Вершители. Книга 4. Меч Тамерлана

Глава 2 Катя

Будильник настойчиво жужжал на тумбочке, постепенно наращивая громкость поднадоевшей мелодии. Катя открыла глаза, уставилась в потолок. Сегодня суббота. Не надо идти ни в колледж, ни на работу – зачем она вообще включила будильник? Можно было бы выспаться.

Будильник смолк, переключившись в режим ожидания. Катя знала: включится снова через пять минут и будет играть на нервах еще какое-то время.

– Надо вставать, – посоветовала сама себе.

Потянувшись, села на кровати.

– Алиса, включи бодрую музыку!

Серебристая колонка мигнула зеленым, сообщила:

– Включаю музыку по вашему вкусу.

Заиграли бодрые биты, их сменила плотная барабанная сбивка и заводной гитарный рифф. Катя зевнула:

– Вот так-то лучше.

Снова завибрировал сотовый, на этот раз сообщая о входящем звонке. Катя покосилась на аппарат: «Дядя Рауль звонит», – сообщал экран.

Доктора, так внезапно вошедшего в ее жизнь в ночь исчезновения мамы, приглядывавшего за ней эти годы, она звала дядей Раулем, хотя, конечно, никакой он ей не дядя.

Посмотрев на высветившийся номер, девушка сразу вспомнила, зачем поставила будильник в выходной на 6:30 утра – обещала поехать с Раулем Моисеевичем в магазин, помочь выбрать обои. На самом деле он просто искал повод встретиться с подопечной и удостовериться, что с ней все в порядке. Катя это прекрасно понимала, но была не против повидаться.

– Доброе утро, дядя Рауль, я уже встала и скоро приеду к вам, – отрапортовала она в трубку. В ответ услышала надсадный кашель. – Да вы, кажется, простудились?

– Оно самое…

– Температура? Горло? Что еще болит?

Рауль Моисеевич усмехнулся:

– Сразу видно, внучка доктора…

Он называл ее внучкой. Тогда, четыре года назад, она даже какое-то время жила у него. Всем сообщили, что мама уехала в длительную командировку, а Катя осталась на попечении дальнего родственника. Катя переехала к нему, перешла учиться в школу рядом с его домом. Изначально планировалось – до конца 11-го класса. Но Катя после 9-го решила поступать в колледж – надеялась, что ее, как взрослую, отпустят и она сможет жить отдельно в родной квартире.

Но не тут-то было. Рауль Моисеевич строго придерживался взятого перед Катиными родителями обязательства – приглядывать до «пока не вырастет», а этот момент он связывал исключительно с совершеннолетием.

– 18 лет исполнится – топай куда хочешь, слова не скажу, – ворчал он и сразу мрачнел. Катя понимающе вздыхала – дядя Рауль боялся, что снова останется один в квартире, пропитанной воспоминаниями.

И она смирилась.

В день ее 18-летия он символично положил на стол ключи от маминой квартиры:

– Держи. Но я был бы рад, если бы ты решила остаться.

Катя поцеловала его в щеку, пообещала навещать почаще. И все-таки переехала.

– Может, лекарства привезти? – спросила, прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы смотаться до дежурной аптеки и доехать до названого деда.

– Что я, онлайн-приложением не умею пользоваться, по-твоему? Все, что надо, уже заказал.

– Не занимайся самолечением, вызывай врача! Мало ли…

Слушая его надсадный кашель, она все больше волновалась: как бы не что-то серьезное.

Рауль Моисеевич снова закашлялся, усмехнулся:

– Вызван-вызван врач… Я чего звоню… – он помолчал. – От матери твоей весточка пришла.

У Кати оборвалось сердце.

«Весточками» дядя Рауль называл письма, которые приходили ему от Мирославы: они обменивались посланиями через шкатулку темного дерева, ту самую. Он клал письмо внутрь, из нее же через пару дней получал ответ – исписанный плотным почерком лист.

Мама считала, что так понятнее для него: «Чем меньше волшбы, тем лучше».

С ней самой мама говорила напрямую – появлялась по утрам, с зарей, когда миры почти соприкасались. Приходила, усаживалась на край кровати, гладила по голове. Кате нравилось, что мама о ней беспокоится, – она снова чувствовала себя любимой здесь, вдали от родителей.

– Может, вернешься домой? – как-то обреченно спрашивала мама почти каждый раз.

Катя упрямо качала головой; мама тайком вздыхала – не то с горечью, не то с облегчением. Но Катя не хотела снова дворцовых тайн, снова терпеть отчуждение и чувствовать свою ненужность.

– Здесь я знаю, кто я, – объясняла снова и снова.

– Так не пройдя пути, не узнаешь, чего ты стоишь. Нельзя же вечно прятаться.

После таких слов Катя уходила в глухую оборону; мама еще раз вздыхала и медленно таяла вместе с рассветом.

И вот сейчас, видимо, в ход пошла тяжелая артиллерия – Рауль Моисеевич, которому Катя просто не может отказать – слишком долго объяснять причины, проще согласиться. О чем мама решила попросить в этот раз? Катя насупилась:

– И чего она хотела?

Рауль Моисеевич откашлялся, вздохнул:

– Попросила переговорить с тобой, чтобы ты выслушала отца. Там у них что-то важное к тебе.

– Ну естественно, – Катя возмущенно закатила глаза.

Разговоров с отцом все эти годы Катя старательно избегала.

– Слушай, Катерина, я не знаю, что там у вас произошло, никогда не спрашивал и не вдавался в подробности, кто я, в самом деле, тебе такой… – Снова приступ тяжелого кашля. – Но именно это обстоятельство позволяет мне смотреть на твои отношения с родителями со стороны. А со стороны это все выглядит ребячеством…

– Дядя Рауль…

– Ребячеством! – он повысил голос и снова закашлялся. – Которое можно простить девочке-подростку, но никак не стоит прощать взрослой девушке, какой ты, собственно, уже давно являешься…

Катя простонала:

– Ну вы же не знаете ничего. Как вы можете так говорить?!

– Могу. Потому что я старый и больной. И жизнь повидал. И знаю, что семья и ее целостность – главное достояние в жизни человека. Нет этого достояния, и всё – нет человека.

– Так уж и нет…

– Нет… Я помню тебя в тот день, когда заболела твоя мама. Ты была семейным ребенком, если понимаешь, о чем я говорю. – Он снова замолчал. Катя услышала, как он выпил воды, перевел дыхание. – Хотел я это с тобой обсудить, когда увидимся, чтобы глаза твои видеть. Но не судьба, так скажу…

При словах «не судьба» Катю полоснуло будто раскаленным докрасна ножом: как там сестра, Недоля, успокоилась ли или так и бродит по коридору времен?

– Что значит «не судьба»? – встрепенулась девушка. – Вы что-то от меня скрываете?

Рауль Моисеевич отмахнулся:

– Да ничего не скрываю, к слову пришлось… – Он продолжал: – Ты пойми, наша сила – в корнях. В семье, значит. Даже если отец в чем-то не прав был, поговорить с ним стоит, выслушать. Понять… Нельзя всю жизнь вспоминать прошлые обиды. Понимаешь?

Катя кивнула:

– Понимаю.

– А если так, то пообещай отца выслушать. Да не в штыки все принимать, а с мыслью, что вы – родные. Невзирая на прошлое. Обещаешь?

Катя вздохнула:

– Обещаю, хорошо.

– Ну вот и славно, – голос Рауля Моисеевича потеплел. – Пойду я, прилягу.

Он отключился, а Катя почувствовала, как ее заполняет паника: что, если отец хочет заставить ее вернуться, чтобы стать женой Флавия? С момента своего совершеннолетия она думала об этом всё чаще. Что мешало теперь исполнить договор? Может, уже помирились они за четыре прошедших года – у нее не было никакой информации. Однажды она спросила об этом у мамы, так та начала рассказывать о необходимости налаживания отношений с соседними государствами, династических браках и ответственности государей. Единственное, что она поняла из тирады, так это то, что в случае чего ей не отвертеться.

Весь день после разговора с Раулем Моисеевичем она маялась и нервничала, ожидая появления отца. На нервах убралась в квартире, выстирала белье. Порядком взбудораженная, пошла в магазин за хлебом. Купила печенье, сыр, но про хлеб забыла и вспомнила, только открывая дверь квартиры. Чтобы снова не идти в магазин, решила нажарить блинов – и руки заняты, и голова свободна. Словно желая ее довести до белого каления, примерно в половину шестого в дверь позвонили.

Катя отставила сковороду на холодную конфорку, пошла открывать. На пороге стоял Данияр с пакетом из продуктового. В руке он держал надломленный батон хлеба.

– Чего явился? – Катя была особенно раздражена сегодня, и появление исчезнувшего несколько недель назад Поводыря только добавило масла в огонь.

Он словно ожидал такой встречи: улыбнулся широко и, протискиваясь мимо девушки, чмокнул ее в щеку – с губ Поводыря слетел мягкий аромат свежеиспеченного хлеба. Он вошел в коридор.

– Я тоже тебе очень рад. Как вижу, ты по мне скучала, – он сбросил с плеч куртку, пристроил на вешалку, затем отнес пакет на кухню.

Катя посмотрела ему вслед, нахмурилась.

– С чего ты это решил?

– Ну как же, ты злишься, значит, заметила мое отсутствие и тебе не все равно, есть я рядом или нет, – распахивая дверцу холодильника, он подмигнул девушке.

– Мне все равно. Потому что, как видишь, в твое отсутствие я себя неплохо чувствую…

Данияр ее словно не слышал.

– … О, блины! Прямо к моему возвращению! – Поводырь просиял и схватил с тарелки самый верхний, еще дымящийся паром, но тут же бросил его назад. Отдергивая пальцы и обжигаясь, свернул трубочкой, подул: – Ох, горячий… Сгущенка есть? Да и так отлично! Вкуснотища!

Катя решительно прошла мимо него, отодвинула тарелку подальше. Демонстративно развернулась и скрестила руки на груди. Данияр доел блин, внимательно разглядывая девушку.

– Ты ждешь кого-то? Я не вовремя? Мне уйти?

Катя вспыхнула:

– Да, жду. Нет, не не вовремя. И нет, остаться.

– Ничего не понял, но мне уже интересно, – он уселся за стол, приготовился слушать.

Катя порывисто выдохнула, посмотрела на тарелку, пробормотала:

– Отец сегодня придет.

Данияр схватил со стола яблоко и с хрустом откусил.

– М-м.

Но по его неопределенному «м-м», по той поспешности, с которой он вцепился в яблоко, Катя отчетливо поняла, что он в курсе. Более того: он точно знал, что отец появится сегодня. И, вероятнее всего, знает, в связи с чем. И поэтому прервал свои скитания между мирами и явился. Именно сегодня.

Катя повернулась к плите. Налив теста на сковороду, развернулась обратно и воинственно выставила вперед нож, которым переворачивала блинчики:

– Если ты что-то знаешь, самое время в этом признаться!

– Э, не, меня в свои разборки с родителями не вмешивай. Я Поводырь. Я в игры богов не играю.

– А в какие играешь? – она уставилась на парня. – Помнится, ты обещал избавить меня от Залога власти…

Тот деловито прищурился, отвел взгляд.

– Ты же знаешь, что все оказалось сложнее, – он нахмурился и посмотрел с осуждением. – Но я честно прячу тебя здесь так, что ни одному мороку не сыскать. Что касается Велеса… Скажем так: я догадываюсь, в чем причина такого спешного визита, но рассказывать ничего не буду. Даже не проси.

Но Катя уже сама догадалась:

– Что-то с Гореславой? Ее нашли?

Забыв о блинах, она опустилась на табурет напротив Данияра. Поводырь посмотрел на нее серьезно:

– Ты чувствуешь ее?

– Нет… Вернее, мне кажется, что нет… Не знаю. А что?

– Хорошо бы понять, где она, в каком мире, что с ней…

Поводырь отвернулся к окну – верный признак смятения и задумчивости. По кухне потянулся запах подгоревшего теста. Катя спохватилась, сняла почерневший блин со сковороды.

– Мне не нравится то, что происходит, – проговорил наконец Данияр. Катя насторожилась и обратилась в слух. – Словно на головы людей разом обрушились все беды и несчастья. Так душно в мире…

Девушка медленно обернулась:

– Разве это возможно? Темный морок хранит людей.

Данияр покачал головой:

– Если в серую краску бесконечно добавлять черноту, она рано или поздно превратится в эту черноту.

Катя медленно опустилась на стул:

– Все беды обрушились на головы, говоришь? Не хочешь ли ты сказать, что Темновит заполучил Гореславу? Что еще могло ослабить темный морок?

– Как свет – противоположная сторона тьмы, так и вы с Гореславой – две стороны одной силы. Перейди одна из вас на службу какому-то из мороков – мир изменится до неузнаваемости.

Мама говорила ей об этом давно, когда пыталась объяснить, зачем Катю оторвали от дома, спрятали в мире людей.

– Отец будет просить найти Гореславу?

Данияр задумчиво кивнул.

– Кажется, ты единственная, кто сможет это сделать.

Милану не отпускало чувство беспокойства. Даже оказавшись в своей комнате, она озиралась по сторонам, будто эта странная девочка могла и здесь выскочить из темноты со своими странными вопросами и безумными глазами. Устроившись на кровати, Милана с опаской поглядывала в окно: ей всё мерещилось, что за ним кто-то стоит и смотрит на нее из темноты. Она так и заснула – сидя, с включенной настольной лампой. Ее разбудил шум в коридоре. Были слышны торопливые шаги, а из кухни потянулся приторный запах лекарств.

Девочка встала, приоткрыла дверь: мама суетилась на тесной кухоньке – что-то торопливо искала, роясь в ящике. Рядом с ней на стуле стояла спортивная сумка, заполненная нехитрыми вещами: махровое полотенце, тапочки в полиэтиленовом пакете, цветастый халат и ночная сорочка с незабудками.

– Мам, ты что?

– Бабушке плохо, – не оборачиваясь, прошептала и всхлипнула. – Скорую вызвали.

– А сумка для чего? – Милана знала, конечно, ответ, но он не укладывался в голове – с бабушкой они виделись всего несколько часов назад, она была здорова и ни на что не жаловалась.

Мама оглянулась через плечо:

– Если скажут, что госпитализировать надо… Милана, принеси ее зубную пасту и щетку, положи в сумку.

Милана побежала к умывальнику, схватила зубную щетку и пасту и рванула назад. На обратном пути заглянула в комнату бабушки – та лежала, положив натруженные руки поверх одеяла, дышала тяжело, прерывисто, выпуская из груди тонкий и протяжный свист.

Девочка проскользнула в комнату.

– Бабуль, – тихо позвала Милана.

Бабушка приоткрыла глаза, посмотрела мутно прямо перед собой, будто и не увидев девочку. Та подошла еще ближе, коснулась руки женщины – кожа оказалась холодной и липкой от пота.

– Бабуль, ты как? – она легонько сжала пальцы бабушки, надеясь, что та почувствует ее присутствие.

Рука соскользнула с одеяла, перевернулась ладонью вверх. Милана ахнула и отпрянула, невольно отдернув руку, – подушечки пальцев потемнели и покрылись тонкой сеткой воспалившихся капилляров. Ладонь отекла, став будто восковой.

– Милан, ну ты что? – зашла в комнату мама. Ее голос и вывел девочку из оцепенения.

Она обернулась через плечо, спросила:

– Что это с ней?

– Не знаю. Стала задыхаться, отекла. Я сделал укол и вызвала скорую. Папа греет машину, чтобы тоже ехать в больницу… Ты поедешь с нами или останешься? Я попрошу соседку тетю Галю присмотреть за тобой.

Милана представила, как будет изводить себя тяжелыми мыслями в опустевшем доме, торопливо отозвалась:

– Нет. Я с вами!