Меч и Крест

Глава шестая, из которой мы узнаем, что главной особенностью ведьмы является хвост

Не успела Маша вставить ключ в замок, как услышала беспокойные мамины шаги, грозово устремившиеся в направлении входной двери.

– Ой, что я маме скажу?! – горестно проплакала она.

– Чтоб это была твоя самая большая проблема! – беспроблемно отозвалась Даша, не в силах оторвать взгляд от своих новых двухсантиметровых когтей.

Ее кровные ногти вечно ломались и еще ни разу не достигали сей вожделенной длины. Белые косички, отросшие за ночь ровно вдвое, тоже скорее обрадовали, чем напугали безработную певицу. (Конечно, Чуб понимала: это чертовски странный феномен. Но все равно не могла удивляться ему раньше, чем выпьет две чашки кофе.)

Маша безуспешно попыталась пригладить анархию на своей голове и, боязливо надавив на шар дверной ручки, тут же спрятала руки за спину, хотя ее ногти удлинились почему-то совсем чуть-чуть – не больше чем на три-четыре миллиметра.

Как и следовало ожидать, мать уже стояла на пороге, заранее открыв рот, в недрах которого бурлили сто пятьдесят вопросов. Но при виде Маши в сверкающем лоскутном пиджаке с перманентом Аллы Пугачевой все они разом застряли у нее в горле.

– Вы кто? – агрессивно сощурилась женщина, нервно роясь в кармане халата в поисках очков.

– Это я, мамочка, – пискнула Маша.

– Ты?! Боже мой, доча, что с тобой сделали?

– Э-э-э…

– А хорошо ей, правда? – бодро встряла Чуб. – Это моя парикмахерша ее закрутила. Бесплатно! – со значением выговорила она, опытным взглядом конферансье определив: для подобной тетки «бесплатно», должно быть, – очень серьезный аргумент.

– Ну, если бесплатно…

Мать перевела растерянный взгляд на Землепотрясную Дашу, с ужасом взирая на ее расплывшийся за ночь сценический грим и сверкающий стразом нос. Ей явно хотелось спросить: «А это кто такая?», но она мужественно сдержалась, хоть Маша и подозревала: выдержки ее хватит ненадолго. Исповедуемая матерью религия гостеприимства еще ни разу не проходила испытания на выносливость. Родители любили принимать гостей, но это были их званые и «жданные» гости, в то время как Маша за всю свою двадцатидвухлетнюю биографию никогда не приводила в дом подруг, а тем паче таких.

– Где же вы были? – вспомнила мама главный вопрос минувшей ночи.

Маша жалобно поглядела на нее.

– На вечеринке, – молниеносно пришла ей на помощь Даша. – Знаете, так весело было! Только полчаса назад разошлись.

– В пижаме? – уточнила мать поражение.

– Ах, это… – заулыбалась Даша. – Представляете, Машка на спор приехала туда в пижаме. Мы все думали, что она проспорит, а она – вот!

– По городу? На велосипеде? – только и смогла сказать мать, бессильно пытаясь представить свою тютю-дочь в роли азартной спорщицы.

– Да тут недалеко… – Даша бездумно махнула рукой куда-то вправо.

– И что же ты не позвонила? – сделала мать последнюю попытку разобраться в происходящем.

– Ой, – закачала головой Даша Чуб. – Вы не представляете, как она переживала! Она же не знала, что у хозяев телефон за неуплату отключили. А я, как назло, свой мобильный на работе забыла, – сокрушилась она, незаметно лягая Машу ногой.

– Мама, познакомься. Это… – припоздало попыталась представить свою говорливую спутницу та и осеклась, вспомнив, что тупо забыла спросить у блондинки имя.

– Я Даша. Даша Чуб, – излишне радостно провозгласила Даша. – Окончила музыкальное училище имени Глиэра. Я – эстрадная певица!

– Да? – Мама совершенно стушевалась.

– А это моя мама, Анна Николаевна, – завершила церемонию представления дочка и, воспользовавшись общим замешательством, вежливо подтолкнула новоявленную подругу: – Туда, Даша, прямо и направо.

Отконвоировав выпускницу Глиэра до персональной комнаты, Маша по-солдатски быстро переоделась за дверью шкафа. И сменив пижаму на мешковатые джинсы и папину рубашку, ужом проскользнула на кухню за жизненно важным кофеином.

Ей повезло: чайник только-только вскипел, и это существенно сократило срок незамедлительно учиненного ей повторного допроса – с пристрастием.

– Кто эта девушка? – громко поинтересовалась мать, так, чтобы ее вопрос долетел до дочерниной спальни, где сидела эта… Эта!!! (Со вторым словом мама пока не определилась.)

– Моя знакомая. – Маша торопливо достала чашки, щедро сыпанула на донышки растворимых кофейных гранул и залила их кипятком.

– И давно ты ее знаешь?

– Не очень. – Знакомство сроком меньше суток вполне подходило под это абстрактное определение.

Мать подошла к Маше вплотную, загородив собой сахарницу.

– А кто еще был на этой вечеринке? Много людей? – с нажимом спросила она.

– Не-а… – Маша сильно сомневалась, что ночь, которую она провалялась трупом у ступенек исторического музея, можно считать вечеринкой, а тем паче – «веселой».

– А мальчики там были? – заинтересовалась мама.

– Нет, – с облегчением ответила дочка, поскольку на этот раз говорила прямолинейную правду. – Только одни девочки!

Изогнувшись, она все же дотянулась до треснувшего фаянсового гриба с красно-горохастой шляпкой и, спешно бросив в темную жижу по две ложки, вспомнила, что Даша просила горький кофе.

– Это что, был девичник? – разочарованно уточнила мать. – Чем же вы там занимались? – В ее голосе прозвучало нехорошее подозрение. – И с чего, спрашивается, ты ее объедать нас привела? Это отцовский кофе! Ты на него ни копейки не заработала! Ты вообще иждивенка! Поняла?

Подхватив полные чашки, Маша испуганно открыла задом дверь и молча ретировалась с поля боя, чтобы тут же попасть из огня да в полымя.

– Ну, ты даешь! – бурчливо встретила ее Даша Чуб. – Родителей совсем не воспитываешь! Нельзя их так распускать! Тебе ж не тринадцать лет, чтобы за каждую отлучку отчитываться. И выкручиваться совсем не умеешь… И косметика по нулям!

Она сидела на стуле у подоконника и, заглядывая в старое, поцарапанное зеркальце на металлической подставке, деловито стирала с себя остатки грима с помощью ваты и Машиною «Детского крема».

– Ты что, этой жирнятиной свой несчастный фейс мажешь? – возмущенно укорила ее она.

– Да.

– Как все запущенно! – Блондинка с гоголевской фамилией еще раз недовольно осмотрела свое лицо, где на левой скуле уже начал проступать обширный и обидный синяк, made in «эта сука», и переместилась на ковер возле Машиной постели, привычно сложив ноги по-турецки.

Поколебавшись, Маша последовала ее примеру и аккуратно поставила чашки на пол между ними. Даша с вожделением отхлебнула кофе.

– Прости, я сахар… – пробубнила Маша.

– Ничего, я и сладкий люблю. А друзья у тебя есть?

– Нет.

– Плохо, – сделала вывод Чуб. – Это все потому, что ты такая настреманная и забитая. Хотя… – Задумчиво выпятила она нижнюю губу. – Знаешь, у меня тоже почему-то подруг нет. Ну, так чтоб настоящих. Поче-ему, интересно?

– Наверное, потому, – ответила Маша, словно бы заранее извиняясь за каждое свое слово, – что ты очень порывистая и внезапная. И веселая – для тебя жизнь – это как бы много-много игрушек. А друзья, они ждут, что другой друг будет относиться к их проблемам серьезно.

Даша замерла с чашкой у рта и вылупилась на нее, потрясенная и Машиным психологическим резюме, и тому, что та вообще заговорила столь длинно и членораздельно.

– Значит, я несерьезная? – обиженно сказала она.

– Нет, – поспешила утешить ее «психолог». – Ты просто очень-очень быстрая, и у тебя как бы нет времени остановиться и задуматься. Вот и с той женщиной ты сразу драться начала, а ведь можно было сказать…

– Что ж ты ей не сказала? – окрысилась Землепотрясная Даша Чуб.

Маша растерянно хлопнула глазами и сломалась.

– Ладно, проехали.

Смущенная столь легкой победой, Даша резко отставила пустую чашку и, чтобы занять свои неуемные руки, подцепила с тумбочки у кровати какую-то обернутую газетой книгу.

– Насчет меня ты, наверно, в чем-то права… Только женщина та, поверь, сука и стервь, каких мало!

– Она красивая, – сказала Маша тихо.

– Ага, – неприязненно фыркнула Чуб. – Как тигр! Когда смотришь на него в клетке, думаешь: «Какой красавец». А когда нос к носу столкнешься, – уже только о том, заряжено ли у тебя ружье… О! А это у нас кто?

Маша оцепенела. На фотографии, которую Даша ненароком выудила из ее «Мастера и Маргариты», была заснята их группа. Маша стояла во втором ряду рядом с Миром и, хотя он обнимал другую девушку (ту, что слева), как-то в порыве романтических мечтаний обвела их лица – свое и Мира Красавицкого – красноречивым красным «сердечком».

– Это твой парень? – обрадовалась Даша, и лицо ее вмиг сложилось в игриво-понимающую физиономию.

– Не-ет, – промямлила Маша, отчаянно пряча глаза. – Просто одногруппник.

– М-да, – блондинка потухла. – А ты вообще встречаешься с кем-то? Что, вообще ни с кем? Может, ты еще того… Девственница? Неужели девственница?! – испуганно вскричала Чуб. – Ты че? Это ж ужасно вредно! В твоем возрасте нужно все время спать с мужчинами, иначе…

Маша посмотрела на нее так, будто та внезапно сунула руку ей под юбку с целью жестокого изнасилования.

– Ладно, – застыдилась Землепотрясная. – Скажи мне лучше вот что, Маруся: зачем ты вчера ночью к музею притащилась?

– Не знаю, – ответила Маша искренне (у нее еще не было времени подумать об этом). – Я ведь тут на кровати уснула, а пришла в себя уже там, – расторопно объяснила она, обрадовавшись перемене темы.

– Ясненько, – проговорила певица, хотя абсолютно ничего ясного в этом как раз и не было. – А я в клубе со сцены сорвалась и помчалась, будто меня тащили… И чего ты обо всем этом думаешь? Есть какие-то версии? – с сомнением поинтересовалась она.

Маша усиленно закивала в ответ и поставила нетронутую чашку на тумбочку.

– Не будешь пить? – оживилась Даша, хватаясь за вторую порцию стимулятора.

Отказчица быстро мотнула головой.

– Я думаю… – начала она храбро.

И остановилась.

Она не знала, можно ли сказать хорошей блондинке ПРАВДУ?

Но, с другой стороны, разве имела она право не сказать ее ей!

– Я думаю, что та женщина в «Центрѣ колдовства» была ведьмой! – выговорила Маша дрожащим от волнения голосом и сжалась в ожидании ответа.

Блондинка печально глядела на нее из-за чашки.

– Ты что, на самом деле веришь в ведьм? – недоверчиво спросила она наконец и раздраженно почесала кончик носа. Ей не хотелось обижать эту девочку: несмотря на целый чемодан спрессованных комплексов, Маша казалась Даше неплохой.

– Пойми, если ведьм нет, все, что случилось с нами, можно объяснить только массовым приступом сумасшествия! – убежденно провозгласила Маша.

– Тоже вариант, – радостно согласилась блондинка.

Как ни странно, именно Машина безапелляционность тотчас вдохновила ее на десяток побочных версий, которые раньше почему-то просто не приходили ей в голову!

– Только поверь мне, я могу отличить глюки от реал-тайм.

– Вот видишь!

– Нет, это ты смотри. – Даша самодовольно выставила вперед крепкую пухлую ладошку и, вскользь полюбовавшись своими восхитительными ногтями, демонстративно загнула большой палец. – Во-первых, тетка, которая вроде бы умерла у нас на глазах, могла быть обдолбанной или просто больной, или, что скорее всего, специально это представление разыграла. А я же не врач, пульс на шее могла и не прощупать. Верно?

– Нет, – опровергла Маша. – Она по потолкам ползала!

– Цирковой трюк! Может, там скобочки какие-нибудь незаметные были.

– А звуки?

– Магнитофон.

– А ветер?

– Ветродуй. У нас такой за кулисами стоит. А есть еще машины для дождя и снега.

– А то, что мы ночью на гору прибежали?

– Гипноз, – незамедлительно нашлась Даша, окончательно впадая в кураж спора. – Гипноз, между прочим, – научно доказанный факт! Ты когда-нибудь на сеансах Кашпировского была? А я была. Там люди штабелями падают. И эта тетка тоже могла быть Кашпировская. – Она довольно загнула указательный палец и помахала оставшимися тремя.

– А огонь, в котором она перед нами появилась, тоже можно объяснить? – спросила Маша уже более неуверенно.

– Легко! Это спецэффект! Ты когда-нибудь по телеку смотрела, как фильм снимается? Там люди тоже в огне бегут, вокруг все горит, взрывается. А на самом деле эти взрывы – вроде бенгальского огня, не страшные. – Даша гордо загнула безымянный палец. – Ну, что мы еще имеем?!

– Еще мы имеем книгу, которая упала прямо с неба!

– Ну, книгу мы, во-первых, уже не имеем – ее спиздила эта сука! А во-вторых, то есть уже в четвертых, о небе забудь. Ее кто-то сзади с лестницы музея бросил, когда мы на эту тетку таращились. Она нам на головы – бах, мы в отрубе, а он – в шоколаде. Копперфильд хренов! – Даша сделала красочный жест рукой теперь уже с одним презрительно торчащим мизинцем.

– Но у нас выросли ногти и волосы, – кисло напомнила Маша. Исключительно для проформы – она уже знала: ее продвинутая собеседница найдет объяснение и этому.

– Не обижайся, Маруся, – протянула Даша нежно, – но во всем Киеве одна ты, наверное, еще не знаешь, что волосы и ногти можно нарастить. – Она молча покрутила многозначительным кулачком, на котором уже окончились пальцы.

– Правда? Как? – простодушно поразилась Маша.

– Долго объяснять. Кстати…

Даша снова подскочила к круглому зеркальцу и, наклонившись, попыталась высмотреть у себя на голове симптоматичную косичку, на которой держались нарощенные кудри. Хотя и представляла себе крайне смутно: какому придурку понадобилось расплетать и заплетать заново ее без малого сто кос, чтобы добавить туда лишние тридцать сантиметров?

Не найдя на своей макушке никаких признаков парикмахерского вмешательства, Чуб перескочила к Маше и бесцеремонно ощупала ее перманент.

– Странно, – озадаченно заключила она. – Но возможно, это какие-то новые технологии.

– Но зачем, – огорченно вскрикнула та, – зачем кому-то понадобилось делать все это?

– Вот это вопрос! – кивнула блондинка важно. – Но если мы не знаем на него ответа, это еще не значит, что его нет?

– Логично, – согласилась Ковалева, всегда преклонявшаяся перед логикой.

– Вот и давай рассуждать логично, – оживилась Даша. – Мы ввалились в тот кабинет втроем совершенно случайно. Значит, шоу было рассчитано на кого-то одного. Логично?

– Да, – повторила любимое слово Маша.

– Тогда на кого? Кому ты нужна, Маруся? И что с меня взять, кроме анализов? А та стерва – она ж богатая. «Вольво», шофер, брилики, белье на ней было очень недешевое. И по всему видно: не жена чья-то – сама в бизнесе. Может, кто-то заводик или там магазинчик у нее хочет оттяпать и для этого с ума ее сводит. Ты ж в этом деле не рубишь?

Маша вздохнула.

– Я тоже, – успокоила ее Даша. – Но сто процентов – это не наши, а ее проблемы. Точно! – подтвердила она, похоже, полностью успокоив себя своим аналитическим выводом.

Маша, напротив, готова была разрыдаться от столь реалистичного объяснения событий. Удивительное чудо, приключившееся с ней впервые в жизни, вдруг растаяло без следа…

– Ну-у-у, не расстраивайся, – сюсюкающе протянула добрая Даша, увидав поникшую макушку своей наперсницы по приключениям. – Ты что, и впрямь поверила, что мы ведьмами стали? А почему? Ну расскажи, – беспокойно затеребила она Машу за плечо. – Мне, правда, интересно! В конце концов, – окончательно сдалась она, жалостливо глядя на расстроенный Машин нос, – мы должны рассмотреть все версии.

– Я читала… – безнадежно хлюпнула Маша.

– Что? – подбодрила ее Даша, изо всех сил изображая огромный интерес.

– Читала, что ведьма, умирая, не может унести свою силу с собой и будет корчиться в страшных муках до тех пор, пока не передаст ее ученику. Если это… допустим… так… то все сразу сходится! Ведь когда мы зашли в кабинет, Кылына явно была при смерти. И у нее просто не было другого выхода. Да она и сама сказала: «Мне пришлось отдать свою власть вам!»

– И после этого мы все сразу стали ведьмами? И ты, и я, и эта сука! – уже с неподдельным интересом уточнила Даша Чуб.

Она еще раз оценила свои великолепные ногти и мечтательно выдохнула:

– А круто бы было! Жаль, что так не бывает! Ведьмы – это так, суеверия…

– Все народные суеверия, – покровительственно изрекла суеверная Маша, ободренная вниманием своей небольшой аудитории, – имеют реальную основу. Например, в сказках всех народов мира присутствует так называемый дракон или змей. Так вот, все это отголоски нашей древней памяти о динозаврах!

– Ладно, о’кей, – неожиданно согласилась Чуб, – предположим, что мы – ведьмы. Как узнать, правда это или нет? У ведьм есть какие-то особые приметы? Ты что-то еще про них знаешь?

Маша обрадованно ринулась к своему письменному столу.

– Вот у Чуба… Кстати, – подольстилась она, – не твой родственник?

– Дай-ка сюда! – нежданно разнервничалась Даша, выхватывая из Машиных рук хилую брошюрку, на обложке которой подбоченилась «жвавая» молодуха с щедрым монистом на груди. – Слушай, и впрямь мой, наверно. А. А. – Андрей Андреевич! Он у меня профессором был! Только умер давно. И книжек его в доме нет. Он папин папа, а родители сто лет как разбежались… Ну, привет, деда! Вот и свиделись, – растроганно поприветствовала она предка.

Вежливо почтив память Дашиного деда минутой молчания, Маша экспроприировала у нее издание и открыла на отмеченной закладкой главе.

– Главным признаком ведьмы, – с пафосом прочитала она, – является хвост!

– Че-че?

– Небольшой телесный отросток сзади.

– А-а… – Чуб непроизвольно потрогала себя ниже спины.

И вдруг, встрепенувшись, начала нервозно ощупывать свою попу.

– Машка, будь другом, посмотри, – припадочно заорала она, – что у меня там в трусах телепается? Мама, только не это! Хвост я уже не переживу…

Просветительница неотложно подползла к ней и, конфузливо приспустив Дашины трусы, старательно оглядела розовую, округлую и услужливо выпяченную часть тела.

– Это прыщик, – с облегчением сказала она, покраснев, как Херсонский помидор, от этой непривычной интимной процедуры. – Простудный, наверное. Мы ведь на земле спали…

Отлипнув от замочной скважины, Машина мать горделиво зашагала по коридору, ни секунды не сомневаясь в том, что она и не думала подглядывать – просто проходила мимо и инстинктивно отреагировала на подозрительно громкий крик.

Влетев в кухню, Анна Николаевна возбужденно затопталась на месте. Муж вернулся с вызова в пять утра и был усталым и хмурым. Он встал десять минут назад, хрипло спросил: «Маша дома?», «Где была?», «С одногруппниками?» и, получив в ответ: «Да», «Говорит, на вечеринке», «Нет», пресек ее дальнейшие излияния о надетой на спор пижаме и без вести пропавшем велосипеде нервным: «Да помолчь ты, Христа ради!» И теперь мрачно и молча смотрел на экран черно-белого телевизора, ожидая выпуска новостей и безучастно прихлебывая свой кофе из персональной чашки с надписью «Володя». Глотал и снова напряженно сжимал зубы, как будто во рту у него лежала какая-то вязкая тяжелая злоба, которую он никак не мог запить.

Мать знала: в таком настроении его лучше не трогать. Но…

– Нет, ты должен меня послушать! – внезапно затарахтела она, с ходу компенсируя себе десять минут унизительного терпения. – Она твоя дочь! А ты знаешь, кого она в дом привела? Проститутки кусок! Патлы, как у папуаски! Серьга в носу! А вместо майки – лифчик! И еще говорит мне: «Я – певица!» – визгливо-противно передразнила она Дашу Чуб. – А Маша с ней заявилась такая, что не узнать. Вся в кудрях и одета черти во что. А на вечеринке той одни девочки были! Я сразу не поняла… А оказывается, вот оно что! – Мать понизила голос до панического шепота. – Машка-то наша – лесбиянка! Ты слышишь, отец? Вот чего у нее мужиков не было. А как сняли венец безбрачия, сразу и поперло… Господи, что ж это делается, а? Может, обратно его надеть?

– Уйди от меня, Аня, – отмахнулся Владимир Сергеич. – Что ты несешь? Слушать противно.

– Я знаю, что говорю! – оскорбленно взвизгнула мать. – Ты знаешь, чем они там, в ее комнате, занимаются? Друг другу под юбки в трусы заглядывают!

– Опять шпионила! – разозлился Сергеич. – Да отстань ты, наконец, от девки! Всю жизнь ее мордуешь. Школу с медалью окончила, в аспирантуру идет, – а тебе все не так.

– Конечно, – заныла мама. – Она твоя любимица. А ты спроси у нее лучше, куда она велосипед дела? Небось, эта прошмандовка ее и подговорила вещи из дома выносить.

– Да замолчишь ты, в конце концов, или нет? – Отец громко хлопнул ладонью по столу и угрожающе поднялся во весь рост. – Веди ее сюда! Я сам с ней поговорю! Все равно надо…

Он не окончил предложения. И Анна Николаевна взыскательно посмотрела на него, пытаясь определить, какой именно из ее аргументов таки возымел на него нужное действие.

– Ты ж только не очень, – неуверенно сказала на всякий случай она. – Ремнем-то не надо.

Владимир Сергеич страдальчески поморщился.

Старший сын Дмитрий и впрямь получал от него порой на орехи, но Машу он за всю свою жизнь не тронул и пальцем. Добрый, послушный, старательный ребенок – такую только к ране прикладывать.

– Оставь нас, – категорически гаркнул он, когда несколько минут спустя жена привела к нему растерянную дочь. Та испуганно моргала: каким бы коротким ни был их хрущевский коридор, по дороге сюда мать успела застращать ее отцовским гневом.

– Послушай, – сделав супруге предостерегающий жест рукой, отец взял Машу за сутулое предплечье и повел на балкон – подальше от вездесущих материнских ушей. – Ты, Мурзик, на мать не сильно реагируй. Знаешь, какая она у нас: сам пью, сам гуляю, сам стелю, сам лягаю. Сама придумает – сама испугается. А ты уже взрослая, тебе нужно и погулять и повеселиться. Я в молодости сам раз на спор с моста на Труханов остров прыгнул… Представляешь? – Владимир Сергеевич говорил об этом быстро и комканно, как о чем-то неважном и несерьезном. И вдруг спросил: – А скажи мне, Мурзик, ты с другими студентами дружишь?

– Нет, – отрицательно покачала головой дочь, дивясь такому детскому вопросу.

– Совсем?

– Нет, ни с кем не дружу, – подтвердила она.

– А эти девочки, с которыми ты вчера, они кто?

– Даша – певица, в ночном клубе поет. А вторая… – Маша припомнила Дашину характеристику красивой брюнетки. – Она бизнесом занимается. И не совсем девочка – ей уже лет тридцать, наверно.

– Ну что, хорошая компания, – одобрил папа, и в его выводе послышалось непонятное облегчение. Он улыбнулся неудачно и неубедительно и заговорил снова, и стало видно, что теперь слова даются ему с огромным трудом: – А ты никогда не слышала, доча, чтобы у вас в группе или в институте кто-то говорил про диггеров? Ну, тех, которые по подземным пещерам лазят.

– Нет, никогда, – тщетно попыталась припомнить та.

– А Маргариту Боец ты знаешь?

– Конечно, она же со мной в одной группе учится. А разве Рита по пещерам? – Исходя из того немногого, что Маша знала о красавице Рите, ту интересовали лишь остроугольные повороты моды, богатые поклонники и ночные клубы. Представить себе, как Маргарита Боец в своих кокетливых, украшенных манерными малиновыми цветами босоножках спускается в какую-то загаженную киевскую пещеру, Маша не могла. – Да вряд ли, – недоверчиво тряхнула она обретенными кудрями.

– А ты с ней близко была знакома, Мурзик?

Отец пронизывающе посмотрел на дочь, как будто не верил ей или не решался сказать нечто важное, не рассчитанное на детей старшего студенческого возраста.

– Нет, мы даже ни разу не разговаривали, – стыдливо призналась Маша. – А что?

– Ладно, Мурзик, ты все равно узнаешь, – безрадостно вздохнул папа. – Сегодня ночью мы нашли твою одногруппницу в Кирилловской церкви. Мертвой. И сумку ее со студенческим билетом нашли, по нему и опознали.

– Как? – вырвалось у Ковалевой. – Риту?

– Убили ее, – мрачно сказал отец. – Эти самые диггеры-сатанисты и убили. У-у, попадутся они мне еще, сволочи! Убью гадов! – Он с ненавистью ударил кулаком по перилам балкона, болезненно вздрогнувшими под его тяжелой рукой. – И запомни, доча, если ты что в институте про них услышишь, сразу мне говори! А если кто, например Красавицкий твой, тебя покличет по подземным ходам разгуливать, – тем более. Поняла?! Никогда, ни за что в Кирилловку ни ногой!

И тут Машино лицо само собой свернулось и заревело.

Она плохо знала Риту, и та никогда не нравилась ей – но она знала ее живой. Смерть до сих пор милосердно обминала Машу – все ее родственники, включая обеих бабушек, были, слава богу, живы и здоровы. И сейчас, издерганная и возбужденная стрессами приятными и не очень, осовевшая от полуночных бдений под черным небом, прибитая Дашиным непререкаемым заявлением «раз хвоста нет, значит, прости, мы не ведьмы», на которое она, спасовав, не нашлась что ответить, – Маша оказалась совершенно беззащитной перед ней. И заплакала в голос, мусоля кулаками глаза и щеки, обо всем том, к чему никак не готовила ее жизнь, предсказуемая, и скучная, и спокойная, как много раз виденный фильм, реплики из которого ты можешь говорить вместо актеров.

Папа попытался погладить ее по голове, но, застеснявшись себя самой, Маша увернулась от его ладони и бросилась прочь, заткнув обеими руками рот, из которого вырывался жалостливый плач.

Владимир Сергеевич вернулся на кухню и, не сдержавшись, люто лягнул ногой невинную табуретку, грязно выматерившись вслух.

– Нет, не надо, Вова, не надо! – завопила мать, вбегая и судорожно хватая его за рукав домашней рубахи. – Она и так уже заливается… Пожалей ее, отец! Пусть лучше Маша будет лесбиянкой, чем старой девой!