Маленькая ведьма

Часть вторая Суета

И все же впереди что-то было не так.

Молодой охотник, судорожно стиснув в руке короткое охотничье копье и до боли закусив губу, долго рассматривал из-за колючего куста дикой малины пологий, поросший папоротником склон, густо затененный тревожно шепчущимися соснами. Где-то вверху беззаботно попискивала птица, ни один листочек, ни одна веточка впереди не были потревожены — и все же парень никак не мог заставить себя пойти дальше.

Ну просто никак.

И все же, отогнав тревожные предчувствия, он стиснул зубы и решительно вышел из-за прикрытия.

Тишина, пахнущая разогретой на солнце сосновой живицей. Еле слышное гудение уходящих ввысь ровных медных стволов да пружинистая податливость хвойной подстилки под ногами.

Еще шаг в слабо шуршащем о колени папоротнике. Загнав в самый уголок сознания встающие на дыбы инстинкты, он почти бесшумным шагом опытного следопыта скользнул вперед.

Внизу, где склон оборвался в пугающую черноту оврага, внимание человека привлек потревоженный беззаботной ногой клочок мха на седом от древности валуне. Значит, вниз — туда, где в темноте звенит неумолчный ручеек. И дальше — скорей, скорей!

Второй день Линн петляла по перемежающимся заболоченными равнинами лесам. С тракта пришлось сойти почти сразу, едва беспокойно ворочающаяся на плече дрорда предупредила своим поведением: «Погоня, хозяюшка! Поспешай!»

Измученная бессонной ночью после трудного дня, она уже с трудом переставляла ноги по залитой лунным светом пыльной дороге. А котомка за плечами, и без того увесистая, наливалась тяжестью с каждым шагом. Дыхание, и без того надсадное, грозило сбиться совсем. И девчонка решилась. Полновесный глоток из подаренного старой ведьмой пузырька едва не разорвал ее пополам. Ощущение было настолько мерзким, словно Линн выпила расплавленного свинца пополам с протухшим рыбьим жиром. Но все же она привычно сдержала взбунтовавшийся желудок, откашлялась. Закрыв глаза, несколько раз вздохнула полной грудью — глубоко, протяжно и с наслаждением.

— Кажется, пошло…

Мир подернулся дымкой — серой и невесомой. Сначала ярче засияли звезды, затем неодобрительно глядящая сверху луна окуталась золотисто-желтым ореолом. В голову мягко стукнула жаркая волна, разбежалась по телу радостно и игриво плещущимися ручейками, смыла даже малейшие следы усталости и боль в ступнях. Усмехнувшись, Линн выпрямилась с какой-то горделивой небрежностью и огляделась вокруг, а затем, свернув с дороги, легко и стремительно понеслась по весеннему ночному лесу.

Стволы деревьев словно сами отступали с ее пути кусты послушно раздвигали ветви. А так досаждающие обычным людям камни, шишки и корни послушно спрятались, вжались в землю. И лишь белеющая словно костяными суставами березка ласково и нежно отерла мягкими еще листиками пот с разгоряченного чела.

«Гей, быстрее!» — и Линн припустила, с равной легкостью преодолевая встречающиеся овраги и буреломы, нагромождения выступивших на поверхность валунов на каменных осыпях и густые переплетения царапучих кустов воронца.

Пока ноги и еще какая-то часть головы были заняты пробиранием сквозь головоломные препятствия, девчонка холодно рассуждала: «Если на хвост опять сели Зеленые егеря — дело дрянь. Там ребятки не чета городским увальням, из которых состоит стража в Сарнолле. Там цепкие, битые и тертые профессионалы, коим все ее ухищрения и потуги до одного места. Так в чем же дело?»

Не думая больше ни о чем, Линн проскочила разлившийся ручей по еле заметным из-под поверхности воды скользким замшелым камням и забрала резко вправо. По поваленному дереву она снова перешла на другую сторону ручья и побежала по воде вверх по течению, весело разбрызгивая приятно охладившую ноги воду. Что и как она делает, Линн не задумывалась, все больше и больше доверяя своей постепенно проявляющейся сущности.

В конце концов, описав широкий полукруг и отгородившись от прежде пройденного пути ручьем, она легко и естественно взлетела на вершину скалы в три своих роста, грозящей ночным небесам острой изъязвленной вершиной. Присела в выемке, закрывающей ее своей надежной тенью. Несколько сетангов переводила почти не сбившееся дыхание, с удовольствием отметив сей примечательный факт. И замерла. Словно срослась с камнем, стала его неотделимой и неразличимой частью. Да, потом, когда действие эликсира пройдет, будет очень больно и неприятно, будет ломать, крутить и выворачивать — но это будет потом. А сейчас Линн не просто видела, она воспринимала каждую былинку и каждую посеребренную луной хвойную лапу. Знала, о чем тревожно попискивает спящая в гнезде иволга и чем на обед промышлял затаившийся в зарослях чемерицы сонный заяц. Надо признать, что знания эти здорово отличались от тех, что девчонка приобрела в городе.

Единое. Единое целое с природой — и это было так прекрасно, что Линн с недоумением ощутила, как у нее чуть защипало в глазах, а потом просто нестерпимо зачесался нос. Но она не шелохнулась — ибо через залитую лунным светом полянку скользнула чья-то тень.

Преследователь шел не так быстро и легко, как проторившая путь девчонка, но он был куда здоровее и у него было короткое толстое копье, острие которого так нехорошо сверкнуло в ясном свете луны. Но это был не егерь, и у затаившейся на вершине Линн немного отлегло от сердца — так, самую малость. Выходит, те горе-насильники, погорельцы с хутора отрядили погоню за ней? И выходит, что это непростой мужик, если идет по почти незаметному даже для обостренного зельем зрения следу…

Да нет, какой мужик… Линн как бы примерила на себя эту мягкую, чуть косолапую походку со стелющимся шагом, еле заметную резкость и порывистость движений. Точно — лет двадцать, и никак не больше! Что ж ты делаешь, парень?..

Отчего-то девушка ощутила, что вот ну не хочется ей… может, хватит? С Зугги как-то нехорошо вышло — вроде и надо было все хвосты обрубить, как учили, а все же поселилась в сердце какая-то заноза — и ковыряет, и ковыряет, зараза…

Почувствовав тревогу хозяйки, угомонившаяся по своей привычке подремать дрорда высунула голову из-под крыла. Дохнула-фыркнула тихонько в самое ухо, посмотрела на ночной лес, под кронами которого уже скрылся неутомимый преследователь и, словно сочтя свое дело сделанным, лениво зевнув, стала вновь устраиваться поудобнее. А Линн посмотрела на жемчужно сияющую луну в обрамлении шепчущихся о своих неведомых секретах звезд, на спокойный и замерший мир и постепенно в сердце утвердились спокойствие и уверенность.

«Да, так и сделаем…» — ответила девушка своим мыслям и кивнула сама себе.

Мастер моря с трудом сдержал раздражение. Не нравится, ох как не нравится ему, возглавившему Совет колдунов Крумта после поражения от Имперского льва, это дело!

Его собеседник, невозмутимый и аккуратный вельможа средних лет, сын и наследник герцога Саймона и полномочный представитель Полночной империи, пожал плечами. Он непонятно посмотрел на худощавого седовласого мага с крохотным синим камешком в мочке уха и покачал головой.

— Извините, господин Эккер, но это ваши проблемы. Коль скоро условия мирного договора не выполняются — заметьте, по вашей вине, по вине побежденной стороны… это не просто дурно пахнет. Вы отдаете себе отчет в том, что может произойти, если оговоренная сумма контрибуции не будет выплачена в срок?

Почтенный морской колдун чуть не взвыл от досады. Умеет же растреклятый император подбирать людей! Неподкупен, умен и логичен до судорог. Ну разве можно было предположить, что в Сарнолле — во втором по величине и значению городе Крумта — произойдет этакое? Что в ночь перед отправкой дерзкие злоумышленники умыкнут гигантскую, просто непомерную сумму в золоте и камнях — долю Сарнолла и окружающих земель в контрибуции. И что все усилия найти их окажутся тщетными — трое жуликов как сквозь землю провалились, несмотря на все старания колдунов и егерей…

— Ну что, что мы можем сделать, ваша милость? Собрать в приемлемый срок недостающее мы попросту не в состоянии — и это вам прекрасно известно. Остров почти разорен. Все мыслимые и немыслимые средства по поиску преступников результатов пока не принесли. Морская специализация наших колдунов на этот раз сыграла с нами злую шутку.

В росписной зале с фресками и лепниной на морские темы на некоторое время воцарилась тишина. Лишь слышно было, как в клепсидре неумолчно капает вода, неумолимо приближая тот роковой час, когда настанет время проигравшим войну платить по счетам. Все улажено — Подветренные острова, из-за обладания которыми было пролито немало крови, навечно отходят к империи. Всякие пошлины и квоты с имперских купцов снимались на пять лет. Денежная компенсация почти… почти собрана. Но недостающая сумма, примерно три миллиона в пересчете на имперские цехины, исчезла из Сарнолла самым непонятным образом.

Вернее, исчезла-то как раз вполне понятно как, но вот ухватиться за след и обнаружить похитителей оказалось не так-то просто. Глава тамошней Воровской гильдии был обнаружен мертвым, а сами члены гильдии, а попросту — воровского клана — позабивались в такие норы, что искать их — это попросту бесполезно тратить время. Хоть и удалось выяснить, что причастно трое людей — парень с девчонкой да пожилой кузнец — и что они на баркасе ушли в море… но вот тут-то все и застопорилось.

В обычное время морские колдуны не ведали на водных просторах, что такое тайна. Но тут — ничего. То есть — вообще ничего. Самые простые и надежные способы оказались бессильны. Ни на поверхности, ни на дне — да тут прямо мистика какая-то! Впору подумать, что сам Падший утянул их в свои владения! Хотя, по правде признать, и это смогли бы найти ушлые и опытные Мастера моря. Но — ничегошеньки, ни единой зацепки.

И Эккер сделал то, чего хотел менее всего. Зная, что будет тысячу раз проклят и заклеймен, он сделал над собой невероятное усилие и произнес, задыхаясь:

— Крумт не в состоянии выплатить контрибуцию в указанный срок. Видят боги, мы сделали все, что в наших силах, — но судьба оказалась не на нашей стороне. И я, старший Мастер моря, возглавляющий Совет, колдун Эккер, прошу вашей — лично вашей помощи…

Последние слова дались ему с таким трудом, что он едва не сорвался. И все же слова эти были произнесены, хоть и чуть хрипловатым голосом. Все — назад возврата нет. Все-таки оба собеседника официальные лица, и тема разговора вполне официальная…

Старый маг горько поник головой, сгорая от унижения. Вино, бокалом которого он попытался смыть осадок, показалось кислым и холодно-безвкусным. Будучи не в силах сдержать чувств, верховный колдун Крумта с размаху швырнул драгоценное изделие гномьих стеклодувов и гранильщиков о стену. Бокал даже не подумал разбиться, он лишь заныл высоким чистым голосом, бесшумно подпрыгивая и кувыркаясь на толстом, напольном, харадской работы ковре.

Эккер оперся локтями о стол и закрыл усталое лицо ладонями. А молодой еще герцог Саймон пытливо смотрел на него, задумчиво теребя ус. Его величество попросил герцога, чтобы об этом инциденте он больше не слышал. А что такое просьба императора, надеюсь, никому объяснять не надо? И вот тут хоть ужом вертись, а доверие самого надо оправдать…

— Если бы у меня была такая сумма, я бы охотно дал вам в долг — под слово честного человека, — произнес герцог негромким голосом.

Задумчиво почесал нос с еле заметной благородной горбинкой, привычно оправил кружевной манжет и продолжил свою мысль:

— Взять кредит в банке не выйдет. Здешние почти на грани банкротства. А в имперских банках проценты будут просто грабительскими. Война взметнула учетные ставки на такую высоту, что вернуть долг вы не сможете никогда…

— Знаю. Этот вариант мы тоже обдумывали — И все же Эккер услышал в последних словах собеседника этакую недоговоренность, еще не намек но уже и не случайную игру интонаций. Поэтому старый маг убрал руки от лица и внимательно посмотрел на невозмутимого герцога.

— Если вы найдете выход — я и мои коллеги по Совету Колдунов будем вашими должниками.

Тот некоторое время обдумывал услышанное, чуть кусая губы, а затем поднял кажущиеся почти черными в уютном полумраке комнаты глаза.

— Знаю я человека, что сможет или предоставить вам такую сумму, или найти беглецов.

Колдун молчал, И не надо говорить, как внимательно он слушал слова представителя Полночной империи.

— Только… только я сам даже под страхом смерти не хотел бы иметь дела с этим человеком. Да и вам, возможно, лучше вынести репрессии, чем связываться с ним. Ибо он в состоянии найти беглецов, даже если они уже и не на этом свете.

Двое сильных и крепких мужчин при этом смотрели друг другу в глаза. Хотя назвать их друзьями было бы крайне неверно. Однако не зря древняя поговорка гласит: договоры следует соблюдать. И коль скоро Крумт обязан выплатить астрономическую сумму выкупа в качестве контрибуции — это должно быть сделано. Потерявшему честь единожды в дальнейшем уже терять нечего.

И все же последние слова смутили почтенного Эккера своим вторым, тайным смыслом. Морской колдун был отнюдь не глупцом, да и подборку сведений о самых сильных полководцах и магах Полочной империи изучал регулярно. Да, он сразу понял, о ком идет речь. И действительно, говорить о чернокнижнике вслух во дворце Совета было бы весьма и весьма опрометчиво. И все же о молодом герцоге Саймоне говорилось в тайных бумагах как о чертовски порядочном человеке. Не мог он дать совсем уж плохого совета… И, так и не догадавшись о подоплеке дела в силу своей удаленности от тонкостей политических интриг, главный колдун Крумта откинулся на высокую спинку резного деревянного кресла и спросил напрямик:

— Я догадываюсь, о ком идет речь. И о том, что этот неназванный неслыханно богат. Но, с другой стороны, заключать какой бы то ни было договор с темной стороной мы не станем. Не зря ведь ваш император не имеет с этим… скажем так, человеком никаких официальных дел.

Герцог неожиданно улыбнулся. Тонко, еле заметно, как умеют это делать обладающие огромной властью по праву рождения и древности рода люди. Он поиграл вином в бокале, любуясь отблесками рдеющих в камине угольев, отсвет которых искрился на прихотливо-витиеватой резьбе, и только потом пожал плечами.

— Я ни разу не слышал, чтобы упомянутый мною человек нарушил свое слово или поступил против законов чести. Хотя меня лично, так же, как и вас, отталкивает цвет его мастерства. И все же — это лучший совет, что я вам могу дать.

Эккер украдкой почесал изуродованную еще в юности ногу, отчетливо — куда лучше магии — предупреждающую о непогоде. Что ж… сказано достаточно откровенно.

— Хорошо. Предположим, что ваш э-э… посредник предоставит нам нужную сумму в кредит на некоторое время. А как быть с пропавшими вместе с деньгами украшениями Морских ярлов? Что, если они окажутся утерянными безвозвратно?

Саймон подался вперед, и его лицо на миг стадо хищным.

— А вот об этом попрошу подробнее. Как вам известно, я в магических делах невежда.

Колдун сделал вид, что поверил его словам. Хотя… все может быть. Как удалось выяснить, молодой отпрыск герцогского рода действительно не владеет Даром, а посему кое-какие тонкости может попросту и не знать. Ну что ж… история эта очень долгая.

И поспешим добавить — куда более долгая, чем о том знал даже старый Мастер моря…

От звука близкого взрыва мины, прокатившегося ударной волной по окрестностям, в глубине укрепленного форта со сводчатого потолка просыпалась тонкая струйка песка и древесной трухи. От неприцельных и случайных попаданий дальнобойных, начиненных шимозой снарядов укрепления пока что спасали…

— Merdie… проклятые япошки, — поморщился мичман Деколь, грязным пальцем брезгливо вытаскивая из стакана попавшую туда щепку, и, покачав седой от известковой пыли головой, добавил: — Что господа офицеры, упокой Бог душу капитана Борисенко… — и опрокинул в рот сладковатую рисовую водку.

Лейтенант Валтонен собрался было последовать его примеру, но, забывшись, потер немилосердно зудящую рану на плече. Рука наткнулась на бинт грязно-белого цвета и лишь скользнула по марле. Сквозь зубы, помянув узкоглазых примерно такими же нелестными словами, молодой минный офицер с «Решительного» вздохнул.

— Да, етто короший бил человекк. Бравий морякк и коммандер не из последних… помянем, коспода… — и тоже выпил свою долю местного, отдающего сивухой пойла.

Волей-неволей и сидящий на треснувшем снарядном ящике у стены мичман Давыдов поднял глаза. Усилием воли он разогнал мутную, застящую глаза пелену усталости. Обвел взглядом душный полумрак каземата, в котором огненным светлячком чадил произрастающий из снарядной гильзы огонек. И в этом аду моряки, казавшиеся бесплотными призраками, заглянувшими на пир из преисподней, находились по приказу комендант-генерала. Они должны были защищать подступы к седьмой батарее.

С тех пор как японцы устроили русским войскам кровавую бойню под Мукденом, дела пошли совсем плохо. Порт-Артур оказался в осаде. А говоря совсем уж откровенно, господа, — и в полном дерьме. Лучший на тысячи миль в округе порт, непрестанно укрепляемый, оказался почти беззащитным. Катастрофа, постигшая сухопутную армию под руководством бездарного командования, привела к тому, что крепость-порт штурмуют с суши.

Мало того, японский флот под командованием адмирала Того полностью блокировал все подходы с моря. И в довершение всех бед пришло известие что идиот Рождественский позволил в битве под Цусимой разбить спешащие на помощь силы! Кретин — другого слова мичман просто не находил.

Потерев рукой подбородок с противно скрипнувшей по пальцам щетиной, Павел Андреевич взял с заменяющего стол ящика помятую жестяную кружку. Выдал по адресу наседающих японцев, их детей и матерей и даже их е***утого императора такой морской загиб, что в другое время позавидовал бы и боцман Терещенко с «Изумруда». Отведя малость душу, он поднял кружку.

— Да, Петрович был моряк от Бога, и человек что надо. Эх-х… — а затем, не чувствуя вкуса, выпил китайскую водку, пошарил пальцами на столе и отправил в рот ломтик вяленой рыбы. Выдохнул, брезгливо морща пропитавшиеся пылью усы. Прикурил от самодельной лампы последнюю, припасенную на крайний день «Северную Пальмиру» и уселся обратно на ящик.

Так вышло, что четвертый в их компании, бравый капитан Борисенко, сегодня утром во время вылазки схлопотал осколок под сердце и отдал Богу душу. И, перед тем как выпить за упокой доброго человека, каждый из оставшихся высказал о врагах Отечества кое-что из того, что он о них думает. Но все же не к лицу флотским офицерам поддаваться унынию!

— Да, господа, слыхали, что намедни учудил мичман Пустошкин? — Деколь пыхнул чудовищных размеров «козьей ножкой» и те, кто знал его похуже, могли бы сказать, что он вполне доволен жизнью.

— А что таккое? — заинтересовался некурящий финн, продолжая умело разделывать вяленую треску.

— Сообразил такое, что мне, европейцу, поначалу показалось дикостью! — Давно обрусевший потомок французов, он упрямо считал себя европейцем, а русских и иже с ними — грязными варварами и азиатами. Впрочем, к этому все давно привыкли, тем более что Карлович частенько оказывался прав. Да, скифы мы — что есть, то есть…

— Представьте — предложил атаковать япошек морскими минами! — Мичман развел руками, демонстрируя свое веселое недоумение.

— Ну и что такого? — не понял лейтенант Валтонен, протягивая ему полупрозрачный, светящийся янтарным жиром ломоть рыбы.

— Как что, господа? Морскими минами — и на суше! — Деколь хохотнул и даже хлопнул руками по давно потерявшим лоск флотским брюкам.

Финн некоторое время серьезно обдумывал услышанное. Наконец он изобразил на породистом лице легкое изумление.

— Етто не есть шутка?

— Да в том-то и дело, господин лейтенант, что нет! — с жаром подтвердил раскрасневшийся от выпитого мичман Деколь.

Мичман Давыдов выпал из беседы о затее Луки Пустошкина, как намазанный жиром лот из рук матроса. Безучастно сидел он у стены, наслаждаясь чуть щипучим ароматным дымком, столь приятным после местного самосада — еще более мерзкого, чем матросская махорка.

Какие потери! А ведь на дворе просвещенный двадцатый век, господа! Почему же, отчего гибнут самые лучшие, самые умные и порядочные люди? В то время как воры и бездари процветают в тылу да штабах…

Павел Андреевич вспомнил своего покойного командира, адмирала Степана Осиповича Макарова, так нелепо погибшего на мостике броненосца «Петропавловск». Вспомнил черный для русского флота день, когда надежная, подрагивающая от рокота паровых, запущенных на полную мощность котлов палуба вдруг вздыбилась от взрыва страшной силы, изуродовавшего правый борт родного корабля. Как оглушенного, захлебывающегося холодной океанской водой молодого мичмана втянули в спасательную шлюпку. А Осипыч, гордость и надежда флота российского… «Господи! Ну почему не я, ну почему не я погиб, а именно тот, кто мог спасти флот и обеспечить победу России!» — не раз с истерзанных бессонницей губ впоследствии срывался этот разгоряченный шепот. А перед глазами стояло солидное, с окладистой бородой лицо адмирала, объясняющего стоящему рядом с ним художнику Верещагину — тоже, кстати, погибшему в той катастрофе — диспозицию неприятельского флота.

Мичман, чувствуя, что его вновь затягивают гнетущие и совсем бесполезные на войне мысли, с досадой ударил кулаком по ящику, проломив отсыревшее в подземелье дерево насквозь. Ведь с того самого рокового дня словно какая-то обреченность повисла над Порт-Артуром и всем русским флотом. И каждый хоть раз нет-нет да и чувствовал тленный холодок неминуемого поражения…

По ступенькам сверху с грохотом скатился вестовой матрос.

— Ваши благородия, велено мичмана Давыдова немедля к генералу! — откозырял он, тщетно шаря полуслепыми со свету глазами в здешнем полумраке.

Лейтенант Валтонен хмуро глянул на посыльного, неодобрительно покачал белобрысой макушкой, а затем перевел взгляд на безучастно сгорбившегося у стены мичмана.

— Павел Андреевичч! Вас кличчут!

Тот поднял голову, некоторое время тяжелым взором смотрел на заколебавшийся от дуновений воздуха огонек и со вздохом встал на ноги.

— Веди, — бросил он безучастно переминающемуся с ноги на ногу матросу, безуспешно пытаясь поправить мятый и грязный китель.

Наверху оказалось все так же ветрено и сыро. Слава Всевышнему — хоть японцы пока не стреляли. Петляя по траншеям и ходам сообщения, провожаемые равнодушными и любопытными взглядами, они обогнули сопку и спустились вниз, где чернобородый всадник держал за поводья нервно дрожащего коня. Мичман вскочил в седло. Красующийся газырями черкес тут же ожег плетью своего скакуна, и они помчались по изрытой воронками дороге в штаб.

Хоть Давыдов и был моряком, но он был им первым в роду. Вся остальная череда славных и именитых предков старинного рода верой и правдой служила царю и Отечеству — в кавалерии. Уланы и драгуны, кирасиры и гусары, один даже до полковника дослужился чином. Но сменить привычное с детства седло на качающуюся палубу боевого корабля решился только Павел Андреевич.

И вроде неплохо у него получалось — аттестат был безукоризненным, да и перспективы по службе тем паче в военное время, были просто блестящими. Да вот незадача только — Россия войну с Японией проигрывала. Чтобы осознать эту нехитрую истину, не нужно быть таким уж стратегом — достаточно иметь хоть каплю соображения…

В приемной, у заваленного бумагами стола адъютанта, на шатких стульях сидели несколько полковников и двое богатырской стати казаков. Однако дело, по коему мичмана вызвали к самому, видимо, было совсем уж безотлагательным, так как отрапортовавшего о прибытии сразу проводили к генералу под завистливыми взглядами остальных несчастливчиков.

Генерал потер ладонями осунувшееся, бледное от недосыпа лицо.

— А-а, прибыли, голубчик? Очень хорошо.

Впрочем, из дальнейшего разговора выяснилось, что не так уж и хорошо. Короче, повадился кто-то из японских лазутчиков шастать по тылам обороняющихся русских войск. Да так ловко и нахально, словно у себя дома. Если бы просто мелко пакостил да высматривал — рано или поздно поймали бы. Но он же, сука узкоглазая, оказался каким-то там самураем-невидимкой — посланный на его поимки отряд жандармских чинов попросту был вырезан, причем чуть ли не под окнами штаба!

— Доложили мне, что вы, Павел Андреевич, умеете нечто эдакое… — И сидящий рядом с командующим худощавый контр-адмирал неопределенно пошевелил в воздухе пальцами.

Мичман слушал с легкой хмуростью, прикидывая, какими же словами можно охарактеризовать выпавшее ему непростое поручение. Выходило — сплошь и рядом только нецензурными. Если уж обученные всяким жандармским штучкам голубые мундиры спасовали, то потомственному Давыдову в самый раз и отдуваться. Да, из поколения в поколение в их роду передавались секреты борьбы, сохранившиеся еще со времен древних русских воинов. Знаток этого вида боевого искусства запросто мог пройти сквозь ватагу решительных парней, при этом ненароком уронив их всех себе под ноженьки. И пару раз из хмельного куража мичман продемонстрировал свои умения коллегам отнюдь не робкого десятка…

— Одним словом, на вас, господин мичман, последняя надежа. Возле адъютанта ждут двое проверенных ребят из казачьих пластунов, они не подведут. Берите их, делайте, что сочтете нужным, — в методах не ограничиваю. Все, ступайте с богом и избавьте Порт-Артур от этой банды узкоглазых убивцев…

Так вот и началась эта авантюрная, совершенно безумная вылазка. Пластуны сначала немного недоверчиво и свысока посматривали, поступив под командование морского офицера. Пришлось, свернув за угол, малость помять их да зубы начистить, чтоб не скалили. О, сразу соображение проявилось, да уважение во взглядах обозначилось!

— Звыняйте, ваше благородие, обознались… — смущенно заявил представившийся как Чмырь жилистый чернявый парень, украдкой потирая еще ноющую поясницу.

Второй же, назвавшийся Гмырей, глядел просто с восторгом на оказавшегося вовсе не рохлей командира. Ну да, ему ж досталось малость поменьше.

— Так, слушай мою команду, — с великолепной невозмутимостью рассудил мичман и перечислил кое-какие соображения по порученному делу.

Ребятки оказались тоже тертыми. Кое-что добавили, уточнили со своей стороны. И гуськом потянулись за Давыдовым к главначснабжу, а по-морскому — баталеру Сорокину за обмундированием и кое-какими хитрыми задумками. С кажущейся ленивой и вялой беззаботностью они зашли в самую глубину необъятного склада. Правда, их несколько разочаровало то, что баталер был уже предупрежден начальством свыше и выдал все требуемое по первому же слову. Хотя в другое время спорил бы до хрипоты, брызгая слюной и в отчаянии стукая себя по отнюдь не впалой груди.

Как бы то ни было, тот безропотно выдал все требуемое мичманом, хотя и проводил удаляющуюся тяжело нагруженную троицу весьма задумчивым взглядом.

Первым делом Давыдов нагрянул в казармы. Выгнал взашей из первой же попавшейся комнаты поселившуюся было там сухопутную шушеру с помятыми от беспрерывного пьянства лицами и бросил свою добычу на жесткую, как палуба броненосца, армейскую койку. Пока мичман откупоривал бутылку шустовского коньяку, ребята мигом очистили столик, длинными обоюдоострыми кинжалами нашинковали ветчину и венскую колбасу. Сыр, истекающий ароматными слезами, и даже — о чудо! — каким-то совершенно непонятным образом завалявшийся у хозяйственного Сорокина чуть вялый лимон.

От полузабытых за время осады деликатесов сводило скулы, а в душе поднималась мерзкая горечь. И все же, стиснув зубы, мичман пил благородный напиток и наворачивал съестное. Заправившись на полную катушку, он распорядился:

— Всем спать! С закатом побудка, — и подал пример.

Хмурый, злой и невыспавшийся жандармский офицер тыкал в карту прямым и негнущимся, как карандаш, пальцем, указывая места, где и когда неведомый и опасный лазутчик обозначил свое присутствие. А благоухающий хорошим коньяком и копченостями Давыдов довольно щурил глаза, требуя еще подробностей. Наконец он призадумался.

— А ведь к артпогребам тропку нащупывает этот сучий потрох, не иначе! — важно изрек он результаты своих размышлений.

Сидящий напротив жандарм аж подпрыгнул с испуга. Немного побледнев лицом, он несколько секунд жадно хватал воздух ртом.

— А… это… но вы понимаете, господа, что будет, если он туда проберется? — На него было жалко смотреть.

— Да тут и понимать неча — подорвет усе к едреной матери, — снисходительно объяснил ему Гмыря, постукав прокуренным пальцем по тому месту, где на двухверстке располагалась святая святых любой крепости — арсенал и пороховые погреба.

А Чмырь, найдя на карте квадратик с караулкой для сменных чинов, указал на него и вопросительно поднял взгляд на мичмана. Тот усмехнулся благодушно, дымя комсоставовским «Дукатом» с золотым обрезом, и кивнул.

— Верно мыслишь, верно. Если нынче ночью япошки не полезут туда, то других шансов у них попросту нет.

На том и порешили. Засада — древний как мир и надежный как булыжник метод борьбы с подобными любителями шастать по воинским тылам аки тать в ночи…

— Идут, ваше благородие. Часового на углу уже сняли, следующего пасут, — выдохнула на ухо затаившемуся Давыдову неслышно возникшая из ночи тень.

Мичману было жаль простых ребят, погибающих под ножами вражеских лазутчиков. Но он жестом дал команду — ждать! Сам он на месте неведомых диверсантов не пошел бы вперед всей кучей. А вот пару-тройку решительных парней послал бы — вахтенных вырезать да путь расчистить. Так что пусть узкоглазые, уверовавшие в свою безнаказанность, увязнут поглубже да подойдут плотнее…

Время тянулось медленно, несмотря на пробивающую временами нервную дрожь. Давыдов поглаживал пальцем свой наган, офицерский, с самовзводом — и терзался сомнениями. Верно ли они предугадали действия японцев?

«Отставить, мать-перемать!» — одернул он себя. Операция уже началась, так что ничего изменить или поправить было ровным счетом невозможно.

И выдержка затаившейся под телегой парочки была вознаграждена. Из темноты, как раз оттуда, откуда и ожидалось, бесшумно вынырнули четыре… нет, пять еще более черных сгустков мрака. Зачарованно мичман следил, как те легко, словно паучки, взобрались по отвесной стене каземата, перевалили через верх и скользнули к замершему в тишине зданию караулки.

Выждав для верности еще секунд десять, Давыдов с невероятным облегчением, словно всаживая заряд жизненной силы в женщину, бешено выкрикнул в темноту:

— Свет!

Сначала раздалось неистовое, словно змеиное шипение. Мичман почти физически ощутил, как по кабелям в бумажной, пропитанной каучуком обмотке проскочила короткая судорога электрических токов. Наткнувшись на сведенные электроды, заключенная в медь гальваническая сила тут же выплеснула свою ярость, испаряя их и зажигая вольтову дугу. Десять заранее припрятанных прожекторов засияли новыми солнцами — и фонари Яблочкова и Эдисона залили все пространство резким, беспощадно-мертвенным светом.

Фигурки в черном заметались и бросились врассыпную. Но из темных углов, из заранее смазанных дверей полилась ощетинившаяся штыками конвойная рота. Длинные тонкие лезвия, примкнутые к стволам трехлинеек, да еще и плотно, без единой щелочки сбитый строй — все это не оставляло японцам никаких шансов.

И все же один, гортанно выкрикнув что-то и сверкая белками бешено выкатившихся глаз, с разбегу попытался перелететь через кольцо окружения. Попытался, но не смог. Ибо готовый к таким перипетиям мичман раз-другой разрядил в черную фигурку свой револьвер. Сломавшись на лету, лазутчик рухнул на брусчатку, дернувшись в последний раз.

— Этот мой! — выкрикнул Давыдов, отбрасывая в сторону оружие и кошкой прыгая на того, кто, по его мнению, и был командиром и организатором этой банды убивцев, ибо тот, судя по всему, уже хотел геройски покончить с собой во славу своего императора…

Удар столкнувшихся тел был страшен — сила инерции швырнула обоих навзничь. Но японец, оказавшийся закутанным в подобие кольчуги тончайшего плетения, вскочил на ноги с вполне похвальной резвостью и попытался парой красивых заученных ударов вышибить дух из не замедлившего встать мичмана, но оказалось, что ему это никак не удается. Мало того, уходом в сторону и легким касанием мичман весьма неделикатно уронил диверсанта на землю, прямо на выщербленный булыжник, и сам навалился сверху, выкручивая руку с зажатым в ней легким коротким мечом.

Противники стоили друг друга. Японец, просто-таки невероятно извернувшись, постепенно оказался сверху, хрипло дыша от натуги. Лица его не было видно — оно тоже было скрыто мерцающей завесой из стальных колечек. Но под одеждой его перетекали словно сотканные из канатной проволоки жилы. Чувствуя, что вот-вот противник вырвется из казавшегося мертвым захвата, Давыдов напрягся из последних сил…

Сверху мелькнула тень и обрушила на голову диверсанта страшный удар — издав короткое «ххэк!» японец обмяк.

— В порядке, ваше благородие? — Сквозь застящую глаза багровую пелену мичман различил склонившуюся над ним озабоченную физиономию Чмыря.

— Не знаю еще… — Мичман не без помощи казака встал на ощутимо подрагивающие ноги и огляделся.

Все было кончено. На неширокой площадке меж караулкой и входом в арсенал валялись фигуры в черном, почти обнявшись с несколькими погибшими в короткой схватке солдатами. Скривившись, Павел Андреевич озабоченно нащупал наливающийся на скуле синяк и почувствовал ноющую боль в бедре, куда пришелся скользящий удар словно отлитой из чугуна ноги самурая.

— Силен узкоглазый… — Давыдов скептически посмотрел, как жандармы уже освободили потерявшего сознание японца от массы всяких затейливых и весьма смертоносных штучек и надели наручники.

— На ноги тоже! — прикрикнул он. — Здоров он ими драться — специально обучен!

Те, не моргнув глазом, навесили дополнительные оковы и вчетвером понесли обмякшего диверсанта в свои допросные. А Чмырь деловито и чуть торопливо от еще не схлынувшей горячки после короткой стычки докладывал:

— Господин мичман, еще одного мы с Гмырей скрутили. Но тот так — рядовой. А остальных парни на штыки нанизали, хотя и своих нескольких потеряли…

Из забытья Давыдова выдернуло легкое похлопывание по плечу. Это оказался давешний контрадмирал из штаба, да еще и вместе с жандармским майором.

— Проснитесь, Павел Андреевич!

Тот не замедлил вскочить из кресла, в котором уснул, и вытянуться перед старшими по званию во фрунт. Но контр-адмирал только махнул рукой.

— Вольно!

Из их рассказа постепенно просыпающийся мичман узнал, что взятый лично им командир лазутчиков оказался кадровым японским разведчиком из тамошнего генштаба. Действительно — самурай черт знает в каком поколении, и все его предки служили по части тайных операций. Так что птица попалась неординарная, еще из тех. Но более обрадовало известие, что Давыдов уже не мичман, а лейтенант — приказ подписан генералом и передан в штаб. А наградной лист на Георгия с первой же оказией будет отправлен в Петербург на высочайшее утверждение…

Отпустив своих пластунов отдыхать, Павел Андреевич по пологой змеящейся тропинке вышел к гавани. Уже светало, но спать ему отчего-то перехотелось. Посему, побродив немного по сопке, скрывающей в своем чреве каземат с кургузой дальнобойной гаубицей системы Канэ, он сел на камень и принялся смотреть на полную кораблей бухту.

Который месяц идет война — и какая-то неправильная война. Еще мощный, запертый в гавани русский флот мог выйти в море и неплохо надавать по зубам потерявшим всякий страх японцам. Но он стоял на приколе, неподвижный и бессильный. Мало того, противник подтянул мониторы с крупнокалиберными гаубицами и, стреляя навесом через загораживающую их гряду, засыпал город и порт здоровенными «чемоданами».

С горечью Давыдов посмотрел на замершие громады боевых кораблей. Толстая бортовая броня была неплоха, но падающие сверху на тонкие листы палубного настила японские «гостинцы» беспрепятственно пробивали ее, разрываясь внутри. Вон, уже «Ретвизан» затонул на мелководье. Лег на киль, сильно накренившись на левый борт, меж надстроек и бессильно застывших орудийных башен гуляют свинцовые волны. Вот «Пересеет» с развороченным носом приткнулся к стенке — нужен кессон для ремонта, а для этого надо прорваться во Владивосток. Даже отстреливаться нельзя — пришедшая из столицы высочайше утвержденная депеша запрещала огонь с броненосцев «вслепую», с закрытых позиций. Излишний и бесполезный расход дорогостоящих боеприпасов, видите ли!

Павел Андреевич чувствовал поднимающуюся в душе бессильную злобу, и от этого ему стало как-то душно и мерзко. Рванув ворот, он глубоко вздохнул пару раз, помянул ласковым словом императора, всех адмиралов и генералов скопом, японцев и их мать — в общем, неплохо вышло, душевно. Потянувшись за сигаретами, он увидел, что уже совсем рассвело. Внизу давно началась еле заметная издали повседневная суета, подсвечиваемая разгоревшейся зарей. Новый день, новые заботы…

С моря, шелестя и чуть подвывая, прилетел первый утренний снаряд.

«Японец, восьмидюймовый» — еще успел подумать опытный морской офицер, чувствуя взметнувшуюся в душе смутную озабоченность, прежде чем мир разлетелся и исчез в колюче-оранжевой вспышке пламени. [6]

Холод, стылый и ненавистный холод. Мерзкий, выматывающий все нервы и вымораживающий душу. Мутный, липкий и беспросветный, как осенний туман, он обволакивал со всех сторон, обещая покой.

И все же искорка жизни, выдернутая бестрепетной рукой, выскочила из вселенского равнодушия и крохотным, но ярким метеором сверкнула на небосводе судьбы…

Судорожно закашлявшись, Павел Андреевич дернулся, заорал дурным голосом, еще чувствуя, как его разрывает на части неумолимая злая сила, — и открыл глаза, поводя вокруг безумным взором.

В лицо сразу ласково плеснуло чем-то холодно-соленым и хорошо знакомым. Отряхнув с лица воду и проморгавшись, лейтенант приподнялся на дрожащих руках. Море — серо-зеленое, равнодушное и все же какое-то чертовски родное. В уши ударили крики. Обернувшись, лейтенант увидал ринувшуюся к нему толпу людей в лохмотьях. Они горланили что-то, приплясывали, но он не почувствовал в них угрозы. Напрягши память, он вдруг осознал, что, хотя слова и выговор этих людей звучат дико непривычно, он их прекрасно понимает.

— Хейя! Море услышало нас! — Десятки заботливых рук подхватили ошалевшего от такого теплого приема лейтенанта и потащили прочь от линии воды туда, где на песке лежали смоленые, какие-то совсем настоящие и вовсе не похожие на музейные экспонаты ладьи…

Проснулся он потому, что чертовски вкусно запахло чем-то съестным. Не открывая глаз, Давыдов потянулся, ощущая разливающуюся по молодому телу бодрость, и все-таки приподнялся с ложа.

Оказалось, что морской берег со старинными кораблями и толпа разномастных оборванцев ему вовсе не приснились. Он лежал на мягкой шкуре какого-то зверя в тени крутобортой ладьи, а замурзанная девчонка с улыбкой протягивала ему деревянное блюдо с весьма аппетитным содержимым.

— Мейко, наш ярл изволил проснуться! — радостно крикнула она в сторону, и перед взором бодро поглощающего пищу человека появилась красивая молодая женщина.

В другое время Павел Андреевич бросил бы к дьяволу все что угодно, чтобы пообщаться с такой красавицей. Статная и величавая, с неуловимой женственностью и в то же время властностью, она притягивала взгляд, как норд стрелку компаса. Но незнакомка мягким жестом руки показала — продолжай, продолжай! А сама стала рассказывать.

Постепенно от удивления у лейтенанта пропал всякий аппетит. Ибо выяснились вещи настолько диковинные, что впору было впасть не то что в задумчивость — в отчаяние.

— Пойми, незнакомец, — это не твой мир. Но он ничуть не хуже.

Из дальнейших разговоров выяснилось, что здесь есть и магия, и колдовство, и еще черт знает какие проявления оккультизма и спиритизма, но это все отнюдь не шарлатанство, а вполне тривиальные и привычные дела. Вроде кузнечного ремесла или гончарного искусства. Причем именно так он, Павел Андреевич Давыдов, здесь и появился. Предводительница с помощью шамана — или как он тут называется — воззвала к богам.

— Мои люди нуждаются в помощи. Враги захватили наши земли и зажали на этом мысе, а на ладьях далеко не уплывешь, да и не будешь же плавать всю жизнь…

Павел Андреевич с этим не согласился. И вслух высказал кое-что из оставшихся в памяти отрывков о мореплаваниях викингов. Если кто не знает — на самом деле именно они открыли Гренландию и Америку, первыми ступив на новые для европейцев земли. А вовсе не Колумб и Америго Веспуччи, как думают сухопутные протиратели штанов. Красавица была поражена. — Как? Можно ходить по морю на тысячи лиг от берега?

Не без грусти лейтенант заметил, что в этом волшебном мире неизвестны ни навигационная наука, ни ориентирование по звездам. Стало быть, ему придется обучать штурманов и создавать лоции, учить людей составлять морские карты и изготавливать инструменты, передать навыки искусства кораблестроительства и управления судами, и многое, многое другое.

Подняв голову, он обнаружил, что на некотором отдалении стоит внимательно прислушивающаяся толпа людей, и на их усталых лицах прямо-таки светится надежда. Поперхнувшись и прервав рассказ, Павел Андреевич подумал, а не, слишком ли поспешно берется он за работу? Может, враги как раз правильно делают, вырезая эту банду за какие-нибудь злодеяния? Однако выяснилось, что Давыдов ошибается — всему виной была старая как мир борьба за выживание. Все как обычно, господа, все как обычно.

Затем пришел черед посланцу богов рассказать кое-что о себе прежнем. Если слово «морской» у местных недоумения не вызвало, то термин «младший артиллерийский офицер» потребовал детальных разъяснений, приведших собравшихся в бурный восторг.

— Значит вы, сир Павол, сын Андерея, — немилосердно коверкая чуждые здесь имена, спросила предводительница, — сможете командовать нашими ладьями в мореплавании и даже в бою?! Воистину щедр дар богов!

А когда выяснилось, что прибывший ярл (как прозвали его островитяне) и сам является потомком старинного древнего рода, да еще и поместье его в Симбирской губернии оказалось раза этак в два поболе, нежели все прежние земли леди Ольвы, то собравшиеся стали обращаться к Давыдову с той примесью почтительности и уважения, которая так хорошо ему знакома еще по родным местам.

Отсутствие на ладьях элементарнейших для моряка приспособлений — якоря, лота и лага — повергло деловито вызнающего подробности моряка в глубокую задумчивость. Куда более неприятной новостью оказалось, что люди этого мира не знают, что такое компас и как он действует. Большие темные глаза леди Ольвы даже подозрительно заблестели от обиды, но тут старый Бенето — шаман и колдун — хлопнул себя по лбу.

— А ведь хорошая идея, клянусь всеми богами! И как мы раньше не додумались!

С помощью столяра он мигом соорудил дощечку с торчащим посередине шипом дерева, подозрительно напоминающим южную акацию. На получившуюся ось надел гладко оструганную щепочку с отверстием посередине. Долго шептал что-то над нехитрым устройством, сбиваясь, ругаясь немилосердно, но продолжая свои мудреные изыскания. И в конце концов получилось-таки у старого очковтирателя! Как лейтенант ни тряс и не поворачивал дощечку, наскоро вымазанный тёмно-алым соком каких-то ягод конец щепки упрямо показывал в море, а белесым хвостиком чистого дерева — в глубь суши. От удивления и сам шаман едва не впал в прострацию, и лишь въехавший под ребра кулак Давыдова вывел того из столбняка.

— Чтобы к вечеру такие были на каждой ладье! По две штуки!

Бенето с усилием оторвал от диковинного компаса зачарованный взгляд и потопал с мастерами работать. А леди Ольвия уже руководила погрузкой имущества, детей и раненых, а также семян, инструментов и нескольких чудом уцелевших домашних животных на покачивающиеся у берега ладьи. Сам же лейтенант собрал тех, кого впоследствии стали называть капитанами, и начал читать первую в своей жизни, но отнюдь не последнюю лекцию…

Замершая в небольшой бухточке ладья еле заметно покачивалась на мелких волнах. В почти зеркальной воде отражались величавые вековые сосны, словно вставшие поприветствовать гостей. И взгляды, за время скитаний истосковавшиеся по земле, по зелени, скользили по берегу, словно ласковая рука умелого любовника.

Из задумчивости Давыдова вывел звонкий окрик промеряющей глубину девчонки, которая сидела на носу ладьи:

— Пять ярдов, ярл! — С легкой руки леди Ольвии его стали звать-величать этим титулом.

Бывший лейтенант с непонятным волнением отдал несколько команд — и семь ладей — все, кто смог пережить последнюю бурю, — устремились к столь долгожданному берегу.

Вечером, когда на небе вновь засиял Мост богов, на полоске песка меж лесом и водой пылали костры. Трое ребят уже успели добыть оленя и двух кабанчиков, так что пир шел своим чередом.

А леди Ольвия стояла перед Давыдовым, и исхудавшие, оборванные ее подданные стояли подле и вокруг. Она, достав из принесенного служанкой ящичка драгоценности, надела их на себя, став более похожей на земное воплощение богини, чем на прекрасную, осязаемую и желанную женщину.

— Ярл Павло, как я и мои люди могут отблагодарить вас? Все, что мы можем передать вам, — это всю полноту власти. Хотите стать нашим ярлом? И я первая присягну вам на верность…

Лейтенант молча смотрел на отблески пламени, пляшущие в любимых темных глазах. Наконец, решившись, он шагнул вперед и стал перед женщиной на одно колено — будто где-нибудь в гостиной, а не на песчаном пляже неведомого острова. Осторожно, словно величайшую драгоценность, взял он в ладони кисть ее руки и мягко поцеловал.

— Леди Ольвия, вы станете матерью моих детей?

Сначала на нежные щечки выполз легкий румянец. Затем — несмелая, осторожная улыбка. Догадываясь, что только что нарушил некие правила или традиции, Павел Андреевич едва дыша ожидал ответа. И уже когда сердце молодого моряка готово было от отчаяния пойти ко дну, в вечернем воздухе послышался нежнейший голос.

— Долго же ты думал, дорогой…

Старый колдун сцепил пальцы рук и сгорбил облокотившись на столик.

— Таким образом, именно от Морских ярлов мы, люди, получили знания по навигации, лунный и солнечный календари, знания морских законов и правила судоходства, тактику морских сражений и первые фрегаты. А также много-много других, весьма полезных знаний — как теоретических, так и практических. Хотя происхождение самого первого, легендарного ярла так и осталось под завесой тайны, потомки его и тех, кто приплыл с ним, населяющие ныне наш остров, и по сей день остаются непревзойденными мастерами в морских делах.

Герцог улыбнулся и пару раз неслышно приложил ладонь к ладони, словно аплодируя.

— Вы, почтеннейший Эккер, оказывается, великолепный рассказчик! Значит, диадема и колье белого золота — это парадные регалии Морских ярлов, сохранившиеся еще с тех времен и дающие тем, кто в состоянии их надеть, неслыханные возможности?

Тот устало кивнул, пригубив из бокала белого вина.

— Совершенно верно, ваша милость. Правда, в легендах упоминались еще и другие драгоценные предметы, но с течением тысячелетий они оказались утерянными. А вот теперь и эта парочка… — И он безнадежно махнул рукой.

Его собеседник раздумывал некоторое время, направив взгляд в огненное нутро камина, а затем покивал головой.

— Ну что ж, быть посему. Я сейчас зайду в посольство, переговорю по хрустальному шару с кем надо. Думаю, к завтрашнему утру будет ответ — не сомневаюсь, что положительный.

Линн поправила на плече лямку тяжелой заплечной котомки и призадумалась. Если верить ее чутью, влево и прямо скоро снова пойдет болото. Сил опять лезть в трясину она в себе попросту не ощущала, а посему свернула чуть вправо, чутко обходя топь по незримой границе.

Здесь, в самой глубине огромного острова, людские поселения встречались куда как реже. Было что-то в населяющих Крумт людях, что тянуло их к воде. Море или река, в крайнем случае перекресток дорог с непременным ручьем рядом. А тут, где леса и пустоши перемежались с болотами, была самая настоящая глухомань. Линн прислушивалась к своим ощущениям, но, похоже, отсутствие поблизости людей ее совершенно не тяготило. Тем сильнее она удивилась, увидев за одним из выступающих на поверхность гранитных валунов необычную картину. Две скалы и каменистая, поросшая молодыми сосенками осыпь образовывали небольшую, прелестную, защищенную от ветра долину. Там неярко горел маленький бездымный костер, у которого спокойно сидела одинокая фигурка. И судя по некоторым признакам, женская. Накинув на голову серо-зеленоватый, словно линялый капюшон длинного плаща, та что-то варила в подвешенном над огнем котелке.

— Что ж ты не предупредила, соня эдакая! — беззлобно проворчала девчонка дрорде.

Однако та не проявляла ни малейших признаков беспокойства — наоборот, принюхалась к уже почти совсем по-летнему теплому воздуху и негромко чирикнула что-то добродушное на своем неведомом языке.

— Ты считаешь? — Линн подозрительно прищурилась на свою воспитанницу, а затем, стараясь ступать бесшумно, в чем за время бегства из Сарнолла изрядно поднаторела, стала пробираться вперед.

Естественно, подходя к костру с подветренной стороны. И каково же было ее удивление, изрядно замешенное на досаде, когда за полсотни шагов женщина подняла голову от своей стряпни и в вечернем воздухе до девчонки донесся мелодичный, смутно будоражащий голос:

— Я одна, Линн. Присоединяйся к отдыху и трапезе и ничего не бойся — нам есть о чем поговорить.

Выразить удивление и беспокойство, ту бурю чувств и мыслей, пронесшуюся в голове разинувшей от удивления рот девушки, было попросту невозможно. Она остановилась, ровным счетом ничего не понимая, но готовая в любой миг пуститься наутек со всей возможной в ее состоянии резвостью.

Но ситуацию разрешила неугомонная Синди. Коротко пискнув, она слетела с насиженного места и полетела вперед. Сделала пару кругов над костром, а затем совершенно непринужденно села на плечо к незнакомке. И тут же принялась весело и даже как-то радостно что-то той рассказывать.

Ну, нахалка…

Если бы Линн могла, то она удивилась бы еще больше, ибо женщина у костра явно обрадовалась дрорде. Она шепнула той что-то, от чего Синди разилась довольной трелью и даже попыталась подластиться, — Предательница. Получишь ты у меня… — беззлобно проворчала девушка, смело выйдя из укрытия и подходя к костру.

— Вот не стану ловить тебе лягушек! — Но дрорда, весело поблескивая глазенками, отнеслась к полушутливой угрозе хозяйки весьма легкомысленно.

Линн устало присела на словно нарочно лежащий у костра камень и принюхалась. А пахло из котелка, надо признать, весьма недурственно. Хотя таинственная незнакомка, явно поджидавшая ее, интересовала Линн все больше и больше, учитывая поведение Синди, на дух не переносившей не то что незнакомцев, но даже и давно примелькавшихся коллег да соседей по Воровской гильдии.

— Здрасьте, — на всякий случай поздоровалась девушка, справедливо полагая, что от нее не убудет.

Затем, втихомолку сглотнув слюнки от дразнящих обоняние ароматов, негромко спросила:

— Я могу попросить тебя откинуть капюшон? — и отчего-то затаила дыхание.

Умение четко обозначить между собой и собеседником или подельником дистанцию, нарушать которую весьма и весьма чревато, давно уже выработалось в строптивой и вечно находящейся слегка в сторонке девушке. И все же внутреннее чувство мурлыкнуло Линн, что опасности нет. Потому-то она и сказала «тебя», обозначив готовность к максимально возможному доверительному разговору — хотя и вряд ли догадывалась о глубинном смысле своих слов.

Похоже, женщина прекрасно поняла эту маленькую демонстрацию, потому что улыбнулась — по крайней мере нижняя часть, по всей видимости красивого лица не была затенена тканью видавшего виды плаща. Она легко кивнула, повела руками отбросила назад доселе закрывавший ее капюшон и встряхнула головой.

Линн тихо ахнула. И было отчего — освобожденные из заключения длинные волосы золотым водопадом хлынули на плечи, потрясая воображение роскошным, по меркам девушки, видом и шелковистым блеском. Лицо… сердце на миг сладко заныло от одного только зрелища неброской и в то же время незабываемой красоты. Чуть худощавое, точеное, с неуловимым налетом внутреннего благородства и мудрости веков.

Но самыми поразительными оказались глаза. Представьте себе серебристые искры веселого смеха, плывущие в бездонном океане зеленой весенней свежести, — и вы получите лишь жалкое подобие того, что почувствовала ошеломленная Линн.

— Кто… ты?.. — только и смогла выдохнуть она.

Женщина несколько сетангов рассматривала ее с легкой неуловимой улыбкой на тонких устах, затем смешливо фыркнула:

— Ты что, милочка, никогда не видела эльфов? Вид у тебя, между прочим, еще тот — обхохочешься!

Та и в самом деле обнаружила, что ее челюсть предательски отвисла. Смутившись, она живенько захлопнула рот и продолжила осмотр. А женщина, коротко пожав плечами, скинула плащ совсем, оставшись лишь в серых с коричнево-зеленоватыми разводами брючках, переходящих в такого же цвета рубашку с короткими рукавами. Стройная в талии как былинка и в то же время ладная и ловкая, она просто потрясала воображение.

Так вот вы какие, таинственное и никогда не виданное племя!

В довершение, дабы не оставалось никаких сомнений, эльфийка откинула свои роскошные золотые волосы и продемонстрировала в свете заходящего солнца весьма миленькое, чуть заостренное сверху ушко.

«Обалдеть. Умереть-не-встать. Отпад». Других мыслей, тупо ворочавшихся в голове донельзя изумленной Линн попросту не нашлось.

— А зовут меня… — Тут женщина напевно прочирикала что-то длинное, совсем уж невразумительное и невыговариваемое.

Глядя на жалобно скуксившуюся мордашку Линн, она смилостивилась.

— Каnа Melloseth. Для своих можно просто Кана.

— А я своя? — невпопад спросила девчонка и смутилась от собственного нахальства.

Эльфийка некоторое время задумчиво рассматривала ее со смесью сомнения и размышления на точеном лице, чудно посверкивая очами, а затем попросту рассмеялась:

— Если ты примешь мою помощь, Линн — то почему бы и нет? Давай для начала поедим — суп готов… — Она попробовала деревянной ложкой содержимое уже отодвинутого от костра и остывающего котелка и досадливо поморщилась:

— Вот глупая эльфочка! Так торопилась, что забыла соль прихватить…

— У меня есть — не задумываясь, Линн торопливо полезла рукой в котомку.

Так было положено начало их взаимопониманию. А когда Кана, не забывая поочередно с малышкой наворачивать ложкой суп из стоящего между ними котелка, поведала, что нет таких животных, что по своей воле стали бы эльфам вред чинить — и при этом выразительно бросила взгляд на с интересом принюхивающуюся к их трапезе Синди, — Линн расслабилась окончательно.

Да, она слыхала, что племя остроухих живет в ладу и согласии с природой, миром и самими собой. Оттого-то их и обожают животные, птицы и прочие звери. И даже небожители весьма благосклонно относятся к племени перворожденных. В эльфах нет зла — по крайней мере, если не задевать их уж очень сильно. И они всегда тянутся к Свету.

Она и сама видела — нет, чувствовала всем радостно поющим естеством, — что этой непонятно откуда взявшейся здесь Кане можно доверять. Бодро дохлебав оказавшийся чрезвычайно вкусным и, добавим, как нельзя более вовремя густой наваристый суп, Линн благодушно вздохнула и облокотилась на поваленное дерево позади нее.

— Уфф! Спасибки, Кана. Только зря я, наверное, так натрескалась — погоня за мной. И бежать дальше с той же легкостью не смогу, — и эдак деликатно, с намеком глянула на собеседницу.

Та пренебрежительно повела плечиком. Встала, прошептала нечто с неожиданно прорезавшейся в голосе властностью. Бросила в сторону что-то невидимое, но прекрасно ощутимое восторженно дрожащей Линн. Прислушалась и улыбнулась.

— Раньше завтрашнего утра твой преследователь сюда не доберется. Даже если он будет всю ночь топать, набивая шишки о стволы и ломая ноги на камнях. — Кана усмехнулась и вновь склонилась над костром.

Из второго, меньшего котелка она разлила по чашкам травяной отвар, тягучий, ароматный и чуть терпкий.

— Какая прелесть, — благодарно улыбнулась Линн, чувствуя, как по всему телу медленной волной разливается сытость. И ощущение надежной уверенности.

— Ну что, сестра, поговорим? — Эльфийка поудобнее устроилась на расстеленном плаще и вновь отхлебнула из своей чаши.

— Поговорим обязательно. Только сначала объясни, кто ты и как здесь оказалась. Я ни разу не слышала, чтобы на нашем острове водились эльфы, — лукаво прищурилась Линн.

Кана вновь улыбнулась своей тонкой чарующей улыбкой и стала рассказывать. С замиранием сердца полукровка узнала, что ее собеседница самая настоящая волшебница. И что неведомая королева эльфов из дальних краев направила ее, дабы выручить из беды одну маленькую бестолковую девчонку — между прочим, именно ее, Линн.

— Понятно. А какая беда со мной приключилась? Вроде бы я сама справлялась до сих пор… — Она потянулась к котелку с намерением налить еще столь понравившегося отвара. Но оказалось, что котелок как-то незаметно за всеми этими разговорами опустел. Волшебница усмехнулась и послала Линн за водой к журчащему за камнями ручью.

Когда она вернулась со сполоснутым и наполненным холодной водой котелком, Кана подвесила его над огнем, а сама достала мешочек с травяным сбором-заваркой.

— Видишь ли, Линн… это ведь вы с друзьями утянули в Сарнолле выкуп для имперцев?

— Похоже, что да. Только — не с друзьями, — севшим голосом ответила немного встревоженная девушка.

И тут эльфийка рассказала такое, что у Линн вновь отвисла челюсть. Оказывается, Крумт, будучи не в состоянии выплатить обещанную контрибуцию, влез в долги на стороне. Мало того, по соглашению с имперцами, по ее следу пустили могучего черного мага.

— Ой, — жалобно пискнула похолодевшая от испуга Линн. — Он что, убьет меня?

Эльфийка недоуменно посмотрела на нее, скептически покачала головой. И лишь высыпав в закипевшую воду горсть пряно и ароматно пахнущей сушеной травы, вздохнула.

— Ну знаешь, девонька. Когда ты переходишь дорогу некроманту, то на такое везение, как смерть, даже не рассчитывай. — И в нескольких фразах Кана пересказала оказавшиеся отнюдь не скудными отвратительные возможности и мерзкие привычки черных.

Линн едва не стошнило. Покрывшись липким холодным потом, дрожа от брезгливого, выворачивающего душу и подкашивающего ноги ужаса, она прошептала в вечерний воздух:

— И что же теперь делать? Ты можешь меня защитить, Кана?

Та сокрушенно поежилась, а затем покачала златокудрой головой.

— В прямом противоборстве с некромансером у меня нет никаких шансов — эльфы плохо переносят черную магию. Но! Если нельзя победить, то неужели две женщины, объединившись, не смогут его попросту обхитрить? Я расспросила о нем своего учителя — говорит, что очень, очень силен. Просто чрезвычайно. Но молод и неопытен — и в этом, Линн, наш с тобой шанс. И я бы сказала, весьма хороший шанс.

Подумав немного, девушка вынуждена была с ней согласиться. Чувствуя, как постепенно успокаивается зашедшееся в неровном суматошном стуке сердце, она отпила еще немного этого чудного, успевшего полюбиться травяного отвара и стала рассказывать — начиная с тех самых пор, как себя помнила.

Эльфийка слушала чрезвычайно внимательно, поблескивая так отличающимися от человеческих притягательно-весенними глазами в свете костра. Когда рассказ дошел до ставшей теперь вполне понятной и объяснимой гибели графа Ледвика, она неодобрительно покачала головой, но не сказала ничего. Про безвременную кончину Сопли одобрительно обмолвилась:

— Грубовато, но верно сделала. Никогда я не любила наушников-соглядатаев…

А сцену с приходом и гм… уходом морского колдуна попросила пересказать еще раз — и со всеми возможными подробностями.

— Странно — что-то тут не сходится. Ладно, на досуге подумаю… продолжай.

Но когда Линн рассказала об утонувшем в трясине кузнеце, Кана неодобрительно покачала головой. Упрямо поджав губы, помолчала некоторое время, глядя внутрь себя, и только затем неохотно процедила:

— А вот это зря, девонька — ох зря. Из твоих слов выходит, что Зугги и человек был неплохой да и мастер не из последних. Этот грех тебе, как говорят святоши, искупать придется.

Девчонка пристыженно опустила голову, ибо слова эльфийки резанули по живому. В душе ее до сих пор жег стыд — горький и беспощадный.

— Меня так учили — зачищать хвосты на совесть, — задыхаясь от переполняющей ее боли, прошептала Линн.

— В Воровской гильдии хорошему не научат, — чуть резче, чем намеревалась сама, парировала Кана. — Коль решила жить своим умом, так и живи!

— Не трави душу, — горько уронила собеседница, закрыв ладонями искаженное от боли лицо.

Немного придя в себя, она продолжила свой рассказ. Уже Мост богов раскинулся на небе, сияя во всей своей звездной красе, уже затихла вокруг заснувшая природа, когда Линн закончила рассказ и обреченно уронила руки на колени.

— Не уверена, что хорошо знаю психологию человеческой расы, но даже мне не нравится, что с тобой хотели сделать на том, сгоревшем потом хуторе. Так это оттуда за тобой погоня?

Получив от Линн утвердительный кивок, Кана некоторое время сидела в молчаливом раздумье. А затем, потянувшись, потрепала девчонку по непокорным волосам.

— Да уж, наворочала ты. Ладно, девонька, давай спать. Завтра начнем расхлебывать твою кашу…

А та, прислушавшись к своим ощущениям и не отдавая себе отчета, потянулась за лаской, смежив от неги веки. «Словно Синди!» — одернула себя Линн, попытавшись открыть глаза. Однако оказалось что умная эльфийка уже обняла ее, ласково гладя не знающую материнской ласки сироту по олове и шепча что-то на своем языке. Что-то нежное и уносящее вдаль как весенний ветер мечты — властно, мягко и жутко приятно…

— Вставай, соня! — Знакомый мелодичный и нежный голос был сопровожден ласковым тормошением за плечо.

Линн кое-как продрала глаза и приподнялась. Судя по ощущениям, проспала она больше, чем за две предыдущие ночи вместе взятые. Впору и опухнуть от такого. Тем не менее в теле ощущалась эдакая приятная легкость, от которой так и хочется потянуться, душераздирающе зевнуть и заняться поисками чего-нибудь вкусненького на завтрак. Именно так и в такой последовательности она и поступила.

Завтрак обнаружился тут же, рядом, но неумолимая Кана опять отправила полусонную девушку к ручью за водой, а заодно и умыться. Та, поворчав для порядку, поплелась в ту сторону, позвякивая котелком о валуны и царапучий кустарник.

Синди снова привычно грела своей тяжестью плечо, утреннее солнышко оказалось ласковым и шаловливым. А жизнь показалась чертовски приятной и не лишенной известной привлекательности, особенно дрорде, которой в знак прощения всех грехов девушка подарила только что выловленную лягушку.

— Ну что, придумала чего-нибудь? — спросила Линн, в один присест буквально проглотив завтрак.

Подняв глаза, она обнаружила на себе пристальный и какой-то изучающий взгляд Каны. Та усмехнулась уже знакомой тонкой улыбкой.

— Есть одна мысль… Не отправиться ли нам к тетушке Фло?

Путем дальнейших расспросов Линн вытрясла из невозмутимой эльфийки, что пресловутая тетушка — это почти легендарная личность. Пожилая волшебница, отошедшая от дел, но по-прежнему пользующаяся почетом и уважением.

— В авторитете, говоришь, — заинтересованно произнесла Линн, уже шагая вслед за Каной по полузаросшей, прихотливо вьющейся звериной тропке.

— А вот скажем, не сдаст ли меня твоя тетушка со всеми потрохами? Ой! — Линн остановилась от неожиданности, обнаружив, что тропинка, по коей они так бодро топали, попетляв меж стволов, вдруг вывела на простор — к высокому, обрывистому берегу.

Внизу, в пугающей глубине, плескалось залитое солнцем море. Вперед и чуть в стороны — куда только доставал отвыкший глядеть вдаль взгляд — всюду простиралась серая, утопающая в легкой дымке вода, покрытая легкими барашками волн. Вытаращившись на это невесть откуда взявшееся диво, Линн зажмурилась и так отчаянно потрясла головой, что риск вывихнуть шею был отнюдь не красивым словцом. Осторожно она открыла один глаз, затем другой — ничего не изменилось.

— Ой, да как же это? Мы же были в самой середине острова! Оттуда до берега седмицы две пехом идти? — За разъяснениями девушка повернулась к скромно помалкивающей Кане.

А та, полузакрыв глаза, подставила лицо легкому бризу, мечтательно улыбаясь. И лишь через некоторое время, вздохнув и оторвавшись от своих мыслей, эльфийка словно нехотя ответила.

— Да есть у моей расы умения разные… в том числе и быстро по лесам да полям перемещаться. — Но, взглянув в восторженно распахнувшиеся девчоночьи глазищи, потрепала ту по макушке: — Привыкай. Возможно, и у тебя такой талант есть — тогда выучишься и сама такие фокусы выкидывать.

Но против ее ожидания дочь человеческого рода не засыпала ее вопросами. Серьезно поразмышляв примерно с анг, она спросила совсем неожиданно:

— А что, мы так сильно торопимся?

Кана поразилась — как много смысла та вложила в краткую фразу. И как быстро соображает — почти как эльфы!

— Видишь ли. Когда есть опасность встретиться с магом, которого ближе к ночи лучше не поминать, я начинаю нервничать. От того охотника мы оторвались, и надежно. А чернокнижник запросто сможет пройти по моей тропочке. И в полной безопасности мы окажемся только у тетушки — и то лишь на некоторое время.

Линн подумала немного и кисло хмыкнула:

— Я так понимаю, что сокровища Сарнолла все равно придется вернуть?

Эльфийка покивала головой, и солнце с ветром играло в ее золотых локонах.

— Я рада, что ты пришла к тому же выводу. Да, так будет лучше всего. Не отцепятся ведь — а всю жизнь не просидишь в доме, пользуясь законами гостеприимства.

Девушка насупилась и с неожиданной злостью сообщила:

— Ладно, золото и камни отдам. А вот колье и диадему — фигушки! — И ее маленькая рука, сложив пальцы в кукиш, беззастенчиво ткнула им куда-то вдаль.

Кана не знала, смеяться ей или удивляться.

— Тут есть что-то, чего я не знаю? Извини, все-таки эльфы и люди — разные расы…

Нахмурившись, ее маленькая спутница вздохнула и только упрямо мотнула головой.

— Придем к твоей тетушке — расскажу. И покажу тоже. Если пообещаешь вместе с той старой колдуньей помочь мне разобраться в этой головоломке.

Дав осторожное обещание, что так и будет сделано, эльфийка деликатно заметила затем, что называть волшебницу колдуньей и наоборот — неправильно и даже неприлично.

— А какая разница? — огрызнулась Линн, погруженная в свои невеселые мысли по поводу отнюдь не радостных перспектив.

— Видишь ли — если у кого-то есть не просто дар повелевать невидимыми силами, а особенно сильный в какой-то области, то таких принято называть магами, или волшебниками. Допустим, магия погоды или магия огня. Таких отправляют на учебу в Университет магии в одном нашем старинном городе. А если способности слабее, но ко всему сразу, то вот таких-то и называют колдуньями или ведьмами. Нет у них специализации — могут все или почти все, но понемногу.

Тут-то немало заинтересованная Линн и вцепилась в Кану словно клещами, выпытывая подробности и объяснения да требуя еще. Та по ходу дела сообщила, что сама она Мастер леса — это в основном целительница плюс кое-что специфическое, сугубо эльфийское, что постороннему и не объяснишь. Тетушка Фло — Мастер земли, а тот зловещий парень в черном, что вот-вот сядет им на хвост, Мастер смерти.

— А я кто? — Девчонка вертелась и едва не подпрыгивала от нетерпения.

Но эльфийка отрицательно покачала головой.

— Вот придем к тетушке, соберутся еще пара-тройка наших. Тогда можно будет проверить твои способности, заодно и провести инициализацию.

Однако оказалось, что было весьма опрометчиво с ее стороны дать неугомонной Линн такую пищу для размышлений и такую обширную тему для лавины вопросов. В конце концов эльфийка сдалась, шутливо подняв руки вверх.

— Давай придем сначала, отдохнем, а потом уж все своим чередом и выяснится. Не ставь телегу впереди лошади, в общем.

Если в оставшуюся часть пути Линн и не умерла от любопытства, помноженного на нетерпение, то только потому, что твердо вознамерилась все как следует выяснить. С последующим обдумыванием и раскладыванием по полочкам — несомненно, для дальнейшего, более пристального рассмотрения.

В далекой степи, в заброшенной кибитке умирал шаман. Еще вчера это был крепкий, дотемна выдубленный солнцем и всеми ветрами старик. Власть его — не призрачная, коей так кичатся вожди и зеленая молодежь, — была воистину огромна. Неистовые степные суховеи, несущие в себе жар и песок пустыни, унимались, стоило шаману обратить на них пристальное внимание и заняться своей нелегкой работой. Смертельно израненные в боях воины, по коим уже тайком плакали матери, исцеляли полученные в жарких схватках раны — и вставали полные сил. Даже святая святых — источники, истощившиеся и полузасыпанные вездесущим песком, засолившиеся или блуждающие неведомыми подземными путями, вновь начинали исправно давать самое благословенное, самое ценное, что есть в этих пустынных степях, — ВОДУ.

А сегодня он умирал. Призрачные тени погубленных врагов приходили из тьмы в треплемую ветром кожаную кибитку, кривляясь и глумясь над тем, от одного только взгляда, которого прежде содрогалась предвечная тьма. И не было сил, не было… Как песок меж пальцев ушло былое могущество, и даже воды было некому подать тощему, метущемуся на ложе из свалявшихся шкур старику. Лишь маленький золотистый шарик света — крохотный лоскут магии — трепетал и испуганно подмаргивал, подслеповато освещая заброшенное жилище.

— Архай, сын мой! — Сквозь унылое завывание ветра и шелест трепещущих шкур старческий голос был едва различим.

На зов этот лишь ветер заунывно рассмеялся да бросил в незакрытый проем горсть пыли, которая улеглась тонким слоем поверх углей погасшего очага, как будто говоря старому шаману — все, все покроется прахом! Да и то, какой там очаг. Так, ямка посередине, выложенная камнями и ими же обложенная по кругу.

— Симла, Бери! Где вы, мои верные ученики? — Жалобный стон сорвался с искусанных, истерзанных жаром губ.

Но только вой степных волков вплелся в неумолчный голос ветра. Еще вчера серые хищники удирали бы, поджав хвосты под тощее брюхо, — а сегодня, осмелев, бродили они по окрестностям заброшенного стойбища, с каждым кругом смелея и подбираясь все ближе.

Тяжело умирал шаман, трудно. Словно рука умелого мастера пришила крепкой кожаной тесьмой невидимую душу к этому иссушенному телу, и теперь они никак не могли расстаться. Хмурились пролетающие поверху тучи, словно корчась от боли. Покрывалась гнилью и зеленью вода небольшого озерца поблизости, и обреченно затаилась в нем рыба, будто чувствуя скорую свою гибель.

В муках уходила жизнь из степняка, в страшных терзаниях. Невидимые демоны хохотали все громче, и горячий, иссушающий, злой ветер вместо тепла приносил леденящий холод иного мира.

Городок Тиренолл оказался маленьким, ладным и, к вящему удивлению Линн, очень чистым. Как завороженная, девушка шла за Каной по мощенной голубовато-серым булыжником улочке, все более не в силах скрыть свое изумление.

Ну скажите на милость — где, как не в сказке, можно встретить этакую прелесть? Ровные, красивые и опрятные дома. Покрашенные в веселенькие розовые и зеленые цвета, низкие решетчатые заборчики с затейливыми, вычурными, словно соревнующимися друг с другом изяществом калиткам, а за ними не свирепые сторожевые псы с обрезанными ушами и хвостами — дабы не за что было лишний раз ухватиться в сваре, — а яркие клумбы и цветники.

И прохожие, которые шли навстречу, были улыбчивые, нарядные и приветливые. Без затравленных безнадежных взглядов, без испуганно вжатых в плечи голов. А когда повстречавшийся по пути молочник бесплатно угостил обеих девушек холодным молоком, Линн так растерялась, что не сразу сообразила сказать «спасибо».

Юная ведьма заметила, что похожий на красивый рисунок в книге или на прекрасный детский сон городок был лишен даже намека на защитную городскую стену. Шагая по дороге, что сама собой перетекла в мостовую, девушка тайком ущипнула себя — но окружающее от этого отнюдь не стало менее реальным или более правдоподобным.

— Да как же его до сих пор не разграбили и не спалили ко всем чертям морским? — сама себе проворчала Линн, засмотревшись на большую, почти во всю стену дома, витрину кондитерской.

Однако эльфийка услышала замечание девушки и весело рассмеялась:

— А вот так. Потому что здесь живет тетушка Фло. И ее имя бережет Тиренолл куда надежнее стен или войск.

Трудно себе это представить, но Линн удивилась еще сильнее.

— Ну ва-аще! Прямо тебе пахан в законе…

На точеное эльфийское личико набежала тень.

— Фи, как грубо. Привыкай-ка, милая, изъясняться почище. Я ведь правильно поняла твое стремление завязать с позорным прошлым?

Огорошенная и сбитая с толку Линн молча кивнула, прикидывая — не слишком ли ее затрапезный вид огорчит неведомую, но становящуюся с каждым ангом все более интересной тетушку Фло. Словно уловив ее сомнения, волшебница одобряюще улыбнулась.

— Между прочим, она когда-то преподавала в Университете магии. Лет десять тому здешние колдуны пытались узнать тайны волшебницы — мол, так и так, старая, рассказывай свои секреты да передай нам свое мастерство.

— И что? — Любопытство Линн уже начало переполнять все известные и мыслимые пределы.

— А то. В Универе как прослышали да как прислали сюда представительную делегацию. Ого-го, что было! Наших в обиду давать никому не позволено. В общем, колдуны потом долго извинялись да подарками откупались. — Кана хохотнула, поворачивая в такой же чистенький и аккуратный переулок.

И почти сразу же отворила украшенную затейливо вырезанными дракончиками калитку, ведущую в небольшой сад, в глубине которого виднелась черепичная крыша симпатичного двухэтажного домика. Проходя вслед за эльфийкой, Линн наконец сообразила, кого же ей напомнили эти дракончики. Точь-в-точь Синди!

Беззастенчиво сдернув с плеча сонно восседающую там дрорду, она поднесла ту к украшению и сравнила. Ну, так и есть — те же пропорции, те же остренькие ушки и заканчивающиеся «стрелкой» хвостики. Ага!

Подняв глаза, она увидела улыбку Каны.

— Да, Линн, это дрорды и есть. Ибо живых драконов, наверное, уже и не осталось — только в легендах о них еще можно прочесть. И вряд ли кто из ныне живущих их видел. Уж очень целеустремленно им в прошлом помогали вымирать, — и кивнула головой в сторону дома — пошли, мол.

— Причем все расы оказались в этом стремлении на удивление дружны, — добавила она негромко, ведя девушку по выложенной разноцветными плитками дорожке меж фруктовых деревьев и клумб с цветами.

Выйдя из-за завесы застящих взгляд ветвей, Линн приостановилась, разглядывая ладный, со светлыми окнами, крытый темно-оранжевой черепицей дом и большую открытую веранду у входа. Там хлопотала служанка, а уж это племя девушка научилась различать давным-давно. Суетливая, хлопотливая и в то же время напевающая какую-то песенку женщина накрывала вынесенный на веранду легкий столик.

— Кажется, нас ждут, — непринужденно заметила Кана и легко вспорхнула на крыльцо.

Служанка, подвижная женщина средних лет, при их появлении поклонилась легонько, а затем продолжила свою работу, искоса и с любопытством разглядывая пришедших.

— Косоглазие заработаешь, — лукаво заметила ей эльфийка и сделала что-то такое, от чего у скромно стоящей подле Линн весело и негромко зазвенело в ушах.

— Ага, дома тетушка Фло. — Кана, похоже, получила ответное магическое послание.

— Дома они, дома, — подтвердила служанка, вихрем унесясь на кухню с пустым подносом в руках — аж засвистали в воздухе отглаженные крахмальные юбки.

Створка за ней не успела закрыться, как через порог шагнула худощавая старушка с живым блеском фиалковых глаз. Хотя — какая там старушка? Пресловутая тетушка Фло относилась к тому типу женщин, коим по внешности можно было дать и «слегка за сорок» «но меньше тысячи — уж точно». Вон, даже светло-русые, без единой сединки волосы, собранные на затылке в легкомысленный хвост, придавали волшебнице моложавый вид. Только вот глаза… умные, мудрые, знающие — и все же с капелькой лукавства — выдавали в ней человека опытного и знающего.

Сказать, что Линн с ходу прониклась к пожилой волшебнице живейшей симпатией, — это значит не сказать ничего. Каждый знает и хоть раз встречал таких людей, к коим прикипаешь сердцем сразу и навсегда.

— Здравствуйте, тетушка! — В голосе Каны слышалась неподдельная радость и привязанность.

В добродушном ответном ворчании по поводу шалопутной остроухой лекаришки тоже сквозило радушие. Волшебницы обнялись, церемонно и звонко расцеловались и смотрели друг на друга с улыбкой, затуманенной воспоминаниями. Линн и сама усмехнулась, глядя на них и переминаясь с ноги на ногу.

— Ну а кто пришел с тобой?

Эльфийка разом посерьезнела. Смущенно потерла точеными пальчиками свой изящный носик только потом ответила:

— Тетушка, ты слыхала последние вести из Сарнолла? Вот… это и есть Линн. Та самая.

Пожилая волшебница так удивилась, что ее гладко ощипанные брови немного приподнялись. Несколько сетангов она молча, сверху вниз разглядывала затаившую дыхание девчушку, а затем неслышно что-то шепнула. Вернее, даже не шепнула, а только обозначила легчайшим шевелением губ.

Но того оказалось достаточно, чтобы по спине побежали мураши, а по внезапно обозначившейся пустоте внутри Линн словно легонько провели пушистой кисточкой. А Синди на плече недовольно заворочалась и азартно зашипела.

— Ну как же, как же — все уши прожужжали мне эти колдуны. Так вот ты какая, маленькая нахалка! Всем мужикам нос утерла — молодчина! — и в завершение своей речи, совершенно непоследовательно, смеясь, обняла и поприветствовала зардевшуюся от смущения Линн.

— Добро пожаловать, девушки, в мой дом. Вода в ванной комнате уже нагрета, через пятнадцать-двадцать ангов обед. Марена вас проводит и обслужит.

Мареной оказалась вторая служанка, похожая как две капли воды на ту, которая накрывала на стол.

— Зела — моя сестра, — улыбнулась служанка, видя изумление на лице Линн, и повела обеих девушек в ванную комнату — смыть с себя пыль.

— Ох, какая прелесть! — воскликнула Линн.

Подобных размеров комнату, облицованную синим и белым полированным камнем, девушка видела только раз — в доме городского старшины, когда перепутала дверь.

Марена повернула начищенный до блеска кран в стене, и сверху хлынул поток теплой воды, быстро наполняя емкость. Дрорда брезгливо передернулась и на всякий случай упорхнула с плеча хозяйки подальше — на вычурную вешалку для полотенец.

— И это все для нас двоих? — на всякий случай уточнила немного сомневающаяся Линн, обводя взглядом бесчисленные полочки, зеркала, шкафчики и многие другие занятные предметы.

Кана усмехнулась, снимая пропыленную одежду и сваливая ее в подставленный служанкой таз. Хотя вывалявшаяся в грязи половины острова Линн предпочитала выбросить эту одежду и приобрести новую, о чем она честно и предупредила. Служанка понятливо улыбнулась и вышла.

— Это еще не все. Запоминай: вот это мыло, это мочалка. Это щетка для волос, — терпеливо поясняла эльфийка. — Здесь ароматизаторы. Тебе какой запах больше нравится? Здесь инструменты для ногтей, но если не умеешь, то лучше не берись. Вот полотенца — для головы, для тела, для ног. Халат тебе великоват… да ничего, в доме тетушки чисто, хоть с пола ешь.

Линн осторожно погрузилась в приятную теплую воду, в емкость, напоминающую фонтан в ее родном городе. Хотя фонтан на площади Тернака, пожалуй, поменьше будет. С завистью глянула на восхитительную фигуру эльфийки и деликатно отвела глаза. А та вылила в воду целый пузырек пахнущего зеленым яблоком зелья и легкомысленно перемешала ногой, от чего поверхность сразу покрылась ароматной белоснежной пеной.

Она беззаботно плюхнулась рядом — да так, брызги взлетели до потолка. М-да, впору обалдеть как живут волшебницы…

Расшитый парусниками, якорями и русалками великолепной работы халат действительно волочился за Линн, как маленький шлейф за сказочной принцессой. Тем не менее восхитительное ощущение чистоты не могло не радовать. Девушка покорно позволила Кане высушить с помощью магии волосы для виду — лишь бы отвязались — поводила по ним щеткой и, быстро скорчив рожицу своему розовому отражению в большущем настенном зеркале, пошлепала в великоватых для нее шлепанцах за Мареной. Рукава тоже пришлось закатать, а иначе Линн крепко рисковала зацепиться за что-нибудь и устроить если не погром, то хороший трам-тарарам точно. Дрорда уже дремала на своем законном месте, на столике обнаружились весьма интересные и вкусно пахнущие блюда, а за столом уже сидели две весело щебечущие волшебницы.

Поднапрягши память и покопавшись в груде бесполезной кучей сваленных туда знаний, девушка осторожно произнесла, опускаясь на стул:

— Приятного аппетита.

Женщины разом умолкли, внимательно осмотрели ее, затем переглянулись и весело расхохотались.

— Гм, и тебе тоже, — заметила тетушка Фло и, подавая всем то ли пример, то ли разрешая гостям приступить к трапезе, принялась за обед.

Линн не впервые приходилось орудовать ложкой и вилкой. Но тут, как оказалось, полагались еще несколько ножей разных размеров и до отчаяния тупых. А также щипчики, какие-то палочки, совсем уж махонькие ложечки и прочие инструменты непонятного названия и столь же непонятного назначения. Однако девушка, не стремясь есть слишком быстро, искоса поглядывала на старших — что и как они делают, ухитрилась ничего не перепутать и никому не выколоть глаз.

— Поразительная приспособляемость, — мимоходом заметила в ее сторону пожилая волшебница.

Подумав чуть, она отобрала у скромно сидящей Линн вылизанную дочиста десертную тарелочку, а взамен подвинула к ней вожделенную, начищенную до блеска и чуть запотевшую вазу с той вкуснятиной, которую обе волшебницы так буднично назвали «шоколадное мороженое».

— Вперед. Но если горло заболит, сразу к Кане. — Она шутливо погрозила малышке пальцем и вновь принялась беседовать со своей бывшей ученицей о пустяках.

«По всей видимости, здесь не принято говорить за столом о важных вещах», — подумала Линн. Поэтому девушка могла старательно наворачивать лакомство — раз. Краем уха, но чрезвычайно внимательно прислушиваться к болтовне волшебниц — два. И периодически угощать Синди ломтиками тонко нарезанной копченой колбасы — три. И это если не считать того, что она еще и шарила босой ногой под столиком, безуспешно пытаясь нащупать соскочивший с ее ноги и запропастившийся куда-то тапок.

Кана наполнила две крохотные чарки, литых из густо-зеленого стекла, вином и вопросительно посмотрела на Линн. Та отрицательно завертела головой.

— Лучше молока.

— Одобряю. Зела, принеси молока или сливок, — негромко распорядилась тетушка Фло и вернулась к обсуждению с Каной чрезвычайно важной и животрепещущей темы — поведению вернувшихся с зимовки в Зееландию аистов.

Можно было поклясться, что небрежно брошенные слова волшебницы не улетели дальше столика, в крайнем случае дальше веранды точно — но через десяток сетангов служанка в белоснежном переднике принесла кувшин сливок. И вазочку с воздушным, легким, восхитительно нежным печеньем.

«А-бал-деть», — только и пронеслось в голове у девушки.

Едва Линн, ощущая в себе сытую тяжесть пополам с добродушием и любовью ко всему миру, поднялась из-за стола, как на веранде, коротко поклонившись и поприветствовав хозяйку дома, появился пожилой мужчина с ловкими руками и внимательными глазами.

— Ей, — коротко распорядилась волшебница.

Мужчина, оказавшийся вовсе не шулером или карманником, а всего лишь портным из дома напротив, быстро и привычно обмерял габариты Линн матерчатой полоской с делениями и, получив напутствие — «домашний, нарядный и, пожалуй, походный комплекты одежды», — с тем же легким поклоном ушел, напоследок заверив:

— К утру все будет, ваша светлость.

А девушка отчаянно сдерживала навалившуюся разморенную сонливость и с трудом удерживала себя от того, чтобы заснуть прямо здесь, под этим симпатичным кустом роз, свернувшись калачиком и улыбаясь во сне опадающим иногда лепесткам цветов. Или в кресле-качалке… Но кресло заняла сама тетушка. Поняв состояние Линн, она усмехнулась и распорядилась, чтобы Марена показала гостье, где она может отдохнуть. И Линн, на всякий случай поблагодарив за обед, поплелась почивать в оказавшуюся огромной, мягкой и застеленной до неприличия чистым бельем кровать.

Вечерело. Под навесом веранды уютным золотистым сиянием светил шар магического светильника. Волшебница, небрежным шевелением пальцев сотворившая это чудо, покачивалась в кресле-качалке. Со стороны могло показаться, что тетушка Фло безучастна ко всему, кроме ее вязания. Спицы проворно сновали в ее пальцах, иногда позвякивая и сверкая на свету лунным серебром. Временами тетушка Фло все же приостанавливалась, словно прислушиваясь, а пару раз даже спросила упущенные Линн подробности.

Кана слушала, оперевшись на стол, положив голову на руки. Она внимала так же цепко, как и в первый раз, поглядывая на сидящую напротив девушку ставшими к сегодняшнему вечеру густо-зелеными глазами.

На белоснежной скатерти лежали мешочки. Маленькие — с драгоценными камнями, а большие — с золотыми монетами. В отдельном чехле покоились пока еще не извлеченные украшения белого золота.

Закончив свой рассказ, Линн некоторое время отдувалась и массировала разболевшиеся от непривычки к столь долгим речам щеки да губы. Затем тетушка по очереди с эльфийкой стали забрасывать ее вопросами, и Линн сразу вспомнила рассказ Тайши — как ее допрашивали сыскари.

Наконец, удовлетворив вроде бы любопытство обеих волшебниц, Линн стала запинаться, чувствуя гудящую усталость уже и в языке. Налив себе еще чашку молока, она жадно осушила ее и, не удержавшись, вздохнула с некоторым облегчением. Тетушка с Каной переглянулись и усмехнулись почти одновременно. Пожилая волшебница наконец оставила свое вязание и развернулась к столу. Пренебрежительно отодвинула она в сторону емкости с золотом и принялась развязывать мешочки с камнями да высыпать на скатерть брызжущие искрами бриллианты прямо горкой.

— Слезы земли, — негромко заметила Кана, в глазах которой плясали отблески этого великолепия.

— Верно говорят ваши легенды и красиво, — согласилась пожилая волшебница, рассматривая прекрасные камни и выбирая самые причудливые из них. — Только вот до сих пор не понимаю, почему прячут их, а не любуются.

Линн не без трепета вспомнила еще кое-какое содержимое кармашков сейчас лежащего под подушкой потайного пояса. Хотя те сокровища к извлеченным из сейфа отношения не имеют, но тетушка права — нельзя такую красоту от глаз прятать.

А волшебница — все-таки Мастер земли! — накрыла камни ладошкой, прошептала тихо несколько слов. И из-под ее руки в стороны тут же брызнули снопы света. Когда она отняла ладонь, то оказалось, что каждый камень светится феерическим, колдовским светом. Словно угли диковинного костра, они безо всякого жара переливались самыми разными цветами и оттенками — от аквамаринового до густо-фиолетового. Волшебница поворошила камни бестрепетной рукой и вынула сияющий нежно-синим светом камень.

— Вот этот алмаз, например. Прекраснейшее создание природы, добытый из копей харадского султана. Трудно сказать без сильных заклинаний, какой путь он проделал, прежде чем попал в мошну какого-нибудь сарнолльского вельможи или купца, скорее всего, длинный и наверняка запутанный, но интересный. Хотя не каждая смена владельца обходилась без крови — уж это-то я вижу отчетливо.

И, словно в подтверждение слов волшебницы, бесценный алмаз в ее пальцах стал излучать пурпурно-алое сияние. Но она уже оставила его и взяла в руки невзрачный кристалл блеклого, грязно-мутного оттенка. Прошептала над ним что-то, дохнула легонько — и разом просветлевший камень яростно полыхнул лучом зеленого света. Такого красивейшего оттенка, что мог бы соперничать даже с дивными глазами эльфийки, Линн не видела никогда.

— Или вот этот изумруд. Столь долго пролежал в темноте и сырости, что чуть не потерял своих свойств. Этот из Стигии. Даже скажу точнее — с гор, что недалеко от берега Жемчужного залива. Он ехал с караваном, потом его вываривали в крови черных рабов, чтобы изгнать якобы поселившегося в нем духа Земли. — Волшебница усмехнулась, глянув на очарованные лица слушающей ее слова молодежи.

— Затем он был вставлен в оправу и находился в ней много лет. Этот прекрасный камень сменил много владельцев и мест, перенес даже огонь пожарища в захваченном городе. Потом его поправили гранильщики Подгорного племени — и тут уже кристалл был увезен в Полночную империю. Долго скитался по сокровищницам богатых дворян, пока в прошлом веке его не преподнесли как дар любви одной из здешних красавиц…

В обрамлении рассказа волшебницы камни выглядели еще прекраснее. Еще загадочнее оказались они, безмолвные свидетели радостей и печалей, разыгравшихся некогда кровавых трагедий или же радостных событий. Сохранившие память о прикосновениях многих рук и сыгравшие ту или иную роль во многих судьбах.

От избытка ощущений Линн даже расчувствовалась. Утерев слезы платочком из прекрасного кружевного батиста, она вновь принялась слушать, затаив дыхание и не сводя с волшебницы и покорных ее воле камней восторженного и зачарованного взгляда. Та рассказала о судьбе странного желто-медового камня, в который чудным образом попал жучок, затем была поведана история великолепного аметиста, оказавшегося случайно смешанным с эльфийским вином и кровью какого-то бога, этот камень раскрыл перед ними свои заветные тайны. И даже душераздирающую историю, как его похитил беглый каторжник, зашив в специально для этой цели сделанной ране на бедре…

— Всю жизнь бы слушала такие истории, — вздохнула с сожалением Линн, когда уже в полной темноте, за пределами ярко освещенной веранды тетушка Фло погасила сияние драгоценных камней и спокойно рассыпала их обратно по мешочкам.

— Э-э, малышка, — самое вкусное тетушка оставила напоследок, — мурлыкнула эльфийка, тоже не скрывающая своего удовольствия от увиденного и услышанного.

Ах, ну да — украшения! Девушка в предвкушении потерла ладони и с ноющим от ревности сердцем следила, как пожилая волшебница извлекает из полотняного чехла прекрасный обруч и колье. Как внимательно осматривает их, шепча что-то известное только ей, как ярче разгораются красные и синие огоньки внутри камней этих удивительных украшений.

— Очаровательно. Обхохочешься! Они мне не подчиняются, а кому-то другому. — Волшебница положила на стол драгоценные украшения и хмыкнула, скептически глядя на них.

— Линн еще намекнула, что тут есть какой-то секрет, — заметила Кана, осторожно проведя пальцем по краю украшенного узорами обруча.

— Интересно, — пробормотала тетушка Фло, наблюдая за надевающей на себя эти два украшения Линн, а затем озабоченно спросила:

— Девонька, ты знаешь, чем это тебе грозит? Может, не стоит?

Однако та, защелкнув застежку колье, потянулась к набежавшей волне — и ладонями щедро плеснула на волшебниц соленой океанской водой.

— Что, не ожидали? — нежащаяся в свежем ветре девушка рассмеялась, завидя, как мокрой кошкой отфыркивается Кана.

Как тетушка Фло, отшатнувшись назад, едва не выпала из своего кресла-качалки. А мгновенно проснувшаяся Синди с азартным квиррканьем ринулась куда-то вперед и, презрев на миг свою водобоязнь, отчаянно выхватила прямо из воды небольшую, бьющуюся в ее когтях рыбу.

Ближайшие кусты и деревья зашумели, когда их взволновал не знающий преград ветер морских просторов, а Линн захохотала от переполняющих ее чувств. Потянув руку ко дну океана, она вынула из самой глубины покрытый ракушками и водорослями старинный абордажный топор и положила его на стол.

Восприняв это как знак, дрорда опустилась рядом и с немалой сноровкой принялась разделывать еще трепещущую в коготках рыбу, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся большой сардиной. Наконец, устав шалить, девушка пригасила свою Силу. Подумала чуть и сняла с себя обе столь занимательные вещицы.

— Ну как?

— Умеешь же ты удивить, — только и смогла поначалу выговорить ошарашенная тетушка Фло.

Утром Линн еле продрала глаза. Да и то сказать, настойчивые увещевания Марены она самым нахальным образом проигнорировала. Равно как и ворчанье умостившейся на животе Синди, которую уже звал к новому дню нескромно заглянувший в окно солнечный луч. Но когда ноздри спящих отчаянно защекотали просочившиеся из кухни запахи, сон сам собой улетучился, оставив после себя ощущение чего-то светлого и безбрежного.

Открыв глаза, девушка некоторое время еще нежилась в постели, всем телом вбирая ласковое тепло чистого белья ставшей шелковистой после купального зелья эльфийки кожи. Жизнь, оказывается, может состоять не только из удирания от тех, кто сильнее, или же погони за теми, кто слабее.

— Жизнь прекрасна и удивительна, — с улыбкой озвучила пришедшие на ум мысли Линн и отчаянно потянулась.

За завтраком тетушка Фло весело переговаривалась и балагурила, и только не знающая ее девушка не догадывалась, что пожилая волшебница слегка — так, самую малость — озабочена. И лишь спустившись погулять в сад, хозяйка пошепталась на неведомом Линн наречии с эльфийкой, а затем обе согласно кивнули, очевидно придя к одному решению.

— Послушай, Линн. Я в свое время, вертопрашка этакая, мало интересовалась историей. В чем теперь и раскаиваюсь, — заметила пожилая волшебница.

Из дальнейших ее слов выяснилось, что намерена она ни много ни мало как смотаться на пару дней в столицу, в славный град Игфаррен. Да попотрошить слегка тамошнюю, известную на весь остров библиотеку, подняв на уши всех смотрителей.

— Есть там кое-какие знакомства… Глядишь, выяснится чего, да определимся, как быть дальше. Только предварительно мне хотелось бы получить от тебя, малышка, одно обещание.

— И какое же? — наивно вопросила та, хотя уже кое о чем и догадывалась.

— Хотелось бы мне, чтобы ты избавилась от своей милой привычки оставлять за собой горы трупов. — Взгляд пожилой волшебницы прямо-таки лучился иронией.

Линн смутилась, но тут же привычно ощетинилась, поблескивая глазами.

— Это что же — если на меня опять наедут уже и зубки показать нельзя?

Кана хохотнула. Погладила розовый куст, наклонившись, прошептала ему что-то ласковое, и в ладонях эльфийской волшебницы крохотный бутон вдруг полыхнул распустившимся цветком.

— Давай так. Показывать можно, но кусаться — только в том случае, если совсем уж нет другого выхода. Если свернешь на темную стежку, я тебя учить не стану. Да и никто из наших не станет. А вот некромант с удовольствием сделает из тебя страшное чудовище, слугу Падшего.

Тетушка Фло легким кивком и улыбкой поблагодарила Кану, украсившую благоухающими розами весь куст, — хотя вовсе был не сезон.

Если бы действия ее так не контрастировали с ее же словами, Линн обиделась бы. Но, подумав, согласилась в душе, что совет волшебницы весьма неплох. Как бы то ни было, а с людьми как-то ладить надо. Угрохать никогда не поздно, а вот найти применение и, глядишь, получить какую выгоду — занятие как раз по ней. И она прониклась к пожилой волшебнице еще большей симпатией.

— Теперь я понимаю, отчего вас не столько боятся, сколько уважают, — лукаво заметила Линн и прыснула со смеху.

— Ну вот и славно. Подумай над моими словами. — И тетушка Фло чмокнула маленькую гостью в нос.

— Да, твоя дрорда дом не спалит вместе со мной? К огню я не очень… — засомневалась эльфийка, представив себе перспективу получить на свое попечение два маленьких чудовища и внутренне содрогнувшись. — И кстати, она правда умеет огнем плеваться?

Посмотрев скептически на Кану, Линн шагнула к веранде, где Зела еще не успела убрать все со столика. С самым невинным видом девушка наколола большой вилкой оставшееся на тарелке пирожное с заварным кремом и поднесла его к мордашке сонно зевающей Синди.

Та с интересом принюхалась. Затем брезгливо фыркнула и с такой явной укоризной глянула на хозяйку, что обе с интересом наблюдающие за этой сценкой волшебницы улыбнулись.

— Лю! — строго сказала Линн, указывая пальчиком на по-прежнему маячащее перед дрордой пирожное.

Та скептически посмотрела на пирожное, словно удивляясь — отчего такая легкая работа? И деликатно кашлянула ярким огненным шариком.

— Совсем неплохо, и даже очень неплохо, — заметила тетушка Фло, расковыряв хрустящие вонючие уголья, — все, что осталось от кондитерского изделия.

А обнаружив, что оплавились и чуть потекли даже зубья серебряной вилки, улыбнулась и покачала головой. Но ничего не сказала — недаром она считалась одной из умнейших женщин не только острова, но и всего известного мира.

Сперва послышался звон колокольчиков. Совершенно неуместный в завывающем, не знающем о покое вольном и горячем ветре Великой степи. Старый шаман подумал было, что он уже или бредит, или слышит звон упряжи Великой матери-кобылицы, что провожает в последний путь почитающих ее в далекую, призрачную даль — и аж до предвечных степей, которые принадлежат Падшему богу.

Однако сквозь шум ветра и лопотание изорванных шкур донесся царапающий звук подковы о ненароком попавшийся камень — уж такое степняк различит даже спьяну или во сне. Затем фыркнула лошадь, послышались голоса.

— Галат, ты был прав, клан Серого орла уже откочевал. — Женские интонации показались полуобезумевшему шаману смутно знакомыми.

Завешивающая вход изорванная шкура откинулась в сторону, и в душную, сырую полутьму кто-то зашел. Осмотрелся коротко, удивленно втянул воздух, подошел поближе, склонился над угасающим телом старого колдуна, всмотрелся… и тут же опрометью выскочил наружу.

Вернулись они уже вдвоем. Все тот же навевающий зыбкие воспоминания женский голос властно произнес слово Силы — и почти угасший магический светильник засиял, словно упавшая с неба звезда, удивленно озирая нищету и запустение дрянного, брошенного шатра.

— Какая встреча, ну надо же! — насмешливо протянула женщина.

Наливаясь гневом, старый шаман все же нашел в себе крохи сил. И открыл глаза — медленно, с усилием, словно поднимал железную гору. Возле его ложа, судя по всему, последнего, стояла Нагит, владеющая Силой из испокон веков враждебного клана Вольного ветра.

— Что с ним, мать? — спросил молодой крепкий парень, с тенью былой боязни взирая на некогда сильнейшего колдуна Великой степи.

Еще не пожилая, но рано увядшая женщина провела над беспомощным стариком ладонью. Еле ощутимое сквозь манящее забытье и холод дыхание Силы пронеслось по его телу, заставив заскрежетать зубами от собственного бессилия.

— Хм, интересно… похоже, умирает, — пробормотала она задумчиво.

— И что теперь? — Галат метнулся наружу, притащил седельные сумы и бросил у входа.

Мать его задумалась, глядя на немощного шамана.

— В другое время собственноручно добила бы тебя палкой, не задумываясь. С удовольствием, как самую ядовитую из змей. Много ты зла принес, Сульди, и мне тоже. Но все же… — Она заколебалась.

— Галат, принеси воды и хвороста — мне потребуется кипящая вода.

Шаман впал в полубредовое забытье, ибо жизнь уходила медленно, но неотвратимо. Он уже почти не чувствовал, как в него влили целебный, восстанавливающий силы взвар. Затем пальцы вложили в рот щепоть горького растертого порошка и сдавили особые точки на шее, заставив уже почти не подчиняющееся разуму тело судорожно сглотнуть. И еще отвара — уже какого-то другого, горячего и вонючего. И призыв Силы, свежей струей влитой в изголодавшееся по ней естество, возвратил шамана к жизни…

— …Видишь ли, Галат, этот упрямый старик умирает не от старости и не от кинжала под лопатку. А если сильнейший — давай уж смотреть правде в глаза — сильнейший шаман Великой степи уходит по следу Великой матери-кобылицы, то я хочу знать причину…

Негромкое бубнение где-то рядом мешало с скользнуть окончательно в сладкое и бездумное ни что. Теребило, тянуло, суетливо тормошило. В страхе металась меж мирами душа, дергалась, так и не решившись ни на что.

И все же Сульди открыл глаза. Сделал то, чего не ожидал от себя сам.

Ночь, благословенная пора! Чтобы знать это, шаману не нужно даже выходить из кибитки и смотреть на полное ярких южных звезд небо. Ночь, дающая отдых одним и время трудов другим. Ночь входила в душу, мягкими и повелительными шагами, шепча что-то только избранным.

— Ну вот, кажется, очухался, — сказала женщина.

Шар света вновь ярко засиял, и Сульди увидел перед собой самую ненавистную, самую сильную и увертливую из своих противников. Она, чуть склонив набок голову с длинными, сальными и уже начинающими седеть волосами, разглядывала старого шамана. Шаманка хотела оскорбить умирающего старика, но передумала и сказала другое:

— Помнишь своего сына, Сульди?

Еще бы не помнить ему своего единственного сына Архая! Сильного, как степной бык, резвого, как жеребец-трехлетка; парень год назад погиб на скачках в честь праздника Весенней кобылицы. Как тогда разум отца не помутился от горя — того не ведал никто. А ведь двадцать сыну этой осенью исполнилось бы…

— Как ты думаешь, старик, просто так находится слепень, что жалит лихого скакуна? И просто ли так наездник, которого взбесившийся жеребец выбрасывает из седла на полном скаку, посреди ровной степи вдруг падает не на землю, а виском на вовремя подвернувшийся камень?

Во взгляде ее не было торжества или злости — одна лишь бесконечная усталость.

— Я догадывался. Но доказать ничего не мог. А теперь не могу даже и сделать с тобой то, чего ты заслуживаешь, — угрюмо ответил старик, глядя в темные глаза степнячки.

— Чего я заслуживаю… — протяжно повторила она, словно пробуя его слова на вкус.

— Нет, Сульди. Ты был самым сильным и грозным шаманом Великой степи, это правда. Но правда также и то, что ты всегда видел лучше то, что происходит далеко от тебя, а то, что творится вокруг, ты не замечал. Помнишь то лето, когда вы разбили в битве наш клан Вольного ветра? Помнишь молодую наложницу, что приволокли тогда в твою кибитку и бросили на ковер перед тобой, еще хмельным от запаха нашей крови и от ощущения своей победы?

Она покивала головой, силой мысли оживляя те давние события.

— А я никогда не забуду, Сульди. Тело моего мужа еще не остыло на скорбном поле битвы, а ты уже насиловал меня прямо посреди стойбища — на глазах у всех. И дочь, что я носила тогда под сердцем, так и не увидела свет. Так что с Архаем я всего лишь вернула тебе долг.

Не ответил ей шаман, полностью погрузившись в свои думы. А она продолжила негромким, чуть надтреснутым голосом:

— Ты прожил жизнь впустую, гордый старик. Как пучок соломы — горел ярко, но не осталось от тебя ни угольев, ни тепла, ни потомков. И живи теперь с этим, если сможешь.

Сульди медленно поднял голову, и в слезящихся глазах его плескалось безумие.

— Ты сберегла мою никчемную жизнь, чтобы бросить мне в лицо это? Чтобы насладиться своим торжеством?

Нагит медленно покачала головой.

— Нет, есть еще две причины. Первое — я хочу знать, какая сила пригнула тебя к земле, хотя твой час еще не пришел. По договору Круга вождей эти земли отходят моему клану. И я, как шаманка Вольного ветра, буду проклята, если оставлю хоть какую-то завесу над этой тайной.

Долго думал старый шаман, безучастно глядя в темноту через дырявые шкуры. Мысли его в ночи тянулись медленно и со скрипом, словно повозка, влекомая двумя древними клячами, давно не годными не только под седло, но и в котел — уж больно они были тощими да жесткими. Но даже и эти позорные подобия Великой матери-кобылицы, влачащие свои жалкие дни лишь из милости или недомыслия пастуха, в конце концов привели шамана к ответу.

— Даже если я заупрямлюсь, ты знаешь, как вырвать из меня признание. Многому ты научилась у меня, Нагит, слишком многому. В другое время я гордился бы таким врагом, как ты. С моим уходом именно тебе носить Знак Первого шамана Великой степи…

Женщина напротив издевательски расхохоталась, и ветер за шкурами на время испуганно умолк.

— Да есть ли он? Не байки ли все это о Знаке, которого никто и никогда не видел? Уж не померещилось ли это тебе однажды после чаши перебродившего кумыса, а, Сульди? И почему же он не спас тебя?

— Помнишь сказание об Орохое, женщина? — В глазах старика на миг блеснул огонь былой силы.

Улыбка сползла с лица Нагит, словно морок под взглядом истинно почитающего Великую мать-кобылицу. Помнила ли? Да, конечно, помнила, она со странно то замирающим, то ускоренно бьющимся сердцем любила в детстве слушать именно эту песню, неспешным и прихотливым ручейком льющуюся из уст акына. Песнь о том, как великий предшественник Сульди сломал гордых северных воителей, словно пучок гнилой соломы. Как кочевники разметали Королевство всадников. И, войдя в сердце их страны, взяли выкуп с самого большого их города. Кони степных воинов шатались под грузом добычи, но военный вождь Саучин сумел вывести изнемогающее под тяжестью богатства войско и целую армию рабов обратно в родную Великую степь. И вряд ли кто-нибудь из нынешнего поколения сможет затмить славу этого воистину величайшего подвига!

— А ведь Орохой передал Знак именно мне, — угрюмо проворчал Сульди. — И все свои секреты тоже. И как я ни ненавижу тебя, но свой долг перед всем нашим народом Великой степи я выполню.

— И где же он, этот Знак? — Молодой Галат безо всякого почтения к старшим влез в разговор, странно блеснув глазами. — Ни под твоими ли лохмотьями? Вокруг на полет стрелы нет ни единой вещи с колдовской силой, кроме тех амулетов, что надеты на нас с матушкой.

Глаза старого шамана впились в юношу с такой пристальностью, что еще вчера тот зашатался бы и упал в беспамятстве, но сейчас лишь беззаботно рассмеялся. Сульди покачал головой и отвел взгляд опустив голову.

— Твой сын тоже обладает Силой? Воистину — Великая мать-кобылица щедра к тебе, женщина. Так знай же — Знак Первого шамана — это не вещь и не пустословный титул… А что за вторая причина презренная Нагит?

Та разглядывала старика со смесью жалости и презрения.

— Две луны ты развлекался со мной, жалкой пленницей из поверженного клана. А когда я наскучила тебе, ты отдал меня на потеху воинам своего вождя. Только, Сульди, во мне уже тогда тлела искорка Силы.

Перед ее мысленным взором вновь проплыли события тех далеких времен.

— Забившись в темный угол кибитки, жалкой истерзанной мышкой присутствовала я во время твоих камланий. Ибо ты обращал внимание на рабыню куда меньше, нежели на своего пса — помнишь, в каких муках он издох? Ха-ах… это было мелко, но так приятно. Поначалу я следила за тобой из безысходности, смотрела — что и как ты делаешь, чтобы единственно не сойти с ума. Затем, однажды, я почувствовала интерес — и безнадежность в душе вспыхнула ненавистью.

Отпив чуть отвара из чаши, шаманка встряхнула длинными сальными волосами.

— Потому-то я и смогла выжить. Ненависть дала надежду, а потом и Силу. Потому-то в первую же ночь, оказавшись вдали от тебя, я сумела не только обмануть сильных, но глупых воинов, усыпив их, я смогла ускользнуть от погони, словно лиса от загонщиков, и даже нашла остатки своего клана. Потом… потом было много чего.

Глаза ее посмотрели на сына, и в них мелькнуло странное выражение.

— Галат, помнишь: я нагадала однажды на костях, что в пятнадцать твоих зим ты узнаешь имя твоего отца? Вот… посмотри на этот старый бурдюк с дерьмом, что еще не так давно звался великим Сульди.

— Вот тебе и вторая причина, старик, — сыну нужен отец и учитель. Даже такое презренное ничтожество, как ты.

Двенадцать вождей — двенадцать гордых и сильных вождей степных кланов сидели вокруг костра, и сумрачны были лики их, ибо великий огонь в центре не горел. Выложенное грубо подогнанными плитами место в центре, где на время совета пылал не дающий копоти колдовской огонь, пустовало. Зажечь его мог только Первый шаман. Но старый Сульди из клана Серого орла потерял свою силу, а новый их шаман был не настолько хорош.

По заветам предков, нельзя вести речи, пока в Круге не пылает огонь доверия. Потому-то вожди и молчали, упрямо склонив головы и исподтишка, недоверчиво поглядывали друг на друга непроницаемыми раскосыми глазами. За плечом каждого сидел шаман, и лишь у вождя Вольного ветра место за спиной пустовало. Нагит где-то задерживалась, и пребывающий в одиночестве вождь еле заметно нервничал.

Время текло медленно, но никто и не думал роптать или уходить. Уж что-что, а жизнь в ровной, почти безлюдной Великой степи приучает к неспешности. Да и не хотелось никому из вождей прослыть нетерпеливым юнцом.

Ветерок, приятно охлаждающий вспотевшие тела, донес издали топот копыт. На лицах собравшихся в Круг мелькнула тревога, ибо перестук иноходца Нагит, резко отличающийся от сладостного звука обычных коней, различался привычным ухом так же явно, как голоса родных. С какими новостями приехала Нагит?

Из высоких зарослей степных трав, еще не высохших после весенних ливней, показались два всадника. Приблизившись на дозволенное расстояние, явно различимая своей статью шаманка спрыгнула с коня, бросив поводья неразлучному спутнику — своему сыну. И на чуть кривоватых, характерных для кочевника и старого наездника ногах поспешила к собравшимся.

Вождь Светлобородых отвлекся от своих невеселых мыслей и поднял взор от пыльных сапог.

— В чем дело, женщина? — буркнул он. — Тебя давно не били палками?

Та в ответ, подбоченившись, посмотрела на могучего мужчину, что даже сидя ненамного уступал ей ростом.

— Закрой то смердючее отверстие, что у тебя по недоразумению называется ртом, Ахмет. И не извергай на достойных людей нечистоты из него.

Она отвернулась, не обращая более внимания на потерявшего дар речи Ахмета, и прошла в центр Круга, неслышно ступая по камням мягкими кожаными сапожками с загнутыми носками. Небрежно воздела руку — и покорный ее воле огонь вспыхнул на голом месте. Желая чуть проучить этих кичливых вождей, Нагит сделала шаг, другой — и вошла в неистово полыхающие языки колдовского пламени. Раскинула руки, постояла некоторое время, наслаждаясь течением Силы, а затем, словно сжалившись над сидящими вокруг мужчинами, вышла из огня — целая и невредимая.

Спокойно подошла к своему месту за плечом вождя своего клана Вольного ветра и уселась.

— Круг замкнулся, и огонь доверия горит в нем, — произнесла она положенную фразу, ощущая, как с верхней губы скатилась соленая капелька волнения.

Сильным и неробким мужчинам потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя и справиться с удивлением. Никогда еще на памяти предков Первым шаманом не была женщина — и все же это свершилось.

Поначалу обсуждали обычные дела. Совершались торговые сделки и заключались договоры, рассказывались новости, принесенные со всех концов Великой степи всадниками на мохнатых неутомимых лошадях. Обменивались невестами и подарками. Но каждый из присутствующих нет-нет, да и посматривал на брошенную Нагит почти к самому огню плеть — знак того, что у нее есть вести первостепенной важности. По традиции такое обсуждалось в конце, когда с повседневной мелочовкой будет покончено и разум очистится для важных мыслей.

— Как вы помните, часть земель Серых орлов по договору отходит к нам, клану Вольного ветра. Как шаманка, я обязана осмотреть их, прежде чем пастухи пригонят туда стада, а кочевники раскинут шатры. И тем сильнее было мое удивление, когда я обнаружила там потерявшего рассудок и Силу старого шамана. — Нагит говорила неспешно, медленно, словно вколачивая каждую фразу в голов с бесстрастно повернутыми к ней лицами.

Шаман клана Серых орлов степенно кивнул.

— Сульди совсем обезумел от последнего камлания. Порешил двух воинов, поносил вождя бранными словами. Лишить его жизни мы не решились — оставили помирать на брошенном стойбище.

Нагит посмотрела в непроницаемые глаза, покивала своим мыслям и продолжала:

— Все верно. Старик прошел Тропой демонов.

Глухой ропот удивления был ей ответом. Из собравшихся здесь каждый знал, чем грозит смертному выйти прогуляться на недоступные иным дороги. Потерять всего себя — и даже душу, которая не попадет на вечные пастбища Небесной кобылицы. А навсегда будет порабощена в мрачные бездны Падшего бога. И редко кто из шаманов решился бы на такое, причина должна была быть уж очень серьезной.

— Да, почтенные вожди и шаманы, — старый Сульди прозрел страшные опасности. И не его вина, что не хватило сил сообщить нам о них. К счастью, я подоспела вовремя. Нашлась, нашлась ниточка, чтобы удержать его дух по эту сторону непознаваемого. У шамана-женщины есть свои слабости — но и свои преимущества…

Витиеватым ручейком журчала и текла ее речь. И внимательно слушающие мужчины помрачнели, узнав новости. Прищурились в гневе глаза, закаменели лица со стиснутыми от гнева губами.

— Первая новость, что Сульди увидел на Тропе демонов: змея обрела ядовитый зуб. И Великая мать-кобылица в тревоге бьет копытом. Почитающие змееголового бога бритоголовые жрецы добыли нечто, что они называют «Глаз Сета». Пока что они изучают его, пробуют. Но если они научатся получать Силу непосредственно от своего темного покровителя…

Дальнейшие слова были не нужны ни вождям, ни дышащим им в затылки шаманам. Уж что-что, а дураки долго не живут и в вершителях судеб не задерживаются. По всему выходило, что живущие на закате темнокожие обитатели Стигии стали неимоверно сильны. Никогда не было мира с ними — лишь так, иногда война прекращалась из-за нехватки сил и подспудно тлела, тогда обе стороны ограничивались мелкими пакостями да наскоками, копя силы на будущее.

— Да что тут думать? — вспылил Мехрат, молодой вождь Степных волков. — Собрать все кланы да пройтись по змеенышам, втоптать их в пыль!

Он обвел собравшихся яростным взглядом. Но старый Архаб, что не потерял в бесчисленных походах ни руки, ни даже глаза, только покачал головой.

— Не думаю так. Пришло время последней битвы. Либо мы сотрем почитающих Сета с лица земли, либо от нашего народа Великой степи не останется даже памяти. А посему надо готовиться так, как мы не готовились никогда. — Он упрямо набычил голову.

Остальные, подумав, согласились с ним. Мехрат тоже склонил свою голову с заплетенными в мелкие косы волосами в знак согласия.

— Продолжай, сестра, поведай нам, что еще открылось безумному Сульди?

Шаманка неслышно перевела сбившееся от вол нения дыхание, и лишь сидящий совсем рядом вождь Вольного ветра знал, каково ей приходится.

— Три, может быть, пять лет у нас есть. Потом жрецы змеиного бога овладеют силой… не собираюсь учить вас готовиться к войне и воевать, но лучше рассчитывайте на три года.

Посыпались неспешные, взвешенные предложения о том, что надо послать лазутчиков, да поосновательнее — дабы выведать дороги, переправы и колодцы. Обучить молодых воинов сражаться не только в привольной степи, но и в тесноте городских стен. Но всех удивил старый Сейд, шаман клана Дикой кошки. Он несильно хлопнул нагайкой по подошве пыльного сапога и проворчал — как-то негромко, но его хриплый голос услыхали все.

— Укус змеи смертелен. Мы можем не справиться. Но у нее есть и другие враги, кроме Великой матери-кобылицы. Не поискать ли их, чтобы раз и навсегда покончить с почитающими змеиного бога?

Это было неслыханно для кочевников — искать союзников на стороне. И все же каждый осознавал, что предстоит не просто набег, а битва до конца. Посему страсти разгорелись с такой силой, что к тому времени, когда огненный глаз неба склонился к закату, все почувствовали, как одеревенели от усталости языки и губы. Но строптивые вожди с шаманами так ни к чему и не пришли.

Нагит внимательно слушала, помалкивая. Все ж такие дела не по женской части. Из раздумий ее вывел голос Архаба.

— Говоря об опасностях, ты упомянула слово «первая». Или мой слух изменил мне, и стоит отрезать себе ухо?

Шаманка улыбнулась показной суровости старого вождя.

— Это излишне, почтенный Архаб, — твой слух не обманул тебя. Но Сульди не смог понять то, что открылось ему дальше. И как я ни размышляла…

Она отпила тепловатой воды из кожаного бурдюка.

— Где-то на краю земли, на полночном закате, там, где гуляют волны на большой соленой воде, скоро родится Звезда морей. Неведомо — то ли это будет колдун неслыханной силы, то ли величайший из воителей, кто соберет под свои знамена грозные войска. Но опасность другого рода. Рядом кружит Черная звезда. Ищет, ищет что-то нужное и известное только ему. И если он переманит Звезду морей на темную сторону Силы, тогда погибель и мрак воцарятся над всеми землями — от обители остроухих на закате до Проклятых урочищ на восходе, где обитают орки.

— Не знаю, что все это значит, но мне не справиться с этим одной. Нужен ваш совет, о великие вожди и могучие шаманы, — и ваша помощь.