Маска Локи

Пролог

Сильный жар опалил ей лоб и обжег горло. Пересохшие губы искривились в гримасе. Помада запеклась коркой и вздулась пузырями, словно асфальт под палящим солнцем.

Александра Вель на два шага отступила от печи. Это было ошибкой. Из-за резкого перепада температур мелкие капельки пота выступили у нее на лбу, на нижней губе, на шее. Она почувствовала, как шелковая блузка, впитав влагу, прилипла к телу.

— Мистер Торвальд? — позвала она. — Айвор Торвальд?

Человек, колдовавший над мехами в глубине комнаты, поднял голову и кивнул. Мгновение Александра следила за тем, как колышется из стороны в сторону его футболка. Потом подошла поближе, пытаясь разглядеть то, над чем он работает, и встала у него за спиной.

Кусок расплавленного стекла, большой и красный, словно спелый помидор. Но краснота эта — не холодная краснота влажной кожицы плода, а яростная краснота внутреннего жара. Из самой сердцевины стекла исходило желтое сияние — память об огне. Торвальд держал стекло на конце стальной трубки, округляя и сглаживая, прокатывая по обожженной деревянной форме. Простеганные металлической нитью рукавицы защищали от жара его руки, а на ногах, как рыцарские доспехи, блестели подвязанные кожаными ремнями металлические пластины.

После сотни поворотов в форме стекло остыло и почернело. Торвальд встал, приподняв стальную трубку, отодвинул обожженную форму, повернулся — едва не задев лицо Александры — и кинул стекло в печь. Стержень он повесил на скобу.

— Что вы хотите? — спросил Торвальд, осматривая ее придирчивым взглядом с головы до ног: прилипшая к телу белая блузка, широкий пояс, туго охвативший узкую талию, прямая черная юбка, обтягивающая бедра, колени…

— Вы выполняете частные заказы? — быстро спросила она.

— Смотря какие.

— И от чего это зависит?

— От того, интересно мне это или нет.

Один из этих, подумала Александра и призывно повела бедрами.

— Ну ладно, — сурово сказал он. — Что вы хотите?

Александра покопалась в сумке, висящей на плече, и вытащила конверт. Открыв клапан, она вытряхнула на стол содержимое, стараясь не касаться его пальцами.

Торвальд подвинулся ближе, взглянул на нее, словно спрашивая разрешения, и снял рукавицу. Рука оказалась на удивление белой. Взяв двумя пальцами один из выпавших обломков, он повернулся к свету, к открытой двери.

— Оникс. Или сардоникс, из красно окрашенных.

— Вы можете превратить его в стекло?

— Этого мало. Сколько в них? Карат пятнадцать-двадцать от силы. Или у вас есть еще?

— Это все, что я смогла… все, что у меня есть.

— Оставьте их себе на память.

— А не могли бы вы смешать их с другими… из чего вы делаете стекло?

— Конечно, ведь оникс просто разновидность кварца. Окись кремния. Почти то же самое, что стекло. Взять эти ваши два кусочка, добавить в расплав и — пфф! — дело сделано. Они даже окрасят его, ровно настолько, насколько я с ними поработаю. Но не сильно, не так хорошо, как хотелось бы.

— Прекрасно. Чем слабее, тем лучше. А еще лучше, чтобы окраски не было вообще. Просто чистое стекло.

— Тогда зачем что-то добавлять?

— Так надо. Это все, что я могу сказать вам. Ну, беретесь за заказ?

— Какой? Точнее!

— Стакан. Стакан для питья, с этими вплавленными кусочками — сардоникса, так, кажется, вы его назвали?

— Стакан… — Он поморщился. — Кубок? Бокал?

— Нет. Высокий стакан для воды. Прямые стенки, плоское дно.

— Ничего интересного. — Он повернулся к печи и взял стальную трубку.

— Я хорошо заплачу. Сотню, нет — тысячу долларов.

Его руки, приготовившиеся поднять трубку, снова опустились.

— Уйма денег.

— Эта вещь должна быть совершенной. Неотличимой от заводских стаканов.

— Своего рода игрушка? Для вечеринки богатеев?

— Точно! — Александра Вель одарила его широкой улыбкой, на сей раз искренней. — Приглашение на вечеринку.

Сура 1 Коронация

От сапог крестоносца разило лошадиным потом. Подол тяжелого шерстяного плаща был облеплен дорожной грязью, осыпавшейся с каждым его шагом на мраморные плиты. Деревенщина!

Но Алоис де Медок, Рыцарь Храма, магистр Антиохийский, раскрыл навстречу гостю объятия:

— Бертран дю Шамбор! Проделать такой путь! Вижу, ты так спешил, что даже не остановился почистить сапоги!

Он похлопал кузена по плечу и осторожно обнял его. В воздух поднялось облако пыли. Алоис чихнул.

Отпустив Бертрана, он оглядел его с головы до пят. Появились новые шрамы, явно нанесенные мечом: об этом можно было судить по характеру рубцов. Тяжелая проржавевшая кольчуга Бертрана была кое-где подновлена. Белая туника, украшенная прямым красным крестом, как у тамплиеров (вскоре он познакомится с их обычаями), была покрыта заплатами. Квадратные заплаты скрывали изношенные места, прямая штопка — следы кинжала. Но все же кольчуга сослужила службу хозяину: на белой ткани туники не было ни одного бурого пятна.

«Сберегла для меня», — подумал Алоис.

Как и его кузен, тамплиер носил белую тунику, но не из грубой шерсти, а из мягкой прохладной льняной ткани. Как и у Бертрана, у него был капюшон из стальных колец, только кольца эти были легкими, из тончайшей проволоки дамасской работы.

Алоис отступил на шаг и сделал знак стоявшему у входа сарацинскому мальчику. Одеяние слуги из тонкого льна, его сапожки из антилопьей кожи и тюрбан из чистого хлопка свидетельствовали о богатстве хозяина. Мальчик торопливо зашуршал метлой возле Бертрана.

Алоис пнул его:

— Воды и тряпок! Убери эту грязь из моих покоев! И зажги сандаловых палочек, дабы освежить воздух!

— Да, господин! — Мальчик выбежал.

— Итак, Бертран, чем могут служить тебе тамплиеры Антиохии?

— Епископ велел мне во искупление грехов совершить деяние на Святой земле. Но мне хотелось бы славы.

— Славы Господней, разумеется?

— Разумеется, кузен. В том-то все и дело. Чтобы доплыть до безопасной гавани… Путешествие оказалось слишком дорогим… А еще — банды язычников… Вот почему я потерял в пути почти все, что имел.

Алоис улыбнулся — мягко и вкрадчиво, похлопал кузена по плечу и усадил в кресло из ливанского кедра. «В конце концов, шерстяной плащ не такой уж грязный…»

— Сколько людей было у тебя вначале?

— Сорок рыцарей, яростных и неустрашимых, как берсеркеры.

— Обоз?

— Лошади, оружие, доспехи, провиант, вино, телеги для добычи. — Бертран усмехнулся. — Грумы и лакеи, повара и поварята да еще случайно подвернувшиеся девки.

— И что осталось?

Улыбка Бертрана угасла.

— Четверо рыцарей, шесть лошадей, одна телега. Девок мы отдали пиратам в обмен на собственные жизни.

— Ну что ж, кузен. Если я не ошибаюсь, ты все-таки сохранил меч и кольчугу. Ты можешь поступить на службу к Ги де Лузиньяну после того, как его коронуют в Иерусалиме. Или, если пожелаешь, можешь присоединиться к Рейнальду де Шатийону, нашему герцогу. Это принесет тебе славу.

— Но я обещал епископу Блуа совсем другое. Я должен сам продумать и осуществить эту битву, битву во славу Господа нашего Иисуса Христа!

— С четырьмя рыцарями, без должного снаряжения? Да, нелегко…

— Я думал, ты поможешь.

— Я? Каким образом?

— Одолжи мне рыцарей.

— Рыцарей Храма?

— Ты же здесь глава над всеми.

Алоис поджал губы.

— Все мы братья во Христе в нашем Ордене. Я всего лишь слежу за порядком в этой обители. Не более того.

— Но ты же можешь убедить своих братьев.

— Последовать за тобой?

— Да, во славу Господню.

— Конкретнее?

— Освободить Гроб Господень!

— Ха, ха. Мы, христиане, уже владеем Иерусалимом, кузен. Голгофа, Гроб Господень, храм Соломона… Что еще хотел бы ты освободить во искупление грехов?

— Ну, я…

— Послушай! Что у тебя есть ценного?

— Ну… Ничего… Только то, что при мне.

— А дома?

— Моя фамильная честь. Герб, более древний, чем герб Карла Великого. Доход с семидесяти тысяч акров превосходной земли, недалеко от Орлеана, пожалованный старым королем Филиппом в год его смерти.

— Ничего, что принадлежит тебе?

— Жена…

— Ничего действительно ценного?

— Земельное угодье.

— Сколько акров?

— Три тысячи.

— Чистое и без долгов?

— Оно досталось мне от отца.

— Ты готов предоставить их в качестве коллатераля?

— Коллат… чего? — переспросил рыцарь.

— Залога. Орден одолжит тебе денег, на которые ты наймешь рыцарей и купишь лошадей, оружие, провиант. В обмен ты пообещаешь вернуть долги с процентами.

— Грех стяжательства!

— Такова жизнь, кузен.

— И сколько я получу?

— Полагаю, Орден мог бы предложить тебе тридцать шесть тысяч пиастров. Это тысяча двести сирийских динаров.

— А это много?

— В пятьдесят раз больше, чем потребовали за убийцу сарацинского султана. Подумай об откупных, которые мы, тамплиеры, и другие ордена получили, когда Генрих Английский устранил Бекета, простого монаха. А тут — убийство султана!

— Значит, за эти динары можно купить людей, оружие и преданность?

— Все, что потребуется.

— А что будет с моей землей?

— После битвы ты выплатишь долг с процентами из захваченной добычи. Ну а если не выплатишь — твои земли во Франции перейдут к нам.

— Я верну долг.

— Не сомневаюсь. Так что твоим землям ничего не угрожает, верно?

— Надеюсь, не угрожает… Тебе, как христианину и рыцарю, достаточно моего слова?

— Мне, кузен, было бы достаточно. Но Великому Магистру нужна бумага. Видишь ли, я могу умереть, но залог и твой долг перед Орденом останутся.

— Понимаю.

— Вот и хорошо. Я велю писцам подготовить бумагу. Тебе останется только поставить подпись.

— И после этого я получу деньги?

— Ну, не сразу. Мы должны отправить гонца в Иерусалим, за благословением Жерара де Ридефора, Великого Магистра.

— Понятно. Это долго?

— До Иерусалима и обратно — неделя пути.

— И где же в этой гостеприимной стране я буду жить все это время?

— Что за вопрос? Разумеется, здесь. Ты будешь гостем Ордена.

— Благодарю тебя, кузен. Теперь ты говоришь как истинный норманн.

Алоис де Медок улыбнулся:

— Ни о чем не беспокойся. Кстати, до обеда ты еще успеешь почистить сапоги.

…Стол в покоях Жерара де Ридефора, Великого Магистра Ордена тамплиеров, был семи локтей в длину и трех в ширину, но в огромных покоях, отведенных магистру в Иерусалимской крепости, казался не таким уж большим.

Сарацинские мастера украсили длинные боковины стола орнаментом из норманнских лиц: овал за овалом с широко раскрытыми глазами под коническими стальными шлемами; пышные усы над оскаленными зубами; уши — как ручки кувшинов, переплетающиеся от головы к голове.

Томас Амнет, взглянув на эту цепочку голов, сразу же угадал в ней карикатуру. «Господи Иисусе, — пробормотал он, — как же, должно быть, ненавидят нас эти несчастные! Нас, западных варваров, удерживающих их города силою оружия, верой в Бога-Плотника и силою древнего невидимого Бога».

— Что ты там колдуешь, Томас?

— А? Что вы сказали, магистр Жерар?

— Ты настолько углубился в изучение стола, что, похоже, даже не слушаешь меня.

— Я слушаю вас внимательно. Вы хотели знать, достоин ли Ги де Лузиньян короны.

— Выбирает Бог, Томас.

— И в какой-то мере Сибилла. Она мать покойного короля Балдуина, сестра Балдуина Прокаженного, который был до него, и дочь короля Амальрика. И теперь она избрала Ги своим супругом.

— Что еще не делает его королем, — заметил Жерар. — Все, что я хочу знать, — это: должен ли Орден поддержать Ги де Лузиньяна или же использовать свое влияние в пользу князя Антиохийского?

— При условии, разумеется, что сначала князь Рейнальд откажется от попытки силой захватить трон?

— Разумеется. Ну а если не откажется…

— Рейнальд де Шатийон — чудовище, но это вы и сами знаете, мой господин. Когда патриарх Антиохийский проклял Рейнальда за то, что тот ограбил императора Мануэля в Константинополе, — продолжал Амнет, — князь велел своему парикмахеру обрезать старику волосы и сбрить бороду, оставив ожерелье из неглубоких порезов на шее и корону на лбу. Потом Рейнальд намазал ему раны медом и держал патриарха на высокой башне под полуденным солнцем, пока мухи чуть не свели его с ума.

Рейнальд напал на поселения на Кипре, полностью разграбил их и три недели жег их церкви — церкви, Жерар! — и урожай, убивал крестьян, насиловал женщин, вырезал скот. Этот остров долго еще не оправится после нашествия Рейнальда де Шатийона.

Едва ли он исходил из благих побуждений, когда захватил в Красном море и сжег судно с паломниками, направлявшимися в Медину. Ходили слухи, что он собирался захватить Мекку и сжечь этот святой город, оставив на его месте пустыню. И он действительно смеялся, когда тонущие паломники молили о пощаде.

— Постой, Томас. Разве убивать неверных — не христианский долг?

— Одной рукой Рейнальд громит христиан на Кипре. Другой — расправляется с сарацинами в Медине. Саладин, Защитник Ислама, поклялся отомстить этому человеку, в том же поклялся и христианский император Константинополя. Рейнальд де Шатийон опасен любому, кто находится в пределах досягаемости его меча.

— Поэтому ты советуешь мне поддержать Ги?

— Ги глуп и будет самым плохим королем из всех, кто когда-либо правил здесь.

— Ты предлагаешь мне выбор между дураком и бешеным псом? Скажи, Томас, ты видел царствование Ги от Рождества Христова 1180 до Рождества Христова только-ты-и-дьявол-знает-какого?

— В Камне, мой господин? Зачем прибегать к магии, когда ответ ясен даже ребенку? Именно Ги устроил в Араде резню мирных бедуинских племен для того лишь, чтобы позлить христианских владык, собирающих с них дань.

— Томас, еще раз спрашиваю, разве убивать язычников дурно?

— Дурно? Я не сказал «дурно». Просто глупо, мой господин. Когда нас здесь один на тысячу. Когда каждый француз, чтобы попасть сюда, должен переплыть море и проехать по пыльным дорогам, отвоевывая каждый шаг у пиратов, язычников, разбойников и подавляя кровавые бунты собственных кишок. Когда неверные тысячами вырастают из песка, как трава после весенних дождей, и каждый вооружен острым как бритва клинком, и каждый слепо предан своим коварным языческим вождям. Поэтому будет разумнее оставить рассуждения о том, что дурно, а что хорошо, а бедуинам позволить спокойно спать у своих колодцев и платить нам дань.

— Ты упрекаешь меня, Томас?

— Мой господин! Я упрекаю такого дурака, как Ги де Лузиньян, и такую скотину, как Рейнальд де Шатийон.

— Но, как Хранитель Камня, ты обязан дать мне совет. Скажи, достаточно ли силен Ги, чтобы устоять против Рейнальда де Шатийона?

— Какое это имеет значение? — ответил Томас. — Мы устоим.

— Значит, мы должны поддержать Ги?…

— О, Ги будет следующим королем в Иерусалиме. Не бойтесь.

— Но я не о том спрашиваю…

Резкий стук в дверь прервал магистра.

— Кто там? — рявкнул Жерар.

Скрипнула дверь, и молодой слуга, полукровка, сын норманна и сарацинки, заглянул в комнату. Таких, как он, в услужении у тамплиеров было много, именно так чаще всего поступали с незаконнорожденными. Разгоряченное лицо слуги было покрыто дорожной пылью. Испуганные голубые глаза смотрели устало.

— Мой господин, я прибыл из Антиохии с известием от сэра Алоиса де Медока.

— Это что, не может подождать?

— Он сказал, это срочно, мой господин. Что-то о богатом простаке, которого можно пощипать.

— Очень хорошо, давай письмо.

Юноша достал кожаный кошель и передал Жерару. Тот острым кинжалом разрезал тесемки, вытащил свиток и сломал восковую печать. Развернув желтоватый пергамент, Жерар поднес его к глазам… печально вздохнул и передал Томасу.

— Неразборчиво. Наверное, Алоис писал в спешке.

Томас Амнет взял документ и молча начал читать.

Жерар наблюдал за ним с некоторой неприязнью. Воины, умеющие читать, все еще были редкостью в мире Амнета. И хотя многие тамплиеры могли разобрать на карте название города или реки, тех, кто читал с легкостью, было очень мало. Амнет знал, что у Жерара де Ридефора достаточно власти, чтобы не бояться тех, кто умеет читать. Но сейчас магистра несколько раздражало сознание того, что Амнет способен что-то вычитать в пергаменте, который для него, магистра, оставался немым.

— Ну и что же там? — спросил он наконец.

— Сэр Алоис дал ссуду некоему Бертрану де Шамбору, своему дальнему родственнику. Под залог земельного угодья в Орлеане. Орден обязуется предоставить этому Бертрану рыцарей, пеших воинов, лошадей, оружие и повозки на сумму тысяча двести динаров.

— Размеры угодья?

— Три тысячи акров… Интересно, так ли уж плодородна та земля? Алоис об этом умалчивает.

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы он имел дело с недоходной землей? Продолжай.

— Алоис считает, что мы купим благосклонность Рейнальда, передав эту землю его кузену, который в этом году собирается вернуться во Францию… Но, — возразил Амнет, — земля пока не наша. Как же мы можем распоряжаться ею?

— Она вскорости будет нашей, — сказал Жерар.

— Откуда вы с Алоисом знаете это? У вас есть собственный Камень?

Жерар похлопал себя по лбу:

— О нет, мой юный друг. Зачем прибегать к магии, когда Господь наделил меня разумом? — Магистр рассмеялся собственной шутке. — Этот Бертран будет искать славы, чтобы искупить все грехи, которые успел совершить в своей короткой, но беспутной жизни. Ну что ж, дадим ему возможность прославиться.

— Какую же? — покорно спросил Томас.

— Мы скажем несчастному глупцу, что наивысшей славы он достигнет, только если займет цитадель гашишиинов Аламут.

— Ее не зря называют «Орлиным гнездом». Она неприступна.

— Да, но доблестный Бертран не узнает этого, пока окончательно не увязнет в осаде. А тогда будет слишком поздно. Молодой французский аристократ, жаждущий славы, против банды, казалось бы, безоружных ассасинов. Вот так мы подбросим скорпиона в постель шейха Синана, Горного Старца.

— И получим в награду три тысячи акров земли в Орлеане. — Томас Амнет на мгновение задумался. — Карл, — внезапно сказал он.

— А? — Жерар де Ридефор отвел взгляд от пергамента.

— Так зовут тоскующего по родине кузена Рейнальда. Карл.

— Неважно. Он примирит нас с Рейнальдом.

— Когда кормишь чудовище, лучше взять копье подлиннее.

— Поэтому скормим ему Бертрана де Шамбора — и сохраним пальцы.

Поднявшись в свою келью, Томас Амнет закрыл ставни и задернул занавески. На улице было прохладно, но не только от ветра хотел он укрыться.

Несмотря на беседу с Жераром де Ридефором, Амнета обеспокоила близящаяся коронация Ги де Лузиньяна. Лузиньян — рыцарь на час, это было видно любому, тем более Томасу Амнету.

Десять лет в качестве Хранителя Камня сделали его более чутким к течению времени.

Обычные люди принимают каждый рассвет как начало нового дня, битву или дальнюю дорогу — как очередное испытание, из которого нужно выйти победителем, раны, болезни и, в конце концов, смерть — как неожиданность.

Амнет же принимал любое событие как часть единого целого.

Каждый день — как звено в бесконечной цепи лет. Каждую битву — как пешку на великой доске войны и политики. Каждую рану — как предвестие смерти. Амнет видел поток времени и себя как белую щепку в этом потоке.

Ну а Камень просто позволял подробнее рассмотреть этот поток.

Томас Амнет открыл старый кованый сундук и вытащил ларец, в котором хранился Камень. Ларец был сделан из орехового дерева, сильно почерневшего от времени, а изнутри — выстлан бархатом. Амнет окружил ларец правильной пентаграммой, чтобы сохранить энергию и укрыть Камень от посторонних глаз.

Он поднял крышку и зажег тонкую свечу.

Камень слабо засветился, словно приветствуя его. Он походил на Мировое Яйцо — гладкий и сверкающий, округлый с одного конца и заостренный с другого.

Амнет взял Камень.

Как он и ожидал, по руке прошла вверх волна боли. Со временем, после долгого опыта, боль стала терпимее, но так и не уменьшилась. Это походило на ту дрожь, которую чувствуешь, сидя на лошади, когда стрела попадает ей в шею. Дрожь приближающейся смерти.

От прикосновения к Камню в голове его зазвучала музыка: хор ангелов пел осанну во хвалу и славу Господа своего. Эта божественная мелодия каждый раз повторялась вновь и вновь, стоило ему взя…