Марсианская одиссея

Ярвис устроился с максимальным комфортом, который позволяла тесная каюта «Ареса».

— Какой воздух! — ликовал он. — После этой разряженной дряни снаружи будто суп хлебаешь! — И он взглянул на марсианский ландшафт за стеклом, плоский и унылый в свете ближайшей луны.

Остальные трое разглядывали его с сочувствием — инженер Путц, биолог Лерой и астроном Гаррисон, он же капитан экспедиции. Дик Ярвис был химик этого знаменитого экипажа экспедиции «Арес», того самого, члены которого первыми из всех людей ступили на почву ее таинственного соседа — планеты Марс. Конечно, это было давным-давно, всего около двадцати лет спустя после того, как этот сумасшедший американец Догени ценой собственной жизни решил проблему ядерного двигателя, а не менее сумасшедший Кардоза с помощью такого двигателя добрался до Луны. Эти четверо с «Ареса» были настоящие первопроходцы. Если не считать полудюжины экспедиций на Луну и злополучного полета де Ланси в сторону заманчивой Венеры, этим людям первым пришлось ощутить гравитацию, отличную от земной, и, уж разумеется, им первым удалось вырваться за пределы трассы Земля-Луна. И они заслужили это счастье, если учесть все трудности и неудобства, которые им пришлось перенести: месяцы, проведенные в камере акклиматизации на Земле, когда они привыкали дышать в атмосфере, сходной с разреженной атмосферой Марса, затем вызов пространству в крохотной ракете с примитивным двигателем двадцать первого столетья, и самое главное — встреча с абсолютно неизвестным миром.

Ярвис потянулся и потрогал саднящий и шелушащийся кончик носа, обожженный морозом. И снова довольно вздохнул.

— Ну, — вдруг взорвался Гаррисон. — Мы когда-нибудь услышим, что произошло, или нет? Ты отправляешься честь честью в подсобной ракете, мы о тебе целых десять дней ничего не знаем, и вот наконец Путц извлекает тебя из какой-то идиотской муравьиной кучи, а за приятеля у тебя какой-то дурацкий страус. А ну, голубчик, шпарь!

— Шпарь? — изумленно протянул Лерой. — Кого шпарь?

— Он хочет сказать «шпиль», — рассудительно объяснил Путц, — «spiel»

— означает ковори, расскасофай. Играй свой пластинка.

Ярвис взглянул на развеселившегося Гаррисона без тени улыбки.

— Все правильно, Карл, — мрачно обратился он к Путцу. — Сейчас проиграю свою пластинку.

Он удовлетворенно хмыкнул и начал свой рассказ.

— Как было приказано, — сказал он, — я проследил как Карл стартовал в северном направлении, затем взобрался в свою душегубку и отправился к югу. Помнишь, капитан, приказ был не приземляться, а только разведать, где что есть интересного. Я включил обе камеры и шлепал на приличной высоте, так около двух тысяч футов. Во-первых, так больше обзор у камер, ну и, кроме этого, в этом вакууме, который почему-то здесь называют атмосферой, если лететь ниже, двигатели поднимают ужасную пылищу.

— Мы все это знаем от Путца, — буркнул Гаррисон. — Хотя пленку ты бы лучше сохранил. Она бы окупила твою эту прогулочку. Помнишь, как публика ломилась на первые фильмы, снятые на Луне?

— Пленка цела, — отпарировал Ярвис. — В общем, — продолжал он, — как я уже сказал, шлепал я довольно быстро. Как вы и предполагали, при скорости выше ста миль в час подъемная сила плоскости крыльев в этой атмосфере невелика, и мне пришлось подключить аварийный двигатель.

В общем, из-за скорости и высоты видимость была не очень хорошей. Однако достаточной, что бы разобрать, что я лечу точно над такой же серой равниной, как та, что мы изучали целую неделю после высадки. Такая же пузырчатая растительность и такой же вечный серый ковер этих ползучих растений — животных, которые Лерой зовет биоподами. В общем, я летел и каждый час, по инструкции, сообщал свое местонахождения, хотя понятия не имел, слышите вы меня, или нет.

— Слышал я, — огрызнулся Гаррисон.

— Ста пятьюдесятью милями южнее, — невозмутимо продолжал Ярвис, — равнина сменилась чем-то вроде плато, сплошь пустыня и оранжевый песок. Я прикинул, что мы были правы, когда предположи, что эта серая равнина, — Киммерийское море, а тогда эта оранжевая пустыня — то, что мы называем Ксантус. Если это так, то через пару сотен миль должна была появиться еще одна серая равнина, море Хрониум, а затем еще одна пустыня, Тайль I или II. И так оно и было.

— Путц уточнил наше местонахождение еще десять дней назад, — пробурчал капитан, — давай ближе к делу.

— Уже близко, — ответил Ярвис. — В Тайле я через двадцать миль пересек канал!

— Путц их сфотографировал сотню. Давай что-нибудь поновее!

— А город не видел?

— Целых двадцать. Если, конечно, можно считать эти кучи мусора городами.

— Ну ладно, — продолжал Ярвис, — теперь я вам расскажу кое-что, чего Путц не видел. — Он потер свой зудящий нос и продолжал: — Я знал, что в это время года светло бывает шестнадцать часов, так что через восемь часов

— отсюда восемьсот миль— я решил возвращаться. Я был еще над Тайлем I или II, не знаю, но не больше чем милях в двадцати пяти от границы пустыни. И именно в этом месте драгоценный мотор Путца отказал.

— Как отказал? — забеспокоился Путц.

— Ядерная тяга ослабела. Я сразу же начал терять высоту и шмякнулся прямо в песок. И нос разбил об иллюминатор! — И он горестно потер пострадавший орган.

— Можеть быть, пытался мыть камера сгорания мит серная кислота? — осведомился Путц. — Иногда свинец тает вторичная радиация…

— Ну да, — сказал Ярвис с отвращением. — Никогда бы не подумал… ну, во всяком случае, не больше десяти раз! Кроме того, от удара сплющило шасси и смяло аварийный двигатель. Даже если бы мне удалось запустить двигатель — что дальше? Выхлоп прямо из дна. Да через десять миль пол бы подо мной расплавился! — Он снова потер нос. — Счастье, что фунт здесь весит только семь унций, а то бы меня в лепешку расшибло.

— Я б мок бы чиниль! — воскликнул инженер. — Тержу пари, это не быль серьесно.

— Может, и нет, — саркастически усмехнулся Ярвис. — Только летать все равно было нельзя. Ничего серьезного, только мне нужно было или ждать, пока меня найдут, или пытаться идти обратно пешком восемьсот миль, а до отлета только двадцать дней! Сорок миль в день! Ну, — заключил он, — я предпочел не сидеть на месте. Шансов, что найдут, столько же, зато при деле.

— Мы бы тебя нашли, — сказал Гаррисон.

— Не сомневаюсь. Как бы то ни было, я смастерил из пристежных ремней лямки и привязал на спину бак с водой, взял обойму и револьвер, часть продуктов из неприкосновенного запаса и отправился.

— Бак с водой! — воскликнул Лерой. — Да он же весит четверть тонны!

— Неполный. Двести пятьдесят фунтов земного веса, значит, восемьдесят пять. Кроме того, мои собственные двести десять фунтов на Марсе весят только семьдесят, так что вместе с баком на пять фунтов меньше, чем я обычно вешу на Земле. Я как раз на это и рассчитывал, когда решил делать в день по сорок миль. Да и, конечно, я захватил спальный термомешок, ночи-то на Марсе прямо зимние.

Ну и поскакал я довольно-таки быстро. За восемь часов дневного света можно пройти не меньше двадцати миль. Это было довольно-таки утомительно — топать по пустыне с грузом, а вокруг никого и ничего, даже ползучих лероевских биоподов. Примерно через час я добрался до канала — просто сухая канава футов четыреста шириной, прямая как рельс.

Но в ней когда-то была вода. Канава была покрыта чем-то зеленым, вроде как лужайка. Только когда я подошел поближе, лужайка уползла из-под ног.

— Как? — спросил Лерой.

— Да-да, это были родственники твоих биоподов. Я поймал одного — маленькая такая былинка с палец длиной и две тонкие суставчатые ножки.

— Он есть где? — загорелся Лерой.

— Он есть там! Мне нужно было идти, так что я потащился дальше, а живая трава расступалась передо мной, а потом смыкалась. А потом я опять очутился в оранжевой пустыне Тайль. Я все топал и топал и отчаянно ругал песок, из-за которого так трудно было двигаться, и, между прочим, Карл, твой идиотский двигатель. Как раз перед сумерками я добрался до края пустыни и стал рассматривать это серое море Хрониум, которое лежало внизу. И я знал, что мне предстоит пройти еще семьдесят миль по нему, а затем миль двести через Ксантус, а затем, наверное, еще столько же через Киммерийское море. Думаете, приятно? И я стал ругать вас всех за то, что вы меня не находите!

— Но мы же пытались, ты, чучело! — сказал Гаррисон.

— Но от этого было мало толку. Ну я подумал, что, пока еще светло, можно спуститься со скалы, граничащей с морем. Я нашел удобный спуск. Море Хрониум — точно такое же место, как и вот это, — дурацкие растения без листьев и куча ползучих тварей. Я только взглянул на них и вытащил свой спальный мешок. До этого мне, понимаете, не приходилось видеть в этом полумертвом мире ничего такого, из-за чего можно было бы беспокоиться, ну ничего опасного.

— Ничего? — осведомился Гаррисон.

— Ничего! Ты об этом услышишь, когда я до этого дойду. Ну я уже совсем собрался в него залезть, когда вдруг услышал какой-то дикий тарарам.

— Что такое тарарам? — спросил Путц.

— Он хочет сказать «Та дерар зеню», «Tasde rares ennuis», — объяснил Лерой. — Это значит «просто не знаю какой ужас».

— Верно, — согласился Ярвис. — Я не знал, какой ужас, и вылез посмотреть. Шум был такой, как будто стая ворон расправляется с канарейками: свист, кудахтанье, карканье, щелканье, все что хочешь. Я обогнул кучу обломков. Тут-то я и увидел Твила.

— Твила? — повторил Гаррисон.

— Тфила? — повторили Лерой и Путц.

— Этот чудной страус, — объяснил рассказчик. — По крайней мере точнее мне связно произнести не удается. Он это произносил так что-то вроде «Т-р-р-р-в-и-и-р-р-л-л-л».

— А что он делал? — спросил капитан.

— Не давал себя есть. И визжал, конечно, невероятно.

— Есть? Кому?

— Я это понял позднее. В тот момент мне удалось разглядеть только клубок черных щупалец, обвившихся вокруг чего-то, что, как вам Путц правильно сказал, было похоже на страуса. Естественно, я не собирался вмешиваться. Если обе твари опасны, одной останется меньше.

Но эта штука, похожая на птицу, дралась отлично и между воплями наносила приличные удары своим длинным, дюймов в восемнадцать, клювом. И кроме того, мне удалось разглядеть, что было на конце этих щупалец. — Ярвис содрогнулся. — Но решающим доводом было то, что я заметил на шее у птицы маленькую черную сумку, или футляр. Это было разумное существо! Или ручное, может быть. Так, или иначе, это помогло мне. Я вытащил свой пистолет и выстрелил в клубок щупалец.

Щупальца всплеснулись, хлынула какая-то черная мерзость, и чудовище с отвратительным свистом скрылось в норе вместе со щупальцами. Второе существо испустило какие-то трескучие звуки и, шатаясь, повернулось ко мне

— ноги у него были толщиной с палки для гольфа. Я держал оружие наготове, и мы оба уставились друг на друга.

Марсианин на самом деле не был птицей. Он даже и не был похож на птицу, разве что с первого взгляда. Клюв-то у него был и что-то вроде перьев, но это был не настоящий клюв. Он был вроде как бы гибкий. Видно было, что кончик медленно изгибается то в одну, то в другую сторону; что-то среднее между клювом и хоботом. На ногах по четыре пальца, и четырехпалые такие штуки — можно назвать их руками, и маленькое округлое тело с длинной шеей, а на конце крохотная головка и этот клюв. На дюйм выше меня и… ну, Путц его видел!

— Ja, я видал!

Ярвис продолжал:

— Итак, мы разглядывали друг друга. В конце концов эта тварь затрещала, защебетала и протянула руки, пустые. Я решил, что это признак дружелюбия.

— Может быть, — предположил Гаррисон, — увидев твой нос, она решила, что ты ее родственник?

— Ха! Тебе обязательно открывать рот, что бы сойти за умника. В общем, я спрятал пистолет и сказал что-то вроде «ах, что вы, не стоит благодарности», и эта тварь подошла поближе, и мы познакомились.

К этому времени солнце стояло уже совсем низко, и было ясно, что пора или развести огонь, или влезть в спальный мешок. Я предпочел развести огонь. Я выбрал местечко у подножия скалы, с которой спустился, чтобы тепло отражалось от скалы и попадало мне в спину. Потом начал ломать куски этих сухих марсианских растений. Мой компаньон понял, в чем дело, и принес целую охапку. Я полез за спичками, но марсианин покопался в сумке и вынул какую-то штуку, похожую на тлеющий уголек. Он только прикоснулся к веткам, и пламя запылало — а вы ведь помните, чего нам стоило развести огонь в этой атмосфере!

А эта его сумка! — продолжал рассказчик. — Это было, друзья, не кустарное изделие. Нажмешь сбоку — открывается, нажмешь в середине — она закрывается так плотно, что и не видно, где было открыто. Лучше всякой «молнии».

Ну смотрели мы, смотрели на огонь, и я решил попробовать с марсианином пообщаться. Я показал на себя и сказал: «Дик». Он понял сразу же, протянул свою когтистую лапу и повторил: «Тик». Затем я показал на него, и он издал свист, который я обозначил «Твил», потому что не мог усвоить его произношения. Дело шло на лад; что бы закрепить достигнутое, я повторил «Дик», а затем, указывая на него, — «Твил».

Тут-то мы и застряли! Он защелкал вроде бы отрицательно и произнес что-то вроде «П-п-про-от». И это было только начало; я всегда был «Тик», но что касается его — иногда он был «Твил», иногда «П-п-про-от», а остальное время — еще целых шестнадцать разных трескучих названий.

Мы просто не могли найти общих точек. Я пробовал «камень», и «звезда», и «дерево», и «огонь», и бог знает что еще, и, как я не пытался, я не мог добиться от него ни единого названия. Ни одно название не повторялось два раза подряд, и если это называется языком, то тогда меня можете звать алхимиком. В конце концов я потерял терпение, стал звать его Твилом, и вроде бы сошло.

Но Твил некоторые мои слова понял. Несколько из них он усвоил, и я считаю, что это большое достижение, если вы привыкли к языку, в котором названия придумываются на ходу. Но я не мог его понять: то ли я чего-то основного не мог уловить, то ли мы просто думали по-разному. Думаю, последнее вернее.

У меня есть основания так думать. Через некоторое время я бросил это дело с языком и попробовал математику. Я нацарапал на земле «дважды два — четыре» и продемонстрировал это на камешках. И снова Твил понял, в чем дело, и сообщил мне, что трижды два — шесть. Опять дело пошло на лад.

Теперь, когда я выяснил, что у Твила есть хотя бы среднее школьное образование, я начертил на земле кружок, обозначающий Солнце, перед этим указав на него. Затем нацарапал Меркурий, Венеру, матушку-Землю, Марс, а затем, указав на Марс по схеме, провел рукой вокруг себя, показывая, что сейчас мы находимся именно там. Я собирался как-нибудь дать ему понять, что мой дом на Земле.

Твил, будьте уверены, отлично понял мой чертеж. Он ткнул в него клювом и с кудахтаньем и щебетанием добавил к Марсу Деймос и Фобос, а к Земле пририсовал Луну!

Вы понимаете, о чем это говорит? Это говорит о том, что его раса использует телескопы, у них цивилизация!

— Необязательно, — фыркнул Гаррисон. — Луну отсюда видно как звезду пятой величины. Ее вращение можно видеть невооруженным глазом.

— Луну да, — сказал Ярвис. — Ты меня не понял. Меркурий не видно. А Твил знает о Меркурии, потому что он нарисовал Луну у третьей планеты, а не у второй. Если бы он не знал о Меркурии, он бы сделал Землю второй планетой, а Марс не четвертой, а третьей. Понятно?

— Хм! — произнес Гаррисон.

— В общем, — сказал Ярвис, — я продолжал урок. Все шло хорошо, и мне казалось, что я смогу объяснить ему свою мысль. Я показал на Землю на своей схеме, затем на себя, затем, чтобы было убедительнее, на себя и на нашу Землю, которая светилась ярко-зеленым почти в зените.

Твил так раскудахтался, что я был уверен, что он понял. Он подпрыгнул, потом указал на себя, потом на небо, потом опять на себя и опять на небо. Потом себе на живот, а затем на Арктур, потом на Спику, потом себе на ноги и еще на полдесятка звезд, а я смотрел на него в изумлении. Потом ни с того ни с сего он подскочил. Ну и прыжок это был, скажу я вам! На семьдесят пять футов в высоту, ни дюйма меньше. Я увидел его силуэт на фоне неба, затем он перевернулся и свалился вниз головой, клювом в землю, как стрела. Вонзил клюв прямо в центр моей схемы, как в мишень!

— Чушь, — сказал капитан, — просто чушь!

— Я тоже так подумал. Пока он вытаскивал голову из песка и становился на ноги, я смотрел на него разинув рот. Потом я подумал, что он меня не понял, и начал объяснять всю эту ерунду с самого начала, а закончилось все это точно так же, и Твил опять лежал, уткнув нос в центр моей картинки.

— Может, это религиозный обряд? — предположил Гаррисон.

— Может быть, — сказал Ярвис с сомнением. — Ну вот так оно все и было. Мы могли обмениваться идеями до определенной степени, а затем — фьють! — что-то такое было у нас разное, несовместимое. Я уверен, что Твил считал меня таким же чудным, как я его. Просто наши разумы видят мир с разных точек зрения, и, может быть, его точка зрения так же верна, как и наша. Но мы не могли найти общий язык, вот и все. И все же, несмотря на все эти сложности, мне Твил нравился, и у меня какая-то странная уверенность, что я ему тоже.

В конце концов мы подошли к подножию утесов Ксантуса, когда день уже был на исходе. Я решил, если возможно, ночевать на плато. Я считал, что если поблизости и бродит какое-либо опасное существо, то скорее в зарослях моря Хрониум, чем в песках Ксантуса. Не то чтобы я видел вокруг какой-либо призрак опасности, ничего не было, кроме того черного чудовища с веревками-щупальцами, которое схватило Твила, а оно явно красться не умело и как-то завлекало свои жертвы. Меня оно завлечь не могло, пока я спал, тем более, что Твил, по-моему, вообще не спал, а терпеливо сидел поблизости всю ночь. Мне хотелось узнать, каким образом эта тварь могла завлечь Твила, но спросить его об этом я не мог. Позже я и это узнал, и это было просто жутко.

Пока что мы бродили вокруг подножия утесов, ведущих на Ксантус, в поисках более удобного подъема. По крайней мере я. Твил легко мог туда прыгнуть, потому что утесы были гораздо ниже, чем Тайль, так футов шестьдесят. Наконец я нашел удобный путь и стал взбираться, чертыхаясь оттого, что на спине у меня был привязан бак с водой. Он мешал мне только при подъеме. Как вдруг я услышал звук, который показался мне знакомым: вы уже знаете, как в этом разреженном воздухе искажаются звуки. Выстрел звучит как выхлоп пробки из бутылки. Это было явно гудение ракеты. И точно, милях в десяти к западу, между мной и заходящим солнцем летела наша вторая подсобная!

— Это пыл я, — сказал Путц. — Искать тебя.

— Ну да. Я это знал, но что толку? Я уцепился одной рукой за утес и орал, и махал свободной рукой. Твил ее тоже увидел, и раскудахтался, и вспрыгнул на вершину утеса, а потом в воздух. Но машина, жужжа, скрылась в южном направлении.

Я вскарабкался на вершину утеса. Твил все еще возбужденно щебетал, подпрыгивал и зарывался клювом в песок. Я указал на юг, потом на себя, и он сказал: «Да-да-да»; но каким-то образом я все же понял, что он считает этот летающий предмет чем-то вроде моего родственника, может быть, даже родителем. Возможно, я недооценил его интеллект; сейчас я именно так и считаю.

Я ужасно расстроился, что не сумел просигнализировать. Вытащил спальный термомешок и залез в него, потому что ночной холод уже давал о себе знать. Твил сунул клюв в песок, подобрал ноги и руки и выглядел ну точно как вот этот голый куст. Наверное, он всю ночь так и просидел.

— Защитная мимикрия! — заликовал Лерой. — Вот видите! Это существо из пустыни!

— Утром, — продолжал Ярвис, — мы снова отправились в путь.

Я устал и был расстроен тем, что Путц меня не заметил, а кудахтанье Твила и его прыжки действовали мне на нервы. Так что я просто молча шагал час за часом по этой однообразной пустыне.

Ближе к вечеру мы увидели на горизонте темную линию. Это был канал, я его пролетал в ракете. И это означало, что мы прошли только третью часть Ксантуса. Приятная мысль, да? И все-таки я шел, как наметил себе.

Мы медленно приближались к каналу. Я вспомнил, что по краям этого канала есть широкая полоса растительности и что именно там этот город — куча мусора, как вы его назвали.

Как я уже сказал, я порядком устал. Шел и мечтал о вкусном горячем ужине, а затем я стал думать о том, что после этой сумасшедшей планеты даже на Борнео будет приятно и уютно, а потом мои мысли перескочили в старый милый Нью-Йорк, а потом я вспомнил о знакомой девушке, которая там живет, — Фэнси Лонг. Знаете ее?

— Которая по телевизору выступает? — спросил Гаррисон. — Видел я ее. Приятная блондинка. Танцует и поет в программе «Ерба Мэйт».

— Она самая, — сказал Ярвис. — Я ее хорошо знаю. Просто друзья, понимаете? Хотя она нас и провожала, когда мы улетали на «Аресе». Ну, думал я о ней и чувствовал себя ужасно одиноко, и в это время мы подходили все ближе к линии кустарника.

И затем я сказал: «Какого черта?» — и вытаращил глаза. И она была там

— Фэнси Лонг. Стоит себе как ни в чем не бывало под этими идиотскими деревьями, улыбается, рукой машет — ну точно как я ее видел в последний раз, когда мы улетали.

— Ну, теперь ясно, ты тоже рехнулся, — заметил капитан.

— Старик, я и сам так подумал! Я смотрел и смотрел, и ущипнул себя, и глаза закрыл, и снова посмотрел — и все время она там стояла, Фэнси Лонг, улыбается и рукой машет! Твил тоже что-то увидел. Он защебетал и закудахтал, но я его почти не слышал. Я двигался к ней по песку, настолько пораженный, что ни о чем себя даже не спрашивал.

Я был от нее уже футах в двадцати, когда Твил нагнал меня этим своим летающим прыжком. Он схватил меня за руку и пронзительно закричал: «Нет-нет-нет!». Я пытался его стряхнуть — он легкий, как бамбук, но он вцепился в меня когтями и вопил. И в конце концов разум вроде бы ко мне вернулся, и я остановился футах в десяти от нее. Она стояла там ну совершенно наяву, ну как ты сейчас, Путц!

— Наяфу? — спросил инженер.

— Она улыбалась и махала, махала мне, и улыбалась, а я стоял там дурак дураком, как вот Лерой, а Твил пищал и кудахтал. Я знал, что этого не может быть, но она же была!

В конце концов, я позвал: «Фэнси! Фэнси Лонг!». А она все улыбалась и махала мне совершенно наяву, как будто не осталась на Земле, в 37 миллионах миль отсюда.

Твил вытащил свой стеклянный пистолет и прицелился в нее. Я схватил его за руку, но он пытался меня оттолкнуть. Он указал на нее и сказал: «Нет тышит! Нет тышит!». И я понял, что он хочет сказать, что эта штука, которая Фэнси Лонг, не живая. Голова у меня шла кругом! И все-таки мне было не по себе, когда он в нее целился. Я не знал почему, я стоял и смотрел, как он тщательно целится, но я стоял. Потом он сжал рукоятку своего оружия, появилось маленькое облачко пара, и и Фэнси Лонг исчезла! Вместо нее там была та ужасная извивающаяся тварь вроде той, от которой я спас Твила!

Бредовое чудовище! У меня голова закружилась. Я стоял и смотрел, как оно умирает, а Твил щелкал и свистел. Наконец он дотронулся до моей руки, показал на эту корчившуюся тварь и сказал: «Ты один-один-два, он один-один-два». После того как он повторил это раз восемь, десять, до меня дошло. А до вас?

— Oui! — закричал Лерой. — Moi — je le comprends! Он сказал — ты думать о что-то, эта зверь знает, и ты видишь! Un chien — голодная собака, она бы видеть кость с мясом! Или чуять — нет?

— Верно, — сказал Ярвис. — Эта бредовая тварь использует желания своих жертв и заманивает их в ловушку. Птица весной увидела бы себе пару, лиса на охоте увидела бы беззащитного кролика!

— Как это он делает? — спросил Лерой.

— Почем я знаю? Как на Земле змея завлекает себе в пасть птицу? И потом есть какие-то глубинные рыбы, они тоже завлекают жертву прямо в пасть. Господи! — Ярвис содрогнулся. — Вы понимаете, насколько это чудовище коварно? Мы уже предупреждены, но отныне мы не можем доверять собственным глазам. Вы можете увидеть меня, а я одного из вас — и это может оказаться такая вот черная пакость!

— Откуда твой приятель это знал? — резко спросил капитан.

— Твил? Сам не знаю. Может, он думал о том, что меня явно не могло заинтересовать, и, когда я побежал, он сообразил, что я увидел что-то другое, и все понял. Или, может быть, эта тварь может проецировать только одно изображение, а Твил увидел то, что видел я, или вообще ничего не видел. Я не мог его спросить. Но это только лишний раз доказывает, что он равен нам по разуму, а может быть, и выше нас.

— Он просто ненормальный, говорю я вам, — сказал Гаррисон. — Почему ты думаешь, что его интеллект не ниже, чем у человека?

— Я не мог усвоить ничего из его языка, а он из моего усвоил слов шесть-семь. А ты представляешь себе, какие сложные мысли он сумел выразить с помощью этих нескольких слов? Одной фразой он сумел мне объяснить, что передо мной смертельно опасный гипнотизер. Это как, по-вашему?

— Хм, — сказал капитан.

— Хмыкай, хмыкай! Ты бы сумел это сделать, зная только шесть слов по-английски? А смог бы ты пойти еще дальше, как Твил, и сообщить мне, что еще одно существо обладает разумом, настолько отличным от нашего, что взаимопонимание невозможно — еще менее возможно, чем между Твилом и мною?

— Да? Это еще что?

— Потом. Я хочу сказать, что Твил и его раса достойны нашей дружбы. Где-то на Марсе — и вы увидите, что я прав, — существуют цивилизация и культура, равные нашим, а может быть, и больше, чем равные. И между ними и нами возможна коммуникация, Твил это доказал. Может быть, понадобятся годы терпения, потому что их разум, который мы встретили, разумеется, если это был разум.

— Встретили? Кого еще встретили?

— Люди из этих грязевых городов на каналах. — Ярвис нахмурился, затем продолжал: — Я думал, что невозможно представить себе что-либо более странное, чем это чудище из пирамиды и бредовая тварь, но я ошибался. Эти существа еще более чужды нам, их еще меньше можно понять, найти с ними общий язык, чем с Твилом, с которым можно дружить, а если иметь терпение, то и обмениваться мыслями.

Ну, — продолжал он, — мы оставили черное чудовище умирать у его норы и пошли вдоль канала. Там был этот зеленый ковер живой травы, которая расступалась перед нами, и когда мы дошли до берега, то увидели, что по дну течет желтая струйка воды. Город, который я заметил с ракеты, лежал справа в миле от нас, и мне было любопытно взглянуть на него.

Когда я его впервые увидел, мне показалось, что он заброшен, ну а если там кто-нибудь есть, мы с Твилом оба вооружены. Кстати, его стеклянный пистолет — интереснейшая штука. Я его разглядел после того случая с черным чудовищем. Он стреляет стеклянными шипами, наверное отравленными, и там их в обойме не меньше сотни. А вместо взрывчатки — пар. Просто пар!

— Пар? — повторил Путц. — А откуда?

— Из воды, разумеется. Через прозрачную рукоятку ее видно, и около пинты какой-то другой жидкости, желтоватой и густой. Когда Твил сжимал рукоятку, курка там не было, в барабан просачивалась капля воды и капля желтой жидкости, вода испарялась — п-ш-ш! — это несложно. Мы бы тоже могли создать оружие по такому принципу. Концентрированная серная кислота нагревает воду почти до кипения, и негашеная известь тоже, и натрий, и калий…

Конечно, его оружие не так далеко стреляет, как мое, но в этом разреженном воздухе оно действовало бы совсем неплохо и в нем большая обойма — как у ковбойского пистолета в вестерне. И он эффективный, по крайней мере для марсианских условий. Я его попробовал на одном чудном растении, и будь я проклят, если это растение не испепелилось. Разлетелось на мелкие куски. Поэтому я и думаю, что стеклянные шипы отравленные.

Ну, шли мы, шли к городу, и я стал размышлять о том, зачем строители города выкопали каналы. Я показал на город, потом на канал, и Твил сказал: «Нет-нет-нет!» — и указал на юг. Я это понял так, что каналы выкопала какая-то другая раса, может быть, соплеменники Твила. Я не знаю, может на планете есть еще одна разумная раса, а может, и десяток. Марс — очень странное местечко.

Мы вышли на дорогу и наткнулись вдруг на фантастических тварей. Представьте только себе — на четырех ногах топает бочка, а у этой бочки еще четыре не то руки, не то щупальца. Головы нет, зато туловище опоясано цепью глаз. Да еще эта бочка толкает перед собой тележку. Вслед за ней показалась вторая, точно такая же.

На нас они не обратили никакого внимания. Так что когда появилась третья, я просто встал перед ней, вытянув руки вперед, и сказал: «Мы друзья». И что же, по-вашему, эта тварь сделала? Неожиданно проревела: «Мы тр-р-рузья», — и толкнула тележку прямо на меня. Я еле успел отскочить. Через минуту показалась следующая тварь. Она не остановилась, а пробарабанила на ходу: «Мы тр-р-рузья», — и понеслась дальше. Может быть, все эти существа общались между собой? Может, они часть какого-то общего организма? Не знаю, но думаю, что Твил знает.

Ну эти твари пронеслись мимо, и каждая нас приветствовала той же самой фразой. Это становилось забавно, я никогда не думал, что найду столько друзей на этом богом забытом сборище. В конце концов я обратился к Твилу и жестом выразил удивление, думаю, он понял, потому что сказал: «Один-один-два — да! Два-два-четыре — нет!». Дошло?

— Ну конечно, — сказал Гаррисон. — Это марсианская колыбельная.

— Ну да! Ладно. Я уже немного привык к его способу выражаться, и я это понял так: «Один-один-два — да!» Существа разумны. «Два-два-четыре-нет!» Значит, их разум не такой, как у нас, что-то иное, и логика совершенно иная, не дважды два — четыре. Может быть, он хотел сказать, что у них мозг более примитивный, что они могут понимать только простые вещи — «Один-один-два — да!», но более сложные вещи — «Два-два-четыре — нет!» Но из того, что мы увидели дальше, я думаю, верно первое предположение.

Через несколько минут эти твари стали возвращаться: сначала одна, потом вторая. Их повозки были полны камней, песка, кусков местных деревьев и прочей подобной ерунды. Они прогудели свое дружеское приветствие, которое было не таким уж и дружеским, и помчались дальше. Третья показалась мне той, с которой я пытался завязать знакомство, и я решил с ней еще поговорить. Я опять остановился у нее поперек дороги и стал ждать.

И вот она приблизилась, бубня свое «мы тр-р-рузья», и остановилась. Я поглядел на нее. Четыре или пять глаз глядели на меня. Она снова пустила в ход свой пароль и толкнула было тележку, но я стоял твердо. И тогда это чертова тварь протянула одну из своих рук, и две клешни, похожие на пальцы ущипнули меня за нос!

— Ха-ха! — захохотал Гаррисон. — Должно быть, у этих штуковин есть чувство прекрасного!

— Смейся, смейся, — проворчал Ярвис. — А у меня и так уже на этом треклятом носу и шишка была, и ожог. Короче, я завопил: «Ой-ой ой!» — и отпрыгнул, а эта тварь умчалась. Но с этого момента они все приветствовали нас так: «Мы тр-р-рузья! Ой-ой-ой!» Странные существа!

Мы с Твилом шли по дороге до ближайшей кучи. Эти твари приходили и уходили и, не обращая на нас никакого внимания, таскали свой груз. Дорога уходила прямо в глубину по откосу, похожему на заброшенную шахту, и эти люди-бочонки сновали взад и вперед, приветствуя нас этой своей вечной фразой.

Я заглянул вниз. Там, где-то в глубине, был свет, и мне захотелось увидеть, что это такое. Это не было похоже ни на костер, ни на факел, как вы понимаете, а скорее какой-то искусственный свет, и я подумал, что, может быть, удастся что-нибудь разузнать о степени развития этих тварей. Ну и я стал спускаться вниз, а Твил за мной, хотя, однако, не обошлось без щелканья и кудахтанья.

Свет был странный. Он брызгал искрами и переливался, как наше северное сияние, но исходил из единственного черного стержня, укрепленного в стене коридора. Несомненно, это было электричество. Эти твари, следовательно, были достаточно цивилизованы.

Затем я увидел еще огонь, отражавшийся в чем-то блестящем, но, когда подошел поближе, оказалось, что это куча сверкающего песка. Я повернул к выходу, и черт меня побери, если он не исчез!

Наверное, в коридоре был поворот, или же я свернул в боковой ход. Короче, я пошел обратно в направлении, откуда, как мне казалось, я пришел, но увидел всего лишь еще один плохо освещенный коридор. Это был настоящий лабиринт! Вокруг не было ничего, кроме запутанных и пересекающихся переходов, местами освещенных, а порой мимо сновали эти твари, иногда с тачками, иногда без.

Ну, вначале я не очень-то обеспокоился. Мы с Твилом ведь совсем недалеко ушли от входа. Но с каждым шагом мы, казалось, уходили все глубже и глубже. Наконец я попробовал было пойти за одной из этих тварей с пустой тачкой, думая, что она выведет нас из этой чепуховины, но она слонялась совершенно бесцельно из одного перехода в другой. Когда она стала носиться вокруг столба наподобие челнока, я наконец потерял терпение, швырнул бак с водой на пол и уселся.

Твил был так же растерян, как и я. Я поднял палец, и он сказал: «Нет-нет-нет!» — как-то очень уж беспомощно, и от этих туземцев помощи нельзя было добиться никакой. Они не обращали на нас внимания, только заверяли нас, что они — друзья, ой-ой-ой!

Господи! Я и не знаю, сколько часов или сколько суток мы там бродили. Я два раза спал, потому что вконец измучился. Твилу сон вроде бы вообще был не нужен. Мы пытались идти только по тем коридорам, которые вели вверх, но они сначала шли вверх, а потом вниз. Температура в этом идиотском муравейнике была постоянная. Нельзя было отличить день от ночи, и, после того как я в первый раз уснул, я уже не знал, проспал я час или тринадцать часов, потому что по часам не мог определить, день это или ночь.

Мы видели очень много странного. Там были какие-то машины, они ездили по коридорам, но вроде бы ничего не делали — просто колеса крутятся. И несколько раз я видел двух этих бочкообразных тварей с маленькой, которая росла посередине, прикрепленная сразу к обеим.

— Партеногенез! — возликовал Лерой. — Партеногенез почкованием, как les tulipes!

— Пусть так, французик, — согласился Ярвис. — Эти штуки нас вовсе не замечали, если не считать, как я уже говорил, их приветствия: «Мы тр-р-рузья! Ой-ой-ой!» У них вроде бы нет никакой домашней жизни, слоняются себе со своими тележками и тащат всякую чепуху. И тут я обнаружил, что они с ней делали. Нам наконец немного повезло — мы нашли коридор, который довольно долго поднимался кверху. Я чувствовал, что мы, должно быть, уже близко к поверхности, и наконец проход вышел в пещеру с куполом первый раз. И — братцы! — я чуть не заплясал, когда увидел через трещину в крыше что-то похожее на дневной свет. В пещере было что-то… что-то вроде машины, такое громадное колесо, и оно медленно поворачивалось, и одна из тварей как раз бросала свой мусор под него. Колесо все это с треском размололо — песок, камни, растения, все в порошок, и он куда-то ссыпался. Пока мы смотрели, пришли другие и делали то же самое, и вроде бы больше ничего. Никакого ритма, никакой цели у этого всего, но для этой сумасшедшей планеты это очень типично. И было кое-что еще, во что и поверить трудно.

Одна из тварей, опустошив тележку, с шумом отодвинула ее в сторону и спокойно нырнула под колесо! Я смотрел, как ее размололо, ошарашенный настолько, что не мог издать и звука, а минуту спустя еще одна сделала то же самое! И у них был даже в этом какой-то порядок: тварь у которой тележки не было, брала освободившуюся.

Твил вроде бы не удивился. Я указал ему еще на одно самоубийство, а он только пожал плечами, совсем по-человечески, как будто хотел сказать: «Что же я могу с этим поделать?» Наверное, он кое-что знал об этих существах.

Затем я увидел кое-что еще. За колесом было что-то блестящее, вроде бы как на низком постаменте. Я подошел поближе. Это был маленький кристалл, размером с яйцо, и он испускал яркое сияние. Его свет обжигал мне руки и лицо, прямо как заряд статического электричества, и затем я заметил еще что-то странное. Помните, у меня на левой руке была бородавка? Глядите! — Ярвис вытянул руку. — Она высохла и отпала, только и всего! А мой бедный нос! Боль моментально исчезла, как по волшебству! У этой штуки свойства жестких рентгеновских лучей или гамма-лучей, только лучше. Она уничтожает больную ткань, а здоровую оставляет нетронутой.

Я подумал о том, какой это будет подарок матушке-Земле, как вдруг начался ужасный шум, мы побежали к другой стороне колеса и увидели, что перемалывается тележка. Наверно, какое-то самоубийство было слишком небрежным. И вдруг все эти твари зашумели и загудели вокруг нас, и шум был явно угрожающий. На нас надвигалась целая толпа. Мы отступили в проход, который, как мне показалось, был тот самый, через который мы вошли, а они с грохотом помчались за нами, с тележками и без тележек. Бешеные твари! Поднялся громкий хор: «Мы тр-р-рузья! Ой-ой-ой!» Это «ой-ой-ой» мне не понравилось. Звучало как-то угрожающе.

Твил вытащил свой стеклянный пистолет, я сбросил бак и достал свой. Мы отступали по коридору, а эти бочкообразные за ними — штук двадцать. Странная вещь — те, которые входили с полными тачками, проходили мимо нас, не обращая внимания.

Твил, должно быть, это заметил. Неожиданно он выхватил свой уголек-зажигалку и прикоснулся к лежащим на тележке стволам растений. Пфф! Всю тележку охватило пламя, а эта безумная тварь продолжала двигаться все с той же скоростью. Однако среди наших «тр-р-рузей» это вызвало некоторое смятение — и затем я заметил, что дым втягивается где-то сзади нас, и точно: там был выход!

Я схватил Твила, и мы помчались наружу, а за ними два десятка преследователей. Дневной свет был совершенно божественным, но я сразу заметил, что солнце садилось, и это было плохо, потому что марсианской ночью я не мог существовать без своего термомешка или, по крайней мере, без огня.

А дело становилось все хуже. Они загнали нас в угол между двумя кучами, и там мы и стояли. Я не стрелял, и Твил тоже, потому что ни к чему было дразнить этих тварей. Они остановились поблизости и начали галдеть насчет друзей и ой-ой-ой.

Затем стало еще хуже! Появился еще бочонок с тележкой, они все кинулись к ней и стали вытаскивать медные дротики около фута длиной, острые на вид — и вдруг один просвистел мимо моего уха — дзинь! И тут, хочешь не хочешь, пришлось стрелять.

Некоторое время мы справлялись хорошо. Мы выбирали тех, кто был рядом с тележкой, и нам удавалось свести количество дротиков до минимума. Но вдруг послышалось громовое «тр-р-рузья» и «ой-ой-ой», и из дыры поползла их целая армия.

Братцы! Нам пришел конец. Это было ясно! И вдруг я понял, что для Твила это было не так. Он легко мог перепрыгнуть кучу, у которой мы стояли. Он оставался из-за меня! Ей-богу, если бы у меня было время, я бы прослезился. Мне Твил нравился с самого начала, но способен ли я был сделать то, что делал он… ну конечно, я спас его от первого бредового чудовища — но ведь и он меня тоже, правда? Я схватил его за руку и сказал: «Твил!» — и указал вверх, и он понял. И ответил: «Нет-нет-нет, Тик», — и опять пустил в ход свой пистолет.

Что я мог поделать? Мне бы все равно пришел конец после захода солнца, но я не мог ему это объяснить. Я сказал: «Спасибо, Твил! Ты настоящий человек!» И подумал, что это не такой уж комплимент. Человек! Мало кто из людей способен на такое.

Ну и я продолжал стрелять из своего пистолета, а Твил из своего, а бочонки швырялись стрелами, и готовились до нас добраться, и бормотали, что они друзья. Я уже совсем отчаялся, как вдруг прямо с небес спустился ангел в образе Путца, и его двигатель размолол бочонки на мелкие части!

Ух! Я завопил и кинулся к ракете. Путц открыл дверь, и я ввалился внутрь, и смеялся, и плакал, и вопил. О Твиле я вспомнил только в следующий момент. Я оглянулся и увидел, что он перепрыгнул через кучу и исчез. Как я уговаривал Путца последовать за ним! Пока ракета поднялась, уже стемнело. Вы же знаете, как здесь темнеет — как будто повернули выключатель.

Мы поплыли над пустыней и пару раз снижались. Я орал «Твил!» не менее сотни раз. Мы не смогли его найти. Он путешествует как ветер. И ответом мне было — или мне только показалось? — слабое щелканье и кудахтанье откуда-то с юга. Он ушел, проклятье! А лучше бы… Лучше бы не уходил.

Четверо с «Ареса» молчали, даже насмешливый Гаррисон. Наконец маленький Лерой нарушил тишину.

— Я хотел бы смотреть, — пробормотал он.

— Да, — сказал Гаррисон. — И это лекарство от бородавок. Жаль, что тебе не удалось его раздобыть. Может, это и есть то самое средство от рака, которое уже полтора столетия не могут найти!

— Ах это, — мрачно пробормотал Ярвис. — Из-за этого все и началось! — Он вытащил из кармана сверкающий предмет. — Вот оно!