Андрей Жвалевский Мастер сглаза Мастер силы (сборник)

Мастер сглаза

Часть 1. Не думать о зелёной обезьяне

Есть моменты, когда все удаётся. Не ужасайтесь – это пройдёт.

Ж.Ренар

1

Мы стояли под нелепым бетонным козырьком на автобусной остановке. Был Крым и Гурзуф. И проливной дождь. Из нас четверых только Вадик не хотел идти домой под этим неуместным ливнем. Он в сотый раз повторял:

– Как только мы дойдём до крыши, дождь прекратится.

– Правильно! – в сотый раз соглашалась Женька. – Поэтому чем раньше мы дойдём до крыши, тем быстрее кончится дождь.

В конце концов мне это надоело. Я снял мокрую майку и ступил на асфальтовое дно горного ручья, который ещё полчаса назад был дорогой. Девчонки какой-то миг собирались последовать моему примеру, но природная стыдливость возобладала, и они выскочили под бесплатный тёплый душ в одежде. Вадик подчинился воле большинства. По его лицу ясно читалось всё, что он думает о большинстве и воле.

Мы даже не стали обсуждать тему «сухих субтропиков», чрезвычайно актуальную в нынешнем августе. Из недели нашего пребывания в Крыму это был четвёртый дождливый день. Между прочим, когда меня склоняли к южному варианту отдыха, больше всего напирали именно на жару и сухость климата. В наших краях сырость сменяется слякотью – вот и все чередование пор года. Последние два месяца я только и делал, что предавался мечтаниям о теплом сухом месте, где не будет комаров и компьютеров. И оказался в этом аквапарке.

У меня ведь всегда так: если чего очень сильно хочу – никогда не сбудется.

Чем ярче и красочнее я себе что-нибудь представляю, тем меньше шансов увидеть это все в действительности. «Законы Мёрфи» вызывают у меня не столько смех, сколько понимание. Я уже привык, что лучший способ приманить автобус – сделать несколько шагов прочь от остановки.

Так вот, дождь мы обсуждать не стали (как явление ежедневное), и как-то сам собой завязался разговор о завтрашней экскурсии в дегустационный зал.

– Интересно, – задумчиво пробормотал я, – что именно помешает нам туда добраться?

– Размоет дорогу, – подала голос неизобретательная Жанка.

– Горный обвал.

– Автомобильная авария или просто шина проколется.

– Кто-нибудь захочет угнать автобус в Турцию, – разошёлся Вадик.

Мы перебирали все мыслимые и маломыслимые катаклизмы, и это здорово разнообразило путь домой. А когда, наконец, ввалились в свои фанерные, но сухие сарайчики, дождь прекратился.

На следующий день была экскурсия в Массандру с полным комплектом приятных сюрпризов. В тот день я раз и навсегда влюбился – в сладкие крымские вина.

Я перекатывал во рту грубовато-нежный портвейн «Белый», смывая с нёба саму память о портвейне «Агдам». Я задыхался терпким ароматом мадеры. Потом причастился «Кагором», а «Токай» баюкал во рту так долго, что почти пропустил рассказ о южнобережных мускатах. Солнце золотило бокалы, придирчиво проверяя своё процентное содержание. Почему на массандровских этикетках указывают содержание сахара и спирта, но забывают написать: «Крымское солнце – 100%»? С тех пор любое вино кроме крымского кажется мне переохлаждённым.

Тогда же я узнал о коварстве и прелести кумулятивных доз. Выпили всего-то по 120 грамм хорошего вина, но выходили из зала уже в том состоянии, в котором на свадьбах крадут невесту по второму разу. Весь обратный путь мы продолжали придумывать себе несуществующие преграды, но автобус благополучно миновал их все.

Это был первый удачный день моего отпуска. Вечером мы уговорили трёхлитровую банку портвейна «Таврида», а на следующий день, так и не дождавшись похмелья, укатили на Кавказ. По дороге игра в придумывание неприятностей затихла сама собой.

А потом оказалось, что это вовсе не игра.

2

Как я теперь понимаю, я сам был во всём виноват.

Не нужно было считать себя счастливчиком.

Так вышло, что в какой-то момент у меня в жизни всё стало слишком хорошо. Была неплохая работа – хотя мне предлагали и более перспективную. Была умная и красивая жена – хотя и со второй попытки. Была квартира – хотя я всегда мечтал об отдельном доме. Я успокоился. И дошёл до идиотизма: мечтал о том, что у меня уже было.

Я почему-то забыл главное: все, чего очень хочу, – не сбывается.

В такой сытой уверенности я прожил примерно год. А потом… А потом прошёл ещё год, и я уже сидел в какой-то забегаловке и жаловался на судьбу мужику с бакенбардами. Не переношу забегаловок, плохо схожусь с незнакомыми, меня тошнит от бакенбард, а вот, поди ж ты, сидел и жаловался.

– …Ну, кризис – это понятно. Кризис всех задел. Но ведь через полгода и жёнушка моя распрекрасная тоже смылась. С одним моим довольно близким… Ну ладно. Остальные друзья все куда-то подевались. А вот теперь и жить, в принципе, негде. И ведь что обидно? Каждое утро просыпаюсь с мыслью, что сегодня-то уж точно всё будет хорошо, а оно совсем наоборот… Э, да что ты понимаешь?!

– Больше, чем вам кажется.

– Не-ет, дорогуша, это все пережить надо, прочувствовать. Только что было всё! Мечтать больше не о чём! И вдруг – блямц!

Последнее «блямц» я произвёл, видимо, слишком экспрессивно: тарелки с закуской слегка подпрыгнули. Бакенбардоносец откинулся на стуле, посмотрел сквозь рюмку и неожиданно предложил:

– А хотите, я расскажу, как это бывает?

Я вяло пожал тем плечом, которое ещё слушалось меня.

– Вы представляете себе какое-нибудь событие: ваш успех у женщин, блестящий поворот карьеры, счастливую находку миллиона долларов. Повторяете его в воображении снова и снова, шлифуете до тех пор, пока оно не оживёт. В конце концов, вы видите все в малейших деталях. И это означает одно – смерть вашего видения. Оно уже никогда не произойдёт. А если и произойдёт, то тогда, когда вы и думать о нём забыли.

Некоторое время мы молча занимались делом: он – водкой с содовой, я – чистым джином.

– Да, – я уныло покивал тяжёлой головой, – так оно всё и происходит. Прямо хоть в автобиографию заноси. А что, у вас тоже случается?

– Нет, со мной такого не бывает. Но, вообще говоря, явление это давно известное и неоднократно описанное. В русской традиции оно называется «сглаз». Просто у вас оно сильно выражено. Вы – настоящий мастер сглаза.

– Нет, что-то вы тут путаете. Я так понимаю, сглазить можно кого-то другого. А как можно сглазить себя?

– Так, как это сделали вы. Между прочим, вашим близким здорово повезло, что вы такой закоренелый эгоист. Если бы вы искренне желали счастья окружающим, им тоже досталось бы. Кстати, Андрей, пока снотворное не начало действовать, давайте познакомимся. Меня зовут Николай Николаевич. Я буду охранять вас.

Я удивился и уснул.

3

Просыпался я тяжело и мучительно, как и положено при качественном бодуне. К общим мыслям о нелепости бытия примешивалась неясная, хотя и простая, тревога. Тревога лежала не в области сознания, а в области чувств. Минут через пять я сообразил – на ногах не валяется кот.

Моё бесстыжее животное под именем «кот» любит тепло. Но из всех обогревателей он признает только человеческое тело. Как правило, всю ночь я пытаюсь выбраться из-под его туши. Он, в свою очередь, упорно следует за источником тепла. Так и вертимся. За шесть лет совместной ночёвки мы научились играть в догонялки, не утруждая себя просыпанием. Больше того, сейчас я в первую очередь заметил отсутствие кота, а уже потом – собственной квартиры.

То, в чём я находился, не являлось моей квартирой. Это была стандартная малоухоженная хрущоба из тех, что обычно сдают внаём. Оштукатуренный потолок, выцветшие обои в жизнерадостную ромашку, мебель Бобруйской фабрики эпохи социализма. Наличие не совсем засохшего цветка на подоконнике говорило о присутствии женщины. Но постоянно женщина здесь не жила – холостяцкий бардак всегда сильно отличается от женского.

Тахта, на которой я неуютно возлежал, тоже была типично холостяцкой. Из белья присутствовало покрывало и мой свёрнутый пиджак в роли подушки. Я снова прикрыл глаза и попытался восстановить в памяти вчерашнюю пьянку. Неожиданно я понял, что пьянки как таковой не было. Даже похмелье казалось неправильным, с медикаментозным привкусом.

Тут в памяти всплыла фраза про снотворное из вчерашнего разговора. Всплыла и принялась неторопливо покачиваться на поверхности сознания. Полежав минутку, я принялся думать.

Итак, что я здесь делаю? Меня похитили с целью выкупа. Идиоты. Дальше.

Меня похитили для опытов над людьми. Слишком сложная идея, сейчас мне её не осилить. Дальше.

Бог его знает, зачем меня сюда притащили.

Правильный ответ.

Призовая игра. Вопрос: что я здесь делаю?

А ещё он говорил, что будет меня охранять. Интересно, это он так охраняет или уже не охранил?

– Расслабься, теперь я тебя охраняю. Ты слегка тормозишь, так что пока безопасен.

Чудовищным напряжением шеи я поместил источник хриплого звука в область досягаемости бокового зрения. Поверьте, мне это было так же трудно совершить, как вам – прочитать. В области досягаемости верхом на стуле сидел выбритый до синевы мордоворот с бандитским «ёжиком». Это гармонировало: наглая поза, уголовная выбритость и угрожающее умение читать мысли.

– Мыслей не читаю, сразу предупреждаю, – тут же отозвался мордоворот, – только общие направления и эмоциональные оттенки. Меня Гарик зовут.

Ну, правильно. Кто ещё будет рассуждать об эмоциональных оттенках, кроме уркагана по имени Гарик?!

– Меня с работы выпрут, – зачем-то поделился я с Гариком заветной мыслью.

Приснопамятный Николай Николаевич, который тоже оказался в комнате, бодро поддержал беседу:

– Конечно, выпрут. Представляете, приходите вы на работу, а ваш генеральный вам и говорит… Что он обычно в таких случаях говорит?

– Андрей Валентинович, зайдите ко мне.

– Вот-вот. Зайдёте вы к нему, тут-то все и начнётся. Представляете?

Я зачем-то начал представлять. Генеральный теребит в руках какую-то бумажку, долго рассказывает мне о том, что у нас производство, а мой отдел работает в последнее время… плохо, словом, работает. В конце концов оказывается, что ненужная бумажка – это моё заявление об увольнении, которое осталось только подписать. И выхожу я весь пунцовый, и ни на кого смотреть не могу, потому что у всех на мордах – жалость пополам с облегчением. И пойдут они, солнцем палимы. То есть я пойду, а они останутся. Тоскливо как!

Открыв глаза, я обнаружил, что мордоворот разглядывает меня с некоторым беспокойством, а Николай Николаевич – с чувством выполненного долга.

– Вы садисты? – поинтересовался я и вдруг понял, что сразу произносить глупые мысли гораздо проще, чем сначала их обдумывать.

– Ага, – кивнул затылком Гарик. – Небось, морду нам всем набить хочешь? Учти, у меня на правой голени – трещина!

– Чтоб тебе её сломать! – ляпнул я и со злорадством представил, как беспечный Гарик идёт по двору, на совершенно ровном месте спотыкается и ломает себе голень. Я торжествующе скосил лиловый глаз на мордоворота и наткнулся на его довольную (хотя и мерзостную) улыбку.

– А ты, стало быть, мазохист? – догадался я. – Ну что ж… одно без другого не бывает. Садомазохизм.

Николай Николаевич, видимо, уловил нарушение какой-то процедуры, потому что нахмурился и строго заметил:

– Гарри Семёнович! Сейчас не время для решения личных проблем! Продолжим, Андрей. Из квартиры вас когда выселяют? И как у вас со здоровьем?

4

Это была ужасная неделя – неделя среди упырей, которые питались моими страданиями, аки кровью агнцев. Причём реальные, действительно происшедшие со мной беды их не интересовали. Каждый раз, когда я пытался излить душу и получить сочувствие, меня грубо обрывали и заставляли вновь и вновь рисовать безрадостную картину моего незавидного будущего. Похоже, что при этом меня пичкали каким-то наркотиком – таких ярких картин страданий и унижений я давно не видывал. Внутричерепной Босх. Причём сами палачи никогда не принимали непосредственного участия в создании этих картин – только подкидывали всё новые и новые темы. Голод, нищета, тюрьма, болезни – мы прошли все. Если Николая Николаевича не случалось рядом, Гарик иногда спрашивал, что я думаю по его поводу. Я тут же искренне и воодушевлённо описывал всевозможные беды, могущие свалиться на его наглую голову. Правда, бриться он совсем не брился и стремительно зарастал вполне интеллигентной бородкой.

Изредка я пытался выяснить, по какому праву меня лишили свободы и чего вообще хотят похитители, но вопросы мои пролетали сквозь собеседников, как антинейтрино. Если же я пытался качать права особенно напористо, то удостаивался двух вариантов ответа: Гарик демонстрировал мне накачанный бицепс (и мои накачанные права выглядели на этом фоне неубедительно), а Николай Николаевич вроде бы соглашался, начинал сочувствовать и задавать наводящие вопросы (и через некоторое время я вдруг понимал, что разговор идёт уже совсем о другом).

В конце концов я махнул рукой на похитителей и сконцентрировался на своих ощущениях. Концентрироваться было очень сложно: голова постоянно кружилась, а мысли разбегались. Видимо, какую-то гадость к еде всё-таки примешивали.

К исходу недели мне представили новое лицо. Лицо принадлежало к женскому полу и носило модное имя Маша. Она была немного блеклой, но очень серьёзной. Нацепив тяжёлые очки от дальнозоркости, она произнесла голосом Доренко:

– Я ваш компенсатор. Я обучу вас основным методам самокомпенсации, а первое время буду компенсировать вас извне. Итак…

– Не спешите, Машенька, – торопливо вмешался Николай Николаевич, – я же ему ещё ничего толком не рассказал.

– Что? Ну почему вы его не подготовили? У меня семья! У меня муж ревнивый! А мне тут сидеть и ждать, пока вы все растолкуете?!

– Машенька, это очень мощный отбойник, мастер сглаза, у него возвращающая сила, как у паровоза! Мы за неделю ему из его же энергии блокировку на год вперёд выстроили! А кое-кто, – Николай Николаевич покосился в сторону Гарика, – и здоровье себе поправил.

Поинтеллигентневший Гарик не стушевался:

– Да ладно! У него обратная связь – вулканы тушить можно. Преступность ликвидировать как явление. Что, убудет от него?!

– Да? – задумчиво произнесла Маша. – А вас не сильно смущает, что он все слышит?

Все дружно обернулись ко мне. Он – то есть я – действительно все слышал. Но помогало это ему – то есть мне – очень мало. Всё, что я понял, так это то, что мной собираются тушить вулканы и разгонять чеченцев. А ведь сегодня голова совершенно ясная и пустая. Я решил задать самый нужный в данной ситуации вопрос:

– А у вас правда ревнивый муж? А то меня Андрей зовут.

Я понимаю, что фраза идиотская, но зачем же так ржать? Одна Маша держалась в рамках приличия и даже нашла в себе силы торжественно кивнуть головой. Я так и не понял, это она про мужа или на имя моё среагировала?

Неожиданно я осознал, что сегодня истязатели выглядят не так отталкивающе, как всю эту неделю. Совсем заросший Гарик подстриг курчавую каштановую бороду, а Николай Николаевич сбрил чёртовы бакенбарды и вообще надел свитер. Девушку, опять же, привели.

Веселье прекратил Николай Николаевич:

– Муж, и правда, ревнивый. Давайте начинать. Маша, приготовьтесь компенсировать. Итак, разлюбезный Андрей Валентинович, помните ли вы наш первый разговор в ресторане? Вы ещё на жизнь жаловались, а я объяснял, что вы сами себя сглазили?

– Минуточку! – пробормотал я. – Так это вы всю неделю не садомазохизмом занимались…

– …а блокировку тебе, дурень, ставили! – подхватил Гарик.

– Слабый галлюциноген, негативный фон, – Николай Николаевич обвёл рукой обшарпанную комнату, – помноженные на ваше богатое воображение… Словом, всех тех бед, что вы тут себе напредставляли, с вами не произойдёт. По крайней мере, в ближайшее время. Компенсируйте, Маша.

– То есть с работы меня не выперли? – Мой отупевший мозг мог осмысливать только фрагменты услышанного.

– У вас больничный по причине гриппа. И с квартирой тоже всё наладилось. И даже кота вашего пристроили к бывшим родителям… то есть к родителям вашей бывшей супруги.

Голова моя вдруг закружилась, что-то в ней отчётливо щёлкнуло – и в этот момент в памяти всплыл (правильное слово «всплыли»!) мокрый Гурзуф, экскурсия в Массандру, придумывание препятствий для автобуса…

– Ёжкин кот! Или у меня дежа вю, или я это все уже проделывал однажды!

И я рассказал им все, как на духу. Они слушали бред о сухих субтропиках и белом портвейне с такой серьёзностью, как будто я передавал сенсационное сообщение, имеющее важное народнохозяйственное значение.

Они точно были сумасшедшими. Я так им в конце и сказал.

– В каком-то смысле да, – задумчиво потирая подбородок, согласился Николай Николаевич. – Но точнее было бы назвать нас ненормальными. Да и вас тоже.

– Не примазывайтесь, Николай Николаевич, не примазывайтесь! – ехидно заметил Гарик. – Вы-то как раз нормальный!

Николай Николаевич грустно покачал головой:

– Да, я-то как раз нормальный.

– А я, значит, нет? – счёл необходимым возмутиться я.

– Ты – нет, – очень довольно подтвердил Гарик. – Ты отбойник.

– И раз уж я один нормальный среди вас, – перебил его Николай Николаевич, – давайте я вами поруковожу. Прошу вас, Мария.

– Ну давайте. Андрей, слушайте меня внимательно. То, чему мы сейчас будем учиться, важно прежде всего для вас. Итак, вы – отбойник…

5

Отбойник – это на профессиональном сленге.

По-научному (то есть по терминологии Николая Николаевича) это называется «модулятор информационного поля с отрицательной обратной связью». Мне больше нравится «мастер сглаза».

Суть такова: как только представит себе отбойник какое-нибудь событие, так оно сразу и не происходит. То есть не сразу – а просто не происходит и все. И чем ярче он себе представляет, тем меньше шансов, что эта фантазия воплотится в реальность.

Это вкратце.

А если по полной программе, то объяснение заняло что-то около месяца. А может, это я такой тупой попался – не знаю. Чего только со мной не делали, чтобы я въехал: лекции по статистике читали, кубики бросали, даже в «очко» со мной на деньги играли. Я, как обычно, с пол-оборота завёлся и тут же просадил остаток наличности. Наличность мне вернули, но с объяснениями – дескать, если бы я так не стремился выиграть, а, наоборот, стремился проиграть, то обчистил бы всех до нитки.

Попробовали. С тем же результатом.

– Ты ж не «топор», – злился Гарик, – а «отбойник»! Ты должен всё шиворот-навыворот хотеть!

Поясняю: «топор» – это как «отбойник», только наоборот. Чего хочет, то и происходит («В рамках существующей реальности», – обычно уточнял Николаич).

– Андрюша, – вздыхал наш научный руководитель, – мы же договаривались: как только тебе начинает чего-то хотеться, сразу компенсируй.

Компенсировать меня к тому времени уже немного научили, но объяснять вам про компенсацию… Нет, даже пытаться не буду. Я бы сам ни бельмеса не понял, если бы не Маша с Гариком.

Гарик, он – сволочь такая – не только мысли читать умеет, но и передавать их от одного человека к другому. Может даже на большом расстоянии, только ленится. Предпочитает физический контакт. Хотя, конечно, в главном Гарик не соврал – передаёт он не мысли, а эти… мыслеобразы. Бывало, закоротит нас с Машей – и я сразу начинаю видеть её мыслеобразы. А она – мои. И по физиономии мне – хрясь. А Гарик – второй раз сволочь – сидит и ухохатывается.

Гарик вообще оказался редкого оптимизма человек – из всего пользу выжать умеет. Вы думаете, чего он меня на свою ногу науськивал? Правильно, берёгся от нового перелома. Я так усиленно желал ему всяческих бед и увечий, что никакие несчастные случаи с ним в ближайшие сто лет точно не произойдут.

Но я о самокомпенсации начал. Собственно, из названия уже всё понятно: это такой способ самостоятельно компенсировать данные мне способности. Что-то вроде подушки безопасности или смирительной рубашки. Это надо всякие штуки себе представлять. Помните знаменитую фразу «Думай о бейсболе»? – вот что-то в этом духе. Надо или отвлечься на что-нибудь другое, или довести фантазии до полного идиотизма.

Скажем, понравилась тебе девчонка. Ты, понятное дело, сидишь, присматриваешься, принюхиваешься и представляешь, как это все у вас могло бы быть. Если в такой ситуации оказываюсь я – все, пиши пропало. За пять минут такого нафантазирую, что шансы познакомиться станут как минимум отрицательными.

Поэтому мне в такой ситуации нужно бросаться в бой, очертя бездумную голову, – пока мой выдающийся «отбойный эффект» не заработал. А если не успел броситься, то нужно начинать «думать о бейсболе». Или, в крайнем случае, представить себе какую-нибудь полную чушь. Например, что девчонка эта летит ко мне на парашюте в бикини цвета хаки и стреляет из водного пистолета.

Сценка достаточно живописная для того, что отвлечься от реального развития ситуации. А с другой стороны – настолько дикая, что не сбудется и без моего вмешательства.

Это самый простой слой компенсации.

Попробую на примерах объяснить. Скажем, мать – всегда компенсатор для ребёнка. Она, с одной стороны, прикрывает его от всего плохого, что может проникнуть из внешнего мира, с другой – защищает мир от своего нежного дитяти. Не удивляйтесь, любой грудной ребёнок являет собой страшной силы «топора». Иначе черта бритого он смог бы выучить с нуля совершенно не известный ему язык, усвоить массу новых навыков и вообще стать личностью. К счастью, годам к двум-трём эти способности почти у всех угасают. А может, и не к счастью – если б не рассасывались, то жили б мы в гармоничном обществе магов и ведьм.

Но я отвлёкся.

Короче, в чём-то компенсатор похож на «отбойника». Но есть существенное отличие: «отбойник» всегда чётко представляет, что именно он отбивает, а компенсатор просто чувствует, что вот-вот беда случится, и начинает бояться. А чего боится – и сам не знает. Типа переживает.

Вот так, в первом приближении.

Во вторых и прочих приближениях начинаются такие дебри, в которых только Маша и ориентируется. Её специализация – компенсировать таких уродов, как я. Она – самая лучшая в этом смысле.

Поэтому Николаич её и позвал ко мне. Чтобы предупредить возможные трудности.

Естественно, трудности начались без предупреждения.

6

Гарик в пятницу с утра был необычно хмур и молчалив. Маша, с которой они заявились вместе, вообще походила на облезлую кошку. Появиться на людях без макияжа и с красными глазами – такого я за ней ещё не замечал. Николаич был в форме.

Но только до тех пор, пока Гарик не оттащил его в сторону и не начал что-то быстро и сбивчиво объяснять. Николай Николаевич формы как будто бы не потерял, но напрягся, и в глазах его появился охотничий блеск. В этот момент я остро позавидовал Гарику с его умением проникать в чужие мозги, потому как разговор явно переключился на мою персону. Николаич вроде бы чего-то от меня хотел, а Гарик очень во мне сомневался. Моё мнение, видимо, решили учитывать в последнюю очередь.

Впрочем, томился я недолго: вскоре заговорщики жизнерадостным шагом двинулись в мою сторону, но, дошагав, одновременно набрали в грудь воздух – и стали переглядываться.

Наконец, я решил над ними сжалиться:

– Вы решили сообщить мне пренеприятнейшее известие?

Это настроило Николаича на литературно-цитатный лад.

– Вот что, Ляксей, – сказал он, – ты не медаль, у меня на шее висеть. А иди-ка ты в люди.

– Финал подкрался незаметно, – поддержал беседу грубоватый Гарик.

Снова нависла неловкая пауза, потому что наступила моя очередь говорить, а говорить мне, в общем-то, было не о чём.

– Ну ладно, – Гарик сделал глубокий вдох, потом выдох, потом снова вдох и наконец произнёс. – Давайте вы, Николай Николаевич.

– Андрей, у нас у всех большие проблемы. Может так случиться, что нам всем придётся… э-э-э…

– Влететь на большие бабки! – не выдержал Гарик.

– И это тоже. И вообще, разъехаться отсюда в разных направлениях и по чужим документам.

– Только это всё равно не поможет.

– Обождите, – перебил я это мучительное поочерёдное произнесение слов, – я, конечно, не Гарри Семёнович – мыслей не читаю, но на ваших физиономиях очень разборчиво написано, что вы явно чего-то хотите от меня. Ну?

– Хотим, Андрей Валентинович, очень хотим, – Николаич даже вспотел от облегчения. – Нам придётся воспользоваться вашим даром, чтобы остановить одного типа.

При этих словах из угла, в котором пряталась Маша, раздался сдавленный рык. Медленно и пружинисто ступая по линолеуму, она надвигалась на нас с явным намерением вцепиться в рожу всем троим одновременно. Даже глаза её, казалось, светились хищным рысьим огнём.

– Вы что, совсем сбрендили? – ласково поинтересовалась она.

Народ подался назад.

– Его же ещё полгода готовить надо! Он же ни черта ещё не понимает.

– Единственный способ научить ребёнка плавать – это бросить его в воду! – преувеличенно весело возразил Гарик.

– Ага, – Маша уже не говорила, а шипела, – а ещё можно воспитать у тебя иммунитет к огнестрельному оружию. Методом контрольного выстрела в голову!

– Машенька, – досадливо поморщился Николай Николаевич, – у нас нет другого выхода. Не волнуйся, он справится.

Мне всё это стало надоедать.

– Послушайте, я имею право голоса? Или вы сами решите, что я буду делать?

Вся троица обернулась ко мне с некоторым удивлением на лицах. Похоже, наличие моего мнения явилось полной неожиданностью.

– Это я к тому, что если решать мне, то хотелось бы подробностей. Кого это вы мной собрались останавливать? Куда у меня нет другого выхода? Что за опасность?

Дальше пошёл допрос по всем правилам Лубянки. Я угрожал, переходил на доверительный тон, шантажировал – разве только наганом перед носом не размахивал. Они не выдержали. Они начали колоться.

В результате выстроилась интересная картинка. Оказывается, наш миляга Гарик является теневым хозяином казино «Жар-птица». И повадился туда в последнее время один везунчик. Какую ставку не сделает – все в десятку. Сначала решили – талантливый шулер (были прецеденты). Секьюрити три дня на ушах стояли, чуть не в зубы ему рентгеном светили – никакого эффекта. Тогда Гарик смекнул, что в гости к нему заявился «топор».

Это тоже особой трагедией не было. Для таких случаев в штате Гарика работало несколько неплохих компенсаторов. За прошлый год они дважды выручали казино от серьёзных проблем. Но на сей раз коса нашла на такой камень, что только искры посыпались. Все, чего им удалось – это «потушить» несколько мелких ставок. И странная штука: только компенсатор настроится на этого «топора», как у него начинаются неприятности. Одну девчонку – менеджера зала – даже госпитализировали с аппендицитом.

В отчаянии Гарик бросился уговаривать Машу. Чем он взял эту несгибаемую и вечно занятую женщину, не знаю. Но только кончилось это все плачевно. Гарик порывался было рассказать подробности, но нарвался на глухой Машин рык и предпочёл отделаться общими фразами о «полной заднице».

Честно говоря, к концу допроса я начал чувствовать некоторое разочарование.

– Так что, эта вся паника только из-за денег?

– Не из-за денег, а из-за ДЕНЕГ! – взревел воротила игорного бизнеса. – Из-за таких ДЕНЕГ, что тебе и не чудилось! Они по нам по всем проедут, даже не заметят!..

Я уже начал бояться, что дело перейдёт на личности (вернее, на мою личность), но в разговор вступил менее меркантильный Николай Николаевич:

– Деньги и правда огромные. Но это ещё не все. Главное, уж больно ловко он это все обделывает. Либо мы имеем дело с суперменом, либо…

– Да не один он работает, не один! – вскинулась Маша. – Меня никто не смог бы… У него на подхвате люди есть! И усилителей не меньше трёх! И корректировщик! Скажи, Гарик!

– Ну, в общем. Маша права. Когда он её… то есть он на неё среагировал… Ну, короче, это не он сам реагировал. Он не отвлекался, только за шариком следил. И все прикидывал, каким макаром мои денежки пропивать будет, сука!

– Нажитые непосильным трудом! – не удержалась Маша.

– А ты попробуй! Знаешь, какая работа нервная! День и ночь! Это тебе не гаражи страховать от цунами!

– Спокойно! Я свою работу качественно делаю. Ни одного страхового случая за последние два года!

Николай Николаевич понял, что пришло время предоставить небо птицам.

– Извините, что прерываю. Давайте вернёмся к нашим проблемам. А то Андрей Валентинович, похоже, не до конца оценил масштабы. Если нам попался супер, это ещё полбеды: с одним супером можно как-то справиться. А вот если права Маша, то мы имеем дело со слаженной организацией, которая своим «топором» может много дров нарубить. Таких дров, что… Словом, плохо букет.

Я по-прежнему не осознавал масштабы. Подумаешь, обчистит эта банда пару казино, ну в лотерею выиграет, и что?

– Да что вы так дёргаетесь? – удивился я. – На хитрую дырку найдётся болт с резьбой. Или история не знает прецедентов?

– Молодой человек, – устало проговорил Николай Николаевич, – история знает прецеденты. Больше того: она вся из таких прецедентов и состоит. Первый достоверно установленный «топор» – Александр Великий, царь Македонский, последний – Джон Кеннеди. И не каждый раз мы успевали вовремя находить, как вы изволили выразиться, болт с резьбой.

Некоторое время я осознавал услышанное. Для дурацкой шутки всё это звучало слишком грустно, но и на правду похоже не было. Оно, конечно, Александр Македонский – герой…

– Погодите! – взмолился я. – Вы несёте какую-то чушь! И вообще, при чём тут я? Я не хочу в это впутываться! Я не идиот!

– Видите, – тихонько сказала Маша, – он ещё совершенно не готов.

– Да, – так же тихо ответил Николаич. – Только это уже не важно.

– Против лома нет приёма, если нет другого лома, – добавил Гарик.

И я понял, что моё решение на самом деле никого не волнует.

7

Наш военный совет напоминал совещание начальников штабов пионерской военно-спортивной игры «Зарница». Участники подпрыгивали от возбуждения, махали руками, горели глазами и вдохновенно несли полную околесицу. Околесица встречалась всеобщим одобрением и тут же фиксировалась на бумаге трудолюбивой Машей. Я больше помалкивал, потому что перед началом этой катавасии мне твёрдо объяснили, что это и не катавасия вовсе, а «мозговой штурм». И состоит штурм из двух этапов: вначале люди предлагают всё, что им в голову взбредёт, а уже потом предложенную чушь начинают критиковать и анализировать. С непривычки я попытался было сразу внести нотку здорового скептицизма, но моментально получил по сусалам и погрузился в размышления.

Где-то на задворках памяти сидела неясная, но обидная заноза. Часто так бывает: ты помнишь, что что-то помнишь, но не помнишь, что именно. В конце концов мне надоело ловить утерянную мысль за хвост, и я переключился на «мозговой штурм», хотя мозгами в нём, по-моему, и не пахло.

В данную минуту ораторствовал Гарик:

– …и вот хочет он водки – а мы ему канистру водки! Хочет он наркотиков – я ему кило отборного героина! Женщин любых в любом количестве!

– Точно! – подхватила по-женски коварная Маша. – А женщины ему в уши все новые желания нашёптывать будут. Дескать, слабо с парашютом на Кремль прыгнуть! Или шлем Александра Македонского спереть!

– Стоп!.. – завопил я. – Вот именно – Александра Македонского!

Эффект получился грандиозный – словно при массовом прерывании оргазма. Как меня не убили, до сих пор не понимаю. Но уж больно я боялся упустить вновь обретённую мысль. Не дожидаясь рукоприкладства, я торопливо схватил Николаича за рукав:

– Помните, вы приводили примеры «топоров» в истории? Первый – Македонский, последний – Кеннеди? Помните?

– Какого чёрта? – слишком членораздельно произнёс Николай Николаевич, и стало очевидно, что для него это выражение – эквивалент трёхэтажного мата.

Но сейчас было не до любезностей.

– Отлично. А потом вы сказали: «Мы не всегда успевали их остановить»? Кто «мы»? Почему эти «мы» кого-то останавливали? Как они могли останавливать Александра Македонского?

В этот момент я, пожалуй, впервые понял, что нахожусь внутри воинского подразделения. Командир ещё отдавал короткие рубленые команды («Гарик – слушать, Маша – готовность»), а бойцы уже занимали места согласно штатному расписанию. Даже лица их превратились в щиты воинов армии Александра Великого: бронзовые, тяжёлые и надёжные.

– Андрей, времени мало, объясню все потом. Обещаю. Теперь попытайтесь максимально сосредоточиться. Повторяйте за мной: шиншилла, восемнадцать, жёлтый, Голгофа… Не так! Помогайте мне! Это важно!

– Андрюша! Пожалуйста! Очень прошу! Для меня, родненький! – Это Маша? Ничего себе!

– Движение на северо-западе! Давайте в темпе! – Гарик.

– Потом! Все потом! Всё, что угодно! Теперь важно сосредоточиться! Шиншилла, восемнадцать…

8

Судя по всему, сосредоточиться мне удалось на славу. Приходил в себя я долго и мучительно. Я даже не уверен, что приходил в себя, а не в кого-то другого В качестве братской помощи меня били по лицу. Долго и монотонно.

Первое ощущение, которое удалось осознать – удивление.

Вот бьют меня по физиономии, а не больно.

Ничего не больно, курица довольна.

Не хочу просыпаться. Ещё рано.

Ещё немножко, мама!

Влажная простыня.

Вот и хорошо. Простужусь, заболею.

Не пойду. Вот только куда?

В школу? На работу? В университет?

Нет, кажется, всё-таки больно. Только боль какая-то отдельная от всего остального организма.

Её можно отрезать и выкинуть.

А самому продолжать лежать.

Чем-то резко запахло.

Нос и глаза чихают и плачут.

Но они тоже отдельно.

Пусть они плачут и чихают – я ведь болен.

Дождь.

Неожиданно громкий шлепок.

Впервые боль совпала по времени с ударом.

Оказывается, у меня открыты глаза.

Я уже давно смотрю на Машу.

Она плачет, и мне от этого становится легче.

Другое лицо.

Губы говорят какие-то звуки, но они не складываются в слова.

«Шиншилла».

Господи, как башка-то трещит!

Я говорю это очень громко, но большое загорелое ухо склоняется прямо к моим губам.

Загорелое.

Это, наверное, Гарик, потому как сейчас март, а только Гарик может позволить себе солярий или Египет. Да, сегодня февраль. 12 марта. Я произношу дату и понимаю, что ответил на чей-то вопрос. Калейдоскоп мирозданья внезапно складывается в единое – невероятно болезненное – целое, и я начинаю плакать от боли.

9

Следующее пробуждение прошло гораздо более мирно. Если бы не жуткая мигрень, его можно было бы назвать даже великолепным. Приходил в себя я в приятном полумраке, на весьма приятных коленях, под аккомпанемент почти нежного поглаживания моей шевелюры усталой тонкой рукой. Такие колени и руки бывают только у женщин. Поэтому какое-то время я делал вид, что ещё не проснулся, а Маша делала вид, что ничего не замечает. Но как только я (будто бы спросонья) переложил руку половчее, мой ангел-хранитель щёлкнул меня по фамильному носу и сдавленно фыркнул в темноте.

– Тебе бы о душе сейчас подумать! – Маша произнесла это почти неслышным шёпотом, но в углу комнаты тут же взметнулись две тени, одна из которых не нашла ничего более умного, чем включить свет.

Я понял, что о душе думать самое время. Потому как держалась она в бренном теле из последних сил, о чём незамедлительно сообщила миру громким протяжным стоном.

Болело все. Подробности неинтересны, но поверьте на слово – в какой-то момент мне действительно захотелось умереть. Правда, вокруг уже хлопотали люди, давали мне чего-то пить, чем-то натирали, что-то массировали. Собственно говоря, хлопотали только мужики, Маша держала мою голову в прежнем положении, но мной как будто бы и не интересовалась. Наоборот, тупо уставилась в угол и только по временам сжималась до полного окаменения.

Это было обидно. Только минут через пять я смог сообразить, что именно высматривает Маша в пыльном пустом углу. Она же компенсирует! Всё это время мне очень хотелось, чтобы эта дикая боль утихла хоть на минутку. А когда отбойник чего сильно хочет, его компенсатору приходится ой как несладко. Я тут же обругал себя тупицей и лихорадочно принялся помогать Маше, мысленно примеряя на собственную больную голову свирепые мучения – тем паче, что напрягать фантазию особо не приходилось.

Способ оказался верный – куда вернее всех медикаментов, которыми меня потчевали доморощенные братья милосердия. Уже через полчаса я не без сожаления покинул гостеприимные колени и пошёл принимать душ. По возвращении я обнаружил два тела, одно из которых свернулось калачиком в кресле, а второе развалилось на тахте. Третье тело стояло на кухне и задумчиво курило в форточку. Как ни поразительно, тело принадлежало Николаю Николаевичу.

Услышав шаги, он суетливо обернулся и бросился тушить окурок в цветочном горшке.

– Ну как ты? Как голова, очень болит?

«Николаич курит и говорит мне „ты“. Конец света», – с тупой отрешённостью подумал я, а вслух пробормотал:

– Да нормально все.

– Где же нормально? Ничего себе нормально! Ты садись, садись! Кофе? Хотя какой, к дьяволу, кофе! Давай я тебе чайку с молоком соображу!

Наш главнокомандующий напоминал заботливую тёщу, к которой без предупреждения приехал любимый зять. По правде сказать, это несколько раздражало. Я грузно упал на табуретку и начал произносить заготовленную фразу:

– А теперь потрудитесь…

Но Николай Николаевич смазал весь эффект, оборвав меня:

– Все объяснения уже в вашей памяти. Правда, в весьма отдалённой её области, которая закодирована специальным образом. Собственно, вся эта… болезненная процедура, которой вам пришлось подвергнуться, представляла собой процесс шифрования интересующей вас информации.

Убедившись в моей частичной вменяемости, главком снова воспрянул гордым духом, снова был на коне, снова говорил мне «вы».

– Я понимаю, вам сейчас даже страшно подумать о том, чтобы подумать на эту тему. Хм, не слишком удачное выражение. Но, уверяю вас, теперь это совершенно безопасная процедура. Для того, чтобы ознакомиться с содержимым закодированного участка памяти, вам достаточно повторить про себя кодирующую последовательность слов. Можете попробовать прямо сейчас. Даю слово, что больно больше не будет.

Я, конечно, понимал, что врать Николаичу вроде бы незачем, но от одной мысли о шиншилле и прочих становилось очень не по себе.

– А вдруг не вспомню все слова последовательности? – я попытался оттянуть время.

– Вспомните. Вы эту последовательность никогда не забудете. И никогда не сможете произнести вслух. Если интересно, я потом объясню.

«Шиншилла, восемнадцать, – на каждом слове сердце гулко ударялось о грудную клетку, – жёлтый…» Перед последним, восемнадцатым, словом я крепко зажмурил глаза, вцепился в табуретку обеими руками и медленно подумал – «Антверпен».

Ничего не произошло. Небо не упало на землю, и Дунай не остановился в своём течении. Но когда я попытался вспомнить, из-за чего, собственно, весь сыр-бор, откуда-то вынырнуло нужное знание – причём чувство было такое, как будто всё это я знал давным-давно, ещё с детского сада.

И, судя по всему, странным вещам обучали меня в детском саду!

И очень многое нуждалось в пояснении.

Я открыл глаза, отцепился от табуретки и ошалело уставился на Николаича.

– Да, – согласился он на мой невысказанный упрёк, – там только основные сведения. К сожалению, объём памяти, который можно кодировать безболезненно…

– Безболезненно?! – не удержался я.

– Обычно безболезненно, – смешался Николай Николаевич, – на сей раз всё пришлось делать второпях, без стандартной подготовки. – Шумный вздох раскаяния, сопровождаемый театральным жестом. – Моя вина, старею. Прежде мне не доводилось болтать лишнего. Но теперь я готов дать все необходимые разъяснения.

Я задумался. Первый, наиболее естественный вопрос: «А не свихнулся ли я?» – был отметён за неконструктивностью. Поэтому я поинтересовался:

– А как эта ваша организация называется?

– А никак, – пожал плечами Николаич. – Да это и не организация, в принципе. Нет ни единого центра, ни правил функционирования, ни каких-либо документов. Просто много-много маленьких истребительных отрядов.

Я снова задумался. Мне до тошноты не хотелось заниматься спасением мира от вселенского Зла. Для этого есть Брюс Уиллис. В конце концов, ему за это деньги платят.

– Ладно, а «топоры» вам чем не угодили? В конце концов, любую энергию можно направить в мирное русло. Как мирный атом.

– Не любую! – Николай Николаевич вдруг потерял всю театральность. Казалось, ещё секунда – и он съездит мне по физиономии.

Я непроизвольно отшатнулся, но наш командир снова оцепенел и смотрел перед собой твёрдо и внимательно. Так разведчики в советских фильмах смотрели на гестаповских палачей, когда находились на грани провала.

– Много лет и зим тому назад, – начал Николай Николаевич незнакомым мне певучим голосом, – жили-были люди. Они были умными и сильными. Они быстро догадались, что есть среди них такие гении желания, что одной мыслью своею могут разгонять тучи небесные. Их находили средь отроков и отроковиц, ограждали от дел суетных и бренных, учили доброму и светлому знанию. У них были мудрые и справедливые наставники, которые водили учеников по миру и говорили им: «Вот мир, он полон горя и страданий. А вы можете избавить его от горя и страдания. Только пожелайте счастья людям – и будет им счастье». Юноши и девушки слушали учителей. Поодиночке шли они к людям, чтобы помочь им в труде их. Они выходили в море с рыбаками – и был тем богатый улов. Они покровительствовали хлебопашцам и пастухам – и стали поля обильны и стада тучны. Многим казалось, что Избранные творили чудеса одним словом своим, – но не чудо несли те людям, а только удачу. Так продолжалось несколько поколений.

И однажды юноша и девушка из числа Избранных полюбили друг друга. Они пошли к Учителям и спросили: «Учителя, не лучше ли будет, если мы вместе пойдём творить добро? Потому что заметили мы, что когда мы вдвоём, сила наша возрастает вчетверо». Хотели возразить мудрые Наставники – и не смогли. Ибо сила желания Избранных оказалась столь велика, что запечатала уста даже самым мудрым и стойким. И пошли юноша и девушка творить добро вместе. И приходили к ним иные Избранные, и тоже видели, что их сила желания возрастает многократно. И стали они впрямь творить чудеса: останавливали реки, зажигали вулканы, заставляли говорить зверей и гадов. Они почувствовали в себе силу богов, и стали богами. Но не было у них божественной мудрости и божественного терпения. Они играли с миром, как с игрушкой, и однажды ткань мира не выдержала – и тогда погибли многие, даже сама твердь земная, а кто бежал сей участи, поклялись до последнего вздоха искать и искоренять поганое семя Избранных. И детям то же завещали.

Николай Николаевич умолк, и в наступившей тишине стало отчётливо слышно кощунственное урчание холодильника.

– Такова легенда, – продолжил он уже буднично. – Правда красиво? А теперь факты: правильно согласованные между собой «топоры» способны в локальной области пространства изменить некоторые законы природы. Вплоть до законов сохранения. Ваш «мирный атом» по сравнению с этим – новогодняя хлопушка для детей с вялотекущим развитием.

Мне очень хотелось спать. Поэтому я только пожал плечами и спросил, стараясь не выбиться из стиля:

– Ну что, будемте почивать?

Николаич продолжал смотреть перед собой.

10

Следующий день очень напоминал первое января: люди просыпались после обеда, ходили помятые и бессмысленные из угла в угол. Веселее всех держался Гарик – он успел позвонить в казино и выяснить, что «топор» сегодня ночью не появлялся.

– Все, спёкся папуас! – повторял Гарик в одна тысяча восемьсот тридцать пятый раз. – Не увидим мы его больше.

Никто не пытался спорить. Фраза напоминала заклинание и юридическую силу имела такую же.

Уже в сумерках началась вторая серия военного совета.

Шума и гама на сей раз не было. Не было пионерского задора и предложений по поводу оптовых поставок гашиша. Равно как и обсуждений поступивших предложений.

Просто в какой-то момент Николай Николаевич повернулся к собравшимся и объявил:

– Сегодня будете драться. Никуда он не уехал, а вот нас, наоборот, засёк. Гарри Семёнович! Все неконструктивные возражения – на послезавтра, пожалуйста. А сейчас будьте любезны сообщить нам, сколько раз и в каких направлениях вы ощущали мощные посторонние движения?

Против ожидания, Гарик не стал брыкаться. Он глубокомысленно поскрёб подбородок и неуверенно произнёс:

– Три, кажется. Хотя одно могло быть и двойным. Все – с севера и северо-запада.

– Дайте мне их.

Гарик привычным жестом взял руки Николая Николаевича в свои твёрдые ладони. Некоторое время они сидели, неотрывно глядя друг другу в глаза, словно влюблённая пара нетрадиционной ориентации. Впечатление подчёркивали тонкие, почти женские пальцы Николая Николаевича, которые нервно подрагивали в такт мыслям партнёра. Гарик сидел неподвижно, со строгостью вахтенного сфинкса.

Зрелище было столь завораживающим, что мы с Машей невольно вздрогнули, услышав голос Николаича.

– Так, други мои, двоих я знаю. Это, можно сказать, свои. Третий, судя по всему, из компании нашего визави. Это тоже не смертельно. Главное, что никто совсем посторонний не подслушал. Хотя фактор неожиданности утерян… Утерян фактор неожиданности… – на этой фразе наш руководитель явно застопорился. – Секретное оружие уже не секретно. Не смогли мы засекретить своё секретное оружие.

– Николай Николаевич! – пришла на помощь старику сердобольная Маша. – Ну не смогли и не смогли. Ну узнал он про Андрея. Вы же сами говорили, что любое знание можно обернуть во вред знающему.

– Вот именно! – просветлённо воскликнул главком. – Во вред знающему! Только вот как?

Николай Николаевич обвёл нас загадочным взором. Мы зачарованно молчали, внемля Оракулу. Молчание продолжалось довольно долго – слишком долго даже для многозначительного молчания. Первым неладное заподозрил Гарик.

– То есть вы не представляете себе, как это всё устроить? – вкрадчиво уточнил он.

– Ну… не вполне, скажем так.

– Понятно. Ладно, попробуем тупо подумать. – Николаич не возражал. – Если «топор» во что-то упирается, он или пытается проломить, или отскакивает. Так?

– Ну, ещё можно не проламывать, а так… осторожно постукивая, – подала голос Маша.

Похоже, мы снова возвращались на опасную стезю «мозгового штурма».

– Это все равно. – отмахнулся Гарик. – задача сводится к предыдущему случаю.

Тут я не удержался и задал давно мучивший меня вопрос.

– Гарик, а ты не физфак случайно заканчивал?

– Теорфизика. На красный диплом шёл, – усмехнулся Гарик. – Не похоже?

– А чего не дошёл?

– Да так, – неопределённо пожал плечами несостоявшийся физик-теоретик, – бизнес. Ладно, давай к баранам. Значит, первый случай: «топор» прёт напролом. Наши действия?

– Это зависит от того, насколько точно они оценивают силу нашего отбойника. – Николаич, кажется, снова возвращался к роли штатного аналитика. – Если недооценивают – у нас есть шанс. Если переоценивают, то опять два варианта. Первый: сил у них недостаточно, тогда они бросают все и уезжают. Плохо, но в этом случае мы получаем представление об их потенциале…

Главком продолжал в том же духе ещё полчаса. Получалось довольно логично, но в пределах одной головы уложиться не могло. По крайней мере, в пределах моей головы. Гарик с Машей периодически встревали в обсуждение – видно, им было не впервой. Общими усилиями додумались они до следующего.

Первое. «Топор», скорее всего, никуда не свалит – уж больно нагло он себя вёл и сверхзадачу явно не выполнил. Правда, на этом этапе вышел спор. Гарик считал, что не может быть иной сверхзадачи, кроме как разорение его лично и казино «Жар-птица» в частности. Николаич возражал, что странновато для такой мощной команды заниматься подобной мелочью. Гарик, понятное дело, встал на дыбы, закусил удила и совершал прочие телодвижения ярости, но оппоненты быстро его утихомирили. Словом, вопрос о сверхзадаче остался открытым.

Второе. Наши силы противник, скорее всего, недооценивает. Главным образом из-за того, что я – весь из себя уникум и супер-пупер. Я даже раздулся от гордости, слушая, как Николаич ездил в Крым к местным метеорологам, и те с пеной у рта доказывали, что ну никак не могло в августе 1994 года быть на южном побережье шесть дождливых дней подряд. Потому что у них тут сухие субтропики, и всё такое. А когда подняли сводки, все, как один, обалдели и помчались писать статьи с объяснением феномена. Словом, не ожидает никто от меня такой прыти, какую я – по уверению присутствующих товарищей – могу развить. В этом месте я, правда, слегка приуныл. Я за собой никакой особой прыти не ощущал.

Да и Машу тоже могли недооценить – по крайней мере она настаивала на том, что «та ситуация в казино» получилась только от неожиданности.

Третье. Генеральное сражение назначается на сегодняшнюю ночь. Дальше ждать невыгодно ни им, ни нам. Почему – Николай Николаевич очень логично и связно доказал, но я ничего не запомнил, так как в моём измученном мозгу началась настоящая паника. Опять заниматься интеллектуальным мазохизмом, да ещё на больную голову!..

Короче, не дослушав логичных и связных доказательств, я начал протестовать.

Но Николаич и тут вывернулся, в два счёта объяснив, что для «отбойников» действует правило «чем хуже, тем лучше». То есть чем хуже я себя буду чувствовать, тем легче окажутся последствия. И чем пессимистичнее буду я настроен, тем больше шансов на успех.

Грубоватый Гарик тут же хлопнул меня по плечу и объявил:

– Так что, Андрюха, в интересах дела ты должен себя ощущать в полной…

Тут он покосился на Машу и решил не продолжать.

Эффекта, тем не менее, он добился: из всех вариантов моего имени я не выношу только «Андрюху». Так что ощущал я себя адекватно. С тем и пошёл спать.

11

Через два часа меня опять (четвёртый раз за сутки!) разбудили.

Ходили все мрачные и подавленные. Долго пили кофе, не удосужившись предложить мне. Вопрос «И что теперь будем делать?» пришлось задать раз пятнадцать, прежде чем Николаич соблаговолил буркнуть: «Работать будем!» – «А как именно?» – «А тебе какая разница? – влез Гарик. – Во-первых, план идиотский, а во-вторых, ты ещё мало каши ел».

Я уже понимал, что таким образом меня специально «накручивают», заставляют строить блокировку от возможных и невозможных неприятностей, но всё равно стало обидно. Особенно после того, как из комнаты подала голос Маша:

– Горыныч! Моя косметичка не у тебя?

– Не помню, – откликнулся Гарик («Горыныч», значит? Ну-ну). – Посмотри в сумке.

– Андрей Валентинович, вас долго ещё ждать?

Я нарочито медленно наливал только что (собственноручно!) сваренный кофе, по ходу дела занимаясь познанием самого себя. В последнее время появилась у меня такая дурацкая привычка – анализировать собственную психику. Например, сейчас. С одной стороны, обидно. С другой, – понятно, что всё делается ради моего же блага. С третьей стороны (которая является диалектическим продолжением первой и второй), я должен прилагать максимум усилий, чтобы обидеться как можно сильнее и от души. С четвёртой, – как можно обидеться, если для твоего же блага (смотри сторону два)? И так далее. Ряд Фурье-Фрейда. Я знаю, что я знаю, что я знаю (N раз), что я скоро стану шизоидом.

Кофе, тем не менее, допил спокойно и без внешних проявлений. Судя по всему, моя злость сегодня ещё пригодится. Хотя желание заехать кое-кому по физиономии оставалось. Даже если все хорошо кончится. Вишь ты – «Горыныч»!

Когда мы садились в машину и Маша с многообещающей улыбочкой опиралась на Гарикову волосатую лапу, я чуть было не перешёл к форсированию событий, но меня отвлёк бдительный Николай Николаевич, который наконец перешёл к изложению плана генерального сражения.

Моя роль оказалась проста до неправдоподобия.

– Ты должен хотеть того же, что и «топор».

Какое-то время я молчал, ожидая продолжения, но Николай Николаевич отвернулся к окну и в подробности вдаваться не хотел.

– И все?

– Дай бог, чтобы ты хоть с этим справился, – вздохнула Маша.

– Вот уж проблема! – попытался иронизировать я, но получилось неестественно.

– Не проблема? – Николаич снова повернулся ко мне и теперь рассматривал меня с явным сожалением. – Отлично! А теперь представьте, что наш визави захочет, чтобы, скажем. Маша его, скажем, поцеловала?

– Или, скажем, ему ещё чего сделала? – не удержался Гарик, в очередной раз кого-то подрезая. – Или, скажем, мне!

Маша глупо хихикнула, и я понял, что сейчас начну нарушать правила дорожного движения, отвлекая водителя от движения методом удушения.

– Ну давай! Захоти! Слабо? – продолжал подзуживать Гарик. – Слабо! Николаич, я думаю, возвращаться надо. Ни фига у нас не выйдет!

– Не выйдет, – согласно вздохнул главком. – Только поздно уже. Всё равно, как вы говорите, хана. Так уж лучше посопротивляться на прощание.

Я не спорил. Мысленный эксперимент с Машей в главной роли сильно поколебал уверенность в собственных силах. Да и вообще – нельзя было разрушать ту атмосферу уныния и беспросветности, которую эти люди создавали специально ради меня.

Психологи…

Только перед самым казино я поинтересовался.

– А как я эти мысли узнаю?

– Да вот, Гарри Семёнович все устроит.

– Я те устрою, – пробормотал Гарик сквозь зубы, лихо затормозил и помчался открывать дверь Маше.

– А вас, – Николаич хватил меня за полу выданного напрокат пиджака, – я попрошу остаться. Поскольку я с вами не иду, позвольте ознакомить вас с фотографиями лиц, сопровождающих вашего соперника.

12

И настало утро после боя…

Раньше меня бы, наверное, очень заинтересовало, в каких квартирах живут хозяева казино. Я бы походил босиком по подогреваемым полам, испробовал бы все сенсорные датчики, которые смог бы обнаружить, и, уж конечно, вдоволь набаловался бы с сан- и прочей техникой.

Но это было раньше.

До войны.

А теперь я просто сидел посреди всего этого великолепия и внимательно смотрел на телевизор. Именно на телевизор, потому как суперплоский жидкокристаллический домашний кинотеатр включён не был. Вернее, он работал в режиме stand-by с погасшим экраном.

Рядом сидели Маша и Гарик. Они тоже пребывали в режиме stand-by с погасшим лицом. Да и я, видимо, от них не отличался.

Все втроём мы очень внимательно, не мигая и не отводя взгляда, всматривались в тёмный прямоугольник экрана. Сейчас с тем же неослабным и сосредоточенным вниманием мы могли бы рассматривать просто кусок обоев или некрашеную стену.

Все втроём мы ожидали, когда из «Жар-птицы» привезут копию видеозаписи, сделанной с камер слежения. Предусмотрительный Гарик сразу писал все происходящее на два «мастера» – как знал, что первый экземпляр оперативники изымут. Теперь видеоинженеры на знакомой телестудии монтировали и перегоняли изображение на бытовую кассету.

Все втроём… Теперь всегда будет так.

Ещё несколько часов назад было бы «все вчетвером»…

13

Из всей видеохроники знакомой была только первая часть. Вот я, несмотря на предупреждение, шатаюсь между столами со слегка обалдевшим видом. Вот, наконец, рулетка. Секьюрити грамотно оттирают какую-то дамочку, чтобы обеспечить мне лучший обзор. Маша… Ага, вот Маша. Она в задних рядах. Ей видеть поле боя не обязательно. Да и на глаза лезть после прошлого раза не стоило. Она, кстати, так и не рассказала про прошлый раз.

Вот пришёл «топор». Ну, это монтаж. Он не сразу пришёл. Мы там полчаса маялись, пока его величество со свитой соизволили заявиться. Зато его приход был ощущаем издалека: шума никакого, но крупье вдруг подтянулись, прочая обслуга забегала с удвоенной силой, даже случайные посетители завертели головой, смутно предчувствуя явление «топора» народу.

А лицо его в телевизоре совсем не как в жизни. Черты те же, но чего-то не достаёт. Тогда, в зале, сразу стало понятно: пришёл король. Может, дело в окружении? Полтора десятка людей, которые всем своим видом показывают приближённость к барину. Вот он даёт на чай менеджеру зала (неслыханная фамильярность, как мне потом объяснил Гарик), и тот расплывается в благодарной улыбке. А тётки! Как они все на него пялятся! Даже на съёмке видно. Вживую я, честно говоря, этого не заметил. Я смотрел только на «топора». И он мне нравился!

В тот первый миг я вдруг с ужасом осознал, что, помимо собственной воли, испытываю симпатию ко всему, что делает этот человек: как он улыбается одними губами, как смеётся – негромко и отрывисто, слегка запрокидывая голову, как бережно поправляет тёмно-русую чёлку. Он излучал такое довольство собой и своей судьбою, что невольно хотелось оказаться рядом, чтобы ухватить хотя бы краешек этой судьбы, хотя бы чуть-чуть пометить себя удачей. А может, я все это нафантазировал – исключительно потому, что знал о его способностях? Во всяком случае, в первый момент я растерялся. Зачем мешать такому приятному человеку? Пусть себе радуется!

И тут же мне стало стыдно. На меня ведь люди понадеялись. И вообще, человечество надо спасать. Только, знаете, не бывает угрозы человечеству с таким располагающим лицом!

Вот важный кадр: ко мне сзади подходит Гарик. Он наклоняется и что-то шепчет мне на ухо. Я хорошо запомнил это змеиное шипение: «Люби его! И счастья, счастья ему побольше!» Ну, понятное дело, чем больше я ему счастья пожелаю… А почему это он шептал? Мог бы просто подойти и как бы случайно прикоснуться к руке. Обычно для мыслеобмена этого хватает. Видно, Николай Николаевич придумал, чтобы мы все включились в игру в последний момент. Умница был Николаич!

А вот Гарик наверняка мысли подслушивал: подошёл уж больно вовремя.

Так. Теперь «топор» начинает играть. Почему-то этот фрагмент Гарик просматривает четыре раза. Каждый раз я замечаю детали, на которые тогда не обратил внимания.

Вот, например, крепыш в светло-сером шерстяном костюме. Явно завсегдатай. Увидев «топора», переходит в соседний зал. Хотя деньги его на кону пока стоят.

Бледная особа, которая до этого не сделала ни одной ставки, лезет в сумочку и достаёт фишки. Видно, решила ставить на те же номера, что и барин.

Седеющий полноватый мужчина. До этого азартно болел, вытягивая шею и шумно радуясь каждому выигрышу. Поскучнел, отошёл от стола, повертел головой и вышел из поля зрения камеры. Понятно – исчез элемент случайности.

Прошу Гарика сделать стоп-кадр. Ищу в зале людей из личного окружения «топора».

Телохранители. Раз. Два. Три. А где четвёртый?

– Во-во! – кивает мне Гарик, который уже перестал скрывать, что читает мои мысли в любой удобный для себя момент. – Откуда взялся этот бык с бугра? Ведь не было его!

Ладно. Телохранители – это проблема Гарика. Теперь мои проблемы. Три компенсатора. Одна совсем молодая. Крашеная блондиночка. Не может удержаться, лезет к столу. Живая такая, весёлая, интересуется всем. Может, Николаич ошибся? Информацию-то он собирал в последний момент. Может, обычная девочка из ресторана. Подцепил её наш «топор», а она и прижилась? Зачем такому асу три компенсатора? Тем более, что две другие – тётки, судя по всему, бывалые, держатся за спинами, одеты дорого, но не вызывающе.

Усилитель. Вот кто меня очень интересовал. Вот он – почти рядом со мной. То-то я его не видел. Худой, с впалыми щеками, костюм висит, как на корове (или, скажем, на мне). Вперился глазами в хозяина, аки пёс верный. Был бы хвост – весь уже извилялся бы. Как же близко мы с ним стояли! Ага! Так рядом с ним, наверное, транслятор! Чтец и передатчик мыслей! Как Гарик. Про него Николай Николаевич ничего не говорил, но это же элементарно – пёс должен как можно точнее знать желания хозяина. И Гарик тоже сразу все просек, поэтому и шептал на ухо, а не занимался своими трансцендентными штучками. Боялся демаскироваться.

Кто там ещё. Вот лысый мужик непонятного предназначения. Кстати, до сих пор непонятного. Кажется, все.

Гарик запускает кассету дальше.

Оп-па! Начинаются провалы памяти. Насколько я помню, «топор» сразу начал ставить. Ан нет! Шарик ещё катался, когда процессия ввалилась в зал. И выпало «зеро». Теперь понятно, почему старожил не остался посмотреть на свою ставку – и так знал, что с ней произойдёт.

Я вопросительно повернулся к Гарику. Раз уж он и так мысли читает, чего мне напрягаться, губами шевелить?

– Все правильно. Когда его денег нет – всегда «зеро». Вроде как подачка казино.

А ради чего это Гарик вслух ответил? Тьфу ты, про Машу-то я и забыл. Хотя Маша сейчас – что есть, что нет. Как сидела навытяжку, так и сидит. И пожеланий никаких по ходу просмотра не высказывает. Даже неудобно, что мы с Гариком так быстро оклемались.

Пока мы переглядывались, кассета ушла вперёд. Пришлось отматывать.

Так. «Зеро». Новые ставки. Новички ставят сразу, хотя и косятся на вновь прибывшего. Опытные ждут ставки «топора». Тот, наконец, бросает фишку. Первая ставка – на красное. Суетливые движения нескольких рук. Все ставят на красное. Рулетка. Шарик останавливается. Не помню что, помню, что чёрное. Общее замешательство По лицу «топора» ничего не понять, но, думаю, и он офигел.

Гарик останавливает кассету и кивком зовёт меня на кухню. Маша с прежним отупением смотрит в погасший экран.

– Ну, – устало интересуется Гарик, – и зачем ты вылез раньше времени?

– Да я не собирался! Я и не думал. Просто… человек такой обаятельный… показался сначала. Такому невольно добра желаешь. Помимо воли.

– А не надо помимо воли! Контролировать себя надо! Фильм «Чапаев» видел? Ближе надо было подпустить!

– Предупреждать надо! – огрызаюсь я. – Развели тайны Мадридского двора!

Какое-то время мы молча сидим на кухне. Гарик курит в вытяжку, а я просто не хочу возвращаться в пустую тёмную комнату, – да ещё и с зомби, сидящим в кресле по стойке смирно.

– Ладно, – вздыхает Гарик, добравшись до фильтра. – Что-то не хочется мне пока дальше смотреть. Давай завтра?

Я киваю головой. Мне её вообще неохота смотреть. Но придётся.

– Тогда собирайся. Нам с тобой надо выпить. Особенно Машке.

14

Господи, как давно я не был в приличных ресторанах!

Полутёмный пустынный зал. Официант с лицом Дон Кихота и явным кастильским акцентом. Блюда, названия которых сами годились в пищу. Живой гитарист, терзающий инструмент, презрительно прищурив глаза – не для нас, а вопреки нам. И вина. В тот вечер я впервые изменил десертному крымскому с сухим немецким. Видимо, так и подкрадывается к человеку старость.

До истечения первой бутылки мы жевали молча. Поначалу вообще без аппетита. Но в том-то и талант испанской кухни, что огненные специи можно залить только вином, а вино пробуждает голод, утолять который приходится теми же жгучими салатами – и так далее, по кругу, до полного осоловения и лёгкого шума в голове.

Даже Маша, в которую Гарик буквально вцедил бокал какой-то адской смеси, слегка порозовела и взялась за вилку.

И всё равно – даже жующими и пьющими, – мы никак не вписывались в атмосферу испанского праздника. «Товарищи отдыхающие» из-за соседних столиков давно уже косились в нашу сторону с явным подозрением. Я сам чувствовал, что наша троица олицетворяет собою нечто неуместное здесь, да всё боялся сформулировать.

За меня это сделали добрые люди. Добрые люди, которые оказались Гариковыми знакомыми, подошли к нему, хлопнули по плечу и сформулировали предельно точно:

– Кого хороним?

– Хорошего человека, – не сразу ответил Гарик и добрые люди расторопно отвалили в полумрак зала.

– Кстати, – хмуро продолжил он, обращаясь уже ко мне. – Похороны Николаича – на тебе.

Это была новость, которую я желал услышать меньше всего.

– Почему я?

– А кто? Маша?

Нет, Маша сейчас годилась для организации только собственных похорон. В качестве главного бездействующего лица.

– А родственники?

– Ты у него хоть одного родственника видел? Я – нет, – Гарик снова полез за сигаретами. – А я не могу. Сразу поймут, что к чему. Следователь с меня с живого не слезет, пока не вычислит степень нашего знакомства. Так что давай думать, что да как, причём прямо сейчас.

Начал думать.

Так, сначала надо тело забрать. Да кто же мне его отдаст? Я же не сын, не внук. Придётся что-нибудь врать. Или честно сказать, так, мол, и так, человек погиб, заслоняя меня телом от пули маньяка. Дозвольте похоронить в качестве благодарности. Да, так лучше, врать я не умею.

Я представил, как уговариваю врача (вернее, как его, патологоанатома), пишу массу расписок, потом меня ведут в стылый морг, выкатывают тележку, а на ней Николай Николаевич. Лицо белое и строгое. Глаза закрыты. Весь в инее. Вот его катят по коридору на выход, к машине (ну уж машину-то я с Гарри Семёновича точно выбью!) Вот я касаюсь его руки, а она – как дерево. Вернее, как слоновая кость – холодная и твёрдая. Я невольно передёрнулся.

Везти его придётся домой. Надо найти каких-нибудь санитаров… или рабочих? Никогда не сталкивался с организацией подобных мероприятий. Но ведь должны же быть какие-то специальные санитары? Потом придётся, насколько мне помнится, обмывать тело. Эту картину я почему-то представил с ещё большей отчётливостью, чем поход в морг. Холодный, окоченевший, неподвижный кусок плоти. Бр-р-р! Надо будет предварительно выпить. Да и сейчас не помешает.

Протянув руку за рюмкой (мы уже перешли к серьёзным мужским напиткам), я сделал два открытия. Во-первых, оказалось, что я довольно долгое время сижу, крепко зажмурив глаза. Во-вторых, после их разожмуривания в поле зрения обнаружилась вполне жизнеспособная Маша. И очи у ней горели прежним неугасимым пламенем. То ли она выпила много, то ли я, то ли оба, но зрелище было вполне впечатляющее. Эх, в других бы условиях…

– Кому что, а козлу капуста! – взревел Гарик и чего-то начал лихорадочно нажимать на мобильнике. – А ты держи его, пока не врубился!

Не врубиться был должен я, чем и занимался. На сей раз я даже не возмутился, а просто констатировал: ну вот, опять я самый тупой.

– Реанимация?! – орал тем временем Гарик, перекрывая гитариста. – Срочно проверьте больного из восьмой палаты! Что?!. Так посмотри на эти приборы, дурёха! Давай, быстренько, а то я тебе самой место в реанимации устрою! Жду!

Гарик опустил руку с телефоном и беззвучно проартикулировал в атмосферу самое длинное из известных ему ругательств. Впрочем, трубка тут же вернулась к уху.

– Почему реанимация? – попытался было встрять я, но получил в качестве ответа неприличный, хотя и малоинформативный жест.

– Маша, может, ты…

С Машей тоже было глухо: она, как любил дразнить её Гарик, «стояла в стойке»: губы – в ниточку, глаза аккомодированы на бесконечность, пальцы впились в поверхность стола. Или компенсирует, или готовится к компенсации. Кого бы это?

– Ну? – Гарик подпрыгнул на одной ноге. – А что я вам говорил?! Не, про дурёху не говорил! Послышалось! Вы самая умная и красивая… А вы уже всех вызвали, кого надо? Ну врачи там? Умница! Вот про умницу не послышалось.

Гарик начал вести себя вызывающе даже для подвыпившего хозяина казино, то есть танцевал не в такт музыке и не выпуская телефона из рук.

– Как зовут тебя, счастье моё? И какой у тебя телефон? Домашний-домашний. С меня бутылка и ещё чего-нибудь. Беги, радость моя! И, если что, свой номер я вам оставлял!

Гарик схлопнул мобильник и от полноты чувств чуть было не ущипнул официантку за соответствующее место, но столкнувшись взглядом с Машей, отчего-то передумал. Вместо этого медленно сел за столик, аккуратно налил рюмку и торжественно произнёс:

– 806-96-41.

– Гарик, может, хватит выделываться? – я пытался разозлиться, но не мог: сознавал, что произошла большая радость. Такая большая, что даже Николаич… Оп-па! Я-таки действительно кретин!

– Так он живой! – я почувствовал, что пришла моя очередь подскакивать и вести себя вызывающе. – Что ж ты врал-то?..

– Уж мне-то мог сказать, сволочь! – прошипела Маша сквозь зубы. Хотя злоба у неё на сей раз получалась не очень. – И перестаньте орать: люди смотрят!

Соседи, в самом деле, уже перестали коситься и перешли к откровенному разглядыванию группы из трёх ненормальных.

– Не отвлекайтесь, мадемуазель, – тем временем парировал Гарик, – а то наш любимый мастер сглаза (кивок в мою сторону) как поднял человека со смертного одра, так его и уложит.

Маша повернулась ко мне с неожиданным для нёс смущением:

– Андрюша, а давай ты постараешься о чем-нибудь постороннем подумать, а? Я тебя сейчас не удержу.

Не думать о зелёной обезьяне. Спасибо за совет. Николаич жив! О чём сейчас ещё можно думать?!

– А знаешь, что такое 806-96-41? – невинно поинтересовался Гарик, как будто… то есть на самом деле прочитав мои мысли. – Это номер телефона одной медсестрички с приятным голосом. Кстати, раз уж похоронами тебе заниматься не придётся, может, сводишь её завтра куда-нибудь?

Да уж, наверняка будет поинтереснее, чем похороны. Хорошо бы блондиночка. Не толстая. И не слишком высокая. У меня, хм… комплекс. Надо у Гарика денег одолжить. Потом заедем ко мне… Стоп! Чего я делаю? Сглажу ведь все к чёртовой бабушке! Я умоляюще обернулся к Маше, но та своим расслабленным видом показывала, что не собирается тратить силы на компенсацию всяких глупостей.

Все эгоисты. Особенно женщины.

Я выпил ещё рюмку водки.

15

Следующее утро прошло гораздо легче, чем можно было предположить. Вот что значит качественные продукты! И водку с вином мешали, и коньяком, по-моему, догонялись – а все равно встали бодрые и весёлые. Хотя и с лёгким звоном в голове.

Подробностей ночного рассказа Гарика я уже, конечно, не помнил, но самое главное – Николаича после событий в казино всё-таки увезли в реанимацию, а не в судмедэкспертизу, как нам объявил «этот вонючий подонок» (Маша, из неизданного).

«Вонючий подонок» отбрёхивался тем, что увозили нашего вождя и учителя в критическом состоянии. По логике Гарика, если бы об этом узнал я, Николай Николаевич даже до больницы не дожил бы. Я бы, мол, очень переживал за его здоровье, всячески желал бы ему добра – ну, и со всеми вытекающими. А Маша после моих подвигов уже не была сильно уверена в своих способностях компенсатора. И Гарик тоже.

Короче говоря, полдня нас с Машей водили за нос и издевались, как хотели.

Потом, когда Гарри Семёнович решил, что наступил походящий момент, мне была подсунута идейка: представить себе мёртвого Николая Николаевича во всех подробностях. Крибле, крабле, бумс – и умирающий встаёт со смертного одра. Вернее, выходит из коматозного состояния. Браво, Гарри Семёнович!

Только вот пара вопросов накопилась к вышеупомянутому Гарри Семёновичу. Какого чёрта было так долго тянуть? А вдруг у человека сердце элементарно остановилось бы? Что вы там себе думали? А может быть, просто не знали, как идейку подкинуть Андрею Валентиновичу? И если бы не ваш друг в ресторане с жизнеутверждающим вопросом «Кого хороним?», вы бы так ничего и не придумали? А, Гарри Семёнович?

Тут он, понятное дело, начинал махать руками, опрокидывать столик, возмущаться и утверждать, что главное – результат. А в доказательство совал мне мобильник и требовал позвонить в реанимацию, дабы лично убедиться. В результате совершения двух дюжин звонков я убедился в следующем:

а) состояние больного в восьмой палате стабилизировалось, его жизни ничего не угрожает;

б) медсестричка с приятным голосом – довольно крупная чернявая девица с ненавистным для меня именем Лариса;

в) нечего сюда звонить через каждые пять минут если что, они сами позвонят.

Вот поэтому-то с утра все были довольные и счастливые и разбежались на работы при первой же возможности.

Кроме меня, разумеется. Кстати, я впервые задумался над тем, что меня кормят, поят и воспитывают уже черт-те сколько времени. И все за чужие деньги (за Гариковы, за чьи же ещё?!) Пора бы заняться чем-нибудь общественно полезным.

Тот же Гарик – если это не ложная память – вчера в такси звал меня работать к нему. И предлагал какие-то офигенные деньги. Хорошо, что сегодня мы оба не помним суммы, иначе вся прибыль казино «Жар-птица» уходила бы на мои накладные расходы.

Попредававшись благородным корыстным размышлениям и вымыв посуду (интересно, обычно Гарик сам моет, или к нему приходит прислуга?), я решил в одиночку досмотреть историческую кассету.

На сей раз я с комфортом развалился в уютном кресле, со стаканом сока в руке и пачкой чипсов на столике – пусть Гарик потом вычитает из моей зарплаты. Отмотал чуть назад и нажал «Play».

16

Так, слишком далеко отмотал. Вот здесь. «Зеро». Ставка на красное.

Выпадает чёрное, и в рядах противника – лёгкое, но всеобщее замешательство. Не волнуется только сам «топор». Или умело делает вид. Ещё раз прокручиваю. Ещё раз. Глядите-ка, ещё один хладнокровный! Тот самый мужик непонятного предназначения! Больше скажу – вид у мужика довольный. Хотя с этими камерами слежения нуль чего рассмотришь. Но первое движение – оживление. Потом замирает, как коршун, и начинает шарить орлиным взором. Понятное дело, надо же вычислить, кто тут безобразничает.

Зато остальные как подобрались! Усилитель вообще конспирацию ни в грош не ставит: головёнкой завертел, ручонками всплеснул.

Хотя посторонний человек – тот же следователь – вряд ли чего поймёт. Ну, подумаешь, переживают дворовые за барина. Верность демонстрируют.

Вторая ставка. На сей раз «топор» чуть задумался. Даёт поставить всем остальным. А они – ему. В велоспорте это, по-моему, зовётся сюрпляс. Он что, думает, что это кто-нибудь из игроков вставляет ему палки в колёса Фортуны? Ставит-таки. Опять на красное. Тут я, помнится, сообразил, что нечего высовываться раньше времени и очень тщательно начал концентрироваться на какой-то чёрной цифре.

Выпадает красное. Ну, ребятки, почему не расслабились? Всё же хорошо! Хотели красное – нате вам красное! Собственно, мелочь всякая упокоилась, а вот двое главных, наоборот, напряглись. Ничего не понимаю.

Смотрю несколько раз. Красное. Чётко, без вариантов.

Проматываю покадрово. Или мне кажется, или дело тут не в цвете. Наверное, «топор» гипнотизировал какую-то одну цифру, а выпала другая.

Ладно, проехали. Одно хорошо – две довольно крупные ставки ляснулись.

Теперь на чёрное. Ставит немного и сразу.

Вот эту логику я просек. Сзади уже стоял Гарик, и я стал полностью ориентироваться в мотивах визави. Непонятно, с чего это Гарри Семёнович решил работать в открытую. У него ведь тоже есть визави, и тот его сразу вычислит. Как, бишь, его зовут? Не помню. Пусть будет Антигарик.

Где он, кстати? Удобная вещь – видик. Отмотал назад – и все замыслы врага как на ладони. Так, понятно, пошёл к компенсаторам. То есть он меня уже засёк. И дамочки – ах, как встрепенулись! Плечики расправили, головки вздёрнули. Понравиться мне хотите? Поздно, в моём возрасте уже тянет на молоденьких! Кстати, о молоденьких – к третьей компенсаторше никто не подходил, а она все равно на меня пялится. Какие мы прозорливые, даже подозрительно!

А где наш лысый-непонятный? Хотя отчего же непонятный?! Очень даже понятный – это же Антиниколаич! Вражественный мозговой центр. Ну вот, и я до чего-нибудь додуматься могу, а не только ушами хлопать.

Вернёмся на поле, как любят говорить футбольные комментаторы.

Битва титанов началась. Хотя внешне – ерунда какая-то. Ставит человек фишки. То выигрывает, то проигрывает. Обычное дело. Злится, понятно. Дамочки особенно переживают.

Жаль, у меня в башке не было камер наблюдения. Занятное зрелище получилось бы.

17

Когда-то в детстве ходил я в стереокинотеатр. Они только-только появились. В прокате шло всего два фильма – «Таинственный монах» и ещё какая-то лабуда. Но очереди были – человек по сто. То есть нормальная такая советская очередь категории «сапоги дают». Я, естественно, ныл до тех пор, пока родители не повели меня на этого самого «Таинственного монаха».

Это было моё первое серьёзное разочарование в жизни. Из кинотеатра я вышел с головной болью и смутными воспоминаниями о женском визге за спиной. Был там такой момент, когда кто-то на кого-то выливает ушат воды – прямо в камеру. Девушкам очень нравилось.

Так вот, наш мысленный поединок оставил ощущение очень похожее. Никакой романтики, сплошная мозговая эквилибристика. Это странное действо даже и поединком нельзя было назвать. Никто никого не пытался победить. Напротив, я во всю мысленную прыть мчался исполнять все капризы и пожелания соперника.

С другой стороны, что-то было и от игры. Игры в поддавки. Я даже вошёл в азарт, пытаясь угодить «топору». Хочешь, чтобы выпало 35? Извольте, 35 – как живое перед глазами.

Скоротечный мысленный пинг-понг. Картинки, вспыхивающие в нашем воображении с интервалом в долю секунды.

Шарик налево. «Топор»: рулетка, нервно вильнув, раньше времени останавливает свой бег. Чёт.

Шарик направо. Я: рулетка, нервно вильнув, раньше времени останавливает свой бег. Чёт.

Реальность: неторопливый треск рулетки. На секунду она замирает в нерешительности. 23. Нечет.

Шарик налево. «Топор»: официантка неловко подворачивает каблук, обрушивает водопад коктейлей прямо на стол.

Шарик направо. Я: Ваш покорный слуга. Крайне покорный. С услужливостью вышколенного лакея воображаю то же самое.

Реальность: официантка проносит поднос безо всяких происшествий, разве что чуть-чуть неловко наклонив его.

Шарик налево. «Топор»: бритоголовый нервный молодой человек нервно прикуривает. Зажигалка даёт неожиданно высокий столб огня, обжигая ему лицо.

Шарик направо. Я: зажигалка взрывается прямо в руках с громким пластмассовым хлопком.

Реальность: бритоголовый негромко ругается, пытаясь добыть огонь, к нему тут же подскакивает кто-то из обслуги.

А потом началась мозгодробилка.

Интересно, где это на записи? Вот тут, видимо. «Топор» бросил дурное, ставок больше не делает. Стоит, заложив руки за спину, смотрит на меня в упор. Задело тебя, родной. Это как же так?! Это кто ж посмел?! Мы же по воде яко по суху пёрли, не зная преград!

И армия его сгрудилась за плечами. Стоп! Кажется, чего-то я опять проворонил. Почему нет одной компенсаторши? Назад. Ещё назад. Батюшки мои, а что это с нами? Нам дурно? Мы обмахиваемся платочком? Нас уводят в уборную?

А неча было под ногами вертеться!

Честно сказать, я даже не заметил, когда она сломалась. Наверное, я всё-таки гений! Меня бы направить в мирное русло – это ж, и правда, вулканы тушить можно! Никому не дано остановить Мастера Сглаза!

Скромнее, Андрей Валентинович, скромнее. Тем более, что сейчас мы подходим к месту, довольно для вас позорному.

Пойду поставлю чайник.

18

Поставил чайник, попил чайку – очень хорошего, кстати. Пора завязывать с кофе, а то я уже не бодрюсь от него, а, наоборот, зеваю. Умная Маша говорит – интоксикация.

Прошёлся ещё раз по квартире. Внимательно подивился буйству фантазии Гарика: ни одного прямого угла. Вокруг арочки, проемчики, стен практически нет. Только спаленка уютная и практически прямоугольная. Сюда Гарик, небось, девчушек водит, а они, небось, млеют, тают и всё такое. Конечно, были бы у меня такие деньги…

В этом месте я обычно начинаю звереть. Денег ему (то есть мне) мало! Не повезло ему, видишь ты! Да тебе (то есть мне) пёрло, как никому! Хотел бы чего-нибудь поменять радикально – давно бы уже уехал. И звали сколько раз, и сам уже в канадское посольство звонил. Как они оживились: «Физика лазеров? Стаж работы? Wow, три с половиной года! Ждём вас на собеседовании!» Ну, чего не пошёл? Опять валялся на диване И представлял, как у тебя всё будет хорошо? Допредставлялся.

Была бы и работа, дом – не хуже, жена любимая. Хотя последнее – вряд ли. Ей теперь и так неплохо. И квартирка у них тоже, говорят, дай боже.

Тут меня – второй раз за день – посетило гениальное озарение. Чего я, дурак, им завидую? Наоборот, надо как можно тщательнее пожелать им семейного счастья, взаимопонимания, достатка в доме. Особенно достатка. Побольше всего – денег, машин, домов. Пусть они ими подавятся! То есть нет, пусть будут счастливы, веселы и довольны. Ныне, присно и под ноль процентов годовых! Аминь!

Обильное пожелание счастья бывшим родным и близким напомнило мне о своих проблемах. Похоже, Маша права, я становлюсь на самом деле опасным даже для своих. Она меня компенсировать может только недолго и не полностью. А ведь Машка – тот ещё орешек. Я к концу баталии троих компенсаторов завалил, а она не только «топора» помогала держать, но и меня подстраховать успела.

Надо бы, кстати, кассету досмотреть… А, ладно, досмотрю потом, в компании. Тренировки по самокомпенсации – вот главная задача текущего момента.

Приняв это судьбоносное и ответственное решение, я выключил видик, допил чай и пошёл спать.

19

Хорошо быть человеком слова: сказал – как отрезал.

То есть сказал, что буду тренироваться – значит, все, замётано. Тут же и начал.

Сразу, как проснулся, принял душ, выел сердцевину холодильника и посмотрел телевизор.

К этому моменту мне стало окончательно стыдно, но все ещё лень. Поэтому я решил тренировать самокомпенсацию без отрыва от экрана.

Нашёл футбольный матч «Боруссия» – «Арсенал». По мне – хоть «Пахтакор». Ничего личного. Очень удачный объект для совершенствования способностей.

К концу встречи я уже насобачился на срезках мяча и положениях «вне игры». Это совсем несложно. Я даже методику выработал: смотришь сквозь ресницы на реальное изображение и накладываешь на него воображаемую картинку, а ещё лучше – несколько, одну за другой. Мяч гарантированно летит по наиболее самостоятельной траектории. Примерно по такому же принципу можно срывать атаки.

Словом, я был настолько доволен и уверен в своих разрушительных способностях, что сразу же после финального свистка начал рыскать по Гариковым тридцати шести каналам в поисках очередного футбола.

Нашёл. «Галатасарай» – «Штурм». Ещё проще. Развалился в кресле в позе повелителя футбольных матчей, и тут…

Ни черта! Бегают себе, мячи забивают, поскальзываются на ровном месте без команды – короче, не обращают на моё присутствие никакого внимания! Это, по-вашему, не свинство? Максимум, чего удалось достичь – это периодических сбоев в трансляции. Я уже кипел покруче возмущённого разума, как вдруг из рассказа комментатора стало понятно, что матч-то идёт в записи! Что было, то было, это даже такому великому и могучему, как я, не изменить!

Это меня несколько успокоило, я в очередной раз наведался к холодильнику за очередным соком и снова завалился в кресло перед телевизором. К счастью, день был кубковый, и долго искать очередную прямую трансляцию не пришлось. На сей раз «Милан» громил «Панатинаикос». Шла ещё только восьмая минута, а итальянцы уже вели. Я всегда любил Италию, поэтому помочь грекам для меня не составило никакой сложности.

Я плохо знаю итальянский, но к моменту прихода Гарика этого уже и не требовалось. Местный комментатор перешёл на сплошные междометия очень отчётливой эмоциональной окраски. Знал бы мужик русский мат, ему было бы гораздо проще.

Мяч буквально не лез ни в какие греческие ворота. Штанги уже измочалены, подано полторы сотни угловых, а гола все никак не получалось. Больше того, «Панатинаикос» настолько обнаглел, что постоянно держал впереди нападающего, который при всяком удобном отскоке мяча бежал вперёд с единственной целью – заработать пенальти. И заработал-таки. Причём без моего вмешательства. Просто у итальянского защитника нервы сдали, завалил он беднягу нападающего без всякого на то повода.

Надо ли говорить, что «пеналь» забили чисто? Тут уж я постарался, не скрою. Со страшной скоростью перебрал в уме все возможные варианты поведения вратаря – ну, тот и остался стоять, как вкопанный.

Было чем похвалиться перед Гариком. Впрочем, тот и сам все понял, увидев счёт. «Милан» играет вничью на своём поле с какими-то греками – тут не без чертовщинки.

– На кошках тренируемся? Ну-ну. – Гарик похлопал меня по плечу и уже совсем было проследовал в спальню, как вдруг остановился и, по-кошачьи развернувшись, подсел ко мне. – Слушай, ты ведь давно уже собирался «Формулу» посмотреть, а?

Я подавил глухой стон. «Формулу-1» я смотреть не собирался, хотя бы потому, что и так все про неё знал из рассказов Гарика. Этот фанат подробно объяснил мне, чем пул-позишн отличается от пит-стопа, и сколько скоростей должно быть в нормальной коробке передач.

– Ну что, договорились? Я тебе подскажу, за кого болеть!

– Да знаю, – отмахнулся я, – за Кулхарда.

– Правильно! Понимаешь, у них с Шумахером сейчас поровну, а тут как раз разрешили трекшн-контроль.

– Что, конверсия на марше? – в дверях стояла бодрая и, по обыкновению, злая Маша. – Использование миномётов в мирных целях?

«Наверное, вместе с Гариком приехала, – сообразил я. – Что-то часто они стали вместе разъезжать».

– А знаешь, Гарик, я, пожалуй, посмотрю «Формулу». Мне тоже Шумахер нравится. И «Феррари» в целом.

Гарик надулся и пошёл переодеваться, а я – смеха ради – глянул на экран телевизора. «Милан» вёл 3:1.

20

На сей раз от просмотра злополучной кассеты отвертеться не удалось.

Маша сказала: «Надо!», Гарик добавил: «Сесть!». Пришлось сесть и заново пережить не самое приятное приключение в жизни.

Какое-то время я смотрел вполглаза: мои товарищи по коалиции изучали тот фрагмент, который я подробно исследовал ещё утром. Ничего нового они не обнаружили, кроме разве что эпизода с усилителем. Оказывается, в какой-то момент Антиниколаич оттащил бедолагу в угол и начал ему там чего-то выговаривать. Тот растерянно вертелся и даже пытался оправдываться, но вскоре заткнулся и только понуро кивал головой в знак полного согласия и покорности. Потом вернулся к столу и стоял там как пришибленный.

Мудрый Гарик пояснил, что усилитель не разобрался в диспозиции и начал усиливать не только хозяина, но и меня: желания-то одинаковые, поди разберись, что к чему. Поэтому его и вывели из игры, дабы не наломал дров по тупости своей.

Но это все так, мелочи. Неумолимо приближался момент, когда «топор» бросит игру и займётся мной.

Вот, началось.

По всеобщему молчаливому согласию Гарик нажал паузу и разлил по бокалам. Себе – водки из запотевшего графинчика, мне чистого джина, Маше – чего-то сухого и красного.

Выпили. Хозяин квартиры тяжело вздохнул и нажал «Play».

Какие-то люди продолжают пытаться играть. Крупье профессионально невозмутим. Входят и выходят посетители. Но всё равно – композиционным центром картинки являемся мы с «топором». Как в штампованном голливудском боевике: главный плохой против главного хорошего сошлись в финальном мордобое.

Странный мордобой. Тихий. Ни тебе криков «кия», ни заброшенного сталелитейного завода. Просто стоят себе два человека и неотрывно смотрят друг на друга…

Да, жаль, что нельзя ощущения и мысли переносить непосредственно на плёнку. Такой фильмец получился бы – Тарантино спился бы от зависти.

Память услужливо воскрешает картинки, которые мне пришлось воображать с подачи этого маньяка. Сначала – маленькая девочка с личиком преуспевающего ангелочка. (Как она там оказалась? Детей в «Жар-птицу» не пускают, это сто процентов!) Вот она вскрикивает и падает на паркет. Кровь. Фонтан крови. Больше, чем может вместить в себя это прозрачное тельце. В тот раз меня едва не стошнило, но в реальность я этот бред так и не выпустил.

Следующая – беременная женщина. Резкий вскрик, глаза лезут из орбит, смертельная белизна кожи, агония. Тут я слегка дрогнул, не смог продублировать видение этого параноика до конца. На записи видно, как кое-кто из дам заторопился к выходу.

Дальше – смутно. Честно говоря, даже вспоминать и то противно. Кровь, мясо, трупы, калеки, извращения. Такое чувство, что «топор» специально затаскивал меня всё глубже и глубже в собственные болезненные фантазии. Помню, даже мысль мелькнула: а не показаться ли вам, милейший, хорошему психиатру – или их теперь называют психоаналитиками?

А на экране – все по-прежнему. Стоят себе два мужика и лениво рассматривают друг друга. Возможно, хотят познакомиться. В наш век повсеместного искривления ориентации – дело обычное. Окружающие деликатно не реагируют. Только за спиной у каждого торчит по мужику: при таком раскладе Гарик и Антигарик, транслирующие нам мысли, вполне сошли бы за ревнивых партнёров.

Стоп! Вот ещё одной дамочке плохо стало. Из зала не ушла, но присела на табуретку в уголок. Второй компенсатор спёкся. Помню-помню. На какое-то время мне действительно полегчало. Я даже позволил себе несколько расслабиться – опёрся рукой на краешек стола.

Видимо, на это движение среагировал и «топор». Крепко среагировал.

Похоже, я успел-таки выработать инстинкт самосохранения в особо извращённой форме. Мой слегка тренированный мозг, как только раздался первый аккорд боли, лихорадочно, панически, но зато предельно ярко – и главное, быстро – выдал на-гора все, чего стремился избежать: картинку падения, оглушительный звон в ушах, привкус крови на губах, паралич, ужас и болевой шок. Словно по клавишам огромного мазохистского органа пробежали пальцы моего воображения.

И, конечно. Маша. Не знаю, какую часть удара приняла она на себя тогда, но сейчас в кресле снова сидела мумия с пустыми пепельными глазами.

Трудно сказать, как выглядел я, но Гарик, окинув нас обоих оценивающим взглядом, в очередной раз нажал паузу и разлил по стаканам.

– Да ладно вам, всё уже прошло. Расслабьтесь.

Гарик ошибался. Всё было ещё впереди. По времени видика оставалось каких-то минуты три. По моим (и, я думаю, Машиным тоже) часам – лет десять. Гарик запустил воспроизведение, но картинка на это почти не среагировала.

Вот, значит, как это смотрелось со стороны. Весь зал, казалось, застыл в оцепенении. Они не слышали тех воплей, боли, ослепляющего ужаса, что бушевали в нас, – но даже лёгкого эха, отражения мыслей хватило для того, чтобы полностью парализовать каждого в радиусе двух метров.

Каждого, за исключением двух человек. Один – в стандартном тёмном костюме, со стандартной профессионально-незапоминающейся внешностью. Человек, возникший из ниоткуда. В руке у него «Макаров».

Второй – невысокий седоватый пожилой человек. Это Николай Николаевич. У него нет ничего, кроме самого себя. И это единственное оружие он использует полностью и наверняка. Он закрывает собою меня.

А я… Я в этот момент – как, впрочем, и обычно – думаю только о себе. Мне страшно, я очень хочу остаться целым и невредимым. И два человека заслоняют меня: Маша от моего собственного неуёмного желания уцелеть и Николай Николаевич – от банального свинца. Я прячусь за это сухое и маленькое тело и радуюсь оттого, что стреляют не в меня, а в Николаича. Стреляют профессионально и изумительно быстро. Пять пуль. Шестая себе в висок.

Какого чёрта Гарик снова и снова крутит этот кусок? Издевается над нами с Машей? Вернее, только надо мной – Маша уже давно на кухне, спасается никотином.

– Не понимаю, – бормочет Гарик. – Ни черта не понимаю! Вот его нет – и вот он есть! Так не бывает. Так, посмотрим покадрово.

Ах, да, у него своя головная боль – нужно вычислить, откуда взялся парень с «Макаровым».

И не будем ему мешать. Пойду-ка и я на кухню. Кстати, а Николаич-то откуда взялся в зале?

21

На уютном Гариковом диване я с каждым разом просыпался все позднее и позднее.

Нет, не подумайте, я с огромным удовольствием вернулся бы в «хрущёвку», но она оказалась квартирой Николая Николаевича и потому пребывала в опечатанном состоянии. Когда я заикнулся о месте прописки, мне было буркнуто только, что мне туда нельзя – в привычной манере, без комментариев. Возможно, они и правы – чем меньше я знаю, тем меньше смогу нанести вреда своим. Импровизация и самокомпенсация – щит и меч квалифицированного мастера сглаза! Вот те альфа и омега, вот та печка, та, если хотите, дудка, от которой должны плясать коммунары!

Крепко въелось в сознание, никакое бытие его не берёт.

Я глянул на часы. Да, пора. Через полчаса явится прислуга (она у Гарика действительно есть, но приходящая), негоже встречать её в постели. А вдруг она… Нет-нет, она пожилая, ворчливая, будет долго переспрашивать у меня, кто я и откуда, гундеть и жаловаться на безденежье. Такая толстая противная коровища.

Тем более вставать пора.

Преодолев первый потенциальный барьер, я обнаружил, что утро сегодня полно неожиданностей. Первая стала приятной: она представляла собой телефон Nokia 3310, подержанный, но вполне сотовый. Записка, приложенная к нему, гласила: «Это пока твой служебный телефон. Сам старайся не звонить. В верхнем ящике стола – инструкция. Г.». Вот именно, «Г.», жадина-говядина: «старайся не звонить!» Зачем тогда вообще мобильник?

Вторая неожиданность тоже могла считаться приятной, но только потому, что исходила от Маши. Это тоже была записка, а вернее сказать, полномасштабное письмо-инструкция по использованию телепрограммы. На двух страницах, исписанных крупным, почти школьным почерком, мне предписывалось смотреть все прямые трансляции всех спортивных состязаний, и, что самое противное, лотерей. Чтобы не дать мне лазейки для халявствования, по каждой позиции Маша привела результаты, которых мне надлежало достичь.

В промежутках мне предлагалось заниматься с костями и картами – ну, это мы уже проходили. Изучив инструкцию пристально, я уважительно выпятил нижнюю губу Маша оказалась так основательна, как бывают основательны только женщины-руководители. Примерно раз в полтора часа у меня были паузы по 10–15 минут, а с 13:45 по 14:20 предполагался, видимо, перерыв на обед.

День обещал быть продуктивным.

Очевидно, Маша всерьёз заботилась о нашей общей безопасности и намекала, что теперь большая часть ответственности за мои художества ложится на меня самого.

Отлично. Я на самом деле люблю, когда мною толково руководят. И вообще, теперь и у меня появилось какое-то подобие планомерной полезной деятельности.

Цели поставлены, задачи очерчены, за работу, товарищи.

Я с радостью окунулся вначале в ванну, а затем и в работу.

Даже приход прислуги (естественно, миниатюрной и складной) не выбил меня из рабочей колеи. Вернее сказать, борозды, потому что пахал я без дураков.

Так прошло три дня. Я понял, как соскучился по нормальному рабочему дню, по человеческому расписанию, которое можно ругать, можно обманывать в мелочах, получая от этого злорадное удовольствие – но зато в конце дня имеешь полное право сказать себе: «Все, сегодня я сделал всё, что нужно, пора и отдохнуть!»

Хорошо было и то, что у меня – впервые за долгое время – всё получалось. Я научился творить судьбу по рецепту Родена, отсекая все ненужное. Я научился подходить к решению любой задачи в самом мрачном расположении духа, а заканчивать – в ранге победителя. Я научился искренне считать себя неудачником только для того, чтобы выигрывать в лотерее. Я научился не радоваться победе до самого последнего мига – когда она уже не трепыхается у тебя в руках, а лежит, оглушённая, в садке. И ещё я научился быть в постоянной боевой готовности проиграть, чтобы всегда выигрывать.

Последнему меня, кстати, обучил не кто иной, как Гарри Семёнович со своей любимой «Формулой». Это вообще очень занимательная история.

Представляете, лежит человек (то есть я) в полпервого ночи, отсыпается после продуктивно проведённой недели (то есть трёх дней), и вдруг его рывком поднимают с дивана с характерным рявком: «Куда спать? Ты забыл, что сегодня гонка? Старт через три минуты».

Я-то ничего не забыл, хотя и не помнил тоже ничего, потому что ничего не соображал. Но мне быстро изложили суть дела и в кратких, но ёмких выражениях потребовали отработать тот хлеб с маслом, который я тут у него жру.

Задачка была пустяковая. Нелюбимый Гариком Кулхард на старте был третьим (а все потому, что Гарик сам начисто забыл о вчерашней квалификации, и я, естественно, никак и ни в чём не мог ему помешать). И цель моя состояла в том, чтобы не дать Кулхарду шансов.

Дальше произошла драма в трёх актах.

Акт 1

Гарик. Они уже стартуют, ну, сделай чего-нибудь!

Я. Хорошо. (Пауза.) Все, он заглох. Я могу идти спать?

Гарик. Отлично! Умница. Теперь, даже если он и поедет, то только с последней позиции. Тогда даже при хорошей скорости он будет идти в трафике…

Я. А можно я всё это завтра узнаю?

Гарик. Не вопрос. Иди, конечно! А может, посмотришь?

Я. Спокойной ночи.

Акт 2

Гарик. Андрей! Андрей! Слышишь, Андрей! Я так и думал, что ты не спишь.

Я. Что, опять что-то с Шумахером?

Гарик. С ним всё о'кей. Идёт первым.

Я. Кулхард?

Гарик. Семнадцатый.

Я. Так чего тебе?

Гарик. Гонка классная. Я думал, ты посмотреть захочешь.

Я. Захочу, но завтра.

Гарик. Ладно, коснётся.

Я (демонстративно сплю).

Акт 3

Гарик. Вставай! Пожар! Шухер! Шумахер! Наших бьют!

Я. Что? Который час?

Гарик. Пять кругов осталось! Хаккинен обгоняет Шуми на семь секунд, а у того что-то с двигателем! Полный кандипупер! Он же не доедет! Это же все!

Я (одеваясь, бреду в комнату с телевизором). Короче, что нужно?

Гарик. Нужно, чтобы Шумахер до финиша дотянул!

Я. Сколько осталось?

Гарик. Три с половиной круга.

Я. Угу.

Некоторое время действующие лица пребывают в молчании.

Гарик (несколько успокоившийся). Ну всё, второе место в кармане. (После паузы.) Андрюша, а как насчёт первого?

Я. Имей совесть!

Гарик. Мобильник заберу.

Я. Это шантаж.

Гарик. Это жизнь. Всё равно ты весь день дома. На кой бес тебе мобильник? Кстати, последний круг.

Я. Свинья ты, свинья!

Гарик. А ты… Оба-на! Горит! Двигатель горит! Спёкся Хаккинен. Дай я тебя поцелую!

Я. Побрейся сначала. (Задумчиво.) А может, его взорвать?

Гарик (испуганно). Ты чего? Зачем? Хороший гонщик. И вообще, живой человек.

Я. Ну теперь-то я могу поспать?

Гарик. Обожди, сейчас Шумахер финиширует… Все, иди. Спасибо.

Я. Пошёл ты!

Занавес

22

В это же воскресенье произошло ещё одно судьбоносное событие – я решил поговорить с Машей по душам. Есть такое старинное русское слово – «объясниться». Так вот, я решил объясниться.

Как и ожидалось, разговор прошёл совсем не так, как ожидалось.

Начал я с вопроса, который мучил меня давно:

– Маша, а почему ты вертишься вокруг Гарика всё время? Муж не ревнует?

На что получил ответ, который полностью развалил весь план-конспект разговора:

– А это он и есть.

Я был не готов. Я снова чувствовал себя идиотом. Мелькнула спасительная мысль: если я постоянно буду чувствовать себя идиотом, то в силу природных способностей «отбойника» наверняка превращусь в гения. Но мысль эта принесла облегчение только на секунду. Буду я гением или нет, это ещё дожить надо, а вот идиотом меня выставляют прямо здесь и сейчас.

Но Маша – добрая девочка. Поиздевавшись молчанием ровно столько, сколько требуется для получения удовольствия, она уточнила:

– Гарик – мой бывший муж. Хотя формально мы не разведены.

Это существенно облегчало дело, но совершенно не помогало развить разговор в нужном мне направлении. А ведь я так хорошо все придумал!

И тут на кухню заявился сам бывший супруг.

– О чём секретничаем?

– О нашей с тобой неудачной семейной жизни.

– Нашли тему, – сразу помрачнел Гарик. – Поговорили бы лучше о Николаиче.

– С Николаичем всё в порядке… – начал было я, но меня тут же перебил Гарик, которому явно не хотелось развивать щекотливую тему:

– Конечно, нормально, лежит себе человек в реанимации, весь изрезанный дежурными хирургами!

Но я продолжал гнуть свою линию, чтобы хоть как-то выбраться из патовой ситуации, в которую сам себя загнал:

– Николаич – это моя забота. Я ему четыре раза в день – в соответствии с графиком – желаю всяческих бед, нагноений и прочего сепсиса. Так что теперь это дело времени. Мне интересно, почему вы от меня скрывали ваши взаимоотношения?

Как ни странно, моя тирада задела за живое не Гарика, а Машу:

– Никто ничего от тебя не скрывал. Как только вы изволили задать прямой вопрос, тут же был дан прямой ответ.

– А в самом начале? – не унимался я. – Зачем ты с порога начала мне рассказывать про какого-то мужа, который тебя где-то ждёт? Он же сидел рядом!

Похоже, Машина невозмутимость окончательно дала трещину:

– Ну а что мне было говорить? Ты так на меня пялился, что пришлось сразу ставить тебя на место. В моей жизни был уже один… экстрасенс.

– Два экстрасенса! – взвился на сей раз Гарик. – Два! Под одной крышей. Причём один из них постоянно окружает заботой второго! Представляешь, три года – и ни одной проблемы! Я уже на своём «бумере» только что в столбы не врезался – ни царапины! Бизнес – как по маслу! Здоровье – богатырское! Пальцем пошевелить не давали без полного и всеобщего контроля. Кто же это выдержит?!

– А сам? – Маша медленно, но неотвратимо покрывалась красными пятнами. – Кто тебе давал право постоянно копаться в моих мыслях! Я взрослый человек! Я имею право на свою личную жизнь, на свои секреты, в конце концов!

– На своих друзей, – ехидно продолжил Гарик.

– И на друзей тоже. И на подруг! И никто не позволял тебе постоянно дразнить меня!

– А кто тебе позволял постоянно обо мне заботиться? Я тоже взрослый человек, я тоже имею свои права – например, право на ошибку! Завела бы себе ребёнка и заботилась бы о нём, сколько угодно!

Даже я понял, что Гарик использовал запрещённый приём. Любая нормальная женщина после подобного должна была разрыдаться в три-четыре ручья. Но не Маша. Эта железная леди, которая к окончанию разговора приобрела совершенно свекольный цвет, просто ушла. И совершила-то при этом всего три хлопка, правой – по физиономии Гарику, левой – по физиономии мне и входной дверью – по косяку.

Слегка зажмурившись, я обернулся к оскорблённому супругу, ожидая добавки, но Гарик выглядел на удивление спокойным и задумчивым:

– Хороша, правда? Как Багира в мультике про Маугли. Помнишь, как она дралась с бандерлогами? Левой-правой, левой-правой! Красота! Но жить в одной квартире с заботливой пантерой… Я предпочитаю более домашние породы кошек. Ты куда?

– Тренироваться, – буркнул я и включил телевизор.

23

На следующий день мы прямо с утра съездили к Николаичу и возвращались оттуда приподнятыми и приободрёнными.

Вернее сказать, приподнятыми и приободрёнными возвращались только Маша с Гариком. Они в десятый раз пересказывали друг другу подробности визита с таким пылом, как будто были в больнице порознь. Гарик то и дело кидал руль и в очередной раз показывал, как смешно ходит наш вождь и учитель, придерживая себя за живот.

– Точно! – прямо подскакивала на сиденье Маша. – А врач ещё говорит: «С такими ранами люди по полгода не встают с постели, а ваш скоро за медсёстрами бегать начнёт!»

– А что, – соглашался Гарик, – Николаич мужик ещё хоть куда! Опять же ранение героическое – пулевое в грудь. Сестрички, небось, так и вьются.

– Точно-точно! Там одна такая полненькая все выпытывала, не дочка ли я, а я говорю: «Нет, а что?»

И Гарик с Машей в очередной раз залились радостным детским смехом.

Я старательно рассматривал пейзаж.

– Эй, Андрей, ты чего приуныл? – спохватилась наконец Маша.

– Устал, – обиженно буркнул я и демонстративно стал разглядывать соседний «ниссан» с вызывающей надписью «Технологическая».

Я и в самом деле вымотался за время похода в больницу. В отличие от остальных, мне ни на секунду не удалось порадоваться за Николаича. Те полчаса, что выпросили Гарик с Машей у врачей (не бесплатно, как я понимаю) стали для меня настоящей мукой.

Вот пофартило мне с паранормальными способностями. «Отбойник»! Мать меня так.

Постоянный самоконтроль. Управляемая параноидальная мизантропия.

Ни одной доброй мысли в адрес Николаича!

Ни одного искреннего пожелания здоровья!

Все воображаемые ужасы реабилитационного периода в одном флаконе!

И Машка тоже хороша – могла бы хоть на секунду прикрыть.

– Сволочи вы и халявщики! – неожиданно даже для себя самого брякнул я.

– Жалеем себя? – невинно поинтересовалась у меня Маша.

– А как же, – жизнерадостно мотнул головой наш бравый водитель, и «бумер» послушно вильнул по дороге, вызывая оживлённую (хотя и не слышную из-за рёва клаксонов) матерщину соучастников дорожного движения.

Я мрачно и сосредоточенно посмотрел на Гарика, прекрасно сознавая, что именно он сейчас прочтёт в моём взгляде. Гарик прочёл и мгновенно заёрзал на сиденье:

– Ты там полегче, машина только из ремонта.

– Правда, Андрюша, поаккуратнее со своим… даром, – подключилась Маша.

– Даром? – я просто задыхался от злости. – Если я правильно помню словарь Ожегова, «даром» – это значит «бесплатно»?

– «Даром» – это значит «в подарок» – спокойно ответила Маша, разглядывая что-то там вдали за рекой. Ну естественно, теперь-то она и о своих способностях вспомнила. Компенсирует. Боится, что раскокаю всех о стену вместе с машиной. И раскокаю, мне это запросто – простым, но искренним пожеланием долгой счастливой дороги без единой поломки! И никакая Маша меня не заблокирует – сама признавалась.

– Ой, спасибо за подарочек! – продолжал истекать ядом я. – Ой, одарили! Кому в ножки бухнуться, кому ботинки расцеловать?! И вообще: с кем решить вопрос о возврате и обмене ненужного дара на что-нибудь более подходящее? Хорошо вам…

– Лучше некуда! – с излишней резкостью перебил меня Гарик. Он уже не веселился. Его ухмылка сильно напоминала оскал орангутанга. – Живём себе припеваючи, без всяких проблем!

– Конечно, припеваючи! – подхватил я. – Ходим себе по казино, мыслишки чужие подглядываем! И на ворованных мыслишках денежки гребём лопатой.

Какое-то время мы ехали молча. Потом Гарик горько – непривычно для себя горько – усмехнулся и глухо проговорил:

– Попробую объяснить для тупых. Представляешь: идёшь ты по улице – а все вокруг голые. Как тебе такая «халява»?

Я продолжал из чистого упрямства:

– Кайф! На девчушек бы насмотрелся!

– Оптимист. Выгляни в окошко! Они и в одежде-то редко глаз радуют, а уж без – одна на тысячу, да и то если профессионалка. Извини, Маша, я не о присутствующих. А с голыми мыслями и того противнее.

Я только фыркнул. Мне нравились практически все встречно-поперечные девчушки, и я не имел бы ничего против, если бы они обходились без всякой одежды.

– Это все от длительного воздержания, – язвительно прокомментировал Гарри Семёнович мои скабрёзно-гривуазные фантазии. – Потешишься с ними недельку-другую, вот тогда мои слова и вспомнишь.

– Не нравится – не смотри, – я просто чувствовал себя обязанным ни с кем и ни с чем не соглашаться.

– Не смотреть – это запросто, – усмехнулся Гарик. – А если глаза не закрываются? Если со всех сторон прёт такое кино интересное, что тошнить начинает?

Я вдруг понял, что наступил на больной мозоль неунывающего воротилы шоу-бизнеса. Не скажу, что это сделало меня более тактичным.

– Так уйди в пустынь! Или просто за городом прогуляйся. Или островок себе купи Багамский – денежек, поди, хватит.

Гарик резко развернулся ко мне, но встретился взглядом с Машей и снова вернулся к управлению недавно починенным автомобилем. Некоторое время мы ехали молча, отрешённо наблюдая, как наша «пятёрка» нагло подрезает всё, что шевелится, причём безо всякой на то необходимости.

– Успокойся, Гарик, – подала голос мудрая в своём милосердии Маша. – Ему и правда хуже, чем нам. Поэтому сильные «отбойники» так редко и попадаются.

– Ну, вы тоже редкие! – продолжал ёрничать я. – Только вы – редкие сволочи! А в остальном – нормальный телепат с нормальной… Уж даже и не знаю, как там тебя по научному, извиняй!

– Ничего-ничего, – криво улыбнулась Маша. – Научного термина для компенсатора не придумали пока. И, видимо, никогда не придумают.

От меня ждали вопроса «Почему?», и я не удержался, задал его:

– И почему же?

– Да просто все женщины по природе своей – компенсаторы. Это естественная функция женщины – сохранять «статус кво». Биологию в школе проходил?

Гарик досадливо поморщился. Похоже, разговор этот он слышал уже не раз:

– Сейчас начнётся: «X-хромосомы», «Y-хромосомы»…

– Вот именно! – с вызовом отозвалась Маша. – Женская, то есть Х-хромосома, гораздо устойчивее к мутациям, чем мужская – которая Y.

– «Служить компенсатором заложено в самой женской природе», – насмешливо продекламировал Гарик. – Только вот что ж так много баб несчастных-то? Чего вы себе не накомпенсируете какого-нибудь полного счастья и жуткой удачи?

Похоже, на сей раз завелась Маша:

– Как? Откуда мы его «накомпенсируем»? Мы же умеем только стабилизировать, а не генерировать! Конечно, если из мужика энергия прёт во все стороны, это плохо, вернее, это тяжело – но тут хоть можно как-то эту энергию перераспределить, направить в мирное русло. А если он весь вечер на диване? Или его вообще нет? А ты хоть представляешь себе, каково это – все пропускать через себя? Все! Всю вашу дурь и блажь!..

– Я всегда говорил, – заключил Гарик, – все бабы – энергетические вампиры!

– А все мужики – самовлюблённые кретины!

Маша надулась и отвернулась к окну, демонстрируя позу «тронешь – прибью!». Но я всё равно не удержался и дёрнул её за рукав:

– Машка, а Машка? А почему тогда настоящих компенсаторов мало? Ну таких, которые понимают, что они компенсаторы?

– А кто их научит? – буркнула носительница сокровенного умения. – Мужики только собой интересуются. О телепатах да экстрасенсах на каждом углу вопят, институты строят, диссертации защищают… друг от друга. Потому что мыслечтение – способность почти исключительно мужская. А о компенсаторах… Да ты сам заметил – даже термина научного для нас не придумали.

– Для «отбойников» тоже не придумали, – примирительно заметил я.

– Это потому, что сильный «отбойник» до твоего возраста почти никогда не доживает, – как всегда, оптимистично заметил Гарик.

– Но я же дожил.

– Ну и как, доволен? – ехидно поинтересовался он, но тут же, вспомнив про отремонтированную машину, торопливо заметил: – Ты по этому поводу в следующий раз с Николаичем пообщайся. И старику радость – он вообще любит на эту тему распространяться.

В машине снова установилась тишина, но на сей раз спокойная и исполненная серьёзных размышлений.

«Вот ведь сволочи! – удивлённо подумал я. – Отвлекли-таки меня от невесёлых дум. А с Николаичем прямо завтра поговорю».

Но следующего сеанса общения со специалистом по паранормальным явлениям мне пришлось ждать очень долго.

24

Разговор о наших ближайших планах на совместную жизнь Гарри Семёнович начал ещё при подъезде к дому (Машу мы к тому времени уже высадили):

– Николаич ещё какое-то время проваландается в больнице. Месяц, как минимум. Квартира его пока опечатана. Надо бы тебя на это время куда-то поселить.

Заметив, что я надулся. Гарик усмехнулся:

– Ты же сам вычислил единственный способ отдыха для меня – побыть где-нибудь в полном одиночестве. Тут за день так накувыркаешься, придёшь домой – там ты сидишь. Девушку – и ту привести некуда. Так что снимешь себе квартирку где-нибудь неподалёку, будешь приходить «Формулу» смотреть, ага?

– Ага-то оно ага, – задумчиво произнеся, – да вот только с финансами у меня…

– Ну, с финансами у всех… – лицо Гарика приняло привычно-озабоченное выражение.

Почему-то все обеспеченные люди сразу скучнеют, как только им приходится тратить деньги. Даже совсем маленькие деньги. Наверное, поэтому они и становятся обеспеченными.

– Я отработаю. – неприлично горячо начал тараторить я. – У тебя ведь есть какие-нибудь вакансии?

– Надо подумать, – скривил физиономию Гарик, и у меня возникло стойкое ощущение, что он уже обо всём давно подумал.

Мысль я отогнать не успел, и Гарик тут же подозрительно начал на меня коситься. Как с ним люди переговоры ведут? Хотя они ведь не знакомы с Гариковыми талантами, а мне приходится постоянно об этом помнить. Но не думать. Или думать, но быстро, чтобы не заметил.

Я даже вспотел, пытаясь не думать о том, что нужно не думать, но тут, слава богу, у Гарика зазвонил мобильник. Он жестом профессионального фокусника выхватил телефон из кармана и провёл краткий, но полный невысказанных эмоций разговор:

– Да? Узнал. Что случилось?.. А тогда что… Понятно. Что? Ясно… Ясно… Долго?.. Я скажу. Хорошо, возьму… Сколько? А не многовато?.. А приходить можно?.. Чего?.. Не понял… Ага… Это точно не опасно? Ну, хорошо. Счастливо подумать.

Когда эта отрывистая беседа подошла к концу, вид у владельца казино «Жар-птица» стал адекватен названию заведения – то есть Гарик сильно напоминал Ивана-дурака до встречи с халявой. И комментарии он выдал соответствующие:

– Тут, это… Короче, Николаич решил немного подумать. Проблема, говорит, сложная. Много, этих… логических неувязок. Короче, он думать будет. Сильно.

– Ну и что? – удивился я. – Чего ты так напрягся? И зачем он звонил? Он всегда звонит тебе, перед тем как сильно подумать? Эй! Ты меня слышишь?

Гарик вздрогнул и наконец сфокусировал взгляд на мне:

– Он сильно думать будет. Он в кому впадёт. Он в коме будет думать. Потому что думать надо очень сильно.

Теперь уже я чувствовал себя реинкарнацией Ивана-дурака:

– То есть Николай Николаевич боится, что из-за сильного думанья он впадёт в кому?

– Он не боится, он co-би-pa-ет-ся впасть в кому, чтобы лучше думалось.

– А что, так можно?

– Ну вот, – Гарик развёл руками. – Оказывается, можно.

Мы помолчали. Гарик без видимой нужды открыл и закрыл стенной шкаф-купе.

– А чего ещё Николаич говорил?

– Ещё? Ещё велел тебя, дурака, на работу взять. И даже зарплату назвал.

– Большую? – оживился я.

– Завышенную, – недовольно буркнул Гарик. – Вот ведь народ! Его, можно сказать, наставник и спаситель в кому впадает, а он о деньгах заботится!

– А ты, стало быть, не заботишься?

– Короче, Склифосовский. Завтра день тебе на поиск квартиры, – Гарик критически оглядел мою джинсовую одёжку и полез в карман за бумажником, – и покупку нормального костюма. Вот аванс. Послезавтра в ночь – дежуришь. Дежурства – через две ночи на третью. Но телефон чтобы постоянно с собой носил и не отключал: даже днём может случиться аврал.

– А кем работать-то? – поинтересовался я, с удовольствием изучая размер аванса.

– Кем-кем… Отбойником. Ты же больше ни бельмеса не умеешь, – Гарик на секунду задумался и немного посветлел лицом. – Заодно Мишку Полтораки выпру. Зажрался, сачкует постоянно. Да ещё и поигрывает втихаря. Кстати, имей в виду: теперь для тебя азартные игры – только под угрозой расстрела. Ни в «Птице», ни у соседей, ни в преферанс, ни в лото. И ещё… Хотя ладно, послезавтра вечером проведу полный инструктаж. Сваргань какого-нибудь чаю. А я пока позвоню.

– Гарри Семёнович! – невинно поинтересовался я. – А «Формула-1» – это азартная игра?

– «Формула»? – задумался было Гарри Семёнович, но тут же сообразил, к чему я клоню, и погрозил мне пальчиком. – Это не игра. Это спорт мужественных пилотов и соревнование талантливых конструкторов. Алло? Маша? Тут Николаич решил в кому впасть, чтобы подумать немного…

Часть 2. Гнилые помидоры

На ожидание неприятностей, на сами неприятности и на предчувствие неприятностей уходит масса времени, и в результате вся жизнь.

Михаил Жванецкий

1

Ужасно болит голова. Она у меня теперь постоянно ужасно болит. Эта паршивка шугается от моего сглаза, как кошка от пылесоса. И точно так же, как кошка, возникает потом в новом месте. Только что была в висках – и вот уже в затылке. А потом лоб трещит. Или вовсе в зубы уходит. Если бы я смог разок представить, что боль окутала все подчерепное пространство, тогда, возможно, она и унялась бы. Только я такой болевой шок вряд ли пережил бы.

Врач (не бесплатный, нормальный врач!) сказал, что это от переутомления. Сказал, нужно расслабляться. Сходите, сказал, в ночной клуб или в казино.

Спасибо за совет! Как в том анекдоте: «станки, станки, станки». И ведь, казалось бы, не работаю я в этом чёртовом казино. Вернее, работаю, но не могу объяснить, кем. Как правильно моя должность называется: «мастер сглаза 6-го разряда»? Или «старший отбойник»?

А, вспомнил! Я же оформлен инженером по технике безопасности! Помнится, Гарик был чрезвычайно горд, вспомнив эту раритетную профессию. Налоговики до сих пор впадают в кататонию, обнаруживая слова «инженер по технике безопасности» где-то между «крупье» и «менеджер зала».

Забавно, но в целом должность подобрана правильно. Главная моя функция – соблюдение ТБ в рамках математической статистики. Проще говоря, я должен постоянно делать так, чтобы клиенту не слишком «пёрло». Небольшие выигрыши для затравки – и все. «Джек поты» – только при большом скоплении народа и только для специально тренированных людей. И при этом – никого обмана! Нарушение закона причинности не является ни доказуемым, ни наказуемым, хотя и приносит неплохую прибыль. Во всяком случае, я свою зарплату отрабатываю полностью, да ещё и требую периодически премиальных.

Гарик платит. Ворчит, ругается, но платит. Значит, выгодно. Значит, надо ещё поскандалить. Тут он на меня закричит, наругается, выгонит, все отберёт и искалечит до неузнаваемости… Достаточно. Эпизод отработан.

Вот потому-то у меня голова и раскалывается, что перед каждым действием приходится переживать его противодействие. Таким нехитрым способом можно добиться всего, чего душеньке пожелается – кроме избавления от головной боли, разумеется.

Главное – ничего не планировать. Единственный способ обеспечить себе спокойное будущее – жить без него.

Где аспирин?

Пора вставать.

2

Лето все никак не могло начаться, застряв на странной температуре +12 градусов. Мужественно отцвела сирень, зябко отчирикали своё соловьи, а погода все не налаживалась. Люди на улице чётко делились на два класса: на тех, кто верит календарю, и на тех, кто верит термометру. Первые добросовестно мёрзли в коротких рукавах и синели ногами из-под мини-юбок, вторые чувствовали себя комфортно, но неуютно, кутаясь в кожаные куртки и бормоча на ходу: «Не май месяц!». И действительно, уже давно шёл июнь.

До «часа пик» в «Жар-птице» было ещё далековато, и я решил немного пройтись пешком. В последнее время я стал заметно раздаваться в животе – сказывалось внезапно обрушившееся на меня обильное питание. Пешая ходьба, по замыслу, должна была убирать лишний вес, но пока только раззадоривала аппетит. Я уже совсем было вознамерился завернуть в «Макдональдс» (хорошо, что Гарик не видит – он бы меня самого сожрал за посещение этой «америкосовской тошниловки»), как вдруг дорогу мне преградили две цыганки в платках, ярких, словно зубная боль. Возраст их явно зашкаливал за бальзаковский, но у цыган с годами темперамент не выветривается. Я, наверное, слишком уж благодушно глянул на сих детей Шатров и джипов «Чероки», за что и поплатился.

– Извините, пожалуйста, можно спросить? – вкрадчиво загалдели они, и уже через пятнадцать секунд я приобрёл качества «молодого» и «интеллигентного», а моя ладонь стала предметом тщательного и придирчивого изучения.

Я уже вовсю проклинал собственное благодушество, но тут прорицательницы вчитались в мою ладонь – и подняли на меня взгляды, полные ярости и страха.

«Неужели на руке прочитали, – ужаснулся я, – про мои „отбойные“ способности? Вот дрянь-то! Сейчас проклинать начнут!» Мастер сглаза немедленно уловил сигнал тревоги и за две тысячные секунды выдал на-гора картины проклятия, оскорбления действием, кражу кошелька и расцарапывание молодой и интеллигентной физиономии. Думаю, это был рекорд для «отбойных» действий. Цыганки только монистами брякнули, растворяясь в толпе.

«Беду почуяли, – подумал я, – точно прокажённого увидели. Вот тебе и цыганки-шарлатанки. Да я просто монстр какой-то!»

Настроение уже совсем решило упасть ниже уровня моря – как вдруг из-за моей спины раздалась немелодичная милицейская трель. Я рассмеялся.

– Зря смеётесь, – заметил подоспевший источник звука, – это и не цыганки никакие, а туркменки. Карманы лучше проверьте.

Я сунул руку в карман брюк. Бумажник, несмотря на потуги моего внутреннего дара, пропал. Однако я не переставал хихикать.

– Пройдёмте, – тоскливо произнёс милиционер, – протокол составим, что ли.

Я только рукой махнул. Зачем человеку ещё один «висяк» организовывать? Не так уж много у меня в кошельке и было. Одно плохо – до казино пришлось добираться пешком.

Зато появилось время поразмышлять.

Это уже мания преследования, отягощённая манией величия. На всякий случай я придирчиво рассмотрел ладонь, но ничего примечательного не обнаружил. Разве что отсутствие мозолей. Глупости это. Никакой я не монстр. Слишком увлёкся придумыванием себе проблем.

И если вдуматься, зачем? Была, помнится, когда-то простая, но ясная в своей простоте советская басня, я даже название её запомнил – «Егор и помидоры». Басня о некоем Егоре, который запасся на зиму помидорами, да вот что-то там прохлопал с микроклиматом в погребе. Словом, начали помидоры подгнивать. Не выбрасывать же добро! Стал Егор эти подгнившие помидоры поедать. А они все гниют. А он все ест. Так всю зиму и питался гнилыми помидорами.

Вот и я туда же. Оберегаюсь от несчастий, оберегаюсь, а зачем? Все одно я их в себе переживаю, жую свои гнилые помидоры.

Интересно, а почему всё-таки мой «отбойный» эффект не защитил кошелёк? Или воровство въелось в этих туркменских цыганок так, что никаким сглазом не выковыряешь? Надо будет потом Николаича попытать.

Входя в «Жар-птицу», я автоматически полез за пропуском в пиджак. Кошелёк обнаружился там.

3

Начало смены выдалось хлопотным и нервным.

Во-первых, не было Гарика. Он не выдержал издевательства климата над организмом и умотал в очередную Турцию (или в Тунис? Да нет, в Тунисе уже совсем жарко). Перед отъездом он построил всех своих управляющих – в буквальном смысле этого слова – и полчаса втирал им мозги, объясняя вещи, которые сами управляющие знали лучше него. Я тоже был приглашён на инструктаж, хотя и не совсем понимал, что я тут делаю. Недоумение росло до тех пор, пока Гарри Семёнович не соизволил обратить на меня внимание и порадовал известием, что в его отсутствие «вот он будет дежурить через день».

Надо сказать, что управляющие весть восприняли с удовлетворением – если не с облегчением. Это, безусловно, польстило самолюбию, но настроения не прибавило. Я вовсе не считал себя панацеей от всех бед и несчастий. Если начнутся настоящие неприятности в лице налоговой или ещё какого государственного рэкета, помочь я смогу очень вряд ли.

К тому же, за эти пару месяцев я уже выстроил для себя чёткий график жизнедеятельности: ночь работаю, ночь сплю, ночь отдыхаю. А так получается, что кроме работы и сна – никаких развлечений? «И, кроме мордобития, – никаких чудес»? Надо будет отгулов потом взять, решил я, но бдительный Гарик тут же уточнил, что сверхурочные будут выплачены в соответствии с КЗОТом. В смысле, «перебьёшься без отгулов».

Я, естественно, не стал прилюдно возмущаться. Все равно все мои мысли на сей счёт Гарри Семёнович и так знал – даже без телепатии. Единственное, что придавало мне уверенности и вселяло оптимизм – это приближающаяся гонка «Формулы-1» в Бразилии, до которой оставалось всего десять дней. Я был готов дать на отсечение практически любую часть собственного тела, что Гарик появится за день до квалификации, поотменяет все мои дежурства и мягко, но настойчиво пригласит погостить пару дней. Это был ритуал, свято соблюдавшийся каждые две недели, благодаря чему Мишка Шумахер оторвался от второго места уже очков на 20 и неумолимо наращивал преимущество. Но Гарик с меня не слезал, требуя контроля каждого этапа «Гран-при». Мотивировал он это тем, что «Формула» – штука совершенно непредсказуемая, и, кроме собственно соперников, может помешать тысяча других факторов – от банальной аварии до скандала в прессе.

Каждый раз я ворчал, соглашаясь на очередной просмотр – но каждый раз все менее искренно. «Формула» постепенно завораживала меня своей многофакторностью. Был бы Николаич в рабочем состоянии, он бы в два счёта растолковал, почему из всех видов спорта болеть я мог только за биатлон и «Формулу».

Но пока наш вождь и учитель по-прежнему пребывал в коме и ничего никому не растолковывал. Поэтому все накопившиеся вопросы я обрушил на Гарри Семёновича и – частично – на Машу (хотя с ней мы виделись до обидного редко). В результате длительных расспросов вырисовывался любопытнейший образ.

Например, как меня дружно убеждали товарищи по коалиции, Николай Николаевич был начисто лишён каких-либо паранормальных способностей. Настолько начисто, что это само по себе было уникальным. Каждый человек, – утверждал Гарик, и в данном случае я ему поверил, – каждый человек чем-то таким обладает. Кто-то неудачу чует, а кто-то, наоборот, с собой носит. Все «интуитивные психологи» – немного телепаты, а все толковые замы – «усилители», А каждая женщина имеет способности «компенсатора».

Словом, любой человек несёт в себе эдакую «искру божью», хотя обычно и не подозревает об этом. Любой – кроме Николая Николаевича. Зато у него есть свои «прибабахи». Например, Гарик не может прочитать ни одной его мысли! Даже приблизительно!

Собственно, на этом они и познакомились. Гарри Семёнович тогда только начинал свой игорный бизнес, ко всему относился насторожённо и потому сразу напрягся, как только получил сигнал «странный тип в зелёном зале». Тип был действительно странный. Его итээровский наряд смотрелся крайне нелепо в казино. При этом сам Николаич держался уверенно, если не сказать нагло. Было заметно, что подобные заведения ему не в диковинку. Он равнодушно скользнул взглядом по шеренге «одноруких бандитов», по-собачьи повёл носом и твёрдым шагом направился к тем столам, где шла действительно серьёзная игра. Ставок не делал, но смотрел внимательно и явно чего-то ждал.

Всё это настолько не понравилось молодому управляющему «Жар-птицы», что он полез разбираться лично. Подошёл поближе, попытался вычленить в какофонии мыслей нужную и вдруг понял, что не в состоянии этого сделать. Гарик, в отличие от большинства, про свою телепатию знал, пользоваться ею умел и (чего уж там!) очень гордился своим даром. И тут такой облом! Раз за разом пробовал он «отфильтровать базар в эфире», но только приходил во все большую растерянность. В отчаянии он ломанулся прямо навстречу неведомой опасности и, взяв её за пуговицу, поинтересовался:

– Ты кто?

– Николай Николаевич, – исчерпывающе пояснил Николай Николаевич и добавил. – Я вас давно жду. И отпустите пуговицу, это мой лучший костюм.

Через пять минут Николаич и Гарик уже сидели в кабинете управляющего, через полчаса была отпущена охрана, а ещё через два управляющий казино «Жар-птица», человек с незаконченным университетским образованием и вообще неясным прошлым Гарри Семёнович Гасаев стал верным учеником и помощником Николая Николаевича Романова – человека с неясным прошлым, настоящим и будущим.

А все потому, что мозг Николаича, свободный от всей этой «ментальной мишуры», обладал поразительной способностью к анализу. Шерлок Холмс по сравнению с ним – троечник девятого класса вечерней школы.

Гарик, например, рассказывал такую историю. Поспорили они с Николаичем о сущности паранормальных явлений. То есть Николай Николаевич пытался объяснить своему капризному ученику, что иногда люди за колдунов принимают просто хороших аналитиков. Будучи по образованию физиком, Гарик тут же потребовал экспериментального доказательства «этого бреда». Николаич пожал плечами и предложил Гарику выйти в соседнюю комнату, взять наугад с полки любую книгу и прочитать про себя несколько строк. После чего вернуть книгу на место и пригласить Николаича на опознание.

Провели.

Николаю Николаевичу потребовалось около трёх минут на поиск нужной книги и ещё полчаса на то, чтобы продемонстрировать ошалевшему Гарику строгую цепочку умозаключений, которая привела к правильному решению. Было в той цепочке все: и выражение глаз Гарика, и его поза, и непроизвольные идеомоторные реакции на движения Николаича, и цветовая гамма корешков книг.

Впрочем, это все дела давние, а сегодня меня ждала работа.

4

Перед тем как выйти в зал, я какое-то время просидел у себя в подсобке (на кабинет это помещение не тянуло) занимаясь привычным мысленным мазохизмом. В последнее время я стал замечать за собою некоторое отупение. Невозможно каждые три дня представлять себе одни и те же ужасы и испытывать при этом одинаковый трепет. Но сегодня, учитывая отлучку Гарика, я постарался на славу. К стандартному набору, утверждённому руководством (Джекпот-пожар-налёт), я добавил массированную газовую атаку, самосожжение религиозного фанатика, отключение света и воды и ещё парочку не совсем приличных сцен, описывать которые здесь нет нужды.

К народу вышел с чувством выполненного и перевыполненного долга и с уже привычной головной болью. Поработал я, видимо, на славу. Все присутствующие добросовестно просаживали денежки, никто не буянил, не требовал управляющего. Даже скучно. Народ уныло бродил между столиками в вечной надежде увидеть, как какой-нибудь счастливчик обдирает казино. Я совсем уж решил заглянуть к Гарикову заму – Лешке Волоконникову – и предложить устроить кому-нибудь из случайных посетителей крупный куш – после этого все резко бросаются делать большие ставки. Но потом передумал. В конце концов, не моё это дело, стратегией заниматься. Наша забота – технику безопасности обеспечивать.

Так и шатался я из угла в угол, изредка приводя себя в чувство чашечкой каппучино. И всё равно спать хотелось смертельно. Наверное, поэтому я не сразу среагировал на бравурный марш Вагнера, который раздался из кармана моего пиджака Это сработал «аварийный» мобильник.

Надо сказать, что у меня к тому времени было два сотовых. Номер первого я раздал направо и налево: друзьям, знакомым, родственникам, некоторым девушкам. Он звонил на мотив «А нам все равно», «семь-сорок» и гимна Советского Союза. Номер второго был известен только Гарику с Машей, но даже они предпочитали им не пользоваться. Именно из второго телефона и полились звуки вагнеровского марша, и означало это только одно – случилось страшное. Или ещё хуже – неожиданное.

Звонила Маша. Это само по себе было сюрпризом.

(Она как-то заглянула ко мне домой и обнаружила нераспечатанную пачку презервативов прямо на телефонной полочке. Очень обиделась: то ли решила, что презервативы предназначались ей, то ли, наоборот, догадалась, что не ей. С тех пор мы почти перестали общаться. Кошка на сене.)

Маша говорила коротко и отрывисто:

– Николай Николаевич пришёл в себя. Требует вас с Гариком для инструктажа. Гарик прилетает завтра около трёх. Ты должен быть в больнице в половине десятого – сразу после обхода. Так что, – тут Машка перешла на язвительно-вежливый тон, – все твои ночные развлечения придётся слётка подсократить.

– Я, между прочим, на работе! – возмутился я, но трубка уже замолчала.

Ничего не оставалось, как пожать плечами, выругаться в пространство и отправиться искать Лешку, чтобы отпроситься у него пораньше.

5

Когда я появился в больнице, Маша уже расхаживала по вестибюлю, демонстративно поглядывая на часы. А чего, спрашивается, поглядывать, если я пришёл даже на три минуты раньше? Приняв из Машиных рук халат и накинув его поверх пиджака, я бодро направился к двери с надписью «Реанимационное отделение».

На Николаича было жутко смотреть. Так, наверное, выглядели святые великомученики: скелет с глазами, просветлённый до идиотизма взор, заторможенные движения. Неудивительно, что народ старался таких типов как можно скорее канонизировать и отскочить подальше от страстей господних.

У нас с Машей такой возможности не было. Мы осторожно приблизились к одру и остановились в нерешительности. Николай Николаевич, продолжая роль святого угодника, безмолвно внимал небесам. Безмолвствовали и мы. Казалось верхом неприличия говорить вблизи тела не от мира сего. Мы ждали глас. И был глас. И сказал он:

– А позовите-ка санитарку. И пусть судно захватит.

Мы с Машей с позорной поспешностью бросились за санитаркой и весь процесс эксплуатации судна проторчали в коридоре. Когда нам было дозволено вернуться, взор Николаича потерял очарование мученичества и внутренней сосредоточенности. Да и сам больной выглядел значительно менее несчастным.

– Другое дело! – бодро, хотя и слабо произнёс Николаич. – А то пока её докличешься. Теперь я готов все объяснить. Я тут немного поразмышлял на досуге и кое-чего понял. Все очень плохо… Кстати, а Гарри Семёнович когда быть изволят?

– Через несколько часов, – торопливо сообщила Маша.

– Хорошо. Тогда общую картину обрисую попозже. Два раза подряд я это просто не одолею. А сейчас – краткие рекомендации на тему «Что делать?». Машенька, вы давно не были в отпуске?

– Да как сказать… – растерялась Маша, – на Новый год в Прагу ездила.

– На три дня? – уточнил Николаич.

– На четыре.

– Разница принципиальная. Значит, так. Со следующего понедельника вы, Мария, в отпуске. Нормальном, долгосрочном, на 24 дня. Дела передадите заму. Все, это не обсуждается. А вы, Андрей, будьте любезны оказаться в отпуске прямо сейчас. Вам-то, как я понимаю, передавать дела некому и собирать особенно нечего. По поводу работодателя – то есть Гарри Семёновича – переживать не стоит. Тем паче, что он едет с нами, – в этом месте Николаич окончательно устал и некоторое время лежал с закрытыми глазами.

Паузой воспользовалась Маша:

– Вы сказали «с нами»? – осторожно поинтересовалась она. – То есть и вы тоже?

– Это вы – тоже, – поправил её Николаич, – вы будете сопровождать меня в некоем опасном и увлекательном путешествии.

– Но вы ведь в таком состоянии! И я не могу, у меня сезон! Сейчас люди на курорты поехали, страховки…

Николай Николаевич остановил её мановением ослабевшей руки:

– Да, стар я стал. И состояние у меня, действительно… Раньше мои… рекомендации просто исполнялись, без всяких антимоний. Впрочем, после общих разъяснений многие вопросы отпадут. Поэтому давайте-ка вот чего сделайте. Давайте вы пока займитесь укреплением моего здоровья. Сядьте где-нибудь в скверике и поукрепляйте. В основном это вас касается, Андрей. А вы, Машенька, при этом будьте начеку. И постарайтесь старания вашего коллеги хоть чуть-чуть замаскировать. Я вас когда-то учил, должны ещё помнить. А я пока полежу.

Наш немощный организатор опасных и увлекательных экспедиций снова прикрыл глаза, тяжело вздохнул и затих. Правда, тут же встрепенулся и изрёк не без лукавства:

– Ступайте, дети мои.

Маша непроизвольно бросила на меня злобный взгляд, хмыкнула и направилась к выходу. Я немного задержался.

– Николай Николаевич, а в этом… отпуске у нас будет возможность поговорить поподробнее? Я имею в виду – о вас? Мы ведь про вас почти ничего не знаем.

Николаич продолжал лежать с закрытыми глазами. Я осторожно подошёл поближе, опасаясь, что он снова потерял сознание. Всё было в порядке. Вождь и учитель просто думал.

– Да, Андрюша, совсем я стал плох. Обычно я не допускаю, чтобы мне задавали такие вопросы. Строго говоря, сегодня – всего второй раз, когда от меня требуют автобиографии. Первым был некий лейтенант французской армии. Впрочем, тогда я тоже был нездоров. И, кстати, тоже огнестрельное ранение в живот. Надо поразмышлять об этой закономерности.

– Только в кому не впадайте, – неловко пошутил я.

– В кому не впаду. Этот фокус годится только для исключительных ситуаций, да и проделывать его не так просто, как хотелось бы. Хорошо, я постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Но при условии.

– Никому ни слова?

– Никому ни слова. И не только о моих ответах, но и о ваших вопросах. Даже этот наш маленький разговор должен оставаться строго между нами. А теперь позовите-ка мне ещё разок санитарку. Кишечник совсем отвык от работы.

6

Издали мы наверняка напоминали поругавшихся влюблённых. Или супружескую пару в момент развода. Мужик с мрачнейшей физиономией и молодая женщина неприступного вида. Сидят и явно ждут, кто первый заговорит. На принцип пошли.

А вокруг – лето, внезапно вспомнившее о том, что оно лето. Солнце, которое жарит с тупой настойчивостью батареи центрального отопления в конце отопительного сезона. Командировочные, с ошалелым видом таскающие в руках тяжёлые кожаные куртки. Толстые голуби, валяющиеся в тёплой пыли и бесстыже заглядывающие под короткие платьица. Хотя чего там заглядывать: платья не только коротки, но и прозрачны до неприличия.

А ведь прав Гарик, подумалось мне, ко всему привыкаешь. И к обнажённой натуре в том числе. Во всяком случае, сейчас меня никто не отвлекал от придумывания язв и абсцессов на голову многострадального Николаича. И не только на голову, но и на брюшину, сердце, почки, лимфатические узлы и прочий ливер. Основательная Маша притащила анатомический атлас с аккуратными пометками на полях, так что теперь я совершенно точно знал, куда и чего нужно желать. Даже притерпелся, уже почти перестало мутить. И вообще поймал себя на том, что сглазом я в последнее время стал заниматься как-то без страсти, дежурно. Так не пойдёт! Как там учил старик Станиславский? Надо перевоплотиться, погрузиться и ещё что-то там с собой совершить.

Я зажмурил глаза, но и это не особенно помогало. Надо разозлиться. Тем более, что Маша рядом. Вот уж кто доведёт меня до зубовного скрежета в считанные минуты.

– Маша. Эй, отвлекись, я пока передыхаю.

Маша вздрогнула и судорожно вздохнув, откинулась на спинку скамейки – впрочем, тут же торопливо выпрямилась, пытаясь уберечь кофточку в чистоте и сохранности. Мой персональный компенсатор (по совместительству – маскировщик) подозрительно покосился в мою сторону, но в разговор вступать не спешил. Ладно, коснётся, как любит приговаривать Гарик.

– Ты на меня до сих пор дуешься? Ну, из-за этих дурацких… То есть когда ты последний раз ко мне заходила. Из-за того, да?

Невозможно разговаривать с человеком, который никак на тебя не реагирует. То же самое, что общаться со стенкой – а это уже шизофрения. Впрочем, ты ведь хотел разозлиться? Давай, продолжай.

– Маша, вот вы – в смысле женщины – очень любите рассуждать по поводу мужской грубости и чёрствости. И непонимания вашей тонкой девичьей натуры. А сами – что бараны. То есть овцы. Не хотите понять, так запомните: мужику время от времени нужна женщина. Допустим, женщинам этого не нужно. Но для мужчины это как есть, спать или пить. Ты же ешь каждый день? Почему я не могу себе позволить женщину хотя бы раз в неделю?

Похоже, я выбрал правильный способ разозлиться – такой чуши я от себя давно не слышал, но остановиться не мог, распаляясь всё больше и больше. Маша продолжала рассматривать меня с брезгливым видом.

– И вообще, ты мне не жена, не подруга, не сестра. Какое тебе дело до моей личной жизни?

– Никакого, – легко согласилась Маша, – поэтому ты и бесишься.

– Да не б-бешусь! – Ага, я, кажется, дошёл до стадии лёгкого заикания; ещё чуть-чуть – и наступит фаза швыряния тяжёлых предметов. – Я просто не понимаю… То есть меня раздражает, когда все вроде нормально, и вдруг..

– Что «вроде нормально»? – холодно поинтересовалась Маша. – Мы просто выполняли одну совместную работу. Это – все. Остальное – плод твоей болезненной фантазии.

Я попытался продолжить, но был остановлен властным движением ладони:

– Тема закрыта. А теперь, если наш мастер сглаза немного развеялся разговорами, давай вернёмся к Николаю Николаевичу. И ещё: у тебя странное представление о потребностях женщин. Видимо, тебе просто на них не везло. Я, например, тоже время от времени позволяю себе мужчину. Если есть настроение – то и чаще раза в неделю. Правда, я («я» было подчёркнуто жирной красной чертой) всегда очень тщательно выбираю мужчин. А теперь – давай работать.

Ага, конечно. Как обычно в минуты ярости, я впал в злобное оцепенение. Единственное, о чём я сейчас мог думать – так это о способах подбора Машиных кавалеров. А я, стало быть, не прошёл?! Плох оказался? А вот сглажу тебя изо всех паранормальных сил так, что ни одна особь мужеского пола год к тебе не подойдёт! И ещё…

– Молодой человек! Купите девушке цветочки!

С трудом сдерживаясь, чтобы никого никуда не послать, я поднял тяжкий взор. Передо мною стояла бабушка с охапкой ландышей.

– Смотрите, какие они славные!

Ландыши состояли в основном из широких мясистых листьев с редкими вкраплениями меленьких нераскрытых бутончиков. Квёлые июньские позднепервоцветы.

– А не поздновато для ландышей? – поинтересовался я.

– Ага, – радостно согласилась старушка, – это последние в этом году, больше не будет!

– Тогда давайте, – решительно отрубил я и, не уставая себе удивляться, протянул деньги. – Всю корзинку.

Когда я протянул небольшую, свеже пахнущую охапку Маше, она только насмешливо вздёрнула бровь. Но ландыши взяла. Кажется, попал, догадался я. Хотя и случайно. Почему бы мне не переименоваться в «мастера импровизации»? Смысл тот же, а звучит куда более оптимистично, чем «мастер сглаза». Ладно, это потом.

Сейчас пора вернуться к нашим гнилым помидорам. На чём мы остановились в прошлый раз? Кажется на общем заражении крови.

7

После тихого часа мы торжественно выкатили Николаича в больничный двор. Точнее, не сразу после тихого часа, а после всяких рентгенов и обмеров, которые только и убедили недоверчивых лечащих врачей в транспортабельности недавнего безнадёжного больного. Я прямо упивался собственным мастерством, разглядывая ошалевшие физиономии докторов, с которыми они изучали плёнки и кардиограммы. Отдельное спасибо Машке – кабы не она, вряд ли мне удалось бы работать с таким остервенением.

Даже Николаич, как только мы остались одни, не удержался и попросил:

– Ребятки, вы всё-таки полегче как-то. Во-первых, все тело, включая недостижимые внутренности, чешется нестерпимо, а во-вторых, я тут краем уха уловил слово «диссертация». Вот только диссертации нам с вами и не доставало. Давайте чуть-чуть снизим темп, а?

Словом, гордился я собой чрезвычайно и полномочно, хотя и не прерывал свои магические пассы ни на секунду. Слава богу, за последнее время я научился проделывать их почти автоматически, буквально краешком сознания. Так бывалый водитель может болтать и разгадывать кроссворды, не отвлекаясь от руля. Если дорога хорошая, разумеется.

Так и я – одним полушарием желал Николаичу всяческих гадостей и осложнений, а другим – радовался полному их отсутствию.

На дневном свету восставший из комы учитель выглядел вполне жизнерадостно: ввалившиеся щеки порозовели, глаза заблестели и приобрели обычное вежливо-проницательное выражение, даже голос, казалось, стал сильнее и отчётливее.

– …Сразу вынужден признать, друзья мои, что головоломка собрана не до конца. Мне, к сожалению, просто не хватило аналитического материала. Собственно, поэтому я и решил вернуться в мир этот и заняться поиском недостающих деталей. Кроме того, основные причины случившегося я могу изложить уже сегодня, как только объявится наш преуспевающий Гарри Семёнович. А пока расскажите мне, что тут у вас происходило.

Гарри Семёнович объявился через десять минут, всем своим видом вызывая классовую ненависть встречного пролетариата: бритый затылок, квадратный подбородок (борода была заблаговременно удалена загара ради), крошечный мобильник на поясе, майка, с трудом обтягивающая загорелый торс с непременной золотой цепью. Покосившись на Машу, я с неудовольствием отметил, что она рассматривает Гарика вовсе не с классовой ненавистью, а совсем наоборот. Слишком пристально. «И чего бабы находят в этих кусках загорелого мяса» – подумал я, втянул живот внутрь и продекламировал:

– Златая цепь на дубе том.

Гарик нисколько не смутился, но цепь снял, назидательно заметив при этом:

– Социальная мимикрия. Привет бывшим коматозникам. А почему сразу мне не позвонили?

– В смысле? – удивилась Маша.

– В прямом, – продолжал наезд недоотдохнувший Гарик. – Как только Николаич пришёл в себя, надо было звонить.

– Да я сразу и позвонила!

– М-да… – Гарик критически оглядел больного, – я так вижу, в этой вашей коме не так уж плохо живётся. Выглядите вы вполне…

– Это Андрею Валентиновичу спасибо, – церемонно наклонил голову Николай Николаевич. – Он с утра трудится, не покладая, так сказать, извилин.

– С утра? – подозрительно осведомился мой весьма непосредственный начальник и внимательно посмотрел на проплывающее облачко, явно пытаясь вспомнить мой график работы.

– Я сегодня был в ночной смене, – поспешил я развеять его подозрения. – Ушёл, правда, чуть раньше.

– И что, там все нормально? – продолжал хмурить загорелый лоб Гарик.

– Было бы ненормально – давно бы позвонили. И вообще, я с сегодняшнего дня – в отпуске.

– Это ещё почему?

– Согласно приказу! – чётко отрапортовал я и кратким взмахом руки переложил всю ответственность на кресло с Николаем Николаевичем.

Тот подтвердил информацию коротким кивком и добавил:

– Вместе с вами, любезный Гарри Семёнович, а также с не менее любезной Марией Анатольевной. Сколько вам нужно времени, дабы подготовиться к отъезду?

– Да я, в общем, и так в отъезде!

– Я имею в виду – к долгосрочному отъезду? Вернее, к отъезду на неопределённый срок?

– Стоп-стоп! Как неопределённый? Неделя? Месяц? Год?

– Не знаю. Более того, это никак от нас с вами не зависит.

– Так не пойдёт. За месяц без меня «Птица» просто загнётся!

– Уверяю вас, с вами ваше казино загнётся ещё проще. И гораздо быстрее. Вы хотите повторить опыт с «Золотым драконом»?

По лицу Гарика стало отчётливо заметно, что опыт с «Золотым драконом» он повторять не хочет. Ну ещё бы! Даже я помню этот грандиозный шмон со взрывами, спецназом и отставкой зама городской милиции. Вот уж не думал, что мои товарищи по борьбе со вселенским злом причастны к этому побоищу!

– Ладно, – пробурчал он, – только объясните хоть что-нибудь толком.

– А давайте я объясню! – неожиданно раздалось под самым нашим ухом.

Мы разом обернулись на звук. Перед нами стоял человек, очень похожий на Николая Николаевича.

Теперь-то я понимаю, почему мы допустили вопиющую беспечность и проворонили постороннего, которому никак нельзя было слышать наши беседы.

Понадеялись на Гарика.

В самом деле, глупо выставлять дозоры, располагая такой мощной системой раннего обнаружения. Но в этот раз она не сработала. Первым причину этого, несмотря на собственную слабость, разгадал Николаич. Он коротко глянул на незнакомца и встревоженно спросил у Гарика:

– Слышите его?

Гарик нахмурился и тут же расстроенно развёл руками:

– Не-а. Это как…

– Как я? – уточнил Николай Николаевич и, получив подтверждение в форме короткого кивка, скомандовал. – Охрану. Живо. Взять и изолировать.

Непрошеный гость, который всё это время с ласковым равнодушием наблюдал за нами, только усмехнулся и извлёк из кармана классическую красную книжечку:

– Не в этот раз. Комитет Госбезопасности. Подполковник Минич Сергей Сергеевич. Моя группа будет здесь через минуту.

Подполковник приподнял указательный палец, и мы действительно услышали приближающийся вой сирен.

– Обычно мы ездим тихо, но сегодня, дабы вы не натворили безрассудств…

Гэбэшник даже изъяснялся слогом Николая Николаевича. Пришедший в себя Гарик тем временем уже орал в трубку:

– Валик! У меня проблема! Заткнись! КГБ… Ты всё понял? И Караваева ко мне пришлёшь! Не по телефону, идиот!

На этой оптимистичной ноте хозяина казино «Жар-птица» прервал невежливый молодой человек в камуфляжной форме. Через пять секунд мы все, кроме Николаича, уже лежали мордой в асфальт, а ещё через десять минут – ехали в неизвестном, но вполне предсказуемом направлении в машинах с очень тонированными стёклами.

Все это сильно напоминало низкобюджетный российский боевик периода начального накопления капитала. Или бред сивой кобылы, что, в принципе, одно и то же.

8

В народе ходят упорные слухи, что застенки нашего КГБ переполнены инакомыслящими. Не верьте. По крайней мере, нас троих держали в отдельных, больших и пустынных камерах. Из инакомыслящих там были только крысы.

Это я вам официально заявляю, безо всяких там запугиваний и гипербол. Нормальные, жирные, наглые пацюки.

Интересно, а в женских камерах они тоже водятся? Я так и не решился об этом спросить у Маши. Думаю, водятся. Визг, наверное, стоит! Забавно было бы понаблюдать за визжащей Машкой.

Хотя забавного, в целом, немного. Темень, вонь – и тут по тебе что-то пробегает. Никакие сверхспособности не выручают: спать-то надо когда-нибудь. Хорошо ещё, моё заточение не слишком затянулось. Буквально на следующий день меня отвели на допрос к исключительно вежливому и располагающему к себе молодому человеку, который задал несколько ничего не значащих вопросов, извинился за причинённые неудобства и… нет, не отпустил на все 360 градусов, но распорядился перевести меня на второй этаж.

Конвоир молча погнал меня по коридору. Когда мы сели в лифт, так же молча нажал на цифру «2» и со скучающим видом уставился в потолок. Через некоторое время заскучал и я, потому как опускались мы долго, гораздо дольше, чем можно было ожидать от четырёхэтажного здания следственного изолятора.

Зато новая камера оказалась не в пример уютнее прежней. Окон, естественно, не было (что в них рассматривать – фундаменты окрестных зданий?), зато кровать стояла вполне гостиничного типа: хотя и крепко привинченная к полу, но со свежим бельём. Был даже письменный стол со стулом, небольшая книжная полка и – что совсем не лезло ни в какие представления о «застенках НКВД» – отдельный санузел с накрахмаленными полотенцами и рулоном пипифакса. Ощущение праздника несколько портили камеры слежения, нагло торчащие изо всех углов, но мне-то что? Бежать я всё равно не собирался, руки на себя накладывать – тоже.

Строго говоря, я вообще не понимал, что мне делать и как себя вести. Что говорить, о чём молчать? Николаич никаких инструкций не давал, хотя мог бы. Впрочем, я же заблокированный! Если что, помру при допросе.

Я подошёл к книгам и пробежался по корешкам. Набор литературы пёстрый, но довольно приличный: Акунин, Библия, Герман Гессе, «Жёлтая стрела» Пелевина, томик Владимира Высоцкого, Валентин Пикуль, «Полковнику никто не пишет», Философский энциклопедический словарь, «Двенадцать стульев», трёхтомник Пушкина, «Мастер и Маргарита», пара сборников фантастики и так далее. Рассудив трезво, что застрял я тут надолго, я взял «Нечистую силу» и завалился с ногами на кровать.

Полежал чуток, но понял, что на таком бельё валяться в одёжке, насквозь пропахшей крысами – это вызов не только системе госбезопасности, но и элементарной гигиене. В конце концов, санузел есть? Надо пользоваться, пока дают.

Из ванной я вышел практически оптимистом. Даже казённым нижним бельём не побрезговал: хотя и казённое, зато чистое. В комнате (камерой её назвать просто язык не поворачивался) на столе уже стоял поднос с обедом. Еда простая, но добротная: рыбный суп, гуляш с картофельным пюре и – напоминанием о Советском Союзе – компот из сухофруктов. Создалось полное впечатление, что меня решили угостить комплексным обедом из местной столовой. Даже ложки характерно алюминиевые, с дырочками в ручках.

Я до того обнаглел, что водрузил томик Пикуля на стол и начал неспешно насыщаться. Закончив трапезу, я откинулся на стуле и стал дожидаться появления надзирателя. Он возник с оперативностью официанта солидного ресторана, хмуро, но споро убрал поднос и молча скрылся за дверью. Я с трудом удержался от того, чтобы не спросить у него счёт, но резонно решил, что гусей дразнить не стоит.

В таком довольстве и неге прошло ещё два дня.

9

Само собой разумеется, меня живо интересовала судьба остальных: Маши, Гарика и Николаича. Чтобы унять беспокойство, я со всей возможной добросовестностью по пять раз на дню желал им всяческих ужасов и лишений. Тем более, что иных занятий у меня всё равно не было.

Еда появлялась вовремя, горячая вода не переводилась, надзиратели не обращали на меня никакого внимания. Я даже несколько раз пытался заняться физподготовкой, но быстро выдохся и снова вернулся к двум излюбленным занятиям: читать и думать.

Я утешал себя тем, что моим подельникам в любом случае хуже, чем мне. Я-то чётко понимал, что могу им помочь даже из комфортабельной одиночки, а каково Машке и, тем более, Гарику, который, даже отдыхая, предпочитал развивать кипучую деятельность? Правда, Гарик наверняка располагал какой-либо дополнительной информацией, которую он без особого стеснения таскал из чужих мозгов. А с другой стороны, много ли можно натаскать из мозгов дежурного сержанта?

Словом, когда меня вызвали на допрос, я даже обрадовался – ещё немного, и пришлось бы начать разговаривать со стенкой, а это уже лишнее.

Бравый подполковник Сергей Сергеевич Минич сидел за столом сбоку и лениво погладывал в окошко. Там было настоящее, живое небо! Допрос вёл давешний молодой человек – теперь я вспомнил, что зовут его Виктор Анатольевич, не то Бранько, не то Дранько. Он снова поинтересовался моим именем, как будто опасался, что за несколько дней в камере-люкс меня могли подменить. Затем задал вопрос, который давно интересовал меня самого:

– Вы знаете, почему мы вас задержали?

– Нет, конечно, – абсолютно искренне пожал плечами я. – А за что, кстати? Мне предъявят какое-нибудь обвинение?

– Об обвинении речи пока не идёт…

– Так я пошёл?! – с дурашливой миной я приподнялся на стуле.

– Не спешите, Андрей Валентинович, – наконец подал скучающий голос подполковник. – В настоящее время мы рассматриваем вас как свидетеля по делу государственной важности. Свидетель вы настолько ценный, что государство не может рисковать вашей жизнью и здоровьем. Есть специальное прокурорское определение, по которому нам поручено вас охранять.

Моя обычно склонная к склерозу память неожиданно выдала яркое и отчётливое воспоминание: кабак, джин с медикаментозным привкусом и фраза случайного собутыльника: «Меня зовут Николай Николаевич. Я буду охранять вас». Я невольно улыбнулся.

Сергей Сергеевич цепко глянул мне в глаза:

– Могу я полюбопытствовать, чем так вас рассмешил?

– Да так, уж больно вы похожи с Николаем Николаевичем. Даже зовут вас похоже. Сергей Сергеевич – Николай Николаевич.

– О, да вы склонны к анализу? Обычно люди вашего… ваших способностей не любят анализировать ситуацию.

Я сразу насторожился. До сих пор о своих способностях я разговаривал всего с тремя людьми в мире. Да и то без особого удовольствия. Поэтому я внутренне напрягся и решил, пока суд да дело, помалкивать в тряпочку.

– Ну же, Андрей Валентинович! – тонко улыбаясь, не в меру проницательный подполковник внимательно глядел мне в глаза. – Вас ведь просто распирает от любопытства! А ведь я могу заинтриговать вас ещё больше. Наше с Николаем Николаевичем сходство куда серьёзнее, чем вам кажется.

Я отвёл взгляд от светлых глаз подполковника и внимательно начал изучать деревянный стол притихшего следователя. Попутно я пытался вспомнить, какого цвета глаза у Николаича. Карие, что ли?

– Ну, раз вы предпочитаете анализ как метод познания, давайте продолжим экзерсисы. Предположим, что я – действительно аналогия Николая Николаевича. Вы ведь самостоятельно пришли к этому выводу? Я могу только поздравить вас с гениальной догадкой. Итак, повторюсь: я – подобие вашего Николая Николаевича. Попробуем следовать далее методом неполной индукции. Метод, безусловно, ограниченного применения, но в данном случае достаточный. Следуя неполной индукции, мы можем прийти к выводу, что в моём распоряжении есть и аналог, скажем, Гарри Семёновича. Стало быть, все необходимые сведения я из вас и так смогу добыть. Кроме, разумеется, заблокированной части. Вы следите за мыслью?

Я машинально кивнул. В конце концов, в том, чтобы следить за мыслью подполковника КГБ, никакого криминала нет.

– Отлично, – обрадовался Сергей Сергеевич и проделал устаревший жест, известный по художественной литературе как «потирание ладоней». – Но ваша закодированная информация меня не интересует хотя бы потому, что я ею и так обладаю. Я ведь – копия Николая Николаича, вы помните? И тем не менее, я веду с вами обстоятельную беседу, не пытаясь запугивать и вообще оказывать форсированное психологическое воздействие. Вывод?

Я заинтересованно смотрел на подполковника. Похоже, тот сильно преувеличивал мои аналитические способности.

– А вывод такой, – продолжал рыцарь плаща и кинжала, – что вы мне нужны вовсе не ради информации. А для чего?

Я только пожал плечами. Если нравится человеку играть в доброго учителя при тупом ученике, пусть играет. Помогать ему в этом я не собираюсь.

– Разумеется, ради сотрудничества! – радостно воскликнул Сергей Сергеевич, как будто мы действительно родили эту мысль в результате длительного конструктивного обсуждения.

– В смысле стучать? – поинтересовался я.

– Вы умны, но невнимательны, – вздохнул подполковник. – Только что мы с вами пришли к выводу, что в качестве источника информации вы меня никоим образом не интересуете. И вот, на тебе – «стучать»! Речь идёт о сотрудничестве более деловом и полезном для общества. Крайне полезном.

Я снова хихикнул, припоминая, как мною собирались тушить вулканы и ликвидировать преступность. Всё-таки они очень похожи: Николай Николаевич и Сергей Сергеевич. В смысле глобальности замыслов.

– Ладно, давайте попроще. И подоступнее, – подполковник мастерски превратился в маленького Дзержинского. Всё, что положено, было в нём горячим, а всё остальное – холодным. Он повернулся к совсем заскучавшему следователю и коротко кивнул головой.

– По нашим сведениям, – тут же включился следователь, – вы поддерживаете тесные дружеские отношения с Николаем Николаевичем Романовым, Гарри Семёновичем Гасаевым и Марией Анатольевной Михайловой…

– Кстати, – снова вмешался неугомонный Сергей Сергеевич, – а имя Ползунов Геннадий ничего вам не говорит?

Я абсолютно честно развёл руками.

– У нас нет оснований подозревать указанных лиц в преступной деятельности, однако, по странному стечению обстоятельств, указанные лица слишком часто оказываются в поле зрения правоохранительных органов. Неким трудно объяснимым образом…

– Трудно объяснимым с точки зрения тривиального здравого смысла, – снова встрял подполковник. – Но мы-то с вами понимаем, что все вполне объяснимо.

Похоже, Сергей Сергеевич всеми силами демонстрировал, что никакого допроса на самом деле нет, а есть просто задушевная беседа умных людей, перед которыми стоит сложная проблема.

– Если изложить простыми словами всё, что собирался сообщить вам уважаемый Виктор Анатольевич, картина получается следующая. Периодически следственные органы натыкаются на разного рода странные и мистические происшествия, которые они с готовностью сплавляют моему подразделению. В основном это катаклизмы: самовозгорания негорючих материалов, таинственные самоубийства, необъяснимые поломки высоконадёжного оборудования. Бывают и обратные случаи. Два года назад во время испытательных полётов нового истребителя выяснилось, что по чьей-то преступной халатности горючего в баке практически нет. Самолёт находился над густонаселённой территорией, в получасе лету до посадочной полосы, а топлива уже – все, – Сергей Сергеевич проделал театральный жест, означающий отсутствие топлива в баках истребителя. – Пилот отказался катапультироваться, надеялся дотянуть до безлюдной местности. А дотянул до аэродрома. На пустых баках. Вы себе представляете, сколько керосина нужно современному истребителю для 30 минут полёта?

Подполковник остановился и внимательно посмотрел на мою реакцию. Я ошалело мотал головой. Теоретически это, наверное, возможно, но на самом деле… Держать полчаса в воздухе здоровенный самолёт? Как говорит Николаич, в рамках существующей реальности… Это тебе не Шумахер с Кулхардом. Нет, я бы, пожалуй, не взялся.

Сергей Сергеевич, похоже, без труда прочитал все мои рассуждения прямо по физиономии.

– В тот раз это было наших рук дело. Из-за этого чертового истребителя мой отдел потерял единственного сильного… как это называет Николаич?

– Мастер сглаза, – брякнул я и чуть не откусил себе язык.

– Вот-вот, мастера сглаза, – подполковник милостиво сделал вид, что не заметил моей оплошности. – Собственно, о сотрудничестве такого рода речь и идёт.

Нависла многозначительная пауза. До меня начало медленно доходить. Меня брали на работу в КГБ.

И мне это очень не нравилось.

Я мучительно припоминал, как в таких случаях себя вели герои детективов. Наконец припомнил:

– А если я откажусь?

По законам жанра коварный кагэбэшник должен был зловеще склониться надо мной с фразой: «В этом случае вас ждут серьёзные неприятности» или хотя бы «Я бы на вашем месте этого не делал!». Вместо этого он приподнял бровь и заинтересованно спросил голосом Михал Михалыча Жванецкого:

– А почему, собственно? Кроме банального «не хочу»?

– Ну-у-у… – начал я не так уверенно, как полагалось бы герою детектива.

– Смелее, – подбодрил меня Сергей Сергеевич, – не бойтесь нас обидеть! Мы уж такого про себя наслышались. Не хотите «марать себя сотрудничеством со спецслужбами»? Помилуйте, на дворе давно не тридцать седьмой год! И даже не девяносто первый. Мы не занимаемся политическим сыском! Тем паче, что я предпочёл бы видеть вас в качестве штатного сотрудника, а не любителя на содержании. Не потому, что хочу лишить вас личной свободы – только потому, что собираюсь наиболее эффективно использовать ваши способности.

– Погодите! – я, кажется, нащупал правильную линию поведения. – А вы меня ни с кем не путаете? Да, я действительно знаю всех перечисленных… э-э-э… людей. Но законов никаких не нарушал, планов свержения существующего строя не вынашивал, а при чём тут самолёты, летающие на честном слове, вообще не понимаю!

– Ну-ну-ну! – почти ласково пожурил меня подполковник. – А кто только что проговорился про «мастера сглаза»? Поверьте, мы уже давно наблюдаем «группу Романова», как она числится в наших документах. Она действительно никаких законов не нарушает и переворотов не готовит. Мы бы и не трогали её, кабы не два важных и – увы – взаимосвязанных события: ваше появление в группе и стрельба в «Жар-птице».

В этот момент молодой помощник Сергея Сергеевича подал голос: выразительно кашлянул и показал на часы. Подполковник тут же смущённо заулыбался и развёл руками:

– Простите, ради бога, старика, заболтался! Вас ведь ждут в соседней комнате. Через 10 минут стартует гонка «Формулы-1» где-то в Венгрии. Так что разговор наш мы продолжим через несколько часов.

Я тоже невольно заухмылялся. И даже не стал расспрашивать, кто именно ждёт меня в соседней комнате.

10

Едва глянув на Гарика, я сразу успокоился.

Он был бодр, агрессивен, тут же схватил меня за рукав и потащил к телевизору, рассказывая на ходу подробности вчерашней квалификации. Судя по всему, Гарик, в отличие от меня, продолжал следить за собой даже в камере: во всяком случае выглядел он, словно после посещения тренажёрного зала, бани и парикмахера. Я завистливо потёр редкую и противную щетину и плюхнулся в кресло.

Гонка получилась скучная.

Вначале я ещё пощекотал нервы Гарику, играя с Кулхардом, как кот с мышкой, но потом мне это надоело (к тому же в особо пикантных ситуациях Гарик не гнушался руганью и тычками под рёбра). Словом, последние 20 кругов Мишка Шумахер проехал в почётном сопровождении партнёра по «Феррари» Рубенса Барикелло.

– Ну как я? – поинтересовался я у Гарика после финиша, ожидая заслуженной похвалы. Но наткнулся на недовольную харю, которая назидательно произнесла:

– Ну и чего теперь делать будем?

– В смысле? – опешил я.

– Ты турнирную таблицу внимательно изучил? – язвительно поинтересовался Гарик. – Шумахер, между прочим, досрочно стал чемпионом. И «Феррари» тоже.

– Так хорошо же!

– Чего хорошего? До конца сезона ещё четыре гонки. Я лично их смотреть уже не смогу. Не за Баррикеллу же болеть, в самом деле?

– Слушай, – разозлился я вконец, – ты сам не знаешь, чего хочешь! И вообще, у нас, по-моему, ещё кое-какие проблемы есть. Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, мы в данный момент находимся в следственном изоляторе КГБ.

– Ну, это временная мера, – голос Сергея Сергеевича за нашими спинами раздался с профессиональной своевременностью. Мы резко обернулись, и я заметил, как явственно вздрогнул Гарик: он, видимо, никак не мог привыкнуть к тому, что Сергей Сергеевич умеет подкрадываться незаметно.

– Как только мы придём к соглашению, мы тут же расстанемся друзьями, – продолжал подполковник.

– А если не придём? – спросил Гарик с некоторой напряжённостью в голосе.

– Тоже расстанемся, но уже недругами, – Сергей Сергеевич выглядел искренне расстроенным. – Не вижу тому причин.

Подобная наглость вызвала откровенное моё изумление:

– То есть как? Вы уже неделю держите нас в камерах без всякого на то основания…

– Андрей Валентинович, – почти ласково, но властно перебил меня Сергей Сергеевич, – каюсь, я скрыл от вас лично некоторые обстоятельства вашего… временного пребывания здесь. Честное слово, сделано это исключительно ради вашей безопасности. Ваших товарищей (подполковник кивнул в сторону Гарика) я держал полностью в курсе событий.

– Каких ещё событий? – спросил я внезапно охрипшим голосом. Мне почему-то пришла на память сцена в казино – с Николаичем в роли мишени.

Сергей Сергеевич уступил право слова Гарику. Тот раздражённо тягал себя за мочку уха. Я уже был знаком с этим жестом – так Гарик реагировал в тех редких случаях, когда кому-либо удавалось убедить его в собственной правоте.

– Все правильно, – неохотно процедил он сквозь зубы, – нам тут пока безопаснее. Там такие разборки…

Из дальнейшего рассказа стало понятно, что Минич со своим спецназом вытащил всех нас буквально из петли: Гарикову машину неустановленные лица заминировали ещё в аэропорту (мина с радиовзрывателем – чтобы всех одним махом, как пояснил нам любезный Сергей Сергеевич), на всех наших квартирах обнаружены «жучки», а возле Машкиного дома гэбэшники попытались задержать какого-то типа, но тот подозрительно быстро засёк их и умудрился скрыться, не оставив даже отпечатков обуви.

По поводу последнего инцидента Сергей Сергеевич переживал особо. «Это вам не пацаны-первокурсники из Высшей школы КГБ, это „наружка“, профессионалы. Не могли они его просто так упустить, тут не без нечистого – ну, вы понимаете?»

Словом, по всему выходило, что должны мы родному комитету госбезопасности ноги мыть и воду пить, а ещё лучше – продолжать жить в пределах следственного изолятора, известного в народе как «американка». Одно смущало – уж слишком очевидно. Через, извините, чур. Нужно было срочно посовещаться с Николаичем.

Когда я сообщил о просьбе (или требовании?) подполковнику Миничу, тот согласился практически без колебаний, хотя и без особого восторга на лице. Впрочем, поди их разбери, этих Штирлицев – может, они давно уже все просчитали и только ждали моей просьбы.

В любом случае мне хотелось поскорее увидать и Николаича, и Машку.

Соскучился я по ним.

11

Собрание получилось представительным, даже слишком.

Кроме членов «группы Романова» (Н.Н., я, Гарик, Маша) в комнате присутствовали Сергей Сергеевич, его подручный (фамилия его была всё-таки Бранько), девица якобы-стенографистка и угрюмый мужик со следами злоупотребления алкоголем прямо на помятом лице.

По поводу «стенографистки» гадать не приходилось. В наш век повальных магнитофонов и цифровых методов звукозаписи ни о какой стенограмме речи быть не могло. Судя по всему, перед нами сидела самая обычная компенсаторша.

Методом исключения можно было предположить, что помятый мужик либо «отбойник», либо чтец-декламатор чужих мыслей. Я склонялся ко второму предположению. Доказательством тому служило ревнивое выражение лица Гарика и то странное вражественное взаимопонимание, которое тут же установилось между ним и помятым мужиком.

Какое-то время «группа Романова» демонстрировала идейное единство путём взаимного осматривания и расспросов. Машка даже пустила сдержанную слезу, но, по-моему, больше для публики. Публика тактично рассматривала крашеные стены и терпеливо ждала окончания трогательной сцены воссоединения старых друзей.

Мы не торопились. Мы долго интересовались здоровьем друг друга и ахали по поводу недавней коматозности Николаича – хотя, положа руку на что угодно, Николаич сейчас выглядел вполне прилично. Когда мы наконец перебрали все достойные темы и дособеседовались до обсуждения классов моторов в команде «Джордан» (участвовали даже Маша с Николаичем), наши визави не выдержали.

Сергей Сергеевич разрубил воздух рукой и заявил:

– Торжественную часть предлагаю считать закрытой и перейти непосредственно к деловой.

Мы заткнулись и обратились в слух.

– Итак, диспозиция следующая. С одной стороны, есть группа Николая Николаевича Романова, законов непосредственно не нарушающая, но обладающая определёнными трансцендентными возможностями. С другой – невыясненная до конца группа лиц, законов в буквальном смысле тоже не нарушающая, но также потусторонняя и, главное, опасная для общества. И для вышеупомянутой группы Романова в первую голову. С третьей – Комитет государственной безопасности в лице подчинённого мне отдела, у которого, в свою очередь, есть две головные боли.

Слава богу, что все присутствующие обладали системным мышлением, иначе замысловатая речь бравого подполковника пропала бы зазря.

– Первая боль состоит в стремлении устранить любую опасность для общества, пусть даже и трансцендентную. Вторая заключается в желании ликвидировать пробел в собственном штатном расписании, возникший в результате известного инцидента с самолётом.

В этом месте я просто начал отключаться. Видимо, не только я, потому что Николай Николаевич подал из угла полный ехидства голос:

– Не хочу никого обижать, но, по-моему, я тут единственный, кто не потерял нить повествования.

– Нельзя ли попроще? – согласился с ним Гарик.

– Попроще? Извольте, – Сергей Сергеевич прищурил глаз и заговорил короткими рублеными фразами. – Что вы там делаете в своём казино, никого не волнует. Но когда при этом начинается стрельба – это уже наши проблемы. К тому же, вы – далеко не единственные, по кому прошёлся этот… «топор». Значит, его надо остановить. А собственных сил у меня сейчас мало. Да и вообще, мне нужен толковый «отбойник». Предложение такое – давайте дружить. Хотя бы временно. Но взаимовыгодно. У меня все. Доступно?

Было доступно. Подчинённые подполковника глядели на него несколько осуждающе. Видимо, подобный уровень откровенности в этой конторе не приветствовался.

Мы молчали, вопросительно поглядывая на Николая Николаевича. В конце концов, стратегические решения – это по его части. Тот с ответом не спешил и даже, кажется, нервничал.

– Ладно, – в конце концов произнёс он сдавленным голосом, – будемте торговаться.

12

Торговались мы долго и со вкусом.

Как только стало ясно, что «группа Романова» перестала упираться рогом, гэбэшники ощутимо повеселели и принялись оживлённо развивать успех, пытаясь получить дополнительные выгоды от этой странной сделки. Но тут уж мы ощетинились. Уступив в главном, мы, как будто сговорившись, спорили по поводу каждой мелочи. Правда, я в обсуждении не особо участвовал – только как предмет торга. Но уж Николаич, Маша и, естественно, Гарик старались вовсю.

Через некоторое время я стал получать истинное удовольствие, наблюдая за участниками торга. В исполнении Гарика это выглядело впечатляюще. Я невольно начинал волноваться за исход торговли, особенно в те три раза, когда высокие добазаривающиеся стороны в лице Гарри Семёновича заявляли, что «раз так, то говорить не о чём», пожимали плечами и делали вид, что встают и уходят. Впрочем, товарищ подполковник на эту нехитрую удочку не попадался, а только, лукаво блестя глазом, произносил загадочным голосом: «Май 1998-го, два вагона нерастаможенных медикаментов» или «Гостиница „Юбилейная“ номер 813, ящик над ванной». Гарик чрезмерно естественно приподнимал брови и заявлял: «Не знаю, о чём вы говорите», но милостиво садился на место и продолжал разговор.

В конце концов мне стало интересно, что произойдёт, если Гарику дадут гордо встать и уйти. Ну, дойдёт он до конвоира, и что? Но, видимо, Сергей Сергеевич не желал никого выставлять дураком, и торговля несколько часов протекала в рваном ритме, но в спокойном русле.

К исходу разговора торг шёл только между теми, кто, собственно, и должен был его вести с самого начала: между Николаичем и подполковником. Девчонки откровенно клевали носом, и их милостиво отпустили досыпать в комфортных условиях. Правда, когда удалилась «стенографистка», я не удержался от ехидного вопроса – кто, дескать, будет вести протокол собрания? Но меня, по-моему, просто не поняли, коротко глянули с рассеянной улыбкой и продолжили дискуссию. Гарику спор надоел, и он, по-моему, развлекался тем, что общался со своим визави силою одной только мысли. Не понимаю, что в этом увлекательного. Визави смотрел со скорбной угрюмостью, а его единственная мысль о пиве была напечатана на физиономии большими буквами.

Мальчик-следователь держался молодцом – не зевал, постоянно пытался фокусировать взгляд и даже принимал посильное участие в разговоре, подавая короткие, но дельные реплики.

А вот у меня скулы просто судорогой сводило. Я долго думал, чем занять себя, пока наконец не сообразил, что завершение томительного заседания полностью в моей трансцендентной власти. Или я не мастер сглаза? Прикрыв веки, я вообразил, как мы будем сидеть здесь ещё долго-долго, в деталях представил себе Гарикову трёхдневную щетину, безмолвных конвоиров, возникающих с подносами еды в руках. Часы и дни бесконечной чередой тянулись пред моим внутренним взором. Короче, когда я дофантазировался до паутины в углах и редкой седой бороды на личике следователя Бранько, соглашение было наконец достигнуто.

Состояло оно из нескольких пунктов.

1. Нас всех возвращают в привычную среду обитания с сохранением почти полной свободы действий.

2. Мы обязуемся никогда не уезжать из города.

3. За каждым из нас устанавливается негласное наблюдение, а лично мне придаётся даже круглосуточное боевое охранение. В «Жар-птице» постоянно дежурят два-три оперативника.

4. В любое время суток я должен быть готов все бросить и поехать куда скажут, чтобы там делать что скажут. Примечание: Сергей Сергеевич даёт клятвенное обещание по пустякам дорогостоящее оборудование не использовать.

5. «Группа Романова» получает гарантированное прикрытие со стороны Комитета, разумеется, только в легальной деятельности. В случае необходимости, или если возникнут сомнения, или предчувствия, или просто необъяснимое волнение, мы имеем право обратиться за помощью и советом.

Высокие договаривающиеся стороны немедленно обмениваются всей информацией по обсуждаемой проблеме.

Последний пункт вызвал наиболее жаркие споры. Причём главную проблему составлял юный Бранько, который резонно заметил, что всю информацию он предоставлять не сможет – сами понимаете, грифы, доступы, «по прочтении застрелиться» и всё такое. Николаич не менее резонно возражал, что его вовсе не интересуют маршруты президентского автомобиля или явки наших разведчиков в Суринаме – только то, что имеет непосредственное отношение.

– Ага, – иронично задирал бровь подполковник, – да если я вам хотя бы четверть расскажу того, что имеет непосредственное отношение, вы через полчаса путём элементарных умозаключений поймёте столько лишнего, что вас, ей-богу, застрелить будет дешевле.

Так или иначе, договорённость была достигнута, и я уже совсем собрался покинуть гостеприимные стены, но оказалось, что ещё одной ночёвки не избежать – какие-то там формальности с документами и изъятыми у нас вещами.

Усталые, но довольные ребята ушли спать.

13

Но утром домой нас никто не отпустил.

Утро началось настолько дико и неестественно, что некоторое время я откровенно не понимал, что происходит, откуда эти люди и зачем на меня надевают наручники. Возможно, дело в инъекции, которую мне вкатили в вену, не дав даже глаза раскрыть. Плюс эффект неожиданности.

Немного приходить в себя я начал только в машине, куда меня затолкали три дюжих неразговорчивых амбала. Амбалы попались какие-то отвратительно-аккуратные, смотрели прямо перед собой и гуманистические идеи утопистов пропагандировать явно не собирались.

Я попытался выкинуть какую-нибудь штучку – аварию устроить или просто заглушить двигатель – но инъекция продолжала действовать. Мысли разбегались, образы оставались нечёткими, а когда я попытался прикрыть глаза для вящей сосредоточенности, тут же получил чувствительный тычок в бок и чёткое указание не спать. Видимо, ребят проинструктировали Я попытался работать с открытыми глазами, упорно, раз за разом прокручивая в затуманенном мозгу радостные картины нашего автомобильного путешествия. Я заставлял себя представлять, как несётся наш «воронок» весело и ровно по безлюдной улице, как ласково, почти неслышно, поёт движок, рессоры баюкают пассажиров, водитель уверен и весел, светофоры подмигивают зелёным…

Если бы я хотя бы чуть-чуть оклемался, мы тут же попали бы или в столб, или в канаву. Ну, мотор-то уж точно должен был заглохнуть! Это эмпирический факт, неоднократно проверенный на Гариковом «бумере», и на Кулхардовом «макларене». Но на сей раз удалось добиться только лёгкого чихания в глушителе. Впрочем, и этого оказалось достаточно для того, чтобы плечистые соседи дружно повернулись ко мне и начали орать в оба уха какую-то чушь. Один – про голых баб, другой – про то, как он пьяный вчера стрельбу устроил.

Не знаю, какой гений их инструктировал, но я совершенно растерялся.

Невозможно создавать мысленную виртуальную реальность, когда реальная реальность представляет собой сумасшедший дом.

А потом меня наконец привезли к месту назначения.

Читали ли вы когда-нибудь в книгах фразу «все происходящее казалось мне сном»? Так вот, это правда. Так бывает. Когда меня под белы ручки привели в потайную комнату, уставленную звёздно-полосатыми флагами и заваленную пистолетами-шприцами-ампулами-чёрными перчатками – тут-то я все и понял.

«Не надо сопротивляться, – уговаривал я себя. – Надо просто проснуться». Я тайком щипал себя, пытался широко открыть глаза, зачем-то даже задерживал дыхание – но сон продолжал упорствовать в идиотизме.

Вначале он швырнул меня на привинченный к полу стул и направил в физиономию лампу, потом принял облик благородного русоволосого мужика с лицом Штирлица. В штатском. Вы заметили, что про людей сугубо гражданских никогда не говорят – «он в штатском»? Например, «балерина в штатском» или «сантехник в штатском». «В штатском» ходят только люди, которые носят его как мундир.

Штирлиц подошёл ко мне мягкой походкой Джеймса Бонда и слегка отвёл лампу в сторону.

– Меня зовут Джонсон. Я резидент Центрального разведывательного управления в вашей стране. Америке нужен ваш дар, господин Гринев.

Человеческий мозг может выдержать строго определённую дозу идиотизма. Даже в состоянии наркотического опьянения. Даже не совсем нормальный человеческий мозг. Уж больно это все как-то нахлынуло. Джонсон… Штатское… Америка в конспиративном подвале… ЦРУ против КГБ…

Короче, я позорно бухнулся в обморок, словно гимназистка, неудачно открывшая учебник анатомии.

14

Дальнейшее – мычание. Потом я выяснил, что в обнимку со звёздно-полосатым Штирлицем-Джонсоном я провёл почти три месяца. До сих пор не верю. Если бы не календарь…

Помню только отдельные кадры жизни, болезненно яркие на фоне безжизненного серого существования.

Я сижу в кожаном кресле. В руках у меня – зажжённая сигара. Я удивляюсь, я ведь не курил. Произношу это вслух. «Конечно, не курил! – радостно соглашается бодрый голос у моего правого уха. – У вас ведь нет таких замечательных сигар! Только в Америке! У нас самые лучшие в мире сигары! Америка – что?» Я поворачиваюсь на звук. Белозубый молодой человек явно ждёт от меня продолжения фразы. «Америка самая – что?» Я молчу. Пытаюсь понять, где я, и чего от меня ждут. Молодой человек внезапно перестаёт улыбаться и нажимает на кнопку селектора. Я ещё не знаю, что это за кнопка, но тело уже реагирует, сжимаясь в радостном предвкушении. За секунду до того, как я начинаю мыслить, в шею впивается острое стальное жало.

Потом – ночь. Я лежу с закрытыми глазами. Откуда-то я знаю, что глаза открывать нельзя. Ни в коем случае. Я знаю, что на меня смотрят. Стараюсь продолжать дышать так, как дышал до сих пор. «Смотри на приборы! – слова доносятся словно сквозь вату. – Похоже, просыпается». «Естественно, как только я собрался в сортир! – второй голос крайне раздражён. – У него-то таких проблем нет». Первый гадостно фыркает. Внезапно я понимаю, что голоса три. Третий звучит непрерывно, поэтому сознание его отсекает. Это сильный грудной женский голос, который воодушевлённо произносит: «Америка – самая богатая страна в мире! Все остальные страны мечтают о партнёрстве с Соединёнными Штатами Америки». Слегка поворачиваясь, я обнаруживаю, что подо мною мокро. Становится безумно стыдно. Открываю глаза. Озабоченный врач (потому что в халате?) быстро бежит пальцами по клавиатуре. Становится тяжело и сладко дышать. Всё плывёт.

Снова темно, хотя и не ночь. У меня хватает сил фокусировать взгляд на маленьком окошке перед собой. В нём, сменяя друг друга, появляются картинки. Пронзительно-голубое море, ухоженный пляж и маленькая яхта вдали. Красивая девушка заразительно хохочет, слегка откинувшись назад. Пацан лет четырех гордо держит в руках совсем-как-настоящий самолётик. За шиворот его придерживает твёрдая мужская рука. Ракурс такой, что кажется, будто рука – моя. Следующий снимок почти полностью занимает загорелое лицо в раме из заснеженной густой бороды и не менее заснеженной и густой шапки. Человек смотрит мимо меня, на свою руку, не вошедшую в кадр. Судя по блеску в его глазах, по сведённым скулам, в руке – добыча. Настоящая, охотничья, полученная с риском для жизни. Я хочу такую. Или на море. Или вести крепкого пацана в Диснейленд, чтобы он держался одной рукой за меня, а другой – за самолёт, который мы только что вместе склеили. Кадры меняются не слишком быстро, видимо, иначе я бы не успел их осознать. Я хочу туда, мне страшно здесь. Я плачу и засыпаю.

Какой-то родной, но чужой голос. Родной для меня, но чужой здесь. «Андрей! Вы слышите меня? Андрей! Пошевелите рукой, если слышите! Николай Николаевич хочет с вами поговорить. И Гарик. И Маша». Да, Маша. Я радостно киваю. Я знаю Машу: она высокая, с крепкой грудью и сильными ногами. У неё всегда самый лучший загар, потому что она загорает на лучших пляжах во Флориде (ударение на первом слоге!). «Что вы здесь делаете, подполковник!» «Товарищ полковник…» «Немедленно прекратите! Он все слышит!» «Ничего он не слышит. Вы превратили его в идиота». «Я превратил его в отличное оружие. А теперь убирайтесь отсюда, о вашем проступке будет доложено. Начальник караула!» «Я!» «Под трибунал захотел?!» Я не слушаю этот шум. Я вспоминаю, как мы с Машей едем по прямому, словно стрела, хайвею на побережье. Одной рукой я придерживаю руль, другую кладу на упругое и сильное Машино бедро. «Потерпи, – шепчет она, – на заднем сиденье дети». Я тихо и успокоенно смеюсь.

15

Как было написано на личном штампе царя Соломона, «И это тоже пройдёт».

Настал день, когда меня с самого утра не кололи в шею. Я начал соображать и даже сам дошёл до сортира. И весь день меня преследовало состояние дежа вю.

Когда-то я уже испытывал нечто подобное. Долгое состояние отупения, которое наконец сменилось пугающей ясностью в голове. Некоторая торжественность момента. Небольшая комнатка, несколько приятных людей. Правда, люди были, кажется, другие. И цель была другая. Или, кажется, тогда цели не было, а теперь есть. Я точно знаю, что сегодня должно случиться что-то важное и значительное в моей судьбе. Не помню что – в голове все ещё шумит – но мне все расскажет вот этот мудрый седой человек. Он всегда говорит правильно и все мне подсказывает.

И действительно, седой и мудрый встал и, протянув мне крепкую уверенную руку, указал на кресло в углу. Я сел, и на мгновение в комнате повисла траурная тишина, какая бывает только перед объявлением «Оскара» за лучшую режиссуру.

Выждав тщательно отмеренную паузу, главный человек встал и произнёс негромким, но внушительным голосом:

– Друзья!

Он подождал какое-то время, подумал и высказался более развёрнуто:

– Дорогие друзья!

В ушах у меня начало звенеть, и я сообразил, что какое-то время не дышал. Коротко перезагрузив лёгкие свежим воздухом, я стал ждать продолжения.

– Сегодня для некоторых из нас (значительный взгляд в мою сторону) важный… самый важный день в его жизни. Сегодня наконец решилась судьба одного из наших друзей, человека, который за это время сумел вызвать восхищение всей нашей маленькой команды. За Андрея!

Пистолетно хлопнула пробка. У всех в руках волшебным образом очутились бокалы, кто-то протянул шампанское и мне, я вскочил вместе со всеми и растерянно стал вертеть головой. Как много, оказывается, людей может набиться в маленькую комнатку! И каждый протягивает мне свой бокал. Те, кто не дотягивается, приветственно поднимают его с возгласом: «За Андрея», «За тебя!», «Браво!».

Какие славные ребята! В носу защипало, и глаза заволокло влагой. Но я не стеснялся! Что мне стесняться! Я так их всех люблю! Пусть все видят, как…

…«скупая мужская слеза скатилась по его скупому мужскому лицу».

Странная мысль! Недостойно легкомысленная! Как она могла прийти мне в голову в столь торжественный момент? Нет! Я буду думать только о том, какая радостная новость меня ждёт! Сегодня такой день!.. Я даже помотал головой, стараясь вытряхнуть из себя ту холодную и неприятную частичку мозга, которая осмелилась не радоваться. Она болела. Так болит поломанная нога после того, как оканчивается действие заморозки.

Глоток шампанского несколько поправил положение, боль стала тише. Я торопливо допил бокал и практически выхватил новый у кого-то из рук. Действительно, так полегче.

– …Руководство Конторы рассмотрело наше предложение и согласилось, что наш Андрюша – (одобрительный гул слушателей) – попадает под программу защиты свидетелей! – (Громогласное «ура!», удары по плечу, светлая зависть во взглядах.) – Так что теперь, дорогой Андрей Валентинович, Андрюша, Андрюха – все это имена из прошлого. Программа выберет тебе новое имя, новое место жительства, новую, не побоюсь этого слова, судьбу! Добро пожаловать в Америку!

Мы снова выпили, меня снова хлопали по плечу, а я, растерянно улыбаясь, всё лил и лил шампанское на оттаивающий участок сознания, словно подсолнечное масло на раскалённую сковородку. «Вспомни! – вопило у меня внутри. – Это чужие люди! Где твой здравый смысл! Зачем тебе в Америку?!» Я снова помотал головой и понял, что на сей раз у меня это вышло излишне амплитудно. Я даже задел чью-то причёску. (Женщины? Откуда они тут, интересно?)

– Что-нибудь случилось?

Я поднял глаза и понял, что сфокусироваться удаётся не сразу, только в несколько приёмов. Это был… я никак не мог вспомнить его имени… словом тот, кто говорил речь. Ага, значит, речь уже закончилась. Ну да! Он ведь уже здесь и спрашивает, что меня волнует. Как же его зовут? Очень неудобно получилось!

– Я… А как зовут? Как звать?

– Как вас будут называть в Америке? – Главный доброжелательно ухмыльнулся. – Этого даже я не буду знать. Для вашей же безопасности.

– Нет. Я хочу…

– К сожалению, свидетель не имеет права выбирать себе имя. Психика человека устроена так, что он невольно пытается снова и снова повторить себя. А это зацепка, которую оставлять не стоит. Но вы можете выбрать профессию. А что мы все на вы? Брудершафт?

Произошёл брудершафт. Очередной бокал оказался с моим любимым, полусладким. Видимо, поэтому я почувствовал себя более уверенно и спокойно. Я даже вспомнил, как зовут человека, с которым я теперь на ты. Джон. Мировой мужик!

– Итак, смотри, – продолжал мировой мужик Джон. – Хочешь пойти в армию? Вот видишь – Пентагон. Здесь ты можешь полностью раскрыть свои аналитические таланты.

Я держал в руках отлично оформленный альбом. Бравые парни в камуфляже. Умники у компьютеров. Белозубая деваха в пилотке. И всюду – известный ещё по газете «Правда» пятиугольник. Я хотел туда.

– Или, скажем, министерство ядерной энергетики! Абсолютная безопасность, интересная работа с лучшими профессионалами! Всемирный торговый центр. Святая святых американской экономики. Штаб-квартиры большинства финансовых корпораций. Наконец, ЦРУ. Риск, приключения, тайны. Настоящая мужская работа.

Голова шла кругом. Я хотел одновременно на все предлагаемые мне работы. Странное возбуждение захватывало меня, окончательно заглушая остатки внутреннего зудения. Там, где меня ждали, было хорошо, там просто не могло быть плохо. И будет ещё лучше! Во всяком случае я этого желаю всей душой! Пусть у этих славных, добрых людей всё будет очень и очень хорошо!..

Где-то внутри выла сирена тревоги. Оттаявшая часть сознания вопила, трясла меня за плечи изнутри, чего-то требовала, просила, умоляла. Но это было неважно. Гораздо важнее оказалось то, что вокруг – отличные ребята, а скоро я поеду в гости к ещё более отличным ребятам. И пусть всем будет так замечательно, как и мне сейчас! Америка – превыше всего! Ура!

И я встал посреди этих добрых людей, и кричал им о любви и счастье, и о Великой Америке, где все мы будем жить долго и счастливо и никогда не умрём.

– Да будет так!.. – прохрипел я последние слова буквально на последних глотках воздуха, шумно вдохнул и грянул бокал оземь.

Постояв немного с закрытыми глазами, я понял, что пора проветриться. Меня никто не задерживал.

– Да, удалась вечеринка! – довольно бормотал я, перешагивая через распростёртые тела, застывшие в самых нелепых позах.

А потом я вышел в коридор, где увидел троих милых парней. Мне очень захотелось помочь им, но не хотелось будить. Было удивительно, как быстро может сон сморить молодых здоровых мужчин. Вот только-только они протягивали ко мне руки, сжимая в руках непонятного вида подарки, только я хотел сказать им, как люблю их, как они мне дороги – и вот уже лежат у двери три парня, сладко посапывая во сне.

Так я добрался до двери, которая оказалась зачем-то закрыта. Я подёргал её несколько раз, сильно устал и решил тоже прилечь прямо у порога.

Мне снились Пентагон, Лос-Анжелес и шикарные небоскрёбы, окружённые молодыми и бодрыми людьми. Я летел к ним на роскошном авиалайнере и пил дорогой джин. Внизу все пили шампанское, смеялись и бросали мне цветы.

Утром я проснулся с дикой головной болью, сильнейшей жаждой и в окружении 34 неподвижных тел. Когда на следующий день дверь взломали снаружи, 27 из них были уже мертвы.

Часть 3. Памяти Пирра

В слове «победа» мне слышится торжествующий топот дураков…

Фазиль Искандер

1

Осень была сухой и опрятной, как заведующая привилегированным детским садом. Листва опадала в строгом порядке, чтобы облегчить работу дворникам, вначале нетерпеливые клёны, потом каштаны, стесняющиеся своих бурых листьев, а уж следом – все остальные. Но и они не роняли всю крону разом, а постепенно, словно опытные стриптизёры, сбрасывали один листок за другим. Окно квартиры, которую мне предоставили после госпиталя, выходило на берёзовую рощицу, и каждое утро я несколько часов кряду смотрел на берёзки, стараясь ни о чём не думать и ничего не хотеть.

Мне нельзя было ничего хотеть. Нельзя улыбнуться девушке без страха её убить. Нельзя погладить котёнка без риска обречь его на мучительную и неизлечимую болезнь. Нельзя… Нет! Не думать! Ни о чём не думать! Смотреть на листья! И не вспоминать ничего! Смотреть на листья!

И я смотрел на листья, хотя с каждым днём это становилось всё грустнее. Берёзки – настоящие женщины – страшно стеснялись своей лысеющей шевелюры, лихорадочно пудрились золотым (под цвет волос) солнцем, но каждое утро начиналось с того, что мрачные похмельные дворники сметали потемневшие листья в кучи. Странное дело – эти кучи! Те же листья, но трепещущие на ветру, смотрятся чуть ли не подвенечным платьем. А листья в кучах даже на саван не тянут.

В один из дней угасающей берёзовой красоты я наконец решился на эксперимент. Надо было раз и навсегда разобраться – насколько я опасен. Возможно, все не так страшно и меня ещё можно держать под колпаком компенсатора?

Хотя Маша не заходит. Николаич говорит – боится. Меня теперь все боятся, даже Машка…

Словом, надо было выяснить степень своей опасности для окружающих. Если я просто перестраховываюсь, следует срочно понять это самому и попытаться объяснить окружающим. Если нет… Тогда даже в пустынь уходить не стоит. Как показал опыт, это меня не остановит.

Я облизнул пересохшие губы, прерывисто вздохнул и уставился на ближайшее дерево. Вон тот листочек, один из последнего десятка. Я просто представлю себе, как он отрывается и летит вниз. Просто представлю. Если он продержится… скажем, час… Нет, если он упадёт последним, значит мой дар, моё проклятие по-прежнему внутри. И тогда зло придётся уничтожать прямо с носителем. Я смотрел и представлял, заставлял себя снова и снова прокручивать прощальный вальс листа в прозрачном осеннем воздухе…

Лист упал через четыре минуты. На ветке оставалось ещё восемь его собратьев.

Я мог позволить себе перевести дыхание.

2

В течение следующей недели я непрерывно производил эксперименты.

Вначале только с неодушевлёнными предметами и растениями. Потом с животными (с голубями, которые облюбовали карниз рядом с моим балконом) и, наконец, с людьми. Я представлял себе всевозможные события в мельчайших деталях, и они все равно происходили! Это могло означать только одно, я стал свободен! К субботе я настолько в этом уверился, что сам позвонил Николаичу.

Николаича не оказалось на месте. Это несколько обескуражило меня, но не слишком. Сегодня нет, так завтра позвоню. Жаль, а так хотел с ним поговорить.

Я вдруг остановился посреди квартиры, как вкопанный. Я хотел… а его нет… Хотел… нет на месте…

Омерзительно засосало под ложечкой. Значит, вот как оно. Пока я развлекался с листиками и голубками, сглаз тихо дремал. А как только дошло до серьёзного…

Я доплёлся до кресла и тяжело упал внутрь него. Чудес не бывает. Проказа неизлечима. Мне пора освобождать мир от пагубного присутствия. Просто шагнуть из окна…

Ещё чего! Один опыт ещё ничего не доказывает! Необходима серия. Хотя бы повторный эксперимент.

Загадал так: четыре гудка. Четыре гудка я буду хотеть (очень хотеть), чтобы Маша подняла трубку. Если нет… Ничего сложного, шестой этаж – это практически гарантия. Только выпью водки и дождусь, когда она начнёт действовать.

Маша ответила почти сразу. Она сказала «Алло» так быстро, что я вдруг растерялся. Ей пришлось повторить его ещё дважды, прежде чем я смог произнести:

– Машка, приезжай, пожалуйста. У меня, кажется… кончилось. Я теперь… как все.

Теперь молчала она. Молчание становилось невыносимым, и я неловко пошутил:

– Или ты общаешься исключительно с паранормальными мужчинами?

Маша ещё мгновение молчала.

– Хорошо, говори адрес.

– Адрес? Ах да, ты же у меня на новом месте ни разу не была.

– Я боялась, – тихо ответила трубка.

3

Маша боялась и сейчас.

Это было заметно по насторожённому взгляду, по позе – казалось, что при малейшем моем резком движении она вскочит и убежит.

А ещё она притащила с собой Гарика.

Мудро. Немного обидно, но, безусловно, мудро. Маша вообще умна и рассудительна, несмотря на все свои страхи. Она не стала ничего выспрашивать и требовать объяснений. Просто протянула кубик и попросила:

– Выкинь «шестёрку».

Это оказался тот самый кубик, с помощью которого меня дрессировали… матерь божья! Всего год назад!

Я сосредоточился, зажмурился, отчётливо представил себе шесть полукруглых лунок на шершавой эбонитовой поверхности. И выкинул «шестёрку» со второй попытки.

Маша тут же метнулась взглядом к Гарику. Тот несколько удивлённо покачал головой и для снятия всех вопросов тут же озвучил жест:

– Без балды. Чего хотел, то и получил.

И тут Маша повела себя, как обычно, неожиданно и, как обычно, мудро. Она требовательно глянула на Гарика и сжала ему кисть руки. Тот послушно заграбастал мою. Маша внимательно посмотрела мне в глаза и произнесла равнодушным тоном:

– А ты похудел.

– Да при чём тут… – я не успел даже толком возмутиться, как в меня хлынули Машкины мысли, старательно транслируемые Гариком.

Пересказать буквально наш диалог, понятное дело, затруднительно, но озвучить его можно было бы примерно так:

Маша. Продолжай нести чепуху. Здесь наверняка полно микрофонов и камер. Говори что-нибудь, а сам слушай меня.

Я. Так это же невозможно! Я же запутаюсь!

Маша (снисходительно). Мужчины! Самых простых вещей делать не умеете! Ладно, спроси у меня «А ты-то как?» Молодец. Пока я говорю, попробуй подробно вспомнить, как ты обнаружил своё… изменение?

Я (подробный отчёт об экспериментах с листиками, голубями и посетителями моей юдоли).

Маша. Убедительно. Слава богу (чувствуется, что она волнуется), а то я боялась, что ты нас всех поубиваешь! Как тех людей в бункере.

Я. Я не хотел! Наоборот, я всячески желал им (обрываю оправдания на полумысли).

Маша. Вот именно. И нам ты тоже пожелал бы. Всячески. Мы бы через порог переступить не успели бы. (Виновато.) Если бы не это, я бы обязательно пришла. Я очень…

В этот момент Гарик отнимает от меня свою лапищу, и я не успеваю дослушать мысль. «Нос зачесался» – невинно замечает Гарик в ответ на мою свирепую гримасу, демонстративно мнёт горбатую шнобелину и снова берёт меня за руку. Связь возобновляется.

Маша. Короче, ты нас всех здорово перепугал!

Я. А те, в бункере, они от чего умерли?

Маша. По-разному. В основном инсульты и инфаркты. Некоторые – от асфиксии, пищевого отравления, внезапной остановки сердца. Кто-то поперхнулся, кто-то споткнулся и неудачно упал. А Ивановский – от старости.

Я. Ивановский?

Маша. Да. Это был руководитель группы. У него обнаружилась редкая и неизлечимая болезнь – не помню как она называется – когда человек начинает стремительно стареть. Парадокс в том, что она поражает только молодых мужчин и мальчиков, а Ивановский, слава богу, был уже полковником. У него трое внуков осталось.

Гарик (неожиданно встревает). Сам виноват! Нечего было с огнём играться! Выковал, понимаешь, сверхоружие. Сам помер и народу положил…

Маша. Гарик, прекрати!

Я. Я не хотел. Я… Я не контролировал себя. И вообще, если вы явились нотации читать, спасибо вам, дорогие друзья, и валите, откуда пришли.

Маша. Не обижайся. Просто… Нам тоже тяжело. Не так, конечно, как тебе, но всё-таки. Всего десяток человек в мире знают, что на самом деле произошло. И мы в том числе. Не очень приятная ноша. Хорошо, что весь этот ужас уже позади. Эти руины, тела…

Гарик. Насдак рухнул. На рынке полупроводников – беспредел.

Я. А что это такое – Насдак?

Гарик. Это такой индекс активности всяких высокотехнологичных отраслей. Чем он ниже, тем хуже. Я сам точно не в курсе, но у меня теперь есть специальный аналитик.

Я. В казино?!

Гарик (мрачно). Ага. Надо мной уже пит-менеджеры по углам смеются. Но должен же я был хоть как-то разобраться в ситуации.

Маша. Ладно, хватит. Хорошо, что все так обернулось. Но мы уже, наверное, пойдём. А то я как-то…

Если нас на самом деле прослушивали и просматривали, то этот момент наверняка стал предметом тщательного и безуспешного анализа. Представьте себе: сидит себе тётка, вяло рассказывает про какие-то проблемы с ремонтом ванной и вдруг, сразу после слов «А плитку я решила всё-таки польскую брать» – бух на шею этому поднадзорному и давай реветь.

Женщины – это загадки.

4

Теперь Гарик с Машкой стали приходить ко мне чаще. Мы с удовольствием болтали и вслух, и пользуясь Гариком в качестве передатчика.

Выяснилось, что произошло много чего интересного и в мире, и в городе, и со мной лично. Последнее меня интересовало, каюсь, больше всего, поэтому я надоедал собеседникам до тех пор, пока не выяснил все.

Оказалось, что меня через голову подполковника Минича Сергея Сергеича вытребовал уже упомянутый полковник Ивановский, человек безумного усердия и самоотверженности. А ещё был он патриотом советской закалки, из породы «ястребов» времён «холодной войны». С эффектом «мастера сглаза» он был знаком не так глубоко, как Сергей Сергеевич, но суть уловил верно: если меня заставить полюбить Америку, то будет этой самой Америке полный кирдык, джихад и вообще беда. Двенадцать недель он накачивал меня любовью к Соединённым Штатам вперемешку с транквилизаторами и психотропными технологиями. Он прививал мне мечты об Америке, пока не высчитал, что пришло время пустить «супероружие» в моём лице в ход.

Вот и шарахнул я (в состоянии пароксизма мечты) по любимой Америке, а рикошетом смел всю оперативную группу Ивановского, он же американский агент Джонсон.

Потом меня долго выхаживали и вылечивали. Кстати, с иглы я слез на редкость быстро и безболезненно. Гарик тут же изложил стройную теорию о том, что, дескать, я так хотел наркотиков, что это желание (в силу необыкновенных способностей «отбойника») тут же заблокировало наркотическую зависимость.

Уже по навороченности фразы стало понятно, что Гарик это не сам придумал, а подслушал у Николаича.

– Кстати, а Николаич-то куда девался? – поинтересовался я, и получил (частично трансцендентным путём) ответ, что дескать, все по плану, а сам шеф сейчас в той самой секретной командировке, куда он тянул нас всех ещё весной. Обещал, как вернётся, забрать меня отсюда. Милый дедушка, Константин Макарович…

– Скорей бы уж, – вздохнул я. – Достало меня тут. Вот выйду…

– И что? – Маша пытливо заглянула мне в глаза.

И я задумался. А действительно – и что? Что я делать-то буду? Гарик меня назад не возьмёт.

Я только глянул на Гарика, и он смущённо покачал головой. Действительно, дружба дружбой, а бизнес – вещь суровая. Всех друзей не прокормишь. На старую работу, что ли сунуться? Возьмут ли? То есть взять-то возьмут, а вот сколько платить станут? Как-то привык я считать триста баксов карманными деньгами. В общем, к вопросу «И что?» я оказался не готов. А Машка, как обычно, оказалась готова. Вот что значит работа в страховом бизнесе!

– Помнишь, – осторожно начала она, – ты книгу писал?

Я досадливо поморщился. Книгу – по одной графической программе – я действительно писал. Уже много лет. Но разработчики неизменно успевали выпустить новую версию раньше, чем я – дописать книгу по старой.

– Так вот, – продолжила Машка, – пока есть возможность, садись да пиши!

– Все лучше, чем водку по подъездам жрать, – внушительно добавил Гарик, который не переносил на дух ни одного бездельника в мире (кроме себя, естественно).

5

Так у меня наконец появилось занятие.

Компьютер предоставили вполне приличный, монитор – профессиональный 21 дюйм, оперативной памяти вбухали не жалея (я потом сообразил, что это, в общем-то, моя заслуга: полупроводники-то сильно подешевели в результате кризиса, который я же и спровоцировал). Правда, дисковод отсутствовал, последовательных и параллельных портов не наблюдалось, а корпус тщательно опечатан. Top Secret.

Думаю, если КГБ когда-нибудь исчезнет, мы об этом узнаем совершенно случайно через много-много лет. Или на следующее утро из новостей Би-Би-Си.

Работа затянула меня полностью, хотя вначале пришлось немного поднапрячься, разбираясь в нововведениях и вспоминая ремесло, которым я когда-то зарабатывал себе не только на хлеб. О выходе в Интернет мечтать не приходилось, а документация была, естественно, на английском, но неожиданно я обнаружил, что могу читать руководства пользователя, практически не заглядывая в словарь. Видимо, ребята Ивановского основательно напичкали меня всем, что имело хоть какое-то отношение к Америке, в том числе и техническим английским.

Через неделю я вошёл в рабочий ритм настолько плотно, что начал питаться прямо у монитора. Надзирающие за мной компетентные органы слегка обеспокоились таким рвением и несколько раз присылали людей – посмотреть, чем это я так увлечённо занимаюсь. Сначала появился просто оперативник, умный настолько, что прервал меня на второй минуте объяснений. Он честно признался, что ни черта в этом не смыслит, и спросил, не против ли я, если ко мне заглянет профессионал в этом деле. Озорства ради мне захотелось сказать, что я против, но у меня уже был опыт общения с этой мудрой организацией. Я согласился.

Профессионал – совсем молодой ещё парнишка – оказался весьма кстати. Он тут же показал мне пару ошибок, дал несколько дельных советов по оформлению книги и напоследок, в качестве бонуса, продемонстрировал столько недокументированных возможностей программы, что я начал уговаривать его пойти в соавторы. Парнишка явно возгордился, но от сотрудничества отказался ввиду большой занятости на работе. Невинный вопрос о характере работы был прокомментирован радостным смехом.

В конце концов в гости ко мне пожаловал сам Сергей Сергеевич. Он с интересом ознакомился с кое-какими примерами, которые я успел к тому времени изобрести, задал два дилетантских вопроса, а потом обратился ко мне с типичной для его профессии просьбой – не печатать на обложке мою фотку и вообще обойтись псевдонимом.

Походив вокруг да около, подполковник в конце концов подобрался к истинной цели визита.

– Теперь, стало быть, будете зарабатывать литературным творчеством? То есть у вашего друга Гарри Семёновича Гасаева вы больше работать не собираетесь?

Я осторожно ответил в том духе, что я не знаю, но чего, мол, время зря терять.

– Вы правы, время терять жалко. А ведь вы уже давно восстановились, друг мой. Сидеть над клавиатурой по двенадцать часов в сутки – это не каждый здоровый выдержит. Я давно собирался предложить вам поговорить… о выполнении нашей договорённости.

– Но, согласитесь, обстоятельства изменились, – тщательно вспоминая слова, заметил я.

Мы (с Машей и Гариком) ждали подобного разговора и даже выработали соответствующую линию разговора, но сейчас она, как нарочно, вылетела из головы. Поэтому я выкладывал точку зрения не в точной логической последовательности, а так, как вспоминалось:

– И вообще, окончательное решение давайте принимать, когда вернётся Николай Николаевич, хорошо?

– Окончательное? Хорошо, – подполковник некоторое время молчал, пытаясь что-то высмотреть на дне моих глазных яблок. И неожиданно взорвался:

– А если я прямо сейчас попрошу о помощи? Не для себя, не для Комитета, к которому вы вполне можете относиться с недоверием – для нормальных, обычных людей, для жителей маленького городка, коим грозит беда, и помочь им можете только вы? Даже не вы, а ваш дар, который оказался у вас, согласитесь, случайно? Будете ждать санкции вашего многолюбимого вождя и учителя? Неужели вы бросите в беде несколько тысяч мужчин, женщин и детей, только потому, что просьбу о помощи принёс ваш покорный слуга?

Не люблю я, когда на меня наезжают, особенно вот так, по-наглому. «Ваш покорный слуга»! В таких случаях я начинаю хамить:

– А не пошли бы вы со своими благими планами! Полковник Ивановский тоже, небось, о благе для простых людей пёкся! И в гораздо больших масштабах. И вообще, без Николаича ни о чём разговора не будет!

Некоторое время мы сидели молча, потом Сергей Сергеич хмыкнул, слегка склонил голову набок и поинтересовался:

– Слушай, тебе же с экрана, наверное, читать неудобно. Давай-ка я тебе принтер сюда поставлю.

Я только сглотнул слюну. За принтер я был готов вытерпеть многое.

Даже фамильярное «ты».

6

Напечатав плод своих раздумий на бумаге, я пригорюнился и понял, что шаман из меня никудышный.[1] Пришлось брать в руки карандаш и основательно пройтись по рукописи (вернее сказать, принтерописи). Это вычеркнуло из жизни ещё четыре дня.

Видимо, я специально уходил в работу поглубже, чтобы даже не пытаться думать о предстоящей встрече с Николаичем. Что-то меня подспудно угнетало, а под ложечкой ощутимо посасывало, пока долгими осенними вечерами я пытался загнать себя в мягкие подушки сна. Почти каждую ночь, наворочавшись вдоволь в тёплой до отвращения постели, я возвращался к монитору и пытался снова окунуться в работу. Примерно через полчаса я переставал мучить себя и клавиатуру и с некоторым облегчением запускал старую добрую «Civilization II».

Всё-таки неплохие аналитики сидят у Сергея Сергеевича! Не «Doom» мне поставили и даже не «StarCraft», а любимую мною ещё с незапамятных операторских времён «Цивилизацию»! До часов пяти утра я усердно создавал и сокрушал империи, доводил себя до полной неструноколебности и валился спать, не усугубляя усталости раздеванием.

Утро обычно наступало не раньше одиннадцати. Валяние на скомканной простыне, долгий душ и неспешный завтрак приводили почти в норму. Я ставил рядом с клавиатурой кофейник и часов на шесть забывал обо всём на свете. Потом начинало резать глаза, я устраивал себе технологический перерыв на торопливый обедоужин вперемежку с распечаткой результатов труда, садился их читать со стаканом молока в руке и неизменно засыпал. Просыпался уже затемно, какое-то время бродил по комнате, выходил на балкон, если совсем было настроение, наводил некий условный порядок в помещении, а потом брался за самые трудные и заковыристые проблемы.

По такой схеме я прожил ещё две недели. Труд мой рос, как хорошие мальчики в добрых сказках – не по дням, а по часам. Я научился считать количество знаков в рукописи и переводить их в страницы и не совсем мне понятные авторские листы. Уже получалось солидное издание толщиной в полкирпича.

Маша и Гарик заходили каждую субботу, но подолгу не задерживались. Первая радость от того, что я избавился от угрожающего дара «мастера сглаза», потихоньку выветрилась, и выяснилось, что нам, в общем-то, не о чём разговаривать. Они по-прежнему принадлежали к тому сумасшедшему, раздвоенному миру, вход в который был теперь для меня закрыт навсегда.

Правда теперь я мог, не боясь спугнуть удачу, как следует рассмотреть Машку. Я вдруг увидел, что глаза у неё могут менять цвет – от защитно-серого до тревожно-зелёного. Зелёным её глаза вспыхивали очень редко, когда я в шутку приобнимал её и тыкался носом в её жёсткие, как осока, волосы. Я впервые позволил вдохнуть в себя запах этих волос – они пахли полынью, и горький запах оказался неожиданно приятным. Я мог позволить себе в любой момент прикоснуться к её руке или щеке – небрежным, нарочито дружеским жестом.

Вот только удовольствия эти маленькие открытия мне не особенно доставляли. Хоть и вспыхивали порою Машкины раскосые рысьи глаза зелёным, но она съёживалась, начинала коситься в сторону, и все мы чувствовали себя неловко. Раньше она щетинилась, но в её торчащих во все стороны иголках чувствовался вызов, а теперь – просто растерянность.

И причину этого смог понять даже я. Для Маши я стал, конечно, неопасен, но и (как следствие) неинтересен. Мы жили совсем в разных мирах. У неё бушевали потусторонние, никому, кроме избранных, не подвластные стихии. У меня остро стоял вопрос трудоустройства, съёма квартиры, покупки холодильника и новых джинсов.

Если Машка ещё как-то держалась и на протяжении получаса обязательного посещения вымучивала из себя оживлённую беседу ни о чём, то Гарик откровенно зевал. Думаю, если бы не наша боевая подруга, он бы вообще у меня больше не появился.

Не произнося этого вслух, все трое отчётливо понимали – мы ждём только Николаича, чтобы расставить все точки над «i» и прочими «ё».

Расставание было неизбежно.

А потом приехал Николаич, и всё перевернулось даже не с ног на голову, а с ног на карачки.

7

В тот вечер всё было так, как когда-то много дней назад.

По одну сторону окна – холодная ночь, по другую – тёплая кухонька в «хрущёвке» Николаича, и расхлябанный стол на кухоньке, и мы пили за этим столом вкусный чай с бергамотом.

Только тогда, давно, мы обсуждали грандиозные планы, строили стратегию и тактику войны, устраивали безумные мозговые штурмы. «Седого графа» пили залпом, не чувствуя не только вкуса, но даже и температуры напитка.

А на сей раз всё проходило буднично и чинно. Отхлёбывание маленькими глотками, дискуссия о необходимости сахара в чае и тяжёлый мокрый ком на днище моей съёжившейся души. Машка даже и не пила совсем, просто молча разглядывала чашку. Гарик тоже большей частью помалкивал. Беседовали в основном только мы с хозяином квартиры.

Оттягивая неизбежное прощание, я изобретал все новые темы для обсуждения.

– Николай Николаевич, вот вы такой умный…

– Я не умный, я опытный, – мягко улыбнулся Николаич.

– Всё равно, у вас такие классные аналитические способности, что любая консалтинговая контора оторвёт вас с руками, ногами и внутренними органами. Что ж вы ютитесь в этой халабуде?

– Аналитические способности? Это вы верно заметили. Они у меня, скажем так, недюжинные. И вот подсказывают мне недюжинные аналитические способности, что ни в коем случае ни в какие консалтинговые конторы идти мне нельзя. Ни за какие деньги. И вообще нельзя за деньги работать.

– Почему это? – как всегда, когда разговор заходил о деньгах, Гарик навострял уши. – Деньги – они нужны!

– Зачем?

– То есть как? – даже обиделся Гарик. – А есть-пить, одежду там, машину…

– Разумеется, минимальные потребности удовлетворять нужно. Но для этого необходимо раз в десять меньше средств, чем зарабатываете, скажем, вы с Машей. Эту сумму я зарабатываю, анализируя рынок для одной крупной торговой компании.

Я заинтересовался (Николаич где-то работает? Ничего себе!), но Гарика задели за живое и больное.

– Ну, наверное, если картошкой питаться и на троллейбусе ездить. Но удовольствие от такой жизни…

– Удовольствие, вернее сказать, удовлетворение от жизни никак не зависит от внешних условий. Восточные цивилизации давным-давно это поняли и теперь со свойственным им терпением ждут, пока к этому очевидному выводу придёт и Запад. Или вы начнёте сейчас утверждать, что богатые люди счастливее бедных? Не разочаровывайте меня.

– Это понятно, «Богатые тоже плачут», тупая зажравшаяся Америка и всё такое. Но деньги, они ещё и уверенность дают, силу, свободу, наконец!

– Итак, вы провозгласили три преимущества: уверенность, сила, свобода. По поводу уверенности – чистой воды рефлексия и утоление собственных комплексов. Мне, например, самоутверждаться нужды нет. Ни с помощью денег, ни каким-либо иным способом. Я и так отлично знаю свои достоинства, а демонстрировать их окружающим – это удел, извините, не совсем уверенных в себе людей. Предупреждаю, если вы сейчас с жаром возьмётесь меня переубеждать, это будет только лишним доказательством моей правоты.

Гарик промолчал, и лишним доказательством правоты Николаича стала побагровевшая Гарикова физиономия.

– Второе так называемое преимущество – сила. Помилуйте, сами по себе деньги силы не дают! Если вы придёте в парламент, выложите на стол сумму, равную десяти бюджетам страны, и потребуете избрать вас президентом, в лучшем случае вас просто высмеют. Простой выплатой денег невозможно добиться изменения приговора в суде или устранения конкурента. Всегда нужно знать, как, когда и кому эти деньги предложить.

– Но ведь всё-таки деньги, а не что-нибудь ещё! – ухватился за соломинку Гарик.

– Отнюдь, милейший, отнюдь. На человека или на толпу лично я могу воздействовать тысячей способов, и далеко не все они связаны с выплатой денег. Скажем, никому из вас я ни разу – подчёркиваю, ни разу! – не заплатил ни копейки. Между тем вы совершенно безоговорочно признаете мою власть над вами, то есть силу. Извините, если задел чьё-нибудь самолюбие.

Чьё-нибудь (а именно Гариковское) самолюбие обиженно запыхтело.

– Ладно, но то, что бабки дают свободу – это уж точно!

– Вы серьёзно? А в чём свобода-то? Свобода передвижения? Да, есть у вас быстрый автомобиль, и билеты на любой авиалайнер вам достать – раз плюнуть. Но вы не можете бросить все и уехать. Или, наоборот, не идти туда, куда положено. А я могу. Свобода выбирать, например, одежду? Вряд ли вы рискнёте хотя бы раз появиться на работе в поношенном костюме или вести переговоры с солидным клиентом в шортах. И так далее. Ограничений и рамок у вас, милейший Гарри Семёнович, гораздо больше, чем у меня. Следовательно, я свободнее.

Гарик насупился, но сдаваться не собирался:

– Вас послушать, так всем нужно забраться в бочки и жить, как Диоген. Глупость какая-то!

Упоминание о Диогене подействовало на Николая Николаевича неожиданно удручающе.

– Действительно, глупость, – пробормотал он. – Возомнил себя проповедником, вещал истину! А Александра просмотрел.

– Это Македонского, что ли? – обрадовался я поводу вмешаться в беседу и собственной эрудированности.

– Македонского, – Николаич позволил себе быть слегка ироничным. – Хотя раньше его больше знали под именем Александр Великий. Вздорный старикашка Диоген тогда ещё не понимал, что историю делают никакие не народные массы. Историю творят, иногда попросту придумывают из головы одиночки, одержимые желанием. «Топоры», по-нашему.

– Как-то это вы того, – смутился я, – ненаучно…

– Ненаучно? А то, что мальчишка, царёк провинциального царства умудрился стать господином всей известной ему Вселенной – это научно? А ведь он стоял перед Диогеном – молодой, симпатичный, юноша бледный со взором горящим, мечтающий о мировом господстве. А ведь тогда ещё было не поздно…

Николай Николаевич прервал себя, и на кухне воцарилась пугающая тишина.

И разрушила её Маша:

– Николай Николаевич, теперь, когда Андрей потерял свои способности…

– Потерял? – Николаич тяжело вздохнул. – Как бы не так. Скорее нашёл. Вы у нас, Андрей Валентинович, теперь не только «отбойник», но и «топор».

– Вы что, так шутите? – с неимоверным трудом проговорил я одеревеневшими губами.

Николаич не шутил, это было ясно всем. Особенно Машке, которая без лишней истерики тихо бухнулась в обморок.

8

Первое, что сделал Николаич, когда мы отпоили Машку валерьянкой и унесли спать на диван, – попросил меня взять кубик и провести несколько опытов по усложнённой методике.

Мне плотно завязали глаза и попросили выкинуть пятёрку. Я послушно повиновался, добросовестно представив себе, как кубик останавливается пятёркой вверх. Меня попросили повторить снова. Потом ещё раз. В конце концов я сбился со счёта, у меня заболела рука, а главное, замучила неизвестность. Гарик с Николаичем, хотя и видели, что происходит, но комментировали процесс исключительно междометиями.

Когда экзекуция была завершена, с меня сняли повязку, и Гарик молча протянул исписанный листок с результатами. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – все законы теории вероятности были посланы к чертям. Пятёрка лидировала с подавляющим преимуществом.

Потом пошли более серьёзные и навороченные тесты из числа тех, которыми меня мучили ещё год тому назад. Результаты повторялись с точностью до знака. Каким-то не совсем постижимым образом я умудрился поменять шило «отбойника» на мыло «топора».

К трём часам ночи мы были настолько вымотаны и подавлены, что молча разбрелись по местам ночлега. Гарик увёз Машку, хозяин постелил себе на кухне, а я завалился на приснопамятный диван.

Угрюмое отупение накатилось на меня. Мыслей не было. Отдельные чувства вспыхивали яркими сполохами на фоне серой внутренней сумятицы.

Самым сильным и отчётливым чувством была обида. На кой барабан мне эти ваши непрошеные «дары», от которых выть хочется? Как мне от них теперь избавиться? И зачем было душу мотать? Самое обидное в этой обиде было то, что непонятно, с кого требовать ответ. С Николаича? С жестокой судьбы? С бога, черта, духов предков, джиннов-ифритов, орков-гоблинов?

Не на кого пожаловаться, да и некому. С тем и уснул.

9

Утром я просыпался медленно и постепенно – как, собственно, и рекомендуют врачи. Момент начала пробуждения был упущен, но в некий момент я понял, что за окном уже давно и нервно чирикает синица.

Синицы уже в городе. Значит, совсем зима, в лесу холодно и одиноко. Сегодня на зорьке синица выглянула из дупла, зябко передёрнула плечами и, вздохнув, принялась упаковывать вещи. Наскоро упаковав всё необходимое, окинула хозяйским глазом летнюю квартиру…

Очень люблю я этот миг: когда, не дождавшись окончательного пробуждения, организм снова погружается в дрёму. Одна часть сознания жонглирует мыслями и образами, выстраивая их по законам сновидения, другая – с изумлением комментирует полученный бред. Словно на гребне морской волны, я то погружаюсь, то выныриваю из сладкого, иррационального мира, в котором дозволено все, и все дозволенное логично, и не вызывает удивления бесшумный полёт над ночными крышами или мгновенное перемещение во времени и пространстве.

Хороший мир, я бы в нём с удовольствием поселился насовсем.

Интересно, а в свете происшедших со мной изменений возможно такое переселение души в мир моей болезненной мечты? Я ведь теперь как Емеля. По щучьему велению. Или как золотая рыбка. Кстати, интересная закономерность – отчего это в фольклоре умение выполнять желания (читай – свойства «топора») приписывается исключительно рыбам. Надо проконсультироваться у Николаича.

Консультация, происшедшая за утренним кофе, развеяла мои умозаключения в пух и прах. Оказывается, сказки о Емеле и золотой рыбке – это просто различные варианты одного и того же народного предания. А в фольклоре полным-полно исполнителей желания нерыбьего происхождения – трое из ларца, цветик-семицветик, джинны. В конце концов, различные артефакты: кольца, зёрнышки, платки для махания.

И самое главное – все профессиональные исполнители желаний работали на клиента, в отличие от «топора», который работает только на себя. В этом месте Николаич выразительно посмотрел на меня.

– Ну я-то не такой! – поспешил откреститься я.

– Не такой, – согласно кивнул мой собеседник. – Пока не такой. Пока вы не осознали до конца, как это сладко – повелевать сущим. Исполнять собственные желания одной только силою мысли означает быть божеством. Практически всемогущим, хотя и не всеблагим.

Что-то не нравился мне сегодня Николаич. Слишком он официальный и собранный, словно замполит с похмелья.

– Ну да, всемогущим! – попытался подловить его я. – Вы же сами говорили про рамки существующей реальности.

– Говорил. Но не объяснил до конца. Рамки существуют только в мозгу «топора». Человек не может представить себе ничего, кроме того, что видел своими глазами. Все наши самые страшные кошмары и самые смелые фантазии – просто неожиданная комбинация из образов, хранимых в отдалённых уголках памяти. Впрочем, даже в существующей реальности можно наворотить такого, что потом никакие археологи не докопаются до остатков человечества. Поэтому мы и боремся с ними.

Нависла тяжёлая, душная пауза.

– С ними – это значит и со мной тоже?

Николай Николаевич Романов смотрел на меня очень долго. Глаза у него были карие и сухие, голос звучал тяжело и твёрдо.

– Если бы я с вами боролся, вы были бы уже мертвы.

Медленным, преувеличенно спокойным движением он извлёк из внутреннего кармана пиджака пистолет Макарова, такой же тяжёлый и твёрдый, как голос Николаича. Пистолет лёг на стол между нами, сразу став логическим центром вселенной. Он манил и звал к себе. Я протянул руку к оружию и вопросительно глянул на Николая Николаевича. Тот кивнул. Я уважительно взвесил «Макарова» в руке.

– Осторожно, – устало произнёс мой собеседник, – он заряжён. Серебряными пулями.

И неожиданно заулыбался.

– Это как на вампиров?

– «Топор» – это и есть вампир. Закон сохранения энергии справедлив и для сверхъестественного. Чтобы изменять историю сущего, нужна колоссальная психическая сила. Это вам не порчу и сглаз наводить!

Похоже, Николаич слегка успокоился, и я воспользовался этим, чтобы перевести разговор с моего несостоявшегося трупа на что-нибудь более жизнеутверждающее:

– Давно хотел спросить, как же это меня угораздило из «отбойников» в «топоры» переквалифицироваться? Это же совсем другое, прямо противоположное… качество!

– Вот вы и ответили на свой вопрос.

– То есть?

– «Отбойник» и «топор» – это полная противоположность. Всё, что нужно было сделать с вашим даром, – это поменять знак. Простейшая математическая операция.

– То есть вас это не удивляет?

– История знает аналоги. Человеку вообще свойственно метаться между крайностями. Он способен очень быстро менять знак. Знаете ли вы, например, что на самом деле вы видите все в перевёрнутом виде?

– Да ну?

– Вы ведь, кажется, оптик по образованию? В таком случае вы должны помнить, что собирающая линза переворачивает изображение вверх ногами. А зрачок – это как раз и есть собирающая линза. Верхнюю часть изображения он проецирует на нижнюю часть глазного дна, и наоборот.

Я недоверчиво посмотрел на потолок, потом на ноги (не забыть накупить новых носков!) и покачал головой:

– Что-то не заметно.

– Естественно. Мозг автоматически синхронизирует зрение с другими чувствами. А вот младенец в первые дни жизни постоянно путает верх и низ, право и лево.

– Дурите вы меня, вот что, – вздохнул я.

– Мне гипотеза смены знака тоже не очень нравится, – согласился Николаич, – мне думается, гораздо ближе к истине теория модульной замены.

«Любит наш Николаич красивые слова, – горько подумал я. – Как будто они хоть что-нибудь объясняют». Тем временем он откинулся в стуле и задумчиво потёр переносицу, что обычно предшествовало долгой нравоучительной беседе.

– Теория модульной замены объясняет не только превращение «отбойника» в «топора», но и сохранение «отбойником» изначальных способностей.

– А я что, на самом деле их сохранил?

– Да, и в ближайшее время я планирую подготовить для вас краткий цикл упражнений. Они позволят вам использовать оба типа информационной модуляции. Не стоит так морщиться. Я имею в виду, что вы будете и сглаз наводить, и «золотой рыбкой» работать. Кстати, для результативности упражнений я и собираюсь немного поглубже ознакомить вас с теорией…

Дальше дело пошло хуже. Терминологию Николаич, похоже, изобрёл сам, поэтому теоретическую часть я понимал только тогда, когда он начинал приводить простейшие примеры и аналогии. Я запомнил только две.

Во-первых, обучение игре на пианино. Сначала человек подолгу думает, какую клавишу нажать, потом это получается у него все быстрее и, наконец, процесс нажатия клавиш совершенно выпадает из сознания. Музыкант может бегло сыграть какую-нибудь мелодию, но задумается, если у него спросить, какую клавишу он нажал первой, второй и так далее. Пальцем покажет моментально, а вот словами назовёт только после секундной заминки.

Или такая, более близкая моему образованию аналогия. Есть закон всемирного тяготения (помните, конечно – Ньютон, яблоко). Он гласит, что все тела притягиваются друг к другу: человек к Земле, Земля к Солнцу и т.д. Так вот, нашлись анархисты-физики, которые объявили, что все совсем наоборот: все тела друг от друга отталкиваются. Ввели соответствующие формулы, рассчитали по ним движения планет – и результат получился такой же, как по формулам Ньютона. То есть отталкивай («отбойник») или притягивай («топор») – результат один.

Короче, за прошедший год я настолько преуспел в тренировках, что научился абсолютно автоматически отсекать все ненужное, оставляя для будущего только то русло, тот вариант развития, который устраивал меня. Сознательно я отдавал команду «пусть выпадет пятёрка», а трудолюбивое подсознание само создавало мгновенные картинки «выпала единица», «выпала двойка» и так далее.

И теперь мне осталось только научиться немного по-разному посылать команды, чтобы превратиться в мечту всех шампуней: «топор» и «отбойник» – два в одном.

На третьем часу лекции я взмолился о пощаде и отпросился погулять.

Николаич глянул на часы, прикинул что-то и милостиво согласился, потребовав от меня назавтра быть готовым к тренировкам.

И когда он прятал неиспользованный пистолет в недра пиджака, я всё-таки задал грызущий меня вопрос:

– А почему пули-то серебряные?

– Традиция, – немного смущённо ответил охотник за «топорами» и даже решил пояснить. – Не всегда сталь была самым распространённым оружейным материалом.

10

Знаете, я вообще-то люблю учиться, люблю узнавать что-то новое и ощущать, что я начинаю что-то уметь и делаю это с каждым разом все лучше.

Но за последнее время процесс обучения меня начал утомлять. Когда тебя непрерывно натаскивают на выполнение не вполне ясных целей – это удручает.

Видимо, поэтому очередной этап дрессировки проходил тяжеловато. Да и методику Николаич, как он сам признался, придумывал на ходу. Кое-что явно относилось к разряду «А вдруг сработает?». Например, неделю мы угробили на то, что я сидел с закрытыми глазами и концентрировал внимание на пятках. В неожиданный момент мне поступала команда, по которой я должен быстро встать, или сказать скороговорку, или угадать, который час, или отмочить что-нибудь совсем необычное, типа схватить за нос Машку.

Особым пунктом шли тренировки, которые я про себя называл «самбо». В детстве я целых три года занимался этим советским видом дзюдо и навсегда запомнил наставления любимого тренера:

– Не пытайся сопротивляться сопернику, а то упрётесь друг в друга и будете пыхтеть, как два барана. Он тебя толкает? Так ты его тяни на себя – и переднюю подножку. Он тебя к себе? А ты шагаешь ему за спину – и заднюю подножку. Тогда его сила с твоей плюсуется, а не вычитается. Хитрость нужна, а не сила.

Свою философию тренер неустанно доказывал на практике и в конце концов получил два года условно за какие-то махинации с командировочными.

Теперь Николаич повторял те же инструкции почти слово в слово.

– Не сопротивляйтесь! Из вашего сопротивления соперник черпает силу. Поддавайтесь. Но! – он поднимал указательный палец с аккуратно подстриженным ногтем. – Не в реальном мире, а исключительно в сознании. И не забывайте вовремя включать «отбойный» эффект. Гарри Семёнович! Прошу.

Гарри Семёнович мрачно брал меня за шею и начинал раздавать мысленные приказы. Второй рукой он держался за Николаича, чтобы сэнсэй мог следить за ходом тренировок.

– Плохо! – говорил сэнсэй. – Что это за однообразные приказы. «Лечь! Уснуть! Застыть неподвижно!»?

– Спать охота, – отвечал Гарик, – с ног валюсь.

Маша с Гариком умучивались не меньше меня. Зашедший в «методический тупик» (цитата) Николай Николаевич постоянно требовал от них предложений по проведению тренировок и выглядел рассерженным, когда они честно разводили руками. И это при том, что своим бизнесом ребятки занимались в нормальном темпе. Кстати, и меня – после напряжённой разборки с Николаичем – Гарик вернул на прежнюю работу. Дежурил я только по уик-эндам, но в сочетании с дрессурой и этого было выше крыши.

Зато временами, когда очередной эксперимент заканчивался ничем, нам давали день-другой отдыха, и тогда мы оттягивались, словно нормальные люди. Иногда устраивали пир (чаще всего на Гариковой квартире), иногда ходили в кино на хорошие европейские фильмы, дважды Машка затаскивала нас на классические концерты. Перед первым походом Гарик заявил решительное «нет, только через мой труп», но уже через час его вполне живое и даже довольное тело сидело и слушало Вивальди. До сих пор не могу понять, как это Машке удалось. Она ведь даже не пыталась его переубедить. Просто так вышло и все. Машка вообще за последнее время здорово изменилась. Почти постоянно молчала и улыбалась. Все чаще она выглядела не просто женственной, а… соблазнительной, что ли? Нет-нет, никаких глубоких декольте или мини-юбочек не по сезону! Никакого глупого хихиканья или призывно-застенчивых взглядов из-под накладных ресниц. Что-то изменилось – в голосе ли, в походке ли? Краснеть иногда начинала. А глаза… Кто его знает, как и что в ней поменялось, но в кабаках нам с Гариком всё чаще приходилось отшивать от неё праздношатающихся типов. А когда я, поддавшись внезапному порыву, притащил ей одиннадцать белых роз, она приняла их так просто и естественно, что я засомневался – а был ли мой порыв таким уж внезапным? Обрадоваться Маша, конечно, обрадовалась, но удивляться не стала. Даже для виду. Ведьма.

Когда в перерывах между стоянием на голове и чтением вслух невразумительных текстов на санскрите я ловил её взгляд, мне казалось, что она чего-то от меня ждёт. Я совершенно терялся, потому что не мог представить себя ухлёстывающим за Машей по обычному сценарию: угощение соком в баре, приглашение в гости «посмотреть классные мультики про Масяню», шампанское под лёгкую попсу и неизбежная постель с неизбежным взаимным враньём. «Серьёзные отношения» с моими жёнами происходили оба раза по их инициативе и по их сценарию, что в данном случае исключалось.

Грубоватый Гарик взял моду отпускать по этому поводу двусмысленные шуточки. Правда, только в отсутствие Машки. Думаю, что он и с ней попытался обсудить на эту тему, но так получил по сусалам (морально, разумеется), что не рисковал повторять подобные опыты. Я только беззлобно отбрёхивался.

Но в целом отношения наши и с Гариком, и с Машей здорово улучшились. Они словно оправдывались передо мной за несостоявшийся разрыв. Во всяком случае, все нечастые свободные вечера мы проводили втроём, болтая о ерунде. Много было, например, разговоров о Гарри Поттере.

Гарик пытался было, основываясь на близости имён, претендовать на высокое звание Поттера, но был немедленно загноблен и осмеян. После непродолжительной ругани место Гарри выторговал себе я. Маша, при молчаливом нашем согласии и одобрении, объявила себя Гермионой. В качестве доказательства ведьминской своей натуры она сняла заколку и озорным движением головы рассыпала по плечам волосы. «Батюшки, – успел подумать я, прежде чем пошла кругом голова, – да она же рыжая!»

Этот факт подействовал на меня самым разрушительным образом. В порыве лихости я объявил, что готов прокатить Гермиону на метле и, вскинув ладонь над Гариковой теннисной ракеткой, патетически воскликнул:

– Вверх!

И ракетка плавно поднялась над полом.

11

Боже, как орал на нас Николаич!

Николаич, который тона никогда не повышал! Который учил, что злость всегда есть проявление слабости и ничто иное! Который мог двумя-тремя вовремя сказанными спокойными словами вогнать человека в состояние шока!

Этот великий психолог и педагог последовательно назвал нас:

– безответственными авантюристами;

– туполобыми лентяями;

– пацанами (видимо, в силу неприсутствия Маши на разборках);

– придурками;

– самовлюблёнными баранами;

– идиотами.

Дальнейшие оскорбления настолько беспочвенны и банальны, что приводить их здесь я не собираюсь.

Честно говоря, страшно не было. Вид орущего, покрасневшего от натуги и брызгающего слюной Николая Николаевича Романова настолько дик и неестественен, что мы никак не могли поверить в реальность происходящего. Просто тупо стояли и рассматривали диковинную картину.

Через некоторое время Николаич это понял, взъярился пуще прежнего и полез в стол за пистолетом. И кто знает, если бы не реакция Гарика, всё могло бы закончиться не так безобидно.

Побившись минуту в тренированных Гариковых руках, Николаич обмяк и затих. Ещё через десять минут он даже нашёл в себе силы принести нам извинения. После чего уже совсем нормальным голосом попросил оставить его на некоторое время совсем одного.

Немного поколебавшись, мы ушли, хотя я и захватил с собой, от греха подальше, хозяйский пистолет, заряженный серебряными пулями.

– Я сегодня впервые Николаича слышал! – странным голосом объявил Гарик, как только за нашей спиной закрылась входная дверь.

– Да его, небось, весь подъезд слышал! – покивал головой я, но Гарик бесцеремонно прервал мои глубокие умозаключения.

– Ты не понял! Я его мысли слышал.

Это было действительно интересно.

Мы уже как-то смирились с тем, что мысли Николаича даже для Гарика являются тайной за огромным количеством печатей. Поэтому заявление Гарри Семёновича вызвало живейший интерес аудитории. Я тут же начал дёргать его за рукав, а также задавать бессмысленные вопросы из разряда «Ну?» и «И чего?» Правда, сам Гарик меня разочаровал:

– Да не понял я ничего, – смущённо признался он, – белиберда какая-то.

– В смысле? – потребовал объяснений я.

– Да без смысла. Ты португальский или венгерский язык когда-нибудь слышал?

– Ну.

– Понял чего? Вот и с Николаичем так же.

– А что, разве люди думают словами?

– И словами тоже, но редко. Обычно сразу образами. Ну, картинки там всякие. Как мультики. Я же тебе столько раз показывал, когда вы через меня болтали.

– А Николаич что, не картинками думает? – не сдавался я.

– Да, в общем, картинками. Только какими-то непонятными. Слушай, а давай я их тебе покажу, пока помню!

Гарик схватил меня за руку, я прикрыл глаза и расслабился.

Видения у Николаича и в самом деле были довольно странные. Безумной комбинации цветовые пятна, вернее, области пространства. Сложная, абсолютно неописуемая структура объектов. Движения почти нет, зато трансформации происходят непрерывно. И что самое странное – во всём этом ощущается некая извращённая система. Я даже зажмурился покрепче, пытаясь ухватить систему за хвост, – и в этот момент все внезапно прекратилось.

Я недоуменно распахнул глаза и наткнулся взглядом на пунцовую физиономию Гарика. Собственно, наша мысленная связь была прервана именно по его инициативе: Гарик просто отпустил мою руку и резко отшатнулся. Причиной столь порывистого поведения оказалась благообразная старушка, которая спускалась мимо нас по лестнице, укоризненно покачивая головой. Я почувствовал, что тоже мучительно краснею. Что могла подумать бабушка, насмотревшаяся передачи «Про это», увидев двух молодых парней, которые нежно держатся за руки в пустом подъезде? Гарику было ещё хуже моего. Я мог читать только те мысли, которые отчётливо написаны на лице бабушки (хотя и этого было вполне достаточно), а ему доступна вся гамма бабушкиных упрёков и негодований.

Переглянувшись, мы стремительно ломанулись на улицу и уже там нашли в себе силы облегчённо рассмеяться. Причём Гарик, открывая машину, лукаво улыбнулся и протянул мне руку со словами:

– Присаживайся, милый.

12

Тренировки временно прекратились. Наш руководитель заявил, что ему нужно серьёзно скорректировать планы. В нирвану на сей раз, правда, впадать не стал, но попросил дней десять его не тревожить. И «быть поаккуратнее». Последнюю просьбу Николай Николаевич сопроводил весьма выразительным взглядом в мою сторону. Я клятвенно пообещал не желать ничего сверхъестественного. Честно говоря, у меня и так не было никакого желания повторять эксперименты с левитацией, телепортацией и прочей чертовщиной. Это прикольно, когда «Звёздные войны» смотришь или «Властелина колец», а когда сам пробуешь – жутковатое ощущение.

Практичный Гарик, узнав о перерыве в тренировках, тут же проделал два телодвижения: заказал себе тур в Тунис и перевёл меня на уплотнённый график работы. Хорошо знакомый с его методами оплаты труда, я тут же стал требовать тройной оклад.

– С какой радости я должен тебе три оклада башлять? – грозно изумился воротила игорного бизнеса.

– Во-первых, сверхурочная работа, во-вторых, возросшая квалификация. Продемонстрировать? – и я выразительно посмотрел на новую «семёрку» Гарика.

– Это шантаж. И грабёж. Только из уважения к производственным травмам – полтора оклада на время сверхурочной работы. Ты мне и так в копеечку влетаешь! Где я тебе столько денег наберу?

– А ты аналитика уволь, – порекомендовал я.

– А курс евро ты, что ли, прогнозировать будешь, умник? – поинтересовался Гарик.

– А зачем прогнозировать то, чем можно управлять? – вкрадчиво спросил я.

– Шантаж, подкуп и провокация, – резюмировал Гарик, но по блеску глаз я понял, что крючок он заглотил.

После неизбежного получасового восточного торга мы договорились о трёхкратном окладе на время его отъезда и о проценте от прибыли наших предполагаемых махинаций с европейской валютой. Последнее мы решили держать в строгой тайне даже от Маши. Николаич нам за такие художества точно головы поотрывал бы.

Подняв таким образом настроение и вытребовав штуку баксов в качестве аванса, я отправился за давно планируемой покупкой – домашним компьютером. У меня крепла надежда на сей раз завершить многострадальную книгу вовремя, но из карантина меня уже выписали и техники, естественно, лишили. Правда, компакт с наработанными по книге материалами всё-таки записали (после длительного согласования и подписания бумаг угрожающего содержания).

Зря я вспомнил эту могущественную организацию. Мои ли трансцендентные способности тому виной или стечение обстоятельств, но буквально за следующим углом я нос к носу столкнулся с подполковником Сергеем Сергеевичем. Он тут же развеял мои надежды по поводу стечений и обстоятельств:

– Здравствуйте, Андрей. Давно хочу с вами пообщаться, да все никак не удавалось застать вас в одиночестве. Ну как, посовещались вы с руководителем по нашему вопросу?

Мне стоило огромных усилий не хлопнуть себя ладонью по лбу. В суете катаклизмов я как-то запамятовал о долге перед Родиной вообще, и перед подполковником Миничем в частности. Пришлось сознаваться:

– Ей-богу, забыл. Но я обязательно поговорю. Через две недели.

Сергей Сергеевич позволил себе нахмуриться:

– Боюсь, мне придётся настаивать. Честно говоря, сегодня я вышел бы с вами на контакт, даже если бы вы не оказались в одиночестве. Ситуация форс-мажорная. По нашим сведениям, сегодня вечером через нашу границу будет провезена большая партия взрывчатки.

Я мысленно, но очень крепко выругался. Мне очень хорошо был знаком этот мягкий убеждающий тон, эти кристально чистые глаза и эта безупречная логика. Сколько раз Николай Николаевич точно таким же хитрым макаром заставлял меня делать всякую ерунду, которую делать в общем-то и не хотелось.

– Есть информация, что за рулём будут смертники. Они готовы уничтожить груз вместе с собой и с нашими сотрудниками. Всё, что требуется от вас…

Я перестал ругаться мысленно и начал ругаться звучно. В кратких и точных выражениях я объяснил, что требуется от меня, от КГБ, от всех подполковников мира и от товарища Минича лично.

Что характерно, никто из прохожих не выражал особенного возмущения по поводу матерщины на улице. Подумаешь, невидаль. Может, вон тот у вон того жену увёл. Или денег не даёт в долг. Или просто деловые переговоры.

– …ногу! – завершил я руладу.

– То есть вы отказываетесь? – уточнил Минич.

13

Компьютер я купил, и даже не всю авансированную шутку потратил.

Нарвался на акцию и получил бесплатный доступ в Интернет на протяжении месяца.

А радости всё не было.

Соединяя кабелями части компа, я продолжал мысленно полемизировать с Миничем. Потом некстати вспомнился Ивановский, а там и Николаич. Все пытаются меня использовать. Всем я для чего-то нужен! КГБ, сумасшедшие полковники, подпольные борцы с «топорами»… Достали уже!

Я нажал на кнопку питания. Системный блок заработал почти бесшумно. Начала грузиться Windows.

Да ну их всех! Надоело вслепую творить чужое добро. Не мальчик уже, повидал кой-чего в жизни. Как писал Филатов: «Слава богу, отличаем незабудку от дерьма». Торжественные аккорды загрузившейся системы подействовали на меня благотворно Для пущего спокойствия мне сейчас нужна была хорошая партия в «Цивилизацию».

Наблюдая за ходом установки игры, я уже более трезво обдумал создавшуюся ситуацию. Все эти секретные и полусекретные службы с моей помощью решали какие-то свои тёмные делишки. Да, рассказов о всеобщем благе я наслушался – выше чердака. А где гарантия, что все эти Сергеи Сергеичи с Николаями Николаичами просто не водят меня за мой фамильный нос? Элементарно врут? Они же аналитические гении, запросто могут мной манипулировать.

Значит, пора самому за ум браться. И не заниматься спасением мира неизвестно от кого, а просто помогать людям жить. Себе, конечно, тоже, но без фанатизма.

На этом месте мои размышления были прерваны сообщением об окончании установки «Цивилизации». Я с готовностью погрузился в борьбу за мировое господство в пределах отдельно взятого компьютера.

Через три часа отвалился от монитора с триумфом – все уцелевшие нации проголосовали за меня в ООН. Вот таким макаром и будем реализовывать жажду власти. Я глянул на коробку от диска и заулыбался. Эта версия игры так и называлась: «Цивилизация. Жажда власти».

Теперь можно с чистой совестью вырубать протестированный компьютер и сделать для затравки какое-нибудь доброе дело… скажем, соседям по дому. Что бы такого им пожелать? Чего они просят у Деда Мороза?

Денег? Ох, не в коня корм получится. Допустим, найдёт семья алкоголиков с первого этажа мешок денег. Дальнейшее развитие событий прозрачно, как водка завода «Кристалл» – обширная пьянка, переходящая в оргию, а то и массовую резню. Училка из квартиры напротив или потащит найденные деньги в милицию, или не потащит, но будет до конца жизни считать себя низким существом. И с остальными не лучше выйдет.

Может, любви всем и каждому? Ой, нет. Любовь у меня прочно ассоциируется с полковником Ивановским. Я поёжился.

Что ж людям нужно для счастья?

И тут я понял – сегодня я обеспечу всем своим соседям просто счастье, без всяких причин и условий. Пусть побудут счастливыми, допустим, полчаса. Если пройдёт нормально, увеличу дозу и радиус действия. «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным». Аркадий и Борис Стругацкие.

Я потряс головой. Что-то много цитат сегодня в голову лезет.

Я сел, сконцентрировался… и задумался. Как-то не очень я понимал, что теперь нужно делать. Представлять персональное счастье каждого? Так я не всех в доме даже в лицо знаю. И потом, надо быть именно «топором», а не «отбойником», не то всё выйдет вверх тормашками. Я постарался вспомнить, чему меня пытался научить Николаич на последних тренировках.

Задержал дыхание. Расслабился. Посмотрел в никуда (по Машкиному выражению, «сделал глаза в кучку»). И вдруг отчётливо все понял. Зря Романов на себя ругался, правильные у него выстроены методики. Я совершенно точно понимал, какая часть меня может отсекать будущее, а какая – подталкивать его в нужном направлении. Вернее, это была одна и та же часть меня, но я мог использовать её по своему усмотрению.

Теперь требовалось вернуться к главной проблеме – а чего, собственно, желать? Раскинув мозгами, я решил не мудрствовать лукаво, а представлять себе абстрактных людей, без черт лица, без возраста и пола. И внутри у каждого из них – тихое тёплое чувство.

Уже входя в рабочий режим, я подумал, как мне ограничить радиус действия только домом, но потом решил не заморачиваться. Подумаешь, осчастливлю на пару сотен людей больше.

Тут я отбросил всякие колебания и принялся предельно тщательно и собранно желать тихого беззаботного счастья.

14

Проснулся я от взгляда. Мягко говоря, неодобрительного взгляда.

Это показалось обидным. Вчера весь вечер я (совершенно бескорыстно!) дарил радость ближним своим, ни разу не позволил перехватить управление мастеру сглаза – короче, я имел право выспаться вволю.

Однако к взгляду добавилась рука. Она довольно грубо тряханула меня за плечо.

Я подумал и пришёл к выводу, что это ощущение мне уже знакомо. То есть разбудил меня всё-таки не взгляд…

Стоп! А кто тут вообще может быть, в моей холостяцкой квартирке?

– Ты кто? – буркнул я с хрипотцой профессионального алкаша.

– Подполковник Минич.

– А. Ну да. Кто ещё может вломиться в чужой дом без спроса, разбудить спозаранку…

Я пошарил возле дивана: обычно там всегда дежурила минералка.

– Правее, – холодно скорректировал Сергей Сергеевич.

Минералка была тёплой и выдохшейся, но хоть хрипеть я перестал.

– Вы мне выспаться дадите? – сказал я почти нормально. – Что вам нужно? Я же предупредил…

– Речь не идёт о сотрудничестве, – отрезал Минич.

Это совсем не походило на обычную манеру доверительного интима, в которую обычно впадал подполковник. Я сел в кровати.

– Прошу.

Я машинально принял несколько листов бумаги и даже попытался понять, что на них напечатано.

– Сводка УВД за прошлый вечер, – подполковник уставился в стену и говорил очень официальным тоном.

– Идите к чёрту! Я здесь при чём?

– Вчера после обеда в районе, геометрическим центром которого является ваш дом, произошёл ряд происшествий. Потрудитесь ознакомиться.

Я поморгал и попытался вчитаться. Решил, что это проще сделать вслух.

– Водитель автобуса выехал на красный свет… пострадавшие… «скорая» только через полчаса… Что за ерунда?

– Поясняю. Водитель на допросе показал, что внезапно ощутил «приступ беззаботности». Это его формулировка. Ему было так хорошо, что он спокойно ехал и ехал… Пока не приехал.

– А «скорая»? У неё тоже приступ?

– Нет, машина приехала сразу же, как только её вызвали. Но случилось это через полчаса после аварии. Все свидетели тоже были в состоянии лёгкой эйфории. Даже пострадавшие. Лежали в крови и улыбались.

Во рту пересохло. Я вылил остатки минеральной воды в себя.

– А в соседней с вами квартире, – продолжил Минич, – Ольга Петровна, заслуженный учитель республики, задумалась, поставила утюг на руку и так стояла двадцать минут. Потом она заметила ошибку, выключила утюг, достала томик Есенина и села его читать. В семь вечера её госпитализировали с болевым шоком.

Всё верно. В семь я и закончил… повальное осчастливливание.

– Обратите внимание на лист номер три. Это список самоубийств, происшедших в вашем и соседних домах. Практически все они случились между 19.00 и 19.30. Одинокий пенсионер, что живёт прямо над вами, оставил записку: «Как же после этого жить?».

Я оцепенел. «Как же так? – свербила во мне мысль. – Я же просто хотел счастья, тихого и светлого!» Подполковник забрал у меня листы и стал зачитывать вслух. В моё сознание прорывались только фрагменты. Кажется, кто-то пропустил приём лекарства; кто-то, наоборот, выпил всё, что нашёл дома жидкого, включая йод; кто-то слишком беззаботно побрился…

«Кто ж это бреется, – подумал я, – в семь вечера?» Минич понял, что я уже мало что воспринимаю. Он прервал чтение и сильно, но без злобы, влепил мне пощёчину. Это помогло мне взбодриться.

Я потянулся за минералкой и обнаружил, что бутылка пуста. Некоторое время я вглядывался в неё, пытаясь сообразить, что же теперь делать. Мне же так хочется пить.

– А ещё пять человек просто сошли с ума. Теперь они в палатах для тихопомешанных. Сидят и смеются от счастья. Поэтому, во-первых, – чеканил Сергей Сергеевич, – прошу забыть о любых контактах с нашей организацией. Во-вторых, не разглашать ни при каких условиях любую информацию, которая может иметь отношение к государственной тайне. В-третьих…

Подполковник перестал разглядывать стену и упёрся взглядом мне в лицо.

– …если опять займёшься самодеятельностью, я тебя просто пристрелю. Возможно, даже лично.

«На кухне в фильтре есть чистая вода», – наконец сообразил я.

15

Дальше была долгая жизнь, безопасная (да и бесполезная) для общества.

Целый год (или полтора? – не хотелось считать) я просто жил. Просто ел и пил, просто смотрел кино, просто пил пиво каждый вечер. Пиво оказалось самым подходящим напитком, оно глушило всякие желания и дарило благословенный ночной покой. Я его покупал много и никогда не допивал до конца, чтобы ночью, почуяв в себе странный сон, проснуться немедленно и залить глупый бред неспокойной души хорошей дозой солода с хмелем.

Книгу по компьютерной графике я всё-таки дописал и сдал в крупное издательство. Её похвалили и даже издали, но гонорар поверг меня в уныние. Жить на эти деньги было нереально. Применять навыки «отбойника» или, тем более, «топора» для того, чтобы сделать книгу бестселлером, не хотелось. Даже не потому, что Минич легко мог привести угрозу в действие – просто с души воротило.

Не скажу, что способности мои оказались запертыми на заднем дворе сознания – время от времени я пускал их в ход для обеспечения себе маленьких житейских радостей. Новую работу тоже обрёл с их помощью – то ли менеджером, то ли консультантом в торговом представительстве американской фирмы. Торговали мы настолько дорогими машинами, что и напрягаться не стоило: денежные клиенты отоваривались у нас из принципа, безденежные уже по вывеске понимали, что здесь им не светит. В мои обязанности входило окучивать особо строптивых покупателей. Легко догадаться, что после беседы с обаятельным консультантом покупатели из строптивых превращались в благожелательных и приобретали даже больше, чем планировали изначально.

Как можно было понять из циркулирующих по фирме слухов, основные деньги шли не от продаж шикарных авто (20 лимузинов в год), а из всяких сомнительных источников. Кое-кто мне даже начал нашёптывать про наркотики и нефть, но был послан быстро и жёстко. О моём поведении, видимо, донесли начальству, потому как оно полюбило меня ещё больше.

Денег хватало, и я даже начал откладывать что-то, якобы на квартиру – хотя темпы роста накоплений не внушали оптимизма.

Свободное время проводил или за книгами, или перед компьютером (не строил цивилизации, а гонял монстров по подземельям), или в ресторанах – последние были исключительно местом съёма особ противоположного пола. Довольно быстро научился отсеивать профессионалок и вычленять в толпе одиноких замужних дам. Одиноки они бывали духовно, а замужними – физически. С такими женщинами у меня завязывались прочные – иногда на два месяца – и необременительные связи.

Чаще всего я представлялся писателем, у которого вот-вот выйдет первая книга, якобы огромным тиражом.

– Вот, – широким жестом обводил я столик, на котором красовался хороший коньяк и обильная закуска, – решил аванс отметить. Как-то грустно в одиночестве.

Велись практически все.

В отпуск не ходил (начальство даже охало от умиления), о будущем не думал – разве что прикидывал, не отвести ли нарождающееся пивное брюшко в тренажёрный зал.

Никто из прежней сумасшедшей жизни даже не пытался ко мне приблизиться, что меня вполне устраивало. Однажды, кажется, видел Машу в магазине, но тут же сменил направление движения, чтобы не подойти на расстояние узнавания. Судя по всему, это она и была, потому что тоже рванула в противоположную от меня сторону.

Я уже подумывал, не завести ли мне какое-нибудь хобби, вроде собирания марок или рыбалки, и успокоился…

И что меня так тянет успокаиваться раньше времени? Неужели так трудно потерпеть до собственных похорон?

16

– Андрюша! – рыжая, как белка, секретарша Леночка на хорошей скорости влетела ко мне в кабинет. – Срочное дело! Клиент упёрся!

Я помедлил с ответом, любуясь, как колышется Леночкин бюст.

Он считался достоянием фирмы. Когда-то его точно описал один из наших менеджеров: «Всего размеров восемь. Так вот, у Ленки – девятый!»

Меня знаменитый бюст интересовал только как природный курьёз – в женской груди меня прельщает не размер, а форма.

– Бегом давай! – Леночка сделала глаза, которые в художественной литературе называются «страшными». – А мужик просто отпадный.

– Что мы ему впариваем? – осведомился я, выдвигаясь из-за стола (пора, ох, пора в тренажёрный зал!).

Секретарша огласила список. Я хмыкнул. В случае успеха это был наш полугодовой оборот.

Перед директорской дверью Леночка нацепила приторно-чарующую улыбочку и расправила плечики.

«А ведь ей, наверное, тяжело, – вдруг подумал я, – такую объёмную штуковину всю жизнь перед собой таскать».

– Емельян Павлович, – прощебетала она, заглядывая внутрь, – хочу познакомить вас с Андреем Валентиновичем, нашим консалт-аналитиком.

– Да мы, кажется, знакомы, – вальяжно ответил Емельян Павлович. – Во всяком случае, встречались. Да, Андрей… м-м-м… Валентинович?

Я кивнул, застряв на пороге. Мы встречались с Емельяном… м-м-м… Павловичем. И с его свитой, что расположилась в креслах по бокам, тоже встречались. Вот только не хотелось обсуждать это в присутствии посторонних и ни в чём не повинных людей.

– У нас возник небольшой спор… – начал мой шеф, но я (верх неуважения!) перебил его.

– Прошу вас, Александр Петрович, согласиться на все предложения Емельяна Павловича.

– Конечно, – шеф пытался сохранить лицо, но его подводили вытаращенные глаза, – мы пойдём навстречу такому ценному клиенту…

– На все условия, – я вторично нарушил субординацию, – и, возможно, предложите ему хорошую скидку. Поверьте, это будет выгоднее.

– Выгоднее, чем что? – не понял директор.

– Чем пытаться содрать с меня несколько шкур, – пояснил очень довольный Емельян Павлович. – А у вас очень неплохой анало-консультант.

При этом он едва не облизывался, рассматривая мою бледную физиономию.

– Консалт-аналитик, – пискнула Леночка, которая всей крашеной шевелюрой чуяла, что происходит нечто очень неладное.

– Тем более, – обаятельный клиент поднялся, и сопровождающие его лица немедленно подскочили. – Значит, пришлите мне, пожалуйста, новое предложение. С учётом моих пожеланий и ценных советов Андрея Валентиновича. Моё почтение.

Как только за гостями закрылась дверь, шеф налетел на меня с темпераментом камышового кота на охоте.

– Ты шшшто? Ты знаешшшь, ссссколько мы на этой ссссделке прошшшляпили? Выгоню сссуку!

Это была идея! По крайней мере, можно было попытаться мирное население вывести из-под удара.

– Отлично! – сказал я. – Выгоняйте! – и бросился вслед за клиентом.

Догнать удалось у самой машины (не хуже тех, что продавались у нас).

– Емельян Павлович! – я задыхался, но старался быть предельно чётким и аккуратным в формулировках. – Меня только что уволили. Я вас очень прошу, эти люди (кивок в сторону офиса) не в курсе. Если есть претензии ко мне лично, ради бога…

Емельян Павлович прищурился. Я улыбнулся. Время раздвоилось.

В первом, видимом, слое времени не произошло ничего примечательного. Один человек потёр подбородок, словно в задумчивости, второй слегка наклонил голову набок и переступил с ноги на ногу. Потом первый хмыкнул и произнёс несколько слов. Второй пожал плечами.

Зато второй слой времени оказался насыщен событиями. Сначала я почувствовал непреодолимое желание поклониться старшему товарищу. Оно шло не извне, а из глубины души, позыв был простым и естественным. Даже логика поддержала это не совсем обычное действие. «Это чтобы усыпить его бдительность, – шептала она. – Пусть считает, что победил». Но я не поклонился. Не знаю, что меня насторожило. Думаю, сказалась дрессировка, которую я прошёл под руководством Николая Николаевича. Среагировал практически неосознанно: не стал сопротивляться желанию, а с готовностью поддался ему – но только в воображении. Представил, как бухаюсь своему собеседнику в ножки, бормочу извинения и даже целую начищенные ботинки.

Я скосил глаз на ногу Емельяна Павловича. Штиблеты были безукоризненно отполированы и без моих усилий.

После этого нахлынуло оцепенение. Теперь я уже не сомневался, что мой соперник пытается меня гипнотизировать. Это было странно – в распоряжении «топора» весь спектр вероятных событий: от падения кирпича до появления тромба в артерии. Зачем ему эти фокусы в духе Кашпировского? Впрочем, размышлять на эту тему было некогда. Была более интересная задача: максимально быстро представить себе, что я целый день (нет, лучше месяц!) стою неподвижно. Месяц уложился в секунду. Наваждение рассеялось, и я демонстративно изменил позу.

Игра даже начинала мне нравиться, однако партнёр рассудил по-другому. Он хмыкнул, и два параллельных временных потока схлопнулись в один.

– Так даже интереснее, – пробормотал он, – а то уже скучно стало.

Глядя вслед автомобилю дорогого гостя, я почувствовал тяжесть где-то на дне желудка. Игра игрой, но кончиться всё это могло очень плохо.

Директор встретил меня в приёмной и кивком позвал в кабинет. Там, к моему удивлению, оказалось накурено.

– Коньяк будешь? – вдруг предложил мне шеф.

Я пожал плечами.

– Значит, так, – начал директор, – никуда мы тебя не уволим. Мне позвонили… важные люди и посоветовали… тоже, что и ты. Ну, чтобы мы вели себя с этим мужиком тише воды. Так что ты фирму вроде как выручил. Да ты коньяк-то пей!

Я послушно отхлебнул. Коньяк был тёплый и по вкусу напоминал «Токай», только порезче.

– А кто это? – шеф вдруг перешёл на шёпот. – Ты давно его знаешь?

Я только помотал головой.

А что было отвечать? «Это тот самый „топор“, который когда-то чуть не разгромил казино „Жар-птица“»? Даже если бы и понял, то не поверил бы. А поверил бы – чем смог бы помочь?

– Ладно, – сказал директор, – вали домой. Только коньяк допей. Хороший коньяк, жалко выливать.

17

На работу решил пока не ходить. Если уволят, им же безопаснее будет.

Заперся дома, непрерывно пил травяной чай и рассуждал. Никак у меня не вытанцовывалось понимание происходящего. Если «топор» решил меня прижучить, почему просто не устроить небольшую аварию, например, лифта? Всё шито-крыто, ваших нет. Мастер сглаза, засидевшийся во мне без дела, быстренько отработал это вариант. Теперь я мог какое-то время безбоязненно ездить в самых древних лифтах мира.

На всякий случай я поставил блокировку против всех других несчастных случаев: падения на голову тяжёлых предметов, взрыва террориста-самоубийцы, нападения пьяной шпаны, аварий всех типов и разновидностей. Но проделал это все дежурно, без души. Не этого добивался Емельян Павлович, не к ночи будь помянут. Нужно было ухватить цель, которую он преследовал.

Я попытался вспомнить встречу в офисе. Всплывало только общее ощущение тревоги. Детали – тонули. Разве что последние слова, что-то про «скучно стало».

То есть он это все от скуки? А что, вариант. Он же все может, это, наверное, довольно тоскливо. Пресыщенный ублюдок. «Ага, – заметил внутренний голос, – ты же теперь тоже „топор“, тоже все можешь. Как насчёт пресыщенности?»

Я решил поставить себя на место Емельяна Павловича. Тем более, что мог в любой момент оказаться на этом месте. Но не хотел.

Итак, что я себе пожелал бы?

Я снова, как во время неудачного эксперимента «Всем и бесплатно», искал ответ на вопрос: «Что нужно человеку для счастья?».

Много денег? Да нет, тут Романов прав – денег должно быть не слишком много, иначе они начинают тобой крутить, а не ты ими. Много денег сразу мне бы точно не захотелось. Зачем беспокоиться об их накоплении, если можно выйти на улицу и найти кошелёк, полный наличности? «Интересно, – подумал я, – а если сейчас выйти и пожелать себе найти бумажник с тысячей долларов?». Захотелось даже провести эксперимент.

Одеваясь, я продолжил поиск мотивации. Материальные блага? Те же деньги.

Слава? Я бы купился. Приятно, наверное, видеть свою физиономию на первых страницах журналов. Корреспонденты, папарацци, девушки смотрят влюблёнными глазами… Нет, не греет всё-таки. Девушек интереснее по-честному клеить, без этих паранормальных штучек. Уж я-то знаю. И потом – все «звезды» непрерывно жалуются, что от этой славы одни проблемы. Если и врут, то уж слишком единодушно.

Власть? Не все любят власть. Я, например, чётко понимаю, что это всего лишь ответственность за поступки других людей. Мне за себя ответственности хватает, могу поделиться. И потом, можно ли получить реальную власть над другим человеком? У Емельки с его щучьим велением так и не получилось меня себе подчинить. Хочу – на работу хожу, хочу – гулять иду…

Я так и застыл с ключом в руке. А я точно сам гулять собрался? Или это меня на прогулку выводят? Мастер сглаза лихорадочно отработал не только выход за двери, но и последующее падение с лестницы. Желание гулять ослабело, но не развеялось. Я потёр лоб. Чего это я? На кой фонарь мне сейчас сдался этот кошелёк с баксами?

Только не бороться… Да, конечно, иду гулять. Открываю дверь квартиры, захлопываю её… Не нужно меня Подгонять, я уже иду.

Пока я воображаемый выходил из подъезда, я реальный снял куртку и ботинки. Представляя вечернюю улицу, лёг на диван. Сделал в воображении круг по микрорайону и включил телевизор.

Чтобы отвлечься, пошарил по всем двадцати четырём каналам. Ничего интересного не обнаружил.

И тут нечто очень интересное началось прямо за окнами.

18

На первую сирену я внимания не обратил – мало ли ездит под окнами воющих машин. Но вскоре к ансамблю присоединилось ещё несколько пронзительных голосов. И они явно приближались. Пришлось встать с дивана.

Обычно я отгораживаюсь от уличной иллюминации плотными коричневыми шторами. На сей раз, распахнув их, всё равно ничего не увидел: пейзаж был скрыт за плотной стеной дыма. Я принюхался и сделал вывод, что где-то что-то горит. А вопят, стало быть, пожарные машины.

Я выбрался на балкон. Горело где-то прямо под моими окнами. То есть действительно под самыми окнами. Горел мой дом.

Я не почувствовал никакой паники и не попытался хватать ценные вещи и бежать.

Пожар был организован Емельяном Павловичем, в этом сомневаться не приходилось. Он решил выкурить меня из дома таким нехитрым способом. Очень похоже на «топора». То, что при этом сгорит сотня-другая людей, не являлось для него особой проблемой.

Сел в кресло и расслабился.

Где-то перегорел силовой кабель, и свет (вместе с телевизором) погас. Это было даже к лучшему. Помогло сконцентрироваться. Для начала следовало определиться, какой стороной моего внутреннего «инструмента» стоит сейчас пользоваться. Почти без колебаний выбрал «отбойник». Привычно выстроил защиту для начала вокруг себя, особо остановившись на сценах удушья и отравления угарным газом: голова должна быть свежей. Потом прошёлся по дому в целом. Потратил минут пять, но зато теперь был уверен, что ни одно перекрытие не рухнет, ни одну дверь не заклинит.

Теперь – самое главное.

Люди. Пора выводить людей.

И тут мастер сглаза мне никак не мог пригодиться.

С огромной неохотой я внутренне потянулся к «топору».

Для тренировки и для дополнительной страховки от отравления я разогнал дым за окном. Стало немного светлее. После чего чуть было не отдал мысленный приказ: «Всем покинуть здание!», но вовремя остановился. Куда я их гоню? В пламя на нижних этажах? И с чего я взял, что нужно отдавать какие-то приказы? Может быть, нужно просто представить себе, как люди один за другим осторожно выходят из дома?

А ведь наверняка часть успела выскочить на улицу. Как на них подействует моё внушение? Не хватало, чтобы они назад побежали. Мне стало дурно, и пришлось снова вернуться к «отбойнику» – не хватало мне сейчас в обморок брякнуться.

От бессилия хотелось ругаться. Как сейчас Гарика не хватает! Положил бы мне лапу на шею и обрисовал бы ситуацию. Что ж за несправедливость такая? Почему я и «отбивать» могу, и «пробивать», а мысли читать не дано?!

«Минуточку, – вдруг сообразил я, – что значит „не дано“? Я же все могу! Пусть в рамках существующей реальности, но Гарри Семёнович тоже ведь не за рамками».

Для начала я постарался вспомнить все случаи, когда Гарик транслировал в меня мыслеобразы. Детали расплывались, но сейчас это было даже к лучшему. Я искал в ощущениях общий фон, то, что их объединяет – и нашёл! Вряд ли это можно описать в терминах живого великорусского языка. Думаю, любой европейский не справится. Разве что какой санскрит.

Далее мои действия напоминали составление туалетной воды.

Общий ингредиент – тонкий и терпкий, как запах мускатного ореха, – я аккуратно извлёк из колбы с воспоминаниями. Чтобы не испарился, добавил наполнитель – собственное сознание. Дождался, пока первое проникнет во второе и осторожно попробовал результат.

Получилось слабо и невнятно – но получилось! Я по старался напрячься. Чужие мысли звучали где-то в отдалении, и ни в одной из них не было отчаяния и страха. Я не мог понять, чьи это мысли, где эти люди и почему никто не боится сгореть заживо.

«Какого чёрта! – разозлился я. – Хочу не просто читать мысли, хочу чётко представлять себе, кто, где и чего!» На сей раз «топор», можно сказать, сам лёг мне в руку.

19

Я лежал на ковре и поминутно вытирал пот. То ли потею от слабости, то ли стало действительно жарко. Отвлекаться ещё и на это не хотелось. За последние полчаса я совершил самый стремительный в мире процесс получения смежных специальностей.

Теперь я мог читать мысли других людей и даже видеть их глазами. И это было не так здорово, как представлялось мне вначале. Типичный Интернет: обилие лишней информации и большие трудности с поиском нужной. И такое же захватывающее ощущение от сёрфинга, когда прыгаешь из сознания в сознание.

Каюсь, оторвался с трудом. И тут же, устыдившись, бросился шарить по квартирам. Поражённый результатом, просканировал ещё раз.

Теперь-то я сообразил, почему сначала пришлось так напрягаться, чтобы прочитать чужие мысли.

В девятиэтажном доме, кроме меня, не было ни души, точнее, ни одной живой души. Были ли в нём души погибшие, выяснять я не собирался. Можно было, наверное, вырастить ещё одно паранормальное чувство, чтобы видеть сквозь стены и дым, но меня и так уже мутило. А ведь я периодически переключался в режим «отбойника» и всячески страховал себя от нервного и физического увечья!

«Где эти пожарные? – подумал я. – Я так долго не протяну!»

С большим трудом удалось в каше эмоций зевак отфильтровать ощущения спасателей. Ощущения были нецензурные. Я имею в виду, что адекватно передать их можно исключительно средствами русского мата. Если я правильно понял, пожар никак не хотел затухать. Только пожарные заливали один очаг и переключались на другой, как из погашенного участка возгоралось пламя. Ленин мог гордиться таким пожаром. Но для меня это создавало определённые неудобства: могло не хватить сил. Наверное, нужно было пожелать себе неограниченных сил, но я не слишком представлял себе, как это делается. В голову лезли только секретные коды из всяких игрушек – «бессмертие», «бесконечные патроны» и тому подобное.

«Попробуем мыслить логически», – подумал я и скривился от резкой мигрени. Мой мозг отказывался вмещать в себя одновременно сверхъестественные штучки и логическое мышление. Я напрягся и отключил чтение мыслей. Это оказалось сделать даже сложнее, чем включить. Строго говоря, чужие мыслеобразы никуда не исчезли, а просто стали тихими и невнятными.

«Значит, „топор“, – рассудил я, когда шум в голове чуть поутих, – решил доконать меня таким извращённым способом. Чтобы не так скучно было. А мирное население, значит, эвакуировал. Ну-ну».

К своему стыду, радости за спасение невинных жизней я не испытал. Зато появилась досада: мне не дали проявить благородство и самоотверженность. Получалась не борьба добра и зла, а междусобойчик двух суперменов. Здания и вещей, конечно, жалко, но барин, небось, каждому пострадавшему какую-нибудь компенсацию устроит. Или не устроит? Вот в чьи мозги я бы сейчас забрался с удовольствием! А заодно кое-что в них подправил.

«А это идея, – подумал я, – пошарю-ка я вокруг. Вдруг он тут рядом ошивается? С него станется».

Я заставил себя подняться (рубашка была мокрая) и дойти до кухни. Там я выпил всю воду из фильтра, лёг на линолеум и закрыл глаза.

Начал я всё-таки с самостраховки. «Отбойником» хорошенько обработал ближайшее будущее горящего здания. Хотел было потушить пожар, но не стал – не стоит отвлекаться на следствие, когда есть возможность справиться с причиной.

Нужно было разыскать Емельку-«топора».

Через десять минут я очень хорошо понимал Гарика, который не любил устраивать удалённый «поиск в эфире». Это довольно утомительно. Сначала преодолеваешь барьер, чтобы попасть внутрь чужого мозга, потом – чтобы выбраться из него. Мысли некоторых попадаются часто, а другие словно уворачиваются от тебя. Но хуже всего – каждый раз ты на мгновение растворяешься в чужом сознании, теряешь своё «я». Мне пришлось даже пару раз делать перерывы, чтобы убедиться, что я не стою на улице, не глазею на пожар и не думаю о сгоревшей заначке в книге Михаила Зощенко.

В третий или даже четвёртый заход я его нашёл.

Это было особое, чётко выделяющееся на общем фоне сознание. Этакий прожектор на фоне карманных фонариков. Луч его периодически вспыхивал. Даже не понимаю, как я сразу не заметил такое роскошное световое шоу. Должно быть, Емеля и тут был в сопровождении компенсатора.

Впрочем, это было уже неважно. Пора было с этим заканчивать.

Наверное, это выглядело глупо, но я вломился в мозг Емельяна Павловича с криком «Ура!».

20

Теперь это не только свет, но и звук. Высокая нота. Флейта. Он режет уши так же нестерпимо, как и прожектор – глаза. Чтобы помочь себе, продолжаю орать.

И желаю, проклинаю, желаю. Меч и щит, «топор» и «отбойник» сменяются мгновенно. Он отвечает. Это страшно, когда сталкивается ненависть с ненавистью. Это впечатляет, когда сходятся Мастер Сглаза и Мастер… Как мне называть его? Он достоин ненависти, значит и уважения.

Пусть будет Мастер Силы.

У меня не вышло напасть внезапно. Моему противнику помогают. Очень ловкий у Мастера Силы компенсатор. Его щит абсолютно синхронизирован с действиями «топора». Такое чувство, что…

Я обрушиваю серию ударов (взрыв машины, толчок в спину, спазм сосудов) и убеждаюсь в своей догадке. Это не компенсатор. Это сам «топор». Он тоже прошёл мою стадию – обретение альтернативных способностей.

Звук флейты становится всё выше, от света слезятся глаза. Я знаю, что мы оба дошли до предела. Я бросил все силы на эту дуэль, и если Мастер Силы сможет сейчас отвлечься… Но он не сможет.

Поразительное дело: я дерусь на грани возможного, фантазия, по-моему, уже за гранью (динозавры какие-то!), но часть сознания совершенно безмятежна. Пытаюсь задействовать и этот резерв, но не могу. В этой части можно только думать, только возводить логические построения.

Мой «отбойник» блокирует выпад – взрыв газа. «Идиот, – думает моя логическая часть, – у нас электрические плиты». Сражающаяся часть ничего не думает. Она плавится и дымится, но продолжает проклинать, желать, проклинать. Наверное, так чувствуют себя специалисты восточных единоборств. Их тела двигаются сами, а сознание всего лишь отрешённо наблюдает за этим кровавым танцем.

Ладно, раз у нас появился участок чистой логики, будем думать чисто логически. Наверняка «топор» знает, что газа у нас в доме нет. Он хорошо подготовился. Должен знать. Стало быть, и он выкладывается по полной. Выхода два: ждать, кто первый сломается, или обострять. Тут и без логики понятно – я долго не протяну.

Но я на пределе.

«Следовательно, – говорит мне бесстрастная моя часть, – нужно за эти пределы выйти».

Я вкладываю всю силу в последний удар, а когда сила заканчивается, добавляю страх из пяток, воздух из лёгких, слезы из глаз, кровь из жил.

Мой «топор» вдребезги разносит ненавистный прожектор.

Его флейта в клочья разрывает мои барабанные перепонки.

21

– Андрей Валентинович?

Я открываю глаза, но молчу.

Я в больничном боксе. Одноместном. Надо мной стоит подполковник Минич.

Не удивляюсь. Пожар должен был попасть в разряд экстраординарных и, соответственно, попасть в поле зрения подполковника.

– Ваши документы сгорели, – продолжает Сергей Сергеевич, – но не составляло труда догадаться, кто именно тот единственный пострадавший.

Странно, что я сам не сгорел. Видимо, какой-то резерв всё-таки работал на самосохранение.

– Там должен быть ещё один пострадавший, – разлепляю я губы, – среди зевак.

– Он в соседней палате. Хотите повидаться?

Если это ирония, то явно неуместная. Не отвечаю.

– У вас сильное истощение, – меняет тему Минич, – мы готовы обеспечить вам восстановительное лечение в госпитале. Если вы не возражаете, конечно.

– Я возражаю.

Подполковник кивает. Он уже просчитал мой ответ. Или просто прикидывается? А что, это хороший ход: каждый раз делать вид, что ты все заранее знаешь. Тогда окружающие начинают верить, что так оно и есть.

– Одолжите мне денег, – говорю я, – они ведь наверняка тоже сгорели.

И к этому он готов. Протягивает мне пухлый конверт и ключи с прикреплённой к ним картонкой.

– Это на первое время. Ключи от служебной квартиры. Адрес указан на бирке. Тут рядом.

Похоже, кое-что эти ребята всё-таки не знают. Решаю быть честным:

– Должен предупредить, товарищ подполковник, что я теперь для вашего ведомства существо бесполезное.

– Ошибаетесь, Андрей Андреевич. Мой совет – отправляйтесь по указанному адресу и выспитесь как следует.

На лице Минича непонятное выражение.

«Ага! – со слабым злорадством думаю я. – Умный-то умный, а имя-отчество моё перепутал».

– Последнее, – Сергей Сергеевич протягивает мне письмо. – Это вам от Николая Николаевича Романова.

Немного медлю, но беру. Теперь это уже неважно. Встаю. Немного пошатывает.

Одеваюсь в джинсы и рубашку, которые мне практически впору. Кроссовки немного жмут.

Сергей Сергеевич сопровождает меня до выхода на улицу. По пути он несколько раз вступает в беседу с людьми в белых халатах, один раз что-то подписывает. Выхожу на крыльцо госпиталя и секунду стою с закрытыми глазами.

Иду по улице очень аккуратно, словно по болоту. Каждый раз медленно тяну ногу, но она все равно встречается с землёй или слишком рано, или слишком поздно. Наверное, со стороны это выглядит походкой пьяного. «Меня могут принять за пьяного, – думаю я, – и забрать в милицию. Но этого не случится. С вероятностью 85% Минич выслал за мной сопровождающих. Если что, они моментально отсекут от меня любого милиционера».

Мысли забавляют меня. Особенно странно выглядят проценты.

«Это второстепенно, сейчас нужно думать о главном. Главное: я больше не мастер сглаза. И не „топор“».

Я останавливаюсь (место спокойное, в течение тридцати секунд на меня никто не наткнётся) и прислушиваюсь к себе. Осталась только холодная, логическая часть сознания. Трансцендентная часть выгорела полностью. Создаётся ощущение, что она располагалась где-то у основания черепа. Сейчас там пусто. Гулкая, выжженная взрывом, пещера. Но природа не терпит пустоты. Вероятнее всего, вскоре пещера будет заполнена. В моих силах сделать так, чтобы она была заполнена нужным мне образом.

Я открываю глаза. Тридцать секунд истекли, и мне нужно двигаться дальше, чтобы на меня не наткнулась вон та весёлая компания.

Идти становится легче.

«Нужен план, – думаю я на ходу, – план заполнения пещеры. Сейчас я его не составлю, потому что слишком вымотан и плохо соображаю. Потребуется шесть часов сна. Менее не даст эффекта, более – напрасная потеря времени».

«Плохо соображаю»? Да я никогда в жизни не соображал более чётко и логично! Я понимаю, что это что-то значит. И понимаю, что осмысливать это сейчас – нелогично. Слишком тонкая проблема. Нужно сразу после сна.

Сверяюсь с адресом. До нужного дома осталось пятнадцать минут пешком. Ловить такси глупо. Пешая прогулка мне как раз кстати. О первостепенных проблемах размышлять нельзя, нужны мысли лёгкие и приятные. Думаю о Маше. Это приятные мысли. Она привлекает меня как женщина. Кроме того, у нас дополняющие психотипы. Близкие социальная среда и воспитание. Такой союз может быть благоприятен с высокой вероятностью. Процентов 70, не меньше.

Но разумно ли это? Близкий человек, да ещё женщина – это серьёзное уязвимое место. Нужно ещё раз все взвесить. Не такая уж и простая это проблема.

Я вздрагиваю. Да что они, сволочи, со мной сотворили? Как я могу хладнокровно рассуждать о таких вещах? Я ж люблю Машку! И чёрт с ней, с уязвимостью!

Неубедительно. Слова «сволочи», «люблю», «чёрт с ней» – эмоциональны по форме, но бессодержательны. Принимаю решение ни о чём ни думать.

Как ни поразительно, это удаётся. Моментально включается автопилот, и я прихожу в себя от вопроса водителя:

– Дальше не проеду. Перекрыто.

Осматриваюсь. Автопилот взял такси и назвал адрес моего сгоревшего дома. Раз уж я здесь, решаю пойти выяснить какие-нибудь детали. Впоследствии это может понадобиться. Информация не бывает лишней. Прошу водителя подождать пять минут.

Дом не столько обгорел, сколько закоптился. Нужно осмотреть его со стороны подъезда. Иду, стараясь запомнить каждую деталь. Необъяснимым образом знаю, что всё будет сохранено в памяти. Потом разберусь. По пути составляю чёткий план на ближайшие сутки. Я приму душ, просплю ровно шесть часов, встану, сделаю зарядку, снова приму душ и прочитаю письмо Николая Николаевича. Судя по всему, оно содержит всю необходимую мне…

…Маша стояла у моего подъезда и плакала. Я подошёл и обнял её. Слово «люблю» оттаяло и начало пульсировать, что было больно и нелогично – но это и был я.

Эпилог

Уважаемый Андрей Андреевич!

Не удивляйтесь, я не перепутал и не запамятовал ваши инициалы. Дело в традиции – все наши с вами коллеги, живущие среди восточных славян, носят отчество, совпадающее с именем. Это символично. Таким образом подчёркивается, что мы являемся – в определённом смысле – собственными родителями.

Итак, вы обнаружили, что способность управлять грядущим вами утеряна. Не буду утешать. Нет большой беды в такой потере. Да, ваши желания могли повелевать будущим, но могли ли вы повелевать своими желаниями? Вы были словно умалишённый с гранатомётом в руках. Теперь все позади.

Думаю, следует подробнее описать, каким образом это произошло. В будущем мой опыт может вам пригодиться.

Наткнулся я на вас после долгих лет поисков. «Отбойники» (как и «топоры») вашего уровня попадаются редко. Было время, когда мы практически полностью уничтожили людей с такими способностями (по школьному курсу истории вы должны помнить термин «охота на ведьм»). Однако вскоре выяснилось, что в результате такой селекции нарушается экология вида. Мы были вынуждены (и это продолжается до сих пор) балансировать: держим под контролем слабых «отбойников» и «топоров», уничтожая ярко выраженных.

Не нужно ёжиться, мы не убиваем людей, просто трансформируем их особым образом. Вернее, они сами себя трансформируют. Если столкнуть лбами сильного «топора» и «отбойника», то можно добиться того, что субъекты выходят за границы своих возможностей. Перегорают, так сказать.

Итак, мы одновременно активировали вас и вашего визави (мощного «топора», которого пришлось везти издалека) и ввели в соприкосновение. Однако на этом этапе произошло незапланированное отклонение. И виной тому был я. Это случилось, когда вы и Емельян Павлович сошлись в поединке в «Жар-птице». Я правильно рассчитал, что самонадеянный «топор» в момент кульминации пойдёт на нарушение законов реальности – так и вышло, парень с пистолетом появился буквально ниоткуда. Вмешиваться не стоило: вы должны были успеть среагировать, самопроизвольно трансформироваться в «топора» и нанести ответный удар. Ваш визави тоже постарался превзойти самого себя и… Словом, именно тогда должно было произойти то, что произошло вчера.

Но я, повторяю, ошибся. Я вдруг решил, что вы не успеете, не сможете – и закрыл вас своим телом. Не буду напоминать все последствия этой ошибки. Разве что уточню – моя «кома» была организована как раз для того, чтобы провести «прочистку» собственных мозгов. Профилактические работы, так сказать.

После этого был готов новый план, составленный с учётом ваших психологических способностей. Я старался всё время сбивать вас с толку и держаться на некотором удалении. Очень важно было сделать так, чтобы вы сами поставили эксперимент по обеспечению населения всеобщим счастьем. Да, я знаю, были жертвы, но если бы не тот вечер, жертв было бы куда больше.

Только сегодня моя ошибка была исправлена. Надеюсь, это послужит хорошим уроком для всех нас.

Кстати, об уроках. Очень скоро мне снова придётся взяться за ваше обучение. Вы уже заметили, конечно, что взамен возможности управления судьбой вы получили настоящий дар – возможность управления собой. Ваше оружие отныне не горячее желание, а холодная логика. Но и этим оружием нужно научиться эффективно пользоваться.

Не пугайтесь, вы не превратились в бездушного робота. Ваши драгоценные эмоции будут с вами ныне, и присно, и вовеки веков. Но если раньше они управляли вами, швыряли вас по жизни, то теперь вы сможете полностью контролировать их. Даже вызывать по своему желанию. Это и есть настоящие «сверхспособности».

Вот, вкратце, и все.

До скорого свидания, уважаемый бывший мастер сглаза!

Ваш коллега,

Н.Н.Романов.

Загрузка...