Майская Гроза 3

6 мая 1942 года южнее Берлина (вечер)

— Какой «жирный гусь»! — С восхищением произнeс сержант Курочкин и передал бинокль капитану Сергиенко.

Командир десантников долго рассматривал так понравившегося сержанту немца, переводил бинокль на окрестные улицы, вернее на остатки того, что раньше называлось кварталом, сверялся с картой и часами, наконец отложил их и сказал:

— Не возьмeм. Даже если сможем захватить, то не сумеем уйти.

Капитан откинулся на спину, прикрыл глаза и затих. Оценив такую реакцию командира, расслабились и остальные разведчики. Только сержант Курочкин, назначенный наблюдателем, по-прежнему рассматривал немецкого офицера, проводившего регконсценировку неподалeку от их засады. Был немец высок, красив и элегантен, щеголял не очень подходящим для данного места длинным кожаным плащом, погоны на котором, вот ведь незадача, отсутствовали. С прекрасно видимым в бинокль брезгливым выражением лица, немец старательно обходил возникающие на его пути препятствия, слегка кривя усмешкой краешки губ, что-то говорил сопровождающим его офицерам, пару раз махнул рукой в сторону Берлина, вернее громадного облака дыма, обозначающего местоположение германской столицы. Окружающие его офицеры облик имели под стать своему предводителю, явно не фронтовой и уж тем более не боевой, своим поведением напоминали толпу наряженных в военную форму женщин на новогоднем маскараде, который сержанту удалось один раз посетить перед войной. Впрочем, одна женщина в свите присутствовала. Затянутая в узкую форму угольно-чeрного цвета, с длинной тонкой сигаретой в ярко накрашенных губах, с кокетливо сдвинутой набок пилоткой на белобрысой голове, являла она собой зрелище, выделяющееся даже среди этой опереточной толпы.

Настораживало одно. Что этой толпе нужно было на фронте? Тем более на ничего не решающем второстепенном участке. Соблазнились мнимой тишиной, и решили отметиться посещением передовой, которым можно будет похвастаться перед такими же тыловыми «вояками».

— Что нужно здесь этим клоунам? — Высказал аналогичные сомнения старшина морпехов.

— Генеральский сынок зарабатывает очередную награду геройским посещением передовой. — Старший лейтенант Максимов отложил трофейный цейсовский бинокль, сдвинулся под прикрытие выщербленной осколками стены и откинул прикрывающий лицо кусок маскировочной ткани.

Ответом ему было молчаливое согласие. Ничем другим, кроме желания покрасоваться перед тыловыми сидельцами, объяснить поведение немцев было нельзя. Какую серьeзную информацию можно добыть, разгуливая на фронте таким многочисленным стадом. Да и фронтом ту наблюдательную площадку, которую выбрали немцы, назвать можно было с большой натяжкой. Даже собственной передовой с данной точки увидеть невозможно, а уж советские траншеи и подавно.

— На приманку похоже. — Высказал своe мнение Самсонов. — Мы в Румынии так их разведчиков отлавливали.

Богатырь с трудом протиснулся в эту полуразрушенную комнату через пролом в стене, едва не обрушив держащиеся на честном слове остатки кирпичной кладки. Собирались использовать его при захвате языка, назначив на эту роль кого-нибудь из немецких связистов, выманить которых в данное место должен был обычный разрыв провода. Уже собирались рвать линию, когда к их засаде вышла столь колоритная группа немцев.

— Во-первых, тут не Румыния. Во-вторых, мы тогда точно знали, куда румынская разведка выйдет. — Отмeл его подозрения старший лейтенант Максимов.

— Неделю тогда за ними следили. — Поддержал старлея старшина, его заместитель. — А сюда мы в первый раз заявились. Да и нашли это место случайно.

— Для приманки хватило бы и пары человек. — Капитан Сергиенко открыл глаза, поeрзал, выбирая более удобную позу, и добавил. — А такой толпой кого угодно насторожить можно.

Капитана Сергиенко мучили сомнения, правильно ли он сделал, что повeл разведгруппу сам. Хватило бы и командира взвода. Но вот же глянул на Максимова и пошeл сам. Раз командир разведроты морских пехотинцев не брезгует ходить в тыл противника, то и ему не грех. Сам Сергиенко ходить в поиск любил, но командир бригады требовал его участия в разведке только в самом крайнем случае. Вряд ли сегодняшний случай подходил под определение случая крайней необходимости.

Комбриг конечно взгреет, отчитает перед всей ротой, напоминая о том, что у каждого офицера есть свои обязанности. И не след командиру выполнять работу своих подчинeнных. Было уже такое три месяца назад в Померании. Тогда ему присвоили капитана и назначили командиром роты разведчиков. Бывалые спецы разведывательного дела смотрели на переведeнного из линейного батальона нового командира без особого восторга. Приказы командования, конечно, не обсуждают. Но кто сказал, что солдаты не имеют право высказать своe отношение к этим приказам. Ну, если не высказать, то хотя бы показать поведением или лицом. Они и показали. Симпатии подчинeнных капитану Сергиенко пришлось буквально завоевывать. За месяц в три рейда сходил, одного языка лично взял. Заработал орден от штаба фронта и нагоняй от командира бригады.

— Твоя задача людьми командовать, действия своих подчинeнных контролировать, а не самому всю их работу делать. — Отчитывал его полковник Маргелов. — Я тоже финкой махать умею, что ж мне теперь поперeд всех лезть, удаль в рукопашной показывать.

Правда, перед строем разведроты не столько ругал, сколько хвалил за умелые действия. За махание ножом тоже. Да и не было у капитана Сергиенко в тот момент выбора. Наткнулся на них немецкий дозор в самый неподходящий момент. Бойцы как раз языка захватили, немецкого лейтенанта, и пеленали его для транспортировки. Оставшиеся не занятыми прятали трупы сопровождающих офицера солдат. Свободным только Сергиенко оставался, пришлось выхватить нож и показать всe, чему его война научила.

Война есть война. Если ты не убил, то тебя убили. Выбор небогатый.

Мутило потом. Одно дело в горячке рукопашной нож в своего врага воткнуть. И совсем иной коленкор с холодной головой человеку горло перехватывать. Двое из немцев и сообразить то толком ничего не успели, а вот третий понял — и испугался. Этот полный ужаса взгляд капитану до сих пор снится. Молоденький совсем парнишка был. Из «очкариков», так на фронте немцев из последнего пополнения называют. Среди тотального призыва этого года солдат в очках действительно много, непропорционально много. Немецкие генералы подгребли всех, кем сознательно пренебрегали все предыдущие месяцы.

После катастрофических потерь конца прошлого и начала этого года понадобились все способные держать оружие. Два раза по полмиллиона в течении трeх месяцев зимы это очень много. Катастрофически много. И пусть Кeнигсбергская группировка уничтожена ещe не до конца, но и еe солдат в окопы под Берлином не посадишь. А по группе армий «Померания» траурные колокола всю вторую половину марта звонили. Одних генералов больше пяти десятков в некрологи внесли. Фельдмаршалу фон Боку торжественные похороны устроили со всеми причитающимися почестями… над пустым гробом. Гитлер объявил всех кто угодил в Померанский котeл мeртвыми. Действительно ли они погибли или попали в плен — значения не имело. «Для Фатерлянда их не существует!»

Выступление «покойного» фельдмаршала фон Бока на московском радио ситуацию не изменило. Умерли и всe!

А уж Московский «парад» пленных немецких солдат, захваченных в Померании советскими войсками, взбесил фюрера до такой степени, что он запретил упоминать в его присутствии имена попавших в плен генералов и номера опозорившихся корпусов и армий.

Бесконечная лента серых шинелей. Белые лица под нахлобученными кепи. Пустые, настороженные, испуганные, просто безразличные взгляды. Клубы пара быстро исчезающие в морозном воздухе. Стук тысяч и тысяч подошв о брусчатку мостовых.

Семьдесят тысяч бывших покорителей мира, проведeнных по улицам вражеской столицы на потeху толпе победителей. Из ста шестидесяти тысяч уцелевших ко времени капитуляции. Из полумиллиона вступивших в битву в канун нового 1942 года.

Эти кадры кинохроники бойцы третьей десантно-штурмовой бригады полковника Маргелова смотрели в числе первых, как одни из наиболее отличившихся. Самого фельдмаршала в плен не брали, но генералы в их улове были, а уж более мелкую сошку и не считал никто. После принятия условий капитуляции частями Вермахта, на позиции десантников пленных вышло едва ли не больше, чем числилось в их бригаде на начало боeв.

Сам Сергиенко этого не видел, в медсанбате отлеживался. Рана хоть и не очень тяжeлая была, но пришлось пару недель на кровати поваляться, пока затягивалась распоротая шальным осколком левая рука. Там же в госпитале пришло понимание того, что его приняли. Делегация бойцов разведроты, выискивающая «своего капитана», взбудоражила сонное болото санбата не хуже внезапной проверки начальства. Ошалевшие медсeстры метались по палатам, пытаясь найти «самого лучшего командира разведроты на их фронте». К их удивлению грозный капитан, «самолично положивший в рукопашной немецкую разведку», саженного роста не имел, громогласным басом не отличался, подковы руками не разгибал. Наивно-удивлeнное «этот что ли?» молоденькой медсестры взорвало хохотом вначале палату, а потом и коридор заполненный любопытствующими «ходячими».

— Не признают в тебе героя, капитан. — Поприветствовал своего командира лейтенант Сивцов. — Говорят роста не геройского. И на девушек внимания не обращаешь.

— Ему нельзя. У него жена есть. — Вмешался в разговор сосед по палате, вызвав этой новостью удивление не только у медсестричек, но и у разведчиков.

— Когда же ты успел, командир? — Высказал удивление Сивцов.

— Ещe в Словакии. — Ответил Сергиенко, немного посомневавшись добавил. — Только она ещe не жена, невеста.

Тогда в августе они с Петрой успели получить разрешение на брак у еe семьи, включая грозного деда, державшего в подчинении многочисленных потомков. Подали заявление командованию тогда ещe лейтенанта Сергиенко. Но пришeл приказ и в сентябре бригаду перебросили вначале в Польшу, а после переформировки в Германию. Петра пыталась вступить в Красную армию, чтобы быть ближе к «своему Ивану», но процедура получения необходимых для этого бумаг затянулась на несколько месяцев. Бюрократы двух государств старательно тянули волынку, доказывая свою необходимость. В конце концов Сергиенко написал своей будущей жене, чтобы она ожидала окончания войны, после чего он приедет к ней и решит все проблемы, в крайнем случае просто увезeт Петру в Советский Союз, поставив чинуш из НКИДа перед свершившимся фактом.

— Командир, мне кажется за нами следят. — Вывел из задумчивости капитана Сергиенко сержант Курочкин.

Капитан рывком переместил своe тело в сторону сержанта, опустил на лицо маскировочную маску и осторожно приподнял голову над обрезом неровного пролома, служащего Курочкину наблюдательным пунктом.

— В левом здании, второй этаж, четвeртое справа окно. — Подсказал своему командиру точку возможного расположения немецких наблюдателей сержант. — Отблеск там был. Два раза. И время между зайчиками неодинаковое.

Капитан внимательно осматривал относительно целый дом, каким-то чудом уцелевший после двухнедельных боeв. Судя по всему, его прикрыли соседние здания, которым досталось намного больше. У одного из них отсутствовала крыша, а верхний этаж являл собой подобие зубцов крепостной стены. Вторая многоэтажка была наполовину обрушена. Капитан осторожно приподнял бинокль, навeл резкость и замер в неподвижности, изучая указанное Курочкиным окно. Минут пять ничего не происходило, а затем, действительно, в глубине окна мелькнул солнечный зайчик. Кто-то на той стороне изучал окрестности, поворачивая или бинокль, или прицел снайперской винтовки вдоль улицы. Но кто? И что он сумел обнаружить?

Разведгруппа вела себя очень тихо всe время пребывания на месте несостоявшейся засады. Да и пришли они сюда таким путeм, что просмотреть его из выбранного немецким наблюдателем, или снайпером, места не представляется возможным. И если это засада, то почему приманка такая многочисленная? И как немецкая ягдкоманда сумела вычислить, что они придут за добычей именно на этот участок.

— Что будем делать, Иван? — Подполз к нему старший лейтенант Максимов. — Уйдeм, или в бой вступим?

— Знать бы кто там. — Сергиенко кивнул в сторону возможной засады. — Если стандартная ягдкоманда, то нынешним составом мы от них отобьeмся.

Командир морских пехотинцев возражений не высказал. В разведгруппе действительно бойцов в три раза больше чем обычно. К тому же усиленных гранатомeтами и пулемeтами. Если немецкие охотники сунутся за лeгкой добычей, то получат по зубам так, что вспоминать будут до самого конца войны. Те, естественно, кто останется живым.

Но потерь не избежать и им. А погибать по-глупому не хочется.

— Предлагаю подождать. — Капитан Сергиенко принял решение, воспользовавшись своей властью старшего группы. — Если там действительно засада по наши души, то слишком долго ожидать они не смогут.

Максимов пожал плечами. Ждать так ждать. Хотя десантник прав. Нет никакой уверенности, что это засада, причeм засада именно на них. Так стоит ли торопливыми действиями выдавать столь удобное место наблюдения. Старший лейтенант переполз на прежнее место, пристроился у такой же дыры в стене и стал ожидать действий противника.

— Господин унтерштурмфюрер, мне кажется, что я наблюдаю русскую разведку. — Сидящий у оконного проeма шарфюрер повернулся к расположившемуся в глубине комнаты офицеру.

— Ты уверен? — Унтерштурмфюрер встал с кресла, найденного его солдатами в одной из соседних комнат, поднял бинокль и принялся наблюдать за домом, в котором по утверждению шарфюрера Шлоссера расположились русские.

Спустя некоторое время он действительно обнаружил тщательно замаскированного наблюдателя, занятого разглядыванием компании штурмбанфюрера Ульриха. Этот повеса и прожигатель жизни не изменял своим привычкам и на краю возможной гибели. Таскал повсюду многочисленную свору прихлебателей, главной обязанностью которых было расхваливать своего покровителя, используя для этого самые превосходные степени. Даже новую шлюшку с собой прихватил, устроив той звание гауптшарфюрера для солидности.

Унтерштурмфюрер почувствовал как накатывает раздражение вперемежку с завистью. Повезло же Ульриху родиться любимым племянником высокопоставленного дядюшки, который души не чает в этом оболтусе, прощая ему многочисленные пьяные дебоши и прилагая все свои связи для спасения этого недоумка от давно заслуженного трибунала.

Можно, конечно, по старой памяти набиться в приятели к Ульриху. Как-никак в одной школе учились. Пусть и не в одном классе, а двумя годами позже, но всe же. Можно было бы при случае напомнить недолгое уличное приятельство. Но характер не позволяет. Не создан унтерштурмфюрер Лангер для лизания начальственных задниц. Не смог перебороть себя, как ни умоляла его мать поступиться гордостью и пойти на поклон к Ульриху.

Ну, не он один такой разборчивый. Шлоссер на той же улице вырос, что и они с Ульрихом. Мог бы перебраться в денщики к штурбанфюреру, но не пошeл. Половину Польши на брюхе прополз, два ранения и один железный крест заработал, но не захотел терять уважения своих сослуживцев, меняя изменчивую судьбу солдата на спокойное житьe тыловой крысы.

Может быть и зря. Вон в компании Ульриха звания меняются с быстротой курьерского поезда. Эта белобрысая сучка какой-то месяц назад была рядовой связисткой одного из многочисленных штабов, а теперь щеголяет высшим унтер-офицерским званием Ваффен СС. Шлоссер свой круговой кант на погоны полтора года зарабатывал потом и кровью. И неизвестно сумеет ли, а самое главное успеет ли, он дослужиться до гауптшарфюрера.

Если война и дальше так пойдeт, то однозначно не успеет. Как и сам унтерштурмфюрер Лангер не дождeтся давно обещанного следующего чина. Может оно и к лучшему. Чем ниже звание, тем меньше с тебя спрос. А спросить могут! И спрашивать есть кому. На той стороне улицы поджидают.

Унтерштурмфюрер убрал бинокль и направился к выходу из комнаты. Стоило сообщить начальству об обнаруженной русской разведке.

— Не понимаю я тебя, Фридрих. — Говоривший вытащил из кармана хорошо сшитого костюма коробку дорогого трубочного табака, извлeк трубку, не торопясь набил еe, прикурил от длинной спички и продолжил. — Почему ты выбрал именно это место для перехода линии фронта? Не лучше ли было сделать это на одном из участков, контролируемых дивизиями СС. Не пришлось бы прятаться от своих.

— Я с вами не согласен, оберфюрер. — Ответил ему высокий худощавый штандартенфюрер. — Там бы пришлось скрываться ещe тщательнее. Там бы начали задавать вопросы, на которые нужно было бы ответить. А что отвечать? Что мы собрались совершить небольшую прогулку в тыл к русским?

Оберфюрер покачал головой то ли соглашаясь, то ли выражая сомнение, поменял местами скрещeнные ноги и переместил на спинке кресла лысоватую голову. Притащенное солдатами сопровождения кресло было великовато для его небольшого роста, но выбирать не приходилось. Ничего более подходящего в изрядно подчищенном мародeрами доме не нашлось, а проводить поиски в соседних зданиях Фридрих запретил. Хоть и стараются солдаты Вермахта лишний раз не контактировать с военнослужащими войск СС, но простого человеческого любопытства никакими приказами не запретишь. Достаточно того, что ему пришлось переодеваться в гражданскую одежду и добираться сюда на раздолбанном «Опель-капитане», а также подключить к операции дезинформации своего непутeвого племянника. Тот хотел взбрыкнуть по привычке, но встретив сердитый взгляд дяди, счeл за лучшее промолчать и отправился будить и опохмелять своих собутыльников. Харро в последние месяцы как с цепи сорвался, удерживать его в рамках приличий всe труднее и труднее. Фридрих советовал устроить ему протрезвляющую прогулку в окопы Восточного фронта. Неплохо бы. Но Барбара! Сестра окончательно утратила остатки здравого смысла и трясeтся над своим драгоценным сыночком, как наседка над цыплeнком.

Ах, Харро бедненькому приходится слишком рано вставать!

С трудом продрать глаза к десяти дня — это слишком рано? Он, оберфюрер СС, вынужден подниматься в шесть, чтобы успеть выполнить все дела, в том числе и в очередной раз уладить скандалы этого мамочкиного чада. Сколько раз он порывался наказать племянника по-настоящему, но каждый раз натыкался на умоляющий взгляд сестры и остывал. Завтра придeтся выдержать очередную истерику, как только Барбара узнает о командировке еe ненаглядного Харро так близко к линии фронта.

Оберфюрер усилием воли отогнал неприятные мысли. Проблемы будут завтра, а сегодня надо сосредоточиться на задании. Группенфюрер возлагает особые надежды на миссию штандартенфюрера Франка, или как его там на самом деле. Настоящее имя этого индивида не известно даже ему, не в курсе и другие немногочисленные посвящeнные. Выскочил два месяца назад неизвестно откуда, как чeртик из табакерки — просим любить и жаловать: штандартенфюрер Фридрих Франк. Никаких данных по этому Франку найти не удалось ни самому оберфюреру, ни тем из его знакомых, кому можно было поручить поиски, не опасаясь огласки. Единственное в чем можно быть уверенным на все сто процентов это то, что новоявленный штандартенфюрер военный, настоящий военный, а не переведeнный в чeрные дивизии функционер общих СС. Как ни пытается он прятать выправку, военная косточка проглядывает через не слишком умелую и не очень старательную маскировку. А узнать что-либо у вояк с каждым днeм всe труднее и труднее. Они и раньше не жаловали «выскочку из пивной», а тем более теперь, когда проигрыш в войне становится всe более очевидным. Каждое посещение штабов Вермахта это незаживающая рана на душе оберфюрера. Любая мало-мальски значительная особь провожает каждый чeрный мундир настолько презрительным взглядом, что возникает физическое ощущение плевка в лицо. Подойти бы вплотную, да засветить в глаз, как в далeкой фронтовой молодости. Но нельзя! Приказано поддерживать с армейскими если не дружелюбные, то хотя бы нейтральные отношения. И терпеть, терпеть и терпеть!

Время ещe не пришло. Да и придeт ли?

Когда Гитлер рвался к власти, тоже возникало ощущение, что «после победы будем вытирать о буржуев ноги». А что вышло? Как правили Круппы и Симменсы до торжества национал-социализма, так и остались у властного кормила. Пусть не так явно, но всe равно ни одно важное решение без их ведома фюрером не принималось. А вот спросить преданных соратников по борьбе «наци номер один» забывал всe чаще. Да и оповещать об уже принятых решениях не всегда считал нужным.

Прав был Штрассер, когда предлагал объединиться с коммунистами и перевешать всех этих хозяев жизни. Не послушали, посчитали, что Гитлер может дать больше. Он действительно дал. Сытую и богатую жизнь, ощущение собственной значимости и важности, затаeнный страх знакомых и бывших друзей, а также маячащую впереди виселицу, если не удастся задуманное группенфюрером Гейдрихом дело.

Оберфюрер потeр короткую шею. В последнее время у него всe чаще возникало ощущение затягивающейся на шее удавки. Обычными стали ночные кошмары, не дающие возможности забыться и отдохнуть. Пришлось даже к докторам обратиться, не объясняя, впрочем, мозгокрутам причины возникшего недомогания. Выписанное снотворное дарило тяжeлый, мутный сон, с неясными тенями смутных сновидений ни о чeм, но, хотя бы, не приходилось несколько раз за ночь вскидываться в холодном поту, когда ухмыляющийся палач накидывал на него верeвку.

Неисповедимы пути господни. Давно сгнил в земле тот французский солдат, убитый ефрейтором Брокманом в далeком четырнадцатом году. За давностью лет не помнятся ни место, ни условия, в которых столкнулись в рукопашной схватке рота армии Кайзера и противостоящая ей обслуга французской гаубичной батареи. А вот лицо того галла вернулось спустя двадцать семь лет в образе неумолимого палача, чтобы напоминать оберфюреру Брокману о неотвратимости возмездия.

Штандартенфюрер Франк наблюдал за блуждающими по лицу его начальника тенями мыслей. Оберфюреру было страшно, как ни прятал он это чувство за маской деловой озабоченности. От него просто смердело страхом, специфическим страхом приговорeнного к смертной казни убийцы и клятвопреступника.

Когда-то, очень давно, молодой и глупый Фридрих гордился умением чувствовать чужие эмоции. Пока не попал на войну, где страх, боль, ужас, отчаяние, сменяющееся робкой надеждой, не излилось на него неиссякаемым водопадом.

Жуткая то была война — гражданская. Когда вчерашние друзья становились непримиримыми врагами, родственники проклинали друг друга самыми страшными проклятьями, жизнь человеческая не стоила ни гроша, а самой большой ценностью были патроны к главным аргументам во всевозможных спорах — мосинской трeхлинейке и вездесущему нагану.

Сбежал он тогда от всех этих ужасов на родину предков, чужую и непонятную, но относительно спокойную. Бродяжничал, голодал, мeрз в холодных вокзалах, пока не прибился к передвижному цирку где его, как он был твeрдо убеждeн к этому времени, уродство позволило обрести небольшой заработок и уверенность в завтрашнем дне. На арене его и заметили создатели будущего Аннанербе. Отогрели и откормили, дали новую фамилию и устроили в Рейхсвер, где приобретeнные в Императорском Пажеском корпусе умения позволили сделать довольно успешную для выходца из России карьеру. Впрочем, до генеральских погон дослужиться ему не дали, покровителям понадобились его специфические способности и майор Вермахта перебрался в СС, где продолжил зарабатывать звeздочки на погоны и выполнять разные задания: лeгкие и трудные, умные и глупые, серьeзные и смешные, но абсолютно непонятные в большинстве случаев.

Каких только личин ему не пришлось примерять за это время. От аристократа королевских кровей, до нищего с грязных помоек. Теперь изображает почти что самого себя, впрочем, он уже и не помнит, какой он настоящий. Да и был ли этот самый — настоящий. Кто знает, может и не было?

— Как вы собираетесь выполнять задание, Фридрих? — Оберфюрер пытался пополнить ту малую толику знаний о предстоящих событиях, которая ему была известна.

Гейдрих отправляет доверенного человека к русским. Ну, что же вполне разумно. А вот какой по счeту курьер отправляется на ту сторону? И на какой стадии переговоры? Оберфюреру данная информация недоступна. Его не так давно перевели в разряд посвящeнных, да и то не самого высокого ранга.

— Насколько я знаю, на той стороне меня должен ждать человек, которому мне поручено передать устно некоторые сведения.

Штандартенфюрер сказал половину правды. На той стороне его действительно будут ждать, и сведения, которые он должен передать, тоже имеются. Но всe-таки главной его задачей будет определить насколько человек с той стороны правдив, и стоит ли продолжать с ним контакт. Но и это ещe не всe. Когда ему давали задание, малую толику фальши он всe-таки почувствовал, хоть и контактировали с ним, в большинстве своeм, тренированные люди, умеющие скрывать свои эмоции даже от столь сильного эмпата, как штандартенфюрер Франк.

Фридрих тогда почувствовал сомнения и тревогу, был даже соблазн уклониться от задания, исчезнув в неразберихе эвакуации. За время службы его странное уродство превратилось в серьeзное оружие, позволяющее манипулировать людьми по своему усмотрению. И возникни у штандартенфюрера Франка желание обмануть руководство, он смог бы это сделать. Но потом пришла мысль, что не лучше ли исчезнуть на той стороне. Русский язык он, слава богу, не забыл, сможет выдать себя за выходца из Прибалтики или Польши. Его грозное оружие всегда при нeм, поможет, если не удастся сразу разобраться в реалиях советской жизни. В крайнем случае можно пойти на поклон в НКВД, он уверен, что там не откажутся от его услуг. Начинать карьеру заново не хочется, но лучше быть живым солдатом, чем мeртвым полковником.

Хорошо ещe, что семьeй он так и не обзавeлся. Было множество любовных интрижек, но не было желания связать с объектами этих интрижек дальнейшую жизнь. Большинство из недолговечных подружек настораживало его плохо скрываемым желанием выскочить замуж за успешного офицера. Для кого-то он был всего лишь забавным приключением. Некоторые были подосланы руководством с заданием проверить его истинные чувства и мысли. Одна действительно любила Фридриха Франка, или Мюллера, штандартенфюрер не помнит, какая у него тогда была фамилия. Но его отправили с продолжительным заданием на другой конец страны, а когда Фридрих вернулся, то ни самой Лизхен, ни еe следов обнаружить не удалось.

— Наш связник, в свою очередь, передаст мне ответ на высказанные ранее предложения. — Штандартенфюрер продолжил излагать легенду, приготовленную именно для оберфюрера Брокмана. — Вы же по своим каналам должны передать ответ группенфюреру, после того, как я радирую вам о результатах встречи.

Оберфюрер довольно кивнул, получив очередное подтверждение собственной важности. В то время, как его противники усердно выискивали благосклонности вышестоящих, Брокман старательно выстраивал горизонтальные связи, пытаясь завести если не друзей, то хороших знакомых в разных структурах государственного аппарата Третьего Рейха. Не гнушался общением и с теми, кто не блистал высокими званиями, но мог повлиять на решение нужных Брокману вопросов. Там лишний раз улыбнулся, тут осведомился о здоровье семьи, в третьем месте наговорил комплиментов дражайшей половине. Глядишь, а в половине властных кабинетов оберфюрера Брокмана считают за своего, и в его силах провернуть такие дела, которые невыполнимы для других. Конечно, после общения с некоторыми личностями возникает непреодолимое желание вымыть руки. Иногда он действительно это делал, с остервенением скоблил кожу ладоней, избавляясь от невидимых глазом пятен крови и грязи. Пару раз позволял себе напиться до бесчувствия, вытравливая из памяти мерзкие ощущения унижения и раболепствования.

Не позволял себе только слабости. Слабого съедят свои же, выплюнут кости и измажут дерьмом, обеляя собственные поступки необходимостью избавится от «этого мерзавца». Оберфюрер был убеждeн — люди по природе своей подлецы. Редкие исключения, встреченные им на своeм жизненном пути, погоды не делали. Не является образцом человеческой добродетели и сидящий перед ним штандартенфюрер. Полной информации о нeм добыть, конечно, невозможно, но кое-что ему шепнули. И это кое-что настораживает больше, чем самые жуткие ночные кошмары. Говорят, этого Франка использовали, когда нужно было проверить благонадeжность кандидатов на посты в аппарате группенфюрера Гейдриха. Болтают также, но только шeпотом, что проверки эти всегда были достоверными и точными.

Но если решили проверить, то кого? Самого оберфюрера, или неизвестного ему агента на русской стороне? Или и того, и другого?

Поскорей бы вытолкать штандартенфюрера Франка на другую сторону линии фронта, а там будь, что будет.

Оберфюрер посмотрел на дорогие швейцарские часы, подаренные подчинeнными к сорок пятой годовщине, имевшей место в позапрошлом году. Время неумолимо клонится к вечеру. Скоро можно будет спровадить за линию фронта посланца группенфюрера и покинуть этот неуютный дом.

— Твоя задача, Гофман, прикрыть штурмбанфюрера с его свитой огнeм, если что-то пойдeт не так. — Обер-лейтенант Енеке указал рукой на относительно целый дом, расположенный неподалeку от места избранного нежданным начальством для наблюдения. — Вот в том здании можно выбрать подходящую позицию.

— Разрешите выполнять, господин обер-лейтенант? — Ефрейтор отдал честь, развернулся и направился в указанную сторону, прихрамывая на покалеченную ногу.

Последовали за ним два солдата пулемeтного расчeта, увязался неугомонный Клаус, пошeл следом за внуком его дед. Гофман по привычке вбитой в него фронтовой службой оглядывался по сторонам, фиксируя возможные места предполагаемой засады русских. Хотелось верить, что солдат противника в глубине обороны их батальона фольксштурма нет, но кто его знает. Будь его воля, Гофман с превеликим удовольствием вытолкал бы этих разряженных павлинов прямо к русским окопам. А приходится их охранять, и даже снять для этого пулеметный расчeт с самого опасного направления, просто потому, что расчeт этот лучший. Командир батальона больше боится того, что неопытные пулемeтчики могут зацепить свиту эсэсовца, чем нападения русских.

— Запомни, Гофман, если с ними что-нибудь случится, — обер-лейтенант поглядывал при этих словах в сторону колоритной группы эсесовцев, — то нам лучше сразу застрелиться.

Стреляться не хотелось. Не для того он два года выживал на фронте, чтобы распрощаться с жизнью у порога родного дома. Мать этого не вынесет. Она итак проплакала все глаза, когда его вторично забрали в армию. Хорошо хоть младшему брату всего двенадцать лет и он не попадает под тотальную мобилизацию этого года. А то аппетиты генералов распространились уже и на четырнадцатилетних. Достаточно того, что в семье уже не осталось мужчин, не мобилизованных на эту проклятую войну.

Отец где-то на севере в районе Гамбурга. Там пока тихо, если не считать английских бомбeжек. По крайней мере, он так утверждает в письме присланном более месяца назад. Но стоит ли верить словам, предназначенным для успокоения родных. Гофман сам два года подряд сообщал домой, что служит при батальонной кухне. Не решился рассказать правду матери и после демобилизации по ранению. Только отцу известно, что его сын был разведчиком. Даже обе сестры об этом не знают, хотя догадываются, что у котла их брату стоять не приходилось. У самих мужья в солдатах, и им точно так же, как матери, приходится вчитываться в скупые мужские строки, выискивая в них правду. У Терезы, старшей сестры, муж в корпусе Роммеля где-то в Италии. Там, действительно спокойно, англичане ещe не решились на высадку, а русские пока что заняты в Хорватии. Младшей, Магде, повезло меньше. Мало того, что еe Ганса забрали через неделю после свадьбы, не успела насладиться всеми прелестями супружества, так вдобавок ко всему он попал в зенитные части, расположенные в Берлине. А что там творится прекрасно видно по громадному чeрному облаку. Командир батальона говорил, что горят собранные под столицей запасы горючего, последние запасы.

По приказу фюрера большую часть танков начали закапывать в землю, бензина для них всe равно нет. Самолeты ещe летают, но и их с каждым днeм становится всe меньше и меньше. То ли их перебрасывают куда-то в Баварию, где по заверениям доктора Геббельса строится «неприступная крепость, об которую большевики разобьют свои бараньи головы», то ли, как утверждает народная молва, большая часть асов Геринга уже отчитывается перед богом.

Сам Гофман всe больше склоняется ко второму варианту. Как ни страшно это осознавать, но война уже проиграна. Большинство солдат считает, что пора заключать мир, пока ещe есть возможность поторговаться. Если же русские возьмут Берлин, то они смогут потребовать выполнения самых жeстких условий. Вот только, захотят ли они идти на переговоры. Фюрер в самые первые дни нападения на Советский Союз наговорил о целях войны против большевиков и про самих русских такого, что те объявили его военным преступником и пообещали повесить, как только он попадeт им в руки. Среди солдат Восточного фронта ходят упорные слухи о том, что где-то под Москвой уже построили виселицы для самого фюрера и всех его министров. Откуда взялись эти слухи Гофман не знает, но вроде бы русские в одной из листовок писали об этом. Правда, саму листовку никто из сообщавших об этой затее большевиков в руках не держал. Да и русские пропагандисты, надоедающие солдатам Вермахта своей болтовнeй, ничего подобного не говорили.

Дом, действительно, пострадал меньше других окрестных зданий. С тыловой стороны даже стeкла уцелели, чего нельзя было сказать о других домах этой улицы, да и соседней тоже. Гофман приоткрыл дверь чeрного хода, прислушался к царящим внутри подъeзда звукам. Если отбросить далeкие разрывы артиллерийской канонады и перестук пулемeтов, то оставалась тревожная тишина, вызывающая у ефрейтора Гофмана щемящее чувство тревоги. Отвык он от тишины, уже и засыпать трудно, если не постреливают неподалeку винтовки и не гудит земля от непрерывных разрывов, непрекращающихся даже по ночам. Ефрейтор протиснулся внутрь, шагнул на лестницу, преодолел несколько ступенек, когда над ухом раздался голос.

— Стой где стоишь. Оружие на пол положи и руки подними вверх.

Голос говорившего показался Гофману знакомым. Только один человек, из известных ему, так растягивал слова в середине и обрывал их в конце. Ефрейтор выполнил требования остановившего его человека, медленно повернулся в сторону, с которой раздавался приказ, и поприветствовал бывшего сослуживца.

— Ну, здравствуй, фельдфебель Шнитке.

— Гофман, ты?! — Поразился тот встрече. — Что ты тут делаешь?

— То же, что и ты. — Ответил ефрейтор своему бывшему командиру. — Выполняю приказ командования.

— Какой приказ? — Шнитке всегда туго соображал, особенно если обстановка менялась быстро и возникали ситуации, с которыми ему не приходилось сталкиваться ранее.

— Мне приказали занять позицию в этом доме и прикрыть огнeм пулемeта штурмбанфюрера с его свитой.

— Кто приказал? — Шнитке никак не мог сообразить, что понадобилось в этом доме его бывшему подчинeнному и как он вообще сюда попал.

Насколько помнил обершарфюрер Шнитке, ефрейтор Гофман отправился в госпиталь с тяжeлым ранением ноги сразу после прорыва из окружения. Их тогда отвели в тыл, расселили в казармах какого-то учебного полка, дали время привести себя в порядок и успокоится. А потом подвергли нудной и унизительной проверке. Оказывается, прорвавшись из Варшавского котла, они нарушили приказ фюрера, требовавшего удерживать бывшую польскую столицу до подхода подкреплений. Самого Шнитке допрашивали пять раз. И только убедившись, что ни сам фельдфебель Шнитке, ни солдаты его взвода ничего не знали об этом приказе Гитлера, бывшего командира разведывательного взвода оставили в покое. Как и остальных солдат и унтер-офицеров группировки Зейдлица. С офицерами разговор был более длительный, но в конце концов перестали терзать подозрениями и их. Только генерал Зейдлиц отправился под трибунал. Поначалу его приговорили к расстрелу, но затем фюрер заменил смертную казнь на разжалование в рядовые и отправку в штурмовой батальон. Офицеров и солдат раскидали по другим частям, постаравшись сделать это так, чтобы в одно подразделение не попадали бывшие сослуживцы. Зачем это делалось, Шнитке так и не понял. Чем был плох его взвод, в котором он за полтора года службы хорошо изучил всех солдат с их достоинствами и недостатками и прекрасно знал, что кому можно поручить. А пришлось тратить время на неумех из учебного полка, которые только по недоразумению назывались солдатами. Впрочем, даже из них фельдфебель Шнитке сумел сделать что-то похожее на бывших разведчиков из его взвода.

Правда, долго Ганс Шнитке в учебном полку не задержался, ибо смогла исполниться его заветная мечта. Рейхсфюрер объявил дополнительный набор добровольцев в дивизии Ваффен СС. Уже без обмера черепов и изучения предков до седьмого колена. Нужны были солдаты, взамен полeгших на фронте, и фельдфебель Шнитке прекрасно подошeл по самым важным для начала сорок второго года параметрам — наличию боевого опыта и искреннего желания служить именно в частях СС. Сослуживцы по учебному полку поглядывали на него с недоумением, некоторые вертели пальцем у виска, но Шнитке это не остановило. Пусть, потери в дивизиях СС выше чем в обычной пехоте Вермахта, но желание стать одним из паладинов «Чeрного ордена» притупляло остатки чувства самосохранения. Геройски погибнуть на фронте всe же почетней, чем быть погребeнным заживо под развалинами казармы, что и произошло с учебной ротой, в которой Шнитке муштровал новобранцев.

Всe-таки бог есть. Шнитке попрощался с теми немногочисленными сослуживцами по батальону, с которыми у него были более-менее приятельские отношения, закинул за плечо трофейный русский вещмешок, успел отшагать большую часть пути до ворот части, когда загудели сирены воздушной тревоги и пришлось прятаться в бомбоубежище. Через полчаса тревожного ожидания было разрешено покинуть приспособленный под укрытие подвал. Шнитке выбрался наружу и обнаружил дымящиеся развалины на месте казармы, бывшей ему домом последние месяцы. Под мешаниной битого кирпича были погребены две роты учебного батальона, не успевшие покинуть казарму до начала бомбeжки. Фельдфебель тогда перекрестился впервые за всe время службы в армии, пробормотал слова молитвы, накрепко вбитой в голову материнскими оплеухами, и решительно двинулся в сторону выхода из военного городка учебного полка.

В «Лейбштандарт» его, конечно, не взяли. Туда по-прежнему подбирали по внешним данным. Но в «Бригаду особого назначения», сформированную по личному указанию группенфюрера Гейдриха, приняли с радостью. Главным критерием подбора при зачислении в эту часть было участие в боях на Восточном фронте. Фельдфебель Вермахта, имевший в послужном списке должность командира разведывательного взвода, подходил как нельзя лучше.

Набранным батальонам дали время притереться друг к другу, испытали в трeх незначительных, на взгляд Шнитке, схватках с передовыми русскими частями и отвели в тыл дожидаться своего часа, как пояснили удивлeнным солдатам офицеры бригады. Вскоре Ганса Шнитке перевели в разведывательный взвод унтерштурмфюрера Лангера и передали под командование первое отделение. Но вот привычной разведывательной деятельности бывшему фельдфебелю вести не пришлось. Их взвод перевозил какие-то ящики, охранял склады, сопровождал в поездках по Рейху непонятных гражданских, даже встречал курьеров, пробирающихся инкогнито через границу Германии. И никаких рейдов в тыл противника, никаких захватов языков, никаких терпеливых наблюдений за перемещением врага. Да и кто теперь для них враг? Инструкции, переданные ему перед сегодняшним заданием, требовали охранять данное здание не только от возможного проникновения разведки противника, но и от солдат своей же армии. Утром, прочитав приказ, Шнитке тайком от своих подчинeнных вздохнул и пожалел, что нет рядом ефрейтора Гофмана, который умел простыми словами донести до своего командира самые сложные и непонятные вещи.

И теперь, наблюдая довольное лицо бывшего подчинeнного, Шнитке испытывал двоякие чувства. С одной стороны радость, что встретил сослуживца, почти что друга. С другой подкрадывалась подозрительность — а как это Гофман встретился на его пути так вовремя.

Шнитке совсем уж было собрался спросить Гофмана об этом напрямую, как и положено бывшим сослуживцам, но позади раздался голос командира взвода.

— Что происходит, Шнитке?

— Господин унтерштурмфюрер, по вашему приказанию охраняю тыльные окна и двери данного дома. Задержал ефрейтора Гофмана, который по его утверждению получил приказ занять огневую позицию в этом здании. — Отрапортовал обершарфюрер своему командиру.

— Ты знаешь этого человека? — Уточнил Лангер.

— Так точно, господин унтерштурмфюрер, служили вместе в прошлом году. — Шнитке задумался и добавил. — В одном взводе.

— А что скажешь ты, ефрейтор. — Эсэсовский офицер повернулся к Гофману.

— Так точно, господин лейтенант, служили в одном взводе до того, как меня комиссовали по ранению.

Гофман едва не ляпнул, что служили в дивизии Зейдлица, но вовремя удержался. Неизвестно, как на новом месте службы его бывшего командира относятся к генералу Зейдлицу и прорыву его дивизии из Варшавского котла в июле прошлого года. Слышал он о суде над их генералом, читал о приговоре военного трибунала, информировали раненых госпиталя, в котором он валялся после операции, о том, что генерал Зейдлиц геройски погиб на фронте, искупая свою вину перед фюрером и Рейхом. Только какую вину?

Если спасение от бессмысленной гибели в окружении нескольких тысяч человек — вина перед фюрером и Рейхом, то что же является подвигом?

Весь госпиталь тихо судачил об этом, немедленно замолкая при появлении офицеров, нескольких подозрительных своим неуeмным любопытством санитаров, новеньких раненых солдат и унтер-офицеров, ещe не проверенных разговорами на нейтральные темы, и просто посторонних людей, которые иногда разнообразили скучную жизнь госпиталя своим появлением. Вину за опальным генералом не признавал никто, за исключением одного штабного штафирки, заработавшего ранение геройским падением задницей на гвоздь. Тот тарабанил скороговоркой фразы из передовиц «Фелькишер Беобахтер», с затаeнным страхом оглядывался по сторонам, ожидая грозного окрика со стороны соседей по палате. Но ещe больший, почти животный, страх он испытывал при виде чeрной эсэсовской формы. Что у него произошло с представителями данной организации, добиться от писаря местного штаба Люфтваффе так и не удалось. В конце концов его оставили в покое, вреда он не причинял, скорее даже приносил пользу своими разглагольствованиями, так как немедленно начинал очередной пересказ откровений доктора Геббельса при появлении подозрительных людей.

— Ты говоришь, комиссовали, ефрейтор? — Эсэсовский офицер смотрел на неуставную стойку ефрейтора Гофмана, вынужденного выворачивать правую ступню наружу.

— Так точно, господин лейтенант. — Гофман называл эсэсовца армейским званием, не желая подчeркивать его отличие от офицеров Вермахта. — Признан негодным к военной службе в конце октября прошлого года. По приказу фюрера вновь призван в марте этого года и зачислен в части фольксштурма.

Унтерштурмфюрер Лангер усмехнулся и вполголоса процитировал старую народную песню времeн наполеоновских войн.

«Кревинкель шлeт грозных своих ополченцев -

Глухих стариков и грудных младенцев.

При нашем убийственно пылком нраве

Сабель носить мы пока не вправе.

Обмундированье на нас не надели,

Сказали: «Вам жить-то не больше недели».

Рота вслепую сквозь лес пробирается -

Ротный в карте не разбирается.

Он славный малый, он — не из вредин.

Ему только запах пороха вреден.

Зато генерал у нас герой!

Где найдeтся такой второй?»

Гофман внутренне похолодел. Пусть сам он придерживается приблизительно такого же мнения об их батальоне фольксштурма, но услышать подобные откровения от офицера СС ефрейтор не ожидал. Хотя эсэсовец прав относительно генерала, в дивизию которого входит их батальон. Такого «героя» ещe поискать надо, а вот командиры рот выказанной характеристике не соответствуют. Большинство из них с боевым опытом, если не этой войны, то той — великой, начала века. Впрочем титул «великой войны» пора присваивать этой войне, и по праву. Конечно, в войну четырнадцатого-восемнадцатого годов их отцы не пустили врага на территорию Рейха, а их потомки сплоховали, но по масштабам потерь и разрушений только «Верденская мясорубка» может сравниться с битвами этого года.

— Не согласен, ефрейтор? — Унтерштурмфюрер пристально посмотрел на Гофмана.

— Никак нет, господин унтерштурмфюрер. — Гофман решил не искушать судьбу, испытывая терпение эсэсовца неуставным обращением. — Солдаты нашей дивизии готовы к защите Рейха от любого врага.

Эсэсовец с сомнением покачал головой, но развивать эту тему дальше не стал.

— Здесь, в этом доме, вы, ефрейтор, со своими солдатами не нужны. Мои люди сами обеспечат охрану с данной позиции. А вот на той стороне неплохо бы организовать ещe одну огневую точку.

— Есть, господин унтерштурмфюрер. — Гофман вскинул руку к козырьку кепи, развернулся и, прихватив свою винтовку, захромал к выходу.

Оспаривать данный приказ было себе дороже. Лучше он уберeтся подальше от этой странной охраны и поступит так, как посчитает нужным.

Из-за спины унтерштурмфюрера выдвинулся ещe один человек, скрывающий свои погоны под таким же чeрным плащом, как и у штурмбанфюрера Ульриха, изображающего внезапную проверку расположенного на данном участке фронта батальона ополчения. Нужно сказать, что свою роль он исполнял неплохо, создавая у всех фронтовых офицеров впечатление самовлюблeнного болвана. Впрочем, он таким и был, несмотря на все проблески разума иногда возникающие в его голове. Вот и сегодня, выслушав приказ, штурмбанфюрер удивительно серьeзным взглядом посмотрел на прикомандированного к его свите незнакомого ему офицера, отвернулся и сердито махнул рукой, высказывая этим жестом свое отношение к непонятному поручению. Но от словесных комментариев воздержался и утром, и после, когда прикомандированный офицер пожелал осмотреть позиции батальона отдельно от остальной свиты Ульриха. Наверное возымел действие нагоняй устроенный Ульриху его дядей.

— Зачем ты отправил прочь этого ефрейтора, Лангер? — Поинтересовался обладатель чeрного плаща. — Не лучше ли было задержать его здесь?

— Господин штандартенфюрер, на той стороне улицы русская разведка. — Отрапортовал унтерштурмфюрер. — Ведeт наблюдение за Ульрихом с его блюдолизами.

— Ну и пусть ведeт. Не для того ли Ульриха и взяли сюда? — Высказал сомнения штандартенфюрер. — Если Иванам понадобится язык, то лучше кого-нибудь из этой компании им не найти.

— Они не предпринимают никаких действий, господин штандартенфюрер. Вот, я и решил, что неплохо бы расшевелить наших русских друзей. — Объяснил причины своего поступка Лангер.

— И тем самым обрeк нескольких немцев на верную смерть. — Подвeл итог его объяснениям штандартенфюрер. — Не жалко?

— Пожалел бы этих, пришлось бы посылать на смерть других. — Пожал плечами Лангер. — Какая разница?

В голосе унтерштурмфюрера сквозила усталость вперемешку с безразличием. Чем этот ефрейтор лучше кого-нибудь из его взвода? Того же Шнитке или Шлоссера. Тем более, что и им не миновать боя с русскими если не сегодня, то после, когда штандартенфюрер будет возвращаться с той стороны. Если сумеет вернуться? Хотя сам посланец Берлина абсолютно спокоен насчeт исхода данной операции. Что-то ему известно такое, что позволяет быть уверенным.

— Пожалуй ты прав, Лангер. — Штандартенфюрер задрал рукав плаща, посмотрел на часы. — Пора собираться. До темноты не так уж много времени.

Штандартенфюрер повернулся и пошeл вверх по лестнице, вслед нему заспешил Лангер.

Шнитке терзался сомнениями. Услышанные откровения его командира не давали успокоиться. Умом он понимал, что унтерштурмфюрер прав. Если не Гофману с его людьми, то в русскую засаду придeтся отправляться солдатам их взвода, и скорее всего самому Гансу Шнитке со своим первым отделением. Но ещe не вытравленные войной остатки человечности кричали, что промолчать — значит отправить на смерть друга. Теперь он понимал, что Гофман был его единственным другом на этой войне. Странным, не всегда понятным, но другом. Две половинки Ганса Шнитке боролись друг с другом, выясняя предупредить или нет Гофмана об ожидающей его засаде, приводя всe новые и новые аргументы как в защиту данного поступка, так и против подобной мягкотелости. Наконец обершарфюрер принял решение, подозвал своего заместителя роттенфюрера Франкенфельда и отдал ему короткий приказ.

Догнать Гофмана с его солдатами удалось на первом же повороте. Оказалось, что они и не думали торопиться с выполнением приказа унтерштурмфюрера Лангера. В глухом полуразрушенном тупичке они устроились на поваленной взрывом колонне и не спеша перекуривали, негромко обсуждая какие-то свои проблемы. Увидев своего бывшего командира, Гофман вполголоса приказал своим людям оставаться на месте, приподнялся и подошeл к Шнитке.

— Гофман, не ходи туда. — Обершарфюрер решил не разводить дипломатию. — Там засада.

Ефрейтор внимательно посмотрел на бывшего командира, оглянулся на своих солдат, поправил ремень винтовки и ответил.

— Спасибо, Ганс. Мы, честно говоря, и не собирались идти в то здание.

Шнитке почувствовал облегчение. Долг долгом, но и дружба тоже что-то значит. К тому же, он просто вернул долг. Девять месяцев назад Гофман спас ему жизнь, затянув за угол здания за секунду до того, как русский пулемeтчик прошeлся очередью по стене, на фоне которой маячил фельдфебель Шнитке.

— Но если твоe командование знает об этой засаде, почему вы ничего не предпринимаете? — Поинтересовался Гофман.

Обершарфюрер в задумчивости почесал затылок. Почему? Откуда он знает — почему. Шнитке и сам с радостью попросил бы объяснений у кого-нибудь. У того же Гофмана, к примеру.

— Не знаю, Гофман. — Честно признался бывший фельдфебель. — Если бы знал, то сказал бы.

Шнитке оглянулся на оставленный позади охраняемый объект, торопливо пожал протянутую Гофманом руку, развернулся и заспешил обратно.

Ефрейтор проводил его взглядом, отдал команду своим людям и по широкой дуге, огибая занятый эсэсовцами дом, двинулся в расположение штаба своего батальона. Если эсэсовский офицер считает необходимым присутствие русских вблизи штурбанфюрера с его свитой, то Гофман не будет им мешать. Доберeтся до штаба, доложится командиру батальона, а тот пусть решает, что делать дальше.

— Точно засада. — Подал голос старший лейтенант Максимов. — Какой смысл столько времени торчать на этом пятачке.

Капитан Сергиенко согласно кивнул. Эсэсовцы перекрыли все разумные сроки нахождения на этом пятачке. Давно пора или уйти дальше, или вернуться в тот переулок, из которого они вынырнули на эту маленькую площадь на пересечении трeх улиц почти сорок минут назад. Ну покурили, ну потрепали языком, ну пошлeпали по заднице ту сучку, которая маячит вблизи главного в этой компании, поржали над еe реакцией. А дальше что? Чем ещe можно оправдать столь долгое присутствие на ничем не примечательном месте.

Только приказом, который никто из этой колоритной компашки отменить не может. А это значит…

— Санeк, а тебе не кажется, что предназначение этих клоунов отвлекать нас от кого-то более важного. — Капитан Сергиенко кивнул головой в сторону здания, в котором по их предположениям находилась ягдгруппа.

Старлей хмыкнул, ещe раз прошeлся взглядом по окнам домов противоположной улицы.

— Так может, мы их того! — Максимов обозначил хватательное движение рукой.

— Того — этого! — Высказал дурацкое присловье Сергиенко. — Знать бы, сколько там солдат в охране. А то, как бы нас самих не захватили.

— Шуметь-то всe равно придeтся. — Продолжил командир морпехов. — Предлагаю накрыть этих, на площади, из пулемeтов. Всех, по любому, не положим, кто-нибудь для захвата уцелеет. А гранатомeтчики ягдкоманду обработают. Не думаю, что они подобного ожидают.

Старший лейтенант ожидал возражений, но старший группы промолчал, принимая предложенный план.

— Беру на себя проверку того здания. — Предложил Максимов.

— Хорошо, Санeк. — Согласился капитан Сергиенко. — Выдвигайся в ту сторону. Через десять минут начинаем.

Старший лейтенант Максимов собрал своих морячков, объяснил им суть намеченных действий и повeл в сторону ближайшего к намеченной цели проeма.

Сергиенко подозвал к себе сержанта Курочкина и принялся распределять десантников по огневым позициям.

Время устремилось вперeд, отсчитывая мгновения жизни тех, кому суждено умереть в предстоящей схватке.

Фридрих покинул здание через угловое окно, предусмотрительно оставленное без наблюдения. Солдатам охраны незачем знать ни когда он покинул охраняемое здание, ни как он при этом выглядел. Второе в особенности. Вряд ли кто-нибудь из подчинeнных признал бы в этом потрепанном жизнью горожанине молодцеватого штандартенфюрера, отдававшего им приказы какой-то час назад. Искусством перевоплощения он владел в достаточной мере. Недаром, обучавший Фридриха актeр заявил, что «на первые роли его не возьмут, но кусок хлеба лицедейством господин офицер заработать может».

Была ещe одна причина скрываться. Могли и пристрелить, исполняя отданный самим же Фридрихом приказ охранять здание от проникновения посторонних. Если нельзя внутрь, то нельзя и наружу.

Торопливым шагом Фридрих добрался до узкого прохода, ведущего на соседнюю улицу, прошмыгнул сквозь него и двинулся вдоль кромки тротуара к намеченному для встречи дому, не забывая испуганно поглядывать в сторону русских позиций, как делал бы любой нормальный горожанин, вынужденный выбраться из безопасных подвалов на простреливаемые улицы. Он прошeл большую часть расстояния, когда в оставленной им стороне захлопали разрывы гранат и застучали пулемeты. Штандартенфюрер в удивлении остановился. Неужто Лангер сошeл с ума и решился вступить в бой с русскими. Да и зачем?

Фридрих прислушался и похолодел, поняв, что слышит он работу русских пулемeтов. Неужели они ошиблись и приняли за обычную разведку советскую штурмовую группу. Появилось желание вернуться обратно и проверить, что же там произошло, но Фридрих быстро подавил его. Рисковать по-глупому не стоило. Конечно, он в гражданской одежде, но в горячке боя пристрелить могут и те и другие. Лучше переждать, а потом выяснить, что же там произошло. Фридрих вжался в узкую нишу между полуколоннами, украшавшими фронтон ближайшего здания и приготовился ждать.

А бой тем временем разгорался всe сильней. Судя по звукам он охватил уже всe прилегающее к месту его последней дислокации пространство. Слышались разрывы гранат, строчили автоматы, хлопали винтовки, кричали что-то матерное на немецком и русском столкнувшиеся друг с другом солдаты. Заработала русская артиллерия, перекапывая расположенные ближе к северо-восточной окраине города позиции немецких батальонов. Появился в вышине русский самолeт-разведчик и разрывы, судя по звукам, начали смещаться вглубь города, обтекая ту часть построек, где советская диверсионная группа вела бой с охраной оберфюрера Брокмана.

Фридрих со злости ударил кулаком по ни в чeм не виноватым кирпичам стены. Чeрт! Чeрт! Чeрт! Как не вовремя. Что же ему теперь делать? Переходить на ту сторону или вернуться обратно. Нет, не в то место, где сейчас унтерштурмфюрер Лангер со своими солдатами спасает от смерти или большевистского плена неудачливого оберфюрера. Возвращаться ли ему в штаб группенфюрера Гейдриха? Тот, конечно, не самодур Дитрих, в морду сразу не даст, но неудачников не любит.

Фридрих глубоко задышал, успокаивая нервы, как учили его при подготовке. Попытался спокойно оценить ситуацию.

Возвращаться ему не с чем. Задание не выполнено. Связь с русским резидентом Гейдриха, прервавшаяся полтора месяца назад, не восстановлена. Вернее, не проверена, так как на связь он всe же вышел. Но вот стоит ли ему доверять после столь продолжительного молчания?

Значит, идти нужно.

С другой стороны, а как ему сообщить о результатах проверки? Если Брокмана сейчас убьют, связываться Фридриху будет не с кем. Больше никто о его миссии не знает. Не выйдешь же к первому попавшемуся подразделению с объяснениями — мол к русским в гости ходил. Если не прихлопнут, то в контрразведку потащат. А там объясняйся, зачем ты в тыл к противнику ходил, и как оттуда вернулся.

Следовательно, отправляться на задание опасно.

Фридрих совсем было собрался возвращаться, когда разрывы снарядов переместились на улицы, прилегающие к месту, где он пережидал бой. Пришлось искать ближайшее окно и залезать в него, спасаясь от шальных осколков.

А в какофонию звуков, сопровождающих разгорающийся бой, добавились крики «ура». Кажется, советские командиры решили не ограничиваться диверсией, а перешли в полноценное наступление. Фридрих шепча слова молитвы, как ни странно — на русском языке, забился в дальний от окна угол и приготовился ждать. Господин случай принял решение за него. Если большевики возьмут город, то ему будет намного проще добраться до своего адресата. А там уж как кости лягут.

— Командир, никого тут кроме этого хмыря нет! — Самсонов встряхнул за воротник одетого в гражданский костюм немца. — Остальные все трупы.

— А офицеры среди убитых есть? Кто-то же командовал теми, что на улице? — Старший лейтенант Максимов с недоверием осмотрел захваченного языка.

— Из офицеров только эсэсовский лейтенант. — Ответил заглянувший в комнату старшина.

Старлей поглядел на немца более внимательно. Впечатление боевого офицера найденный в этом доме «ганс» не производит. Но и на местного жителя не особенно похож. Слишком чистый и аккуратный. Да и взгляд волчий, хоть и испуганный. Местные, те всe больше глаза в землю и «битте, битте».

— Обыскать! — Бросил Максимов короткую команду.

Старшина мгновенно вывернул карманы задержанного, передал старшему лейтенанту на осмотр трубку, табак, спички, записную книжку в дорогом кожаном переплeте, позолоченные часы. Оружия не было, даже какого-нибудь дамского пистолетика, который высшие немецкие офицеры таскают для подчeркивания своего статуса, а не в качестве оружия самообороны.

Максимову хватило одного взгляда на отобранные вещи, чтобы понять, что перед ним стоит тот, кто отдавал приказы всей этой группе.

— Наш человек! — Радостно протянул, сообразивший то же самое, старшина.

— Самсонов, головой за него отвечаешь. — Отдал распоряжение старший лейтенант. — Холить и лелеять как любимую тeщу.

— Да не так же! — Добавил старшина, реагируя на действия своего подчиненного, от избытка чувств встряхнувшего немца так, что тот только зубами клацнул.

— Отходим! — Прокричал старший лейтенант Максимов и морские пехотинцы, прихватив безжизненное тело одного из своих собратьев, побежали вниз по лестнице. Старлей вытащил из бокового кармана разгрузки индивидуальный пакет, разорвал оболочку зубами и на ходу стал заматывать разрезанную осколком стекла левую ладонь.

Обладатель кожаного плаща всe-таки уцелел. Испуганный и помятый, с порванным до середины спины плащом, он уже не походил на того красавчика, наблюдать которого разведчикам приходилось почти целый час. Сейчас он спешил в сторону гремящих разрывами русских позиций, изредка оглядываясь назад, но получив очередной толчок прикладом, эсэсовец приподнимал чуть выше поднятые руки и шeл дальше. Позади него русские столь же бесцеремонным способом перемещали в нужном им направлении обер-лейтенанта с петлицами Люфтваффе и до смерти перепуганную чeрномундирную фройляйн.

Когда весело скалящийся ефрейтор Лось притащил еe на место засады, капитан Сергиенко только смачно сплюнул.

— Серeга, а бл. дь вам зачем? — Недовольным вопросом встретил он старшего группы захвата сержанта Курочкина. — Ну ладно Лeха с прибабахом, но ты-то нормальный мужик, мог бы и подумать.

— Товарищ капитан, никогда ведь такого трофея не было! — Взмолился ефрейтор Лось. — Ну, не бросать же еe здесь? Свои же пристрелят.

Ефрейтор настолько умоляющим взглядом смотрел на капитана, что Сергиенко махнул рукой и отдал команду отходить.

Вскоре группа достигла намеченного по плану дома. Десантники затолкали в глубь найденного чулана пленников, заняли круговую оборону и приготовились ждать подхода атакующих рот своей бригады и группы старшего лейтенанта Максимова. Капитан Сергиенко пересчитал своe воинство. Убитых нет, ранено трое, один тяжело. Надо бы его в санбат, и как можно скорее, но идти на прорыв в этакой неразберихе рискованно. Свои же могут огнeм накрыть. Да и морячков нужно подождать. Как там у Максимова дела?

Фельдфебель Бехер дал короткую очередь в сторону переулка, в котором маячили русские, вытащил из-за пояса последнюю гранату, но передумал еe бросать. «Иваны» преследовать его явно не собирались, найдя для себя более достойные цели. Морщась от боли в повреждeнной осколками мины ноге, фельдфебель дохромал до двери ближайшего подъезда, опираясь на перила затащил становящееся непослушным тело на лестничную площадку и ввалился в расположенную слева квартиру. На последних остатках сознания Бехер заполз в коридор, перевернулся на спину и потерял сознание.

Из соседней комнаты выглянул человек, подошeл к потерявшему сознание фельдфебелю и принялся его осматривать. Спустя некоторое время он в смятении произнeс: «Не может быть!» Человек извлeк зажигалку, зажeг огонь и более тщательно осмотрел лицо фельдфебеля, что-то шепча проверил карманы, извлeк солдатскую книжку и тщательно изучил еe содержимое. Закончив осмотр, человек извлeк перевязочный пакет и наложил повязку на кровоточащую ногу. Завершив все дела, человек сел рядом с находящимся в беспамятстве фельдфебелем и приготовился ждать.

Пробуждение было болезненным. Пульсировала болью раненая нога, кружилась голова, реагируя на потерю крови, затекла от не слишком удобной позы спина. Фельдфебель засунул руку в карман, пытаясь нащупать находящийся там индивидуальный пакет, и замер, не обнаружив бинта на положенном месте. Кто-то передвинулся рядом с ним, негромко кашлянул, ухватил Бехера за воротник шинели и потащил вглубь квартиры. Пытаясь скрыть от неизвестного свои движения, фельдфебель приподнял руку, засунул еe под шинель и нащупал припрятанный во внутреннем кармане Вальтер. Медленно и осторожно, стараясь не выдавать своих движений, Бехер вытягивал оружие из кармана, также неторопливо перемещал руку наружу и, дождавшись когда неизвестный остановится, резко сел, вскидывая руку с пистолетом.

— Что, Петя, пристрелишь родного брата? — Огорошил его по-русски смутно знакомый человек в измятом цивильном плаще и измазанной пылью шляпе. — Не жалко?

Бехер опустил оружие, долго всматривался в лицо расположившего рядом с ним человека, выискивая знакомые черты оставленного четверть века назад в России брата.

— Фридди, ты? — Наконец-таки поверил Бехер. — Откуда?

— Оттуда, Петя, оттуда. — Ответил случайно найденному старшему брату штандартенфюрер Фридрих Франк.