Мастера (сборник)

1

Емельян Павлович Леденцов вполуха слушал посетителя, поддакивал ему и размышлял о том, что произойдёт в будущем. Будущее Леденцов представлял совершенно точно.

Через четыре минуты говорливый прожектёр будет выдворен из кабинета (с максимальной вежливостью).

Через пять Емельян Павлович вызовет к себе секретаршу Оленьку и три минуты будет делать ей выволочку за утерянную бдительность.

На четвёртой минуте он произнесёт: «Оля, как же так? Вы же так хорошо умели отправлять подальше неправильных посетителей!», после чего бедная девочка разрыдается и признается в тайной беременности. Когда секретарша перестаёт ловить мышей, это верный признак – к гинекологу не ходи.

Через неделю…

Вдруг до Леденцова дошло, что он кивает и поддакивает откровенному бреду.

– Обнажённые девицы совокупляются со звероящерами, и всё это показывает башкирское телевидение.

– Погодите! – Емельян Павлович похлопал глазами, чтобы очнуться. – При чём тут башкирское телевидение? Где мы, а где они? И девицы со звероящерами… что делают?!

– Совокупляются. Да не волнуйтесь вы. И секретаршу вызывать не нужно, а тем более не стоит её выгонять. Она хорошо держалась. Полтора часа рассказывала мне сказки про ваше отсутствие.

– Но звероящеры…

– Это я так, чтобы вы начали меня слушать.

– Я вас слушал, это очень интересное предложение…

– Стоп-стоп-стоп! – посетитель помахал перед носом Леденцова рукой. – У вас глаза стекленеть начинают. Какое предложение? О чём вы говорите?

– Ваше предложение. Изложенное на бумаге.

Посетитель молча кивнул на листы, лежащие перед носом Леденцова. Они оказались девственно чистыми, только немного помятыми. Емельян Павлович повертел их в руках, заглянул на оборот некоторых страниц и протянул руку к селектору.

– К чему так напрягаться? – спросил посетитель. – Вы же можете выставить меня отсюда одной только силой желания.

Рука замерла на подлёте к селектору.

– Попробуйте вспомнить своё прошлое, – посетитель подался вперёд. – Думаю, вы обнаружите в нём несколько таких случаев.

– Каких случаев? – спросил Емельян Павлович и сразу понял, на что намекает этот странный тип.

– Когда что-либо делалось исключительно по вашему хотению.

– По щучьему велению, – машинально добавил Леденцов.

– Что?

– Ничего.

Емельян Павлович не стал уточнять, что повторил любимую бабушкину присказку. Она часто поддразнивала внучка. Ведь, действительно, были у него в жизни моменты. Пирс на водохранилище, который обрушился через четверть секунды после фразы пятнадцатилетнего Емели: «Сейчас мост упадёт». И потом, после армии, случай с Андрюхой Мартовым, поэтом и наркоманом. Он так достал Леденцова своими проблемами, что однажды тот подумал в отчаянии: «Чтоб ты сдох!». Андрюха умер в тот же вечер. От передозировки…

– Я всё равно не понимаю, что вам нужно, – сказал Леденцов. – Э-э-э… простите, не расслышал вашего имени-отчества.

– О! У меня очень сложное имя-отчество, немудрёно запамятовать. Иван Иванович.

– И?

– И мне нужно от вас всего ничего, – посетитель откинулся в кресле. – Спасти Вселенную от разрушения одним мерзавцем.

«Ещё и сумасшедший, – подумал Емельян Павлович. – Ольгу выгоню без декретных. Пусть потом на меня в суд подаёт».

2

Катенька шла по городу, злилась на себя и гадала по автомобильным номерам.

Ходить по городу она просто любила.

Злиться на себя Катенька научилась давно, ещё в детстве. Как только она чуть-чуть добрела к себе, окружающий мир отвешивал ей отрезвляющую затрещину и возвращал в состояние холодной ненависти к собственной персоне.

Гадать по автомобильным номерам её обучил один из давних «парней» – слова «бойфренд» ещё не знали тогда в её родном городе. «Парень» был сущим мальчишкой, первокурсником матфака. Он носил чёрные прямоугольные очки и верил в магию цифр.

– В числах, – говорил он, – заключена гармония мира. Все числа взаимосвязаны друг с другом. Вот, например, автомобильные номера. Они четырёхзначные. Первые две цифры всегда отображаются во вторые две.

– Ой, какие мы умные! – смеялась Катенька. – Тебе самому не скучно себя слушать?

– Нет. Вон поехали «Жигули». Номер 12–18. Единица в степени два даёт единицу. И единица в степени восемь даёт единицу. Гармония!

– А вон мотоцикл, – Катеньке хотелось выиграть в эту новую игру, хотя в правилах она пока не очень разбиралась, – с номером 27–94. Никакой связи!

– Ошибаешься. Два минус семь дают минус пять. Девять минус четыре тоже пять, хотя и с плюсом.

Они играли в числа на интерес целыми днями. Катеньке очень редко удавалось загнать студента в ловушку – он ловко использовал арифметические действия, корни со степенями и даже логарифмы. Скоро она научилась манипулировать цифрами автомобильных номеров, но придала этому занятию совсем другой смысл. Катенька по номерам гадала. Она загадывала желание и смотрела на проезжающую машину. Если номер сходился, то и желание должно исполниться. Как назло, в ту весну ей попадались совершенно негармоничные сочетания цифр: 62–00, 07–28 или 33–35. Наверное, из-за этого её главное желание в прямоугольных очках завалило сессию и ушло в армию. Кажется, даже во флот.

С тех пор Катенька забросила магию чисел, но сегодня впервые за долгие годы вернулась к ненадёжной ворожбе по номерам проезжающих машин. Она очень хотела, чтобы её нынешний мужчина со вкусной фамилией Леденцов не бросил её. Катенька имела огромный отрицательный опыт и научилась предчувствовать разрыв так же точно, как аквариумные рыбки в Японии чувствуют надвигающееся землетрясение.

Леденцова она терять не хотела ни за какие коврижки. Впервые ей попался серьёзный, основательный мужчина. Он относился к ней нежно и уважительно, снял квартиру, дарил дорогие вещи. Да что вещи? Леденцов обладал редчайшим мужским талантом – он принимал за Катеньку решения. Часто поперёк её воли и настроения. Катенька бесилась, устраивала истерики, но когда решения реализовывались (то есть всегда), понимала, что именно этого она втайне и хотела.

Палыч не был мужчиной её мечты, он был мужчиной её судьбы. Он являлся единственным человеком во Вселенной, рядом с которым Катенька могла совершать всякие глупости и безрассудства. Она могла даже не злиться на себя, потому что мир в присутствии Леденцова не щёлкал её по носу, не подставлял подножек, не давал тумаков. Катеньке очень нужен был именно этот мужчина. Не такой – Леденец был единственным таким, – а этот.

«Если следующий номер на той „Волге“, – думала Катенька, – сойдётся, то всё у нас будет хорошо».

Номер оказался 38–02. Катенька остановилась и обхватила руками плечи. Она скребла коготками по ветровке и пыталась, пыталась, пыталась как-нибудь выстроить проклятые цифры.

3

Емельян Павлович не стал спорить с посетителем. Он никогда и ни с кем не спорил.

«Ай, как нехорошо, – подумал Леденцов, – придётся силу применять к больному».

– Вы считаете меня сумасшедшим, – сказал Иван Иванович. – Это нормальная реакция разумного человека на слова «спасти Вселенную». Вам нужны доказательства, причём от лица, которому вы доверяете.

– Вы совершенно правы. Будьте любезны, подготовьте их в письменной форме и передайте моему секретарю. А сейчас…

– А сейчас вы это доказательство и получите. В устной, но весьма убедительной форме.

«Придётся выгонять, – огорчился Емельян Павлович, – ну, Ольга!»

Сию же секунду дверь кабинета распахнулась, и в проёме возникла крашеная головка верной секретарши.

– Вызывали, Емельян Павлович?

– Вот! – воскликнул ненормальный посетитель и хлопнул в ладоши. – Вот вам и доказательство!

Если Ольга и была беременна, то на самом раннем сроке. Среагировала она быстро и адекватно.

– Емельян Павлович, у вас через пятнадцать минут встреча с главой районной администрации.

– Спасибо, – Леденцов поднялся над столом и протянул Ивану Ивановичу руку, – меня очень заинтересовало ваше… сообщение. Значит, договорились: вы готовите обоснование…

Иван Иванович руку принял с радостью и стал её трясти, как кастаньету.

– Какое ещё обоснование вам нужно? Только что вы подумали о своём секретаре – и она немедленно появилась!

Ольга продемонстрировала умение сжимать губы в тонкую, как волос, полоску и двинулась на зарвавшегося посетителя.

– Все-все! – тот явно не собирался упорствовать. – Через минуту меня здесь не будет! Только один вопрос, Емельян Павлович: часто ли сия очаровательная хранительница приёмной (поклон в сторону Ольги) врывается в ваш кабинет без приглашения?

Когда дверь за назойливым Иваном Ивановичем закрылась, Леденцов подошёл к окну и распахнул его пошире. Была ещё не совсем весна, но он любил холод и свежесть, поэтому раму закрывал только в приёмные часы, а работать предпочитал в прохладе. Никакого главы администрации, конечно, не предполагалось, так что Емельян Павлович имел возможность выстудить помещение так, как ему нравилось.

«Надо Олю поблагодарить, – подумал Леденцов, – здорово она меня выручила. Если бы не вошла, пришлось бы самому этого типа вышвыривать».

На зов селектора секретарша явилась багровая от ярости.

– Что такое? – спросил Емельян Павлович. – Кто-то попытался приставать в служебное время?

– Да этот ваш… Он вообще хам! Знаете, что он заявил напоследок? «Милая девушка! Воздержитесь от секса в ближайшее время, а то ваш шеф обеспечит вам беременность!»

Отношения Емельяна Павловича и Ольги никогда не переходили рамки служебных, чем секретарша всегда гордилась, а Леденцов никогда не тяготился.

– Не переживайте вы так, – сказал он, – это обычный сумасшедший. Вселенную предлагал спасти. Полный отморозок.

– Я тоже хороша, – Оля потихоньку меняла окраску на нежно-розовую, – надо было его сразу подальше отправить. Но он таким убедительным показался. Извините.

– Ничего. И на молодуху бывает проруха.

Секретарша заулыбалась практически безмятежно. Она ценила незамысловатые каламбуры начальника.

– Зато потом, – сказал Емельян Павлович, – вы очень вовремя появились.

– Так вы же позвали.

– Я?

– Конечно! Я ещё удивилась, почему не по селектору, а…

Тут Ольга запнулась и подняла глаза к потолку, пытаясь обнаружить там нужную информацию.

– Вслух? – пришёл на помощь Леденцов.

– Да… кажется.

«Похоже, – подумал Емельян Павлович, – парень из экстрасенсов. Или гипнотизёров».

– Селектор забарахлил, – пояснил он. – Пришлось повысить голос. Кстати, вызовите ремонтников.

Секретарша облегчённо чиркнула в блокноте.

– Значит, – спросила она скорее утвердительно, – бумаги этого психа можно выкинуть?

– Какие ещё бумаги?

– Он визитку оставил. И пачку чистой бумаги. Там только на первом листе немного написано. Я на черновики возьму, хорошо?

Леденцов – и сам точно не знал почему – попросил:

– А принесите-ка этот лист мне, хорошо?

На странице формата А4 было выведено каллиграфическим почерком:

«Пожелания – Выполнение»

И ниже:

«Мысленное обращение к секретарю – Появление секретаря в кабинете».

И ещё ниже:

«Не хотите ли продолжить список, уважаемый Мастер?»

4

Сначала Емельян Павлович хотел просто выбросить листок, но персональный черт толкнул его под правую руку, и она сама написала: «Сказал про пирс – Пирс обвалился». А потом ещё «Нужны были деньги на такси – Нашёл трёшку (зелёную!) в траве».

Это напоминало логическую игру на ассоциативное мышление. Леденцов незаметно для себя втянулся и несколько часов потратил на то, чтобы восстановить все странные случаи «сбычи мечт» в его жизни. Делал он это, разумеется, не на бумаге, а на компьютере, в электронной таблице. Так было удобнее сортировать события по дате.

Некоторые желания отличались масштабностью и затрагивали интересы многих людей. Например, армейская служба Емели проходила в родном городе, хотя команда из четырёх сотен бритых пацанов должна была отправиться в Электросталь. Леденцову не захотелось уезжать – и остались все четыре сотни. С некоторым удовлетворением и даже гордостью вписывал Емельян Павлович дела амурные. Женщин было в его жизни довольно много, но ни одна из них не доставила ему хлопот: не забеременела, не женила на себе, не заразила какой-нибудь дрянью.

Леденцов откинулся в кресле, вспомнил несколько приятных эпизодов и по-кошачьи потянулся. Облизнулся и перешёл к воспоминаниям о бизнесе.

Бизнес тоже развивался в соответствии с его, Леденцова, пожеланиями. Красный диплом местного филфака открывал перед Емельяном (ещё не Павловичем, но уже не Емелей) двери всех средних школ – с перспективой скорого директорства. Однако он решил по-своему: стал первым в области психоаналитиком. Книг по этой невнятной сфере деятельности Леденцов прочитал немало, просмотрел несколько фильмов и уяснил, что работа вполне ему по плечу. Требовалось только сидеть в мягком кресле и участливо кивать пациенту, который лежит на кушетке и рассказывает, что он интересного видел в детстве, когда мама принимала душ. Карьера местечкового Фрейда была краткой, но максимально успешной. У Леденцова был всего один клиент, Боря Петров, который позвонил и потребовал явиться к нему в офис. Они пять минут поговорили о семейных проблемах клиента, три – о проблемах с подчинёнными, восемь – об идиотизме партнёров по бизнесу.

– Сейчас придёт один, – скривился Боря, – я ему «Макинтоши» хочу втюхнуть, а он упирается. Я ему говорю: «Сейчас только бараны на „ПиСи“ работают, у которых мозгов нет», а он… Задолбался я уже его «лечить», не могу больше!

Словом, Емельян вызвался провести переговоры самостоятельно и через час принёс Петрову (который нервно пил коньяк в соседнем кабинете) подписанный контракт.

– Так здесь же ни одного «Мака»! – обиделся Боря, изучив договор. – Одни «писюки»!

– По ценам «Макинтошей», – и Леденцов показал приложение к контракту.

В свой офис психоаналитика он вернулся только затем, чтобы забрать вещи и расторгнуть договор аренды. Переговоры он вёл очень успешно: Емельян Павлович насчитал три десятка договоров, в которых норма прибыли зашкаливала за 1000%. Одной из самых удачных была сделка с бывшим клиентом и нанимателем Борей. Благодаря ей Леденцов стал единоличным владельцем и директором фирмы «Мулитан».

Всего один раз «Мулитан» оказался в сложной ситуации – в начале 1998 года два городских банка решили монополизировать торговлю компьютерами и оргтехникой. Подкармливая дочернее шарашкино ООО кредитами, банкиры едва не выдавили Леденцова с рынка. Честно сказать, уже и выдавили. Емельян Павлович распродал остатки, перевёл все средства в наличные доллары и объявил подчинённым, что с сентября фирма прекращает существование.

Подчинённые получили неплохое выходное пособие и разъехались в последний отпуск – в основном на дачи. Леденцов отдыхал тоже скромно, в Болгарии. Там же он и встретил 18 августа. По возвращении он обнаружил, что банки раздавлены дефолтом, конкуренты не знают, куда и как продать товарные запасы, а «Мулитан» – единственная контора, не потерявшая ничего при кризисе.

Покончив с недавним прошлым, Леденцов попытался выудить что-нибудь из детства. Попадались всякие мелочи: выигрыш в «Спортлото»; новые джинсы; спортивно-олимпиадные достижения.

Емельян Павлович окинул взглядом список и довольно хмыкнул. Похоже, жизнь проходила под его диктовку. Правда, он никогда ничего особенного не требовал от неё. Боялся. После случая с пирсом и… с Андрюхой Мартовым. В день похорон Мартова ему впервые стало по-настоящему страшно.

5

Покончив с историей, Емельян Павлович приступил к инспекции настоящего. Леденцов даже решил поставить эксперимент.

Он уединился в кабинете, сосредоточился и принялся мысленно заклинать: «Ольга! Войди! Войди, Ольга!» Ничего не получилось. Секретарша, как и предположил Иван Иванович, была вышколена, как хороший джинн, и появлялась у начальника только после прямого приказания. «Наверное, плохо сосредоточился, – решил Леденцов, – пейзаж отвлекает. И воробьи разгалделись. Солнышко жарит. Вот бы сейчас пива!»

Ради такого дела он прошёлся по офису. Обычно Емельян Павлович не надоедал подчинённым своим присутствием, а делами заправлял с помощью двух заклинаний: «Всё будет хорошо» и «Деньги не проблема». Когда кто-нибудь из персонала прибегал к нему с неотложным делом, Леденцов кивал и использовал первое заклинание. Если человек не успокаивался и начинал рассказывать об убытках – применял второе.

Для начала Емельян Павлович двинулся в бухгалтерию. Там стоял холодильник, который его сотрудники использовали для хранения всякой обеденной снеди. Пива там, конечно же, быть не могло, но вполне сгодилась бы и холодненькая минералка.

Пиво – местное «Жигулёвское», в запотевших бутылках – красовалось на верхней полке. Емельян Павлович огляделся в поисках хозяина. Представительницы слабого бухгалтерского пола отпадали. Пиво могло принадлежать только системному администратору Володьке, притаившемуся в углу за огромным монитором. Тем не менее, Леденцов обратился ко всем:

– Дамы и господин! Чьё пиво?

Бухгалтерши не отреагировали. Володька сделал честные глаза.

– Ругать не буду, – пообещал Леденцов, – только отхлебну. Потом верну, хорошо?

Сисадмин засопел и… вытащил (как показалось директору, из компьютера) банку «Будвайзера».

– Тут почти ничего не осталось, – сказал он и потряс банкой.

– А можно, я холодненькое возьму? Тут две бутылки.

Володька мигом оказался рядом с холодильником. Раньше Емельян Павлович не замечал такой прыти в его долговязой фигуре. Разве что во время ежедневного сеанса игры в «Контрстрайк».

– Это не моё, – протянул сисадмин, – я такое не пью. Кстати, нужно видеокарту поменять, а то «Эксель» глючит.

Леденцов не поленился, лично обошёл все подразделения. Пиво обнаружилось у двух менеджеров, но не «Жигулёвское», а исключительно импортное. Менеджеры хором утверждали, что купили его для употребления в домашних условиях.

– Урежу я вам процент, – сказал Емельян Павлович, – слишком много заколачиваете: иностранного производителя поддерживаете, а местным «Жигулёвским» брезгуете!

В конце концов, он пришёл к тому, с чего нужно было начинать, – обратился к Ольге. Секретарша, хоть и сидела в приёмной, знала о перемещениях всех сотрудников и даже о состоянии их физического и духовного здоровья.

– Пиво? Бутылочное? Сегодня никто не приносил.

– А вчера, значит, приносили?

Оля преданно заморгала.

– Распустил я вас, – сказал Леденцов. – Я вас распустил, я вас и запущу.

Секретарша слышала эту шутку раз десять, поэтому не хихикнула, а только улыбнулась.

– И вот ещё что, – директор повертел в руках бутылку, доставленную на опознание, – у вас сохранилась визитка Ивана Ивановича? Ну, того сумасшедшего, который предостерегал вас от беременности?

– А зачем вам?

– За пиво хочу поблагодарить.

6

«Зря я себе всяких глупостей нафантазировала, – Катенька злилась на себя без нужной экспрессии, – мужчина моей мечты… рыцарь на белом коне… богатый джентльмен…»

Злиться было уже поздно. По всем мелким приметам выходило, что доживает она в неге и довольстве последние денёчки. Да и чёрт с ним, с довольством! Она готова была жить безо всякого довольства, зато с Палычем!

За окном шёл дождь. Он не падал, а существовал. Заполнял собой все пространство. Дождём стали воздух вообще и небо в частности. Ещё утром жарило, как в фирменном вагоне, даже парило, но к вечеру вместо очищающего весеннего ливня повисла гиблая осенняя изморось. А может, и утром было мерзко и мокро, просто она не помнит? Катенька на всякий случай скосила глаз на настенный календарь – вдруг ей только показалось, что настала весна? Вдруг в этом году сразу после зимы запланирована осень? Календарь врал, что заканчивается март. Но у Катеньки лета уже не будет. Какое лето без солнца? А солнцем, Солнышком раньше была она. Палыч так называл её в минуты мягкой любовной усталости, когда она лежала возле него, взмокшего и глуповатого. И гладила его по редкой шерсти на груди. И целовала в ключицу. А он произносил тихо, с оттяжкой: «Со-о-о-олнышко…»

Катенька замотала головой и высморкалась. Пора было с этим кошмаром завязывать. Она ещё на восьмое марта все поняла, когда он притащил в подарок безвкусную золотую цепочку. Если мужчина за год близости не понял, что его избранница предпочитает серебро, – это знак! Тогда она все поняла, но решила не поверить. Закрыла глаза и придумала, что ей нравятся толстые золотые цепочки.

Но дальше пошло хуже…

Катенька поняла, что сейчас она снова пойдёт обновлять соль на ранах. Нужно чем-то себя отвлечь, например, убрать в комнате. Весь пол завален обрывками дорогого глянцевого журнала. Толстые страницы рвались неохотно, только по одной за раз – и это было удачно. Катенька смогла израсходовать всю накопленную ярость на один-единственный номер «Космо».

Когда обрывки на полу заняли положенное им место в мешке для мусора, Катенька подняла глаза на стену. Ещё одну бумажку следовало бы сорвать и отправить в утиль, но она медлила. На бумажке были написаны четыре цифры: 38–02. Номер той чёртовой машины, который должен был определить судьбу Леденцова и Катеньки. Ей всё казалось, что есть способ свести эти цифры к общему знаменателю (или как оно там называется?). Ответ плавал где-то рядом, следовало выполнить всего одно действие – и круглое, помпезное 38 превратилось бы в маленькое тревожное 02.

Катенька не стала срывать листок. Она снова подошла к окну, прижалась к стеклу лбом, да так и стояла, уставившись в одну точку. Постепенно эта точка проступила сквозь серую мокроту. Она оказалась куполом строящейся церкви, вроде бы православной. Катенька не слишком в этом всем разбиралась, но сейчас вдруг обратилась к дырявому куполу с речью:

– Слушай, Бог, я никогда тебе ничего не говорила… Сделай для меня одну вещь. Нет, не возвращай мне Палыча. Всё равно уйдёт. Только сделай так, чтобы он сегодня вечером оказался у меня. Я его обниму крепко-крепко и не отпущу никуда. Он возьмёт себе отпуск на неделю, и всю неделю мы будем только вдвоём. Только неделю, ладно?

Довольно долго ничего не было слышно. Потом на дереве под окном мерзко, с бульканием каркнула ворона.

В квартире никого не было, но Катеньке стало стыдно и противно. Она отвернулась от окна и пошла мыть пол. «Не нужно было отгул брать, – подумала Катенька, – на работе как-то отвлекаешься».

7

Иван Иванович с живым интересом наблюдал, как солидный директор солидного предприятия господин Леденцов хвастает паранормальными способностями. Особенно Емельян Павлович упирал на пиво – видно, оно здорово впечатлило директора.

– Замечательно, – сказал Иван Иванович, – я так и думал.

– О чём? – насторожился Леденцов.

– Что процесс вас увлечёт. По психотипу вы иррационал: процесс важнее результата.

Емельян Павлович искоса посмотрел на человека, которого недавно считал сумасшедшим. И сомнения пока не развеялись.

– Не обижайтесь, – сказал Иван Иванович. – Это не недостаток. Наоборот, это даже хорошо, что вы не рационал. Не позволите ли списочек – полюбопытствовать?

Леденцов, все ещё недовольный тем, что его обозвали нерациональным (дураком, что ли?), протянул распечатку посетителю. Тот принялся читать и, как показалось, особенно тщательно штудировал страницы, посвящённые детским годам директора. «Про женщин я зря писал», – запоздало устыдился Леденцов и погрузился в кресло. Чтобы скоротать время, он попытался определить возраст Ивана Ивановича. Юношей или молодым человеком тот определённо не был. По стилю поведения, по старомодным выражениям он тянул на старика. Была в Иване Ивановиче выправка, но не военного человека, а сугубо штатского – как будто коллежского асессора перенесли на сто пятьдесят лет вперёд, переодели, переучили и заставили говорить по-новому. Вместе с тем не было в нём физических следов старческого разрушения: дряблости кожи, желтоватой седины, замедленности движений или хотя бы очков.

– Много интересного, – сказал Иван Иванович тоном человека, который надеялся найти гораздо больше, чем ему подсунули, – особенно из вашего младенчества и отрочества. Три рубля в траве разглядеть, да ещё в пять утра… Это подвиг.

Леденцов почувствовал себя глупо. «Чем я занимаюсь? – рассердился он на себя. – Зачем придурка этого к себе пригласил?»

– Разумеется, – сказал он, – это все глупые совпадения. Пока я составлял список, это меня несколько развлекло. Я позвал вас только потому, что вы, кажется, готовы объединить эти совпадения в систему…

– После чего мы сможем перейти к главному? Извольте.

Тут Емельян Павлович и вовсе расстроился, предчувствуя, что разговор готов скатиться в сомнительную колею спасения мира. Однако Иван Иванович не дал ему раскрыть рта. Он извлёк из пухлого коричневого портфеля папку с завязочками и протянул её хозяину кабинета со словами:

– Но сначала позвольте дополнить ваш список.

«Так он шантажист! Как все просто!» – Емельян Павлович даже обрадовался. Теперь многое стало на свои места.

Леденцов не собирался обсуждать никаких условий, но папка его заинтриговала. В конце концов, интересно же, чем тебя собираются припирать к стенке и доводить до ручки.

– «Там внутри есть все, – процитировал Леденцов „Золотого телёнка“, развязывая тесёмки, – пальмы, девушки, голубые экспрессы…»

– Эта папка не пуста, – Иван Иванович полуулыбкой дал понять, что оценил хорошую память и начитанность собеседника.

Действительно, внутри обычной картонной папки обнаружилось несколько прозрачных файлов, каждый из которых был плотно набит вырезками, какими-то документами и фотографиями. Леденцов вытащил один из них наугад. Подборка касалась его сделки с «Главсбытснабом». Начиналась она с аналитической записки «О состоянии и прогнозном поведении…», словом, о рынке копировальной техники в 1996 году. Прогнозы были неутешительные. Емельян Павлович улыбнулся:

– Помню-помню! Никто не верил. Все кричали «Насыщение! Свободных средств нет!» Я тогда здорово поднялся.

Леденцов полистал отчёты и газетные заметки. В 1996-м о нём впервые написали «Губернские новости».

– Ну и что? – пожал он плечами. – Аналитики ошиблись, а я угадал.

– Этот аналитик, – мягко сказал Иван Иванович, – редко ошибается.

Леденцов глянул на подпись на аналитической записке. Там значилось: «Портнов И.И.»

– Моя работа, – согласился И.И., - я сразу понял, что дело нечисто, и собрал кое-какую статистику. Полюбуйтесь.

На протянутой Емельяну Павловичу диаграмме «Поставки копировальной техники по регионам РФ в 1996 г.» одна из областей – родная леденцовская – торчала, как средний палец на руке разозлившегося среднего американца.

– Как видите, даже Москва поглотила в ту осень ксероксов едва ли не меньше, чем местные офисы. С чего бы? Продолжим…

– …Сдаюсь! – через сорок минут Емельян Павлович поднял руки вверх и для убедительности заложил их за голову. – У нас действительно аномальная область, и я действительно умею эти аномалии улавливать…

– Не улавливать, – Иван Иванович выглядел усталым, – а создавать. До чего ж вы упрямый. То доказываете мне, что пиво в холодильнике наколдовать можете, а то очевидное отрицаете.

– Опять сдаюсь! Признаю себя всемогущим и благим, создателем Вселенной вообще и рынка оргтехники в частности.

Портнов остался непроницаемым.

– Вселенную, да и рынок оргтехники, – это ещё до вас. А вот насчёт всемогущества вы почти угадали. Вернее сказать, вы почти всемогущи.

Завершить лекцию Иван Иванович не успел. Дверь кабинета вдруг распахнулась с неприличным треском, и в комнату ввалились грубые люди в чёрных масках и камуфляже. За ними, отстав на полсекунды, влетели их же грубые вопли:

– Мордой на стол! Руки, сука! Не двигаться!

8

Поговорить удалось только в камере для временно задержанных.

По пути Леденцов пытался что-нибудь выяснить, получил краткий, но выразительный ответ в виде тычка прикладом и благоразумно заткнулся.

Зато уж в камере Емельян Павлович дал волю чувствам и словам. Обращал он их к потолку и лишь на излёте вдохновения повернулся к собрату по несчастью:

– Всемогущий, говорите, Иван Иванович? А отсюда, стало быть, начинается мой путь на Голгофу?

Иван Иванович поморщился, как будто упоминание о Голгофе задело его за живое.

– Почти всемогущий, – выделил он первое слово. – Но не абсолютно.

– И кто ж моё всемогущество обломал? Другой всемогущий? Только злой и нехороший?

– Вы на верном пути, – Иван Иванович понизил голос, – однако давайте потише, иначе вас очень скоро переведут в психиатрическую лечебницу.

Леденцов огляделся. В камере было ещё четверо задержанных, и смотрели они на гостей с брезгливой опасливостью.

– Лучше пораскиньте мозгами, – так же тихо продолжил Портнов, – почему вам не удалось тогда спасти вашего друга Мартова?

Теперь настала пора морщиться Леденцову.

– Мартов-то тут при чём? Кстати, если уж я такой разэдакий, то почему я не смог его спасти?

– Дело в том, что кроме таких, как вы, мастеров силы…

– Кого?

– Мастер силы, мастер желания, «топор» – выбирайте термин себе по вкусу. Так вот, кроме всемогущих со знаком плюс есть ещё всемогущие со знаком минус.

– Понятно. То есть эти парни, – Леденцов перешёл на театральный шёпот, – хотят зла! «Я часть той силы, что вечно хочет зла»…

– …«и вечно совершает благо». Очень удачная цитата. Только нужно её перевернуть. «Я часть той силы, что вечно хочет блага и совершает зло».

– Один из лучших переводов, – раздалось из-за спин собеседников.

Развернувшись, Иван Иванович и Емельян Павлович обнаружили, что не все обитатели камеры шугаются от них, как от тихопомешанных. Серый тип невнятной наружности под шумок подобрался вплотную и, очевидно, подслушивал. Фигура его невероятным образом совмещала в себе худобу и отёчность, светлые глаза смотрели с меланхолией верблюда сквозь перевязанные ниткой очки. Изо рта у незнакомца неприятно попахивало.

– Прошу прощения, – серый тип прикоснулся к воображаемой кепке жестом профессионального попрошайки, – я случайно услышал цитату о благе и зле. И я полностью с вами согласен.

– Эй, Тридцать Три! – крикнули от окна попрошайке. – А ну иди сюда, баран!

– Все нормально! – Иван Иванович успокаивающе вскинул руку, и Леденцов обнаружил, что этот человек умеет говорить властно.

У окна тоже это почувствовали, во всяком случае, промолчали.

– Благодарю, – очкарик поклонился.

И этот жест у него вышел странно смешанным: угодничество и достоинство в одном флаконе. Точнее, в одной бутылке из-под пива.

– Так я продолжу. Перевод, который цитировали вы, использовал и Михаил Афанасьевич Булгаков. Иногда используют перевод Пастернака. Как это… – человечек прикрыл глаза и почти пропел, – «Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла». Правда, хуже?

Емельян Павлович терпеливо сопел, дожидаясь, когда можно будет вернуться к интересующему его разговору. Портнов, наоборот, слушал с очевидным вниманием.

– Любопытно, – сказал он. – Вы в прошлом филолог?

Леденцов вздрогнул. Не хватало ещё встретить здесь однокашника.

– Лингвист, – ответил серый человек. – Точнее, текстолог. Был младшим научным сотрудником института кибернетики. В Москве.

Последнее обстоятельство он отметил с чувством превосходства.

– И зовут вас?

– Тридцать Три, вы же слышали. Это уменьшительно-ласкательное от «Тридцать Три Несчастья».

Емельян Павлович наблюдал за беседой с недоумением. Он не представлял, кому придёт в голову обращаться к блеклому бомжу уменьшительно, да ещё и ласкательно. Зато в глазах Портнова горел охотничий азарт.

– Это потому, – продолжал Тридцать Три, – что я приношу несчастье. Так считают.

Иван Иванович чуть не облизнулся.

– Если бы я верил в судьбу, – сказал он Леденцову, – я бы сказал, что это её знак. А где найти вас, милейший, – обратился он к бывшему лингвисту, – ради продолжения беседы?

– Здесь. Или на вокзале.

Вопроса «зачем?» он не задал. Раз спрашивают, значит нужен. Господам виднее.

– Послушайте, – Емельян Павлович еле дождался, пока Тридцать Три отойдёт на шаг, – зачем вам этот бомж? Мы говорили о людях, которые хотят блага, а творят чёрт знает что.

– А это один из них, – ответил Портнов, глядя в спину спившемуся текстологу. – Типичный мастер сглаза. Не слишком сильный, но для начала сойдёт.

– Для какого начала? Учтите, я в авантюры никогда не впутываюсь.

– Уже впутались.

– Леденцов! – крикнул охранник. – Портнов! На выход с вещами!

9

Емельян Павлович так и не понял, почему, покинув каталажку, он не послал этого ненормального Портнова ко всем чертям со товарищи. Более того, уже на следующий день вёз его на своей «аудюхе» в сторону вокзала. Так получилось. Офис все ещё опечатан, счета арестованы, и заняться решительно нечем. Даже доказывать правду долго не пришлось: мэр лично пообещал во всём разобраться и «объяснить этому щенку, кто есть кто в городе». «Щенком» оказался молодой горячий прокурор, который вдруг бросился бороться с криминалом вообще и «крышеванием» в частности. Кто-то из завистников указал на «Мулитан», и…

Леденцов помотал головой. Все, надоело. Вячеслав Андреевич кровно заинтересован в стабильности бизнеса, вот пусть и выкручивается, раз мэр.

Сидящий рядом Иван Иванович сегодня был немногословен. Запас красноречия он растратил, убеждая Леденцова найти лингвиста-бродягу.

– Вы ведь спать не сможете, – говорил он, – все будете думать о моих словах, о мастерах силы и сглаза. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть.

«Ладно, – решил Емельян Павлович, – посмотрим, что да как. Информация лишней не бывает».

Тем временем его пассажир встрепенулся и сказал:

– Заедем по дороге на Кирова, подберём человека.

Леденцов механически повиновался. И тут же удивился собственной покорности.

На улице имени невинно убиенного их ждала дама лет сорока в – мягко говоря – скромном костюмчике и с пакетом. Из пакета доносилось благоухание мясного фарша.

– Здравствуйте, – сказала она тоном учительницы и устало погрузилась на заднее сидение.

– Меня зовут Емельян Павлович, – сказал Леденцов, выруливая на проспект.

– Я знаю, – чётко ответила пассажирка и добавила. – Алена Петровна Громыко, заведующая детским садом номер три.

Емельян Павлович попытался сообразить, какая тема, кроме погоды, могла оказаться интересной для всей компании, но обнаружил, что подъезжает к вокзалу.

– Я его сейчас найду, – заявил Иван Иванович и выскочил на тротуар.

Поводив носом, он решительно направился в сторону зала ожидания. Леденцов ещё раз обратил внимание на выправку этого странного человека.

– Он раньше был военным? – спросил Емельян Павлович через плечо.

– Иван Иванович? Нет. Просто у него такой образ жизни.

Повисла пауза.

– А вы давно его знаете? – спросил Леденцов.

– Лет двадцать, – ответила Алена Петровна, – и он всегда был такой.

– А кем он работает?

Ответа не последовало. Емельян Павлович обернулся: пассажирка улыбалась и смотрела в окно. Леденцов уставился в запотевшее лобовое стекло. Крупные, как улитки, капли неторопливо штриховали стекло сверху вниз.

– Всего пару дней назад солнышко было, – сломался Леденцов, – а сейчас опять… дождь…

– Не говорите. Синоптики обещали потепление, а вместо этого, вон, все небо обложило.

Тема была исчерпана. Капли барабанили по капоту. Емельян Павлович покрутил ручку настройки приёмника, не нашёл ничего по душе и выключил его. «Хоть бы он пришёл уже, – подумал он с тоской. – Ну давай, пошевеливайся!». Леденцов откинулся на сидении, заложил руки за голову и… наткнулся в зеркале заднего вида на взгляд Алены Петровны. Что-то было в нём дикое.

– Что случилось? – спросил Емельян Павлович, оборачиваясь. – Вам плохо? Открыть окно?

Пассажирка имела вид человека, который сидит на заминированном унитазе. Леденцову сразу вспомнилось «Смертельное оружие».

– Нет, – сказала Алена Петровна бескровными губами, – всё в порядке. А вы женаты?

– Нет. И детей нет. Вам точно не плохо?

– Наоборот. Я так много читала о вас в газетах. Вы такой умный. Как ваша фирма называется?

Заведующую детским садом словно прорвало. Она требовала от Емельяна Павловича подробностей ведения бизнеса, рассказа о литературных пристрастиях, свежих анекдотов и отчётов о личной жизни. Он даже удивляться не успевал. И отвечать не всегда получалась, иногда дамочка резко меняла направление дискуссионной атаки.

Вдруг всё кончилось. Алена Петровна замолчала на полуслове. Проследив её взгляд, Леденцов заметил Ивана Ивановича, который практически волок на себе текстолога Тридцать Три.

– Я не могу! – пассажирка вылетела из машины так, словно в заминированном унитазе раздался подозрительный щелчок. – Он такой! Я не удержу!

«Какой я „такой“? – изумился Леденцов. – Сексуальный? Или она просто психопатка?»

– И не надо, – ответил Иван Иванович, – держать нужно вот этого, он «отбойник», а Емельян Павлович – «топор».

Алена Петровна закрыла рот ладонями, замерла, икнула – и разрыдалась.

«Господи, – подумал Емельян Павлович, – как её к детям подпускают, такую нервную?»

10

Приезда Леденцова Катенька в тот вечер так и не дождалась. Откладывать объяснение больше не имело смысла. Она собралась, оделась неярко, в тон погоде и настроению, и направилась к Палычу. Дома его не было. Машину у подъезда она тоже не обнаружила. «Значит, на работе, – Катенька почувствовала облегчение. – Стало быть, завтра поговорим».

– Кар-р-р! – насмешливо каркнули с дерева.

Катенька тут же вспомнила своё глупейшее обращение к Богу и решила больше не проявлять сегодня малодушия. Она направилась в «Мулитан».

Обтекаемая (в том числе и бесконечным дождём) тёмно-синяя «Ауди» стояла на парковке, но дверь в офис была не просто закрыта – заклеена бумажками с неразборчивыми печатями. Катеньке это очень не понравилось. Она нашла сторожа соседнего офиса, и тот охотно, в лицах, рассказал, как в середине дня понаехал ОМОН в масках, сначала всех арестовал, а потом отпустил, но уже не всех. Директора точно уволокли, и бухгалтера тоже. И ещё кого-то, но он, сторож, не рассмотрел.

Катенька испытала противоречивые чувства. С одной стороны, это было ужасно – её Палыча увезли в тюрьму. С другой стороны, это было отлично, потому что Леденцов не пришёл к ней не потому, что не хотел, а просто не смог. Третья сторона оказывалась не лучше первой. Всё равно нужно было гордо хлопать дверью – и лучше это сделать прямо сейчас, пока задор не пропал. Однако Катенька понимала, что хлопать дверьми в тюрьме ей не позволят. И потом, там наверняка очень тяжёлые железные двери.

Она немного поплакала и вернулась домой. По пути Катенька пришла к выводу, что у них всегда так – как только она что-нибудь для себя решит, Палыч тут же все переделает по-своему. Она совсем не собиралась его охмурять! Когда беременная Ириша пристраивала её на своё место, то сразу предупредила – на директора не целься, у него принципы. А может, импотент или голубой, хотя не похож.

«И хорошо, – подумала тогда Катенька, – никаких больше романтических увлечений! Сосредоточусь на карьере!»

То, что Леденцов не импотент, она поняла сразу, по нескольким его косым взглядам. Через неделю работы версию с нетрадиционной ориентацией тоже пришлось отмести – Емельяну Павловичу не хватало духовной утончённости и изящества, которыми обладали все «голубые». По крайней мере, те, которых ей довелось видеть в кино (других пока не встречалось).

После этого Катенька решила, что директор ей сразу понравился, но охмурять она его не будет. Из принципа. Даже не просите. Обиднее всего оказалось то, что Леденцов даже не просил. И не намекал, не приказывал, не провоцировал. Хвалил за хорошую работу и устраивал разносы за вечные опоздания. Но при этом смотрел так…

Леденцов вообще был симпатичным. Староват, правда, – далеко за тридцатник, зато воспитанный и умный. И не толстый, что для его положения и возраста можно считать огромным плюсом. И волосы отличные, без намёка на лысину или седину. Седину она ему ещё простила бы, но лысых терпеть не могла. А ещё Емельян Павлович обладал замечательным качеством – у него были безупречные зубы.

Короче, Катенька поступила мудро (первый раз за свою недолгую жизнь). Она не стала кокетничать с Леденцовым, но и не завела роман на стороне. Мало ли что… Тут Катенька сердито обрывала мысли и просто ждала.

И дождалась. В один прекрасный день Леденцов предложил ей перейти в другую фирму. От потрясения она не пыталась оказать даже подобие сопротивления. Прекрасный день завершился прекрасным вечером – в ресторане, где Палыч впервые дал волю чувствам и рукам. Не то чтобы Катенька была против, но врезала она тогда по роже бывшему директору от души. Потому что совесть нужно иметь! Сначала три месяца на вы и свысока, а потом сразу такие страсти.

Сначала Катенька переживала, но дальнейшие события показали, что всё к лучшему. Леденцов стал ухаживать за ней по всем правилам, с цветами и прогулками под луной. В положенный срок Катенька сдалась ко взаимному удовольствию.

И вот теперь её мужчина сидит в тюрьме. Катенька подумала и решила, что это самый лучший выход из положения. Пока Палыч в заключении, бросить он её не сможет при всём желании. А она будет ходить на свидания и таскать пирожки (с капустой, в кулинарии напротив есть очень приличные). Тогда он все осознает… Стоп! А на каком основании её будут пускать, она ведь не жена? Значит, Леденцову придётся на Катеньке жениться. Прямо в тюрьме, и тюремный священник обвенчает их в каземате.

Катенька воодушевилась и была несказанно удивлена, когда провела рукой по лицу и обнаружила, что оно мокрое. «Чего я реву, дура? – подумала она. – Все так хорошо складывается! Или не реву? А, это я зонтик забыла открыть. Ну точно дура!»

11

Бывшего лингвиста доставили в съёмную квартиру (по дороге он едва не заблевал салон), и Алена Петровна сама вызвалась вымыть его и переодеть. На вопрос, не смущает ли он её, ответила только: «Надеюсь, не запачкаюсь».

– Она очень много работает, – пояснил Иван Иванович, когда дверь ванной закрылась, – вот и перепутала, бедная. Решила, что мастер сглаза – это вы.

– Мастер сглаза? Вы же Алене Петровне его каким-то отбойщиком представили. А есть у вас чай?

– Да, зелёный, на кухне. Пойдёмте, покажу. Я назвал его не «отбойщиком», а «отбойником». Это синоним к мастеру сглаза. Мастер силы – «топор», мастер сглаза – «отбойник».

Стульев на кухне не наблюдалось. Хорошо, хоть посуда была.

– Мастер сглаза, «отбойник», – продолжил Портнов. – Называйте как хотите. Суть одна: этот человек, скажем так, всё время накладывает проклятия.

– На нас? – Емельян Павлович остановился с ложкой в руке.

– Не волнуйтесь, на нас – только если мы ему шибко понравимся. В основном он проклинает себя.

– Что-то я не замечал в нём особой самокритичности.

– И не заметите. «Отбойник», как правило, очень себя любит. Поэтому желает себе добра. Но в силу своих способностей сам себе и вредит. Хочет быть здоровым – тут же заболевает. Хочет много денег – теряет все до копейки… Что выделаете?! Кто же заливает зелёный чай кипятком? Пусть чуть-чуть остынет.

Из ванной донеслось невнятное пение.

– То есть, – продолжил мысль Леденцов, – если ему сейчас захочется подышать, то он запросто захлебнётся?

– Не так трагично. Во-первых, силы он невеликой. Иначе или не выжил бы, или попал в поле моего зрения раньше. Во-вторых, с ним Алена, а она ему не даст захлебнуться.

– Да? Госпожа заведующая тоже мастер чего-нибудь? Мастер спорта по плаванию?

Портнов вежливой улыбкой дал понять, что ценит остроумие собеседника.

– Нет. Она просто компенсатор. Она… блокирует способности любого мастера. Кстати, воду уже можете наливать.

– Значит, для этого вы их познакомили? Чтобы Алена Петровна охраняла господина Тридцать Три от самого себя? А чего вы не пьёте?

– Чуть попозже. Чай ещё не настоялся, нужно, чтобы листики развернулись. А по поводу цели знакомства вы ошибаетесь. Невозможно человека всю жизнь компенсировать. Это изматывает. Кроме того, нужно же когда-то спать, отлучаться по своим делам. В такие моменты сжатая пружина мастера распрямляется, и её действие становится вдвойне разрушительным.

Иван Иванович словно говорил о землетрясении или извержении вулкана – явлении грозном, но и прекрасном.

– «Отбойник» должен перестать быть «отбойником», иначе он и себя погубит, и своим близким жизнь испортит. Ну, как чай?

– Рыбой пахнет. Наверное, чашка плохо помыта.

– Нет, так и должно быть.

Какое-то время мужчины пили молча: Портнов – с наслаждением гурмана, Леденцов – насторожённо принюхиваясь после каждого глотка.

– И как вы собираетесь это проделывать? – сказал Емельян Павлович, возвращая чашку на стол. – В смысле лечить этого сглазного мастера?

К пению в ванной добавилось гудение строгого и ласкового женского голоса.

– Я? – пожал плечами Портнов. – Я не собираюсь. Лечить будете вы.

– Ещё чего! У меня дел невпроворот! Как минимум неделю буду от заказчиков отбиваться да с поставщиками объясняться. И вообще, зачем это мне?

Иван Иванович ответил только после того, как вдохнул дымящийся над кружкой пар и закрыл глаза.

– Вы не хотите ему помочь?

– Хочу. Но я не могу помочь всем бомжам…

– Не всем, – Портнов так и стоял, держа кружку перед собой двумя руками и зажмурившись, – только этому конкретному. Более того, это пойдёт на пользу вам же.

«Всё-таки вляпался, – подумал Леденцов, – знал же…»

– Поздно уже, – сказал он, – пора мне домой.

– Вы сможете проверить свои силы на практике, – Иван Иванович по-прежнему находился в чайном трансе. – Развить свои способности. Научитесь ограничивать или, напротив, усиливать их. А заодно человека спасёте.

– У меня времени нет…

– Куда вы торопитесь? Кто вас ждёт? Только не врите. Залейте лучше чай ещё раз, хотя бы и кипятком. Возможно, вторая вода вам больше понравится. А времени на возню с нашим нетрезвым другом почти не потребуется. Думаю, вы справитесь за один-два сеанса.

Емельян Павлович побарабанил пальцами по столу, но всё-таки поставил чайник на огонь.

– Не знаю, – сказал он, – чаю выпью, но, думаю, ни в чём вы меня не убедите.

– Да? – Иван Иванович хитро приоткрыл один глаз. – Убедил же я вас, что вы – мастер силы? Без особого труда, заметьте.

Пение бомжа наконец-то прекратилось. Алена Петровна продолжала заботливо бубнить. Леденцов обдумывал последнюю фразу Портнова и вынужден был с ней согласиться: он уже не сомневался в своих способностях, хотя и не мог вспомнить аргументов собеседника. Тут засвистел чайник, и Емельян Павлович наполнил заварник.

– Допустим. И в чём будет состоять лечение?

– Проще простого. – Иван Иванович поблёскивал уже обоими глазами. – Вы будете думать то же, что и наш друг-текстолог. Его усилиями цель будет отдаляться, вашими – приближаться. Туда-сюда.

Портнов свободной от кружки рукой совершил ряд возвратно-поступательных движений.

– Тянитолкай какой-то, – сказал Емельян Павлович.

– Нечто вроде. Вы сильнее, уж поверьте, не льщу. Поэтому вы должны будете подстраивать свою силу под его. Чем сильнее он толкает, тем сильнее вы тянете. Он усиливает, и вы усиливаете.

– А смысл?

– В какой-то момент он выйдет за пределы своих возможностей и, скажем так, перегорит. Или, если вспомнить давешнюю аналогию, пружина лопнет.

Дверь ванной открылась, но оттуда вышла только Алена Петровна.

– Совсем протрезвел, – сообщила она, пряча улыбку в пухлых губах, – стесняться начал. А поначалу все звал к себе в ванну, побарахтаться.

– Скоро он? – поинтересовался Портнов.

– Думаю, минут пять.

С этими словами заведующая и по совместительству банщица прислонилась к стене и замерла. Леденцову показалось, что лицо её приняло то же выражение, что недавно в машине, но напряжённости было куда меньше.

– Компенсатор за работой, – пояснил Иван Иванович. – Алёнушка, чаю хотите?

Алена Петровна молча покачала кучерявой головой.

– Кофеманка, – пожаловался Портнов.

– Так что там по поводу сеансов? – «вторая вода» Леденцову действительно понравилась больше, и рыбой уже не так пахло.

– Если господин Тридцать Три перенапряжётся, то избавится от своего дара, вернее, проклятия.

– И заживёт нормальной жизнью?

– Это уж не знаю. От него зависит. Обычно после этого бывший «отбойник» или резко идёт на поправку, или падает на самое дно.

– Нашему лингвисту, – сказал Емельян Павлович, – вторая возможность не грозит. Падать некуда. Слушайте, а как я узнаю, о чём думает этот, прости господи, мастер сглаза? Или я ещё и мысли читать умею?

– Нет, – ответил Портнов, – для чтения мыслей у нас другой человек приспособлен. К тому же, в данном случае…

Дверь в ванную распахнулась, и оттуда показался бледный Тридцать Три, облачённый в огромный банный халат. Он с некоторым удивлением рассматривал свои руки, на которых деятельная Алена Петровна успела даже состричь ногти.

– Круто, – сказал он, – не то что в вытрезвителе. Такое дело нужно отметить соответствующими напитками.

– …в данном случае, – закончил мысль Иван Иванович, – догадаться о мыслях нашего гостя несложно.

12

Катенька смогла дозвониться до Палыча только в четверг вечером, хотя в милиции ей сообщили, что задержанный Леденцов отпущен из-под стражи в тот же день. Под какую-то подписку.

Поэтому романтическая решимость таскать в тюрьму пирожки с капустой у Катеньки трансформировалась в откровенную злость. В конце концов, что должен делать влюблённый мужчина, вырвавшись из тюремной камеры? Естественно, звонить своей избраннице. По крайней мере, не пропадать неизвестно где. И уж точно, не говорить таким недовольным голосом, когда избранница наконец дозванивается и хочет узнать подробности.

Из всех подробностей Леденцов сообщил ей только одну-время.

– Полтретьего ночи, – сказал он крайне недовольно, – ты спать собираешься?

– Палыч, гад! Тебя в тюрьму забрали, а я спать, думаешь, буду?

– В какую тюрьму? Просто задержали на пару часов… а-а-а-ау…

– Ты ещё и зеваешь? Если я тебе надоела, так и скажи!

«Не надо, – подумала Катенька с несвоевременным отчаянием, – ой, не надо было этого говорить!»

– Не надоела. Просто я спать хочу. Вымотался.

– Где это ты вымотался? Офис, между прочим, закрыт!

Катенька еле успела не сказать банальное: «Кто она?».

После такого любой нормальный мужик обычно швыряет трубку и отключает телефон.

– Есть проблемы и вне офиса. А-а-а-а-у-а… А давай завтра поговорим, ладно?

– Завтра? Во сколько?

– Вечером. Приезжай ко мне, я тебя ризотто накормлю. Это такая итальянская еда, меня один знакомый в прошлое воскресенье научил.

Это было что-то новенькое. Леденцов собирался готовить для неё еду! Катенька решила пока не обольщаться.

– Палыч, имей в виду, если ты опять исчезнешь… это все! Я больше не позвоню.

– Хорошо, – сказал Емельян Павлович и в очередной раз зевнул. – Значит, в пятницу, часов в восемь, договорились?

– Смотри у меня! – Катенька брякнула трубку на рычаг и задумалась.

Следовало всё хорошенько обдумать. Катенька немного поворочалась, встала и пошла на кухню жарить блинчики. А заодно смотреть в кулинарной книге, что такое «ризотто».

13

Следующий день был пятницей. Об этом Емельян Павлович узнал по телефону от мэра.

– Все практически решено, – сказал Вячеслав Андреевич, – этот пацан уже все понял, но позу пока держит. Сегодня пятница, так что пусть за выходные приходит в себя, а с понедельника можешь открываться.

Это был судьбоносный разговор. Начинать новое дело в пятницу – кто же на такое пойдёт? Можно было отдохнуть, но Леденцов не любил неподготовленного отдыха. Он по этой причине и не болел никогда. То есть теперь-то он знал, почему не болел. Потому что управлял миром силой своего желания. Емельян Павлович прошёлся по квартире и рассмеялся. Сейчас, на свежую голову, все эти приключения и таинственные мастера казались тем, чем, собственно, и являлись, – забавным бредом. Вот наезд прокуратуры был проблемой серьёзной. Три потерянных рабочих дня нужно компенсировать. Продумать план на уик-энд. Реальных, осязаемых проблем хватало.

Леденцов сел за домашний компьютер и принялся набрасывать список первоочередных дел. Однако любимое занятие (Емеля с детства обожал всяческое планирование и систематизацию) не доставляло привычного удовольствия. Тогда Емельян Павлович переключился на приготовление завтрака. Он давно собирался попробовать сварить ризотто (сначала сварить, а потом попробовать), и сегодня был очень подходящий день. Но и возле плиты Леденцов не смог собраться и переварил рис. Блюдо вышло похожим на запеканку. О том, чтобы пригласить Катеньку на такую мерзость, он и думать боялся.

Следовало признаться себе: мистика с «отбойниками» и «топорами» оккупировала голову Емельяна Павловича, как США Панаму. Леденцова не покидало ощущение, что он бросил дело на полпути, а это было ещё хуже, чем жизнь без графика. «Пойду и поругаюсь, – подумал Леденцов, наводя порядок на кухне, – пусть признает, что компостирует мне мозги!»

В съёмной квартире Портнова за ночь ничего не изменилось, разве что табуретки на кухне появились. Сергей Владиленович (так звали несчастного лингвиста на самом деле) сидел в углу с видом покорности похмелью. Алена Петровна кашеварила, Иван Иванович читал какой-то – кажется, медицинский – журнал.

Гостя встретили как своего. Не зря полночи пробеседовали над зелёным чаем.

– Емельян, – приказала хозяйка, – мойте руки и давайте за стол. Только вас ждём.

– Да я позавтракал.

– А мы нет. Так что давайте, не задерживайте.

Портнов оторвался от статьи, коротко кивнул и снова погрузился в чтение. Тридцать Три вытянул шею, но ничего похожего на заветную жидкость в руках Леденцова не обнаружил. Тем не менее, лингвист приподнялся и манерно наклонил голову. На носу его красовались новые очки строгого фасона. Емельяну Павловичу померещилось, что сейчас Владиленович ещё и каблуками прищёлкнет, но обошлось. Должно быть потому, что на ногах вчерашнего бомжа красовались мягкие коричневые тапочки.

За завтраком Тридцать Три снова принялся рассказывать трогательную историю о том как он «пострадал от режима». Однажды Сергей Владиленович решил завалить вражески настроенного критика («Исключительно из принципиальных соображений!») и провёл текстологический анализ его статей.

– И я нашёл! – горячился лингвист, размахивая котлетой. – Это была идеологическая диверсия!

– Аккуратнее, не балуемся с едой, – попросила Алена Петровна, рефлекторно переходя на тон заведующей детсадом.

– Пардон. Так вот, диверсия! В пяти из шести статей я обнаружил явные следы влияния Оруэлла! Это в 1982 году, заметьте! Я выступил с критикой!

– Ешьте котлеты, Сергей Владиленович! Остынут ведь.

Леденцов не слушал. История заканчивалась банально: выгнали обоих с формулировкой «идеологическая незрелость». Через пять лет оппонент Сергея Владиленовича всплыл на гребне политических баталий, да ещё и козырял своей борьбой с партократией, а сам текстолог превратился в отверженного по кличке Тридцать Три.

Емельяна Павловича больше занимала мысль: «Что я здесь делаю?». Иван Иванович выражение лица гостя заметил. Наклонившись к Леденцову, он сказал:

– Обещаю: если и сегодня вас ни в чём не смогу убедить, не появлюсь больше на вашем горизонте.

Леденцов кивнул. Это его устраивало. Он был готов потерять день, но не расстраивать этих славных людей. Владиленович тем временем уже перешёл к событиям 1991 года. По его словам, он умудрился быть едва ли не единственным защитником ГКЧП из числа гражданских лиц. И имел глупость гордиться этим.

Завтрак был поглощён, посуда вымыта, Тридцать Три иссяк – а к делу все никак не приступали. Пили зелёный чай (даже лингвист не отказался) и разговаривали о всякой ерунде: политике, весне, ценах и снова о политике. Леденцов понимал, что все чего-то ждут, и не пытался форсировать события. Ему даже понравилось так сидеть и ни о чём не заботиться, жить не по графику и вообще расслабить мозги.

В три часа, когда Алена Петровна уже начала заговаривать об обеде, в прихожей раздался звонок. Иван Иванович встретил и сразу отругал пришедшего – молодого человека ловкого телосложения и быстрого взглядом. На упрёки тот театрально сокрушался и бил себя по щекам, хозяйке облобызал руку и вообще чувствовал себя чрезвычайно свободно.

– Этот хлюст, – пояснил Портнов, – и есть недостающее звено нашей цепи. Зовут его Александр Леоновский.

– Как же не достающее? – притворно обиделся пришедший. – А кто мне постоянно говорит: «Саня, ты достал»? Очень даже достающее!

– Емельян Павлович Леденцов, – продолжил представление Иван Иванович.

– Большая честь для меня, – Саня неожиданно крепко пожал Леденцову руку и несколько секунд не выпускал её.

– Ну всё, хватит, – почему-то резко приказал Портнов. – А вот это Сергей Владиленович. Он «отбойник».

Молодой человек потряс узкую ладошку лингвиста и тоже не сразу её выпустил.

– Пойдёмте в комнату, – сказал Иван Иванович и первым вышел из кухни.

Там он дождался, пока все рассядутся, окинул пёструю компанию инспектирующим взглядом и произнёс:

– Пожалуй, приступим.

Алена Петровна приняла уже известную Леденцову позу «человек на взрывчатке», развязный Саня схватил Емельяна Павловича и лингвиста за руки (на сей раз Портнов не возражал), а Иван Иванович извлёк из недр пиджака «чекушку».

– Вот это верно! – расцвёл Тридцать Три. – Это вы молодец.

Но, как показало развитие событий, радовался он рано.

14

В тот день Леденцова смогли убедить во многом, хотя сеанс прошёл неудачно.

Убедили его холёные руки хлюста Александра. Как только Саня схватил ладони Леденцова и текстолога, произошло странное. Если бы Емельян Павлович когда-нибудь пользовался наркотиками или хотя бы лежал на операции под общим наркозом, ему было бы с чем сравнить то зрелище… вернее, те невероятные ощущения, которые довелось испытать во время «сеанса». Впоследствии «сеансы» повторялись неоднократно, и Леденцов к ним попривык, но в самый первый раз он был оглушён. В мозгу вдруг вспыхнул водоворот образов, скользящих по неестественно изогнутым коридорам. Почему-то вспомнились слова «гиперпространство» и «лента Мёбиуса», а ещё всякие картинки из журнала «Наука и жизнь».

Голос Ивана Ивановича из внешнего мира давал необходимые пояснения:

– Это образы, которые Александр передаёт от Сергея Владиленовича. Его, так сказать, мысли.

Образы были всякие – зрительные, обонятельные, просто сгустки эмоций. В большинстве своём присутствовали простые и незатейливые мысли: довольная сытость, стакан с цветной жидкостью, запах дешёвого спиртного (от которого Леденцова замутило). Емельян Павлович приспособился и вдруг заметил нечто чужеродное. Это была череда вложенных образов: широкая комната, в её центре – переплетение коридоров, в одном из коридоров – та же комната с лабиринтом и так далее. «Матрёшка» показалась Леденцову знакомой, словно родной.

– Это ваши мысли, – пояснил Саня, – которые видит он.

– Он видит мои мысли? И вы видите? – Емельян Павлович выдернул ладонь, и свистопляска в голове прекратилась. – Тоже мне, кинозал нашли!

– Да расслабьтесь вы, – Саня попытался словить руку Леденцова, тот увернулся, неудачно толкнул стол…

– Ну вот, – чуть не плакал над разбитой «чекушкой» лингвист, – вечно так: то менты нагрянут, то водка палёная, теперь вот… Почему мне так не везёт?

Алена Петровна покачала головой и направилась за шваброй. Емельян Павлович направился было в прихожую, но был остановлен Иваном Ивановичем.

– Не переживайте, – сказал он, – первый блин всегда комом.

– На то он, блин, и блин, – подхватил Саня, вытирая ладонь, которой он держал руку текстолога. – Особенно, блин, первый блин.

– Первый будет и последним, – заявил Емельян Павлович. – Или вы думаете, что мне нравится, когда в моих мозгах копаются?

– Полноте, – сказал Иван Иванович, – никто там не копался. Сергей Владиленович был полностью поглощён своей главной проблемой… Сергей Владиленович! Что вы делаете?

Лингвистический алкоголик стыдливо положил на пол осколок бутылки, в котором осталось полглотка водки.

– Вы же порежетесь! Так вот, наш друг никому ничего про вас не расскажет. Александр, даром что балаболка, тоже лишнего не сболтнёт.

– Да захотел бы, – подхватил «балаболка», – и то не смог бы рассказать! Как это расскажешь? Вот вы, Емельян Павлович, его мысли видели?

– Отчётливо.

– Ну, попробуйте нам их пересказать.

Леденцов задумался.

– Там были коридоры. О водке что-то. О еде. Много всего.

– Не слишком информативно, правда? – Портнов улыбался весьма убедительно. – Присядьте, уважаемый Емельян Павлович, ваши тревоги беспочвенны. Вы боитесь, что мы откопаем что-то дурное в вашей памяти? Зря. Память Александру недоступна. Он видит и передаёт только то, что вы думаете сию секунду. Право же, опасаться совершенно нечего.

Так он говорил ещё минут десять без перерыва и снова, непонятно почему и чем, убедил Леденцова остаться. Затем отругал лингвиста, который всё-таки умудрился порезать язык об осколки, выудил из портфеля ещё одну бутылку и попросил Алену Петровну:

– Голубушка, можете не компенсировать. Это только мешает.

Алена Петровна послушно расслабилась и бросила взгляд на часы.

– Ступайте-ступайте, – улыбнулся Иван Иванович, – сегодня ничего опасного не предвидится. А я пока поясню, что нужно делать дражайшему Емельяну Павловичу.

– Вы же обещали, что мы за один сеанс справимся! – напомнил тот распорядителю.

– Так и будет. За один сеанс. Правда, до этого возможны одна-две неудачи.

– Или три-четыре?

– Это уж от вас зависит. Так что слушайте внимательно.

15

Как и всякий служилый и холостой человек, Леденцов ценил в рабочей неделе пятничный вечер и субботнее утро. В пятницу вечером осознаешь, что впереди два замечательных бездельных дня. Утром в субботу праздного времени остаётся чуть меньше, зато голова свободна и можно валяться в постели хоть до обеда. Семейному, да ещё и обременённому потомством мужчине подобное удаётся редко. С другой стороны…

Емельян Павлович не стал додумывать мысль до конца, вскочил с дивана и, чтобы взбодриться, проделал несколько физических упражнений. Не слишком, впрочем, утомительных: помахал руками да покрутил головой. Телефон требовательно мигал лампочкой автоответчика. Леденцов и без прослушивания догадывался, чей голос услышит, но всё-таки нажал на «Play».

– Леденец, – это действительно была Катенька, – ты где пропадаешь? Что это за дела? Тебя что, опять в тюрьму забрали? Перезвони мне срочно!

Емельян Павлович направился на кухню, раздумывая о своих отношениях с этим милым, но бестолковым существом. Год назад он взял Катерину на место секретаря, но быстро понял, что его симпатия к ней зашкаливает за рамки приличия. Как благородный человек, он тут же договорился с одним своим должником и перевёл Катю в отдел маркетинга при местном станкостроительном заводе. Только после этого она стала для него Катенькой и объектом неплатонических ухаживаний. В отделе маркетинга собрались такие же, как она, улыбчивые смешливые создания (все равно на заводе никто толком не представлял, что это за маркетинг и из чего его делают). Так что рабочее время Катенька проводила весело, а большую часть нерабочего – с Емельяном Павловичем. Она таскала его по распродажам и гастролям столичных театров, чем немного утомляла.

И вот неделю назад они поругались. Это была обычная для них беспричинная ссора, после которой Леденцов обязан был три дня подряд обрывать телефон и обивать порог, ещё день – выпрашивать прощение, вскоре получать его в обмен на что-нибудь из одежды или дорогих побрякушек.

На сей раз сценарий был скомкан, потому что работы навалилось выше чердака: маячил отличный подряд на автоматизацию налогового управления. Кроме собственно денег, это сулило прочные и полезные связи… Словом, некогда Леденцову было обрывать и обивать. Он работал. Катенька дулась, сколько могла, но после налёта на офис всё-таки позвонила. Поговорили они не слишком нежно – на сей раз голова Емельяна Павловича была забита потусторонней чепухой от господина Портнова. Катя прозрачно намекнула (то есть заявила прямо), что пятничный вечер – последняя возможность искупить вину. Однако пятничный вечер Леденцов провёл в компании лингвиста-алкоголика, странного типа с гражданской выправкой и жуликоватого Сани.

Вспомнив Саню, Емельян Павлович улыбнулся и снял сосиски с плиты. Александр Леоновский, как выяснилось, был частым – и нежеланным – гостем в городских игорных домах. Он мастерски играл в покер, ни разу не попавшись на шулерстве. Дважды его били проигравшиеся в дым посетители казино, три раза – неустановленные хулиганы, а в последний год никто из завсегдатаев не садился с ним за стол.

– И не стыдно вам хвастаться? – вздыхал Иван Иванович, прерывая поток откровений словоохотливого Сани.

– А что такого? Я все по-честному делаю, тузов в рукава не прячу, с помощниками не перемигиваюсь, в чужие карты не лезу…

– Зато в чужие головы лезете!

Помнится, тогда Леденцов удивился:

– И что, вы прямо во время игры партнёров за руки хватаете?

– Зачем?

– Ну, чтобы мысли прочитать.

– За руки – это необязательно. Я и так могу. Только без физического контакта тяжелее.

«А я, дурень, – подумал Емельян Павлович, – ладошку у него выдёргивал, решил, что мысли спрячу!»

Тем временем подошли макароны, и Леденцов сел завтракать. На звонок Катеньки он решил не отвечать. Судя по всему, их отношения перешли в завершающую стадию. Немного жаль было эту маленькую, вечно взлохмаченную девочку-белочку. Емельян Павлович был в её жизни первым более-менее удачным романом. Предыдущие рыцари на белых конях обеспечили Кате череду злобных воспоминаний и два аборта.

– Ничего, – сказал себе Леденцов, – теперь у неё есть и положительный опыт. Приманит кого помоложе.

Самого Емельяна Павловича Катенька заарканила классическим женским методом – «отвали, козёл!». Конечно, таких вульгарных выражений она не произносила, но вела себя в точном соответствии с этим девизом. Именно в период ухаживания Леденцов привык просить прощения за неизвестные ему провинности, часами говорить глупости по телефону и покупать цветы оптом.

А теперь все это следовало потихоньку сворачивать. В противном случае дело закончилось бы никому не нужной свадьбой, неизбежной супружеской ложью, загулами молодой жены и беспочвенными скандалами. Двенадцать лет разницы в шкаф не засунешь. Словом, противный случай – он противный и есть.

«И вообще, – подумал Емельян Павлович, – надо навестить нашего текстолога». Подумал – и понял, что уже успел соскучиться по завораживающему действу, которое поглотило весь вчерашний вечер.

Тогда он не мог уяснить, что должен делать. Иван Иванович раз за разом повторял: «Захотите, чтобы Сергей Владиленович выпил водки» – и Леденцов старался захотеть. Но Саня, контролирующий процесс, только сокрушённо качал головой. Видимо, желание у Емельяна Павловича получалось неискреннее.

– Хорошо, – сказал Портнов, – попробуем по-другому. Можете ничего не хотеть. Вместо этого представьте, как наш гость хватает бутылку и выпивает её.

– Сколько можно над человеком издеваться, – вздохнул Тридцать Три, но его реплику проигнорировали.

Леденцов сосредоточился и представил: вот маленький человечек протягивает руку, отработанным движением срывает пробку, подносит «чекушку» ко рту… В это время звякнул телефон. Иван Иванович отвлёкся на секунду, и бомжующий лингвист стремительно завладел вожделенной бутылкой. Движение его было молниеносно, как полет стрелы. А ещё оно напомнило кинофильм, который Леденцову показывали в детстве на уроках биологии: лягушка охотится на мошек. Портнов с боем вернул бутылку на место.

– Уже лучше, – сказал он, – только силу не рассчитали. Надо нежнее.

– Нежнее? – уточнил Емельян Павлович. – Думать о водке с нежностью?

– Именно. Скажите, вы не почувствовали некоторого сопротивления?

– Чёрт его знает. Кажется, что-то было. Что-то упругое.

– Отлично. Это и есть эффект «отбойника». Попробуйте надавить на него, но чуть-чуть. Без фанатизма.

Леденцов пробовал ещё раз десять, но рассчитывать силы так и не научился. Чувствуя сопротивление, он слишком резко усиливал давление (слишком ярко все представлял) и каждый раз текстолог получал шанс схватить бутылку. Однажды от случайного толчка она опрокинулась и покатилась к нему по столу.

– Но-но! – прикрикнул Саня. – Без телекинезу мне тут!

Тридцать Три вздохнул протяжно и с присвистом.

– Отпустили бы вы меня, граждане, – сказал он голосом профессионального страдальца. – Я бы уж сам как-нибудь…

Часам к семи Иван Иванович решил, что на сегодня достаточно, и самолично вручил сосуд с огненной водой измученному подопытному лингвисту.

Емельян Павлович понял, что вымотался. Он пытался задавать Портнову вопросы общего характера, но тот остановил его коротким жестом руки:

– Как только вы немного натренируетесь, половина вопросов отпадёт. Остальное расскажу. Честное слово. Многое станет ясно уже завтра.

«Завтра наступило, – подумал Леденцов, допивая кофе, – пора прояснять многое»…

…Катенька после несостоявшейся встречи в пятницу остервенела окончательно. Она обзвонила все известные ей телефоны Палыча и всех его знакомых. Она оставила ему истеричное послание на автоответчике. Последнее было совершенно недопустимо, но Катенька из состояния остервенения уже перешла в стадию растерянности, долго там не задержалась и направилась прямиком в отчаяние.

Она даже сбегала в офис «Мулитана», обнаружила на его двери все те же бумажки с печатями и запаниковала. После этого Катенька могла только сидеть дома, гипнотизировать телефон и повторять, как заевшая граммофонная пластинка:

– Только чтобы ничего не случилось! Только чтобы ничего не случилось!..

…Насвистывая «Тореадор, смелее в бой!», Емельян Павлович вышел разогревать машину.

Чтобы уже через пять минут врезаться в фонарный столб.

16

Травма была небольшая, но дежурный врач вцепился в Емельяна Павловича.

– Это вы сейчас себя хорошо чувствуете, а вдруг у вас шок? Вдруг вы выйдете отсюда и сознание потеряете? Меня главврач со свету сживёт!

С главврачом Леденцов был давно и хорошо знаком ещё по бриджу. В мединституте в советские времена был отличный бридж-клуб, и там собирались многие люди, впоследствии ставшие «важными» и «полезными». Емельян ходил туда ещё студентом. Ему нравилась карточная игра, в которой от везения ничего не зависело. Потом, правда, клуб закрыли – инструктор обкома шёл как-то вечером и увидел свет из подвального окошка института (играли в буфете, который располагался в цокольном этаже). Подошёл, увидел карты… Скандал был страшный, ректора хотели снять, но потом разобрались и ограничились закрытием клуба.

А связи с тех пор остались и не раз помогали Леденцову, особенно на этапе становления бизнеса.

Поэтому Емельян Павлович в беседе с дежурным врачом решил не упорствовать. Ограничился тем, что попросил разрешения позвонить.

Иван Иванович удивил его реакцией:

– Как быстро! Ладно, мы тоже ускоримся. Мы сможем вас навестить?

– Да, тут много народу ходит. Даже без халатов.

– Я имею в виду – мы все сможем прийти?

Под «всеми» предполагался, видимо, и Тридцать Три.

– Ладно, – сказал Емельян Павлович, – только чтобы трезвые были. Все.

– Замечательно. Постараемся за сегодня вас натренировать. Есть ощущение, что скоро это нам понадобится.

Вопрос «зачем?» Леденцов задавал уже под аккомпанемент коротких гудков.

Группа посещения напоминала дружную семью: глава семейства (Иван Иванович), супруга (Алена), непутёвый сын (Саня) и дальний родственник из райцентра (Тридцать Три). Емельян Павлович встретил их у ворот, благо было уже совсем тепло. Осмотревшись, Иван Иванович повёл компанию вглубь больничного двора. Там они оккупировали беседку и расселись. Портнов достал пиво. Лингвист облизнулся.

– Зачем? – всё-таки задал сэкономленный вопрос Емельян Павлович. – Зачем я вам нужен? Он и так перегорит, безо всякой моей помощи!

– Алена Петровна, – вежливо скомандовал Иван Иванович, – подержите пока нашего страждущего друга. А вы, Александр, за руки его подержите, от греха.

Заведующая послушно окаменела, а Саня буркнул:

– Да он грязный.

– Не мелите ерунды. Сергей Владиленович дважды в день принимает ванну.

Саня ещё что-то пробормотал, но руки лингвиста всё-таки зафиксировал.

– Вы бы лучше бутылку держали, – предложил Леденцов, – от страждущего подальше. Он бы её хотел-хотел, да и перехотел бы.

– Если бы всё было так просто! – сказал Портнов. – В ситуации «мастер сглаза – желание» есть три возможных исхода. Первый: никто из посторонних не вмешивается. «Отбойник» желает, желание не исполняется. Помните, как Сергей Владиленович бутылку разбил?

– Это не он, это…

– Он-он, уж будьте уверены.

– А если взять пластиковую бутылку?

– Содержимое окажется испорченным. Или пожар начнётся. Или кондратий бедного мастера сглаза схватит. Так или иначе, цель удалится в бесконечность, станет абстрактной. «Отбойник» на таком не перегорит. Второй вариант: в процесс вмешивается компенсатор. Это как раз то, что мы наблюдаем.

Следуя за рукой Портнова, Емельян Павлович повернулся к лингвисту. Тот выглядел каким-то потухшим, хотя глаз от бутылки не отрывал.

– В этом варианте, – продолжил лекцию Иван Иванович, – просто глушится желание и, соответственно, негативные последствия не наступают.

– Долго ещё? – спросил Саня.

– Третий вариант, – Портнов общался исключительно с Емельяном Павловичем, – мы уже пробовали осуществить, но пока неудачно. В игру вступает мастер силы, то бишь вы. Вы создаёте противодействие движению «отбойника». Возникает динамическое равновесие…

– Попроще, пожалуйста, – попросил Леденцов, – я всего лишь раненный в голову филолог.

Иван Иванович пощёлкал пальцами, что-то обдумывая, и сказал:

– Есть простая – как раз для раненых – аналогия. Представьте, что наш друг давит на тонкую резиновую мембрану. Что произойдёт?

Емельян Павлович представил.

– Продавит её и брякнется.

– Именно! Ткань будущего продавится под его напором.

– Минуточку! А кто говорил, что этот мастер слабый?

– Слабый-то он слабый, а вот желание у него очень сильное. Посмотрите на Алену Петровну.

Бедная компенсаторша как раз вытирала пот со лба.

– А теперь, – сказал Портнов, – представьте, что мембрану с обратной стороны придерживает мастер силы.

– Ага, – Леденцов начал соображать, – мембрана не прогибается, он давит сильнее, я сильнее держу, он ещё сильнее…

– Хлоп! – от хлопка Ивана Ивановича подскочили все, кроме жаждущего текстолога. – Перенапряжение! «Отбойник» сломался. Теперь понятно?

– Ладно, – сказал Емельян Павлович, – давайте попробуем.

Видимо, небольшое сотрясение у Леденцова всё-таки присутствовало. Он никак не мог сконцентрироваться, и образы, передаваемые Саней, расплывались. Краем глаза Емельян Павлович заметил, что Алена Петровна смотрит по сторонам. Видимо, ей дали указание компенсировать кого-то извне.

– Не отвлекайтесь, – попросил его недовольный Саня, – у меня ещё дела на вечер!

Леденцов перестал отвлекаться. После двух неудачных попыток он вдруг понял, как регулировать своё мысленное усилие. Емельян Павлович повертел головой, выдохнул и сказал:

– Сейчас сделаем.

– Уверены? – Иван Иванович смотрел прямо в глаза. – Помните, нужно вывести его на предел. Осторожненько.

– Да я уже на пределе! – взвизгнул Тридцать Три. – Отпустите меня, а?

– Сейчас отпустим, – пробормотал Леденцов, – если убедишь меня отдать тебе пиво.

– Милый, родненький, вы же интеллигентный человек…

– Не так. Мысленно.

– Мысленно, – лингвист уже в который раз облизнулся, – хорошо, мысленно…

Емельян Павлович набросал в уме контур человека с бутылкой пива в руке. Позволил немного проявиться чертам лица этого человека – и тут же почувствовал лёгкое сопротивление. Постепенно, по чуть-чуть, он начал добавлять детали, запахи, вкус пива. Представил, как пена смачивает губы воображаемого человека. Упругая стена завибрировала. Леденцов снова расфокусировал видение. Сопротивление лингвиста не уменьшилось. Тридцать Три почувствовал слабость соперника и попытался перейти в наступление. «Ко мне! Хочу пива!» – вопил он мысленно, и от этого пространство событий искажалось, будущее слегка меняло своё течение, унося бутылку все дальше от дрожащих рук бомжа. Емельян Павлович снова усилил нажим. Бутылка начала приближаться. Расхлябанная воля несчастного Тридцать Три напряглась до предела.

«А ведь он, – подумал вдруг Леденцов, – может просто уступить мне. И бутылка окажется в его руке. Не знаю как, но окажется».

К счастью, Тридцать Три не заметил этой мысли. Он полностью сконцентрировался на слабоалкогольной мечте и хотел, желал, жаждал всё сильнее. Это было даже занимательно – то ослаблять, то усиливать нажим, загоняя соперника на все более высокую степень душевного напряжения. Емельян Павлович словил себя на том, что тело его совершает непроизвольные движения, то наклоняясь вперёд, то откидываясь на спинку скамейки. Сквозь прикрытые веки он заметил, что и текстолог повторяет эти движения, только более амплитудно, даже судорожно.

Текстолог вдруг застонал, не разжимая сведённых судорогой челюстей, – протяжно, безнадёжно, на все более высокой ноте. Он чувствовал, что цель его близка. Ему казалось – стоит ещё чуть-чуть навалиться, напрячься, ещё сильнее захотеть, и…

И тут Леденцов «выстрелил». Он предельно чётко, в мельчайших деталях представил, как Тридцать Три делает первый, голодный, глоток, кашляет, захлебнувшись, и вытирает пену с губ левой рукой. Упругая стена в сознании отвердела от напряжения, мелко завибрировала… и лопнула.

– Круто, – прохрипел Саня. – А теперь руку, пожалуйста, отпустите.

Леденцов похлопал глазами, приходя в себя. Потом спохватился и разжал руку. Саня демонстративно подул на побелевшую ладонь. Вторая его рука уже была свободна: лингвист беззвучно плакал, вытирая слёзы кулаками.

– Все, – сказал Емельян Павлович. – Кажется, все. Да дайте вы ему уже пива, заслужил ведь.

Голова гудела. Леденцов мутно смотрел, как Тридцать Три делает первый, голодный, глоток, кашляет, захлебнувшись, и вытирает пену с губ левой рукой.

17

Всю прошлую неделю Катеньку мотало между состояниями души, как мячик в лототроне «Спортлото». Она металась из отчаяния в агрессию, из самобичевания в надежду, из жалости к себе в ненависть ко всему миру.

Однако с субботы она надолго зависла в тупой апатии. Новость о том, что Палыч угодил в аварию, взорвалась в голове фугасным снарядом и вымела оттуда почти все мысли. Трепыхались только сочувствие к Леденцову. Воскресенье она пережила, сидя перед телевизором и наблюдая все программы подряд. Нужно было сходить в больницу, но об этом Катенька могла только размышлять, не в силах пошевелиться.

Понедельник принёс облегчение – пришлось пойти на работу. Катенька механически выполняла свои несложные обязанности маркетолога и получила заслуженный нагоняй за нерадивость, а также нежданную похвалу за хороший отчёт. В обеденный перерыв она почувствовала себя настолько бодрой, что направилась в столовую и взяла суп и салат из баклажанов.

За столик к ней никто не подсел, и Катенька смогла подкрепиться, не отвлекаясь от мыслей о Палыче. Чем более сытой она становилась, тем острее прорезалась в душе жалость к бедному, больному и вообще несчастному Леденцову. Катенька вернулась на рабочее место, но приступить к делам не смогла. Она вышла в коридор и принялась бесцельно бродить вдоль больших окон.

Погода сегодня соответствовала календарю. Почти прозрачная дымка висела над городом. Лужи блестели, как осколки хрустального блюда, разбитого небрежным великаном. Роща на пригорке ещё не покрылась зеленью, но уже начала приобретать салатовый оттенок.

Над рощей кружили неслышные из коридора вороны.

Катенька остановилась и отыскала недостроенный купол, с которым она давеча беседовала. Отсюда он был виден в другом ракурсе и казался совсем готовым. Катенька решила на сей раз обойтись без всяких просьб. Просто взяла и решила для себя, что у Леденцова всё будет просто замечательно.

Теперь Катенька была готова к нанесению визита в больницу.

18

В больнице пришлось проторчать ещё три дня: поединок в беседке вышел Леденцову не только боком, но и жуткой головной болью.

– Я же говорил! – торжествовал дежурный врач. – У вас точно сотрясение! А вы хотели! Вас тошнит?

«От тебя», – хотел ответить Емельян Павлович, но только покачал чугунным черепом.

В понедельник главврач лично посетил Леденцова.

– Заматерел-то как! – похохатывал он, сидя у одра. – Что, просто так не мог зайти? Повод искал? В следующий раз чего попроще придумай. Вывих там, или аппендицит.

– Слушай, – сказал Емельян Павлович, – меня твои доктора домой не отпускают. А у меня масса дел, на контору прокурор наехал…

– Это молодой-то, что ли? Знаю его, смотрел недавно. В тридцать два года – язвища на полжелудка. Наверное, кислотность взыграла, что он на тебя полез. Ладно, вот придёт он ко мне на гастроэндоскопию, я ему заодно с желудком мозги и промою.

– Так отпустишь меня?

– Не суетись. Это всё-таки мозг, а не чирей на заднице. Понаблюдаю тебя недельку… Ладно, не хватайся за сердце, тут тебе не кардиология. В четверг выпишу, а то местный бизнес без тебя совсем загнётся.

«А и ладно, – подумал Леденцов, – все равно работы пока не будет, да и перед партнёрами хорошая отмазка: попал под лошадь, форс-мажор».

– Кстати, – вспомнил главврач уже в дверях, – ты ж компьютерами занимаешься? Мне фонды выделили на вычтехнику. Освоим?

– Даже со скидкой.

– Хрена ль мне та скидка? Я ж не с зарплаты покупаю.

– Придумаем эквивалентную замену, – улыбнулся Емельян Павлович.

Ему всегда нравились красивые выражения, которые заменяют, например, слово «откат».

Голова продолжала гудеть, читать было невозможно, поэтому Леденцову оставалось развлекаться только прогулками на свежем воздухе. Это было забавно: ходить без цели и без мыслей, никуда не торопясь и не принимая никаких решений. Емельян Павлович даже нагулял аппетит, похлебал неожиданно аппетитных больничных щей и приготовился насладиться тихим часом.

Но тут появилась Катенька, и час стал громким.

– Боже, – заявила она, вламываясь в палату, – я так перепугалась! Палыч, ты человек или сволочь? Я как узнала…

И немедленно разрыдалась. Леденцову пришлось утешать и закрывать собственным телом бреши в Катенькиных карих очах. Тело с трудом справлялось со слёзно-сопливым потоком, который извергала Катя. Гладя бедную девушку по неровно крашенной чёлке, Емельян Павлович подумал, что ей грозит ужасная смерть от обезвоживания организма. К счастью, через пять минут фонтаны иссякли, а через десять она уже с видом «Как все запущено» осматривала палату.

– Леденец! – сказала Катенька, завершив осмотр. – Это безобразие! Ты должен лежать в более комфортабельных условиях!

– У меня и так отдельный бокс и персональная сиделка.

– Я твоя персональная сиделка. Кстати, а где она?

– Я отпустил. Я вообще-то спать собирался.

– Она не имела права оставить свой пост. Мало ли что ей скажет человек с черепно-мозговой травмой!

Так она бушевала довольно долго, потом собралась пойти «погонять главврача», потом снова поплакала, заявила, что любит Емельяна Павловича, вспомнила о важной встрече и упорхнула. «Надо с ней завязывать, – подумал Леденцов, – иначе всем плохо будет. А как с ней завяжешь? Пропадёт ведь».

Емельян Павлович понял, что решать такие проблемы нужно на свежую голову, и всё-таки употребил остаток тихого часа по прямому назначению.

По пробуждении голова вела себя практически безупречно, разве что затылок слегка ломило. Леденцов бодро вскочил, умылся в персональном санузле персонального бокса и решил разыскать себе какое-нибудь чтиво на вечер. Для начала направился на пост спросить совета у медперсонала (теперь он даже жалел, что про сиделку Катеньке наврал). Но навстречу ему по коридору уже двигалось развлечение в лице Ивана Ивановича. Сегодня он был один, и это радовало: пока что Емельян Павлович не чувствовал в себе сил повторения сеансов мозгового армрестлинга.

– Не волнуйтесь, – улыбнулся Портнов после процедуры приветствия и обсуждения самочувствия, – сегодня я просто проведать вас. Могу, кстати, ответить на накопившиеся вопросы.

– Вопрос первый: свежей прессы не найдётся?

– Вот сегодняшняя «Губернская». А вы быстро восстановились. Я в вас не ошибся.

– Отлично. Пойдёмте на свежий воздух, погода способствует. Вопрос второй: а что теперь будет с этим… текстологом?

– Боитесь, что мы выбросили его на улицу? Не волнуйтесь, я этого не практикую.

– Понимаю. Милость к падшим и ответственность за того, кого приручил.

– Да, погодка действительно, – Портнов задержался на крыльце и с удовольствием вдохнул. – Целый день ношусь туда-сюда, такой благодати не замечаю. А по поводу милости к падшим заблуждаетесь. Подобная милость, вернее, милостыня унижает и дающего и берущего. Нет, я оставил при себе Сергея Владиленовича по причинам утилитарного порядка.

– Хотите продать его тело анатомическому музею? Или душу проезжему дьяволу?

– Зачем? Наш друг может здорово вам послужить. Присядем?

– Давайте побродим. Хорошо ведь. А чем он может послужить? Наглядным примером?

– Нет, – Иван Иванович остановился и посмотрел на Леденцова задумчиво. – Вы правильно поняли, что с ним произошло тогда в беседке?

– Как я уяснил из ваших слов, он перенапрягся и перестал быть «отбойником».

– Правильно, – Портнов снова зашагал. – Некая часть его сущности сгорела, испарилась, обуглилась. Но природа не терпит пустоты. Если человек теряет зрение, у него заметно обостряются слух и осязание…

…«У него всё будет хорошо! – Катенька летела из больницы с уверенностью в сегодняшнем дне. – Он будет здоров! Его очень скоро выпустят! А потом…»

Про «потом» думать было пока нельзя, и она снова повторяла: «Он совсем здоров!».

На пустынной улице Катенька несколько раз подпрыгнула на одной ножке…

…Емельян Павлович почувствовал, что затылок начинает пульсировать все ощутимее. Наверное, с умными разговорами следовало пока повременить. Иван Иванович тем временем продолжал:

– На месте уничтоженного фрагмента в личности Сергея Владиленовича неизбежно появится что-нибудь другое, такое же необычное.

– Он будет читать мысли? Или воспламенять взглядом?

– Его функция будет вспомогательной. Скорее всего, он будет вашим усилителем.

И тут голова Леденцова вдруг, рывком, погрузилась в водоворот боли.

В себя он пришёл уже в палате.

У изголовья дежурила персональная сиделка.

19

После случая на прогулке Емельян Павлович перестал приставать к врачам с требованием немедленно его выписать. Да и сами врачи стали с ним не так беззаботно-веселы, как это было вначале. То ли главврач их накрутил, то ли с Леденцовым действительно творилось что-то серьёзное. Катенька появлялась часто и бессистемно, ругалась с сиделкой и слишком уж бодро уверяла, что «все у тебя нормально, врачи просто перестраховываются».

Емельяна Павловича общупывали со всех сторон, просвечивали на разных установках явно западного производства и заставляли проходить уйму тестов. Часть этих тестов он помнил ещё по своей недолгой работе психотерапевтом, некоторые ставили его в тупик. После каждой серии исследований врачи становились ещё строже и предупредительнее.

Главврач заходил почти каждый день, но толком ничего не говорил. Только к исходу недели Леденцов смог его разговорить.

– Понимаешь, Емеля, самое странное, что все у тебя хорошо. Органических изменений никаких. Функционально – в пределах нормы.

– Так радоваться нужно. А все почему-то напрягаются.

– Я бы радовался, если бы из окна своего кабинета не видел, как ты в эпилептический припадок свалился.

Емельян Павлович пристально посмотрел на врача. Он знал, что у людей этой профессии вырабатывается неповторимое чувство юмора, но на сей раз всё выглядело очень серьёзно.

– И не только я видел. Свидетелей хватало. Мы сделали стандартные анализы. Ни черта не поняли. Повторили серию. Потом по расширенной методике. Теперь делаем вообще всё, что у нас есть. И все анализы утверждают, что ты совершенно здоров. Так не бывает.

Леденцов уже и не рад был, что добился правды. Он только и мог, что хлопать глазами и молчать.

– Скажи честно, – продолжил главврач, – что тебе этот тип говорил? Он тебя пугал? Новость сообщил трагическую?

– Тип? А, это с которым мы тогда гуляли? Да нет, ничего такого ужасного. Интересное – да, но чтобы от этого с ног валиться… Он, видно, сам больше меня перепугался. С тех пор и не зашёл ни разу.

Главврач встал и прошёлся по палате.

– Это я распорядился. Думал, что все из-за него.

– Так он приходил?

– Да торчит тут почти всё время. И сейчас, наверное, дежурит. Буду уходить, скажу, чтобы пропустили.

Иван Иванович возник в палате через минуту после ухода главврача. Кажется, по коридору он бежал. Раскраснелся, хотя и не запыхался. Сиделка тётя Саша посмотрела на него с неодобрением.

– Добрый вечер! Я уже хотел с боем к вам прорываться! Есть важные новости.

– Посещение разрешено только до девятнадцати, – немедленно отреагировала тётя Саша.

Уж очень ей посетитель не понравился. Однако Иван Иванович проигнорировал даму.

– Прежде всего – ваша безопасность.

– Вы же видите, – Леденцов кивнул на сиделку, – тётя Саша остановит любую угрозу моей жизни и здоровью. Численностью до полка.

– А как насчёт сглаза, порчи, проклятий? – поинтересовался Портнов.

– Взрослые мужики, – проворчала сиделка, – а несёте чушь какую-то.

Отвернувшись к окну, тётя Саша перекрестилась.

– Так вы что, – спросил Емельян Павлович, – амулеты-обереги принесли?

– Ваша сиделка права, не нужно нести чёрт знает что. Не помогут вам никакие обереги. У вас есть всё необходимое, – Иван Иванович постучал себя по голове, – вот здесь.

– Я должен придумать себе прекрасное будущее?

– Придумайте хотя бы нормальное. Представьте себя здоровым и бодрым. В хорошем настроении. Заодно и о близких своих подумайте. Хорошо подумайте, понимаете?

– Без пяти семь, – тётя Саша встала и приготовилась к выдворению нахального посетителя.

Как-то сразу верилось – если понадобится, эта коренастая старушка применит к нарушителю распорядка недюжинную физическую силу.

– Завтра я приведу усилителя, и мы все закрепим, – Портнов потёр высокий лоб. – Сделаем все по науке. А пока давайте сами. Кто-то на вас сильно давит. Всего хорошего.

Тётя Саша проводила Ивана Ивановича до двери, и это походило не на почётный эскорт, а на конвой. Вернувшись, она тут же принялась измерять давление и температуру пациента. Леденцов не сопротивлялся. Это было бессмысленно. К тому же он старательно воображал, как прекрасно выспится сегодня, завтра проснётся с хорошим аппетитом, будет солнышко, в понедельник его ещё раз осмотрят и отпустят домой. И всё будет замечательно…

– Емельян, – прошептала сиделка, – если чего нужно передать в органы, ты только шепни.

– Какие органы? – встрепенулся Леденцов. – Главврач сказал, что все органы в норме.

– В норме, – подтвердила тётя Саша и оглянулась, – они разберутся, чего этот тип тебе угрожал.

– Какой тип? Иван Иванович?

– Он из рэкета? Ой, погодь-ка, – сиделка бросилась к умывальнику.

Емельян Павлович с изумлением наблюдал, как она открывает кран умывальника на полную мощность.

– Теперь не подслушают, – прошептала тётя Саша, вернувшись к изголовью кровати, – давай, рассказывай. Я же слышала, как он тебя пугал. «Подумай, – говорил, – хорошенько о семье!»

– Теть Саш, – зевнул Леденцов, – нет у меня никакой семьи. И не пугал он меня. Можно, я посплю?

– Как знаешь, – покачала головой бдительная женщина и пошла выключать воду.

Сон накатывался стремительно и мягко, чего нельзя добиться никакими снотворными. «Это я сам себя, – лениво сообразил Емельян Павлович, – придумал, что быстро усну, вот и усыпаю… усыпаю… Надо ещё запланировать себе какой-нибудь сон интересный». Но сновидение продумать уже не успел.

– Поняла, – сказала сама себе сиделка, – это колдун какой-нибудь приходил. Развелось сейчас всяких. Надо батюшку попросить, чтобы бокс освятил.

И перекрестилась троекратно.

20

Отставной лингвист Сергей Владиленович за эту неделю преобразился. Двойственность и расплывчивость его фигуры и лица перестали бросаться в глаза. Весь он как-то подобрался и заблестел глазами не хуже, чем очками. Леденцову бывший текстолог напомнил пса, которого впервые спустили с поводка, но он всё равно жмётся к ноге хозяина. Не хватало для полноты образа только бешено виляющего хвоста. Увидев Емельяна Павловича, он замер от почтительности и восторга. Потом бросился к Леденцову и осторожно поддержал его за локоток, хотя нужды в этом не было никакой. Всю дальнейшую беседу он хранил почтительное молчание.

– А где ваш цербер? – спросил Иван Иванович.

– Тётя Саша? Ночь отдежурила и сменилась.

– Мощная дама. На мой беглый взгляд, она должна оказаться компенсатором чудовищной силы. Жаль, нашего Александра не было, он бы прощупал.

– А вы разве сами не умеете?

– Только по внешнему виду, – развёл руки Портнов, – даром ясновидения не наделён. И никаким другим даром.

– А как же вы…

– Это отдельная история. Сейчас давайте разберёмся, как же вы. То есть как вам теперь быть. Вы делали все, как я говорил?

– Почти. Заснул очень быстро.

Леденцов обратил внимание, что Иван Иванович не сводит глаз со входа на больничный двор.

– Саню ждём? – спросил Леденцов.

– Его. Ладно, давайте пока своими силами.

Обновлённый лингвист вцепился в рукав леденцовского халата, демонстрируя, что никуда он не уйдёт, и не надейтесь.

– Главное это здоровье, – сказал Портнов. – Не улыбайтесь, банальные истины всегда верны. Поэтому они и банальны.

– Что само по себе есть банальная истина.

– Разумно. Давайте начнём с самочувствия. Представьте, что вы веселы, бодры и полны жизненных сил. Зажмурьтесь, это должно помочь.

С закрытыми глазами действительно оказалось проще. Емельян Павлович после секундного раздумья вообразил висящий в воздухе фонарик, луч которого накачивает его бодростью. Начал с головы, высветил в ней каждый закоулочек, потом методично прошёлся придуманным лучом по шее, плечам, груди… Когда через пять минут он открыл глаза, то почувствовал непреодолимое желание подпрыгнуть. Или спеть. Или выкинуть какую-нибудь ещё штуку.

– Чудненько, – сказал Иван Иванович, – а вы никакого сопротивления не чувствовали?

– Нет. Очень легко всё прошло.

Портнов обернулся к лингвисту и спросил:

– Помогал?

Тот виновато закивал.

– Сергей! Пока ваша помощь не нужна. И вообще, вы с господином Леденцовым ещё не слишком хорошо согласованы.

– Я просто хотел помочь господину… Леденцову.

Емельяну Павловичу не понравилась пауза перед его фамилией. «Да, господин!», «Нет, господин!». Какая-то «Хижина дяди Тома». Портнов тоже поморщился.

– Прошу вас, Сергей, – сказал Иван Иванович, – сходите в регистратуру. Александр, в силу своей бестолковости, вполне может ожидать нас там.

Лингвист-усилитель вопросительно глянул на Емельяна Павловича, и тот автоматически кивнул. Только после этого текстолог Сергей резвой рысью направился в сторону приёмного покоя.

– Теперь то же самое, – попросил Иван Иванович, – но без помощи.

– А как он мне помогал? – сказал Леденцов, закрывая глаза. – Он же мысли мои читать не может.

– По глазам прочитал.

«Изысканные у него шутки», – подумал Емельян Павлович. Без усилителя дело пошло немного туже. Луч воображаемого фонарика то и дело словно натыкался на зеркало и отражался в случайном направлении. Тогда Леденцов мысленно увеличивал мощность свечения, «зеркало» разлеталось на невидимые осколки, но через несколько мгновений возникало на новом месте.

– Странно, – проговорил Емельян Павлович, продолжая эксперименты с «фонариком», – что-то мешает.

– Как именно? Сможете описать?

Леденцов подробно рассказал про «фонарик» и «зеркальце». Ивана Ивановича это приободрило.

– Очень удачный образ вы выбрали, – сказал он, – исключительно удачный. Теперь мы знаем, что это именно «отбойник».

– А кто мог быть?

– Мог быть другой «топор»… простите, другой мастер силы. То есть недоброжелатель. Но оказался мастер сглаза, то есть доброжелатель.

Иван Иванович пожевал губами.

– Осталось сообразить, кто из добрых чувств к вам мог навести всю эту порчу: арест, аварию, болезнь. Ваши родители живы?

– Да, но они очень далеко, в Сибири. Перезваниваемся-и то редко.

– Понятно. Друзья?

Емельян Павлович задумался. Какие у него могут быть друзья? Партнёры? Ага, конечно! Только зазевайся, и эти «друзья» из тебя дух вышибут. Нужные люди? Вряд ли. Катенька?

– Скажите, а это может оказаться женщина?

– Вряд ли. У женщины инстинкт сохранения в генах заложен. В двойной Х-хромосоме. А тут такое стихийное бедствие. Ладно, составьте на досуге список всех симпатизирующих вам людей, потом вместе поразмыслим. Хотя, в принципе, это может оказаться заезжий. Или специально заехавший… Александр, наконец-то!

Саня, который приближался к ним, вид имел помятый, а кое-где и порванный.

– Вы с кем-то дрались? – спросил Емельян Павлович.

– Нет, – гордо ответил чтец мыслей, – успел спрыгнуть с балкона. Милый Иван Иванович, спаситель! А сегодня пива не наблюдается?

– По-моему, вы ещё с вечера не протрезвели. Разве можно так напиваться, соблазняя чужую жену?

– А разве можно в трезвом виде соблазнить женщину, мысли которой так и лезут тебе в голову? Если бы вы только знали, что все они думают о наших пенисах!

21

Леденцов понемногу стал забавляться с новыми умениями. Он «наколдовал» больничный ужин по своему вкусу, интересного собеседника за обедом, а к вечеру, расшалившись, решил обеспечить себе на дежурство кого-нибудь помоложе и поинтереснее, чем тётя Саша. Но с последним вышел облом – верная сиделка оказалась на месте, хотя и жаловалась на взорвавшиеся банки с помидорами, протёкшую ванну и боль в ногах. Последнее Емельяна Павловича несколько отрезвило и привело в раскаянное состояние духа. Ему вовсе не хотелось вредить самоотверженной сестре милосердия.

В воскресенье во время визита Ивана Ивановича он осторожно расспросил, могут ли люди сопротивляться его способностям.

– Разумеется. Видите ли, дар «силы», или «сглаза», или чтения мыслей – вовсе не исключение, скорее правило. Поэтому если вы наткнётесь на мастера… даже если на подмастерье, то сопротивление может оказаться значительным.

– Как не исключение? Вы же мне говорили…

– …что у вас этот дар выражен очень сильно. Но вы не особенный, не урод и не супермен.

Тут Леденцов не выдержал и рассказал про тётю Сашу. Портнов, как и предполагалось, отругал. Зато теперь стало совершенно ясно, что сиделка Леденцова – отличный компенсатор.

– Это обычное дело, – сказал Иван Иванович, – хорошие компенсаторы всегда наличествуют в большом количестве в больницах, детских домах, страховых компаниях. Это почти всегда женщины.

– А как это вообще работает, – спросил Емельян Павлович, – компенсаторство это?

Портнов удовлетворил его любопытство настолько, что к концу лекции тот уже и слушать перестал. Компенсаторы (то есть компенсаторши) умели очень многое. Вернее, очень многое умели сводить к нулю: сглаз и проклятие, атаку мастера силы и попытку мыслечтения. Даже некоторые болезни они могли лечить простым наложением рук.

– Наверняка помните, – сказал Иван Иванович, – что вам становилось легче, как только мамина рука ложилась на лоб.

– То есть Христос, – улыбнулся Леденцов, – был ещё и компенсатором?

– Иисус, – без улыбки ответил Портнов, – был мастером силы. Огромной силы. И очень добрым. Кто знает, чего бы он натворил, если бы его не остановили.

Леденцов растерялся. До сих пор Иван Иванович не производил впечатления правоверного христианина. И вообще, по его тону трудно было понять, осуждает ли он тех, кто остановил доброго мастера огромной силы. Или сочувствует как людям, выполнившим грязную, но нужную работу.

Тему нужно было менять ещё раз.

– А компенсаторы… они это сознательно это проделывают?

– Почти всегда нет. Просто чувствуют, что им или любимому существу что-то угрожает. И компенсируют.

– Но как? Можете на пальцах объяснить?

Портнов улыбнулся.

– А вы можете на пальцах объяснить, как люди любят друг друга? Я не о соитии, я о единении душ?

– Ну, как… любят, и все.

– Так и компенсаторы. Компенсируют, и всё. Ладно, на сегодня теории хватит. Перейдём к практическим занятиям. Хотите, чтобы завтра вас выпустили? Вот и славно. Давайте работать. И всё время следите, не появится ли ваше «зеркальце».

22

Остаток воскресенья и весь понедельник Емельян Павлович провёл в напряжённой умственной деятельности. Воображать пришлось много. Порой ему казалось, что его воображение воспалилось и распухло. «Зеркальце», которым его пытался экранировать неизвестный доброжелатель, то появлялось, то исчезало на несколько часов – и это нервировало.

Зато к утру вторника основные проблемы были решены: главврач отпустил под «честное бизнесменское», что Леденцов будет докладывать о всех болях в любом из органов; фирме разрешили работать; партнёры особо не придирались, понимали – завтра на месте «Мулитана» может оказаться их собственная фирма. Емельян Павлович собирался с головой окунуться в привычный мир оргтехники, но Иван Иванович убедил его передать полномочия заму, пока не найден и не остановлен хулиганствующий мастер сглаза.

Поэтому утро вторника Леденцов начал с составления списка кандидатов на высокое звание «отбойника». Когда документ был готов, он направился к Портнову и застал у него Саню. Энергичному молодому человеку как раз поручали выяснить, не появлялось ли в городе каких-нибудь ярких личностей.

– Как вы это себе представляете? – возмутился чтец мыслей. – Ходить и расспрашивать встречных-поперечных?

– Александр, – Иван Иванович погрозил пальцем, – не прибедняйтесь! Если в городе появился кто-нибудь достойный внимания, ваши многочисленные дамы уже успели о нём узнать и обсудить с подругами.

– Использовать женщин? – невинные глаза Сани даже не округлились, а превратились в два вертикальных овала. – Этих слабых невинных существ!

Леденцову показалось, что Портнов не столько сердится, сколько разыгрывает привычный спектакль.

– При сборе информации любые средства хороши.

– А средств-то и нет, – Саня развёл руки в стороны и для выразительности присел. – На какие, извините, шиши я буду добывать эту вашу информацию? Я ведь не альфонс какой.

– Ну, какой вы не альфонс, про то весь город знает, – сказал Иван Иванович. – А шиши у вас ещё должны были оставаться. Сегодня всего двадцатое.

– Уже двадцатое! А жизнь дорожает! А инфляция лютует!

Портнов протянул любимцу женщин лист бумаги.

– Векселями не беру, – Саня скрестил длинные руки на широкой груди и расширил ноздри.

– Расписку пишите. Без расписки ни копейки не дам. И чтобы через два дня все вновь приехавшие были учтены, рассортированы и выстроены в две шеренги.

– По росту или по полу? – Саня привычно строчил расписку.

– По алфавиту, – Иван Иванович протянул пачку в банковской упаковке.

– Бу сде, – ответил Саня, обменял расписку на деньги и ушёл, напевая: – Таганка, все ночи – полная фигня!

Леденцов наблюдал за сценой с улыбкой.

– Кстати, – сказал он, – давно хотел спросить, откуда у вас средства к существованию?

– Инвестиции. Вложение денег в перспективные проекты на основе прогнозирования тенденций. Кстати, вы мне за тот случай с ксероксами две тысячи американских долларов должны. Шучу. Вы составили список доброжелателей? Ну-ка, ну-ка…

Список состоял всего из двух десятков фамилий. Иван Иванович пробежал его в пять секунд, удивлённо поднял брови и перевернул лист. Продолжения списка он там не обнаружил.

– Вы себя недооцениваете, любезный Емельян Павлович! Уверяю, гораздо большее количество людей желает вам здоровья и процветания. Придётся обратиться к моему досье.

Портнов извлёк из стола картонную папку. Леденцов уже видел её в день, когда бравые налоговые полицейские продемонстрировали ему мощь карающей десницы государства. Особенно хорошо эта десница прошлась тогда по леденцовским почкам. Иван Иванович перебрал несколько стопок документов и сказал довольно:

– Ага! Вот они, ваши благодеяния за последний год. Визит в детский дом № 1.

Емельян Павлович поскрёб затылок. Действительно, в конце осени его навестил приступ сентиментальности. Увидев на вокзале, как грязные пацаны угрюмо, по-мужски, смолят за ларьком, Леденцов расчувствовался и приказал раздать по детским домам устаревшие компьютеры. Директор одного из домов неделю преследовал благодетеля и добился того, что Емельян Павлович лично присутствовал при вручении даров. Обитатели дома выглядели такими же угрюмыми, как их вокзальные собратья, только менее чумазыми. А компьютеры списать на благотворительность так и не удалось, пришлось пожертвовать частью прибыли.

– Думаете, что это кто-то из детей?

– Или из воспитателей. Или директор. Или ещё кто. Будем проверять, – Иван Иванович сделал приписку к списку доброжелателей. – Дальше. Оплата поездки юного шахматиста в Бельгию на чемпионат Европы.

– Это, – запротестовал Леденцов, – вообще была рекламная акция чистой воды! Нас три недели по всей областной прессе таскали!

– Но мальчик-то всё равно вам благодарен. И мама его. И старшая сестра.

– Я даже не видел его ни разу.

– Нам не дано предугадать, – Портнов взялся за следующую вырезку. – Продолжим…

Чем дальше слушал Емельян Павлович, тем больше поражался. Даже заведомо выгодные для него операции (автоматизация третьей клинической больницы, например) приводили к появлению толп людей, которые считали его благодетелем, святым угодником и наместником Ленина на земле. Вернее, потенциально могли считать.

Вскоре Иван Иванович исписал оборот листа, но тут подшивка добрых дел, к счастью, исчерпалась.

– Ну вот, – Портнов выглядел довольным, – вот мы и сформировали стог сена, в котором уже можно искать иголку.

– И как мы будем её искать? – Леденцов оптимизмом не заразился.

– Методом старика Оккама. Просто выбросим все сено.

23

Ворошить «сено» оказалось задачей нудной. Поначалу Емельян Павлович пытался участвовать полноценно, но к исходу третьих суток махнул на все обеими руками. Он давно мечтал поваляться где-нибудь на берегу моря с увлекательным чтивом в руках. В библиотеке Ивана Ивановича нашёлся Шекли. Вместо берега Леденцов использовал диван, а вместо шума моря – монотонное бормотание Портнова («Брат не мог… четверо… как со сроками? Со сроками никак»). Емельян Павлович даже не сразу реагировал, когда Иван Иванович подзывал, чтобы разобраться с какой-нибудь проблемой. Например, часто ли ему пишут вологодские родственники по маминой линии или кто ему порекомендовал секретаршу.

Каждый час Портнов объявлял перерыв. На десять минут в комнату допускался усилитель Сергей Владиленович, и Емельян Павлович под мудрым руководством Ивана Ивановича думал хорошее – о работе, о здоровье, о спокойствии в городе, об отсутствии преступности.

Последняя задача поставила Леденцова в тупик.

– Как можно представить отсутствие? Это всё равно что кричать тишину.

– Да, – соглашался Портнов, – мастером сглаза быть проще. Но вы всё-таки постарайтесь. Представьте тёмную подворотню, одинокую девушку. А вокруг никого. Или, ещё лучше, пусть навстречу ей попадаются мужские силуэты, но никто не трогает и даже не грубит.

Емельян Павлович постарался. Он закрыл глаза и очень живо вообразил себе проходной двор возле своего дома. Там постоянно роились подозрительного вида подростки. Самого Леденцова они не задевали, а вот Катюша боялась подворотни панически и ходила только вцепившись в руку любимого мужчины. Леденцов представил, как лёгкая фигурка кутается в плащ и жмётся к стенке – подальше от пацанов с гитарой. Жмётся напрасно, потому что парни смотрят мимо неё, занятые ленивым разговором. Один из них даже здоровается с Катенькой… то есть с девушкиной фигурой. Дальше она идёт по пустому двору, благополучно минует его и выходит на улицу. Пусть это будет улица Розы Люксембург. Имя пламенной революционерки не спасает район от недоброй криминальной славы. Время от времени девушка встречает одиноких и не слишком трезвых мужчин, дважды – компании лихих юношей. Никто из них не пытается выведать, который час, или предложить себя в качестве провожатого. Девушка идёт все смелее, распрямляется, не шарахается от случайных прохожих.

Леденцов улыбнулся. Он уже научился чувствовать помощь своего усилителя. С ним думается легко и картинка получается чёткой и насыщенной. Самое смешное, что Владиленыч сам эту картинку не видит, просто чует верхним чутьём желание Леденцова и наваливается изо всех своих лингвистических сил, чтобы облегчить, ускорить и улучшить.

Емельян Павлович погонял виртуальную девушку по всем неблагополучным местам города, несколько раз заставлял её общаться с незнакомыми – и всякий раз все обходилось в высшей и средней степени прилично.

– Достаточно, – услышал Леденцов голос Ивана Ивановича, – и так сегодня кривая правонарушений ухнет до уровня августа 1973 года.

– А что случилось в 1973? – спросил Емельян Павлович, раскрывая глаза.

– Премьера фильма «17 мгновений весны». Когда он шёл, уровень бытовой преступности и мелкого хулиганства падал до нуля. Спасибо, Сергей, а теперь нам нужно поработать вдвоём.

Но поработать вдвоём не получилось. Не успел Леденцов отыскать нужную страницу в Шекли, как во входную дверь позвонили. А через секунду знакомый до боли в перепонках голос кричал:

– Что вы врёте? Он здесь! Вон его плащ! А возле подъезда машина стоит. Я сейчас сама милицию вызову! Устроили киднеппинг, сволочи!

– Не надо милицию, – сказал Емельян Павлович, выходя в прихожую. – Здравствуй, Катёна. Чего буянишь?

24

С этого дня Катенька стала приходить часто и внезапно. Это не очень нравилось Ивану Ивановичу, но он сумел выбрать правильную тактику общения с этой порывистой и капризной особой. Портнов молчал и улыбался. Скоро Катя считала хозяина квартиры своим сторонником и едва ли не поклонником.

Именно ему она чаще всего рассказывала, как «в тот вечер» она долго гуляла безо всякой цели, заходила во всякие ужасные места, но её нигде не обидели, даже не приставали почти.

– Я уж подумала, что причёска помялась или тушь потекла. Вы знаете, сейчас почти вся тушь течёт. Даже «Макс-фактор». У меня случай был: смотрю я «Марию». Предпоследнюю серию. Сижу, нервничаю, чипсы от волнения ем, а тут бац – свет отрубили. Я так плакала! А может, я от чипсов располнела? Поэтому они не приставали?

– У вас великолепная талия! – заверял Портнов. – В старину такой талии можно было добиться только с помощью корсета.

– Да? А я вообще-то хотела бы потолстеть. Чуть-чуть. Я уж чего только не делала. Даже пиво со сметаной пила.

Иван Иванович молчал и улыбался. Иногда целый час.

И после каждой такой содержательной беседы становился все задумчивее.

Однажды утром – было уже совсем жарко, и Емельян Павлович явился на партию анализа без пиджака – Портнов не встретил его, как обычно, вопросом типа: «А к дантисту вы когда в последний раз ходили?». После традиционного зелёного чая он вдруг сказал:

– Кажется, я знаю вашего доброжелателя…

«Кажется, – подумал Леденцов, – я тоже. И уже давно».

Но вслух он поинтересовался:

– Вы закончили анализ списка?

– Даже половины не прошёл. Но в этом нет нужды.

– Катя? – утвердительно спросил Емельян Павлович.

– Да, вы оказались правы. Она довольно серьёзный мастер сглаза. Поначалу Екатерина относилась к вам легкомысленно. Вернее, изо всех сил старалась так относиться. Видите ли, у неё есть печальный опыт…

«Её печальный опыт, – подумал Леденцов, – это не твоего гигантского ума дело. Это касается только её. В крайнем случае, её и меня».

– Я знаю, – Емельян Павлович сжал губы, – не стоит про её опыт.

– Не стоит, да. Так вот, пока она держалась, вы были в безопасности. Больше того, вы искренне желали ей добра, каковое Катенька и получала. Нет, я не о материальных благах. Вы знаете, что она почти перестала хворать? А раньше это было для неё серьёзной проблемой.

Леденцов почувствовал укол ревности. Мало того, что Иван Иванович рассуждает об интимных подробностях Катиной жизни – так он ещё, оказывается, знает о них больше, чем сам Леденцов.

– Это она вам рассказала? – Емельян Павлович смотрел на собеседника с открытой неприязнью.

– Не мне. И не рассказала. Прошу прощения, но я попросил Александра поболтать с вашей дамой тет-а-тет.

Это было уж слишком. Приватность Катиной (следовательно, и Леденцова) личной жизни оказалась нарушена полностью. Емельян Павлович почувствовал, что багровеет.

– Не волнуйтесь вы так, – испуганным Иван Иванович не выглядел, скорей ироничным, – не потащил он её в постель. Просто сидели и болтали. Он задавал вопросы, а она отвечала. Как правило совсем не то, что думала. Он сам почувствовал, что Катенька – сильный «отбойник». Не такой сильный, как вы – «топор», но всё же…

Леденцов злился все больше. Чёрт его знает, какие там вопросы задавал этот проходимец. Наверняка слишком интимные.

– И что теперь?

Портнов некоторое время поизучал собственные ногти, потом сцепил пальцы и спросил:

– Помните, как вы вылечили Сергея Владиленовича?

– Вылечил?

– Ну да, избавили его от проклятия мастера сглаза.

Емельян Павлович понял, что границы бестактности по отношению к нему и Кате нарушены на всём протяжении.

– Я должен проделать это с Катенькой? Выпотрошить ей мозги? Прилюдно вывесить для проветривания её мысли? При всех… А если я пошлю вас? Туда, откуда ещё никто не возвращался? Или просто в порошок сотру? Вы не боитесь гнева мастера силы?

Иван Иванович покачал головой:

– Быстро же вы осознали свою силушку… А если вы проделаете то, что сейчас пообещали, то всё останется как было. Катя будет вредить вам из самых лучших побуждений. Вы будете пытаться этому сопротивляться. Она увеличит давление. Вы увеличите сопротивление. Она начнёт отчаянно желать вам счастья. Вы так же отчаянно будете сводить на нет это желание. И так далее до тех пор, пока один из вас не «перегорит». Думаю, что это будете вы.

– То есть всё-таки выйдет по-вашему?

– За исключением небольшой детали: я буду в порошке.

– В каком порошке?

– В который вы собираетесь меня стереть.

Леденцов смотрел в янтарные глаза собеседника и не мог понять, действительно ли его боится Иван Иванович или опять утончённо издевается.

– Хорошо, – сказал он, – но вы должны пообещать, что она не пострадает.

– Разве наш друг текстолог пострадал? Всё пройдёт хорошо. И вам будет легче, теперь у вас есть усилитель. Завтра днём вас устроит?

«Идите вы к дьяволу, – подумал Леденцов, – без помощников обойдусь. Не хватало ещё, чтобы в наших с Катенькой головах всякие… Саньки копались».

– Устроит, – сказал он. – А сегодня, значит, я пока не нужен?

– Да, разумеется, я немного сам поработаю. Подготовлю завтрашний сеанс. Кстати, завидую вам. Екатерина искренне любит вас. И хочет за вас замуж.

25

«Он специально про замуж сказал, – думал Леденцов, без нужды разгоняясь и тормозя на каждом светофоре, – догадался, собака, что я сам буду все делать! Помочь решил! А вот возьму и не буду ничего с Катенькой делать! Увезу куда-нибудь…»

Емельян Павлович уже остывал. Он понимал, что спорит с Иваном Ивановичем из чистого упрямства. А ещё потому, что ему жаль эту бестолковую, болтливую, но несчастную девочку. Леденцов несколько раз глубоко вздохнул и сбросил скорость. Ещё через полчаса он был готов к разумным действиям.

Когда Катя открыла дверь и обнаружила перед ней Емельяна Павловича с охапкой коротеньких роз, то испуганно шуганулась назад в квартиру.

– Ой, – забормотала она, кутаясь в халатик, – я думала, мы только завтра… я не ждала…

«Поэтому я и пришёл!» – чуть было не сказал Леденцов. Он сделал нарочно-сердитое лицо и противным голосом приказал:

– А ну быстро собираться! У меня настроение для романтического ужина.

Катюша вместо ожидаемой радости почему-то вжалась в стенку. Её губы мелко задрожали. Это был предупреждающий знак о начале рыданий – что-то вроде третьего звонка в театре.

– Ну-ну-ну, – Леденцов успел обхватить несчастное создание до начала слезоиспускания.

Иногда такой манёвр позволял избежать трагедии.

– Всё будет хорошо! – очень уверенно сказал Емельян Павлович. – Я обещаю. Давай живо одевайся, реветь будешь у меня дома.

Критический момент был упущен: Катенька уже настроилась на несчастье.

– Я не могу-у-у! – взвыла она.

Теперь это был не звонок в театре, а сигнал воздушной тревоги. «Господи! – взмолился про себя Емельян Павлович. – Только бы ничего серьёзного!»

– У меня ме-е-е-есячные! – проблеяла Катя.

Леденцову безумно захотелось рассмеяться. Хуже того – разоржаться.

– Слушай, – он перешёл на нормальный тон, – я просто хочу провести с тобой вечер. Не поваляться в постели, а…

– А-а-а, – пуще прежнего завыла Катенька, – ты меня совсем не хочешь! Ты бросить меня решил, да?

– А ну марш одеваться! – Леденцову надоело торчать в открытых дверях и обсуждать интимные проблемы на глазах (точнее, на ушах) у соседей.

Окрик подействовал. Катенька шумно высморкалась в халат, но заткнулась. После шлёпка по соответствующему месту она взвизгнула и скрылась в спальне. «Прав был Ницше, – подумал Емельян Павлович, устраиваясь на пуфике, – идёшь к женщине, возьми плётку».

Из спальни вышла совершенно другая женщина: спинка прямая, глазки таинственные, макияж волнующий, а на теле… Словом, именно это и представлял себе Леденцов, когда слышал словосочетание «вечернее платье».

– Отпад, – сказал он совершенно искренне.

– Здорово, правда? – Катенька совершила полный оборот, чтобы продемонстрировать достоинства платья, а заодно и свои собственные. – Я специально берегла его на тот случай, когда ты скажешь… решишь меня бросить.

Теперь Емельян Павлович заметил вибрацию губ вовремя.

– Снимай! – вздохнул он. – Ищи какое-нибудь другое.

Катенька посмотрела недоверчиво.

– Сегодня повод не тот, – пояснил Леденцов. – Брошу я тебя как-нибудь в другой раз.

– Ладно уж. В другой раз надену что-нибудь попроще. А то ты не сможешь бросить такую эффектную женщину.

Эффектная женщина очень эффектно прислонилась к Леденцову. Настолько эффектно, что ему пришлось напомнить:

– У тебя месячные. А я не железный.

Катенька сделала ещё одно – особенно откровенное – движение и осталась довольна результатом.

– Вот теперь, – сказала она, – я готова к романтическому свиданию.

Выруливая из двора, Емельян Павлович неудержимо косился на пассажирку. Та даже на сиденье умудрялась сохранять эффектность. Леденцов запаниковал. Он вовсе не был уверен, что сможет хладнокровно довести начатое до конца. Одно дело иметь дело со спившимся текстологом и совсем другое – с молодой сексуальной особой.

Дома оказалось и того хуже. Емельян Павлович даже свечей зажечь не успел. Молодая особа в вечернем платье, Да ещё в полумраке, да ещё после долгого перерыва… В общем, Катя сумела доказать, что настоящему чувству и критические дни не преграда.

26

Проснулся Леденцов среди ночи, рывком. Катенька сопела рядом, свернувшись клубочком на его правой руке.

Шторы так и остались незакрытыми, и фонарь на противоположном тротуаре прилежно выполнял роль луны. Ясность в голове соперничала со светом фонаря. Емельян Павлович понял… нет, ощутил, что именно сейчас и нужно все сделать.

Он погладил стриженную разноцветную чёлку, потом пощекотал за ухом, наконец использовал надёжнейшее из средств – серию поцелуев в затылок. После особенно насыщенной ночи это был единственный способ перевести Катеньку в относительно бодрствующее состояние.

– Отстань, Лёд! – захихикала она. – Спи, чудище ненасытное.

– Катёна, – прошептал Леденцов прямо в ушко, – а ты хотела бы выйти… То есть хотела бы, чтобы я предложил тебе стать моей женой?

Он почувствовал, что спинка Катеньки вдруг окостенела.

– Не-а, – ответила её хозяйка. – Меня все устраивает.

– Правда? – Емельян Павлович провёл свободной рукой по сиротливо торчащим позвонкам. – И ты не хочешь, чтобы я каждый день возвращался к тебе? Только к тебе?

– Палыч, – деревянно ответила Катя, – давай спать, а?

– А ты попробуй. Представь.

«И я, – спохватился Леденцов, – я же тоже должен хотеть!»

– Мы будем вместе ходить на всякие вечеринки. Тебе будут все завидовать.

Катенька резко развернулась лицом к Емельяну Павловичу. В круглых, совсем не сонных глазах отражался заоконный фонарь.

– И мне, конечно, тоже будут завидовать, – добавил Леденцов. – Станут говорить: «Повезло старому хрычу!».

Катя смотрела не мигая.

– А ты будешь мне изменять? – спросил Емельян Павлович. – Учти, я ревнивый.

– Не надо, – попросила Катенька, – пожалуйста.

Но Леденцов продолжал говорить и поглаживать скукожившуюся спину.

– Я знаю, солнышко, чего ты боишься. Ты боишься себя. Ты думаешь, что если чего-то захочешь, то оно не сбудется.

Катеньку словно свело судорогой.

– Солнце, лапушка, сегодня всё будет не так. Я обещаю, что всё будет хорошо. Я… Давай представлять вместе.

Емельян Павлович говорил, гладил и изо всех сил старался сам поверить в свои слова. Если бы можно было закрыть глаза, дело пошло бы быстрее. Но зажмуриться не представлялось возможным – Катенька неотрывно смотрела ему в зрачки. Леденцову приходилось и уговаривать её, и бороться с ней. «Зеркальце» то возникало, то исчезало. Катенька то начинала представлять себе их совместную счастливую жизнь, то спохватывалась и запрещала себе это делать.

Постепенно Леденцов стал словно впадать в транс. Собственный голос гипнотизировал его, он словно существовал отдельно от хозяина. Даже с открытыми глазами Емельян Павлович видел, как они с Катенькой целуются под громовое «Горько». Как вместе выбирают прозрачный стол для кухни. Как он встречает Катеньку на пороге роддома…

На этом Катя сломалась. Она зажмурилась, прижалась к Леденцову и практически перестала дышать. «Зеркало» больше никуда не пропадало. Теперь можно было и самому закрыть глаза, но почему-то сделать это оказалось невозможно, и Емельян Павлович продолжал грезить наяву.

Фантазия его исчерпалась, и он пошёл описывать по второму кругу. Однако Катя послушно пошла на этот второй круг. Леденцов постарался вспомнить, как это было с текстологом. Кажется, нужно было понемногу наращивать давление. Совсем чуть-чуть, чтобы не сломать раньше времени.

Емельян Павлович увеличил свет воображаемого фонарика (он обшаривал внутренность воображаемой супружеской спальни). Ничего не произошло. «Зеркало» не рассыпалось и не подалось назад. Леденцов постарался ещё чётче представить спальню и – главное – людей в ней. «Зеркало» на мгновение завибрировало, но тут же успокоилось. Катенька оказалась гораздо более сильным мастером сглаза, чем алкаш-филолог.

Чем отчётливее фантазировал Емельян Павлович, чем ярче и точнее высвечивал его «фонарик» их виртуальное семейное счастье, тем больше и толще становилось «зеркало». Леденцов желал уже почти в полную силу, когда оно вдруг подалось. «Фонарик» превратился в полноценный прожектор, и отражающая поверхность «зеркала» начала плавиться и растекаться.

Но это была ещё не победа. Стеклянная масса оплыла и принялась обволакивать все предметы в воображаемой спальне. Кровать с балдахином, тумбочки, настенные часы, даже тёплые тапочки – всё оказалось словно залитым эпоксидной смолой. Кончиками пальцев и краешком сознания Емельян Павлович ощутил, что Катенька бьётся, словно в лихорадке.

– Потерпи, хорошая, – прошептал Леденцов и понял, что это первые его слова за последние… пять минут? Час? Три часа?

Сейчас нельзя было отвлекаться на всякую ерунду. Емельян Павлович чувствовал – вот он, предел, за которым всё кончится. И полоса несчастий в Катенькиной жизни, и неприятности, которые она несла ему. И самое главное – кончится эта пытка, эта безумная пляска луча света по полированной поверхности выдуманных предметов.

Он выдохнул и пожелал так сильно, как только смог. Стеклянная оболочка их с Катей мечты разом вздыбилась, пошла пузырями – и с бесшумным грохотом разлетелась в невидимую пыль. Вместе с балдахинами, тумбочками и тапочками…

27

Утром Катенька проснулась рано, что было совсем на неё не похоже. Емельян Павлович к тому времени тоже открыл глаза, но не шевелился. И старался не думать.

– Палыч! – сказала Катенька. – А что это вчера было? Ты меня будил среди ночи?

Леденцов осторожно поцеловал её в ухо.

– Значит, мне приснилось, – решила Катя и села в кровати. – Странный такой сон. Мы с тобой живём в одной квартире. А потом начинаем думать одно и то же. Как будто слышать одно и то же. Это сон, понимаешь? И вообще, я в душ, а ты сделай мне бутерброд. Ты мне за вчерашнее должен.

Возвратилась она свежая и, кажется, чуть-чуть накрашенная.

– Ты ещё, валяешься? Ты не Леденец, ты Ленивец! Где мой бутерброд? А ну бегом на кухню!

Емельян Павлович насладился очаровательным возмущением и извлёк из-под одеяла огромный сэндвич.

– С ветчиной! – Катенька с грацией колибри выхватила добычу из его рук. – И с помидорами! И сыром! Как я люблю! Лебиме, фы фуфер!

– Чего?

– Леденец! Ты супер! Я бы даже сказала, гипер! Я сегодня буду любить тебя вечно.

– Теперь так всегда будет, – сказал Емельян Павлович, откидываясь на подушке.

– В шмышле?

– Выходи за меня замуж.

У Леденцова совсем не было опыта предложения руки и сердца. Он не знал, что это нужно делать в атмосфере романтической, полуосвещённой – и ни в коем случае не тогда, когда избранница жуёт обалденно вкусный сэндвич.

Минут пять Катенька не могла откашляться.

– Палыч, – наконец проговорила она, – ты решил сразу стать вдовцом?

– А что ты полный рот напихала?

– Так вкусно же!

– Теперь я всё время буду тебя так кормить.

– Каждый день?

– Когда будет настроение.

– Тогда я должна подумать.

– Времени на раздумье нет, – Емельян Павлович нежно облапил хрупкую фигурку и начал демонстрировать самые серьёзные намерения.

– Отвали! – хохотала Катенька, торопливо дожёвывая пищу. – До свадьбы ни-ни! Ну дай доесть, зараза!..

Второй раз они проснулись уже в одиннадцать.

– Вставай, жена! – произнёс Леденцов сквозь зевоту.

– Во-первых, невеста, – ответила Катя, не открывая глаз и не меняя позы, – во-вторых, я ещё не дала согласия. В-третьих, скажи спасибо, что месячные закончились именно сегодня.

Тут будущая госпожа Леденцова встрепенулась и задумчиво сказала:

– А если я забеременею, ты меня все равно возьмёшь?

– Забеременеешь, когда я скажу, – отозвался Емельян Павлович.

«В конце концов, – подумал он, – это моя будущая жена. У нас не должно быть тайн». И в порыве благодарной откровенности рассказал всё, что знал, о мастерах сглаза и силы. Катенька выслушала всё это с неподдельным интересом.

– Бред какой, – довольно сказала она. – А я опять есть хочу.

Однако бутерброд ей пришлось делать самой – зазвонил телефон, и следующие двадцать минут Емельян Павлович объяснялся с Портновым. Тот требовал немедленного свидания («И Екатерину обязательно привезите!») и всячески выражал недовольство. Как только Леденцов опустил трубку на рычаг, его плечи оказались во власти тонких, но цепких рук.

– Па-а-алыч, – попросила Катенька, – перестань злиться! Ты плохое задумал, я чувствую. Давай пусть будет хорошо.

– Так звонят всякие, – буркнул Леденцов, – хотят, чтобы мы с тобой все бросили и ехали к ним.

– Это тот милый старичок? Иван Иванович?

– Разве он старичок?

– Конечно. Он так смешно говорит. И головой так делает, как в фильмах про дворян. Поехали! Все, я пошла одеваться.

Пока Емельян Павлович ждал Катеньку в машине, мысли этого сумбурного утра начали выстраиваться. Прежде всего, следовало проверить, добился ли он вчера своей цели. «Чего она может сейчас хотеть? – размышлял Леденцов. – Поехать со мной куда-нибудь к людям, и чтобы все ею восхищались, и чтобы я во всеуслышание объявил, что беру её в жёны. Попробуем».

Леденцов как можно более тщательно представлял сцены Катиного триумфа. Дошёл даже до бракосочетания (правда, платье невесты вышло несколько невнятным). «Зеркальце» ни разу не появилось.

«Будем считать, – решил Емельян Павлович, – всё получилось. Катенька больше не „отбойник“. Иначе…» Он энергично потряс головой. В целях психической безопасности следовало остановиться на первом варианте. «Портнов говорил, что свято место пустым не остаётся. Рана, так сказать, зарастает. Вернее, на её месте что-то вырастает. Что?»

Емельян Павлович пожалел, что не курит. Подобные мысли следовало обдумывать за крепкой сигарой.

«Компенсатор? Или чтец мыслей? – Леденцов поёжился. – Только не это. Но ведь как ловко она про „плохое“ учуяла! Или это так компенсаторы чуют? Черт, как мало я обо всём этом знаю».

Тут припрыгала Катенька, и Емельян Павлович всю дорогу от греха подальше думал только о том, как она очаровательна. Это было несложно.

28

Впервые в центре внимания Ивана Ивановича и компании оказался не Леденцов, а Катенька. Емельян Павлович мудро решил не педалировать обиду. То есть сначала он решил просто не обижаться, но потом вспомнил недавно подслушанное словцо и решил не педалировать. Он просто сидел на кухне и пил чай, пока вдохновлённая общим вниманием невеста порхала по квартире. В середине «второй воды» первой чашки она пропала.

На начале третьей чашки Катенька возвратилась в кухню. Щёки её пылали.

– Товарищ Леденцов, – сказала она, что было сигналом «Осторожно, опасность!», – ты почему мне не сказал, что этот… молодой человек умеет читать мысли?

В коридоре замаячила очень довольная физиономия молодого человека Сани.

– Я же говорил, – ответил Емельян Павлович, – утром, когда рассказывал про «топоров», про «отбойников»…

– Ты рассказывал вообще. Почему ты не предупредил, – Катя мотнула головой в сторону Сани, – что мысли умеет читать конкретно этот?

«Конкретно этот» подал голос, держась на безопасном расстоянии.

– Завидую вам, Емельян! Такой темперамент! Такая раскрепощенность!

Равномерная пунцовая окраска эволюционировала в пятнистую. Это уже означало «Все в укрытие!». Леденцов поспешно подскочил и крепко прижал к себе Катеньку. Его хрупкая невеста в минуты ярости могла швыряться неожиданно тяжёлыми предметами.

– Саня! – сказал он. – У вас есть разряд по бегу?

– Я не собираюсь бежать от столь заводной особы! – теперь чтец неприличных мыслей решился приблизиться на расстояние вытянутой руки.

И зря. Руки Катеньки Емельян Павлович контролировал, но ногой она двинула очень резко и метко.

– В следующий раз сначала думай, а потом лягайся, – Саня снова оказался в конце коридора, поглаживая лягнутое колено. – Я хоть отскочить успею.

Катенька не удостоила наглеца ответом. Она прижалась к суженому и тараторила:

– Я ничего такого не думала! Он просто меня взял за руку и начал в глаза смотреть. У меня мысли сами по себе появились! А так я только тебя люблю.

– Вас – так, – хихикнул Саня, – а меня собиралась эдак.

– Сейчас я её отпущу, – сказал Леденцов.

Катенька зарычала. Саня понял, что лимит острот на сегодня исчерпан.

– Не буду вам мешать, – произнёс он и скрылся.

Только теперь Катя позволила себе нескупую девичью слезу. Емельян Павлович уже начал промокать в области плеча, когда на кухне появился Иван Иванович.

– Екатерина, – сказал он, – что же вы плачете? Я же просил вас просто позвать Емельяна Павловича.

Катенька попыталась забиться под леденцовскую мышку. При этом она сама напоминала маленькое серенькое испуганное животное.

– Да успокойся ты, – Емельян Павлович поцеловал, куда смог дотянуться, – ну подумала и подумала. Это ерунда. Этот тип правильно сказал, в следующий раз сначала думай, а потом думай.

– Я не поэтому плачу. Я уже по другому плачу. Я тебе столько навредила! Мне рассказали, какая я плохая. Но теперь я тебя защищать буду, если не прогонишь.

Под строгим… нет, скорее безразличным оком Ивана Ивановича Леденцов чувствовал себя неуютно.

– Марш умываться, – скомандовал Емельян Павлович. – Ты самая лучшая и ни в чём не виновата. А будешь реветь, замуж не возьму.

Это был плохой ход. Только через десять минут изревевшаяся досуха Катенька покинула мокрое плечо Леденцова.

– Значит, – сказал он Портнову, услышав звук включённого крана, – она теперь компенсатор.

Иван Иванович молча наклонил голову.

– Неужели эта бедняжка и была тем самым мерзавцем, от которого я должен спасти Вселенную? Слушайте, я не специалист в этих ваших трансцендентных штуках, но по поводу Катеньки вы явно перестраховались. Какая там Вселенная? Она только себе могла навредить. Ну и мне, наверное.

– Вы совершенно правы, – перебил его Иван Иванович, – она не могла. Это была так, разминка. Бой с тенью. Завтра мы начнём готовиться к настоящему сопернику. И разрешите вас поздравить, у вас очаровательная невеста.

Последние слова Катенька, судя по всему, расслышала, потому что из ванной показалась очаровательная мокрая рожица и показала очаровательный розовый язык.

29

Всю дорогу домой невеста прыгала на сиденье, как заводной чёртик. Катенька несла замечательную чушь обо всём на свете: о погоде и недостроенной церкви, о глупых сотрудницах и пирожках с капустой, о нахальном Саньке и милом Иване Ивановиче. Когда въезжали во двор, она немного притихла и стала поглядывать на Леденцова вопросительно.

Емельян Павлович решил не издеваться над бедной девочкой и объявил без церемоний:

– Сегодня я ночую у тебя. Не будешь же ты переезжать на ночь глядя. В холодильнике есть чего-нибудь?

– Куда переезжать? – спросила Катенька и затаила дыхание.

– Ко мне, конечно! У меня нормальная трёхкомнатная квартира, мы там замечательно разместимся. Ты мне зубы не заговаривай. У меня такое ощущение, что завтра утром ты же потребуешь от меня высококалорийной еды.

– Палыч! – завопила избранница и перестала заговаривать зубы.

Вместо этого она принялась их зацеловывать.

– Понимаешь, – трещала Катенька, пока Емельян Павлович выволакивал её на улицу, – я думала, это ты так, чтобы меня утешить. А сам сейчас скажешь «Пока» и поедешь к себе. А я тут останусь. А ты…

Невеста замерла на полутреске и уставилась на номера леденцовской машины.

– Что-нибудь не так? – спросил Емельян Павлович.

– У тебя номер счастливый. Смотри: 74–83. Семь плюс четыре – одиннадцать. Восемь плюс три тоже одиннадцать. Как я раньше не замечала?

– Да? Ну и хорошо.

– Обожди, – сказала Катенька и тут же выдала противоположное указание, – пошли за мной!

Леденцов еле успел поставить машину на сигнализацию. Катенька жила в старом панельном доме без лифта, поэтому четыре пролёта лестницы пришлось преодолевать вприпрыжку.

– Вот! – хозяйка, не разуваясь и не требуя этого от гостя, протащила Леденцова в комнату. – Смотри!

На стене криво висела приколотая кнопкой бумажка. На бумажке было написано: «38–02».

– А это счастливый? – с надеждой спросила Катенька.

– Если я правильно помню арифметику – нет. Три плюс восемь будет…

– Да не обязательно плюс! Что ты пристал к этому плюсу? Есть ещё минус, умножить… ну, много там всего! Корень, логарифм!

– Честно говоря, – признался Емельян Павлович, – не очень помню, что такое логарифм.

– Производная интеграла, – не задумываясь, сказала Катенька. – Короче, думай пока, а я пошла готовить ужин. Вернусь – чтобы всё было придумано!

Леденцов взял лист бумаги и попытался что-нибудь сделать с цифрами. Через пять минут он появился на кухне и задумчиво произнёс:

– Кажется, нашёл. Восемь плюс три – одиннадцать, то есть две единицы. Единица плюс единица – два.

– Нечестно, – заявила Катенька, которая жарила и жевала одновременно, – нужно в одно действие. Иди и думай. Я в тебя верю.

Нельзя сказать, чтобы вера избранницы окрылила Леденцова, но расстраивать её не хотелось, а ужин ещё не был готов. Он вернулся в комнату и принялся изучать цифры. Три и восемь… Как-то они были связаны… Что-то из программирования… Сисадмин Володька, длинная его душа, что-то рассказывал. Емельяна Павловича озарило: «Двоичная система! Два в степени три даёт восьмёрку!».

Катенька появилась с подносом в руках через пятнадцать минут. Поднос благоухал так, что Леденцов немедленно проголодался. Он полез было за тарелкой, но Катенька рыкнула:

– Положь еду! Ты пример решил?

– Да решил, решил! Вкусно как пахнет! Это чего?

– Это того! Показывай, что ты там нарешал?

– Элементарно, – Емельян Павлович протянул Катеньке исписанный лист, – корень третьей степени из восьми равен двум. Всё сходится.

Катенька, которая вынуждена была поставить поднос на журнальный столик, довольно долго пялилась в бумажку. Подозрительное выражение не сходило у неё с лица.

– А не врёшь? – сказала она. – Бывает такое: «корень третьей степени»?

– Мгм, – ответил Леденцов.

– Куда ты жрёшь? – спохватилась Катенька. – Сначала шампанское. Вон там в шкафу должно быть ещё с Нового года. Будем обмывать. Бегом пошёл за шампанским.

Она вырвала индюшачью котлету из зубов Леденцова (в самом прямом смысле) и вытолкала его из-за стола. Шампанское оказалось тёплым и поэтому попало не столько в бокалы, сколько на хохочущих Катю и Емельяна Павловича.

– Ну что, – сказал Леденцов, утирая слёзы, – за помолвку?

– Не только, – ответила Катенька. – За то, что теперь у нас всё будет хорошо.

1

Свадьбу Леденцовы сыграли только через полгода, в октябре. Емельян Павлович был готов расписаться хоть на следующий день после помолвки, но Катенька необъяснимо – а когда у неё что-нибудь было объяснимо? – упёрлась и откладывала дату подачи заявления. Жених с трудом настоял на том, чтобы она переехала к нему жить. Катенька держалась до последнего, и Емельян Павлович впал в отчаяние. Применять к ней внутреннюю силу он не хотел. Ему не давало покоя чувство вины за ту ночь, когда он превращал Катеньку из «отбойника» в компенсатора. Логика успокаивала Леденцова, повторяла снова и снова, что он сделал только лучше, что он был хирургом, удалившим у любимой женщины злокачественную опухоль. Емельян Павлович представлял себя в роли хирурга, который режет Катенькино хрупкое тело, и содрогался.

Но к другим силу он применял спокойно. Здорово помог в этом Иван Иванович. Он учил Леденцова тонкостям обращения с «топором», объяснял – часто на примерах, с помощью Сани – как регулировать силу воздействия, точку приложения, когда лучше подождать с вмешательством. Поначалу Емельян Павлович ощущал некоторую неловкость, меняя чужие судьбы, но логика успокаивала, шептала, что он поступает во благо. Леденцов честно старался находить вариант развития событий, выгодный для всех, даже для конкурентов. Потом понял, что это невозможно, и начал конкурентам вредить.

Понемногу угрызения совести становились все тише, а доводы логики – все убедительнее. «В конце концов, – думал Емельян Павлович, – я мастер силы, мне ещё Вселенную спасать». Думал сначала с иронией, но потом привык и уже не ощущал неловкости от сочетания слов «спасение мира». Иногда даже спрашивал у Ивана Ивановича:

– Ну, где тот гад, от которого нужно спасти Вселенную?

– Ищем, – коротко отвечал Иван Иванович и продолжал обучение Леденцова.

В конце лета Емельян Павлович решился применить силу и к Катеньке. Иначе волокита с бракосочетанием никогда не закончилась бы. Ему уже не так важна была свадьба, как принцип: какой он тогда мастер силы, если не может добиться своего в элементарном вопросе. «Это для её же пользы!» – сказал себе Леденцов, уединился однажды в кабинете и представил себе брачную церемонию во всём великолепии. Только свадебное платье у него снова получилось схематичным.

На следующее утро он повёз покорную Катеньку подавать заявление.

Церемония прошла в точном соответствии с его фантазиями. А платье… Когда он увидел невесту в белом и воздушном, то понял, что представить такое у него просто воображения не хватило бы. Не было на Катеньке никаких занавесок, пышных юбок или белых искусственных роз, но смотрелась она изумительно. Впрочем, главным украшением невесты стали её глаза, в каждом из которых горело по десять карат счастья.

– Палыч, – шептала она и тёрлась о жениха ножкой под свадебным столом, – какой ты молодец, что заставил меня выйти замуж!

«Вот видишь, – говорила довольная логика, – ей действительно лучше!»

После свадьбы Емельян Павлович стал смелее применять свой дар. Он не только делал людям лучше, но и сам решал, в чём это «лучшее» заключается.

Портнов научил его, кроме всего прочего, выявлять в толпе «топоров», «отбойников», компенсаторов и трансляторов (специалистов по чтению мыслей). Только усилителей Леденцов не мог пеленговать, хотя Иван Иванович и предлагал ему разные способы. Выяснилось, что город буквально кишит паранормальными личностями, как и предупреждал Портнов. Иван Иванович, правда, утверждал, что всякого рода «дарами» обладают практически все люди, но Емельян Павлович мог обнаруживать только достаточно сильных – мастеров и «подмастерьев».

Зимой Леденцов пристрастился ходить в казино, где концентрация «топоров» и «отбойников» была максимальной. Первые ходили туда срывать банк, вторые – потому что надеялись на удачу хотя бы в игре. В игорных домах было много неплохих компенсаторов, но они в основном представляли обслуживающий персонал. Сам Емельян Павлович не делал ставок, а забавлялся тем, что давал выигрывать мастерам сглаза (они так смешно не верили собственному счастью!) и перебивал везение мастерам силы (эти потешно сердились и бросались отыгрываться). В результате он нёс радость и «отбойникам», и… казино. «Топоры» у него сочувствия не вызывали и потому проигрывались в дым.

Так прошла зима. Катенька потихоньку привыкла к своему новому состоянию законной супруги уважаемого человека. Емельян Павлович чувствовал себя все увереннее, только иногда стал раздражаться, если его «топор» не сразу прорубал дорогу в светлое будущее. Таких случаев было немного. А случаев, когда прорубаться не удавалось, не было совсем. Леденцов заметно укрепил позиции на рынке, отстроил новое семейное гнёздышко и окончательно стал готов к сражению за Вселенную. Теперь оно представлялось ему коротким и ярким действом.

Однажды мутным февральским утром на дежурный вопрос: «Когда будем бороться за спасение мира? Нашли уже гада?» Портнов неожиданно ответил:

– Почти нашли. С точностью до города.

Услышав название города, Емельян Павлович присвистнул.

– И где мы там будем его искать?

– А я решил воспользоваться вашим методом, – усмехнулся Иван Иванович. – Где больше всего «топоров»?

Так и случилось, что весь март Портнов, Катя, Саня – словом, вся дружная трансцендентная компания под руководством Ивана Ивановича провела в казино мегаполиса. Катеньке Емельян Павлович объявил, что таким образом они отмечают медовый месяц, который осенью пришлось отложить из-за напряжённой работы.

2

– Тоска, – заявил Саня и отхлебнул что-то бурое со льдом, – не будет толку в этом заведении. Мсье Портнов, что у нас следующее по списку?

Иван Иванович, расположившийся в тени зонтика, посмотрел на Санин коктейль неодобрительно.

– Александр, логические умозаключения у вас получаются только тогда, когда вы их тягаете из чужих голов. Это, как вы выразились, «заведение» мы только начали разрабатывать.

– Да нечего там ловить, – упрямо заявил Саня.

– Это он потому, что его вчера оттуда турнули, – хихикнула Катенька.

В летнем кафе она была самая красивая и потому самая счастливая.

– Не турнули, – поправил Саня, – я сам вовремя ретировался. Я умею не только рога наставлять, но и ноги делать.

Это была дежурная шпилька в сторону Леденцова. Однако тот был слишком разморён жарой (совсем не мартовской!), выпивкой и всем этим огромным городом, чтобы реагировать. Он не верил в шашни между Катей и Саней и ревновал скорее по инерции.

Зато Катенька надулась.

– А поехали куда-нибудь, – капризно потребовала она. Ей никто не ответил. Сергей Владиленович вскинулся было, но увидел апатию на лице Леденцова и увял. Портнов продолжил беседу с Саней:

– И что это вы вдруг ретировались? Успели сорвать такой большой банк, что вас начали бить в первый же вечер? Или вас опознали жертвы предыдущих афёр?

– У них тут директор больно крут. Он… в общем, как я.

– Читает мысли? – заинтересовался Иван Иванович.

– Не просто читает. Профессионально читает. Его учил кто-то. Хорошо, хоть Алена Петровна заслонила собственным чувственным телом.

Пожилая компенсаторша даже глаз не открыла – так и осталась сидеть, подставив строгое лицо солнцу.

– Алёнушка Петровна! – Саня говорил громко, как с глухой. – С меня все виды эротического массажа! Эй! Слушайте, она живая?

– Обученный транслятор, – пробормотал Иван Иванович. – Обученные трансляторы на дороге не валяются. Емельян Павлович, а вы ничего интересного не заметили?

– Все как обычно, – Леденцов с неохотой оторвался от ледяного пива. – В зале есть пара «отбойников». Один толковый, по-моему, из персонала. Хотя, может, какой-нибудь постоянный посетитель.

– Обученный?

Емельян Павлович пожал плечами. Он никак не мог обучиться психологическим тонкостям. Для него что «стихийный» отбойник, что «обученный», что сильный, что слабый – всё это он мог определить только в процессе мозгового столкновения.

– Ну пое-е-ехали куда-нибудь! – продолжала ныть Катенька. – Сколько можно пиво глушить?

– Одну секунду, Екатерина, – Иван Иванович был единственным, кто отреагировал на её конструктивное предложение. – Обученный транслятор – раз. Постоянный «отбойник» – два. Компенсаторы были?

Емельян Павлович повторил неопределённое движение плечевым поясом. Компенсаторов в таких местах всегда было пруд пруди, он чувствовал их по вязкому сопротивлению, которым обволакивалось его стремление выиграть. Правда, особенно усердствовать ему не дозволял Иван Иванович, но он и сам не слишком стремился сорвать куш. В пику (трефу, бубну) азартному Сане. Серьёзные банки он организовывал уже после того, как очередное казино было разведано на предмет «особого» мастера сглаза. Тогда Леденцов устраивал феерическую игру Катеньке – она в азарте не уступала Сане. Причём давал сначала выиграть, потом проиграть, и наконец обеспечивал яркий «Джек-пот». И странное дело – хотя ставки делала Катенька, поздравляли с большим кушем обычно самого Леденцова. Такое несоответствие причины и следствия объяснил Портнов:

– Профессиональные и почти профессиональные игроки удачу и везунчиков за версту чуют. Они отлично понимают, что фортуна хвостом виляет не перед вами, Катерина, уж извините. Но в следующий раз без подобной помпы, будьте любезны.

Однако и в следующий раз Емельян Павлович не мог удержаться, чтобы не сделать молодой жене подарок. Она так очаровательно и искренне радовалась… В конце концов, это их медовый месяц.

Размышления Леденцова прервал Иван Иванович.

– Завтра будете выигрывать, – приказал он.

– Наконец-то! – обрадовался Саня. – Тут неподалёку есть «Золотая подкова»…

– Юноша! – Портнов поднял бровь, демонстрируя недовольство. – Кто вас учил перебивать старших? Повторяю, будете выигрывать. На рулетке. Четыре-пять раз подряд. Каждый раз повышая ставки.

Это было что-то новенькое. Впервые Иван Иванович предлагал так нагло демаскироваться.

– А теперь давайте сходим куда-нибудь отдохнём, – Катеньке надело ждать, когда пройдёт одна секунда. – Я видела по дороге пару отличных магазинов.

– Кстати, – добавил Портнов, – на сей раз ставить будете лично вы. У Екатерины есть более важная функция. Она будет компенсировать…

– А можно, – Катенька сделала из губок трогательный бантик, – Алена Петровна будет компенсировать? А я в следующий раз, а?

– Этот директор, – внезапно заговорила мумия Алены Петровны, – очень… проникающий. Я Саню еле закрыла. Я одна не справлюсь.

– Вот видите, Екатерина? А вы, Емельян Павлович, уж постарайтесь завестись. Пусть все ваши мысли будут поглощены жаждой наживы, хорошо? И от директора, мысли читающего, тоже постарайтесь держаться подальше. И ни в коем – слышите? – ни в коем случае не подавайте ему руки. Даже если он захочет лично поздравить вас с выигрышем.

– Вы все зануды, – сказала Катенька. – Я уже никуда не хочу ехать. Муж, скажи, чтобы мне принесли ледяного шампанского.

И ещё полчаса вся компания, уже готовая куда-нибудь идти, наблюдала, как Катя мстительно потягивает шампанское.

3

Первой неожиданностью, с которой пришлось столкнуться Леденцову, оказались телохранители. Трое из ларца, одинаковы с лица. Не слишком одинаковы, но в среднем неразличимы. Звали их в сумме Пётр, Владимир и Владимир, но кто есть кто, Емельян Павлович так и не запомнил. На всякий случай решил, что будет использовать обращение «извините, пожалуйста», а если совсем припрёт – «Владимир».

Зачем эти дюжие ребята приставлены, Леденцов спрашивать не стал. Не захотелось ему об этом спрашивать. А вот о бодрой тётушке, чем-то неуловимо напоминающей Алену Петровну, поинтересовался.

– Ваш компенсатор, – пояснил Иван Иванович. – Зовут её Елена Кимовна.

– Вместо кого это?

– Не вместо, а в дополнение. С кибернетикой знакомы?

– Бог миловал.

– Жаль. Не пришлось бы объяснять, что такое избыточность системы. Скажем так: бережёного должен беречь не только бог, который вас миловал. Необходим ещё один бог, запасной.

Елена Кимовна тут же принялась активно шушукаться с Алёной Петровной, и та ей охотно отвечала. Так что вскоре Емельян Павлович путался и в компенсаторшах.

Третья неожиданность была самой неприятной. Её звали Сергей Владиленович. Он уже совсем не напоминал текстолога-алкоголика. Вернее, напоминал текстолога-алкоголика, которого обогрели, умыли и приодели. Дорогой пиджак имел на нём вид обносков, чисто выскобленное лицо почему-то казалось небритым, а глаза горели такой радостью, что Леденцова стало мутить.

– Этот ещё зачем? – прошипел Емельян Павлович Портнову.

– Вспомнил ещё одну поговорку, – невозмутимо ответил тот. – «Боржоми следует пить заблаговременно». А теперь извольте одеваться.

И отвёз всю компанию в очень дорогое место. Настолько дорогое, что Катенька простила всем и все. Пока старшие компенсаторши деловито выбирали себе костюмы, непроизвольно косясь на ценники, их юная подруга оторвалась на всю катушку. И почти оторвалась от грешной земли. Она перемерила весь магазин, и вскоре половина продавщиц сгрудилась возле неё, монотонно повторяя:

– Это ваш стиль! Это ваш фасон! Берите, даже не думайте!

Саня оттянул на себя двух работниц прилавка. И не столько выбирал прикид, сколько строил глазки и бровки.

Емельян Павлович удостоился внимания всего одной продавщицы. Но и она вылила на него тёплый ушат непривычной для провинциала любезности.

– Вам нужен деловой костюм? Или для встреч с дамами?

– Я женат, – сказал Леденцов и зачем-то продемонстрировал свою окольцованность, – и эта шустрая блондинка – моя супруга.

– Понятно. Значит, для бизнес-встреч?

– Честно говоря, не совсем. Мне нужен костюм для казино. Хочу выиграть там небольшую кучу денег.

Ни один мускул не дрогнул на тренированном лице девушки.

– О'кей. Сделаем вам самый удачливый костюм. У вас есть предпочтения?

– Есть. Я хочу все это как можно быстрее закончить.

– Замечательно. Вам нужен серый костюм-двойка в полоску. Однобортный, естественно. Галстуки вы не любите? Значит, рубашка-стоечка.

Емельян Павлович решил, как только эпопея с одеванием закончится, дать продавщице на чай. На крепкий чай, с сахаром и лимоном. Он терпеть не мог, когда его спрашивали о предпочтениях там, где их быть не могло. Злился на таксистов, которые интересовались, каким маршрутом его лучше везти. А парикмахерш, которые начинали обслуживание с вопроса «Как будем стричься?», ненавидел до рези в глазах. Поэтому всегда стригся у мастера Наташи – она покорила его, когда при первой же встрече усадила в кресло и молча принялась орудовать ножницами.

Все уже были одеты, когда Катенька смогла определиться с платьем. К удивлению Леденцова, оно было на вид скромным, без всяких рюшечек-блёсточек. К ещё большему его удивлению, супруга в этом «простеньком» наряде (за полторы штуки долларов) выглядела неотразимо.

Даже Иван Иванович, дожидавшийся их у входа в магазин, прочувствованно поклонился и поцеловал Катеньке пальцы. Но это оказалось только началом процесса.

– Причёску, – заявила она. – К этому платью нужна особенная причёска. Иван Иванович, вы же знаете, где здесь можно быстро и хорошо уложиться?

«В нашем номере, на кровати», – хотел сказать Леденцов, но не рискнул. Да и сам он в новом, невероятно дорогом костюме чувствовал себя несколько по-иному. В родном областном центре он всегда носил приличную одежду, но этот костюм существовал в ином измерении – и напористо тащил Емельяна Павловича в это измерение за собой.

По приезде в салон «Прелестница» он понял, что не только время – деньги, но и наоборот. Цены здесь были такими, что очередей (вечный бич дамских парикмахерских) не наблюдалось. Мастера нашлись даже для Елены Кимовны и Алены Петровны. Хотя, возможно, дело было просто в страстном желании Леденцова поскорее закончить приготовления – «топор» сработал и здесь.

В результате неокультуренными остались только Сергей Владиленович и Иван Иванович. Первого улучшать – только деньги тратить, а второй сразу заявил:

– Без меня, милые мои, я пока на глаза местным ребятам показываться не хочу.

– Боитесь, что ваши чёрные мысли прочтут? – улыбнулся Леденцов.

– Боюсь обратного.

– Вы что, не в курсе? – пришёл на помощь вылощенный До предела Саня. – Иван Иванычевы мысли зашифрованы, как письма Штирлица на родину.

– Вы их не можете прочитать?

– Я их не могу обнаружить, – Саня доверительно наклонился к Леденцову. – Я так думаю, это киборг из будущего. У него все мысли протекают исключительно по проводам.

– Ну что же, – киборг из будущего ещё раз осмотрел штурмовую команду, – теперь вы вызовете зависть нужного оттенка и немедленно привлечёте внимание. Лимузины ждут.

Усаживаясь в нечто чёрное, длинное и американское, Емельян Павлович заметил, как Иван Иванович неторопливо проследовал к ближайшей остановке троллейбуса.

4

Хотя Леденцов и компания оказались в «Жар-птице» не впервые, их приход в новом обличье стал событием вечера. Поначалу все внимание досталось Катеньке. Симпатичная девушка в приличном платье привлекает внимание, а эффектная дама в великолепном наряде заставляет замереть с отвисшей челюстью. Мужчины были поражены в сердце, женщины – под дых. Один из Владимиров максимально строго торчал возле Катеньки, и тем не менее Емельяну Павловичу приходилось время от времени подходить к ней и обозначать право собственности: приобнимать, шептать на ухо или чмокать в излишне открытое плечико.

Но вскоре началась игра, и значительная часть внимания перешла к Леденцову. Он ставил небрежно, но эффектно. Первую ставку, как честный человек, решил отдать казино. Выпало «зеро». А уж затем пошёл во все тяжкие, лёгкие и полусредние. Наставление Ивана Ивановича о «четырёх-пяти разах» быстро выветрилось у него из головы, он ставил и ставил. Выигрывал и выигрывал.

Видимо, дорогой костюм повлиял на его восприятие жизни. Леденцов впервые в жизни честно захотел много денег.

Вдруг Емельян Павлович осознал, что давно уже выпустил из зоны своего внимания все, кроме горы фишек. Он завертел головой и с облегчением обнаружил Катеньку по левую руку от себя. Она была прекрасна, но надута (потом Леденцов узнал о причине надутости – Саня вовремя оторвал её от азартного боления и напомнил, что пора компенсировать). За плечом пыхтел верный лингвист-усилитель. Он скромно радовался и гордился в сторону публики: «Это мы! Это я и хозяин! То есть хозяин и я».

Только теперь Емельян Павлович вспомнил о главной цели своего визита. Он поставил немного на красное и зажмурился. Мысленный «фонарик» ярко осветил шарик, остановившийся на неясной, но явно красной ячейке. След «отбойника» обнаружился, но не в виде зеркала, а в форме куска слюды. Леденцов немного поиграл с ним, постепенно убавляя яркость «фонарика», а потом снова её усиливая. Однако тут он услышал «Ставки сделаны, ставок больше нет» и решил, что хватит баловаться. Слюда под воображаемым прожектором не просто расплавилась, а словно бы испарилась.

Выпало красное.

Теперь следовало выявить и обезвредить самых ярких компенсаторов.

Не раскрывая глаз, Леденцов попросил Катеньку:

– Поставь все на день нашей свадьбы.

Насколько он помнил, это было 23.

Емельян Павлович кожей почувствовал, что место перед ним опустело. Соседи по игре затаили дыхание.

– Попроси наших дам отойти. И сама не ком… не заботься обо мне.

«Не хватало ещё своих повредить», – подумал он и начал представлять шарик, замерший на цифре 23. Цвета он не помнил, но это было и не важно. Что-то вязкое, глицериновое попыталось окутать шарик и утащить его в неопределённую серость. Видимо, местные компенсаторы врубились на полную мощность. Леденцов усмехнулся. Секунду он колебался с выбором, а потом представил себе плотную фланелевую тряпочку. И вытер с вибрирующего шарика глицериновую слизь. Насухо.

«Ставки сделаны». Треск колеса. Дыхание, замершее в сотне глоток…

– Двадцать три. Красное.

И резкий, полный разочарования, выдох. Емельян Павлович раскрыл глаза. Белый, как Майкл Джексон, крупье сгребал фишки к себе.

– Палыч, – глаза Катеньки пылали неукротимым мщением, – ты что удумал? Или ты забыл день нашей свадьбы? Двадцать первого, а не двадцать третьего! С утра ещё дождь был!

Емельян Павлович понял, что сейчас покраснеет. Он обернулся и наотмашь посмотрел на Саню.

– Не отдам, – слабо запротестовал тот, – у меня всего пара штук в заначке.

Но всё-таки высыпал горсть фишек в леденцовскую ладонь.

Все проигранное Леденцов вернул за пять ставок. Ни слюда, ни глицерин больше не появлялись.

5

– И что это такое было? – впервые Иван Иванович разговаривал с Емельяном Павловичем, как завуч с нашкодившим пятиклассником.

Леденцов мысленно признавал за ним такое право. Поэтому не протестовал. Сходство с педсоветом дополнялось тем, что Иван Иванович сидел в кресле, а Емельян Павлович стоял перед ним – боялся помять только что выглаженный костюм.

– Я же просил, – сказал Портнов и скрестил руки на груди, – всего три-четыре выигрыша. Не очень больших. Мы могли бы вычислить и пройти всю их оборону. Одного за другим. А теперь придётся…

Иван Иванович махнул усталой рукой на Леденцова и обратился к его верному усилителю.

– А вы, Сергей Владиленович? Вы что, не могли вовремя сообразить, что следует слегка умерить прыть? Не оправдывайтесь. Сегодня остаётесь в номере.

Бывший лингвист и не пытался оправдываться. Он втянул голову в плечи так, что вовсе остался без шеи.

– Об Александре вообще разговор особый. Если сей юноша окажет нам честь присутствием, попросите его не отвлекаться на покер и юных дев. Впрочем, не стоит, не просите. Разве что для тренировки голосовых связок.

После чего Портнов повернулся к компенсаторшам.

– Вы, милые дамы, вели себя образцово. Особенно Екатерина. Вы были очень естественны. И очень хорошо дифференцировали воздействия.

Катенька, которая совсем уже собиралась возгордиться, захлопала накрашенными глазками.

– Вы быстро разобрались, – пояснил Иван Иванович, – что будет мешать вашему супругу, а что можно не компенсировать. Если бы вы ещё догадались приглушить его вызывающее везение… Но и так хорошо вышло. Алена Петровна и Елена Кимовна – без комментариев. Просто образец поведения, находились в тени, работали чётко.

Тётушки кивнули практически синхронно. Емельян Павлович обратил внимание, что и на них дорогие наряды оказали влияние – дамы смотрели на мир куда увереннее, чем в униформе советских пенсионерок.

– Однако теперь диспозицию придётся несколько поменять. Вы будете прикрывать не только господина Леденцова, но и нашего беспечного друга Александра. Хорошо ещё, что хозяева казино пока не сообразили, что происходит…

Емельян Павлович слушал инструктаж Портнова и хмурился.

«Откуда он такой взялся на мою голову? – размышлял Леденцов. – Спрашивать бессмысленно, да и не сейчас это делать. И как вообще всё это случилось? Я, взрослый разумный человек, скептик до мозга костей включительно, оставил без присмотра бизнес, поверил в какую-то мистику, сам чуть ли не колдовством занимаюсь…»

– Вы слышите, друг мой?

Леденцов вздрогнул. Портнов обращался к нему.

– Да… Что?

– Я говорю, ваша цель – не завладеть всей наличностью данного заведения, а вызвать на себя главный калибр. Нужно заставить обнаружиться их мастера сглаза.

– Обнаружить и…

– …и нейтрализовать. Опыт у вас уже есть, – Иван Иванович единым движением головы указал на лингвиста и Катеньку.

Леденцов покорно кивнул…

За следующие три дня Емельян Павлович стал достопримечательностью «Жар-птицы». Специалистов по безопасности он стал узнавать не только в лицо, но и по запаху. Видимо, эти ребята решили, что Леденцов жульничает, поэтому отирались поблизости. Настолько поблизости, что в Соединённых Штатах Америки на них можно было бы подать в суд за сексуальные домогательства. Емельян Павлович уже собирался попросить собственных телохранителей обеспечить ему больше жизненного пространства, но к середине второго дня охранники казино вдруг перестали дышать ему в затылок. Зато Леденцов снова почувствовал сопротивление компенсатора – и гораздо более осмысленное, чем ранее.

Емельяну Павловичу пришлось немало попотеть, прежде чем он смог пробиться сквозь вязкую защиту (на сей раз она представлялась ему чёрной и густой, как смола).

– Хорошо, – заявил Иван Иванович, получив отчёт (то есть пару минут подержав за руку Саню), – это не просто штатный компенсатор. Это профессионал. Готовьтесь, завтра будет хуже.

– Два профессионала? – спросил Леденцов, массируя себе веки.

– Один. Но очень хороший. Лучше, чем сегодня. Или отличный компенсатор, или сам «отбойник». Хотя последнее вряд ли. Рано ещё.

Отличный компенсатор оказался довольно симпатичной дамой, пусть и несколько высокомерной. Когда Саня указал на строгую стриженую брюнетку в изящных очках, Емельян Павлович даже испытал полузабытое за месяцы женитьбы желание приударить. Катя учуяла это мгновенно – и безо всяких потусторонних штучек, специальным женским чутьём. Леденцов чуть не вскрикнул от предупредительного щипка в бедро, сосредоточился и начал ворожить ставки.

Брюнетка сложила руки на невысокой груди и уставилась внутрь себя. Емельян Павлович тут же ощутил её сопротивление. Густая, холодная и неоднородная масса хлынула в пространство леденцовских фантазий. Компенсаторский «бетон» намертво фиксировал реальность, и луч мысленного «фонарика» не отражался, не рассеивался, а таинственным образом поглощался костенеющей субстанцией.

Леденцов проиграл подряд четыре ставки. Зрители и игроки загудели, как стадо слонов, поражённых насморком. Все уже привыкли к нечеловеческому везению уверенного в себе мужчины, но теперь фортуна явно сменила милость на гнев. Емельян Павлович мимолётно отметил про себя, что злорадствующих было меньше, чем сочувствующих, – и снова сконцентрировался на противобетонных работах.

– Емельян Павлович, – прошептали ему на ухо, – может, уже усиливать можно?

Леденцов оглянулся и чуть не сплюнул, обнаружив преданный взгляд Сергея Владиленовича.

– Конечно, усиливать, – процедил он, – ты что, не видишь?

Текстолог в отставке мелко затряс головой, ссутулился и прикрыл глаза. Сразу стало легче. Луч фонаря уплотнился, приобрёл отчего-то синий оттенок и принялся вгрызаться в бетонную оболочку. Окаменевшая масса зашипела и начала испаряться. Сквозь полуприкрытые веки Емельян Павлович заметил, что расслабившаяся было дама в очках вся подобралась. Мысленное пространство тут же заполнилось новой порцией цементирующего раствора. Леденцов снова, как и три дня назад, почувствовал охотничий азарт. Емельян Павлович зажмурился. Он уже не думал о зрителях. Существовали только он и эта наглая особа, которая посмела ему противостоять.

Нет, не только он! Были ещё его помощники, его глаза, уши, руки.

– Катя! – приказал Леденцов. – Тринадцать. Половину всего.

Возможно, Катенька и посчитала такую ставку слишком крупной. Возможно, ей казалось такое поведение (после четырёх проигрышей!) слишком рискованным. Но все тем же специальным женским чутьём она сообразила, что возражать – себе дороже.

Емельян Павлович очень отчётливо, до рези в закрытых глазах, представил себе шарик на числе 13. Слой белого и густого раз за разом закрывал эту ячейку, и тогда Леденцов напрягался ещё сильнее. Луч стал ослепительным и тонким. Он даже зазвучал на невыразимо высокой ноте. Он уплотнился так, что «13» едва помещалось в круге света… И «бетон» вдруг, в одно мгновение, исчез!

Немедленно пришло осознание боли. В голове словно лопнула какая-то крепёжная деталь. Емельян Павлович раскрыл левый глаз. Потом правый. От боли он плохо соображал, но что-то было не так. Что-то…

Рулетка ещё не остановилась! Шарик продолжал с дробным стуком перескакивать с ячейки на ячейку. Целых пять секунд Леденцов смотрел на вращающееся колесо, пока не спохватился и постарался ещё раз вызвать в воображении нужную картинку.

Он не успел.

Просто не хватило времени, чтобы сконцентрироваться.

– Зеро! – сообщил крупье, и толпа разочарованно загомонила.

Представление «Эх, везунчик!» завершилось фарсом. Зрители начали разбредаться.

Емельян Павлович, не таясь, рассматривал незнакомку в очках. Теперь ему хотелось не приударить, а врезать по самодовольной роже. Брюнетка тоже не отводила взгляда. Она даже не торжествовала. У неё был вид виртуоза-профессионала, который отыграл очередной скрипичный концерт на одной струне и теперь принимает заслуженные поздравления («Ничего особенного, господа. Я делаю это каждый четверг»).

Леденцову не было жалко денег. В конце концов, это были не его деньги. И выигрышем распоряжался бы тоже не он. Но вот так, хитростью, победить его! Мастера силы!

Все последующее Емельян Павлович проделал не задумываясь. Он не стал размениваться на ерунду. Он действительно ударил – не кулаком, как хотелось, а мыслью… как хотелось не меньше. Мысль оказалась нехитрая. Можно сказать, мелочная. Но очень действенная.

6

В номер Катенька влетела первой.

– Иван Иванович! – закричала она с порога. – Это… он! Я его чуть не убила.

Леденцов, который слышал всё это из коридора, хмыкнул. Он-то думал, что его супруга разразится яркой, продуманной речью. По крайней мере, всю дорогу Катенька кипела молчаливой яростью. Саня, который единственный мог представлять точный ход её мыслей, делал Емельяну Павловичу страшные, как у Кинг-Конга, глаза и скрещивал руки у горла. И вот – на тебе, такая словесная беспомощность.

– А мне понравилось, – хохотнул Саня.

Судя по звону, графин разбился всё-таки о стенку, а не о его голову.

«Теперь можно и войти», – решил Леденцов.

Он оказался прав, непосредственная угроза жизни миновала. Катенька умчалась в ванную, где её утешали Елена Кимовна и Алена Петровна, Иван Иванович снимал показания с Сани (для лучшей мыслепередачи держа его за обе руки), а Сергей Владиленович стоял за торшером, инстинктивно стараясь занять минимум пространства.

– Что ж вы так, – покачал головой Портнов. – Раздевать постороннюю даму на глазах у молодой жены!

– Да я пальцем не притронулся! – Емельян Павлович старался держаться непринуждённо, но чувствовал себя неловко. – Просто у девушки оказались некачественные колготки. Вдруг взяли и поехали.

– Ага. И юбка, значит, тоже некачественная? Это, поверьте, было уж совсем лишним. Я понимаю возмущение Екатерины. Судя по впечатлениям Александра…

– Слушайте, – Леденцов приложил руки к желудку, – ни на что я там не смотрел! Ей-богу. У меня башка трещала, как спелый арбуз. Кстати, есть ли у нас какая-никакая аптечка?

Иван Иванович оторвался от мануальной беседы, внимательно посмотрел на Леденцова и выудил из-за дивана бутылку янтарной жидкости.

– Это отличное средство против головной боли, – сказал он, протягивая ёмкость Емельяну Павловичу.

– «Ви-Эс-Оу-Пи», – простонал Саня. – Ой, что-то у меня тоже резко начались боли в области мигрени!

– Не опережайте события, – посоветовал Портнов, наблюдая, как ловко Леденцов справляется с пробкой, – ваша головная боль будет только утром. Сейчас мы займёмся глубокой разведкой.

Саня застонал с новой силой. Емельян Павлович тем временем припал к горлышку. Это был не просто дорогой, а ещё и очень хороший коньяк. Голова немного просветлялась, но продолжала гудеть.

– А что ж вы думали? – заметил Иван Иванович. – Серьёзный противник обеспечивает серьёзную головную боль. Во всех смыслах. Девицу, с которой вы так невежливо обошлись, хорошо готовили. И не один год.

– Кто? – Емельян Павлович наконец оторвался от горлышка и начал шарить взглядом в поисках бокала. – Ваши коллеги?

Портнов не стал развивать тему.

– Посмотрим, – сказал он. – Александр, вы готовы?

– Есть хочу!

– Голод обостряет чувствительность. Вы, Емельян Павлович, пожалуй, ступайте. Вам нужно выспаться. Да и Катерину не лишне было бы успокоить. А мы… Алена Петровна! Голубушка! Почтите нас своим обществом.

Заведующая появилась с секундной задержкой. По пути из ванной она швырнула в Леденцова испепеляющий взгляд. Емельян Павлович отхлебнул последний разок, поставил бутылку на тумбочку и отправился утешать Катеньку. Из комнаты донёсся обречённый голос Сани:

– Я не вижу ваших рук!

Через полчаса уговоров зарёванную Катеньку удалось выудить из ванной. Проходя мимо комнаты, она вмиг забыла свою обиженность и дёрнула Леденцова за рукав:

– Палыч! Что это с ними?

Чтец мыслей Александр с одухотворённостью огородного пугала торчал посреди комнаты. Глаза его были невидяще расширены, а нос описывал периодические дуги из стороны в сторону. Со стороны казалось, что Саня – особый нюхательный радар. У его подножия сидели Иван Иванович с Алёной Петровной и держали Санины пальцы за самые кончики.

– Глубокая разведка! – пояснил Емельян Павлович и на цыпочках двинулся к тумбочке, на которой все ещё красовалась бутылка «Хенесси».

– Тронешь коньяк, – замогильным голосом объявил Саня, – прибью!

Леденцов развернулся и так же на цыпочках двинулся к выходу.

В номере Катенька устроила мужу выволочку по всем правилам супружеского искусства. Емельян Павлович изображал раскаяние из последних сил. Он и сам был не в восторге от своей выходки. Раздеть постороннюю женщину на глазах у собственной жены… Пусть даже не руками, суть от этого не менялась. Было противно и неудобно.

Катенька, видя, что Леденцов валится с ног, из чистой мстительности заявила, что нужно сходить к Ивану Ивановичу и узнать планы на завтра. Емельян Павлович начал уже раздеваться, но скрипнул зубами и согласился.

Процесс выкачивания информации из безалаберной Саниной головы уже закончился. Сам транслятор потягивал коньяк, развалившись в широком кресле. Увидев Емельяна Павловича, он торопливо припал к горлышку. Портнова не было видно, но в ванной работал душ.

– Давай не будем ждать, – без особой надежды предложил Леденцов, – утром все узнаем.

– Нет, мы останемся и подождём.

Саня понял, что заветный «Хенесси» у него никто отбирать не собирается, и решил поддержать беседу.

– Катюша, ты не переживай, – сказал он с непозволительной фамильярностью. – У тебя фигура лучше, чем у той девчонки. И ноги тоже.

Леденцов почувствовал, что добрался до пределов самообладания. Он даже не стал никого уговаривать, просто поднялся и пошёл к выходу.

– Вот у мужа спроси, – продолжал Саня, – он её внимательно изучил. Но бедра у тебя куда симпатичнее.

Емельян Павлович остановился. Он надеялся: если оцепенеть, то он сможет удержаться.

– Но твой почти и не смотрел, – Саня, видимо, слишком увлёкся коньяком и не вчитывался в мысли Леденцова. – Так, глянул пару раз, и все.

«Какого чёрта он себе позволяет, – Емельян Павлович понял, что не удержится, и ему сразу стало легче. – Он мальчишка, пацан, который только и умеет подсматривать в чужие головы. А я… Я Мастер силы!»

Он обернулся и дождался, пока Саня поднесёт горлышко бутылки к губам. Катенька стояла, сжав кулачки.

Чтец мыслей закашлялся.

– Не надо, – попросила Катенька, – он просто болтун, Палыч! Пожалуйста!

Саня все кашлял. Напрасно Катенька молотила его по узкой спине – он никак не мог вытолкнуть из себя несколько глотков коньяка. Пару раз ему это почти удалось, и тогда Саня пытался что-то произнести, но снова захлёбывался в кашле.

– Если вы решили его убить, – подал голос Портнов, – то это можно сделать и побыстрее. Если наказать… Кажется, Александр уже все понял.

Леденцов вздрогнул. Он не успел заметить, когда Иван Иванович вышел из ванной. Емельян Павлович усмехнулся и расслабился. Чёрная, бьющая фонтаном ненависть постепенно ослабевала.

– Сволочь ты, – просипел Саня, – и гад.

– Это он шутит! – Катенька схватила мужа за руки, как будто именно они были сейчас самыми опасными у Леденцова. – Я тебя люблю, хороший мой! Успокойся.

– Я спокоен, – сказал Емельян Павлович, – пошли.

Катенька замолчала и двинулась за мужем.

На сей раз он не чувствовал никаких угрызений совести – только мрачное удовлетворение. И очень хотелось спать.

7

Сначала Емельян Павлович не понял, кто его будит. Для коридорного мужик был слишком солиден и слишком дорого одет. Черты лица были смутно знакомы, но такой идеально выбритый череп Леденцов наблюдал точно впервые.

– Обед вы уже проспали, – сказал незнакомец голосом Портнова, – но поесть всё-таки нужно.

Емельян Павлович издал протяжный бессмысленный звук, подскочил на кровати и схватился за голову. К счастью, его шевелюра оказалась на месте.

– Успокойтесь, – сказал внезапно полысевший Иван Иванович, – побрит только я. В целях скорее конспиративных, чем декоративных. Как самочувствие?

Леденцов потряс головой, не сводя глаз с Портнова.

– Ничего, кажется. Гудит немного.

– Это от голода. Кстати, если я вас не доставлю к столу через пять минут, местному ресторану грозит разгром.

– Катя? – сообразил Емельян Павлович.

– Обещала съесть скатерть.

Пробежка к ресторану окончательно вернула Леденцова в мир бодрствующих. За столиком их ждала только Катенька.

За трапезой он узнал много интересного, полезного и разного: дальняя разведка удалась; Катенька его простила, но снова обиделась из-за задержки к обеду; сегодня в казино состоится настоящая битва; Саня обнаружил информацию об очень крутом «отбойнике», которого готовил сам управляющий «Жар-птицей»; Катенька могла бы и сама заказать и все съесть, но не сделала этого из принципа; в этом ресторане очень долго несут салаты; Портнов идёт в казино вместе со всеми…

– Ого, – сказал Емельян Павлович, – все так серьёзно?

– Более чем. Это очень сильный мастер сглаза. Настоящий самородок. К счастью, пока неограненный. Он, пожалуй, посильнее вас будет.

Последнее замечание только раззадорило Леденцова. Он спросил, облизнув внезапно пересохшие губы:

– Он? От которого нужно спасать Вселенную?

– Скорее всего. Он может вас и по стене размазать.

Катенька, которая устала переживать из-за медлительности поваров, решила поддержать разговор.

– Иван Иванович! Может, ну его, этого вашего «отбойника»? Что, казино в городе мало?

Портнов нахмурился, откинулся в кресле и назидательно поднял палец. Однако от лекции (и от голодной смерти) госпожу Леденцову спас официант, несущий салаты. Наблюдая, как супруга постанывает от стремительного насыщения, Емельян Павлович задумался. Вчерашняя вспышка ненависти казалась теперь странной и глупой, сегодня Леденцов уже не рвался в бой. Да и вся эта история вдруг превратилась из весёлого приключения в военную операцию. С размазыванием одного из участников по стене. Стало неуютно.

– А вы уверены, – сказал Леденцов, – что какой-нибудь мастер какого-нибудь сглаза может навредить Вселенной? Вселенная большая…

– …но держится всего на нескольких простых законах сохранения.

Емельян Павлович сложил руки в умоляющем жесте.

– Я помню, что вы гуманитарий, – сказал Иван Иванович, – но эти законы действуют и в гуманитарной сфере. Например, слышали ли вы слово «справедливость»?

– Вообще-то слышал, – ответил Леденцов, – но ведь мир несправедлив.

– Откуда тогда взялось понятие справедливости?

– Это такая мечта, – подключилась к беседе Катенька (с салатом было покончено в рекордные сроки, а горячее все не несли), – её несчастные люди выдумали, чтобы не так противно жить было.

– Должен вас огорчить, сударыня, – продолжил Иван Иванович, – человек ничего придумать не может. Он только пытается осмыслить всё, что видит. Справедливость, например, есть отражение в сознании законов сохранения.

– Допустим, – Емельян Павлович ковырял в салате без Катенькиного энтузиазма, – но при чём тут «отбойник»? Что он может сделать против вашего сохранения, если оно такое всеобщее?

Портнов украдкой ухватил еды, поэтому ответил после паузы:

– Без подготовки – ничего. Даже такой самородок, которого мы с Александром вчера вычислили. Но если его правильно подготовить, чётко сформулировать цель… Видите ли, наш мир – всего лишь картина, висящая на гвозде. Достаточно выдернуть этот гвоздь…

Тут принесли горячее.

8

Всю дорогу до казино Иван Иванович безостановочно пугал Леденцова соперником. Допугал до того, что Емельян Павлович перестал бояться и перешёл в состояние остервенения. У него начался зуд по всему телу. Хотелось прийти, увидеть и размазать хвалёного мастера сглаза по зелёному сукну.

В двери Леденцов влетел, как Чапай на любимом коне. По пути, чтобы чуть-чуть унять зуд, раздавал чаевые всем людям в униформе. Мельком подумал, что казино внакладе не осталось – большая часть посетителей явно появилась здесь в надежде увидеть удивительного везунчика и потихоньку проигрывала кровные.

«Отбойника» Емельян Павлович узнал сразу, Сане (он держался подчёркнуто официально) даже не пришлось заниматься целеуказанием. Это был довольно невзрачный тип, неухоженный и неаккуратно причёсанный. Мясистый нос не добавлял очарования. Лицо демонстрировало мрачное презрение к миру. Детали складывались в картину небрежной самонадеянности – или самонадеянной небрежности.

Мастер сглаза тоже моментально почуял соперника. На лице его на секунду возникла улыбка, но Емельян Павлович не успел разобрать, была ли она зловещей или, наоборот, приветственной. Через секунду «отбойник», и без того коренастый, слегка расставил и согнул в коленях ноги, отчего стал похож на корягу. «Борец, наверное, – подумал Леденцов и почему-то развеселился. – Ладно, поборемся! Зеро».

– Зеро, господа, – вежливым эхом отозвался крупье. «Отбойник» сглотнул и набычился. Леденцов, напротив, расправил плечи и заложил руки за спину.

– Катенька, – попросил он, – а поставь-ка для начала… на красное.

Емельян Павлович улыбнулся. Сейчас он покажет этому корявому мастеру, как работают настоящие мастера. Начнёт с цветов, потом поставит на единицу, двойку…

– Восемнадцать, чёрное.

В голосе крупье не меньше удивления, чем у самого Леденцова. Видимо, вчера он не дежурил.

«Черт, нужно сосредоточиться. Итак, пусть шарик остановится на единице. Она у нас красная? Отлично».

– Катенька, повтори, пожалуйста, красное.

Теперь – только цель, никаких боковых мыслей. Емельян Павлович представил замедляющееся колесо рулетки и шарик, подрагивающий в ячейке с цифрой «1». Он сконцентрировался, высветил картинку любимым «фонариком»… и непроизвольно вздрогнул. Что-то произошло. Что-то, что Леденцов не мог сформулировать даже самому себе.

Какое-то движение… или процесс… всплеск ртутной поверхности… вспышка… Вспышка – это вернее всего. Но разве бывает вспышка чёрного света? Разве вообще бывает чёрный свет? Горящая ртуть?

– Молодец, Палыч! – Катенька потёрлась о пиджак и вывела супруга из транса. – Дави его!

Леденцов заморгал. Шарик замер на красной цифре. На пятёрке.

– Чёрное! – скомандовал он и полуприкрыл глаза.

Выпало чёрное, но вовсе не то чёрное, которое хотелось увидеть Леденцову. Впрочем, он не особенно и старался. Главное – разобраться, что это за вспышка ртути. Тогда можно будет понять, как её потушить.

Следующие ставки Емельян Павлович делал механически. Теперь он не закрывал глаза – воображаемая рулетка крутилась прямо поверх реальной. И каждый раз, когда Леденцову удавалось синхронизировать их вращение, в виртуальности что-то беззвучно лопалось, и язык чёрного пламени слизывал, отклонял в сторону луч «фонарика».

«Это неправильно, – думал Емельян Павлович. – Луч не может искривляться. И вообще, это не луч. Это клинок. Закалённый дамасский клинок света».

Чёрная вспышка. Клинок не сгибается. Он начинает мелко вибрировать. Леденцов безотчётно сжимает кисть правой руки. Он чувствует в ней трепещущий эфес. Вибрация становится нестерпимой. Клинок не выдерживает. Чёрное пламя уносит сияющие обломки в бесцветное никуда.

«К чёрту. И рулетку, и шарик. К чёрту всех».

Давешняя волна ненависти снова поднялась из глубин души. Емельян Павлович должен показать этому выскочке, кто здесь главный. «Не искупать ли мне тебя в шампанском?» Леденцов быстрыми и точными движениями рисует на холсте реальности яркую картинку: рыженькая официантка выворачивает поднос с напитками на «отбойника». Нет – в последний момент Емельян Павлович меняет направление атаки – пусть на стол, пусть он обернётся.

Мастер сглаза не оборачивается. Но он успевает. Под белый луч-клинок (он снова целый) «отбойник» подставляет столб чёрного сияния. Искры. Таких цветов не бывает! Воображаемое отскакивает от воображаемого. Ткань действительности сминается, но не рвётся.

Официантка делает несколько неуверенных шагов, но быстро приходит в себя.

«Мальчишка! Наглец! Я – Мастер силы!» Емельян Павлович швыряет в противника первый попавшийся образ. Уже в момент броска он понимает всю его нелепость, но – пусть! Пусть сейчас в руках вон того бандюгана с головой, как помятый бильярдный шар, вспыхнет костром зажигалка! Он заслуживает наказания. Наверняка он убивал людей, чтобы заработать свои грязные деньги.

Зря. Напрасно! Не нужно было думать ни о чём, кроме цели. Какая разница, откуда у лысого деньги? Удар получился ненацеленный, вялый, «отбойник» не просто парировал, но и смог ответить. Бритоголовый щёлкает зажигалкой, безуспешно пытаясь добыть огонь.

Мастер сглаза снова ухмыляется, и Леденцов готов отдать кусок своего тела или души, чтобы погасить эту нахальную ухмылку. Все, больше никаких размышлений. Это бой. Потом разберёмся, что да как. Мастер силы атакует бездумно, зато быстро, неузнаваемо коверкает реальность. Вернее, пытается коверкать. Это невозможно, но оружие «отбойника» быстрее, оно парирует каждый выпад.

Часть сознания в оцепенении фиксирует картины, рождаемые «топором» и разрушаемые «отбойником». Она не может понять, откуда берутся эти фонтаны крови и вопли, слышные только двоим в этом зале. Она просто фиксирует и цепенеет, не имея возможности повлиять на движение белого клинка. Им теперь водит не только ненависть, но и страх. «Это я? – мелькает стремительная мысль. – Неужели это из меня?» Смерть и ужас. Боль и смерть. Смерть и смерть.

Нет времени на осознание. Белый клинок поднялся для очередного удара, реальность снова прогибается, готовясь впустить в себя сгусток боли. Это девочка. Она в крови. Кровь дымится на оружии Леденцова. Этого не может быть. Неимоверным усилием Емельян Павлович уводит свой клинок в сторону и на миллионную долю секунду выныривает в реальность. «Отбойник» глядит на него исподлобья. Миллионной доли достаточно, чтобы успеть разобрать мелкую дрожь на кончиках его губ.

«Это он! – Леденцову кажется, что он уже понял, нужно просто сформулировать. – Он меня подставляет! Нет, он вытягивает из меня всё, что есть внутри тёмного!»

Тёмное не доходит до реальности. Для окружающих мастера все так же стоят и смотрят друг на друга. Разве что трансляторы видят поле боя. В том числе и Саня. Этот наглец…

Не отвлекаться!

Емельян Павлович теряет слишком много времени. Он уже не атакует, только уворачивается. Вот «отбойник» раскрылся, сейчас бы ударить – Леденцов делает слепой выпад и еле успевает остановить своё же движение. Это то, что от него хочет мастер сглаза. Это снова чья-то боль и смерть…

Емельян Павлович гасит движение своего клинка и успевает блокировать удар противника в последний момент. Чёрное пламя проходит так близко, что он наконец может рассмотреть оружие.

Это не меч. Это тяжёлый шипастый щит со смертельно острой кромкой. Его поверхность – это всё-таки ртуть, но странная, тёмная, не дающая отблеска. Проскочив мимо, щит разворачивается немыслимым образом (где рука, которая может так изогнуться?) и опять несётся в атаку.

Страх становится сильнее ненависти, вернее, они сплетаются воедино. Уже неважно, чем и как поразить «отбойника». Пусть это будет кровь, и грязь, и удушливый смрад. Главное – поразить. Вся злость, вся ярость боя вскипает в Емельяне Павловиче, поднимается густой волной – и опускается волной страха. Ужаса. Паники. Он с невообразимой отчётливостью представляет, как кромка щита врезается в его горло. И нельзя даже крикнуть, потому что следом идёт поток горячей ртути. Он захлёбывается. Он не успевает. «Спас…»

…За спиной Леденцова, в реальности, о которой он уже не помнит, раздаётся несколько коротких сухих хлопков.

9

– Ещё раз спрашиваю, – следователь бубнил уже безо всякой надежды, – где и когда вы познакомились с этим гражданином?

Леденцов даже не стал делать вид, что смотрит на протянутую фотографию. Он монотонно, в тон вопросу, сказал:

– Этого гражданина впервые я увидел сегодня ночью. В мёртвом состоянии. В состоянии трупа.

Следователь вздохнул и переложил голову с левой руки на правую. На шутки Емельяна Павловича он уже не реагировал.

– Вы же понима-а-аете… – загундел он, но был перебит протяжным:

– Я все понима-а-аю. Но ничем помочь не могу.

Следователь подпёр голову двумя руками. Некоторое время они молчали. Потом следователь встрепенулся, помотал головой и широко, с хрустом, зевнул.

– Курите? – спросил он нормальным голосом.

Леденцов посмотрел страдальчески.

– Ах, да. Вы же говорили, что не курите. Я тоже не курю.

– Я помню, – сказал Емельян Павлович.

– Кофе выпить, что ли? – следователь поднялся со стула и потянулся.

Суставы затрещали, как сковорода с попкорном. «Совсем молодой парень, – подумал Леденцов, – а уже весь в остеохондрозе. Вылечить, что ли?»

– Емельян Павлович, ну не бывает так, – следователь сел на стол и преданно заглянул в глаза, – совершенно незнакомый вам человек выскакивает, как чёртик из табакерки, из-за вашей спины, стреляет в другого совершенно незнакомого вам человека, пускает себе пулю в лоб…

– В висок.

– В висок. И вы ничего о нём не знаете?!

Леденцов закрыл глаза и растёр веки. После того, что случилось прошедшей ночью, ему бы напиться в сизый дым, а не на допросе торчать три часа подряд.

– Мы же вас ни в чём не обвиняем!

– Ещё чего не хватало.

– Но помогите же и вы нам! Вы же явно что-то скрываете! Давайте ещё раз посмотрим плёнку.

Емельян Павлович снова потёр веки. Запись с камер слежения «Жар-птицы» он помнил наизусть. Следователь же впился в монитор так, как будто за последние полчаса на плёнке могли вырасти новые факты. Досмотрел. Перемотал назад. Снова стал смотреть.

Ничего не изменилось: вот Леденцов перестаёт делать ставки, отворачивается от стола, смотрит на коренастого «отбойника». Долго смотрит, минут пять. «А показалось, – в очередной раз подумал Емельян Павлович, – что полгода прошло». Народ, который поначалу лезет поближе, инстинктивно отодвигается. Леденцов и его визави остаются один на один, словно дуэлянты. Сходство усиливают «секунданты» – мужчины, торчащие у «дуэлянтов» за спиной. Один, понятно, Саня. Второй, как выяснилось позже, управляющий казино.

Вот момент, который следователь уже засмотрел до дыр и потёртостей. «Дуэлянты» разом отшатываются один от другого. В следующую секунду из-за спины «отбойника» выскакивает пожилой тип и бросается… На записи кажется, что к Леденцову, но Емельян Павлович хорошо помнит ощущение – пожилой пытается заслонить собой мастера сглаза. А за спиной у Леденцова невероятным образом возникает фигура с пистолетом наперевес…

Емельян Павлович отвёл взгляд от монитора. Ему никогда не нравились фильмы Тарантино с морем крови и кучей трупов.

– Ну вот откуда он появился? – спросил следователь у потолка. – Что за Копперфильд? Черт, частота кадров слишком низкая, не видать ни бельмеса.

– Может, я уже пойду?

Следователь промолчал, безо всякого вдохновения наблюдая за происходящим на экране. Собственно, обычный кавардак: люди носятся, женщины сидят на корточках, плотно закрыв глаза ладонями, или лежат в элегантных обмороках. Необычны только фигуры «дуэлянтов». Они расходятся в разные стороны – медленно, словно наощупь. Только слегка покачиваются, когда на них натыкаются бегущие.

Следователь щёлкнул выключателем и сказал:

– Ладно, сегодня мы уже ничего не выясним. Вы у нас по делам фирмы?

– Нет, просто отдыхаю.

– Почему бы вам дома не отдохнуть, а? Вот подписка о невыезде, поставьте автограф.

Закрывая за собой дверь, Емельян Павлович услышал знакомый звук. Следователь в очередной раз перематывал плёнку на начало.

«В душ, – подумал Леденцов уже на улице, – и спать. Или даже сразу спать».

– Ну наконец-то, – услышал он за своей спиной, – я уж хотел войти и помешать плавному течению столь приятной беседы.

Емельян Павлович обернулся. Ему улыбался поджарый мужичок в костюме специального «незаметного» цвета. В руке он держал предупредительно развёрнутое удостоверение в одиозной красной корочке.

Несколько секунд Леденцов таращился в документ, как баран на новые ворота, которые выросли поперёк его пути.

– Идите к дьяволу, – наконец поздоровался он. – Вы ведь не официально?

– Конечно, нет, – незнакомец неторопливо убрал удостоверение в карман, – иначе я вмешался бы в ход допроса в самом его начале, забрал бы вас у этого бедолаги… Но в этом нет никакой необходимости. Я просто хочу…

– …выяснить, откуда взялся этот ворошиловский стрелок, – тоскливо закончил Емельян Павлович. – Честное слово, я его видел впервые в жизни.

Незнакомец продолжал улыбаться.

– Я не хочу выяснить про стрелка. Я хочу перекусить. Тут рядом есть неплохой итальянский трактир.

– Меня люди ждут, – Леденцов сопротивлялся из последних сил.

– Ждали бы – встретили б. Пойдёмте, вам срочно нужно выпить.

Улыбчивый человек подхватил Леденцова под руку и потащил за собой. Емельян Павлович почувствовал, что его желудок солидарен с незнакомцем.

– Обещаю, – продолжал тот, – что никаких неприятных вопросов задавать не буду, вербовать не буду. Что там ещё? А! Зомбировать и кодировать тоже не буду. Зато угощу вкусной едой. И не спорьте. Будем считать это представительскими расходами.

Емельян Павлович не спорил. Но потянулся за мобильником, чтобы связаться с Портновым. И выяснить, чёрт побери, почему его не дожидается у дверей застенка заплаканная супруга?

Незнакомец упреждающе поднял руку.

– Прошу вас, подождите полчаса. А то набегут, мешать начнут. Да мы уже и на месте.

«Итальянский трактир» оказался довольно респектабельной пиццерией. Приглашение улыбчивого оказалось очень кстати – наличных у Леденцова не было совсем.

Незнакомец вес себя грамотно. Пока не принесли аперитив, помалкивал в тряпочку. И только после того как блаженное тепло растеклось по организму Емельяна Павловича, позволил себе начать:

– Документы мои, осмелюсь заметить, вы изучили невнимательно. Посему представлюсь ещё раз. Минич Сергей Сергеевич. Подполковник госбезопасности. Вас мы ни в чём не обвиняем и ни о чём спрашивать не будем. Готовы даже помочь информацией.

– А за это… – Емельян Павлович сделал многозначительную паузу.

Сергей Сергеевич усилил улыбку до негромкого смеха.

– Сразу видно человека коммерческого. Да, будет одна просьба.

– Стучать?

– Вы всё-таки невнимательно слушали. Я не собираюсь вас вербовать. Отличный виски. Повторим? Любезный! Повторите, пока несут закуски! Благодарю. Нет, просьба моя будет иного толка. Итак, какие полезные сведения вас интересуют?

– Да уж спасибо, – сказал Леденцов, – никакие. У меня и так от сведений… голова пухнет.

– Как знаете, – Сергей Сергеевич откинулся на широкую спинку лавки и прижмурился.

Почему-то Леденцов представил в руке подполковника дымящуюся сигару.

– Я тут вспомнил, – сказал Минич, – ваш ответ на не заданный мною вопрос.

Емельян Павлович понюхал свежую порцию душистого напитка и решил не реагировать. И так все расскажут. Он не ошибся.

– Вы предположили, что я захочу знать, откуда взялся человек с пистолетом. И ответили: «Видел его впервые в жизни». Просто чудо, а не ответ!

Минич снова хохотнул, но это пока не раздражало.

– Вопрос предполагался «Откуда?», а ответ последовал «Видел впервые». Небольшое несоответствие, не находите? А все потому, что любой человек, даже если приходится врать, даёт ответ… скажем так, относительно правдивый. Я знаю, что вы впервые видели стрелка. Более того, его впервые видели и все остальные. Но это не значит, что вам неизвестно его происхождение.

Емельян Павлович не отрываясь смотрел на маслянистую поверхность янтарной жидкости.

– Это фантом, – Минич поднял свой бокал повыше и смотрел сквозь него на солнце, – призрак, пришедший в мир по щучьему велению, по чьему-то там хотению.

Леденцов продолжал слушать.

– Повторяю, – весёлость ушла из голоса Сергея Сергеевича, – вас никто ни в чём не обвиняет. Испуг и попытка защититься суть естественные реакции человека. И всё-таки вы должны согласиться, что последствия испуга оказались не совсем адекватными.

Емельян Павлович залпом допил свою порцию.

– Очень интересная история, – сказал он. – Но вы хотели у меня что-то попросить?

– Да, – Минич слегка покачал бокалом, – просьба очень проста, хотя и не совсем обычна. Пожелайте Николаю Николаевичу крепкого здоровья.

Такого Леденцов не ожидал. Он почувствовал, что его челюсть неприлично отвисла.

– Что? – сказал он. – Кому?

– Николай Николаевич – это тот человек, в которого стреляли сегодня ночью в казино. Он в больнице, в реанимации. Вот его фотография и список повреждений. Думаю, это поможет.

Ошалевший Емельян Павлович принял стопку бумажек безропотно.

– Это ваш друг? – спросил он. – Родственник?

– Не совсем, – подполковник вернулся к выпивке, – просто мне нужно его арестовать.

10

Следующие несколько дней Емельян Павлович пребывал в состоянии хорошо налаженного робота-андроида. Сказали желать здоровья по фотографии совершенно незнакомому человеку – желал. Сказали, что нужно сидеть в номере и приходить в себя – сидел. Но в себя вернуться всё никак не мог. Мысли были окутаны дымкой, желаний не было, глаза ни на чём не могли сфокусироваться. Катенька даже сказала ему как-то вечером:

– Леденец! Ты что, наркотики тайком глотаешь? У тебя зрачки всё время расширены. И, в конце концов, где твоя мужнина ласка?

С мужниной лаской дело обстояло плохо. Емельян Павлович слышал, что после тридцати у мужчин часто возникают с этим делом проблемы, но сам всегда держался молодцом. Теперь-то он понимал, что это заслуга не его, а живущего в нём мастера силы. И раз заслуга перестала работать, значит, мастер силы…

Леденцов облизал пересохшие губы.

Когда-то, в детстве, он страшно перепугался, обнаружив у себя качества «топора». Потом постарался напрочь забыть о них. А теперь пришёл в ужас от мысли, что его ненормальность могла вдруг исчезнуть.

Емельян Павлович встрепенулся и порывисто обнял Катеньку.

– Придушишь! – взвизгнула она. – Палыч, не рви блузку, я за неё знаешь сколько денег отдала…

Это был самый страстный секс в его жизни. Да и в её, наверное, тоже.

– Хватит, миленький, хватит, – шептала она, – все хорошо, ты самый классный мужчина в мире! Я не могу уже.

Он откидывался на одеяле, закрывал глаза и пытался расслабиться. Это ему понемногу удавалось – но тут же возвращалась серая вязкая дымка, а с ней и страх.

Уснул он от истощения. Весь следующий день проспал до вечера. Правда, несколько раз Катенька его будила и поила чем-то горячим. Емельян Павлович глотал обжигающую жидкость залпом и тут же падал в постель. Зато на ужин вышел в ясном уме и твёрдой памяти, хотя и приходилось придерживаться за Катину руку – пошатывало.

В ресторане их ждал Иван Иванович. Он не стал обсуждать подробности, сказал только:

– Ничего не вышло, вы его не погасили. И ещё: вам нужно вернуть контроль над собой. В следующий раз…

– В какой следующий раз? – с неизбывной тоской в голосе сказал Емельян Павлович. – В следующий раз я точно кого-нибудь убью. Ну ладно, не я убью. Мной убьёт. Силой моей, которой я мастер.

– Мастер не тот, у кого много силы. Мастерство – это умение силу использовать. У вас это мастерство было в крови, а теперь вы его теряете. А следующий раз неизбежен.

– Вы меня не заставите… – начал было Леденцов, но понял, что сил на окончание фразы у него недостаточно.

– Я и не собираюсь. Процесс вышел из-под контроля. Вы думаете, этот «отбойник» оставит вас в покое? Теперь, после того как вы покушались на него? Тяжело ранили его учителя?

– А мы уедем, – вдруг затараторила Катенька, – домой уедем. Правда, Палыч? Он же ничего про нас не знает. Мы будем жить тихо, он нас не найдёт.

– Он вас не найдёт, – подтвердил Иван Иванович и потёр переносицу. – И даже пытаться не станет. Незачем.

Емельян Павлович почему-то не успокоился от этих слов Портнова. И был прав.

– Он сделает так, что вы сами будете его искать.

– Не буду, – дёрнул плечом Леденцов.

– Будете. И вы снова сойдётесь в поединке. Только на сей раз он будет сильнее. В первой стычке вы оба проиграли. Он умеет делать правильные выводы из поражений – он ведь мастер сглаза, помните? Не дожил бы ваш соперник до зрелого возраста, если бы не умел держать удар.

– И пусть держит, – сказал Емельян Павлович, – только не мой удар. Хватит с меня, наударялся.

Катенька смотрела на мужа огромными сырыми, как лужи, глазами. И тихонько, кончиками пальцев, гладила его руку под столом.

11

Тягучая пелена апатии все больше охватывала Емельяна Павловича. Все реже были вспышки яростного желания доказать себе и окружающим (в основном окружающей Кате), что он ещё жив, что он по-прежнему мастер силы. Если бы Леденцов смог собраться с мыслями, то сообразил бы, что его пребывание в чужом городе утратило всякий смысл: вылазки в казино прекратились, Иван Иванович перестал донимать своими лекциями, да и их дружная команда разбрелась. Саня исчез на другой же день после стрельбы в «Жар-птице», а ещё через трое суток Емельян Павлович поймал себя на том, что он давно не видел компенсаторш. На четвёртый день пропал и Портнов.

Единственное занятие, за которое Леденцов держался по инерции, – это рассматривание фотографии пожилого поджарого человека, которому следовало желать здоровья. Каждое утро, пока Катенька была в душе, он доставал из внутреннего кармана пиджака потрёпанную уже карточку и как мог искренне представлял Николая Николаевича – так, кажется? – бодрым и здоровым. По возможности повторял сеансы и днём, если супруга отлучалась куда-нибудь. Однако и это странное занятие по прошествии недели потеряло смысл. Однажды днём Леденцовы прогуливались по окрестному городу и вели ленивый разговор ни о чём. Катенька вроде бы настраивала, чтобы Емельян Павлович прочёл что-то очень модное. Тот неактивно отнекивался. Потом Катя вспомнила, что оставила в номере мобильный телефон – вчерашний подарок мужа. Кому она могла с него звонить? Однако Леденцов не стал спорить, а повернулся и двинулся к гостинице. В лифт одновременно с ним вошёл молодой человек крепкого телосложения. Как только кабина тронулась, он будничным тоном сказал:

– Вам привет от Сергея Сергеевича.

Емельян Павлович уставился на попутчика. Взгляд его ничего не выражал.

– От Минича, – решил уточнить молодой человек, – он просил передать, что о Николае Николаевиче можно больше не заботиться.

Леденцов ничего не отвечал, пока лифт не остановился. Только тогда он вздрогнул и спросил:

– Ага. Значит, этот… Николай Николаевич выздоровел?

– Почти, – улыбнулся молодой. – Он впал в кому. А вы молодец, здорово его подлечили.

Емельян Павлович открыл рот, но тут двери начали закрываться, и он выскочил в коридор. Кажется, человек в лифте слегка его подтолкнул. Леденцов постоял немного, помотал головой, как норовистый конь (даже прифыркнул), и стал опускаться вниз по лестнице.

Все дела в этом чёртовом жарком городе были сделаны. Пора было возвращаться домой.

Иван Иванович появился ещё раз, в день отбытия Леденцовых из гостиницы. Катенька заметила его первой, вздрогнула и остановилась. Емельян Павлович проследил её взгляд и тоже замер. Портнов сделал плавный жест рукой, словно извиняясь.

– Я просто попрощаться, – сказал он. – Давайте, Екатерина, вашу сумку. Давайте-давайте, я столько хлопот вам доставил, нужно как-то отрабатывать.

Иван Иванович был тихим и безобидным. И грустным. Леденцов не смог его прогнать. Да и с чего бы? Они взяли частника и очень мило побеседовали весь путь до вокзала. Емельян Павлович расслабился и решил, что на сей раз обойдётся без глубоких мыслей и подробных инструктажей. Так и оказалось до самого вагона.

Но напоследок Портнов умудрился выкинуть небольшое коленце. Поцеловав руку ухмыляющейся Катеньке, он ловко вложил в неё прямоугольную картонку.

– Моя визитка, – пояснил он, – мало ли что. Берегите. Друг друга. И помните, Емельян Павлович, ваша супруга – ваше единственное преимущество в грядущем бою.

Катенька враз перестала улыбаться, хотя это был явно комплимент.

– Нет-нет-нет, – замотала она стриженной головкой, – никаких больше боев!

– Разве что бой с тенью, – Леденцов решил пошутить, но вышло неловко.

– Бой с тенью, – сказал Иван Иванович, – вы уже выигрывали. На сей раз над вами повисла тень боя… Дай бог, чтобы всё обошлось.

В СВ Катенька и Емельян Павлович долго молчали. Только когда пришло время укладываться, Катя спросила:

– Правда, больше никаких боев?

– Никаких. Не боец я.

– А с тенью… Который ты выиграл. Это с кем?

Леденцов помимо воли улыбнулся.

– Не поверишь. С тобой, Солнышко.

– Что?! Я?! Тень?! Вот я тебя по башке подушкой!

И тут же исполнила обещание. Супруг радостно подхватил забаву. Так они резвились ещё минут десять, пока в стену купе не постучали. Леденцовы притихли и уселись на полку, часто и весело дыша.

– Значит, – прошептала Катенька, – ты, гад, со мной бился?

– Не бился. Просто нужно было тебя освободить от эффекта «отбойника».

– Палыч, хоть ты мне мозги не компостируй, ладно? Хватит с нас Портнова. «Отбойники», «топоры» какие-то. Туфта все это.

Емельян Павлович глянул в честные глаза любимой женщины.

– Обожди, – сказал он, – так ты не веришь в мастеров сглаза и силы?

– Конечно, нет! Ты сам подумай, это ж все бабушкины сказки!

– А Саня? Его умение читать мысли?

– Ну и что? Мало ли в мире гипнотизёров!

В эту ночь Леденцову открылась поразительная вещь: его жена и подруга, его лучший компенсатор, а в девичестве – довольно сильный мастер сглаза, его бестолковая Катенька не верит во «все эти теории» Ивана Ивановича! Емельян Павлович пытался взывать к логике, к её ощущениям, приводил примеры удачной игры в казино… Всё было без толку. На каждый довод мужа она приводила безупречный аргумент одного из трёх типов: «просто повезло», «я тебя люблю» или «я откуда знаю, но мистика тут не при чём». Когда Леденцов исчерпал все доказательства, Катенька вдруг мило зевнула, заявила, что полностью с ним согласна, и повалилась спать.

Емельян Павлович долго не мог последовать её примеру, лежал и таращился в темноту. Но стоило ему начать задрёмывать, как с Катиной полки раздалось:

– Ладно, про бой с тенью я поняла. А что он говорил про «тень боя»?

– Не знаю, – сказал Леденцов. – Это наверное то, что висит вокруг меня после казино. Мгла какая-то. Точно, тень.

– А-а-а. Тогда ладно. Это я развею. Я ведь Солнышко, правильно? А под солнышком… тени… не бывает…

И Катенька засопела, искренне уверенная, что теперь-то все проблемы ею решены. Окончательно и бесповоротно.

1

Бывший главврач, а ныне глава губернской оппозиции поднял бокал с прозрачным, как свежий цветочный мёд, пивом. Емельян Павлович ожидал, что последует очередной тост за наступающий Новый год, «год честных и справедливых выборов», но услышал:

– Ну, Палыч, давай за независимость!

Бокал был не первым, а предшествовали ему рюмки, поэтому слово «независимость» прозвучало невнятно.

– За что? – спросил Леденцов.

– За нзвисимсть! – повторил главврач. – Центра от реги… То есть регионов от центра. Капитала от власти. Мужа от жены!

Емельян Павлович согласно поднял свой бокал. Про жену – это в его огород, но Леденцов не злился. Он и раньше-то был незлоблив, а теперь… Емельян Павлович аккуратными глотками вливал в себя ледяную жидкость и думал о диалектике природы: холодное пиво вливается в горячего Леденцова, который сидит в тёплом предбаннике, а за окном – лютая стужа. Круг замкнулся.

– Слушай, – главврач-оппозиционер оторвался от бокала с довольным пыхтением, – нужно помочь плитичскому процессу!

– Опять Глинского выделить?

Глинский (лингвист Сергей Владиленович) вот уже полгода, с мая, батрачил на оппозицию, хотя и числился в штате «Мулитана» менеджером по рекламе. Образование и специфический жизненный опыт открыли в нём талант спичрайтера. Это нерусское слово в применении к Глинскому означало «сочинитель разговоров по душам». Речи, которые он порождал, ценились за простоту, доходчивость и щемящую искренность. Правда, главврач умудрялся превращать эти шедевры разговорного жанра чуть ли не в похабщину. Он никак не мог выучить текст наизусть и пытался восполнить пробелы своими словами. В стрессовой ситуации он выстраивал слова в своём, неповторимом, порядке. Например, строчку «…к нам приходят разные люди со своими проблемами» главврач на лету переделал в «…приходят к нам всякие и жалуются».

Но на сей раз лидеру оппозиции нужен был не спичрайтер. Ему нужны были деньги. Емельян Павлович даже сквозь хмель почувствовал это по особенной сердечности собеседника.

– Да мне твой Глинский… в бок не упёрся. Необходимы наличные средства. Надо поддержать неимущие слои населения перед праздником.

Важность темы даже исправила артикуляцию главврача.

– А знаешь, – сказал Леденцов, – ты ведь не главврач. Ты главвраг.

Видя ошеломлённость собеседника, Емельян Павлович пояснил:

– Ты ведь лидер оппозиции? Значит, лидер врагов власти. То есть главвраг.

– Ну, пускай. Главвраг. Хорошо. Денег дашь?

– И где я тебе наличку возьму? Раньше не мог сказать? Четыре дня до Нового года.

Главвраг, который снова приложился к бокалу, едва не захлебнулся от возмущения.

– Я ещё месяц назад! Ты вспомни: сколько я звонил? Что ты мне обещал? «Потом обязательно». Вот оно, потом. Обещания нужно исполнять.

Леденцов с сомнением покачал головой.

– Что, – рыкнул главврач, – опять с женой будешь согласовывать? Ты мужик или что? Решения должен принимать ты, а не баба. Женское дело – детей рожать.

На что Емельян Павлович ответил:

– А ещё можно назвать тебя попазиционер. Вон какая у тебя задница.

На этом беседу пришлось прервать, потому что из парилки высыпали прочие участники мальчишника, а при них о деньгах говорить не стоило.

Денег назавтра Леденцов не дал. Разговора с Катенькой даже не попытался завести, осознавая всю бессмысленность. А без неё, хоть и был генеральным директором с правом подписи и печати, такие вопросы он не решал. И прочие другие тоже не решал. Емельян Павлович в последнее время вообще не принимал деятельного участия в делах фирмы. Себя он утешал тем, что «Мулитан» – отлаженная организация, которая не нуждается в мелочном администрировании.

Но самый последний курьер знал, что генеральный сидит под каблуком энергичной жёнушки. В последнее время деловые партнёры с ним почти не общались – только на стадии подписания договора. Леденцов подозревал, что некоторые бумаги Катенька подмахивает за него, но ничего против не имел. Его вообще все устраивало.

Тень боя, а вернее, вязкая копоть апатии окутывала его и не давала ни на чём сосредоточиться. Леденцов смутно помнил, как прошло окончание весны, все лето и большая часть осени. Целыми днями он читал в Интернете новости и анекдоты, а когда надоедало – раскладывал бесконечные пасьянсы.

Катенька же развернулась. Похождения со стрельбой в казино и последующие события что-то перещелкнули в ней. На перрон родного города вышла не капризная и легкомысленная девица, а целеустремлённая бизнесвумен. Правда, первое время целеустремлённость её была несколько хаотична – госпожа Леденцова бросалась то в «Гербалайф», то в торговлю недвижимостью. Но однажды она появилась в «Мулитане» (что-то покупала из оргтехники), сунула повсюду свой носик с горбинкой, а вечером заявила супругу:

– Что это за организация дела? Почему нет перспективного планирования? И что ты там делаешь целыми днями, всё равно ведь не руководишь!

Никто уже не помнил, на какую должность оформил её Емельян Павлович (однажды он из любопытства посмотрел штатное – Катенька значилась «менеджером по маркетингу»), но довольно быстро жена стала исполнять функции зама, а с течением времени – и самого директора.

Недовольные были, но скоро закончились. Большинство ушло по собственному желанию, в частности секретарша Оленька, которая с первых же минут невзлюбила жену директора и пользовалась яростной взаимностью. Остальные притихли. Хрупкая девушка с крашеной чёлкой умела чётко ставить задачи и жёстко спрашивать за их выполнение. Её стараниями «Мулитан» больше не участвовал в рискованных сделках, которые когда-то обеспечили ему статус и жирный кусок рынка. Зато у фирмы появилась репутация «твёрдой». А «твёрдой» фирме не пристало ввязываться в тёмные делишки местных политиков.

2

И всё-таки разговор с главврагом имел свои последствия. Он оказался миной замедленного действия, которая начала отсчёт в канун Нового года, а бабахнула в середине февраля.

Леденцову в душу, на самое её дно, запала фраза «Женщина должна рожать». Он был уже не юноша (хотя и считался «молодым бизнесменом» – сороковника ещё не разменял). Самое время задумываться о потомстве. Емельян Павлович перестал раскладывать пасьянс и часами размышлял о будущем сыне. Или дочке – неважно. Леденцов раньше видел, что такое грудной ребёнок, поэтому традиционных мужских иллюзий не питал. Например, отдавал себе отчёт, что первые несколько лет жизни дитя занимается только тем, что доставляет мелкие проблемы. И только потом проблемы становятся крупными.

Идея продолжения рода тонизировала Емельяна Павловича. Как противотуманная фара, она пробивала густую мглу безразличия, царящую в мозгу Леденцова. Он снова начал оживать, интересоваться делами фирмы, однажды даже предложил что-то рискованное.

– Емельян Павлович, – заметила жена (беседа происходила при подчинённых), – это может привести к серьёзным проблемам.

– Не приведёт. А в случае успеха…

Минуты две Катенька выслушивала доклад о перспективах, и лицо её заострялось всё сильнее. Когда Леденцов дошёл до прямого выхода на американских производителей, супруга вдруг повела себя, как в старое доброе время, – закрыла лицо руками и бросилась из кабинета.

Когда она вернулась с красным от слёз носом, за совещательным столом сидел только Емельян Павлович.

– Катенька, – он обхватил жену покрепче и принялся шептать на ухо, – солнышко моё! Ты чего так расстроилась? Не хочешь, так не будем в это ввязываться. Действительно, авантюра.

Леденцов шептал, гладил её по жёсткой от лака причёске и всё сильнее прижимал к себе. Скоро головка Катеньки оказалась у него едва не под мышкой. Обычно в этом уютном месте госпожа Леденцова быстро успокаивалась и начинала бурчать. Но, видно, слишком долго не удавалось Катеньке поплакать. Вместо того чтобы бурчать, она начала тоненько подвывать.

Попыталась заглянуть секретарша (теперь её звали Оксана), но увидела только кулак Леденцова, который он показал из-за спины супруги. Кулак девочка истолковала верно, и больше дверь в кабинет не открывалась до самого обеда. К этому времени Катенька иссякла. Емельян Павлович уже ни о чём не говорил, не шептал, а просто стоял и гладил родную шевелюру. А заодно нюхал её. «Как пахнет интересно, – подумал Леденцов, – чем-то дорогим и свежим».

Катенька издала прерывисто-протяжный вздох. Ещё по добрачным отношениям Емельян Павлович знал, что это финальный свисток. Теперь можно поговорить спокойно. Леденцовы оторвались друг от друга и посмотрели супруг супругу в глаза.

– Я тебя люблю, – начал муж. – Эй! Ты чего это? Опять?

Жена торопливо замотала головой, ловко выудила из мужниного кармана платок и с чувством высморкалась.

– И как ты работать собираешься? – Леденцов решил попробовать стиль «строгий, но добрый начальник». – А ну марш домой, приводить себя в порядок! И знаешь что? Я тебя сам отвезу. А по дороге заедем и что-нибудь съедим.

Катенька снова замотала головой. И снова молча.

– Хорошо, – согласился Емельян Павлович, – просто погуляем по парку.

И неожиданно ляпнул:

– А давай ребёнка заведём.

Катенька оцепенела. Только глаза её шарили по Леденцовскому лицу в поисках насмешки. Насмешки не было. Может быть, немного смущения от собственных слов и чуть-чуть неуверенности. Катенька ринулась к мужу так, что едва не сбила его с ног. Она всё ещё не говорила ни слова, но целовала его, как бешенная. И только когда выдохлась, сделала шаг назад и сказала, держа Леденцова за руки:

– Я вчера была у врача.

– Что? – Емельян Павлович был навылет выбит таким поворотом разговора. – Ты заболела? Что-то серьёзное?

– Очень, – сказала Катенька и жалобно улыбнулась, – у нас будет ребёночек.

И нижняя её губа в очередной раз мелко-мелко затряслась.

3

Ещё несколько недель клиенты по привычке звали к телефону Екатерину Владимировну, но Катенька с безмятежностью Девы Марии объясняла им, что «этот вопрос исключительно в компетенции директора».

Леденцов воспрял. Он чувствовал себя отдохнувшим и полным идей. Правда, у Емельяна Павловича хватило ума сохранить методичность в деятельности фирмы, которую ввела Катенька, но теперь он добавлял к ней лёгкой сумасшедшинки. Сотрудники заражались директорским оптимизмом. Это было нелегко – в феврале-марте на самого энергичного сотрудника нападает зимняя ипохондрия на фоне весеннего авитаминоза.

Катенька прилежно выполняла диспетчерские функции, проверяла планы и готовила себе смену. Новость о грядущем прибавлении в семействе волшебным образом распространилась по небольшому городу. Все партнёры по мужской линии находили повод игриво подмигнуть Леденцову или с особенным выражением лица пожать ему руку – в зависимости от степени знакомства. Их супруги или редкие здесь женщины-руководители резко переменили своё отношение к Катеньке. Раньше они единодушно на неё шипели («Крутит мужиком, выскочка!»), теперь – также единодушно ворковали над ней. Маргарита Станиславовна, руководитель продаж конкурирующего предприятия «Хай Текнолоджик Маркет», на восьмое марта собственноручно дозвонилась до Кати и полчаса поздравляла её по телефону. Емельян Павлович, посмеиваясь про себя, пришёл к выводу, что беременная выскочка выскочкой не считается.

Сам он просто летал. Он где-то читал о таких методиках тренировки, когда спортсменам на ноги, на руки – везде, где можно и нужно, – вешают груз. Бедолаги привыкают к такой тяжёлой жизни, а на соревнованиях снимают с себя вериги и бьют рекорды, как Кличко грушу. Что-то подобное происходило и с Леденцовым. Сжатая пружина распрямилась. Мастера силы выпустили на волю.

Правда, окончание «заморозки» имело и свои отрицательные стороны. Теперь сцена в казино возникала в памяти ярко и в неприглядных подробностях. Приходилось признаться хотя бы самому себе, что все воображаемые ужасы и кошмары появились именно из его, леденцовского подсознания. И вызваны они были его, леденцовским страхом. Мастер сглаза Гринев гасил их по инерции, просто из принципиального противоречия, но все равно получалось, что Леденцов – плохой, а Гринев – вроде как спаситель. Емельян Павлович очень переживал, пару раз даже напивался от огорчения, однако однажды понял, кто виноват в происшедшем. Конечно, Портнов! Хитрый лис так ловко его накрутил, подготовил, заставил в нужный момент раскрыться! Был ещё, правда, вопрос: «А зачем это нужно Портнову?». От него Леденцов ответа не искал, ограничившись банальным: «Потому что сволочь!».

Это был единственный минус выхода из апатичного состояния. В остальном всё складывалось на редкость удачно. Емельян Павлович (под косыми взглядами конкурентов) принялся прокладывать прямой канал поставок из Америки и Германии. Московские оптовики как раз были заняты дележом рынка и манёвр «Мулитана» проморгали. Местное начальство и фискальные органы выжидательно принюхивались – осенью намечались губернские выборы, где все шансы на победу имел бывший главврач. «А они с Леденцовым, – говорили люди друг другу, – ну, вы понимаете…». Даже если кто-то не понимал, то делал компетентные глаза и кивал со значением.

Всего за два с половиной месяца – с марта по май – Емельян Павлович так далеко продвинулся в переговорах с акулами заокеанского империализма, что его даже пригласили на недельку в Нью-Йорк – обсудить дела лично. Леденцов попытался реанимировать институтские навыки в разговорном английском, потом расслабился и решил нанять переводчика.

Каково же было его изумление, когда одним из кандидатов на собеседование оказался Саня. По документам он значился как Леоновский Александр Владимирович. Смотрел он уже не волком, а крепко побитой собакой.

– Извините, Емельян Павлович, – начал Саня с порога, – вы, наверное, до сих пор на меня зуб держите. Я постараюсь не допустить…

– Слушай, ты, – перебил его Леденцов, – Александр Владимирович. Что-то мне твой покорный вид не внушает доверия. Что, всем уже успел надоесть?

Саня повесил буйну голову в лучших традициях русских народных сказок.

– Ты хоть язык-то знаешь?

– Два. Английский и испанский. Спецшкола, а потом иняз.

– Весь иняз?

– Три курса. Зато с отличием.

– Скажи чего-нибудь.

Саня сказал. Леденцов ничего не понял, из чего сделал вывод, что произношение у соискателя хорошее.

– Ох, не знаю. Ненадёжный ты товарищ.

– Зато, – Саня хитро посмотрел на нанимателя, – все как есть переведу. И чего сказали, и чего не сказали.

Это был решающий аргумент. В Нью-Йорк Леденцов поехал в сопровождении Александра Владимировича.

4

Из Северо-Американских Соединённых Штатов Емельян Павлович привёз кучу впечатлений, ноутбук с большим экраном, подарки для Катеньки и главное – подписанный контракт. Перед дверью квартиры он проинспектировал багаж и решил, что в раскрытом виде нужно держать не контракт (хоть он и являлся предметом особенной гордости), а тряпко-шмоточную ерунду.

Катенька открыла мгновенно, но набросилась не на подарки, а непосредственно на супруга.

– Слава богу! Я так волновалась. Особенно после того, как тебя показали. У тебя все хорошо?

Леденцова, безусловно, тронуло такое внимание к себе, но и удивило. Когда он уезжал, проводы прошли спокойно, никто не голосил: «На кого ж ты нас покидаешь!».

– Все хорошо, – гладил он Катеньку подарками по спине, – даже лучше. Мне отдали весь регион. Будем расширяться. И со всякой мелочёвкой можно завязывать. Только опт!

Катя в ответ прижималась плотнее, кивала и изредка вздрагивала всем телом, как будто от удара током.

– А где меня показали? – спросил Емельян Павлович.

– По телевизору. Несколько раз. Я записала.

По тону жены Леденцов понял, что просмотр лучше отложить.

– Есть хочу, – сказал он. – Всё, что есть в печи… короче, мечи харчи.

– В печи… – повторила Катенька. – А где она, наша печь? Кто мне обещал микроволновку?

Емельян Павлович перевёл дух. Любимая жена и будущая мать возвращалась в нормальное бухтящее состояние.

После ужина они всё-таки добрались до подарков. Катенька сначала обрадовалась, увидев давно мечтаемую маечку с подсолнухами. Потом расстроилась, обнаружив что маечка на два размера больше, чем она заказывала. И совсем впала в панику, когда майка на неё не налезла. Пришлось исправлять положение с помощью косметики и побрякушек.

– Палыч! – заявила Катенька, рассматривая тюбик с каким-то невероятно дорогим кремиком. – Ты уже и там себе тётку завёл?

– Я? Тётку?

– Только не надо делать такие честные глаза! По подбору косметики всё понятно. Все только лучшее, никакой ерунды. Она что, подмазаться ко мне хотела?

Емельян Павлович сдался:

– Тётка была. Но она не моя! Я просто попросил местную секретаршу, она порекомендовала.

– Точно? – прищурилась Катенька.

Муж проделал движение «гадом буду, зуб даю».

– Сейчас проверим, – жена повлекла Леденцова в гостиную. – Сейчас ты мне её покажешь.

Так Емельян Павлович впервые увидел себя по телевизору. Ему не понравилось, хотя снимали профессионалы с Euronews. Сюжет был о том, как американский бизнес налаживает связи с российской глубинкой.

– Да я на себя не похож!

– Похож-похож. Не отвлекайся, когда будет та тётка, скажешь.

Леденцов дождался, когда на экране мелькнёт особенно мерзкая американка, и крикнул:

– Вот!

Катенька отмотала назад, изучила стоп-кадр и удовлетворённо кивнула:

– Ладно. Пусть. А вот тут будет очень эффектная картинка.

Картинка, и правда, получилась эффектная: группа бизнесменов бодро вышагивает на фоне Всемирно Известных Небоскрёбов. И Емельян Павлович Леденцов в качестве композиционного центра.

– Видишь, – сказал Леденцов, – какой я у тебя великий!?

– Это потому что у меня, – ответила Леденцова.

5

Переводчик Саня Леденцову в Америке пригодился, несколько раз подсказывал, что думают партнёры по переговорам. Поэтому Емельян Павлович решил поберечь глаз и не поминать старое – оставил этого хлюста при себе. Придумал ему должность «секретарь по протоколу» и ходил на все переговоры исключительно в его сопровождении. А когда Катенька окончательно ушла в декрет, Леденцов на всякий случай разыскал Алену Петровну и уговорил её стать референтом.

– Что это за должность такая? – почти возмущалась флегматичная заведующая детским садом. – Я уже не девочка, чтобы в референтах ходить. Что люди скажут?

– А что ж мне, – интересовался Емельян Павлович, – ввести в штатное расписание «компенсатора»?

В конце концов все решил размер оклада. Даже не столько размер (всего в полтора раза выше её нынешнего), а предложение выплачивать его полностью официально, безо всяких «конвертов». Алена Петровна уже прикидывала на себя робу пенсионера и жест Леденцова оценила. Да и работа предстояла несложная. Сиди себе да заботься о директоре. Об одном взрослом беспокоиться – это не за кучей сопляков бегать.

Емельяну Павловичу стало поспокойнее. Из прошлогоднего «братства кольца» не хватало только Ивана Ивановича, но Леденцов не слишком по этому поводу переживал. Однажды, правда, Портнов попытался объявиться самостоятельно. Он подкараулил Леденцова в приёмной и с разбега начал нести что-то о глобальной опасности, но Емельян Павлович торопливо зажал уши и проскочил к себе в кабинет. Потом вызвал к себе начальника охраны (появился у него уже и такой) и приказал «этого типа» больше не подпускать ни на пушечный выстрел, ни даже на выстрел из дальнобойной гаубицы.

Леденцову не понравилось спасать мир. Невзирая на лето, он углубился в создание мощной оптовой торговой сети, в чём и преуспел. Катенька всю жару просидела в загородном доме (и он появился у успешного предпринимателя), читала, спала и ела. Ходила она медленно, вразвалочку и всё время прислушивалась к чему-то внутри себя.

– Спасибо, Леденец, – сказала она однажды мужу. – Хорошо, что ты меня тогда…

Катенька замялась в поисках нужного определения.

– Замуж взял? – попробовал помочь ей Емельян Павлович.

– Да нет. Вылечил от этого… сглаза… мастера сглаза. В общем, хорошо, что я сейчас компенсатор. Я её, – Катя ткнула пальцем в круглый живот, – теперь от всего-всего защищу.

– Ух ты, – удивился Леденцов, – ты же, кажется, во всю эту ерунду не верила?

– Нет. Теперь верю. Так спокойнее. И потом, я чувствую, что я её… как будто обволакиваю…

Катенька опять замолчала и только пыталась показать руками, как она обволакивает их будущую дочь. О том, что это именно дочь, сказали врачи на УЗИ. Емельян Павлович не обрадовался и не расстроился, только начал выбирать красивое женское имя. И чтобы сочеталось с отчеством.

– Как думаешь, – говорил он жене, – красиво: Светлана Емельяновна? Или Наталья Емельяновна?

Но понимания у супруги не находил. Она не хотела ни обсуждать имя, ни покупать ползунки-распашонки, ни вообще беседовать на тему будущего дочки. Не скандалила, но хмурилась и беседу не поддерживала.

– Чего боишься? – подначивал её муж. – Я ж не мастер сглаза. Я «топор». Как захочу, так и будет!

– Хорошо, – отвечала Катенька, сжимала губки и уходила к себе в комнату.

Впрочем, Леденцов особенно не дразнил её, больше потакал и утешал. В их взаимоотношениях наступил тот период «бабьего лета», который должен был случиться только на склоне супружеской жизни между седыми, как одуванчики, дедушкой и бабушкой. Леденцовы почти не ругались, часто сидели или гуляли молча, понимали друг друга даже без полувзгляда.

Так закончилось лето.

Начало сентября выдалось для «Мулитана» деятельным. Леденцов бросил все силы, чтобы растолковать тупоголовым землякам, что отныне не нужно ездить за товаром в Москву, можно все брать прямо здесь, у авторизованного дилера. И на 10% дешевле. Мелкорозничные торговцы поверили быстро, братья-оптовики подозревали афёру. Всю первую неделю Емельян Павлович в сопровождении Сани (ради информации) и Алены Петровны (для страховки) мотался по бывшим конкурентам и растолковывал новое положение вещей. Катеньку, которая перебралась уже в городскую квартиру, видел урывками. Рожать ей назначили на конец месяца, и он надеялся успеть разгрестись до этого срока.

Однажды вечером она встретила его с остекленевшим взглядом. Это не был внезапный перепад настроения – к ним Леденцов привык и побеждать их научился, – а самый настоящий ужас. Хуже всего было то, что Катенька не могла говорить. Только открывала рот и тут же начинала плакать. Емельян Павлович вызвал лучшего врача, тот отпоил бедную Катю корвалолом, и только после этого она смогла объяснить, что стало причиной её ступора.

Вернее, кто стал.

Леденцов почувствовал, что готов прибить этого человека, если найдёт. Впрочем, Иван Иванович не прятался – наоборот, просил о встрече.

6

Последний раз Емельян Павлович дрался в школе, причём быстро получил в ухо, и на этом сражение завершилось. Теперь он решил взять реванш. Как только они с Портновым оказались в кабинете с глазу на глаз, Леденцов закатил собеседнику душевную оплеуху. Он с трудом удержался от большего. За тот испуг, который он испытал вчера при виде помертвевшей жены, стоило бы организовать Ивану Ивановичу небольшой инсульт. Емельян Павлович держался только памятуя былые заслуги Портнова.

– Если ещё раз обнаружу тебя, – Леденцов с особым наслаждением выплюнул слово «тебя», – рядом с моей женой, то тебя просто убьют. В подъезде. Неустановленные личности.

Иван Иванович на затрещину отреагировал спокойно.

– Бей, но выслушай, – сказал он. – Я бы ни за что не решился побеспокоить, тем более пугать, вашу супругу, но опасность угрожает именно ей. И вашему ребёнку. Ну и вам, разумеется, но вы же меня слушать не хотите.

– Не хочу. И видеть не хочу.

– Воля ваша. Мне нужно пять минут. Я просто изложу факты, а вы можете делать из них любые выводы.

Леденцов достал мобильник и запустил на нём секундомер.

– Итак, – начал Портнов. – 28 мая сего года вы отбыли в Новый Свет. 8 июня вас в сопровождении группы бизнесменов показали на многих новостных каналах, включая CNN и Euronews, которые транслируются и в нашей стране. 12 июня Гринев забирает Романова из больницы…

– Стоп, – скомандовал Леденцов, но секундомер не остановил. – Кто такой Романов?

– Вы должны помнить этого человека: вы довольно долго желали ему здоровья.

– Это который Николай Николаевич? А вы про него откуда…

– От Минича. Мы с полковником крепко подружились в последнее время. Он-то мне и сообщил факты, которые я могу не успеть изложить. Значит, 12 июня Гринев посещает Романова в больнице и собирается увезти его куда-то. Куда – выяснить не удалось. Люди полковника Минича перехватывают всю группу и временно изолируют.

– Он же такой выдающийся «отбойник»! – Леденцов попытался придать голосу крайнюю степень язвительности. – Как же он дал себя схватить? Пожелал бы им всяческих благ…

– Вы его здорово потрепали, Емельян Павлович. Но он, кажется, сумел извлечь выгоду даже из своего пленения. 18 июня Гринева забирают у Минича и увозят. Только через две недели Минич узнает, что «отбойник» оказался в руках у полковника Ивановского, фанатика «холодной войны», непримиримого врага США. Там Гринев обретался до сегодня. Как стало известно Миничу, в ближайшее время Ивановский готовит серьёзную акцию. Я уложился?

Емельян Павлович сбросил показания секундомера, даже не глянув на него.

– Всё это бред. И к моей семье никакого отношения не имеет. Пошёл вон.

Иван Иванович остался на месте. Он продолжал всматриваться в лицо Леденцова, пытаясь там отыскать следы понимания.

– Я был о вас лучшего мнения. Точнее сказать, о ваших мыслительных способностях. Даю вам последнюю попытку. Постройте логическую цепочку: вас видели в США, Гринев спелся с лютым врагом этой страны, они затеяли какую-то акцию. Ну?!

Портнов подался вперёд, чтобы выкрикнуть последнее «Ну» прямо в лицо Емельяну Павловичу. Тот только брезгливо скривился.

– Вон пошёл, – только и сказал он.

Иван Иванович поднялся над столом.

– Имейте в виду, – произнёс он устало, – что все последующее будет на вашей совести.

Леденцов сцепил руки на груди и зубы во рту. Ему очень хотелось лёгким пинком под зад помочь Портнову добраться до двери. Но Емельян Павлович не сделал этого. Вдруг стало очевидно, что Иван Иванович – очень старый человек, а стариков бить не положено.

– И на моей совести это тоже будет, – сказал Портнов неизвестно кому у самого дверного проёма.

Весь вечер, ночь и следующее утро Емельян Павлович был зол и оттого работал с остервенением, даже на обед не вышел. Накопилась куча писем, на которые давно было пора ответить, и Леденцов набросился на них. Отвечал кратко, но эмоционально, несколько раз буквально за руку себя ловил, чтобы не отправить партнёру откровенно хамское послание. Пару раз не успел. От этого злился ещё больше.

Мысли о мастере сглаза упорно пытались обратить на себя внимание. Что-то не вытанцовывалось и не складывалось. Когда в казино из Леденцова полезла в реальность всякая дрянь, Гринев останавливал её… из принципа ли? Только ли из противоречия? Емельяну Павловичу не доводилось ещё пока встречать абсолютных злодеев (фильмы про Бэтмена – не в счёт). А вдруг он искренне защищал реальность от этой гадости? Тогда все намёки Портнова не более чем глупость. А если не глупость?

Мобильник, валявшийся на столе, внезапно загудел, Емельян Павлович даже подпрыгнул на кресле. Звонков быть не могло – Леденцов включил «Запрет всех входящих» – стало быть, пришла SMS. На свою голову Емельян Павлович обучил супругу искусству общения в текстовом режиме.

Однако SMS оказалась не от Катеньки. Номер был незнакомый, а сообщение странное: «Включите новости или зайдите на любой новостной сайт».

Леденцов поколебался, но всё-таки запустил браузер и набрал в адресной строке любимый сайт новостей. Потом ещё один. И ещё. «Понятно, – подумал Емельян Павлович, – везде одно и то же».

Леденцов закрыл глаза и покрутил головой. Когда он снова посмотрел на экран, там красовались все те же картинки и те же заголовки. «В приёмной телевизор есть. Не пойду». Он продолжал переходить с одного «новостника» на другой. Главный кадр дня не менялся: Всемирный Торговый Центр, из которого валит дым. Те самые Всемирно Известные Небоскрёбы.

Емельян Павлович взял в руки телефон, на экране которого все ещё горело сообщение. Он выбрал в меню «Вызвать адресата». Портнов поднял трубку мгновенно.

7

– Всё равно не понимаю, – Леденцов сорвался на громкий шёпот, и Иван Иванович предупреждающе поднял палец.

– Как же это может быть? – снова зашептал Емельян Павлович. – Почему он там ударил? И как?

– Пожелал всех благ. Вы же давеча сами предлагали.

Леденцов прошёлся по гостиной, стараясь ступать как можно тише – Катенька в спальне могла услышать и возобновить истерику.

– Желать добра врагу? Он ведь по мне бил, как вы утверждаете, то есть по врагу? То есть он желал мне всего наилучшего, желая отомстить… Ох, что-то я не могу этого представить.

– Это потому, – сказал Портнов, – что вы всё время перебиваете. Тут очень многое сделал Ивановский. Тот полковник, который «ястреб». Он накачал Гринева наркотиками или ещё какой дрянью и вывел его на такой уровень любви к Соединённым Штатам…

– Так, может, ваш Гринев тут и ни при чём?

– Опять перебиваете? Может, и так. Но почему главный удар именно по этим небоскрёбам? Почему не по Пентагону…

«По Пентагону тоже пытались», – хотел было снова вступить Леденцов, но наткнулся на превентивный жест Ивана Ивановича.

– …не по Президенту, наконец? Местонахождение Президента в этот момент было известно с точностью до километра. Уж Ивановский-то мог его знать! Но нет, главный удар нанесён именно там, где вас показывали по телевидению.

– Допустим, – зашептал Леденцов, – но неужели ваш Гринев настолько тупой, что решил меня в Америке искать? Он что, свихнулся от сверхспособностей?

– Мог, – кивнул Портнов, – но более вероятен другой вариант. Он прекрасно понимал, что вас там нет. И не пытался вас уничтожить. Он мог просто послать вам вызов, бросить, так сказать, перчатку.

– Перчатку? Там же тысячи людей погибли!

Иван Иванович развёл руками:

– Такова психология «отбойника». Вы представляете себе, каково это – быть вечным неудачником? Все ваши мечты и планы непременно рушатся, все надежды не сбываются. Он ненавидит людей, а уж таких везунчиков, как вы…

Леденцов слушал и вспоминал себя в момент схватки в казино. Он ведь ненавидел тогда Гринева. Искренне, до скрежета зубовного. Что он отдал бы в тот момент ради смерти мастера сглаза? Пожалуй, все. Мог ли Гринев так же ненавидеть Леденцова? Даже сомнений нет. Похоже, вся разница в том, что мастер силы пережил свою ненависть и бежал от неё, а мастер сглаза, выходит, к ненависти привык. Этот мир слишком мал для них двоих. По крайней мере, так считает Гринев.

Емельян Павлович думал, и его мыслям находилось немедленное подтверждение в речи Портнова.

Иван Иванович говорил тихо, но предельно отчётливо. Он рассказывал о мастерах сглаза, людях, которые калечат собственную жизнь, а если войдут в силу – то и судьбу всех окружающих. О том, как в глубине тёмного отчаяния вызревает желание отомстить всему миру. О том, как желание это или разрывает «отбойника», словно паровой котёл, или…

– Они редко доживают до зрелости, – Иван Иванович смотрел на собственные соединённые кончики пальцев. – Только в случае, если рядом сильный компенсатор. Как правило, это мать. Потом мать умирает или просто отдаляется. И происходит нечто страшное – мастер сглаза вырывается на волю. В определённых условиях он может превратиться в мастера силы, и тогда становится вдвойне, вчетверне… многократно опаснее.

Портнов хрустнул переплетёнными пальцами.

– И главное. Не главное вообще, а главное для вас. «Отбойник» никогда не прощает обид. Он никогда не оставит в покое ни вас, ни вашу семью. В древности мастера сглаза уничтожали целые города ради мести одному человеку. Месть – единственная радость для «отбойника».

Емельян Павлович слушал, но думал о другом, о фразе, которая могла многое объяснить.

– Мастер сглаза, – бормотал Леденцов, – может превратиться… И этот… Гринев… тоже может?

Иван Иванович встревоженно смотрел куда-то за спину хозяина квартиры. Емельян Павлович оглянулся. В дверях стояла Катенька. Она была бледна и закутана в одеяло.

– Палыч, – сказала она. – Если ты его не убьёшь, он убьёт нашу дочь.

8

В «Мулитане» известие о том, что директор уходит в отпуск, восприняли спокойно. В конце концов, первый ребёнок, можно понять.

Удивили только два обстоятельства. Во-первых, Леденцов не уточнил, когда собирается вернуться. Замов он проинструктировал плотно, на одного из них – зануду Игоря Ивановича – даже выписал генеральную доверенность на право подписи, но это могло быть и обычной перестраховкой. Во-вторых, вместе с собой Емельян Павлович забирал в отпуск Саню Леоновского и Алену Петровну. Впрочем, оба этих должностных лица все равно только лынды били, так что никто особенно возражать не стал. Разве что секретарша Оксана тайком повздыхала по Сане – в последнее время у неё появились виды на симпатичного секретаря по протоколу.

Рожали в городе в тот год мало, Леденцову не составило особого труда арендовать отдельную палату для супруги. А после того как он несколько суток почти безвылазно просидел в больнице, само собой вызрело ещё одно решение – арендовать палату рядом для себя. Емельян Павлович хотел было и всю свою компанию расселить в родильном отделении, но тут даже терпеливая Алена Петровна стала активно возражать. Кончилось тем, что Леденцов взял со всех честное слово не уходить далеко от телефонов. Иван Иванович вызвался быть тревожным вестовым: после звонка на мобильный он обязался в течение пятнадцати минут собрать всех и привезти куда нужно.

Отдельно Леденцов поговорил с Саней. Вернее, не поговорил, а повернулся и тщательно посмотрел своему секретарю по протоколу в глаза. Саня побледнел и часто-часто закивал головой. Потом спохватился и добавил вслух:

– Никуда не пропаду. Никаких загулов. Ни одной женщины, пока все не произойдёт.

После чего Емельян Павлович окончательно отрешился от суеты и сосредоточился на предстоящих родах. Его друг-оппозиционер снабдил Леденцова необходимой акушерской литературой (не забыв содрать очередные пожертвования для предвыборной кампании), и теперь будущий отец погрузился в их изучение. Все вычитанное он пытался вообразить как можно отчётливее, раздел «Патологии» решительно пропускал, зато благоприятные роды мог представить чуть ли не в лицах.

Дважды его навещал Иван Иванович. В первый раз сообщил, что мастер сглаза Гринев находится в депрессии и под домашним арестом – Минич за ним присматривает. Емельян Павлович тут же вычеркнул эту информацию из головы. Нет проблемы – и нечего об неё мозги ломать.

Второй раз Портнов появился через два дня, вообще ничего не сообщил, зато передал кассету. На ней буржуйские режиссёры под аккомпанемент русского диктора рассказывали, как правильно рожать. Ну, и показывали, естественно. Теперь Леденцов был во всеоружии знания. На вечерних посиделках с дежурным врачом он несколько раз не выдерживал и устраивал беседы на профессиональные темы.

Даже сны ему снились исключительно акушерско-родовспомогательные.

Отдыхать удавалось только днём, когда он вытаскивал потяжелевшую Катеньку полюбоваться осенью – и было чем. Бабье лето плавно переходило в бабью осень. Дожди шли очень изредка и какие-то по-весеннему тёплые. Воздух сочетал в себе исключительную прозрачность и лёгкое амбре прелых листьев.

– Они фильтруют, – говорила Катя показывая носом на деревья. – Странно.

Емельян Павлович понимал это как: «Странно, почему эти поредевшие кроны деревьев так хорошо очищают осенний воздух». Он кивал.

Супруги за последнюю неделю сроднились больше, чем за предыдущие полтора года совместной жизни. Катенька все чаще употребляла слово «это» для определения любого предмета и даже абстрактного понятия, но муж все прекрасно расшифровывал. «Мне это…» – говорила она. «Страшно? – уточнял Леденцов. – Я обещаю, что всё пройдёт изумительно».

Во время прогулок по больничному двору Катенька все больше молчала и только прижималась поближе к Леденцову. Иногда она вдруг говорила длинные и грамматически правильные предложения, которые Емельян Павлович (в отличие от вечных «Это… как его…») не мог понять до конца.

Например, однажды она сказала:

– Я раньше тебя обнимала, чтобы защитить, а теперь ты меня и то и другое.

А потом ещё:

– Я вижу, как ты думаешь, и я знаю, что так будет лучше.

В таких случаях Емельян Павлович только улыбался, целовал жену и вёл дальше, вдоль почётного караула стриженых кустов, к воротам, сквозь которые виднелась залитая жёлтым солнцем улица. Почему-то эти ворота напоминали ему цветные витражи Домского собора в Риге.

Рожать Катенька решила сама, поэтому точную дату этого события никто сказать не мог. Однажды вечером она попросила мужа:

– Леденец, хватит меня в толстом теле держать! Давай я завтра рожу.

Емельян Павлович сначала удивлённо вскинул брови, а потом рассмеялся. Он понял, что на самом деле втихаря боялся того, что все равно должно было произойти. Боялся – и, значит, оттягивал этот день.

9

Несмотря на всю свою предварительную подготовку (или благодаря ей), на родах Леденцов присутствовать отказался, хотя ему, в порядке исключительного исключения, и предлагали.

Он сидел в коридоре, зажмурившись так, что выступили слёзы. Он сдавил череп руками, словно арбуз во время тестирования на спелость. Он непрерывно стучал пятками по полу. Емельян Павлович готовился стать отцом.

Рядом с ним, вцепившись в стул ногтями, сидел Сергей Владиленович, личный усилитель. Впрочем, он всеми своими тщедушными силами пытался замаскироваться под игру теней на обоях, так что его можно было и не заметить.

Леденцов и не замечал. С огромным трудом он заставлял себя сосредоточиться на главном. Что именно сейчас происходит в родильном отделении, он знать не мог, поэтому раз за разом прокручивал в уме отшлифованное за много ночей – от «Тужьтесь!» до первого писка ребёнка. Как назло, когда дошло до самого важного, вязкая тень боя снова, как почти год назад, обволакивала его сознание.

«Это Гринев! – вдруг перепугался Емельян Павлович. – Он пытается навредить!»

Леденцов бросился звонить Ивану Ивановичу, который с группой товарищей дежурил в небольшом кафе наискосок от родильного дома. Портнову понадобилось семь минут и все красноречие, чтобы подавить леденцовскую панику. Завершил он свою речь так:

– Возможно, кто-то вам и мешает. Например, к Екатерине временно вернулась её «отбойная» способность. Или какой-нибудь случайный завистник. Могу гарантировать две вещи. Первое: это не Гринев, иначе столкновение было бы куда ожесточённее. Второе: вам тем более нужно сосредоточиться на своём основном занятии. Вы в отличной форме. Вы продавите любую тень.

Емельян Павлович колотящимися руками засунул телефон поглубже в карман. Не успел он снова сосредоточиться, как дверь в коридор раскрылась, и фигура в халате и маске поманила Леденцова пальцем.

– Дочка, – сказала фигура, – 3600. Вышла как по маслу. Даже поразительно.

Емельян Павлович обернулся на усилителя. Тот улыбался лицом и одновременно извинялся позой.

– Или вы пацана хотели? – спросил врач. – Не расстраивайтесь, в следующий раз будет вам пацан. Э, нет! Вам туда пока нельзя.

– А она? Жена моя как?

– Всё в норме. Покричала своё, не без этого. Крови потеряла немного. Нормально все.

Потом Емельян Павлович шёл куда-то, ведомый молчаливым текстологом. В голове с трудом, как Юпитер, вращалась мысль: «Теперь нужно думать о том, что Катенька быстро восстановится. А как после родов восстанавливаются? Что ж я, дурак, про это не прочитал?»

– Да выходят, милый, – услышал он добрый старушечий голос, – выходят. У нас в последнее время в больнице ни одного осложнения. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Леденцов поднял глаза на санитарку. Она была худа, морщиниста и добра настолько, что казалась сестрой-близнецом матери Терезы.

– Не сглазите, – пообещал он. – Я уж постараюсь.

10

Теперь Емельян Павлович был доволен, что у жены есть сотовый телефон. Внутрь его по-прежнему не допускали, и спасать бедную Катю приходилось по мобильной связи.

За последующие несколько дней он вычерпал запасы милосердия до дна. Если бы Катенька не начала приходить в норму, он возненавидел бы процесс воспроизводства населения на всех его этапах, включая первый, самый приятный. К счастью, вскоре молодая мать окрепла настолько, что согласилась просуществовать без психологической поддержки по телефону десять часов подряд.

Выспавшись, Леденцов прошёлся по улице. Как добросовестный отец, он должен был бы сейчас желать счастья и здоровья дочери, но при одной мысли об очередном напряжении мозга Емельяна Павловича начинало мутить. Поэтому он занялся будничными делами: заплатил за мобильник (операторша уважительно произнесла сумму задолженности), зашёл за коляской и даже позвонил главврачу-оппозиционеру.

– До выборов неделя! – тут же начал орать главвраг, как будто Леденцов был его нерадивым подчинённым. – Я тебе дозвониться не могу! Срочно нужны деньги!

Пришлось звонить и в «Мулитан». Хотя он оставлял все дела в состоянии «на мази», за истёкший детородный период мазь подсохла, а отлаженная система принялась скрипеть и трещать. С постыдным облегчением Емельян Павлович отправился в офис – Катенька ещё пару раз звонила, но теперь он с чистым сердцем говорил ей, что немного занят. К вечеру ему удалось и «Мулитан» подбодрить, и самому отдохнуть. Забрав нужную сумму наличными, Леденцов прикупил коньяку и отправился в штаб оппозиционеров.

Увидев в руках спонсора бутылку, граввраг замахал руками:

– Убери! Рано! Сглазишь ещё!

С трудом удалось объяснить зашуганному кандидату в губернаторы, что повод состоит вовсе не в его гипотетической победе.

– Черт, – главвраг с искренней силой раскаяния шлёпнул себя по лысине, и глаза его на миг просветлели. – У тебя ж сын! Дочь? Молодец, не бракодел! За это можно.

Однако временное просветление тут же сменилось лихорадочным оживлением.

– Слушай, а давай ты со своим… своей дочкой завтра на митинге моем выступишь! Символично: новая жизнь начинается, новая власть приходит.

Леденцов даже бутылку не допил от огорчения. Машину бросил у штаба, до дома пошёл пешком – и для дополнительной вентиляции извилин, и чтобы разобраться в возникшем беспокойстве. Напоминания о сглазе вызвали ощущение неудовлетворённости. Словно Емельян Павлович упустил какую-то деталь. Или, того хуже, перестал чувствовать развитие событий.

Примерно на половине пути Леденцов встал, как вкопанный железобетонный столб. Нашарил в кармане телефон и отыскал в записной книжке номер под литерами «ИИ». Выслушал от Ивана Ивановича поздравления и спросил:

– А я тоже могу превратиться в мастера сглаза? Как Гринев – в мастера силы?

– Да вы уже. Впрочем, вы уверены, что подобные разговоры следует вести по линиям связи?

Встретились они в летнем кафе под шатром, на котором когда-то было начертано «Балтика». Видимо, однажды у хозяина бара испортились отношения с основным поставщиком, и слово на тенте исправили на «БарНика» – именно так, без всяких пробелов. Пили разливной квас, тёмный и пахнущий свежим хлебом. Говорил в основном Иван Иванович.

– Вы превратились в мастера сглаза в тот же миг, когда ваш оппонент стал «топором». Во время битвы в казино.

– А почему я ничего не почувствовал?

– Уверены? Неужели никаких новых ощущений? Вы же сами рассказывали про «тень боя».

Емельян Павлович покатал во рту глоток, дождался, пока напиток согреется, и сглотнул. Да, пожалуй, та вязкая мгла могла исходить от «отбойника». То есть от самого Леденцова, когда он стал «отбойником».

– Минуточку, – сказал Леденцов, – не стыкуется. Я ведь остался «топором»! Я точно знаю, что никого и ничего не сглазил.

– «Топором»-то вы остались, – покивал головой Портнов, – но и зачаточным мастером сглаза тоже стали.

– Зачаточным, говорите? Какой же он мастер, если зачаточный?

Иван Иванович улыбнулся.

– Вы ведь филолог, верно? Замечательно. Слово «мастер» в данном контексте пришло из английского. Там «master» означает в первую очередь «хозяин», «владелец». Русский «мастер» – это «специалист», «знаток своего дела». В качестве мастера сглаза вы пока не «мастер», а всего лишь «master».

– Слушайте, – попросил Леденцов, – давайте без теории. Я бы хотел разобраться, что случилось. Нет, не так. Я хочу понять, что может случиться.

– Вы снова столкнётесь с Гриневым, – пожал плечами Портнов, – это неизбежно, как победа хороших парней в голливудском блокбастере.

– И кто из нас будет хорошим парнем?

Иван Иванович лукаво сощурил глаза.

– Не могу сказать.

– Что так?

– Вы же запретили влезать в теорию.

Емельян Павлович секунду поколебался, но решил на провокацию не поддаваться.

– Ладно. Столкнёмся. И что будет?

– Есть два варианта…

– Моя победа или его?

– Нет. Победа одного из вас или ничья.

Леденцов повертел опустошённый пластиковый стакан и отправил его в урну.

– И что будет в случае победы?

– Ну, это вы и сами знаете. Вспомните, что произошло после вашей победы над лингвистом Глинским? А после победы над Екатериной?

Емельян Павлович поморщился – случай с Катенькой он не любил вспоминать – но ответил:

– Проигравший поменяет квалификацию?

– Это безусловно, но есть важный нюанс.

Портнов замолчал, явно ожидая от собеседника озарения. Леденцов даже не стал напрягаться. Он выдержал приличествующую случаю паузу и спросил:

– Какой?

– Проигравший будет до конца дней своих привязан к победителю.

Вывод оказался до такой степени неожиданным, что Емельян Павлович заулыбался.

– Значит, если этот Гринев меня перебодает, я буду по гроб жизни испытывать к нему искреннюю привязанность?

– И это тоже. Но главное – вы будете привязаны к нему неразрывной, хотя и бесплотной, нитью судьбы. Вдали от своего победителя станете чувствовать отчаяние, вблизи – стремление стать ещё ближе. Вспомните Сергея Владиленовича.

Леденцов перестал ухмыляться. Отставной текстолог действительно тянулся к нему, как змея к солнцу. «Надо бы позвонить человеку, – вдруг подумал Емельян Павлович, – раз у него такая наркотическая зависимость».

– Допустим, – сказал он, – а если ничья?

– О-о-о! – Иван Иванович воздел (именно так!) палец. – Это самый интересный вариант.

Но тут в кармане Леденцова с экспрессией эпилептика задрожал мобильник, и самого интересного Емельян Павлович так и не узнал. То есть узнал, но совсем другое самое интересное.

– Палыч, – заявила трубка голосом Катерины Решительной, – я по тебе соскучилась. Врачи меня отпустили, такси я уже вызвала. Ты кроватку купил?

Леденцов обернулся к Ивану Ивановичу, но тот только улыбнулся.

– Это самое интересное, но не самое важное. Долго рассказывать. Я уж как-нибудь после.

11

На какое-то время проблемы взаимодействия «отбойник – топор» были вытеснены другими: «папа – дочка», «папа – дочка, которая орёт», «папа – дочка, которую нужно купать» и прочие, вплоть до «папа – мама, объясняющая папе, что ребёнка пора кормить, а не запихивать в коляску для прогулок на свежем воздухе».

А ещё следовало хотя бы чуть-чуть контролировать работу предприятия.

И заботиться о здоровье ребёнка.

А также о здоровье матери.

Да и о материальном благополучии семьи обязан был думать вовсе не Пушкин Александр Сергеевич.

Леденцов попытался подойти к проблеме основательно, как его учила Катенька. Он нарисовал на бумажке табличку с темами, на которые следовало думать. Напротив каждой темы он поставил время и постарался придерживаться этого графика.

Ребёнок по имени Юлька немедленно объявил системному подходу смертный бой и страшный рёв. Время, отведённое на размышления, приходилось тратить на уход за дитятей.

Тогда Емельян Павлович предпринял новую попытку: он решил силой своего дара превратить Юльку в ребёнка тихого и постоянно дрыхнущего. Так сказать, выстругать «топором» послушного Буратино. Как только он сосредоточился на этой идее, из кухни появилась злобная Катя.

– Леденец! – сказала она тоном, не предполагающим возражений. – Отстань от девочки. Не лезь к ней, понял?

– Да с чего ты взяла? – Леденцов постарался удивиться понатуральнее. – Я и не думал…

– Вот и не думай! Глаза выцарапаю.

Последнее утверждение было не угрозой, а констатацией неприятного факта. Мама отчего-то не желала, чтобы её ребёнку исправляли характер. «И как она почуяла?» – подумал Емельян Павлович. Проверки ради он решил организовать, например, грозу. Видимо, внушение на Юльку всё-таки подействовало (а заодно и на Катеньку), потому что целых полчаса Леденцова никто не трогал, и он смог как следует сконцентрироваться. На тридцать второй минуте за окном громыхнуло.

– Палыч! – крикнула супруга. – Забери ребёнка с балкона!

Никаких иных комментариев не последовало. Емельян Павлович почувствовал вкус к исследованиям и хотел продолжить эксперименты, но тут действие ментальной заморозки закончилось – Юленька разразилась грозным писком.

Теперь Леденцов оставил попытки систематического подхода и желал счастья урывками, как придётся и кому получится. Каждый раз к счастливому будущему приходилось пробиваться сквозь все более плотную пелену «отбойного» эффекта, но разбираться ещё и с этим сил не было никаких. И желания тоже.

Честно говоря, больше всего Леденцову хотелось просто выспаться.

Емельян Павлович продержался полтора месяца, после чего сбежал на работу. В первый после отпуска рабочий день Катенька наблюдала за его сборами глазами дальневосточного оленя, которого ведут на расстрел.

– Солнце! – не выдержал Леденцов. – Я буду часто-часто о тебе вспоминать. И о Юльке тоже. Обещаю. Вот у меня в новом телефоне есть такая функция – напоминатель. Я записываю – смотри! – в начале каждого часа: «Memento Sunny». Это такая английская латынь. Означает «Помни о Солнышке».

Супруга шмыгнула носом и вытерла левый глаз.

– Ты честно каждый час будешь о нас думать?

– Обещаю.

– А если переговоры?

– Извинюсь и выйду в туалет.

– Правда?

– Правда. Честно. Точно. Век воли не видать.

Катенька вытерла правый глаз.

– Не забудь. А то я его боюсь.

Емельян Павлович даже не стал спрашивать, кого она имеет в виду.

– Не волнуйся. Иван Иванович за ним следит. Как только будет что-нибудь важное, он сразу мне скажет.

– И ты его найдёшь и… не дашь нас обидеть?

– Найду и побью.

– А может, с ним просто встретиться и поговорить? Может, ему денег дать?

Упоминание о деньгах привело Леденцова в состояние озабоченности. В принципе, деньги были, но все они были вложены в разного рода проекты – например, в выборы. Бывший лидер оппозиции победу одержал, но возвращать-то он будет не деньгами…

– Эй! Палыч!

Емельян Павлович вздрогнул и продолжил укладывать портфель.

– С ним договориться нельзя, – сказал он. – Это маньяк, желающий только смерти. Даже если он приобрёл качества «топора», психология «отбойника» никуда не исчезла. Проще найти и…

Леденцов не договорил. «А ведь в него я превращаюсь, – подумал он, и спина вдруг стала холодной и липкой, – в мастера сглаза. В маньяка, желающего только смерти».

12

Занятия бизнесом взбодрили Емельяна Павловича, как своевременный душ Шарко. После всей этой чертовщины с поединками между суперменами, проблемы с кредитами и неплатежами только умиляли и бодрили. Первым делом пришлось позвонить новому губернатору. Тот даже поздравлений не дослушал.

– Все понял. Помощь нужна? Я, Палыч, друзей не забываю.

Через четверть часа все проблемы с кредитами развеялись в приятный дым с ароматом мяты.

С неплательщиками пришлось возиться гораздо дольше, да и результаты вышли не такие обнадёживающие. Но все равно Емельян Павлович чувствовал себя заново родившимся – хотя и проскочившим стадии прорезывания зубов и обучения ходьбе. Долг перед семьёй тоже был выполнен: каждый час Леденцов добросовестно бросал директорские обязанности и рисовал замечательное будущее жене и ребёнку.

Немного отравляло жизнь только то, что Леденцову-«топору» приходилось непрерывно бороться с Леденцовым-«отбойником». «Нужно как-нибудь с Иваном Ивановичем посоветоваться», – решил Емельян Павлович, отпирая дверь квартиры.

– Кормилец вернулся! – объявил он и тут же получил втык от жены за избыточную громкость.

Оказалось, что Юлька мирно спит уже три часа кряду. Это было настолько нетипично, что Леденцов заволновался.

– Нет, – упокоила его Катенька, – всё нормально. Просто хочет и спит.

– А я про вас думал, – шёпотом доложился муж. – Каждый час.

– Знаю. Иди на кухню, я даже еды тебе приготовила.

Пока Емельян Павлович наворачивал любимый гороховый суп, Катенька сидела напротив и любовалась. Стриженая головка покоилась на кулачках, как Земля на черепахе. Лёгкая гордая улыбка придавала ей сходство со свечой для организации интимного вечера.

– Ты на работу ходи, – неожиданно сказала жена, – так даже лучше.

Леденцов мысленно покачал головой. Оказывается, Катенька могла его в следующий раз и не пустить заниматься бизнесом.

– Я чувствовала, как ты нас… накрываешь. Это как такая тёплая волна. Когда ты дома, так не получается. Так что ходи. Главное, напоминатель не отключай.

Теперь Емельян Павлович покачал головой и в реальности. Как мало нужно закоренелой материалистке, чтобы удариться в мистику! Всего-то родить ребёнка.

– Слушай, – продолжила Катенька, и улыбку-свечу словно задули, – мне кажется, или тебе кто-то мешает? Ты как будто пробиваешься через что-то.

Конечно, Леденцову следовало соврать и успокоить. Вряд ли стоило рассказывать о своей постепенной трансформации в мастера сглаза, особенно после того, что он заявил про Гринева. Но врать мучительно не хотелось – да и почувствовала бы Катенька. Вот Емельян Павлович и выложил всё, что узнал от Портнова. Прямо над тарелкой остывающего горохового супа. Жена слушала внимательно и задумчиво покусывала нижнюю губу.

– А что будет, если вы друг друга не победите?

– Иван Иванович не успел объяснить, мне нужно было бежать тебя из больницы встречать.

Катенька погладила мужа по носу.

– Знаешь, – сказала она, – а сходи ты к Ивану Ивановичу. Выспроси все, ладно? Юлька сегодня спокойная, я справлюсь. Только суп доешь. И перед уходом ещё раз про нас подумай.

13

– Наконец-то! – Портнов даже прищёлкнул пальцами, когда Леденцов начал свои расспросы. – А я уж и не надеялся, что вы сами все поймёте. Боялся, что придётся вас подталкивать.

– К чему?

– К осознанию того, что пора уже учиться пользоваться своими умениями. Пора доказывать, что вы не только master, но и мастер.

Емельян Павлович прислушался к себе, пытаясь обнаружить осознание. Но Иван Иванович не давал опомниться, всё говорил и говорил.

После этого разговора распорядок Емельяна Павловича претерпел заметные изменения. Сутки теперь состояли из трёх занятий: ночью – Юлька, днём – бизнес, вечером – Портнов. Последний род занятий чем-то напоминал Леденцову фехтование. Но не тот странный вид спорта, что входит в программу Олимпийских игр (закричали – побежали – зажглась лампочка). Это было фехтование, которое Емеля видел когда-то в фильмах про мушкетёров. Или, скорее, про рыцаря Айвенго. Эффектные уколы, удары с размаха, неожиданные выпады – так действовал «топор». В качестве щита Леденцов учился применять «отбойник». Оказалось, что «отбойник» может эффективно погасить или, чаще, изменить направление «топора». Сначала тренировки были похожи на размахивание оружием в пустой комнате. Тренер – Иван Иванович – находился за пределами сознания Леденцова, и они долго учились вслепую. Передатчик мыслей Саня облегчал их общение, но все равно Емельян Павлович чувствовал себя глупо. Однако Портнов настаивал на продолжении именно такого рода занятий, и уже через десяток тренировок Леденцов освоился. «Топор» он воображал так же, как во время памятного поединка в «Жар-птице» – в виде клинка света (уже потом сообразил, что подсмотрел идею светового меча джедаев). «Отбойник» представлялся овальным красным щитом с заклёпками. Емельян Павлович считал его титановым – щит казался очень лёгким и очень прочным.

Отнаблюдав (посредством Сани) очередное занятие Леденцова, Иван Иванович довольно улыбнулся и предложил устроить завтра выходной.

– А послезавтра, – добавил он, – начнём тренировки с «зеркалом».

Емельян Павлович оглянулся на Саню, но тот только пожал плечами.

Тренировки с «зеркалом» оказались штукой сложной. Леденцова и его секретаря по протоколу пришлось обучать одновременно. Почти час Иван Иванович пытался растолковать суть спарринга, потом плюнул (фигурально) и взял Саню в свои руки (буквально). Крепко сжав запястья транслятора мыслей, Портнов скомандовал:

– Давай!

Саня сначала хмыкнул, потом наморщился – и вздрогнул.

– Ого! – сказал он.

– Не отвлекайтесь. Читайте.

Саня принялся читать. Судя по контексту происходящего, читал он мысли Ивана Ивановича – впервые за всё время их знакомства. Со стороны это смотрелось забавно: мыслечтец то и дело совершал мелкие телодвижения, как будто игрок в «Doom» за экраном компьютера. Он подавался вперёд, тут же застывал, откидывался назад, смещался чуть влево или вправо. Ноги и голова двигались в общем ритме, и единственными неподвижными точками Сани оставались руки.

Иван Иванович в этом странном сидячем танце не принимал участия. Он был совершенно неподвижен и, казалось, расслаблен. Только полуприкрытые глаза подёргивались иногда при особенно резком изгибе Саниного туловища.

Леденцов зачарованно наблюдал за процессом. Насколько он помнил, у его секретаря по протоколу никогда не было проблем при чтении чужих мыслей – да ещё таких, чтобы Сане приходилось помогать себе всем телом.

Как только Иван Иванович ослабил хватку, Саня резко выдохнул и отвалился на спинку стула. Выглядел он выжатым, как лимон у бережливого хозяина.

– Теперь понятно? – спросил Портнов, растирая ладони.

– Ага, – Саня все ещё не пришёл в себя, – только я передохну малость. Водички принесите, а?

К удивлению Леденцова, Иван Иванович поднялся и направился в кухню.

– И как? – спросил Емельян Павлович.

Саня не ответил, оставаясь в позе поникшего лотоса. Он только мелко и часто дышал. Зато через двадцать минут тренировка с «зеркалом» наконец началась.

По команде Портнова Емельян Павлович закрыл глаза и сосредоточился. Привычный образ щита и меча сформировался мгновенно. Чуть позже – вместе с прикосновением Саниной руки – возник и образ зеркальный. Строго говоря, это было не совсем зеркало, которое меняет местами лево и право: невидимый соперник, как и сам Леденцов, держал меч справа, а щит – слева.

Емельян Павлович попробовал оружие. Соперник в точности и в ту же секунду повторил его движения. Хотя по поводу секунды у Леденцова возникли сомнения. Он неожиданно ускорил движение меча. «Зеркальный» меч воспроизвёл движение с еле заметной заминкой. И тогда Емельян Павлович пошёл в атаку.

Это был отличный пируэт. Двойник среагировал на него чуть-чуть позже, и этого хватило, чтобы яркий сполох леденцовского «топора» прошёл в зазор между «зеркальными» щитом и мечом. По всем правилам фехтования такой выпад должен был настичь соперника и сокрушить его.

Однако двойник даже не дрогнул. Его оружие, повторяя манёвр Леденцова, вонзилось в щель слева от щита Емельяна Павловича… и ничего не случилось.

– Неплохо, – услышал Леденцов голос Портнова. – Но вам следует атаковать не противника, а его оружие, понимаете?

Емельян Павлович открыл глаза и покрутил шеей.

– Ладно, – сказал он, – давайте ещё раз.

14

С тренировок Емельян Павлович стал возвращаться поздно, уставший и безвольный. Это было неудивительно, если учесть, что дрался он, по сути, с самим собой. Саня просто создавал зеркальное отражение леденцовских «топора» и «отбойника». Катенька уже раскаивалась, что в тот вечер отпустила мужа на беседу к Ивану Ивановичу. Она не скандалила и даже не гундела (наоборот, максимально освободила супруга от ночных бдений возле Юльки), но злилась все отчётливее.

Однажды она объявила:

– Завязывай со своим мозговым карате! Дочка не набирает вес.

Леденцов, который только появился с тренировки и потому соображал плохо, потёр лоб. Он не мог вспомнить, желал ли сегодня счастья и здоровья дочери. А вчера? Кажется, напоминатель срабатывал, но как Емельян Павлович на него реагировал?

– И работу завтра пропустишь, – так же резко продолжила Катенька. – По врачам вместе пойдём.

– Подожди, – попросил Леденцов, – а что за проблема? Почему к врачам сразу-то?

– Потому что ребёнок в её возрасте должен набирать вес каждый день. А Юлька весит ровно столько же, сколько две недели назад. Я была сегодня у участкового педиатра, она ничего не понимает. Завтра пойдём к хирургу.

Леденцов бросился к телефону. Портнов выслушал его очень внимательно и обещал перезвонить через десять минут.

Всё это время Емельян Павлович просидел в коридоре на полу. Трубку он поднял одновременно с началом первого звонка.

– Это не Гринев, – сказал Иван Иванович, – абсолютно точно. Мы сейчас вышли на Романова. Это его, скажем так, наставник. Как я у вас. Так вот, Николай Николаевич – Романов то есть – прекрасно понимает ситуацию. Он Гринева старается полностью контролировать.

– Старается?

– Он знает обо всём, что случается, но не может прогнозировать ситуацию. Так вот, Гринев о вашем ребёнке вообще ничего не знает.

Портнов замолчал.

– Ну? – не выдержал Емельян Павлович.

– Есть вероятность… возможно, это побочный эффект.

– Тренировки с «зеркалом»?

– Да.

– Тренировки немедленно прекращаются.

– Разумеется.

– Слушайте, а что я вообще делаю, – спросил Леденцов, – во время этих тренировок? Нет, я все понимаю: выпады, блокировки… Но… что это?

– Конкретизируйте вопрос.

– Раньше, когда я… пользовался «топором», я представлял себе будущее. Светил фонариком. Что попадало в его луч, то сбывалось, всё понятно. А теперь? Я же просто размахиваю палкой света! Что это означает?

– Это всё тот же луч света. Только очень концентрированный. Он настолько яркий, что трудно рассмотреть. Однако суть не изменилась.

– Рассмотреть? И что я могу там рассмотреть?

– Имеющий глаза, – ответил Портнов, – да увидит.

Леденцов сидел на балконе и смотрел в ночь, когда рядом неслышно появилась Катенька. Она стала у правого плеча и запустила руку в шевелюру мужа. Крупная переливистая звезда подмигнула Леденцовым.

– Солнышко, – прошептал Емельян Павлович, – покомпенсируй, пожалуйста, а? Я в последний раз. Я только гляну, и все.

Катенька осторожно поцеловала его в висок, вздохнула – и напряглась. Выждав для верности несколько секунд, Леденцов вызвал в воображении свою боевую амуницию. На сей раз он не стал ничем размахивать. Кончик светового меча замер неподвижно, и Емельян Павлович начал всматриваться в крохотный кружок света на его окончании.

Сначала не было заметно ничего. Потом появились тени. Они складывались в очертания предметов и людей. Тени двигались, переплетались, появлялись и исчезали. Кружок стал стремительно увеличиваться. Леденцов напрягся, чувствуя, что вот-вот разглядит…

…Он ухнул на освещённую нестерпимым светом арену и мгновенно увидел все окружающее: перед лицом, за затылком, сверху, снизу. Фрагменты движущегося калейдоскопа сложились в яркую картинку. Емельян Павлович едва не задохнулся. И тут острая боль заставила его вернуться на балкон…

Катенька впилась в его плечо так, что поломала ноготь.

Потом, когда они сидели на кухне и пили успокаивающий травяной чай, она сказала:

– Это было ужасно.

– Ты видела?

– Нет. Но это был кошмар. Это… смерть.

Емельян Павлович не стал возражать. Он пересел к жене поближе.

– Это смерть. Но предназначена она только для одного человека.

– Для Гринева?

Леденцов кивнул.

– Допустим, – сказала Катенька, – допустим, что только для него. Допустим, что ты его убьёшь. И что ты будешь делать дальше… со всем этим ужасом, который у тебя внутри?

– Выкину к чёртовой бабушке.

Жена покачала головой. Получилось, что Леденцов потёрся об неё носом.

– Тогда спрячу. Глубоко-глубоко, чтобы не найти.

– Палыч, – Катенька повернулась так, чтобы видеть его глаза, – найди его. И поговори. Мне кажется, он тебя послушает.

Емельян Павлович промолчал.

15

На Новый год Леденцов никого не приглашал специально, но весь день 31 декабря пришлось открывать двери и получать подарки. Приходящие появлялись со словами: «Мы только на минуточку!», отказывались снимать верхнюю одежду, но хлебосольная хозяйка дома затаскивала их за стол, где гости и сидели (некоторые наивные – прямо в пальто) до прихода следующей партии. Катенька могла себе позволить быть хлебосольной и гостеприимной: Юлька, как по заказу, вела себя идеально, а приготовлением пищи, уборкой и мытьём посуды занималась две специально приглашённые тётеньки. Идея с тётеньками принадлежала Емельяну Павловичу, и он этим страшно гордился.

Появился и Иван Иванович. Был мил, расцеловал руки Катеньке – но та все равно ощетинилась от одного только вида Портнова. Леденцову пришлось утаскивать гостя на лестничную площадку, чтобы не дразнить рождественских гусей. Почему-то ему казалось, что Портнов появился не только ради выражения новогоднего почтения.

– Она считает меня причиной всех ваших несчастий, – Иван Иванович огорчённо посмотрел на запертую дверь.

– В чём-то она права. Все несчастья начались с вашим приходом.

– Полноте. Несчастья и без меня начались бы, а вот вы были бы не готовы.

Леденцов покачал головой, готовясь возражать, но Иван Иванович упредил его:

– Всего один довод. Было бы у вас это все (Портнов изобразил «это все» выразительным жестом), если бы Екатерина осталась мастером сглаза? А так… очаровательная пара получилась.

– Допустим, – согласился Емельян Павлович, – но всё остальное было лишним. Эта кошмарная командировка по казино. Столкновение с Гриневым… Меня, между прочим, до сих пор кошмары мучают.

Леденцов почувствовал, что начинает заводиться, и немного сбавил тон.

– А то, что недавно произошло, это уже совсем ни в какие… Вы в курсе, что Юльку пришлось неделю под капельницей продержать? Обезвоживание организма. Причину так и не выяснили. То есть это врачи не выяснили…

– Вы считаете, – перебил Портнов, – что виноваты наши тренировки?

– А что тут считать? Тоже мне, высшая арифметика! Как только тренировки прекратились, ребёнок начал в весе набирать!

– Это не совсем связано…

– Не совсем или не связано?

Иван Иванович в деланной нерешительности пошевелил пальцами.

– Давайте сделаем так, – Портнов полез за пазуху, – я вам эти документы отдаю, а вы смотрите их сразу после Нового года. Сами решите, что с чем связано. Срочности особой нет, но и затягивать я бы не советовал.

Уже в квартире Леденцов тихо выругался. Не открыть папку, переданную Иваном Ивановичем, он никак не мог. «И зачем я брал? – думал Емельян Павлович, направляясь в кабинет. – Подождали бы эти новости пару дней!» Дорогу ему преградила Катенька.

– Палыч, – взгляд исподлобья больше подошёл бы серийному убийце непослушных мужей, – там гости скучают. Иди к ним, – и без паузы, – ты этого… отправил?

– Отправил, Солнышко, – Леденцов попытался совершить противокатюшин манёвр.

Однако бдительное бедро супруги перекрыло траекторию.

– А что это за папка?

– Так, ерунда.

– Муж, – это была уже прямая угроза, – тебе мало того, что было месяц назад? Ты хочешь нас с ребёнком в могилу свести?

– Между прочим, Иван Иванович назвал нас очаровательной парой. Особенно тебя.

Грубая лесть отскочила от хмурой супруги, как горох от лобовой брони танка Т-72.

– Последний раз спрашиваю, что это за бумаги?

– Понятия не знаю. Знать не имею.

Катенька прищурилась и изучила честное, открытое лицо мужа.

– Не врёшь, – решила она. – Папку спрятать. Без меня не открывать. Если через двадцать секунд не будешь с гостями, устрою принародный скандал.

Леденцов уложился. Дополнительным стимулом стал голос главы губернии, что донёсся из прихожей. В последнее время бывший главврач отрастил себе густой начальственный бас, как у генерала Лебедя, и двух бугаев-охранников, как в голливудских фильмах. Емельян Павлович счёл за лучшее появиться на зов немедленно.

– Ну, привет, родные, – прогрохотал губернатор, лобызаясь с хихикающей Катенькой, – с Новым (чмок) годом, с новым (чмок) счастьем!

«А быстро же ты, жена, отошла, – подумал Леденцов. – Или не так уж и злилась?»

Долго думать не дали: губернатор сгрёб и его. После вручения подарков и прочувствованных пожеланий (участники застолья высыпали посмотреть и позавидовать) высокий гость прикрыл Леденцова плечом и тихо сказал:

– После десятого будет тендер.

Емельян Павлович встал в стойку. Речь шла о конкурсе на поставку оргтехники для администрации области.

– Ты в тендере не участвуешь, – прошептал губернатор.

«Вот те, бабка, и Новый год!» – Леденцов облизнул пересохшие губы. Бывший главвраг, насладившись его смятением, громогласно добавил:

– Потому что ты уже победил!

Емельян Павлович покосился на гостей и продолжил всё-таки вполголоса:

– А десятого?

– Это для лохов. Так что сразу после праздников поднимай поставщиков по тревоге. Техники много, завезти нужно быстро. А в первую очередь, – Леденцов увидел протянутый ему листок, – вот, посмотри. У меня дочка на первом курсе, им там что-то на компьютере считать нужно. Она написала мне, какой нужен.

Емельян Павлович помотал головой, приходя в себя. Он чувствовал себя, как после контрастного душа, который пришлось принимать прямо в одежде. Губернатор довольно хохотнул (этому отрывистому звуку он тоже обучился во время предвыборной кампании) и хлопнул Леденцова по плечу.

– Секундочку, – встрепенулся тот и сказал как можно тише, – откат… как обычно?

– Да ладно, – губернатор величественно махнул рукавом шубы, но говорил тоже почти шёпотом, – вычтешь из моего долга за выборы. Ну, добре, поеду.

Катеньке, которая вся извелась от любопытства, Леденцов ничего объяснять не стал, только продемонстрировал оба больших пальца. Жена расплылась в улыбке и гордо оглядела присутствующих.

16

Известие о получении заказа для администрации стало хорошим противоядием от Ивана Ивановича. В новогодний вечер Емельян Павлович и думать забыл о тревожной папке, оставленной в ящике письменного стола. Он ещё раз обзвонил ведущих сотрудников и добавил к поздравлениям напоминание о том, что рабочий год начинается 2 января, и ни минутой позже.

Даже когда били куранты, Леденцов сначала пожелал себе, чтобы заказ не сорвался, и только на третьем ударе, спохватившись, вспомнил о жене и дочке. Юлька за столом присутствовала и недоуменно таращилась на родителей.

Утро прошло не так, как это положено 1 января: поспать до вечера не удалось. Юлька, которая вчера была идеальным ребёнком, сегодня решила напомнить родителям об их несладкой родительской доле. Полдня пришлось прогулять с дочкой на руках – иначе она никак не успокаивалась.

О папке вспомнили только к закату. Причём вспомнила Катенька.

– Доставай, Палыч, – приказала она, как только закончила вечернее кормление (про себя Емельян Павлович называл процесс «вечерней дойкой»).

– Что именно доставать? – проворковал Леденцов и приобнял законную супругу.

Несмотря на напряжённое утро и день, он был настроен игриво.

– Палыч, угомонись, – сказала Катенька с предельной строгостью, но не смогла сдержать довольной улыбки в уголках глаз. – Давай сюда свою папку. В смысле, папку своего друга. Всё, хватит!

Последнее относилось к рукам мужа, которые уже нашарили в одежде Катеньки заветные застёжки. Леденцов с протяжным вздохом покорился и полез в стол.

Папка была серой и картонной. Её тесёмочки навевали мысли о бухучете эпохи социализма. Емельян Павлович положил папку на стол и вдруг застыл. Игривое настроение в момент улетучилось.

– Солнце, – сказал медленно, как будто читал молитву, – не будем её открывать.

– Что?

– Там что-то плохое. Что-то такое, от чего нам всем будет плохо.

Катенька погладила мужа по голове, открыла рот, но Леденцов торопливо закачал головой.

– Не спорь. Я точно знаю. Иван Иванович… это искуситель… лукавый. Всё, что он даёт, ведёт нас к беде. Мы не будем это читать.

Жена обняла его сзади и прижалась ухом к уху. Стало слышно, как тикают каминные часы. Заурчал холодильник. Емельян Павлович волосами почувствовал, что Катенька подняла голову и смотрит в окно.

– Там костёр жгут, – сказала она, – во дворе.

Снова стало слышно, как тикают часы.

– Вот видишь, – отозвался Леденцов, – это знак.

С мороза он вернулся раскрасневшийся и улыбающийся. Катенька выскользнула в прихожую и принюхалась.

– Му-у-уж! – ужаснулась она. – Ты пил?

– Пятьдесят грамм с соседом. Пока догорало. Честное леденцовское!

Жена попыталась прижаться к нему, но отскочила, сморщив носик, – она не любила холода.

– Слушай, – сказала она, лукаво поглядывая в сторону, – Юлька ещё, наверное, полчаса поспит. Может, и мы… поваляемся? Ай! Леденец! Не лезь ты холодными руками!

– Иди в спальню, – Емельян Павлович улыбался пуще прежнего, – я сейчас. Зайду в ванную, руки отогрею.

По пути к умывальнику Леденцов достал телефон, хотел отключить, но передумал – и набрал номер Портнова.

– Да, – сказал очень спокойно. – Нет… И не буду… Я её сжёг. Иван Иванович, я решил… Да, правильно… Прощайте.

В спальне его уже ждали. Из-под верблюжьего пледа торчал только носик любимой жены. Прежде чем допустить Леденцова до тела, она спросила:

– Портнову звонил?

– Угу.

– Что сказал?

– Правду. Что папку сжёг и общаться с ним больше не буду.

– А он?

– Я не понял. Что-то вроде «Ну вот вы и выросли, мой юный мастер силы». Прям магистр Йода.

– Это кто?

– В «Звёздных войнах».

– А теперь… Ай! Все равно руки холодные!

– Ничего, сейчас тебе жарко будет, – пообещал Емельян Павлович и нырнул под плед с головой.

17

Следующий Новый год Леденцовы встречали за городом в узком семейном кругу. Губернатор вежливо отказался, да, честно сказать, Емельян Павлович и не настаивал. В последнее время он все чаще слышал за спиной шепоток, что-де своим коммерческим успехом он обязан только личным связям с бывшим главврачом. Напоминать, что Леденцов заложил свою империю областного масштаба ещё до выборов, было глупо. Хуже того – альтернативный шепоток утверждал, что губернатор «в кармане» у Емельяна Павловича, а сам Емельян Павлович через «Мулитан» отмывает чуть ли не колумбийские наркодоллары.

Словом, не приехал губернский голова – и слава богу. С ним увязалась бы стая приближённых, у которых на Леденцова была устойчивая идиосинкразия. От новых знакомцев, которые лезли к Емельяну Павловичу в приятели, удалось отболтаться. Самые лучшие друзья, из прежних, искренне сокрушались, что не смогут составить компанию.

Так и получилось, что в загородный дом приехали четверо: Леденцовы-старшие, Юлька и огромный сенбернар Плюмбум. Емельян Павлович звал его запросто Свинец, а то и просто Свин или Свинтус. Обзывал понапрасну, потому как Плюмбум был кобель основательный и аккуратный; Его приобрели ещё весной, как сказал Леденцов, «ребёнка пасти». Покупка полностью оправдалась. Катенька даже отваживалась оставлять Юльку на сенбернара и убегать в магазин или парикмахерскую: Свинец умудрялся по полтора часа удерживать шуструю девочку в пределах коврика для игр – и безо всякого применения мощных челюстей, одним носом.

А уж в снегу они с Юлькой смотрелись просто замечательно, прямо ролик «Использование служебных собак для спасения альпинистов». Девочка в ярком непромокаемом комбинезоне была непрерывно спасаема мощным Плюмбумом из сугробов. Удовольствие получали все, включая зрителей-родителей.

«Не простудилась бы, – подумал Емельян Павлович, – вернётся, придётся греть и переодевать в сухое». На секунду Леденцову захотелось просто пожелать дочке здоровья… Но в следующую секунду желание пропало.

После прошлого Нового года они с Катенькой долго судили-рядили и договорились – зарыть «топор» в землю. Даже во благо ребёнка Леденцову запретили становиться мастером силы, тем паче – мастером сглаза. «Не надо, Палыч, – сказала тогда Катенька, – Юльке все это потом боком выльется. Давай, как все». Поначалу Емельян Павлович срывался, пытался мухлевать, «колдовать» вполсилы, но бдительная жена умудрялась обнаруживать любое, самое мизерное, применение «топора» к ребёнку – и на любом расстоянии. Изредка Леденцов применял свои способности для решения конфликтных ситуаций в бизнесе, но потом обнаружил, что особой необходимости в этом нет.

Последние полгода он если и подправлял судьбу, то едва заметно даже для себя самого. В такие моменты Емельян Павлович воображал себя маститым художником, который решил завязать и посвятил освободившееся время покраске заборов. То и дело намётанная рука начинает выводить на заборе то портрет, то натюрморт, но экс-художник спохватывается и торопливо замазывает широкой малярной кистью набросок.

Голос жены вытряхнул Леденцова из размышлений:

– Пойду приведу Юльку, а то уже темнеет.

Емельян Павлович порадовался, что больше ему никуда ехать не придётся, снял с каминной полки бокал, с предвкушением восторга понюхал нагревшийся коньяк и вернулся к окну. Возле ворот стоял автомобиль. Приглядевшись, Леденцов опознал в нём такси. Это было странно – никто из потенциальных гостей не пренебрёг бы личной иномаркой в угоду сомнительной «Волге».

Из такси в сугроб вывалилась фигура в невзрачном пальто.

«Черт, – подумал Емельян Павлович, – там же Юлька! И Катенька!» Одеваясь на ходу, он вспомнил, что на улице и Плюмбум, но не слишком успокоился. Он никогда не видел своего пса злым и потому не был уверен в надёжности его как охранника.

Когда Леденцов добрался до калитки, Катенька (на два шага отступив внутрь двора) уже вела насторожённую беседу с незнакомцем. Свинец маячил в отдалении, аккуратно оттирая от ворот любопытную Юльку.

– Вы кто? – спросил Леденцов, изображая высшую степень негостеприимства.

– Николай Николаевич, – ответил гость, – Романов. Вы должны помнить меня по фотографии. Иван Иванович рассказал, как вы меня… выхаживали.

Леденцов промолчал. Катенька покосилась на мужчин и отправилась к детям и животным с твёрдым намерением загнать их в дом.

– Мне вы тогда очень помогли, – сказал Романов. – Надеюсь, теперь и Ивану Ивановичу поможете. Он тоже в коме.

Этого Леденцов не ожидал.

– Слушайте, – взмолился Николай Николаевич. – Пустите меня в тепло, пожалуйста. А то придётся меня снова спасать. От обморожения.

18

Емельян Павлович расхаживал перед камином и злился. «Всякая злость, – пытался он урезонить собственную ярость, – есть злость на себя». Мантра помогала мало. Если бы можно было выбросить из жизни и из тёплой комнаты этого сухонького мужичка.

Но выбрасывать было уже поздно. Да и не за что вроде бы. Подумаешь, ввалился человек в новогоднюю ночь в чужой дом… «Не заводись, – повторял Емельян Павлович про себя. – Думай!»

Думать было о чём. Звонок в «Скорую» подтвердил, что Портнов Иван Иванович госпитализирован в состоянии глубокого обморока. Сестричка из регистратуры даже кликнула врача, который с ходу взял быка за горло:

– Вы его родственник? Срочно приезжайте! Как зачем? Расскажете о его заболевании. Было ли у него раньше такое? На какие лекарства аллергия? Чем болел в детстве? А почему не знаете? Какой же вы после этого родственник? Ах, никакой! Ладно, давайте телефон родственников.

Тут Леденцов из мстительности пытался сунуть трубку в руки незваному гостю, но Романов замахал руками, как будто на него напал рой диких пчёл. Так и отмахался. А теперь сидел в кресле, пил коллекционный коньяк (Леденцовым для себя припасённый) и собирался окончательно испортить семейный праздник.

Емельян Павлович совершил ещё один рейс вдоль камина и подбросил в него совершенно не нужное полено.

Николай Николаевич досмаковал ароматный напиток, вкусно крякнул и посмотрел на часы:

– Ага. Полвосьмого. Значит, полчаса на рассказ, пятнадцать-двадцать минут на расспросы… А в девять за мной заедет такси, и вы сможете нормально отпраздновать Новый год.

– Такси? – недоверчиво переспросил Леденцов.

– Да, я сразу с ним договорился. Вы за три часа как раз успеете приготовиться к празднику.

«А он не такая уж и сволочь», – подумал Емельян Павлович.

– А о чём рассказ? На целых полчаса.

– Полчаса – это краткая версия. Полная займёт куда больше.

Романов с видимым сожалением отставил бокал и потянулся за портфелем. Леденцов вдруг обнаружил, что Николай Николаевич повадками очень напоминает Ивана Ивановича: та же лаконичность, подтянутость, те же размеренные движения. Даже когда Романов отмахивался от телефонной трубки, делал он это ровно с той экспрессией, какая была необходима. Ни больше, ни меньше.

– Может, ещё коньячку? – спросил Емельян Павлович.

– Спасибо, пока не стоит. Может позже, на посошок. А пока краткие факты. Иван Иванович попал в больницу через десять часов после моей встречи с ним. Причина его глубокого обморока медицине неизвестна. Можно сказать, сверхъестественная причина. Разговаривали мы с господином Портновым не столько о вас, сколько об Андрюше… Простите, об Андрее Валентиновиче Гриневе.

«Даже оговорка у него, – подумал Леденцов, – выдержана строго в положенном тоне».

– И последний факт: мы с Гриневым достаточно долго работали вместе. Поэтому я вполне допускаю ситуацию, при которой Андрей Валентинович через меня вышел на Ивана Ивановича, а его конечная цель – вы, любезный Емельян Павлович.

Тут Леденцов вспомнил, что он-то коньяк может пить и не на посошок, а в качестве аперитива. Выпил стремительно, неприлично быстро для такого напитка.

– Будем считать, – продолжил Романов, – что на первый вечный вопрос «Кто виноват?» мы ответили. Остался второй вечный вопрос: «Что делать?». Вы от борьбы отказываетесь, я знаю. Даже знаю почему, не трудитесь разъяснять. Вы ведь считаете, что ваш дар вам только мешает? Не только вам, но только мешает… Нет-нет, я не буду переубеждать! Я даже горячо поддержу.

Леденцов под аккомпанемент убедительного голоса гостя уже налил очередную порцию.

– Однако я готов предложить способ решить обе проблемы сразу. То бишь избавиться и от недруга, и от недуга, – Романов улыбнулся тонкими губами. – Гринев перестанет быть для вас опасен. И ваш дар тоже исчезнет. Вы готовы к такому повороту?

Емельян Павлович задумался. Почему-то он не смог сразу ответить «Да».

– Поясните, – сказал он.

19

Катенька спустилась из детской, где она укладывала Юльку, без пяти восемь. Она уже почти придумала, как выпроводить гостя, но этого не понадобилось. Как только она показалась в дверях, Николай Николаевич приложил руку к сердцу и торжественно-виновато объявил:

– Ещё раз прошу прощения за вторжение! Через час с небольшим я снова исчезну из вашей жизни!

– Подождите, – вмешался муж и потянул гостя за рукав, – а на третьей ступеньке что?

Тот обронил ещё один виноватый жест и снова склонился над листом бумаги, по которому Леденцов водил осторожным пальцем.

– Да то же самое, что и на первой! «Осознание», изволите ли видеть.

– А-а-а, – сказал Емельян Павлович и замер на какой-то закорючке с видом пирата, обнаружившего чужой клад.

Катенька решила посмотреть на загадочный документ и встала за плечом мужа. Он уловил движение, не глядя погладил её руку.

Рисунок на бумажке был прост: извилистая линия, напоминающая ступеньки лестницы в Катенькином родном подъезде. Рядом с первой ступенькой мелким, но очень разборчивым почерком отличника-переростка было написано: «Осознание тезы», возле второй – «Обучение тезе». Над третьей Николай Николаевич уже выписывал «Осознание антитезы». Ещё две ступеньки оставались пока без подписи.

– Ничего не понимаю, – сказала честная Катенька. – А что такое «теза»?

– Это, – Леденцов пощёлкал пальцами и подобрал идеальное определение, – что-нибудь.

– Позвольте, – вмешался Николай Николаевич, – я на примере объясню. Ваш супруг, когда он ещё не был вашим супругом, уже был мастером силы. Помните?

Катенька хмуро кивнула. Она так и думала, что вся это чертовщина не закончилась.

– Во-о-от. А потом он поднялся на первую ступеньку, – Романов ткнул в надпись «Осознание тезы». – Он осознал, что является мастером силы.

Слово «осознал» Николай Николаевич подчеркнул в воздухе нешироким жестом.

– Не сам осознал, – сказала Катя, – добрые люди помогли.

– Сердитесь? Напрасно. Раз уж у Емельяна Павловича есть эта способность, лучше о ней знать, чем не знать.

Катенька упрямо покачала головой.

– Тогда на четвёртой, – сказал Леденцов, – должно быть «Обучение антитезе»?

– Позвольте я быстренько закончу ответ вашей супруге. Итак, после осознания своего дара ваш муж стал учиться его использовать. Это вторая ступенька. На третьей он, как вы знаете, понял, что является ещё и мастером сглаза…

Катенька вцепилась в руку мужа. Ей очень не хотелось возвращаться в мир мастеров сглаза и силы. И Леденцова она отпускать не собиралась.

– Вы не беспокойтесь, – Романов опять принял виноватый вид, – прежние способности вашего супруга остались при нём. Просто в ходе столкновения Емельяна Павловича с Андреем Валентиновичем они оба несколько… перенапряглись, что ли? Словом, открыли в себе дополнительные источники. Второе, некоторым образом, дыхание…

Катенька решила, что её роль гостеприимной хозяйки на сегодня можно считать перевыполненной.

– Уходите, – сказала она голосом Снежной Королевы, – такси подождёте во дворе.

– Он же замёрзнет…

– Помолчи. Хорошо. Подождёте здесь. Мой муж пойдёт к ребёнку. С вами останусь я.

Емельян Павлович переглянулся с гостем, и тот вдруг улыбнулся:

– А может, так и лучше. Вы ступайте, а мы пока побеседуем. Вы не против?

Когда они остались одни, Николай Николаевич попросил:

– Не могли бы вы присесть? Неуютно себя чувствую, когда дама стоит, а я сижу.

Катенька осталась стоять над столиком со скрещёнными на груди руками.

– Как знаете. Итак, давайте я расскажу вам, как избавить вашего мужа от всей этой мистической чепухи.

Катя, которая только что собиралась демонстрировать полное безразличие, невольно вздрогнула.

Через полчаса Леденцов не выдержал, бесшумно отворил дверь, на цыпочках спустился и стал подглядывать в щёлочку.

Гость и жена сидели за столиком друг напротив друга и разговаривали.

– Это сработает? – спросила Катя.

– Это всегда срабатывает.

– Но почему тогда, когда они в казино…

– Нужно было пройти ещё две ступени. Ваш супруг тогда ещё не стал «отбойником» и ещё не научился этой способностью пользоваться.

Разговор затих. Емельян Павлович затаился.

– Палыч, – позвала Катенька, – хватит прятаться. Иди сюда, лечить тебя будем.

Леденцов внутренне чертыхнулся, но почувствовал облегчение оттого, что не нужно больше изображать Штирлица. Чуть не бегом он пересёк комнату и глянул на бумагу. На четвёртой ступеньке, как он и предполагал, чёткими бисеринками букв было выведено «Обучение антитезе».

На пятой – размашистыми Катиными каракулями – было написано «Теза + Антитеза».

Надпись перечёркивало несколько жирных чёрных линий.

– Это я ручку сломала, – пояснила Катенька, – пришлось углём рисовать.

20

Романов уехал, хотя хозяева и уговаривали его остаться. Емельян Павлович брался даже компенсировать расходы на такси. Впрочем, тут заревела Юлька (проснулась, а окружающий мир пуст), и прощание пришлось быстро сворачивать.

Ребёнок так и хныкал ещё полтора часа, но Катенька не ворчала по обыкновению, а весело носилась вокруг стола, что-то напевая. Леденцов так устал уговаривать дочку, что не выдержал, и попросил:

– А можно, я её… так… успокою?

Катя сделала ещё несколько шагов с салатницей и замерла.

– Всё равно скоро всё это кончится, – Емельян Павлович умоляюще посмотрел на жену. – Хоть попользуемся напоследок.

Жена сделала неопределённое движение головой. Леденцов воспринял это как знак согласия. Он закрыл глаза и сосредоточился. Край внимания ещё фиксировал суету Катеньки (она уже не напевала), невнятное болботание дочки, но весь Емельян Павлович уже устремился вглубь и вниз. Он вдруг понял, как соскучился по своему тёмному миру, в котором он мог быть и богом, и дьяволом одновременно. Прежние умения обнаружились внезапно, будто и не было года воздержания. Леденцов чувствовал себя, словно гурман после разгрузочной недели: смаковал и нежил в себе полузабытые ощущения – только что губами не причмокивал.

«Э, братец, – сообщила ему та часть сознания, что не была ещё охвачена экстазом вспоминания, – да ты наркоман. Ты хоть помнишь, для чего ты здесь?»

Емельян Павлович вспомнил. Он неторопливо представил себе Юльку – и она тут же раздвоилась. Первый, светлый, образ дочки сидел спокойно, улыбался и время от времени произносил те забавные полусловечки, которые так радовали родителей. Этим образом занимался мастер силы. Вторая, серая и мутная, Юлька ревела пуще прежнего, истерически стучала по столу и покрывалась малиновой сыпью. Мастер сглаза внутри Леденцова заволакивал этот образ, туманил его, но отчего-то Емельян Павлович продолжал видеть дочку вполне отчётливо. Вернее, не видеть – чувствовать. На секунду Леденцов прислушался к реальности. Там всё обстояло по-прежнему: дочка хныкала. Только Катенька стояла неподвижно. Компенсировала.

– Солнышко, – попросил Емельян Павлович, – не мешай, а?

Жена не пошевелилась.

Тогда он немного усилил воздействие. «Топор» с неслышным скрипом двинул вперёд, «отбойник» вязко потянул на себя. Леденцов представил себя матросом, вращающим штурвал. Ему нужно повернуть налево, и правая рука привычно крутит тяжёлое колесо снизу вверх, левая – сверху вниз.

Копии Юльки в голове заметно раздвинулись. «Положительная» начала светиться изнутри. «Отрицательную» обволокло дополнительным мраком. Емельян Павлович физически почувствовал, как изменяется будущее. Это было здорово. Это было ни с чем не сравнимо. И это было знакомо. «Я ведь с детства это умел, – думал Леденцов, осторожно поворачивая штурвал судьбы, – зачем от этого отказываться…»

Экстаз был прерван жёсткой, с оттяжкой, пощёчиной.

– Сдурела, что ли? – Емельян Павлович заморгал, потирая ушибленную щеку.

– Сам сдурел, – ответила Катенька и отвесила оплеуху слева. – Скажи спасибо… Ты знаешь, который час?!

Леденцов посмотрел на настенные ходики, и удивление вышибло из него всю злобу. Часы показывали половину двенадцатого.

– Я испуга-а-алась, – взвыла жена. – Ты был как мёртвый.

– Я только хотел, чтобы Юлька, – Леденцов осёкся и резко развернулся к дочке.

Юля изображала самого милого в мире ребёнка: тихо веселилась, играла сама с собой и не лезла к родителям.

Так Емельян Павлович и встретил Новый год, между улыбающейся дочкой и всхлипывающей женой.

А вечером 1 января они вызвали для Юльки няню и вдвоём поехали к Николаю Николаевичу.

21

До самого апреля Леденцов ходил на тренировки вместе с Катенькой. Николай Николаевич оказался тренером изобретательным и настойчивым, он выдумывал для Леденцова все новые трюки, смысл которых не всегда был ясен. Однако непостижимым образом они обеспечивали нужный эффект. Емельян Павлович больше не проваливался внутрь себя, он научился оперировать возможностями не как раньше – словно дикарь с дубиной и деревянным шипастым щитом – а с невозмутимостью хирурга. Катя во время занятий сидела рядом и молчала. Иван Иванович всё ещё лежал в больнице.

– Может, я ему здоровья пожелаю? – предложил как-то Емельян Павлович Романову. – Как вам когда-то?

Николай Николаевич почему-то усмехнулся и ответил:

– Не стоит. Я, кажется, знаю, что с моим коллегой. Это пойдёт ему на пользу.

– Коматозное состояние? На пользу?

– Ну мне же пошло. А теперь будьте любезны вернуться к занятиям. В прошлый раз вы очень неудачно отреагировали.

– Неожиданно всё вышло. Знал бы, где упаду, соломки бы подстелил.

– Эту проблему можно решить и по-другому.

– Как же?

– Обвязаться соломой самому.

Мужчины помолчали.

– Минуточку, – сказал Емельян Павлович, – солома, как я понимаю, это по части компенсаторов?

– Ну? – Николай Николаевич прятал улыбку в левом углу рта.

– А я же не компенсатор.

– А кто вам мешает им стать? Вы же мастер силы! Мастер желания. Вот и пожелайте себе превратиться ещё и в компенсатора.

В словах этого странного подтянутого человека была логика. Леденцов не нашёл, к чему придраться.

– Ладно, – согласился он, – объясняйте как…

…В последний апрельский день было свежо и ясно. Леденцов шёл на тренировку пешком и в одиночестве – накануне Юлька прихворнула, и Катенька согласилась быть уговорённой остаться дома.

Емельян Павлович вертел носом и поглядывал по сторонам, как юный натуралист в походе. «Нужно меньше в машине ездить, – подумал он, – всю красоту пропущу».

Красота весеннего губернского центра окружала его особой, грязновато-торжественной аурой. Зелёная щетина газонов, густо пересыпанная окурками, наводила на мысль, что и у земли бывает похмелье – надо бы побриться и умыться, да все никак с духом не соберётся. Вездесущие тополя трепетали на весеннем ветерке, как приснопамятные «малые формы» на первомайском параде. Кусты латали свежей листвой прорехи между ветками с таким старанием, что, казалось, можно услышать гул бегущего по ним сока.

И – лужи. Они предлагались в широчайшем ассортименте: глубокие судоходные (для бумажных корабликов), мелкие и прозрачные, глубокие и мутные, коварные лужи-болота на тротуарах, бескрайние лужи-ловушки на проезжей части. Попадались аккуратные лужицы в форме кирпича, лужи-моря, грызущие асфальтовые берега и даже лужи-гейзеры. Леденцов едва не соскользнул в одну такую – заполненную взвесью глины, бурлящую и изнывающую паром. Емельян Павлович помянул привычным недобрым словом коммунальщиков и сосредоточился на поиске наиболее проходимых участков.

Романова он нашёл на балконе. Николай Николаевич подставлял лицо солнышку и разве что не жмурился.

– Лучшее время, – сказал он, не прерывая солнечные ванны, – поздняя весна. А вы какую пору любите?

– Лето. Пора отпусков. Хотя нет, осень. Самое плодотворное время.

– Ну да, ну да… Метаболизм… Зависимость от насыщенности витаминами.

Николай Николаевич полуобернулся к гостю.

– А хотите жить вечно?

Леденцов растерялся и не подобрал адекватного ответа.

– Это ведь несложно, – Романов потянулся, вытянув руки над головой, – достаточно подчинить сознанию внутриклеточные процессы. Приказать тканям «Обновляться, раз-два!», и они обновятся. Приказать почкам и печени «Вывести шлаки и доложить об исполнении!» – выведут и доложат.

«Эк его, – подумал Емельян Павлович, – развезло от весеннего воздуха».

– Может, начнём? – спросил он.

– Не начнём, – ответил Николай Николаевич, пребывая в прежней безмятежности, – мы уже давно все закончили.

– Давно?

– Да. Я просто ждал оказии поговорить с вами наедине. Ваша супруга очень болезненно реагирует на некоторые вещи.

– На некоторые вещи и я… без восторга.

Романов сделал последний глубокий вдох и с явным сожалением покинул балкон. Леденцов хмуро двинулся за ним. Весеннее настроение несколько померкло. Когда Николай Николаевич извлёк на свет божий серую картонную папку, настроение выругалось и скрылось в неизвестном Леденцову направлении.

– Я же её сжёг, – сказал он, – ещё на прошлый Новый год.

– Это другая такая же. Здесь копии всех документов, которые вы не решились изучить тогда.

Николай Николаевич положил папку на стол у окна, а сам с отсутствующим видом уставился на книги в шкафу.

– А если я опять?

– Да жгите на здоровье, – пожал плечами Романов. – Оригиналы-то никуда не денутся. Не вижу смысла прятаться от правды.

– От вашей правды нужно хорониться, как от чумы.

Николай Николаевич оторвался от изучения корешков и почти без улыбки предложил:

– Давайте считать это (кивок на папку) прививкой. Малая доза правды поможет вам справиться с большой.

Емельян Павлович наклонился над столом. Он понял, что любопытство грызло его почти полтора года, и ещё пять минут он не выдержит. «Всё равно не отвяжется», – подумал Леденцов себе в оправдание и решительно развязал тесёмочки.

Ничего не случилось. Джинн не вылетел, потусторонний жар не испепелил его, даже фотографии с искорёженными телами не бросились в глаза. Фотографий вообще не было – только какие-то бумаги казённого вида да несколько газетных вырезок. Последние сопровождались иллюстрациями, но явно были результатом не слишком умелого коллажа.

Леденцов подвинул стул к столу, сел и взял в руки верхнюю вырезку.

– Я пойду пока чайку соображу, – сказал Романов и удалился.

Вернулся он через четверть часа с подносом, от которого пахло бергамотом.

– Я зелёный пью, – буркнул Емельян Павлович, не отрываясь от чтения.

– Знаю. Вас Иван Иванович пристрастил. А вот я своих… – Николай Николаевич оборвал себя. – В вашей чашке – «Зелёная обезьяна».

И Романов неуместно хмыкнул. Леденцов оторвался от папки и уставился на Николая Николаевича.

– Мой воспитанник Гринев, – пояснил тот, – однажды сказал во время тренировки: «Как можно не думать о зелёной обезьяне? Я не справлюсь!»

Емельян Павлович вернулся к бумагам. Он помнил эту старую восточную притчу. Николай Николаевич снова посерьёзнел.

– Как видите, он себя недооценил.

– Так это все он, – Леденцов спросил больше для проформы, он уже догадался, кто был главным героем газетных статей и милицейских протоколов, – ваш любимый ученик Гринев?

– Он. Как видите, силу он не потерял. И на сей раз его не пришлось полгода выхаживать под присмотром психологов в штатском.

Емельян Павлович перелистал непрочитанные ещё бумаги. Там мелькало всё то же: «…найден мёртвым…», «…покончил с собой…», «…доставлена в психиатрическую клинику…». Только последний документ смотрелся неуместно.

– «Договор аренды», – Леденцов постучал пальцем по жёлтому листку. – А это тут зачем?

– Это косвенное доказательство. На случай, если вы усомнитесь. Андрей Валентинович снял квартирку по указанному адресу за три месяца до описанных событий. И она стала как раз эпицентром всего этого кошмара. На обратной стороне схема.

Емельян Павлович перевернул ксерокопию договора и обнаружил чертёж, напоминающий схему Солнечной системы. Солнце изображала загогулина, подписанная «Гринев», планеты – кружочки с числами.

– Это номера документов, которые вы только что пролистали.

Планет было очень много.

– И как он это?

– Вы не поверите. Пожелал счастья. Да-да, счастье – штука разрушительная. В пароксизме люди не чувствовали боли, не обращали внимания на страдания. Ни на свои, ни на страдания ближнего. В результате – все описанные несчастные случаи.

– Понятно.

Леденцов вспомнил одну заметку, в которой клеймились врачи «Скорой». Они не спеша подошли к больному-инфарктнику (он упал прямо на улице и уже задыхался), улыбались ему, даже, кажется, целовали, но и не подумали произвести реанимацию. И больной тоже улыбался. Задыхался и улыбался.

– А потом, – сказал Романов, – счастье кончилось. Не все это выдержали. Кто-то сиганул с балкона. Кто-то просто тронулся умом.

– Сволочь, – Леденцов тыльной стороной ладони отодвинул от себя папку. – Это был один случай?

– Неизвестно. Больше он так не прокалывался, возле своего дома не проводил акций. А за пределами… Кто знает?

Емельян Павлович всё ещё смотрел на папку. Вспомнилось, как он пытался оправдать Гринева, придумывал для него благородные мотивы…

– Почему его не пристрелили? – спросил Леденцов. – У вас же есть свои люди в спецслужбах. Тот же Минич.

– Слишком высок риск, что Андрей Валентинович обнаружит покушение. Он наверняка от него застраховался. Заметит – будет мстить не только вам, но и всему миру. Ладно, пусть не миру, пусть только спецслужбам. Представляете, что начнёт твориться? Нет, мы его остановим другим способом. Вы его остановите. Собирайте свою команду. Обещаю, что это – в последний раз.

22

– Он служит здесь, – говорил Минич, откинувшись на заднем сиденье, – кем-то вроде консультанта. Окучивает важных клиентов. Впрочем, продажа автомобилей – это так, крыша. Через господ предпринимателей текут очень серьёзные деньги. Настолько серьёзные, что вам, прошу извинения, даже намекать не буду на источник… Вполне возможно, наш общий друг прикрывает именно эти финансовые потоки. И имеет долю с них.

Сергей Сергеевич нахмурился чему-то своему.

– Хорошо прикрывает? – спросил Романов.

Он сидел на переднем сиденье, но гримасу рассказчика почуял спиной.

– Слишком. Все концы, которые к ним вели, вдруг поотваливались, как, пардон, хвосты у ящериц. Наши ребята эту контору два года разрабатывали, и вдруг… Ладно, ещё раз: просто приходите и разговариваете. Емельян Павлович, очень прошу, никаких активных действий. Пострадает мирное население.

Леденцов кивнул. Он уже в десятый раз слышал эту инструкцию и начал раздражаться. Саня, который сидел за рулём, на мгновение оглянулся и подмигнул – дескать, правильно думаете, гражданин начальник. Это ещё больше разозлило Емельяна Павловича. Алена Петровна, устроившаяся у противоположного окна, едва заметно дёрнулась, гася всплеск ярости Леденцова. Впрочем, даже не обернулась.

– После демонстрации намерений, – продолжил Минич, – постарайтесь его немного подразнить…

– Насколько немного? – Леденцова уже давно мучил этот вопрос, ещё с первого инструктажа. – А вдруг он выйдет из себя? Тогда мирное население не то что пострадает… костей не соберёт.

– Не выйдет, – ответил за подполковника Николай Николаевич, – он очень хорошо научился себя контролировать. Я его учил.

– Научили, – хмыкнул Емельян Павлович, – на нашу общую голову.

– Не отвлекайтесь, – сказал Сергей Сергеевич. – Значит, небольшая провокация… Кстати, Александр, постарайтесь максимально точно запомнить все эмоции Гринева.

– Разведка боем, – кивнул Саня, – понимаем, не маленькие.

– И после этого…

– …сразу уезжаем, – закончил Леденцов. – Мы все поняли. Ещё три инструктажа назад.

– Жалко, – сказал Минич, – с вами нельзя Николая Николаевича отправить. Тем более меня. Ладно, будем считать, вы все запомнили. Вот там, у подъезда, сверните на парковочку.

На переговоры Емельян Павлович отправился в сопровождении Алены Петровны и Сани. «И хорошо, – подумал Леденцов, – что Катя дома осталась. Только извелась бы вся». То, что жена дома изводится ещё сильнее, в голову Леденцову не пришло.

Дальше всё пошло как по писанному. Было даже скучно – Николай Николаевич и Сергей Сергеевич предугадали каждую фразу. Емельяну Павловичу оставалось только вовремя подавать реплики. Через восемь минут (расчётное время плюс тридцать секунд) менеджер препроводил их к директору, а ещё через три минуты (расчётное время минус шестьдесят секунд) в кабинете объявился сам Гринев.

В памяти Леденцова со времени схватки в казино хранился смутно-противный образ мастера сглаза. Он помнил отдельные детали и ощущения. Сейчас он смотрел на Гринева не в запале борьбы и обнаруживал в нём новые черты. Или его прежний соперник так изменился? Теперь он казался Емельяну Павловичу не небрежно-самонадеянным, а собранным и энергичным. Увидев Леденцова, «отбойник» набычился и сжал губы, и без того тонкие. Дальше должно было начаться интересное, потому что господа аналитики не смогли точно построить линию поведения Гринева, хотя и выдали несколько вариантов.

«Отбойник» повёл себя в соответствии с вариантом номер три – «поддавки». Он не стал ввязываться в бой сходу, как и не стал валять дурака. Гринев моментально сориентировался и отступил в оборону. Больше того, он в вызывающей манере потребовал уступок от своего директора. «Прав был Минич, – думал Емельян Павлович, продолжая подзадоривать соперника, – этот парень многому научился. Например, не лезть в драку без подготовки».

Выполнив обязательную программу, Леденцов повёл своих к выходу. Саня и Алена Петровна за всё время визита не проронили ни слова, и это был хороший знак – всё шло в предусмотренных рамках. Можно было спокойно отправляться восвояси, потрошить Санину память и окончательно выстраивать план кампании.

Но тут Гринев всё-таки сделал нечто, ни в какие варианты не вписавшееся. Уже на улице он настиг Емельяна Павловича и выпалил:

– Не трогайте этих людей. Я только что уволился. Они ни при чём.

Мастер сглаза был по-прежнему собран и деловит, а в прищуренных его глазах горело неяркое, но увесистое предупреждение. Как над электрощитом: «Не влезай, убью!». Он был готов броситься на защиту своей «крыши» даже без полноценной подготовки.

«Неужели тебе так дороги эти большие деньги? – подумал Леденцов. – Или ты… Ах ты, сволочь! Изображаем благородство?»

Гринев был убедителен в своей роли благородного защитника невинных отмывателей денег. Если бы Емельян Павлович не видел папки с протоколами… А до того – кадров со взрывающимися небоскрёбами… И не стоял тогда напротив Гринева в казино «Жар-птица»…

Словом, это было уже слишком. Леденцов решил слегка наплевать на указания старших и – нет, не врезать «топором» по нахальному «отбойнику» изо всех своих тренированных сил, а просто продемонстрировать намерения. Никакого членовредительства. Просто небольшой, но исполненный уважения поклон. Лучше до земли.

На какую-то долю секунды Емельяну Павловичу показалось, что Гринев пропустил выпад. Голова чуть-чуть дёрнулась… или нет? Но доля секунды истекла, а «отбойник» и не думал падать ниц. Даже поиздевался – склонил голову набок. Воображаемый клинок Леденцова высек искры и отскочил от воображаемого щита Гринева. Емельян Павлович почувствовал, что его ум входит в привычный тренировочный режим – как тело опытного прыгуна в воду автоматически напрягается на прыжковой вышке. Он и сам не успел понять собственного манёвра, а сияющий меч описал новую траекторию и обрушился на соперника.

То есть попытался обрушиться – огромный кованый щит будто стеной окружал мастера сглаза. Это было совсем не похоже даже на бой с «зеркалом». Движения соперника были абсолютно неожиданны, а оружие – непривычно.

Леденцов еле успел сдержаться и не сделать третий выпад. «Не заводись, – приказал он себе, – не показывай силу. Успокойся».

– Хорошо, – сказал он вслух, – так даже интереснее.

23

Николай Николаевич и Сергей Сергеевич были похожи на пожилую супружескую пару, у которой появился поздний и бестолковый сын. Они не стали заводить бессмысленную шарманку в духе «Мы же предупреждали» – только очень похоже вздохнули, переглянулись и синхронно улыбнулись.

– Ничего, – сказал Романов, – могло быть хуже.

– Даже неплохо получилось, – добавил Минич, – теперь у нас есть дополнительная информация.

Леденцов (по всем правилам педагогики) от такого понимания почувствовал себя ещё более виноватым и решил немного посамобичеваться.

– У него тоже появилась… информация.

– Не страшно, – подполковник продолжал отечески улыбаться, – Гринев теперь один, без команды. А у вас есть мы. Александр, прошу вас.

– Мозги к осмотру? – осведомился Саня и опустился на диван между Миничем и Романовым, ухватившись за их ладони.

Минуты две Емельян Павлович и Алена Петровна наблюдали это сплетенье рук, потом компенсаторша вздохнула и сообщила в пространство:

– Пойду пока ужин приготовлю.

Леденцов остался. Он не предполагал, какие сведения можно так долго передавать из головы в голову. Особенно из такой пустой головы, как у Сани. Между тем секретарь по протоколу старался не на шутку, даже вспотел. Время от времени он дул на чёлку, чтобы остудиться, но рук не отнимал – видно, боялся, что придётся все повторять заново. Емельян Павлович немного потаращился на это безмолвное трио и понял, что жутко хочет спать. Он бы лёг прямо здесь, в кресле, но оставалось ещё одно важное дело, которое нельзя было откладывать на завтра. И делать его следовало в уединении, например, балкона.

– Алло, – Катенька ответила после второго гудка, – ты как там?

– Нормально. Разведку боем провёл. Не боись! Никаких рыцарских схваток! Просто прощупал.

– И как?

– Не знаю. В соседней комнате пара умников пытаются разобраться, что к чему.

Катенька помолчала.

– Юлька спит плохо, – пожаловалась она, – спрашивает, где папа.

– Разбуди и передай, что скоро приедет.

Супруга снова вытянула из пустоты тягучую, как карамель, паузу.

– А когда это кончится? – спросила она.

– Завтра. Или послезавтра. Вернусь к тебе другим человеком.

– Не надо другим. Мне такой, как есть, нравится.

– Ещё не поздно отменить.

– Палыч, ты прекрасно меня понял! Как есть, только без этой гадости внутри.

Леденцов понял, что информационная часть беседы подошла к концу и далее следует ожидать потока пустых обвинений и наездов.

– Все, меня тут зовут…

– Леденцов, – грустно сказала Катя, – кому ты врёшь? Ладно, отпускаю. Только скажи… А это твоё… твоя сила по наследству не передаётся?

– Понятия не имею. Но я узнаю и перезвоню, ладно?

– Ладно. Предупредишь меня, когда… всё это начнётся. Буду тебя ругать. И кулаки держать.

По возвращении в комнату, Емельян Павлович обнаружил, что сеанс ручной передачи мысли завершён. Николай Николаевич вполголоса обсуждал что-то с подполковником, Саня успел смотаться на кухню и теперь жадно ел котлету. На немой вопрос Леденцова только махнул рукой в сторону недавних партнёров по рукоположению.

Емельян Павлович ещё раз отметил про себя, что все эти Иван Иванычи и Сергей Сергеичи неуловимо похожи друг на друга, несмотря на разные черты лица и фигуры. Наверное, из-за одинаковых манер и костюмов. И то и другое было ужасно старомодным.

– Ну как, – спросил Емельян Павлович у «близнецов», – что узнали?

– Всё в порядке, – ответил Сергей Сергеич, – прогнозы оправдались.

– Он сильнее, – сказал Николай Николаевич, – но у вас лучше подготовка.

– И штаб, – добавил от себя Леденцов.

Минич и Романов одинаково – губами и бровями – изобразили неуверенность.

– Ваших помощников, – сказал подполковник, – придётся не задействовать. Это может заметно осложнить ситуацию.

– И жене вашей, – попросил Романов, – тоже ничего не говорите о точной дате. А ещё лучше соврите. Вы ведь не хотите, чтобы по ней или по вашей дочери ударило рикошетом?

– Кстати, – Леденцов вспомнил телефонный разговор, – а мои способности… или, скажем, свойства «компенсатора» передаются по наследству?

– Нет, – сказал Николай Николаевич, – это всегда внезапная комбинация генов. Если других вопросов нет, давайте приступим к тренировке.

«Опять, – незримо вздохнул Емельян Павлович. – Слава богу, скоро всё это закончится».

– Александр, – спросил Минич, – вы готовы поучаствовать?

Саня резво замотал головой, в зубах у него был зажат уже кусок копчёной колбасы.

– Тогда начнём с повторения теории. Напоминаю: ваша цель – не соперник, а его оружие. Вы должны его уничтожить.

– Но так, – подхватил Романов, – чтобы и ваше оружие было уничтожено в тот же миг…

Леденцов почувствовал себя в кинотеатре с системой Dolby Surround – слова лились в уши то слева, то справа.

Слова накатывались, как морской прибой, а на песке сознания оставался улов.

Нужно было не победить. И не проиграть. Нужна была акция по уничтожению световых мечей и тяжёлых щитов. Следовало довести себя и соперника до той точки кипения, когда каждый удар кажется последним, когда не думаешь о сбережении сил – только о силе удара. И тогда, в яркой вспышке, тень боя будет выжжена дотла.

– А что потом? – перебил Леденцов кого-то из говорящих. – Когда я и он… выгорим? Когда сгинут все эти «топоры» и «отбойники»?

– Не беспокойтесь, – сказал Минич, – свято место пусто не останется.

Романов промолчал.

И тут Емельян Павлович сообразил, что эти двое всё-таки разные. В глазах Сергея Сергеевича горела живая надежда на приключение, во взгляде Романова – уверенность в благополучном исходе.

– Николай Николаевич, – спросил Леденцов, – а вы Сергея Сергеевича намного старше?

– Раз в пять, – ответил Николай Николаевич.

24

– Ну и куда мы лезем? – Катенька понимала, что следует немедленно вмешаться и вытащить ребёнка из лужи, но сил уже не было.

Плюмбум, который мог бы пресечь Юлькино хулиганство, третий день кашлял, и его оставили дома.

Юлька остановилась у самой кромки воды и испытующе посмотрела на маму. Она уже знала, что перегнуть палку нельзя – мама уведёт с улицы и отправит в детскую «подумать о своём поведении». Но и лужу следовало изучить, она так и манила плюхнуться в самую середину. По маминому лицу ничего разобрать было нельзя, и Юля уточнила:

– Моно?

– Нельзя.

– А чиво?

Это был тестовый вопрос. Если мама ответит «А ничего!», значит, нарываться не стоит. Если «Надо так!», то можно немного повыпендриваться. А уж если начнёт честно объяснять – все, гуляй сколько хочешь, мама сегодня добрая.

– Надо так! – сказала Катенька.

– А где папа? – спросила Юлька, заранее зная ответ.

– В командировке. У него завтра важная встреча. А через день он должен вернуться. Подожди немного.

На этом активный словарный запас девочки закончился, и она решила повторить любимый вопрос.

– А чиво?

– Ой, зайка, – мама применила неожиданный ответ, – пойдём домой, а? Я сегодня такая уставшая.

Юлька бросила последний взгляд на призывное зеркало лужи и протянула ладошку.

Катенька приготовилась к марш-броску мимо старушек у входа. Обычно они устраивали громкое обсуждение непутёвых молодых матерей (Кати), которые морозят ребёнка (Юльку). Морозят – то есть выпускают в погожий майский день на улицу без шапочки.

Но сегодня бабушки были заняты обсуждением новостей. Катенька воспользовалась этим и, пробормотав короткое «Здрассте», отбуксировала Юльку в подъезд. Осталось только закрыть дверь, но название города, долетевшее от скамейки, заставило замереть на пороге.

Речь шла о том чёртовом городе, из которого её муж вернулся осунувшимся и потухшим – и в который он снова улетел снимать с себя проклятие своего дара.

– …так я ж тоже смотрела, Климовна! Там пожар был страшный, натри дома, а погорел всего один человек.

– И дом был всего один, и человека два.

– Не путай! Это снаружи кто-то помер. А в доме угорел один только.

– А остальных чего, вытащили? – вступила старушка, которая пропустила новости и теперь жадно утоляла информационный голод.

– Да в том-то и дело, что никто никого не вытаскивал! Все сами выскочили, причём ещё до пожара!

– Тьфу, нечистый! А который снаружи, он что, внутрь полез?

– Ты, Марковна, слушай, не перебивай. Он рядом стоял. А потом в обморок – бряк. И помер.

Катенька влетела в квартиру, прижимая к себе Юльку, как последнюю надежду. «Телефон! – бормотала она. – Почему я не взяла мобильник, дура!» Впервые Катенька бросила дочку в прихожей нераздетой. И впервые помчалась по любимому ламинату в обуви.

На экране телефона горела отметка неотвеченного вызова. Звонил муж.

– Вот видишь, – сказала себе Катя, – все хорошо! Он звонил! Это не он упал в обморок и помер.

Ей пришлось трижды глубоко вздохнуть, прежде чем пальцы стали попадать в кнопки. Трубку поднял Николай Николаевич.

– Не волнуйтесь, Екатерина Владимировна, – сказал он, и сразу захотелось волноваться ещё больше, – с вашим мужем всё в порядке. У него просто упадок сил.

– Позовите его!

– Он спит. Все хорошо.

– Вы меня обманули! Вы говорили, что это завтра!

– Простите. Нам пришлось. Но теперь все позади.

– Дайте ему трубку!

– Обещаю: как только он проснётся, он сразу вас наберёт.

Катенька замолчала. Она не могла объяснить этому очень тупому человеку, что ей нужно, очень нужно, жизненно необходимо услышать голос мужа.

– Я его не чувствую, – сказала она наконец. – Он не умер, правда?

– Жив-здоров. А не чувствуете вы его потому, что Емельян Павлович больше не мастер силы. И не мастер сглаза. Всё закончилось. Он просто ваш муж. Вы же этого хотели?

– Да. Только пусть он мне позвонит. Обязательно!

– Через час. Максимум полтора.

Разговор зашёл в тупик. Можно было бросать трубку, но Катенька задала ещё один вопрос:

– А тот… второй…

– Гринев? В соседней палате. Он тоже освободился.

Катя дала отбой, закусила губу и завыла. Сзади в неё ткнулся её бедный нераздетый ребёнок. Юлька обхватила маму за бедро и стала помогать – тоненько, безутешно. Катя обернулась к дочке, подхватила её на руки, и ещё добрых полчаса они сидели и плакали.

А потом позвонил Леденцов. Голос у него был слабый, но уверенный.

– Всё кончилось, Солнышко. Всё кончилось.