Магнус Чейз и боги Асгарда. Меч Лета

Глава 10. А мой люкс вполне ничего!

Я НЕ ОЧЕНЬ ПОНИМАЛ, куда Хундинг меня ведёт. Было такое ощущение, будто меня раз пятьдесят покрутили, а потом втолкнули в круг. И сказали, что это прикольно.

Каждый новый зал казался громадней предыдущего. Большинство постояльцев отеля выглядели как старшеклассники, некоторые чуть постарше. Ребята и девчонки небольшими компаниями сидели, развалившись, возле каминов. Они болтали на разных языках, уплетали всякую всячину или играли в настольные игры вроде шахмат или «Эрудита». А иногда это были игры со всамделишными кинжалами или паяльными горелками. В боковых комнатах стояли бильярдные столы, машины для пинбола[23] и другие старомодные игровые автоматы. А в одном месте я заметил какое-то приспособление, очень напоминающее «железную деву» из камеры пыток.

Среди гостей, разнося подносы с едой и напитками, сновали работники отеля в тёмно-зелёных рубашках. Насколько я успел разглядеть, все официантки были накачанными тётками-воительницами со щитами на спине и мечами или топорами на поясе. Довольно нестандартный подбор кадров для сферы услуг.

Одна тяжеловооружённая официантка прошествовала мимо меня с подносом дымящихся яичных рулетов. У меня в животе сразу заурчало.

– Как я могу быть голодным, если я умер? – спросил я Хундинга. – И вообще тут никто мёртвым не выглядит.

Хундинг в ответ пожал плечами:

– Видишь ли… Есть мёртвые – и есть мёртвые. Ты лучше воспринимай Вальгаллу как своего рода… апгрейд. Ты теперь один из эйнхериев.

Он произнёс это слово как «ин-ХЕРЬЕВ».

– Один из эйнхериев, – повторил я. – И вовсе даже язык ломать не надо.

– Вот-вот. В единственном числе – «эйнхерий». – У него это прозвучало как «ин-ХЕРЬ». – Один избрал нас воинами своего извечного войска. Слово «эйнхерий» часто переводят как «одинокий воин», но это не вполне отражает суть. Это скорее… «бессменный воин». Тот, кто храбро сражался при жизни и снова храбро сразится, когда пробьёт час Гибели Богов. Берегись!

– Богов?

– Нет, копья!

Хундинг толкнул меня на пол, и мимо нас просвистело копьё. Оно пронзило парня, сидевшего на ближайшем диване, убив его наповал. Напитки, игральные кости, деньги для «Монополии» разлетелись во все стороны. Ребята, с которыми играл убитый, повскакивали на ноги – вид у них был слегка раздосадованный. Все смотрели в ту сторону, откуда прилетело копьё.

– Я всё видел, Джон Карающая Рука! – взревел Хундинг. – В гостиной пронзание запрещено!

Из бильярдной раздался смех, и кто-то что-то сказал… по-шведски? В любом случае голос прозвучал не слишком покаянно.

– Ну ладно. – Хундинг как ни в чём не бывало двинулся дальше. – Лифт вон, уже совсем рядом.

– Погодите! – запротестовал я. – Тут человека проткнули копьём. И вы даже ничего не предпримете?

– О, волки всё приберут.

У меня пульс участился вдвое:

– Волки?!

И правда, пока игроки в «Монополию» собирали разбросанные карточки, в гостиную запрыгнула парочка серых волков. Они сцапали покойника за ноги и куда-то поволокли. Копьё так и осталось торчать в его груди. Кровавый след таял на глазах. Дыра в обивке дивана затянулась сама собой.

А я съёжился за ближайшим фикусом в кадке. Пускай все ржут, мне плевать. Мой страх сильнее меня. У этих волков глаза, конечно, не горят синим огнём, как у тех, что напали на маму, но в качестве символа загробного мира я бы предпочёл тушканчика.

– А разве убивать не запрещено законом? – пропищал я из-за кадки.

Хундинг поднял кустистые брови:

– Это же вроде как для потехи, сынок. К ужину убитый будет как новенький. – С этими словами Хундинг вытянул меня из убежища. – Идём-ка.

Я не успел расспросить подробнее, что это за «потеха» такая, потому что мы пришли к лифту. Вместо дверей у него была решётка из копий, а саму кабинку внахлёст увешивали щиты. Кнопок оказалось столько, что панель тянулась от пола до потолка. На верхней кнопке значилась цифра 540. Но Хундинг нажал на 19.

– Как это: в таком доме – и пятьсот сорок этажей? – удивился я. – Это должно быть самое высокое здание в мире.

– Если бы оно стояло в одном мире, то и было бы самым высоким. Но это здание соединяет все Девять миров. Ты зашёл через Мидгард. Как и большинство смертных.

«Мидгард»… Я смутно припоминал, что викинги будто бы верили в существование девяти различных миров. И Рэндольф тоже сказал это слово – «миры». Но слишком уж давно мама читала мне на ночь скандинавские мифы.

– То есть через мир людей.

– Точно. – Хундинг набрал в грудь побольше воздуха и изрёк:

Он широко ухмыльнулся:

– Нам неведомо, когда и где начнётся наш бой.

– А он часто начинается? В смысле, бой?

– Ни разу. Однако… он может начаться в любой момент. Я, признаться, жду не дождусь! Тогда Хельги наконец отступится от меня и перестанет наказывать!

– Управляющий? А за что он вас наказывает?

Хундинг заметно приуныл:

– Долгая история. Мы с ним… – В этот момент дверь-решётка свернулась. – Да ерунда это всё. – Хундинг хлопнул меня по спине. – Тебе понравится девятнадцатый этаж. Соседи что надо!

Я всегда считал, что коридоры в отелях тёмные, депрессивные и вселяют клаустрофобию. Девятнадцатый этаж? Не так и высоко. Сводчатый потолок высотой футов двадцать вместо балок поддерживали – ну же, угадайте! – конечно, копья. Прямо не отель, а оптовый склад копий. Факелы, вставленные в железные петли, горели, но не чадили, а бросали тёплый оранжевый отсвет на стены, увешанные мечами, щитами и шпалерами. Просторный коридор сгодился бы для игры в футбол по всем правилам. Ковёр кроваво-красного цвета украшали узоры из ветвей деревьев, как бы колышущихся на ветру.

Двери номеров располагались где-то в полусотне футов друг от друга. Все были сколочены из грубо отёсанных дубовых досок и окованы железом. Никаких замков или дверных ручек я не заметил. В середине каждой двери виднелась круглая железная пластина величиной с тарелку – на ней стояло имя в окружении викингских рун.

Первая табличка гласила: «ХАФБОРН ГУНДЕРСОН». Из-за двери слышались крики и лязг металла, как будто там в самом разгаре была схватка на мечах.

На следующей двери значилось: «МЭЛЛОРИ КИН». Из-за этой двери не доносилось ни звука.

Затем: «ТОМАС ДЖЕФФЕРСОН-МЛ». В номере раздавались хлопки выстрелов. Правда, это больше походило на видеоигру, чем на настоящую перестрелку. (Да, если что – я слышал и то и другое.)

Четвёртая дверь была помечена косым крестом: Х. Перед дверью стояла ресторанная тележка с серебряным подносом. На подносе лежала отрубленная свиная голова.

Не подумайте, я отнюдь не гурман. Я ведь жил на улице, а там выбирать не приходилось. Но свиные головы – это, пожалуй, даже для меня чересчур.

Мы почти дошли до перекладины Т-образного коридора – и тут из-за угла выпорхнула большая чёрная птица. Она мелькнула мимо, едва не оттяпав мне ухо. Я проводил птицу взглядом – это оказался ворон с блокнотом и ручкой в когтях.

– Что это было? – спросил я.

– Ворон, – объяснил Хундинг.

Обожаю исчерпывающие ответы.

Наконец мы остановились возле двери с табличкой «МАГНУС ЧЕЙЗ».

При виде моего имени, выбитого на металле в компании скандинавских рун, меня пробрала дрожь. Робкая надежда, что это какая-то ошибка, розыгрыш на день рождения или вселенская неразбериха, развеялась в пух и прах. Меня ждали в этом отеле. Они даже имя не перепутали – одно это о многом говорит.

Между прочим, «Магнус» означает «великий». Мама назвала меня так потому, что наша семья миллион лет назад произошла от каких-то там шведских королей. Ну, и ещё мама говорила, что назвала меня так потому, что я самое великое чудо в её жизни. Раз, два, три: ЫЫЫЫЫ. Ужас, до чего неудобное оказалось имечко. Все всё время норовили написать «Мангус» – мол, это почти что «мангуст». Я поправлял: нет же, не Мангус, а Ма-гнус. На «ГНУС» заканчивается. В этом месте люди озадаченно хлопали на меня глазами.

Но так или иначе на двери стояло моё имя. Сейчас я её открою – и готово дело: я здешний постоялец. До самой Гибели Богов, если управляющий не соврал.

– Давай. – Хундинг кивнул на рунную плашку у меня в руке. Руна напоминала знак бесконечности или перевёрнутые песочные часы:

– Это «дагаз», – пояснил Хундинг. – Ничего страшного. Символизирует новые начинания, перемены. И открывает твою дверь. Войти сможешь только ты.

Я сглотнул комок в горле:

– А что, если, к примеру, кто-то из персонала захочет попасть в номер?

– О, у нас свои служебные ключи. – И Хундинг похлопал по топору у себя на поясе. Я так и не понял, прикалывается он или нет.

Я поднял рунный камешек. Мне совершенно не хотелось использовать его по назначению. Однако ещё меньше хотелось торчать в коридоре, где есть риск, что тебя пронзит случайное копьё или в тебя врежется ворон, который тут же слиняет с места происшествия. Я безотчётно коснулся руной изображения «дагаз» на двери. Рунный круг вспыхнул зелёным. Дверь распахнулась.

Я шагнул в номер – и челюсть моя грянулась об пол.

Этот самый люкс был прекраснее всех мест, где я когда-либо жил и когда-либо бывал. Включая особняк дяди Рэндольфа.

Словно в полусне, я прошёл на середину люкса – там был открытый атриум. Мои ботинки утонули в густой зелёной траве. Четыре больших дуба обрамляли сад, как колонны. Их нижние ветви тянулись вдоль потолка, обвивая стропила. Верхние уходили в небо и сплетались причудливым кружевом. Лицо мне согревало солнце. По комнате гулял приятный ветерок, приносивший запах жасмина.

– Как… – Я изумлённо уставился на Хундинга. – Над нами же сотни этажей, а тут небо. И сейчас середина зимы. Почему так тепло и солнечно?

Хундинг пожал плечами:

– Да как сказать… Магия. Но это же твоя жизнь после смерти, сынок. Тебе ж полагаются какие-то бонусы, а?

Бонусы? Ну, не знаю. Вряд ли я достоин таких вот бонусов.

Я медленно повернулся и оглядел свой номер. Планировка у него была крестообразная: от центрального атриума расходились четыре луча. Причём каждый луч был просторнее, чем моя прежняя квартира. Одна часть – это прихожая, в которую мы попали, когда вошли. Вторая – спальня с кроватью королевского размера. Огромная, но при этом скромно обставленная и без наворотов. На кровати – бежевое одеяло и мягкие с виду подушки. На бежевых стенах не висит ни картин, ни зеркал – вообще никаких украшений. И спальню можно занавесить тяжёлыми коричневыми шторами.

Когда я был маленький, мама всегда старалась оформить мою спальню как можно проще, без всяких прибамбасов. А то мне трудно засыпалось в помещении, если меня что-то отвлекало или туда проникал хоть какой-нибудь свет. И глядя на эту спальню, я подумал, что кто-то словно покопался в моих мыслях и выудил оттуда ровно то, что мне нужно для комфорта.

Слева располагались гардеробная и ванная, выложенные кафелем моих любимых цветов – чёрного и бежевого. Бонусы включали также сауну, джакузи, душевую кабину и ночной горшок. (Насчёт ночного горшка – это я пошутил. Там был знатный унитаз, почти настоящий трон. Самое то для заслуженного павшего воина.)

А в четвёртом луче была полностью оборудованная кухня плюс гостиная. В гостиной у стены разместился большой кожаный диван, а перед ним висела плазменная панель. И в шкафчике для дисков обнаружилось шесть игровых систем. Или около того. На другой стороне гостиной потрескивал камин. Перед ним стояли два глубоких кресла и книжный шкаф.

Читать я люблю. Я в этом смысле немного странный. Даже когда я бросил школу, всё равно частенько захаживал в Публичную библиотеку Бостона – просто чтобы почитать что-нибудь и заодно побыть в безопасности и тепле. Все эти два года я тосковал по своим книжкам. И не надеялся, что у меня снова будет книжный шкаф.

Я подошёл к шкафу, чтобы изучить названия книг. И тут заметил на каминной полке фото в серебряной рамке.

По моему пищеводу словно поднялся гелиевый пузырь.

– Не может быть…

Я схватил снимок. На фотографии был я, восьмилетний, и мама – мы вместе на вершине горы Вашингтон в Нью-Гемпшире. Это был один из лучших походов в моей жизни. Мы попросили смотрителя парка нас сфоткать. На снимке я улыбался (сейчас со мной это бывает не часто), показывая дырку на месте двух передних зубов. Мама стояла на коленях за моей спиной, обхватив меня за грудь: вокруг зелёных глаз собрались морщинки, веснушки потемнели на солнце, а светлые волосы растрепал ветер.

– Но это же невозможно… – пролепетал я. – У нас была только одна фотография. И она сгорела при пожаре… – Я обернулся к Хундингу. Тот утирал слёзы. – Ой, что с вами?

Хундинг прокашлялся:

– Ничего-ничего! Всё в порядке. Отель рад предоставить вам сувениры в память о прежней жизни. Фотографии… – Из-за бороды было не разглядеть, но, кажется, у него дрожали губы. – Когда я умер, фотографий ещё не было. А ты… Тебе повезло.

Мне уже сто лет никто не говорил «Тебе повезло». И сама эта мысль вышибла меня из оцепенения. Я два года живу без мамы. Я умер, или меня апгрейдили, всего несколько часов назад. А этот коридорный из Саксонии тут с 749 г. в. э. Или н. э., неважно. Интересно, а он-то как умер? И какая у него была семья? Прошло двенадцать веков, а он всё ещё слезу пускает от тоски по близким. По-моему, если у человека такая загробная жизнь, то с ним обошлись довольно жестоко.

Хундинг расправил плечи и вытер нос:

– Довольно об этом! Будут вопросы – звони на стойку регистрации. Скорее бы вечерняя трапеза! Не терпится послушать о твоих достославных подвигах.

– Моих… достославных подвигах?

– О, не скромничай. Ты бы не очутился тут, не соверши ты что-нибудь героическое.

– Но…

– Было честью служить вам, сэр, и добро пожаловать в отель «Вальгалла». – И он протянул ладонь. Я не сразу сообразил, что он, должно быть, намекает на чаевые.

– Ох, я… – Я зашарил в карманах куртки, правда, без особых ожиданий. Но там обнаружилась плитка шоколада, которую я стырил у дяди Рэндольфа. И она каким-то чудом уцелела во время путешествия на тот свет. Я вручил её Хундингу. – Простите, у меня только это.

Глаза у Хундинга сделались размером с подставку для стакана:

– Боги Асгарда! Спасибо, сынок! – Он понюхал шоколад, держа его с благоговением, как чашу для причастия. – Ух ты! Короче, если что понадобится, дай мне знать. И зови меня на «ты», без всяких церемоний. Твоя валькирия придёт за тобой перед самым пиром. Ух ты!

– Моя валькирия? Но у меня нет валькирии.

Хундинг рассмеялся, не сводя взгляда с шоколадной плитки:

– Будь у меня твоя валькирия, я бы сказал то же самое. Бедовая девица!

– В смысле?

– До вечера, сынок! – Хундинг уже шагал к двери. – Мне надо кое-что съесть… То есть сделать. Постарайся не убиться до пира!