл... – застонала она.

– Я это... – бестолково бормотал Кирилл, то ли вздыхая, то ли всхлипывая. – Я...

Женские глаза блестели слезами и ничего не видели, но руки гладили родное лицо и узнавали. Разлученные обнялись. Они крепко, до судорог, цеплялись друг за друга, словно боясь, что их растащат. Мария плакала тихонько, Кирилл сопел и морщился от жгучей влаги, стекавшей по щекам. Двое никого не замечали, и никто им не был нужен.

– Ну, мы пошли... – деликатно пробормотал Олег.

Ромей оглянулся на Сухова – выглядел он так, словно его разбудили, не дав досмотреть хороший сон.

– Мария, – сказал Кирилл, – это дружья. Это они меня шпасли...

– Входите, входите! – засуетилась Мария, одной рукой вводя Кирилла, а другой маня Олега и Пончика.

Пропустив хозяина и гостей в крохотный дворик, она затворила калитку и пригласила всех в дом. Олег прошел вестибулом-прихожкой в комнату четыре шага на шесть и остановился. Маленькое оконце почти не пропускало света, зато, наверное, помогало хранить тепло очага.

– Как же ты... одна... – донесся до него счастливый и малость обеспокоенный голос Кирилла.

– А я не одна! – залилась тихим смехом Мария. – Ты же ничего-ничего не знаешь, бедненький мой! – и позвала: – Богорис! Проснись, Богорис!

Ясный детский голос спросил из тесной спаленки:

– Узе встава-ать?.. – В голосе читалось глубокое разочарование и пламенная надежда.

– Нет, родненький! Это твой папа пришел! Папа! Понимаешь?! Он вернулся!

Секундная тишина в спальне сменилась мгновенным шорохом откинутого одеяла и частым шлепаньем босых ног. Мария зажгла масляную лампу – руки ее дрожали – и в мерцающем свете на пороге показался херувимчик, каким его изображают на иконах – кудрявенький, пухленький, глазастенький, а личико... Если Кириллову душу и омрачали тени сомнений, то, стоило хоть раз посмотреть на маленького Богориса, чтобы понять: он – отец ребенка. Копия – папа!

– Шынок...

Кирилл стал на колени, чтобы быть вровень с ребенком, и тот недоверчиво, но надеясь, с боязнью, но радуясь, бросился отцу на шею и положил ему голову на плечо. Вряд ли дитя сознавало родство, но все вокруг так улыбались, а мама просто цвела, что Богорис послушно дал себя обнять и сам облапил большого доброго человека, который смешно шепелявил, совсем как соседская Ксенька...

Олег подергал Пончика за рукав, и они бесшумно покинули дом – не стоило мешать счастью двоих, каждый из которых неожиданно обрел третьего. Впрочем, Кирилл вернул в свою жизнь сразу двоих – и жену, которую любил, и сына, о рождении коего даже не догадывался.

Сухов на цыпочках вышел на улицу, а Пончик аккуратно прикрыл калитку. Лицо у Шуры было расстроенным.

– Чару вспомнил? – хмуро спросил Олег.

Пончик длинно и тоскливо вздохнул.

– Б...ское время! – выразился Сухов, и Пончев с ним согласился.

Глава 15, в которой над Олегом совершают таинство, а после бросают в тюрьму

Рано утром, когда солнце едва показалось за волнистой линией холмов на том берегу Босфора, щетинистой от кипарисов, трубач Стемид сыграл «подъем».

Олег потянулся как следует, покряхтел, позевал и стал одеваться.

Встрепанный Пончик сел и пробормотал спросонья:

– Князь велел приодеться в лучшее...

– Типа, «знай наших!»? Ух и вырядимся... Где тут моя парадная форма?..

Олег порылся в кожаной сумке и достал оттуда портки из мягкого льна, заменители «семейных» трусов. Надел, подвязал шнурком-гашником. Сверху – шелковую рубаху, кожаные штаны с расшитыми лампасами. Обмотал ступни «дембельскими» портянками из рытого бархату, обул мягкие юфтевые сапоги. Подпоясался, сунул в ножны акуфий – длинный и тонкий меч, похожий на клюв цапли. Такой клинок хорошо пробивал кольчужные доспехи.

– Плащи будем надевать? – поинтересовался Пончик.

– Давай... Для пущей важности!

Сухов накинул на плечи плащ-кису голубого «мушкетерского» цвета и застегнул его на плече золотой запоной. Готов к труду и обороне.

– Тебе бы еще шляпу с перьями, – сказал Пончик, – и вылитый Атос!

– Сейчас ты у меня договоришься... Пошли?

– Пошли! Сидеть, Каван!

В трапезной монастыря уже сидела половина гриди, уминая яства, поданные к аристону, первой трапезе дня. Остальное воинство решило как следует «прибарахлиться».

Олег не был голоден, но горсть фиников слопал.

Нервное возбуждение не покидало его – Елена была совсем рядом, очень близко от него. Он томился, ждал и надеялся, подгоняя неспешный ход времени.

– Будь спокоен, Ивор, – гулко раскатился голос Малютки Свена, – все девки – наши!

Сухов оглянулся на входящих. Пожиратель Смерти оделся скромно, без спецэффектов, разве что куртка его поражала обилием бисера и мелкого речного жемчуга, нашитого узорами в «зверином стиле». Зато Свен сиял и переливался – красные сапоги с желтыми нашивками, темно-изумрудные шаровары с напуском, огненно-алая рубаха и плащ сочного мандаринового колеру. Даже ножны, и те были из зеленого сафьяна с накладками из серебра, изображавшими звезды и луну.

– Ну, как я вам? – гордо осведомился Малютка Свен.

– Ты у нас самый яркий сегодня, – серьезно сказал Олег. – Пойдешь впереди, как знамя.

– А то!

Проводить варягов до места службы было поручено этериарху Елпидифору, огромному македонцу с голубыми младенческими глазами. Этериарх тоже разоделся в пух и прах. Он был в длинной красной рубахе-скарамангии, подпоясанной золотым ремнем, в наброшенном на плечи черном плаще-хламиде с вышитым на левом поле золотым орлом и украшенном серебряными бубенцами. Увесистая цепь из драгметаллов на шее и черная обувь с золотым шитьем довершали его одеяние, которому Малютка Свен сразу стал люто завидовать.

– Ну, здравы будьте, – поздоровался Елпидифор хриплым басом. – Десять лет подряд я набираю варангов, так что было время выучить вашу речь. Я – этериарх, то бишь командир этерии. Есть этерия великая, в ней служат мои соотечественники-македонцы. Есть этерия малая, для хазар, пачанакитов и арабов-христиан. А вы все будете в этерии средней, которая из наемников состоит, то бишь из варангов, ибо кого попало базилевс не нанимает... Уяснили?

– Да уж, поняли кой-чего, – проворчал князь Инегельд.

– Тогда собирайте свои манатки, и я проведу вас.

– Во дворец к базилевсу? – загорелся Малютка Свен.

– Сначала в Дом Варвара, а потом во дворец.

– Все собраны? – зычно вопросил Боевой Клык.

– Все! – хором ответила гридь.

– Тогда пошли!

И гридь зашагала за развалисто шествующим этериархом.

На перекрестке варягам встретилась погребальная процессия – несметная толпа слуг и рабов с масляными светильниками и зажженными свечами в руках заполонила всю улицу, шагая за гробом какого-то сановника. Попы молились, хор певцов возносил псалмы, а родные и близкие усопшего причитали, стенали, по-всякому выражая горе, хотя искренние слезы лила лишь одна пожилая женщина. Видимо, мать.

У моста Каллиника случилась заминка – муниципальные стражники требовали плату. Недовольно морщась, этериарх передал мзду и повел варягов к городским воротам. Причем ближайшие из них он миновал, видимо следуя данным ему указаниям – провести варангов по центральной улице Константинополя, дабы устрашить и унизить диких варваров богатством и блеском столицы империи.

Олег с уважением оглядел западную линию обороны города – стену Феодосия. От Мраморного моря до Золотого Рога тянулся обложенный камнем ров шириной в пятьдесят локтей, полный воды. За ним поднималась зубчатая стена из отличного кирпича. За первою стеной вздымался второй ряд стен и башен высотой с пятиэтажный дом. А дальше вставала третья стена с башнями вдвое выше второй.

– Да-а... – задумчиво протянул Инегельд. – Возьми такую, попробуй... Твердыня!

Вопреки ожиданиям Сухова, этериарх не повел варягов к парадным воротам – идти до них было далеко, а направил стопы к тем, что поближе, – Малым золотым, предназначенным для простолюдинов.

Стража приветствовала Елпидифора, одновременно разглядывая пополнение средней этерии. Взгляды были хмурые (наемникам с севера хорошо платили), но и опасливые – часовые сравнивали свои силы с возможностями чужаков и скрепя сердце отдавали первенство варангам.

Войдя под широкий, сводчатый портал, варанги по очереди миновали все три стены, с севера обошли Пентапиргий – Семибашенный замок – и выбрались на роскошную Месу – Среднюю, главную улицу Константинополя. По обе стороны улицы тянулись колоннады портиков, защищавших прохожих от дождя и солнца. Колонны были толстые и тонкие, круглые, квадратные и граненые, из мрамора всех цветов и оттенков – черного хиосского, белейшего каррарского, желтоватого нумидийского, розового, зеленого, золотистого, красного с прожилками...

Олег шел и наслаждался – самим ощущением города, большого застроенного пространства, где по мощеным улицам бродят тысячные толпы, а глазу есть на что посмотреть со вкусом.

– Наконец-то я в настоящем городе, – вздохнул Пончик. – Тебе хорошо, а я все пять лет ничего не видел, кроме избушек и леса. Чуть не подхватил идиотизм деревенской жизни!

Варанги шагали мимо громадной мраморной цистерны Аспара, куда можно было влить целое озеро воды, мимо величественных храмов с белыми куполами, мимо розовых дворцов под крышами из позолоченной бронзы, мимо кипарисовых рощ, выше которых вздымались в два яруса аркады водопровода Валента, и очутились возле старой стены Константина, перегораживавшей город поперек.

Тут этериарх круто свернул и зашагал вправо, держась мощной кладки.

– Сначала я проведу вас к Дому Варвара, – объяснил Елпидифор, – покажу, где станете на постой... Кстати! – сказал он, оживляясь. – Здесь, рядом, обитают блудницы. Целая улица заселена женщинами, искушенными во грехе! Когда у вас заведутся монеты, приходите сюда и получите любую утеху, на выбор. Мой совет – будьте разборчивей, ибо девки бывают разные. Есть педаны, эти самые дешевые. Узнать их легко, они сами будут к вам приставать на улице. Бывают квазиллярии – это бедные служанки, живущие неподалеку и готовые продать себя за пару медных фоллов. Попадаются еще копы, девицы из винных лавок, споят любого... Перегрины – это иностранки, пламенные сарацинки или пришелицы из запонтийских степей. Сальтатрисы и фидицины обслужат мужчину по высшему разряду, одновременно играя на флейте и отплясывая страстный танец...

– Не-е... – выразился Малютка Свен, качая головой. – Зачем мне ее флейта? У меня и своя есть...

Варанги гулко расхохотались, и Турберн спросил заинтересованно:

– А еще кто тут водится?

– Еще? Люпинарии водятся, то бишь «волчицы», – охотно ответил Елпидифор. – Они занимают комнаты во вполне приличных домах. Заходишь туда и стучишься. Если на дверях висит табличка «оккупато», значит, занято, ищи ту «волчицу», которая свободна. Да тут даже саги селятся, безобразные старухи из бывших проституток. Они продают любовные зелья, делают привороты... Да и сводни они известные. А вот те красивые дома принадлежат фамозам – куртизанкам высшего сорта, но вам туда дороги нет.

– Это еще почему? – обиженно спросил Малютка Свен.

– Фамоза не примет иностранца без должной рекомендации, к тому же услуги у нее страшно дороги. Рядовой варанг будет получать на службе у базилевса примерно восемнадцать номисм в месяц, а фамоза за одну ночь берет сто золотых монет!

– На фиг нужна такая... – проворчал впечатленный Свен.

– Вот именно, – поддержал его Елпидифор. – Но сразу за домами фамоз проживают деликаты, прекрасные девушки, берущие куда меньше фамоз. Зато куда более свежие и искусные в любовных делах. О, смотрите!

В окне дома напротив показалась молодая женщина со светлыми волосами, уложенными в высокую прическу. Она улыбалась и, словно от нечего делать, помахивала миртовой веточкой – знаком Афродиты.

– Зазывает... – вздохнул Елпидифор и заторопил гридней: – Пошли, пошли!

Варягов, приученных грести всю ночь, если надо, или бежать по лесу с вечера до утра, прогулка по городу не утомила, и вскоре они вышли на обширную прямоугольную площадь – форум Аркадия. Посередине форума возвышалась огромная колонна-башня, обвитая по спирали лентой мраморного барельефа, прославляющего подвиги Аркадия, которому отец его, Феодосий, выделил Восточную Римскую империю. Позолоченная статуя императора Аркадия торчала на верхушке колонны.

– Тут тоже Меса, – объявил Елпидифор. – Эта ее ветвь тянется от Золотых ворот и Студийского монастыря, а та, по которой мы шли, вела к церкви Апостолов. На форуме Тавра они сольются...

Варанги шли и дивились – поперек мостовой были расстелены ковры всех расцветок, и по ним шагали лошади, верблюды, ослы.

– Дураки какие-то, – недоумевал Свен. – Они же их запачкают!

– Зато сделают мягче, – сказал бывалый Турберн.

Рытый бархат, блистающие шелка, златотканая парча, узорчатая шерсть лежали тюками и кипами прямо на земле у дверей полутемных лавок, скрытых в тени портиков. Гридни шагали мимо столов менял, заваленных грудами золотых и серебряных монет, ловили «зайчики», пущенные ожерельями из окон мастерских ювелиров-аргиропратов, заинтересованно осматривали изделия оружейников – мечи, щиты, шлемы, разукрашенные чернью, золотой и серебряной насечкой.

– Пришли! – сказал Елпидифор, указывая на большой дом с колоннами и тонкими башенками по углам, стоявший в глубине двора, засаженного кипарисами.

– Это и есть Дом Варвара? – уточнил Олег.

– Он! – утвердительно кивнул этериарх.

– Недурно у вас варвары устроились...

Пройдя в дом, вернее будет сказать – во дворец, Елпидифор скомандовал:

– Брони, щиты, оружие оставляйте здесь.

– А не сопрут? – подозрительно спросил Ивор.

– Пока вас тут нет, охрану Дома несут мои люди, – успокоил его этериарх. – А если что и пропадет, то вам вернут стоимость потери в десятикратном размере.

– А, ну тогда пускай тащат, – удовлетворился Свен.

– С собой можете взять мечи, с остальным оружием будете являться только для охраны Палатия.

– Палатий – это дворец базилевса? – уточнил Инегельд, чувствующий себя не в своей тарелке.

– Именно. Готовы? Пойдемте!

Не присев даже, не осмотрев покои, где им предстояло стоять на постое, варяги двинулись дальше – осматривать достопримечательности и делать зарубки на память.

Отряд варягов пересек окруженную колоннадой прямоугольную площадь Тавра, в центре которой стояла громадная статуя быка, откованная из меди. Объемистое тулово было пусто внутри, а в правом боку имелось широкое и длинное отверстие, закрытое искусно подогнанной крышкой, повторяющей изгибы и бугры чудовищных мышц. Издали щель этого люка была незаметна, да и выступы тяжелых петель не бросались в глаза.

– Вот в этом молохе и казнят шпионов, – жестом гида протянул руку Елпидифор, указывая на медное изваяние. – Разводят под ним огонь, раздувают его кузнечными мехами, а когда медь раскалится как следует, преступника швыряют внутрь и длинными крюками запирают крышку. Утром после казни копоть на медном брюхе счищают, а изжаренные останки бросают псам...

– Мы прониклись, – сказал Олег.

И отряд двинулся дальше. С непривычки Сухов утомился – не физически, морально. После однообразия леса, степи и моря слишком много навалилось всяких чудес, чтобы голова могла их вместить. И он уже не обращал особого внимания на архитектурные излишества Филадельфии и Аргиропратия, лишь на форуме Константина встрепенулся – где-то неподалеку проживала Елена...

И вот варяги вышли на площадь Августеон. Олег остановился и поднял голову, умещая в поле зрения колоссальный храм Святой Софии.

Снаружи храм казался странным и неуклюжим нагромождением форм округлых и коробчатых, вознесенных торовидно и увенчанных плоским куполом.

Прямо на улице отливали свечи свечники, не обращая внимания на запреты градоначальника-эпарха, а за высокой оградой прятался прямоугольный мощеный двор храма, где раскрывался бассейн, вырезанный из зеленоватой яшмы, вокруг которого хороводили полуголые юродивые, грязные до безобразия, и попрошайки-нищие.

Девять бронзовых дверей вели со двора в самый большой зал на земле, но варягу-язычнику вход туда был закрыт.

Олег поджал губы и осмотрелся. Справа от него расположился Ипподром, над крытой галереей, окружавшей его, возвышалась кафизма – императорская ложа. Над нею замерла четверка коней, неукротимый бег которых запечатлел в бронзе великий Лисипп. Слева, на возвышенности, строго серело здание Сената, спуская к площади ступени длинной лестницы и поднимая строй желобчатых колонн.

– Олег! – послышался голос Пончика. – Догоняй!

Сухов встряхнулся и убыстрил шаги, небрежно огибая суетливых прохожих.

Священные палаты отгородились от города высокой стеной, выходя на форум Августеон мраморным вестибюлем Халкой, куда вели тяжелые кованые ворота с медной иконой Христа Спасителя, потемневшей от времени.

Пончик подобрался к Олегу и прошептал:

– Если бунтовщиков не остановит икона, то помогут ворота!

– Угу...

Бронзовый вызолоченный купол вестибюля поддерживался четырьмя арками, своды переливались яркими мозаиками, пол был выложен дорогими сортами мрамора, а в его центре выделялась вмурованная плита из порфира, на которую имел право становиться один лишь государь.

Заведя варягов за ворота, Елпидифор торжественно сказал:

– Это Главные ворота дворца. Есть еще ворота Святого Стефана, ворота Гормизды – южный вход на дворцовую территорию, и Водные ворота – с запада, на берегу Пропонтиса. И еще один выход – на Ипподром, но туда вы попадете не сразу... Следуйте за мной!

Этериарх повернулся и вышел в купольный зал с полом из фиолетового и желтого мрамора. Панели стен тоже были выложены цветным камнем, а под куполом помещались мозаичные картины, изображающие Юстиниана и базилиссу Феодору, пухлощеких царедворцев и полководца Велизария, любовника базилиссы.

Двухстворчатая бронзовая дверь открылась прямо на зеленую лужайку со статуями, искусно подрезанными деревьями, цветниками и фонтанами. Неподалеку громоздилось внушительное строение, крытое бронзовой черепицей, сверкавшей на солнце. К зданию вели широкие мраморные ступени, на которых застыли гвардейцы-экскувиты в белых туниках и золотых шлемах с красными перьями. На их позолоченных щитах сплетались буквы, складываясь в заветное сочетание: «Иисус Христос».

– Ого! – восторженно воскликнул Малютка Свен. – Какой себе дворец отгрохал ваш базилевс!

Елпидифор снисходительно усмехнулся.

– Это не дворец, – сказал он, – это всего лишь казарма для почетной стражи.

– Понял? – добавил Олег, чтобы сбить спесь с ромея. – Эти петухи – для почета, а мы – для стражи.

Этериарх насупился и сделал жест рукой – топайте, мол, а то разговорились не по делу...

Варяги потопали по крытой галерее, пока не дошли до трех дверей, выложенных слоновой костью. Двери вели в первый тронный зал. Пол зала перед золотым троном был устлан драгоценными коврами.

– Здесь во дни больших праздников, – объяснил этериарх с придыханием, – базилевс принимает поздравления...

– И для этого – целый зал?! – изумился Инегельд.

– Да! – ответил Елпидифор, не скрывая торжества.

Когда этериарх провел гридней в Золотую палату, Олег совершенно отупел от впечатлений. Дворец никак не мог кончиться. Пятнадцать внутренних дворов, десять галерей, две термы, три трапезные, четыре церкви, десяток роскошных покоев, парки, склады, гавань, висячие и подземные переходы – все это был один Палатий, город в городе, где жили и служили десять тысяч человек – конюшие, телохранители, кухари, стражники, священники, прислужники и сановники всех мастей. Прошения принимали референдарии, письмами ведали нотарии, хартуларии отмечали повышение по службе придворных чинов...

Купол Золотой палаты опирался на восемь полукуполов, венчавших восемь ниш, расходившихся во все стороны подобно лепесткам цветка. Двери у этого зала были отлиты из серебра, а мозаики блестели на золотом фоне.

Этериарх отпахнул массивную завесу из золотой парчи, вышитую черными орлами в зеленых кругах, в симметричном порядке перемежающихся с красными крестами, и показал варягам золотой трон базилевса.

Перед троном «росло» золоченое дерево, ветви его кишели золотыми птицами, а по обе стороны от трона возлежали позолоченные львы в натуральную величину.

– Когда на троне восседает Его Величество, – негромко проговорил Елпидифор, – эти птицы поют на все лады, а львы рычат...

– Мм?.. – утомленно промычал Инегельд, тупо уставившись перед собой.

– Завтра вы заступите на охрану всех четырех входов во дворец, – строго сказал этериарх. – Кто будет сторожить ночью, а кто днем, решите сами. Теперь пусть каждый возьмет по пропуску, без предъявления сего вас сюда не пропустят.

Елпидифор раздал варягам печати из красного воска с оттиском павлина и проводил их коротким путем до ворот Халки.

– Свободны! – бросил он и запер вход на засов.

Варяги сразу оживились, стали разбиваться на группы по интересам – кто намылился в хорошую таверну, кто в квартал Зевгмы, где тоже хватало «жриц любви», а любители попариться собрались в знаменитые бани, выстроенные еще Севером Септимием, но почему-то прозванных термами Зевксиппа.

Олег, чувствуя волнение, помахал рукой своим, и тут его остановил голос Пончика:

– Ты куда?

– Дела! – загадочно ответил Сухов.

– Какие? – не отставал Шурик.

– Личные.

– А-а... Ля фам?

– Цыц! – весело цыкнул на лекаря Олег и бодро зашагал по Месе к форуму Константина. Там он свернул направо и довольно быстро нашел церковь Святого Сампсона. Покрутился и набрел на кованую решетку запущенного парка.

Он двинулся вдоль нее, а ему навстречу шаркала постолами седая старушенция в латаной хламиде. Сгорбившись, она качала головой, от чего седые космы мотались из стороны в сторону, и вела за собой на веревочке маленького серого ослика, везущего немудреную поклажу – две облупленные амфоры с водою.

Олег поднапрягся, припоминая ромейскую грамматику, и старательно выговорил:

– Бабушка, подскажи, где тут находится дом Елены Мелиссины?

Бабушка глянула на Олега исподлобья, не разгибая спины, и вытянула руку к решетке, ограждающей парк:

– Вот забор, – прошамкала она, – а вон дом.

– Спасибо!

– Ступай себе с богом...

Олег прибавил шагу. Недаром ему понравилась эта ограда, и малость одичавший парк!

Свернув за угол, он притормозил. Шагах в тридцати от него ограду раздвигали высокие мраморные столбы, удерживавшие решетчатые створки ворот. По одну сторону от них стоял полноватый седой мужчина, в котором Олег с радостью узнал Игнатия Фоку, а по другую топтался магистр Евсевий Вотаниат. Магистр горячился, упрашивал Игнатия, морщился досадливо, но верный спутник Елены лишь пожимал плечами и что-то бубнил равнодушным голосом.

Скривив лицо в негодующей гримасе, Евсевий сказал что-то резкое, сопровождая глаголание непристойным жестом, и зашагал прочь, Олегу навстречу.

Находясь в гневе, магистр мало что замечал. Он бормотал под нос неясные угрозы и чуть ли не шипел от бессильной злобы. Бросив недовольный взгляд на Сухова, он криво усмехнулся и процедил:

– А-а, варанг...

И стремительно удалился, шелестя тяжелыми одеждами.

– А-а, магистр... – сказал Олег вдогон, но Евсевий не расслышал, всецело погруженный в переживания.

Сухов приблизился к воротам и негромко позвал, чувствуя замирание и прочие прелести близящейся встречи:

– Игнатий!

Фока удивленно посмотрел на него и залучился в радостной улыбке узнавания:

– О, варанг!

Он быстренько отворил узорчатую калитку, и пропустил Сухова во двор. Самому особняку было никак не меньше нескольких веков. Выстроенный в типичном римском стиле, дом замыкал в себе обширные атриум и перистиль, и выходил в парк открытой галереей-виридариумом.

– Елена дома? – спросил Полутролль.

– Дома, дома! От одного магистра прячется, устала она от него... А тот настырный такой... Проходи, проходи! А ты здорово по-нашему говоришь, чисто.

– Да куда там... Пары слов связать не могу. У ромея уроки брал, а у того половины зубов нету, шепелявит страшно, так что с произношением у меня проблемы...

Разговорившись от волнения, он ускорил шаг, взошел-взлетел по ступеням лестницы, охраняемой парой мраморных львов, и открыл тяжелую дубовую дверь, часто обитую полосками бронзы.

Сразу за входом ему открылся обширный вестибул, где все дышало полным спокойствием и нешуточным богатством. Стены были выложены из кирпича и покрыты великолепными фресками, колонны из белоснежного мрамора с Проконеза, из светло-зеленого – с Каристоса, из бело-красного – с Ясоса, из розового – с «ямных приисков» Фригии упирались в мозаичный пол и поддерживали расписные потолки.

Свет в помещение попадал сквозь окна, разделенные тонкими колонками, а свинцовые рамы, заделанные кругляшами мутного зеленоватого стекла, были распахнуты по случаю теплой погоды.

На второй этаж вела мраморная лестница, закрученная вполоборота.

Игнатий прикрыл за Олегом входную дверь и позвал своим высоким голосом:

– Елена! К тебе пришли!

Из покоев наверху донесся недовольный голос красавицы:

– Я же просила никого не впускать!

Мелиссина в длинной голубой столе, подпоясанной в осиной талии, вышла на галерею, хмуря бровки. Узнав Олега, она охнула и буквально слетела с лестницы, с визгом бросилась Сухову на шею, целуя и тиская.

– Ты пришел! Ты нашел меня!

– Прощай... – просипел Олег. – Ты меня задушила...

Елена тихо засмеялась и прошептала:

– Что же ты стоишь? Неси меня! Бегом!

– Бегом нельзя, – рассудительно сказал Сухов, подхватывая женщину на руки, – а то еще уроню...

И он понес свою драгоценную ношу наверх, безошибочно находя опочивальню, схожую с будуаром. Здесь стояла высокая посеребренная кровать с изголовьем, застеленная дорогим покрывалом, у ложа курилась амбра. Угол занимал одежный шкаф-«башенка», модный в то время у ромеев, а слева от входа поместился стол, инкрустированный слоновой костью, и парочка табуретов, вогнутых посредине.

Олег опустил Елену на ковер, чувствуя, как сводит сохнущие губы. Женщина распустила волосы, и те упали двумя черными волнами на грудь – твердеющие соски буравили тонкую ткань.

– Помоги мне раздеться... – слова упали.

Олег помог.

Прошел час или минула эра, неважно. Когда погружение в горячие глубины закончилось и Олег малость пришел в себя, Елена легла на спину, закинув руки за голову, и томно потянулась, мягкая-мягкая, ласковая-ласковая.

Олег перевалился на бок, ощущая частые сокращения сердца и пестуя удовольствие излечившегося, – тоска и горечь разлуки отпустили его. Горький осадок воспоминаний еще саднил немного, но быстро растворялся в громаде наслаждения и тихой радости, радости покоя, убережения от тревог и напастей.

– О чем задумался? – нежно спросила Елена.

– О душе, Аленушка.

– Але... Как-как?

– Русы имя твое произносят как Алена. А уменьшительное от него – Аленушка.

– Красиво... Звучит как-то... пушисто!

Мелиссина радостно засмеялась и вдруг замерла, спохватившись.

– Ты сказал – о душе?

– О ней. У тебя великолепное, просто сказочное тело, но мне этого мало, я хочу владеть и душой твоей.

– Оле-ег... – Елена, не найдя слов и боясь обидеть «варвара», погрозила ему пальчиком.

– Я хочу принять крещение.

Женщина вздрогнула и села рывком, отчего ее груди колыхнулись из стороны в сторону.

– Ты серьезно?!

– Разве этим шутят?

– О, Олег! – простонала Елена, накидываясь на возлюбленного, словно желая заласкать его до смерти. – Я самая счастливая из женщин! Правда-правда! А когда?

– Когда я хочу креститься? Да хоть сейчас!

– Пошли!

– Только я хочу, чтобы это было в Святой Софии.

– Милый! Обязательно! Я все устрою! Ступай прямо туда и подожди во дворе. Я договорюсь, и тебя введут в храм!

– Ладно.

Олег быстро оделся, наблюдая за напевавшей «Аленушкой», и вышел, впервые не ощущая сосущее чувство потери, – он верил и знал, что еще вернется сюда. И не раз. И не два...

Кивком попрощавшись с Игнатием, Сухов вышел на улицу, направляя стопы к Великой Константинопольской Церкви, чей купол манил из-за черепичных крыш и острых метелок кипарисов.

– Где ты был, варанг? – прорычал вдруг знакомый голос, и Олег с удивлением узнал магистра Вотаниата.

Евсевий стоял перед ним с перекошенным лицом, а глаза его метали молнии – отверженный ухажер испытывал острый приступ ревности, а больше всего был уязвлен тем, что свой выбор Елена остановила на дикаре из гиперборейских лесов.

– Что ты забыл у Елены Мелиссины?! – взревел он.

– Интересно, – холодно проговорил Олег, – а какое твое собачье дело?

Магистр онемел – он давно уже отвык от подобного обращения.

– Как ты смеешь, варанг... – начал он тянуть сквозь зубы и с размаху ударил Сухова по щеке. Удар прошел мимо, зато варягу все удалось – ребром правой ладони по кадыкастому горлу Евсевия, костяшками левой руки под нос, отчего брызнули и слезы, и кровь, прямой правой в подбородок. Магистр отлетел к решетке парка, раскидывая по ней руки, и завалился, суча ногами, хлюпая носом, тараща глаза.

Олег наклонился над поверженным соперником и проговорил назидательно:

– Теперь до тебя дошло, почему базилевс доверяет прикрывать свою задницу именно варангам?

И пошел себе дальше...

Во дворе храма Сухов проскучал изрядно, кружа вокруг яшмового бассейна и шугая нищебродов. Мельком он видел Елену, о чем-то беседовавшую со священником, и даже самого патриарха Феофилакта в лиловой длинной мантии, ведомого под руки здоровенными иподьяконами.

И вот пробил час. Тот самый священник, что беседовал с Мелиссиной, в черном облачении и с большим золотым крестом на груди, ласково улыбнулся Олегу и поманил за собой.

Олег стронулся с места и пошел следом, не чуя ног и ощущая себя существом ангелическим, витающим над землею, но не соприкасающимся ни с чем земным.

Священник провел Сухова в крещальню – круглый в плане храмик близ Святой Софии, и подвел к купели – огромной мраморной лохани...

Память Олегова плохо сохранила подробности таинства. Он запомнил высокий голос то ли чтеца, то ли певца, возносивший псалмы, – полупонятные слова разносились под куполом слабым эхо.

Через узкие, часто зарешеченные оконца падали ощутимые лучи, в которых плясала пыль, но полутьму они не разгоняли, и свет крученых свечей, отражающих маслянистый блеск золотых образов, не казался бледным. А с потолка смотрело гигантское лицо Христа – изможденное и недоброе. Святой лик отвергал молящегося надменностью черт, пугал робкого черным безумием отекших лютых глаз. Невозможно было представить, что на своде изображен Спаситель, принесший в мир любовь. Нет, над вами тяжко нависал безжалостный, холодный судия, алкавший жертв и смерти.

Олег покачал головой – живописец ошибся, Иисус никогда не был таким. Наверное, художник не мог себе иначе представить Пантократора, отверзающего двери адовы...

Священник показал руками – раздевайся, и Сухов снял с себя все, полез в купель, полную воды. Его осеняли крестом, рисовали кисточкой крестик на лбу, намазывая елей, заставили трижды окунуться.

Дрожа больше от переживаний, чем от холода, Олег вылез, оделся и обулся и почувствовал на шее теплые руки Елены, застегивающие цепочку нательного крестика, золотого, с перегородчатой эмалью.

– Любимый... – прошелестело слово.

Сухов словно очнулся, воспрял ото сна. Он с удивлением заметил, что не он один был крещен – рядом стояли, склонив головы, человек десять с мокрыми волосами. Высоченный северянин, синеглазый и светловолосый, смиренно стоял рядом со смуглым и курчавым арабом, носатый кавказец шептался с рыжим здоровяком типично британской наружности.

Тут священнослужители запели и повели крещеных в храм Святой Софии.

Смиряя дыхание, Олег вошел под своды самого большого зала на земле. Четыре мощнейших столба стояли свободно, образуя квадрат, перекрытый куполом. Со столба на столб были перекинуты гигантские арки, а основание купола вверху окружал светящийся венец из сорока окон – снопы золотистого сияния как бы отрезали покрытый мозаикой купол, подвешивая его в светоносном воздухе, вознося к небесам.

Гремел хор, попы в золотых одеждах разыгрывали богослужение, уподобляясь библейским героям – лились священные песнопения, сопровождаемые курением ладана и возжиганием свечей. Священники двигались медленно и торжественно, словно разыгрывая мистерию. Да почему – словно? Пение, звучащее под сводами Софии, узоры света на стенах, горение свечей в шести тысячах канделябров из массивного серебра, свисавших с потолка в виде огромных гроздей, сто семь колонн, восстающих из мозаичного пола – все подвигало человека к божественному, воспламеняя в душах мистический жар.

Олег посмотрел на второй ярус, предназначенный для женщин, и сразу нашел Елену. Перевел взгляд на алтарную нишу, где в клубах фимиама и огнях дрожал лик Богоматери с Младенцем. И закрыл глаза. Исполнилось.

Ближе к вечеру он покинул дом Елены Мелиссины и двинулся к Дому Варвара – завтра ему заступать на дежурство. Емкая чаша доброго вина уняла хоровод мыслей в голове и сумбур эмоций. Олег шагал, ощущая крестик на груди, и ему было спокойно. Он словно очистился, побывав в купели. Крепка ли была вера его? Это вряд ли... Хотя кто знает? Может, он просто отринул язычество, но не захотел повиснуть в духовной пустоте без опоры? Или же он решился на духовный подвиг из-за Елены?

Олег рассудил, что забота о счастье возлюбленной стала той бабочкой, что перетянула чашу весов...

– Стой! – раздался вдруг грубый окрик, и сразу вокруг Сухова возникли темные фигуры, злобные и опасные, воздух наполнился вонью, а в свете факелов заблестели мечи. Наконечники копий протянулись из темноты, больно втыкаясь в тело, стремясь не убить, но обезоружить. Чья-то грубая рука молниеносно чиркнула ножом, лишая Олега перевязи с мечом.

– Вот ты и попался, варанг! – сказала одна из темных теней, оформляясь нескладной фигурой Евсевия Вотаниата.

– В чем дело, магистр? – ледяным тоном спросил Олег. – Или тебе повылазило? Я – варанг, рядовой-манглавит средней этерии, слуга и воин базилевса!

– Ма-алчать! Ты арестован, варанг! Я привел за тобой два десятка слуг правосудия. Дернешься, варанг, и превратишься в ежика, истыканного стрелами!

Разнесся мощный хохот, и тут же пахнуло новой волной зловония.

– Ведите его!

Строй тюремщиков окружил Сухова вытянутым овалом, мечи, копья и стрелы стерегли каждое его движение. Олег сжал зубы и пошагал.

Вели его не слишком долго – свернули на широкую Халкопрачийскую улицу, по прямой линии связывающую форум Августеон с воротами Просфория, и вышли к кварталу Октогон, названному так из-за высокой восьмиугольной стены, огораживающей его. Во времена Константина за этой стеной располагалась казарма, теперь там устроили тюрьму.

С гулом отворились сводчатые ворота – как оказалось, первые, поскольку стен насчитывалось две, а между ними рычали и ляскали пастями злые собаки, натасканные на людей. Они давились лаем и гремели длинными цепями, а острая, резкая вонь псарни била в нос.

Заскрипели, раскрываясь, внутренние ворота, впуская в тюремный двор, застроенный жилищами вертухаев. Тюремщики, громко сопя, направились под арку к камерам, покалывая Олега в спину копьями и тем понуждая его двигаться куда сказано.

И снова вонь, застарелая и въевшаяся в камень, ужасный запах бессильного отчаяния, боли и страха. Привлеченные светом факелов, узники бросались к решетчатым дверям, кричали и выли на разные голоса в безумной надежде на обретение воли.

– Куда его, сиятельный? – пробасил один из тюремщиков.

– В пыточный зал! – прозвучал ответ магистра. – Да-да, варанг! Ты думал, что я обойдусь пошлой местью? Нет! Завтра сюда явится судья, тебя допросят, осудят как убийцу, насильника и шпиона и казнят. Не быстро, ибо такое удовольствие, как умирание язычника, стоит растянуть!

Толпа ввалилась в зал допросов, посередине которого высилась трибуна для судей и писцов, а рядом располагались «рабочие места» палачей – каменные скамьи с кольцами для кистей и лодыжек. Пыточные ложа были сделаны с наклоном, неведомые каменщики трудолюбиво продолбили в них канавки для стока крови и нечистот. У стен остывали очаги, в которых калили орудия пытки, развешанные неподалеку. Чего тут только не было, каких только инструментов по причинению боли! Клещи на деревянных ручках, железные изогнутые прутья для обжигания тела, бурава для ослепления, лопаточки для обдирания кожи, крючья для вырывания внутренностей, щипцы для вырывания ногтей, решетки для поджаривания плоти, долота для костей...

А с потолка, ужасая одним видом своим, свисали цепи, ошейники, петли, обещая выкручивание рук и подвешивание на крюке за ребро.

Олег оглядел строй ухмыляющихся тюремщиков, по совместительству – палачей. Все они были одеты, как пещерные люди, – в кожаные, пятнистым мехом вверх, куртки и короткие штаны.

– Все как с ума посходили, – медленно проговорил Олег. – Вы что, не понимаете? Я – варанг! За мою смерть жестоко отомстят мои товарищи. Вы этого хотите? Предлагаю сделать так – вы возвращаете мой меч и провожаете за ворота...

– В цепи его! – гаркнул Вотаниат, и тюремщики бросились исполнять приказание.

Сухова приковали за шею к ржавой цепи, вделанной в каменную кладку, и хорошенько отпинали.

– Ладно... – прохрипел Сухов, сплевывая кровь. – Значит, ждите гостей!

Верил ли он сам в помощь друзей? Конечно, его будут искать, но когда найдут? И в каком виде?

Одно Олег знал точно – к Богу он обращаться не станет. Бог – это для души, а тело надо спасать, не прибегая к помощи небес, забывая кротость и смирение...

Глава 16, из которой становится ясно, для чего нужны друзья-товарищи

Кряхтя, Олег устроился поудобней и спиною привалился к стене. «Ну, я попал...» Цепь, хоть и ржавая, держалась крепко, не вырвешь – кольцо вмуровано на совесть.

Миазмы, ползущие из камер, портили воздух, угнетали сознание обещанием неволи и смерти, да и сам зал допросов здорово давил на психику. Ведь ему никак не меньше полутысячи лет, и все эти годы здесь пытали людей. Кровь и моча стекали по желобкам, сливаясь в зияние булькающей клоаки, а куда девались боль и страх? Может, черной накипью оседали на стенах, впитываясь в каменную кладку?

Факелы, оставленные тюремщиками, погасли в своих держаках, но свет костров со двора проникал в сводчатые окна и плясал на стенах. Хохот и выкрики подтверждали догадку Сухова – магистр хорошо проплатил здешним вертухаям, и те накачивались вином. Глухо доносился собачий лай – «друзья человека», не раз пробовавшие вкус людской крови, унюхали жареное мясо и требовали справедливой дележки.

Олег попробовал языком зубы – вроде не шатаются... Синяки останутся, но это пустяки, дело житейское. Были бы кости целы, а кровоподтеки сойдут...

Он закрыл глаза и усмехнулся. Удивительно... Страха не было. Злость была, она клокотала где-то в потемках души, оживляя иногда предвкушение мести, а вот сердце билось ровно и спокойно. Олег не боялся. Ему уготовили мучительную смерть, обещая ослепление, усекновение главы и прочие радости местного правосудия, но ничего в нем не сжимается от ужаса и безысходности. Наверное, он просто не верил в собственную смерть. Рано ему еще умирать.

Или это так крещение действует? Знать бы... Сколько уж им передумано, сколько мыслей прокручено в голове...

Для чего он, именно он, пришел в храм? Сам пришел, по собственному почину. Не в порыве, а по трезвом размышлении. Слабый ищет у Бога утешения и поддержки, но ему-то зачем вера-костыль? Боязливый человек, запуганный картинами ада, жаждет уберечься от вечных мучений, но он-то не верит в пекло. Бог есть любовь, а не палач с садистскими наклонностями.

Все что ему нужно – приходить иногда под гулкие своды храма и почувствовать успокоение. Пускай вокруг вихрится карусель смерти и мерзости, трещат кости и льется кровь, а в храме, как в «глазу бури», должна стоять тишина и покой. Ему надо ощутить убережение от мира, даже от радостей земных, равно как и от гадостей, остаться наедине с собой и Тем, к кому обращаешь... нет, не молитву. Зов. И привет.

Ему надо просто побыть в намоленном месте и принести бескровную жертву – поставить свечку.

В двадцать первом столетии он никогда не заглядывал в церковь, да там это и не требовалось. Как подумаешь – благодать была, тишь да гладь, а проблемы... Да какие ТАМ проблемы?

Зато здесь он прошел через сумерки язычества, насмотрелся на сальные губы вытесанных из дуба идолов, которые мазались кровью – бывало, куриной, а бывало, и человечьей. Запутанные ритуалы, непонятные табу, простецкие отношения с богами, в которых торг был уместен, – поможешь, божечка, тогда мы тебе овечку на заклание, а не окажешь поддержки – отхлещем розгами за недостаток старания! И лупили своих божков, ежели те не исполняли договор, клали идолище на землю и секли.

Разве это вера? Так, полное собрание суеверий.

Домовому в блюдечко молока наливали, чтобы задобрить. В фундамент крепости ребенка закладывали, дабы умилостивить местных духов. Когда спускали на воду новую лодью, она должна была килем проелозить по телу раба, да так, чтобы кровь повыше на борта брызнула...

Хочешь не хочешь, но вся эта мерзость налипала на душу, грязнила ее, а теперь... Олег потрогал крестик под рубахой. Это как могучий оберег, отталкивающий мрачную эманацию древних верований, не пропускающий тлетворное дыхание зверобогов.

О, он всегда будет спорить с богословами о неразрешимых парадоксах христианства, будет ставить под сомнение догматы веры, но вовсе не из пустого и суетного желания доказать недоказуемое. Просто нравится ему добрый человек Иисус, и он станет всячески защищать Его, ибо заповедь «Возлюби ближнего» есть величайшая идея, основополагающий мотив бытия на тысячи лет вперед...

Олег ногой дотянулся до оброненного факела, подтащил его к себе и сунул в кольцо цепи, заделанное в стену. Подергал – ничего. Нажал – дерево хрустнуло и разломилось.

– Ч-черт...

Неожиданно что-то изменилось вокруг. Олег прислушался, недоумевая, что же его вдруг насторожило. Собаки! Один из псов взвизгнул от боли, потом другой, третий... Ну, бывает, что сцепятся, начинают грызню... Не бывает! Их цепи заделаны так, чтобы достать человека-беглеца, но друг до друга собачищи не доберутся. Неужели...

Додумать мысль Сухову помешали посетители – трое тюремщиков, основательно набравшихся дешевого пойла, ввалились в зал допросов.

– Ник-ик!-ита! – взревел один, мотая лохматой башкой и не открывая опухших глаз. – Ты х-де, Никита? Я тебя н-не вижу...

– Федор, я здесь, – ответил собутыльник, неустойчиво покачиваясь. – Чур, я буду судьей!

Третий их сотоварищ пьяно засмеялся, брызгая слюной, и зигзагом прошел к каменной трибуне. Сопя, он взгромоздил на нее кувшин, повернул голову к Олегу и заголосил, как на публичной казни:

– Так наказан безбожный варвар, родом из Гипербореи, за убийства христиан и насилия над хыр... хр-ристианками. Слава правосудию Романа справедливейшего, всемилостивого, наивеличайшего! Ик...

Федор уселся на ложе, потом прилег.

Никита, самый трезвый из троицы, подобрался поближе к Сухову и склонился перед ним.

– Имя свое назови, нехристь! – поворочал он языком.

– Олегом наречен, – смиренно ответил варанг, – сыном Романа. Но в одном ты, Никитос, неправ – крещен я.

– Брешет! – убежденно сказал Федор. – Так и запишем...

Заигравшись в писца, он рассмеялся.

– Ты кого дурить удумал, варанг? – ласково-грозяще спросил Никита.

– Ближе подойди, – попросил Олег.

Никита погрозил ему пальцем.

– Шуточки шутим? – прищурился он и рыгнул. – Щас ты у меня плакать будешь... От смеха! Григорий, тащи сюда буравчики! А то у этого слишком много глаз!

Григорий скис от остроумия товарища и пошагал за инструментом, сгибаясь и трясясь от хохота. Ухватив со второй попытки ржавый бурав с деревянной рукояткой, он разочарованно сказал:

– А он холодный!

– Ну сходи к костру, прокали! Только быстро давай...

– Щас я, мигом...

Григорий уплелся, а Никита допустил оплошность – потеряв равновесие от винных паров, он отшагнул, удерживаясь от падения, и Олег немедля ухватил его за ногу, сжав ее ступнями и выворачивая. Глухо вскрикнув, тюремщик рухнул на колени, и Сухов моментально перехватился, сжав ногами шею Никиты. Резко крутанув, он добился того, что раздался мокрый хруст, и голова Никитина согнулась не поздорову.

Сгибая ноги в коленях, Олег подтащил к себе обмякшее тело и отыскал здоровенный тяжелый ключ.

Ключ не подходил.

– Ах, чтоб тебя...

Пошарив на поясе убитого тюремщика, Сухов обнаружил не слишком длинный нож с широким лезвием. Сгодится...

– Иду уже, иду... – послышался голос Георгия. Тюремщик появился в дверях, неся перед собой буравчик, кончик которого светился красным накалом.

– Несу уже... Никита, ты чего?

– Да вот, – непринужденно сказал Олег, – прилег твой дружок, отдохнуть решил. Что стоишь, Гриш? Федя спит, Никита спит, ну и ты ложись!

Григорий покачался, туго соображая, и повернулся уходить, ворча что-то вроде: «Лучше позову...»

Брошенный нож вошел ему в печень. Тюремщик захрипел, рухнул на колени, покачался и распростерся на каменном полу.

– Позовет он... – пробормотал Олег. – Я т-те позову...

Орудуя ключом, он принялся расшатывать вмурованное кольцо, но ему опять помешали. Послышались тихие шаги, и в зал вошел человек с факелом. Трезвый. Это был Ивор Пожиратель Смерти.

– Ивор! – радостно воскликнул Сухов. – Ты?!

– Да вроде! – рассмеялся варяг и оглядел помещение. – Ого! Ты, я смотрю, уже позабавился.

– Ключ не могу найти, – пожаловался Олег.

– Это мы мигом. Свен! Обыщи трупы, нужен ключ!

– А какой? – послышался голос со двора. – Большой такой, длинный?

– Да, да! – ответили Олег с Ивором.

Вскоре в пыточную ввалился Малютка Свен с целой пригоршней ключей, а за ним появился Турберн Железнобокий и Стегги Метатель Колец, Пончик и сам Инегельд Боевой Клык.

– Привет, ребята! – расплылся в улыбке Сухов. – Вот уж правда, рад всех вас видеть! Как нашли-то хоть?

– А к нам Игнатий прибежал, – затараторил Пончик, – знаешь такого? Игнатий Фока. Говорит, магистр, тот самый, как его... Евсевий... дальше забыл, в общем, этот Евсевий подговорил целую шайку, и те взяли тебя, арестовали, короче. Мы сюда...

– Понятно...

Пятый по счету ключ подошел, и кандалы растворились со ржавым скрипом.

– Свободен! – прогудел Малютка Свен.

– Уходим, – приказал Клык, – пока нас тут не застукали.

Спасатели и спасенный вышли во двор тюрьмы. Во дворе было тихо, тюремщики валялись вокруг гаснущих костров, то ли мертвые, то ли пьяные.

За внутренними воротами только воняло псиной, самих собак слышно не было.

– Мы их сверху, – объяснил Свен, – из луков.

– Быстрее, быстрее! – поторопил варягов Инегельд.

Все выбрались на улицу и торопливо зашагали в сторону Месы.

– И что теперь? – осведомился Олег.

– А ничего, – осклабился Клык. – Мы все спали, понял? Никуда не ходили, ничего не видели...

– Никого не трогали, – поддакнул Малютка Свен.

– Вот именно. Завтра с утра топаем во дворец. Будем охранять по очереди. Полсотни с утра до вечера, полсотни с вечера до утра. Отсыпаемся, гуляем и все по новой. А если этот Евсевий будет возбухать, то мы тут такое устроим... Весь ихний Миклагард на уши поставим и скажем, что так и было!

Тут из тени отделился полноватый человечек, в котором Олег узнал Игнатия Фоку.

– Живой? – воскликнул он. – Ну и слава богу!

– Передавай привет, Игнатий, – улыбнулся Сухов, не уточняя, кому именно.

– А как же!

Фока растворился во тьме, а Турберн сказал с удивлением в голосе:

– Вот ведь, скопец, а с понятием!

Варяги прыснули в здоровенные кулаки, боясь нарушить тишину, и зашагали вдоль по Месе, скрываясь в тени портика.

А рано утром, еще до восхода солнца, полусотня Турберна Железнобокого направилась к императорскому дворцу. Олег шагал впереди, ступая в ногу со всеми.

Варяги шли в полном боевом – в кольчугах и шлемах, при мечах, ножах и секирах. К нам не подходи!

Редкие прохожие оборачивались на них, провожали взглядами, но отпускать замечания побаивались, понимали – варанги обид не прощают, зарежут.

Дежурный офицер дворцовой стражи пропустил варягов в ворота Халки, а хмурый, невыспавшийся этериарх развел всех по постам.

Олегу, Ивору, Малютке Свену и Стегги Метателю Колец досталось охранять вход во дворец Триконх, украшенный тремя апсидами, богато отделанный мозаиками и разноцветными мраморами. К нему примыкал перистиль Сигма.

Сухов подглядел за Турберном и встал так, как Железнобокий, – ноги расставив пошире, а руки оперев о рукоятку секиры. Целый день так простоять нелегко, но варанги – не почетный караул, можно и размяться. Главное, пост не покидать.

– Это сколько же нам достанется в месяц? – задумался Пожиратель Смерти. – Если в номисмах считать? А?

– Достаточно, – сказал Турберн весомо.

– Восемнадцать золотых, – посчитал Сухов, – а Турберну все тридцать шесть, как полусотнику.

Железнобокий фыркнул насмешливо.

– Тоже мне, – сказал он насмешливо, – нашлись считалыцики! Скоро великий князь подгребет, устроит базилевсу бледный вид. И кто нас тогда на службе оставит? Да мы и сами уйдем, ждать не станем, пока нас гнать велят...

– Это что же, – расстроился Малютка Свен, – мы так и не получим золотом?

– Получим, не беспокойся! Халег Ведун вытрясет из ромеев все что можно. Всем хватит!

– А, ну тогда ладно, – успокоился Свен.

А Сухову стало тревожно. Приближалось то, ради чего они все оказались здесь, – нашествие. Великий князь Халег приведет под стены Константинополя пятьсот кораблей. Двадцать тысяч воинов устроят тут переполох... Город им, конечно, не взять. Изо всех стенобитных орудий русам пока известен один лишь таран, а чтобы устроить приступ Константинополя, следует выстроить осадную башню-гелеполу, лучше две, выставить батарею мощных катапульт или баллист, и чтобы отряды умелых саперов под прикрытием заваливали ров, устраивали подкопы... Иначе будет много шума из ничего. Русы похулиганят в предместьях, пограбят имения-проастии и будут безобразничать, пока базилевс не заплатит им златом-серебром, чтобы ушли и больше не показывались. Ромеям не впервой покупать худой мир, ибо он всегда оказывается дешевле войны.

– Идут... – проворчал Турберн.

– Кто? – не понял Свен.

– Базилевс шествует, и вся свора тутошних бездельников за ним... Тут так каждое утро. Малый выход называется.

Олег прислушался. Издали донеслось гулкое: «Повелитель! »

Трусцой прибежали ленциарии-копьеносцы, потряхивая белыми и красными страусиными перьями на шлемах. Их толстый командир, пыхтя и отдуваясь, расставил бойцов через равные промежутки.

Следом спешили церемониарии с позолоченными жезлами в руках. Они суетились, вводя в зал магистров с патрикиями, друнгария городской стражи и друнгария императорских кораблей. Представители низов – виноградари, рыбаки, шелкопрядилыцики-сирикарии – толпились подальше от сиятельных особ, обступая галерею, по которой базилевс прошествует по собственному дворцу, направляясь в храм Святой Софии. Шествие приближалось. Уже слышен был множественный шорох башмаков.

Прошагали силенциарии, поднимая жезлы из палисандрового дерева, с набалдашниками в виде серебряных шаров, и требуя тишины.

– Повелитель! – раздался голос распорядителя-препозита.

В конце галереи, чьи своды удерживались двумя рядами колонн, зареяли древние штандарты, веллумы и аквилы, увенчанные серебряными орлами или раскрытой ладонью, увитые лентами. Когда-то под ними сражались легионеры, превознося gloria romanorum, славу римскую, теперь же это стало реквизитом пышной церемонии.

За гордыми аквилами качались хоругви-лабарумы и знамена-драконы, в самом деле схожие с надувными змиями из раскрашенной ткани.

И вот показался сам базилевс Роман Первый Лакапин. Он шествовал, облаченный в пурпур и голубой дивитиссий, а его золотая хламида даже на вид была тяжела, столько драгоценностей покрывало ее. С императорского венца-стеммы свешивались понизи жемчуга, а в руке монарх держал зажженную свечу.

Над головой базилевса покачивался крест Константина, чтобы просвещать вселенную истинной христианской верой, перед ним несли жезл Моисея, дабы пасти народы. Ритмично звякали серебряные цепочки кадильниц, окуривая Романа Первого фимиамом.

– Повелите! – величественно произнес препозит, и базилевс, храня скуку на лице, благословил свечой присутствующих.

За базилевсом степенно выступали его соправители – сыновья Христофор и Стефан, а также Константин Багрянородный, третий соправитель-симбазилевс. Это был высокий голубоглазый красавец, истинный император, сын Льва VI Мудрого и базилиссы Зои Карбонопси.

Роман Лакапин был при Константине регентом, однако пользовался всеми правами самодержца. Правда, на всякий случай он выдал замуж за Багрянородного свою дочь, а то мало ли...

Шурша златоткаными одеждами, мимо Олега проскользнула знакомая фигура. Да никак Евсевий!

Магистр, чуя будто, что его узнали, обернулся. Породистое лицо дрогнуло и застыло каменной маской, одни прищуренные глаза смотрели, как из прорезей шлема, и светились лютой ненавистью. Олег равнодушно посмотрел на Евсевия и отвернулся – за пышной церемонией было куда интересней наблюдать, чем за этой гнидой холеной...

Ромей, пребывающий в немалом сане, обернув руку полой белой хламиды и обратившись лицом к базилевсу, трижды медленно осенил его в воздухе широким крестом. Хор грянул:

Огромная свита топала следом за автократором, шелестя одеждами и шаркая по мраморным плитам. Бездельная толпа, всю жизнь свою ползающая на брюхе перед троном владыки, выпрашивающая у того землицу, дары, должности... Сотни и сотни сиятельных тунеядцев... На них пахать можно, а они тут расползались.

Обуреваем праведными мыслями, Олег не сразу приметил спешащего к ним этериарха. Елпидифор остановился перед варангами и скомандовал:

– Кто крещен – шаг вперед!

Сухов сделал шаг. Рядом вышел Пожиратель Смерти.

Турберн усмехнулся в бороду, Малютка Свен недопонял, а Олег обрадовался.

– И ты тоже?

– А то! – отозвался Ивор.

– Двое? – довольно сказал Елпидифор. – Отлично! Следуйте за мной.

Полутролль с Пожирателем Смерти подхватили секиры и зашагали за этериархом. Вопросов они не задавали, но Елпидифор сам разъяснил суть положения.

– Сегодня Его Величество изволит на Ипподроме присутствовать... – проговорил этериарх и замялся: – Покажите крестики!

Варяги молча продемонстрировали затребованное. У Ивора на груди висел серебряный крестик, у Олега – золотой.

Успокоившись окончательно, Елпидифор продолжил:

– Будете сопровождать Его Божественность и соправителей всю дорогу до Ипподрома и охранять их в кафизме. Понятно?

– Так точно, – выразился Олег и осведомился: – А что, Его Величеству что-то угрожает?

Этериарх нахмурился, а после с неохотой, но ответил:

– Скажем так – существует опасность нападения. А Его Божественность не доверяет никому, кроме варангов...

Ивор удовлетворился ответом и заверил Елпидифора:

– Не беспокойся, мы не подведем.

Олег кивнул, соглашаясь с другом, и обронил:

– Оправдаем высокое доверие!

Собираясь на Ипподром, царская семья приоделась в скарамангии цвета персика. И базилевс, и симбазилевсы несли на головах похожие обручи-стеммы из золота и драгоценных эмалей, увенчанных крестами, и с жемчужными подвесками-катасестами, качавшихся по бокам.

Роман Лакапин ступал величаво – он нес себя, как наивысшую драгоценность. Сыновья его семенили следом, изредка шушукаясь и хихикая в кулачки, а Константин, единственный, кто был рожден в Порфирной палате императоров ромейских, плелся позади, углубленный в собственные мысли.

Выдерживая дистанцию, за правителями империи шагали Олег с Ивором, взяв секиры на плечо, а за варангами поспешали приглашенные в негнущихся одеждах из толстой парчи – эпарх[57] Константинополя, великий логофет и еще пара сановников, раздувшихся от важности и собственной значимости.

Замыкали процессию экскувиты. Эти блистали серебром и золотом, потряхивали пышными султанами на шлемах, но к военному ремеслу были приспособлены слабо – любой варяг раскидал бы десяток этих разряженных кукол, изображающих воинов, и даже не запыхался бы.

Семья базилевсов со свитой проследовала в атриум дворца Дафне, где из порфировой чаши бил фонтан, через массивные железные двери попала в триклиний Девятнадцати аккувитов с многоугольным столом, за которым император имел привычку угощать послов, миновала церковь Святого Стефана, и перед процессией открылась залитая светом бесконечная мраморная галерея с мозаичным полом, куда на равном расстоянии были вделаны плиты красного порфира. К стенам галереи жались высшие чины империи. Базилевс, еще выше задрав подбородок, зашагал, ступая на порфирные плиты, и чины пали ниц, униженно растягиваясь и даже умудряясь на ходу поцеловать ногу самодержца. Это являлось наивысшей формой низкопоклонничества – надо было суметь так приложиться к ноге Божественного, чтобы и самому как следует унизиться в лобзании, и не помешать при этом ходьбе Самого. Без долгой и упорной тренировки такой номер не получится...

В конце галереи слуги раздвинули серебряный занавес с вытканными на нем птицами, и вся процессия оказалась в кафизме, ложе для императора, поднятой на двух дюжинах колонн. И только тут Олег понял, что за гул доносился до него все это время, то усиливаясь, то стихая. Нет, это был не шум прибоя – галдела стотысячная толпа, занявшая каменные скамьи Ипподрома.

Гигантская арена, имевшая форму вытянутой подковы, замыкалась с западной стороны мощным строением, возвышавшимся вровень с многоярусными трибунами. На нижнем этаже этого помпезного сооружения находились конюшни, отсюда на арену открывалось шестнадцать ворот, а над ними размещались лучшие места для знати и вельмож, тех самых, что ползали на брюхе перед базилевсом (и когда только гордые римляне успели нахвататься этих «правил хорошего тона», более подобающих восточным деспотиям?).

Но еще выше возносилась кафизма, похожая на башню в три этажа, разукрашенная поясами мраморных гирлянд и горельефов.

Галдеж огромной толпы зрителей внезапно сложился в могучее прошение: «Взойди! Взойди!»

И базилевс взошел – Роман Первый поднялся по ступеням, выложенным морскими раковинами, в императорскую ложу, задернутую пурпурными занавесями и увенчанную лисипповской[58] конной четверкой. Видимый с трибун до колен, в белизне одеяний, оттененных пурпуром, базилевс высился – Божественный, Величайший, Несравненный.

Олег, впрочем, не царственным выскочкой любовался – он обозревал Ипподром и окрестности.

Белые трибуны, заполненные народом, поднимались в виде амфитеатра, устроенного самой природой в глубокой ложбине. Верхний край Ипподрома окаймляла колоннада, а меж колонн открывался вид на Босфор, где проплывали корабли, на кипарисы азиатского берега, на башни и портики Палатия, на увалистый разлив черепичных кровель, белых куполов, триумфальных арок, на церковь Святого Стефана, откуда за ристаниями колесниц могла наблюдать базилисса – на трибуны допускался исключительно мужской пол.

Сама арена копировала римский Большой Цирк, вдоль нее тоже тянулась «спина» – невысокий каменный помост, загроможденный памятниками и статуями. Колоссальными иглами торчали обелиски – один был из розового гранита, его вывез из Египта Феодосий и установил посреди арены на четырех бронзовых кубах, а другой, догонявший по высоте пятиэтажку, был облицован позолоченными бронзовыми плитами. Тут же поместили знаменитый фонтан в виде четырех бронзовых змей с золоченой чашей, отлитой почти полторы тысячи лет назад, в честь победы эллинов над персами. Рядом стояла гигантская статуя Геракла, большой палец которого был толще талии смертного человека. И еще, и еще... Бронзовая Гера, мраморные Феодосий и Грациан, какие-то атлеты и неведомые боги... Хаотическое смешение эпох, стилей, масштабов! Все по отдельности – шедевры, собранные вместе, они подавляли чудовищной безвкусицей.

До Сухова долетел обрывок разговора, и он прислушался. Эпарх Константинополя тихонько делился с великим логофетом:

– ...Тюрьма в Октогоне обезлюдела. Собаки перебиты, тюремщики перерезаны...

– Бунт? – нахмурился великий логофет. – Побег?

– Ни то, ни другое. Логофет претория[59] докладывает, что все узники на месте. Тюремщики заколоты прямо во дворе, там же стояли кувшины с недопитым вином...

– Пьяная драка? – просветлел великий логофет.

– Это вряд ли. Собак постреляли из луков, со стены. Получается, что кто-то проник в Октогон и расправился с тюремщиками...

– Нет-нет, – замотал головой великий логофет. – Случилась пьяная драка. Ведь это доказано? – Он посмотрел в глаза эпарху с настоянием.

– Ну, разумеется, – понятливо усмехнулся эпарх. – Чего только не бывает от винных паров, а эти тюремщики пили, как варвары, не мешая крепкое хиосское с водой, и меры не знали...

– Вот и результат, – подвел черту великий логофет.

– Есть вести куда более тревожные, – понизил голос эпарх. – Кто-то из твоих приближенных, сиятельный, мутит «Зеленых»...

Великий логофет не побледнел даже, а посерел. – Этого... быть не может... – еле выговорил он.

– Еще как может... – притворно вздохнул эпарх. – Мои люди схватили двоих, и у обоих дома обнаружились целые арсеналы. А кроме оружия – чистые листы пергамена с готовыми свинцовыми печатями от твоего ведомства, сиятельный...

– Ты же не думаешь... – прохрипел великий логофет.

– Как можно, сиятельный, – тонко улыбнулся эпарх. – Но кто мог иметь доступ?

– Не время говорить... – слабым голосом сказал логофет.

– Боюсь, как бы не было поздно...

– Все так серьезно? Тогда... Тогда это либо Ираклий Кириот, патрикий, либо Евсевий Вотаниат, магистр... Кто-то из них, больше некому...

«Ага... – подумал Олег, напряженно разбирая слова, произнесенные тихими, задавленными голосами. – Я еще и в какую-то интригу вляпался, оказывается! Чем дальше, тем интересней...»

Тут гул толпы перешел в рев – базилевс дал знак особому сановнику, и тот обронил на арену платок. Игрища начались.

Взревели трубы, перекрывая людской гомон, распахнулись ворота, и на арену, покрытую благовонной пылью, выехали колесницы, отделанные золотом, сбруя коней, запряженных четверками, просто искрилась и переливалась драгоценными каменьями.

Возницы и сами выглядели по-царски. Разодетые в пух и прах, увешанные блестящими цацками, они гордо стояли на колесницах, правя упряжками. Вдобавок ко всему, на колесницах тряслись и качались арочки и столбики, плетенные из лозы и еле удерживающие пухлые гирлянды цветов, охапки цветов, целые цветочные копны.

– Василий Агарянин! – узнал своего любимца сын базилевса Христофор.

– А вон Бешеный Али! – воскликнул Стефан.

Трибуны ревели и стонали, приветствуя своих. Различались возницы по цвету плащей. Выступали венеты, или «Голубые», прасины звались «Зелеными», руссии числились в «Красных», а левки были «Белыми». Цвета сохранились со времен Рима, и у каждого находились свои сторонники-фанаты. Это были спортивные партии, за каждой из них стояли десятки тысяч болельщиков, которые легко превращались в сторонников того или иного политика, бунтовщика или царедворца – неважно. Разгул страстей на Ипподроме легко мог захлестнуть улицы Столицы Мира и даже восколебать трон. Вот и мутит кто-то «Зеленых»... Беспорядки готовит? И зачем? И кто? Неужто Евсевий под базилевса копает? Интересно, какая у него может быть цель? Нет-нет, сам он фигура мелкая, кто-то неизвестный стоит за ним, добиваясь своих целей... Каких? Государственного переворота? Тогда, скорей всего, во главе заговора или Христофор, или Стефан. Дескать, засиделся папочка, пора и нам порулить... Константин в заговорщики не годится – это интеллектуал, не способный устроить резню ради воцарения. С другой стороны... Да кто вообще сказал, что существует заговор?! Может, и Евсевий тут совершенно ни при чем? Бог весть...

Все это время Сухов стоял возле колонны с угла императорской ложи и делил свое внимание между кафизмой и ареной, рассуждая как телохранитель. Пройти в ложу императора с трибун было нельзя – две крутые лестницы по бокам кафизмы имелись, но двери были закрыты наглухо. И какие двери – их только тараном взломаешь! А иных подходов и не было – кафизма являлась как бы бастионом Палатия, выдвинутым к арене. Разве что меткий лучник мог засесть на верхней галерее Ипподрома и оттуда выцелить самодержца...

Олег внимательно оглядел колоннаду, венчавшую амфитеатр. Меж колонн белели фигуры, но не живые – это стояли прекрасные статуи, свезенные в Константинополь отовсюду – из Рима, из Александрии Египетской, из Антиохии, Коринфа, Афин, Пергама...

– Тебе нравятся конные состязания, варанг? – неожиданно обратился к Сухову Константин Багрянородный и улыбнулся. – Я перехватил твой внимательный взгляд и понял, что тебе понятна наша речь...

– Понятна, величественный, – поклонился Олег, не зная, как ему выкрутиться, и сказал: – Я должен быть внимательным, чтобы первым заметить опасность и вовремя отреагировать на нее... Мне за это деньги платят.

Однако этот пассаж, должный продемонстрировать грубую приземленность варвара, дабы отпугнуть тонко организованного Константина, не сработал. Багрянородный усмехнулся только.

– Так как тебе все это великолепие? – кивнул он на трибуны.

– Денег сюда вбухано немерено, – протянул Олег. – Раньше тут гладиаторы рубились-кололись, нынче возницы катаются наперегонки. Каждому свое...

Константин засмеялся, но его смех совершенно поглотила буря криков с трибун – начались ристания.

Колесницы рванули с места, с прочерченной белой линии, и понеслись, обгоняя друг друга, рассыпая цветы. Вперед сразу вырвались «Зеленые» и «Голубые», руссии с левками начали отставать – возницы изо всех сил погоняли лошадей, но все было бесполезно. А потом две отстававшие колесницы столкнулись. Детали крушения были плохо различимы – взметнулось облако пыли, замелькали колеса, ноги, гривы, махнул красный плащ, покрывая белый... И пара коней в оборванной упряжи похромала в сторону.

Служители тут же ринулись на арену, растаскивая обломки. Одну из колесниц, почти целую, только с одним колесом, откатили прочь, увели лошадей, а возницу в белом плаще унесли в Ворота мертвых...

Шум на трибунах нарастал, сопровождая мчащиеся колесницы. В отрыв ушли двое «Зеленых» и пара из лагеря «Голубых». Еще один «Зеленый» мчался позади фаворитов, но обгоняя «Красных» с «Белыми».

Он ничем не привлекал к себе внимания, кроме того, что не погонял лошадей. У него вообще не было кнута в руках. Четверка, запряженная в его колесницу, была отменной – кони каппадокийской породы бежали ровно, не напрягаясь, и вполне могли потягаться с теми, что ушли вперед.

Олег насторожился. Когда же возница и вовсе стал натягивать поводья, притормаживая колесницу, он почувствовал «ветерок смерти».

– Ивор! – коротко бросил Сухов.

– Вижу! – было ответом.

А возничий рывком согнулся, сорвал цветочный чехол, открывая заряженный «скорпион», станковый арбалет, и прицелился в императорскую ложу. В Стефана.

Неслышно сработал убийственный механизм, выпуская короткое копье.

Олег отшвырнул мешавшую секиру и рванулся к симбазилевсу. Уговаривать времени не оставалось, все решали доли секунды – Сухов оттолкнул Стефана, а Ивор поймал сына базилевса, удержав от падения.

Пожиратель Смерти склонился на колено, пригибая голову, дабы не создавать Олегу помех, а Полутролль выбросил руку ладонью наружу, большим пальцем вперед, и поймал летевшее копье. Со свистом развернув его, Олег метнул его в спину вознице, соскочившему с колесницы и срывавшему с себя плащ, – видать, решил затеряться среди зрителей. Отцепить плащ он успел, и в это же мгновение копье вонзилось ему в спину, пригвождая спадающую зеленую ткань. Возница взмахнул руками и упал на арену.

Тут подоспели «Красные» и «Белые», они объехали труп и обогнали неспешно бредущую четверку каппадокийцев, но на трибунах все уже позабыли о гонках – народ ревел и топал ногами, выбегая на арену и потрясая кулаками.

В кафизме царила тихая паника – эпарх бегал из угла в угол, приседая от ужаса, великий логофет стоял столбом, у Романа Лакапина тряслись губы, а Стефан поднимался с пола, тараща перепуганные глаза. Константин стоял в стороне, вчуже наблюдая за происходящим, Христофор же поклонился отцу и сказал дрожащим голосом:

– Покажись... Народ волнуется.

Базилевс заторможенно кивнул и сделал три шага, являя себя зрителям. Весь Ипподром сотрясся во взрыве ликования.

Унимая бешеный стук сердца, Олег подобрал секиру и занял прежнее место.

– Нет... – сказал ему базилевс. – Мы уходим. Игры отменяются.

– Да, Несравненный, – мигом согнулся великий логофет.

Подбежавший эпарх распростерся перед базилевсом и глухо доложил:

– Я выяснил личность возницы, покушавшегося на Твою Божественность. Это Никифор Метафраст. Он – человек Евсевия Вотаниата, магистра. Его ищут...

– Найди его! – каркнул базилевс, нетерпеливо вздергивая голову, и зашагал прочь.

Ивор с Олегом переглянулись и двинулись следом. Они хорошо выполнили свою работу.

Глава 17, в которой Север бьется против Юга

Незаметно прошла неделя, потом другая и третья. Олег втянулся. Служба при дворе базилевса оставалась для него докучной лишь по ночам, когда ничего не происходило, а в полутемных галереях встречались одни китониты, экскувиты и прочая гвардия, оберегающая спокойный сон базилевса.

Зато дневные дозоры заносили в память немало интересного и поучительного.

Сухов был для придворных простым варангом, то есть бессловесной чуркой с глазами и страшной секирой в руках. Титулованные особы шушукались между собой, разносили сплетни, распускали слухи, и им даже в голову не приходило, что варанг разумеет их речь, что он понимает мотивы поведения и наблюдает за развитием интриг со стороны.

...Леонтий Трахомотий, протостратор[60], устраивал на тепленькое местечко своего племянника Николая, здоровенного и тупого недоросля.

...Димитрий Хрисокефал, ипат, копал под самого куропалата, начальника охраны дворца. Он исподтишка вредил куропалату, щедро плеская грязи, наушничая, подкупая нижестоящих и умильно вылизывая задницы вышестоящим.

Кто-то еще усердно трудился, составляя горы пустопорожних документов, кто-то брал взятки, обещая устроить дела подателю мзды, но слова своего не исполняя.

Впрочем, среди тысяч придворных бездельников и сановных тупиц попадались люди большой учености и изворотливого, хитрого ума. Эти, как правило, не увлекались интригами, но частенько именно от них исходили решения, нашептанные базилевсу на ушко и становящиеся императорскими указами.

Незримые советники мелькали тенями по Палатию, не ослепляя взоры массой побрякушек и дымовой завесой фимиама. Интриганы не ставили им ловушек просто потому, что не принимали их всерьез, не ведали об истинном весе.

С такими «серыми кардиналами» Олег желал бы сойтись поближе, но – потом. Ибо в настоящее время он был никто, и звали его никак. Гвардеец-наемник, дикарь из северных лесов, опасный варвар.

Смутные мыслишки уже мелькали у Сухова в голове, но он пока даже не задумывался о путях исполнения мечтаний. Всему свое время.

Правда, первый шаг он все-таки сделал. После того как Олег с Ивором уберегли сына базилевса от грозившей ему участи на Ипподроме, варангам оказали доверие – начали ставить на посты внутри дворцов Палатия, а самим спасителям был открыт доступ к святая святых – к опочивальням базилевса и базилиссы.

Пожиратель Смерти ворчал поначалу – дескать, могли бы и как-то посущественней отблагодарить. И его вроде как услышали – безвестный кандидат, суетливый и юркий, вручил Ивору и Олегу по увесистому мешочку с новенькими номисмами. Пожиратель Смерти мигом повеселел и в тот же вечер отправился в квартал Зевгмы, куда вели ворота с изображением Афродиты. Квартал славился злачными местами, там легко было напиться и получить любовные утехи в ассортименте. А Олег заглянул к Елене.

С какой-то поры в душе его установилось равновесие. Они с Еленой любили друг друга, и его обращение в истинную веру лишь укрепило отношения, укрепило настолько, что Олег созрел для того, чтобы остаться в империи не на год, а навсегда. Правда, Елена была зоста-патрикией, а это высший женский ранг, стоявший выше присуждаемых чинов и санов, как звание патриарха.

И сие было проблемой – Олегу срочно требовалось возвышение.

Сухов усмехался, думая об этом, ибо мотивация представлялась ему небывалой, по крайней мере, непонятной для придворных. Ведь он преследовал цель возвеличения не корысти ради, а по любви. Олег ощущал острую необходимость хоть как-то сравняться с Еленой, ибо ситуация, когда «он – титулярный советник, она – генеральская дочь», совершенно не устраивала его.

Однако пока он ничего не мог изменить в своей судьбе. Хотя кто знает капризы Фортуны? И кому бывает слышна поступь Фатума?..

Прошел ровно месяц, и князь Инегельд собрал свою гридь на совет. Было тепло, и все с удобствами разместились во внутреннем дворике Дома Варвара.

Боевой Клык оглядел воинов и негромко довел до сведения:

– Тут купец прибыл из русов, вести принес интересные... Великий князь Халег Ведун спускается по Непру и скоро двинется за море.

Дружина оживленно зашевелилась, а Клык продолжил, не повышая голоса, так что все разом утихли:

– Нам велено на седьмой день выйти к морскому берегу и передать, сколько у ромеев кораблей водится императорских, сколько сил они выставить могут против наших... Ворон, ты проведал, что там, в Мангале ихней деется? И как бы нам секрет «огня греческого» выведать?

– А никак, – буркнул Алк Ворон. – Мангала та высокою стеной обнесена, да и тролль бы с ней, со стеной, но там вот какое дело... Спросить не у кого! Рабы, что горючку готовят, все как один глухие, а языки у них отрезаны. Скажешь им – не услышат, а и поймут, что толку? Слова-то вымолвить не смогут!

– А написать если?

– А там грамотных не держат! Все продумали ромеи, все учли. Пуще всего они берегут тайну неугасимого пламени!

– Оно и понятно, – проворчал Турберн. – Не будь у них горючки и сифонов огнепальных, как бы они воевали? Да их бы давно те же арабы побили!

– Значит, никак? – нахмурился Клык. – Но не все ж там рабы!

– Не все, – согласился Алк. – Но подойти невозможно – тройное оцепление стоит, из самых надежных и проверенных. А главное, никого из тех, кто в чинах ходит, хватать и пытать проку нет. Никто из них не посвящен в тайну до конца и полностью, все знают по чуть-чуть. Каждый в одиночку работает – сделает свою часть и уходит. Приходит другой, добавляет то, что он знает. И все с охраной...

– Полный секрет «греческого огня», – вступил в разговор Олег, – только базилевсу ведом, да и то... Есть, конечно, люди, знающие тайну от и до, но кто они? И где их искать?

– Понятно, – вздохнул Боевой Клык. – Жаль, конечно... Ну ладно. Чем гасить огонь негасимый, хе-хе, мы Халегу передать успели... Ты точно знаешь, что его уксусом тушат?

– Точно, – твердо ответил Ворон. – Недаром на ихних дромундах всегда наготове бочка с уксусом – мало ли... Еще говорят, мочой погасить можно, но того я не знаю, не пробовал...

Гридь жизнерадостно загоготала. Отсмеявшись, Клык спросил, оборотясь к Турберну:

– Железнобокий, может, хоть ты порадуешь?

– Может, – усмехнулся тот. – Во-первых, друнгарий царского флота – раззява и недотепа, но в себе уверен напрочь. В общем, не противник, а мечта победителя. Во-вторых, кораблей у него всего шесть десятков, сплошь дромунды, только вот тех, что могут огонь метать, всего двадцать наберется.

– Это славно! – осклабился Клык.

– Еще штук сорок строится, а семьдесят дромундов по провинциям ихним разбросаны. Если их собрать, сила выйдет немалая, но на сборы месяц уйдет. Так что...

– Может, пожечь их к такой-то матери? – предложил Малютка Свен.

Турберн помотал головой.

– Ромеи, они, конечно, тупицы известные, – строго проговорил он, – и дуралеи порядочные, но не до того, чтобы корабли свои без присмотра оставлять. И ты не забудь, что нас за стены Миклагарда не просто так пустили – тут за нами постоянный пригляд и, ежели что, против нас тысячи воинов выставят.

Боевой Клык покивал озабоченно и перевел взгляд на Олега:

– А ты что скажешь, Полутролль? Ты ж по-ихнему балакаешь, слышал что?

– Насчет чего, князь?

– Ну вот сколько у города защитников наберется.

Сухов подумал, что лучше будет не зарождать в дружине напрасных надежд – меньше крови прольют, и своей, и чужой.

– Что тут скажешь... – протянул он. – Ромей варягу не противник, ясен пень, но это если один на один. А их тут такое множество, что они нас числом возьмут, трупами завалят. В городе постоянно находятся тагма схол, тагма экскувитов и тагма арифмы, еще и виглу сюда прибавьте, это стража ночная. А вне города служит тагма иканатов. Иканаты мешать будут и сопротивление окажут, но Халегу Ведуну они не станут серьезной помехой – все предместья будут ваши... наши, то есть. Но за городские стены великий князь не попадет – не научены мы пока стены рушить, а они у Миклагарда крепки.

– Это точно... – протянул Клык. – Ну ладно, служим далее, а на той неделе к морю двинем.

И опять Сухов загрузился проблемой, не поддающейся простому решению. Как ему быть? Главное, с кем? Крещение не только открыло ему двери Великой Константинопольской Церкви, но и наложило обязанности.

Человек десять из тех, что прибыли с князем Инегельдом, стали христианами задолго до похода – кто в Херсонесе был обращен, кто в свейской Бирке, а Стегги сподобился аж в Реймсе принять крещение, когда бывал там проездом. И крестики на шеях не выделяли гридней из общего строя, они по-прежнему служили своему князю-язычнику, пировали с ним, исполняли его приказы. Для них перемена веры не стала сменой вех, выбором иного пути. А вот Олег чувствовал свое отдаление от бывших товарищей. Между ними и им словно незримая стена выросла. Никто ее не замечал, кроме самого Сухова, но убеждение росло в нем и отвердевало: не быть ему более Полутроллем. Чувство христианского долга боролось в нем с чувством родства.

С одной стороны, эти веселые варвары-варяги были одной с ним крови, он испытывал к ним искреннее уважение и гордился принадлежностью к русской гриди. С другой стороны, гридни не задумаются даже, когда будут «зачищать» предместья Константинополя. От их руки могут полечь – и полягут! – мужчины и женщины, старики и дети. Вся Европа содрогается при одном упоминании норманнов и не делит «северных людей» на варягов и викингов, все они одинаково хороши. Жестоки и беспощадны.

И все же варяги – свои для него, а своих он предавать не намерен. Но и ромеи-христиане для него уже как бы не чужие. Елена... Игнатий... Тот старик-священник. Даже симбазилевс Константин.

В принципе, не порывы благородства руководили Суховым, не позывы к беззаветному служению. Если честно, Олега заботили не столько вопросы сбережения жизней населения «Царьграда», сколько собственное духовное благополучие. Ему хотелось сохранить в душе то состояние покоя, которое он обрел под куполом Софии, сохранить то хрупкое равновесие, когда ступаешь по лезвию бритвы между грехом и подвигом, и тебя не «ведет», не заносит. Ну и пусть... В конце концов, он в подвижники не записывался. Он обычный человек и одинаково способен исполнить и меру зла, и меру блага.

А наилучшим способом сберечь покой было бы крещение Халега Ведуна, всех князей, что с ним придут, и дружин их. Тогда бы долг и родство не противодействовали бы друг другу, а совместились бы... Хм. А разве это не достойная цель? Сближать империю и Гардарики, способствовать смягчению нравов и русов, и ромеев, помогать и тем, и другим не зло творить, а добиваться справедливости... Один он ни черта не стоит в этом деле, но разве Пончик будет не с ним? А Елена? Результатов они добьются мизерных, ну и что? С тем же успехом можно пихнуть землю под ногами, что изменит орбиту планеты, но на какую долю? И все же... На Руси уже стоят первые церкви, и число их будет расти вплоть до княжения Владимира. Хорошо это или плохо? Он задавал себе этот вопрос еще в «родном» будущем, но ответа не нашел. Он ругал попов за жадность, князей за жестокость, ибо крестили Русь огнем и мечом. Все так. Но есть ли иной путь? Язычество держится только по инерции обычая, по народной привычке, но оно отжило свое, как род. Пора давать ход новому. Чему? Выбрать вариант «И» – обратить Гардарики в ислам? Ну уж, нет уж! Пусть лучше православие...

С такими мыслями Олег шагал по улицам Эксокиония, западного района города, где в эпоху Феодосия селились готы.

Пройдя улицей Псамафилийской мимо монастыря Святого Диомида к форуму Тавра и свернув, Олег забрел в настоящее гетто, застроенное мрачными многоэтажками-инсулами. Дно Константинополя. Мрачные, сырые улочки, запакощенные донельзя, с рождения голодные маленькие оборванцы и их опухшие родители, вечно нетрезвые и ничего не требующие от жизни, кроме выпивки... При появлении Олега ребятня смолкала, а их папаши втягивали головы в плечи, уподобляясь нашкодившим котам. Но особой враждебности Олег не ощущал. Страх – да, был. Варанг все-таки. Хотя, если разобраться, этим-то чего бояться? Отбирать у них нечего. Лишать этих убогих их поганеньких жизней? Да кому они нужны...

У Олега испортилось настроение. Бессонная ночь, проведенная на посту, оставила в нем усталость, дневной негатив добавил раздражения. Ой, да пошло оно все...

Олег вывернул на улицу Палатия, пересекающую полуостров от порта Элевферия до Палатинских ворот на берегу Золотого Рога, и зашагал по ней, возвращаясь к Ипподрому.

– На ловца и зверь бежит! – донесся до него довольный бас Инегельда.

Князь в окружении «чертовой дюжины» перегородил Сухову дорогу и щерил белые зубы. – Ты куда собрался?

– Да так, – отделался Олег, – гуляю...

– Пошли тогда, – сказал Клык решительно и хохотнул: – Прогуляемся к морю! Айда!

И «чертова дюжина» в полном составе зашагала к Палатинским воротам.

Из города их выпустили легко, не глядя, да и какие могли быть подозрения? Отслужили варанги всю ночь, пора и отдохнуть от трудов воинских...

Сунув пару медяков перевозчику, они одолели Золотой Рог и высадились рядом с Галатской башней, от которой через залив, к Сотенной башне Юстиниановой стены тянулась заградительная цепь, ныне окунутая в воду.

– Коней надо сыскать, – решил Боевой Клык, – не пешком же к морю добираться...

– Это точно, – согласился Турберн и направил стопы по берегу в обход крепостных стен Галаты, между бесконечной пристанью и рядом лавок.

Справа скрипели и терлись бортами рыбацкие саландеры да купеческие хеландии, а у выхода в Босфор стояла на якорях пара дромонов – «Феодосий Великий» и «Св. Димитрий Воин». Застилая их, проходили на веслах длинные веретенообразные кумварии, тоже боевые посудины, но помельче дромонов. Корабельщики в черных накидках-сагиях пели псалом:

А слева бушевала рыночная стихия, где продавцы и покупатели вели неравную борьбу за медь и серебро, уже не надеясь на злато:

– Почем рыба?

– Рыбица свежайшая, только из моря!

– Почем, спрашиваю?

– По три фолла, почтенный!

– Так я ж недавно по два покупал!

– Ну-у, когда это было-то...

– Благовонные притирания! Благовонные притирания!

– Купи амбру! Мускус отдаю даром – за один милиарисий!

– А вот миосотис, душистее не бывает! Нард из Лаодикии! Достопочтенный, не проходи мимо!

Тут благовония перебил грубый запах навоза, и Железнобокий взял след. За ним в толпу ввинтился Саук, знаток лошадей.

Вообще-то конями положено было торговать на форуме Амастриана, но не топать же галатцам в такую даль! И вот, прямо у крепостной стены, была устроена коновязь, где фыркали и отаптывались скакуны всяких пород и вовсе непородистые, завезенные из Болгарии, мохнатые и длинногривые степные лошадки. Они были неказисты и коротконоги, а посему много за них не просили. Железнобокий живо сторговался и на правах хозяина вручил товарищам поводья чертовой дюжины коней, купленных вместе с попонами.

– Седел нету, извиняйте, – бурчал он. – Как-нибудь доедете, не развалитесь...

Варяги вскочили на коней, обхватывая ногами некрупных лошадок, и отправились в поход.

Все были одеты на ромейский манер – в холщовые рубахи-хитоны и портки, заправленные в мягкие сапоги, крест-накрест перевязанные ремешками. Хитоны не имели длинных рукавов, это было для русов необычно, и они набросили на плечи светло-коричневые сагии из некрашеного сукна. Так комфортнее, да и мечи на поясах прикрыты.

– Ходу, – сказал Клык и показал пример, добавил прыти своему коньку.

Животина Олегу досталась с норовом, все спину горбила, брыкаться пыталась. Сухов разозлился и треснул коня кулаком меж ушей:

– Смирно, животное!

Убедившись, что хозяин едет в седле, а не под седлом, лошадка стала сама кротость.

Кавалькада оставила позади Галату, поскакала меж сельхозугодий. Лес держался жалкими клочками, маленькими рощицами или отдельно стоящими кипарисами, все остальное было распахано и засеяно.

Олег благодушествовал. Стояло чудесное утро, он скакал в составе «чертовой дюжины», по дороге, вымощенной камнем, углубляясь в «пояс Цереры», окружавший Константинополь. Слева и справа зеленели ухоженные поля, шелестели сады, расстилались, полосатя холмы, виноградники, тянулись высокие каменные ограды усадеб-проастиев. Крестьянские дома строили пониже и пожиже – из камня или самана, а покрывали черепицей или тростником. К домам примыкали огороды, сараи, погреба и большие, врытые в землю кувшины-пифосы для зерна или вина. Пахотные участки разделялись межами, канавами, изгородями из жердей и камней, рядами деревьев и купами кустов.

Чем дальше от Города, тем реже попадались усадьбы, пока вовсе не сошли на нет. Мощеная дорога сменилась грунтовкой, зато заросли сгустились, оставляя безлесными лишь скалы да выжженные солнцем верхушки холмов. А потом повеяло свежестью, ветерок донес запахи соленой влаги и гниющих водорослей. И показалось море, Русское море – удивительный синий глянец уходил за горизонт, лишь кое-где тронутый белыми завитками барашков.

Лазурный простор был пуст, но не тих – размеренные удары прибоя доносились глухо и явно.

– Будем ждать здесь, – решил Инегельд. – Собирайте в кучи хворост, запалим семь костров.

Олег слез с коника, разминая ноги, – приходилось все время с силой сжимать колени, чтобы удержаться. Ничего... Зато какая тренировка!

Варяги рассеялись, собирая сушняк, и живо сложили семь костров – осталось их только поджечь. И развалились на травке, потащили из сум припасы и фляжки с забористым неразбавленным.

– Хорошо тут... – проговорил Фудри Москвич, жмурясь на солнышке. – Тепло... Только люди злые. И врут на каждом шагу. У нас хоть и холодно, зато все свое. Все свои...

– Эт-точно... – разморено сказал Турберн. – Да и скучно тут. У нас там и лес, как лес, и реки, как реки. Охота там, рыбалка... По грибы сходить, и то веселее, чем по здешним улицам слоняться.

Олег промолчал – о Библиотеке, где вечно пропадал Пончик, он распространяться не стал. А Ипподром, похожий на художественную галерею? А «Дом света», сияющий в ночи на всю Месу? А Палатий, где скульптур и картин древних собрано столько, сколько и не снилось будущим директорам Эрмитажей и Лувров?

Ленивая сиеста прошла в неге – Олег со товарищи тупо отдыхал в тенечке. Подремав до обеда, погулял и снова разлегся на старом месте.

Варяги обеспокоились лишь однажды, когда внизу, под грядой скал, прошел по узкому пляжу ромейский патруль. Прошел и скрылся за мысом, где воды Понта Эвксинского вливались в пролив Святого Георгия, как богобоязненные ромеи переиначили эллинское название Босфор.

И вот тогда, словно дождавшись ухода ромейской береговой стражи, за морем поднялись паруса. Много парусов, полосатых и однотонных.

– Наши идут! – расплылся в довольной улыбке Инегельд.

– И кого это они с собою тащат? – нахмурился Железнобокий. – Паруса вишь какие? В один цвет.

– Славинов, наверное, – убежденно сказал Стегги Метатель Колец. – Князья их давно уж головы подняли. Жадные они до злата, вот и напросились в поход... А Халегу что? Ему лишние мечи не помеха...

– Да какие там мечи! – фыркнул Малютка Свен презрительно.

– А лодьи у них, как наши ушкуи, – пригляделся Турберн к корабликам под однотонными парусами.

– Дак это ушкуи и есть, – сказал Хурта Славинский, не особо жалующий князей своих. – Зимою их новгородцы много понаделали, а по весне все в Киев сплавили.

– А чего тогда не сговорились, чтоб им скедий спустили? – спросил Железнобокий с недовольным видом. – Будут тут нас позорить!

– Так я ж говорю, – подхватил Стегги, – жадюги они! В ушкуй больше трех десятков вояк никак не вместить, а скедия сороковник запросто примет...

Турберн только головою покачал. Инегельд напряженно всматривался и воскликнул вдруг:

– Есть! Поймал!

Олег пригляделся в недоумении и тоже словил «солнечного котенка», как русы прозывали «солнечных зайчиков», – видать, кто-то с борта пускал их зеркальцем.

– Зажигай костры! – скомандовал Клык.

Гридни забегали, зачиркали огнивами, и потянулись дымки, вспыхнуло прозрачное пламя.

– Зелени подкиньте, а то дыму маловато!

Бойцы подкинули, и потянулись к небу семь кривых серых столбов, определяя в десятках число кораблей императорского флота.

Потом Железнобокий с Вороном накинули на пару костров свои сагии и тут же сдернули. Опять набросили и снова убрали. Так два прерывистых дыма сообщили дополнительную информацию – о двадцати самых опасных дромонах, на которых не только баллисты стоят, но и сифоны огнепальные.

С лодий заблистало зеркальце – «Вас поняли!».

– Все, – отрывисто сказал Инегельд. – Уходим!

Варяги живо собрали манатки и вскочили на коней.

Оставив костры догорать, «чертова дюжина» поспешила обратно, подальше от берега моря.

– Если попадемся, – предупредил Турберн, – нас не пожалуют!

– А что нам будет? – нахмурился Малютка Свен.

– Секир-башка будет, – серьезно ответил Саук.

– Ходу!

Отряд поскакал напрямик через дубравы и заросли хмелеграба, пока не выехал на дорогу. Здесь их ждала неприятность – большой разъезд конных иканатов в медных чешуйчатых доспехах с кожаными полосками-птеригами на плечах, смахивавшими на эполеты, в остроконечных шлемах, с овальными щитами-скутами и однолезвийными мечами-падамерионами. Впереди скакал офицер в красном плаще, с круглыми вышитыми вставками на хитоне.

Он зло закричал, углядев варягов, и выхватил короткий меч. В атаку!

Иканаты, сипло взревев, пришпорили коней и бросились на варягов. Тем ничего не оставалось, как кинуться наутек. Даже тигр не считает зазорным убежать от дикого буйвола...

Олег улепетывал со всеми, успокаивая себя тем, что никто из «чертовой дюжины» не должен быть пойман или убит, ибо это будет подставой для всей гриди. Да и не хотелось ему разборок-заварушек в такой хороший день...

Варяги вынеслись на мыс, откуда открывался вид и на Босфор, и на море, и завертелись на обрыве. Дальше дороги не было. А преследователи догоняли, их с русами разделяла только хилая роща кипарисов. Оттуда донесся топот копыт, к которому добавились громкие крики, в которых мешался гнев и страх, – видать, ромеи разглядели подгребавший русский флот – сотни лодий с распущенными парусами, взблескивая тысячами весел, шли к Босфору, выстроившись в три линии.

Офицерский голос провопил команду, и иканаты затопотали в обратную сторону – предупредить о набеге страшных северных варваров.

– Ишь ты их, – смущенно закряхтел Клык. – Вот что значит дороги не ведать... Выперся! Едем.

– Постой, – сказал Железнобокий и указал на Босфор.

А там, показавшись за изгибом холмистого берега, выходили черные дромоны. Их паруса были свернуты и притянуты к косым реям – корабли шли на веслах, размеренно, в два ряда окунавшихся в воду.

– Ага... – тяжело сказал Инегельд, подумал и слез с коня.

– Щас что-то будет... – протянул Ивор.

Олег тоже спешился и накрутил поводья на руку. Конь сразу полез мордой в сумку и получил сухарь.

– На мелкое место им надо, – занервничал Клык, – туда дромунды не сунутся...

– Не боись, – сказал Турберн, – Халег не отрок сопливый, дело знает...

Русский флот словно послушался Инегельда – скедии с ушкуями сместились к отмелому месту. И тут же поползли вниз паруса, зашатались, укладываясь, мачты – ничего не должно отвлекать от боя. На скедиях произошло множественное движение – часть гребцов накидывала брони, разбирала мечи и секиры, снимала с бортов развешанные щиты. Грозно щерились головы чудищ, вздернутые на высоких штевнях скедий, а на носах ушкуев открывали зубастые пасти резанные из дерева медвежьи башки.

Флот русов несколько перестроился – простираясь по фронту на полверсты, он укрепил крылья, где корабли шли в глубину на три линии. В центре же – на две, причем с большими промежутками между скедиями, чтобы, не мешая соседу, уворачиваться от таранных ударов.

Дромоны выплывали медленно – силой течения их сносило назад, но мало-помалу они сближались с лодьями. С палуб ромейских кораблей доносилось нестройное пение – хриплые голоса мореходов-дромонариев выводили: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»

На флагмане «Двенадцать апостолов» хлопала по ветру пурпурная хоругвь с изображением Богородицы – охранительницы града Константинова. Над ее главой можно было разобрать шитый серебром полумесяц со звездой внутри – знак Артемиды-звероловицы, римской Дианы. По палубе «Двенадцати апостолов» расхаживали иерей и диакон, облаченные в ризы, и тянули молитвы, усиленно окуривая воинство Христово благодатным дымом из кадильниц.

На кормовой башне-ксилокастре недвижно стоял сам друнгарий флота в сагии с вышитыми золотыми орлами по черному полю.

А уж как бегали матросы, как стегали рабов, прикованных к веслам, как суетилась судовые ратники-эпибаты!

На носовых башнях сдергивались кожаные чехлы, прятавшие начищенные медные купола сифонов и зловещие трубы, жерла с наконечниками в форме оскаленных монструазных морд. То и дело воздух, наполненный скрипом и плеском весел, разрывал дикий свистящий рев «нигларос» – предохранительных клапанов, а над палубами дромонов вился легкий дымок – сифонисты рьяно шуровали в топках, поднимая давление в котлах с кипящим составом Каллиника, прозванным «греческим огнем».

Эпибаты ухали, накручивая рычаги баллист и онагров.

– Ох и будет нам... – пробормотал Ивор.

– Не каркай! – сердито цыкнул Железнобокий.

Один за другим двухмачтовые дромоны вырывались в море, и сразу улавливали ветер. Мигом расправлялись треугольные красные паруса, и выгнутые луками реи разворачивались «бабочкой» – один рей в одну сторону, другой – в противоположную. Так ветрила полнее всего наполнялись попутными дуновениями.

Победно взвыли трубы, полсотни громадных дромонов медленно выстроились полумесяцем и двинулись на русские скедии. Флагман держался позади, наблюдая за ходом сражения.

Скедии, лишенные мачт и парусов, казались утлыми суденышками, убогими однодеревками на фоне черных кораблей под красными парусами. Но скедий было много, и варяги, славные морскими победами, знаменитые пираты, не собирались сдаваться. Русские корабли не жались на отмели, дожидаясь, пока их сожгут.

Халег Ведун бросил основные силы на ту часть ромейского флота, что не грозила его скедиям сожжением.

Сверху было хорошо видно, как изящные варяжские суда веером двинулись к дромонам, заходя с правого фланга, ближнего к берегу. Первыми сдали нервы у командира корабля «Победоносец ромейский» – сработала катапульта, и вверх, описывая дымную дугу, взвился объятый пламенем снаряд – двухведерный глиняный сосуд. Он разбился о драконью голову ближней скедии, и хлынуло жидкое пламя, окатило форштевень, разлилось по волнам. Однако варяги не попрыгали в ужасе за борт, а принялись сноровисто тушить пожар – зачерпнули кожаным ведром уксуса из бочки и погасили «греческий огонь». Только пятно трескучего и чадного пламени расплылось по мелкой волне, пока не затухло.

Взлетели еще два снаряда, и тут уж постарались кормщики – следя за траекторией полета, они ускоряли ход скедий или замедляли его, сворачивали с пути. И обе «посылки» бесполезно плюхнулись в воду.

А самые быстрые из варяжских кораблей уже достигли дромонов, не числящихся в «огнеопасных», и пошли на абордаж.

Эпибаты обстреливали русов с палуб, метали дротики и копья, но варяги упорно пробивались, уворачиваясь, принимая стрелы на щиты. И вот громовой рев разнесся над притихшей водою – раскрутились и полетели к бортам дромонов цепи с крюками, варяги по двое подкидывали товарищей, перебрасывая тех за высокие борта. Пока первые вступали в бой, прикрывая идущих следом, на палубы дромонов залезали десятки и сотни осатаневших воинов, не знающих, что такое пощада и милосердие.

Первым был захвачен дромон «Жезл Аарона» – русы вырезали тех, кто им сопротивлялся, а тех, кто поспрыгивал за борт, отстреляли из луков.

Следующим сдался «Святой Иов», за ним пал новенький дромон «Великомученица Варвара».

Друнгарий флота впал в ярость, его трубачи подали сигнал, и сразу пять огнепальных кораблей с левого фланга повернули, ломая строй.

Началось замешательство, неповоротливые дромоны мешали друг другу. Один корабль не вовремя сменил курс и столкнулся с соседом, ломая тому весла по всему борту (а весла ломали руки и грудины рабов...). «Феодосий Великий» неуклюже развернулся, потерял ветер и врезался носом в борт «Дракону». Корпус не пострадал, но толчок многих эпибатов сбросил в море, что породило волну хохота на скедиях.

«Дракон» тут же отомстил варягам, поскольку был огнедышащим – сифонист направил трубу на скедии, из ее жерла повалил голубоватый пар. Помощник сифониста подполз, поднимая лампаду, и из трубы с ревом забило чадящее пламя. Огненная струя окатила две скедии подряд, и тут уж никакой уксус не спас мореходов – и людские тела, и корпуса кораблей равно горели, погибая от страшного, негасимого жара.

– Сволочи! – зарычал Малютка Свен. – Я бы их... Ух!

– Глядите! – воскликнул Ивор.

А поглядеть было на что – Халег Ведун наверняка имел план, который начал осуществляться на глазах у Олега Сухова. Варяги запалили захваченные дромоны и направили их против строя ромейских кораблей.

Дымно горели алые паруса, огни ползли по канатам, растекались по палубам. Треск пламени мешался с воем гребцов. Немногие варяги, оставшиеся на палубах, нещадно лупили невольников по исполосованным спинам, заставляя грести навстречу смерти.

Сработал сифон, окатывая «греческим огнем» палубу «Святого Иова», но жажда мести сработала против ромеев – дромон лишь пуще воспламенился и плавно вписался между двумя ромейскими кораблями. Затрещали, лопаясь, весла, перепутались снасти, раздутый ветром огонь перебросился еще на две палубы. И вопль человеческий утроился...

Одна за другой сгорели пять скедий, но добрая сотня варяжских кораблей атаковала дромоны, обступив ромейские корабли, как лайки медведя.

И только тут на ромейском флагмане поняли замысел русов – Халег оставлял кораблей двести, чтобы сковать или разгромить флот империи, а главные силы уже брали мористее, продолжая движение к Константинополю.

Первым покинул место битвы головной корабль, трубачи друнгария выдували пронзительные сигналы к отступлению.

Дромоны с готовностью сдавали назад, переставляли паруса, перекладывали рули. Потрепанные ромейские корабли замедленно юркали в горловину Босфора, как черные крысы-пасюки в нору. Пользуясь течением, они заскользили к Константинополю.

А русские лодьи, оставив догорать свои и чужие корабли, кинулись вдогон.

– Вот, – радостно протрубил Инегельд, – а ты говорил!

Кто именно говорил и что именно, осталось тайной.

– Поскакали! – услышала приказ «чертова дюжина» и без промедления исполнила его.

Глава 18, в которой Олегу дается ответственное поручение

«Чертова дюжина» пробиралась запутанной сетью дорог, то уходя от Босфора, то вновь приближаясь, всякий раз наблюдая отступающие дромоны, теснящиеся в узком проливе, и следующие за ними скедии.

– Во, гонят! – воскликнул Малютка Свен.

– Век бы любовался, – прокричал Ивор, – как ромеи драпают!

– Догонят наши, нет? – поинтересовался Саук.

– А зачем? – пожал плечами Олег. – Я так понимаю, великий князь сюда не только за вирой, но и за уважением пришел, он признания ищет, хочет, чтобы базилевс не относился к нему как к какому-то слуге! Для чего тогда дромоны жечь? А вот силу показать надо было. Он и показал...

Инегельд задержался на круче, оглядывая живописные берега пролива, и сказал с озабоченностью в голосе:

– Это, конечно, все хорошо, но нам бы в город вернуться, да поскорее. Мы свое дело сделали. Ищите дорогу, хватит плутать!

Дорога вскоре и сама нашлась – узкая, но мощенная камнем, старой римской работы. С такой только пыль сметай – простоит тыщи лет, и ничего ей не сделается.

Вскоре и первые дома завиднелись. Было видно, как селяне суетились, собирая вещи в тюки, хватая детей, выискивая заначенное серебро. Грохотали телеги, тюпали копыта лошадей, мычали коровы, истошно гагакали гуси, наспех засунутые в клетки, плетенные из ивы. Жители бежали кто куда, лишь бы схорониться, лишь бы не попасть под русскую секиру.

Вскоре и кавалерия показалась – катафрактарии в тяжелом облачении казались сутулыми, а их могучие кони, почти полностью скрытые под доспешными попонами, выглядели валунами, каменными глыбами, вдруг обретшими движение.

Катафрактарии заметили варягов и поскакали наперерез, то ли ошибочно признав в них пришельцев-русов, то ли ради профилактики.

Князь Инегельд, бранясь по-черному, развернул коня и поскакал прочь, ибо разборки с тяжелой конницей могли кончиться печально.

«Чертова дюжина», уже не надеясь добраться до моста Каллиника, повернула к Галате. И едва не столкнулась с еще одним отрядом – по дороге мчались во весь опор наемники-угры, гикая и свистя на все лады. Их было под сотню человек, и связываться с этими отморозками степей у варягов тоже не возникало желания.

Вот и вышло, что варягам помогли свои же.

Корабли флота русов так и не догнали дромоны – тем удалось прошмыгнуть в Золотой Рог, и за кормой последнего катапультоносца из воды поднялась исполинская цепь. Ее ржавые звенья грузно покачивались, то утапливаясь, то как бы всплывая и гоня поперечную волну.

Самые быстрые скедии развернулись у этой финишной черты и неспешно двинулись обратно. Но недалеко – Халег Ведун разбил лагерь за Галатой, на плоском берегу.

Тысячи воинов высыпали на берег, вытаскивая на берег корабли, а после взялись копать ров, насыпать вал, ставить частокол – все как всегда, отработанная годами практика действенной обороны. Приготовленных заранее кольев не хватило, и в дело пошла роща кипарисов.

«Чертова дюжина» подлетела в самый разгар работ, когда на валу уже торчали первые заостренные бревна, но сплошной стены пока не наблюдалось. Русы поначалу встретили подъезжающих варягов неприветливо, но потом заревели от восторга, опознав друзей и побратимов.

– Турберн! Здорово! Не отлежал еще железные бока?

– Да это ж Инегельд! Здорово, Клык!

– Хо-хо-хо! Ивор!

– Глянь, Малютка Свен еще больше усох! Привет, заморыш!

Кивая и щеря рты, «чертова дюжина» прошла сквозь плотный строй и оказалась возле единственного шатра, поставленного поближе к скедиям.

– Халег! – взревел Боевой Клык. – Встречай!

Пола шатра откинулась, и наружу вышел сам великий князь. Халег Ведун был в пластинчатом доспехе, отливавшем медью, в черных штанах, заправленных в червленые сапоги, а длинные седые волосы его обжимал золотой венец.

Выйдя, великий князь выпрямился и встретил Инегельда с усмешкой:

– От своих бегаешь?

– Да какие они мне свои, – пробурчал Клык.

– Ладно, князь, заходи, поговорить надо...

Князья великий и светлый скрылись за пологом шатра, и «чертова дюжина» разошлась по лагерю, приискивая старых знакомцев, обзаводясь новыми товарищами. Уже слышен был веселый бас Малютки Свена и взрывы хохота вокруг.

Олег счел себя притомившимся и устроился на берегу, между сохнущих скедий, с бортов которых еще капала вода. Скучал он недолго, быстро нашлась тема для размышлений – было заметно, что русы не распространяли понятия равенства и братства на славинов, а от политкорректности они были и вовсе далеки.

Русов с Халегом Ведуном отправилось немало – человек двадцать князей, великих, светлых и простых, ярлы и великие бояре собрали свои дружины и дружинки в один кулак, приводя их из Бьярмов и Алаборга, Альдейгьюборга и Хольмгарда, Хинугарда и Дрэллеборга, Полтескьюборга и Мелинеска – со всех градов и весей Гардарики, которую все чаще называли просто Русью.

Помаленьку-потихоньку горделивое название Русь распространялось на оба берега Непра, почти на всем протяжении пути «из варяг в греки», повсюду, где русские конунги брали власть над местными племенами.

Одно было плохо – мало было русов. Постепенно светловолосые, белокожие, сероглазые великаны с Севера растворялись на просторах плодовитого Юга среди местного населения, не шибко рослого, черноглазого и темноволосого, сходного с теми же ромеями или итальянцами-фрязинами. Но уж больно любы были варягам чернявые южаночки, да и те привечали высоких блондинов... Так и шел великий процесс этногенеза, так выходил из «плавильного котла» народ, который много позже нарекут русским.

Но вот воинов-славинов варяги в свое братство допускали неохотно, держались наособицу и ставили себя куда выше выходцев из какого-нибудь Трубежа, Искоростеня или Турова. Вот и здесь, в лагере близ великого города, в глаза бросалась разделительная линия, незримая, но четко проведенная между русами и славинами.

Скедии вытащены отдельно от ушкуев и стругов, варяжские каркасные шатры заняли места посуше, спихнув славинские палатки в низинки. Особо горят костры, особо варятся каши, да и сами бойцы не братаются. Похоже было, что славины занимали в сборном войске тот же уровень, что и вспомогательные части ауксиллариев в римских легионах, – смерть на всех одна, а доля в добыче разная...

– Олег! Подь сюды!

Сухов обернулся и увидел Инегельда, манившего его к себе.

– Слушаю, князь.

– Значит, так, – важно проговорил Клык. – Халег предлагает нам выслужить у базилевса весь положенный срок, то бишь год. Я дал согласие – и за вас, и за себя. Чай, не против?

– Я – за, – улыбнулся Олег.

– Ну, раз так, ступай к великому князю. Хочет тебя видеть лично...

Сухов очень удивился, но перечить не стал, полез в шатер, раздвигая два полога на завязках.

Легкий войлок пропускал немного света, да и дымогон вверху был открыт, так что все убранство княжеского шатра видно было без напряга глаз.

Выровненный пол был посыпан свежескошенной травой, в глубине стояла большая кровать с вышитыми подушками, шелковыми и меховыми покрывалами. Рядом уминали траву украшенный резьбой сундук, скамья и столик с серебряным кувшином и кубками. На стойке из перекрещенных ясеневых шестов распялена кольчуга, наверху самого длинного шеста висел шлем, щит и ножны прислонены внизу.

Сам хозяин шатра сидел на скамье, уперев руки в колени, и ждал, пока Олег осмотрится. Спохватившись, Сухов отвесил не шибко глубокий поклон и сказал:

– Здрав будь, княже.

– И тебе того же, воин, – серьезно ответил Халег. Тут же его борода разлезлась ухмылкой: – Говорят, и тебя Вещим прозывали?

– Было такое, – смутился Олег.

– Ну, я не к тому звал тебя, чтобы прошлое вспоминать, – решительно заговорил князь, – впору о будущем думать. Сказывали мне, что ты ромейскую речь разумеешь?

– Разумею, княже. Так способнее. Безъязыкий в чужой стране все равно что слепой.

– Это верно... Я слышал отсюда, что согласился ты отбыть весь срок службы... А задержаться тут не хотел бы?

– Я... – растерялся Олег.

– Постой, – поднял руку князь. – Я не просто так это сказал, а с умыслом. Надобен мне тут свой человек, у ромеев, смышленый и верный, который бы все понимал, слышал и видел, а после рассказывал посланникам моим... Или тех, кто после меня избран будет людьми, потому как стар я и давно уж позван предками. Знаю, трудно стать у ромеев своим, народ они дюже подозрительный, но попробовать-то можно?

Олег подумал для солидности и твердо ответил:

– Я с радостью останусь в Миклагарде и буду работать во вражеском окружении. Долг каждого истинного руса – помогать родной земле. Если князь считает, что мой долг – помогать ей отсюда, я исполню его с тщанием.

– Вот и славно, – ласково сказал Халег. – Ступай и помни наш разговор. Да, и возьми сие, – князь протянул старинный перстень из серебра, оправляющий овальную печатку из бирюзы. – Ежели кто покажет тебе такой же, знай, то посланец от нас, можешь верить ему.

Олег с поклоном принял перстень и покинул шатер. Радость теснилась в его сердце – Халег Ведун легко и просто решил ту задачу, над которой он бился, – как остаться в Константинополе, не став для Руси, как минимум, перебежчиком. А то и изменником... «Чертова дюжина» не поняла бы его устремлений, это как дважды два. Теперь же другое дело – он остается исполнять приказ самого великого князя! Большое ему за это человеческое спасибо...

Незаметно завечерело. Крепкий частокол стоял неколебимо, дозоры лениво слонялись по округе, высматривая неприятеля – на его же родной земле.

Военный лагерь был кучно заставлен шатрами, между которых горели костры и сидели воины в кружок. Тесноту чувствовали все, но и безопасность – тоже.

Горели огни и по ту сторону частокола. «За цепью», по тихим водам Золотого Рога и Босфора плавали плотики с чанами, в которых пылала горючая смесь. Огни красиво отражались в волнах, освещая акваторию, – русы не пройдут незамеченными!

Длинные цепочки горящих факелов очерчивали зубчатые линии стен Константинополя и Галаты, а на башнях горели костры, подогревая смолу в котлах с выливными носиками. Всполохи огня отсвечивали на латах и оружии, выхватывали из темноты то корму корабля у причала, то выщербленную стену.

Насмотревшись на растревоженную столицу империи, Сухов протолкался к центральной площади лагеря, расположенной на берегу. Тут тоже горели костры, освещая покачивающиеся скедии. Головы драконов, троллей и горгулий подсвечивались снизу, только клыки блестели, да блики дрожали на выпученных буркалах.

После сытного ужина варяги разговор вели ленивый, лишь бы время скоротать до отбоя. Но они сразу оживились, когда к шатру великого князя пробился юнец-дозорный и доложил Халегу Ведуну:

– Там ромея поймали... Вернее, он сам пришел. По-нашему бает, говорит, самого главного видеть хочу, тайну открыть готов...

Халег, не глядя на юныша, буркнул:

– Веди.

Дозорный исчез, и вскоре объявился перебежчик – высокий, длинный как жердь ромей, закутанный в потрепанную хламиду. Когда он откинул ткань с лица, Олег даже вздрогнул – это был Евсевий Вотаниат, магистр, которого объявили в розыск!

Евсевий заметно исхудал, тщательно стриженная бородка нынче торчала неопрятными клочьями, в ней застряли крошки, а в волосах – солома. Мрачное, даже зловещее лицо магистра было отмечено печатью усталости, а в глазах дрожал огонек загнанности.

– Где ваш князь? – спросил он глухо. Акцент выдавал ромея, но понять можно было без труда.

Халег Ведун, сидевший у костра вместе с гриднями, обернулся к магистру и спокойно ответил:

– Я – великий князь Халег. Слушаю тебя...

– А я – враг базилевсу, – криво усмехнулся Евсевий. – У нас говорят: «Враг моего врага – мой друг».

– Разве я враждую с базилевсом? – хладнокровно сказал князь. – Я пришел говорить с ним о мире и любви, а не чинить расправу и смерть. Чем быстрее он это поймет, тем меньше прольется крови.

– Я могу помочь вам!

– Как?

– Мне известны тайные двери в стенах галатских. Я смог бы провести твоих воинов к башне, откуда опускают цепь, и тогда корабли войдут в Золотой Рог!

Халег улыбнулся, щуря глаза, и промурлыкал:

– Я и без твоей помощи попаду туда. Завтра.

Евсевий недоверчиво покачал головой и зашел с другого боку:

– Тайные ходы есть и в стенах, окружающих Константинополь... Через один такой Михаил Пьяница попал в город, когда тот был осажден Аскольдом и Диром. Я покажу тебе его!

Халег заинтересовался, и тогда Сухов шагнул вперед.

– Не верь ему, великий князь! – резко сказал он. – Этот человек – беглый преступник. Он предал базилевса и с легкостью предаст тебя, хотя бы для того, чтобы оправдаться перед императором!

– Замолчи, проклятый варанг! – взбеленился Вотаниат. – Как я жалею, что не убил тебя, когда мог!

– А ты попробуй снова. Со второй попытки! Дать тебе меч или ты привык кусаться и щипаться?

Варяги весело зашушукались, предвкушая ха-арошую потасовку, а то и настоящий поединок. Халег поднял руку, унимая гридь.

– Ты хочешь биться, Олег? – осведомился он, храня невозмутимость.

– У меня с этим длинным хорьком свои счеты. Дозволишь ли?

– Дозволяю.

Олег обернулся к магистру.

– Я вызвал тебя, – сказал он. – Тебе выбирать оружие.

Евсевий Вотаниат неожиданно успокоился.

– Превосходно, – сказал он, осклабясь. – Я выбираю не меч, а секиру. Говорят, варанги – великие мастера биться на топорах? Вот и проверим этот слух...

Халег набрал побольше воздуху в грудь и оповестил окружение:

– Секиру и щит каждому! Освободить круг!

Гридни живо расступились, уширяя «арену», а оруженосцы притащили две секиры и два круглых щита.

Олег молча сунул левую руку за лямку щита, уцепился пальцами в рукоятку-держак, взялся за топорище. Сам топор был широк, с закругленным лезвием, но не слишком тяжел – полегче того, каким орудует лесоруб.

Сухов покрутил секиру, приноравливаясь заново, – давненько он не брал в руки подобное орудие убийства... Меч, конечно, сподручней, но уж больно дорог клинок. Даже в дружине Халега большая часть воинов имела при себе одни секиры. Да и кольчуги были не на всех. В основном, гридни носили кожаные доспехи с нашитыми бляхами или кольчужными накладками. Полновесные кольчуги ценились высоко и передавались по наследству от отца к сыну.

– Сходитесь! – прозвучал приказ.

Олег прикрылся щитом и двинулся на Вотаниата, поигрывая секирой. Топор – он и есть топор, массы у него побольше, чем у меча. Остановить после замаха трудно и разогнать нелегко. Приходится постоянно держать секиру «на махе», она должна всегда двигаться – так легче ударить или отвести выпад противника.

Магистр набычился и попер на Олега. Его секира описала дугу, вдруг резко пошла снизу вверх, обещая пропороть Сухову живот. Полутролль отпрыгнул в сторону, а секира Евсевия взвилась вверх и засвистела по косой, целясь то ли в шею, то ли в голову.

Олег отвел грохнувшую секиру щитом и нанес удар своей – по колену магистра. В самый последний момент Вотаниат отскочил. Внезапно отбросив щит в сторону, он схватился за топорище обеими руками и ударил со всей мочи по Олегову щиту. Сухов поставил его ребром, но металлическая оковка не выдержала, лопнула, а прочная ясеневая основа изломилась напополам, удерживаемая воедино вощеной кожей.

Освободившись от щита, Олег схватился за топорище у самой железки и ударил древком, отбивая секиру магистра. Теперь левая рука оказалась на замахе, и боевой топор ударил прицельно, с оттягом правой, рассекая ребра Евсевия. Прорубить грудину Олегу вряд ли бы удалось, да и зачем такой удар? Еще секира застрянет в кости...

С приглушенным возгласом Вотаниат отпрянул, а варяги взорвались криками восторга.

– Вломи ромею! – орал Малютка Свен.

– Снеси ему черепушку! – поддерживали его в первых рядах.

– Руку, руку отсеки!

– Бей!

– Руби!

– Покажи ему!

Олег снова закружился, помахивая секирой. Магистр развернулся с ударом Сухову в спину, но лезвие достало лишь край хитона. А Олег ответил прямым колющим ударом, со звоном отбил секиру противника и ударил того в пах ногою. Магистра скрючило. Выпучив глаза, он вяло отмахивался, отступая семенящим шагом к берегу, и вдруг швырнул секиру в Сухова. Не разгибая спины, он метнулся к скедиям, проскользнул между... Две стрелы прогудели вдогон, но не попали. С тяжелым всплеском Евсевий Вотаниат скрылся в воде Босфора.

– Лягушка прыгнула в болото, – спокойно сказал Халег Ведун. – Молодец, Олег, не посрамил нашей чести. Ну, все! Отбой! Завтра будет трудный день...

Глава 19, из которой доносится знаменитое: «Мы от роду русского!»

Рано утром к частоколу, окружавшему варяжский лагерь, подъехала делегация ромеев – целая толпа магистров, патрикиев и прочих мандаторов, разодетых как на парад. Сопровождение из экскувитов блистало не меньше.

Для послов в частоколе прорубили достаточное отверстие, и те пролезли на стоянку, пугливо озираясь. Варяги молча расступились, образуя живой коридор к княжескому шатру.

Процессия отважно двинулась на переговоры. Впереди шагал личный посланник базилевса Лев Малеин, протоспафарий из ведомства логофета дрома, ответственного за внешние сношения империи. Малеин вышагивал в красно-зеленых одеждах, положенных ему по чину, а на груди его побрякивала золотая цепь.

– Олег, – сказал великий князь, не поворачивая головы, – скройся с глаз! Не нужно, чтобы тебя видели с нами. Достаточно и того, что вчерашняя «лягушка» упрыгала... веры ему, может, и не будет, но кто его знает? Скройся!

Сухов спрятался за спины товарищей, а Халег Ведун поманил к себе толмача из херсонитов, густо обволошенного, остролицего типчика. Тот подсеменил, безостановочно кланяясь.

– Его величество базилевс шлет архонту Халегу свои приветствия, – величественно начал протоспафарий, – и выражает кроткое недоумение: зачем храбрым русам потребовалось нарушать мир?

Толмач торопливо нашептал перевод.

– Я к твоему базилевсу, – мрачно проговорил Халег Ведун, – то ли дважды, то ли трижды послов засылал. И что? Все разы они зря прождали по месяцу и отбыли назад – базилевс так и не соизволил принять их. А я хотел с ним ряд заключить, ряд мира и любви!

Протоспафарий тонко улыбнулся:

– Ты должен понять, архонт... Базилевс не по злой воле заставлял так долго ждать твоих послов – того требовал обычай...

– Плевать мне на обычай! И забудем дела посольские. Теперь я сам прибыл сюда и не уйду, пока мы с базилевсом не урядимся.

– Это твое последнее слово, архонт? – пропел посланник.

– Предпоследнее, – буркнул князь. – Надо будет еще кое-что исполнить... Ваши люди зарезали сына великого князя Ингоря, и мы требуем по Правде своей отплатить за это непотребство.

– Сколько ты просишь? – деловито спросил понятливый протоспафарий.

– Немного. По двенадцать фунтов серебра на каждую скедию...

– Так у тебя их пятьсот! – ужаснулся посланник.

– ...И паруса новые, – невозмутимо продолжил Халег. – Для русов – шелковые, а для славинов – из крепкого холста. Все, разговор окончен.

– Я немедленно донесу до ушей базилевса твои слова, архонт, – поклонился протоспафарий и отбыл восвояси.

Подождав, пока тот скроется, Олег Сухов приблизился к великому князю и поклонился.

– Что скажешь? – обратился к нему Халег. – Согласятся они?

– Думаю, согласятся, – сказал Сухов, обдумывая каждое слово, – ежели ты, княже, последуешь моему совету... Не гневись только и не сочти слова мои за неподобающую смелость.

– Говори, говори... – проворчал князь.

– Знаю, что удержать воинов сложно, и молодцы твои уже прошлись по предместьям Миклагарда. Прикажи только, чтобы гридь твоя не трогала церкви здешние и монастыри. Это расположит к тебе ромеев.

– Думаешь? – сказал Халег с сомнением.

– Уверен. Их очень удивит то, что варвар щадит святые для них места.

– Ладно, не тронем храмов Распятого... – князь усмехнулся с хитринкой. – У меня тоже есть одна задумка, чтобы их... того... расположить.

– Какая же?

– Увидишь. Ну, все, топайте к своему базилевсу. Он, наверное, вас обыскался уже!

Собравшаяся «чертова дюжина» вежливо посмеялась и двинулась вон, через пролом в частоколе к лошадям своим.

Олег спустился с вала и удивился – повсюду трудились варяги и славины, работая лопатами и ломами. Они срывали бугры и заравнивали ямы, трамбовали грунт тяжелыми обрубками бревен и засыпали овраги. Что за притча?

– Чего это они? – полюбопытствовал Фудри, влезая на коня.

– Знать бы, – буркнул Турберн. – Хитрит Халег, старый лис!

– Все тут? – нетерпеливо обернулся Клык. – Вперед!

Отряд поскакал между «дорожных рабочих», пока не въехал на пустынные улицы селения. Дома стояли брошенными, вокруг царило безмолвие, словно все село стало выморочным.

Вскоре, однако, донеслись крики. Несколько человек ромейского обличья выбежали на улицу и резко затормозили перед «чертовой дюжиной». В одном из бегунов Олег узнал верного спутника Елены.

– Игнатий!

Фока вздрогнул сперва, потом узнал Сухова и радостно всплеснул руками.

– Олег! – Его улыбка тут же сползла с губ, уступив место растерянной гримасе, изображавшей испуг: – Там Елена, в проастии! Она вернулась на минутку, чтобы забрать ценности, а тут варанги напали!

– Вперед! – яростно крикнул Сухов.

Варяги?! На его Елену? Да хоть сам Халег Ведун, без разницы! Любой отведает меча, кто хоть пальцем коснется Мелиссины!

– Мы с тобой! – крикнул Ивор, понукая коня.

За ним поскакали Малютка Свен и Стегги. Остальные переглянулись, и Клык махнул рукой:

– Едем!

Чувствуя его раздражение, Турберн сказал:

– Надо же своему помочь-то...

– Против своих же?!

«Чертова дюжина» проскакала парой улиц и выехала к воротам богатого имения. Вернее, ворота уже лежали на земле, вышибленные тараном, а в переднем дворе суетились воины в кожаных доспехах и шлемах, с шестоперами и секирами в руках.

– Да это славины! – обрадовался Боевой Клык. – Ну, слава богам... Бей славинов!

Славины не приняли боя и кинулись в парк, варяги за ними.

Проастий напоминал город в миниатюре. Варяги скакали через парк и видели поперечные аллейки, украшенные статуями, и брызжущие фонтаны, а за клумбами и пышным розарием поднимал главу маленький храм. Была здесь и роскошная купальня под двумя куполами, и приземистый барак для рабов. В сторонке стояли добротные конюшни, овчарни, коровник, а за ними сверкал рыбный пруд и зеленели огороды. Даже маленькая тюрьма имелась в пределах проастия, даже богадельня для престарелых слуг! Хорошо иметь домик в деревне...

Славины дунули за межу, сложенную из плоского плитняка, а Олег, озираясь кругом, подскакал к террасе особняка.

Тут же, у столба коновязи стояло несколько лошадей, породистых и ухоженных. Все они были расседланы, кроме одной белой кобылки с золотистою гривой набок. Кобылке очень «шло» шелковое покрывало, свисавшее с крупа. Седло было расшито жемчугом и отделано золотыми бляхами.

– Елена! – крикнул Олег, спрыгивая с седла. – Елена!

– Елена! – послышался тонкий зов Игнатия.

Из дома донесся шум, и на террасу выкатился очумелый славин, кое-как отмахивающийся обломком меча от разъяренной Мелиссины, кроившей воздух акуфием.

Увидев Сухова, славин кинулся в атаку и напоролся на меч.

Выдернув клинок, Олег бросился к возлюбленной:

– Ты в порядке?!

– Да! – выдохнула Елена, отбрасывая оружие и цепляясь за крепкую суховскую шею.

Олег нежно гладил отвердевшую спину и чувствовал, как Мелиссина расслабляется, мягчеет, возвращая утерянную женственность.

– Валькирия! – ухмыльнулся Боевой Клык и спрятал меч. – Ну, не буду мешать...

Елена подняла голову и взглянула Сухову в глаза.

– Ты поступил не по правилам, – игриво произнесла она. – В Самбате ты уже спас мне жизнь, так что теперь моя очередь уберегать тебя от смерти.

– Прости, – улыбнулся Олег, – больше не буду.

– Я тебя люблю...

– А я тебя еще больше... Поехали отсюда!

– Да-да, едем...

– Игнатий сказал, что ты хотела забрать ценности.

– Ах, это по дурости. Я совсем забыла, что отнесла их в местный храм Богородицы, когда вернулась из Самбата. Жаль, конечно, что теперь они уплывут еще дальше, на твой север...

– Может, и не уплывут. Я упросил великого князя не трогать храмы...

– Думаешь, подействует? – округлила глаза Елена.

– Посмотрим, – пожал плечами Олег.

Он подсадил женщину на белую кобылку и вскочил на своего жеребчика.

– Клык! Где ты?

– Туточки...

Светлый князь вышел из парка, хрустя каким-то плодом.

– Зелен еще, – сморщился он и зашвырнул огрызок в кусты.

– А парочку мы все-таки догнали, – похвалился Малютка Свен, прилаживая меч на место. – Уделали...

– А ты не нарушай приказ! – выразился Турберн. – Правильно? А то все работают, а эти самые умные, шарить по домам кинулись! Непорядок...

– За что боролись, – весело констатировал Олег, – на то и напоролись. Поехали!

«Чертова дюжина», превратившись в почетный эскорт зоста-патрикии, поскакала к Золотому Рогу.

Там-то Сухов и увидел действо, описанное в летописях.

Варяги не зря трамбовали рыхлую землю и ровняли ее – они готовили волок. Да не простой – обычно корабли волокут без мачт, дабы облегчить груз, а в этот раз Халег Ведун испробовал новую методу.

Скедии протаскивали через проломы в частоколе и надвигали на дубовые катки. Дорога мимо Галаты и Перы к северной части Золотого Рога, докуда протянулся «волок», шла поначалу несколько в гору, и великий князь придумал, как облегчить труд гридням, – он приказал поднять паруса!

Теплый восточный ветер наполнял их и легко тянул корабли вверх по пологому склону – только успевай катки подставлять.

Гогочущие команды удерживали скедии «на курсе » и метались от кормы к носу, вдвоем перетаскивая тяжелые колесные пары. Очень скоро их голые спины заблестели от пота, зато и корабли не волоклись – летели! А уж когда скедии миновали перегиб и начинался спуск, паруса приходилось спускать – больно быстро разгонялись корабли.

– Ай, молодец! – возопил Железнобокий, пришедший в восторг от выдумки Ведуна. – Нет, это надо же, а?!

– Не понимаю только, – нахмурился Клык, – зачем ему все это?

– Что же тут непонятного? – усмехнулась Елена. – Ваш великий князь действительно умница, и он не зря запретил своим воинам грабить окрестности уже на другой день. Ну, что там можно найти стоящего? А в Золотой Рог набилась тысяча кораблей со всего света, и каждый из них битком набит зерном, кожами, благовониями, тканями, да чем угодно! Это же немыслимое богатство! И все это может стать его, если базилевс не проявит мудрости и не согласится заключить договор с вашим правителем.

– Халег Ведун – не наш правитель, – возразил Малютка Свен, – мы другого князя выбрали, его Лидулом звать...

– Да это неважно! – рассмеялась Мелиссина. – Поехали!

Отряд вихрем промчался по пустынному мосту Каллиника и поскакал вдоль стены Феодосия. Мосты, переброшенные через ров к ближайшим воротам, были сожжены, только те, что вели к Золотым воротам, оказались целы, хотя и облиты нефтью.

– Стойте! – заорал Олег, задирая голову к высоким квадратным башням, фланкировавшим трехпролетную триумфальную арку, украшенную статуями Геракла и Прометея. – Не поджигайте!

– Кто такие? – закричали в ответ, поднимая факел. – Чего надо?

– Мы сопровождаем зоста-патрикию Елену Мелиссину! – нашелся Сухов. – Немедленно пропустите!

– Открывайте ворота! – завопила Елена. – Чего ждете?

На башне переговорили, и самые большие, средние ворота, предназначенные для парадных въездов самого базилевса, стали плавно растворяться, открывая глубокий проход в толще стен.

На улицах Константинополя совсем не было видно народу. Даже Меса, по обыкновению шумная, была в этот день пустынна и тиха – лавки стояли закрытыми, никто не прохаживался под Царскими Портиками; когда-никогда мелькнет нечесаная голова раба-посыльного или кошка пробежит, и снова полная тишина.

Город оцепенел. Город попрятался. По двое, по трое скакали гвардейцы-вестовые, и их озабоченная хмурость лишь множила страхи. Церкви были набиты битком. Паства, истово отмахивая поклоны, молила Спасителя явить силу Свою и прогнать поганых язычников.

«Чертова дюжина» проводила Елену до дома и вернулась к месту постоя, где их уже поджидал этериарх. Елпидифор был нервен.

Порывисто подойдя к Инегельду, он спросил:

– Где вы были?

– Провожали зоста-патрикию Елену Мелиссину, – важно проговорил Боевой Клык, – из проастия к дому.

– Вот как? – Брови этериарха вползли на лоб и снова опустились на глаза. – Скажи, князь, могу ли я верить тебе и твоим людям в этот день, когда такие же храбрые варанги, как и вы, стоят под стенами города?

Инегельд осерчал. Он высился над этериархом, похожий на медведя.

– Нам, ромей, не только храбрость ведома, – прорычал Клык, – мы и честь свою храним! Нам без разницы, кто там стоит, под стенами, да хоть архангелы вашего бога! Мы присягнули базилевсу, что убережем величество от ненужных ему встреч, и наше слово крепко! Ясно тебе?

– Ясно, ясно! – заулыбался Елпидифор с облегчением. – Поверь, у меня и в мыслях не было тебя обидеть, но я же не за себя беспокоюсь, мне нужно быть уверенным в безопасности Его Божественности...

– Не боись, – проворчал Инегельд, остывая, – не пострадает божественность, пока мы рядом. Проверено.

– Ну, тогда заступайте на пост!

– Полусотня Асмуда! – рявкнул Клык, оборачиваясь к гриди. – Готовы?

– Всегда готовы, – было ответом.

– Чего тогда тут отаптываетесь? Базилевсы ждать не любят!

И варяги, пересмеиваясь, зашагали в сторону Палатия, спокойные и уверенные в себе люди, не чуждые понятия чести.

Олегу надо было выходить на дежурство в ночь, и он решил прогуляться. А когда добрел до форума Августеон, то свернул к Софии и вновь оказался под великолепными сводами.

Правда, остаться наедине с собой не удалось – церковь была полна народу. Люди то падали ниц, лишаясь чувств, то вдруг одухотворенно вскрикивали. Юродивые вопили о конце света, а певцы возносили псалмы.

Олег прошел поближе к алтарю.

Низкий серебряный иконостас с рельефами святых был поставлен на двенадцать позолоченных колонн и отделял алтарную часть от остального храма, а посреди главного нефа, чей купол казался недосягаемым, отливал цветным мрамором невысокий помост-амвон. Над ним нависал балдахин из драгметаллов, увенчанный крестом в сто фунтов весом из чистого золота.

С амвона вещал патриарх.

– О, Город-царь!.. – проникновенно восклицал Феофилакт. – О, Город-царь едва ли не всей Вселенной! О, Город, воздвигший многие победные памятники после одоления ратей Европы, Азии и Ливии! А слабый и ничтожный неприятель смотрит на тебя сурово, пытает на тебе крепость своей руки... Что это?! – воздевая руки к небу, возопил патриарх. – Откуда поражение столь губительное? Откуда гнев столь тяжкий? Откуда упал на нас этот дальнесеверный страшный Перун? Откуда нахлынуло это варварское, мрачное и грозное море? Не за грехи ли наши все это ниспослано на нас? Не обличение ли это наших беззаконий? Вспомните, как несправедливо обижали мы приезжих русов! Получая прощение неоднократно, сами не миловали никого... Часто внушал я вам: берегитесь, исправьтесь, обратитесь, не попускайте отточиться Божьему мечу и натянуться Его луку!

К сводам Софии вознеслись еще более бурные рыдания и причитания.

– Помните ли вы то время, когда скифский, и грубый, и варварский народ, и жестокий, и борзый, народ неименитый, но достигший блистательной высоты и несметного богатства, неожиданный и гордящийся оружием, так быстро и так грозно нахлынул на наши пределы, как злая волна холодного моря? Помните ли вы тот трепет, и те слезы, и рыдания, которым тогда предавался наш город в крайнем отчаянии? Помните ли вы ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь всех нас должна была закатиться вместе с закатом солнца, и свет нашего бытия поглощался глубокой тьмою смерти? Помните ли тот час невыносимо горестный, когда приплыли к нам варварские корабли, дышащие чем-то свирепым, диким и убийственным... когда они проходили перед стенами града, неся и выставляя гребцов, поднявших мечи, и как бы угрожая городу смертию от стали разящей, и когда всякая надежда оставила людей?

Напряжение внутри храма достигло опасного предела, за которым рассудок помрачается.

– И вот тот же народ, – возгремел патриарх, – снова вздумал взять град Константинов в свою добычу! А мы услышали о них только тогда, когда их увидели и познали страх, хотя и отделяли их от нас столькие страны и правители, судоходные реки и пристанищные моря... Горько мне от того, что дожил я до таких несчастий... Горько от того, что сделались мы все поношением соседей наших...

На время умолкнув, Феофилакт затем громко воскликнул, обращая свой взор к куполу храма:

– О, царица городов царствующих! О, храм мой, Святилище Божие, Святая София, недреманное око Вселенной!.. Рыдайте, девы!.. Плачьте, юноши! Горюйте, матери и жены! Проливайте слезы и дети! Плачьте о том, как умножились наши несчастья... Так возопием, припадая к светлому образу Богородицы: Досточтимая, спаси Град Свой, как ведаешь, Госпоже!.. Покажи русам, что Город укрепляется Твоею силою!.. Сколько душ и градов взято уже варварами – воззови их и выкупи, яко ее всемогуща... Даруй же и мир крепкий жителям Города Твоего!

И ввысь взметнулся соединенный вопль, вырвавшийся из тысяч уст:

– Спаси!

– Помилуй нас, грешных!

– Спаси и сохрани, Пресвятая Дева!

– По-ми-и-илу-уй!

– Спаси и сохрани!

– Смилуйся, Богородица Дева!

– Господи, помилуй нас, грешных!

Олег протиснулся мимо разгоряченных тел и выбрался на улицу. Задумчив и отрешен от земного, он медленно спускался по Месе, пока не вышел на форум Тавра. Там он заметил что-то новенькое – дощатый помост, над которым торчали столбы трех виселиц, укрепленных распорками и вытягивавшие перекладины с кольцами для веревок – издали казалось, что по синему небу провели три черные прориси, коряво выписав буквы лямбда.

Приблизившись к эшафоту, Сухов неожиданно узнал одного из казненных – на виселице, раскоряченной справа, вытянулся в петле Евсевий Вотаниат, бывший магистр, а ныне, как извещала черная табличка, болтавшаяся у него на груди, «изменник и вор».

Вот и встретились, усмехнулся Олег. Чего же ты хотел, магистр? Чего добивался? Возомнил ли ты себя грозным сокрушателем государства, этаким «делателем базилевсов»? Или обижен ты был на Романа Первого? А может, сыночки базилевсовы тебя подговорили, подбили на измену государю?

Судя по содранным ногтям, тебе уже задавали эти вопросы, но ты или смолчал, или разговорился не по делу, выдав и правых, и виноватых, лишь бы палач отстал и не мучил твою плоть и твою душу...

И вот душа твоя отлетела в края, неведомые смертному, а брошенная плоть, уже окоченевшая, покачивается под ласковым ветерком с моря...

– Покойся с миром, враг мой... – усмехнулся Олег.

Отстояв ночь у покоев базилиссы, Сухов решил и день продержаться, сменив Стеги, – судя по шепоткам пробегавших на цыпочках сановников да по пьяным откровениям одуревшего от страха диэтария Николая, старшего по дворцовому помещению, с утра намечался прием русских послов. Разве можно было пропустить такое действо?

...В пятом часу утра, когда отошла заутреня в константинопольских церквах, Палатий просыпался. Этериарх и папия – великий ключарь, приступали к отпиранию дверей.

Первой отпиралась облицованная слоновой костью дверь, пропускающая в Лавзиак. Там этериарх и папия переодевались в богатые скарамангии, шитые серебром, и следовали однажды заведенным порядком через залы и переходы в Хрисотриклиний и дальше – в Камилас, в Магнавру, в Эрос, в Буколеон...

Потом наступал черед веститоров-облачателей. Одни из них бежали в камару Святого Феодора, чтобы взять там жезл Моисея и прочий реквизит, а остальные толпой отправлялись в ризницу и там выбирали императорский скарамангий. Несли со тщанием и благоговением и клали на дубовую скамью перед дверью, оббитой серебряными листами с отчеканенным на них узором. За этой дверью почивал Его Величество базилевс...

И вот церемониарий приближается к серебряным створкам и трижды ударяет установленным стуком. Створки распахиваются, и веститоры торжественно вносят в опочивальню скарамангий.

А в это время ко дворцу стекаются толпы приглашенных, спеша занять лучшее место и теша себя мыслью: а вдруг именно сегодня сам базилевс бросит на меня свой благосклонный взгляд?!

Церемониальная суета расходится волнами по необъятному Палатию – служители гасят лампады, накрывая светильни медными колпачками на длинных тростях, свет раннего утра проникает в высокие, узкие оконца, и уже издали доносятся отгулом звуки голосов, сопровождая ежеутреннее шествие, которое закончится в Великой Константинопольской Церкви. Там патриарх-сын вручит императору-отцу просфору и флакончик с розовым маслом, а отец одарит сына пурпуровым кошелем с золотыми номисмами...

От мыслей Олега оторвал подошедший этериарх.

– А ты почему еще здесь? – спросил он дружелюбно, хотя заметно было, что ночью Елпидифор не спал.

Олег поклонился, согласно этикету, и объяснил свое желание. Этериарх усмехнулся с пониманием и сказал:

– Пошли со мной.

– Куда?

– В камару Феодора. Послов примут лишь после второй трапезы дня, мы называем ее дипнон. Хоть выспишься...

Камара оказалась не каморкой, а залом с аркадами и широкими окнами, со стенами, отделанными золотыми мозаиками, сводившимися к лику Христа Спасителя.

На возвышенном месте стояли три золотых трона, а под куполом покоился тяжелый стол из черного дерева, инкрустированный серебром, слоновой костью и лазуритом.

Этериарх отдернул занавес и указал подбородком на мягкие, обитые алым шелком скамьи.

– Выбирай любую! – сказал Елпидифор и удалился.

Лениво размышляя о странном расположении к нему этериарха, Олег сложил оружие с доспехом в кучку и с кряхтеньем разлегся. Пять часов здорового сна – его...

К обеду он проснулся бодрым и голодным. Умывшись в чаше фонтана, отлитого из серебра, Олег прошел в одну из дворцовых кухонь, и тучный повар мигом отрезал для варанга изрядный кус ветчины, а хихикающая девица с носиком, перемазанным в муке, протянула Сухову ломоть свежеиспеченного хлеба.

Умяв то и другое, Олег поспешил в Хрисотриклиний – близился прием послов.

Он успел вовремя – человек двадцать посланников уже топтались у двери в тронную залу, усердно наставляемые хранителями этикета. Варяги добродушно отмахивались от назойливых придворных и с любопытством разглядывали убранство, блиставшее мраморами и драгоценными металлами в таком изобилии, что страдала всякая мера.

Размеренно ступая, явился адмиссионалий, обязанный вводить послов пред очи Божественного.

Раскрыв двери в Золотую Палату, он пригласил послов войти. Варяги зашли не особо чинясь и вовсе не робея – дескать, видали и не такое.

Вслед за послами прихлынули придворные хлыщи, с ними вовнутрь проник и Сухов.

Все столпились перед тяжелым пурпуровым занавесом, ожидая начало первого действия спектакля «Прием послов». Протекторы и драконарии стояли вдоль стен с каменными лицами, похожие на раскрашенные статуи.

Скрежетнув кольцами, занавес медленно раздвинулся, являя базилевса и его соправителей, занявших низкие золотые троны и сидящих совершенно неподвижно, как Будды. Полилась торжественная музыка, исполняемая на водяном органе, затенькал заводной соловей, сидящий на позолоченном дереве, закричал павлин, заклекотал орел. Ожили золотые львы, движимые пружинами. Они били хвостами о пол, раскрывали пасти и, двигая языками, громко ревели, исторгая всю мощь скрытых мехов.

Сверху базилевса накрыли клубы фимиамного дыма, и тогда препозит не выдержал, зашипел в спины послов:

– Троекратное земное преклонение! Троекратное! Падайте! Падайте ниц!

Варяги послушались и слегка склонили головы, приветствуя повелителя ромеев. Тому ничего не оставалось, как смириться и не требовать от гордых варваров большего, чем могло позволить их чувство достоинства.

– Кто вы такие и откуда прибыли? – внушительно произнес базилевс.

Переводчик тихо растолковал варягам смысл сказанного. Один из них, белокурый гигант с раздвоенной бородой, кивнул и сделал шаг вперед, заставив драконариев содрогнуться и побелеть.

– Мы от роду русского, – прогудел гигант. – Меня зовут Карл Вилобородый, это Либиар Лысый, а вот Фарлоф из Хинугарда, далее – Веремуд Высокий, Рулав Счастливый, Гуда Косматый, Руалд Рыжий, Карн Змеиный Глаз...

Представив всех, Вилобородый вновь обратился к базилевсу:

– Мы посланы великим князем Халегом Ведуном и прочими великими князьями земли Русской, а такоже великими боярами и светлыми князьями.

– Чего хотите вы, посланцы северных пределов? – вопросил император.

– Чего и раньше хотели, – хмыкнул Карл и ответствовал: – Хотим, чтобы ты, государь, подписал с нами ряд мира и любви. Ну и доплатил чтоб за наши старания.

У Романа Лакапина дернулась щека.

– Мы посовещались и решили, – торжественно провозгласил император, – заключить договор с правителями русских земель. Вам выплатят виру серебром, по двенадцать фунтов на каждый моноксил, и пошьют новые паруса – русам из шелка, славинам – холщовые.

Вновь заиграли органы, сгустилась фимиамная пелена, и занавес закрыл троны. Антракт.

Глава 20, в которой Олега вознаграждает базилевс

Было очень рано, по улицам Константинополя еще витала сонная одурь, на востоке едва занималась заря, а в Палатии уже царила суета – наступал час утренней церемонии пробуждения базилевса и его явления подданным.

Сквозняки повсюду разносили запах догоравших фитилей. Утренний ветерок завевал в открытые окна, дотягивая запах амбры от лавок торговцев благовониями.

Олег, зевая, прошелся по залу, украшенному по обыкновению коврами, хоругвями и паникадилами. Блистали оружием протекторы, возносили знамена драконарии. Хрисотриклиний – восьмиугольный зал с куполом на шестнадцати колоннах – был полон народу, но Олега никто не теснил. Словно и на Сухова пал отблеск великой и грозной славы Халега Ведуна и его воинства.

Накануне состоялся силентий – тайное заседание синклита, где в присутствии базилевса Романа и послов князей русских были пурпурными чернилами прописаны кой-какие исторические документы и скреплены печатями из красного воска с выдавленными на них павлинами.

Казначеи, причитая над каждой номисмой, выдали откуп за смерть Халега, сына Ингоря, и варяги в тот же день подняли паруса. Русы – шелковые, а славины – холщовые. И убыли.

Дня три константинопольцы были взбудоражены, обсуждали великое событие, но память человеческая быстро стушевала горести и ужасы, и вот взбаламученная вода жизни снова потекла плавно, а тошные впечатления легли мутным осадком на донышки душ.

К Олегу протолкался сонный Ивор и спросил:

– А ты чего спать не идешь? Послов больше не ожидается!

– Да этериарху я занадобился, – досадливо сморщился Сухов. – У меня глаза слипаются, а он: «Подожди, подожди...»

– Служба такая, – сказал Пожиратель Смерти с сочувствием и двинулся к выходу.

Олег вздохнул и потер глаза. Спать хотелось ужасно.

– Олег! – донесся строгий голос Елпидифора. – Ступай за мной.

Недоумевая, Сухов пошел за этериархом, имевшим вид загадочный и таинственный.

В полутемном и пустынном коридоре Елпидифор обернулся к Олегу и сказал с придыханием:

– Сейчас ты будешь лицезреть базилевса, ибо в этот день назначена хиротония[61].

– Чья? – не понял Сухов.

– Твоя!

– Моя?!

– Да, да! Его Величество достойно оценил твои заслуги по убережению христианских святынь и хочет вознаградить тебя. Идем!

Обалдев окончательно, Сухов послушно потопал за своим проводником, пока они оба не оказались у серебряной двери в опочивальню Благочестивого. Придворные уже выстроились в два ряда, готовые желать доброго утра повелителю. Среди этих подхалимов блистала Елена Мелиссина, прекрасная и недоступная зоста-патрикия, «патрикия опоясанная». Ее стан, грудь и плечи обвивал лор – узкая парчовая полоса, золотая на голубом, а волосы были уложены в высокую, похожую на башню прическу прополому. Увидев Олега, зоста-патрикия ослепительно улыбнулась.

Тут уже суетились четверо веститоров-облачателей в белых плащах, откинутых за плечи. В руках они держали дивитиссий цвета персика.

Церемониарий прислушался. За серебряной дверью кашлянули, потом громко прочистили горло, словно подавая знак. И палец с большим перстнем трижды стукнул в дверь опочивальни. Веститоры встрепенулись, а папий, обернув краем красной хламиды руку, воздел ее и провозгласил высоким голоском:

– Веститоры!

Препозит Дамиан – здоровый, пузатый, розовый кабан, – повторил низким басом:

– Веститоры!

Облачатели внесли дивитиссий в императорскую спальню, и Олег увидел вялого Романа в тонком хитоне.

– Приступим! – пропищал папий.

– Веститоры, приступайте! – прогремел препозит.

Двое поднесли базилевсу серебряный таз, третий полил на руки Его Божественности из золотого кувшина, а четвертый вытер их полотенцем.

Потом наступила очередь скарамангия и дивитиссия, под конец облачения на базилевса накинули хламиду, тяжеленную от нашитых драгоценностей, и возложили лор.

– Препозит! – подозвал базилевс.

Дамиан совершил земной поклон и поцеловал край священной хламиды.

– Подведи ко мне варанга Олега!

Сухов приблизился, заколебался, но все же смирил гордыню и встал на колени, рукою касаясь пурпуровых башмаков, на которых жемчугом были вышиты кресты. «Потерпишь!» – сказал себе Олег.

Базилевс, сопя, поднял полу хламиды и накрыл ею Сухова. Запахло пылью и благовониями.

Роман I Лакапин возложил на Олегову голову пухлую пятерню и промолвил:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа... Властью, данной мне от Бога, посвящает тебя наша царственность в спафарии. Встань, спафарий Олег! Аксиос!

– Аксиос! – зашумели сановники, толпящиеся у опочивальни. – Аксиос!

– Аксиос! – произнес высокий звонкий голос Елены.

Сухов поднялся, оглушенный и малость растерянный. Он совершенно не знал, как ему быть и что делать, но базилевс избавил его от долгих размышлений – начинался малый выход, и Его Величество прошествовал мимо. Придворные гурьбой двинулись за ним, и вот уже густой голос препозита разнесся под сводами:

– Повелитель!

– Я так рада, – сказала Елена, подходя к Сухову, – я так счастлива... А ты?

– Не знаю, – честно признался Олег. – Я мечтал о возвышении, чтобы... Ну, чтобы хоть как-то сравняться с тобою...

Елена замотала головой и сказала, перебивая:

– Ты всегда будешь рядом со мною и выше меня, ибо ты мой повелитель, владыка души моей...

Олег ничего не ответил, только осторожно коснулся губами припухших губок Елены.

– Тебе надо переодеться, спафарий, – сладко улыбнулась Мелиссина и взяла со скамьи, где недавно лежал императорский скарамангий, сверток с одеждой, положенной Олегу по рангу.

Сухов натянул хитон с красным украшением на груди, а сверху накинул синий сагий. Сбросив сапоги, он переобулся в мягкие кампагнии – как легко ногам!

– Ну, как я тебе?

Елена Мелиссина взяла Олега за руки и сказала с чувством:

– Ты – самый красивый, самый лучший, самый родной для меня и любимый человек. А я – самая счастливая женщина! Олежек... я правильно уменьшила твое имя? Скажи, как по-вашему звучит титул спафария?

– Меченосец, – ответил Сухов.

– Я верю, мой меченосец, что это была не последняя твоя хиротония. Ты поднимешься на высоту, путь к которой одолевают немногие. Но тебе дано достигнуть большего, я знаю это, чувствую... Пошли домой?

Домой... Олег ощутил вдруг громаднейшее облегчение и тихую радость, то маленькое счастье, которое ускользало от него все эти годы и вот нахлынуло, наполнило всего. Он посмотрел в лукавые глаза возлюбленной, где разгоралось опасное темное пламя, облизал пересохшие губы и ответил:

– Пошли.