Мальчик и его собака перед концом света

Глава 2 Странник

Если бы не красные паруса, вряд ли бы мы поверили ему.

Лодка, идущая с северо-запада, была заметна уже на горизонте, гораздо дальше, чем любое судно с белыми парусами на фоне бледной дымки. Ее красные паруса потрясали своей яркостью и притягивали взгляд. Так внезапный крик нарушает долгую тишину. С такими парусами нельзя подкрасться незаметно. Их откровенная яркость напоминала цвет маков. Возможно, мы доверились этому человеку именно из-за этого. Из-за парусов, его улыбки и историй.

Никогда не доверяй тому, кто рассказывает красивые истории, до тех пор, пока не узнаешь, зачем он это делает.

Я был на Сандрее, когда увидел паруса. Я устал и злился. Все утро я пытался спасти якорь, упавший с лодки Фёрга на прошлой неделе. Тяжелая работенка, которую он должен был сделать сам, но брат заявил, что не умеет нырять так глубоко, как я, и что якоря на деревьях не растут. Позже, разобравшись с якорем, я пытался спасти барана, застрявшего в узкой расщелине между скалами на пастбище. Он не поранился, но, как и многие бараны, был упрямым и неблагодарным и потому не давал мне закинуть на него веревку. Эта зверюга дважды боднула меня рогами. В первый раз он попал мне прямо по подбородку, да так сильно, что сломал зуб. Я выругался и снова попытался закинуть веревку. Тогда баран боднул меня еще раз, по руке, ободрав кожу на костяшках. Я облизывал кулак и ругался самыми грязными словами, как вдруг увидел на горизонте лодку.

Неожиданная вспышка красного заставила меня замереть. Я был слишком потрясен, чтобы связать вкус крови во рту с цветом парусов, но я никогда не отличался прозорливостью, как, например, моя сестра Джой. Она всегда угадывала, что родители вот-вот вернутся домой, и предвидела шторм в ясный день. Теперь я не очень верю в такие вещи, но верил, когда был ребенком и мало о чем задумывался. Когда мы с Джой беззаботно бегали по острову, счастливые и переживающие лишь о том, когда наступит ужин. В те дни я считал ее прозорливость чем-то таким же повседневным и реальным, как холодная вода ручья возле нашего дома. Повзрослев, я решил, что это были лишь совпадения, и поскольку Джой навсегда исчезла за черной скалой на вершине острова, не самые надежные совпадения.

Если бы она действительно была прозорливой, она бы не полезла за своим воздушным змеем и не погибла бы в одно резкое и одинокое мгновенье. Если бы Джой действительно была прозорливой, она бы подождала, пока мы вернемся на остров и поможем ей. Я видел воздушного змея, застрявшего в расщелине, и знал, что мы могли достать его мотыгой, и никто бы не пострадал. Но Джой попыталась добраться до него самостоятельно. Она поскользнулась и упала со скалы высотой более семисот футов туда, где волны, достигающие скорости в две тысячи морских узлов, разбивались о первый неподвижный объект на своем пути: черный отвес скалы позади нашего дома. Джой не дождалась нас. Эта упрямая кроха всегда была нетерпеливой, всегда старалась поспеть за Фёргом и Бар и делала все, что и они, несмотря на свой юный возраст. Позже Бар сказала, что Джой всегда торопилась, потому что чувствовала, как мало времени у нее осталось.

Мы не нашли ее тело. Вместе с гибелью Джой закончилось мое детство. Мне было восемь. Она была старше меня на год. Спустя два года я всего лишь на год старше, чем она когда-либо будет, но в своих мыслях я был таким, каким и являюсь сейчас: абсолютно взрослым. Даже теперь, спустя много лет, Бар и Фёрг по-прежнему зовут меня ребенком. Но они на шесть и семь лет старше нас. Наша мать звала меня и Джой детьми, чтобы отличить от Бар и Фёрга.

Но после смерти Джой мама замолчала навсегда. В тот день мы нашли ее на холме на полпути от обрыва и едва не лишились и ее. Обезумев от горя, мама побежала вниз, вокруг острова, в отчаянной надежде спасти ребенка, который не выжил бы после падения с такой высоты. В суматохе она споткнулась и упала, ударившись головой о камень. Из ее ушей и по лицу текла кровь. После этого она перестала говорить.

Тот день стал худшим в моей жизни, хотя все последующие были ничуть не легче. Мама не умерла, но ее больше не было. Она повредила мозг или была слишком потрясена горем, чтобы выбраться из своего кокона. Папа сказал, что в эпоху До мы бы отвезли ее в больницу, и врачи прооперировали бы ее голову, чтобы ослабить давление. Но теперь, в эпоху После, это невозможно, поэтому он решил сделать это самостоятельно с помощью ручной дрели. Папа действительно бы сделал это, если бы нашел дрель, но ее не было на привычном месте, а потом кровотечение остановилось. Мама надолго заснула, и из ее ушей больше ничего не текло, так что это даже хорошо, что папа не стал сверлить дыру в ее черепе.

Я надеюсь на это, потому что знаю, это Фёрг спрятал дрель. Он тоже знает, что я знаю, но мы никогда не говорили на эту тему. Если бы это произошло, я бы сказал брату, что восхищаюсь его поступком, потому что папа убил бы маму, и ему пришлось бы жить с ужасной ношей. Хотя мама и живет где-то у себя в голове, я могу сидеть рядом с ней и держать за руку. Иногда она сжимает ее и почти улыбается. Это очень успокаивает – призрак того, что от нее осталось, тепло ее руки, ощущение прикосновения. Папа сказал, что тот день был самым страшным в нашей жизни, но мы его пережили и теперь должны жить дальше. Так в мире произошла катастрофа, но он не исчез.

Иногда, в темноте у костра, папа держит маму за руку, думая, что мы не видим. Он делает это тайком, боится показаться слабым перед нами. Но, возможно, настоящее проявление слабости – пытаться скрыть эту потребность в тепле. Так Бар сказала Фёргу одним вечером, когда была расстроена, и никто из них не знал, что я подслушивал.

Я успел освободить барана, свистнуть своим собакам, охотившимся на кроликов, и проплыть милю в сторону дома, чтобы предупредить остальных задолго до того, как путник приблизится к берегу. Оказалось, что я мог не торопиться, потому что зоркая Бар тоже увидела красные паруса. Они успели подготовиться. Это означало, что Бар с папой стояли на берегу, а Фёрга нигде не было видно. Бар сомневалась, что Фёргу так уж необходимо прятаться в укромном месте и наблюдать за нами с ружьем наготове. Она решила, что лодка с красными парусами похожа на лодку Льюисменов и что, возможно, они просто нашли новые паруса. Льюисмены были семьей из шести человек, они жили в пяти островах севернее от нас, самые близкие люди, которых мы знали, и мы знали их хорошо. Бар заплетала волосы в длинную косу, которая теперь свисала ниже талии, и вскоре собиралась вступить в отношения с одним из четырех сыновей Льюисмена. Но, будучи противоречивой по своему характеру, она не считала нужным спешить с выбором. Разумеется, эти мальчики никуда не уедут, а других девочек, которые могли бы потеснить Бар, не было. Льюисмены были практичной семьей, и иногда мы собирались вместе, чтобы сделать что-то, требовавшее больше четырех пар рук. Но мы никогда не соглашались на их предложение перебраться поближе к ним, а они никогда не думали о том, чтобы переехать южнее, а может, и думали, но эта идея им не нравилась. И все же Льюисмены были нашими соседями и единственными людьми в сотне миль вокруг. Мы звали их Льюисменами, хотя их настоящая фамилия была Литтл. Когда красные паруса приблизились к берегу, мы увидели, что Бар ошиблась. Эта лодка была больше, а у человека за штурвалом были длинные волосы, развевающиеся за спиной, как флаг на ветру. Все Льюисмены обрезали волосы как можно короче ради гигиены, даже Мэри, мать семейства, хотя она напоминала скорее мужчину, чем женщину, ведь она воспитывала четырех сыновей.

Длинноволосый капитан был единственным человеком в лодке, на первый взгляд казавшейся слишком большой для одного пассажира. Незнакомец аккуратно заплыл на мелководье тихой бухты вокруг небольшого мыса на нашем пляже, продемонстрировав хорошие навыки якорной стоянки, и окликнул нас. Его голос был хриплым, но громким. Он сказал, что прибыл один и хочет сойти на берег, если мы не против. У него были вещи на продажу, а о нас ему рассказали Льюисмены, которых он покинул два дня назад. У мужчины была записка от них, и он тряхнул ей в воздухе. Лист бумаги казался белым пятном на фоне темного моря.

Папа махнул ему рукой в знак согласия. Незнакомец спустил на воду маленькую шлюпку и начал грести в сторону пляжа. Я помог ему выйти на берег, и мы вместе затолкали шлюпку на песок.

Я почувствовал руку папы на своем плече, словно предупреждение, словно я вел себя слишком воодушевленно и беспечно. Но затем он потрепал меня по коротким волосам на затылке, а я знал, что папа делает так только в хорошем настроении.

«Я Эйбрахам, – сказал он, кивнув незнакомцу. – Можете звать меня Эйб. А это мой сын Гриз».

«Привет, Гриз», – сказал мужчина с улыбкой, которая понравилась мне в тот же момент, когда она белоснежной линией разделила его густую рыжую бороду пополам.

Но не успел я узнать имя путника, как его окружили собаки. Они рычали и лаяли, напоминая огромный клубок из зубов и хвостов, но, когда незнакомец опустился на корточки, чтобы познакомиться с ними, они завиляли хвостами, а рычание превратилось в скулеж. Каждая хотела, чтобы ее погладил и приласкал этот незнакомец с моря. Собаки любили его, и он рассказал нам, что потерял свою всего несколько недель назад во время шторма у Норт-Кейп и теперь безумно скучал по ней. Его собаку, метиса хаски с шерстью белого, черного и коричневого цвета, звали Сагой, и она была умной как человек. Один глаз собаки был коричневым, как шерсть на ушах, а другой голубым, как небо. Мужчина держал ее в маленькой каюте, но, когда лодка налетела на особенно большую волну, он упал и поранился. Сага услышала его болезненный крик, выбила лапами замок и бросилась на помощь. Ее смыло волной за борт, и мужчина навсегда потерял ее. Ветер уносил лодку прочь, лишая возможности найти собаку, и на фоне суровых волн, бьющих о корму, нельзя было ничего разглядеть. Мужчина показал нам шрам на голове, и в том, как мягко он трепал по шерсти наших собак, было видно, что его боль была гораздо глубже залеченной физической раны.

Как я уже сказал, это была хорошая история. И как я узнал позже, кое-что даже было правдой. Собака с коричневым и голубым глазом, умная как человек, – это было абсолютной правдой.

Вряд ли бы незнакомый человек вызвал у тебя такой же интерес, как у нас. Ты жил в мире, где тебя постоянно окружали новые люди. Если ты жил в городе, они кружились вокруг, словно огромный косяк скумбрии, и ты был лишь одним из тысяч или миллионов. Наверняка ты считал себя одиноким, но все равно был частью чего-то большего. Для нас каждое незнакомое лицо – настоящее событие. Любой человек кажется такой редкостью, что почти приравнивается к новому биологическому виду. Путник не был похож ни на кого, кого бы я знал. Во-первых, у него были длинные волнистые волосы цвета огня. Он был рыжим. Я видел выцветшие фотографии и читал о таких людях, но никогда не встречал их в жизни. Цвет его волос был поразительным, непривычным и резким, как поля оранжевых цветов, которые росли на других островах рядом с заброшенными садами. Моя мать называла их крокусами, когда еще говорила. Она знала названия всех цветов и растений. Бар рассказывала, что острова не были естественным местом обитания крокусов, но эти цветы, как мы, умели выживать. Он был не только рыжеволосым, еще у него была густая рыжая борода, которая выступала так далеко от его лица, как и волосы за спиной, словно это был единый кусок чего-то рыжего. Бледная, но обветренная кожа и глаза опасного голубого оттенка, смотревшие на мир из-под высокого лба. Я не знаю, почему я посчитал голубой опасным цветом, но именно это слово мелькнуло у меня в голове, когда я увидел их вблизи. Возможно, все дело в том, что мужчина мельком посмотрел на меня, и в тот момент на его лице не было улыбки. Я точно знаю, что его глаза показались мне опасными именно в тот момент, а не позже, когда все произошло. Но тогда я отмахнулся от этой мысли.

Наверное, ты, живший в мире разнообразия и выбора, умел прислушиваться к своему внутреннему голосу, когда дело касалось людей. У меня не было опыта. Поэтому я забыл об опасных голубых глазах незнакомца, когда он улыбнулся мне спустя секунду. Я решил, что голубой цвет выглядел непривычно, ведь до этого дня я видел только карие или зеленые глаза. А когда этот мужчина улыбался, его глаза не выглядели холодными. Возможно, ему было непросто сочетать две вещи одновременно – огненный цвет своих волос и ледяной оттенок глаз. Лицо, суровое и жесткое без улыбки, и улыбку, которая словно растапливала мир, когда ты видел ее.

«Вы похожи на викинга», – первые слова, которые я сказал ему.

Это было правдой. Я видел похожие лица в учебниках по истории и на старых фотографиях – мужчин в рогатых шлемах и с топорами в руках.

В ответ этот человек, прибывший с севера, сказал: «Кто такие викинги?»

Даже вопрос может быть ложью, если задать его правильно.