Магия в скорлупе

Глава 6 Отличный заменитель глаза тритона

Мерлин О’Ши стоял посреди двора Гарвардского университета. Коричневый твидовый пиджак висел на руке, красные подтяжки натянулись, как струны, на солидном брюшке. Рукава рубашки были закатаны до локтя, а сама рубашка намокла от пота. Лицо профессора стало почти такого же цвета, как подтяжки, а глаза диковато блестели. Он тыкал зонтиком в направлении дерева, вокруг которого лежала густая тень.

— Вон там! Оазис!

Он бросился туда, спотыкаясь на ходу. И Гидеон, чья рубашка чудесным образом осталась совершенно сухой, последовал за ним.

Они устроились на газоне под деревом. Мерлин тяжело дышал.

— Ну, где же вода?

Гидеон передал ему пластиковую бутылку. Профессор сделал лишь несколько глотков, он все-таки предпочитал чай, смочил носовой платок и со вздохом положил его на лицо. Приподняв уголок платка, Мерлин сердито глянул из-под него.

— Мы делали покупки, и я совсем выбился из сил, — сказал он мрачно. — В прежние дни, до того, как парни из больших компаний оккупировали Харвард-сквер, здесь можно было найти приличный заменитель глаза тритона, не говоря уже о настоящих галошах и мужских носовых платках.

Убедившись, что проходящие мимо студенты не обращают на них внимания, Гидеон выпустил Оуроборос в прохладную траву.

С помощью магии он медленно и осторожно усилил тень под деревом, как будто кто-то пролил большое ведро черной краски как раз там, где они сидели. Любой, кто присмотрелся бы к этой тени, подумал, что она какая-то странная, но чары еще и отводили любопытные взгляды. Маг наконец вытащил из сумки плоды их утренних поисков: банку крупных фаршированных оливок, фальшивое глазное яблоко, заключенное в прозрачный пластмассовый куб, из магазина шуточных сувениров, и несколько бусин, слегка напоминающих глаза. Но ничто из этого не было по-настоящему похоже на глаз тритона.

Гидеон покачал головой:

— Не думаю, что это сработает, Мерлин.

— Да уж, — сказал другой волшебник из-под носового платка, — и я тоже. Это, как говорится, возможно лишь с большой натяжкой.

С пером василиска дела обстояли не лучше. Они нашли только крашеные куриные перья в магазине ремесел и блестящее черное воронье перо, которое острые глаза Оуроборос (все четыре) разглядели перед памятником Джону Харварду.

Со средневековыми монетами им повезло больше. Они зашли в маленькую конторку над кинотеатром, в которую вела узкая лестница. Сидевший там человек разволновался, увидев три монеты, протянутые ему Гидеоном, и хорошо заплатил за них. Теперь у мага в его новом нейлоновом бумажнике на липучке лежала пачка хрустящих зеленых банкнот с портретом Бенджамина Франклина. Франклин был также запечатлен и на волшебных серебряных монетах, размером гораздо меньше пенни, лежащих у Мерлина в кошельке. «Выдающийся американский патриот и изобретатель, — пояснил Мерлин, — а волшебник-то он был так себе. Больше всего он известен своей работой по естественной истории послушного огня». Но за все доллары в мире нельзя купить то, чего не существует в две тысячи втором году.

— А что если мы все-таки попробуем совершить привораживание? — спросил Гидеон.

Мерлин снял носовой платок. Его лицо уже не походило на помидор, но не казалось веселее.

— Мы рискуем приворожить кого-нибудь другого: дракона с острова Комодо или чью-нибудь домашнюю игуану. Может быть еще хуже: мы получим только часть Уикки, например клюв, кончик хвоста.

Гидеон содрогнулся.

— Но не печальтесь, мой друг. Попробуем заглянуть в еще одно место. Забирайте Робби (так он называл Оуроборос) и достаньте жетон для метро, который я вам дал, а то парень в будке может заметить, если вы опять заколдуете турникет.

Уикка провела утро охотясь. Перемещение во времени и устройство гнезда утомили ее, а она ничего не ела с тех пор, как прошла сквозь кольцо. Спрятав яйцо под соколиным пухом, дракониха отправилась на поиски чего-нибудь съестного. Она летела так высоко, что если бы кто-то увидел ее в небе, то подумал, что это хищная птица или большая чайка, случись это близ воды. Когда ей надо было снизиться, она принимала оттенок в тон неба, взъерошивая свои чешуйки, нижняя сторона которых блестела, как зеркало. Это умение называлось «ловить на блесну», и Уикка владела им превосходно. Она провела много летних дней, забавляясь так и сводя с ума королевских ястребов.

Она отвергла многолюдный рыбный рынок Хэймаркет — воровать там было легко, но слишком привлекло бы к ней внимание. Ей также не хотелось драться с чайками за рыбу, которую бросали с кораблей на пристани. У виверн острое обоняние, и Уикка, следуя своему чутью, полетела за реку к большому замку, башни которого выбрасывали облака удивительно ароматного дыма.

На кондитерской фабрике «НЕККО» началась вторая смена. Главный кондитер проверил огромные чаны с карамелью, нугой и половинками шоколадных оболочек и одобрительно кивнул дежурному мастеру. Тот включил большой станок, который принялся штамповать сотни и сотни конфет с тягучей начинкой. Густой шоколадный аромат полился из высоких труб и разнесся над окрестностями Кембриджа.

Уикка опустилась на большой купол главного здания Массачусетского технологического института, глубоко вдыхая восхитительный, изумительный запах. Дракониха понятия не имела, что это такое, но, несомненно, оно съедобно.

Замок, из которого исходил аромат, не имел никакой защиты: ни рва, ни бойниц, ни амбразур, с которых воины могут лить кипящее масло на осаждающую армию. Однако, несмотря на отсутствие даже крепостной стены, Уикка не понимала, как туда проникнуть. Она видела довольно маленькую дверь, в которую входили и выходили люди, обмениваясь приветствиями. С другой стороны замка был вход побольше. Возле него люди грузили коробки в большой амбар на колесах с надписью «НЕККО» на боку.

Уикка подумала, что это, должно быть, волшебное слово, как абракадабра. Она научилась узнавать некоторые написанные слова, но не могла их произнести. Очень жаль. Возможно, волшебное слово открыло бы доступ к дразнящему аромату.

Оказалось, что на крыше имелось отверстие, которое она искала. Виверна воспрянула духом. Она пролезала и в более узкие лазейки в своем замке. Она расправила крылья, проплыла по воздуху и приземлилась на фабричную крышу рядом с трубой, на которой тоже было написано огромными буквами «НЕККО».

Выхлопное отверстие было достаточно широким, но когда она вылезала с другого конца, у нее не хватало нескольких чешуек. (К счастью, ни одна из них не попала в пачки с вафлями.) Запах здесь стал еще сильнее, но она все еще не понимала, откуда он идет. Оглушительный шум оборудования испугал ее, и она клюнула пару покачивающихся шлангов, зашипевших и пустивших в нее пар. Выгнув спину, как испуганная кошка, Уикка зашипела в ответ, а потом ринулась вперед и перекусила толстый моток разноцветных проводов.

Замигали огни, зазвучали тревожные сигналы, и автоматизированное кондитерское оборудование, установленное всего лишь год назад, заскрежетало и остановилось. Включилась система безопасности, и, чтобы предотвратить перегруз дорогой техники, на конвейере открылся люк, и все конфеты, выходящие из секции формовки, падали во временный контейнер.

Здесь-то и очутилась Уикка. Она вскрикнула от удивления, так как на нее посыпались тысячи шоколадно-кремовых конфет с начинкой из вишневой карамели. Ее окутал нежный запах теплого шоколада, даже более чудесный, чем кошачья мята.

Так виверна и открыла для себя, что она очень любит — нет, обожает — божественное вещество, которому поклонялись ацтеки и называли его чокоатль, известное нам как шоколад.

Мерлин и Гидеон со змейкой и Игнусом исходили Чайна-таун в Бостоне вдоль и поперек. Они заходили и в крошечные бакалейные лавки, и в огромные супермаркеты, и в семейные китайские аптеки, где сушеный корень женьшеня соседствовал с записями гонконгских боевиков.

В последней аптеке Гидеон осмотрелся и впервые за тот день почувствовал себя как дома. Она напоминала большие аптекарские лавки его времени. Одна стена была полностью занята стеллажами с сотнями деревянных выдвижных ящиков размером с обувную коробку и надписями на китайском языке. Молодая помощница аптекаря в фартуке подкатила низенькую скамеечку к травнице и передала ей ящички, наполненные корнем лотоса и корой кассии. Таблица на стене сообщала, что в продаже имеются традиционные лекарства из коконов шелкопряда, оболочек цикад, морских раковин и даже сушеных скорпионов. Травница, китаянка средних лет, работала за металлическим прилавком, взвешивая снадобья на весах с медными гирьками и заворачивая их в бумажные пакетики.

Мерлину и Гидеону пришлось ждать, пока она объясняла, как принимать лекарство, молодой матери с капризным ребенком в коляске. Наконец подошла их очередь.

Мерлин владел китайским языком. Он долго разговаривал с травницей на мандаринском диалекте, сильно жестикулируя и утвердительно кивая, а китаянка отрицательно качала головой. Потом она заглянула в несколько больших книг и исчезла за занавеской.

Пока она отсутствовала, помощница принесла им блюдо с кисло-сладкими консервированными сливами и маленькие чашечки зеленого чая. Когда травница вернулась, в руках у нее был небольшой сосуд с темной жидкостью. В ней плавало нечто похожее на тысячелетнее яйцо-пашот, слегка овальное и покрытое зелеными и черными пятнами. Она протянула банку Мерлину, все еще покачивая головой и быстро лопоча что-то по-китайски. Каждый раз, когда профессор хотел взять у нее банку, китаянка отводила ее в сторону, и следовало еще одно бурное высказывание, Гидеону казалось, что она ругает его друга.

Наконец Мерлин с кислой миной повернулся к волшебнику, прижимая к себе сосуд.

— Это глаз дракона. Она говорит, что это самое подходящее из того, что у нее есть. Он очень старый и сильный, мы должны быть крайне осторожны с ним.

Травница подала бумагу, на которой были нарисованы какие-то иероглифы. Профессор быстро проглядел и подписал ее.

— Я только что освободил ее от всякой ответственности и пообещал не преследовать, если что-то пойдет не так.

— Освободил от ответственности? — недоуменно повторил Гидеон.

Оуроборос обратилась к своей памяти будущего.

— После твоего времени. Юридическое нововведение семнадцатого века, — шепнула она.

Несколько портретов Бенджамина Франклина сменили хозяина, и китаянка теперь сияла улыбкой. Она радостно крикнула им вслед:

— Спасибо! Заходите еще, пожалуйста.

Кухня превратилась в мастерскую. Обеденный стол накрыли старой простыней. Из кабинета мистера Оглторпа позаимствовали вращающуюся настольную лампу. На посудном полотенце лежало множество крошечных губок, кисточек, металлических шпателей, рядом разместились маленькие бутылочки. Микко склонилась над предметом, соседствующим с увеличительным стеклом, а Теодора время от времени подавала ей какой-либо инструмент или малюсенькую бутылочку чистого спирта. Наконец Микко откинулась назад и перевела дух.

— Я всегда знала, что изучение художественной реставрации когда-нибудь пригодится, — сказала она. — А теперь, Додо, взгляни и скажи, что ты думаешь.

Теодора низко наклонилась, чтобы посмотреть. Иногда она задавала себе вопрос: есть ли что-нибудь, чему Микко не училась? Видимо, большая часть ее знаний связана с искусством или редкими книгами — девочка знала, что Микко чуть не стала доктором искусств.

Теперь, когда тонкую пластинку слоновой кости тщательно очистили от грязи с Сентрал-сквер, она засияла красками. Фиолетовый чертенок с красными глазами отшатнулся от нападающей виверны. Защищаясь, он вскинул когтистые лапы, а в зеленых глазах застыл страх. Сине-черная спина виверны блестела, а чешуйки, плотно прилегающие друг к другу, придавали ей сходство с лоснящейся шкурой тюленя. Перепончатые, как у летучей мыши, крылья, сложенные на спине, местами были такими тонкими, что просвечивали. Хищно изогнутый черный клюв отливал серебром, как дуло ружья, глаза блестели яркими изумрудами. Ярко-алый раздвоенный язык тянулся к загнанному в угол чертенку. (Вообще-то у настоящей виверны язык не алый и не раздвоенный, но сейчас это не важно.)

Под слоем грязи на полях обнаружились некоторые детали карты, которые раньше были не видны: во-первых, на виверне блестел золотой ошейник с серебряной веревкой, туго натянутой чьей-то рукой, во-вторых, хотя сам владелец руки был неизвестен, виднелся край его черной туники и загнутый вверх нос алой туфли.

Теодора оторвалась от картинки, ее глаза сияли.

— О, Микко, разве это не волшебство?