Мастеровой

1

Федор подвел резец к гильзе, закрепленной в шпиндельной головке, и нажал на рукоять подачи суппорта. Острая сталь врезалась в чугун, посыпалась мелкая стружка. Резец постепенно скрывался внутри детали, звон металла сменился гудением. По мере продвижения фартука звук становился глуше, пока, наконец, не исчез вовсе. Готово. Федор плавно закрутил рукоять обратно, дабы не оставить внутри гильзы следа от резца. Станок у него новый, не разбитый, но резец при работе отжимает. Он и каретка суппорта пружинят. Совсем чуть, но достаточно для оставления риски. Когда резец выскользнул наружу, Федор отключил вращение шпинделя, подождал, пока остановится головка, взял ключ и ослабил губки. Надев на левую ладонь рукавицу, вытащил горячую гильзу. Взял с тумбочки калибр, замерил внутренний диаметр. Тютелька в тютельку. Он положил готовую деталь в ящик к остальным. Все, больше заготовок нету, дневная норма выполнена. Сто гильз, которые пойдут в моторы. Механический завод Мальцева получил выгодный заказ, от которого и Федору обломится. Три копейки за гильзу, ни одной в брак – значит, вычета не будет. Вся трешка его[1].

Щеткой на деревянной ручке Федор смел с суппорта и станин станка стружку и чугунную пыль. Привести рабочее место в порядок – закон для мастерового. За этим занятием его и застал подошедший мастер.

– Закончил? – спросил сварливо.

– Так точно, Сидор Фомич, – сообщил Федор, не отвлекаясь от уборки.

– Небось, браку нагнал, – проворчал мастер.

– Проверяй! – пожал плечами Федор. – Калибры – вон!

Мастер взял калибры с тумбочки и занялся проверкой. Гильзы выбирал не подряд, а произвольно. Для начала проконтролировал внутренний размер, затем занялся внешним. Федор посматривал на него, пряча улыбку. Недоволен мастер, что такую выгодную работу делает не его племянник, а пришлый мастеровой. Ну, так кто виноват? У племянника руки не из того места растут – нагнал брака. Когда подсчитали, оказалось, что не ему деньги платить, а он заводу должен. Племянник плюнул и отказался от такого счастья. Работу передали Федору.

– Вроде, верно, – буркнул мастер, кладя в ящик последнюю гильзу.

– Ну, так закрывай наряд, Фомич!

Федор достал из тумбочки листок и протянул мастеру.

– Я не все проверил, – проворчал Фомич, – вдруг брак найдут.

– Из получки вычтут, – хмыкнул Федор, – аль не знаешь? Только не найдут – у меня брака не бывает. Закрывай!

Мастер недовольно черкнул на листке карандашом и ушел. Федор сунул листок в карман рабочего пиджака и закончил уборку. Тут как раз и пропел гудок – смена кончилась. Замерли вращавшиеся под потолком цеха огромные валы, через которые по ременной передаче приводились в движение механизмы станков. Федор забежал в умывальную, наскоро ополоснул руки и поспешил к заводоуправлению. Нужно сдать наряд, пока народ не набежал и учетчик на месте. Завтра тоже можно, но приятно знать, что трешка – твоя.

От заводоуправления он направился к механическому цеху, но не своему, а стоявшему слева от проходной. По железной лестнице поднялся на второй этаж. Здесь, над цехом, располагалась казарма для холостых мастеровых. Пять маленьких комнаток по три койки в каждой, плюс стол и табурет – более не помещалось. Бедно, но у других заводчиков куда хуже. Люди спят на нарах вповалку, причем мужчины и женщины вместе. Женщины на заводе Мальцева не работали – нечего им тут делать, но хозяин для мастеровых сделал приличную казарму. На койках толстые матрасы, ватная подушка, даже белье имеется – две простыни и наволочка. Раз в неделю белье меняют. И всего-то за рубль в месяц.

Зайдя в свою комнату, Федор стащил рабочую одежду и повесил ее на гвоздик у входа. У каждого обитателя комнаты он свой. Чистая одежда висит над койками. Сбросил с ног опорки, сделанные из старых сапог. Оставшись в подштанниках и рубахе, сунул ступни в кожаные тапки и прошлепал к своей койке. Наклонившись, выдвинул сундучок, достал из него мыло и бритву, бросил полотенце на плечо и вышел, не забыв запереть за собой дверь. У соседей по комнате ключи есть, а другим нечего нос совать. Еще сопрут чего. Коридором Федор двинулся к торцу здания. Здесь располагались душевая и клозет. У Мальцева жили по-богатому. Завод строили недавно, потому все продумали. Зачем городить уборные во дворе, а потом звать к ним золотарей? Им платить нужно. А так стоки поступают в городскую канализацию. Никаких хлопот и расходов.

В душевой Федор стащил с себя белье, кинул его на лавку и встал под «гусак» с жестяным рассеивателем. Открутил краны на полную – воды много. На заводе паровая машина – и не одна. Стоя под горячими струями, он довольно ухал. Невысокий, коренастый, с длинными, сильными руками, в этот миг он походил на орангутанга, который отчего-то слез с дерева и решил помыться. Впечатление усиливали густая поросль на груди мастерового и короткие, слегка кривоватые ноги, покрытые такой же шерсткой. Обезьяна, да и только.

Накупавшись, Федор закрыл краны. Вытер тело полотенцем, взял мыло с бритвой и подошел к умывальнику у окна. Над ним висел осколок зеркала, закрепленный на стене с помощью треугольных металлических обрезков, вбитых в швы кладки. Федор сделал это сам, подобрав осколок возле лавки стекольщика. Тому не нужен, здесь же пригодился. Из осколка на Федора глянул парень с простоватым лицом. Заросшие щетиной щеки и подбородок, тонкий, хрящеватый нос, глубоко посаженные серые глаза. Коротко остриженные волосы открывали выпуклый лоб, который увеличивали глубокие, убегавшие к темени залысины. Не красавец, но и не урод.

– Ты, Кошкин, чисто обезьяна, – сказал ему командир роты после полугода службы. – Так же ловок и хитер, но соображение имеешь. Грамотен опять-таки. Поедешь в школу унтеров.

Их благородие в тот вечер крепко заложил за воротник, потому был добрым. На другой день команду из нижних чинов отвели на вокзал, где посадили в поезд, следовавший в Подольск. Там располагалась школа…

Растерев мыло по щекам, Федор соскоблил отросшую щетину бритвой. Бороды мастеровым носить нельзя. Наклонишься над станком, попадет в шестерню или под приводной ремень – и сдерет вместе с кожей. Да и в армии привык – там заросшим не походишь. Углядит унтер или офицер и поставит под ружье. Нет уж! Невелик труд – побриться.

Натянув белье и сунув ноги в тапки, Федор отправился обратно. Дверь в комнату оказалась незапертой. Распахнув ее, Федор вошел внутрь и замер при виде неожиданного зрелища. Возле ближней койки, упершись локтями в матрас, стояла баба с задранным на спину подолом. К ее голому заду пристроился один из соседей Федора, громко шлепая животом по ее белым ягодицам. Рядом, со спущенными штанами, стоял второй сосед, сжимая в руке набухшую елду.

– Быстрей, Петька! – умолял товарища. – Быстрей! Мочи нет терпеть.

– Погодишь! – отвечал занятый блудом Петька. – Только в смак вошел. Условились ведь, что я первый.

Он крепче ухватил бабу за белеющие бедра и, зарычав, потянул их на себя. Федор плюнул и, обойдя страждущего сожителя[2], подошел к своей койке. Повесил влажное полотенце на спинку, спрятал мыло и бритву в сундучок. Затем не спеша накинул на себя косоворотку, натянул брюки и выходные сапоги, намотав на ступни свежие онучи. Надел пиджак и кепку. Тем временем Петька, наконец, уступил товарищу объект вожделения и сейчас валялся на свободной койке, лениво наблюдая за пристроившимся к бабе товарищем.

– Значит, так, – сказал Федор, подойдя к нему. – Я в трактир. Чтобы, как вернусь, ее не было, – он указал на бабу. – Понял?

– Будет сделано, – ухмыльнулся Петька. – Сам не хочешь, Федя?

– Тьфу на вас! – сплюнул Федор и вышел.

– Чтой-то он? – спросила баба, повернув голову и не обращая внимания на сопевшего позади мастерового. – Словно не мушчина.

– Унтер хренов, – зло ответил Петька. – Приучился в армии командовать, так и здесь всех строит. Скажешь поперек – приголубит кулаком, а они у него тяжелые. Блядей ужас как не любит.

– Никакая я не блядь! – возмутилась гостья. – Я по желтому билету[3].

– Ты еще скажи «порядочная», – хохотнул Петька.

Тем временем его товарищ, простонав, отступил от бабы и стал натягивать штаны. Проститутка подтерлась валявшимся на койке полотенцем, бросила его обратно и, опустив подол, подошла к Петьке.

– Полтину гони! – заявила, протянув руку.

– Полтина – много, – ухмыльнулся тот. – По двугривенному[4] с каждого – и достаточно.

– Условились на полтину, – нахмурилась проститутка. – Городового приведу. Я вам не какая-то подзаборная, билет имею.

– Ладно, – вздохнул Петька и протянул ей серебряную монету.

Проститутка схватила ее и спрятала в складках платья.

– Может, еще по разику? – спросила, растянув губы в улыбке. – В этот раз по двугривенному.

– А не жирно будет? – окрысился Петька. – Это ж почти рубль выйдет. За него мастеровой смену пашет, полных девять часов. А тебе лишь подол задрать.

– Пусть будет по гривеннику, – кивнула проститутка. – Если чарку поднесете.

Она вновь улыбнулась, показав мелкие, порченые зубы.

– Это можно, – согласился Петька и повернулся к товарищу. – Васька, тащи бутылку!..

В казарму можно было войти с переулка, этим путем Федор и воспользовался. Спустился по лестнице – обыкновенной, не стальной и толкнул дверь. Выйдя наружу, обогнул цех и двинулся по улице. Миновал заводоуправление, кирпичный забор и выбрел к доходным домам. Сложенные из кирпича, густо припорошенные угольной пылью, они выглядели неказисто, но Федору казались красивыми. Частые высокие окна отражали лучи солнца, оттого дома будто сверкали. Окна, в отличие от стен, здесь мыли. Стоял теплый майский вечер. Пригревало солнце, воздух пах сгоревшим углем и машинным маслом, но Федор не замечал этих запахов – привык. Зато с удовольствием смотрел на спешащих по своим делам людей и проезжавшие телеги. Распугивая их клаксоном, по булыжной мостовой прокатил автомобиль с открытым верхом. Внутри сидели двое пузанов в пиджаках, при галстуках и жилетках, с котелками на головах. «Купцы, со складов Перфильева едут», – определил Федор. Купцы выглядели довольными – наверное, заключили удачную сделку. Москва жила бурной жизнью, и Пресня, где обитал мастеровой, от нее не отставала.

Автомобиль скрылся за углом, оставив после себя бензиновую гарь. Федор перешел улицу и толкнул дверь под вывеской «Трактиръ». Войдя внутрь, встал и осмотрелся. Посетителей по случаю буднего дня было немного. В дальнем углу за большим столом сидела компания и отмечала какое-то событие. По одежке видно – мастеровые. То ли кто-то выставил угощение по приятному поводу, то ли всех рублем на фабрике отметили. Последнее вряд ли – скупы заводчики. Штраф с мастерового содрать – это пожалуйста, а чтоб лишний рубль выдать… В центре помещения оккупировали несколько столов ломовые (по высоким картузам видно) извозчики[5]. Они жадно поглощали кашу – ложки так и мелькали. Более никого. Федор прошел к свободному столику и не успел сесть на лавку, как рядом нарисовался половой.

– Добрый вечер, Федор Иванович, – поприветствовал он гостя. – Что изволите заказать?

– Похлебать есть чего? – спросил Федор.

– Щи со щековиной и ушица из щуки, – сообщил половой. – Все свежее, горячее.

– Щи тащи, – велел Федор. – Для ухи день не постный. Затем каши принесешь. И смотри, чтоб масло не прогорклое.

– Как можно? – делано обиделся половой. – У нас такого не бывает. Водочки?

– Чарку, – кивнул Федор.

Половой умчался и вернулся с подносом. Поставил перед посетителем исходящую паром глиняную миску со щами, положил ложку, рядом – ломоть хлеба. Последней выставил граненую стеклянную чарку с прозрачной жидкостью. Пожелал приятного аппетита и умчался. Федор медленно поднял чарку, оценил жидкость на свет и опрокинул в рот. Крякнул и занюхал хлебом. Взяв ложку, приступил к щам. Половой не обманул: те оказались вкусными. Мяса тоже не пожалели. Опорожнив посуду, Федор стал искать взглядом полового, но тот подбежал сам, держа в руках миску с исходящей парком кашей.

– Еще водочки? – поинтересовался, ставя угощение перед гостем.

– А давай! – согласился Федор. – Хороша она у вас.

– Плохую не берем-с! – важно сказал половой. – Это не у Губанова.

Федор хмыкнул. Близ завода Мальцева было два трактира, и оба боролись за клиентов, поливая помоями конкурента. Хотя, на взгляд Федора, разницы между ними не имелось. Он посещал оба. Везде кормили вкусно, водку подавали добрую. Ну, а как иначе? Посетители – народ мастеровой, на расправу скорый. Что не так – начистят рожу, да еще миску с горячим на голову наденут. А страшней того худая слава. Раз помоями накормишь – посетителей не жди. Клиентов перехватят вмиг. Конкуренции добавляли бабы, предлагающие холостым мастеровым за копейки столоваться на дому. Некоторые подносили чугунки с варевом к проходным, подгадывая к гудку на обед. Федор сам покупал у них еду – выгодно и удобно. Стоит дешево, нет нужды бежать к трактиру, а столовой на заводе не имеется. Заводить невыгодно: холостых мастеровых мало, а женатые берут обеды с собой.

Половой принес водку. Федор осушил чарку, крякнул и набросился на кашу. Распаренная, щедро политая маслом греча таяла во рту. Миска скоро опустела. Отодвинув ее в сторону, Федор достал из кармана пачку папирос «Дукат», вытащил одну и, примяв мундштук с двух сторон, сунул в рот. Подскочивший половой поднес огонька. Кивнув ему, Федор затянулся ароматным дымом. Хорош табак! Папиросы не дешевые – 5 копеек за 10 штук, но он может себе позволить. Не чернорабочий ведь, мастеровой! Более 50 рублев в месяц получает! С одной получки с ног до головы оденется, еще на еду останется, да не на хлеб и воду, а на кашу с маслом и чарку водочки. А ведь сам в люди вышел. Не было у него родни, готовой приютить сироту и помочь ему освоиться в столице. Отца-матери не знал, рос в приюте. Фабричная школа, где учили читать и писать, заодно – профессии. Так и стал токарем. Пришлось походить в учениках, нахвататься подзатыльников и «лещей», но смышленый малец быстро постигал науку, и через пару лет не уступал в мастерстве учителю. Глаз у Федора – алмаз, «сотку»[6] на лету ловит. За это его ценят и уважают. Только мастер придирается, да и тот больше ворчит. Где он такого токаря найдет? На дороге не валяются.

Благодушное настроение Федора прервал подошедший половой.

– Еще чарку?

– Нет, – мотнул головой Федор и достал из кармана кошелек. – Сколько там с меня?

– Тридцать восемь копеек, – сообщил половой.

– Держи! – Федор протянул ему полтину. – Семишник[7] оставь на чай.

– Благодарствую, – половой вернул ему гривенник и забрал грязную посуду.

Федор встал и вышел из трактира. Пересек улицу и направился к заводу. Подойдя, остановился и почесал в затылке – идти в казарму не хотелось. Соседи по комнате наверняка еще бабу мнут. Затевать скандал с ними – настроение портить. Говорил им Федор, чтоб не имели дела с проститутками – не послушали. Нет на них фельдфебеля Кандыбы. Тот как-то увязался с будущими унтерами, получившими увольнение в город, и привел их к церкви. На ее ступенях просили подаяние несколько нищих.

– Глядите! – фельдфебель указал на неопрятную старуху, сидевшую с краю.

Та подняла голову и уставилась на окруживших ее солдат. Федора передернуло. На них смотрела уродина. Провалившийся нос, багровые шишки на лбу и щеке, желтые белки глаз.

– Вот что делает любострастная хвороба, – пояснил фельдфебель, ткнув в нищенку пальцем. – Проституткой была, вот и заразилась. С вами то же будет, если к ним пойдете.

– Их же дохтура смотрят! – подал голос один из будущих унтеров.

– Смотрят, – согласился Кандыба, – только как? На одного дохтура двести баб приходится, а порой и более[8]. Где тут углядеть? Правда, Марья?

Нищенка в ответ мерзко засипела и протянула грязную ладонь. Фельдфебель бросил ей семишник и перекрестился. Солдаты – следом.

– Говорить не может, – сказал Кандыба, отводя их в сторону. – Хворь глотку съела. Поняли меня, ребятки?

Все дружно закивали. С той поры Федор обходил проституток стороной, хотя потешить естество хотелось. Даже очень. Только как? Напроситься к какой-нибудь вдове? Она примет, но и денег вытянет немерено – ей детей кормить нужно. Да и старые они, вдовы. Взять в жены девку? Мастеровые с дочерьми на выданье зазывали Федора к себе, видя в нем завидного зятя. Получает хорошо, деньги не спускает в кабаках, к людям уважительный – что еще нужно? Но жениться Федор не спешил. Кто знает, какая попадется? Добро, если смирная и работящая, а коли злая и ленивая? Будешь после мучиться. Девки до замужества все ладные да хорошие. А вот после…

Федор вздохнул и решительно двинулся переулком. Под подошвами сапог хрустел шлак – им обильно посыпали проезд между складом и заводом. Днем здесь не протолкнуться от ломовых телег. Одни везут грузы к Перфильеву, прочие – обратно. На склад есть заезд с улицы, но ломовых туда не пускают – только автомобили. Лошади, бывает, их пугаются, могут понести, вот Перфильев и распорядился сделать ворота в переулок. Проезд к ним вымостили шлаком, чтобы в дождь не вязли колеса. Благо, шлака – завались, паровые машины выдают его горы. Бесплатно забирай – только вывези.

Переулок вывел Федора к реке. Он свернул вправо, подошел к забору и присел на большой камень. Тот остался со времен, когда бутовали фундаменты под кирпичные столбы. Видимо, мастера поленились тащить тяжеленный валун к яме, обошлись мелкими. Камень был плоским и удобным – ну совсем как табурет, разве что низкий. Федор заприметил его давно и приходил сюда посмотреть на Москву-реку. Зрелище плавно текущей воды завораживало. Но сейчас реку видно плохо – на город опустилась ночь. Зато не грохочут над головой приводные валы, не гудят станки, не звенит под резцом металл. Завод и склады словно вымерли – все спят. В такой час слышно, как плещется о берег вода. Этот звук приятный.

В этот раз насладиться тишиной не довелось – в переулке послышалось тарахтение мотора. Свет фар высветил заросший травой и кустами берег. Вскочив, Федор скользнул к забору и притаился. Это кого принесло? Поздним вечером здесь не ездят – тем более, на автомобилях. К Перфильеву, что ль, прибыли в неурочный час? Воры? Если так, то попадаться на глаза нельзя – могут и прирезать.

Оказалось, нет. Большой автомобиль, походивший на сарай с колесами, миновал складские ворота, подкатил к берегу, где и остановился, продолжая светить фарами и тарахтеть мотором. Открылась дверца, и наружу вышел молодой мужчина – Федор угадал это по фигуре и безбородому лицу. Его глаза привыкли к темноте, да и свет от фар помогал. С противоположной стороны автомобиля показался господин постарше, с тонкой щеточкой усов под носом. Федор разглядел их на светлом пятне лица.

– Зачем мы сюда приехали, князь? – спросил первый. – Нет же никого.

– Вот и хорошо, – оскалил зубы второй. – Никто не помешает обсудить дело.

– Ты о чем?

– О Ловце душ, князь.

– Я же говорил тебе! – раздраженно сказал первый. – Он не продается.

– Десять тысяч, князь, десять тысяч. Вот! – второй вытянул руку с пачкой денег. Если мало, дам еще столько же. Цена хорошего дома в Москве.

– У меня есть дом! – фыркнул первый. – Деньги – тоже. На жизнь хватит.

– Только не с Гагариной! – хохотнул второй. – Ей и ста тысяч мало.

– Ты о чем? – удивился первый.

– Ты меня прекрасно понял, князь. Эта дамочка не одного уже высосала досуха.

– Не смей так говорить о княгине! – взвизгнул первый.

– Почему нет? – хмыкнул второй. – Все про то знают…

Федор слушал эту перепалку, холодея телом. Князья… Повезло же нарваться на колдунов! Стоит им его заметить – и конец. Могут дотла спалить и не поморщатся – у них это запросто. И никто не попрекнет: кто такой Федор и кто они? Что же делать?

Тем временем перепалка становилась горячее. В ход уже пошли оскорбления. Внезапно первый князь, стоявший к Федору спиной, ударил второго по руке с деньгами. Пачка вылетела, ударилась о фару и рассыпалась бумажными листками.

– Ах, так?! – заревел второй и вскинул руку. В следующий миг из спины первого вылез заостренный кусок льда толщиной с руку. Князь захрипел и повалился ничком. – Дурак! – зло сплюнул второй. – Лучше бы взял деньги…

Он подошел и склонился над убитым. Вытащив из-под трупа руку, стал стаскивать с пальца перстень. Тот был массивным, с крупным круглым камнем. Завладев им, колдун поднес добычу к фаре и стал ее рассматривать. В желтом свете камень переливался и блестел.

– Есть душа, – пробормотал громко. – Не соврал щенок.

В этот миг Федор отчетливо осознал, что ему конец. Если невольное присутствие при споре могли простить, то свидетелей убийства в живых не оставляют. «А вот хрен вам! – промелькнуло в голове. Федор наклонился и поднял с земли камень. Увесистый, фунта с два. На берегу их хватало – остались после строительства. Он отвел руку за голову и прицелился. Колдун как раз кончил любоваться перстнем и распрямился. Федор метнул камень. Метил в затылок в надежде оглушить и… промахнулся. Что-то услыхав, колдун повернул голову. Булыжник врезался ему в висок. Раздался хруст костей, и убийца рухнул рядом со своей жертвой.

Некоторое время Федор стоял, ощущая, как трепыхается в груди сердце. Наконец, собрался с духом и подошел к телам. Пораженный им колдун лежал так, что сомнений не оставалось – мертв. «Что ж я натворил? – всплыла в голове мысль. – Теперь меня повесят. Иль, того хуже, отдадут на потеху колдунам. А уж те постараются…» Взгляд его рассеянно скользил по телам убитых и внезапно остановился на лежащем на земле перстне. Падая, колдун выронил его. Машинально Федор наклонился и поднял украшение. Камень в нем внезапно засиял. Повинуясь безотчетному чувству, Федор надел перстень на палец. Тот больно кольнул. Федор захотел сорвать перстень, как внезапно кто-то сказал: «Не спеши! Подожди немного». Федор замер и закрутил головой. Никого рядом не было. Он стоял на берегу в полном одиночестве, не считая мертвых тел, конечно. Голос прозвучал снова, прямо у него в голове:

– Теперь можешь снять.

Федор стащил перстень с пальца.

– Зашвырни его в реку.

Федор размахнулся и отправил тяжелое украшение по указанному адресу. В отдалении чуть слышно булькнуло.

– Хорошо, – сказал голос. – А теперь осмотримся.

Федор завертел головой, оглядывая картину убийства.

– Деньги, – произнес голос. – Там лежат. Возьми чуток. Все не забирай.

Федор так и поступил. Подобрал с земли несколько бумажек и, сложив, сунул в карман пиджака. Мимоходом рассмотрел, что это сотенные. Он таких ранее в руках не держал.

– А теперь – ходу! – предложил голос. – Но не возвращайся прежним путем. Обойди.

Федор машинально кивнул и двинулся берегом вдоль забора. Миновав его, выбрался в темный кривой переулок.

– Погоди! – остановил его голос. – Не неси деньги с собой. Спрячь их здесь.

Федор огляделся. Глаза его хорошо освоились с темнотой. Рассмотрев лежащий у забора камень, он приподнял его и засунул в щель добычу. Опустив камень на место, переулком выбрался на улицу, вновь миновал заводоуправление с темными по ночному времени окнами и свернул в знакомый переулок. Подойдя к зданию цеха, потянул на себя знакомую дверь. Поднялся по лестнице на второй этаж. В коридоре стоял полумрак – темноту едва рассеивала единственная электрическая лампочка, тускло горевшая под потолком. Федор прошел в душевую и, не включая свет, ополоснул лицо под умывальником. После чего промыл рот от скопившейся там горечи и отправился к себе.

В комнате стоял тяжелый запах перегара. Два соседа спали, храпя в унисон. Федор на цыпочках прошел к своей койке, быстро разделся и наощупь развесил вещи на вбитых в стену гвоздиках. После чего юркнул под одеяло, слегка поворочался и провалился в сон. Тот был странен. Перед Федором возник человек. Он был каким-то призрачным и словно висел в воздухе. Федор, однако, разглядел, что человек немолод и на ангела не похож. Хотя на черта – тоже.

– Кто ты? – спросил Федор.

– Это мой голос ты слышал, – сообщил призрак. – Я тот, кто поселился у тебя в голове.

– Как ты там оказался?

– Перстень. Я был в камне.

– Ты бес? – встревожился Федор.

– Нет, – покачал головой призрак. – Человек. Только я, похоже, умер. Осталась лишь душа. Вот она и прилетела.

– Чем докажешь, что не бес?

– Отче наш… – забормотал призрак. Завершив молитву, перекрестился. – Доволен? – спросил.

– Да, – сказал Федор. – Как тебя зовут?

– Не помню, – вздохнул призрак. – Эта часть воспоминаний не сохранилась. Меня тащило темным коридором, а по пути отлетали ошметки. Все личное пропало. Потом камень в перстне… Словно в гроб попал. Там хреново было – рад, что выбрался. Тебя как зовут?

– Федор Кошкин. Я мастеровой, на заводе токарем работаю.

– Год на дворе какой?

– Тысяча девятьсот одиннадцатый от Рождения Христова.

– Замечательно! – произнес призрак, но по его тону Федор понял, что замечательного в этом как раз ничего нет. – Значит, Российская Империя?

– Да, – подтвердил Федор.

– На престоле Николай Второй?

– Его императорское величество Георгий Александрович.

– Еще лучше! – всплеснул призрачными ладонями собеседник. – Я еще у реки сообразил: что-то не так. У нас не убивают людей сосульками.

– Это «ледяное копье», – сообщил Федор. – Колдуны еще и не то могут. Например, сжечь огнем.

– Весело тут, – заключил призрак. – И много у вас этих… колдунов?

– Не очень, – успокоил Федор. – Они все графья с князьями, а таких мало. Осы.

– Почему осы?

– Осененные – так их величать велено. Колдунами запрещено.

– Кто и чем их осенил?

– Господь даром. Так учат в школе, но простой люд считает колдунами.

– Глас народа, – хмыкнул призрак. – Как они вышли на тебя?

– Случайно, – пояснил Федор. – Я сидел на берегу, когда подъехал автомобиль. Они вышли и зачали ругаться. Меня не видели. Один другого убил, ну, а я этого.

– Почему?

– Чтобы не убил меня.

– Это правильно, – согласился призрак. – Молодец! Что будем делать, Федя?

– Что ты предлагаешь?

– Ты, часом, не еврей?

– Не могу знать. В приют подбросили младенцем, там и вырос. Православный я.

– Православный – это хорошо, – заключил призрак. – А то Торы я не знаю, а еврею без нее никак. Мастеровой – еще лучше. Можно сказать – родственная душа. Там я тоже токарем начинал. Работал на станках, причем без ЧПУ[9] которые.

– Что такое ЧПУ? – удивился Федор.

– Забей! – махнул рукой призрак. – Здесь этого нет, и не скоро появится. Я из будущего, век спустя жил.

– Ну, и как у вас? – поинтересовался Федор.

– Та же хрень, только без царя, – сообщил призрак. – Хотя, как считать. Президент – не царь, но власти у него будь здоров. И бояре имеются, только не по роду – назначают их. Колдунов нет – я о настоящих, а не тех, кто выдает себя за таковых. Но князья наши и без льда с тобой справятся, если захотят. Не убьют, так в тюрьме сгноят. Вот что, Федя. Поселившись у тебя в голове, я будто заново родился. Там был стар и болен и едва таскал ноги. Здесь – здоровый и молодой. Вижу мир твоими глазами, чувствую то же, что и ты. Предлагаю заключить союз. За возможность пользоваться молодым телом наделю всем, что знаю. Слава Богу, знания сохранились. Навыки наработаем. Выведу тебя в люди.

– Мне и так неплохо, – отказался Федор. – Я мастеровой, каких поискать. Начальство меня ценит. Пятьдесят рублев в месяц заколачиваю, а когда и боле.

– Но живешь в общаге с пьяными соседями, – подхватил призрак. – Ходишь в сапогах и косоворотке. Неужели не хочешь купить дом и автомобиль? Завести прислугу и красивую жену? Чтобы дети не горбатились с малых лет, а получили образование? Стали инженерами иль врачами? Чтоб тебя звали «господин Кошкин», а еще лучше – «ваше благородие»?

– Говорил, не бес, а соблазняешь, – буркнул Федор.

– Трудный случай, – вздохнул призрак и добавил непонятно: – когнитивный диссонанс у реципиента. Ну какой я бес, Федя? Ведь не грабить или воровать предлагаю. Мы будем работать и учиться – много и упорно. Одарим мир чем-то новым, что еще не придумали. Заработаем денег и славу. Что в том плохого?

– А тебе это зачем? – с подозрением спросил Федор.

– Скучно жить мастеровым. Стоять у станка, после смены пить водку или пиво. Завести семью, скитаться по углам и через двадцать лет сдохнуть от чахотки. Если выпал шанс на другую жизнь… Ну, так как, сотрудничаем?

– Ладно, – согласился Федор. – Только ты советчик, а главным буду я!

– По рукам! – призрак протянул ему ладонь.

Федор хлопнул по ней, с удивлением ощутив, что она не призрачная, а настоящая.

– Только ты это… – попросил призрак. – Понимаю – православный, но на исповеди промолчи. Про меня и князей.

– Будто сам не знаю, – хмыкнул Федор. У него был печальный опыт общения с долгогривыми. Мальцом в приюте рассказал священнику, что подрался с воспитанниками, порвав на одном из них рубаху. В тот же день его показательно высекли. От кого воспитатель проведал о проступке, догадаться было не сложно. С тех пор Федор прилежно каялся в грехах, но умалчивал о том, о чем начальству знать не следовало. Так было и на воинской службе. Кто поступал по-другому, стоял под ружьем или сидел под арестом.

– Договорились, – кивнул призрак. – А теперь спи. Завтра трудный день.

– Погоди! – попросил Федор. – Как мне звать тебя, ежели имени не помнишь?

– Зови меня… – призрак задумался и тряхнул головой. – Друг. Это будет правильно.

– Хорошо, Друг, – сказал Федор и провалился в темноту.