Магриб

Глава 5 Путь в Средиземье

«Ворон» плыл к Гибралтару, Сеуте и Средиземному морю. Погода благоволила; дни стояли ясные, ночи – звездные, что было редкостью для начала зимы, устойчивый ветер дул с зюйд-веста, нес корабль вдоль африканских берегов от Эс-Сувейры к Сафи, от Сафи – к Эль-Джадиде и дальше, к Касабланке и Рабату, к Сале, местной пиратской столице, и Танжеру, за которым открывался пролив, самый знаменитый в истории мореплавания. Тут плавали тысячу лет назад, и две, и три – а может, все четыре; плавали эллины и финикийцы, карфагеняне-пуны и римляне, норманны, сицилийцы, марсельцы, генуэзцы и множество иных народов и племен, живших в Испании и Италии, на Корсике, Сардинии и Балеарских островах. Каждый называл пролив по-своему, но сохранились в веках лишь два имени: пунийское – Столбы Мелькарта и греческое – Столбы Геракла.

Столбы Геркулеса!

Сменившись с вахты, Серов шел в свою каюту, садился у распахнутых окон, глядел на пенный след за кормою фрегата и вполголоса напевал:

Дельфины в самом деле плескались там и тут, а вот кораблей попадалось немного. Видели галеоны из Португалии и Испании, плывшие, возможно, за океан или на Канары, к Мадейре либо на острова Зеленого Мыса; встретили голландский торговый бриг и французский корвет; один раз попалась магрибская галера – видно, отчалившая от берега в районе Сале. Опознав в ней шебеку, пусть не караманову, но, несомненно, пиратскую, Серов велел ее преследовать, но скоро убедился, что занятие это пустое – «Ворон», весьма быстроходный фрегат, отстал от шебеки даже под всеми парусами. Что неудивительно: у пиратов были и паруса, и гребцы, а еще – на редкость легкое стремительное судно. После этой неудавшейся погони Серов посовещался с Теггом и ван Мандером и решил, что кроме «Ворона» нужны им две или три такие шебеки, иначе придется в Средиземье одних купцов ловить. Купцы их тоже интересовали, но главной добычей все-таки был Караман.

С европейскими судами Серов не задирался, поднимая всякий раз британский флаг. Голландский бриг салютовал ему из пушки, как и положено союзнику, испанцы с португальцами благоразумно обходили стороной, а французский корвет, понимая, что орудия «Ворона» разнесут его в клочья, бежал, как заяц. Серов подумывал о том, что у Хрипатого Боба, в большой коллекции знамен и вымпелов, отсутствует морской российский флаг, и надо бы его приобрести. На худой конец, соорудить, так как работа несложная, ни львов тебе, ни звезд, ни полумесяцев, а всего лишь синий крест на белой простыне. Однако не помнилось ему, существовал ли этот флаг в природе, учрежден ли он уже государем Петром или то дела грядущего.[48] Так ли, иначе, но в Средиземном море, омывавшем три материка, андреевский флаг вызвал бы немалое изумление у всех, от турок до французов, британцев и испанцев. Британцы, скажем, могли бы подумать, что видят фрегат свободной Шотландии,[49] и предпринять незамедлительные меры.

С российским стягом подождем, решил Серов, поплаваем под флагами других держав, известных в Средиземноморье, или как говорили в старину, в Средиземье. Хотя, разумеется, было обидно – у турок есть свои знамена на морях, а у России нет! Но с этим ущемлением достоинства и чести он ничего не мог поделать, разве что поднять «Веселый Роджер». Впрочем, «Роджер» был флагом совсем уж мифическим – ни в семнадцатом, ни в восемнадцатом веках пираты под ним не плавали.

Но, насколько помнилось Серову бессмертное гомерово творение, Одиссей в эти места не заплывал. Плавали другие и, миновав пролив, сворачивали на зюйд, к знойной Африке, а чаще на норд, в Иберию и к Касситеридам, Оловянным островам, как называлась в древности Британия. С той античной эпохи трирем и пентер пролив повидал всякое, и драккары викингов, и испанские каравеллы, и шебеки магрибских разбойников, и фрегаты под белыми парусами, грозившие суше и морю десятками орудий. А увидит еще больше, думал Серов, глядя на пустынное море и серое зимнее небо. Увидит дредноуты в тяжелой броне, ракетные крейсеры, авианосцы и атомные субмарины, увидит лайнеры-дворцы, роскошные яхты и паромы, увидит, как эпоха паруса сменится эпохой пара и как паровые суда станут такой же экзотикой, как окрыленные парусами бриги и фрегаты. Пролив увидит, и увидит море, но не человек, выпавший из родного времени…

На этом море он бывал, скитаясь с цирком по Италии и Франции. Бывал и после, когда расстался с сестрой и родителями – ездил отдыхать под Барселону, в Малагу, на Крит. Это курортное Средиземье – во всяком случае, со стороны Европы – было дивно обустроено; всюду, от Греции до Испании, многоэтажные отели, рестораны, пляжи, аквапарки, диснейленды и океанариумы. Ешь, пей, веселись, если шелестит в карманах! Не жизнь, а вечный праздник! Ну, пусть не вечный, а ежегодный, с мая по сентябрь…

Но теперь вспоминалось Серову иное, не отели с диснейлендами, а другие, очень многозначительные туристские объекты. Вспоминались руины сторожевых башен, понатыканных на всех берегах, развалины когда-то неприступных замков, стены прибрежных монастырей, похожих на крепости, и настоящие цитадели, развернутые к морю амбразурами и пушечными жерлами; вспоминались равелины и позеленевшие орудия восьмифутовой длины, входные арки, защищенные воротами, решетками и надвратными башнями; вспоминались музеи, где неизменно экспонировался ятаган, а в самых богатых собраниях – турецкая кольчуга, мушкет, пистолет, а иногда и череп янычара или мавританского разбойника. Это наводило на грустные мысли. Хоть угодил Серов во времена, когда в Европе были могучие страны вроде Британии, Испании и Франции, когда стояли на морских берегах богатые города, Венеция, Генуя, Неаполь, Тулон, Марсель и Барселона, были пушки, корабли и регулярные армии, но вся эта сила и мощь тратилась на европейские войны и свары или на борьбу в колониях. Что же до Средиземного моря, то для Европы это было неподвластное пространство, где чаще правил полумесяц, а не крест, и где пришельцы с южных берегов, из Марокко, Туниса, Алжира, объединившись с турками, грабили кого хотели и где хотели.

О мусульманских разбойниках Средиземья и вообще о ситуации в этих краях Серов знал очень немногое – можно сказать, почти ничего. В школе этого не проходили, в школьной истории битвы за испанское наследство и другие события на европейском театре заслоняла фигура Петра, войны со шведами и турками, стрелецкие бунты, выход России к морям и возведение столицы на невских берегах. Ему доводилось читать пару-другую пиратских романов, но Стивенсон и Сабатини[50] писали о Вест-Индии и карибских корсарах, и от того казалось, что больше в мире и пиратов нет. А если есть, то лишь отдельные злодеи и мелкое жулье, что ошивается у дальних берегов и грабит рыбачьи баркасы.

Но башни, замки и крепости, которые видел Серов в прошлой своей жизни, говорили совсем об ином. Их голос был негромок, воспоминания – смутны, но, добавив услышанное от Деласкеса и де Пернеля, Серов понимал: сейчас Средиземье не туристский рай, но арена смертельной схватки между христианством и исламом. И «Ворон» на всех парусах двигался в эту преисподнюю.

Андрею хотелось узнать о ней побольше. В конце концов, он был уроженцем другого времени, он явился сюда из эпохи, когда пусть не деяния, но человеческая мысль охватывала всю Галактику и прикасалась к атомам и звездам, к тайнам мозга и живой материи, когда человек дотянулся до космоса и побывал на Луне. Он мыслил шире, видел глубже и, не являясь выдающимся воителем, или ученым, или знатоком истории, все же имел бесспорное преимущество перед своими нынешними современниками: он привык планировать. Отчасти это было связано с военной службой, с бизнесом и прочими его делами, но наблюдалась тут другая составляющая, разница между людьми двадцатого и восемнадцатого века. Казалось бы, не очень изменился человек за триста лет – может, стал более упитанным и живет теперь подольше, – но разница все же была, и Серов ее ощущал. Предки были импульсивнее потомков, ими обычно двигали чувства, эмоции, но не разум, и, кроме гениев и великих правителей, никто не заглядывал в грядущее дальше часа или дня. Воистину, их жизнь была как танец мотыльков над пламенем – прожил секунду и доволен.

Серов открывал сундук с нарядами Шейлы, касался резной шкатулки, в которой хранилась рукопись. Тайный труд мессира Леонардо, пророчества, записанные им со слов всезнайки Елисеева… Он помнил книгу едва ли не наизусть, помнил, что в ней говорится о событиях великих, менявших лицо мира и судьбы миллионов людей. Сражения с турками, борьба американских колоний за независимость, французская революция, походы Наполеона, две мировые войны в двадцатом веке, первый паровоз, первый самолет, первый взрыв атомной бомбы… И почти ничего о том, что происходит в Средиземноморье на рубеже столетий, в годы, когда сошлись в бою четыре могучих правителя: Петр I, Карл XII, Людовик XIV и Леопольд I Габсбург, император Священной Римской империи германского народа.

В день, когда фрегат проходил широту Касабланки, Серов призвал в свою каюту Робера де Пернеля, мальтийского рыцаря и командора, выставил угощение – ямайский ром, финики, вареную баранью ногу – и принялся расспрашивать о городе, что на арабском назывался Дар аль-Бейда.[51] Отведав мяса и рома, рыцарь пояснил, что в Касабланке засели португальцы и возвели мощную крепость, откуда – хвала Создателю! – сынам ислама их не выгнать. И это хорошо, ибо португальцы тоже христианский народ. Правда, поговаривают, что в заморских своих колониях они ведут себя не совсем по-христиански – гонят туземцев на плантации, а не принявших святую веру подвергают мучениям и жгут на кострах, но это, видимо, пустые слухи.

Серов усмехнулся, покивал головой и сказал:

– Я, благородный рыцарь, происхожу из Нормандии, из самого что ни на есть захолустья. Где-то чему-то учился у святых отцов, знаю о древних временах, о римлянах и греках, слышал о том, как герцог Вильгельм захватил Британию, о походах в Святую Землю для освобождения Гроба Господня, о плавании мессира Коломбо за океан и великих его открытиях – ну, на эти берега и острова я и сам довольно нагляделся, сражаясь в Вест-Индии. Еще помнятся мне рассказы монаха, духовника батюшки-маркиза, о португальце Магеллане, обогнувшем Землю, и британце Дрейке, который сделал то же самое, а потом, лет сто назад, разгромил испанскую армаду.[52] Еще я слышал, что нынче Луи Французский бьется с британцами и голландцами за Испанию и что российский государь схватился с шведским королем и зовет к себе на службу охочих людей. Но о том, что происходит в магрибском море и в Турции, мне ничего не известно.

– Даже если так, – молвил де Пернель, – ваши знания, мессир капитан, меня необычайно радуют. В наше время разврата и убожества так редко встретишь образованного человека! Что же до Турции и Магриба, то я, прожив на Мальте двадцать лет, могу поведать вам о прошлом и настоящем этих народов и стран. Конечно, если Господь одарит вас терпением, чтобы выслушать сию повесть.

– Терпения у меня достаточно, – сказал Серов и подлил рома в кружку рыцаря.

– Доводилось ли вам слышать имя Барбароссы?

– Конечно. Он был германским императором, хотел сразиться с Саладином, но погиб во время третьего похода в Святую Землю.[53] В нем еще участвовал английский король Ричард Львиное Сердце.

– Поистине духовник вашего отца был знатоком истории и передал вам многие познания! – искренне восхитился командор. – Но я говорю о другом Барбароссе – вернее, о других, ибо было их двое братьев, Арудж и Хайраддин, оба рыжебородые и оба – злобные пираты.[54] Два века назад, когда османы были в зените могущества, они предались туркам, построили на их золото корабли – целый огромный флот! – и, отправившись на запад, принялись опустошать берега Сицилии, Италии, Испании и Франции. На их судах главенствовали турки, но в экипажах было множество мавров и других людей из Туниса, Алжира и Марокко. Арудж и Хайреддин, эти два врага христианской веры, не щадили ни малого, ни старого, правили всем Магрибом, и длилось это почти пятьдесят лет. С той поры сыны ислама сражаются в море с христианами, захватывают торговые корабли, пленяют их команды, требуют выкуп и дань, творят насилия и проливают реки крови. Вы уже видели их, мессир капитан, видели, когда они напали на ваши суда и похитили вашу супругу… Да постигнет их кара Господня на том и этом свете!

Утомленный длинной речью, рыцарь отхлебнул из кружки и закашлялся.

– А что же наши христианские государи? – спросил Серов. – Как они терпят такое бесчинство и поношение веры?

– Не терпят, мессир, не терпят, но посылают войска и корабли, и в прошлом разбили турок при Лепанто, а магрибские страны не раз подвергли суровому наказанию[55] и отняли многие их города – Касабланку и Танжер, Сеуту и Оран, Триполи и Ла-Каль. Но, сказать по правде, – тут де Пернель понизил голос, – у наших государей, у всех и каждого, свои интересы. Случается, что они вступают в сговор с неверными против христианского соседа или платят разбойникам золото, дабы те щадили их суда, а прочие грабили и топили. Только славный Орден иоаннитов, который называют теперь Мальтийским, сражается с магометанами честно и храбро, не предавая веру в Господа нашего и не вступая в союзы с их султанами и беями. И бьемся мы с ними много лет, с 1530 года от рождества Христова, когда наш Орден, изгнанный турками с Родоса, перебрался в Триполи и на Мальту.

И будете сражаться еще много, много лет, подумалось Серову. Целый век, пока не прогонят Орден с Мальты, пока не найдет он прибежища в России, но и оттуда придется ему уйти – а вот куда, о том Серов не ведал.

На Мальте он не бывал, но помнились ему проспекты в туристических агентствах с изображением могучих стен и бастионов, что вырастали, казалось, из самого синего моря. Еще была какая-то история, тоже связанная с Мальтой, – то ли турки ее захватили, то ли захватят в будущем, то ли мальтийцы отобьются и надерут басурманам зад. Он не знал, когда и как это случится; в памяти застряло только одно имя – Ла Валетт.

Серов произнес его, и глаза де Пернеля сверкнули.

– Мессир Иоанн де Ла Валетт! Великий магистр Ордена и победитель турок! Вы слышали о нем, капитан? О, я польщен, клянусь святым причастием!

– Давно это было?

– Давно, век и еще треть века назад. Хотите, чтобы я рассказал?

– Как-нибудь попозже, командор. Я вижу, вы устали… Последний вопрос: турки до сих пор угрожают Мальте?

– Нет, теперь, пожалуй, нет. После Лепанто их звезда на морях закатилась, а власть над Магрибом пошатнулась. Здесь еще много османов – есть купцы, есть воины, потомки янычар, есть предводители пиратов, есть беи, правящие городами. Но Стамбул над ними не властен – то есть не властен в той мере, как в прошлом. Сейчас не турки опасны, а те, кто идет за ними, хотя их не любит, – мавры, арабы, берберы.

– Они чем-то различаются между собой?

Де Пернель задумчиво поднял глаза к потолку.

– Вероятно, мессир капитан, но об этом вам лучше расскажут Мартин Деласкес и его приятель Абдалла. Их предки жили здесь много веков и сроднились с арабами… и не только сроднились – ведь Абдалла мавр, хоть и христианин.

Рыцарь поднялся и, испросив разрешение, вышел. Серов смотрел ему вслед. За несколько дней, что «Ворон» двигался вдоль африканского побережья, внешность де Пернеля переменилась: кости уже не грозили прорвать кожу, волосы и борода были подстрижены, и не воняло от него, а пахло, как от других корсаров, соленым ветром, кожей и порохом. Новые члены экипажа, взятые в Эс-Сувейре, тоже отъелись, обрезали дикие гривы и сменили лохмотья на пиратский наряд, а кому не хватило штанов и рубах из боцманских запасов, те напялили басурманские шаровары. Каждый вложил свои руки в ладони Серова и поклялся соблюдать законы Берегового братства, подчиняться начальникам, переносить с терпением все тяготы и не жалеть в бою ни крови, ни жизни. За это им полагалась часть добычи: раненым – возмещение потерь, простым матросам из палубной и абордажной команд – одна доля, а мастерам, умевшим плотничать, стрелять из пушек или чинить паруса – полторы.

Серов знакомился с новичками во время трапез, вахт и капитанских обходов, когда он спускался на орудийную палубу и в трюмы, осматривая свой корабль от клотика до киля, от гальюна на носу до балкона на юте. Люди попались бывалые, одни – с британских и французских военных кораблей, другие – с торговых судов, приписанных к Марселю, Тулону или Генуе, третьи – бывшие контрабандисты, промышлявшие в магрибских водах. Для всех мушкет и сабля были так же привычны, как рукоять весла, все умели работать с парусами, а мастер Бонс, шкипер из Саутгемптона, и четверо других были искусны в судовождении. Этих Серов наметил в офицеры – в том случае, если разживется парой-тройкой шебек.

Временами он прикидывал, кто из новобранцев захочет расстаться с вольной жизнью, кто пойдет с ним на службу к русскому царю. Но говорить об этом было рано; люди еще не проверены в бою, еще не сдружились с прежним его экипажем, не повязаны с ним смертью и кровью. Возможно, это произойдет через месяц-два или еще быстрее – время в магрибских водах отсчитывалось не днями и неделями, а залпами пушек, жестокой резней, штормами и захваченной добычей. После разговора с де Пернелем Серов понимал, что эти события неизбежны, что волею судеб он угодил из одного гадючника в другой, из карибского в магрибский. Все здесь казалось таким же, как за океаном: вместо Тортуги – Джерба, вместо продажных губернаторов – местные беи и султаны, вместо испанцев – любой корабль под европейским флагом. Были тут и свои герои, не менее знаменитые, чем Генри Морган или Монбар Губитель,[56] прославленные жестокостью и разбоем, были будившие алчность сокровища, золото, серебро, слоновая кость и драгоценные камни, и, разумеется, были рабы. Как же без рабов! Ни одна война без них не обходится ни в восемнадцатом, ни в двадцатом веке. А уж какая их доля, размышлял Серов, это зависит от местной специфики: то ли скамья на галере, то ли лесоповал.

Но при всем сходстве в пиратских обычаях и целях между Карибами и Средиземьем была, конечно, и разница. Другие корабли и города, другие ветры, течения и гавани, другие народы, другая вера… Поворот того же калейдоскопа с зеркалами гордыни, нетерпимости, стремления к наживе, но картинка другая – ромбы вместо треугольников и зеленого цвета побольше, чем красного… В сущности, нюансы! Но Серов хотел в них разобраться.

В ночь, когда до Гибралтара оставалось сорок с лишним миль, он велел Деласкесу зайти в свою каюту. Деласкес и де Пернель являлись для него двумя полюсами, не совпадающими ни в чем, кроме того, что оба были с Мальты. Но де Пернель родился во Франции и происходил из дворянского сословия; движимый верой и рыцарской честью, он стал одним из высших членов Ордена, дабы спасать и защищать обиженных – но исключительно христиан. Магометане, что турки, что арабы, были для него врагами, и, несмотря на свое благородство, он глядел на них поверх клинка или мушкетного ствола. Мартин Деласкес, уроженец Мальты, простой солдат и мореход, мог иметь о магрибинцах иное мнение, отличая их от турок и тех арабов, что жили на востоке, за Красным морем, Палестиной и Ливаном.

– Садись, – сказал Серов, кивая на табурет. Потом покосился на окно, где в темном небе сияли звезды, и добавил: – Погода нам благоприятствует. Шкипер говорит, что утром пройдем Танжер.

– Да, дон капитан. В Танжере можно было бы взять на борт воду и провизию. Но вы, похоже, с португальцами ладите не лучше, чем с испанцами.

– Не лучше, – подтвердил Серов. – Впрочем, запасов у нас хватает, есть вода и провиант, порох, пули и ядра. В Вест-Индии мы снарядились для трансатлантического плавания. – Он расстегнул камзол, вытащил из-за пазухи испанскую карту и расстелил на столе. – Мы идем на Мальту, Деласкес, но я хотел бы знать, где на этих берегах города и крепости с европейским населением и гарнизоном. Не испанские и не португальские… Есть такие?

– Их немного, синьор. Вот… – Палец Деласкеса двинулся вдоль побережья от Алжира к Тунису. – Вот Ла-Каль, французское поселение. Здесь крепость, пушки и солдаты. Охраняют торговцев.

– Кто живет окрест? Арабы?

– Не только, господин. На запад от Ла-Каля, в горах, – кабилы, на юге – шауйя, а за ними – уаргла, но это уже в пустыне.

– Разве это не арабские племена?

– Нет, берберские.[57] Совсем другие люди, мой господин. Когда пришли арабы – а случилось это тысячу лет назад, – они были дикими и поклонялись солнцу, луне, скалам и камням в пустыне. Очень воинственный народ, долго сражались с пришельцами, но теперь они тоже заключили договор с Аллахом. Но магрибских арабов не любят, а турок просто ненавидят.

– Де Пернель сказал мне, что арабы османов тоже не жалуют.

– Это правда, мессир капитан. Много, много лет турки владели почти всем Магрибом, правили по воле Стамбула и творили, что им хотелось. Да и сейчас, что ни реис или ага, что ни богатый купец, так турок… Повсюду, кроме Марокко, которым владели великие династии альморавидов, альмохадов, а сейчас властвует Мулай Измаил, грозный султан из рода алауитов… – Деласкес помолчал, затем добавил: – Арабы, мой господин, гордый народ и преданный Аллаху – сам пророк Мухаммед был арабом, и через него Бог даровал им Коран… Легко ли им смириться с турками?

– Однако разбойничают они вместе, – заметил Серов.

– А что еще им остается, мой господин? Кругом пустыни и горы, хорошей земли мало, а людей много… Вот и ищут пропитания в морском грабеже. Голодный всегда готов бить и резать, а есть хотят все: и мавры, и арабы, и берберы. Бьют и режут христиан, но и друг друга не забывают. Даже арабы – мавров, а мавры – арабов.

– Погоди-ка, что-то я не пойму… – Серов наморщил лоб. – Разве мавры – не арабы, только переселившиеся из Испании?

Деласкес тяжело вздохнул.

– Не переселившиеся, дон капитан, а изгнанные, и случилось это двести лет назад, когда испанцы захватили Андалусию и одних ее жителей перебили, а других изгнали в Магриб.[58] Многие, многие тысячи! Христом клянусь и Девой Марией: не было б того изгнания, не пошли бы магрибцы в море и не сделались разбойниками!

– Я слышал о том несчастье испанских мавров. Но при чем тут магрибцы и морской разбой?

– При том, мой господин, что мавров было очень много, и города Магриба переполнились. Много голодных ртов, мало еды и питья… К тому же мавры были богаче и искуснее во всех ремеслах, чем магрибцы; кто-то из мавров спас свое достояние и смог завести какое-то дело, ткацкое, кузнечное, ювелирное или иное, и брали они к себе в мастерские умелых сородичей, а вовсе не тех, кто жил в Марокко, Тунисе и Алжире. Но все же мавры научили магрибцев делать хорошую посуду и дорогие ткани, вещи из кожи, дерева, меди, железа и серебра, и возвели мечети и медресе, ставшие очагами учености. Но научили и другому – строить быстроходные суда, искать добычи в море… Ибо ненависть к испанцам и жажда мести пылали в их сердцах, и ненависть эта да сих пор не угасла.

Серов всмотрелся в смуглое лицо Деласкеса. Мальтиец был гораздо больше похож на араба, чем на испанца или итальянца, не говоря уж о жителях северных стран; щеки его раскраснелись, глаза пылали, и чудилось, что сам он перенес страдания изгнанников, покинувших родину два столетия назад. Возможно, кто-то из них добрался до Мальты, осел на острове, крестился и стал из Динмухаммада Деласкесом?

– А ведь ты сочувствуешь арабам, – произнес Серов. – Ты их жалеешь. Почему? Ты мальтиец, христианин… Что тебе до них?

Деласкес провел ладонями от висков к бороде, соединив затем пальцы перед грудью. Жест был Серову знаком – так мусульмане в Чечне благодарили бога, шепча «Аллах акбар». Но Деласкес произнес совсем другие слова:

– Да будет с нами милосердный Иисус! Он учил, что всякий попавший в беду достоин жалости… Тем более что мы, мальтийцы, родичи арабов. Вера у нас иная, но облик тот же, и язык похож, и едим мы ту же пищу – хлеб с оливковым маслом и овечий сыр, а по праздникам – ягненка. Правда, пьем вино и нет у нас запретов на свинину… Это уже от испанцев пришло, от итальянцев и французов. Их кровь тоже в наших жилах, но ее меньше, чем арабской. Вам это неприятно, дон капитан?

– Отнюдь, – сказал Серов. – Кровь твоя меня не волнует. Будь ты хоть пингвином из Антарктиды, мне все едино! Мне твои познания нужны, а еще храбрость, честность и преданность. Вот если с этим будет непорядок, я тебя на мачте вздерну.

– На верность мою мессир может положиться. – Деласкес церемонно поклонился.

– Хорошо. Когда пойдем проливом, встанешь к штурвалу. Помнится, ты говорил, что знаешь испанский берег как свою ладонь? Надеюсь, то была не похвальба?

– Не похвальба, мой господин. Вы можете на меня положиться, на меня и на Абдаллу. Наша арабская кровь не означает, что мы благоволим морским разбойникам. Между нами и ими мира нет.

– Хорошо, – повторил Серов. – Ты рассказал мне много интересного, Мартин. Теперь иди, отдыхай.

Деласкес встал, с поклоном сделал шаг к двери, потом остановился.

– Простите мое любопытство, синьор капитан… Пинвин и Атартида – это что такое?

– Антарктида – земля к югу от заморских Индий, а пингвин – тварь, которая там водится, – без тени улыбки пояснил Серов. – Очень далекие края от этих мест. И очень дикие.

– Вы там бывали, господин?

– Не довелось. Слышал от моряков, которые там плавали.

Будут плавать через сотню с лишним лет, добавил он про себя. И будут те мореходы, Лазарев и Беллинсгаузен, из России. Из далекой северной страны, у которой нынче ни флота приличного нет, ни даже морского флага.

Ранним утром, когда показались с правого борта стены, башни и крыши Танжера, Серов стоял на шканцах, изучал берег в подзорную трубу и поглядывал на суетившихся вахтенных. «Ворон» готовился повернуть к восходу солнца; поскрипывал рангоут, хлопали паруса, и Хрипатый Боб, повторяя команды ван Мандера, орал на марсовых. Пролив, как помнилось Серову, был нешироким – в хорошую погоду с горных склонов над Альхесирасом и Тарифой удавалось разглядеть африканский берег. Когда-то он здесь отдыхал, и запомнилась ему бесконечная набережная, что протянулась от Альмерии до Малаги и дальше, через Фуэнхиролу, Марбелью, Эстепону до самого Кадиса. Вдоль нее теснились отели, и при каждом – рестораны и бассейны, бары и танцевальные площадки, сувенирные лавочки, автостоянки, пальмы, пинии, кактусы и всякая прочая экзотика. Жизнь била ключом, тысячи туристов бродили по улицам, ели, пили, болтали, глядели на рыб в океанариуме или валялись на пляжах. Ночью, особенно если смотреть с моря, берег озаряли огни и неоновое пламя реклам, и до прогулочного суденышка доносились музыка, шелест шин по асфальту, смех и вопли подвыпивших компаний. Но сейчас ни отелей, ни музыки, ни реклам и в помине не было; одни лишь нищие рыбачьи деревушки, лодки у причалов да перезвон далекого колокола – должно быть, звонили к заутрене.

А ведь я тут бывал, подумалось Серову, бывал, только поближе к берегу, когда катался на пароходике с девицей из Пскова. Как ее звали? Ксюша, Маша, Люда?.. Не помню, дьявол! Даже как познакомились не помню… Ну не в этом соль. Главное, бывал!

Эта мысль его поразила. В прежней своей жизни он до Америки не добирался, равно как и до Африки, и причин для сравнения не имел. Но теперь перед ним оказалось нечто знакомое, и это выглядело чудом, каким-то неприятным волшебством. Знакомая земля, однако незнакомая… Сбросившая все, что возведут в три будущих столетия, от отелей и асфальта до мишуры цветных огней… Внезапно он с пугающей остротой ощутил, что нет еще ни привычной Москвы, ни железных дорог от Мурманска до Крыма, ни строгой прелести петербургских улиц – болото на том месте, где встанут Зимний, Исаакий, Медный всадник, ростральные колонны и Александрийский столп! Болото да жалкие хибарки! А здесь, на испанском берегу, тропинка в диких скалах да ослик с погонщиком – то ли рыбу везут на базар, то ли какую-то овощь…

За спиной Серова раздалось покашливание, и он, опустив трубу, обернулся. Это был Сэмсон Тегг – глядел на него прищурившись и словно бы в сомнении.

– Что с тобой, Эндрю? Акула меня сожри… Ты вроде бы не в себе?

– Капитан всегда в себе, – молвил Серов, каменея лицом. – Я размышлял, Сэмсон. Иногда, знаешь ли, полезно думать.

– О чем?

– О разном. О том, куда стремится бег планет, о прошлом и будущем, о провидении, судьбе и человецах – твари ли мы дрожащие или возлюбленные Господни чада.

– Ну и что надумал? – поинтересовался Тегг, чуждый всякой лирики.

– Надумал, что с Деласкесом и Абдаллой ты не ошибся – парни подозрительные. Может, верные, может, честные, но подозрительные. Не за тех себя выдают. Не еретики они, не контрабандисты… – Серов метнул взгляд на кормовую надстройку, где у штурвала стояли мавр и мальтиец. – Хотя не буду отрицать, мореходы отменные.

Бомбардир кивнул:

– Значит, бродят и в тебе сомнения… В моих родных краях говорят: у каждого свой скелет в шкафу. И у них есть скелет, я это задницей чую! А ты как допер?

– Я прошлой ночью говорил с Деласкесом.

– И что?

– Многое знает. Слишком образован для контрабандиста, – пробурчал Серов и отвернулся.

Было раннее утро 7 декабря 1701 года. К полудню «Ворон» миновал узкую часть пролива, что тянулся, огибая самые южные земли Испании, миль на тридцать пять. Древнее море, колыбель цивилизации, встретило фрегат неласково: небо затянули тучи, солнце скрылось, заморосил дождь, волна была крутой и злой, морские воды – не сине-зелеными, а почти что черными. В Средиземноморье наступала зима.

Глава 6 Сардиния

Слава – капризная госпожа. Иной трудится годами и десятилетиями, рвет жилы, поет, танцует или лицедействует, пишет картины или книги, водит войска и корабли, а славы нет как нет, к другому же она приходит в считаные дни или часы. Взять, к примеру, Александра Македонского: разгромил персов при Гранике, и понеслось его имя по азиатским землям, вызывая изумление и страх. Случается, ласкает слава людей недостойных, корыстных и жестокосердных, таких, как Генри Морган и братья Барбаросса. Но об этих хотя бы известно, что были они мерзавцами, но есть и другие персонажи, столь овеянные славой, что людская молва считает их образцом доблести и рыцарства. Вот Ричард Львиное Сердце… Сей великий государь, снаряжаясь в Святую Землю и нуждаясь в деньгах, содрал две шкуры с подданных: сначала устроил еврейский погром, а после него разорил самих погромщиков, йоркширских рыцарей и баронов. По дороге же к Гробу Господню хватал любое добро, что плохо лежит: грабил на Сицилии, грабил на Кипре, грабил в Акко, брал выкупы за пленных, а если не платили, резал их без жалости.[59] Однако – благородный рыцарь!

Но бывает слава не только быстрая, но и вполне заслуженная, особенно если ходит она под руку со своей сестрицей-удачей. Те, кто удостоился их благосклонных взоров, поистине божьи избранники; что бы они ни начинали, что бы ни делали, всему сопутствует успех. Морковь на их пажитях гуще, вино слаще и крепче, всякий золотой приносит две, а то и три монеты, мушкет стреляет без осечек, ядра падают куда положено, и бури, как житейские, так и вполне реальные, не сносят крыши их жилищ и не туманят мозги. Хотя, конечно, есть всему предел, и рано или поздно наступает время, когда морковку обглодают кролики, вино прокиснет, а порох отсыреет. Но пока улыбаются слава с удачей, несет как несет!

«Ворон» ворвался в Средиземье подобно урагану. От Гибралтара до Мальты – тысяча миль, неделя плавания при сколь-нибудь попутном ветре, но заняла эта дорога больше месяца. Были бури, трепавшие фрегат у берегов Марокко, а после – у Балеарских островов и в море между Тунисом и Сардинией; были беззвездные ночи, когда корабль плыл словно в никуда и ошибка в счислении курса грозила катастрофой; налетали короткие злобные шквалы, рвали паруса, раскачивали судно, заливали палубу дождем. «Ворон», к счастью, не пострадал, если не считать потерянного кливера, пары лопнувших вантов и сломанной стеньги[60] на грот-мачте. Шебекам, которыми к тому времени обзавелся Серов, досталось крепче, но и они уверенно держались на плаву – эти магрибские суда были, на удивление, устойчивыми и прочными.

Отнимали время и другие события, из разряда военных операций и поиска добычи. Обдумав рассказы де Пернеля и Деласкеса, Серов решил, что зима – зимой, а торговля – торговлей, и никакие капризы погоды, войны в Европе и неурядицы с Турцией ей не помеха. Что бы ни творилось на суше, какие бы там ни вершились схватки и сражения, Средиземное море было тем, чем было – дорогой, что связывала континенты, огромным торговым трактом между Востоком и Западом. В ту и другую сторону шли корабли, везли товары из Малаги и Картахены, Марселя и Тулона, Мессины и Триеста, Измира, Стамбула и Александрии, но более всего – из Генуи и Венеции. Раз плавали в море купцы, было занятие и для пиратов; значит, не все они зимовали на Джербе и в иных местах, а выходили поохотиться. Серов взял за правило задерживать всякий корабль, похожий на пиратскую галеру, производить ревизию и допрашивать экипаж: видали ли в море либо в гавани карамановы суда, где конкретно и в каком состоянии? Море, однако, было широким и большим, так что до первых дней января и встречи с Эль-Хаджи толку от этих расспросов не имелось.

Зато нашлась добыча, и богатая! Полторы дюжины фелюк и тартан,[61] принадлежавших контрабандистам с Корсики, Сардинии и Мальорки, Серов отпустил; они везли английское и голландское сукно, латунную посуду, опиум из Леванта, табак и испанские вина. Может, небесполезный товар, однако претензий к хозяевам и капитанам не возникло: все мореходы, включая гребцов, были людьми свободными. Иное дело, магрибские шебеки с сотней невольников на веслах и легкими пушками – те, кого удавалось догнать и взять на абордаж. Одни команды сражались яростно, лезли на борт с воплем «Аллах акбар!», и этих не щадили, налаживали по доске в пучину, другие сдавались, падали на колени, подметали бородами палубы, и их Серов отпускал на волю волн и ветра, высадив в шлюпки. Затем грузил товары в трюмы «Ворона», брал порох и охочих людей из гребцов, а остальным советовал ставить паруса, садиться на весла и плыть в ближайший европейский порт. Должно быть, доплывали – и магрибинцы с турками, и бывшие рабы – ибо стали гулять по берегам Средиземья рассказы о реисе из Вест-Индии и его боевом корабле, о грозном христианине-разбойнике. Одни называли его Сируллой, сыном шайтана, другие – доном, мессиром или синьором Серра, освободителем и мстителем; одни проклинали и ругали, другие ставили свечи за его здоровье. Но тем и другим было известно, что ищет Сирулла свою возлюбленную Сайли и своих товарищей, схваченных Караманом, а когда найдет, даже вошь под ногтем Караману не позавидует.

Были победы, была добыча, была удача, и вместе с ней летела слава…

Первый приз Серов взял у побережья Эль-Хосеймы,[62] сразу после того, как закончился шторм. Должно быть, в этом городишке, как в Эс-Сувейре, стояли у пирсов полдюжины пиратских шебек, и все они ринулись в море, завидев будто бы беспомощный корабль. Для большего маскарада Серов велел не трогать стеньгу с обломанным концом, спустить паруса, поднять испанский флаг, а фок и фор-марсель[63] сбросить вниз, словно их сорвало ветром. Время шло к вечеру, море все еще штормило, и разглядеть в сумерках, сколько у добычи пушечных портов, было трудновато. Серов, стоя на квартердеке, смотрел на приближавшиеся галеры, скалил зубы в невеселой ухмылке и шептал: «Жадность фраера сгубила».

С расстояния полукабельтова Тегг ударил тяжелыми ядрами, скованными цепью, переломал рангоут на трех шебеках, порвал такелаж. Фрегат, вмиг одевшись парусами, двинулся навстречу уцелевшим кораблям. Самый благоразумный повернул к берегу, остальные не успели; грохнула носовая пушка «Ворона», приказывая лечь в дрейф, белые полотнища упали с мачт шебек, весла замерли, команды, бросив оружие, сгрудились у бортов. На трех галерах, которым достались подарки от Тегга, шла резня – видно, рабы сообразили, что у хозяев неприятности и самое время намотать их кишки на весло.

Серов отправил в помощь невольникам своих людей на шлюпках, встал борт о борт с пиратскими шебеками и обратился через Деласкеса к экипажам: сотня талеров тому, кто что-то знает о Карамане. Знающих не нашлось, и он, помрачнев, велел магрибцам и туркам садиться в лодки и убираться вон. Ценного груза на этой флотилии не нашлось, зато ему достались сотня пылающих местью бойцов и две шебеки. Три других корабля, с разбитыми мачтами и реями, вполне могли идти на веслах, и, пересадив на них персон нон грата, Серов отправил их в Малагу, до которой было восемьдесят миль. Но перед этим канониры Тегга осмотрели корабли, забрали порох, ядра и восьмифунтовые орудия, а четырех– и шестифунтовые[64] сбросили в воду.

Два новых своих корабля Серов назвал «Дроздом» и «Дятлом». Бродила у него мысль увековечить кого-нибудь из русских флотоводцев, но времена Нахимова, Корнилова и Ушакова были еще впереди, а их фамилии звучали слишком непривычно для англичан, голландцев и французов. Вот «Дрозд» и «Дятел» – то, что надо! Боевые птицы, с крепкими клювами, но все же не сильнее ворона, и если флагман – «Ворон», то для ведомых кораблей дрозд и дятел в самый раз. Посовещавшись с Теггом, Бобом и ван Мандером, Серов назначил на «Дрозда» де Пернеля, дав ему в шкиперы Броснана, а на «Дятла» – Чака Бонса.

С легкими быстрыми шебеками дело пошло веселей. В сухопутных битвах есть масса вариантов: можно атаковать и отступать, скрытно обойти противника, разделить свое войско или собрать дивизии в кулак, передвинуть туда или сюда артиллерию, конницу и пехотные полки, сесть в осаду, взять измором крепость, закопаться в землю и начать позиционную войну. Но в море не выроешь окоп, а корабль не разделишь пополам, и от того все здесь проще и очевиднее: в море есть только две возможности – либо сражаться, либо бежать. Случаи взаимоисключающие; если корабль связан боем, он маневрирует и стреляет, а экипаж трудится у пушек и на реях, борется с огнем и водой, спасает раненых. Не та ситуация, чтобы бежать на всей возможной скорости, на парусах и веслах!

«Дрозд» и «Дятел» были у Серова как две гончие: настигали врага и, не вызывая подозрений, вступали в схватку; затем приближался «Ворон», бил по палубам картечью, и корсарские ватаги шли на абордаж. Продырявить шебеки, сжечь и утопить было бы самым простым решением, но с затонувшего судна не снимешь груз и гребцов-невольников, а от команды не узнаешь про Одноухого Карамана. Жгут и топят на войне, а у пиратов, что карибских, что магрибских, цель была другой: они не воевали, а занимались промыслом.

Миновало Рождество, отмеченное краткой молитвой, звоном судового колокола, бараньим жарким и попойкой на всю ночь; протрезвели и взяли в рождественские дни восемь шебек – может, алжирских, а может, тунисских; встретили в море большой генуэзский галеас и две боевые галеры, подняли британский флаг, отсалютовали из носового орудия; потом попался испанский военный корабль – решили с ним не связываться, проплыли мимо под кастильским флагом. Наступил новый, 1702 год. В ночь на первое января Серов пил в своей каюте, перебрал рома и заснул в койке, еще хранившей запах Шейлы. И снилось ему, будто вернулись застойные брежневские времена, будто они с сестрой Леночкой все еще малыши и прыгают у елки в их родной московской квартире. А отец с мамой и взрослые гости смотрят «Голубой огонек», пьют шампанское и закусывают редкой снедью – твердокопченой колбасой да мандаринами, что выдали в цирке в праздничных наборах. Эта картина была такой мирной и такой невозвратно далекой, что Серов проснулся с влажными глазами.

– Сидим на фут глубже, чем положено, – сказал ван Мандер, перегнувшись через планшир. – Даже на фут и четыре дюйма.

– Тррюмы забиты доверрху, – сообщил Хрипатый Боб. – Палец не прросунешь, даже если мочой его облить.

– А крюйт-камера пуста наполовину, – добавил Тегг. – Ядер мало. Порох, правда, есть – тот, что притащен с магрибских лоханок. Дерьмо, а не порох! Совсем никудышный! Надо хорошего достать, испанского или английского.

Мастер Бонс и де Пернель, вызванные со своих галер на совещание, промолчали. Серов, однако, знал, что их судам нужен ремонт после бурь и многочисленных схваток. На «Дятле» обнаружилась течь, а «Дрозд» нуждался в замене сломанных весел и части фальшборта – то и другое пострадало при столкновении с вражеским кораблем.

Его флотилия дрейфовала между Тунисом и Сардинией, где от берега до берега было сто морских миль. Дул слабый юго-западный ветер, разогнавший тучи, и поверхность моря отсвечивала густым сапфировым блеском. Команда, используя погожее утро, трудилась: мыли палубу, заменяли лопнувшие канаты такелажа, чистили пушки.

– Перегруз. Много добра взяли, – сказал Сэмсон Тегг. – И куда его девать?

Добра и правда взяли много. Те магрибские шебеки, что не успели отовариться до встречи с «Вороном», были пустыми, но попадались и груженые, и самая ценная часть награбленного лежала сейчас в трюмах фрегата. Были тут кошениль и вермильон[65] с испанских судов, английские и голландские сукна, тонкий полупрозрачный муслин и шелк, стальные клинки и драгоценные хрупкие изделия – венецианские зеркала и цветная стеклянная посуда; было французское оружие из Марселя либо Тулона – мушкеты, пистолеты мушкетоны и странные штуковины с пятью стволами, что расходились веером – «рука смерти», как назвал этот пистолет де Пернель; были пряности и дорогие товары с Востока, из Турции, Сирии и Египта, которые, очевидно, везли на генуэзских либо венецианских кораблях. Так что перед главарями флибустьеров стояли две задачи: обратить груз в звонкую монету и раздать ее командам.

– Хрр… – прочистил горло боцман. – Паррни скучают. Наши так вообще два месяца земли не видели.

– Разве в Эс-Сувейре не повеселились? – возразил Серов.

– Грроб и могила! Какое там веселье, капитан! Чужая земля! В кабаках дррянь какую-то куррят из своих вонючих кальянов, ррома нет, бабы рразбежались… Да и были там от силы полдня.

– Боб прав, – подтвердил Тегг.

Прав, молча согласился Серов. Вот тебе и третья задача: найти такую гавань, где можно не только товар продать, но и денежки спустить. Чтобы были кабаки, ром, жратва и, разумеется, бабы.

Он повернулся к де Пернелю:

– Мы можем высадиться в каком-нибудь порту на магрибском побережье? Не испанском, а французском? Например, в Ла-Кале?

– Можем, мессир капитан. Но это не Европа, и груз там с выгодой не продать. Кому в Ла-Кале нужно веницейское стекло? Перекупщик его повезет в Марсель или Геную, а туда через море плыть, с риском, что ограбят… Потому и цена будет невысокой.

– Марсель или Генуя… – задумчиво повторил Серов. – Далековато! Дальше, чем до Мальты!

Собственно, на Мальту он стремился только ради Шейлы. Раз не удалось найти Карамана на водах, придется искать на земле, снаряжать экспедицию и брать поганца на Джербе. Раймонд де Рокафуль, магистр Ордена, может, в этом посодействует, а может, нет, так что деньги за товар пригодятся, чтобы пополнить флотилию наемниками и судами. О Джербе Серов тоже расспрашивал невольников-гребцов и магрибинцев с пиратских шебек, и создалось у него впечатление, что идти туда с тремя-четырьмя сотнями – пустое дело. Две тысячи бойцов нужны! В крайнем случае, полторы! А воевать задаром никто не будет.

Однако плыть в Марсель, Геную или другой крупный торговый порт ему не хотелось. Во-первых, потеря времени, а во-вторых, в большом городе – большие бастионы, а на них – большие пушки. Стоять в гавани под их прицелом было бы неуютно.

Де Пернель как будто заметил его колебания.

– Там – Кальяри. – Рыцарь вытянул руку на север. – Сардинский порт, до которого миль двадцать пять. Ветер попутный, и, если Господь позволит, мы будем там еще до полудня.

– Сардиния годится, – сказал Серов. – Это ведь итальянская территория?

– Итальянская? – Глаза де Пернеля удивленно расширились. – Нет, мессир капитан. Уже четыреста лет, как Сардинией владеет король Арагона.

– Не лучше ли тогда пойти на Корсику? Это ведь французский остров?

Глаза де Пернеля округлились еще больше.

– Простите, мессир, но вы ошибаетесь. Корсика принадлежит лигурийцам… то есть Генуе.[66]

Черт! Ну и лопухнулся! – подумал Серов. Нет еще никакой Италии! Есть Генуя и Венеция, а еще Флоренция, Милан, Неаполь… В Венеции и Генуе правят дожи, Флоренция – это Тоскана, и там, должно быть, герцог Медичи сидит, Милан – Ломбардия, и там банкиры, самые богатые в Европе, а Неаполь – столица королевства Обеих Сицилий… Гарибальди, объединитель Италии, еще не родился, и бог его знает, когда появится на свет – вроде бы даже не в этом столетии.[67]

Затем он подумал, что Германии тоже, в сущности, нет, а есть Саксония, Пруссия, Бавария и другие независимые королевства. Эта мысль его поразила – так же, как поразил вид испанского побережья за Гибралтаром. Тут, в Европе, он бывал, и память невольно подсказывала знакомое еще со школы: вот Италия, вот Германия, а это – Австрия, Швейцария и прочие страны, вполне благополучные, если не считать студенческих смут и атак исламских террористов. Но сейчас он был у рубежей совсем другой Европы, расчлененной на княжества и королевства, то воевавшие друг с другом, то дружившие – но исключительно против общего врага.

Де Пернель принял его замешательство за глубокие раздумья.

– Конечно, на Сардинии испанцы, но их там немного, и времена для них тяжелые. Король Карл Габсбург умер, спаси Господи его душу, – рыцарь перекрестился, – в стране смута, и рано или поздно явится новый государь, скорее всего, из Франции. Так что если вы поднимете французский флаг и представитесь капером, хлопот, думаю, не будет.

Это казалось разумным, и Серов кивнул.

– У вас найдутся знакомые в Кальяри? Которым можно сбыть товар? Пусть дешевле, но побыстрее и без лишних расспросов?

– Я поищу, мессир капитан. В Кальяри должны быть мальтийцы, и все они люди не бедные.

На том и порешили. Ван Мандер велел ставить паруса и развернул фрегат на север, «Дрозд» и «Дятел» потянулись следом. На мачте «Ворона» плескался флаг с королевскими французскими лилиями, люди приоделись, натянули сапоги, и хоть не походили на мушкетеров короля, однако уже не выглядели толпой оборванцев, прохиндеев и висельников. У всех бренчало в карманах золото и серебро, рожи расплывались в ухмылках в предчувствии береговых утех, шпаги были начищены до блеска, к поясам подвешены пистолеты. Серов полагал, что Кальяри у него в долгу: за сутки его команда спустит минимум двадцать тысяч талеров. Великий будет день для лавочников, кабатчиков и потаскух! Может быть, никому даже кровь не пустят… Андрей вышагивал по квартердеку, улыбался, посматривал на приободрившихся корсаров и вполголоса мурлыкал:

Как и предсказывал де Пернель, в Кальяри добрались к полудню. Разглядев в трубу береговые укрепления, Серов успокоился: пушек оказалось мало, и их калибр опасений не внушал. Однако якорь бросили на рейде, в двух кабельтовых от берега, застроенного неказистыми домишками, лавками и мастерскими, среди которых торчали две-три церковные колокольни. Галеры, нуждавшиеся в ремонте, направились к пристани, и Серов, не опускавший трубы, увидел, как де Пернель сходит на сушу в сопровождении четырех прилично одетых молодцов, вооруженных мушкетами. Сам рыцарь был в богатом испанском камзоле, морских сапогах выше колен и с рапирой на кожаной перевязи. Перевязь заметно оттопыривалась, и Серов в точности знал, что там покоится мешочек с сотней дукатов. Шляпа у рыцаря тоже была – большая, с роскошными перьями, точь-в-точь как у Боярского-Д’Артаньяна.

Де Пернель скрылся в каменном одноэтажном строении, приткнувшемся у самых ворот форта, – видимо, кордегардии. Вышел он примерно через час, снял шляпу и помахал ею в воздухе, подавая условленный знак. Его перевязь больше не топорщилась – видно, капитан портовой стражи оказался человеком разумным, уважавшим золото, мальтийских рыцарей и флаг Французского королевства. Серов велел дать салют из носовых орудий и спускать шлюпки.

Съезжавшие на берег были разбиты на группы, и в каждой – француз или два и кто-то из британцев, умевших спросить на французском пинту рома и девушку. Впрочем, вряд ли в Кальяри был ром, но, несомненно, имелся его заменитель.

С экипажем отбывали ван Мандер, Хрипатый Боб и оба сержанта, Кук и Тернан. Их задача заключалась в том, чтобы вернуть людей на борт в случае неприятностей, а если этому будут противиться, вести людей на штурм форта и перерезать испанцев. Но «Ворон» был не беззащитен – Тегг и двадцать канониров сидели на пушечной палубе у бочонка рома. Сэмсон Тегг обладал уникальным талантом: сколько бы он ни выпил и как бы ни был пьян, ядра, пущенные им, летели точно в цель.

Шлюпки отбыли. Военные суда в кальярской гавани не маячили, но на рейде и у причалов нашлось дюжины полторы торговых парусников, мальтийских, генуэзских и испанских. Наверняка, проплывая мимо, корсары обшаривали их опытным взором, прикидывали, что загружено в трюмы фелюк и бригантин, судачили, найдется ли чем поживиться. Это был такой же безусловный рефлекс, как способность дышать; чужое добро не давало покоя, руки тянулись к ножам, глаза пылали алчным блеском.

Серов следил с квартердека, как де Пернель со своим эскортом исчезает в узких тихих переулках, как с палуб «Дрозда» и «Дятла» толпой спускаются корсары, как из причаливших шлюпок лезут его молодцы. На улицах, что примыкали к гавани, вдруг появился народ, двери таверн и лавок распахнулись, задымили очаги, встали строем шеренги бочек, голоса зазывал смешались с воплями женщин, нищих и мальчишек, ревом ослов, звоном посуды и грохотом, с каким выбивали у бочек дно.

Последним с «Дятла» спустился шкипер Чак Бонс в сопровождении двух корабельных плотников, огляделся, поймал за шиворот какого-то парнишку и начал что-то ему втолковывать. Кивнув, парень повел Бонса мимо причалов – должно быть, на верфь, к местным мастерам.

«Ворон» покачивался на мелкой волне. Серов, привычно сохраняя равновесие, ходил от борта к борту, иногда останавливаясь и глядя на город. Там шли пьянка и веселье; грохнуло несколько выстрелов, но никто не завопил от боли – должно быть, палили от избытка чувств. На корабле было непривычно тихо, лишь с пушечной палубы долетали бульканье и звон кружек. Наверху, на всем пространстве от бака до юта, только трое составляли компанию Серову: Рик Бразилец у левого борта, Абдалла – у правого и Мартин Деласкес, дежуривший за штурвалом.

Ближе к вечеру на пирсе появился рыцарь де Пернель в сопровождении хмурого осанистого господина. За ними шли двое молодых людей, по виду – приказчиков, и корсары с «Дрозда». Они подогнали лодку, навалились на весла, и минут через десять де Пернель со своими спутниками уже стоял на палубе фрегата.

– Почтенный Морис Вальжан, купец и арматор из Марселя, – заговорил он на французском, представляя осанистого. – А это, – поклон в сторону Серова, – мессир Андре де Серра. Как я вам говорил, мсье Вальжан, он послан в эти воды… хмм… соизволением его величества Людовика, дабы укоротить магрибских разбойников. – Лицо рыцаря порозовело – врать он не любил. – Признаюсь, мессир капитан, что сам я с мсье Вальжаном не знаком, но местная мальтийская община рекомендует его как человека серьезного, торгующего с Мальтой, Генуей, Сицилией и христианскими городами Магриба. Он просмотрел список наших товаров, готов взять весь груз, перевезти на берег и расплатиться серебряными ливрами.[68]

– Ливры меня вполне устроят, – сказал Серов и крикнул: – Тегг! Поднимись на палубу!

Пронзительные глазки Вальжана обшаривали корабль, как бы пересчитывая мачты, реи и пушки «Ворона». Губы на его мрачной физиономии разомкнулись.

– Ваше судно – капер? – проскрипел он. – Имеете королевский патент?

– Это что-нибудь меняет?

– Разумеется, капитан. С патентом – одна цена, без патента – другая.

Скупщик краденого, мелькнуло у Серова в голове, пока он разглядывал хмурую рожу мсье Вальжана. Тот, в свою очередь, смотрел на него, будто делая зарубки на память. Потом обронил:

– Недавно мне довелось услышать про капитана Сируллу, явившегося из Вест-Индии с бандитским экипажем.

– Ничего о нем не знаю, мсье, и думаю, что к нашим торговым делам он отношения не имеет.

Покачиваясь, приблизился Тегг. От него разило спиртным за десять футов, но на ногах он держался крепко.

– Мой помощник мастер Тегг из Шотландии,[69] – молвил Серов, подмигивая бомбардиру. – Он говорит на гэльском и английском, но французский тоже понимает.

Сухо кивнув, купец буркнул:

– Моим людям нужно осмотреть груз. Могут они спуститься в трюмы?

– Тегг, проводи.

Когда второй помощник и приказчики исчезли, Серов велел Рику принести раскладной столик с табуретами и подать испанское вино. Вальжан уселся, взял кружку, но едва омочил в вине губы. Глаза у него были круглые, похожие на две монетки из потертого серебра. Он напоминал Серову московских бизнесменов – тех, что за сотню баксов продадут родную мать.

Приказчики оказались шустрыми – все осмотрели примерно за час, вылезли с Теггом на палубу и стали шептать хозяину в оба уха. Купец выслушал их, хмыкнул и сообщил:

– Я беру весь груз за сто двадцать тысяч ливров.

– Что за хрень! – рявкнул Тегг. – Это сорок тысяч талеров! Меньше половины цены!

– Возможно. – Вальжан уставился на бомбардира немигающим взглядом. – Я привезу названную сумму на закате, а к разгрузке корабля можно приступить немедленно. Мои люди опытны и будут работать всю ночь при свете факелов. Утром вы можете уйти. – Повернувшись на табурете, он бросил взгляд на «Дятла» и «Дрозда». – Я вижу, работы на ваших галерах идут полным ходом. К чему вам задерживаться в Кальяри, капитан? Мой опыт подсказывает, что моряки, которые пьют и дебоширят дольше суток, теряют боеспособность.

Тегг забормотал что-то о купчишках-кровопийцах – чтоб им в голову ударила козлиная моча! – обирающих бедных морских тружеников, но Серову все уже было ясно. Перед ним сидела акула, представитель местного бизнеса, скупавший награбленное за полцены, личность той же породы, что и российские приватизаторы. Впрочем, и сам он не мог похвастать, что приобрел кошениль, муслин и веницейскую посуду честным путем.

– Цена меня устраивает, но при одном условии, – произнес Серов. – К серебру вы добавите порох и ядра определенных калибров, свинец для пуль, канаты, парусное полотно и провиант. Мой помощник, – он кивнул на Тегга, – перечислит, что нам нужно и в каких количествах.

– Это уже другая сделка, – сказал Вальжан. – Я могу поставить остальное. Но что я за это получу?

Серов одарил его приятной улыбкой.

– Что получите? Уйдете живым с моего корабля.

Тегг захохотал, потянул из-за пояса пистолет, но тут же сунул его обратно.

– Нет, так не пойдет! Этот сучонок достоин больших почестей. Эй, Дирк, Пит, Джон, Билли! Привязать его к пушке на баке! Дадим салют с потрохами и кишками!

С орудийной палубы полезли канониры, но Серов помахал им рукой.

– Не нужно, Сэмсон. Мсье Вальжан останется нашим почетным гостем до завершения торговой сделки. Мы ведь договорились, не так ли?

Он уставился в блеклые глаза купца. Они глядели друг на друга долгую секунду, потом Вальжан моргнул, скривил тонкие губы и буркнул:

– Договорились.

– Тогда – к делу!

Оба приказчика съехали на берег. Вскоре к «Ворону» подошли широкие баркасы, на борт полезли смуглые, вороватого вида оборванцы, и работа закипела. Тегг приставил к грузчикам дюжину канониров и сам, хоть и был изрядно пьян, следил в оба глаза – как бы не прихватили лишнего. Мсье Вальжана вместе со столом, вином и табуретом убрали с палубы, перебазировав на квартердек; там он и просидел всю ночь, угрюмо взирая, как в свете факелов к фрегату швартуются лодки и баркасы, как поднимают с них ядра и бочки с порохом и грузят взамен рулоны сукна и шелка, мешки с кошенилью, ящики с посудой и другой товар.

В сумерках прибыла тартана с серебром, разложенным в восемь сундучков, и Серов с де Пернелем принялись его пересчитывать. Разумеется, считали не монеты; крупные суммы в золоте и серебре принимались на вес, а что до монет, то их тоже осматривали и взвешивали, но выборочно, дабы убедиться, что края не обрезаны и что французское казначейство не подделало металл. Такое случалось; король-солнце Людовик XIV вел разорительную войну, и всякий грош был ему не лишним.

С подсчетом закончили уже ночью. Де Пернель, вытерев пот со лба, проводил взглядом запечатанные ларцы, которые дюжина корсаров перетаскивали в кают-компанию, и молвил:

– Я исполнил свой первый обет, мессир капитан: в трех храмах, что попались мне по дороге, поставил свечи и помолился за наших людей. А что до этого купца… – Он перевел взгляд на квартердек. – Простите, де Серра, мою невольную вину. Этот Вальжан, которого я к вам привел… Кажется, он человек недостойный, желающий извлечь выгоду во всяком деле. Но люди из мальтийской общины сказали мне, что он богат и что в Кальяри он единственный, кто может взять наш груз и выплатить деньги в течение дня. Пусть Господь покарает его за жадность!

Серов усмехнулся:

– Не вините себя, командор. Таковы торговцы, а чиновники и губернаторы ничем не лучше.

– Спаси их Царь Небесный! – рыцарь перекрестился. – Я, однако, надеюсь, что со временем их нрав смягчится и в душах расцветет христианское милосердие. Всяк, кто верует, должен быть щедр или хотя бы честен.

– Не надейтесь, де Пернель. Даже через триста лет они будут такими же жадными и ненасытными, уважающими только кулак и силу. Мне это доподлинно известно.

Командор внимательно посмотрел на Серова и пробормотал:

– Страшные слова вы сказали, мессир капитан… Неужели жадность вечна, и благородство с честностью всегда отступят перед ней? Триста лет! Это ведь огромный срок! Возможно, люди научатся летать, как птицы, и странствовать по морю без весел и ветрил… возможно, их свершения будут еще грандиознее… Неужели они не изгонят пороки, не обратятся к свету Христа?.. Может ли такое быть?

– Не изгонят и не обратятся, – молвил Серов. – Свершения будут велики, но лишь распалят людскую жадность.

Де Пернель печально поник головой.

– Наверное, вы правы. Мне довелось читать книгу одного врача по имени Нострадамус, к которому Божьим соизволением приходили видения грядущего. Та книга полна жутких пророчеств… – Он повернулся к лодке, что покачивалась у борта фрегата. – Если позволите, капитан, я вернусь на свой корабль и проверю, как идет ремонт. Думая о божественном и тоскуя из-за грядущих бед, нельзя забывать о сиюминутных надобностях.

Прошла ночь, и с первыми лучами солнца на «Ворон» стали возвращаться шлюпки. Гребли на них лениво, орали, пели песни, хлебали спиртное из фляг и кувшинов, а кто-то храпел, свесив голову меж коленей или растянувшись на днище. Протрезвевший Тегг устроился у фальшборта, глядел, как люди взбираются по штормовому трапу: пьяных в стельку волокли на пушечную палубу, тех, кто был способен передвигаться, отсылал на бак, где их обливали водой. Герен и Страх Божий затащили на палубу Мортимера – тот был в штанах, но уже без сапог и, разумеется, без единой монеты. Братья Свенсоны взлетели по трапу орлами – эти потомки викингов могли, казалось, выпить море, а потом залезть на мачту и пройтись по рее. Ван Мандер слегка пошатывался, и Олаф со Стигом, взяв шкипера под руки, отвели в каюту. За ним поднялся Хрипатый Боб и сообщил, что цены на шлюх и спиртное в Кальяри много ниже, чем в Вест-Индии, но деньги все равно потрачены, а вот на что и как, он сам не помнит. Затем боцман отправился к кабестану, призвал Кактуса Джо, Алана, Джоса и Люка Фореста и стал дожидаться команды на подъем якорей.

«Дрозд» и «Дятел» отвалили от пристани, весла галер опустились в воду, подтолкнули корабли вперед, на мачтах взмыли паруса. Сделав перекличку, осмотрев спящих и убедившись, что никто не забыт и ничто не забыто, Серов велел Вальжану спуститься в баркас. Потом загрохотала якорная цепь, ветер наполнил треугольник кливера, и «Ворон», неторопливо развернувшись, двинулся прочь от Кальяри. Загудели туго натянутые канаты, скипнули реи, одеваясь белыми полотнищами парусов, плеснула о корпус крутая волна и рассыпалась мелкими брызгами. Баркас с мсье Вальжаном начал удаляться, но Серов, перегнувшись через планшир, поймал последний взгляд купца.

В его глазах светилась холодная ненависть и обещание мести.

Глава 7 Привет с родимой стороны

«Вначале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водой.

И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы.

И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.

И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды».

Серов захлопнул маленькую карманную Библию на французском и сунул ее за обшлаг камзола. После небольшого шторма, слегка потрепавшего его флотилию, море было блестящим, как зеркало, спокойным и пустынным. Казалось, оно простирается до бесконечности – привычная иллюзия для морехода, которую легко разрушить, поглядев на карту. Карта утверждала, что они находятся в Тунисском проливе, где от берега до берега, от мыса Эт-Тиб в Тунисе до Сицилии, около семидесяти миль. По масштабам двадцатого века совсем небольшое расстояние; Серов даже слышал, что между Сицилией и Тунисом собирались проложить подземный тоннель.

Однако: «Земля безвидна и пуста, и Дух Божий носился над водой…» Может быть, носился и кувыркался именно в этом месте…

Вытащив из-за пояса трубу, Серов осмотрел горизонт. Ни мачт, ни паруса… Через триста лет такого бы произойти не могло – Средиземное море стало одной из самых оживленных транспортных артерий. Но сейчас на планете обитали не шесть с половиной миллиардов, а много меньшее число людей. Сколько, Серов не представлял, но наверняка меньше миллиарда, так что Земля в самом деле была пуста – разумеется, с его точки зрения.

Северо-западный ветер подгонял «Ворона» и две галеры; корабли плыли на восток со скоростью пять с половиной узлов и через сутки должны были оказаться в мальтийских водах. Конечно, если продержится попутный ветер и не случится нового шторма; зимние бури в Средиземноморье налетали с пугающей внезапностью. Серов нес утреннюю вахту, у руля стоял Стиг Свенсон, в «вороньем гнезде» на грот-мачте устроился Рик Бразилец, а прочая команда отдыхала, расположившись кто на верхней, кто на орудийной палубах. Корсары уже очухались после Кальяри, но это событие было еще свежим, порождавшим массу воспоминаний и споров: кто больше выпил и кому досталась девушка погорячей, самая страстная и ненасытная. Над кораблем повис раскатистый хохот, гул голосов и стук костей – те, у кого оставались монеты, играли, их безденежные приятели болели и советовали. Солнце грело умеренно, но Серов полагал, что сейчас никак не меньше пятнадцати градусов тепла, прекрасная погода для начала января. Впрочем, то было мнение северного жителя, а его моряки, привыкшие к африканской и вест-индской жаре, временами ежились.

Глядя на свой экипаж, Серов размышлял о грядущей атаке на Джербу, бомбардировке фортеций и высадке десанта. Все это нуждалось в четком планировании, которое он еще не мог произвести – слишком мало знал о топографии и укреплениях острова. Но, по утверждению де Пернеля, такие данные имелись у рыцарей-мальтийцев, неоднократно пытавшихся взять штурмом пиратский притон и спалить его дотла. Однако успеха они не имели и, невзирая на храбрость и упорство, были не раз биты.

Серов, бывший офицер спецназа, догадывался, где кроется ошибка. Военная доктрина этого столетия была примитивной, как в эпоху Александра Македонского: пехота строилась для битвы, пушки и конница располагались на флангах полков или за линией пеших солдат, затем начиналась пальба из орудий и мушкетов, после чего солдаты сходились шеренгами под барабанный грохот, чтобы колоть и резать друг друга. Артиллерия поддерживала их, стреляя временами в гущу собственных отрядов, конница наносила внезапный удар или отражала атаку вражеских всадников, но в любом случае битва была сражением тысяч и тысяч бойцов, сгрудившихся на небольшом пространстве. Такая тактика являлась, в общем-то, верной, ибо успех сражения решали сабля и штык, а не снаряд и пуля; пушки и ружья стреляли на небольшие дистанции, перезаряжались долго, и огонь был малоэффективным. Батальон не пошлешь в атаку разреженной цепью, если у солдат не автоматы, а кремневые мушкеты; цепь будет прорвана массой противника и, с вероятностью десять к одному, уничтожена. В эту эпоху солдат еще не стал автономной боевой единицей и мог сражаться и выжить только в отряде своих сотоварищей.

Были, однако, исключения. Русские и украинские казаки умели воевать небольшими мобильными группами, подбираться скрытно и атаковать неприятеля сразу во множестве мест, повергая его в хаос и страх. Эту же тактику приняли американские повстанцы, боровшиеся с войсками Британии; они считали ее изобретением трапперов и индейцев. Казалось, что на море она неприменима, ибо боевые корабли европейских флотов обстреливали врага из орудий и редко сходились борт о борт, но карибские пираты, мастера абордажей и внезапных десантов, доказали иное. Фактически они являлись морской пехотой, лучшей в мире, так как других прецедентов не было – и не будет еще долгие, долгие века. Ни «морских котиков», ни «зеленых беретов», ни иных бойцов, способных атаковать превосходящего числом противника и одержать над ним победу. Жестокость и хитрость, упорство и ярость, владение любым оружием, искусство драться на зыбкой палубе, высадиться на берег вплавь или на шлюпках, рубить и колоть, стрелять и бросать гранаты – все это было для них привычным, как и сознание того, что дерутся они не по приказу, не во славу короля, а как люди вольные, за добычу и собственную жизнь. Это делало их непобедимыми, как в Вест-Индии, так и в других морях. Хотя, конечно, магрибские пираты были противником вполне достойным.

– Ко-аа-бл! – долетело с мачты, где сидел Рик. – Ко-аа-бл на ист!

Серов встрепенулся, направил трубу на восток, поймал крохотные прутики мачт. Паруса и корпус судна были еще не видны, скрытые горизонтом, и оставалось неясным, то ли это двухмачтовый бриг, то ли пиратская шебека или торговая галера. Мачты дергались в поле видимости, то приближаясь, то отдаляясь – корабль шел галсами на север, к берегам Сицилии. Купеческая лоханка? – подумал Серов, не опуская трубы.

Минут через десять он понял, что ошибается. Две мачты с латинскими парусами, узкий корпус, пушки на палубе и прорези для весел в темном борту… Несомненно, то была пиратская шебека. Высокий корпус и мачты «Ворона» на ней уже заметили, но двигался пират по-прежнему неторопливо, словно хотел намекнуть: не трогай меня, и я тебя не трону. Причина такой беззаботности скоро выяснилась – за первой шебекой шли еще две. Втроем они могли напасть на боевой корабль, рассчитывая прорваться сквозь огонь бортовых батарей. Видимо, «Дрозд» и «Дятел», плывшие вслед за «Вороном» и сидевшие низко в воде, были пиратам еще не видны.

Три шебеки, подумал Серов, чувствуя, как пресеклось дыхание. У Карамана тоже три… по крайней мере, столько вышло из Эс-Сувейры… эти идут с юга на север – может, от тунисских берегов, а может, с Джербы… И их тоже три!

Он опустил трубу, шагнул к планширу и крикнул:

– Боцман! Свистать марсовых наверх, ставить все паруса, готовить абордажную команду! Магометане на горизонте!

Внизу, на шканцах, заорал Хрипатый Боб, и кубики костей, вместе с серебряными монетами, вмиг исчезли. Одни корсары полезли на мачты, другие, подгоняемые Куком и Тернаном, ринулись за мушкетами или нырнули в люк, спеша к орудиям, затем появился хирург Хансен со своим медицинским сундучком, а вслед за ним – Тегг и ван Мандер. Этот переход от мирных игр и шутливых перебранок к полной боевой готовности был таким стремительным, что Серов не успел сосчитать до тридцати. Его офицеры вдруг оказались на квартердеке, ватаги Кука и Тернана встали с оружием у бортов, раскрылись пушечные порты, а мачты оделись парусами. Этот сигнал был понятен для капитанов галер – там тоже подняли все паруса и часть команд села на весла. Серов знал, что от его гребцов пиратам не уйти: свободные люди, в чьих душах бушует ненависть, трудятся с большей охотой, чем невольники.

– Ну, что там у нас? – поинтересовался Сэмсон Тегг, разглядывая в трубу шебеки. – Вижу трех недорезанных козлов… Сейчас мы их опустим рожами в дерьмо! Во имя Бога, Сына и Святого Духа!

Магрибцы, кажется, заметили фрегат, но в бегство не пустились, а повернули навстречу. Ветер дул для них противный, но был слаб, и шебеки шли теперь на веслах. Их бесполезные паруса поползли вниз, на палубах, у мелких пушек, засуетились люди в фесках и чалмах, и над морем раскатился рокот барабанов. Вскоре темп ударов стал быстрей, заставляя гребцов выкладывать все силы; теперь три узких хищных корабля точно летели над волнами, и встречный бриз, раздувавший запальные фитили, относил за корму клочья сизого дыма.

– Наглые!.. – пробормотал Тегг. – Пальнуть из носового орудия? Что скажешь, капитан?

– Не нужно. Идут прямо на нас, и пугать их не стоит. Хорошо бы пройти между двух галер и ударить по палубам картечью… Но аккуратно, чтобы не задеть надстройки на юте.

– Сделаем! – кивнул бомбардир, приподнимая бровь. – Думаешь, это Караман? Думаешь, с ним наши и Шейла?

Серов пожал плечами:

– Не знаю. Если в самом деле Одноухий, то Шейла вряд ли с ним – ни к чему тащить в море женщину на пятом месяце. А вот наши могут оказаться на этих посудинах – внизу, на гребных скамьях.

– Я их не задену, капитан, – сказал Тегг, сбежал по трапу и скрылся в люке.

Серов велел Рику спускаться с мачты и принести его шпагу и пистолеты. Потом объявил команде, чтоб не забыли о пленных, пообещав особый приз за предводителя и за любого турка в богатых одеждах. Скорость сближения фрегата и шебек была слишком велика, и, по совету ван Мандера, он приказал спустить паруса на фоке и гроте. Внизу, на орудийной палубе, слышался зычный голос Тегга, скрип пушечных станков и лязг ядер, что катились в пушечные жерла.

Пиратские суда шли треугольником: две шебеки впереди, на дистанции полукабельтова друг от друга, а третья, более крупная, окрашенная в синий цвет, держалась ярдах в двухстах за передовыми кораблями. Серов изучал ее в трубу, пытаясь вспомнить, была ли лоханка Карамана синей. На палубе он видел турка в огромной чалме, судя по властным жестам – реиса, но разглядеть его черты не удавалось за дальностью расстояния. Подзорная труба сильно уступала цейссовскому биноклю.

Марсовые, спустив паруса, сидели на реях с мушкетами, упираясь спинами в мачты, чтобы не сбросило отдачей после выстрела. Над ними свисали канаты. Разрядив мушкет, стрелок перелетал на вражеское судно с тесаком в зубах и превращался в бойца абордажной команды. Опасный фокус, но пришедшие с Серовым с Карибов владели им в совершенстве.

Барабаны, подгонявшие гребцов, вдруг сбились с ритма – видно, пираты заметили «Дятла» и «Дрозда». Эти галеры были такими же, как магрибские шебеки, и вражеским реисам выпала тяжелая задача: сообразить, что происходит. Быстро, не теряя времени! Может быть, фрегат удирал от судов правоверных и вдруг напоролся на новую их флотилию; но, возможно, две шебеки рядом с ним – в союзе с христианами и охраняют корабль. Выбор между жизнью и смертью! Идти вперед или пускаться в бегство?.. Секунды шли, весла пенили воду, шесть кораблей сближались, срок решения истекал – и вот последняя капля скользнула в клепсидре судеб: «Ворон» очутился между пиратскими судами.

Серов поднял клинок с крестообразной рукоятью, запрокинул лицо к небу. Ввиду изрядной скорости фрегата и шебек, молитва была коротка:

– Да будет к нам милостив Господь! И пусть пошлет нам этих нехристей в добычу! – «А мне – одноухого гада», – добавил он про себя и рявкнул: – Картечью… огонь!

Дружно взревели пушки, сметая бойцов с вражеских палуб и круша фальшборт, мачты и реи. Серов бросился вниз, к абордажным ватагам, а на мостике уже распоряжался шкипер, приказывал живо спускать кливера и паруса с бизани. Теперь «Ворон» двигался по инерции, замедляя ход и целясь острым бушпритом в синий пиратский корабль. Столкновение казалось неизбежным, но в последний момент ван Мандер отвернул, и тут же затрещали весла, ломаясь о корпус фрегата. Полетели крюки, грохнул залп мушкетеров, «Ворон» потащил за собой шебеку, и вдруг ее низкий борт и заваленная телами палуба оказались совсем рядом, на расстоянии протянутой руки. Снова затрещали выстрелы – на этот раз с мачт фрегата; сидевшие там корсары били прицельно, истребляя канониров и тех, кто был еще способен оказать сопротивление. Не пришибли бы реиса, мелькнуло у Серова в голове. В следующий миг он ринулся со всей своей ордой на магрибское судно, выстрелил в грудь одному противнику, проткнул горло другому и очутился у люка, ведущего на гребную палубу.

Оттуда несло густой вонью, как из нечищенного нужника. Сумрак полнился хрипами, криками, проклятьями на десяти языках, мольбами о помощи; кто-то во весь голос читал молитву на латыни, кто-то стонал под ударами плети – резкий свист рассекаемого воздуха и влажный хлопок о кожу завершались мучительным воплем. То был ад, пекло в миниатюре, устроенное одними людьми для других.

Серов сунул за пояс разряженный пистолет, вытянул другой, с пулей, и, морщась от смрада, начал спускаться. Рик и кто-то еще – кажется, Черч из нового пополнения – шли за ним с мушкетами наперевес. Низкое и мрачное подпалубное пространство занимало середину корабля; в центре тянулся помост, вровень с ним, по обе стороны, виднелись скамьи для гребцов, заполненные невольниками. Картина была знакомой: разинутые в крике рты, выпученные глаза, спины и плечи в багровых рубцах, поникшие в ужасе головы, зловоние и грязь. «Дева Мария, – пробормотал Черч за спиной Серова, – Дева Мария, заступница!» Месяца не прошло, как он сидел на такой же скамье и, обливаясь кровавым потом, гнулся над веслом.

Турок с кривой короткой саблей заступил Серову дорогу, но Рик, черной тенью проскользнув вперед, проломил ему череп ударом приклада. Другой надсмотрщик, огромный, как буйвол, трудился в дальнем конце помоста, с яростью хлестал гребцов – толстая плеть свистела и брызгала кровью. Это тоже было привычно Серову, побывавшему на двух десятках пиратских шебек: в момент схватки на палубе невольников избивали, чтобы предотвратить мятеж. Обычно их не ковали в железо, кроме самых дерзких, – кандалы и цепи мешали грести, но тут был в оковах каждый второй, а может, и все.

– Возьмите его. Живым! – приказал Серов, вытягивая клинок к гиганту-надсмотрщику.

Рик и Черч бросили мушкеты, обнажили тесаки и, как пара волкодавов, устремились к турку. Черч перерубил рукоять бича, Рик, ловкий, как пантера, зашел сзади, накинул на шею османа петлю и потянул, упершись коленом в поясницу. Надсмотрщик захрипел, пытаясь освободиться, но тут же замер, глядя на саблю Черча, просунутую между ног.

– Дернешься, пес помойный, яйца отрежу, – пообещал Черч. Его глаза горели дьявольским огнем.

– Ведите на палубу, – приказал Серов, разглядывая невольников. – Спокойно, пропащие души! Я, капитан Серра, взял этот корабль. Все будут свободны, клянусь Господом. Считайте, что вы родились во второй раз. – Повторив это на французском, он спросил: – Кому принадлежит шебека? Кто тут реис? Караман?

– Эль-Хаджи, – зашелестело в ответ. – Проклятый Эль-Хаджи, зверь, негодяй, ублюдок… Дьявол из преисподней…

– Черт! Опять неудача! – Серов повернулся и полез по трапу наверх.

Там корсары уже обшаривали убитых, резали раненых и швыряли трупы за борт. «Дрозд» и «Дятел», сцепившиеся с двумя другими шебеками, в помощи не нуждались – там тоже шла резня, слышались вопли погибающих и пистолетные выстрелы. Не приходилось удивляться, что гребцы-невольники из Эс-Сувейры и с пиратских шебек так быстро слились с командой «Ворона», усвоив приемы и обычаи Берегового братства. Попавшие на гребные скамьи турецких или магрибских галер были солдатами и моряками, плененными в бою; они не могли надеяться на милосердие своих хозяев и даже на выкуп, ибо считались убийцами правоверных. Те, кто выжил на галерах, были яростны, жестоки и крепки, как сталь; отличный материал для вербовки в корсарское воинство.

Рик и Черч тащили турка-надсмотрщика на ют, Серов шел следом, перешагивая через мертвые тела. Доска не нужна, подумалось ему; живых, похоже, не осталось. Но он ошибся.

– Капитан! Капитан, якорь мне в бок! Сюда иди! Глянь, кого словили!

Серов обернулся. На палубе у грот-мачты был распластан турок в чалме и шитой серебром епанче; он лежал ничком, уткнувшись носом в доски, а на его спине и ногах сидели Мортимер и Алан Шестипалый. Турок, очевидно, задыхался и то и дело начинал ворочаться. Тогда Алан колол его в задницу острием кинжала.

– Моя добыча! – заявил Мортимер. – Он в меня из пистоля палил, и саблей размахивал, но я…

– Не ты, а я его взял! – ухмыльнулся Алан. – Ты, краб вонючий, уже штаны намочил, когда он едва до кишок твоих не добрался!

– Взял! Надо же, взял! Врезал сзади по башке, когда я с ним дрался! Мой сарацин, клянусь преисподней! И награда тоже моя!

Алан ощерился и стиснул кулаки.

– Язык у тебя длиннее тесака. Я твою печень спас, ублюдок!

– Спас! Ты, навоз черепаший, отродье шестипалое! От какой скотины тебя мать родила? Какой урод трахнул ее в сортире? И как у него пупок не развязался от напряги?

Алан начал багроветь.

– Заткнитесь оба, – приказал Серов, содрал с турка чалму и убедился, что уши у него целы. Затем, дернув за волосы, приподнял его голову и молвил: – Это не Караман. Точно не Караман! За этого я дам вам по двадцать талеров. Оружие поделите: одному – сабля, другому – пистолет. И никаких свар на судне! Хотите поплавать под килем? Так я сейчас кликну боцмана и…

Но боцман был уже тут как тут – стоял, расправив плечи, и поигрывал широким ножом, какими буканьеры с Эспаньолы свежевали бычьи туши. При виде Хрипатого Алан и Морти сразу присмирели, поднялись, дернули турка вверх и поставили перед Серовым. У пленника оказалось породистое и явно не восточное лицо: длинный нос, узкие скулы и серые глаза. Возможно, он был из черкесов, которых брали в янычары.

На палубу шебеки перебрался Тегг, спросил:

– Есть пленные, Эндрю?

– Только двое. Этот, – Серов ткнул пальцем в огромного турка, которого держали Рик и Черч, – надсмотрщик над гребцами, а второй, я думаю, Эль– Хаджи, реис. Сейчас я с ним побеседую. Ну-ка, Морти, отпусти его и поищи Деласкеса либо Абдаллу.

Но пленник внезапно заговорил, мешая французские, английские и итальянские слова:

– Я знаю ваш собачий язык. Псы и те приятней гавкают! Скоро я не услышу ваших речей и не увижу ваших мерзких лиц. Я буду пить шербет из рук гурий, а вы – плавать в помоях и блевотине! Ибо я попаду в сады Аллаха, а вы, неверные свиньи, – добыча Иблиса!

– Путь в сады Аллаха может быть нелегким, – сказал Серов. – Я бы не советовал тебе торопиться. Возможно, я отпущу тебя, Эль-Хаджи, и гурии поднесут тебе шербет в Тунисе или Стамбуле. Клянусь, так и будет, если правдиво ответишь на один вопрос: где Одноухий Караман?

Тонкие губы реиса искривились в усмешке.

– А! Ты ищешь Ибрагима Карамана и женщину по имени Сайли! Я слышал о тебе. Ты – шайтан Сирулла!

– Так меня называют. Повторяю вопрос: где Караман?

Пленник молчал.

Серов огляделся. Шебеку уже очистили от трупов. Снизу доносились лязг и грохот – там разбивали оковы гребцов и одного за другим выводили их на палубу. Рик и Черч стояли за спиной гиганта– надсмотрщика, Алан и Мортимер стерегли реиса Эль-Хаджи, и было ясно, что от этих четверых дельный совет не получишь. Вот Тегг и Хрипатый Боб – те были отличными советчиками!

– Надо бы его разговорить, джентльмены. Есть предложения?

– Само собой, – промолвил Тегг и подмигнул Хрипатому. – Видишь, Боб, этого бугая? – Он покосился на турка. – Башка как котел, шея бычья! Спорим, что ты ему глотку не перережешь – так, чтобы от уха до уха и за единый раз. Фартинг[70] ставлю!

Боцман хмыкнул, и не успел Серов слова молвить, как сверкнуло широкое лезвие, на шее турка налилась алая полоса, и, заливая его мощную грудь, хлынули потоки крови. Но ни капли не долетело до палубы – Хрипатый, подхватив огромную тушу за ноги, отправил убитого за борт. Потом сказал:

– Ты должен мне фарртинг, Сэмсон, – и поднес окровавленный нож к лицу Эль-Хаджи.

Но тот не дрогнул, а уставился на Боба с надменным вызовом. Ищет смерти, сообразил Серов и поглядел на толпу невольников, что выбирались из люка.

– Быстрой кончины тебе не будет, – произнес он, кивая на гребцов. – Эти люди сказали, что ты – зверь и негодяй, дьявол из преисподней. Я тебя им отдам. Пусть порадуются!

На висках реиса выступил пот, дернулось веко на левом глазу. Вероятно, этот путь в сады Аллаха его не устраивал.

– Кто для тебя Караман? – продолжал Серов. – Он тебе не брат и не товарищ… Расскажи, что знаешь, и выбирай: жизнь или… – Он снова осмотрел невольников, чьи глаза, при виде Эль-Хаджи, вспыхнули хищным блеском. – Знаешь, что они с тобой сделают? Зубами и ногтями будут рвать! А мой боцман проследит, чтобы не с горла начинали, а с паха и прочих мягких частей.

– Пррослежу, – подтвердил Хрипатый. – Ты, Тегг, прро фарртинг-то не забудь! Хрр… Если хочешь, я потом еще трроих заррежу, и будет целый пенс!

Эль-Хаджи судорожно сглотнул.

– Хвала Аллаху, господу миров! Он взвешивает, Он судит, Он карает, и нет препятствий Его воле! Два дня назад я вышел с Джербы. Караман-реис там, и женщина у него… Только тебе их не взять, Сирулла, ни Карамана, ни женщину. У него дом неподалеку от касбы.[71] Ты еще на берег не ступишь, как он в крепость уйдет. А в касбу ты не проникнешь! Не захотят твои псы гибнуть у ее стен даже из-за райской гурии! Да и маловато их. А правоверных воинов на Джербе многие и многие тысячи!

Серов покивал головой, пробормотал по-русски:

– Ну, ничего, ничего… На всякую хитрую задницу найдется свой штопор. – Потом продолжил: – Я обещал тебе жизнь, Эль-Хаджи. Если не врешь, отпущу, а до того посиди в цепях на собственной галере. Я ее возьму. «Дрозд» и «Дятел» у нас есть, а эта будет «Стриж». Пусть ее вычистят от клотика до киля и наберут экипаж из охочих людей. Остальных отпустить, пересадив на другие шебеки. Боб, проследи!

– Хрр… Будет сделано, капитан.

Серов повернулся и зашагал к высокому борту фрегата.

Пока сортировали, набирали команду «Стрижа», рассаживали бывших невольников по шебекам и чинили на скорую руку такелаж, миновала половина дня. К корсарам присоединились семьдесят три человека, а остальные, большей частью испанцы, португальцы и моряки из Генуи и Венеции, решили плыть под охраной фрегата на Мальту и просить о помощи великого магистра Раймонда де Рокафуля. Многие из них были ранены или до предела истощены, а в Ла-Валетте, мальтийской столице, находился огромный госпиталь с лучшими в христианском мире лекарями.

Наконец, в пятом часу пополудни, подняли паруса, и «Ворон», возглавляя флотилию из пяти галер, неторопливо двинулся на юго-восток, к грозному оплоту Мальтийского ордена. Серов, не слишком утомленный битвой с Эль-Хаджи, заканчивал свою вахту, размышляя о встрече с великим магистром – если тот, конечно, захочет принять вест-индского корсара, губителя испанцев. Здесь существовали определенные сомнения, но де Пернель утверждал, что прошлые грехи искуплены – все же, плавая в Средиземье, Серов и его сотоварищи спасли немало христианских душ, побили изрядно пиратов и не ограбили ни единого судна, даже испанского. Хотя временами удержаться было трудно.

На капитанский мостик поднялся Хрипатый Боб, доложил о взятом на шебеках грузе (кроме пороха, ядер, муки и фиников – ничего ценного), затем помялся и каркнул:

– Тут один висельник с саррацинской лоханки прросится к тебе. Я его на боррт взял из интерреса. Чего-то он хочет, капитан, а чего, не пойму – болтает по-таррабарски. Слово понятно, два – нет. Должно быть, этот… как их… китаец.

– У него что же, глаза косые, кожа желтая и нет бороды? – полюбопытствовал Серов.

– Глаза как глаза, а борродища – во! – Хрипатый провел ладонью над пупком. – И кррестится… только не так, как положено, а на свой дуррацкий манер.

– Тогда он точно не китаец. – Серов с задумчивым видом почесал в затылке. – Может, эфиоп? Я слышал, они тоже христиане, и бороды у них растут как у нормальных людей.

Боцман с сомнением хмыкнул:

– Эфиопы черрные, а этот белый, только рожа у него ширрокая, как пудинг. Прривести ублюдка?

– Давай. И Мартину скажи, чтоб был наготове – может, столкуемся на турецком.

Через минуту на квартердек в сопровождении Хрипатого поднялся высокий худой мужчина, густо заросший светлым волосом. Русая борода, сливаясь с усами, падала ему на грудь, соломенные патлы стояли нимбом вокруг головы, топорщились густые брови, обширная поросль золотилась на руках и плечах. Он уже вымылся – тело было чистым, и пахло от него не смрадом галерного чистилища, а соленой морской водой. Его обрядили в турецкие шаровары и суконную безрукавку – она не сходилась на широкой груди, и Серов увидел, как из-под кожи, испещренной полузажившими следами от побоев, проступают ребра. Широкоскулое крупное лицо незнакомца, обожженное солнцем и знойными ветрами, хранило странное детское выражение – возможно, так казалось из-за сочетания светлых волос и синих глаз, напоминавших о поле спелой ржи с цветущими васильками.

Серов посмотрел в эти глаза, и сердце у него захолонуло. Таких глаз не могло быть ни у немца, ни у британца или француза, ни у скандинава – тем более у китайца.

– Бью челом, милостивец мой, – произнес мужчина на русском и, кланясь земно, забормотал на двунадесяти языках, но на всех – что-то непонятное: Серов вроде бы уловил английское «сенкью» и арабское «рахмат».

– Ты из какой губернии, братец? – спросил он, и родная речь была как мед на языке. – Какого ты рода-племени и какого состояния? Дворянин или простой человек?

– Батюшка-капитан! Отец родной! – Незнакомец вдруг повалился на колени, обнял ноги Серова, прижался щекой к сапогу. – Неужли ты из наших? Пресвятая Богородица! Сколь годков я слова русского не слышал! С той поры, как Ивашку кнутом захлестали!

Оторвавшись от сапога, он поднял голову. По его щекам текли слезы, теряясь в бороде, лицо вспыхнуло лихорадочным румянцем.

– Выходит, не китаец он, – сказал Хрипатый Боб. – Не китаец, рраз ты, капитан, его понимаешь. Хрр… Откуда же взялось это черртово отрродье?

– Он русский, – пояснил Серов. – Из той земли, куда мы плыли на государеву службу. Ты, боцман, иди… Иди, а я с ним потолкую. Речь его мне немного знакома.

Боб, хрипя горлом и удивленно хмыкая, спустился на шканцы. Бывший невольник, все еще стоя на коленях, широко крестился, и крест клал по православному обычаю: от лба – вниз, потом к правой стороне груди и к сердцу. Руки у него были крупные, мощные, в мозолях от весла.

– Ты вот что, братец… – Серов похлопал его по макушке. – Ты кончай креститься да слезы лить. Думаю, не зря ты в гребцах очутился – наверное, и порох нюхал, и саблей махал, и басурманские головы рубил… Так что встань и доложись, как положено военному человеку. Повторяю вопрос: кто ты есть и какого чина-звания?

Незнакомец поднялся и стал во фрунт. Ребра выпирали из-под кожи, и шрамов от хлыста на ней было не счесть.

– Михайла Паршин, капитан третьей роты Бутырского полка! – отрапортовал он. – Взят в плен супостатом в Азовском походе![72] Раненым пленили и токмо потому, что душа едва не отлетела. – Он продемонстрировал рубец между плечом и шеей – след от удара ятаганом. – Четыре года ворочал весло на османских галерах, потом еще три – у песьей рожи Аль-Хаджака. Ну, этот самый лютый был! Прям-таки зверь неистовый! – Михайла помолчал, потеребил в смущении бороду и спросил: – А ты, батюшка мой, правда, из наших? И как мне тебя звать-величать?

– Зови Андреем Юрьевичем. Но я не из России, братец, я из Франции, из Нормандии. Слыхал про такую? – Паршин отрицательно помотал кудлатой головой. – Отец мой – знатный дворянин, маркиз, а я, Андре Серра, его непутевый отпрыск… Ты ведь, Михайла, тоже из дворян?

– Из дворян. По-новому, как государь повелел, из дворян, а по-прежнему – так из сынов боярских. Род наш из Москвы и прилеплен с давних пор к большим боярам, к Толстым… в свойстве с ними состоим, и Петр Андреич даже дозволил звать себя дядюшкой.

– Это какой же Петр Андреич? – насторожился Серов. Из Толстых он мог уверенно опознать лишь Льва Николаевича, но до «Войны и мира» и «Анны Карениной» было еще лет сто пятьдесят, а то и больше.

– Толстой Петр Андреич, царский стольник.[73] Ба-альшой человек! Может, искал он меня, чтобы выкупить, да, видно, не нашел… – Михайла развел руками и снова бухнулся на колени. – Челом бью, батюшка-капитан Андрей Юрьич, и тщусь надеждой! Помоги добраться до отчизны! Век буду тебя поминать в своих молитвах! И детям, буде появятся они, закажу, чтоб во всякий день молили Господа о твоем благополучии, о фортуне твоей и здравии! А я тебе чем смогу, отслужу! Отслужу сей же час, живота своего не жалея!

– Отслужишь, – сказал Серов, крепко запомнив о свойстве Михайлы с царским стольником Толстым. – Непременно отслужишь, но как, о том мне нужно поразмыслить. А теперь иди, братец, бороду сбрей, патлы обрежь и стань похож на человека. Боцману передай, что я зачисляю тебя в экипаж и велю выдать нормальное платье, а не турецкие обноски.

Михайла замялся, переступая с одной босой ноги на другую.

– Спросить чего хочешь? Ну, спрашивай!

– Хочу, Андрей Юрьич, хочу… ты уж не гневайся на мои пустые речи… Где ты толковать по-нашему выучился? Хорошо говоришь, токмо непривычно.

– Носило меня по морям-океанам много лет, и видел я всяких людей, – молвил Серов. – Был среди них один купец из Калуги, ныне покойный, и встретились мы в Вест-Индии. От него и выучился. Я способен к языкам.

– Из Калуги… в Вест-Индии… – повторил Паршин и вздохнул. – Куда нашего брата не заносило… А я вот гораздо глуп к языкам, потому дядюшка Петр Андреич не изволил пристроить меня к государевой посольской службе, а испросил офицерский патент в Бутырском полку. Поручиком я служил, потом, в тридцать годов, вышел в капитаны… Рубиться да фузилерами командовать я мастак.

– Еще покомандуешь и генералом станешь, – пообещал Серов.

Он глядел вслед Паршину, думая, что вот свела его судьба еще с одним чистым душой человеком, с рыцарем вроде де Пернеля, а точнее – с витязем, ибо рыцарей на Руси отродясь не водилось. Этот русский офицер наверняка был потомственный воин, солдат отважный и умелый, ибо стать капитаном в тридцать лет было непросто, и царь Петр Алексеевич зря такими чинами не баловал. Похож на де Пернеля, похож!.. – думал Серов. Вот только счастье у него русское, такое, что приходит через кровь, и пот, и сорок бед… Де Пернель сидел у весла немногие месяцы, а этот – семь годов!

Вечером, когда вахту стоял ван Мандер, а остальные главари собрались на ужин в кают-компании, Серов велел привести Михайлу. Теггу, боцману и сержантам объяснил, что взяли с галеры Эль-Хаджи капитана русской армии, который в родстве с большим вельможей, и это изрядная удача. Если отправить его домой, снабдив деньгами и письмом, то, глядишь, посодействует родич, чтобы письмо в царские руки попало, и доброе слово замолвит. Тегг покивал головой и молвил, что доброе слово стоит многих талеров, тем более если посланец окажется речист и распишет, как бились с шайкой Эль-Хаджи. Хансен, хирург, с этим согласился, сказав, что раз царь сражался с турками, а они их нынче бьют, то можно считать, что вся флотилия уже на царской службе. Хрипатый Боб добавил, что в этом случае царю придется заплатить – ибо какая служба без жалования? Кук и Тернан заспорили, что за монета в России – гульден, как у голландцев, или же крона, как у шведов. Серов объяснил, что монета – рубль, а происходит ее название от слова «рубить». Это компании понравилось – рубить они умели и любили.

Рик привел Михайлу, уже в приличном платье, в сапогах и при оружии. Сели за стол, отужинали, принялись за ром и херес, поднимали кружки в честь победы над басурманами, и чем больше пили, тем лучше понимали Паршина. Хоть был он не горазд в языках, но смог каким-то чудом рассказать и про Азовский поход, и про своего полковника Патрика Гордона,[74] и про османские галеры, и про Ивашку, своего солдата, тоже попавшего в плен и забитого насмерть плетьми. Тут он пустил слезу, но потом приободрился и сказал, что ром, конечно, не водка, но тоже мальвазея добрая и надо выпить за упокой ивашкиной души. С чем все общество охотно согласилось.

Что было потом, Серову запомнилось плохо. Вроде Паршин плакал в жилетку Хансену, жаловался на свою несчастную планиду и семь пропавших даром лет, и вроде Хансен свалился под стол, а он, Серов, успокаивал Михайлу и все пытался рассказать про грядущие победы русского оружия и про Полтаву, где они смогут найти великую честь и славную смерть; вроде Паршин этим утешился, и пили они с ним на брудершафт, бормоча друг другу: «Ты – капитан, и я – капитан, оба мы капитаны…»; вроде вспомнилась ему Шейла Джин Амалия, и, затосковав, выпил он цельную кружку хереса; вроде Хрипатый Боб пожелал дать салют из кормового орудия, отправился за порохом и исчез, а Тегг пошел его искать и тоже не вернулся; вроде Кук и Кола Тернан, достав топорик, принялись рубить серебряные ливры, утверждая, что делают рубли; вроде кончились и ром, и херес, и Паршин сказал, что хватит пить, теперь и поразмяться не грех, и начал искать весло, но не нашел, а упал на Хансена. Сколько продолжались эти чудеса, Серову не запомнилось, но очнулся он поутру в своей каюте и обнаружил рядом с койкой кружку, а в ней – кислое андалусийское. Не иначе как Рик постарался, решил он, выпил с охотой мансанилью и вылез на палубу.

Солнце уже взошло и озарило темно-синие морские воды и бурые скалы острова, встававшего на горизонте. «Ворон» и пять галер шли к нему на всех парусах, и ван Мандер, стоя на капитанском мостике, разглядывал берег в подзорную трубу. Из «вороньего гнезда» на грот-мачте, где сидел наблюдатель, долетело: «Мальта! Земля! Гавань с зюйда, сэр!»

Вот уже и Мальта, подумал Серов. Быстро течет жизнь! Чем больше пьешь, тем быстрей течет…

Глава 8 Мальта

На возвышенность у Большой гавани Серова затащил де Пернель. Дело того стоило: отсюда, с вершины горы Скиберрас, виды открывались изумительные. Синева заливов, врезавшихся в земную твердь и походивших на многопалую драконью лапу, контрастировала с темными скалами, с мощными фортами и зданиями, сложенными из желтоватого известняка, с редкой зеленью, затаившейся среди городских кварталов. Прямо под ними, на мысу полуострова, что отделял Большую гавань от залива Марсамшетт и носил такое же имя, как гора, лежала Валетта, мальтийская столица, город-крепость в квадрате каменных башен и стен, к которому в дальнем конце, у самого моря, был пристроен форт Сент-Эльмо. Справа в синюю ленту Большой гавани врезались четыре полуострова поменьше, и на двух из них тоже находились крепости: форт Сент-Анжело с Кастильским бастионом и городком Биргу и форт Сент-Микаэль с другими малыми поселениями, Ислой и Бормлой. В гавани замер на рейде «Ворон», казавшийся сверху игрушечным корабликом, и рядом с фрегатом отдыхали захваченные Серовым шебеки, а также боевые галеры Ордена и три десятка торговых парусников; у пристаней и причалов грудилось множество судов помельче, от рыбачьих лодок до фелюк, бригантин и тартан. Слева, за полуостровом Скиберрас и заливом Марсамшетт, тоже виднелись стены, дома и боевые башни. Серов не сомневался, что здесь всякий клочок суши и моря простреливается с трех-четырех батарей, и орудия там стояли огромные, крепостного калибра, такие, что могли швырнуть ядро за четыре кабельтова.

– Там произошла первая схватка, мессир капитан, там, у бастионов Биргу. – Лицо де Пернеля выглядело торжественным и мрачным. – Мустафа-паша явился с войском в сорок тысяч, на двухстах галерах, а у Ордена было семьсот рыцарей, тысяча солдат и пять-шесть тысяч местных ополченцев. Два наших брата попали в плен во время высадки и, уповая на Господа, приняли страшные муки от неверных – те желали знать, где уязвимое место в обороне. Братья, притворно сдавшись, указали Биргу, но там османов ждала засада – конница ордена пала на них, как Божья десница, и уничтожила сотни врагов. Это случилось в мае двадцатого дня. Может, двадцать первого – я точно не помню.

Командор рассказывал про оборону Мальты от полчищ османов, самое великое событие в истории Ордена.[75] Память о нем была увековечена многими памятниками и названием столицы: Орден тогда возглавлял великий магистр Иоанн де Ла Валетт, и город назвали его именем. Собственно, Ла Валетт его и построил, отразив нашествие турок.

– Что было дальше, командор? – спросил Серов.

– Паша велел обстреливать Сент-Эльмо, и канонада была такой ужасной, что братья-рыцари хотели уйти из форта или атаковать османов и погибнуть с честью. Он отправили гонца к мессиру Ла Валетту, и тот сказал: «Уходите! Я пришлю других людей». Но это было бы позором для оборонявшихся в Сент-Эльмо, и они, укрепив сердца христовой верой, бились еще восемь или девять дней, пока в форт не ворвались янычары. Пленных не было, были только мертвые… Турки отрезали головы у трупов, привязали тела к крестам и пустили их на плотах по водам Большой гавани.

Де Пернель перекрестился и зашептал молитву. Вероятно, сейчас он видел, как плывут эти плоты с обезглавленными рыцарями, и, может быть, сожалел, что слишком поздно родился и не пролил своей крови в стенах Сент-Эльмо.

– На наш век хватит врагов и войн, – утешил его Серов. – Нам хватит, и нашим детям, и самым далеким потомкам. Поверьте, рыцарь, нет и не будет дня в нашем мире, чтобы где-то не убивали и не сражались.

– Очередное ваше пророчество, мессир капитан?

– Я бы так не сказал, командор. Пророчество есть результат божественного откровения, а я… гмм… я исхожу скорее из нынешней ситуации. Будущее бросает тень перед собой, и эта тень – наше настоящее. – Он покачал головой. – Ну, не будем о грустном… Значит, турки все же захватили форт Сент-Эльмо?

– Да. Их галеры могли войти в Большую гавань, и мессир Ла Валетт приказал вбить в морское дно сотни заостренных бревен. Мустафа послал янычар для разрушения преграды, но рыцари вплавь добрались до них и стали рубить прямо в воде. Потом такое случалось неоднократно: османов либо разили клинками, либо громили из пушек. И Мустафа-паша решил атаковать форты на другой стороне залива, Сент-Анжело и Сент-Микаэль, ибо их орудия не позволяли кораблям проникнуть в гавань. Но Божьим промыслом все нападения были отбиты, и тогда паша велел поставить пушки на берегу, под горой, где мы сейчас стоим, и стрелять по фортам через залив. Выдержали и это, хотя дома жителей в Исле и Биргу были разрушены, а многие из них убиты. Османы взорвали Кастильский бастион, захватили Ислу, но мессир Ла Валетт собрал всех своих бойцов, даже раненых и недужных, ударил на турок и оттеснил их с помощью Господа. Лето уже кончалось, и вскоре подошла подмога из Испании… Мустафа устрашился и бежал, оставив мертвыми половину войска.

– Великий человек был ваш магистр, – задумчиво произнес Серов. Зыбкие видения поплыли перед ним: для этого времени – будущее, для мира, который он покинул, – прошлое. Блокада Ленинграда, битва на Волге, битва на Курской дуге… В каждом из этих великих сражений участвовали миллионы, а что такое сорок тысяч турок и восьмитысячное мальтийское войско?.. Вместе – две дивизии! Но мужество не измеряется числом, а героев, ведущих в бой своих сотоварищей, в любую эпоху немного.

Вздохнув, он отвернул рукав камзола, чтобы взглянуть на часы, и, как не раз уже бывало, вспомнил, что они у Шейлы.

«Где ты, родная?.. – подумал Серов с привычной тоской. – Где ты, мой якорь, что держит меня в этом далеком столетии?.. Сегодня я сделаю шаг к тебе… еще один шаг… возможно…»

Взглянув на солнце, он сказал:

– Полдень. Пора возвращаться, командор.

Они спустились вниз, где Рик Бразилец ждал с парой лошадей и мулом. Де Пернелю с конем повезло – вороной жеребец из конюшен великого магистра бил копытом, косил на всадника огненным глазом. Серову достался смирный мерин, как раз по его умениям наездника. Хоть его детство и юность прошли в цирке, с лошадьми он дела не имел – да и разве можно сравнить цирковую лошадь с боевым конем! Серова оправдывало то, что корсары были неважными всадниками и на земле воевали в пешем строю, расправляясь при этом с конницей вполне успешно: делали волчьи ямы и засеки или становились в каре, понатыкав перед шеренгой стрелков длинные колья. С другой стороны, он выдавал себя за благородного, а для дворян текущей эпохи ездить верхом было так же естественно, как пить вино или дышать. Де Пернель весьма удивлялся его неуклюжести, и всякий раз Серову приходилось бормотать, что, мол, отвык от лошади за годы плаваний и палуба ему теперь привычнее седла.

Мерин, однако, был в летах и потому спокойный – трусил себе рядом с вороным да помахивал хвостом, отгоняя мух. Для середины января день стоял прекрасный, солнце грело, но не пекло, с моря дул свежий ветерок, и редкие деревья, что попадались по дороге, стояли зеленые – в Средиземье даже зима была щедрой.

Они въехали в город через Главные врата – единственные, обращенные не к морю, а к суше. На центральной улице, проложенной от ворот к форту Сент-Эльмо, праздношатающиеся не толпились: в тележках везли продукты, шли ремесленники, солдаты и скромно одетые женщины, иногда встречался рыцарь в красном орденском камзоле или оруженосец – юный, благородной крови, имевший шанс стать рыцарем, либо рубака-ветеран простого сословия. Люди Серова и моряки с торговых кораблей сюда не ходили – им хватало таверн и веселых домов у гавани, рядом с другими вратами, что назывались Воротами Победы.

Город, лежавший на оконечности полуострова Скиберрас, был поразительным – во всяком случае, Серов не встречал подобных ему ни в своем времени, ни в нынешнюю эпоху. Строгие линии улиц, замкнутых в многоугольник стен, пересекались под прямыми углами, фасады домов, тесно прижатых друг к другу, выглядели слишком узкими и очень высокими – удивляло, как люди живут в этаком тесном скворечнике. Но теснота оказалась иллюзией – дома были длинными, словно поставленная на бок коробка спичек, и в их глубине нашлось место даже для внутренних двориков. Все тут, и жилые постройки, и соборы, и служебные здания Ордена, и оборонительные бастионы, возвели из желтоватого известняка, и остров был усеян каменоломнями. На бастионы Серов насмотрелся с моря – мощные форты громоздились в два-три яруса стен, и первый из них вставал прямо из воды, а последний обычно являлся огромной башней. Но кроме внешних укреплений и жилых скворечников в Валетте имелись и другие сооружения – монументальной архитектуры храмы, дворцы и госпитали. Чего почти не было, так это зелени – вероятно, по той причине, что камень защищал от ядер гораздо лучше, чем деревья, кустарник и цветы.

Над головой нависали узкие закрытые балкончики, подковы лошадей звонко цокали по каменным плитам. Иногда ровная поверхность мостовой прерывалась лестницами, такими же странными, как все остальное в этом городе – скошенные под углом ступени, широкие, но невысокие. Де Пернель объяснил, что такая конструкция удобна для воинов, закованных в тяжелый доспех – не нужно ноги задирать. Внутри Валетта являлась такой же крепостью, как и снаружи; все здесь, от планировки города до жилых домов, подчинили идеям обороны, мобильной переброски войск и внезапной атаки на неприятеля, если он прорвется за стены. И в то же время город был красив – той суровой красотой, что присуща рыцарским замкам и защитным бастионам. Серову он напоминал Петропавловскую крепость в Петербурге – такой, какой она видится с Невы.

– Оберж[76] Прованса, – произнес де Пернель, вытянув руку. – Здесь живут наши соотечественники, мессир капитан.

Серов кивнул.

– И много их, командор?

– Десятков пять-шесть. Но это лишь те, кто вступил в Орден недавно.

Здание обержа было как крепость в крепости: узкие окна-бойницы, стены невероятной толщины, массивная дверь. Около нее несли стражу два мушкетера и два солдата с алебардами.

Улица пересекала площадь с собором Иоанна Крестителя, строгим строением с двумя колокольными башнями. Этот главный храм не выглядел роскошным, по крайней мере снаружи, но внутри был убран с потрясающим великолепием. В нем Серов уже побывал, прошелся по мраморным плитам, под которыми лежали кости сотен славных рыцарей, и осмотрел латинскую надпись у бокового входа. Надпись гласила: «Вы, идущие над умершими, помните, что когда-нибудь пройдут и над вашим прахом». Ознакомившись с ней, Серов подумал, что место тут тихое и надежное, такое, где он сам не отказался бы лечь. Но становиться мальтийским рыцарем в планы его не входило. К тому же он был женат.

Проехав еще квартал, они повернули направо, к дворцу великого магистра. Здесь тоже стояли часовые, принявшие лошадей и пропустившие де Пернеля и Серова во внутренний дворик. Его окружала аркада в два этажа, и среди каменных плит благоухал крохотный цветник, редкая роскошь в островной столице. Вышедший к ним служитель поклонился, попросил мессиров обождать и исчез в одной из арок.

Подождем. Дольше ждали, подумал Серов, осматривая колонны с незатейливым украшением и галерею, тянувшуюся вдоль второго этажа. Он скучал на Мальте уже две недели, дожидаясь, когда великий магистр Раймонд де Перелос де Рокафуль соизволит его принять. Магистр был еще не стар, но, по слухам, страдал от раны или какой-то болезни – что, впрочем, не помешало ему призвать во дворец де Пернеля и расспросить про плен и счастливое избавление от неверных, а заодно – про капитана де Серра, вест-индского искателя удачи. Де Пернель, однако, уверял, что беседа была благожелательной – в том, что касалось Серова и его людей. Видимо, так; корсарам сразу же отвели казарму у Ворот Победы, назначили довольствие, а раненых забрали в госпиталь. Магистр разрешил вербовать солдат для набега на Джербу и потребовал лишь одного: чтобы опасные визитеры не учиняли беспорядков.

– Этот дворец возведен мессиром Пьетро дель Монте, – сказал командор. – По Божьей воле он наследовал магистру Ла Валетту и купил землю для постройки сто тридцать лет назад.

– Должно быть, по дорогой цене? – рассеянно поинтересовался Серов. Сейчас его мысли бродили в иных местах – слишком многое зависело от встречи с де Рокафулем. Окажет ли помощь магистр в деле с Джербой? Или решит не связываться с корсарами?

– Нет, цена была невелика, – улыбнулся де Пернель. – Пять пшеничных зернышек и пять глотков воды.[77]

– Выгодная сделка, – заметил Серов, разглядывая цветник. За его спиной кто-то кашлянул, потом послышался знакомый голос:

– Дон капитан… мое почтение, дон капитан. Да хранит вас Дева Мария!

Обернувшись, он увидел затылки двух склонившихся мужчин, две шляпы, подметающие пыль, две загорелые руки на эфесах мавританских сабель. Мартин Деласкес и Абдалла… В приличных одеждах и башмаках, с ухоженными бородами и дорогими фибулами, скреплявшими плащи… Что за дьявол! – пронеслось у него в голове. Откуда они тут взялись?..

Экипажи с «Ворона» и галер жили в просторной казарме под стеной, выходившей к гавани, ели, пили и веселились в портовых кабаках, спуская ливры, куруши и талеры. Но у Деласкеса, Абдаллы и пары дюжин других мальтийцев имелись семьи и дома в Бормле и Биргу; эти испросили отпуск и были отпущены до боевого сигнала – трех орудийных выстрелов. Как полагал Серов, Абдалле и Мартину сейчас полагалось кушать бэббуш и канноли,[78] гладить головки детишек и развлекаться с женами. Может быть, сидеть в таверне, навещать родню или проворачивать торговые сделки – как-никак, афронт в Малаге, где они потеряли свои капиталы, требовал компенсации. Словом, они могли находиться в десятках мест, только не в покоях великого магистра Раймонда де Рокафуля.

Вероятно, эта мысль отразилась на лице Серова, так как Деласкес живо выпрямился и произнес:

– Мессир Хорхе де Энсерада, казначей и квартирмейстер Ордена, вызвал нас, дабы узнать, привезли ли мы испанские мушкеты и клинки. Пришлось сказать ему, что в этот раз Господь не послал нам удачи. Мы потеряли все.

– Вы сохранили свои жизни, – возразил Серов, и Абдалла энергично закивал. – И вы не пропили в Кальяри свою добычу. У вас в карманах должны звенеть куруши и ливры… Или я не прав?

– Гаспадин видэт суть, – промолвил Абдалла. – Дэнги приходит и уходит, а душа, когда расстаться с тэлом, нэ вэрнешь. Душа – все, дэнги – прах!

– Вот речь истинного христианина! – согласился де Пернель, одобрительно поглядывая на мавра. – Но нам пора, мессир капитан. Слуга вернулся за нами.

Они прошли под аркой в сумрачный чертог, украшенный старинными клинками и секирами. Служитель вел их дальше по переходам, лестницам, коридорам и просторным покоям, и де Пернель, склонившись к уху Серова, шептал:

– Это трапезная, мессир… Оружейная палата… Посольский зал…

В Оружейной палате грозно сверкали копья, мечи и рыцарские доспехи, выставленные на деревянных болванках – глухие шлемы, панцири, изукрашенные золотом и серебром, стальные юбки, поножи, башмаки, щиты с восьмиконечными мальтийскими крестами. Похоже на Эрмитаж, решил Серов, но там коллекция побогаче. Стены Посольского зала были расписаны фресками, изображавшими отъезд рыцарей с Родоса и другие важные события. Вся долгая, трудная история иоаннитов явилась ему, напоминая, что их Орден живет и здравствует даже в будущем, через триста лет, когда забылись тамплиеры, Ливонский и Тевтонский ордена, сообщества испанских рыцарей Алькантары и Калатравы. Все они стали тенью в круговороте времен, а мальтийцы, вечные странники, выжили – и там, в далеком двадцать первом веке, близились к тысячелетнему юбилею.[79]

За Посольским залом находился личный кабинет великого магистра. Здесь было темновато, но Серов разглядел дубовый стол и массивные кресла, рассчитанные на великанов, камин и украшавшие стены знамена и клинки, щиты и модели кораблей, большой крест с распятым Иисусом и несколько картин. Среди них выделялся портрет пожилого воина с грозным и решительным лицом, в стальных доспехах, но без шлема; на его кирасе был отчеканен мальтийский крест. Иоанн де Ла Валетт, догадался Серов. Старый рыцарь строго взирал со стены на своих потомков, будто предчувствуя грядущие бури и призывая их к терпению и стойкости.

– Маркиз Андре де Серра, капитан флотилии, – громко объявил служитель, дипломатично опустив, что флотилия – корсарская. – Командор Ордена шевалье Робер де Пернель, рыцарь по справедливости!

Последнее означало, что де Пернель имел восемь поколений предков благородной крови и соответствующие грамоты. Серов, если бы ему пожелалось вступить в Орден, мог стать лишь рыцарем по милости, так как происходил от отца-дворянина и матери-простолюдинки.

А может, вступить?.. – мелькнула шальная мысль. Тогда его потомок лет через двести выбьется в первый разряд, в рыцари по справедливости…

Он сдержал улыбку и отвесил изящный поклон.

На сиденье, похожем на трон и стоявшем под крестом Спасителя, между двумя знаменами, расположился мужчина лет пятидесяти в алом бархатном камзоле. Седина и залысины на лбу, глубокие морщины у рта и глаз, шрам, пересекавший щеку, делали его старше, но серые глаза были по-юношески блестящими, а их взгляд – острым и быстрым. Раймонд де Рокафуль не мог похвастать телесной мощью – его плечи показались Серову узкими, а запястья – тонкими, но, несомненно, это был военачальник и вождь, достойный магистерского жезла и меча. Эти две реликвии лежали на небольшом столике, а третья – усыпанный самоцветами крест – покоилась на груди магистра. Их привезут в Петербург, подумал Серов, этот крест, и меч, и жезл. Лет через сто к ним прикоснется наш император, несчастный Павел.

Он снова поклонился.

– Приветствую вас, маркиз де Серра, – сильным звучным голосом произнес магистр. – И вас приветствую, брат де Пернель. Моя благодарность маркизу, капитану отважному и славному… – Он привстал, с достоинством склонив голову. – Вы спасли нашего брата от неволи… Господь вам за это воздаст!

– И мы тоже.

Из-за кресла выступил человек, прятавшийся до того в тени. Темные глаза, черные как смоль волосы, небольшая бородка, гладкая оливково-смуглая кожа, гибкая стройная фигура… Но, несмотря на живость движений, юным он не выглядел – скорее всего, являлся ровесником магистра.

– Командор Марк Антоний Зондадари,[80] – представил его де Рокафуль. – Мой друг и ближайший помощник.

– Мессир… – Серов поклонился в третий раз. Де Пернель шагнул навстречу Марку Антонию, и они обнялись – видно, не первый год были знакомы.

– Брат де Пернель поведал нам о своих бедствиях, о днях, проведенных у весла, и о вашей битве с безбожным Караманом, – произнес магистр. – Поведал и о других сражениях, в которых вы, мессир де Серра, потопили или пленили множество галер пиратов, освободив томившихся в рабстве христиан. Это достойно похвалы! Несомненно, достойно, чем бы вы и ваши люди ни занимались прежде.

Серов молчал с почтительным видом, понимая, что речи магистра еще не закончены.

– Нам нужны такие воины. Здесь, в этих морях, – де Рокафуль повел рукой, словно обозначив все Средиземье, – крест бьется с полумесяцем, и хотя неверные слабеют, до торжества над ними далеко. Немало еще прольется крови, и за победу мы заплатим многими жизнями… Христианские владыки – там, на севере, в могущественных королевствах – спорят из-за власти и земель, делят короны и престолы, а кто сражается с магрибским и османским флотом? Только мы, рыцари святого Иоанна! Есть у нас помощь от Генуи и Венеции, но купец – ненадежный союзник, ибо глядит туда, где больше выгоды, и ради выгоды предаст… – Магистр коснулся шрама на щеке – должно быть, имелись у него не слишком приятные воспоминания, связанные с купцами. – Но мы не жалуемся, мессир де Серра, не жалуемся и выполняем свой долг, как делали это шесть столетий. И Господь вознаграждает нас!

– Нас, и тех, кто встанет под наши знамена, – уточнил командор Зондадари.

– Это было бы великой честью для меня, – произнес Серов. – Однако я – человек женатый и не могу расстаться с моей возлюбленной супругой. А это было бы неизбежно, стань я мальтийским рыцарем… Не так ли, мессиры?

– Так, – кивнул де Рокафуль. – Мы – слуги Бога, маркиз, и Он разрешает нас от всех земных обетов. То Его jus divinum![81]

– От этого обета я не хочу отказываться, – твердо произнес Серов. – Тем более что моя супруга в плену и ждет дитя.

– Да, я знаю, брат де Пернель мне говорил. – Магистр повернулся, взглянул на крест Спасителя, на его искаженное мукой лицо и произнес: – Вы еще молоды, маркиз, молоды и влюблены, и мирское крепко вас держит. Но в том – Его власть и воля! Значит, вы еще не исполнили своего земного предназначения… Но если когда-нибудь захотите предаться Богу душой и телом, знайте: мы вас ждем. Это – наша вам награда, мессир де Серра.

– Но не единственная, – добавил Марк Антоний. – Кроме брата де Пернеля есть другие люди, что поручились за вас, сказав, что вы искусны в воинском ремесле, что вы справедливы и правите своими людьми железной рукой. Поэтому наш досточтимый магистр решил помочь вам в нападении на Джербу и отмщении магометанам. Если мы разорим это змеиное гнездо, польза будет обоюдной: вы найдете свою синьору супругу и пленных товарищей, мы избавим моря от Карамана и других злодеев, что грабят христиан. Скажите, мессир, какими силами вы располагаете?

– Фрегат с двадцатью четырьмя тяжелыми орудиями и три шебеки, на каждой по шестнадцать восьмифунтовых пушек, – сказал Серов. – В моих экипажах около четырехсот бойцов, и здесь, на Мальте, я нанял еще шесть дюжин. Кроме того, я покупаю бригантину, которая сможет взять сотню солдат. Пороха и ядер у меня хватает. Не знаю, как покажут себя мальтийцы, но те, кто пришел со мной из Вест-Индии, и бывшие гребцы с галер – отборные люди. Каждый в схватке стоит троих.

– Большая сила, но недостаточная, – молвил командор Зондадари. – На Джербе возведены укрепления – не такие мощные, как здесь, но все же… Гарнизон там велик. Вы будете нуждаться в хорошей пехоте и всадниках.

– Лишним это не будет, – подтвердил Серов.

Командор и магистр переглянулись. Потом де Рокафуль наклонил седую голову, словно разрешая Марку Антонию говорить, и тот, потеребив смоляную бородку, произнес:

– Мы пошлем с вами двенадцать боевых галер. Сто пятьдесят конных рыцарей, тысяча двести солдат, не считая канониров и матросов. Добыча – пополам.

– Согласен.

– Пойдем под мальтийским флагом.

– Нет возражений.

– Под общей командой.

– Под моей, – жестко сказал Серов.

Де Рокафуль приподнял брови.

– Вы молоды, мессир де Серра. Хватит ли у вас опыта?

– Не сомневайтесь, досточтимый магистр.

– Хмм… посмотрим… Как вы намерены действовать?

– Я полагаю, у Ордена есть карты и зарисовки укреплений Джербы. Мне нужно на них взглянуть для уточнения плана. Но в общем он таков: пехота и конница с ваших галер высадятся на берег в уединенном месте и, уничтожая по пути врага, продвинутся к укреплениям. Их задача – вывести из строя как можно больше неверных и блокировать форты с суши. Я со всеми кораблями атакую с моря и нанесу внезапный удар из всех орудий. Стрелять придется несколько часов, до последнего ядра и фунта пороха, поэтому начнем канонаду на рассвете. Под прикрытием огня я высажу десант. Часть моих людей попытается залезть на стены, но это будет отвлекающий маневр. Остальные, разбитые на небольшие отряды, должны ударить по уязвимым местам и проникнуть в крепость, взорвав пороховыми зарядами стены, или забраться на них и отворить ворота. Вслед за ними ворвутся всадники и самые резвые из ваших пехотинцев. Одновременно начнется штурм с моря. Нужно посеять панику, чтобы избежать больших потерь. Может быть, вглянув на карты, я придумаю что-то еще.

Челюсть у командора Зондадари отвалилась. Магистр вдруг захохотал, а отсмеявшись, коснулся креста на груди и произнес с уважением:

– Вы, юноша, стратег, клянусь Господом! Вы хотите, чтобы конница, корабли и отряды пехоты действовали стремительно и согласованно. Но как этого добиться?

– С помощью условленных сигналов и надежных командиров. Выстрел из пушки, звук трубы, флаги на мачтах – все подходит. Но лучше всего сигналить дымом.

– Дымом, капитан?

– Да, мессир. Небольшой запас дров, фляги с маслом, смола и свежая зелень. Дымный столб виден за несколько миль.

– Это хитрость карибских корсаров?

Серов ухмыльнулся:

– Да, достопочтенный. Мы знаем массу всяких уловок. Их хватит, чтобы отправить в ад всех сарацин на Джербе.

Великий магистр смежил веки, сложил ладони на груди, обхватив пальцами крест, и погрузился в раздумья. Шрам на его щеке, тянувшийся от уха до подбородка, выглядел как тонкий розоватый червь. Марк Антоний молчал, удивленно покачивая головой, и де Пернель тоже безмолвствовал, но Серов поймал его торжествующий взгляд.

– Теперь я понимаю, почему вас прозвали Сиррулла! – Голос магистра внезапно нарушил тишину. – На арабском Сирулла означает «помысел Божий», но может трактоваться как «Божий гнев», что в данном случае ближе к истине. Я принял решение, сын мой! Я доверяю вам своих воинов и надеюсь, что вы приведете их к победе. – Его взгляд обратился к де Пернелю. – Брат Робер, вы плаваете с мессиром де Серра больше трех месяцев и знакомы с его приемами. Возьмете ли вы наши галеры, рыцарей и солдат под свое начало?

Но де Пернель с сожалением развел руками:

– Не могу, достопочтенный брат, и прошу вас не настаивать. В первые дни свободы я принес обет не покидать маркиза де Серра, пока дама его сердца томится в плену. Я поклялся именем Господа и спасением своей души! Маркиз дал мне людей и корабль, и я должен сражаться рядом с ним. Поймите меня и дайте на то свое разрешение!

– Пусть будет так. Обеты надо выполнять, – произнес де Рокафуль. – Завтра, мессир капитан, вы увидите рисунки, сделанные нашими лазутчиками на Джербе. А я тем временем подумаю, кому из командоров поручить свои галеры.

– Если позволите, брат Раймонд, я возьмусь за это. – Марк Антоний с поклоном коснулся руки магистра. – Помнится мне, что я командовал галерами и водил рыцарей в бой… Сколько раз, уже не перечтешь… Если считать по отметинам сабель и пуль, то получается тринадцать. Нехорошо! Чертова дюжина! – Его глаза сверкнули озорством. – Но, может быть, на Джербе я получу еще одну почетную рану.

– Плыви с капитаном, Марк, и возвращайтесь оба с победой. Лучшего выбора мне не сделать. – Де Рокафуль перекрестил командора и повернулся к Серову. – Есть ли у вас еще просьбы ко мне, маркиз?

– Если позволите, магистр. Одного христианина, бывшего раба с шебеки Эль-Хаджи, нужно отправить в Геную или Венецию. Он хочет добраться в родные края, на север, в Россию.

– Хорошо. Смотритель порта получит мой приказ. Корабли из Генуи – частые гости на Мальте. Это все?

– Да, достопочтенный.

Де Рокафуль кивнул и поднял нагрудный крест, благословляя Серова. Откланявшись, гости направились к выходу, но у порога Серов остановился, пропустив вперед де Пернеля, и спросил:

– Вы сказали, мессир, что прозвание Сирулла на арабском – Божий гнев. А как переводится женское имя Сайли?

– Это не арабское слово, а турецкое. Оно означает «праздник».

Праздник! – думал Серов, шагая по роскошным залам. Праздник! В самую точку попали! Она – праздник, который был со мной! И будет снова – ныне, присно и во веки веков! Ну, не во веки, а до тех пор, пока не разлучит нас смерть… Но и тогда мы ляжем рядом, пусть не на солнечной Мальте, а в другой земле, холодной и суровой. Будем спать триста лет, а потом… Кто знает? Кому ведомы причуды времени?.. Может быть, возродимся и встретимся вновь…

Де Пернель остановился в Посольском зале.

– Вы поразили великого магистра своим военным дарованием. Я не ожидал, что он согласится отдать часть флота в ваши руки. Прежде речь шла о раздельном командовании.

– Магистр – мудрый человек, – сказал Серов, отвлекаясь от дум о Шейле. – Вор скорее поймает вора, пират – пирата… А два начальника – верный путь к поражению. Опять же я согласен плыть под мальтийским флагом… Вы понимаете, Робер, что это значит?

– Да, мой капитан. Добыча – пополам, но слава достанется нашему Ордену. А вам – возлюбленная супруга и другие пленники. Это справедливо.

– Справедливо, – согласился Серов. Бродила, правда, у него мысль купить черного шелка и найти в Валетте живописца, чтобы намалевал череп с костями. Если прозвали его Божьим гневом, то «Веселый Роджер» будет в самый раз![82]

– Вы довольны, мессир? – спросил де Пернель.

– Вполне, командор. Двенадцать сотен пехотинцев и отряд рыцарской конницы… Это больше, чем я рассчитывал. Лишь одно меня смущает…

– Да?

– Мессир Зондадари сказал, что кроме вас нашлись у меня и другие поручители. Любопытно, кто?

Лица Деласкеса и Абдаллы мелькнули перед Серовым, но он сдержался и не назвал их имена. В конце концов, они могли и в самом деле явиться во дворец по вызову квартирмейстера.

– Господь не оставляет праведных. Его заботами у Ордена есть доброжелатели, – пояснил де Пернель. – Не только в Касабланке, Ла-Кале, Триполи и других христианских городах Магриба, но даже при дворах беев и султанов. Многое рассказывают те, кто выкуплен из магометанского плена… Завтра, мессир, вы увидите карты Джербы и восхититесь их подробностью. Стоит ли удивляться, что наши лазутчики узнали о ваших деяниях и донесли эту весть до магистра? Лучше взгляните на то, что окружает нас. – Рыцарь обвел рукой расписанные картинами стены, изящные высокие подсвечники из серебра, мебель с инкрустацией из слоновой кости, кресла для капитула Ордена и послов, большие сундуки с дарами. – Как величественно, какая красота! Не обижайтесь, мессир Андре, но вряд ли вы видели такую роскошь в доме вашего батюшки или на вест-индских островах.

Знал бы ты, что я видел, когда и где! – подумал Серов, пригасив улыбку. Лувр, Прадо, Эрмитаж, соборы и дворцы в Москве и Риме, Мадриде и Праге, Париже и Флоренции, сокровища десятка стран и трех десятков городов! Ему, повидавшему так много, уверенному в том, что за недолгие часы полета можно добраться до любой из европейских столиц, восторг де Пернеля казался наивным и детским. Но он послушно изобразил восхищение, закатил глаза и произнес:

– Потрясающе, клянусь якорем и мачтой! Большое счастье для провинциала вроде меня лицезреть орденскую мощь и эти несметные богатства! Лишь об одном скорбит мое сердце: что супруга моя не со мной и не может усладить взор таким великолепием.

Они вышли во внутренний дворик, а потом – на площадь, где дожидался Рик Бразилец с лошадьми.

Вечером Серов, квартировавший на «Вороне», призвал к себе Михайлу Паршина, родича царского стольника Толстого. Когда тот явился и выпил первую кружку, Серов кивнул на постель, где были разложены шпага, два пистолета, дорогой костюм при поясе, шляпе и башмаках и три увесистых кошелька с монетой. Было в них золото и серебро.

– Бери, Михайла, владей. Все твое!

Паршин оторопел.

– Андрей Юрьич! – Он взвесил в ладони мешочек с дукатами. – Это ж такое богатство… Да все имение батюшки моего половины не стоит! На эти деньги я бы батальон вооружил!

– В России, может, и вооружил бы, даже на водку хватило бы, но ты поедешь по Европам, где цены куда повыше. До Генуи тебя торговый корабль отвезет, а дальше коня покупай и езжай через Милан на Вену. В Вене осмотришься, решишь, как к своим пробираться. Дальше Вены я тебе не советчик.

– Храни тебя Христос, милостивец мой! – Михайла отхлебнул из кружки и запустил пятерню в русый чуб. – Чем отслужу за такую подмогу?

– Отслужишь, – строго сказал Серов и вытащил из-за отворота рукава пакет с заготовленным письмом. Было оно писано на французском, на лучшей бумаге, и запечатано тремя печатями, а на пакете значилось русскими буквами: «Государю и Императору Всея Руси, Его Величеству Петру Алексеевичу от покорного слуги Андрея де Серра, морского капитана и французского маркиза – в собственные Его Величества руки». Он протянул письмо Паршину и молвил: – Вот служба твоя, Михайла. Доставишь сей пакет царю или через родича передашь, через большого вельможу. Золото и серебро даю тебе, чтобы дорога легла быстрей, оружие даю, чтобы от лихих людей отбиться. Как по-твоему, сколько путь займет?

– К Масленице не поспею и к Прощеному воскресенью[83] тоже, – деловито сказал Паршин, пряча пакет за пазуху. – А вот к середине Великого Поста доберусь! Голову потеряю, а пакет твой доставлю! Токмо… – он замялся, – не разумею я языков фрязинского[84] и германского. Как без них в Европах странствовать?

– Это верно, – согласился Серов и вытащил из сундука еще один мешочек с золотом. – Ты, Михайла, товарищей себе подбери, двух или трех молодцов из команды – таких, чтобы тебя понимали. Есть у меня казак, Страхом Божьим кличут, вот с ним и потолкуй. Я ему тоже награду дам.

– Потолкую, Андрей Юрьич. – Паршин потянулся к оружию, осмотрел пистолеты, примерился к шпаге и сказал уважительно: – Гишпанская работа! Добрый клинок!

Они помолчали. Потом Серов бросил на своего посланца испытующий взгляд и молвил:

– Что ж ты не спрашиваешь, Михайла, о чем письмо?

– Батюшка меня наставлял: не лезь со свиным рылом в калашный ряд. Если дело у тебя к царю, там мне о том любопытствовать не должно.

– Но знать надо. Вдруг письмо не довезешь, так скажешь на словах. Скажешь так: маркиз Андрей де Серра, Юрьев сын, капитан из Вест-Индии, просится на государеву службу и готов бить супостата на земле и на море, а если придется, положить живот за новое свое отечество. Приведет тот капитан в Неву боевой корабль, и не галеру, а фрегат с пушками и командой, и будет с ним сотни полторы, а может, три, охотников, умелых мореходов и солдат. Ежели то по душе государю, пусть шлет патент с верными людьми, и шлет его, скажем, в Геную, а капитан Серра там будет в начале лета. Все понял, Михайла? Все запомнил?

Паршин во время этой речи сидел точно оцепенелый. Потом хватил рому и пробормотал:

– Вон оно как, Андрей Юрьич… Выходит, даст Бог, станем товарищи по оружию?

– Если государь захочет.

– Чего ж ему не захотеть? Ныне у него свара со шведом, и всяк канонир и матрос ему в помощь, а ты – капитан, да еще лихой, удачливый и почти не пьющий! Он тебя адмиралом поставит, Богом клянусь! Ему удачливые да тверезые во как нужны! – Паршин чиркнул по горлу ребром ладони, потом его глаза вспыхнули – видно, пришла в голову какая-то мысль. – А знаешь что, Андрей Юрьич? – пробормотал он, склонившись над столом к Серову. – Знаешь что? Покладем на эту Геную с Миланами да Венами! Что тебе ждать да деньгу на меня тратить? Поднимем щас паруса и поплывем в Расею-матушку северными водами! Против шведа баталию учиним! Где встретим, там ограбим и пожжем! Пустим их галеры щепками по синю морю! Ох и погуляем, Андрей Юрьич!

– Рад бы, да не могу, – сказал Серов, и глаза Паршина погасли. – Ты ведь, наверное, слышал, что нехристи жену мою пленили и два десятка сотоварищей. На Джербе они, на острове тунисском, и я пойду их выручать с мальтийцами. Но не сейчас, а через месяц – надо план составить, войско подготовить, погоды дождаться. Путь туда не далек, но и не близок – двести тридцать миль, а галеры пойдут сильно груженые… Вот и посуди, Михайла – могу ли я бросить жену и людей своих?.. могу ли на север идти и драться со шведами?..

– Не можешь, – согласился Паршин, – никак не можешь. Любушка-жена для мужика – первая забота. Конечно, после Бога, царя и отечества. – Он бросил на камзол кошельки, пистолеты, шляпу и прочую одежду, свернул в тугой узел, сунул под мышку клинок и спросил: – Ну а к лету справишься со своей бедой? Я сам в Геную попрошусь и буду ждать тебя с патентом.

– Справлюсь, Михайла. Может, уже весной и справлюсь.

– Храни тебя и твоих семейных Царь Небесный, – сказал Паршин, допил ром и вышел вон.

Серов подождал с четверть часа и тоже отправился на палубу. Смеркалось, и стены Ла-Валетты сияли чистым золотом в свете угасающего дня. Из кабаков и харчевен, тянувшихся вдоль гавани длинным рядом, слышались песни и пьяные выкрики, над трубами плыли дымы, грозили небу купола соборов и крепостные башни, а на другой стороне залива, в форте Сент-Анжело, маршировали под стеной солдаты – видно, сменялся караул. Волнение моря усилилось, «Ворон» покачивался на крутой волне, и вместе с ним плясали вверх-вниз «Дятел», «Дрозд», «Стриж» и большие орденские галеры.

Кликнув подвахтенного, Серов велел звать гребную команду и везти его на «Стрижа». Примчался Мортимер с тремя корсарами из новых; они спустились в шлюпку, прыгавшую у борта фрегата, налегли на весла – плыть было недалеко, половину кабельтова. Мортимер был на редкость хмур и молчалив – похоже, спустил уже деньги и чувствовал, что завтра, сменившись с вахты, расстанется с сапогами.

Серов поднялся на шканцы «Стрижа», выслушал рапорт вахтенного и приказал ему взять фонарь и идти на бак, где под палубным настилом, рядом с гальюном, в тесной каморке держали Эль-Хаджи. Они спустились вниз. Вахтенный сдвинул засовы, распахнул дверь, посветил – пленник, прикованный за щиколотку, встрепенулся, узнал Серова, ощерился волком.

– Аллах в помощь, реис. Выглядишь ты неплохо – лучше, чем бывшие твои невольники, – сказал Серов и услышал в ответ пару неразборчивых проклятий. Турецкий он уже немного понимал. Кажется, ему обещали жуткие муки в когтях Иблиса.

– Заткнуть ему пасть, капитан? – Подняв фонарь левой рукой, вахтенный потянулся за ножом.

– Нет. Пусть сидит и скалится. У нас с ним джентльменский договор, и он еще не выполнен. – Серов проверил цепь на ноге турка и остался доволен – цепь была крепкой. – Слушай, реис: скоро я пойду на Джербу и превращу вашу крепость в кучу щебня пополам с дерьмом. Если ты не солгал и я найду там Карамана, получишь лодку и отплывешь к тунисским берегам в целости и сохранности. А если солгал…

– Что тогда? – прошипел пленник. – Что ты сделаешь со мной, гяур, сын шайтана? Что, если я солгал?

Серов скрипнул зубами:

– Если ты мне ботву гнал, я тебя, мон шер, отдам на растерзание невольникам. Отдам, как обещал, ты уж не обессудь. Ждать смерти будешь долго.

Он повернулся и зашагал к трапу.

Глава 9 Джерба

Мальтийские скалы медленно таяли на северо-востоке, весенний ветер гудел в снастях, солнышко грело так, как бывает не всяким летним днем в России. Благодать! Чудные места, думал Серов, расхаживая по квартердеку. Мальта, конечно, остров каменистый, и бананы с ананасами тут не вырастишь, зато теплого моря, солнца и разных почтенных древностей сколько угодно. Но все это станет товаром лишь в двадцатом веке, после двух разрушительных войн, когда живущие в сытости счастливцы из Штатов и Европы откроют туристический сезон. Тогда потекут реки долларов и евро на Мальту и в Коста дель Соль, в Марокко, Тунис, Алжир и Египет, в Турцию и Грецию, и родятся из того потока многоэтажные отели, аэродромы, круизные лайнеры, яхтклубы и пляжи с золотым песком. Но это только будет, а сейчас цена красотам природы и древним диковинам – грош в базарный день.

Его фрегат шел во главе флотилии. Справа и чуть позади двигались «Стриж» и бригантина «Ла Валетта», слева – «Дятел» и «Дрозд», а за ними тянулась дюжина орденских галер, больших низкобортных судов с орудиями на палубах. Галеры глубоко сидели в воде; на каждой – сотня солдат со всем снаряжением, больше десятка лошадей, запасы пороха и провианта. Шли они не быстро, делали узла четыре, но все-таки за трое суток могли добраться до пиратского гнезда. Если, конечно, погода позволит.

Сейчас флотилия огибала южную оконечность Мальты. Остров был довольно велик, тринадцать морских миль в длину и семь в ширину, но плодородием не отличался – тут водилось больше камней и скал, чем лугов и полей, так что продовольствие завозили с Сицилии. К северо-западу лежал еще один клочок земли под названием Гозо, копия Мальты, только раза в три поменьше, а между двумя главными островами была совсем уж крохотная территория, необитаемый остров Комино,[85] миля поперек, заросли кустарника и полчища кроликов. Судя по картам, Джерба, куда направлялась флотилия, не уступала размерами Мальте и торчала у самого тунисского берега, словно затыкая горловину довольно обширной бухты. Существовали, конечно, и отличия: остров был плодороднее мальтийских палестин и не такой скалистый, хотя утесов и холмов там тоже хватало. Сейчас на Джербе имелись сады и пастбища, но в прошлом, как утверждали мальтийцы, остров был пустынной землей. На что он годился? Кому был нужен? Разве только рыбакам да морским разбойникам. Эти крепко обосновались на Джербе, еще со времен первого Барбароссы, которому остров пожаловал местный эмир.

– Курс – зюйд-вест, – сказал Серов стоявшему у штурвала Олафу Свенсону. Тот плавно крутанул рулевое колесо, паруса на миг заполоскали, потом снова взяли ветер. Мальта медленно тонула за кормой, растворяясь в морской синеве; теперь бушприт корабля смотрел точно на юго-запад, где пряталась за солеными водами магрибская Тортуга.

– Сигнал!

Грохнула носовая пушка. Галеры флотилии поворачивались, ложились на курс, указанный флагманом; над «Святым Петром», где держал флаг командор Зондадари, вспухло облачко дыма, затем ветер донес звук выстрела. Серов довольно кивнул. За минувший месяц было потрачено много усилий, чтобы мальтийские союзники привыкли отвечать сигналом на сигнал. Всякая команда нуждалась в подтверждении – тем более что войско с ним шло изрядное, две тысячи бойцов и корабли с сотнями орудий.

На капитанский мостик поднялся Сэмсон Тегг, доложил, что людям Брюса Кука выданы порох, пистолеты и мушкеты, что они сидят в полной готовности и ждут. То была особая команда для спецзаданий из сорока корсаров; основой стала ватага Брюса, пополненная меткими стрелками. Про их задачу Серов пока не говорил никому.

– Ветер устойчив, – заметил Тегг, принюхиваясь. – Если бы не корыта этого Дадара, за двое суток дошли бы. А так ползем, как беременные черепахи.

– Не важно, за сколько дойдем, важно, что встретим, – возразил Серов. – Помнишь келью под дворцом магистра – ту, с картами и рисунками? Помнишь, о чем мы говорили?

– Такое я не забываю, клянусь троном Сатаны, – буркнул бомбардир. В самом деле, будучи человеком подозрительным, забывчивостью он не страдал и замечал любую мелочь. К людям Тегг относился так же, как чрезвычайные «тройки» сталинских времен: всякий был в его глазах виновен и обязан доказать свою благонадежность.

Они молча следили за юркими шебеками, за бригантиной, купленной Серовым в феврале, и за большими орденскими галерами. Там спустили в воду весла, по тридцать с каждого борта, и скорость флотилии увеличилась. Пожалуй, теперь суда делали пять или шесть узлов.

– Кстати, о разговоре в той келье… Ты что-нибудь придумал, Эндрю? – наконец поинтересовался Тегг. – Ты говорил… как это называется по-ученому?.. о пре… при…

– О превентивных мерах, – подсказал Серов. – Придумал, Сэмсон. Вон она, одна из моих придумок.

Он показал взглядом на шкафут, где люди Брюса Кука возились с мушкетами и точили тесаки. Вооружились они не до зубов, а по самые брови: у каждого два пистолета и мушкет, пороховые гранаты, сабля, пара метательных ножей, кинжал и топорик. Брюс прохаживался между шлюпками, загромождавшими палубу, следил, как чистят стволы и набивают порохом глиняные кувшины.

– Как бы у парней кишка не лопнула или пупок не развязался, – сказал Тегг. – Тащить такую кучу груза… Не надорвутся по жаре?

– Жары не будет, ночью пойдут и с минимальным запасом провианта, – пояснил Серов и, усмехнувшись, добавил по-русски: – Ничего, лоси здоровые!

– Что ты сказал?

– Сказал, пусть пояса подтянут, тогда пупок будет в целости.

– И чем займется эта шайка?

– Прикроет высадку мальтийцев. В первую очередь конницы.

– Вот как! Об этом ты мне ничего не говорил.

– Ну, так сейчас говорю.

– Где мы их высадим?

– У скал на северном побережье. Примерно в двух милях от места, где с галер сойдут мальтийцы.

Лоб Тегга пошел морщинами.

– Плохой берег! На картинках, что мы разглядывали, камни торчат из самой воды. На шлюпках трудно подойти!

– Надо постараться. Чем хуже берег, тем меньше вероятность, что нас там ждут.

– Хмм… Ты в этом уверен? В том, что ждут?

– Такой расклад не исключается. Мы ведь это обсуждали, Сэмсон.

Тегг кивнул. Глядя в его хмурое сосредоточенное лицо, Серов перенесся в мыслях на пять недель назад, когда они, явившись во дворец магистра, спустились в подвал, в тайную камеру с главными сокровищами Ордена. Запах сухой древесины, старинных пергаментов и бумаги снова коснулся его ноздрей, вспыхнули свечи в медных шандалах, добавив к смеси запахов аромат воска, и сгорбленный брат-библиотекарь поднял крышку одного из сундуков. Он опять услышал его голос, увидел, как морщинистые руки бережно касаются свитков, раскрывают кожаные футляры с желтоватыми листами, перебирают их, гладят и ласкают…

– Здесь, дети мои, карта и листы с изображениями Джербы. – Голос брата-библиотекаря шуршал, как сухие листья под ветром. На вид этому монаху[86] было лет восемьдесят, но держался он прямо, а его руки в старческих пигментных пятнах не потеряли былой ловкости. – Карта передает очертания острова и его берега, ибо во внутренних областях наши лазутчики не побывали, а кто побывал, тот не вернулся. Не было на это Божьего соизволения! Но виды с моря удалось зарисовать. Вот город на юге и крепость, что у неверных именуется касбой, вот северные гавани и поселения, вот рисунки скалистых и пологих мест вдоль побережья, бухт и камней, что торчат из воды. А вот еще…

Он выкладывал на большой стол все новые и новые листы, а Серов с интересом оглядывал подземную келью. Обшитое дубовыми досками помещение казалось довольно просторным, хотя у стен в три ряда громоздились сундуки. Судя по приятному аромату, их изготовили из кедра и стянули полосами бронзы; к каждому сундуку была прибита дощечка с надписью на латыни, а крышка запиралась на тяжелый замок. Ключи висели у пояса монаха, но, видимо, не все – сундуков насчитывалось с полсотни, а ключей – десятка два. Воздух в келье был сухим, плесени нигде не замечалось, и по верху стен темнели продухи – похоже, этот подвал специально оборудовали для хранения старинных документов.

Тегг и ван Мандер, пришедшие с Серовым, уже склонились над картой и рисунками, а он все смотрел на запертые сундуки. Вероятно, в них таилась письменная история Ордена за шесть столетий, секретные донесения шпионов, дарственные грамоты и послания пап, а также всех европейских государей, начиная с эпохи Крестовых походов, постановления капитула, записи о каждом рыцаре, погибшем в бою или умершем в своей постели, и многое, многое другое. Для историков – бесценный архив! Где он теперь? Сохранился ли в скитаниях между Мальтой, Россией и Италией? Или захвачен Наполеоном и вывезен во Францию?..

Серов вздохнул. Ответы на эти вопросы были ему неизвестны.

– Оставляю вас тут, дети мои, – сказал брат– библиотекарь. – Запасные свечи, бумага, перья и чернила, буде понадобятся вам, здесь, в этом шкафу, а вот шнур с колокольчиком. Дерните, и я вас выпущу.

Старик удалился. Загрохотали засовы на тяжелой двери, пламя свечей колыхнулось и снова застыло. Тегг сунул нос в шкафчик, стоявший в углу, пробормотал недовольно:

– Вот оно, монашеское жлобство! Все есть, кроме вина! Чем глотку промочить? Чернилами?

Бомбардир вернулся к столу, и теперь они втроем склонились над картой. По периметру остров был окружен римскими цифрами от единицы до ста сорока, и эти цифры повторялись на листах бумаги, так что не составляло трудов отыскать рисунки многих мест на побережье. Изображались они разными людьми, но все «картографы», по мнению Серова, были неплохими рисовальщиками. На гравюрах он видел скалы и галечные пляжи, утесы, торчащие из воды и омываемые волнами, малые и большие бухты, одни пустые, другие заполненные пиратскими судами. Крепость, выходившая к морю, изображалась со всеми подробностями: башни, стены, врата и десятки бойниц, а в самых больших – круглые пушечные жерла. Для сравнения рядом с воротами были пририсованы часовые с кривыми саблями, в арабских бурнусах, и Серов прикинул, что высота стен – метров шесть-восемь, а башен около двенадцати.

Тегг вытащил кинжал.

– К морю выходят три городишки, – произнес он, осторожно касаясь карты острием. – Один на юге, с крепостью – как ее?.. касба?.. – самый крупный, обращенный к бухте и берегу Туниса. Два других, на севере, деревня деревней, ни стен, ни бастионов нет, и гавани тут небольшие. Ставлю дукат против дохлой крысы, что сарацины зимуют в большой бухте у касбы, а к лету переводят свои лоханки в северные гавани. Из них можно сразу выйти в море.

– Так оно и есть, – подтвердил Серов. – Командор Зондадари говорил мне об этом. В крепости – постоянный гарнизон, пять или шесть сотен, а считая с экипажами шебек – тысячи три бойцов. Но с началом весны кто-то отправится на промысел или переведет свои суда в северные бухты. Этих раздавят наша конница и пехота. Других мы перебьем на юге, в окрестностях касбы. Если сделаем это быстро, в крепости останется не больше тысячи защитников.

– Как быстро? – спросил бомбардир.

– От заката до рассвета. К ночи высадим пехоту и всадников, а утром они должны нагрянуть к крепости. Между городами семь-восемь миль, не расстояние для конницы. Часть мальтийских солдат пусть прочесывает остров, остальные с всадниками обложат касбу с суши. Мы подойдем с моря и начнем обстрел.

Проговорив это, Серов уставился на карту. Какая-то мысль билась в его голове, пытаясь облечься словами; он смотрел на пергамент с чертежом острова, на десятки листов с рисунками, и думал, сколько лет собирались эти сведения, сколько золота и скольких жизней они стоили. Несомненно, разведка у Ордена была хороша, и магистры не жалели денег для своих осведомителей.

– Солдат можно высадить здесь, – Тегг показал кинжалом на северное побережье, затем придвинул к карте рисунок. – Видишь, галька тут, а не скалы, для лошадей удобно. До каждой из деревень около четырех миль, и если подойти к берегу в сумерках, никто галеры не заметит.

– Подойти в сумерках! – фыркнул ван Мандер. – Чтобы напороться на мель или камни? Хотя… вот эта мелкая цифирь… красным помечено и похоже на промеры глубин… Так и есть, чтоб меня черти взяли! Основательные парни в этом Ордене!

Серов присмотрелся. В самом деле, кое-где у берегов стояли цифры, обведенные овалом, а в бухте перед крепостью таких пометок было не менее десятка. Странным образом это подстегнуло мысль, кружившуюся в его сознании; он подумал, что на всякое КГБ есть свое ЦРУ и что это верно не только для двадцатого столетия. Затем положил на карту ладонь, накрыв ею Джербу.

– Что тебя удивляет, шкипер? Конечно, должны быть промеры глубин! Я полагаю, Орден давно мечтает разделаться с пиратами – может быть, еще со времен магистра Ла Валетта… Они собирали сведения и намечали пункты, где их корабли могут приблизиться к берегу и высадить конницу и пехоту – видите, промеры есть везде, где берег пологий и более доступный. Мы тоже выбрали бы такие места… мы, и любой болван, желающий сойти на сушу не замочив сапог.

Тегг уставился на Серова немигающим взглядом.

– Что ты имеешь в виду?

– Не будем забывать, что лазутчики есть не только у Ордена, – пояснил Серов, снова касаясь карты. – Вот чертеж вражеской земли, вот рисунки берегов и укреплений, вот отметки мест для нанесения удара… Это план атаки на Джербу, придуманный Орденом. Но, возможно, существует и другой – план атаки на Мальту, придуманный магометанами.

Ван Мандер пожал плечами:

– И что с того? Наше дело – освободить своих и взять добычу. Потом пусть дьявол сожрет эту Мальту с потрохами!

– Эндрю не о Мальте беспокоится. – Тегг, более проницательный, чем шкипер, насупил брови. – Разрази меня гром! Я понимаю, о чем ты, капитан: хочешь сказать, что на Мальте есть соглядатаи? Ублюдки, в чьих карманцах сарацинское золото бренчит? Мы готовимся к походу, а они считают наши лоханки, наши пушки и наших людей, так? И дня за три, за четыре пошлют гонца к магометанам – ждите, мол, гостей?

– Это не исключено, – подтвердил Серов. – Наш план строится на внезапности атаки, и это преимущество терять нельзя. Нужны превентивные меры.

– Чего? – разом молвили Тегг и ван Мандер, раскрыв рты.

– Нужно учесть, что нас, возможно, поджидают, и внести в план кое-какие изменения. Положим, в нашей команде есть предатели…

– Есть, и я их знаю! – Тегг грохнул по столу кулаком. – Деласкес, бородатая морда! И этот черномазый Абдалла! Вызову-ка я их на «Ворон» и пропущу под килем! Конечно, если ты не возражаешь, капитан.

– Возражаю. Вина их не доказана, и дрались они вместе с нашими парнями храбро и честно. Хотя согласен, водятся за ними странности.

– Лучше повесить двоих, чем потерять потом целую ватагу, – упрямо сказал бомбардир. – Покойный Брукс так бы и сделал.

Серов нахмурился.

– Я – не Брукс! И я клянусь Спасителем, что лишних потерь не будет! – Он резко дернул головой и повернулся к шкиперу. – Ван Мандер, возьми бумагу, перья и чернила, перерисуй карту со всеми отметками и подумай, как нам маневрировать в бухте у крепости. На какую дистанцию мы сможем подойти к стене и башням? Куда достанут наши пушки? Куда послать галеры? После выгрузки солдат у них осадка на четыре фута меньше нашей, но орудия в восемь и двенадцать фунтов, стену им не пробить…

– Пусть стреляют картечью, – примирительно молвил Тегг. Потом спросил: – Так что нам делать, Эндрю? Мы не можем возиться с Джербой ни месяц, ни неделю… Быстро налететь и раздолбать – вот наши козыри! Иначе придет сарацинским псам подмога от тунисских козлов, от беев и султанов, и отправит нас в преисподнюю! Если, конечно, ты что-нибудь не придумаешь.

Ван Мандер согласно кивнул, и Серов, покосившись на их хмурые рожи, перевел взгляд на карту и сказал:

– Я придумаю, камерады, непременно придумаю. Шейла в этом гадючнике, Стур, Тиррел, Хенк и другие наши парни… Как я могу не придумать? – Он посмотрел на свою ладонь, стиснул пальцы в кулак и добавил: – У Шейлы моей срок уже пять месяцев…

Спецкоманда Брюса Кука являлась одной из превентивных мер. Будь Серов магрибским предводителем, знающим о набеге, он устроил бы ловушки повсюду, где можно высадить на берег пешие сотни и конницу. Мест таких на каменистом острове немного, и если послать в каждое триста-четыреста стрелков и легкие пушки, они разнесут десант или уж, во всяком случае, перебьют лошадей. А всадники, как хорошо понимал Серов, давали огромное преимущество нападающим – и не только потому, что рыцари в кирасах и шлемах, с мечами, копьями и пистолетами были мощной ударной силой. Главное их достоинство заключалось в мобильности; на острове шириною в десять-двенадцать миль они могли добраться до любого пункта за считаные минуты. Но прежде надо было перевезти на сушу боевых коней, что в этом примитивном веке, невзирая на сноровку воинов Ордена, являлось делом непростым. Правда, Серов внес кое-какие усовершенствования, но в любом случае высадка требовала пары часов и хотя бы относительной безопасности.

Флотилия приблизилась к Джербе в предвечерние часы, когда солнечный свет уже начал тускнеть, но еще не угас. У штурвала стояли Абдалла и Стиг Свенсон, а на капитанском мостике собрался весь командный состав: Серов, Тегг, хирург Хансен и ван Мандер, управлявший кораблем в этих незнакомых водах. За кормою «Ворона» шли на буксире четыре шлюпки с вооруженными бойцами, и фрегат, не убирая парусов и не сбавляя хода, подтащил их к берегу на двести ярдов. Затем канаты были обрезаны, корсары взялись за весла, и легкие скорлупки полетели к гряде камней, торчавших из воды, и маячившим за ними утесам. Несмотря на слабое волнение, у подводных скал волны бурлили и кружили в яростном танце; один неверный взмах весла, и лодку ударит о каменный лоб, расшибет вместе с людьми и затянет на дно.

Глядя на шлюпки, нырявшие в волнах, Серов невольно поежился; секунды и ловкость гребцов решали успех его плана. Помолиться, что ли?.. – мелькнула мысль, но Тегг, ухмыльнувшись, подтолкнул его локтем и буркнул:

– Я говорил, хреновое место, чтоб перебраться на сушу. Однако кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

– Мудро сказано, и к месту, – подтвердил лекарь Хансен.

Весла таранили воду, рулевые правили с мастерством, отточенным в сотнях набегов, абордажей и высадок на дикие неприветливые берега. Серов наконец перевел дух – шлюпки проскочили между каменными клыками и двинулись к берегу, позволив мощным волнам швырнуть их друг за другом на узкий галечный пляж. Первым на сушу выбрался Брюс Кук, помахал рукой – мол, все в порядке – и тут же разослал своих людей искать проходы в скалах. Рассматривая берег в подзорную трубу, Серов увидел, как десантники вытянулись цепочкой, направились к скалистой стене и быстро исчезли в неразличимом за дальностью ущелье. Если карта была точна, им предстояло шагать пару миль, одолевая это расстояние минут тридцать-сорок.

– Идем в двух кабельтовых вдоль суши, – сказал Серов ван Мандеру. – Скорость – четыре узла, не больше. Куку нужно время, чтобы выйти на позицию. Прикажи, пусть просигналят Зондадари, что операция прошла успешно.

Флаг на мачте «Ворона» пополз вниз, затем снова приподнялся. «Святой Петр» ответил – мальтийское знамя над галерой дважды дернулось. Фрегат, сбросив часть парусов, неторопливо плыл на запад, бригантина, шебеки и галеры тянулись следом. Шли к месту высадки основного десанта, лежавшему почти на равном удалении от двух деревень или городков на северном побережье. Света еще хватало и можно было различить, как скалы отступают в глубь острова, превращаясь в невысокие холмы, освобождая бесплодную сухую землю, на которую ряд за рядом катились зеленоватые валы. Вскоре корабль обогнул мыс, за которым открылась неглубокая бухта. Берег здесь был сравнительно ровным и довольно широким – холмы поднимались ярдах в семидесяти от воды. Солнце, висевшее на западе, освещало их голые, заваленные камнями вершины, и, как ни вглядывался Серов, он не смог заметить ни малейшего движения.

– Подойдем на кабельтов? – спросил ван Мандер. – Если промеры мальтийцев верны, глубина здесь восемнадцать футов.

Серов кивнул, и фрегат, а следом за ним бригантина, направились к берегу. Шебеки, сбросив паруса и двигаясь на веслах, обгоняли «Ворон», их осадка позволяла приблизиться к суше почти вплотную. Тяжело груженные галеры ползли за ними, и на их палубах толпились солдаты, готовились спускать плоты.

– Паруса долой! Якорь в воду! – выкрикнул команду шкипер. Бригантина застыла рядом с «Вороном», но «Стриж», «Дрозд» и «Дятел» продолжали идти на веслах, пока до усыпанного галькой пляжа не осталось футов тридцать. На орденских галерах сушили весла и бросали якоря. Затем послышался громкий плеск и удары дерева о дерево – на воду сбросили плоты, а на них спустили широкие сходни.

– Вот тут мне нравится, – заявил Тегг, осматривая береговую полосу. – Отличное место для высадки!

– И для засады, – добавил Серов. Надвигались сумерки, от северных склонов холмов легли длинные тени, но каменный частокол на их вершинах был еще ясно различим. Ему показалось, что там что-то поблескивает – то ли прожилка кварца, то ли мушкетный ствол.

Он вытащил шпагу, начертил ею в воздухе крест и махнул в сторону берега, подавая сигнал для высадки. Первым в воду прыгнул де Пернель, затем с шебек стали спускаться корсары, держа мушкеты и пороховницы над головой. В начале марта вода не баловала теплом, но не раздалось ни крика, ни проклятия; слышался лишь плеск волн да скрип сапог о камни.

Негромко заржали лошади – их, уже оседланных, с шорами на глазах, заводили на плоты.

– Вы не торопитесь, сэр? – спросил Дольф Хансен, разглядывая передовой отряд, уже выбиравшийся на берег. – Если, как вы предполагали, тут засада, сарацины могут перещелкать наших парней.

– Не думаю. Сейчас отплывут плоты с лошадьми, и вот тогда начнется! Но они не успеют. – Серов, прищурившись, поглядел на солнце. – Брюс уже у них в тылу.

Он словно видел это, видел безмолвных людей, что растянулись в цепь и шагают к берегу, высматривая врага, видел готовые к стрельбе мушкеты, грозные лица корсаров, тусклый блеск палашей и секир, пороховые гранаты с тлеющими фитилями. Никто из засевших в холмах не уйдет – может, лишь крикнуть успеет, ужаленный сталью или свинцом… Это предчувствие было таким ярким и сильным, что кровь ударила Серову в виски; он стиснул кулак, грохнул им о планшир и зашипел от боли.

Его движение будто породило лавину звуков: за холмами грянул мушкетный залп, послышались вопли – «Алла! Алла!» – и сразу раздались взрывы, сухой треск пистолетов и лязг клинков.

– Отряд Брюса атакует, – сказал Серов, чувствуя, как разливается в груди спокойствие. – Они уже бросили гранаты… Сэмсон, если будет нужда, ты достанешь до тех холмов картечью?

Тегг с подозрением покосился на Абдаллу, замершего у штурвала, и пробурчал:

– Далековато для картечи… Но, с Божьей помощью, достану.

– Тогда иди к пушкам и жди команды.

Тегг исчез. Открывать орудийный огонь Серов не спешил – грохот залпа раскатился бы на несколько миль, оповестив врага о начале вторжения. Мушкетные выстрелы и взрывы пороховых гранат звучали не так громко и скрадывались рельефом местности.

Де Пернель построил свой отряд в шеренгу и скорым шагом двинулся к холмам. Судя по воплям и звону сабель, за ними шла ожесточенная схватка – сорок молодцов Брюса Кука сражались с неведомым по численности противником. Серов полагал, что в засаде могли находиться двести или триста человек и что половину уложили гранатами, а также из пистолетов и мушкетов. Значит, на каждого десантника пришлось двое-трое сарацин; вполне приемлемое число для отборной корсарской команды.

От галер отплыли плоты – на каждом по четыре коня, рыцари в кирасах и моряки, гнавшие плоты к берегу. Это были мощные сооружения, изготовленные по указанию Серова: большие винные бочки, связанные канатами, с прочным деревянным настилом. Лошади, чувствуя надежную опору, стояли спокойно, только дергали ушами, когда за холмистой грядой слышался выстрел или особо пронзительный крик.

На вершинах замелькали среди камней фигуры дерущихся, потом волна магометан, преследуемых десантниками, покатилась вниз, прямо на шеренгу бойцов де Пернеля. Тот вскинул шпагу, и его отряд остановился; полторы сотни мушкетных стволов глядели на бегущих, и темные их зрачки сулили смерть.

– Молодец Брюс, выбил их с позиции, – пробормотал Серов. – Вот что, лекарь, отправляйся-ка на берег. Будут раненые, и ты понадобишься там.

Хансен поклонился и сбежал на шканцы. Шеренга, которой командовал де Пернель, разразилась беглым огнем. Корсары били из мушкетов и пистолетов, в спины отступающим стреляли люди Кука, и магрибцы, зажатые между двумя отрядами, падали, как колосья под серпом. Их было около сотни, но ни один не добрался до берега и не скрестил саблю с бойцами, стоявшими на пляже. Их шеренга сломалась, корсары ринулись на поверженных врагов, добивая их ударами приклада, тесака или секиры. Десантники не спешили покинуть холмы и, убедившись, что драться не с кем, стали исчезать за каменистыми вершинами. Зачем, для Серова не было тайной – там лежали сотни трупов мусульман, убитых при неожиданной атаке. Начиналось самое святое – грабеж.

Солнечный диск наполовину погрузился в море, когда плоты один за другим ткнулись в берег. Лошади занервничали, ощутив запах крови, их начали выводить на усыпанный галькой пляж, и топот сотен копыт заглушил людскую перекличку. От галер плыли шлюпки, набитые пехотинцами, и Серов, заметив в первой лодке командора Зондадари, спустился с высокого квартердека на палубу. Марк Антоний, стоявший у средней банки, махал ему шляпой – видно, хотел перемолвиться словом.

Из люка вылез Сэмсон Тегг, поглядел на берег, где корсары раздевали мертвецов, и ухмыльнулся.

– Не пригодились мои пушки… А жаль!

– Еще постреляешь, – пообещал Серов. – Ночь пройдет, и будешь палить из всех орудий.

Лодка Марка Антония стукнулась о борт фрегата. Командор приподнял шляпу; его смуглое лицо сияло, глаза горели воодушевлением.

– Поздравляю, мессир капитан! Вы были правы, нас поджидала засада. Но вы – настоящий стратег! Дар предвидения – вот что делает воина истинным полководцем! Auspicia sunt fausta![87]

– Я плохо знаю латынь и потому не могу насладиться вашим последним комплиментом, – сказал Серов.

– Это изречение свидетельствует, что начало положено доброе. Хвала Господу! И да будет с вами Его благословение! – Командор перекрестил Серова и оттолкнулся от борта.

– Благословение! – пробурчал вслед ему Тегг. – На кой дьявол! Лучше бы к нашей доле прибавил… скажем, не поровну делиться, а шесть к четырем… Как-никак, у нас большие пушки, а на их лоханках – просто пукалки!

Пехота Ордена, вслед за всадниками, ступила на берег. Шлюпки поплыли к галерам за пополнением, капитаны сотен начали строить своих бойцов, и повсюду, на кораблях и на суше, разгоняя сумерки, зажглись факелы и фонари. Солдаты продолжали высаживаться при их зыбком свете. Хоть их называли мальтийцами, но смуглых, похожих на арабов уроженцев Мальты насчитывалось среди них немного – больше наемников из Генуи и Милана, Франции, Испании и Швейцарии, из Британии и германских земель. Они были дисциплинированными бойцами – проверяли оружие и походную кладь, быстро разбирались по сотням, и вскоре темная масса, шевелившаяся на суше, разбилась на три колонны, возглавляемые всадниками. Серов видел, как в свете факелов и восходящей луны поблескивает металл кирас и шлемов и вьются по ветру флажки на пиках капитанов. Наконец высадка закончилась. Два небольших отряда зашагали на запад и восток, к поселениям на северном берегу, третий, более многочисленный – его задачей была атака крепости – стал подниматься на холм. Дождавшись, когда смолкнут цокот копыт и скрип гальки под сапогами, он окликнул Хрипатого, велел отправляться на сушу и прекратить грабеж. До рассвета оставалось около пяти часов – только-только обогнуть остров и обрушиться на укрепления магометан.

Будет ли атака внезапной?.. – мелькнула мысль. Здесь их ждали – возможно, у крепости тоже ждут?.. С мрачным удовлетворением Серов подумал, что его предчувствия оправдались – лазутчики у магрибцев были не хуже, чем у Ордена. И, возможно, кто-то из них сейчас находится на «Вороне»… Он бросил взгляд на Абдаллу, замершего у штурвала. Этот мавр и Деласкес, его приятель? Возможно, но маловероятно; эти парни скорей шпионы Ордена. Хотя не исключалось, что они работают на обе стороны.

Корсары, навьюченные добычей, уже грузились в шлюпки. Появился Хансен, опустил на палубу свой медицинский саквояж и деловито потер руки. Выглядел он не слишком утомленным – должно быть, раненых оказалось немного.

– Дольф! – позвал Серов. – Наши потери?

– Убитых нет, сэр. В отряде Кука семь раненых, большей частью сабельные порезы… Ничего серьезного.

– Дьявол к нам милостив, – пробормотал Тегг за спиной Серова.

– Потери противника?

Хирург пожал плечами.

– Трудно сказать, капитан. Сотни три уложили или четыре… Брюс божится, что никто не ушел. Ни единая сарацинская душа!

Серов кивнул. На палубе было уже тесно – люди Кука с лихими выкриками поднимались на борт, сваливали на шкафуте груды ятаганов и огнестрельного оружия, волокли пестрое тряпье, обувь и ремни. Похоже, они раздели трупы турок и магрибцев догола.

Три шебеки, «Стриж», «Дрозд» и «Дятел», отвалили от берега. Ван Мандер крикнул, чтобы выбирали якорь. Затопотали босые ноги, хлопнули паруса, и «Ворон» направился в море. Завтра, думал Серов, завтра я увижу Шейлу… Возможно, увижу – если Эль-Хаджи не соврал… По словам реиса, караманова усадьба, где держали пленных, находилась сразу за городскими воротами, обращенными к суше – белые стены, белый, с синим цветочным орнаментом дом, несколько пальм во дворе и загон для рабов. Туда пойдет Кук… Главное, отрезать поместье от укреплений, не дать увести невольников… Может быть, это сделают всадники Зондадари…

Фрегат бесшумно скользил вдоль берега, и следом кралась флотилия галер. Взгляд Серова обратился к открытому морю. Там, за волнами, лежали Мальта, Сицилия, Италия, а за нею, за вершинами Альп, которые лет через сто будет штурмовать Суворов, другие страны, Австрия, германские земли, Венгрия, Чехия, Польша… Наверное, Паршин их уже миновал, подумалось Серову, все же больше месяца прошло, как Михайла отправился в Геную… Наверное, он сейчас на Украине и пробирается со Страхом Божьим в Москву и Петербург…

Эта успокоительная мысль смирила сжигавшее его нетерпение. Приказав, чтобы разбудили перед рассветом, Серов ушел к себе и крепко проспал четыре часа.

Глава 10 Штурм

Все было серым – серые стены и башни крепости, серые хижины, сгрудившиеся на берегу, серые пальмы и платаны, серые рыбачьи лодки и пиратские шебеки, качавшиеся на мелкой волне. Солнце еще не взошло, восточный небосклон лишь начал розоветь, и предутренний сумрак поглощал цвета и краски, будто перед глазами плавало в воздухе закопченное стекло. Но все же что-то удавалось разглядеть, и Серов, обозревая береговые укрепления, мысленно соотносил их с картой и рисунками лазутчиков. Стены касбы казались ему не очень высокими, а жерла орудий, глядевших в море, небольшими – видимо, то были двенадцатифунтовые пушки. Стена, изогнутая серпом, выходила к причалам и тянулась ярдов на двести; у обоих ее концов были насыпаны невысокие равелины с батареями, охранявшими вход в гавань. Над стеной торчали башенки минаретов, но ничего похожего на дворцовые кровли не замечалось – видно, пиратские главари не шиковали и белокаменных палат не строили. Для них Джерба была деловым центром и военной базой, а что до отдыха с гуриями, шербетом и танцами живота, то для этого больше подходили тенистые сады Алжира и Туниса.

Команда Брюса Кука уже сидела в шлюпках, а бригантина, три шебеки и орденские галеры разворачивались по обе стороны от «Ворона». Они могли подойти ближе к берегу – во всяком случае, так же близко, как пиратские суда, стоявшие в сотне ярдов от крепостной стены; согласно промерам орденских лазутчиков, глубина там была двенадцать футов. Серов, отвлекшись от эволюций своей флотилии, разглядывал в трубу ворота, выходившие к гавани. Они были собраны из мощных брусьев и окованы железом, но, без сомнения, пушки фрегата разнесут их в щепки – да и сама стена, сложенная из обожженных на солнце кирпичей, не являлась серьезным препятствием. Что бы ни говорил Эль-Хаджи о неприступности этих укреплений, касбу можно было взять. При правильной осаде – дня за три, решил Серов. Другое дело, что трех дней у него не имелось; за спиной – тунисский берег, и помощь оттуда подойдет через считаные часы. Максимум, через сутки, если тунисский бей не распоследний лох.

– Все спокойно, клянусь преисподней, – заметил стоявший рядом Тегг. – Похоже, не ждут нас магометанские псы. Нет, не ждут!

– Если их предупредили о набеге – а это несомненно, – то они понимают, что высаживать конницу под дулами пушек мы не рискнем, – сказал Серов. – Для высадки есть подходящие пункты на побережье, и там, я полагаю, всюду засады, как на северном берегу. Раз нет оттуда сообщений, значит, нет и врага. – Он подумал и добавил: – Хорошо, что мы обошлись без пушечной стрельбы. Звук канонады разлетелся бы по всему острову.

– Хорошо, – согласился Тегг, посматривая на Деласкеса, сменившего у штурвала Абдаллу. – Но хотел бы я знать, какой гад ползучий нас продал! Не пропустить ли под килем этого бородача с его приятелем? Прополаскать раза три, и они в чем угодно признаются!

– В том-то и дело, что в чем угодно, – усмехнулся Серов, вспоминая, как его самого протащили под килем. Тогда он признался, что его зовут Андре Серра, что он внебрачный сын маркиза и служит помощником квартирмейстера на фрегате «Викторьез». Если бы таскали дольше, узнали бы много любопытного – например, что он летел по небу в железной птице и свалился в прошлое на триста лет.

Вдалеке, за городом и крепостью, поднялся в небо столб сизого дыма.

– Сигнал! – промолвил Тегг. – Наш Дадар обложил сарацинов с суши!

– Ну, тогда и начнем, благословясь. – Серов перекрестил суда на левом фланге, потом на правом, и забормотал молитву: – Царь Небесный, пощади моих прохиндеев и висельников, пошли им удачу, а кому суждено – легкую смерть. На Тебя, Господи, уповаем, и суду Твоему покорны, а потому…

– …вели, чтоб Сатана смазал сковородки салом, – ухмыляясь, закончил Тегг. – Сегодня в аду будет изрядное пополнение!

– Все в руках Божьих, – произнес Серов. – Ты, Сэмсон, бей сначала по воротам, а после – картечью по верху стены. Ворота крепкие, но думаю, бортового залпа не выдержат.

– Я разнесу их в клочья, – пообещал бомбардир и ринулся к люку.

Серов махнул рукой ван Мандеру.

– Поднять сигнальный вымпел!

– Поднять вымпел! – Голос шкипера раскатился над фрегатом. – Паруса на гроте и бизани долой! Поворот бортом к берегу!

На мачте затрепетал узкий красный флажок. С берега донесся гул, нараставший с каждой секундой, – похоже, там заметили флотилию и подступавшие с суши отряды. На стенах и равелинах замелькали смутные тени, несколько фигур появилось на палубах шебек, которых в гавани было дюжины три. Раздался тоскливый вопль муэдзина – но он, похоже, не славил Аллаха, а призывал правоверных к оружию. Но было поздно – шлюпки с корсарских судов уже плыли к берегу, орденские галеры шли к защищавшим бухту фортам, «Дрозд», «Дятел», «Стриж» и бригантина – к стоявшим у берега кораблям пиратов. Первые солнечные лучи блеснули на востоке, и Серов, глядя в трубу то на ворота, то на лодки с командой Кука, приказал:

– Правым бортом – огонь! Готовься к повороту!

Десять тяжелых ядер врезались в деревянные створки, и врата с треском рухнули. «Ворон» шел под кливером и фоком к одному из фортов, разворачиваясь в просторной бухте, шлюпки с десантными отрядами спешили к берегу. Галеры Ордена окутались клубами дыма – били по батареям на равелинах, где суетились ошеломленные турки; грохот выстрелов заглушал поднявшийся там крик. С шебек Серова тявкали малые пушки, ломая рангоут врага, и летели пороховые гранаты; на нескольких пиратских кораблях уже взметнулись алые огненные языки. Облако темной гари поплыло к кирпичной стене и жалким домишкам у ее подножия. Там метались люди – возможно, не пираты, а местные рыбаки и ремесленники. Стиснув зубы, Серов наблюдал, как толпа оборванных женщин, детей и мужчин ринулась к воротам. Он не мог им помочь, только пробормотал сквозь зубы:

– Когда дерутся слоны, достается траве… – И тут же выкрикнул: – Левым бортом… картечью… огонь!

Магрибцев, что появились на стене, будто смело железным ливнем. Но из амбразур в башнях полыхнуло пламя, и орудия на равелинах тоже начали стрелять – похоже, противник опомнился. Над водой засвистели ядра, и Серов вознес благодарность небесам, что у врагов нет крепостных орудий, огромных пушек и мортир, бросавших двухпудовые ядра. Таких чудовищ на гигантских станинах он как-то видел в Петебурге, во дворе Артиллерийского музея; они были больше орудий Скалистого форта, что охранял Бас-Тер – ствол руками не охватишь! Пара снарядов могла покончить с любой галерой, да и «Ворону» хватило бы четырех…

Шлюпки достигли берега. Ватага Брюса Кука высадилась в отдалении от крепости и быстро исчезла за кустарником и стволами пальм; остальные, разбившись на группы и паля из мушкетов, бросились к фортам и стене. Самый крупный отряд ворвался в ворота, расшвыривая горожан; этих бойцов вел де Пернель, неистовый рыцарь. «Ворон», развернувшись правым бортом, послал на стену и в башни новую порцию картечи, носовые и кормовые орудия непрерывно стреляли по батареям равелинов, поддерживая залпы галер. Грохот канонады не позволял услышать звуков сражения, что шло на севере, за касбой, но Серов не сомневался, что конница Ордена уже в городских предместьях. Два дымных столба поднимались в небо, и это значило, что Марк Антоний блокировал крепость с суши и бьется у самых стен.

На «Дятле», подошедшем слишком близко к горевшим шебекам, вспыхнуло пламя, одна из орденских галер, сильно кренясь набок, вышла из боя. Орудия в фортах и крепости уступали мощью пушкам «Ворона», но было их вдвое больше, чем на всей флотилии; из башен касбы стреляли прямой наводкой, форты вели перекрестный обстрел и, кажется, кроме ядер тоже принялись палить картечью. Это было опасно; среди палубной команды, управлявшей парусами, раздались проклятия и крики.

– Тегг, отставить картечь! – рявкнул Серов. – Бей ядрами по форту! Ван Мандер, правь туда! – Он вытянул руку с трубой, указывая на левый равелин. – Подойди на сотню ярдов и разворачивай судно бортом!

С него сорвало шляпу, и по макушке будто прошлись раскаленным рашпилем. Он закашлялся – кислый запах пороха висел в воздухе, в глотке першило от дыма. Первые струйки крови потекли по лбу, преодолели барьер бровей и стали заливать глаза. Серов выругался, вытер лицо платком и прижал его к царапине.

На стенах касбы кипела яростная схватка – люди де Пернеля забрались наверх и теперь резались с защитниками и сбрасывали товарищам канаты. Корсары, привычные к снастям, лезли по стене с кошачьей ловкостью, палили в бойницы, бросали в пушечные жерла мешочки с порохом. Поверхность стены внезапно вспучилась, на ней распустился алый цветок, полетели обломки кирпичей, и из рваной дыры вывалилась пушка. Потом рвануло сразу в двух местах, и вместе с орудиями вниз посыпались изувеченные трупы.

Серов подобрал свою шляпу и напялил ее на голову. Кровь продолжала струиться, по большей частью текла на затылок и уши. Ядра размером с кулак упрямо били в корпус «Ворона», пела смертельные песни картечь, но равелин приближался с должной быстротой. То была насыпь с невысокими земляными валами, частью развороченными обстрелом с галер; небольшие пушки торчали здесь как зубья гребенки, и около них копошились сотни две турок и магрибцев.

Фрегат повернулся бортом, Серов скомандовал: «Огонь!», и под ударом тяжелых ядер земля, смешанная с плотью и кровью, брызнула фонтанами. Корсары, что залегли у равелина, волчьей стаей бросились наверх; даже после убийственного залпа «Ворона» их было втрое меньше, чем неприятелей, но выручала сноровка: стреляли из пистолетов и мушкетов, бросали гранаты, а тех, кто избежал пуль и пороха, добивали прикладами и тесаками.

За спиной Серова оглушительно грохнуло. Он обернулся, успев заметить, как ван Мандер, раскрыв рот, тычет рукою в крепость: одна из ее угловых башен раскололась от подножия до вершины, и из огромной трещины било ярко-оранжевое пламя. Не прошло и пары секунд, как половина башни, обращенная к гавани и морю, рухнула, погребая под собой ветхие лачуги, причалы и рыбачьи лодки, другая медленно оседала, разбрасывая по сторонам кирпичи, тлеющие балки, пушечные станины и стволы. К двум дымным столбам со стороны суши присоединился третий – это означало, что солдаты Ордена тоже ворвались в крепость. Вероятно, одна из корсарских команд открыла им дорогу, подорвав ворота или часть стены.

– Город наш! – торжествующе воскликнул ван Мандер и хлопнул ладонью по эфесу палаша.

– Похоже на то, – согласился Серов, протер глаза и, прищурившись, посмотрел на солнце. Первый залп прозвучал в шестом часу, а сейчас было не больше девяти; на грабеж пиратского гнезда и поиски Шейлы оставался целый день. Перегнувшись через планшир, он крикнул: – Тегг! Поднимайся на мостик!

Бомбардир был черен, как дьявол. От него разило потом и порохом, камзол куда-то исчез, кожаная безрукавка, расстегнутая до пупа и покрытая нагаром, топорщилась, словно жестяная. Выпучив глаза, он уставился на Серова.

– Чтоб мне в пекле гореть! Ты ранен, Эндрю?

– Макушку задело, – объяснил Серов и тут же добавил: – Принимай командование, Сэмсон. Я съезжаю на берег. Возьму с собой Хрипатого, Рика, Джо и Олафа с братьями. Еще Абдаллу. Мне нужен переводчик.

Бомбардир кивнул, не задавая лишних вопросов.

– Распоряжения, капитан?

– Иди ко второму форту и расстреляй его. Фрегат поставишь на рейде, двести ярдов от берега. Галеры пусть подойдут ближе и будут готовы к погрузке добычи и людей. У пушек оставить канониров, остальные могут отправиться в город. Я вернусь… – он снова взглянул на солнце, – после полудня. Вернусь и отпущу тебя повеселиться. И вот что еще… Накажи парням, чтобы не очень лютовали. Детей не трогать!

– Хорошо, – кивнул второй помощник. – Тех, кто ниже четырех футов, резать не будем. Клянусь в том спасением души!

Бросив на него мрачный взгляд, Серов спустился в капитанский ялик. Как всякий полководец со времен Рамсеса и Юлия Цезаря до генерала де Голля и маршала Жукова, он понимал, что есть моменты, когда войско становится неуправляемым. Особенно, если счет победителей к побежденным долог, кровав и писан пером злобы на пергаменте ненависти.

Братья Свенсоны и Кактус Джо сели на весла, Абдалла устроился на носу, Хрипатый Боб оттолкнулся от борта, а Рик Бразилец протянул хозяину тряпку, смоченную водой. Серов вытер лицо и шею, пощупал под шляпой – волосы слиплись в колтун, остановив кровотечение. Боцман молча сунул ему бутылку рома, потом тоже отхлебнул и плеснул на плечо – там, под разорванной рубахой, багровел рубец от шрапнели. Когда лодка достигла береговых камней, они вышли на сушу и всемером прикончили бутыль. Отшвырнув ее, Серов сказал:

– Значит, так, джентльмены: направляемся к городским воротам и ищем беленую постройку, расписанную синими узорами. Думаю, парни Кука уже навели там порядок и поджидают нас. Помолитесь, чтобы Шейла, Уот и все остальные были живы и не лишились ни глаз, ни рук, ни ног.

На три секунды воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом волн и далекими воплями, что доносил из города ветер. Потом Абдалла провел по лицу ладонями, соединил их перед грудью и склонил голову. Боцман произнес:

– Хрр… Кажется, мы помолились, капитан. Если Бррюс поймал Каррамана, ты мне его отдашь?

– Отдам, – пообещал Серов.

Усадьба Карамана стояла в пальмовой рощице, протянувшейся по обе стороны дороги. Этот тракт шел от городских ворот в глубь острова, и в отдалении виднелись другие дома, выстроенные в мавританском стиле, с навесными галереями и стрельчатыми окнами. Вероятно, то были поместья других пиратских главарей и перекупщиков награбленного, носившие следы быстрого штурма и безжалостной расправы с их обитателями, женщинами и слугами: где взорваны стены и выбиты ворота, распахнуты окна и двери, а где еще бушует огонь, пожирая валявшиеся во дворах и на галереях трупы. Район богатых особняков отделяла от городских предместий каменистая пустошь, заваленная мертвыми телами, но уже не женщин и слуг, а воинов, едва успевших дотянуться до оружия. Их было сотен пять или шесть, многие – с переломанными ребрами и черепами, расколотыми ударом копыт; несомненно, тут прошла конница Ордена, а за нею – пехота, добившая выживших. Домишки горожан, лепившиеся к крепостной стене, пылали, источая сизый дым, ворота, ведущие в касбу, были распахнуты настежь, и около них стоял отряд мальтийцев, пикинеры и мушкетеры. На дороге тоже лежали мертвецы, и пираты, и люди иного звания – валялись среди перевернутых тележек с фруктами и овощами, дохлых ослов и расколотых глиняных кувшинов.

В сравнении с этой картиной смерти и бедствий, дом Карамана казался оазисом покоя и тишины. Направившись во двор вместе со своей свитой, Серов увидел дюжину корсаров, сидевших в тени под пальмами, и полтора десятка служанок и слуг, закутанных в бурнусы, хаики[88] и покрывала – эти жались в углу, бросая на страшных пришельцев испуганные взгляды. Ни Шейлы, ни людей Уота Стура, ни каких-либо других невольников тут не нашлось, и, осознав этот факт, Серов нахмурился и помрачнел. Может быть, они в доме?.. – мелькнула мысль.

При появлении капитана пираты поднялись. Трое были давними знакомыми – Жак Герен, Мортимер и немой Джос Фавершем; имена и прозвища остальных, пришедших в последние месяцы, смешались в памяти Серова.

– Где? – выдохнул он, чувствуя, как пересохло горло. – Где наши?

– Прах и пепел! Нет никого, капитан! – зачастил Мортимер. – Ни Хенка, дружка моего, ни Тиррела, ни Уота, ни других парней! Яма на заднем дворе пустая и…

– Заткнись, – сказал Серов. – Пусть говорит Жак.

– Пустая яма, сэр, – повторил Герен. – Здоровая такая, двадцать рыл можно засунуть, но пустая. Был тут кто из наших, не был – пока непонятно. Эти – он кивнул в сторону слуг, – только по-своему балабонят. Но дом мы обыскали.

– И что?

– Не похоже, чтобы здесь держали женщину, знатную леди вроде нашей Шейлы. – Герен опустил глаза. – Я сожалею, капитан… Глупцы твердят, что женщина на корабле не к добру, но она… она приносила нам удачу. Еще когда была мисс Шейла Брукс.

– Мы ее веррнем, – прохрипел боцман за спиной Серова. – Ее, Уота и его рребят! Всем саррацинам пустим крровь, а веррнем!

Серов скрипнул зубами и на мгновение закрыл глаза. «Веррнем! Веррнем!» – звучало у него в ушах, било в виски, словно вопль попугая. Вернем, произнес он про себя, стараясь успокоиться, и поднял взгляд на Герена:

– Где Брюс? И чем он занят?

– В доме, капитан. Беседует с управляющим этого гадючника. А парни… хмм… ну, шарят в комнатах.

– Хрипатый и ты, Абдалла, пойдете со мной. Остальные могут передохнуть.

Серов повернулся и зашагал к арке входа, украшенной синими цветочными узорами. Просторная комната за ней носила следы тщательного обыска и вдумчивого грабежа: у стены стопкой составлены серебряные подносы, рядом – кувшины из того же благородного металла, небольшая шкатулка с монетами, забитый тканями сундук, сваленные грудой сабли и пистолеты, несколько свернутых ковров. Около этого добра стоял на страже Алан Шестипалый.

– Неплохо, – пробурчал Хрипатый. – Тысяч на двенадцать потянет. – Он выудил из-за пазухи еще одну бутылку рома и протянул Серову. – Не хочешь подкррепиться, капитан? Больно ррожа у тебя бледная.

Серов молча глотнул и переступил порог, очутившись во внутреннем дворике. Сюда выходили двери и окна десятка комнат, у задней стены зеленел развесистый платан, а под ним на вымощенном плиткой полу стояла пара диванов – из тех, что в двадцатом веке назывались оттоманками. Дворик казался довольно большим, и в его середине было нечто наподобие бассейна, который Серов вначале принял за фонтан. Но, очевидно, до таких изысков местная техническая мысль не дошла, и над поверхностью воды в круглом каменном водоеме не поднималась ни единая струя.

У этого сооружения стоял Брюс Кук и задумчиво разглядывал чью-то спину в турецком узорчатом халате. Его обладателя держали, завернув локти за спину, Люк Форест и Колин Марч; голова пленника находилась в воде, и, судя по тому, как дергались тощие ноги в остроносых туфлях, ему это не слишком нравилось.

Увидев Серова, Хрипатого и Абдаллу, Кук радостно ощерился и приказал:

– Вынимайте, парни, эту вошь. Пусть капитан на него глянет.

Люк и Колин дернули страдальца вверх. То был костлявый щуплый турок лет пятидесяти; он задыхался и кашлял, пучил глаза и хрипел что-то неразборчивое. Вода стекала по бритой голове на бороду и усы, пятнала халат, и так уже наполовину мокрый, растекалась лужей возле ног. На пирата этот человек не походил, и, вероятно, под его командой были не воины с саблями, а слуги с вениками.

– Ну, в чем тут у нас сложности? – поинтересовался Серов, осматривая пленника.

– Человеческих слов не понимает, – доложил Брюс Кук. – Я его спрашиваю: где Караман, козел одноухий? Где девушка-красавица и двадцать наших камерадов? Где карамановы шебеки? Где? Где? – С каждым «где» Брюс дергал турка за бороду. – На английском спрашиваю, на французском и даже на чертовом кастильском, прости Господь мне этот грех! Не понимает, краб вонючий! Может, на дереве подвесим и разведем под пятками костерок? Или макать его дальше?

«Первый раз вижу, чтобы так учили языкам», – подумал Серов, а вслух сказал:

– Макать не надо. Пусть отдышится, и Абдалла с ним побеседует. Ну-ка, Люк, похлопай его по спине.

Люк хлопнул, заставив турка согнуться в три погибели. Наконец тот перестал кашлять, уставился на Брюса, пробормотал «эфенди» и что-то еще, совсем непонятное.

– Просит пащады у гаспадина, – невозмутимо перевел Абдалла.

– Вот господин! – Кук показал на Серова. – Большой-пребольшой эфенди! Не ответишь ему, огрызок, к шайтану попадешь!

Упав на колени, турок заговорил, мешая слова с хрипами и кашлем. Абдалла слушал, склонив голову к плечу и поглаживая рукоять сабли. На турка мавр глядел без всякого сочувствия.

– Мурад его прэзренный имя, – сказал он. – Он… как это на англиски?.. хазяин двор?..

– Дворецкий или управляющий, – подсказал Серов. – Что еще он говорит?

– Он клястся, что нэ ходил в морэ, нэ брал чужой корабл, нэ обижал сынов Христа… только чут-чут, кагда они сидэт в яма. Просыт милости, мой капитан. Турэцкий сабака! – В темных глазах Абдаллы сверкнула ненависть.

– Милость будет, – буркнул Серов. – Будет, если он расскажет, где Караман, моя жена и мои люди. Мне сообщили, что Караман пришел на Джербу со всей своей флотилией и захваченными невольниками. Почему его здесь нет? Где он зимует? Спроси-ка турка об этом.

Мавр вступил в переговоры с пленным. Мурад то униженно кланялся, то падал на колени, то воздевал руки к небесам, призывая Аллаха в свидетели; было ясно, что он перепуган до судорог и говорит чистую правду.

– Караман быват здэс рэдко и нэ всякий зима, – наконец произнес Абдалла. – Он приходить сюда, эсли нада сгаворится с другим реис о большом набэге. Тут у нэго малый дом, мало слуг, мало жэнщин, мало… как это?.. вэселых дел.

– Мало развлечений, – уточнил Серов. – Дальше!

– Зима он жить в балшой памэстье у Аль-Джезаир,[89] болшэ, чем тут. Там гаван для корабл, там хароший дом, там много раб, там тюрма, где раб ждат выкуп. Все там! – Абдалла показал рукой на запад.

На миг в глазах Серова потемнел белый свет. Зря он поверил Эль-Хаджи, проклятому мерзавцу! Все оказалось бессмысленным, бесполезным! Долгое ожидание на Мальте, переговоры с великим магистром, этот поход, гибель множества людей – и магрибцев, и тех, что были в его воинстве…

Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы и постарался успокоиться. Он был уроженцем иного времени, сыном двадцатого века; в его эпоху разум превалировал над чувствами, а отчаяние смирялось логикой. И эта логика подсказывала, что поступил он верно: нашел союзников, набрал бойцов и не позволил им скучать в бездействии и лености. Последнее стало бы большей ошибкой, чем налет на Джербу, ибо лишь тот корсарский вождь имеет власть, чьи люди не остались без добычи. Это диктовала логика пиратского ремесла, и Серов понимал: случись такое, и он лишится и корабля, и команды.

Эта мысль его отрезвила.

– Спроси, был ли здесь Караман, – велел он Абдалле.

– Был, – отозвался через пару минут переводчик. – Был нэдолго, два или три дна. Оставит тут поврэжденный шэбек и младшэго реиса Сулэйман Аджлах, что значит Лысый. Приказат, чтобы Лысый чинил корабл и сдэлал новый команда.

– Где он сейчас, этот Сулейман?

– Жить в касба, – сообщил мавр после переговоров с Мурадом. – Тэпер навэрнака мэртвец, и Сулэйман, и его люди.

– Уж точно, все мерртвяки, – с мрачным видом заметил Боб. – Хрр… А их лохань, скорей всего, сгоррела.

– С Караманом была женщина? Этот, – Серов кивнул на пленника, – ее видел? Молодая женщина, волосы светлые, глаза голубые… Видел ее или нет?

Абдалла начал новые переговоры с турком. Серов ждал, сунув ладони за пояс, чтобы не было заметно, как дрожат пальцы.

– Этот пэс ее нэ видеть, – произнес мавр. – Но Караман хвастал, что ест на его шэбек жэнщин. Очэн красивый жэнщин, толко с этим… – Абдалла обозначил рукой выпуклось живота. – Когда разрэшится от брэмени, Караман подарить ее дэй Алжир, и дитя тожэ. Дэй на нэго сэрдит – мало платит Караман дэю. Нада дэлать хароший бакшиш… красивый жэнщин, красивый рэбенок, золото…

Шейла должна родить в мае… три месяца осталось… – мелькнуло у Серова в голове. Успеем! Он вытащил руки из-за пояса – пальцы больше не дрожали.

– Спроси о наших парнях, Абдалла. Про Стура, Тиррела и прочих.

– Я ужэ спрашиват, мой капитан. Он ничэго нэ знат, – молвил мавр. – Но я думат так: эсли гаспажа в Алжир, они тожэ в Алжир. Там болше дават за крэпкий раб.

Наступило молчание. Серов покачивался с пятки на носок, с носка на пятку, посматривал то на турка, то на бассейн, будто примеряясь, не утопить ли в нем пленника. Мурад с ужасом озирался, встречая хмурые взгляды корсаров. Они глядели на него как волки на кролика.

– Что будем делать с этим ублюдком? – нарушил тишину Брюс Кук. – И с остальными бабами и мужиками?

– Хрр… – произнес боцман, дождался кивка Серова и посоветовал: – Загнать бы всех в каморрку поменьше, дверрь и окна забить, а дом поджечь. Саррацинским душам одна доррога – в прреисподнюю… Пусть к огоньку прривыкают.

– Мы сделаем лучше, – сказал Серов и кивнул Абдалле: – Переводи! Скажи турку, что я его милую и дарю ему это поместье со всеми слугами, ибо он мне не лгал. То моя жертва Христу или Аллаху… Что за месть Караману – сжечь этот дом и дюжину слуг и служанок? А если пощадим их, Бог, глядишь, зачтет и в нашем деле поможет.

Абдалла забормотал на турецком, а Боб и Брюс переглянулись и одновременно кивнули.

– Твоя воля, капитан. Может, и правда нам зачтется, – произнес Кук. – Ну, дом и жизнь ты ему подарил, но добычу-то мы вынесем?

– Разумеется. Что наше, то наше.

Мурад, выслушав Абдаллу, всполошился, упал на колени, начал бить земные поклоны и горестно вопить.

– За жизн очен благодарен, – пояснил Абдалла, – а дом боится взят в падарок. Говорит, Караман придти и зарэзат.

– Скажи, чтобы из-за этого не беспокоился. Караман долго не проживет.

С этими словами Серов покинул дом и вместе с семью своими спутниками вышел за ворота усадьбы. Время двигалось к полудню, но яркое весеннее солнце застилали дымы от пылающих строений и пыль, поднятая взрывами – минеры Марка Антония катили бочки с порохом к стенам касбы, методично уничтожая укрепления. Над сотнями мертвецов, валявшихся по обе стороны дороги, уже трудились вороны. Зрелище было жутким, но Серов, поглощенный своими мыслями, не видел страшных безглазых лиц.

Он очнулся, когда они подошли к ялику. Его фрегат застыл в двухстах ярдах от берега, и к нему, а также к другим судам флотилии, тянулись караваны груженых шлюпок. К борту «Ворона» пришвартовался «Дятел», и плотники обоих кораблей под бдительным оком мастера Бонса заменяли на шебеке обгоревшие реи и поврежденный фальшборт. Рядом чинилась орденская галера – там накладывали пластырь на основательную пробоину под гребной палубой. На водной поверхности плавали, догорая и чадя, обломки пиратских шебек, среди которых попадались трупы и всякая малоценка, не привлекшая внимания победителей – пустые бочки и корзины, корабельная мебель и прочий хлам.

Из разбитых городских ворот, обращенных к морю, тянулись запряженные мулами и ослами повозки. Добыча была богатой: множество изделий из серебра, от массивных тазов и кувшинов до тарелок, кубков и подсвечников, ларцы с украшениями местной и европейской работы, сундучки, полные монет всех народов и стран, турецкий шелк[90] и английская шерсть, жемчуг и слоновая кость, страусиные перья, дорогое оружие, богатые одежды… На причале, где все это добро грузилось в лодки, возвышался стол из драгоценного черного дерева, за которым шустро скрипели перьями четыре орденских писца, фиксируя взятую добычу. Трудились они под диктовку Сэмсона Тегга и командора Зондадари, лично проверявших груз каждой повозки.

Гребцы расселись по местам. Хрипатый занял место у руля и спросил:

– Плывем на «Воррон», капитан?

– Нет. Идем к «Стрижу».

Боцман с пониманием ухмыльнулся.

– Хрр… Хочешь должок отдать?

– Не без того, Боб.

Весла зачерпнули воду. Пока плыли на «Стриж», под лопасти попадались то обгорелые деревяшки, то распухший труп, обративший к небу незрячие глаза. Над водой тянуло едким запахом дыма.

«Стриж» был почти пустым, его команда грабила город, и на борту остались только стражи, восемь корсаров и капитан Клод де Морней. Он редко съезжал на берег – похоже, стеснялся своего уродства, отрезанного носа, отрубленных пальцев и головы, с которой кожу сдирали полосками вместе с волосами. Происходил де Морней из небогатого рода дворян из Бретани и дослужился до первого помощника на военном французском бриге, а потом, в несчастный день, попал в лапы Эль-Хаджи. Выкупа ждал четыре года, а чтобы поторопить его бретонских родичей, Эль-Хаджи рубил де Морнею пальцы, резал нос и драл кожу с черепа. Возвращаться домой в таком жутковатом виде бретонцу никак не улыбалось, зато для карьеры пирата внешность у него была самая подходящая.

– Клод! – окликнул его Серов. – Для тебя хорошая новость: Эль-Хаджи – твой.

По лицу де Морнея промелькнула плотоядная улыбка.

– Да сгноит Господь его душу! Могу заняться им сейчас, сэр?

– Займешься ближе к вечеру, когда выйдем в море. Сейчас с тобой восемь человек, а счет к Хаджи есть у каждого в твоей команде. Не стоит обижать людей.

– Это верно, – согласился бретонец. – Ну, обещаю, что быстро он не умрет!

– На твое усмотрение, – сказал Серов и распорядился править к «Ворону».

В четыре часа пополудни к фрегату причалила шлюпка командора Зондадари. Выглядел он довольным, но утомленным – сказывались бессонная ночь в седле, атака на крепость и пересчет захваченных богатств.

– Думаю, Тегг, ваш офицер, справится без меня, – сказал Серову Марк Антоний, поднявшись на палубу. – Я слышал, что вашей супруги здесь не оказалось? – Андрей молча кивнул. – Мои сожаления, маркиз… Но в остальном… в остальном!.. Хвала Господу, мы наконец-то уничтожили это осиное гнездо! Не навсегда, разумеется, но лет на пять– шесть. Орден вам обязан!

– Не желаете ли отобедать со мной, командор? – спросил Серов, глядя на шлюпки, что все еще тянулись к кораблям. – Кроличье рагу, сыр, фрукты, а к ним – херес и бургундское… Стол накрыт в кают-компании, на палубе шумновато.

Было не только шумновато, но и тесно – полсотни корсаров под командой ван Мандера принимали груз, спуская его в трюмы фрегата. Скрип талей, грохот сундуков и звон серебряной посуды перекрывали ругань и проклятия, временами по палубным доскам катился кубок или рассыпалась горсть монет.

– Отобедать не откажусь, – произнес командор. – Бог дарует хлеб насущный тем, кто трудится. А кто особенно усерден, получает рагу, фрукты и херес.

Он бросил взгляд на разгромленный город и направился вслед за Серовым в кают-компанию.

Рагу из кролика относилось к числу национальных мальтийских блюд – эти шустрые зверьки в изобилии водились на островке Комино, на радость охотникам и гурманам. В Ла-Валетте Серов нанял кока-мальтийца, некоего Рикардо Чампи, который в совершенстве готовил рагу, спагетти, бэббуш и канноли. Обглодав пару кроличьих лапок и запив мясо хересом, Марк Антоний порозовел и заметно расслабился. Ему было за пятьдесят, и в восемнадцатом веке этот возраст считался весьма почтенным – особенно для воина, таскавшего рыцарский доспех всю ночь и половину дня.

– У вас отличный повар, маркиз! – Командор отхлебнул глоток вина. – Скажу не таясь: в моих годах человеку нужны пища и отдых хотя бы единожды в день. Лет двадцать назад я мог не слезать с седла от рассвета до заката, а потом отплясывать на балу… Но – увы! – эти дни миновали! Как говорится, singula de nobis anni praedantur euntes…[91]

– Не сомневаюсь, мессир, что вы и сейчас могли бы станцевать тарантеллу,[92] – сказал Серов.

– Нет, мой друг, менуэт,[93] только менуэт, да и его – с Божьей помощью! – Командор рассмеялся, потом его лицо стало серьезным. – Кстати, ваше предвидение оправдалось – на Джербе было известно о нападении. Мои люди схватили в касбе одного из пиратских главарей…

– Случайно не Сулеймана Аджлаха? – спросил Серов, насторожившись.

– Нет. Его звали… звали… кажется, Гассан Бекташи – конечно, турок. Я велел его пытать, а затем – повесить. Так вот, этот Гассан признался, что еще месяц назад ему и другим реисам пришло послание, и говорилось в нем, что капитан Сирулла – ведь так вас прозвали в этих водах?.. – непременно нападет на Джербу. И знаете, кто отправил это письмо?

– Не знаю, но думаю, что какой-то лазутчик из сарацин, обосновавшихся на Мальте.

– Вот тут вы ошиблись, маркиз! Письмо пришло не с Мальты, а с Сардинии, из Кальяри. Отослано неким Вальжаном, марсельским купцом… Нашим единоверцем, мессир! Этот купец – личность известная, и обещаю, что мы им займемся. Воистину падение нравов в наши времена достойно горечи и порицания!

То ли еще будет, подумал Серов, вспоминая змеиный взгляд мсье Вальжана. Страсть к богатству ходит рука об руку с предательством, и в будущих веках это станет аксиомой. Чем больше золота у людей, тем меньше в душах понятий о чести и благородстве, долге и верности…

Он стиснул кулаки и произнес:

– Я знаком с этим Вальжаном. Что вы с ним сделаете? Убьете?

Марк Антоний покачал головой:

– Не стоит проливать кровь христианина. Есть способ лучше: показания Бекташи записаны, и мы добьемся для Вальжана отлучения. От имени святейшего отца![94] После этого Вальжан – конченый человек.

Конец обеда они посвятили более приятным темам, обсуждая, сколько сокровищ погружено в трюмы кораблей и стоит ли делить добычу прямо сейчас или лучше продать ткани, слоновую кость и другие товары и рассчитаться в звонкой монете. Сошлись на последнем варианте, после чего командор Зондадари отвесил Серову поклон, спустился в шлюпку и отбыл на свою галеру.

К семи часам пополудни операция была закончена, и войско победителей стало возвращаться на корабли. Солнце склонялось к закату, на месте касбы и города дымились груды развалин, на тысячи трупов слетелось воронье, и звуки отгремевшей битвы сменились оглушительным карканьем. Наконец на плотах, поспешно сколоченных из обломков, перевезли последних лошадей, подняли их на галеры, и флотилия вышла в море. Тогда к фрегату приблизился «Стриж» – так близко, что Серов мог различить без подзорной трубы ухмылку на роже капитана де Морнея. Вокруг него столпились десятки людей, и каждый сжимал что-то блестящее, небольшое – гвоздь, крохотный ножик или иглу, которой шили паруса. Затем на палубу вывели Эль-Хаджи, и морской простор огласился жутким воем.

Пленник выл всю ночь, и Серов, отстаивая вахту, слушал эти звуки, пока над голубыми водами не загорелся первый луч рассвета.

Глава 11 Снова Мальта

Где ты, Шейла? Где ты, карибский цветок, счастливый дар, радость души? Что с тобою? Носишь ли дитя или исторгла в крови и муках мертвый плод? Не претерпела ли насилие? Есть ли у тебя хлеб, есть ли питье, есть ли платье, чтобы прикрыть наготу, спастись от холода и жадных взоров?..

Сердце Серова сжимала тоска. «Ворон» застыл на рейде в гавани Ла-Валетты, и звездное ночное небо укрыло корабль непроницаемым пологом. В распахнутые окна капитанской каюты светила луна, прокладывая серебристую дорожку на морской поверхности, весенний воздух был ароматным и свежим, свечи на маленьком столике горели ровно, и Серову казалось, что его жизнь сгорает в этих крохотных огнях как заблудившийся мотылек. С берега плыли мелодии далекого пиршества, грохот кружек о столы, песни и крики, выстрелы и женский визг – корсары пропивали в кабаках и тавернах богатую добычу. Наверняка славили удачливого капитана, поднимали кружки в его честь, но капитану это было безразлично. Мертвый холод теснил его грудь.

Где ты, Шейла? Где ты, любимая?..

Тяжко вздохнув, Серов погладил переплеты книг, лежавших перед ним. Может, эти манускрипты подскажут, что делать?..

Мессир Раймонд де Перелос де Рокафуль, великий магистр Ордена, решил, что маркиз де Серра достоин за Джербу особой награды. Серов, однако, отказался от драгоценного оружия, от миланской кирасы, от кубков венецианского стекла и золотых дукатов; спросил книги, только не божественные, сказав, что Библию уже имеет, а книг на латинском, излюбленном отцами церкви, не читает. Магистр к просьбе отнесся с уважением, вызвал брата-библиотекаря и повелел проводить капитана в книгохранилище светских сочинений – пусть выберет и примет в дар любую книгу. Или две и даже больше, хоть книги в этот век являлись редкостью и стоили едва ли не дороже дамасской сабли с рукоятью, усыпанной рубинами.

Серов выбрал три: одну небольшую, другую побольше, а третью – огромную, в переплете телячьей кожи, с богатыми картинками. Самую малую он читать не мог, ибо она была издана в Амстердаме в 1678 году, а на голландском он знал лишь ругательства да морские термины. Она называлась «DE AMERICAENSCHE ZEE-ROOVERS. Beschreven door A.O. Exquemelin»,[95] и в ней был описан остров Тортуга, а также кровавые подвиги Франсуа Олоне, Моргана и других знаменитых карибских корсаров. Серов решил, что этот труд о собратьях по ремеслу ему переведет ван Мандер.

Вторая книга, пухлая и увесистая, была на английском. Открыв ее, он прочитал:

Грусть и тоска внезапно отпустили Серова; он даже развеселился, читая эти строки, и пробормотал:

– Как на кляче едет, это на меня похоже, а в остальном – не очень. Я все-таки совесть имею и одеваюсь попригляднее. Да и кинжала под мышкой не держу, кинжалу место на поясе.

Он прикоснулся к третьей книге. Она была полуметрового размера, толщиною в полторы ладони и весила, должно быть, фунтов пятнадцать. С гравюры на него глядел пожилой мужчина в усах и бородке, в черном камзоле со сборчатым испанским воротником; его лицо казалось хмурым и усталым, как у человека, перенесшего столько горестей и бед, что их хватило бы на десять жизней. Дон Мигель де Сервантес Сааведра – значилось на подписи внизу. То было французское издание «Дон Кихота Ламанчского», и первые строки этого великого творения помнились Серову с детства наизусть: «В некоем селе ламанчском, которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке…»

Но начал он читать не роман о приключениях славного рыцаря и верного его оруженосца, а биографию дона Мигеля, что шла впереди, и чем дольше вчитывался, тем сильнее изумлялся. Конечно, в пятитомном собрании сочинений, оставшемся в московской квартире, тоже имелась биография, составленная знающим критиком советских времен, и была она наверняка полнее, ибо Сервантеса изучали четыреста лет, писали о нем труды и диссертации и комментировали всякое слово его романа. Но ту биографию, напечатанную мелким шрифтом, Серов никогда не читал, и от того ему мнилось, что дон Мигель похож на титулованных членов Союза писателей: провел всю жизнь у стола, пусть не у пишущей машинки, а при чернильнице с гусиным перышком, пил пусть не водку, а херес с малагой, и временами являлся в местный отдел культуры, к инквизитору или чиновнику короля – там, как положено, делали втык и выдавали ценные указания.

Однако все оказалось не так. Он читал, как Сервантес, отважный воин, сражался в битве при Лепанто с турками, получил в ней три огнестрельные раны и лишился левой руки – а было ему лишь двадцать четыре года… Излечившись, он продолжал служить, бился при Наварине и в Тунисе, шпагу держал в правой руке, а щит привязывал к культе левой. Так прошло несколько лет, и решил он вернуться на родину, а чтобы храброго солдата встретили приветливей, испросил письма у знатных особ к самому королю. К своему несчастью, отплыл он с теми письмами в Испанию, а попал в плен к алжирским пиратам, захватившим его корабль. И решили магометане, что раз у воина такие письма, то человек он непростой, и заломили выкуп неподъемный, в две тысячи дукатов. Пять лет просидел дон Мигель в Алжире, не раз пытался бежать, но предавали его и перекупали, и надевали тяжелые цепи и железное кольцо на шею, а когда все-таки получил он свободу и возвратился домой, ждали его лишь нищета и забвение.

– Истинные герои всегда нищие, – произнес Серов, захлопнул крышку тяжелого тома и уставился в окно. Одна лишь мысль кружилась у него в голове: он смог, и я смогу! Одинокий изувеченный бедняга – смог, не поддался! А у меня – корабли и пушки, сотни людей и золото! Мне ли предаваться унынию? Мне ли горевать – с этакой силой! Конечно, с нею Алжир не возьмешь, Алжир – не Джерба, и алжирский дей – не пиратский реис, однако не все решают корабли и пушки. Группа бойцов и скрытная акция в духе Моссада – вот наилучший способ! Разведать, где обретается Одноухий, налететь, схватить – и в море! А чтобы не догнали, озаботиться поддержкой – скажем, тот же «Ворон» мог бы крейсировать у алжирских берегов, ждать с раскрытыми портами и тлеющими фитилями…

Серов сдвинул свечи на край стола, поближе к койке, и расстелил на покрывале испанские карты. Вдоль побережья длинной лентой тянулась низменность, за ней вставал хребет Атлас, пересеченный кое-где синими нитками рек, и было ясно, что из Алжира существуют два пути: либо в открытое море, либо в горы. Но этот, последний вариант казался Серову слишком опасным. Если бы речь шла о Стуре и ватаге Тиррела, можно было бы и в горы улизнуть, сбить со следа погоню, а затем выйти в укромное место на берегу и погрузиться на корабль. Но Шейла наверняка с животом, и для нее таскаться среди скал не очень-то полезно… Лучше сразу же бежать к воде, но какова дорога отступления? Сколько миль, какие там препятствия, и могут ли воины дея перехватить их по пути?..

Но карта ответов на эти вопросы не давала, и прояснить их можно было лишь на месте. Выходит, подумал Серов, придется сидеть в Алжире несколько дней и заниматься разведкой. Либо Орден посодействует – есть ведь у магистра свои люди в каждом крупном мусульманском городе! Наверняка есть! Им найти усадьбу Карамана – что раз плюнуть! Пожалуй, еще и присоветуют, как скрыться после налета…

Нужно с де Пернелем потолковать, решил он. И не с ним одним – с Деласкесом и Абдаллой, Теггом и ван Мандером… Ясно, что в Алжир на «Вороне» не сунешься. Какой корабль взять, какую команду подготовить? Поторопиться надо – сроки у Шейлы в мае подходят. Мать с крохотным младенцем еще труднее выручить, чем беременную женщину…

Он снова раскрыл книгу Сервантеса, вгляделся в его непреклонное лицо и прошептал:

– Спасибо, дон Мигель, вы меня ободрили. Вам трижды пришлось бежать… Надеюсь, что у меня получится с первого раза.

Совет собрался у большого стола в кают-компании. Карта, расстеленная на столе, и две пушки, мрачно взиравшие сквозь бойницы на форт Сент-Анжело, напоминали, что характер совещания – военный, что люди встретились тут не ради застолья и выпивки, хоть плещутся в кружках ром с Ямайки и испанское вино. Тегг прислонился к казенной части орудия, Серов сидел на капитанском месте во главе стола, остальные четверо устроились на табуретах и в жестких деревянных креслах. За дверью стояли Кактус Джо и Рик Бразилец – на тот случай, чтобы всякие бездельники не беспокоили капитана. Вообще-то парни из боцманской ватаги, вооруженные до зубов, несли у кают-компании круглосуточную стражу – здесь, слева от пушек, громоздились четыре сундука, набитых золотом. Дукатов в них было столько, что если ткнуть в монеты саблей, кончиком лезвия до дна не достанешь.

Ван Мандер, попыхивая трубкой, с одобрением взглянул на сундуки.

– Взяли, как никогда, – пробормотал он. – И дележ был честный… Все-таки уважает Орден вольных охотников! Тут моя лавочка в Амстердаме, а для других – что пожелается: бабы, камзолы с кружевами и спиртное бочками… – Оторвавшись от созерцания сундуков, шкипер повернулся к де Пернелю: – А ваш магистр как потратит свой доход? Храм построит или новый бастион?

– Деньги пойдут на богоугодные дела, – сообщил рыцарь. – Прежде всего на выкуп христианских душ, что истомились в плену у неверных. За это золото можно тысячи спасти и заслужить себе райское блаженство!

Тегг почесал зад о пушечный ствол.

– Мы своих в Алжире тоже могли бы выкупить. Что скажете? Ты, Мартин, и ты, Абдалла?

– За один сундук можно скупить весь алжирский невольничий рынок, – подтвердил Деласкес. – Если угодно дону капитану.

Серов поворочал головой и с сомнением хмыкнул.

– Дону капитану не угодно, – истолковал эти звуки Сэмсон Тегг. – Дон капитан понимает, что если выкупать у Карамана Шейлу и Стура с парнями, тот догадается, что за пташек к нему принесло. Мы его шебеку потопили, Джербу взяли и гонялись за этим гадом от Эс-Сувейры до Туниса… Пойдет он к дею и нас продаст. Золото отнимут, а наши головы будут торчать на пиках у ворот касбы… Верно я говорю, капитан?

– Верно, – согласился Серов.

– Можно действовать через посредника, – предложил де Пернель, ткнув пальцем в карту. – Тут, в Алжире, есть французские купцы и братья-монахи трех-четырех орденов. Все они способствуют выкупу единоверцев.

Серов снова хмыкнул. Купцы, монахи… Именно эти ублюдки и заложили трижды дона Мигеля!

– Твое предложение, рыцарь, капитану не нравится, – снова пояснил Тегг. – Мы привыкли брать, а не платить. Это что же такое! Взяли золото у сарацин, – тут он грохнул в сундук тяжелым морским сапогом, – и им же возвращаем! Это… это…

– …безнравственно, – подсказал Серов и процитировал на английском бессмертные строки поэта: – Все куплю, сказало злато, все возьму, сказал булат… Я – за булат!

Выручить своих ему очень хотелось, а за Шейлу он бы голову отдал. Но хотелось еще и другого – увидеть, как Одноухий болтается в петле, как меркнут его глаза, как вываливается язык… Он ненавидел его больше, чем Эдварда Пила, едва не отнявшего когда-то и Шейлу, и корабль. Во всяком случае, Пил был уже мертв, а Караман – еще жив.

Его глаза скользнули по лицу Абдаллы и остановились на Деласкесе.

– Если мы натянем халаты и придем на бригантине в Алжир, это вызовет подозрения? Если будем все в чалмах, будем славить Аллаха и представляться магрибскими разбойниками? Конечно, на османов и арабов мы не похожи и языков их не знаем, но вид у нас что ни на есть пиратский. Что сделают стражники дея?

– Ничего, синьор, – сказал Деласкес. – Ничего, если вести себя по-умному.

– Дать бакшиш портовому начальству и городским стражам?

– Нэпременно тэм и другим, – заметил Абдалла. – Одна рука в ладоши не хлопат.

– Кроме бакшиша нужно кое-что еще. – Деласкес погладил бороду, коснулся медной серьги в ухе. – Мессир капитан не похож на магрибца или турка, не знает их речи, но это ничего – среди разбойников есть греки и сардинцы, сицилийцы и испанцы, даже люди из Франции, Голландии и Англии. Те, кто отринул Христа, признал Аллаха и вышел в море грабить бывших соплеменников.

– Ренегаты, – процедил сквозь зубы де Пернель. – Презренные ренегаты!

– Да, так их называют, – согласился Мартин Деласкес. – Вы, мой капитан, можете надеть халат и чалму, стать французом-ренегатом и смело плыть в Алжир. Это никого не удивит, если вы будете иногда заглядывать в мечеть и хотя бы раз в день творить намаз. Вы знаете, что это такое?

– Знаю и умею, – отвечал Серов, вспоминая чеченскую службу. – Ополоснуть лицо и руки, встать на колени, повернуться к Мекке, почаще кланяться и бормотать «иншалла». Нет проблем!

– О! – Казалось, Деласкес поражен. – Простите мое любопытство, сэр… Сыновей французских маркизов и этому учат?

– Только незаконных – так, на всякий случай. Мало ли в какую передрягу попадешь…

Тегг захохотал, ван Мандер ухмыльнулся, и даже по суровому лицу де Пернеля скользнула усмешка.

– Я надеюсь, Мартин, – произнес Серов, – что вы с Абдаллой научите полсотни наших молодцов, как творить намаз и как вести себя в мечети.

– Нет, мессир, с пятьюдесятью это не получится, хотя я рад вам услужить. Вы не знаете турецкого и арабского, но Абдалла и я будем вашим языком и вашими ушами. Но еще пятьдесят ренегатов будут, конечно, подозрительны.

– Согласен, – кивнул Серов, переглянувшись с Теггом. – Дюжина ренегатов должна раствориться среди людей арабского происхождения – например, мальтийцев. Сколько их сейчас на наших кораблях?

– Не меньше, чем две сотни рыл, – сообщил второй помощник. – Те еще головорезы! Думаю, тридцать-сорок наберем, из самых надежных… – Он почесал грудь под камзолом и добавил: – Жаль, Фарука нет… Он бы сейчас пригодился.

Фарук был турком, коего неведомыми путями занесло в Вест-Индию. Он плавал с капитаном Бруксом лет пять или шесть и погиб во время смуты, когда Эдвард Пил поднял мятеж.

– Жаль, – подтвердил Серов. – Придется Хрипатому турка играть. Я возьму его со всей ватагой… – Он посмотрел на Тегга. – Обойдешься без боцмана, Сэмсон?

Тот кивнул.

– Моя задача, капитан?

– Будешь месяц болтаться у берега со всей флотилией и ждать нас. Полагаю, мы справимся раньше, месяц – это условный срок. Плыви на запад к Орану, плыви на восток к Ла-Калю, пускай на дно магрибские шебеки… Сезон охоты начался, не заскучаешь!

– Тут большое расстояние, – молвил ван Мандер и провел пальцем вдоль алжирских берегов. – От Орана до Ла-Каля четыреста миль, и плавая туда-сюда мы можем вас не встретить. Нужно договориться точнее.

– Хорошо. Раз в десять дней заходите в Ла-Каль. Если не встретимся в море, мы будем там вас ждать. – Серов повернулся к де Пернелю. – Это ведь французский город?

– Да, маркиз. Там большой гарнизон и есть отряд нашего Ордена. Магометане туда не сунутся.

– Хмм… есть орденский отряд… – протянул Серов. – А что в Алжире? Найдутся там верные Ордену люди? Ваши лазутчики?

Де Пернель потупил взгляд.

– Не знаю, клянусь святой Троицей… секретное дело, мессир капитан… Я военачальник, предводитель рыцарей и солдат, а лазутчики не по моей части.

– Поговорите, друг мой, с великим магистром. Мы будем нуждаться в помощи – надеюсь, очень небольшой. Необходим человек, который знает, где поместье Карамана и, может быть, проводит нас к его усадьбе. За эту услугу я его вознагражу. Щедрей, чем король Франции!

Рыцарь кивнул.

– Я сделаю это. Я поклялся святой Троицей, что кое-какие секреты мне неведомы, и это воистину так. Однако не сомневаюсь, что в Алжире найдется не один десяток тайных христиан, которые служат Господу нашему и Ордену. И потому мессир де Рокафуль в точности знает, что у алжирского дея на ужин и с какой наложницей он развлекается ночью.

– Ценные сведения, но о Карамане мне такие подробности не нужны, – промолвил Серов. Потом спросил: – Есть, очевидно, слова, которые надо сказать лазутчику? Секретные пароли?

– Да, разумеется, и я произнесу их в нужное время и в нужном месте, – заверил его рыцарь. – Вы ведь понимаете, мессир, что я вас не оставлю, а пойду с вами. Не только потому, что связан клятвой, есть и другая причина: я испытываю к вам искреннее расположение.

Открыт и честен, как всегда, подумалось Серову. Он стиснул руку рыцаря в знак молчаливой благодарности и произнес:

– Вы одарили меня своей дружбой, и это значит, что Бог милостив ко мне. Спасибо всем. Совет закончен.

…В ту ночь он долго не мог заснуть – пришли воспоминания о прежней жизни, о семье, приятелях, знакомых девушках, еще не появившихся на свет, о времени, которое он все еще считал родным. Но было ли так на самом деле?.. С новой реальностью, с ее событиями и людьми, его уже связали нерасторжимые узы; они крепли день ото дня, оттесняя прошлого Серова на задворки памяти и все яснее намекая, что он не притворяется корсарским капитаном, супругом Шейлы Брукс и мстителем Сируллой, он и есть капитан и корсар, муж чудесной женщины и мститель за свое поруганное счастье. Острое сознание того, что иного нет и не будет, пронзило Серова. Может быть, подумалось ему, он преуспеет на государевой службе, станет генералом или адмиралом, получит титулы и поместья, и жизнь его прервется на поле брани или в глубокой старости, в кругу детей и внуков. Но как бы ни повернулась судьба, здесь его мир, его отчизна и дом, который он построит в питерских болотах или подмосковных рощах, станет для него родным. Другого не будет никогда.

Наконец он заснул, и во сне пришли к нему люди, пропавшие в безднах времени – врач Евгений Штильмарк, журналист Максим Кадинов, Игорь Елисеев, несчастный всезнайка, Фрик, Ковальская и все остальные, кого он пытался найти, да так и не нашел. Обступив Серова, они глядели на него, и на их лицах блуждали смущенные улыбки. Это удивляло, и удивление длилось, пока издатель Добужинский не сказал: «Мы виноваты, Андрей, все перед тобою виноваты… Мы – причина того, что ты здесь очутился. Не было бы нас, ты бы жил-поживал по-прежнему в Москве, в своем законном веке, ловил мошенников, а о пиратах читал бы только в книжках… Ты уж нас прости, Андрюша!»

«Однако он и тут неплохо устроился, – пробормотал экстрасенс Таншара. – Авантюрист! Тут ему самое место». «Кто знает, где человеку место? – печально сказал Елисеев и, сделав паузу, добавил: – Мы должны ему помочь – не делом, так советом. Что ты хочешь знать, Андрей? Что-то о будущем и великих событиях, о королях и странах, бедствиях и войнах? Я все помню, дружище, помню, хоть уже умер…»

Серову стало его жалко, так жалко, что разрывалась душа. «С будущим я справлюсь, Игорь, – сказал он. – Как-нибудь совладаю, ведь у меня твоя книга есть… нет, не твоя, а мессира Леонардо… Справлюсь! А хочу я знать другое, хочу узнать про вас – куда вы попали и что случилось с каждым. Можете мне рассказать?»

И они заговорили, и были их повести непростыми. Кто очутился в Китае эпохи Мин, кто в половецком становище, кто вовсе на другом конце света, среди индейцев-пауни, а кому повезло, тот попал в родные языки и земли, в Черниговское княжество или в древний Новгород. Так проходили они друг за другом, рассказывая о себе, и последним был Женя Штильмарк из Твери, почти ровестник – исчез он, как помнилось Серову, в двадцать семь лет. Ехал домой из больницы, с работы, шагнул из трамвая и пропал… И было тому двадцать свидетелей.

«Ну, а ты где?» – спросил Серов. Штильмарк усмехнулся. «Где, где… Может, около тебя, Андрей. Не совсем около, но поблизости. Встретимся, узнаешь!»

Сказал так, и исчез, а вместе с ним растаяли прочие невольные хронавты. Владимир Понедельник, программист… Наталья Ртищева, врач, как и Штильмарк… Линда Ковальская, экономист… четверо парней из Нижегородского политеха…

Серов вздохнул и открыл глаза. В кормовые иллюминаторы вливались солнечный свет и свежий утренний воздух. За водами гавани пропел горн и грохнула пушка – там, над башнями форта Сент– Анжело, поднимали флаг. «Ворон» тоже просыпался – слышалось шарканье ног, потом раздался резкий голос Тегга, стоявшего ночную вахту.

«Штильмарк, – подумал Серов, – Евгений Штильмарк… Что еще за загадки?»

Он помотал головой, прогоняя сонные видения, и потянулся к одежде.

Несколько дней прошли в суете и хлопотах сборов. Бригантина «Ла Валетта» получила новое имя – «Харис», что значило «Страж» на арабском; энергичное название, звучание которого понравилось Серову. Двухмачтовый парусный корабль генуэзской постройки был быстрым и вполне подходил для капитана-ренегата; при попутном ветре он мог уйти даже от стремительных шебек. Его вооружили восемью двенадцатифунтовыми пушками, в трюм погрузили партию английского сукна, порох, воду, провиант и кое-какие редкости для подарков алчным чиновникам дея. Не был забыт и сундучок с монетой, с испанскими талерами и дукатами; прихватили и ларцы с украшениями, ибо Деласкес сказал, что бакшиш включает дары чиновничьим женам. Сережки и ожерелье с сапфирами Серов переложил в мешочек и спрятал на груди; это предназначалось для Шейлы, и временами, закрывая глаза, он видел ее в синем и золотом убранстве. Точно, как во сне…

Бригантину он выбрал недаром – парусное судно было удобнее шебеки, на которую пришлось бы взять сотню гребцов да еще следить, чтобы они изображали невольников. Опытных в этом деле нашлось бы предостаточно, но Серов полагал, что чем меньше народа знает об алжирской экспедиции, тем лучше. От Мальты и христианских портов на севере тянулись тайные нити к магрибским городам и весям, и любой купец вроде мсье Вальжана, любой контрабандист и скупщик краденого, мог продать их султану Туниса, дею Алжира или пиратским главарям. Так что стоило взять людей поменьше, но понадежнее, и сняться с якоря в темную ночь. Мальту покинет бригантина «Ла Валетта», собственность мессира Андре Серра, а в Алжир придет «Харис», разбойничье судно под командой капитана-ренегата. Он уже и прозвание себе выбрал – Мустафа, и легенду придумал. Аллах акбар! Аллах послал нам «купца» из Неаполя с тюками отличной английской шерсти… Покупатели, ау! Дешево отдам!

К боцманской ватаге, не очень многочисленной, Серов добавил испытанных людей, из тех, что плыли с ним и Шейлой на Барбадос, спасаясь от Эдварда Пила. Тернана пришлось оставить, чтобы не оголять командный состав, но Брюса Кука он взял, а с ним – Алана Шестипалого и Мортимера. Морти пару дней суетился под квартердеком и не давал капитану прохода, напоминая о прежней дружбе и клянясь мачтой и якорем, что лучше бойца во всей команде не найти и что он должен выручить Хенка. Пришлось его тоже взять. Воин из Морти был так себе, но Серова не покидало ощущение, что этот парень в воде не тонет и в огне не горит и что веревку для него еще не намылили.

Вместе с Серовым и Хрипатым пришельцев из Вест-Индии получилось ровно чертова дюжина, тринадцать человек, а к ним – де Пернель, мальтийский рыцарь, и пара темных лошадок, Деласкес с Абдаллой. Из уроженцев Мальты Серов отобрал тридцать восемь молодцов, свободно говоривших на арабском и неотличимых видом что от алжирцев, что от тунисцев. Были они смуглые, сухощавые, темноволосые, по реям лазали лучше обезьян, а спать ложились в обнимку с тесаком и мушкетом. Вполне пристойная команда! Хотя на Балтику с ними Серов бы не пошел – снега да вьюги нагнали бы тоску на любого жителя Средиземноморья.

Перед отходом Тегг отозвал его в сторону, зыркнул глазом – не слышит ли кто, и вымолвил:

– Прими, Эндрю, последний совет. Эти парни с Мальты – люди нам чужие, и если кого заподозришь, если почуешь что-то странное, не доискивайся правды, не бей линьками, а сразу стреляй. Покойный Брукс так делал, и потому все ходили у него по струнке. Раз кого-нибудь пристрелишь, и эти тоже будут так ходить. Нашим скажи, чтобы держали курки на взводе и сабли под рукой. Наших у тебя двенадцать рыл – в случае чего, пустят кровь хоть всем мальтийцам! Пустят, клянусь подштанниками Господа!

Серов уважительно кивнул – Теггу случалось бывать в таких разборках и передрягах, какие ему, корсару с крохотным стажем, и не снились. Он повернулся, осмотрел причаленную к «Ворону» бригантину, Деласкеса, стоявшего у штурвала, смуглых мореходов в чалмах, что суетились на палубе, и сказал:

– Ты прав, Сэмсон, в команде должен быть порядок. Может, пристрелить кого-нибудь без всяких подозрений?

Тегг вздернул острый подбородок.

– Смеешься, капитан? А я тебе вот что скажу: драться ты горазд и командуешь отменно, но сердце у тебя мягкое, будто явился ты из царства пресвитера Иоанна.[97] Страны такой, как нынче ведомо, нет, а если бы была, так мы бы ее отыскали, содрали золото с крыш, растрясли сундуки и утопили пресвитера в гальюне. Тот побеждает, кто жесток! – Бомбардир понизил голос и шепнул Серову в ухо: – Если самому стрелять противно, ты Хрипатому мигни – тут же глотку перережет. И за этими двумя приглядывай, за Мартином и Абдаллой. Ну, на их счет я Бобу сделал наставление…

Выслушав эти советы, Серов перебрался на палубу «Хариса» и, дождавшись глухой ночной поры, велел поднимать паруса. Выбрали якорь, поставили кливер, и бригантина канула в море словно призрачная тень, словно клочок тумана, унесенный ветром. Шли на северо-запад, к Тунису, до которого было двести сорок миль; там Серов хотел остановиться и проверить маскировку.

Когда заалела заря, припомнилось Серову, что день нынче особенный: ровно год, как он появился в этом мире. Год! А кажется, что провел здесь всю жизнь.

Глава 12 Тунис

На смену марту шел апрель, и море у африканских берегов было лазурным, тихим и обманчиво-ласковым. Будто не резали его в далекие годы узкие карфагенские триремы, не сталкивались с кораблями римлян, дробя таранами обшивку, не отправлялись вместе на дно; будто не плавали тут пираты с Корсики, Сардинии и Сицилии, хватая в этих водах добычу и рабов; будто не шли тут суда крестоносцев курсом на Святую Землю, полные рыцарей, оруженосцев и стрелков; будто не грохотали здесь пушки и будто нынешний покой был свидетельством мира, а не ложным фантомом. Горе тому, кто в это поверит! Горе, если кормчий задремал, если орудия не заряжены, а команда отложила топоры и сабли! Выскользнет из-за мыса быстрая шебека, плеснет веслами, догонит, ужалит чугунным ядром, пошлет в мореходов свинцовый ливень; а после вопьются в планшир стальные крючья и хлынет на палубу хищная орда. Нет от нее спасения и нет пощады! А потому выбирай, моряк: или неволя и рабская доля, или честная смерть. Прихватишь с собой пару-другую басурман, вот тебе и оправдание перед Господом за все грехи; тебе – рай, а нехристям – преисподняя…

– Тихо, – сказал де Пернель, всматриваясь в поросший пальмами и лавром берег. Зеленая равнина тянулась в глубь суши на несколько миль, и за ней в ярком солнечном свете вставали горы. – Тихо! – повторил рыцарь. – А ведь в былые времена… Вам знакома история сих мест, маркиз?

– Разумеется. – Отняв подзорную трубу от глаза, Серов хлопнул ею о ладонь. – Здесь легионы Сципиона Африканского разбили Ганнибала и сокрушили Карфаген, великий древний город. Где-то там, на берегу, его развалины… Рим владел Африкой лет шестьсот, затем в эти края вторглись вандалы, а еще через пару веков пришли магометане. Мне рассказывал об этом духовник отца… Мудрый был старец!

– Но и вас, его ученика, Бог одарил усердием и отличной памятью, – произнес де Пернель, потом наклонился к Серову и прошептал: – Что было, мессир, то прошло… А что будет? Не подскажет ли этого ваш пророческий дар?

– Будет, что всегда, – хмуро буркнул Серов. – Войны, мятежи, резня и разорение… Не надо быть пророком для такого предсказания. Хотя… – Он сощурился, увидев, как разорвалась стена зелени и вдали возникли белые городские стены. – Хотя со временем, командор, страсти поутихнут.

– Хвала Иисусу! Но осмелюсь спросить: со временем – это когда?

– Лет через триста, – пояснил Серов и, чтобы не вдаваться в печальную тему, добавил: – Из нас получились два великолепных ренегата, де Пернель! Вы знаете, что вам очень идет чалма? А эти малиновые штаны просто бесподобны!

Сам он тоже был в чалме, в мягких сапожках и широких турецких шароварах, только синего цвета. Бархатная безрукавка оставляла открытыми руки и грудь, талию перетягивал скрученный в жгут шелковый пояс, и за ним торчали ятаган и пистолеты. Хрипатый Боб и Брюс Кук, помощники реиса Мустафы, тоже имели полный комплект одежд, от тюрбанов до сапог, остальным же хватило нижней половины: штанов и сандалий. Но при оружии были все, и ни первый, ни второй взгляд не отличил бы команду «Хариса» от настоящих магрибских пиратов.

Город лежал на западе, за мелкой, похожей на озеро лагуной. Ее заполняли рыбачьи лодки и баркасы, темные точки и черточки на огромной серо-зеленой поверхности; в воздухе витал запах рыбы, терпкий аромат гниющих водорослей и соленой воды. Вдоль берега, на рейде или у причалов, виднелись торговые и боевые корабли числом в несколько десятков; их мачты и реи были почти незаметны на фоне пальмовых стволов и сочной зелени. Дальше, за кораблями, пристанями и подступавшими к воде складами, харчевнями и мастерскими, возвышался обширный холм – скорее даже гора, будто бы усыпанная снегом или тщательно выбеленной шерстью. Холм венчала цитадель-касба, от которой сбегали вниз крутые улочки и переулки – хаос белых построек, домов и крытых галерей, а над ними – пухлые купола мечетей и минареты, тонкие, как карандаши.

Хрипатый, стоявший с Абдаллой у штурвала, сплюнул через борт и презрительно сморщился.

– Это на морре не похоже, хрр… Что за лужа?

– Эль-Бахира,[98] – пояснил мавр, делая плавный жест рукой. – А вышэ, на тот холм – аль-мадина,[99] старый город. Круглый бэлый крыша – мэчет. Самый болшой, самый старый, самый знамэнитый – мэчет Эль-Зитуна!

– Ты бывал здесь, Абдалла? – спросил Серов.

– Да, мой капитан. Нэт в Магрибэ мэста, где нэ ступат моя нога.

Бригантина, пересекая мелкое озеро, осторожно пробиралась среди рыбачьих челнов. По знаку мавра Хрипатый, стоявший дневную вахту, велел спускать паруса. Полуголые смуглые мальтийцы полезли на мачты, дюжина корсаров во главе с Брюсом Куком рассредоточились вдоль бортов – все при оружии. Серов снова поднял трубу. К северу от города лежали руины древнего акведука, за ними вставали зеленые холмы с рощами диких олив; среди их серебристых крон и узловатых стволов белели купола гробниц, кое-где бродили по склонам овцы и виднелись клочки небольших полей. Возвышенность с городом и крепостью заслоняла часть пейзажа, но, вероятно, за ней тянулась до самых гор такая же холмистая равнина.

Приближался берег – каменистый откос с пальмами, причалами, лодками, мелкими судами и толпами народа. Люди гомонили, тащили корзины с рыбой и еще какой-то груз, размахивали руками, торговались; временами их выкрики перекрывал протяжный вопль осла. Женщин видно не было; у воды суетились только мужчины, одетые в белые рубахи и просторные шаровары. Иногда взгляд выхватывал то стражников в кольчугах, то богатый халат купца, то водоноса с кувшином, то группу вооруженных молодцов, по внешности – явных пиратов.

Спустили кливер, Хрипатый рявкнул команду, и якорь с плеском пошел на дно.

– Мартин! – позвал Серов. – Что дальше?

Подошел Деласкес – такой же смуглый и темноволосый, как остальные мальтийцы.

– Приедут стражники, дон капитан. Каждому нужно дать два серебряных куруша. Тогда они позволят нам сойти на берег и принести дары начальнику порта.

– А бею?

Деласкес усмехнулся:

– Мы слишком мелкие люди, чтобы нас допустили к владыке, но ему, конечно, тоже положен бакшиш. Его отдадим начальнику. Правда, никто не знает, достанется ли бею хотя бы часть этого дара.

– Ну, то не наше дело, – сказал Серов, глядя, как от пристани отвалила лодка с тремя стражами. Арабы – не турки, отметил он; видно, для турок служить в портовой охране считалось зазорным.

Стражники на палубу не поднялись – обменялись парой фраз с Деласкесом, получили свою мзду и отбыли восвояси.

– Начальник ждет синьора капитана с подношением, – пояснил Мартин Деласкес. – После этого можно выгружать товар. Начальник его осмотрит и возьмет седьмую часть.

– Седьмую часть! Лихоимцы, псы помойные! – прорычал Хрипатый. – На Торртуге бррали десятину!

– Успокойся. – Серов похлопал боцмана по широкой спине. – Здесь мы разгружаться не будем.

Спустили шлюпку, а в нее – три ларца и длинный сверток. На весла сели мальтийцы, Серов, де Пернель и Деласкес разместились на носу и корме. Хрипатый, оставшийся на «Харисе», сорвал чалму, хлопнул ею о колено и пробормотал проклятие – ему было жалко ларцов, как и тех серебряных монет, что пошли стражникам.

Лодка уткнулась в мелкую гальку, и Мартин перепрыгнул на берег.

– Сюда, дон капитан, и вы, сэр рыцарь… Стражи сказали, что смотритель порта сидит вон в той кофейне.

– Непыльная у него работа, – произнес Серов, покидая шлюпку.

Впереди, прокладывая дорогу в толпе рыбаков и грузчиков, шли Деласкес и два мальтийца, за ними – ага реис со своим помощником; еще четыре морехода, тащивших подарки, замыкали шествие. На рейде, между шебек, фелюк и тартан, стояли два торговых судна под французским флагом, и среди мельтешивших вокруг смуглокожих людей изредка встречались европейцы – то ли предатели-ренегаты, то ли честные скупщики краденого. Разглядев их, Серов совсем успокоился, поправил на голове чалму и буркнул на арабском: «Аллах велик!»

Кофейня, находившаяся в кубическом строении из беленого кирпича, была чистой, прохладной и совершенно пустой – видимо, смотритель ее абонировал под свою штаб-квартиру. Он тоже оказался магрибцем, а не турком – сонным на вид толстяком в широком белом балахоне, поверх которого был накручен полосатый шелковый хаик. Как положено чиновнику во все времена и в любой стране, он занимался важным делом: пил кофе и курил кальян. При виде Серова и его спутников с ларцами глазки смотрителя заблестели; он отложил мундштук кальяна и поинтересовался:

– Инглези? Франк?

Деласкес ответил, низко кланяясь, и физиономия смотрителя расплылась в улыбке.

– Как приятно встретить правоверных из людей севера! – молвил он на приличном французском. – Садись на эту подушку, почтенный реис! И ты садись, ага помощник! – Смотритель хлопнул в ладоши и приказал слуге, возникшему словно из-под земли: – Кофе! – Потом его взор вновь обратился к Серову: – Скажи мне, реис Мустафа, давно ли Аллах зажег свет истины в твоей душе? А заодно поведай, кто ты и откуда.

– Я жил в Марселе, эфенди, возил из Испании табак, вино и всякие иные мелочи, – сказал Серов. – Работал много, но был беднее последнего гяура,[100] ибо вера моя не являлась истинной, а тем, кто заблуждается, Аллах не благоволит. Но два года и четыре месяца назад, попав случайно в Эль-Хосейму, я задумался о бедственной своей судьбе, пришел в мечеть, пал на колени и трижды возгласил: нет Бога кроме Аллаха, и Магомет – Его пророк! С той поры дела мои поправились, и теперь я владею кораблем, храброй командой и ценным грузом.

История была вполне правдивая: мелкий контрабандист из Марселя, став мусульманином и пиратом, разжился кораблем и сколотил шайку, чтобы грабить бывших единоверцев. Вероятно, смотритель уже выслушивал нечто подобное; его глазки утонули в складках жира, руки взметнулись вверх, а голова склонилась над пузатым кальяном.

– Аллах дает, Аллах берет, Аллах посылает и отнимает, и все в Его руках и Его воле! – пробормотал он. – Что же послал тебе Аллах на этот раз? Надеюсь, твои трюмы не пусты?

– В них английское сукно, но торговать им здесь я не буду, – молвил Серов. – Я должен поставить эти ткани моему приятелю, купцу из Аль– Джезаира. Аллах не любит тех, кто нарушает обещанное.

Любезность чиновника как водой смыло – он лишался изрядных доходов. С раздражением отодвинув кальян, смотритель стиснул пухлые кулаки и грозно уставился на Серова.

– Здесь правит великий бей, потомок Хусейнидов![101] И наш город ничем не уступит Аль-Джезаиру! – прошипел он. – Зачем ты пришел сюда, Мустафа, если не хочешь торговать на нашем базаре и платить пошлину нашему бею?

– Единственно, чтобы склониться перед великим беем и принести дары ему и тебе. – Серов щелкнул пальцами, и его мореходы раскрыли три ларца. – Здесь серебро для тебя, золото для бея и украшения его прекрасным женам. Кроме того, сабля, усыпанная индийскими рубинами, достойная руки владык… – Он вытащил из свертка драгоценное оружие. – Не гневайся, почтенный, прими мой скромный дар и позволь моим людям сойти на берег. Мы месяц в море, и нам нужны свежая вода и хорошая пища.

Лицо смотрителя разгладилось. Он внимательно оглядел ларцы, будто взвешивая их содержимое, и с довольным видом кивнул.

– Я вижу твое почтение к великому бею… Можешь отправить своих людей за припасами, водой и всем, что тебе угодно. Ты поступил как истинный мудрец, пожелав приобрести необходимое в этом городе, чьи стены крепки, а воины многочисленны. Аллах тебе благоволит! Не советую приставать к берегу в других местах – ни в Табарке, ни в Джиджелли, Беджайе или Деллисе.[102] Иди прямо в Аль-Джезаир!

– Я последую твоему совету, эфенди, – сказал Серов и после паузы спросил: – А что случилось в Табарке и прочих городах? Какие-то неприятности?

– Аллах наслал на них кару, разбойников с гор. Обычно племена этих пожирателей праха трепещут перед силой правоверных, но случается, что какой-то их вождь, пес из псов, вдруг возомнит о себе и, собрав сотню-другую дикарей, спустится с гор на равнину. – Смотритель смолк, провел по лицу ладонями и погрузился в молитву. Потом заметил: – Диких горцев видели со стен Джиджелли, а окрестности Беджайи они разграбили. Не высаживайся там на берег, Мустафа. И да хранит тебя Аллах!

С этими словами чиновник запустил пятерню в ларец с золотом, и Серов понял, что аудиенция окончена. Они с де Пернелем выпили кофе из крохотных чашечек, отвесили низкие поклоны и, дружно помянув Аллаха, вышли из кофейни.

– Вы настоящий лицедей, маркиз, – промолвил рыцарь. – Я бы не смог устроить такое представление.

– Доля внебрачного сына тяжела, – ответил Серов. – Требуются разные умения, если хочешь выжить. – Он тронул за плечо Деласкеса. – Кстати, Мартин… Что за дикие горцы, про которых толковала эта жирная вошь?

– Берберы, мессир капитан. Я вам о них рассказывал… В горах и пустыне живет много берберских племен, но самое грозное и воинственное из всех – кабилы. Думаю, что смотритель говорил о кабилах. Они верят в Аллаха, но обычаи у горцев прежние, и арабы с турками для них – добыча, как и другие люди, живущие у моря. Тунис и Алжир слишком сильны и велики, их кабилам не взять, но малые города страшатся их больше, чем Иблиса.

– Ну и ладно, – сказал Серов. – Нам делить с кабилами нечего: мы – в море, они – на суше.

Вернувшись на корабль, он послал на берег почти всю команду, приказав, чтобы парни Хрипатого и Кука ходили только в компании двух-трех мальтийцев. Для вида им полагалось закупить провиант, а на самом деле – пройти по базару, по лавкам, кофейням и харчевням и осторожно расспросить про Карамана Одноухого. Был ли этот реис в Тунисе? Если был, то когда и с кем? Упоминал ли о пленных и особенно – о девушке, предназначенной алжирскому дею?.. Побывав в Чечне, стране полувосточной, Серов убедился в верности пословицы: чего не знают эмиры и султаны, то ведомо всему базару. Может быть, его посланцы услышат нечто полезное, найдут какие-то зацепки… Он не хотел рисковать. Вдруг Караман решит, что лучше подарить красавицу Сайли не дею Алжира, а бею Туниса?..

Оставив на «Харисе» де Пернеля с Олафом, Стигом и Эриком (братья-датчане были слишком приметны), Серов и сам отправился в город, а в напарники взял Деласкеса с Абдаллой и Жака Герена, черноволосого смуглого француза. Они бродили по узким улочкам древней каменной медины, заглядывали в лавки златокузнецов и оружейников, прошлись вдоль крепостной стены касбы, осмотрели Великую Мечеть Эль-Зитуна и медресе при ней – там, по легенде, когда-то росло волшебное оливковое дерево. На базаре и в бесчисленных мастерских лепили горшки, мяли кожу антилоп, шили одеяния и туфли, давили масло из оливок, ткали ковры, чеканили сосуды из серебра и меди; грохот молотков смешивался с криками торгующих, скрипом давилен и ревом животных. Прилавки и повозки ломились от корзин с миндалем, финиками, яблоками, персиками, лимонами; ароматы фруктов сменялись вонью кож и бычьего помета или острым пряным запахом жаркого из барашка. Многие улицы были прикрыты галереями, спасавшими от солнца в полуденный зной – сотни колонн поддерживали округлый свод, и сквозь широкие арки виднелись озеро Эль-Бахира, лодки и корабли или покрытая зелеными холмами равнина, плавно поднимавшаяся к горам. По крутым проездам гнали на базар овец, трусили ослики с поклажей и важно шествовали верблюды, свысока поглядывая на людей, ослов и прочих мелких тварей.

У врат мечети, выложенных изразцами, Герена толкнул рослый бородатый турок с отвисшим животом. Жак выругался и стиснул кулаки, но Серов покачал головой – святое место для драк и скандалов не подходило. Впрочем, поучить османа вежливости не возбранялось, и вчетвером они оттеснили его в узкую улочку, к глухой стене жилого дома. Абдалла, ненавидевший турок, ухватил незнакомца за бороду, Герен вытащил нож, а Серов уставился на щель между домами, прикидывая, влезет ли в нее толстяк-покойник.

Но не успел клинок Герена вспороть халат, как турок завопил на английском, обдавая их запахом перегара:

– Христовы костыли! Своих резать? Вы что, братва, совсем очумели!

Рука Герена замерла. Серов всмотрелся в разбойничью рожу незнакомца. На араба тот явно не походил – физиономия широкая, борода густая, нос сворочен набок, рожа цвета кирпича и губы, как лепешки. Натуральный турок! В видавшем виды полосатом халате, пыльной чалме и с кривым ятаганом за поясом.

– Отпусти его, Абдалла, а ты, Жак, убери нож, – распорядился Серов. Потом ткнул османа в грудь. – Ты кто таков, прохиндей? И чем промышляешь?

– Махмуд Челеби, ныне верный сын Аллаха, – сообщил толстяк. – Но в юные годы, в Уолласи, что под Ливерпулем, был крещен Майком Черрилом. По роду занятий – купец.

– Надо же! И я купец, – произнес Серов, догадавшись, что видит европейца-ренегата. – И тоже аллахов сын по имени Мустафа.

– Такую встречу нужно обмыть, – сказал Майк– Махмуд, покосившись на спутников Серова. – Я гляжу, с тобой еще трое, и все – купцы, если судить по их ухваткам. Парни, вы ведь не шербетом пробавляетесь? Или я не прав?

Сунув кинжал в ножны, Герен буркнул:

– Это от тебя разит как из бочки, приятель, а мы вина не пьем. Аллах запрещает.

Махмуд потер свой кривоватый нос.

– Сразу видать, что вы обратились недавно и рыскаете на курсе, как судно в галфвинд.[103] Надо изучать Коран и божьи заповеди! Аллах не велел пить вина, а про джин и ром не сказал ни слова. Это большая милость с его стороны и повод надраться. Есть тут одно местечко… зовется «Ашна»…[104]

– Веди, – кивнул Серов, и через пять минут они окунулись в суету базара.

Махмуд шел уверенно, словно гончий пес по следу кролика, – похоже, в «Ашне» он бывал не раз и мог найти дорогу хоть с закрытыми глазами. Встречные и поперечные отскакивали от его брюха, как от огромного упругого мяча; тех, кто не успел посторониться, сын Аллаха из Уолласи швырял на прилавки и корзины с фруктами, а то и под верблюжьи копыта. Видимо, туркам это дозволялось.

Они вступили на улицу, крытую галереей, и лже-осман, оглянувшись, протиснулся в незаметную щель в беленой стене. За нею зигзагом шел темный узкий коридор, кончавшийся крутыми ступенями. Серову показалось, что он спускается куда-то в глубь холма, на котором был выстроен город, в некое тайное подземелье, замаскированный бункер. Очевидно, это было недалеко от истины – хотя Аллах не вспомнил про ром и джин, в Магрибе за торговлю спиртным сажали на кол.

Отдернулась тяжелая шерстяная занавеска, и в ноздри ударило приторным сладковатым ароматом. Вдоль стен большой квадратной комнаты, скудно освещенной двумя фонарями, сидели и лежали на коврах мужчины – все как один в полной прострации. Вился в полутьме дымок, булькала и сипела вода в кальянах, слышались хриплое дыхание и стоны блаженства. Опиумокурильня, догадался Серов.

– Нам дальше, братва, – проинформировал толстяк, увлекая их в более освещенную каморку. Тут были две двери с засовами, стол, табуреты, десяток зажженных свечей и потертый ковер на каменном полу – вполне приличное убранство для тайного притона алкоголиков.

В дверь, что вела в курильню, просунулся старик в чалме – то ли чауш,[105] то ли хозяин заведения. Махмуд буркнул что-то на арабском, Абдалла добавил, и толстяк поморщился:

– А ты, похоже, настоящий сарацин! Ну, хочешь кофе, будет тебе кофе… Только, парни, я сейчас не при деньгах, поиздержался малость. Но, клянусь бородой пророка, при случае отдам! А лучше выпивку поставлю!

– Забудь, – сказал Серов. – В наших карманах кое-что еще бренчит.

На столе с похвальной скоростью возникли кружки, две бутылки можжевелового джина, блюдо с мясом барашка и круглый тонкий хлеб. Абдалле старик принес дымящийся кофейник.

– Значит, ты купец, почтенный Мустафа, – молвил Махмуд, разливая спиртное. – И где же ты ведешь свои коммерческие операции?

– Большей частью за Гибралтаром, – пояснил Серов. – Торгую с кастильцами да португальцами.

– Хе-хе! – Джин забулькал в глотке толстяка. – С кастильцами, значит, торгуешь! С кастильцами да португальцами! Ты им, значит, ядра и пули, а они тебе – золото и серебро! И где товар берешь? На подходе к Кадису и Лиссабону?

– У каждого свои угодья, Махмуд. Наша торговля тогда прибыльна, когда нет лишней болтовни.

– Это верно, Мустафа. А я вот, – толстяк запустил пальцы в бороду и понурился, – я вот нынче не у дел… нет, не у дел… А ведь с какими людьми плавал! С какими добытчиками, с какими кровопийцами! С Сала-Реисом, Юсефом ад-Дауда и самим Абу Муслимом! Эти с кем только торговлю не вели! И с кастильцами, и с генуэзцами, и с марсельцами да тулонцами! Само собой, с венецианцами тоже… Да, были времена!

Серов молча пригубил из кружки и строго зыркнул на Герена – чтобы не увлекался. За Деласкеса можно было не тревожиться – тот цедил спиртное по капле, поглядывал на лже-османа и что-то проворачивал в уме. Абдалла, держа крохотную чашечку тремя пальцами, наслаждался ароматом кофе.

Принялись за барашка, и Махмуд, обглодав мясо с ноги, произнес:

– У Сала-Реиса я присматривал за гребцами, а у Юсефа и Муслима был канониром. Тебе не нужен пушкарь, Мустафа? Или надсмотрщик? У меня гребцы не зажиреют… – Он вытер сальные руки о халат и отпил из кружки. – Я, знаешь ли, бичом до кости прошибу! Я…

– На моем судне нет гребцов. Парусный корабль, бригантина… Ты слишком отяжелел, Махмуд, чтобы лазать по мачтам. Но если ты хороший канонир, мы можем договориться.

– Со ста ярдов выбью глаз воробью!

Кружка взлетела вверх, джин снова булькнул в горле лже-османа. Серов покосился на Деласкеса – тот едва заметно покачал головой. Но это предостережение было лишним; нанимать толстого пьянчугу он не собирался. Другое дело, угостить и расспросить.

Серов мигнул Деласкесу, и тот наполнил кружку Махмуда.

– Тебе довелось плавать только с тремя капитанами? С Сала-Реисом, Юсефом и Муслимом?

– Были и д-другие. – Язык у ренегата слегка заплетался. – Б-были, б-были, как н-не б-быть… В этих краях я уж-же с-семнадцать лет…

– Ибрагима Карамана знаешь? Карамана по прозвищу Одноухий Дьявол?

– С-слышал о таком, но к н-нему не н-нанимался. А ч-что?

– Очень мне нужен этот Караман, – сообщил Серов. – Счет за ним неоплаченный… Случайно он в Тунис не заходил? Месяца два-три назад?

– Н-нет. Я бы з-знал. Я с-слежу за всеми к-кораблями в гавани. – Махмуд выпил и осведомился: – А ч-что за счет у т-тебя к Караману?

– Сошлись мы с ним в Эс-Сувейре, что в Марокко, и поспорили, чей клинок острее. – Серов огладил рукоять своего ятагана. – Спорили при свидетелях и на деньги. Караман рассек саблей газовый шарф, а я – волос одной гурии… Меня признали победителем, но Караман денег не отдал, а той же ночью улизнул из Эс-Сувейры.

– Эт-то с-серь-рьезно, – согласился Махмуд и присосался к кружке. Потом спросил: – Н-на б-большие деньги с-сп… с-спор-рили?

– На один серебряный куруш. Но, сам понимаешь, дело чести.

– П-пра-авильно! – Махмуд хотел ударить по столу кулаком, но промахнулся и врезал себе по колену. – Ч-честь пр… пр… прежде в-всего! К-клянусь Аллахом!

– Значит, не было его в Тунисе?

– Н-нет. Точно, н-нет! З-зато им… им… имеются д-другие н-новости!

– Расскажи.

И Махмуд, сопя и запинаясь, принялся рассказывать. О том, что любимая белая верблюдица бея родила двухголового верблюжонка; о том, что в Стамбуле, лишившись своих привилегий, бунтуют янычары, грозятся поднять султана на копья; о том, что евнух из гарема кади вдруг оказался вовсе не евнухом и ему залили в задницу свинец; о том, что в горах появилась банда разбойников-берберов, которые режут всех без пощады, а главарь той банды зовется Турбат, что на арабском значит «могила». Серов послушал-послушал, плюнул и полез в кошель за поясом. Достал горсть серебра, бросил на стол и произнес:

– Нам пора, Махмуд. Доедай, допивай, плати, а что останется – твое.

– Так к-ха… кханонир т-тебе нуж-жен, М-мустафа? – спросил ренегат, еле ворочая языком.

– Приходи в порт завтра на заре. Обсудим.

Серов направился к двери, ведущей в опиумокурильню, но Махмуд что-то захрипел, тыкая пальцем в другую дверь.

– Н-не сюда… В-вх-ход в од-дну дверь, в-вых– ход – в д-другую…

За этой дверью тоже были ступеньки и длинный узкий проход, ведущий к базарной площади. Потолкавшись среди ковровых рядов, лавок с украшениями и мастерских чеканщиков, Серов вернулся на корабль часа за три до заката. Экипаж был в полном сборе. Он выслушал новости, но ни единого слова о Шейле, Стуре, Карамане люди его не принесли. На базаре толковали все о том же – о двухголовом верблюжонке, шустром евнухе кади, разбойнике Турбате, а также о янычарах, вопивших в Стамбуле «Казан калдымак!».[106]

Когда на город пала ночь и в небесах зажглись первые звезды, бригантина тихо снялась с якоря, прошла озером Эль-Бахира к морю и повернула на север, огибая выступ африканского берега. К полудню следующего дня слева по курсу появился город, окруженный садами, пальмовыми рощами и плантациями олив. Город был невелик, но зелен и чист. Серов разглядел в подзорную трубу дома европейской и мавританской архитектуры, порт, где на рейде стояла дюжина парусников, и крепость с башнями, высокими бастионами и пушками, что глядели на все стороны света. Над крепостью развевался французский флаг и золотые королевские лилии гордо сверкали в жарких солнечных лучах.

– Ла-Каль? – спросил Серов у де Пернеля, и тот согласно кивнул.

– Ла-Каль. Французское поселение.

До Алжира оставалось двести семьдесят миль.