4 Нити бабочки

Чтобы устроить Элисон в палате, уходит столько времени, что папе приходится самому отвезти меня на работу. Мы останавливаемся у единственного в Плезансе магазинчика винтажной одежды. Он находится в людном торговом комплексе, в историческом центре города. С одного бока с ним соседствует бистро, а с другого ювелирный салон. «Спорттовары Тома» – через дорогу.

– Если что, я на месте. Один звонок – и я отвезу тебя домой.

Папа хмурится, и в углах рта у него собираются морщинки.

Я молчу, по-прежнему пытаясь понять, не померещилось ли мне. Смотрю на розовый кирпичный фасад, на черный железный забор. Мой взгляд то сосредотачивается на витых черных буквах над дверью магазина – «нити бабочки», – то отплывает.

Я держу перед глазами освежитель-бабочку. Запах напоминает о весне, прогулках, счастливых семьях. Но внутри у меня зима, и моя семья несчастнее, чем когда-либо. Я хочу сказать папе, что галлюцинации Элисон реальны, но без доказательств он просто решит, что я тоже схожу с ума.

– Тебе необязательно сегодня работать, – говорит папа, взяв меня за руку.

Даже сквозь перчатку его прикосновение кажется ледяным.

– Всего два часа, – отвечаю я охрипшим от крика голосом. – Джен никого не успела найти себе на замену, а Персефона уехала.

По пятницам наш босс, Персефона, отправляется на охоту: она ездит в ближайшие города на барахолки и гаражные распродажи в поисках интересных вещей. Что бы там ни думал папа, я вовсе не мученица.

С трех до пяти – мертвый час; лишь вечером к нам начинают заглядывать покупатели. Я намерена воспользоваться затишьем, чтобы сесть за магазинный компьютер и поискать тот сайт с бабочкой.

– Мне пора, – говорю я, сжав папину руку.

Он кивает.

Я открываю бардачок, чтобы убрать освежитель, и оттуда высыпается куча бумаг. Мое внимание привлекает оказавшаяся наверху брошюра. На нежно-розовой обложке самым обычным белым шрифтом написано: «ЭШТ. Шоковая терапия – правильный выбор».

Я поднимаю брошюру.

– Что это?

Папа наклоняется, чтобы убрать вывалившиеся бумаги.

– Потом поговорим.

– Папа, пожалуйста.

Он словно коченеет – и смотрит в окно.

– Ей пришлось вколоть еще одну дозу успокоительного.

Я вздрагиваю, словно от удара. Мне не хватило смелости последовать за Элисон, когда ее в кресле на колесах вкатили в палату с мягкими стенами. Я съежилась на кушетке в вестибюле и стала смотреть какое-то дурацкое реалити-шоу по телевизору, машинально дергая свои испорченные дреды.

Нормальная жизнь? Нет, не встречали.

– Ты меня слышишь, Элли? Две дозы меньше чем за час. Все эти годы Элисон успокаивали при помощи лекарств. – Папа стискивает руль. – Но ей становится хуже. Она кричала про кроличьи норы, про бабочек… про потерянные головы. Лекарства уже не помогают. И врачи предложили другой вариант.

Мой язык впитывает слюну, как губка.

– Если ты прочитаешь первый абзац, – продолжает папа и показывает мне какие-то цифры на странице, – то увидишь, что этот метод снова входит в обращение спустя много…

Я перебиваю – поспешно и потому слишком громко:

– Для этого используют электрических угрей?

– Так было раньше. Их оборачивали вокруг головы пациента. Электрический тюрбан.

Я слышу слова, но ничего не понимаю. Все, что я могу, – думать о своих домашних питомцах. Я рано выяснила, что завести кошку или собаку у меня не получится. И не потому что животные со мной разговаривают; на моей частоте только насекомые и растения. Но каждый раз, когда кошка Дженары ловила и убивала таракана, я чуть не сходила с ума, слушая его крики. Поэтому я завела угрей. Они такие элегантные и загадочные – и поражают добычу электрическим током. Это тихая, исполненная достоинства смерть. Точно так же умирают от удушья насекомые в моих ловушках.

И все-таки я лезу в аквариум, только надев предварительно резиновые перчатки. Даже не представляю, что угри способны сделать с человеческим мозгом.

– Элли, теперь все не так, как семьдесят лет назад. Терапия производится при помощи электродов, под анестезией. Мышечный релаксант делает человека нечувствительным к любой боли.

– Побочный эффект – поражение мозга.

– Нет, – и папа вслух читает перевернутый вверх ногами текст: – «Почти все пациенты, подвергшиеся ЭШТ, впоследствии жалуются на некоторую рассеянность, невозможность сосредоточиться и непродолжительную потерю памяти, но достоинства метода перевешивают эти временные неудобства».

Он встречается со мной взглядом; левый глаз у папы подергивается.

– Кратковременная потеря памяти – это просто неудобство, а не поражение мозга.

– Нет, это форма поражения мозга.

Будучи в течение одиннадцати лет дочерью душевнобольной женщины, трудно не набраться сведений о психологических аномалиях.

– Не исключаю, что это было бы даже к лучшему, поскольку воспоминания последних лет у твоей мамы связаны только с лечебницей, бесконечными уколами и обследованиями.

Глубокие складки вокруг папиного рта напоминают ущелья. Я бы что угодно отдала, лишь бы увидеть сейчас его улыбающимся, как Элвис Пресли…

У меня перехватывает горло.

– Кто ты такой, чтобы решать за нее?

Губы у него сжимаются, лицо делается суровым, как всегда, когда я переступаю черту.

– Я – человек, который любит свою жену и дочь. И я смертельно устал.

В папиных глазах – смесь покорности и бунтарства. Мне хочется свернуться клубочком и заплакать.

– Элисон пыталась покончить с собой у тебя на глазах. Даже если она физически неспособна себя удушить, это не важно. Очевидно, лекарства не действуют. Нужно идти дальше.

– А если и это не сработает, что тогда? Лоботомия открывалкой для консервов?

Я отшвыриваю брошюру, и она ударяет папу по ноге.

– Элли! – резко восклицает он.

Я вижу его насквозь. Папе отчаянно хочется, чтобы Элисон вернулась, но не ради меня. Одиннадцать лет он тосковал по ней – по женщине, которая ходила с ним в кино, шлепала по лужам после дождя, пила лимонад, сидя на качелях, и, как и он, мечтала о счастливом будущем.

Но если папа согласится на шоковую терапию, Элисон, возможно, никогда уже не станет прежней.

Я распахиваю дверцу и выбираюсь на тротуар.

Пусть даже вечернее солнце пробилось сквозь облака, все мое тело охватывает дрожь.

– По крайней мере, разреши, я подам тебе костыли.

Папа принимается вытаскивать их из-под пассажирского сиденья.

– Они мне больше не нужны.

– Но Джеб сказал, что ты растянула…

– Мысль свежая и оригинальная, папа: Джеб не всегда прав.

Я развязываю бандану, которая прикрывает повязку на колене. Лодыжка перестала болеть, после того как мы с Элисон соприкоснулись родимыми пятнами. Более того, даже разбитая коленка выглядит лучше. Еще одна необъяснимая странность. Допустим. Мне некогда об этом думать. Есть дела и посерьезнее.

Папа смотрит в даль, сжав зубы.

– Бабочка…

– Не называй меня так, – огрызаюсь я.

Мимо, разговаривая, проходят две покупательницы. Папа мрачнеет. Меньше всего я хочу обидеть его: он годами поддерживал Элисон, не говоря уж о том, что в одиночку растил меня.

– Извини. – Я придвигаюсь ближе. – Давай просто как следует выясним, хорошо?

Он вздыхает:

– Я уже подписал согласие.

И тогда я перестаю изображать понимание и сочувствие. Меня захлестывает гнев.

– Зачем?!

– Доктор предложил мне этот вариант несколько месяцев назад. Я долго его обдумывал. Поначалу просто в голове не укладывалось. Но… короче, они начнут в понедельник. Потом мы вместе съездим повидать маму.

По моей шее поднимается волна неприятного жара. Влажность после грозы и белый шум от вьющихся вокруг насекомых лишь усугубляют положение.

– Пожалуйста, постарайся понять, – просит папа. – Я очень хочу, чтобы она вернулась домой.

– И я тоже хочу.

– Значит, надо сделать все возможное, чтобы это произошло.

Внутри меня, хлопая крыльями, вновь оживает тень. И, поддавшись ей, я напрямую говорю то, что думаю:

– Да. Ради этого я готова даже прыгнуть в кроличью нору.

Я хлопаю дверцей.

Папа сигналит, несомненно желая объяснений. Но я вбегаю в магазин, не оглядываясь.

Чирикает автоматический дверной звонок, порыв ветра колышет хрустальные каплеобразные подвески на люстре. Я стою как громом пораженная, и под струей воздуха из кондиционера моя сырая одежда становится холодной. Густой кокосовый запах свечей, которые горят вдоль стен, наконец помогает мне расслабиться.

– Эл, это ты? – раздается из кладовки приглушенный голос Дженары.

Я откашливаюсь и стискиваю в руке освежитель. Торопясь сбежать, я забыла оставить его в машине.

– Ага.

– Ты видела мое платье для выпускного? Оно на стойке.

Я снимаю со стойки единственную вешалку с платьем, завернутым в полиэтилен.

Несколько месяцев назад Джен купила в «Нитях бабочки» два платья. Она резала и кромсала их, и в результате получился облегающий корсаж на бретельках, переходящий в расклешенную юбку. Все вместе – сочетание полосатого принта и розовой сетки. Нашитые вручную радужные блестки переливаются на свету, когда я вешаю платье обратно на стойку.

– Неплохо, – говорю я.

На самом деле – просто замечательно, и при нормальных обстоятельствах я бы восхитилась очередным модным творением Джен. Но сегодня мне не хватает сил.

Я бросаю бабочку-освежитель под прилавок, рядом с косметичкой Дженары. Мой махаон приземляется на книжки по мифологии, которые читает Персефона.

У меня вдруг возникает ощущение, что за мной наблюдают, и я оглядываюсь через плечо на постер, висящий на стене. Это плакат из фильма «Ворон». Персефона обожает главного героя – черный кожаный костюм, белое лицо, черный макияж, постоянная мрачная ухмылка. С этим актером, помнится, связана какая-то тайна. Он погиб на съемках.

Постер всегда привлекал мое внимание. Даже в плоском изображении взгляд у Ворона очень проникновенный. Он как будто знает меня, а я его. Хотя я ни разу не смотрела фильм, актер кажется знакомым – до такой степени, что я чувствую запах кожаных одежд, скрывающих его тело, чувствую щекой их гладкость…

«Он здесь». Я подпрыгиваю, когда моего слуха касаются те самые слова, которые недавно сказала муха. Только на сей раз это не шепот, не белый шум, к которому я привыкла. Это мужской голос с ощутимым акцентом кокни.

Вдоль стен магазина тянутся зеркала, и в них что-то быстро мелькает. Я присматриваюсь – и не вижу ничего, кроме собственного отражения.

«Он оседлал ветер». Этот голос гулом отдается в моей крови. Порыв холодного ветра прилетает неизвестно откуда и задувает свечи, оставив только лучи заката и лампу над головой.

Я пячусь задом, пока не стукаюсь о прилавок. Бездонные глаза с постера следят за каждым моим движением, как будто этот актер и есть тот человек, который разговаривает с моим сознанием и повелевает ветром. Меня охватывает холодная дрожь…

– Эл! – Зов Джен разрушает чары. – Помоги вынести вещи! Пока я не ушла, надо выставить «Темного ангела».

Я заставляю себя оторваться от гипнотического взгляда Ворона и шагаю в кладовку. С щелчком выключается кондиционер. Порыв воздуха, загасивший свечи, возможно, донесся из вентиляции.

Я нервно смеюсь. Я устала, проголодалась и еще не отошла от шока. Мои галлюцинации реальны, а родные прокляты. Только и всего. Какие пустяки, правда?

Нет.

Мои влажные ботинки хлюпают, когда я ступаю по черно-белому кафелю. Дженара ждет на пороге, держа в руках такую высокую стопку одежды и всякого барахла, что поверх нее она ничего не видит.

– Неплохое платье, да? – доносится из-за вещей ее голос. – Учти, ты можешь здорово поднять своей лучшей подруге самооценку.

– Просто супер. Брету понравится.

Все еще чувствуя на себе взгляд парня с плаката, я привстаю на цыпочки и снимаю с верху груды синий парик и миниатюрную дым-машину.

– Как будто это имеет какое-то значении, – говорит Дженара из-за покачивающейся стопки. – Между прочим, Джеб обещал разбить Брету голову, как тыкву, если я не вернусь домой к полуночи. Вот так милая сказка про Золушку превращается в кошмар. Мой брат псих.

– Да, в последнее время он вошел в роль.

Стопка начинает расползаться. Я хватаю с верха еще несколько вещей, и наконец появляется лицо Джен.

Ее густо накрашенные зеленые глаза лезут на лоб, когда она видит меня.

– Блинский пень. С кем ты сцепилась? Вы что, устроили с Джебом битву в грязи?

– Ха.

Я иду к витрине и складываю вещи на подоконнике рядом с Оконной Приблудой, манекеном Персефоны.

Дженара кладет поверх груды угольно-черные крылья. Они поблескивают, расшитые черными пайетками.

– Я серьезно. В чем дело? Я думала, ты собиралась навестить маму. Эл… – Джен касается моей руки. – Что-то случилось?

Несколько темно-розовых прядей выпали из ее высокой прически. Пряди извиваются, как язычки пламени, на фоне узкого черного платья, и я вспоминаю, как бесновались волосы Элисон.

– Она слетела с катушек, – говорю я. – Набросилась на меня.

Остальные подробности застревают в горле. Как Элисон обрили, чтобы она больше не попыталась удавиться (теперь я догадываюсь, что это была часть подготовки к шоковой терапии). Как ей вытирали слюну, как надели на нее подгузник, потому что человек, которому вкололи сильное успокоительное, не контролирует свои отправления. И самое страшное – как они вкатили Элисон, затянутую в смирительную рубашку и похожую на высохшую старуху, в камеру с мягкими стенами. Вот почему я не смогла войти туда и попрощаться. Я решила, что уже видела достаточно.

– Эл… – негромко и ласково говорит Джен. Она притягивает меня к себе и обнимает.

Я чувствую успокаивающий запах ее шампуня – цитрусы и жвачка.

– Я сама накрашусь и все тут разложу. Иди домой.

– Не могу. – Я крепче прижимаюсь к ней. – Не хочу быть среди вещей, которые напоминают об Элисон. Не сейчас.

– Тебе лучше не оставаться одной.

Чирикает звонок, и неспешно входят три женщины. Мы с Джен отступаем в тень.

– Я буду не одна, – отвечаю я. – Магазин же открыт.

Джен наклоняет голову набок и оценивающе смотрит на меня.

– Слушай, я могу побыть здесь еще полчаса. Отдохни, приведи себя в порядок. Я займусь покупателями.

– Ты уверена?

Она отводит с моего лица спутанные волосы.

– Абсолютно. Не можешь же ты принимать клиентов в таком виде, как будто сбежала из цирка. А вдруг зайдет какой-нибудь клевый парень?

Я выдавливаю улыбку.

– Возьми мою косметичку, – продолжает Джен. – У меня есть еще шиньоны.

Я роюсь в отложенных вещах в кладовке, беру, в числе прочей одежды, сапоги на платформе и запираюсь в крохотной душевой. Из вентиляции над раковиной тянет ледяным холодом. Флуоресцентный цвет крошечной лампы искажает мое отражение в зеркале. Я расчесываю спутанные волосы и прикрепляю фиолетовые дреды, которые выдала мне Дженара.

Почти весь макияж у меня потек, оставив грязные разводы на лице. Передо мной маячит лицо Элисон. Но если всмотреться внимательнее, это не она, а я – в смирительной рубашке и тюрбане из электрических угрей. Я гримасничаю, как Чеширский кот, прихлебывая тушеное мясо из чайной чашки.

Сколько есть времени, прежде чем проклятие начнет действовать по-настоящему?

Я прислоняюсь к раковине, развязываю бандану и вдыхаю запах Джеба.

До сегодняшнего дня я мечтала лишь о том, чтобы поехать в Лондон, тусить там с Джебом и зарабатывать баллы для колледжа. Просто удивительно, как меняются приоритеты за несколько часов.

Если я не сумею попасть в Англию и найти кроличью нору, Элисон поджарят мозг, а я через несколько лет окажусь там же, где и она. Но я ни за что не смогу к понедельнику заработать достаточно денег на билет.

Не говоря уж о паспорте.

Стиснув зубы, я снимаю порванные лосины и повязку.

Рана на колене уже почти затянулась, нет даже струпа.

Я слишком измучена, чтобы гадать о причинах. Я включаю холодную воду и смываю с себя физические напоминания о случившемся, потом сушу феном тело и белье. Подведя глаза темно-зеленым и натянув колготы в фиолетовую, зеленую и красную клетку, я надеваю мини-юбку с пышными красными оборочками. Зеленая футболка с рукавами-крылышками, красный корсаж, фиолетовые перчатки без пальцев – и я готова встречать клиентов.

Я бросаю последний взгляд в зеркало. Что-то движется у меня за спиной – блестящее и черное, как крылья, которые лежат в куче вещей. Мне на ум приходит странное предупреждение Элисон: «Он придет за тобой. Он выйдет из твоего сна. Или из зеркала… Держись подальше от зеркал».

Я взвизгиваю и оборачиваюсь.

Там нет никого, кроме моей собственной тени. Комнатка как будто съеживается. Она становится маленькой и начинает вращаться, как будто меня засунули в коробку и спихнули с холма.

В отчаянной попытке поскорей вернуться к Джен, я выскакиваю в тускло освещенную кладовку и чуть не падаю, запутавшись в шнурках.

Она бросается ко мне навстречу.

– Господи…

И ведет к высокому табурету за прилавком.

– Ты так выглядишь, как будто у тебя сейчас голова треснет. Ты что-нибудь ела?

– Суп из мороженого, – отвечаю я.

Хорошо, что покупательницы уже ушли и не видели моего появления.

Я вся дрожу.

Джен щупает мой лоб.

– Тебя, кажется, знобит. Наверно, сахар в крови упал. Я принесу что-нибудь из бистро.

Я хватаю подругу за руку.

– Не уходи.

– Да ладно, я сейчас вернусь.

Поняв, что Джен вот-вот примет меня за ненормальную, я меняю тактику.

– Витрина. Нам же надо…

Я замолкаю, заметив, что Джен уже все разложила.

– О.

– Да, – говорит та, высвобождая свой рукав из моих пальцев. – И свечи я тоже зажгла. Зачем ты их задула? Тебе надо расслабиться, они бы не помешали. Я сейчас схожу куплю круассан и что-нибудь попить – без кофеина. Никогда еще не видела тебя в таком состоянии.

Она выходит из магазина, прежде чем я успеваю ответить.

За ней закрывается дверь, и я остаюсь наедине с витриной, которую она украсила. Оконная Приблуда наряжена в синий парик и костюм темного ангела. Огромные крылья прикреплены к плечам манекена при помощи кожаных ремней. На перьях сверкают черные блестки, из миниатюрной дым-машины, окутывая зловещую композицию, струится пар. Почему-то всё это очень органично смотрится вместе.

Я думаю о своем знакомом махаоне. Почему Элисон гонялась за ним с ножницами? Только ли потому, что бабочка выманила меня из дома во время грозы? Нет, дело в чем-то более серьезном, в какой-то давней вражде, которой я не понимаю.

Я неохотно поворачиваюсь лицом к постеру. Темные глаза Ворона смотрят прямо на меня, как будто пронизывая насквозь.

– Ты ведь знаешь, так? – шепотом спрашиваю я. – Ты знаешь.

Тишина.

Я фыркаю – и вполне сознаю своё одиночество. Очевидно, я совсем схожу с ума. Шепчущие насекомые и цветы – это уже само по себе плохо. Но ожидать ответа от рисунка?..

Дурдом по мне плачет.

Дрожа, я подхожу к компьютеру, который стоит по ту сторону прилавка, и нахожу сайт, который видела в машине. Я проматываю все, что уже успела прочитать, ища хоть какую-нибудь связь с бредом Элисон.

Там есть и другие картинки – белый кролик, костлявый как скелет, цветы с руками, ногами и окровавленными пастями, морж, у которого из нижней части туловища растет нечто вроде древесных корней. Это, видимо, персонажи «Страны Чудес» после большой дозы радиации. Но определенная логика есть: бабочка и обитатели подземного мира каким-то образом связаны с историей Льюиса Кэрролла. Неудивительно, что бабушка Алисия рисовала на стенах персонажей книжки.

Начиная с Алисы Лидделл, женщины из нашей семьи сходили с ума. Может быть, Алиса действительно спустилась по кроличьей норе, а потом вернулась и рассказала о том, что увидела, но после пережитого так и не стала прежней. А кто бы после такого остался прежним?

И тут у меня волосы встают дыбом, как будто я получила удар током. В самом низу страницы, на черном фоне, я вижу рамку в стиле ретро, с плющом и цветами, и стихотворение, набранное затейливым белым шрифтом.

Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове.

Я видела этот стишок в книге. Схватив блокнот, я помечаю страничку – «Страна Чудес» – и переписываю стихотворение от слова до слова.

Потом открываю новое окно и ищу толкования. На одном сайте приведены четыре возможных объяснения. А вдруг они все ошибочны? Я бегло просматриваю два, и вдруг мое внимание привлекает третье.

Рядом с текстом есть иллюстрации – создания с длинными носами, похожими на штопор, роют норки под солнечными часами. Я узнаю то, что вижу, – и закрываю глаза. На внутренней стороне моих век, словно на экране, играют дети. Крылатый мальчик и белокурая девочка ныряют в нору под статуей, изображающей ребенка, который держит на голове солнечные часы.

Не знаю, откуда взялась эта сцена. Наверное, я видела ее в кино, только не помню, в каком. Но дети кажутся абсолютно реальными – и очень знакомыми.

Я переписываю в блокнот определения. «Варкалось» – это четыре часа дня, «шорьки» – сказочные существа, помесь барсука и ящерицы. Вместо носа у них штопор, и они вьют гнезда под солнечными часами. «Пыряться» – значит ввинчиваться в землю, как гигантское сверло, чтобы получился туннель. В контексте стихотворения нору роют не просто так, а в определенном месте, поскольку «нава» – это трава, растущая под солнечными часами.

У остальных слов определений нет, но хотя бы есть с чего начать.

Если суммировать стишок и образы в моей голове, то кроличья нора, очевидно, находится под статуей мальчика с солнечными часами. Нужно просто ее найти.

Я снова возвращаюсь на сайт, посвященный подземцам, и просматриваю его на тот случай, если какие-то детали от меня ускользнули. В самом низу, до самого конца страницы, – большое черное пространство. Ни текста, ни картинок, хотя места вполне достаточно. Может быть, администратор сайта решил оставить его про запас.

Я уже собираюсь закрыть страницу и поискать в Англии статую в виде мальчика с часами, в надежде узнать, где она находится, как вдруг замечаю какое-то движение на черном фоне. Как будто сверчок плавает в чернилах. Но это не сверчок – на экране порхает нарисованная черная бабочка, точь-в-точь тот махаон из моего прошлого.

Я начинаю думать, что он имеет отношение ко всему – к детям, которых я видела под солнечными часами, и к проклятию, постигшему мою семью. Если бы я только могла припомнить о нем что-нибудь еще! Но воспоминания размыты и смутны, как будто я смотрю сквозь облака с головокружительной высоты.

Мой взгляд вновь привлекает движущаяся картинка на сайте. Она появляется на верху пустого черного пространства и ползет вниз. Когда бабочка преодолевает примерно четверть пути, за ней проявляется яркая синяя надпись.

«Найди сокровище».

Я читаю и перечитываю эти слова, пока глаза не начинает щипать. Поразительно. Элисон ведь сказала то же самое: «Маргаритки скрывают клад. Спрятанное сокровище».

Папа перекопал цветник много лет назад, когда Элисон впервые оказалась в лечебнице. Он уничтожил клумбы. Там ничего не может быть зарыто. Так что это значит?

На экране появляется следующая строчка. «Если хочешь спасти мать, используй ключ».

Я отскакиваю от компьютера. Сердце колотится, обтянутые перчатками ладони потеют. Мне ведь не мерещится?

Слова продолжают мерцать.

Каким образом кто-то может со мной общаться?

Откуда ему известно про Элисон и как он нашел меня?

Я обвожу взглядом пустой магазин.

Надо кому-то рассказать. Не папе, конечно, – он запишет меня на шоковую терапию, зуб даю. А Дженара решит, что это кто-то из моих школьных мучителей сыграл идиотскую шутку.

Но Джеб… Хотя в последнее время между нами повисло странное напряжение, я знаю, что он всегда будет на моей стороне. Я покажу ему сайт. Одна мысль о его ободряющей улыбке – улыбке, которая говорит, что он понимает меня, как никто, – придает мне сил.

Я слышу звонок и поднимаю голову. Передо мной стоит Таэлор. Я с трудом подавляю стон. Ее шикарные, до плеч, волосы отливают золотом на солнце. На сумочке, которую она держит в руках, сверкающими буквами написано «Шик, блеск, красота».

Я снова поворачиваюсь к компьютеру. Но на экране пусто, мерцает сообщение об ошибке.

– Привет, Алисса, – говорит Таэлор и перебирает украшения на стойке рядом с прилавком. – Продала сегодня что-нибудь?

Она держит в руке блестящую брошку из искусственного хрусталя в виде черепа со скрещенными костями.

– Тут есть хоть одна вещь, от которой не несет погребальным бюро?

Не обращая на нее внимания, я ищу URL. Снова появляется сообщение об ошибке.

Я дергаю мышкой. Если сайт пропал с концами, я никогда не сумею убедить Джеба, что мне не померещилось.

Таэлор неспешно подходит ближе. Одна из ручек дизайнерской сумочки соскальзывает с ее загорелого плеча.

– Хотя, наверное, не важно. Таких, как ты, не волнует, кто носил эти вещи. Даже если они взяты с мертвых.

Она ненадолго замолкает, чтобы посмотреть на какую-то блузку и поморщиться, а потом небрежно бросает сумочку на прилавок и упирается в край стола изящными руками. Некогда Таэлор была звездой теннисного корта, но ее отец ни разу не пришел не матч, и она бросила. Какая досада.

Благодаря десятисантиметровой платформе моих сапог наши глаза оказываются почти на одном уровне.

– Тебе что, не надо готовиться к выпускному? – спрашиваю я, надеясь, что Таэлор уйдет.

Глаза у нее делаются круглыми и невинными.

– Именно поэтому я здесь. Я зашла в соседний магазин, чтобы купить Джебу подарок на выпускной. Завезу ему сегодня же, чтобы он сразу надел.

Я не спрашиваю, что такое она могла купить Джебу в ювелирном магазине.

– Что это? – спрашивает Таэлор и придвигает к себе мой блокнот.

Я пытаюсь его выхватить, но она оказывается проворнее.

– Страна Чудес? Собираешь инфу о фамильных кроликах?

– До свиданья, – говорю я, отбирая у Таэлор блокнот и случайно сталкивая сумочку на пол.

Она даже не удосуживается ее поднять. Взгляд у Таэлор становится ледяным.

– Нет, не до свиданья. Нам надо поговорить.

Что-то, как всегда, трепещется в голове и подзуживает меня дать отпор. Почувствовав прилив адреналина, я даю волю языку.

– Спасибо, но я, скорее, предпочту говорить с навозным жуком.

Глаза Таэлор расширяются, как будто она не ожидала услышать в ответ оскорбление. Я улыбаюсь. Очень приятно в кои-то веки оставить последнее слово за собой.

Лишь через несколько секунд ей удается придумать ответ.

– Значит, ты разговариваешь с навозными жуками? Очень приятно, что наконец-то ты нашла себе новых друзей. И не думай, что сможешь и дальше изображать бедную и несчастную, чтобы через месяц помешать Джебу уехать в Лондон со мной.

– С тобой?

А я-то думала, что выиграла первый раунд. Такое ощущение, будто на меня в упор направили свет шахтерского фонарика, точь-в-точь как утром, когда я упала со скейта.

– А он тебе еще не сказал? – спрашивает Таэлор, буквально сияя. – Ну, неудивительно. Его так беспокоит твоя хрупкая нервная система.

Она опирается о прилавок, так что ее лицо оказывается совсем рядом с моим. Запах дорогих духов щекочет ноздри.

– В следующем году я буду учиться на подготовительных курсах в Лондоне. Мне предложили там модельный контракт. Папа снимет для Джеба квартиру. Сплошные плюсы. Джеб сможет завести полезных знакомых среди людей, с которыми я буду пересекаться, а на выходных мы будем тусить у него. Очень мило, правда?

У меня все сжимается в груди.

Таэлор отодвигается, и на ее лице я вижу страх. Почему? Из-за Таэлор я лишилась единственной возможности вернуть дружбу Джеба. Она победила.

– Ого. А ты правда думала, что у тебя есть шанс? – насмешливо спрашивает она. – Ну, если он несколько раз попросил тебя попозировать, это еще не значит, что он к тебе неравнодушен.

Я роняю челюсть. Джеб никогда не просил меня позировать. Он иногда набрасывал что-то в альбоме, когда мы проводили время вместе, но я никогда и не подозревала, что он рисовал меня.

– Его тема – трагедия и смерть, поэтому, конечно, Джебу нравится твой замогильный стиль. Это не комплимент, не заблуждайся.

Я слишком потрясена, чтобы ответить.

– Нам обеим он нравится, – говорит Таэлор уже мягче, и я понимаю, что в кои-то веки она искренна. – Но если ты любишь Джеба по-настоящему, то позволишь ему жить так, как будет лучше для него. Он слишком талантлив, чтобы до конца жизни нянчиться с тобой, как твой бедный папа. Тебе не кажется, что это было бы огромной трагедией?

Мне нестерпимо хочется выцарапать ей глаза…

– По крайней мере, мой папа достаточно меня любит и всегда поддерживает.

Эти слова – как отравленные стрелы. Я вижу, что Таэлор уязвлена, и немедленно сожалею о сказанном.

Чирикает звонок, и я чувствую аромат эспрессо.

– Блин, – говорит Джен, злобно глядя на Таэлор с порога. – Ты что тут делаешь?

Она протягивает мне круассан и фруктовый смузи.

Таэлор приходит в себя и вновь притворяется беззаботной.

– Мы с Алиссой просто говорили про Лондон. И про то, почему я не буду рада видеть ее в гостях у нас с Джебом.

Она поворачивается к двери:

– Здесь воняет. Я пошла.

Таэлор выходит, и Дженара поворачивается ко мне.

– Однажды она не выдержит и покажется Джебу во всем своем безобразии.

Я отщипываю краешек круассана.

– Это из-за Таэлор Джеб не хотел, чтобы я ехала в Лондон. Он не хотел, чтобы я… им мешала.

Поддевая ячейку чулок-сеточек карандашом, Джен молчит.

– Почему ты мне не сказала? – спрашиваю я.

Глаза подруги полны сожаления.

– Я только сегодня утром узнала, что Таэлор едет в Лондон. Когда ты пришла, я совсем растерялась и не знала, как сказать. Тебе хватает неприятностей с мамой.

Закрыв блокнот с записями, я снова смотрю на пустой экран.

Уже не важно, что я не могу найти нужный вебсайт. Джеб бросил меня, и прошлое уже не вернуть.

– Эл?

В моей груди нарастают рыдания, которые я подавляла с той самой минуты, когда поссорилась с папой. Теперь они вырываются на поверхность тысячей ядовитых пузырьков, сжигая мне сердце. Но я отказываюсь плакать.

– Ну же, – говорит Джен. – Если кто-то и может убедить Джеба бросить Таэлор, то только ты. Поговори с ним наконец. Объяснись.

Я думаю про удивительные картины Джеба. Про то, каким великим художником он может стать, если не мешать ему. Он не нуждается в дополнительном эмоциональном балласте. А у меня этого балласта достаточно, чтобы потопить танкер.

И потом, я не выдержу, если услышу прямой отказ. Джеб уже предпочел Таэлор нашей дружбе.

Я засовываю блокнот в карман юбки.

– Мне нечего ему сказать. Я была влюблена в Джеба в шестом классе, так что это не считается. – Дженара хочет возразить, но я не позволяю. – И ты будешь молчать. Поклянись на всю жизнь.

Ее лоб прорезает глубокая морщина.

– Неужели все кончено?

– Да. Джеб сделал свой выбор.

Качая головой, Дженара забирает платье и косметичку и уходит.

Когда дверь закрывается, я поворачиваюсь к Ворону. Парень, похожий на эмо, смотрит на меня и плачет черными слезами, как будто разделяет мою боль. Я испытываю странное желание оказаться в его объятиях, закутаться в черный кожаный плащ…

«Я жду в кроличьей норе, малютка. Иди ко мне».

Эти слова загораются в моем мозгу, точно выжженные каленым железом.

Испугавшись того, что наша связь вполне реальна, я отскакиваю и опрокидываю локтем карандашницу. Один карандаш падает на пол. Я обхожу прилавок и с удивлением вижу на полу сумочку Таэлор. Она так торопилась уйти, что забыла о ней.

Я подавляю желание выбросить это барахло на улицу. Подняв сумочку, я хочу положить ее под прилавок, чтобы потом вернуть.

Молния расстегивается, и я вижу внутри толстую пачку денег.

Как во сне, достаю их. Передо мной стопка двадцати- и пятидесятидолларовых купюр. Всего двести сорок долларов. Если я добавлю свои сбережения, этого хватит на билет в один конец до Лондона, и немного останется на поддельный паспорт и мелкие расходы. И тогда останется только найти солнечные часы.

Это будет не первый наш долг Тремонтам. Когда я училась в пятом классе, папа попросил у отца Таэлор денег, чтобы заплатить по счету, который пришел из лечебницы. Вот так Таэлор и узнала, что я происхожу от Алисы Лидделл.

Некоторым образом, это справедливая компенсация. Таэлор заплатит за все те годы, когда она превращала мою жизнь в ад.

Дрожащими руками я запихиваю выпотрошенную сумочку в самый низ мусорного бака и заваливаю ее бумагой. Потом лезу под прилавок, чтобы достать мой освежитель и положить его, вместе с деньгами, в книгу Персефоны о волшебных кристаллах. В обложку вшита эластичная лента, чтобы книга не раскрывалась самопроизвольно.

Наконец я снова поворачиваюсь к постеру. Тьма в глазах Ворона как будто движет мной, и на сей раз ничто не отведет меня от края.

Ни мама, ни папа, ни Джеб – это уж точно. Даже его улыбка не поможет мне теперь.

Загрузка...