Магистраль

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ФАЛЬШАК

Ее звали Асель и ей было двадцать восемь лет — это все, что Олег знал о Прелести. Еще он мог бы сказать, что у нее красивая татуировка, и что сама она безумно красива, и что, кроме нее, у него никого нет и, как выяснилось, никогда не было, и что, если через три минуты ее не найдут, он начнет убивать. Однако ничего подобного Шорохов не сказал. Он объявил только имя и возраст, остальное люди прочли в его глазах.

Ему нечего было терять — совсем.

Телефонную справочную службу охраняли на совесть. Целый табун спецов по связи корпел над защитой от взломов и от попыток получить справку на халяву. Много крутой техники, километры дорогого кабеля и сплошное электричество повсюду.

А на входе отирался какой-то грузчик с дубинкой и газовым пистолетиком.

Шорохов показал ему станнер — в действии, потом поднялся на третий этаж и выбил дверь ногой.

— Асель. Двадцать восемь лет.

Человек, которому нечего терять, всегда выделяется. Это похоже на сумасшествие, но то состояние, в котором Олег находился, было чем-то противоположным, крайней формой трезвости, окончательным прозрением, полным избавлением от иллюзий — чем угодно. В этом не было лишь одного — безрассудства. У Олега оказалось достаточно времени для раздумий, и он думал — когда тащил свое никчемное тело по мерзлому асфальту где-то в Печатниках, думал — когда вставал, обдирая пальцы о водосточную трубу, думал — когда вышвыривал из «жигуленка» парализованного водителя, и когда разносил казенный мобильник о парапет, и когда раздавал служебные кредитки бомжам на вокзале.

Он все давно решил. И вернулся на день назад вовсе не для поиска пути. Олег уже шел.

Двадцать четыре девицы одновременно выполнили команду «отомри» и уткнулись в экраны. Комната была большой и светлой, но почему-то без окон. Телефонистки сидели по периметру, середина же оставалась свободной.

Шорохов вышел в центр. Адресов могли дать много, а у него, как назло, ни ручки, ни бумажки… Впрочем, он надеялся, что в этом ему тоже не откажут.

— Сто четырнадцатая, здравствуйте, — раздалось из угла. Женщина, самая смелая или самая тупая, решила заняться своими обязанностями. Не вовремя.

Олег достал из рукава ржавую монтажку и молча разбил ей монитор. Вокруг сразу же застучали по клавишам.

— Мало информации, дяденька. — пискнули за спиной. — Что-нибудь еще…

Что он мог добавить?… Только то, что завтра Ася погибнет, предположительно от взрыва бытового газа. Это по официальной версии. В действительности не завтра, а через четыре дня. Но в любом случае — погибнет. Если он ее не найдет.

— Вы уж постарайтесь… — проронил Шорохов. Спасло имя. Девушек двадцати восьми лет в Москве оказалась прорва, но имя Асель было только у двух Олег рассчитывал на десяток, поэтому искренне обрадовался. Адреса и телефоны ему записали отдельно, на фирменных голубых бланках Проявили хоть какое-то уважение.

— Благодарю, — сказал он, снимая с пояса корректор. — Теперь последнее. Прошу всех встать и построиться в одну шеренгу. Насилия не будет, я обещаю.

Пока в автосалоне оформляли его черный «Рено», Шорохов купил новый телефон и снял квартиру — паршивую и дорого, зато без предъявления документов. Он ни на секунду не забывал, что паспорт у него служебный и светить им надо как можно реже. В карманах поселились сигареты, зажигалка, жвачка и прочая требуха — Шорохов обустраивался. Он не исключал, что в любой момент ему придется все бросить и куда-то бежать. И к этому он тоже был готов. Ему ничего не было жаль. Его ничто и нигде не держало. Кроме одного, кроме одной.

Едва заполучив трубку, Олег выскочил на улицу и позвонил обеим Аселям. Обе не отвечали. Выпив вместо завтрака бутылку пива, он пошел забирать машину.

Адреса находились в разных концах города: Теплый Стан и Медведково. На метро можно было добраться быстрее и проще, особенно зимой, но Олега под землю не тянуло. Вырулив со стоянки, он проводил недобрым взглядом какой-то убитый «Вольво» и погнал на северо-восток. Не потому, что предчувствовал или догадывался, — просто бланк с квартирой в Медведкове попался первым.

Водил он прилично — спасибо программистам, позаботились о ценном навыке. Не всякий вундеркинд на пятый день жизни сядет за руль и поедет.

Шорохов равнодушно глянул в зеркало. Он уже привык — и к этой противоестественной мысли, и к этому странному ощущению. Смотрел на дома, как на макеты в кинопавильоне, и отмечал, что помнит их именно такими. Смотрел на машины и без труда узнавал марки. Кто-то постиг этот мир за него. Ознакомился со всеми его сторонами, приятными и не очень. Приобрел необходимый жизненный опыт, даже переболел, чем положено. Ему оставалось лишь пользоваться.

«Клон, Шорох… Ты клон. Кукла. Как у мошенников: дают бабки, думаешь — разбогател… Ага!.. Все фальшивое. Все…»

Oн затормозил возле дома и сверился с листком. Да, здесь. Снова позвонил. Глухо.

«Ну и чего, спрашивается, приперся? А если она как раз в Теплом Стане обитает?…»

Позвонил по второму телефону. Тот же результат.

«А вдруг правда в Теплом Стане? А я тут, как дурак… A почему в Теплом Стане?. А почему бы и нет?…»

Не утерпев, Олег поехал обратно.

Все, что у него было, — это гипотетический адрес и не очень конкретное время: «завтра». Однако Лис поймал Дрозда на тех же исходных — значит, могло получиться и у него…

Шорохов остервенело втоптал в пепельницу десятую сигарету. «Может получиться» — это совсем не то, что ему требовалось.

Через час он свернул в конце Профсоюзной улицы. Остановившись у двенадцатиэтажного корпуса, Олег пригнулся и посмотрел сквозь лобовое стекло вверх. Вот и второй адресок…

Позвонил. Длинные гудки.

Опять позвонил в Медведково. То же.

Выкинул в окно пятнадцатый окурок. Подкатил к палатке, купил блок «Кента». Спросил блок «Салема», сказали — целого блока нет. Дали семь пачек. Бросил все на заднее сиденье. Выпил пива и покурил еще. Позвонил — туда, сюда. Обозвал себя «гидроцефалом позорным» и поехал назад в Медведково.

Если бы у них были автоответчики… Хотя бы у одной. Он узнал бы голос, либо — не узнал бы. Это было бы уже что-то определенное. А так — сплошные «бы»…

Шорохов мотался до вечера. Ездил и звонил. Звонил и ездил. Заправил машину — и по новой Около полуночи он додумался остановиться посередине, на Садовом Кольце. Сходил поел каких-то мерзких чебуреков.

В Четыре утра он начал подозревать, что опоздал. По радио о взрывах газа пока не говорили, но Асю должны были заменить на клона еще до взрыва. И, возможно, уже заменили. А телефон, возможно, молчал просто потому, что Асин клон его отключил и в ожидании гибели улегся спать. Вернее, улеглась. Либо в Медведкове, либо опять же в Теплом Стане…

В половине пятого наконец ответили. В Медведкове.

— Да-а!.. — протянул голос — женский, но настолько озлобленный, что Олег даже не разобрался, Асель это или нет. То есть это, видимо, была Асель… Но какая из двух?

— Ася? — спросил он.

— Чо?… Ты, урод, на часы посмотри! Какой номер набираешь?

— Всю ночь таскалась где-то, а теперь ее типа разбудили… — процедил Шорохов. — Спи, овца!

Не Ася. Точно.

Он завел мотор и рванул к Теплому Стану. Решил: если и здесь не то — сразу перемещаться. «Рено» оставить во дворе, а самому — назад, на сутки, и снова искать. Потом снова. Потом еще. Пока сегодняшний день… нет, уже вчерашний… пока вчерашний день битком не набьется его двойниками. Один из них рано или поздно что-нибудь отчебучит, во что-нибудь ввяжется… Получится вторжение.

«Нашел, о чем горевать. Эх ты, мясо…»

Олег забежал в подъезд и, поднимаясь в лифте, успел приготовить станнер. На площадке никого не было. Он осмотрел коридорную дверь, прогулялся до мусоропровода и набрал номер. Очевидно, Ася вела ночной образ жизни. У таких, как правило, есть сотовые.

«Пробить списки клиентов по телефонным компаниям», — наказал себе Шорохов. Он сделал пару кругов по площадке, затем достал сигареты и, чтобы не отсвечивать, вышел на лестницу.

Там его ждал сюрприз. Олег почему-то не удивился.

— Иван Иванович… — буркнул он. — Приветствую. Какими же это судьбами?

— Твоими, Шорох, — ответил тот, протягивая руку — Вон… — Иванов кивнул вниз, и Олег, перегнувшись через перила, увидел лежащего на ступеньках оператора. — Компенсация за тобой приходила.

— Компенсация? Получается, я все сделал? Но сделал грязно?

— Нормально сделал. Не хуже любого другого… — Иванов слегка запнулся, — …человека.

— Ты знаешь, что я… Знаешь, кто я такой?

— А кто тебе про подсадку рассказал? Разве не я?

— Ты… Ты же имел доступ к моей программе!.. И ты ее поменял…

— Только про себя немножко вставил, — невинно уточнил Иванов.

— И что там?… Что дальше?…

— О-о, не надо!.. Обойдемся, Шорох. Тебя сейчас другое волновать должно. Прелесть скоро появится.

— Зачем тебе это все? Ты же в делах Службы не участвуешь.

— Зато в твоих, Шорох… В твоих очень даже участвую, — медленно выговорил Иванов.

— Что тебе от меня нужно?

— Ну… пойду, наверно… — Иван Иванович покашлял и направился вниз по лестнице.

— Падла! — крикнул Шорохов ему вслед. — Я вам не чемодан, чтоб меня туда-сюда!..

— Если и чемодан, то черный, с красной кнопочкой — весело отозвался Иванов. — Ради обычного Службу никто раком не ставил бы!

— Падла… — повторил Олег и, глянув на неподвижного оператора, закурил.

Вскоре подъехал лифт. Из кабины показалась Ася, за ней Алик.

Шорохов вытер ладонь о джинсы и, перехватив станнер, вышел на площадку. На распахнутой куртке звякнул язычок «молнии», и Алик это услышал.

— В стороны! — приказал Олег. — В стороны разойтись!

— Нельзя, Шорох, — спокойно ответил оператор. — Ты все собьешь.

Девушка удивленно посмотрела на Олега. В ее глазах что-то мелькнуло, брови дрогнули и начали подниматься вверх, на самый лоб. Она его словно бы узнала. Но узнала как-то не так…

Алик был в длиннющем пальто и в хорошем костюме. Импозантен. Попшикался чем-то приятным. Олегу такой привычки не запрограммировали почему-то.

— Здорово, Аллигатор.

— Собьешь программу, — вполголоса повторил тот.

— Мне до фонаря ваши программы.

— Аллигатор?! Дима… — Ася бросила на Алика недоуменный взгляд и попыталась отстраниться, но тот не позволил. Он упорно заходил ей за спину.

— Ты же ей все собьешь, отмороженный! — сказал опер, опуская руку в глубокий карман.

Шорохов наконец сообразил, что он не ковбой, а станнер — это не ствол сорок пятого калибра и выстрел из него не смертелен. Временный паралич принес бы Асе меньше вреда, чем то, что могла приготовить ей Служба. Однако эти здравые мысли посетили Олега уже потом, когда Ася вздрогнула, попыталась отскочить от Аллигатора и бессильно распласталась на холодном бетоне.

— Сбиваешь програ… — вымолвил Алик, съезжая по дверному косяку.

«Пушка нужна, — отрешенно подумал Олег. — С этой железкой долго не протянешь».

Он наклонился к Асе — пощупал ей горло, посмотрел в зрачки, потряс за локоть. Сон был неестественно крепким, но это был все-таки сон. Не смерть. Похоже, вот отсюда ее и планировали перебросить в момент теста. Может, не сейчас, а чуть позже. Может, Алик еще надеялся что-нибудь успеть… и не факт, что Ася была бы против.

Привела его к себе в шестом часу утра. Не иначе, семейный альбом показать хотела…

Олег выпрямился, развернулся на правой пятке и впечатал левый носок Алику в зубы, все — одним движением.

— С-сука!.. — прошипел Шорохов. — Играетесь, да? Программки пишете? С-сука!..

Второй удар пришелся по носу. Третий — в грудь. Аллигатор врезался затылком в стену, из руки у него выкатился пневматический шприц.

— С-сука! С-сука ты!.. — озверел Шорохов. — Я же говорил — не смейте ее усыплять! Она вам не кошка! Сами своей дрянью ширяйтесь!

Он бил Алика уже не разбирая, но чаще — по лицу, пока оно не превратилось в набухшую красно-черную маску. Олег отошел и тяжело оперся о подоконник.

— Если ты еще не сдох… — сказал он, не оборачиваясь, — передай своим… Мы с Прелестью, наверно, долго не протянем… Сколько уж получится. Но это время — наше, понял? И за каждую нашу секунду я сотню таких, как ты, живьем сожру. А если не отцепитесь, я вам такое вторжение устрою, что исправлять будет уже некому. И срал я на ваше человечество. Сами виноваты.

Шорохов приблизился к оперу и, расстегнув на нем пиджак, вытащил из-под тела служебный ремень, Потом опоясал им Асю и, дождавшись лифта, взвалил ее на плечо.

Опасаясь, что из-за угла вот-вот вырулит грузовик с оранжевым контейнером в кузове, Олег подбежал к своему «Рено», уложил Асю на заднее сиденье и тут же газанул.

До рассвета было далеко, но машины на улицах уже появились. Когда Олег выехал на МКАД, ему стало ясно, что прямой погони не будет. Служба попытается достать их иначе. Как-то иначе…

— Ну вот ты и диггер, Шорох, — сказал он, прикуривая. — Вот ты и вторгся в их счастливую жизнь «Время, Земля, человечество», блин… Горите вы все огнем!

— Ставки сделаны, ставок больше нет… — прошептала Ася во сне.

— Типа того… — кивнул Олег.

— Ты?… — спросила она, непрерывно моргая.

— Вроде я… — Олег выбрался из глубокого кресла и устроился на палас возле кровати. — Привет, Асель.

— Лучше Ася, я так привыкла…

Она потерла глаза и размазала тушь, но Шорохов ей об этом не сказал, — сразу побежит умываться, а у женщин это надолго, Тем более что и такой она ему тоже нравилась.

— Сколько я спала?

— Почти сутки.

— Ё-о-о!.. Серьезно?! Мне же на работу!

— Лежи, какая работа? Десять вечера.

— Десять часов?!

Ася откинула плед, рывком села, взялась за спинку, чтобы встать, и тут будто впервые заметила Олега.

— Ты?! — В ее взгляде был такой страх, что Шорохов машинально ощупал лицо.

— Ну, я. Привет, говорю.

— При-иве-ет, — ошарашенно протянула она. — Получается, ты существуешь, Олег… — сказала она после паузы.

— Ого! Нам и знакомиться не надо.

— А ты-то меня откуда знаешь?

— А ты — откуда?

— Видела тебя… — Ася почему-то смутилась. — Во сне видела. Точнее, во снах. А где это я?! — Она подобрала ноги и напряженно оглядела полутемную комнату. — Как я тут оказалась?

— На машине приехала, — ответил Шорохов.

— Прелесть какая… — Она обнаружила рядом с кроватью пачку «Салема» и, распечатав, закурила. — Да-а… Попала девка. И что мы тут? Слушай, отвези меня домой! — с отвращением проговорила Ася.

Олег, вздохнув, сходил к креслу за «Кентом» и пепельницей.

— Теперь твой дом здесь. Ася умиленно похмыкала.

— Буду твоей женой, да? Жрать тебе готовить, носки стирать. Прелесть!

— Зачем носки?… — Шорохов потупился. — Это я уж сам как-нибудь.

Он не представлял, что ей сказать. «Твоего дома больше нет. Пустяк. Вероятно, газ… Ну да, водопровод обычно не взрывается».

Взрыв действительно был, на пятом этаже, и жертвы тоже были — вся секция осыпалась, как подмытый прибоем песок. Об этом сообщили в новостях еще днем Олег переключил на московский канал — там экстренные выпуски шли каждые полчаса. К девяти вечера большую часть пострадавших уже опознали. Шорохов не сомневался, что среди опознанных числится и Асин клон. Либо… она сама.

— У тебя есть татуировки? — спросил Олег.

— Где?

— Ну… допустим, на груди.

Ася прищурилась, выстраивая нехитрую логическую цепочку. Реакция была типично женская: вывод ей понравился.

— Нету, — ответила она.

— На левой, — уточнил Шорохов, вставая от волнения.

— Да нет же!

Олег подумал, что она шутит. Все понимает и просто шутит. Захотелось выкрутить ей руки и проверить. Найти морского конька. Спокойно вздохнуть.

— Олег… — Ася затушила сигарету и тут же взяла вторую. — Олег, мне тяжело, я… я, может быть… Ты откуда взялся, вообще?! — неожиданно крикнула она.

— Из твоего сна. Я же тебе снился?

— Ох, ох!.. Рыцарь плюшевый!

Ася оттолкнула от себя пепельницу и, спрятав лицо, заплакала.

— Я, Олег… Я, наверно, с ума схожу… — сказала она. — Ничего не помню. Нет, наоборот: столько всего… Мне столько не надо! На черта ты мне сдался, такой герой? Зачем мне это?!

— Погоди-ка… — Он достал мнемокорректор и просканировал ей память. Асе ничего не закрывали. Или это была не Ася?… — У тебя параллельные воспоминания, да?

— Сны…

— Сейчас что-нибудь снилось?

— Да-а!.. — проныла она. — И опять — ты… Замучил ты меня, Шорохов! Сегодня — особенно. Все колбасился, дрейфил, что экзамен не сдашь…

Олег проверил время. Выпускной тест уже закончился, и сейчас Лопатин должен был везти их в бункер. Или нет?… Какой, к черту, тест, если Ася находится здесь?

— Дом отдыха снился… — продолжала она. — Довольно отстойный. Солдаты, забор… Я там в военной форме ходила, как дура.

Шорохов нахмурился. Прелесть помнила только школу, а реальный год жизни воспринимала как галлюцинацию. Сейчас было наоборот — подсаженные воспоминания так и остались снами. Может, перед тестом она должна была пройти еще одну процедуру, некий заключительный этап?… А может, произошло то, чем пугал Аллигатор, — сбой программы?…

Олег смотрел на Асю и не мог понять, кто в ней сидит, — опер Прелесть или плаксивая девушка Асель. Кажется, поровну… Ему самому было несравненно проще: всего пять суток за пределами контейнера.

Шорохов извлек из ремня синхронизатор и помахал им в воздухе.

— Что это? — спросил он.

— Железка.

— Название!

Ася вздохнула и опять закурила.

— Син… синх…

— Смелее! — поддержал Олег.

— Синхронизатор?…

— Зачем он нужен?

— Мне… иногда такая ересь приснится…И рассказывать-то неудобно. Не то чтобы стыдно, а… глупо это.

— Не бойся, я не засмеюсь, — пообещал Шорохов. — Не до смеха.

Ася покрутила в пальцах сигарету, быстро затянулась, быстро затушила и спрятала руки под плед.

— Машина времени. Маленькая. Карманная, — выдавила она. — Это были не сны?…

— Не знаю, как тебе ответить… С одной стороны, да, сны. С другой — правда. Только еще не вся… Ты одна жила?

— Какое тебе дело?

— Это важно. Сегодня после обеда у тебя в квартире никого не было?

— Надеюсь, нет… А что?

— Асель…

— Ася, — поправила она. Шорохов кивнул.

— Асель. Фамилия и отчество — тоже твои… Возраст, внешность, группа крови, а также биография, привычки, включая вредные…

— Ну?… — Она еще не поняла, но, глядя на Олега, заранее встревожилась. Тот целенаправленно смотрел в пепельницу. — Ты о ком говоришь?

— В общем, о тебе. Почти… Ты сегодня погибла. У тебя в доме был взрыв. Тебя больше нет, Асенька.

— Что-о?! Бред какой… Вот же я!

— Тебя уже вычеркнули. При таких авариях часть народа всегда объявляют пропавшими без вести. От некоторых просто ничего не остается, а похоронить заочно человека нельзя — ни с юридической точки зрения, ни с моральной. Так вот, твое тело найдется наверняка. Уж оно-то никуда не пропадет.

— И меня гарантированно похоронят?…

— Да. С гарантией.

— И тут я… выхожу… — Ася, на секунду забыв, о чем, собственно, речь, раскинула руки в стороны, подняла подбородок и изобразила, с каким лицом она выходит. С надменным. — Выхожу. Ха-а! Вы кого закопали, недоумки?

Шорохов грустно покачал головой, — Служба этого не допустит.

— Служба?…

— Тебе не надо ничего объяснять, ты сама все знаешь. Твое «Ха!» будет вторжением. Твое существование, начиная с момента взрыва, само по себе нарушает естественный ход событий. Даже если ты просидишь в четырех стенах до старости. Но есть и похуже… кое-что похуже, Асенька… Ты нужна Службе, и она тебя будет искать. И когда-нибудь обязательно найдет, потому что у нее в запасе целая вечность. Надо быть готовым…

— А почему вторжение-то? Ну, по ошибке кого-то там и опознают… А если бы меня дома не было? Я же работаю. Сегодня вообще-то собиралась пораньше отпроситься… Но ведь могла и не отпроситься! Меня могли не отпустить!

— Ты отпросилась, и тебя отпустили, — уверенно ответил Олег — Ты пришла домой. Не исключено, по дороге кого-то встретила… Но сколько бы ты ни проболтала с подругой, сколько бы ни обломала каблуков — к взрыву ты успела. И ты погибла. Так все и было.

— Было?… В «бетонном столбе»? И это моя судьба — умереть сегодня?!

Ася прикрыла рот ладонями. Олегу нетрудно было представить, что она сейчас чувствует.

— Утром тебя собирались вырвать из магистрали, — сказал он. — Но ненадолго, вот что мне не понравилось… Извини, я распорядился твоей судьбой иначе. Не знаю, что из этого получится…

— Как ненадолго? Ну, хоть лет десять-то я должна была?… — Ася требовательно посмотрела на Шорохова, и тот, чтобы не отвечать, заканителился с прикуриванием. — Нет? Не десять?… Семь?… Шесть?… — спросила она, мрачнея — Два?… Сколько?

— Тебе оставалось три дня. Но это там, в Службе, в их раскладе. Теперь расклад изменился.

— Три дня… — повторила она. — Почему так мало? Им что, жалко? И это было известно?… Заранее?! И Василию Вениаминовичу?…

Мнемопрограмма все же отвоевывала пространство в Асиной памяти, хотя и медленней, чем положено Фальшивый год на базе проявился уже в полной мере, и Олег чувствовал себя от этого почти счастливым. Ася не была клоном. Она была обычным человеком, которого в младенчестве запрограммировали на лишние трое суток жизни и доблестную смерть. Клону, созданному как прикрытие, про Службу и железки знать было ни к чему.

— Вот же… — отрешенно произнесла она — Сделали из меня куклу, да? Вдолбили чужие воспоминания, загрузили инфой… Как клона… Прелесть, а не ребята! — Ася засмеялась, негромко и как-то холодно. — Что же вы сделали, ребята?…Зачем? Лучше бы и не трогали меня…Мне же терять больше нечего… Мне вас бояться поздно. Теперь вы меня бойтесь…

Олег обхватил голову руками. Ася в точности повторяла его слова. Вот это самое он и шептал себе, когда его выкинули из машины, как пакет с картофельными очистками. Лежал в снегу и улыбался, но улыбался только внутри — лицо, так же, как все тело, не слушалось. Улыбался и грозил… Однако скоро выяснилось, что ничего-то он не может. Напакостить всему миру — вероятно, да. Но это не цель. А Служба… Кому в ней мстить? Как? И есть ли в этом смысл?…

— Прелесть… — проронил Шорохов и, заметив, что она не отвечает, поправился: — Ася…

— Да?

— Никакой трагедии нет, между прочим. Тебе же в школе говорили про предопределенность?

— Меня там не было.

— И меня не было, но я сейчас не об этом.

— Вот как? — удивилась Ася. — А я тебя помню.

— И я тебя помню. Тоже еще со школы.

— Но если наши воспоминания — фикция, то как это вышло?… Кстати, что с твоим тестом? Я тебе должна один секрет открыть… Его поручили провести мне.

— Твоему секрету знаешь, сколько? — Олег пересел с пола на кровать. — Был я и на тесте, и еще дальше… Я ведь за тобой уже оттуда вернулся.

— Оттуда?… И ты в курсе, что со мной случится?

— В курсе, — ответил он. — Потому и не случится. А будет что-то другое. Я не зря о школе спросил. Ты ведь помнишь лекции? Вам их тоже читали? А… гхм, да… В общем, ты просто помнишь… И тебе уже известно, что никакой свободы нет. Есть только предопределенность, в магистрали — своя, у вырванных из магистрали — своя. И все давно решено. Люди этого не осознают, хотя иногда и задаются всякими вопросами… Операторы знают наверняка, но предпочитают об этом особо не размышлять — тошно. А мы… Мы уже убедились: все живут по программе. И никто — ни старик, ни ребенок, ни самый крутой опер, — никто не имеет возможности выбора. Никто не отличается от… допустим, какого-нибудь клона… — закончил Олег с усилием.

— Ты же сам изменил мое будущее, — возразила Ася.

— Его нельзя изменить. Боюсь, мы просто сломали магистраль и оказались… в другой магистрали. И снова катимся куда-то… и каждый наш шаг легко предвидеть — если чуть-чуть заглянуть вперед.

— Поэтому мы будем торчать здесь до посинения, да? Ночью выбегать в ларек за чипсами и сигаретами. Кончатся деньги — примемся шарить по помойкам. Лишь бы не высовываться… Два друга, хрен да подпруга… Два взаимных глюка! Не понимаю, зачем тебя засунули в мою память? И, главное, так ярко помню… Никакой информации от тебя не получала, ты же курсантом был. Просто маячил все время…

— То же самое я могу сказать тебе. В принципе я не против, но… Сомнения кое-какие возникают.

— Нас с тобой свели специально, — угадала Ася.

— После теста мы оба попадем в отряд к Лопатину. И, кроме нас, там никого не будет.

— Ну, так тем более ясно!

— Ясно — это когда я все уже прошел, и тебе тут на пальцах раскладываю…

— И что нам теперь делать?

— Об этом я еще не думал, — признался Шорохов. — Легализоваться как-то надо. У меня паспорт служебный, ФСБ при желании его отследит, у тебя — вообще свидетельство о смерти… Достанем новые документы. Потом посмотрим…

Олег примял в переполненной пепельнице окурки и щелкнул зажигалкой. Ася подошла к окну, чтобы открыть форточку, но сначала задернула занавеску.

— Так жить нельзя… — обронила она.

— Согласен. Но когда я тебя искал, я о другом заботился… Чтобы ты просто жила. В принципе. А уж как — это вопрос пятый. К черту! — взорвался он. — Завтра куплю два паспорта с визами, и умотаем отсюда.

— За границей та же Служба, только в чужой стране спрятаться труднее. Олег… — Ася помолчала. — Зачем ты в это полез?… Отбил меня у Аллигатора…

— А что у тебя с ним?

— Да я не в том смысле — «отбил»!..

— А я — в том. Под каким соусом он к тебе приклеился? Что у вас?

— Ничего особенного.

— А неособенного? Прогулки?… Луна?…

— Ты с какой стати меня допрашиваешь? — возмутил Ася.

— He допрашиваю. Интересуюсь.

— У меня с ним ничего, — внятно произнесла она. А если бы и чего…

— Продолжай, пожалуйста.

— Да иди ты!..

Олег резко поднялся и пошел в смежную комнату. «Во, дурак-то… — причитал он. — Что же они меня таким бестолковым сделали? Кто так с женщинами разговаривает? Блин, Шорох!.. Да ты же девственник! В реале не сподобился, а во сне — не считается…»

— Олег! — донеслось из-за двери. — Извиняться будешь, нет?

— Нет!

— Олег, ты осел!

— У тебя для меня других слов не найдется?

— Спокойной ночи, осел!

Шорохов был на ногах вторые сутки. Прислонившись к спинке дивана, он даже не заснул — мгновенно сорвался в какой-то колодец и летел, летел, летел, пока не ударился обо что-то ухом.

Олег открыл глаза. Голова лежала на твердом подлокотнике. Вскочив, он отер лицо Сколько сейчас времени, он не знал — батарейка в часах почти села, и подсветка не работала. Хорошо, что успел.

Татуировка… У Аси не могло не быть татуировки. Из дома ее забрали прямо в тест — там он этого конька и увидел. Значит, Ася сделала его до Службы. И если у девушки, которая лежит за стеной, конька нет, — то она и не Ася.

Он должен был спохватиться сразу, как только она об этом сказала, но Шорохов пребывал в эйфории. Спас Прелесть! Герой!.. А спасти-то ее было… не так уж и трудно. Даже наоборот — легко… Слишком легко.

Олег ворвался к ней в комнату, включил свет и стащил ее с кровати на пол. Она дремала и спросонья ничего не поняла Олег попытался задрать ей футболку, но девушка взвизгнула и вцепилась в края обеими руками.

— Ты мудак, Шорохов, — проговорила она, тяжело дыша. — Ты мне симпатичен был, но ты все испортил. Откуда ты такой мудак взялся?

Олег постоял, не особенно прислушиваясь, потом неожиданно схватил ее за ворот и рванул вниз. Ткань с электрическим треском порвалась.

— И что дальше? — спокойно спросила она.

— Глупые у тебя шутки, Прелесть. — буркнул Шорохов и, повернувшись, пошел к себе.

Нельзя сказать, что он заснул быстро. Ворочался не меньше часа. Потом откопал в шкафу подушку, но все равно не мог уснуть. Принимался курить, тут же гасил и снова закуривал. А перед глазами все плавал маленький морской конек — задорный и беспечный, как будто живой. И его мучительно хотелось погладить…

— Теперь я поняла, — сказала Ася, разбирая продукты.

Олег, только сняв квартиру, сразу приволок три больших пакета с едой и за недостатком времени просто сунул их в холодильник. Самое важное он, как водится, забыл: не было ни соли, ни сахара, ни хлеба. Да и холодильник он включить не додумался.

Оба заспались до осатанения, и оба проголодались, как волки. Надо было срочно что-то готовить, и Ася прикидывала, с чем лучше соединить пресную гречку, — с ветчиной или со шпротами.

— Я поняла, зачем ты вчера это устроил. Довольно глупо с твоей стороны.

— Что ты поняла?

— Тебе нужно было меня идентифицировать. По телу. А иначе никак?…

— А как иначе-то?… Как вас еще отличить?

— Моей копии могли сделать такую же татушку, — заметила она.

Шорохов, не донеся сигарету до рта, сглотнул. А ведь и вправду могли…

— Люди отличаются другим, — продолжала Ася. — Я бы никогда не перепутала человека и клона. Никогда!

— Ага… — только и сказал Олег.

— И еще… предупредить тебя хотела. Не думай, что я такая… беспредельная. Кураж навалился. Ты же был закрытый наглухо.

Шорохов сообразил, что она говорит о тесте. Ему захотелось поведать, как он сам замерзал под душем в надежде шокировать Рыжую. Однако Олег благоразумно воздержался.

— Ты дверь в ванной открыл и стоишь, как пень!.. — хихикнула Ася. — А на улице-то не лето, — декабрь! Лопатин после своей трубки форточку распахнул. Сквозняк. А ты встал и стоишь. А мне так холодно-о!.. Но виду подать нельзя. Я больше всего засмеяться боялась… — Она вдруг уронила нож. — Олег, а это вообще было?…

— Было, — вздохнул Шорохов. — Так все и было. Я стоял, ты плескалась. И холодно… тоже было.

— Так это опять не сны… — растерялась она.

— Не знаю. Ты все помнишь, и я все помню. Даже могу утверждать, что прожил это… Но на самом деле получается, что ничего не было. Вчера мы вторглись в события, и с момента нашей встречи началась другая редакция. А как и на что это повлияет… Неизвестно.

— Лишь бы не в худшую сторону.

— Худшую мы уже видели, — отозвался он.

— Я — еще не до конца. То, что мне приснилось сегодня… пока ничего страшного. Тест, потом Лопатин повез нас в бункер… Там грязища, бардак… — Ася достала кастрюлю, понюхала и отшатнулась. — Прелесть, а не квартирка…

— Прелесть… — проронил Олег. Она обернулась.

— Да-да… А ты у нас Шорох… О, я сегодня много народу запомнила. Перед тестом, пока ты спал, там курьеры толклись — Дактиль, еще кто-то был… Они тоже все настоящие?

Олег оцепенел. Он надеялся, что к ее пробуждению все посторонние оттуда уже вымелись. А Дактиль, оказывается, задержался… Ася пока не знала, кто он такой. Но скоро она досмотрит свои сны до того места, где готовится фальшак для Криковой. Лопатин, как будто нарочно, велел ей в этом участвовать… Ася получит во сне очередную порцию информации и поймет, что Дактиль — специалист по программированию. И ей станет ясно, что он там делал, за пять минут до «выпускного экзамена». Что лежало в коробке из-под телевизора. И почему там находились курьеры…

Ася догадается, что он клон. И тогда для него окончательно пропадет смысл всего.

— Дактиль настоящий, — подтвердил Шорохов. — И о чем вы с ним?…

— Ты опять? — раздраженно бросила она. — Тебе любопытно? Пожалуйста: он меня на свидание приглашал. Шепнул время, когда его можно застать.

— В бункере?

— В бункере, в бункере. И я сейчас туда побегу. Полечу. В кабинете, на грязном столе… очень романтично! Как в немецких фильмах короткометражных. Любишь такое кино? С детства мечтала быть секретаршей, чтобы шефу по утрам отдаваться. Вместо производственной гимнастики. Для поднятия тонуса.

— Ну что ты завелась? Я так просто… — тихо сказал Олег. — Значит, Дактиль назвал тебе время? — спросил он после паузы.

Ася вздохнула и вновь занялась готовкой.

— Ты невыносимый мужик. Ты всю жизнь будешь один, Шорох. Тебе не страшно? Надо не только о себе думать… Еще и о других немножко.

— Я постараюсь. Время, — повторил он.

— Две тысячи третий, десятое февраля, с пяти до семи вечера, — монотонно проговорила она. — Ты мне надоел…

Олег затушил сигарету и пошел одеваться. Вернувшись на кухню уже в ботинках и в куртке, он потянулся, чтобы поцеловать Асю, но та отстранилась.

— Тебя убьют, Шорох.

— Они не хотят… Не скучай, Прелесть. И не высовывайся. Учти, ты уже погибла.

— Прикольная у нас с тобой компания… Олег! Зачем ты туда тащишься? Ведь не из-за этого?… Что ты собрался делать?

— Прикалываться, — мрачно ответил Шорохов.

Сначала его посетила мысль зайти на чердак и вообще приспособить его под эдакий портал, — уж очень не хотелось вылезать на мороз, но Олег решил, что эта идея не годится. Используя один и тот же дом в разных временах, он рисковал когда-нибудь его засветить, — рано или поздно, в будущем или в прошлом, это не имело значения.

Шорохов отправился за тридевять земель — в район Сокола.

Припарковавшись, он забежал в кинотеатр — даже не посмотрел, в какой, — и купил билет на ближайший сеанс. Когда погасили свет, он отошел к стене, финишировать было бы удобней часа в четыре, но это время попадало на перерыв, и Олег набрал «16:40».

В фильме кто-то крупно, во весь экран, застрелился. До ожидаемого Дактилем рандеву оставалось двадцать, минут.

На улице дул теплый ветер, под ногами чавкала грязная каша. Такая уж была погода десятого февраля две тысячи третьего — хуже, чем лето, но лучше, чем минус двадцать.

К бункеру Шорохов приехал в половине шестого.

На столах, вопреки Асиным прогнозам, было чисто — только два выключенных ноутбука и объемный букет кудрявых орхидей.

Дактиль сидел спиной, при полном параде: белоснежный воротничок из-под темно-серого пиджака. Сидел, не оборачиваясь. Похоже, предвкушал.

— Презервативы припас? — осведомился Шорохов. — А то я сегодня заразный.

Дактиль не шелохнулся. Олег угадал его возможное движение и нырнул за стол, попутно срывая с пояса станнер.

Впрочем, нет, не угадал… Курьер по-прежнему не шевелился. Шорохов подумал, что для профилактики надо бы все же выстрелить, но вдруг заметил на полу маслянистую лужу. Плафон мигал, и лужа, ловя отсветы, становилась то желтой, то багряной.

Шорохов приблизился к Дактилю и крутанул кресло. Курьер смотрел прямо перед собой и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, уперся взглядом в Олега. Но вряд ли что-то увидел. По его подбородку стекала кровь — уже пропитавшая рубашку, лацканы пиджака и частично брюки. Кровь выливалась слабыми толчками, значит, сердце еще билось, но назвать Дактиля живым Олег бы не отважился.

Под креслом, рядом с медленно расползающейся лужей, лежала короткая дубинка телесного цвета. Шорохов взял ее двумя пальцами и заметил на поверхности тонкие, но глубокие насечки, напоминающие жабры. Ни курка, ни чего-либо подобного на дубинке не было, и все же ему показалось, что этот предмет имеет прямое отношение к умирающему Дактилю.

— И это скорее весело, чем печально… — пробормотал Олег.

Шорохов планировал поговорить по душам, но не об Асе, конечно. Западать на Прелесть имел право любой, каждому отбивать морду — рук не хватит. Нет, он пришел не для этого. У Олега образовалось несколько вопросов отнюдь не лирического свойства, и тот факт, что с Дактилем случилась беда, притом недавно и в закрытом помещении, многократно увеличивал шансы на его откровенность.

Олег выставил время — «16:50» и утопил «Старт». Если Дактиль действительно рассчитывал на Асин визит, то как приличный кавалер он обязан был явиться чуть раньше.

И он явился. Дактиль, присев на корточки, ковырялся в шкафу. На столе рядом с ноутбуком лежал завернутый в газету букет и коробочка с хорошими французскими презервативами.

Шорохов захохотал.

— Все-таки ты их принес! Прелесть в Париже не бывала… Решил прокатить, да? До Парижа и обратно.

Дактиль резко выпрямился. Он хотел что-то спросить, но спросил явно другое:

— Ты знаешь, что если я тебя повяжу, то буду большим молодцом?

— Трупом ты будешь, Дактиль. Большим трупом.

— Тебя все ищут. Ты на опера покушался.

— На тебя тоже покусились. Удачно. Сидишь, такой несчастный, а изо рта кровища хлещет. Пока вроде не вся еще вытекла… Но она течет. Ой, течет!..

— Мне нарушители тысячу раз это обещали, — сказал Дактиль, однако не очень уверенно.

— Я как раз оттуда. Что тебе принести, заказывай. Ботинок?… Левый, правый?… Могу носок. Могу даже трусы, но это за отдельную плату. Они уже промокли все. От крови промокли, — уточнил Шорохов.

— Когда?…

— У-у!.. — Он расстегнул куртку и, небрежно сбросив букет, уселся на стол. Потом повертел в руке красивую голубую коробочку и запустил ее в угол. Олег старался продемонстрировать, что будет тянуть время столько, сколько пожелает. В действительности времени он имел так же мало. Часы показывали без восьми минут пять, а в пять тридцать курьер уже был мертв. С мертвым особо не побеседуешь.

— Я тебя не сдам, — выдавил Дактиль.

— Еще бы ты меня сдал! Ты меня сейчас просвещать будешь. Мнемопрограмматор… Занятный приборчик, да?

— Что тебе нужно? Если вопрос относительно твоего клона, то…

— Кого?! Моего клона?! — Олег снова расхохотался, но тут же замолчал и, схватив со стола ноутбук, швырнул его о стену. — Моего клона зовут Олег Шорохов!!

— Ну, это понятно, — ответил Дактиль.

— Что тебе понятно?! Он не просто Шорохов, он — Шорох! Опер Шорох!!

Курьер скомкал в кулачище галстук.

— Ты ведь там был, с Лопатиным… — промолвил он. — Когда его привезли…

— Меня привезли, меня! Ты меня загружал, а не куклу!! Вернее… куклу. Меня.

— Откуда я мог знать? Мне дают контейнер, дают софт, и я…

— «Софт»? Ах да… Софт. Как трогательно…

— Да с чего ты взял, Шорох? Кто тебе это наплел? Копия у тебя есть, не спорю. Я сам ее и программировал. Но я ни разу не слышал, чтобы клонов брали в Службу.

— Я тебе не собираюсь ничего доказывать.

— И кто же твой прототип? — спросил Дактиль с иронией.

— Прототипа нет. Такое возможно?

— Ну, если теоретически…

— Теория не волнует! — взорвался Олег — Возможно или невозможно?

— Да, создать клона без исходника, сконструировать ему и тело, и память — технически осуществимо. Но нужна какая-то определенная задача. Ведь и обычные копии просто так не делают, их создают для прикрытия в магистрали. А если прототипа нет, и прикрывать некого, тогда должна быть очень серьезная причина.

— Это я и собирался выяснить.

— Я же исполнитель. Мое дело — железки.

Олег посмотрел на часы. Время близилось к половине шестого.

— Кто пишет программы? — быстро спросил он.

— Мнемопрограмму не пишут, ее считывают. Иногда слегка корректируют… Где-то там, — Дактиль показал вверх, — далеко, у самой границы. Слушай, ну признайся купил? Купи-ил!..

— Ты про свою смерть? Не веришь… — Олег вынул из кармана дубинку и вручил ее Дактилю.

У того задрожали губы.

— Хорошо эта штука стреляет? — поинтересовался Шорохов.

— Я бы лучше сам повесился… Смотришь на человека — внешних повреждений нет, а внутри — как будто пропеллер проглотил.

— Вот таким я тебя застал. В этом креслице и в этом пиджачке.

— Спасибо, Шорох…

— Не часто, наверно, клонам спасибкаешь? И откуда сей пропеллер? Не из-за барьера случайно?

— Какой барьер… — проронил Дактиль. — Их в нашем периоде выпускают, в шестьдесят седьмом или шестьдесят восьмом.

— Там же, где и программы… — констатировал Олег.

— Ты все об этом? Хватит блажить, Шорох…

— Ты мне жизнью обязан! Но я не требую с тебя целую жизнь, я свою-то не знаю, куда девать. Что тебе известно о самих программах? Каким макаром они работают? Вот, допустим, клону забили такого-то числа совершить то-то и то-то. А потом перевезли его в другой город. И он физически не может это выполнить. Что тогда?

— Ничего, — отозвался курьер. — Мнемопрограмма — это набор побуждений и мотиваций, связанных с внешними условиями. Когда Служба вербует оператора, у него считывают память и забивают ее в клона. И клон всю жизнь идет по тому же пути: оказывается в тех же обстоятельствах, так же на них реагирует и тем самым формирует новые обстоятельства — для себя и окружающих. Из этого и состоит магистраль. Поток самовоспроизводящихся событий.

Пока Дактиль читал ему эту ненужную лекцию, Олег выкурил почти всю сигарету Проблемы магистрали его давно уже не заботили, он намеревался спросить о другом. Например, об Асе. Что с ней будет, когда закончится подсадка, когда она увидит последний сон и проснется? Какой у нее возникнет «набор мотиваций»? И не пропадет ли он вовсе? Ведь со вчерашнего дня она жила по программе Службы, хотя и не имела возможности ей следовать. А в магистрали ее уже не было, и судьбы как «набора обстоятельств» у Аси не было тоже.

— Ошибки в программах встречаются? — спросил Шорохов. — Я про те программы, которые специально изменяют. Ошибки или какие-нибудь случайные совпадения…

— Совпадения не бывают случайными, — изрек курьер. — Ни в программах, ни в жизни.

— Хватит уже философии!

— Программировать кого-то с ошибкой, чтобы человек сам же потом и устроил вторжение?… Нет. Там все перепроверяется бессчетно.

— И если присутствует некий фактор… — осторожно произнес Олег. — Допустим, два человека помнят друг друга… В жизни они не встречались, но при этом пересекаются в своих программах.

— Я не специалист! — взмолился Дактиль. — Поди догадайся, что там да зачем!.. Наверное, нужно, чтобы эти люди заранее имели… ну, какую-то историю отношений… чтобы они любили, или ненавидели, или искали третьего… Гадать бесполезно, надо знать конечную цель, а это вопрос не ко мне. Но какая-то причина, безусловно, есть. Штамповать лишних клонов никто не станет… А вообще… позволь совет, Шорох.

— Позволяю.

— Я тут, пока тебя слушал, реконструкцию себе нарисовал.

— А я думал — это я тебя слушал… Ну? Что еще за реконструкция?

— Познакомился ты с какой-то барышней… — елейно начал Дактиль. — И пошли у вас взаимные дежа вю. И, кажется вам, что вы тысячу лет уже знакомы и встречались в прошлой жизни. Она была эстонским рыбаком, а ты — древнегреческой танцовщицей… — Курьер гы-гыкнул. — А потом ты что-нибудь учудил, и тебе слегонца почистили мозги. И момент, когда с тебя мнемопрограмму для клона считывали, — он там остался, в слепом секторе. Отсюда и твоя идефикс. Двойника видел, а процесс сканирования не помнишь. Стало быть, двойник — ты. Все парадоксы, Шорох, основаны на элементарной логической ошибке. Не городи огород, искать надо ближе, в себе. Во!.. Давай на лимон евро забьемся, что я за сутки твоего клона разыщу, И все про него выясню. А?!

— Откуда у меня лимон?…

— Крикову уважил? — подмигнул Дактиль. — Все-е знают! Полтора лимона, как одна копеечка!

— Там Лис большую часть захапал. Нет у меня миллиона.

— Какой еще Лис?! Лис!.. Лис! Совсем заврался! Ладно, я шучу. Хорош дурить, на тебя ведь правда охотятся. С координатором поцапался? Все из-за бабы? Возьми железку и проверься, делов-то! И сразу все по местам встанет.

— Да, верно! — Олег обрадовался, что этот вопрос можно разрешить так легко, и достал корректор.

— А клона я тебе найду! — заявил курьер. — И без денег. Будет тебе клон. А если их пара — так будет тебе пара.

— Верно, верно! — поддакнул Шорохов.

Кнопка под мизинец. Удобно. Дактиль ничего и не заметил.

— Клона ты мне найдешь… — сказал Олег. — Чего меня искать-то? Вот он я…

— А?… Шорох, ты откуда?! — вытаращил глаза Дактиль.

Спрятав корректор, Олег тут же выстрелил из станнера. У курьера подкосились ноги, и он, врезавшись плечом в шкаф, грузно свалился на пол.

Шорохов уже собрался уходить и тут наткнулся взглядом на странную дубинку. Точка, в которой он застал мертвого Дактиля, была давно позади. Курьер все-таки остался в живых, и Олег поздравил себя с очередным вторжением. Однако его заботило то, что за время разговора в кабинете так никто и не появился, — ни убийца, ни даже… он сам. Оружие лежало там, где он его и подобрал, — под креслом. Только крови на этот раз не было.

Озадаченно похмыкав, Шорохов поднялся на улицу. Упругий ветер сбивал с ног, передвигаться по скользкой грязи было противно и трудно.

Олег отошел метров на десять и остановился. Он не питал к Дактилю особой симпатии, но вдруг понял, что не может его бросить. Дактиля собирались убить — не исключено, именно из-за их встречи. Курьер не сказал ничего путного, но ведь фактически его ликвидировали. И эта дубинка… она так и осталась в бункере, возле парализованного Дактиля.

Шорохов развернулся и побежал назад. Открыл замок, слетел по лестнице, врезал по двери… и никого не нашел. Он отсутствовал минуты две, но кто-то уже забрал и тело, и дубинку. Или, того хуже, — явился в кабинет с упреждением и что-нибудь изменил. Любую мелочь: передал Дактилю, что его вызывают, обеспечил женским вниманием, наконец — убил…

Олег обнаружил на втором столе ноутбук и зашипел, как будто обжегся. Шнур был не вырван, крышка не отломана. Его никто не кидал в стену. И здесь никто ни о чем не разговаривал…

У Олега появилось предчувствие, что Дактиля он больше не встретит — никогда. А его имя, возможно, будет вызывать у людей такое же недоумение, с каким сам Дактиль реагировал на кличку Лис. Нет и не было… Вычеркнули. Еще одного.

Шорохову стало тоскливо. Захотелось принести канистру бензина и все к черту сжечь. Не исключено, он бы так и сделал. Если бы не был уверен, что пожар потушат раньше, чем он достанет спичку.

На обратном пути Олег захватил то, о чем забыл вначале, — кое-что из продуктов и еще какие-то мелочи, еле поместившиеся в двух огромных сумках. Он и не думал, что человеку для простого существования нужно так много. Спохватившись, что Асе не в чем ходить, Шорохов набрал ей всяких необычных шмоток. Вместо порванной футболки он купил яркий полосатый свитер с аппликациями на рукавах. Олег решил, что Асе должно понравиться.

— Прикольно, — оценила она, посмотревшись в зеркало. — Ты и тапочки принес? Значит, мы здесь надолго…

— Не знаю, — честно ответил Шорохов.

— Как там Дактиль поживает? — осведомилась Ася. — Ты с ним ничего не сделал?

— Ничего… Поживает.

Пока его не было, Ася навела в квартире порядок и приготовила что-то непонятное, но вкусное. Таких способностей Олег за ней не подозревал, он привык, что Прелесть либо качает права, либо печалится. И то, и другое — обязательно с длинной ментоловой сигареткой в зубах.

— Скучно, — пояснила Ася. — О!.. Я, между прочим, вздремнула.

— Поздравляю.

— Да я не про то! Я опять сон видела.

— Интересно…

— Какая-то гостиница убогая снилась. Мы что, должны были в ней жить?

— Мы в ней и жили.

— Ужас… Там еще за стенкой кто-то стонал. Так противно…

— Что противно? — спросил Шорохов, торопливо изобретая приличную отговорку.

— Стонали. Громко и ненатурально… Олег, да это же твой номер был! — возмутилась Ася.

— Нет, не мой.

— Через стенку. Конечно твой! И ты мне тут еще сцены ревности закатывал?!

— Тебе пригрезилось, — заявил Шорохов, делая вид, что разыскивает сигареты, и постоянно поворачиваясь к ней спиной.

— Сама знаю, — сказала Ася, упорно его обходя и заглядывая в глаза. — Но это же было! Да нет, мне все равно,… что хочешь и с кем хочешь, но…

— Не было! — отрезал Олег. — Мы с тобой сидим на съемной квартире и прячемся от Службы. Вот реальность. Все остальное — твои сны.

— Созданные на основе такой же реальности, — добавила Ася.

Чтобы прервать этот разговор, Шорохов зашел в ванную и, открыв воду, не спеша выкурил сигарету. Тот ублюдок, что составил Асе программу на последние три дня, знал все. Как она разденется во время теста, как Лопатин привезет их в отель «Урал», как они поцапаются и как Олег пригласит к себе девицу из гостиничного сервиса. Все эти детали можно было найти у Аси в памяти — но лишь после того, как его напарница проживет свои трое суток в Службе. А прожила она их именно по программе, которую слепили из ее же воспоминаний. Шорохову было совершенно не ясно, где тут начало, а где конец, и чем дольше он размышлял, тем глубже увязал в этом парадоксе.

Олега радовало только одно: для реализации мнемопрограммы требовалось соответствие внешних обстоятельств тем условиям, которые были в нее заложены. Иными словами, пока Ася не попала в Службу, пока она не принимала участия в операциях, установки ее программы не проявлялись. Шорохов надеялся, что так будет и дальше — Ася увидит еще несколько снов, вплоть до последнего, полностью впитает опыт оператора Прелести, а потом… Тут Олег терялся. Что произойдет, когда ее подсадка завершится, он не представлял. Прожив три дня по своим субъективным часам, Ася уже не станет выскакивать перед Криковой — хотя бы потому, что узнает, чем это грозит.

«Прелесть увидит во сне свою смерть… — отрешенно подумал Олег. — А если она будет спать еще и днем, то это случится раньше. Возможно, уже завтра».

— Ася, ты не чувствуешь никаких позывов? — спросил Шорохов.

— Чего?…

— Ну, побуждений. Всякого такого.

— Нет, кажется. На улицу хочу, — сказала она, помедлив. — Очень хочу. А ты?…

— И я не чувствую, — признался Олег. — А на улице холодно…

— Если тебя тоже запрограммировали, у тебя ведь и сны должны быть…

— Никаких снов.

Шорохов сообразил, что в этом смысле мало чем отличается от Прелести. Он, как и Ася, выпал из учтенной в программе среды, из того «набора обстоятельств», в соответствии с которыми должен был действовать. Однако сама программа осталась — все эти воспоминания по-прежнему сидели в мозгу, и они должны были тянуть за собой хвост поступков. Но не тянули…

— Чего насупился? — спросила Ася, складывая тарелки в мойку.

— Думаю…

— Олег, я, пожалуй, выгляну на улицу. Ненадолго.

— Нет.

— Да не буду я никуда соваться! Мне и сунуться-то некуда. Просто… понимаешь, это принципиальный вопрос. Я их не боюсь. И я должна доказать… Не им — себе самой.

— Зато я боюсь. Если Лопатин узнает, где ты, нам не придется ни геройствовать, ни прятаться. Он что-нибудь поменяет в прошлом, и мы окажемся в новой редакции. Ты — в Службе, я… тоже где-нибудь. И никто ничего не заметит.

— Почему они так за меня держатся? Как будто на мне судьба человечества висит… Олег, что они для меня приготовили?

— Сама увидишь, — буркнул Шорохов. — Заснешь и увидишь.

«Человечество, как же!.. — скривился он. — Старая психопатка из Европарламента — это еще не человечество».

Асе приятней было верить, что ее запрограммировали на крупный подвиг. Жить, а тем более умирать, всегда хочется не напрасно. Однако для Службы голос вице-спикера стоил дороже, чем оператор Прелесть, вместе с ее жизнью и смертью… Для Службы — но не для Олега.

— Ты что-то сказал?… — Ася обернулась и посмотрела на Шорохова так, словно он предложил ей руку и сердце.

— Нет…

Олег взял пояс Алика и вытащил из него синхронизатор. Затем разыскал второй ключ от квартиры и сунул его себе в карман Телефонный провод он перерубил в двух местах, но, не удовлетворившись этим, положил аппарат в полиэтиленовую сумку. — Ася, у тебя мобильник есть?

— Есть, только пользоваться им не стоит.

— Вот и я о том же… — Олег нашел маленькую голубую трубку и, выдрав аккумулятор, швырнул ее в форточку.

Кажется, все. Двенадцатый этаж, дверь она не откроет, на помощь не позовет — ни в здравом уме, ни в бреду. Стремление Аси выбраться на улицу Олега беспокоило, и, чем невинней оно выглядело, тем сильнее он волновался. Пока мнемопрограмма, к тому же сбитая, не была отработана до конца, любое желание могло означать тягу к ее выполнению. Скорее всего, неосознанную, идущую изнутри, на уровне инстинкта.

«Шорох, ау тебя ведь паранойя… — сказал себе Олег. И сам себе ответил: — Ясен хрен, паранойя. Это и есть моя жизнь. Помнить то, чего не было, и жить в том, чего практически нет…»

Зайдя на кухню, он поцеловал Асю куда-то в затылок, — она мыла посуду и увернуться не успела. Шорохов, страшно этим довольный, накрутил пакет с телефоном на руку и подгреб со стола сигареты.

— Опять уходишь?…

— Я скоро. С железкой никогда не опоздаешь.

— Если только вернешься…

— Не грусти. Все будет хорошо.

— Я на улицу хочу, на воздух. Прогуляться. Не могу я так долго в четырех стенах!.

Олег нахмурился и, ничего не ответив, вышел. Телефонный аппарат он тут же спустил в мусоропровод. Постоял на лестнице, соображая, как еще Ася может реализовать свое желание «прогуляться». Затем понял, что никак, и, улыбнувшись, направился вниз.

Заснув еще раз, Прелесть досмотрит мнемопрограмму до конца, и дальше… Что дальше, Олег не знал, однако не сомневался: под пулю, предназначенную Криковой, она уже не полезет. Ася будет жить. Вот это, собственно, и есть — «дальше». Все остальное виделось Шорохову менее важным. Далее то, что он сейчас собирался сделать.

Он твердил себе, что заботится исключительно об Асиной безопасности, но самообман не удавался. Олегом двигали совсем другие мотивы, личные.

«Шорох, ты точно — параноик. Прожил на белом свете меньше недели, а уже умудрился завести какие-то личные мотивы… В твоем возрасте надо подгузники пачкать и к женской груди тянуться. Да не руками. А у тебя — мотивы или позывы или побуждения…»

В голове мелькнула тревожная мыслишка, но Олег ее отогнал. То, что он собирался сделать, в планы Службы уж точно не входило. Крикову они берегли.

Шорохов надеялся, что это окажется не слишком сложно. Люди иногда друг друга убивают. Он не был человеком в полном смысле, он даже не просил, чтобы его создавали, но его все-таки создали — по образу и подобию. Он, Олег Шорохов, кому-то понадобился. Кому, зачем — он не знал. Он просто жил. И в этом, хотел он того или нет, Олег все же был человеком.

До пустыря в районе «Петровско-Разумовской» Олег добрался не сразу. Долго разыскивал таксиста, который знал бы это место, потом, найдя, долго объяснял, зачем ему понадобилась бывшая городская свалка. На него недоверчиво косились, ему отказывали, его в чем-то подозревали. Как будто он уже совершил что-то фатальное, несущее вред всему человечеству. Нет, он только собирался.

Сухие бледно-зеленые кусты стояли плотной стеной. Шорохов углубился в заросли и, сокрушенно повздыхав, лег на землю. В нос полезла мелкая сладковатая пыль, ладони стали серыми и неприятно шершавыми.

По краям пустыря торчали коробки новостроек. Если на крышах сидели снайперы, то его спина должна была представляться им шикарной мишенью. Олег не то чтобы старался об этом не думать — он действительно не думал. В жизни его волновало немногое. Сама жизнь в этот короткий список уже не входила.

Сначала на пустыре показалась черная «Волга». Она заехала через боковую дорогу и развернулась. Двери не открывались. Олег, давясь пылью, лежал за кустами и гадал, кто сидит внутри. В ранней редакции это был Лис, который привез еще одного Крикова, якобы настоящего.

Теперь же Лиса не существовало, по крайней мере, для Службы, и Шорохову было любопытно, что от этого изменится. Все, сделанное Лисом, разом пропало, и каждый из его несовершенных поступков потащил за собой цепочку новых следствий Мир должен был стать другим — неузнаваемым. Но не стал.

— Кайфа не прибавится, — раздалось сзади так внезапно, что Олег, дернувшись, чихнул — Не прибавится, Шорох. По себе знаю.

Подкрасться по кустам было невозможно. Человек финишировал прямо за спиной, и это говорило о том, что визит Олега на пустырь секретом для Службы не является.

Шорохов судорожно соображал, что ему делать. В принципе ничего. Он уже проиграл.

— Вот, значит… — сказал знакомый голос. — Прибыл тебя компенсировать. Ты не против?

Пастор отгреб мусор и прилег рядом. Через секунду на пустырь торжественно вкатился кремовый «Линкольн» Криковой.

— Не трогал бы ты ее. И тебя не тронут.

— Кто в тачке? — спросил Олег.

— Вместо Лиса? Сейчас, сейчас… — Пастор ткнул пальцем в сторону «Волги», и из нее, как по команде, показался он сам. Чуть позже выбрался и фальшивый Криков.

— Понятно… Свято место пусто не бывает. Вообще-то про Лиса никто в Службе и не слышал…

— Слышали, слышали. Те, кто был на заданиях и пришел в новую редакцию извне, со своей памятью.

Шорохов вспомнил, как случайно изменил настоящее, выкурив в бункере старую сигарету. В результате пропал разговор с Лопатиным про генсеков и про что-то еще, такое же пустое. Об этом помнил только он, а Лопатин с Асей забыли. Для них этого и не было. Но для Олега — было. Значит, Лиге тоже ДМ кого-то остался. А если он, то, возможно, и…

— И про Прелесть тоже слышал? — поинтересовался Шорохов.

— А чего ж, конечно. Жалко ее, смазливенькая была. Ну уж судьба у нее такая.

Из «Линкольна» выскочил охранник. Обежав машину, он распахнул заднюю дверь и подал руку вице-спикерше. Мадам Крикова, прямая, как палка, ступала медленно и степенно. Пастора и второго клона она заметила сразу.

Чуть позже из лимузина вылез Шорох, следом за ним — второй охранник. Федяченко бродил между «Линкольном» и «Волгой», предвкушая, как Шорох растеряется, обнаружив еще одного старика. Шорох действительно растерялся. Он приложил ладонь козырьком, с сомнением осмотрел границы пустыря и, уже завершая оборот, наткнулся взглядом на Пастора с Криковым.

Олег следил за своим дворником и ждал, когда тот потянется к поясу. Перемещение можно было и не заметить, ведь он вернулся непосредственно в точку старта, но если бы Шорох раскрыл синхронизатор и принялся нажимать на кнопки, Олег увидел бы обязательно.

К железке двойник не притрагивался, и Шорохов окончательно убедился, что находится в новой редакции настоящего. Не сбежав от кфиковских телохранителей, он не попадет в барьер, не встретит там Ивана Ивановича, не отправится в год своего рождения, а оттуда — в «выпускной тест»…

Олег прислушался к памяти. Вторая версия была уже там — без путешествия к границе зоны, без Иванова в пустыне, без всего того, что он открыл для себя в последние дни. Однако эти воспоминания оставались формальными и неродными. События, как в запотевшем зеркале, скорее угадывались, чем виделись наяву. После операции с Криковой там продолжалась нормальная, честная служба. Там — за поверхностью зеркала. В магистрали, из которой он умудрился вырваться. Не на свободу, нет. В другую магистраль — ту, где он нашел оранжевый контейнер с самим собой, где валялся, уткнувшись лицом в снег, и где отбил у Службы Асю.

— Так чего… не будешь, что ли, компенсировать?… — спросил Шорохов.

— На кой ты мне нужен… — лениво ответил Пастор. — Полежи еще десять минут и отваливай.

— Полежу Вашей Криковой все равно кранты.

— Сомневаюсь…

— Кое-кто должен будет ее спасти, — ненавязчиво начал Олег. — И не спасет, наверно…

— Ты про Прелесть? Уже спасла.

— Как это?…

— Она уже все сделала. Ну, не она, допустим… Вырастили ей клона, он под снайпера и подставился. Сама-то Прелесть пропала, говорят… — Пастор коротко взглянул на Олега. — Это ведь она была изначально, Прелесть. Ну вот, чтобы не ломать логику, заменили такой же Прелестью.

— Логику… А что же раньше-то?! Одного клона — в развалины, второго — под пулю, а живого человека оставить… Ведь они это могли!

Пастор пожал плечами — в положении лежа жест получился еще более неопределенным.

— Как опер Прелесть никому не нужна, — сказал он — А как человек… Шорох, чего я тебе объясняю? Служба не занимается спасением отдельных человеков. Разве что Криковой и ей подобных… Но и они интересны исключительно как объекты. Не как люди, поверь. А если каждого спасать и каждого жалеть… Куда будем девать спасенных? Где им жить?

— Да, Службе жалко все человечество. Оптом.

Он вдруг подумал, что совсем недавно относился к этому точно так же. «Замурованные»… Он называл их «замурованными» — всех, кто не имеет отношения к Службе, кто не вырван из магистрали. Хотя у операторов тоже своя магистраль… Свой бетонный столб.

— Ты в курсе про Прелесть, — утвердительно произнес Шорохов. — Ну, про нее и про меня…

— А как бы тебе хотелось? Могу помнить, могу не помнить. У меня в голове столько всякого намешано…

— Опасно со мной такие разговоры вести. Плохо кончается.

— Не, у меня все будет в порядке.

— С чего ты взял?

— Просто посмотрел. Смотался в будущее и посмотрел, что со мной стало.

— Действительно просто… — обронил Олег. — И что там видно, в этом будущем?

— Не скажу. Секрет. — Пастор тихонько рассмеялся. — В общем, Шорох, живи и здравствуй. Только не чуди, прошу. Крикову убивать нельзя, для нее смерть — это слишком красиво. Ты же там был, когда она со своим папашей… Я бы, может, и сам ее кончил, да не хочу ей такую услугу…

— Слушай, а почему ты «Пастор»? — перебил его Олег. — Почему не «Вепрь» какой-нибудь, не «Ирод»?…

Тот отломил сухую травинку и, пригладив перед собой пыль, вывел: «Past-оr-Future».

— Ник у меня был. Давно, еще до Службы… Длинноватый немножко. В позывном больше двух слогов не полагается.

— Осталось «прошлое, или…», да? Без «будущего»?

— Без «будущего», — согласился Пастор, — так короче. Вон, вон!.. Сейчас самое интересное, гляди! Крикова спрашивает: «Ты счастлив, папа?…»

Он произнес это медленно, как сама вице-спикер. Шепот Пастора полностью совпал с движением ее губ.

Оба старика беспомощно мялись за широким сверкающим багажником. Крикова стояла рядом, тиская в руках револьвер. Через секунду она поднесла ствол ко лбу одного из клонов.

— Прощай, папочка, — продублировал Пастор не без удовольствия.

Именно это она и сказала — тогда, в старой редакции. И дословно повторила в новой. Похоже, Лис не ошибся, и она действительно долго репетировала. Ждала. Мечтала.

«Пусть живет, — решил Олег — Нельзя ее лишать такого наслаждения. Пусть гниет изнутри. Она достойна».

Крикова переводила «кольт» с первого клона, в футболке и голубых джинсах, на второго, в серых брюках и клетчатой рубашке. Она пыталась разобраться, кто из них настоящий, и это тоже доставляло ей удовольствие.

— Шорох! — позвал Федяченко. Олег вздрогнул.

— Не тебя, — успокоил Пастор.

— У вас есть шанс реабилитироваться, — объявил Федяченко.

Крикова сказала что-то еще, совсем тихо, и, уткнув ствол в клетчатую рубашку, четыре раза нажала на курок. Старик секунду постоял и сложился, как тряпочный.

— Поверил? — обратилась женщина ко второму. — Ты поверил, папа? Ты думал, я не смогу?… Уважаемый Пастор! — окликнула она оператора у «Волги». — Ну, хоть теперь-то вы проясните? Кто это был? Копия?

— Копия, — ответил тот.

— Ты наконец-то плачешь, папа… — пробормотала она. И выстрелила отцу в голову.

Федяченко вручил Пастору две пластиковые карточки, и свита Криковой начала грузиться в «Линкольн». Перед тем как сесть, вице-спикер двумя пальцами взяла револьвер и кинула его в кусты.

«Кольт» упал так близко от Олега, что ему даже не понадобилось никуда ползти. Он подобрал с земли кривую палку и притянул оружие к себе. Телохранители направились было к кустам, но водитель коротко ударил по клаксону, и они вернулись к машине.

Вскоре «Линкольн» скрылся в узком извилистом проезде. Шорох и Пастор синхронно достали сигареты и прикурили. Потом сошлись у «Волги» и хлопнули по рукам. Пастор протянул карту, Шорох ее без колебаний принял и тут же опустил в задний карман. Если в присутствии Криковой все развивалось почти так же, как в ранней редакции, то после ее отъезда различия стали очевидны.

Двойник знал о том, что прототип на пустыре не появится и что, сколько бы стариков мадам Крикова ни убила, застрелить своего отца Служба ей не позволит. Вероятно, о характере операции Шороха предупредили заранее, и он не стремился никуда удрать. Это казалось таким логичным, что Олег не понимал, почему Лопатин не поставил в известность его самого…

Впрочем, ответ у Олега был, простой и внятный: мир все-таки изменился. Таким его сделал сам Олег — в тот момент, когда помешал Лису устроить бойню в роддоме. И в результате…

Тот, кто стоял у служебной «Волги», кто предпочитал сигареты «Кент» и отзывался на кличку «Шорох», обладал другой памятью. Немножко. И он был немножко другим человеком. Вернее, конечно, клоном.

Олег сдул с револьвера пыль и нажал на экстрактор. На землю с глухим звоном выпали пять гильз и один неизрасходованный патрон. Шорохов вставил его обратно и защелкнул барабан. Несколько минут назад он сделал бы это. Вернулся бы в спектакль Криковой и добавил к ее пяти выстрелам один от себя. Но теперь, поговорив с Пастором и увидев все со стороны, Олег сунул «кольт» за пояс.

— Я верил, что ты человек разумный, — сказал Пастор.

— Ага. Практически гомо сапиенс, — согласился Шорохов.

— Приятно было пообщаться. Разбегаемся, наверное… Скоро Лопатин приедет.

— И оранжевая помойка… — вздохнул Олег.

— Это для клонов. Чего ты паришься?

— Жарко. Так почему ты меня не компенсировал?

Пастор набрал на своем приборе какую-то дату, затем быстро откатился в сторону и, не поднимаясь, стартовал, Олег немного помедлил и тоже достал синхронизатор. Слева на ухабистой грунтовке уже показались «Жигули» и урчащий мусоровоз. Смотреть, как тела закидывают в грязный кузов, Шорохов не хотел. Он невольно подумал, что однажды такая же участь постигнет и его. Когда создатели программы увидят, что он не собирается ее выполнять… Но это не сейчас. Когда-нибудь позже. А пока…

Пока он был нужен, и не только Асе. Он был нужен Службе, не исключено — кому-то на самом верху. Пастор пришел не как палач. Пастор пришел как охрана.

Это открытие Олега не удивило. Собственно, это и не было открытием. Просто ему намекнули: «Парень, ты наш. Случайно рождаются мыши и люди, а ты появился как проект Службы. Ты существо рукотворное. Не забывай об этом».

Олег и не забывал.

Дверь он еле открыл — руки были заняты пузатыми пакетами с едой, новой одеждой для Прелести и всякими полезными вещицами, вроде набора магнитных картинок. Не то чтобы Шорох пытался таким образом очаровать Асю — просто ему нравилось проявлять заботу.

Прихлопнув дверь ногой, он прошел на кухню и недоуменно остановился. На столе лежала записка. Олег почувствовал озноб — физический, вполне осязаемый. В квартире действительно было холодно.

Бросив сумки на пол, он ринулся в комнату. Сдвинутые на край шторы покачивались от ветра — окно было открыто. Шорохов, свесившись, выглянул на улицу — снег под домом был чистым, неутоптанным. Олег задрал голову вверх, ожидая увидеть то ли веревку на крыше, то ли что-то еще, и, не увидев, лунатически вернулся к записке.

«Милый Шорох!..»

Он нащупал зажигалку и опустился на табурет.

«Собиралась уйти по-английски, да не смогла. Наверно, эта чертова программа на меня давит. Но я ее все-таки победила. Я ухожу, Шорох. Мне трудно это делать, ведь я тебе доверя…»

После перечеркнутой буквы «ю» в конце слова было дописано «ла». «Доверяла». Вот так…

«Я много о тебе знаю, но все эти знания у меня из программы. Программу составляла Служба. Если не верить Службе, то не верить и тебе. А если тебе все-таки верить… В общем, ты меня понял, Шорох. Опять какое-то кольцо выходит. Такое впечатление, что вся наша жизнь — это большой замкнутый круг. Или маленький?… Я устала в этом разбираться. Мне надоело смотреть тебе в спину и ждать, когда же ты толкнешь меня на мой „бессмертный подвиг“. Ведь для этого ты все и затеял, я догадалась. Наша программа — это то, что мы ДЕЛАЕМ, а не то, чего мы НЕ ДЕЛАЕМ, хотя, кажется, могли бы… Я надеюсь, ты этого не понимаешь, Шорох. Если же ты совершил это намеренно, то гореть тебе в аду, мой несостоявшийся напарник и мой…»

Следующая строка была замарана так жирно, что Олег не смог ее разобрать даже на просвет.

— Дура!! — заорал он в потолок. — Куда я тебя толкал?! Какой еще подвиг? Тебе совсем чуть-чуть оставалось… Последний день! Дура… дура, блин…

Шорохов снова сходил к открытому окну и убедился, что до крыши Прелесть не добралась бы. Стены были гладкие, покрытые белесой изморозью. Высунувшись по пояс, он обнаружил, что уплотнитель из панельного шва вырван и кривой колбасой мотается метрах в трех, уже под чужим балконом. На ржавых поручнях мелкими сугробиками лежал снег, лишь левее, в самом углу, его не было.

Олега бросило в жар. Он представил, как Прелесть шла по скользкому стыку, держась за голые стены, — на высоте двенадцатого этажа, когда один взгляд вниз может стоить жизни. В их квартире балкона не было, но если б и был, сам Шорохов вряд ли рискнул бы перелезть. А тут — три метра… В какой-то момент Асе нужно было оторвать руку от подоконника и двигаться к перилам без всякой страховки. Ни один нормальный человек не отважится на это, если у него не будет особой, запредельной причины. У Аси такая причина была. Она плакалась, что ей охота на улицу… Когда желание погулять пересиливает инстинкт самосохранения, — вряд ли это обычный каприз. Программа. Все-таки эта Программа еще работала — сбитая, отрефлексированная и тем самым почти нейтрализованная. Но продолжающая куда-то вести…

Олег рванулся в прихожую, но, решив, что соседей лучше не трогать, поступил иначе: запер дверь на второй замок. Синхронизатора у Аси не было, Шорохов мог застать ее в любой точке — опередить и на час, и на два, и на сутки.

Квартиру выстудило не сильно, значит, окно открылось недавно. Возможно, полчаса… Олег задал сорок минут, потом прибавил еще двадцать. Лучше раньше, еще в процессе сочинения письма. Как там у нее? «Надоело ждать, когда толкнешь меня на подвиг…». Дура. Вот, дура-то!..

Шорохов погасил окурок и ткнул в «Старт».

Огромная сковорода соскочила с плиты и, упав на пол, дымно прижгла линолеум. Ломтики недожаренной картошки разлетелись по всей кухне.

— Ты что?! — взвизгнула какая-то женщина в затрапезном халате и в длинных шерстяных носках, смахивающих на валенки.

— Не «что», а «кто»… — буркнул Олег, — И не «ты», а «вы»…

Он почти не удивился. Расстроился — да, но это было совсем другое.

— Вы тут живете?

— Я-а-а? — протянула женщина и вдруг возопила. — Костя! Ко-остя!!

Шорохов грустно кивнул. Что-то подобное он уже проходил — и с собственной квартирой, и с Дактилем в бункере. Поэтому и сейчас особого потрясения не испытал — лишь тоску от мысли, что Асю он уже не найдет, нигде и никогда.

Из комнаты послышались шаркающие шаги, не иначе — Костины.

— Давно вы здесь? — осведомился Олег.

— Но-о!.. — с угрозой проревел взлохмаченный мужик в тельняшке. У него были мощные кулаки, и он был порядочно пьян.

Осознав, что спокойного разговора не получится, Шорохов выстрелил и обернулся к халату в валенках.

— Давно здесь живете? — снова спросил он.

Женщина проследила за Костиным падением и крупно затряслась. Неожиданно нагнувшись, она сгребла с пола горсть картофельных кусочков.

— Давно?! — рявкнул Олег.

— Год… полгода… — выговорила женщина. Потом посмотрела на один из ломтиков, весь облепленный волосами и нитками, и бессмысленно положила его в рот. — Месяцев восемь…

Еще хуже… Стало быть, они с Прелестью исчезли из этой квартиры не сегодня и не вчера. В новой редакции они вообще не могли здесь поселиться.

— Костю не трогайте, скоро сам очухается, — сказал Олег.

Выйдя на улицу, он добрел до замороженной песочницы и присел на бортик. Искать Асю где-то поблизости было бессмысленно. У них осталось общее время, но что касается пространства… она могла находиться где угодно.

Кажется, Шорохов начал их ощущать — изменения естественного хода событий. А он-то сомневался, влияют ли они на что-то… Влияют. Но, чтобы их разглядеть, надо быть не просто вырванным из магистрали, надо быть оторванным от всего. Вот тогда ты их почувствуешь — отличия между разными редакциями настоящего. Но еще раньше поймешь, что тебя это уже не касается.

Олег подобрал оледенелую щепку и машинально вывел на снегу:

«Pastor…»

И ниже, по-русски:

«Время, Земля, человечество».

Левее, перед девизом Службы, он дописал:

«Fuck».

Потом поднял глаза и выяснил, что ничего нового он не открыл. На кирпичной стене электроподстанции кто-то намалевал:

«NO FUTURE».

Из аэрозольных баллончиков — красивым заковыристым шрифтом. Простая мысль, доступная даже немытым панкам… Обидно жить, когда то, что ты постигаешь, — всего лишь чья-то старая отрыжка «Будущего нет». Правильно. Откуда ему взяться, если настоящее меняется, как настроение у психопата?

Шорохов увидел, что в арку въезжает черный «Рено», и торопливо разгреб каракули на снегу. Двойник вытащил из салона объемные бумажные пакеты. У подъезда он выронил два больших красных яблока и раздраженно мотнул головой.

Олег отметил, что лично к нему изменения как будто и не относятся. Совсем недавно он вот так же вышел из машины, пиликнул сигнализацией и растерял у подъезда яблоки. Подбирать он их не стал: набитые сумки грозили порваться.

Кого двойник встретит в квартире, Олег предсказать не мог. Возможно, пьяного Костю и женщину в халате. Возможно, уже и не их, а кого-то еще… Одно было ясно: сейчас Олег породит новое вторжение.

Он сел в машину и завел мотор. Вот оно, уже началось. Выйдя из дома, Шорох не найдет «Рено», и тогда…

Что будет дальше, его не волновало. Некая новая редакция, которая в очередной раз чуть-чуть изменит настоящее. Какое ему дело?…

Олег вырулил из двора и поехал к бункеру. Если Асю вела программа, то никуда, кроме Службы, она податься не могла. Шанс был призрачным, но других не было вовсе.

Переулок с «Крышей Мира» оказался пуст. Шорохов успел подумать, что эта традиционная безлюдность крайне неестественна, как вдруг опомнился и ударил по тормозам. Аси не было тоже — это говорило либо о его ошибке, либо о том, что она в бункере. Клон Прелести задание выполнил, и прототип уже был не нужен. Ася, незаконно выжившая и не имеющая своего места в магистрали, представляла для Службы реальную опасность. Что бы она ни делала, это было нарушением естественного хода событий. Она сама была нарушением…

Олег ее об этом предупреждал, но как же!.. Он же, черт возьми, всего лишь часть программы!..

Да, Прелесть могли просто уничтожить. Для Службы это самый логичный выход. И значит, наилучший.

Шорохов выскочил из машины и, подбежав к жестяному козырьку, три раза ткнул пальцем в табло. Замок лязгнул, тяжелая створка приоткрылась. Олег слетел по лестнице и уже у последних ступеней споткнулся, вторая дверь находилась слева и вела, надо полагать в бутафорский заводик. Толкнув ее, Шорохов это и ожидал увидеть: станки, стеллажи, полтора десятка сосредоточенных рабочих в чистых комбинезонах.

«Крыша Мира, производственный цех»

Поднявшись обратно на улицу, Олег снова нажал: «О»… «9»… «5». Его снова впустили, вместо кабинета справа от лестницы по-прежнему была стена. Левая дверь, ведущая в цех, так и осталась приоткрытой.

Шорохов повторил процедуру еще раз: позволили напружиненной створке закрыться и набрал код Москвы. Он не надеялся, что из этого что-то получится, не получилось: нижняя дверь опять слева в кабинет Службы его не пускали.

Медленно сойдя по лестнице, он достал криковский «кольт».

— Минутку внимания, коллеги… После этих слов было бы уместно выстрелить, но патрон в барабане оставался только один.

— Внимание, — повторил он. — Коллеги… Кто-то из вас наверняка знает, как связаться с начальством. А может, и все знаете… Начинаю палить после счета «три». — Шорохов ни нет, оглядел цех и внятно произнес: — Два с поло…

В подвале наступила тишина, только какой-то компактный станок продолжал тонко жужжать на ходу. Рабочие равнодушно молчали. По их субъективным часам сюда каждые пять минут врывались какие-нибудь свихнувшиеся опера и грозили им всякими штуками, от столового ножа до электромагнитного «Сайбершутера». А потом, возможно как-то так выходило, что о них, об этих операх, никто и не вспоминал… Но для Олега это был не аргумент.

— Три… — сказал он.

— Ты Шорох? Иди сюда. — Говорили тихо и до обидного спокойно.

За штабелем из цветных пластиковых заготовок Олег увидел низкую дверцу. Люди, еще недавно поглощенные работой наблюдали за ним внимательно, даже с любопытством.

Не убирая револьвера, Олег тронул разболтанную пластмассовую ручку и вошел в маленькую комнату. Стены, так же, как в цехе, были обклеены рекламными плакатами с улыбающимся мужиком. Слева стоял диван.

На диване сидел Иван Иванович.

— Куда ни плюнь, всюду ты… — сказал Олег.

— Прелесть ищешь, — без предисловий заявил Иванов. — Не волнуйся, она рядом.

Шорохов покачал «кольтом».

— Что-то не вижу… — признался он.

— Убери оружие. Не люблю я этого.

— У вас все такие — пацифисты-гуманисты?… Из какого ты года?

— Из… — Иван Иванович запнулся. — Издалека.

— Ясно. Из светлого… из самого светлого будущего… из счастливого, да? Везет же!.. А я, представь, ни фига не счастлив. Хотя что вам до меня?… Вы же в основном о человечестве…

— Считаешь это недостойным?

— Считаю, что не только человечество, но и я, лично я, чего-то заслуживаю… — Шорохов крутанул револьвер на пальце. Получилось неказисто, совсем не по-ковбойски. — И много вас тут?…

— Нет, я один. Барьер непроницаем для всех. Убрал бы ты оружие…

Не нравится, когда пушкой в морду тычут? Мне тоже кое-что не нравится. Вот сидит передо мной крендель… Крендель из «завтра»… Он все про меня знает. Он вообще все про всех знает. Потому что те, кто вокруг, для него уже сгнили в могилах… Человечество у него, понимаешь… Да срал я на вас всех!! — выкрикнул Шорохов, яростно сжимая «кольт». — Что с Асей?

— Ничего, — осклабился Иванов. — Все хорошо. Хочешь убедиться? Настрой железку на час назад.

— Час? Я там уже был, и без всяких железок.

— Ты был не там.

— Что значит «не там»? А где же?

— В другой редакции прошлого, — сказал Иван Иванович. — Пройти по магистрали и переместиться по ней с синхронизатором — это разные вещи. Настоящее не изменится, пока ты от него не оторвешься. Вернее, так: оно не изменится для тебя. Любая редакция имеет свои причины и создает свои следствия. Находясь внутри, ты движешься вместе со всеми и воспринимаешь его как естественный ход событий. Он, конечно, естественный… но не единственный.

— Все меняется… На глазах меняется…

— Возникают новые магистрали, их ты и принимаешь за изменения старой. Никакое вторжение не может повлиять на будущее, если смотреть на это из одного потока. Люди иногда что-то нарушают, да… Но только не внутри магистрали. Возвращаясь в свое настоящее, они оказываются в другой редакции, порожденной их вторжением. А та, что была прежде, уже превратилась в теневую. В несбывшуюся вероятность. Мы с тобой говорили об этом…

— Я помню. И каждая магистраль ведет в свое будущее?…

— Ведет. Но не очень далеко.

Шорохов убрал револьвер и присел на диван.

— Не далеко — это конец зоны ответственности? Все редакции настоящего упираются в барьер… В ваш барьер.

— Наш, — подтвердил Иван Иванович. — В две тысячи сороковом, когда появились синхронизаторы, люди так обрадовались возможности исправить свою судьбу… Они создавали одну магистраль за другой, всё новые и новые редакции, разраставшиеся, как лабиринт с единственным верным маршрутом. И конечного результата никто предвидеть не мог… Так и появилось мое настоящее, — неожиданно заключил Иванов.

— Что?… — Шорохов поднялся и шагнул в сторону.

— Мой мир возник случайно, — сказал Иванов. — И я здесь затем, чтобы случайность превратить в закономерность. А ты мне в этом поможешь.

— На хрена мне это надо?

— Это нужно всем.

— Всем?… Погоди, я угадаю. А!.. Это нужно… человечеству, да? А мне — нет. Мне, клону Шорохову, плевать. Ты никогда не чувствовал себя презервативом? Который вовремя не использовали… ну, забыли где-то на верхней полке… Вот он там лежит и думает: если бы употребили, то сразу бы и выкинули. А так оставили. Вроде радоваться… А чему радоваться-то?… Ты зачем, родной, существуешь? Для одной, строго определенной цели. Вот и жди, когда про тебя вспомнят… Выходит, вспомнили уже?! Спаси-ибо!

— Перестань…

— Чего это я свое мнение высказываю, да?… Я же одноразовый!

— Это не мнение, это истерика.

— Ну и что? Имею право. А ты слушай! — заорал Олег. — Слушай меня, понял?! Слушай, человек из светлого завтра! А если не нравится — мотай отсюда! Я вас не трогал, меня вообще не было! Это вам нужно, а не мне!

— Да, я так и сказал. Нам.

— А почему же… — Шорохов задохнулся от гнева и хлопнул по ремню. — Почему же, твари, вы мною вертели?… Вот что… Вот что, ребята… Я ничего для вас делать не буду. Я отказываюсь.

— От чего отказываешься?

— От всего. О чем бы ты ни попросил.

— А я тебя просил о чем-то? Это ты пришел просить, — спокойно произнес Иванов. — Пришел, потому что ищешь свою Прелесть. Я знаю, где ее можно найти. Точнее — как…

Шорохов навис над диваном.

— Я пришел… Значит, я еще должен вам в ноги падать… Здорово. Не дураки, ребята, не дураки… — Он побарабанил пальцами по карману с револьвером. — За услугу я возьму с твоего человечества так дорого, как только смогу.

— Услуги не нужны.

— Ты не понял. Я бы, наверно… я бы давно и не жил. Мне незачем. Просто… есть одна причина. Есть… И не дай бог она у меня пропадет. Ты врубаешься?

— Врубаюсь, — дружелюбно отозвался Иванов. — Но эта… причина… она зависит только от тебя. Ты идешь своей дорогой и сам все делаешь. Не ради человечества, а ради себя самого.

— А ты?… Ты-то кто на моей дороге? Шлагбаум? Трамплин?

— Часть пути.

— Ты хотел сказать — часть программы…

— Программу тебе составляла Служба.

— Ты ни при чем, значит… И в этой служебной конуре оказался случайно, — с издевкой проговорил Олег. — Там, где должен сидеть координатор отряда или кто-нибудь повыше…

— Повыше. И он здесь сидит, в этой самой конуре. Только не в этой редакции.

— Ася тоже не в этой редакции?

— Здесь она явилась в Службу.

— Все-таки явилась?…

— И ее компенсировали, уничтожили, — пояснил Иван Иванович.

— Я знал, что так будет… Только где сама Служба? Бункера нет…

Иванов криво усмехнулся.

— Иди, Шорох. Остальное позже. Иди, сделай что-нибудь лично для себя. Как ты хотел. Для себя, для Прелести… это ведь одно и то же. Доставай железку. Минус шестьдесят пять минут.

— А перед барьером… В две тысячи семидесятом, когда ты мне орал, чтобы я уходил вперед… Там тоже нужен был скачок? И через что я перескакивал? Если бы я остался встречать Новый год… Что бы со мной было?

— Что и со всеми. Граница… — Иванов пожал плечами. — Нормальный человек вряд ли способен это осмыслить. Ну-у… По одну сторону забора — тысяча дорог, по другую — лишь две. И вся тысяча вливается в первую. А нужна вторая.

— Вторая дорога — это и есть твоя магистраль? Твое будущее? И ты хочешь перевести стрелку… Найти подходящую дорогу из нашей тысячи и соединить со своей…

— Найти и соединить? Нет. Время — как вода. Все совместится само, если совпадет.

— Что совпадет?… С чем?… Ты же сказал: тысяча дорог, из которой нужно выбрать…

— Насчет «выбрать» разговора не было, — возразил Иван Иванович. — Если бы эта магистраль сформировалась, она бы уже слилась с нашей.

— То есть как?… Значит, начала вашей магистрали еще нет?! У вас нет прошлого?…

— Объективно нет и нас самих. Мы — следствие не возникшей причины. Вероятное продолжение того, чего пока еще не случилось. И магистраль, которая нам необходима…

— Ее нужно не выбрать, а создать, — догадался Шорохов. — А не будет так, что после тебя придут те, с другой дороги? Оттуда, куда наше… стекает. — Он мог бы подобрать слово помягче, но не счел нужным. — Они же не глупее вас, наверно И они тоже потребуют своего. И почему бы нет? Чем вы лучше?

— Мы?… Тем, что существуем. Хотя бы как вероятность. У реальности больше прав и больше силы, на ее стороне — естественный ход событий и само время как система. На нашей — только желание быть… Но из реальной магистрали никто не придет, — уверенно заявил Иванов.

— Почему это?

— Потому, что некому.

— Как некому?! Тысяча дорог…

— Ну, «тысяча» — это так, фигура речи. Количество редакций вашего настоящего стремится к бесконечности.

— И все ведут к одному?…

— К одному. Человечество не выживет. Не должно выжить по исторической логике.

Шорохов заметил, что уже несколько минут теребит сигарету, и сунулся по карманам. Иванов привстал и протянул ему зажигалку.

— На. Завалялась…

Олег вспомнил — разумеется, из подсадки, больше было неоткуда, — что Иванов вроде бы не курит. Выходит, держал специально для него… Да и само движение у Ивана Ивановича получилось торопливое, слегка суетное… и какое-то напряженное Оно-то его и выдало. Ему, «человеку из светлого завтра», было отнюдь небезразлично, как поступит Олег.

Прикурив, Шорохов раскрыл синхронизатор.

— Семнадцать часов двенадцать минут, — подсказал Иванов.

— Я вам все-таки нужен… — Олег неторопливо набрал «17–12». — Ну-ужен… Да?

— Да, — ответил Иван Иванович с неохотой.

— А может, она права? — нахмурившись, спросил Шорохов.

— Кто?

— Логика. Историческая. Если бесконечное множество путей сходится в одной точке… В общей могиле… Может, туда вам и дорога?…

Удовлетворившись замешательством Иванова, Олег стартовал.

«Человек из светлого завтра» озадаченно хмыкнул, потом откинулся на спинку дивана и расхохотался.

— Здравствуйте, Олег Алексеевич…

Шорохов не сразу сообразил, что обращаются к нему, — во-первых, по имени-отчеству его никто не называл, разве что в фальшивых воспоминаниях. А во-вторых… клон, скопированный с прототипа, еще мог носить какое-то отчество, хотя и с оговорками. Клон же, созданный, так сказать, «полетом фантазии», ни отца, ни матери не имел — даже формальных. Если только не считать родителями тех, кто…

— Алексей, — представился человек, и Шорохов вздрогнул.

В том же кабинете, на том же диване вместо долговязого Иванова сидел пухлый мужчина лет тридцати пяти, по-девичьи румяный. Редкие волосы неопределенно-каштанового цвета были зализаны назад и жалко кучерявились за ушами тоненькими маслеными завитушками.

— Олег Алексеевич, вы… — Пухлый спохватился и торопливо взглянул на часы. — О!.. Двенадцать минут шестого… Отлично! Олег Алексеевич… тьфу… — Он словно бы спохватился опять, и Шорохова эта нарочитая рассеянность позабавила. — Или просто Олег… Или лучше Шорох?…

Человек поднял глаза и посмотрел на него то ли с обожанием, то ли с гордостью. Скорее, с горделивым обожанием, если такое бывает… Похоже, бывает. Продолжать начатую фразу пухлый как будто не собирался, ему было достаточно и вступления.

— Ты что тут делаешь? — угрюмо произнес Шорохов.

Отвечать Алексей не спешил. Он сидел, провалившись в старый диван так глубоко, что колени оказались вровень с непрозрачными серыми глазами. На ногах у него лежал раскрытый мнемопрограмматор, который непосвященные приняли бы за ноутбук.

Олег обратил внимание на то, что в комнате появился стул; через час, в предыдущей редакции, стула здесь не будет. Или… «не было»?… Однако Алексей предпочел неудобный диванчик — видимо, считал, что это повышает его статус. Шорохов придвинул стул и уселся напротив.

— Рассказывай… — велел он. Мужчина кивнул всем телом.

— Отлично, Шорох. Скоро ты сможешь вернуться, — сказал он, бросив лукавый взгляд на мнемопрограмматор.

Экран, судя по отсветам на его щеках, горел, — прибор, стало быть, работал. Правда, Олег не понял, кого тут программируют, да и шнура с контактным обручем он не обнаружил.

— Говори, любезный, — повторил он. — А когда мне возвращаться, я сам решу, без тебя.

— Эт-точно… — отозвался Алексей.

Словцо принадлежало какому-то рубахе-парню из героического кино про летчиков и пухлому зализанному существу совершенно не шло.

— Конечно, решишь. Конечно, сам. Через… — Алексей снова посмотрел на прибор, — через двадцать две с половиной минуты.

Шорохов покосился на поцарапанный циферблат своего «Ситизена». Почему двадцать две? Да еще с половиной?…

— Работает, как часы! — изрек пухлый, погладив откинутую крышку программатора. — В каком-то смысле это и есть часы… Тут же все на привязках. И субъективных, и объективных, — добавил он, якобы что-то объясняя.

Олег машинально проверил время. Оставалось ровно двадцать две минуты, уже без половинки. Знать бы — до чего… Он поднес к губам сигарету и, сделав мелкую затяжку, прижал фильтр подошвой.

— Не терплю табака, — посетовал Алексей. — А, кстати… — он в который раз сощурился на экран. — Кстати, где ты взял огонь?

— Огонь берут из зажигалки… — обронил Шорохов.

— Зажигалку ты оставил в машине… — слегка обеспокоенно произнес Алексей.

Олег выпустил дым в его сторону. И только потом сообразил, почему Алексей поглядывает на прибор. И догадался, что там внутри, под пластиковым корпусом…

Он вдруг почувствовал, что в куртке ему слишком жарко, и нервно зашевелился — кажется, по ребрам текло ручьями.

Алексей положил чемоданчик рядом с собой и попытался закинуть ногу на ногу. Не получилось. Не тот диван и, главное, не те ноги.

— Зажигалку ты должен был оставить в «Рено», — пробормотал он, — Ну, не совпало, ерунда… Или ты на улице прикурил?

— Возле бункера никого нет.

— Да, точно… Ну и ладно, — отмахнулся Алексей. — Или у рабочих?… В цехе?… Ладно, ладно… Бог с ней!

Шорохов достал новую сигарету, затем — демонстративно — зажигалку Иванова. Своей-то у него не было, она действительно лежала в машине. На правом сиденье. Швырнул, когда прикуривал. Психовал потому что. Думал об Асе — волновался — дымил, как паровоз — держал зажигалку под рукой. Выходя из машины, забыл взять. Не до того было.

— У деталей своя логика, — заявил Алексей. — Некоторые мелочи можно просчитать. Это не значит, что все. Но некоторые — можно.

— Успокаиваешь… — констатировал Олег, выдувая дым к потолку.

— Так, лекторская привычка.

Шорохов тревожно взглянул на часы. Восемнадцать минут с копейками. До чего?… Неизвестно. Собеседник его ни о чем не спрашивал — кроме зажигалки. Единственное, что его интересует?…

— Наша встреча вряд ли случайна… — буркнул Олег. — Ну да, ты и время заранее знал, и… — О зажигалке он решил умолчать. — Вот… Я-то сюда вслепую пришел, а ты ждал… Ты кто такой вообще?

— Программист, мнемотехник. — Алексей развел руками, будто пояснял: «Ничего, браток, не поделаешь. Я и есть тот гений, который создал кусок мяса по кличке Шорох», — А встретились мы не случайно, нет. Случайность ведет к ошибке. Я их не допускаю, случайностей. Просто нужно было увидеться. Не подумай, дело не в тщеславии, хотя… есть чем похвастаться, есть! Но это не случайность, Шорох. Это обычный прогон.

— Какой прогон?… Программы?!

— Как в театре. Вроде генеральной репетиции, только еще генеральней.

— Куда уж еще-то?… Я давно живу. Неделю живу… — Сказав это, Олег подумал, что мнемотехник засмеется.

Тот оставался серьезным.

— Живешь, но в теневой магистрали. Вот это, — Алексей погладил прибор, — я должен отдать в прошлое, но еще не отдал. Объективно тебя еще не запрограммировали. Ты пока вариант, Шорох. Но вариант достаточно вероятный. Даже не «достаточно», а, скорее, «абсолютно». С прогоном у нас все нормально: в двенадцать минут шестого пришел — в тридцать пять минут уйдешь.

— Почему обязательно в тридцать пять?…

— Потому, что я так написал, — ответил Алексей бесхитростно.

— А написал бы «сорок»…

— И без двадцати шесть ты нажал бы на «Старт».

— При любом раскладе? А я вот возьму и сломаю синхронизатор…

— У тебя есть второй, тот, что ты забрал у Прелести, — напомнил мнемотехник. — Но ты и первый ломать не станешь.

— Блин… Да почему?! — возмутился Олег. — Почему же не стану? Тебе не кажется, что ты слишком… о себе и о своей программе… слишком… — Он запнулся, пытаясь как-то выразить мысль, но так ничего и не выразил.

Алексей помедлил и вынул из кармана сложенный вчетверо листок.

— Вот почему, — сказал он. — Вот поэтому. Других причин нет.

Шорохов развернул бумагу и, посмотрев на строчки, уронил сигарету. Пока он вчитывался, мнемотехник брезгливо затоптал окурок.

«БЛИН (пауза: 0,8–1,0 сек.) ДА ПОЧЕМУ (вопросит.; пауза: 0,5–0,7 сек.) ПОЧЕМУ ЖЕ НЕ СТАНУ (вопросит.) ТЕБЕ НЕ КАЖЕТСЯ ЧТО ТЫ СЛИШКОМ (пауза: 1,0–1,2 сек.) О СЕБЕ И О СВОЕЙ ПРОГРАММЕ (пауза: 1,3–1,5 сек.) СЛИШКОМ (пауза, кон. реплики)».

У Олега задрожали руки. Он озвучил все — от необязательного «блин» до растерянного «слишком», на котором и наступил «кон. реплики». Шорохов посчитал-двадцать слов, сочиненные кем-то, когда-то,… Он произнес их как свои. Это и были его слова, они родились совершенно спонтанно, как рождается любой разговор…

Внизу, подтекстом, стояло время: «17:19». В программе было указано не только «что», но и «когда». Олег не сомневался: атрибут «где» в ней тоже был прописан, иначе Алексей не ждал бы его на этом диванчике… В программе — все. На то она и программа.

В мозгу навязчиво вертелась фраза: «кон. реплики». Его, Олега Шорохова, реплики. Он силился что-то выговорить — полторы минуты назад, в «17:19», а ему попросту заткнули рот. «Кон. реплики»… За него уже все решили.

Обиды Шорохов не чувствовал. Он испытывал что-то иное, более глубокое — ощущение утраты последних, теперь уже самых последних иллюзий. Несколько коротких строчек подействовали на него гораздо сильнее, чем все школьные лекции о «бетонном столбе» и всеобщей предопределенности. Там ему рассказывали, здесь — показали. И этот маленький абзац, наполовину состоящий из междометий, наполовину — из комментариев к ним, произвел на Олега не меньшее впечатление, чем оранжевый контейнер с его собственным телом.

— Зачем?… — только и спросил он.

— Это точка контроля, — объявил Алексей тоном доброго, но откровенного врача. — Нужно было проверить, как установки программы связаны с внешними условиями.

— И что?… Проверил?

— Пришел ты вовремя, уйдешь тоже, — ответил мнемотехник, не замечая, что Олег вскипает, или не желая этого замечать. Он прекрасно знал, чем их беседа закончится. — Только вот сигарета… Но всего не учтешь. Да это и не требуется.

Шорохов отметил, что Алексей разочарован. Тому хотелось, чтобы все было красиво, с блеском. Чтобы все совпало. Чтобы можно было сказать коллегам: «Как всегда… Тип-топ… Случайностей не допускаем…». И при этом, наверное, сложить свои кургузые пальчики в кургузое колечко: «О'кей!»

«Не будет тебе „о'кей“, не будет… — мстительно подумал Шорохов, вынимая пачку „Кента“. От никотина уже подташнивало, но он себя заставил. — Вот так, брюхо… Вот так вот, пышка недоделанная!.. Сижу и курю. Копай свою программу, ищи, где я взял зажигалку. Не найдешь. Иванова у тебя в программе нет. Зато ты у него — весь, с потрохами. Это же он меня сюда направил. Если бы не Иван Иванович, хрен бы я в твою контрольную точку пришел… Твои точки в пролете, пузырь. И мир давно изменился. И твоя программа… она для Иванова — дешевый тетрис. Он все в ней перестроил, с самого начала…»

Олег, покачиваясь на стуле, пускал дым. И то и другое Алексея раздражало. Шорохов это видел, но продолжал курить и качаться, потому что в этом была часть его свободы. Малюсенькая частичка, но он ее все-таки вырвал и не желал отдавать, даже такую бесполезную.

«Кончится сигарета, прикурю следующую. Сколько там наше свидание продлится?… Буду курить все время. Чтобы этот ублюдок задохся».

Вероятно, Алексей специально выбрал такой момент для встречи, когда у Олега не будет зажигалки. Если у него каждая реплика записана вплоть до «блин», то уж избавить себя от дыма он был способен…

Шорохов сделал глубокую затяжку.

Свобода. Вот она какая… Глоток канцерогенов, горечь на языке, изжеванный фильтр. Ничего… Чем богаты, тем и рады.

Алексей морщился и, кажется, постепенно осознавал, что неучтенная программой зажигалка — это вовсе не мелочь. Или мелочь, которая говорит о крупной ошибке.

Свобода… Олег затянулся и опять подумал об Иванове. На кой черт он его сюда прислал? Отметиться у программиста? Ведь знал же все… И зажигалку всучил неспроста. Специально принес ее в цех, а до этого — специально купил. Чтобы Шорохов намекнул Алексею: не все у тебя ладится с программой, дорогой… И свобода… то, что Олег принял за право выбора, за возможность поступить наперекор программе, — это тоже запрограммировано Иваном Ивановичем, человеком из светлого завтра. С какой-то, видимо, жутко светлой целью…

Шорохов бросил сигарету под ноги.

— Будь все проклято… Незачем? — спросил он.

— Я тебе уже ответил.

— Я не о том. Зачем ты мне все это рассказал? Прибор на глаза мне сунул. Мордой меня ткнул… в мою судьбу. — Олег скривился. — Ты что, ущербный? Тебе самоуважения не хватает? Надо обязательно кого-то топтать, а то человеком себя не чувствуешь?

Алексей хмыкнул и извлек из кармана еще один лист, такой же как первый.

— Читать будешь? — осведомился он.

— Забей его себе в… Но ты же мог сделать так, чтобы я не узнал, не понял, не догадался? Проверил потихоньку — и ништяк… Не там ты, Леха, кайфа ищешь. Не в том.

— Какой еще кайф?! — воскликнул тот. — Ты думаешь, это большое удовольствие? Фью-у!.. Была б моя воля, я бы водку сейчас кушал. Клянусь. Чем с тобой тут валандаться… Двадцать две с половиной минуты!..

— Да кто ж тебя заставляет, чучело?!

— Да в программе это у тебя, сколько повторять-то?! — Алексей и сам сорвался на крик, даже покраснел, то есть зарумянился уже не фрагментарно, а во всю ряху. — В программе, говорю, в программе… Потом еще проверочка будет, через пять лет. Твоих, субъективных. Поседеешь к тому времени… Потом — еще через двенадцать. Будешь лысый. Ну, не совсем уж лысый… А!.. — Мнемотехник окинул его равнодушным взглядом. — Какой будешь, такой и будешь. В генокод к тебе не лазили…

— Так я еще семнадцать лет проживу… — промолвил Шорохов.

— Бо-ольше! Гораздо больше.

— Но это же секретная информация… В первую очередь — для меня. Или… закроешь корректором?

— Чудак! На кой мне корректор? — Алексей снова похлопал по прибору, — Я здесь закрою, в программе. Отработаю контрольные точки и поменяю все наши встречи на что-то простое и приятное, о чем человек не задумывается. Пива попьешь, например.

— Какого еще пива?…

— Ах да, у тебя сейчас зима! Значит, перепихнешъся с какой-нибудь по-быстренькому. Небось охота?

— Коз-зел, ты… — бросил Олег.

— А память закрывать… Это тебе не нужно, — продолжал Алексей. — Что тебе закрывать, если тебя самого нет? Ты — прогон мнемопрограммы. Закончу испытания, передам прибор Лопатину — вот тогда для тебя все и начнется по-настоящему. Со слова,… — Он подмигнул. — «Холодно».

— Ага… начнется… — Шорохов поиграл зажигалкой. — Только детали кое-какие утрясти… Которые ты никогда и нигде не найдешь, господин творец.

— Сверю с прототипом, — беззаботно отозвался тот.

— С ке-ем?!

— С твоим прототипом, с кем же еще.

— Так он у меня есть?!

Мнемотехник медленно покивал и отчего-то вдруг развеселился.

— Надо было сразу объяснить… — проговорил он. — Докладываю, Олег Алексеевич: ваше задание выполняется. Пока еще в процессе, но движется успешно.

Программист откровенно издевался, но в его шутовском докладе было, кажется, и что-то такое… совсем не шуточное.

— Перед кем выпендриваешься? — спросил Олег.

— Перед вами. В смысле, перед тобой… Опер Шорох. Далее — координатор отряда Олег Алексеевич Шорохов. Далее — координатор Отдела и вскоре старший координатор Управления. Далее — верховный координатор зоны ответственности, или просто Старикан. Глава местной Службы. Безымянный, невидимый и лишь для избранных — все тот же Шорохов Олег Алексеевич… Рожденный двадцать пятого мая тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Но это — по документам. На самом деле — появившийся из контейнера в декабре две тысячи пятого, в возрасте двадцати семи лет. Проживший завидно долгую жизнь и достигший в ней всего…

— Что… Что ты несешь? Старикан… Я?!

— Программа отлажена, на первой контрольной точке зафиксировано девяносто девять процентов соответствия… Старикан — это ты, Олег. Олег Алексеевич.

— Мой прототип — глава Службы?!

— Он не прототип. Он и есть ты. А ты — это он. Вас разделяет без малого семьдесят лет, но вы с ним один и тот же человек.

— А моя программа?… Ты отсканировал память самого Старикана?!

— Полностью. Иначе откуда мне было взять столько деталей? К чему бы я привязал корректировки?

— Какие… какие еще корректировки?…

— Не успеем… — Алексей посмотрел на часы. — Да и не должен я этого рассказывать. Не имею права. Но не рассказать… прости, невозможно. Все равно у тебя этого не останется. Либо пиво, либо телка… Эти двадцать две с половиной минуты я тебе чем-нибудь забью… Да, я, наверное, скажу… Тебе, Шороху… — Он вскинул подбородок, в глазах у него что-то блеснуло. Олег и не думал, что эти пуговицы способны блестеть. — Старикан… наш Старикан стоял передо мной на коленях, — объявил программист.

— Что ты городишь?…

— Тебе не понять, — раздосадованно произнес Алексей. — Старикан… Ты не можешь оценить его мощи, его власти… Для этого надо находиться рядом. Но вся эта мощь, верхушка Службы… она стояла на коленях, — повторил мнемотехник, жмурясь от наслаждения. — Ты просил внести поправки в программу. Конфиденциально. Ты умолял, чтобы я изменил твое прошлое, хотя бы чуть-чуть… чтобы я помог молодому Шороху сделать то, на что он в действительности не отважился. Оказывается… наш могучий Старикан всю жизнь не мог себе простить одной истории. Он не рискнул пойти против времени, Земли и человечества. Все шестьдесят пять лет службы Шорох мечтал, что когда-нибудь вернется в тот момент… и не возвращался. Потому что знал: любое вторжение оставляет следы. Нужно было провести операцию с минимальными издержками — не диггерским наскоком, а тонко, изящно… — Алексей умиротворенно сложил руки на животе. — Специалистов высокого класса в Службе много, но лишь один из них — гений… Только приказать ты мне не мог, Шорох. Это был бы преступный приказ. Поэтому ты просил, как простой смертный. Как обычный старик. Стоял на коленях…

— Понятно, понятно. И что же там за история? О чем таком можно горевать до… девяноста лет?!

— До девяноста двух, столько тебе в две тысячи семидесятом, в конце зоны. А история-то… она с Криковой связана. Эта дамочка тебе уже знакома. Кстати, история тоже…

— Ася?!

— Прелесть погибла, заслонив собой вице-спикера Европарламента. В Службе это известно всем. Переиграть операцию — пара пустяков, но… слишком серьезные последствия. Требовалось найти очень близкий, практически идентичный вариант. И это еще не все. Я должен был завести события в верное русло. Короче говоря, заставить тебя сделать то, чего ты не сделал. Хотел всем сердцем — но так и не сделал.

Под Олегом скрипнул стул. Он вздрогнул, испугавшись, что мнемотехник замолчит и не скажет больше ни слова.

— Выходит, теперь я это исправил? После твоей корректировки… И Ася…

— На здоровье, Шорох, — Алексей широко улыбнулся. — Программа работает, вместо Прелести подставили ее клона. Лучше бы, конечно, чтоб так и было с самого начала, в первой редакции. Но так не было, к сожалению. Правильно тебе Пастор сказал: Служба не занимается судьбами отдельных граждан. И хорошо, что не занимается. В самой Службе без жертв тоже не обошлось.

— Лис?… — выдавил Олег.

— Лис, еще кое-кто… Алик остался, но его задело крепко. В первой редакции… в первом варианте твоего прошлого он вывез Прелесть из дома за час до взрыва. Во втором — ее вывез ты. Что касается Алика, то его тоже вывезли… на «Скорой». Потом неделя в больнице — вместо недели в отряде. Его жизнь изменилась полностью. И все-таки это меньшее зло, чем вторжение, которое прокатывается волной по всей Службе.

— А Дактиля за что убили?

— Дактиля не трогали… Ты же сам его закрыл! И правильно. Иначе вы бы встретились еще раз, и ты услышал бы от него два преждевременных ответа. — Алексей растопырил пальцы. — Клона без прототипа не бывает. — Он загнул мизинец. — Теоретически «придумать» генокод возможно, но человек, скорее всего, окажется инвалидом. Очень велика вероятность ошибки. Да и зачем придумывать, если природа создала столько генетического материала? Пользуйся! Однако твоего прототипа он не нашел бы, потому что искать надо не в пространстве, а во времени. Ты ведь сам и есть свой прототип.

— Только вот с этим мне что-то не все… — начал Олег.

— Потом, если успею. — Следом за мизинцем Алексей загнул безымянный. — То же и с памятью. Мнемопрограмма не появляется из пустоты. Это последовательность реальных событий. Можно взять их с потолка и загрузить эту фантазию в клона. Ну и что?… Программа, не вписанная во внешние обстоятельства, не работает. Нет сцепки: указано, допустим, что в тринадцать ноль-ноль ты садишься в трамвай… А ты в эту минуту оказываешься на допросе. Или в ванной. Или на похоронах. Где твой трамвай?… К желанию должна прилагаться еще и возможность.

«Как это было у Аси, — подумал Олег. — Хотя она-то возможность в итоге нашла. Дикую, безумную возможность выбраться из запертой квартиры…»

— Дактиль натолкнул бы тебя на ненужные размышления, — продолжал программист. — Пожалуй, его действительно стоит ликвидировать…

Алексей закончил фразу на вопросительной ноте и, не дождавшись от Олега никакой реакции, заметил:

— Когда ты требовал, чтобы я позволил тебе спасти Прелесть… Ты кричал: «Любой ценой!» Это твои слова, Шорох, твои.

— Я тебе очень благодарен. На колени-то я становиться не буду, но…

— Да брось ты!.. Ничего личного, кроме премиальных. Это был фантастически интересный опыт. На следующей контрольной точке посмотрю, как там выруливается, но, по-моему, все идет прекрасно. Хотя зря мы это затеяли…

— Зря?! — воскликнул Олег. — Ты что?! Ты в своем уме?

— Мне виднее, — напомнил программист, вновь касаясь прибора. — Тут все, вплоть до две тысячи семидесятого. И те трое суток, которые я тебе дал… Какой в них прок? Согласись, ты провел эти дни бездарно. Снял вонючую конуру… а могли поселиться в приличном месте.

— Дактиль говорил — меня искали…

— Искали, но не шибко. По Службе спустили приказ: Шороха не трогать. Да что теперь?… Профукал. Крикову мочить мотался, Дактиля навещал. Как будто впереди целая вечность!

— Но если я жил по программе… Что от меня зависело?!

— О том и речь… Это зависело от меня. Старичок просил трое суток. Уточнить он постеснялся. Или в свои девяносто два он об этом уже и не беспокоился. Я мог бы проявить сообразительность… некоторую инициативу… Но не захотел! — Алексей всплеснул руками.

— Ну и что? Трое суток… Они прошли, ну и что? Я ее найду!

— Безусловно. Далее ты ее находишь и приводишь в Службу.

— Это еще зачем?

— А как же нам, интересно, оправдать свою отлучку? Официально ты разыскивал беглого опера. Потому тебе и предоставили такие полномочия. Алика закрыли, а для всех остальных ты Прелесть не прятал — ты за ней охотился. К концу третьего дня поймал и привел. Получил поощрение.

— Не годится, — отрезал Олег. — Меняй программу. Не буду я этого делать… Ты что, спятил?! — взорвался он. — Я привожу ее в отряд?! Я же знаю, что с ней будет!

— Ликвидация. Зато у тебя по-прежнему безупречный послужной список. У Старикана чистая анкета, понимаешь? У тебя — чистая анкета!

— Можно как-то иначе.

— Так тоже хорошо, — спокойно ответил Алексей. — Есть в этом некая изюминка… Три счастливых дня… — пропел он фальшиво. — Ничего, второй вариант все же лучше, чем первый. Согласен, Олежек?

— Месть маленького человека, да?

— Ты и сам пока невеликий, Шорох. И, кстати, даже не человек. И никогда им не был.

— Меня это давно перестало пугать… — Олег вытащил револьвер. — А тебя что-нибудь пугает, творец?

Он направил ствол на мнемопрограмматор. Барабан с сухим щелчком провернулся и замер.

— Это тоже заложено? — спросил Шорохов.

— В программе есть все.

— Как паршиво звучит… «Все»!.. — Олег перевел «кольт» на Алексея. — И это заложено?

— В программе все, — медленно, почти по слогам повторил тот.

Олег снова нажал на спусковой крючок.

— После шоу мадам Криковой здесь остался только один патрон, — сообщил программист.

— Сам знаю… — Олег опять нажал. Выстрела опять не получилось.

— Еще две попытки, — изрек Алексей.

— Пять осечек из пяти возможны! Гад ползучий, гнида…

— При чем тут везение?

— А-а!.. Все под контролем!

Шорохов вдруг осознал, что так оно и есть. Он легко, двумя-тремя ударами, превратил бы морду этой сволочи в кровавый кисель, но мнемотехник вряд ли закладывал такой вариант. Скорее всего, в программе действительно еще пара бестолковых щелчков, и… Потом он отсюда стартует, секунда в секунду. Разыщет Асю — видимо, это будет несложно — и сдаст ее Службе.

Олег не верил, что способен на такую низость, но более того — не верил, что сможет этому воспротивиться. Уж очень показателен был опыт с его репликами, заранее выписанными на бумажку. В программе есть все, поэтому Алексей и не боялся. Он знал, что Шорохов не выстрелит.

«Наша программа — этото, что мы ДЕЛАЕМ…»

Умная девочка Ася… Откуда в ней это? Запертая в четырех стенах, она чувствовала противоречие между побуждением и возможностью. Олег же своей программы не ощущал… Потому, что он жил программой.

«Вели не верить Службе, то не верить и тебе».

Молодчина, Прелесть. Когда ты шла к соседнему балкону, у тебя был шанс сорваться, но был шанс и дойти. Остаться со мной — значит погибнуть стопроцентно. Мой следующий шаг, с точки зрения Алексея, уже совершен. Постарайся спрятаться получше, Прелесть, хотя, я все равно найду тебя. Это моя судьба. Она вся, целиком, в этом чемодане. То, что я принимал за жизнь до школы… и жизнь в школе… и жизнь после школы… И все мои открытия, мои разочарования, моя любовь и мой страх… Это все — прогон программы. И даже то, что я считал вторжениями… и их последствиями… Это лишь теневые магистрали. Жизнь — долгая, до девяноста двух лет… Она вся будет, словно репетиция чужой жизни, такой же фальшивой, как моя…

— Еще две осечки, да? — Олег дважды щелкнул барабаном. — А дальше?…

— Ты никого никогда не убивал, Шорох.

— Я спросил: что дальше?

— Дальше — патрон, — с иронией ответил программист. — Осталось меньше минуты. Приготовься.

Олег не двинулся, лишь рука с револьвером затряслась — все крупнее и крупнее, пока не начала ходить ходуном.

— Разделяю твое негодование. Но, в сущности, биография всякого человека представляет собой набор каких-то поступков, каких-то ситуаций… в основном иллюзий. И этот набор полностью определен еще до рождения.

— Не всякую биографию корректируют. Не всякому человеку сообщают, что он кукла не веревках.

— Ты еще и недоволен… А ведь Старикан валялся у меня в ногах… Ты, Шорох, валялся.

— Я только одного не пойму. Если меня скопировали со Старикана, и через шестьдесят пять лет я сам буду Стариканом… с которого меня и скопировали… Это же замкнутый круг! Где тут начало? Откуда я взялся?!

— Я бы тебе объяснил, — Алексей взглянул на часы, — нo уже не успею.

— Жаль, — сказал Шорохов.

«Кольт» глухо гавкнул, рука отскочила вверх, и Олег инстинктивно зажмурился. Открыв глаза, он увидел на стене за диваном веер пунцовых брызг и сползающий по глянцевому плакату клок волос.

Шорохов опустился на подлокотник рядом с прибором и достал сигареты. Потом с недоверием посмотрел на зажигалку Ивана Ивановича. Затем на свои ладони… И на поднятую крышку программатора.

Он, Олег Шорохов, продолжал жить. Вероятность того, что прибор попадет в нужную точку и будет использован по назначению, пока еще оставалась.

Сосредоточившись, Олег попробовал вытянуть из себя какое-нибудь побуждение… или смутное желание… или хотя бы намек. Он вышел из-под программы и теперь должен был ее как-то ощущать…

Желаний не было. Он курил, отстранение размышляя о том, нужно ли прятать тело, пока сам же не поразился обыденности этой мысли.

Олег воткнул окурок в каплю крови, как в чашку с недопитым кофе, и резко поднялся. Захлопнув мнемопрограмматор, он зажал его под мышкой и машинально проверил время. Ему нужно было уйти еще три минуты назад. Но это по программе. А программы у него больше нет…

Шорохов снова прислушался к себе. Он был свободен. Как ни один человек на Земле — свободен. И если уж он не исчез, не сгинул в нерожденной магистрали, то должен был испытывать счастье… или несчастье?… Он должен был чувствовать хоть что-то…

Олег подошел к двери, взялся за ручку и закрыл глаза.

Нет. Ничего.

В жестяной кишке воздуховода ныл сквозняк, других звуков не было. Не жужжали резаки, не стучал по матрице гидравлический пресс. Лампы не горели. От дверного проема развернулся широкий сноп света, терявшийся где-то близко в застоялом воздухе. Лишь на полу лежал неясный разбавленный конус, точно с порога опрокинули ведро серой краски.

Холодно… Шорохов поискал на стене выключатель и не нашел — ни выключателя, ни рекламных плакатов. Цех был пуст. В углу зиял черный квадратный глаз вентиляционной трубы, по краям тяжело покачивалась сальная бахрома многолетней пыли.

Словно засомневавшись, туда ли он вышел, Олег опять заглянул в каморку. Программист все так же сидел на диване — раскидав ноги и обратив лицо к потолку. Лицо абсолютно уверенного человека, не успевшего даже удивиться.

Шорохов поправил под мышкой мнемопрограмматор и, отчетливо скрипя подошвами, пересек помещение. Очутившись на площадке, он обнаружил напротив вторую дверь — в бункер Службы.

Дверь поддалась. Приоткрыв ее сантиметров на пять, Олег заметил, что свет внутри мерцает. Центральный плафон, как всегда…

Оба стола были завалены горами папок, тетрадей и отдельных листов. Бумага покоробилась и потемнела, некоторые страницы — до цвета крепкого чая. На всем лежала пыль, плотная и колкая, как абразив. Шкафы тоже стояли здесь. Одного взгляда сквозь мутное стекло было достаточно, чтобы понять: на полках ничего нет.

Шорохов подошел к сейфу и дернул ручку. Заржавленная дверца истошно скрипнула и отворилась. Ни дисков, ни документов. Какая-то выгоревшая газета, а на ней — мышиный помет. Чем они тут питаются? Если только бумагой…

Олег выдвинул упакованное в пленку кресло и взял со стола какой-то листок.

«СУБЪЕКТ… ОБЪЕКТ… ВТОРЖЕНИЕ… ЦЕЛЬ… СЛОЖНОСТЬ… КОМПЕНСАЦИЯ… ДОПОЛНИТЕЛЬНО…»

Незаполненное предписание. Шорохов дотянулся до самой дальней кипы и отщипнул от нее тонкую пачку. Все служебные бланки были чистыми — если можно так сказать о бумаге, пролежавшей в сырости несколько лет.

Олег закурил и осторожно приставил чемодан к ноге. Потом вытащил револьвер и бросил его на бланки — без патронов это был просто пугач, а пугать он никого не собирался. Рукоятка придавила покоробившийся лист, и из-под него показалась бурая сигарета. «Новость». Едва он ее взял, как табак высыпался.

— А новостей на сегодня больше нет… — проронил Олег.

Смахнув часть бумаг, он пристроил на столе программатор и осмотрел корпус. Замочек был не кодовый, обыкновенный. Шорохов провел пальцем по сенсорному датчику и тронул крышку.

Экран светился бледно-голубым. Это напоминало текстовый редактор, не самый мудреный. Кроме пунктов «ПРАВКА», «ПАРАМЕТРЫ» и «НАСТРОЙКА» были и другие: «ТОЧКА ВВОДА». «ДОП. УСТАНОВКИ», «ОТЛАДКА». Вместо привычного слова «файл», Олег заметил такое же, в общем-то, привычное: «СУБЪЕКТ». Субъект — это про него…

Как открыть меню, Шорохов не представлял: ни тач-пэда, ни трекбола он не обнаружил. Первая мысль о «горячих клавишах», не успев его распалить, остыла сама: «Контрл» и «Альт» также отсутствовали. Исследовав клавиатуру, Олег понял, что без посторонней помощи ему не разобраться.

На каждую клавишу кроме буквы были нанесены еще три неизвестных символа, — значит, набор производился, по меньшей мере, в четырех регистрах. Какой стоял сейчас, Олег не знал. Экспериментировать не хотелось — это все-таки была не игра. Это была… Его собственная жизнь.

Откинув крышку дальше, Шорохов сделал еще один неутешительный вывод: то, что он вначале принял за текст, — черные букашки на голубом поле, — оказалось какой-то клинописью, даже не разделенной на строки. Так называемый текст располагался в окне сплошным массивом. Олег тяжело вздохнул.

Он не сможет понять, что это такое. Даже приблизительно. И уж тем более не сможет что-то изменить…

Каракули, смешные закорючки, похожие не то на птиц, не то на беременных человечков, — это и есть его судьба, выстроенная математически точно, намертво вплетенная в магистраль. Его мотивы и побуждения, настолько же органичные, насколько и непреодолимые. Они все здесь, в этой китайской грамоте… Вот он сидит, сгорбившись, над пластмассовым чемоданчиком… Вот зачесалось под правой лопаткой… Можно потереться о спинку кресла. Чесать — не чесать?…

«Гамлет долбанный! — обругал себя Шорохов. — Делай что хочешь, все равно сделаешь по программе!»

Он вдруг встрепенулся.

— Да пошел ты!.. — ответил он себе же громко и весело. — Программа?! Проверь в соседней комнате. На диване. Там она, твоя программа! Хорошо еще — зима. Протухнет не скоро.

Олег неистово почесал спину, даже выкрикнул что-то восторженное — не то «Ах!», не то «Эх!»… и снова осекся.

Он был свободен. Кажется, да. Но главное — он просто был, и значит… кто-то все же проделал эту работу: ввел в контейнер код активации, подключил кабель, натянул ему на голову обруч… Кто-то, как Дактиль, держал его за плечи, окуная в мутный зеленый бульон и уворачиваясь от звериных щелчков зубами…

Мнемопрограмматор издал пронзительный звон. От неожиданности Шорохов дернулся, и кипа незаполненных бланков обрушилась на пол.

Прибор зазвенел опять. На экране поверх иероглифов развернулось малиновое окошко:

«ТОЧКА-1 ПРОЙДЕНА. ЖДУ КОРРЕКЦИИ».

Олег беспомощно погладил программатор. Тот ответил новым перезвоном.

«СООТВЕТСТВИЕ ПОЛНОЕ? ЖДУ КОРРЕКЦИИ».

Колокольчики бренчали уже без перерыва, настойчиво и тревожно. Крякнув, Шорохов поднялся и неизвестно зачем подошел к сейфу. Потом вернулся к столу и с ненавистью посмотрел на экран.

— Разобью!.. — проскрежетал он.

— Вот этого не надо, — отозвались в углу, у самой двери.

Иван Иванович приблизился к программатору и отбарабанил какую-то команду. Выскочило уведомление:

«КОРРЕКЦИЯ ОТЛОЖЕНА».

Что там Иванов нажимал, Олег не запомнил. А если бы и запомнил — толку-то?… Он вдруг осознал, что по-прежнему зависим, — не от Алексея, так от Ивана Ивановича. От любого, кто соображает в этой технике, и от самой техники — пока она существует. А когда ее не станет, не станет и его, клона по кличке Шорох. Возможно, его тело в контейнере не пропадет, но без «софта» это только мясо.

— Ориентируешься? — поинтересовался Олег.

— А кто бы тебе ввел мою подсадку? Не Алексей же… — сказал Иванов, покосившись на револьвер.

— Ты ведь за этим меня отправлял? За программатором?

Иван Иванович подышал на пальцы и сделал несколько хватательных движений.

— Холодно… — Он с непроницаемым видом принялся что-то отстукивать на клавиатуре.

— Не топят, вот и холодно, — процедил Олег. — И зажигалкой не согреешься… Чего молчишь? Зачем ты мне ее дал?

— Я не курю, а тебе пригодится.

— Ты сказал, что я найду Прелесть…

— Прелесть скоро явится, — ответил Иванов. — Голову себе не забивай. В этой магистрали она свое отработала.

Олег вырвал у него из-под рук чемодан и захлопнул крышку.

— Куда ты лезешь?… Это же моя биография! Ты меня спросил — хочу я, не хочу?… Стоит, наяривает!.. Что ты там забиваешь? И что ты про Асю?… А?! Кто свое отработал? Она?! Может, и я у тебя уже отработал? Может, и мне пора?…

— В общем, да… Программатор. Быстро! Шорохов прижал прибор к животу и шагнул назад.

Иван Иванович вздохнул и взял со стола «кольт».

— Одно и то же, одно и то же… — проговорил он с тоской. — Хоть бы какое-то разнообразие. Отклонение какое-нибудь… в порядке флуктуации, что ли… Короче. Программатор сюда! И убирайся. Ты же всегда сам уходил, Шорох.

— Почему «всегда»?… — опешил тот. — Это что, уже было? Это повторялось?

— Неоднократно.

— И сколько?… Сколько же раз ты посылал меня в точку контроля? В «семнадцать — двенадцать»… Потом отнимал программатор — незатейливо, словно у ребенка. Отнимал у меня… самого меня… Сколько раз?!

— Не тяни время. — Иванов взвел курок и поднял ствол на уровень лба.

— С недавних пор мне стало казаться, что смерти нет, — заметил Олег, доставая станнер.

— Обычный психоз. С парализатором против револьвера?… Ты стал психом, клон. А знаешь, что самое обидное? Ты все время себя повторяешь. Это не твоя вина, по-другому программа работать не может. Но… мне с тобой скучно, клон.

— Ты меня не убьешь.

— Это ты не нарушаешь программу, а я… если придется… я бы не хотел… но если все-таки придется — я сделаю то, чего ты сам сделать не смог. После пяти осечек. Шестой патрон как раз под бойком.

Он говорил так уверенно, что Олег даже засомневался, был ли тот выстрел настоящим, или он лишь приснился, как вся его жизнь.

— Про дуэли читал, потомок? — Шорохов вытянул руку со станнером. — У нас что-то типа того, да?…

Курок револьвера клацнул, и Олег, не давая Иванову следующей попытки, такой же тщетной, всадил в него стандартный заряд.

— Пять щелчков были, потомок. И шестой тоже был. От шестого у того умника мозги на стену вынесло. А разве у меня в программе этого нет? — наигранно удивился Шорохов. — Незадача…

Он снял пояс и, стянув Иванову запястья, опустился в кресло. Покурил.

— Ты вот что, потомок… Ты пока в ауте, соображай, где мне Асю найти. А если я ее не найду… то искать виноватого мне уже не надо. Считай, нашел.

Иванов попробовал ответить. Получился лишь хриплый вздох.

— Ты лежи, лежи… — сказал Шорохов. — Сейчас побеседуем и по результатам смерть тебе определим. Патронов больше нет, предлагаю удушение. Не хочешь? Тогда придумай что-нибудь другое, человек из светлого будущего…

Олег раскрыл программатор и уставился на каракули.

— Э-эх… Не мог эту премудрость мне в память забить? Я бы сейчас тут подредактировал…

Иванов мыкнул и отчаянно изогнул брови, давая понять, что прикасаться к клавиатуре не следует.

— Как за свое трясешься, — с осуждением проговорил Шорохов. — Как за свое собственное. Ублюдок вонючий… из вонючего будущего… Горели бы вы все огнем, а?…

Он взял еще одну сигарету и вспомнил, что где-то под бумагами лежит пепельница, но, увидев на полу три окурка, махнул рукой.

— Слышь, потомок?… А куда Служба пропала? Или в этой магистрали ее и не было?

Минут через пять Иванов уже мог кое-как ворочать языком. Отмалчиваться он не стал.

— Служба существует везде. Слишком крупная структура, чтобы куда-то пропасть. Но она не помогла. Человечество погибло. А Служба… она же этому и способствовала.

— Поги-ибло? — равнодушно протянул Олег. — Как же мне вас жалко…

— Ерничаешь? Это легко. Это каждый может.

— И что с вами стряслось, с человечеством?

— Ничего нового. Оно уже уничтожило себя в шестьдесят втором. Тысяча девятьсот шестьдесят второй, октябрь, — пояснил Иван Иванович. — История в объеме школьного курса у тебя есть. Там сказано: кризис миновал, лидеры двух держав… тыры-пыры… компромисс и взаимопонимание… Понимание у них, как же! Для этого понимания понадобилось около сотни корректировок. Теперь на очереди две тысячи семьдесят первый, самое начало соседней зоны. Служба считает барьер катаклизмом… чуть ли не природным… А он всего лишь не дает человечеству сдохнуть. Вернее, это мы не пускаем человечество на тот путь. Потому, что за семьдесят первым годом уже ничего нет. А надо, чтобы было. И чтобы в учебниках опять накропали: мол, у людей хватило благоразумия не превращать чье-то неприятие водки, свинины и порнографии в конец света. Пусть пишут, как хотят. Было бы, кому писать,… Послушай, Шорох! Что ты сделал с Алексеем?

— Значит, я опять «Шорох»? Уже не «псих» и даже не «клон»? Может, и до «Олега Алексеевича» скоро дорасту?

— Кому ты мстишь?

— Я?! — Олег кинулся к Иванову и, взяв его за грудки, оторвал от пола. — Я мщу?!

— Что ты сделал с программистом?

— На языке Службы — «компенсировал». Прямо в лоб. — Олег отошел и рухнул обратно в кресло. — Трудно поверить?

— Господи…

— Алексей тоже не верил. Я и сам не верил, что смогу. Вы слишком убеждены в своей силе. В том, что у вас все расписано наперед… Я действительно доживу до барьера? Девяносто два года… Очумеешь! И я встану во главе Службы?

Иван Иванович со связанными за спиной руками поднялся и осторожно сел напротив. Олег не возражал, но станнер подвинул поближе.

— Будь добр, покажи правую кисть, — попросил Иванов. — Покажи… нет, не ладонь… С другой стороны. Не выбиты?

— А с чего бы вдруг?

— Суставы… черт!.. У Алексея мягкая морда, но ты всегда выбивал себе средний палец. Каждый раз — средний палец…

— И сколько их было, этих раз?

— Пять. Ты на шестом круге. И такой срыв…

— Шестой круг?! — ужаснулся Шорохов. — То есть… получается, я пять раз прожил целую жизнь?… До глубокой старости?!

— Нет, до старости ее прожил не ты. В конце зоны Старикан спохватился, что возник из ниоткуда, и взялся за спасение элементарной логики. Отправил в прошлое свои образцы харда и софта — генокод и мнемопрограмму. Он знал, что его вырастили, но не знал, кто и зачем. Логики в этом поступке тоже было не много, но хоть какая-то… Да он и не мог иначе.

— Он действовал по программе?

— Если я тебе это рассказываю, то как ты думаешь?

— Ясно… — Олег опустил голову. — И что дальше?

— Половину тебе уже Алексей поведал. У Старикана была в душе болячка. Обычная, стариковская. Не смотри на меня так, Шорох… Да, я про Прелесть… В общем, он дал задание исправить свою биографию. Программа с корректировками требует отладки — тем более речь о самом Старикане… Мнемотехник заложил в нее несколько точек контроля, правильно сделал. Первая находится здесь. Комната за цехом — семнадцать часов, двенадцать минут.

— Ты всегда давал мне с собой зажигалку? Иван Иванович помрачнел.

— Раньше у тебя этих вопросов не было… Я хочу сказать — ты не обращал внимания на то, что Алексей заводится из-за сигарет.

— Из-за того, что он видел в своей программе ошибку.

— Совершенно верно. После этого он говорил тебе слишком много, чтобы не получить по морде. Отправив его в нокдаун… ну, в соответствии с моими корректировками… ты забирал программатор и шел сюда. За Прелестью…

Шорохов сжал кулак и положил его на станнер.

— Ладно, ты не искал тут Прелесть… — буркнул Иван Иванович. — Ты просто шел в этот кабинет. Неосознанно. Ты передавал мне прибор, и я вносил в него новые поправки. К Лопатину попадала очередная версия твоей программы, и ты снова проживал ее до первой контрольной точки. До выбитого среднего пальца и нашей с тобой встречи вот тут, в бункере. А потом — на следующий круг.

— И все повторялось? И в том числе — те три дня?…

— Да, в том числе. Спасение Прелести — основная мотивация, без нее Старикан не стал бы исправлять свое прошлое. А это было необходимо. Встраивать подсадку проще не в оригинал, а в чужую подсадку. Такой вот троянский конь… В лепню программиста из Службы я без труда ввел целые эпизоды на учебной базе. Это чтобы не я за тобой гонялся, а ты за мной.

— Но ведь Лопатин в курсе, что я клон.

— Для координатора и всех остальных ты закрытый проект, не более. Вроде операции с Криковой и прочих дел, в которые лучше не соваться. Лопатин выполнял инструкции. Угадай, чьи.

— Наверно, мои… И каждый крут я проходил вслепую? Почему же ты не мог мне все это словами, по-русски?…

— Потому, что ты… — Иванов потерся носом о воротник. — Ты клон, Шорох. Вытащить тебя из контейнера и сидеть, рассказывать… На это полжизни уйдет. Да и при чем тут я? Не забывай: тебя создала Служба. Старикан, Алексей, Лопатин, несколько оперов и курьеров. Я лишь перехватываю прибор и корректирую программу.

Он неловко пошевелился — видимо, затекли руки — и неуверенно глянул на Олега. Тот отрицательно покачал головой.

— После своей редактуры ты отдавал программатор Алексею? Интересно, как ты ему объяснял…

— Я оставлял прибор в сейфе. Сейчас здесь что-то вроде мертвой зоны: фактически Лопатин его еще не получил, не принял тебя в отряд и не привез в бункер. Отрезок между точкой контроля и моментом, когда программатор окажется у Лопатина, — это короткая теневая петля. Вашего отряда здесь нет, но через несколько минут после того, как прибор попадет в сейф, Служба вернется и сюда.

— И это тоже повторяется на каждом круге?

— Повторяется почти все, Шорох. Наша операция разбита на отдельные этапы. Их восемь — каждый формирует новую магистраль и создает условия для следующей. Если изменить все сразу, Служба это воспримет как обычное вторжение и попытается компенсировать. И если даже не компенсирует, то изгадит наверняка. Мы с тобой копали не снаружи, а изнутри, аккуратно. Знал бы ты, что уже удалось сделать!.. Мы устранили больше двадцати высококлассных оперов. Ты можешь помнить только Лиса, но его провал готовился в другой магистрали, еще на прошлом круге. Были и посерьезней специалисты, о них сейчас никто и понятия не имеет.

— Значит, побоище в роддоме… — Олег еле разлепил губы. — Тоже мы?…

— Какое побоище? Никто ведь не пострадал. В результате Лис не попал в Службу. И все. Точно рассчитанная операция.

— А если бы ты ошибся? Со своими расчетами… Там человек тридцать было! Бабы беременные, дети…

— Бабы, дети… — глухо повторил Иван Иванович. — В моем настоящем четырнадцать миллиардов. Среди них и бабы, и дети, и кто угодно. И это не просто куча народа, это продолжение человечества как вида.

Шорохов пошарил по карманам и выбросил пустую пачку «Кента». Сейчас пришлась бы кстати и доисторическая «Новость», но она была рассыпана под столом. Олег нехотя поднялся и, обойдя кресло Иванова, проверил, не ослаб ли пояс. Руки Ивана Ивановича были связаны по-прежнему туго — либо тот задумал выкрутиться иначе, либо надеялся на что-то еще… А может быть, наоборот, уже не надеялся.

— А как со мной?… — спросил Шорохов. — Ты забирал у меня чемодан… черный чемоданчик… — Он усмехнулся. — Менял программу, оставлял прибор в сейфе. А что было со мной?

— Тебя активировали заново. Ты просыпался, проходил выпускной тест и так далее. На каждом круге был ты, а не кто-то другой. Программа одна и та же, отличия неощутимы. Ты мог бы их обнаружить, только сопоставив разные версии. Но такой возможности у тебя не было. Ты всегда жил как будто впервые.

— Я не об этом спрашиваю. То, что Лопатин вынимал мое тело из контейнера… Вернее, меня самого, но в разных редакциях… Сколько раз?… Шесть, да? Это ясно. А что было со мной? — Шорохов потыкал себя в грудь. — Что я чувствовал?

— Не знаю… Наверно, ничего. Ты просто переставал существовать. Исчезал, как достоверно несбывшаяся вероятность.

— Достоверно несбывшаяся… — отстранение произнес Олег. — В этом что-то есть… Какая-то однозначность, по крайней мере.

— Мне кажется, ты мог чувствовать то же, что и все люди в две тысячи семидесятом, на границе вашей зоны. В то мгновение, когда время субъективно входит в барьер, за которым ничего нет.

— Это должно быть похоже на смерть…

— Но это не смерть, Шорох. Смерть будет потом. Когда с моей магистралью произойдет то, что пять раз происходило с тобой… когда единственный вариант не гибельного будущего станет для человечества… — Иванов запнулся, но все же выговорил: — Достоверно несбывшимся… Вместе с моим настоящим исчезнет и наш барьер, и Земля покатится дальше, к маю семьдесят первого. А пока мы с тобой в равном положении… — Он заставил себя улыбнуться. Улыбка получилась грустной. — Мы оба — вероятность, у которой еще есть шанс реализоваться.

Олег потеребил на столе бланки и резко их отодвинул.

— Раньше я из тебя клещами слова вытягивал… А теперь ты сам все выложил. Спасибо, мне дико приятно… Я даже думаю, что ты не врешь. Я только не понимаю: на что ты сейчас рассчитываешь?… На то, что удастся вернуться и предотвратить этот разговор? Возникнуть здесь же, у меня за спиной, и дать мне по башке?… Потому и не заботишься о том, что мне знать положено, а чего — нет. Так?!

Шорохов перевел дыхание и раздраженно заглянул в пачку, будто там могла появиться двадцать первая сигарета.

— Раскинь мозгами, потомок: если бы я дал тебе возможность что-нибудь сделать… хоть что-нибудь изменить… ты бы давно ею воспользовался. И не сидел бы тут со связанными руками. Представь, что я тебя отпустил. На какой минуте ты прервал бы эту беседу? На первой! Скажешь, нет?

— Нет, — ответил Иванов, — не скажу. Но это не важно. Если бы ты застрелил мнемотехника на сейчас, а позже… Последний этап мы прошли бы и без него. Но мы на шестом круге, а всего их восемь… Восемь, Шорох! Самое главное, то, ради чего и запущено это кольцо, останется незавершенным. Я могу ввести корректировки и положить программатор в сейф. Лопатин снова тебя активирует, и ты устроишь так, что знакомый тебе Пастор исчезнет без следа. Но расшатать Службу — это не самоцель. Сделать последний шаг будет некому. С Алексеем ты больше не встретишься.

— Ты все о том же… Ну, хорошо, я могу встретиться не с ним, а с тобой. Ведь мы уже встречались…

— Мне нужен прибор! — воскликнул Иванов. — Нужен вот этот несчастный чемодан, который бы я передал Лопатину на восьмой круг. Но где я его достану, твой программатор, если Алексей сюда уже не явится! Если ты убил его!.. Просто взял и убил!..

Замолчав, Иван Иванович уставился в пол.

— А Прелесть… — сказал Олег. — То, как я…к ней относился… отношусь… Это тоже по твоей программе?

— Зачем ты спрашиваешь? Копишь ненависть?

— Давно накоплено, — заверил Шорохов. — И столько, что не только на тебя хватит. На всех.

— На все человечество? — Иванов рассмеялся. — Щедрый клон Шорох… Ничего ему не жалко. И никого…

— Я живу по программе, — отчеканил Олег. — Что заложили, то и хавайте!

— Вряд ли… Уж выстрел туда точно не закладывали. Этот «кольт» я для другого прописал. Чтобы было, чем тебя напугать, когда ты не захочешь выметаться отсюда.

— Я мог бы прикончить из него Крикову…

— Ты?! Мог бы, да… А Пастор за секунду до этого прикончил бы тебя. Он один из тех немногих, кто знает, что ты и есть Старикан. Пастор любопытный… Но компенсацию он не сорвал бы ни при каких условиях. Он очень хороший опер.

— И я — хороший опер… — со значением отозвался Шорохов.

Иван Иванович пристально посмотрел ему в лицо, но намека, кажется, не уловил.

— Меня программируют… — сказал Олег. — Меня кантуют в пластмассовом гробу, заставляют верить в то, чего не было, и скрывают то, что есть на самом деле… Я чувствую себя кроликом каким-то… собакой Павлова. Только им брюхо резали, а у меня роются в душе. Если б одним телом распоряжались — кирпичи заставили перетаскивать или даже стрелять в кого-то… А то — желать принуждают! Желать и не желать, любить и не любить… Знал бы ты, насколько это унизительно!

— Грузчики и киллеры редко доживают до девяноста трех лет, — проронил Иванов.

— Девяноста двух, — поправил его Олег.

— Столько тебе перед барьером. От него до войны пройдет еще почти полгода, ты проживешь и их тоже.

И не будешь считать себя несчастным… Правда, счастливым ты тоже не будешь.

— Из-за того, что случилось с Прелестью? И наши с ней три дня мнимой свободы… от них станет еще хуже…

Иван Иванович промолчал.

— Это грязно, потомок! — крикнул Олег. — Это омерзительно…

— Мотивация, Шорох. Для того чтобы старик, проживший вовсе не напрасную жизнь, захотел ее изменить, нужна не ностальгия и даже не раскаяние. Нужна боль, которую человек помнил бы до самого конца. Не месяц, не два. Шестьдесят пять лет.

— Ты можешь сделать так, чтобы Служба ее не трогала?

— Ты и сам можешь. Но это будет вторжение, и его компенсируют. Идти напролом нельзя, иначе мы не разделили бы нашу операцию на восемь этапов. Я же тебе говорил…

— Да… — Олег встал и, согреваясь, попрыгал на месте. — Я тоже тебе кой-чего говорил. Помнишь?… Я говорил, что за услуги возьму с твоего человечества дорого…

Он рывком крутанул Иванова в кресле и развязал ему руки.

— А цена такая, потомок. Ася будет жить — еще три дня, и еще три дня, и еще, — пока не превратится в сварливую старушку, пока я сам не начну толкать ее в могилу. Делай что хочешь. Один или вместе со всей своей магистралью. Двигайте горы, осушайте моря, бомбите города — в прошлом или в будущем… Я не знаю, куда вас заведет ваша историческая логика. Мне все равно, что вам придется изменить в мире. Жрите землю. Но дайте одному человеку выжить. И я помогу выжить вашим четырнадцати миллиардам, или сколько вас там уже наплодилось…

— Боюсь, ты не представляешь… — начал Иван Иванович, но Шорохов врезал ногой по креслу, и тот откатился к стене.

— Бояться будешь потом! — рявкнул Олег. — Тебе сейчас охота схватить прибор и ломануть с ним куда-нибудь… Это известно. Запустить меня на седьмой круг ты можешь и без моего согласия. И снова возить меня, как половую тряпку… Но тебе останется еще восьмой, последний. Поэтому не спеши. Мой программист мертв, других точек контроля не предвидится. Значит, сравнить с исходником меня уже некому. В любом случае я буду жить дальше. И если впоследствии выяснится, что ты меня обманул… Старикан просто не станет себя клонировать. Ты понял, потомок? Все, что я сделал за эти шесть кругов, и все, что я собираюсь сделать еще, — пойдет прахом. Кстати… Алексей обещал мне кое-что рассказать…

— Он этого не знал.

— Ты догадался, какой у меня вопрос?…

— А ты должен был догадаться, какой у меня ответ Тебя беспокоит герметичность твоей биографии?

— Герметичность, во-во То самое слово. Контейнер у меня герметичный, и биография такая же.

Иван Иванович оттянул на свитере ворот и снял с шеи длинный шнурок с кожаным кошельком. В кошельке оказалась плоская металлическая коробочка, а в ней обычный мини-диск.

— Не обычный, — возразил он, заметив разочарованный взгляд Олега. — Это имитация. Прочитать его могу только я, ваша аппаратура примет его за пустую болванку. Здесь и генокод, и мнемопрограммы. На этом носителе ты весь, от и до. Я принес его с собой оттуда. Так что мы вроде как земляки. По крайней мере мы появились в одном и том же времени.

Шорохов осторожно взял диск и посмотрел его на просвет.

— Ага, появились, — огрызнулся он. — Меня тепленького вытащили из сидирома, а тебя — из другого места. Но я не понял, как я очутился на должности Старикана.

— Твой прототип — верховный координатор Службы. Реальный Старикан, проживший нормальную жизнь, у которой было и начало, и конец. Перед тем, как поставить барьер, мы его…

— Выкрали, — подсказал Олег.

— …вывезли. Отсканировали память, отрезали первые двадцать семь лет и заменили их топорной легендой.

— Зачем?

— Чтобы ты узнал, кто ты такой, и в старости распорядился себя клонировать. Потому что, кроме тебя самого, этим никто не занимался. Ведь прототип клоном не был. Так ты запустил наше кольцо.

— А пропажа Старикана никого не смутила?

— Он зашел в туалет, а вышел оттуда двойник, вот и все. Это было уже перед барьером. Ты приказал вырастить и активировать своего клона, поскольку у тебя в памяти остался единственный День рождения — выпускной тест. А через пару часов у вас наступил последний Новый год.

— Сплошные праздники…

— Но образцы в прошлое уже отправили, и начался твой первый круг. Зато мы достали Службу изнутри. Все, что сделано, — сделано ее же руками.

— Так у меня еще и родственники есть?… Если они были у настоящего Старикана, то и у меня должны быть… настоящие.

— Не исключено, — отозвался Иван Иванович — Какие-то, по идее, точно есть. Но ты их не разыщешь. Тебе же не память корректировали, а забивали скорректированную программу. Кроме нее, у тебя нет ничего.

— Да… В общем, примерно так я все и представлял. Хотя надеялся, что история у меня окажется поинтересней… Но биографию никто не выбирает. И другой, за номером «два» не будет…

Иван Иванович бросился к Шорохову, но тот уже опустил каблук на диск и с хрустом провернул.

— Не будет больше вторых попыток, — сказал он. — Ни у меня, ни у тебя.

— Там же корректировки! — простонал Иванов, нерешительно взмахивая рукой, словно и порываясь вытащить из-под ботинка осколки, и одновременно сознавая, что опоздал.

— Корректировок программы тоже не будет, — заявил Олег — Никаких. Ты расскажешь о нашей задаче. По-человечески. И я попробую ее выполнить. Как человек, а не как кукла.

— Испугался, что я продублирую всю операцию с самого начала? Это невозможно… — сокрушенно проговорил Иван Иванович.

— Вот и отлично. Теперь остались только я и прибор, который после передачи Лопатину к нам уже не вернется. И тебе меньше соблазнов, и мне спокойнее. — Шорохов огладил карманы и, увидев на столе пачку «Кента», вспомнил, что сигареты давно закончились. — Тьфу…

Иванов сел обратно в кресло — тяжело, со вздохами и кряхтением.

— Прелесть тебе еще нужна или нет? — спросил он. Олег не ответил, но посмотрел на него достаточно выразительно.

— Тогда иди, встречай. Она скоро будет.

— Где?… В бункере?!

— А то! Программа, Шорох. Программочка… Олег похлопал себя по куртке, будто мог здесь что-то забыть.

— Но Ася не должна… — растерянно произнес он. — Она Службы как огня боится!

— Программа… — вяло повторил Иванов. — Прелесть боится, поскольку знает, что ее здесь ждет. Но не прийти не может. Лучше бы ты ей не рассказывал, чем для нее эта служба обернется. Мне тут про свои муки плакался, а сам что?…

— Я не плакался, — буркнул Шорохов. — Может, все-таки не придет?…

Иван Иванович проверил время.

— Думаю, она уже рядом. По ее субъективным часам, близится операция с Криковой.

Олег прихватил программатор и пошел с ним к двери.

— Эй, эй! — заволновался Иванов. — Ты спятил?! Ты куда его потащил?… Прибор… тут надо!.. В сейфе!.. Положить надо!..

— Ну что закудахтал? — Шорохов тронул ручку и остановился. — Не съем же я его.

— Ты!.. Ты… Шалопай! — Иванов подавился какими-то восклицаниями. — Мы же в теневой магистрали, идиот! Ты сам сейчас — тень! Вероятность!.. Не получит Лопатин программатора — и все! Не будет тебя! Вообще не будет!!

— Сколько эта мертвая зона продлится? Или петля?… Как ты ее?…

— До утра, примерно. Утром отряд Лопатина снова появится здесь — с тобой или уже без тебя.

— Успеем. Пойдем, чего расселся?

Олег взбежал по лестнице и толкнул металлическую створку. На улице было темно, как и во время его приезда. И снова ни одного прохожего. Оглянувшись по сторонам, он обхватил чемоданчик и направился к своему «Рено».

Слева из-за поворота сверкнули фары, и напротив козырька резко, с заносом, тормознула светлая «Волга». Ася вышла из машины и, заметив Олега, оцепенела.

— Прелесть!.. — позвал Шорохов.

Она медленно закрыла глаза и сделала маленький неуверенный шажок. Вперед.

— Ася! Ты чего?…

Она часто задышала и двинулась к бункеру.

— Асель?…

Прелесть продолжала идти — через силу, борясь то ли с собой, то ли с программой. Глядя прямо под ноги. В метре от Олега она подняла голову. На ее щеках блестели две тонкие дорожки. Сами щеки были даже не бледные — серые, как иней. Глаза смотрели куда-то сквозь, мимо.

— Ты все-таки нашел меня… — выдавила Ася.

— Ага!

— Ты подонок, Шорох.

— Я подонок… Мерси, — вякнул он и, чтобы не растягивать ее страданий, вытащил станнер.

«Рено» еще не успел остыть — объективно Олег подъехал к бункеру всего пять минут назад. Он подумал, что едва разминулся с самим собой, пришедшим за Прелестью, а в действительности — к Ивану Ивановичу, и от него к программисту. Впрочем, Шорохов сообразил, что после выстрела из «кольта» началась уже другая магистраль, в которой он возвращаться сюда не должен. Да и дверь, — когда он впервые спускался по лестнице, — дверь внизу была только одна, в фальшивый цех «Крыши Мира». В служебный кабинет его попросту не пустили.

Олег посмотрел в зеркало — Прелесть сидела сзади, прислонившись виском к стеклу. Машина уезжала все дальше от бункера и от Асиной сверхзадачи — от того, что ей сейчас виделось главным в жизни.

— Держи ее, а то шишку набьет, — сказал Шорохов.

Иван Иванович обнял Асю и пристроил ее голову у себя на плече. Выражение ее лица — смесь страха и ненависти, застывшая в момент парализующего разряда, — не изменилось, даже если Прелесть понимала, что все идет к лучшему и что терпеть осталось недолго.

Квартира Ивана Ивановича находилась относительно близко, хотя других вариантов у Олега все равно не было.

— Шорох!.. У нее, кажется, начинается…

Олег поймал в зеркале озабоченный взгляд Иванова.

— Кризис, — пояснил тот. — По своим часам она уже прожила… все, что ей положено. Подходит точка смерти.

— Но Криковой здесь нет…

— Программу Прелесть не выполнит. Я имел в виду… я не знаю, что у нее сейчас в душе творится. Можем не довезти…

Олег ударил по тормозам и, подрезав темную «восьмерку», остановился у тротуара.

— Нет, я не в том смысле, — проронил Иван Иванович. — Ехать-то как раз быстрее надо. У меня там… ну, кольнем ее чем-нибудь, на худой конец…

Шорохов крутанул руль и, снова оттеснив какие-то «Жигули», вырвался в левый ряд. Ася посмотрела за окно — пока одними глазами — и негромко простонала:

— Куда… куда… нет!..

Олег стиснул зубы и опасно обогнал здоровенный «Мерседес». Мимо мелькнул перекресток — Шорохов пролетел его на «красный», благо машины еще не успели тронуться. Свисток инспектора унесся вместе с возмущенными гудками куда-то вдаль, словно в прошлое.

— Догонят?… По колесам стрелять не будут?… Что там у нас по программе? — спросил Олег.

— Какая программа? — удивился Иван Иванович. — У Прелести этого нет.

— Моя, моя программа.

— Свою ты сломал. К добру это или нет… Но я тебе уже ничем не помогу.

Олег снова посмотрел в зеркало. Программа Прелести, даже и сломанная, продолжала себя проявлять. Ася, зажмурившись, мотала головой — мокрые волосы хлестали ее по лицу, с потемневших кончиков срывались капли пота.

— Я не могу, не могу, не могу… — бормотала она что-то мучительно-бесконечное, и Шорохов судорожно соображал, как ему забрать хотя бы часть ее боли. И понимал: он не может, не может… Он сделал бы все что угодно — убил бы любого и умер бы сам, но пережить за Прелесть ее смерть он был не способен.

— Дом какой? — бросил он Иванову, заезжая во двор.

— Вон, слева, — мгновенно отозвался тот.

Олег, почти не снижая скорости, пронесся мимо заметенных снегом ракушек и оледенелой хоккейной коробки.

— Подъезд?…

— Вон, вон, второй!

Шорохов наскочил колесом на бордюрный камень и обежал машину. Распахнув заднюю дверь, он нагнулся и взял Асю на руки. Действие разряда уже заканчивалось. Иванов набрал код. Услышав металлический щелчок замка, Прелесть вздрогнула и снова что-то заговорила.

— Все, все… — прошептал Олег, прижимаясь щекой к ее горячему лбу. — Сейчас придем, и… вот сейчас придем… — Он не нашел, что добавить, и повторил эту фразу раз десять, пока не у него не вырвалось само: — И все будет хорошо…

Один лифт оказался занят, и, судя по ругани наверху, освободить его собирались не скоро, второй вообще не работал.

— Седьмой, — не дожидаясь вопроса, ответил Иван Иванович.

Шорохов свернул на лестницу и, сбивая дыхание, помчался вверх. Иванов едва поспевал.

— Главное, чтоб… чтобы шока не было, — хрипел он, — а то… если будет шок…

— Глохни!

Когда Олег добрался до седьмого этажа, сил оставалось ровно столько, чтобы не упасть самому. Прелесть лежала у него на руках, откинув голову и бессмысленно глядя в потолок.

— Ася… — Он легонько ее потормошил. — Ася! Прелесть не двигалась.

Олег сполз по стене и встряхнул ее еще раз.

— Не дури, Ася…

Ее побелевшие губы медленно сложились в виноватую полуулыбку. Он тоже улыбнулся и вдруг почувствовал, что у нее начинаются судороги.

— Дверь! — гаркнул Шорохов. — Открывай, чего стоишь?!

Асю била крупная дрожь, и он, уже подойдя к кровати, все не решался ее положить.

— Сейчас от тебя ничего не зависит, — подал голос Иван Иванович.

— А от кого тогда?… — спросил Шорохов, продолжая баюкать Прелесть. — Ты же знаешь, я не позволю ей умереть. У меня синхронизатор.

— И очень мало времени, — сказал Иванов. — И, что еще хуже, — только один круг в запасе. Следующая твоя активация будет последней. Если что-нибудь сорвется…

Олег, не слушая, устроил Асю на меховом покрывале и сел рядом. С момента встречи у бункера она стала еще бледнее, если только это возможно. Внезапно она схватила Олега за руку и взвизгнула — с таким ужасом, что он чуть не закричал сам.

— Все, Шорох, — промолвил Иванов. — Время идет. Если мы не успеем, не будет ни тебя… ни ее.

— Не надо мне угрожать, потомок.

— Что ты, что ты!.. Просто Лопатин, не найдя в сейфе программатора, не сможет тебя активировать. Я не представляю, как он это воспримет, — как отмену спецоперации или что-то еще… Я эти варианты не просчитывал, они мне ни к чему. Меня самого здесь не будет, поскольку вместе с тобой исчезнет и мое настоящее. И вся наша операция — тоже. А что касается Прелести… Ты знаешь, какую судьбу приготовила для нее Служба… Пойдем, Шорох. А ей сейчас поспать бы…

Иван Иванович вскрыл упаковку с мягкими ампулами и зарядил пневматический шприц. Ася шевельнула ладонью и медленно повернула голову к Олегу. Глаза у нее были уставшие, но смотрели поразительно ясно.

— Приснится же ерунда всякая… — произнесла она чуть слышно.

— Больше таких снов не будет.

— Я умирала…

Шорохов помолчал, глядя на ее осунувшееся лицо.

— Нет… Это было совсем не то. С днем рождения, Асенька…

Иванов собрался сделать ей укол, но Олег выхватил шприц и швырнул его за кровать.

— Ладно, она и сама заснет, — проговорил Иван Иванович.

— У тебя других забот нет?… — спросил Шорохов. — Чайник поставить, полы помыть…

Иванов крякнул что-то недовольное, но все же удалился.

— Как дела, новорожденная?

— Странно… — ответила Ася. — Ты иди, он ведь торопится.

— Плевать мне на него.

— Не надо… Не надо, Шорох, плевать. Иди и не беспокойся, мне сейчас хорошо. Лучше, чем было. Я посплю, наверное. Ты только… выпроводи его побыстрее.

— Куда? — опешил Олег.

— У него мало времени. У нас с тобой тоже мало. А надо успеть… нам еще кое-что успеть… — Она отвернулась и прикрыла глаза.

Шорохов посидел с минуту и, убедившись, что Ася задремала, тихонько вышел из комнаты.

Иван Иванович действительно поставил чайник, но про чашки и не вспомнил.

— Объясни, зачем мы приволокли сюда программатор? — раздраженно проговорил он.

— Причиндалы для сканирования у тебя есть? Есть, есть, я знаю! И не надо так морщиться. Ты все понял.

— Хочешь, чтобы в программаторе оказались твои реальные воспоминания?

— То, что я прожил сам. Собственного прошлого у меня нет — черт с ним, пусть будет придуманное. Но эти несколько дней после теста — они все должны остаться со мной. Навсегда, пока их не сожрет склероз. Мой собственный склероз! И то, что мне предстоит сделать на последнем круге, ты мне расскажешь словами. Никаких команд, никаких программ, никакой кибернетики в моей башке! Никаких корректировок!

Иван Иванович поставил мнемопрограмматор на стол, но открывать не спешил.

— Между прочим, эта редакция будет не менее интересной, — заметил он.

— «Интересной»?! Это же не кино, это моя жизнь!

— Шорох… Твое ущемленное самолюбие может дорого обойтись человечеству.

— Значит, будете платить, — кивнул Олег. — Излагай.

— Излагаю, — безразлично отозвался Иван Иванович. — Ты не убрал из Службы Пастора. Об этом нужно бы позаботиться сейчас, на седьмом круге, но тогда ты не попадешь в ту магистраль, где запланирована основная операция. После увольнения Пастора необходимо начинать новый крут, поскольку в настоящем и будущем произойдет перестройка связей… А в восьмой круг без Алексея уже не войти — Лопатин использует программатор и передаст его начальству… Пастора, конечно, можно убить. Элементарно убить, не делая дальних заходов… Но Служба это воспримет как прямое вторжение, и тобой займется уже целый отряд.

— В общем, Пастор будет мешать, но операцию мы проведем сейчас, по-другому нельзя.

— Нельзя, — подтвердил Иван Иванович и, наткнувшись взглядом на чайник, налил в стакан воды. Затем взял его двумя пальцами и отхлебнул. — Наша основная операция… — Он сделал еще один глоток и поставил стакан на подоконник. — Не допустить рождения некой персоны.

— Что, такая крупная фигура?

— Нет, не крупная… Не крупный, вернее. Это мужчина. И нам нужно сделать так, чтобы его не было. Совсем.

— Я, кажется, что-то упустил… — Олег обогнул большой обеденный стол и уселся в углу. — Речь шла о тотальной войне… Войне, которая уничтожит человечество. При чем тут какой-то отдельный мужик? Без него война не начнется?

— Начнется, обязательно начнется, — заверил Иван Иванович. — В любой магистрали. Война неизбежна. Но уничтожение всего человечества… вот этого избежать можно. Есть шанс, по крайней мере.

— Какой-то несчастный мужик…

— И несколько сот миллионов. Тех, кто умудрился выжить во время самого конфликта и не погибнуть после от радиации. Миллиона два при этом сохранили способность к воспроизводству потомства. Так что новое человечество вылупилось не из античной литературы и не из крестовых походов. Оно выползло стаями из зараженных лесов. И оно умеет ценить жизнь.

— Но при чем тут какой-то мужик?… — повторил Олег.

— Его рождение и войну разделяет почти сто лет, причинно-следственная цепочка получается невероятно длинная. Нашего прошлого объективно до сих пор не существует, но для меня оно так же реально, как для тебя — твое… гм… Прости, Шорох, я не то хотел… В общем, события удалось реконструировать, и начало нашей истории оказалось связано с этим… мужиком, — усмехнулся Иванов. — С его рождением начинается другая магистраль, и она перекрывает путь нашей.

— Но если до барьера останется еще целый век… Сколько раз за это время магистраль свернет в сторону?

— Много. Но все эти повороты приведут не куда-нибудь, а в мое настоящее.

— Включая и новые?

— Что? Новые повороты? — Иван Иванович перегнулся через стол. — Тебе-то уж стыдно такие вопросы задавать, опер… «Новые» они для вас. А для нас, — он сделал паузу, — для нас все эти повороты в далеком прошлом. Остался один, последний. Июль тысяча девятьсот семьдесят шестого. Запоминай, Шорох! Не желаешь, чтобы я внес это тебе в программу, — запоминай сам.

Иванов назвал координаты точки вторжения и обрисовал обстоятельства. Операция на первый взгляд была не сложной.

— Если что-то не получится… — промолвил Олег.

— Меня и тебя в этой магистрали не окажется, — закончил за него Иванов. — А Прелесть выполнит то, на что ее программировали… Все, что мы с тобой сделали, пока существует лишь как вероятность. И сейчас она либо реализуется, либо станет достоверно несбывшейся. Если бы ты не убивал Алексея…

— Тащи свои провода, потомок, — перебил Шорохов. — Мы же торопимся, А лекцию о нравственности прочтешь мне в следующей жизни.

Иван Иванович без возражений принес на кухню свернутый шнур и эластичный обруч. Процесс сканирования занял минут десять, не больше, и показался Олегу подозрительно простым. Он не ощущал ничего, кроме давления жгута на лоб, и был слегка разочарован.

Иванов не отрываясь смотрел в мнемопрограмматор и периодически что-то потюкивал на клавиатуре. Шорохов, заглянув ему через плечо, обнаружил на экране все ту же клинопись, только в движении: символы возникали в центре голубого поля, расползались оттуда в стороны и скрывались за пределами окна. Олег заметил, что в теснящемся массиве значков тут и там образуются новые «родники», — как Иванов умудрялся все это отслеживать, оставалось загадкой.

Шорохов почему-то подумал, что такие же ощущения должны испытывать люди, попадающие в руки мошенников, — когда становится ясно, с кем имеешь дело, когда сознаешь, что тебя обманули, но формально афера еще не завершена, и ты продолжаешь надеяться и успокаиваешь себя тем, что изменить ничего нельзя, что выбирать уже поздно и что, кажется, сам момент выбора проскользнул как-то мимо… Эта странная ассоциация не давала ему покоя все то время, пока Иван Иванович колдовал с прибором, но улетучилась сразу же, едва он опустил крышку.

— Порядок. Я ничего не корректировал, ты сам видел.

— Да уж… видел… — скривился Олег, стягивая с головы датчик. — А кто тебе мешает по дороге в бункер…

— Не веришь — поехали вместе, — предложил Иван Иванович и, взяв с подоконника остывшую воду, жадно выпил весь стакан. — У нас общая цель, Шорох. Бытие как таковое — твое, мое и еще четырнадцати миллиардов.

— И еще Ася… — добавил Олег.

— А?… — Он дошел до порога и замер. — Что говоришь?…

— Еще — жизнь Прелести.

— Прелесть, да… Конечно…

Дверь за Ивановым закрылась почти неслышно. Шорохов побродил по квартире в поисках сигарет — заранее зная, что у Ивана Ивановича он их не найдет, и все же заглядывая в каждый угол. Новехонькая мебель была расставлена оптимально. Нигде ни соринки, ни пылинки — все безукоризненно, как на рекламном плакате.

Однако Олегу вздумалось, что он в таком месте жить не смог бы.

Включив телевизор, Шорохов наконец сообразил, что сигареты он толком и не ищет. Просто пытается себя чем-то занять. Удержать от ненужного визита к Прелести.

Ася вышла из комнаты сама — неожиданно и в то же время как-то буднично. Она протянула Олегу свой «Салем» и не спеша двинулась в сторону кухни.

— Что это за чемодан у вас был? — спросила она.

— Чемодан?… Так… Яйцо.

— Черное и прямоугольное?…

— И с ручкой, — добавил Олег, но почувствовал, что не отшутится. — Яйцо, в котором смерть, — сказал он.

— По-моему, это обыкновенный мнемопрограмматор…

— Обыкновенный… — Шорохов пощупал чайник и принялся разыскивать кофе, пока не понял, что ни ему, ни Асе это не нужно.

Она уселась за стол и прикурила.

— Ну, как ты? — спохватился Олег. — Тяжело было?

— Да… — Ася склонила голову и посмотрела на него исподлобья, сквозь челку. — Было тяжело. Прикидываться.

Шорохов по инерции копался на полке еще несколько секунд, потом замер и, медленно развернувшись, сел напротив.

— Все, как ты просил. — Она стряхнула пепел в блюдце. — Кризис у меня прошел утром. Погибла во сне за эту мразь… А, пусть живет, жалко, что ли? — Прелесть вдруг помрачнела. — Вот тогда мне действительно… довольно фигово было. Осознавать, что умираешь, — это гораздо хуже, чем просто умирать.

— А сейчас?…

— Три таблетки пирогенала, и температура под сорок, зато ты нес меня на руках, от машины до самой кровати, и это было… прикольно. — У нее на щеках появились трогательные ямочки.

Шорохов затушил сигарету и, едва выдохнув остатки дыма, прикурил новую.

— Если программа кончилась, то для чего ты приехала к бункеру?

— Я же говорю: ты меня просил.

— Бред какой-то… И что, моей просьбы оказалось достаточно? Ты хоть понимаешь, чем ты рисковала?

— Ты… очень сильно попросил, Шорох. А рисковать я ничем не могла. Ты сказал, что Службы в той точке нет. Мертвая петля, или вроде того…

— Теневая.

— Да-да, теневая. — Ася зевнула, затем дотянулась до холодильника и выбрала большое зеленое яблоко.

— Но ведь ты мне не верила! — воскликнул Олег. — В записке — «Не верю тебе, не верю Службе»…

— А кто мне ее диктовал? — сказала Прелесть, кусая яблоко за глянцевый бок.

— Я?!

Ася энергично закивала.

— Ну… Ну, допустим… — пробормотал Шорохов. — Так все-таки, зачем?

— Мне надо тебе кое-что передать. От тебя же, — сказала она, дожевав. — Передаю. Кхм-кхм… Шорох, когда урядишь себя в бункере, иди за собой и жди Дактиля. Все.

— Все?… — Олег прищурился. — А Дактиль там откуда?…

— Я его уговорила. Ты сказал — любой ценой, и я…

— Чего-о?! — Он поднялся из-за стола.

— Щас!.. Я по-другому уговаривала, даже лучше получилось. В общем, Дактиль обещал быть.

Шорохов подошел к окну и уперся лбом в холодное стекло.

— Как же ты его нашла?

— Он мне свидание назначал, помнишь?

— Помню-помню…

— Да прекрати ты ревновать! Я… когда у меня кризис закончился… О-о-ох!.. Думала, умру, не выдержу. А ты посмотрел — вроде живая. И сразу кучу заданий надавал.

— Куча — это сколько? — осторожно спросил он.

— Два — что, не куча?!

— Сегодня утром? — уточнил он. — И где?

— Ну там же, где мы и жили. На квартире на этой дурацкой.

— Те же и там же… — отрешенно произнес Олег, вглядываясь в серую от снега ночь. — Квартира занята другими людьми. И уже давно.

— Да, такая колоритная пара: он вечно пьяный, а она вечно в шерстяных носках. Неизвестно, что хуже… Мы перемещались вперед, несколько раз, пока не нашли день, когда квартира была свободна. У меня уже ломка начиналась. Настоящая.

Шорохов не понимал, о чем она говорит, однако что-то в этом брезжило — неуловимое, как снег, отражающий свет, которому ночью и взяться-то неоткуда…

— Ты сказал, что занимаешься какой-то операцией. Очень важной…

Олег отклеился от окна и, налив себе воды, по примеру Иванова, осушил стакан в три глотка.

— Поэтому ты сюда и явилась? То, что ты мне передала… Не было смысла, Прелесть. Я и так пойду за двойником. Он попросит отработать за него операцию, и я пойду. Так было. И ты… напрасно…

Ася посмотрела не него не то с интересом, не то с сочувствием.

— Что у тебя за операция, Шорох? Мне нужно знать, я же не кукла. Я такого не заслужила. Обидно…

— Я тебя прекрасно понимаю, но…

Услышав это «но», она отшвырнула стул и направилась в комнату.

— Погоди! — крикнул Олег. — Ты готова выслушать любую ахи нею?

— Ахинею — не готова, — зло отозвалась она. — Что-нибудь поближе к правде желательно.

— Кто же виноват, что они так похожи… Получай свою правду, скоро человечество погибнет. Целиком. Предотвратить катастрофу нельзя, но можно создать побочную магистралью, где кто-то останется в живых. Операция подготовлена, — торопливо добавил Шорохов, не позволяя ей возразить. — Об этом позаботился Иван Иванович. Теперь ты убедилась, что он не плод моего воображения? Иван Иванович Иванов, прошу любить и… хотя необязательно… Я не знаю, из какого он времени, но это достаточно далеко.

— Не дальше семидесятого, — вставила Прелесть.

— Ты про барьер? Его создали современники Иванова, чтобы остановить события и подверстать наше реальное настоящее под их несуществующее будущее. В котором они, однако, существуют. Уму непостижимо, но у меня нет оснований в этом сомневаться. Вот только… мы не можем проверить, действительно ли там, за барьером, нам что-то угрожает… действительно ли будущее Иванова — последний шанс человечества. Я недавно задумался: а может, его магистраль — это такой кукушонок, который выживает за счет остальных птенцов? Хотя… не все ли равно? В каждой магистрали — те же самые люди, наши потомки.

— Наверно, разницы нет… — сказала Ася.

— Если честно, я ждал от тебя других слов.

— Я не должна была в это поверить?

— Ну… в общем, да.

— Во-первых, я верю тебе, Шорох. А во-вторых… про эгоизм человечества мне не надо ничего доказывать. Я это на себе испытала. Твой Иван Иванович насчет катастрофы мог и не соврать. Для него любая редакция, кроме его собственной, — это и есть настоящая катастрофа… И он по-своему прав. И если бы здесь оказался миллион человек из миллиона разных магистралей, то они рвали бы друг другу глотки и тоже были бы правы. Каждый.

— Не хочу разочаровывать, но у меня мотивы совсем не те. Человечество?… Да срал я на него! Извини…

— Я ведь тоже часть человечества, — сказала она с укором.

— Это единственное, за что его стоит любить. Время, Земля, человечество… Я, опер Шорох, собираюсь все это спасать. Смешно… — Он погладил холодный подоконник и, случайно коснувшись своего пояса, торопливо вытащил из кармашка второй синхронизатор.

— Возьми, это твое.

— Брось куда-нибудь, — отмахнулась Прелесть.

— Возьми, говорю, и спрячь!

— Ты чего задергался-то?

— Расскажи мне, как это — жить без программы. Вот она у тебя кончилась, и… что ты теперь чувствуешь?

— А ты сам не знаешь?

— Откуда?! — вырвалось у Олега, и он мысленно отхлестал себя по губам. — Откуда я могу знать, что ты, Прелесть, чувствуешь?! Да… я не о том, наверно… — Он беспокойно огляделся, словно ему за воротник свалилась гусеница. — Мне скоро уходить, Ася.

— Мы можем больше не увидеться?

— Можем…

Олег представил, как сейчас, в этот самый момент, Иванов открывает сейф и ставит туда чемоданчик… или не сейчас, а через секунду… или через две… Он подумал, что если будет считать убегающие мгновения, то доберется до последнего еще быстрей. А Иван Иванович покинет бункер, и его безумная многоходовка тут же выйдет на следующий круг.

— Я буду тебя ждать, — сказала Прелесть.

— Да… Хорошо…

— Что «хорошо»?… Что ты мямлишь, осел?! Сколько тебе осталось?

— Не знаю. И я не знаю, как это будет… выглядеть со стороны. Не смотри на меня.

— Чего ты боишься, Шорох?

— Ты не должна этого видеть.

Он собрался уйти в комнату и уже шел к двери, но люстра на кухне вдруг погасла. Не была света коридоре. За стеной замолчал телевизор.

— Судьба… — обронила Прелесть.

Олег услышал, как вжикнула «молния», только не сообразил, на чем. Кажется, Ася была в свитере — в том самом, который он купил ей вместо разорванной футболки. Она стояла рядом, совсем близко, но прежде чем Шорохов смог до нее дотянуться, он понял, что уже не успеет.

Иван Иванович положил программатор в сейф и вышел из бункера…

Олег поймал комара на лету и медленно скатал его в комок, — тот размазался между пальцев и перестал существовать.

«Прощай, насекомое… — умиротворенно прошептал Шорохов. — Согласись, в декабре тебе делать нечего».

Ночь за окном была серой от снега, поэтому он без труда разглядел и байковую рубашку на стуле, и будильник на телевизоре.

Поднявшись, Олег оделся и вышел из комнаты. На кухне горел свет, в ванной лилась вода — все как положено. Как и было.

Взяв на подоконнике пачку «Кента», Шорохов прикурил и заглянул в ванную. За клеенчатой занавеской кто-то принимал душ — определенно, женского пола, со знакомой фигурой и легко угадывающимися чертами знакомого же лица. Олег отодвинул шторку и, бесцеремонно полюбовавшись, стряхнул пепел в раковину.

— Не мерзнешь тут?…

— Холодно… — пожаловалась женщина. — Шорохов, закрой дверь!

— Как скажешь. — Он выполнил просьбу и, не сводя глаз с обнаженного тела, уселся на край ванны. — Может, представишься?

— Ха-ха!

«Правильно, — подумал Олег. — „Ха-ха“… точно так Ася тогда и ответила. Сколько раз я спросил, как ее зовут? Семь или восемь, не помню…»

— Я попробую угадать. Наверное, ты… — Он изогнул брови. — Ты Алена? Нет?…

— Ой, ладно, Шорохов, прекрати! Не смешно.

— Значит, Асель.

Ее челюсть медленно поехала вниз.

«Что ты на это скажешь, ласточка белокурая?»

Женщина покрутила краны, сделала еще пару необязательных движений и вновь начала поливать себя из душа. Вероятно, ей требовалась пауза, чтобы собраться с мыслями.

На выпускном тесте Ася изображала не то любовницу, не то жену. Полгода учебы Шорохову закрыли, и он, по идее, видел ее первый раз в жизни. Удивляться обязан был он — на это тест и рассчитан. До чего же, однако, забавное мероприятие…

Олег затушил окурок и погладил женщину по ноге. Та вздрогнула, но промолчала. На прошлом круге он несколько раз спросил ее имя, и реплики в программе были выстроены под этот диалог.

«В программах, — уточнил Шорохов. — И в моей, и в ее».

Он давно уже разглядел, что татуировка на левой груди, как, впрочем, и на правой, у женщины отсутствует. Служба действительно заменила Асю клоном, это было проще, чем разыскивать по Москве сбежавший прототип. Тем более сбежавший с будущим Стариканом, начальником этой самой Службы.

— Давай спинку потру, — предложил Олег.

— Не надо! — отшатнулась она. — Ты мне мешаешь! «Браво, сестричка. Выходит, отойти от прописанного текста не так уж и трудно… Изменились внешние обстоятельства, я начал говорить другое — и ты в ответ тоже говоришь другое…»

— Слушай, соскучился я по тебе что-то… — Шорохов сделал вид, что собирается снять штаны.

— Уйди отсюда! — крикнула женщина. Для жены слишком экспрессивно, для любовницы — тем более.

— Ну, во-от!.. — разочаровался он. И как-то бессознательно положил руки ей на талию.

Вода из душа лилась ему за шиворот, стекая по спине и брюкам прямо в тапочки, но Олегу даже нравилось: в этом было что-то бесшабашное, подростковое…

«А может… — мелькнула сладкая мысль, — может, ну его на хрен, этот тест?! И этого Лопатина… Камеры, интересно, тут не повесили?»

Шорохов оглядел потолок и снова повернулся к женщине. Почти Ася: зеленоватые глаза — обычно такие насмешливые, но сейчас совершенно растерянные… мокрые волосы, свившиеся тонкими колечками… и белая кожа, вся в маленьких прозрачных росинках… Прелесть часто оказывалась рядом, но Олегу всегда чего-то не хватало, всегда — чуть-чуть. Сейчас она снова была близко, и его уже ничто не держало. Даже камеры наблюдения. Ведь она была… почти Ася, только без прошлого и будущего. Рожденная, как мотылек, на несколько дней. Почти Ася — но без морского конька на левой груди. Не Ася. Клон.

Оттолкнув его руки, женщина сдернула с крючка полотенце.

— Холодно… — зачем-то пояснила она.

Олегу вдруг стало неловко. Он мог бы поглумиться над кем угодно, это легко — когда заранее знаешь, чем все закончится. Однако перед ним был не человек, а копия, появившаяся на свет совсем недавно, за пару часов до него. Заурядный клон с заурядной программой — такой, каким был он сам и каким родился бы снова, если б не разнес череп тому программисту.

— Извини… — буркнул Олег и вернулся на кухню. Пачка «Кента» была пустой — он оставлял себе только одну сигарету. Что оставлял, то и получил. Угостившись Асиным «Салемом», он вытащил из холодильника батон колбасы.

Спустя минуту вошла Копия — в розовом халате и в розовых тапочках. Остановившись посередине, она странно посмотрела на Олега.

Шорохов спохватился, что колбасу резал не он, а Прелесть. А он… Вроде бы сидел. Тупо пялился. Курил и не верил глазам.

Олег бросил нож и подвинул к себе стул. Копия торопливо заняла его место. Со стороны это выглядело немного неестественно, но так, по программе, ей было легче. Олег уже не потешался. Он искренне хотел ей помочь, но… о чем они тогда говорили, он помнил лишь в общих чертах. Детали он просто забыл, как может забыть их любой нормальный человек. Кажется, в тот раз он без конца спрашивал ее имя, и сейчас это могло бы пригодиться, но он из-за своей глупой бравады все испортил. Смутил девчонку…

— Гм, девчонку… — прошептал Олег.

— Что?… — Копия обернулась и на мгновение застыла. — Чай будешь?

— Наливай, — сказал он и понял, что опять промахнулся. Не так надо было, не так… Он же беспокоиться должен. Проснулся — а у него дома девушки посторонние. С морскими коньками. А на улице вместо июля декабрь…

Олег подошел к окну.

«Удивись, дубина! — приказал он себе. — Хоть по системе Станиславского, хоть еще по какой системе… Сделай большие глаза, неужели трудно? Не морочь девчонке голову, зачем ей все эти сомнения?…»

— Ну ни фига!.. Во, снега навалило-то! — деревянно проговорил он.

Копия сразу оживилась.

— А что бы ты хотел в декабре? — спросила она не без сарказма. — Пальмы?…

— В декабре?… Ага, в декабре…

Копия налила чай — много сахара, мало заварки, — и, присев напротив, поиграла сигаретой.

— Я представляю, — сказала она. — Это самая забавная часть…

— Серьезно?…

— Неужели тебя и, правда, ничего не волнует?

— А что меня должно волновать? Нет, волнует, конечно… — неуверенно добавил он.

— Время… Земля…

— Человечество… — вырвалось у Олега.

— Прелесть что такое! — Копия встала и, выразительно помахав ножом, швырнула его в раковину. — Ты скотина, Шорохов! Тебя же не закрыли!

— Мне тоже так кажется, — раздалось из дверей. Появился Лопатин — в расстегнутом пальто, в шляпе и с погасшей трубкой в зубах.

— Молоде-ец, Шорохов… — сказал он, бросая шляпу на стол. — Такое впечатление, что не я тебя проверяю, а ты меня.

— Вас-то чего проверять, Василь Вениаминыч? Вы человек проверенный…

— Нет, ну ты посмотри на него! — возмутился Лопатин. — Издеваешься, да?! Молоде-ец… Что же сразу-то не сказал?

— Мало ли… Я решил, что так и надо. Начальству видней…

«Любопытно, Вениаминыч, как ты выкручиваться будешь… — подумал Олег, глядя ему в глаза. — Не можешь ты меня не взять, Вениаминыч. Не имеешь права. Я же не рядовой опер, я спецпроект. Даже если я тебе в морду плюну. Все равно буду в твоем отряде. Он ведь под меня и создан, твой фальшивый отряд».

Лопатин потупился, словно все это услышал, и, достав мнемокорректор, убедился, что закрытых секторов у Олега нет.

— Превосходно, — процедил он. — Мои поздравления, Шорохов…

— Еще один пролетел! — объявила Копия. — Надо же, вся группа засыпалась, первый раз такое…

— Ты в отряде, Шорохов, — неожиданно сказал Лопатин. — И ты, Ася. Хватит тебе в школе киснуть… — Он спрятал трубку и взял со стола шляпу. — Чего заснули? Переодеваться! Бегом!

По лестнице спускались молча. Копия злилась на Олега за сорванный тест и на Василия Вениаминовича — за то, что берет в отряд кого ни попадя. Выпускной экзамен завалили все, но никто не был так бездарен, как Шорохов. Тем не менее им предстояло служить вместе: ей — окончившей школу уже полгода назад, и ему — хамоватому, неумному, даже и не хитрому курсанту. Но отказаться она не могла…

Лопатин проклинал начальство и служебные секреты. Ему, ветерану, доверили ровно столько информации, чтобы по незнанию не наломать дров. Олег Шорохов — клон, и все, что он будет делать, — хорошо и правильно. Остальное координатору отряда, как и рядовым операм, было недоступно. Единственное, что он мог себе позволить, — это выкинуть Шорохова на мороз, когда поступило распоряжение «отпустить и не трогать». Лопатин команду выполнил, причем с удовольствием: велел отпустить клона в районе Печатников, во дворе потемней и потише… Выполнил недавно, всего час назад, когда Шорох явился в эту квартиру и увидел контейнер со своим еще не активированным телом…

Олег ни к кому претензий не имел, но тоже помалкивал: его заботила предстоящая операция. Лопатин намеревался отвезти их в бункер. Вообще, все его намерения были известны наперед, и Шорохову это нравилось. В бункере он рассчитывал получить синхронизатор и немедленно откланяться. Как это сделать, он еще не знал, но был уверен, что уйти он сумеет. Олега смущало лишь одно обстоятельство: все, что с ним произошло после сканирования, в памяти не отложилось, вернее, не попало в новую мнемопрограмму. Он помнил контактный обруч, помнил внезапную темноту… Дальше начиналось небытие.

«…иди за собой и жди Дактиля…»

Олег сел рядом с Копией и поймал себя на том, что ему трудно отвести от нее взгляд. Она так же, как Прелесть, держала свою тонкую сигаретку, так же косилась в окно, и пахло от нее точно так же. У них было только одно отличие, и сейчас оно пропало.

«Можно подумать, ты ту, настоящую, часто видел раздетой», — напомнил себе Олег.

— Шорохов, имей совесть! Не смотри на меня такими глазами.

«Отличие не в татуировке И даже не в том, что та — прототип, а эта — клон. Эта через три дня погибнет, чтобы та осталась…»

— Шорохов, не надо на меня таращиться!

«А если тебе что-то не по душе в этом раскладе, ты в силах его изменить. Но одна из Прелестей все равно умрет. Выбирай, дружище… Рвался к свободе выбора? Дорвался. Пользуйся».

— Да что с тобой, Шорохов?!

«К черту!.. Клоны для того и нужны, чтобы заменять людей. Иногда за них жить, иногда — дохнуть. И ты такой же…» — сказал себе Олег.

— Оперативный позывной всегда и везде давал координатор, — проговорил Лопатин, включая радио. — Но я против этого правила. Вы ведь не животные, чтобы вам посторонние люди кличку выбирали. Предложения есть? Нужно, чтоб имя было коротким, из одного или двух слогов.

— Меня везде «Шорохом» звали, — сообщил Олег. — Если вы не против.

— «Шорох»? — переспросила Копия. — Прелесть какая…

— Не против, — откликнулся Василий Вениаминович и тоскливо посмотрел на них в зеркало. — А ты, Асенька?

— Я… еще не сообразила.

— Ну, соображай, соображай…

Олегу показалось, что позывные у Лопатина давно заготовлены.

Машина свернула на трамвайные пути, через двести метров снова свернула в переулок и остановилась возле бронированной створки с табличкой «АО Крыша Мира».

— «Прелесть», — ни с того ни с сего изрек Василий Вениаминович. — «Шорох» и «Прелесть». Нормально, между прочим. Уж получше, чем какие-нибудь Рысь и Викинг.

Олег отметил необоснованность этой реплики, но говорить ничего не стал. Новоиспеченная Прелесть возразить не решилась.

Дверь на нижней площадке была лишь одна — в кабинет. Вторая, в производственный отдел, пропала. Служба снова функционировала, и о существовании теневой петли вряд ли кто догадывался.

Кабинет оказался в первозданном виде. Собачий холод и горы пыльной бумаги.

— Не хватает настольной лампы, — сказала Копия. — Сюда нужно лампу с зеленым абажуром. И бюстик.

«С морским коньком», — мысленно добавил Шорохов.

Василий Вениаминович распаковал уничтожитель документов, и Олег занялся резкой бумаги. Взяв один лист наугад, он обнаружил знакомый текст:

«СУБЪЕКТ: М., 55, Россия, 2049.

ОБЪЕКТ: Ж., 22, Россия, 1997.

ВТОРЖЕНИЕ: передача лекарственных препаратов (эмбриоган, иммунактив-тетра, геморегулон)».

Этот отчет запомнился Олегу еще и тем, что операцию выполнял Лис.

Внизу стояла подпись:

«Оператор Пастор».

Шорохов просмотрел десяток бланков, но упоминаний о Лисе нигде не нашел.

Копия закурила, и Олег подвинул к ней пепельницу. Василий Вениаминович выдал служебный пояс и принялся что-то рассказывать. Шорохов слушал и кромсал посеревшие листы — пытался понять, почему он все еще здесь, и… не понимал.

«Иди за собой и жди Дактиля».

В голове крутилось нечто неуловимое — такое, что можно почувствовать, но нельзя ухватить. Вроде комара в темной комнате…

Так прошло минут сорок, пока не прибыл двойник. Он финишировал в углу, и Олег, уловив чье-то внезапное появление, отшатнулся в сторону, хотя и ждал.

— Здрась, Василь Вениаминыч!.. Привет, Аська!.. Выглядел Шорох посредственно: небритый, осунувшийся, весь какой-то измочаленный.

— Василь Вениаминыч, я тут еще часа два проторчу. А бумажки и Прелесть порезать может.

Уломать Лопатина оказалось несложно. Координатор как будто тоже был к этому готов и сопротивлялся, скорее, для порядка.

— Главное, не дергайся, — напутствовал Шорох. — Операция простая, как в учебнике. Все у тебя получится.

— Я надеюсь, — ответил Олег и раскрыл синхронизатор.

«Иди за собой и жди Дактиля».

Очутившись в темноте, он вытянул руку и нащупал выключатель. С треском вспыхнули плафоны, лишь центральный, так толком и не загоревшись, начал нервически подмигивать.

— Поговорим?… — вкрадчиво произнес Шорох. Он сидел на месте Василия Вениаминовича и выводил сигаретой в пепельнице бесконечную восьмерку. — У меня к тебе просьба. Скоро в моей группе… то есть в твоей… пройдут повторные тесты. Тебе достанется Рыжая. Из нее, между прочим, славный опер получился бы.

— В моей группе?… Не морочь голову. Рыжая не сдаст экзамен никогда. — Олег прислонился к столу и тоже закурил. — Спасибо, Шорох, ты свою задачу выполнил. Теперь отваливай, не до тебя мне.

Тот растерянно посмотрел на пачку «Кента».

— Откуда сигареты?… Ты же их оставить должен… был… Там.

— Свободен, говорю!

— Я?… Свободен, да?… — с сарказмом спросил Шорох.

— О, не надо, не надо этого! Только не грузи!..

— Ты сам-то откуда, двойничок? — прищурился Олег.

— Все нормально, Шорох. Придет время — узнаешь. А сейчас будь добр!.. Ты ведь на автовокзал собираешься? Служебный автобус искать? Вот иди, ищи. Успехов тебе громадных.

— Что-то я… не совсем… Ты кто такой, Шорох?

— Как и ты. Шорох. — Он снял с пояса станнер. — Мало времени, честное слово. До трех досчитаю, а там уж не обижайся…

Двойник медленно поднялся, и Олег отметил, что его ладонь немотивированно движется к ремню.

— Шорох, ты стрелять не будешь, А я — буду.

— Что ты, двойничок?… Ты выстрелишь? В меня?!

— И даже в тебя, — серьезно ответил Олег. — В любого, кто мне помешает. Такой уж оказался прайс. Непомерный высокий. Самому не верится…

— Время, Земля?… — Он запнулся. — Человечество?… Мы ведь с тобой на него… на них на всех…

— Я тоже так думал. Кстати, уже два с половиной.

— Что «два с половиной»?…

— Скоро «три». Упадешь и будешь тут лежать. До-олго будешь…

Шорох, не отводя взгляда от станнера, вытащил синхронизатор.

— Я ухожу, — предупредил он.

— Быстрее.

— Ухожу… Но я только хотел…

— Быстрее!

Шорох, торопливо набрав дату, исчез. Олег перевел дыхание. Больших неприятностей от двойника он не ожидал, зато ожидал Дактиля. Он предчувствовал, что курьер скоро появится.

Олег даже не успел докурить.

Дактиль был одет, как на свидание, точнее — как на том свидании, когда Шорохов застал его мертвым. Сейчас крови не было, и курьер выглядел на все сто: костюм, галстук, хорошая рубашка. В руке он держал плоский чемоданчик.

Олег едва посмотрел ему в глаза и сразу все понял. Просто так программатор с собой не таскают.

— Привет… — бросил Дактиль. — Ну?…

— Ну?… — повторил Шорохов. — Я тебя слушаю.

— Ах, это ты меня?… — Курьер сел в кресло и положил чемодан себе на колени. — Дай закурить, что ли… Так это, значит, твоя копия? — Он хлопнул по пластмассовой крышке.

— Аккуратнее! Да, тут копия… моя копия. Кажется, до их разговора в бункере Дактиль еще не дожил. Вот и славно.

— Хорошо, что пришел, — сказал Шорохов. — Посоветоваться надо.

— Твоя Прелесть умеет уговаривать…

Олегу стало смертельно тоскливо. Зачем она это?…

Дактиль, увидев, как он побледнел, залез в карман и швырнул на стол полиэтиленовый пакет с чем-то влажным, похожим на тряпку, которой собирали лужу кетчупа. Потом подергал себя за галстук и, кивнув на комок в пакете, коротко пояснил:

— Это он.

Сделав пару неумелых затяжек, курьер добавил:

— Галстук стоил двести девяносто пять евро.

— Почти триста, — заметил Олег.

— Проблема не в этом. Галстук мой, и кровь на нем тоже моя.

— Действительно проблема… Такое впечатление, что тебя где-то обработали той штукой… не знаю, как называется… В общем, она кишки наружу выпускает.

— Во-во! — поддержал Дактиль. — Есть такое впечатление, есть! Только не где-то, а здесь, в нашем же бункере! Правда, неизвестно — когда…

— Но ведь это самое важное.

— Самое важное, Шорох, чтобы… — курьер закашлялся и продолжить смог не скоро. А когда все-таки продолжил, то дымом подавился уже Олег. — …Чтобы ты, гнида, сказал своей отмороженной Прелести, чтобы она…

— Полегче, Дактиль! — прошипел Олег.

— Чтобы она мне больше таких презентов не делала… И этот пусть компенсирует.

— Прелесть?!

— Принесла мне подарочек, представляешь?… Я ей время назначил… так, пригласил в гости… поболтать. А она финишировала и стоит, смеется. Говорит, надо к Шороху подскочить на минутку, И галстук, весь в кровище, протягивает. Самая, говорит, лучшая мотивация из тех, что я могу тебе дать. Я надеюсь, это шутка… хотя не слишком удачная… — Курьер глянул на Шорохова и осекся. — Так ты в курсе? Она меня почикала?…

— Жить будешь, — пообещал Олег.

Он не мог поверить, что это сделала Ася. Вспомнил, как Дактиль сидел в этом самом кресле, и содрогнулся. Нет, Ася, не смогла бы. Скорее, она просто воспользовалась моментом. Шорохов и сам тогда воспользовался, но он в качестве доказательства принес Дактилю оружие. А Прелесть — окровавленный галстук. Оригинально. И весьма эффективно, раз курьер прибыл не с пустыми руками.

— Откуда у тебя прибор? — спросил Олег.

— У кого же ему быть? Твоей копией занимается Лопатин, а его операции с клонами обслуживаю я. Вениаминыч всегда их на меня переваливает. Тебе-то оно зачем?…

— Надо, — сказал Шорохов. — Открывай. Дактиль без возражений переставил программатор на стол и откинул крышку.

— Это что? — спросил Олег, тыкая в каракули на голубом поле.

— Ты компьютеры видел когда-нибудь?

— Не умничай, — предупредил Олег. — Вот это: «Правка», «Настройка», «Отладка»…

— Я в программу не полезу! — замотал головой курьер. — На этом такие мозги сидят, а я — кто? Я исполнитель! Хард, софт… Вся любовь.

— Ну хоть что-нибудь… Давай посмотрим, на сколько лет она рассчитана.

— Тебе любопытно?

— Да, мне любопытно…

— Только посмотрим! — предупредил курьер.

Если это был тот прибор, что Иванов оставил в сейфе, — а другим он быть и не мог, — то в нем находилась последняя версия мнемопрограммы Шороха. Окончательный вариант его биографии.

— Ого! — Дактиль присвистнул. — Копия у тебя будет жить долго, аж до девяноста с гаком.

— Значит, я тоже столько проживу?

— Столько ты прожил бы в магистрали, а теперь ты в Службе Судьба у человека есть, но она нигде не записана, ни на каком носителе. Ее можно узнать, лишь заглянув в будущее. Этим мы с тобой и отличаемся от клонов. У них все тут, в программаторе, а у нас… У нас — на небе.

— И… какая у него будет жизнь? — выдавил Шорохов. — Счастливая?…

Курьер засмеялся.

— Что ты о нем печешься? Он теперь сам по себе. Ну, почти уже… Вот из ящика вытащим, софт загрузим — тогда да… Начнется у манекена жизненный путь. А пока он еще мясо в растворе. И вот, — Дактиль постучал пальцем по прибору.

Олег рассыпал сигареты.

— Погоди, погоди… — суетливо произнес он. — По моим часам, его уже загрузили. Сегодня.

— А на моих — вообще февраль две тысячи третьего. Ты как ребенок, Шорох! Эту железку еще не использовали.

— И в ней можно… что-нибудь… слегка…

— Э, нет! Мы же договорились'

Олег запихнул сигареты обратно в пачку, одну сунул в рот. Прикурил. И наконец решился посмотреть Дактилю в глаза.

— Жить охота? — спросил он. — Вот и мне тоже. Так охота, что сил нет.

— Ты о чем?…

— Об этом, — Шорохов подвинул на столе мокрый галстук. — Почти три сотни евро, такую вещь испоганили! Жалко… Ну, хоть на крови сэкономил. Кровь-то у тебя бесплатная…

Дактиль достал из пепельницы свой окурок и зачиркал зажигалкой.

— Шорох, что ты меня стращаешь? При чем тут моя жизнь?… И твоя?…

— Твоя зависит от моей. А моя… она вся тут, — Олег тоже постучал по крышке, но тише и осторожней.

— Как у Кощея?… — нервно хохотнул курьер.

— Эту шутку я уже шутил, — отозвался он. — Да и не смешная она…

— Ты… клон, Шорох?!

Олег вспомнил, как в прошлый раз доказывал это Дактилю и ничего в итоге не доказал.

— Я должен знать свою программу. В идеале — всю. В реале… хоть что-нибудь.

Курьер с неохотой развернул экран на себя и тюкнул по какой-то клавише.

— Ну-у… А что конкретно тебя интересует? Тут прошлое. Мнимое. Тут будущее. Между ними точка загрузки. День рождения клона, — пояснил он виновато. — Сколько ему… Двадцать семь лет…

— Будущее, — потребовал Олег.

— Будущее — оно длинное. Тем более у него. У тебя… — поправился Дактиль. — То есть у него…

— И что там, в моем длинном? В самом ближайшем.

— Ты думаешь, жизнь наполнена какими-то интересными событиями, да? Треть уходит на сон. Остальное — тягомотина, треп всякий… — Курьер снова щелкнул клавишей. — Вот: «Бомбите города», «Жрите землю»… Болтовня пуст…

— Что-что?! — Олег вскочил и встал у него за спиной. — Что?! Какие еще города?!

— Это реплики, Шорох. Реплики и ремарки, как в пьесе.

Символы на голубом поле выстроились в столбик и приобрели вид нормального текста:

«МНЕ ВСЕ РАВНО ЧТО ВАМ ПРИДЕТСЯ ИЗМЕНИТЬ В МИРЕ (пауза: 1,0–1,2 сек.) ЖРИТЕ ЗЕМЛЮ (пауза: 0,8–1,0 сек.) ПОДАЙТЕ ОДНОМУ ЧЕЛОВЕКУ ВЫЖИТЬ (восклицат.) И Я ПОМОГУ ВЫЖИТЬ ВАШИМ ЧЕТЫРНАДЦАТИМИЛЛИАРДАМ ИЛИ СКОЛЬКО ВАС ТАМ УЖЕ НАПЛОДИЛОСЬ (кон, реплики)».

— Просто реплики… — сказал курьер.

— Ну-ка, назад прокрути!

— Пожалуйста… Это у него в прошлом. В воображаемом, конечно. В том, которое еще до момента загрузки…

— Программа?…

— Тут все — программа. Мы же не хироманты… Олег поморщился и прочитал предыдущий абзац: «А ЦЕНА ТАКАЯ ПОТОМОК (пауза: 1,0–1,2 сек.) АСЯ БУДЕТ ЖИТЬ (пауза: 0,5–0,7 сек.) ЕЩЕ ТРИ ДНЯ И ЕЩЕ ТРИ ДНЯ И ЕЩЕ ПОКА НЕ ПРЕВРАТИТСЯ В СВАРЛИВУЮ СТАРУШКУ (пауза: 0,3–0,5 сек.) ПОКА Я САМ НЕ НАЧНУ ТОЛКАТЬ ЕЕ В МОГИЛУ»…

— И в другом отрывке тоже про некую Асю… — заметил Дактиль. — Не слишком ли она дорого стоит?

— Ася — это Прелесть. Я сам недавно все это говорил. Но это не программа. Это воспоминания. Это было! Согласись!.. Ну?!

— Нет, Шорох. «Надысь» от «намедни» я еще отличаю.

— Тот разговор сюда попал, потому что меня сканировали. Уже после активации. Я прожил несколько дней, и с меня сняли мнемопрограмму. И разговор вместе с искусственными воспоминаниями…

— Я могу это подтвердить, — сказал Дактиль. — Если тебе так хочется. Но если ты ждешь честного ответа… Нет. Дело не в том, что эти реплики находятся перед точкой загрузки. Они по своей природе — программа. Они кем-то выстроены и отредактированы. Клон в действительности мог их уже озвучить, и неоднократно. При проверке сложных подсадок такое случается: программу прогоняют, иногда несколько раз… Ты говорил не от себя, Шорох. Ты проговаривал вложенный текст.

— И все мои поступки тоже?…

— Так же, как слова. Программа клона не допускает импровизаций. Иначе это уже не программа.

— Но она у меня сбилась! Я сделал то, чего в ней не было!

— Такое не исключено, — ответил Дактиль. — Когда тебя загрузили?

— Часа три назад примерно.

— Вот в эти три часа ты и мог ее сбить. Вряд ли сам, скорее, с чьей-то помощью. А все, что хранится у тебя в памяти… все, что ты прожил до и после сканирования…

— После?… И это тоже здесь?!

Олег вгляделся в экран, но голубое поле заняла прежняя клинопись.

— Мало болтовни, много действия, — пояснил Дактиль смущенно.

— Получается, сбой программы был фиктивным, — догадался Олег. — И этот сбой — тоже часть программы…

Теперь он понял, почему не ощущал никакого внутреннего конфликта — когда выстрелил в Алексея, когда допрашивал Иванова и когда предъявлял ему свой ультиматум. Все это не входило в противоречие с установками. Совсем наоборот… И когда Иван Иванович схватил со стола пустой револьвер, он уже знал, чем все это закончится. Он не явился в ту же точку позже, не стал исправлять свою ошибку, поскольку ошибки не было. Все развивалось строго по сценарию. И требование Олега по новой сканировать ему память — тоже. И само это фальшивое сканирование…

— А смысл? — воскликнул Шорохов. — Для чего закладывать такие воспоминания? Сначала объяснять человеку, что он живет по написанному, а потом делать вид, что у него чего-то там не сработало…

— Это все ко мне вопросы? — удивился Дактиль. — Ну, ты даешь! Да, встраивать в мнемопрограмму факт ее осознания как будто незачем… Если нет особой причины. А причина может заключаться в мотивации.

— Мотивация у меня и так есть.

— Значит, понадобилась посильнее.

— У меня сильная.

— Значит, еще сильней понадобилась! Я не знаю, Шорох, что ты меня терзаешь?! Я тебе одно могу сказать: никакой ты не клон. Выбрось это из головы! Клона к его собственному программатору никто не подпустит.

— Как будто все в жизни можно предусмотреть…

— Не в жизни, Шорох, в программе! В ней только так: все предусмотрено и прописано. И если бы ты был клоном… мы бы сейчас с тобой не встретились. Тебе бы просто не позволили.

— Будущее! — бросил Олег. — Самое начало, сразу после активации.

Курьер пробежался пальцами по клавишам, и колонка символов поехала вправо.

— Выпускной тест, — сказал Дактиль. — Слушай, Шорох… Меня не касается, но странные какие-то у вас с Прелестью отношения. То вы с ней… это… А то вдруг того… подрались. Прямо в ванной.

— Подрались?… Иванов, сука! — Олег врезал кулаком по столу. — Куда он лезет?!

— Какой еще Иванов?

— Иван Иванович. Неважно.

— Но этого же не было?… Значит, программа не твоя!

— Моя, Дактиль, моя… Вот это дерьмо в меня и собирались забить. До девяноста трех лет. На долгие и счастливые годы…

— Ты что-то запутался, Шорох. Если тебя активировали, значит, в тебя все уже и забили. А если программа не совпадает с жизнью…

— Значит, перед загрузкой программу кто-то изменил.

Дактиль испуганно обернулся.

— Команда «вырезать» тут есть? — спросил Шорохов.

— Это тебе не Виндоуз! — взмолился курьер.

— Но вырезать можно…

— Ну, можно, можно…

— Тогда действуй. Все, что находится за точкой загрузки. Все это вонючее будущее. Отрежь его к черту!

— Шорох!..

— Сотри. Все, кроме воспоминаний. И твоя смерть станет вероятностью… достоверно несбывшейся.

— Хорошо формулируешь, коллега.

— Мы с тобой не коллеги. Стирай!

— С чего ты взял, что у меня получится?

— Уже получилось. Мы встретились, а в программе этого быть не могло, ты сам сказал. Она бы этого не допустила.

Дактиль со стоном вздохнул и, поглядывая на пропитанный кровью галстук, принялся что-то отстукивать.

«Вот и все… — опустошенно подумал Олег. — Останется одно прошлое. Как у нормальных людей — только неизменное прошлое и неизвестное будущее. Будущее, которого еще нет…»

Июль тысяча девятьсот семьдесят шестого года был сухим и солнечным. Олег, в остромодной латвийской майке с английским «Peace» на животе, шел от Пушкинской к Никитским Воротам. Все вокруг было пыльное и какое-то одноцветное с навязчивым уклоном в желтый. Нелепые прически, неудобная одежда, невнятные лица. В окнах маленькой парикмахерской торчали выгоревшие фотографии, — Шорохов подумал, что их место не здесь, а где-нибудь в гранитной мастерской. Да и саму вывеску «САЛОН», состоящую из пяти штампованных пластмассовых букв, тоже словно бы сняли с зала ритуальных услуг. Единственное, что Олегу нравилось в тысяча девятьсот семьдесят шестом, так это тепло. Он все шагал и шагал вниз по Тверскому, затягивался зловонным «Пегасом» и отогревался.

На площади он свернул вправо и, обогнув церквушку, оказался в маленьком, неожиданно сумрачном сквере. Почти все лавки были свободны, и он выбрал ту, на которую сквозь прореху в кронах падал хоть какой-то свет. В дальнем углу дремала старушенция в смешной старомодной шляпе, у нее на коленях распласталась сонная и, видимо, немолодая кошка. Или кот. Напротив, также в одиночестве, сидела девушка лет двадцати с небольшим: босоножки, умеренно открытый сарафан и темные очки на лбу, крупные и несуразные.

Сбоку, через газон, в скверик вошел жилистый мужчина с такими же «фарами». На нем была полосатая рубашка и джинсы явно подпольного пошива, в руке он держал зеленую бутылку. Мужчина подцепил крышку ключом и, отхлебнув пену, подсел к Шорохову.

— Здорово, Пастор… — процедил Олег. Тот подался вперед и приподнял очки.

— У кого тут свидание-то, у них или у нас? — Пастор сделал шумный глоток. — А я опять за тобой. Опять компенсировать. Печально, Шорох… Но я рассчитываю, что мы снова договоримся. Как-нибудь культурно.

— И я рассчитываю…

— Вот и отлично. Крикову не тронул, и этих в покое оставь. Зачем они тебе?

— Быстро объяснить не получится.

— И медленно тоже, — сказал Пастор. — Такого ты мне не объяснишь никогда.

Олег пожал плечами и, взяв у него бутылку, запил горечь от местной сигареты. Во рту добавился привкус дрожжей, больше ничего не изменилось.

— Бросил бы ты свою затею, — лениво проговорил Пастор. — Ведь нормальные люди, никому не мешают…

— Я же не убивать их собрался!

— Эх… Ну вот гляди: сидит себе спокойно… — Он показал бутылкой на девушку. Та жест заметила, но предпочла не реагировать. — Подругу ждет. Подруга-то не явится, у нее дочка приболела.

— Глубоко копнул… — оценил Олег.

— Служба такая, Шорох.

— Ты действительно хороший опер. У тебя, наверно, большое будущее.

— Наверно… Так о чем мы?… А-а! Подружка не явится, — повторил Пастор. — Зато придет друг. Во-он, уже чапает… Да ты и сам все знаешь.

Олег посмотрел назад. К скверу приближался высокий парень не старше двадцати пяти, одетый примерно так же, как Шорохов, как все вокруг. Перепрыгнув через кованую ограду, он отряхнул брюки и направился к лавочкам.

— Вот идет простой советский инженер, — вполголоса прокомментировал Пастор. — Проходя мимо… Ай!..

Тот споткнулся и, поджав левую ногу, завязал шнурок.

— И что же… — Оператор снова сделал паузу, в это время молодой человек заметил девушку. — Она ему понравилась… Да еще как! Любовь с первого взгляда! На улице знакомиться нехорошо… — умиленно продолжал Пастор. — Она слегка растеряна… Но ей нравятся решительные ребята! Подруги, очевидно, уже не будет… Так почему бы и нет?… Кавалер вполне достойный: не урод, не алкоголик, портки поглажены, ботинки начищены… Парень, заговорив, сел рядом с девушкой.

— Спорим, что они переспят уже сегодня? — спросил Пастор.

— Вряд ли. Здесь так быстро не принято.

— О-о-о!.. У тебя неправильные представления о семидесятых. Скоро они пойдут в кино. Оттуда — в кафе, благо у джентльмена вчера была зарплата и он временно платежеспособен. Потом он позвонит товарищу. Товарищ тоже на коне — дочка в пионерском лагере, жена у тещи. Пустит их на ночь, сам до утра прошляется по городу. Настоящий друг, у меня таких не было, к сожалению… Джентльмен привел бы ее к себе, да он в однокомнатной с родителями. Нереально, согласись…

— Хватит, Надоело слушать.

— Я про них могу долго рассказывать. Эту историю я знаю до конца.

— Ну и что там, в конце?

— Да все путем. Распишутся, как ни странно. Родят мальчика, — Пастор улыбнулся, широко и нагло. — И будут дальше жить, пока не помрут. Все как положено, как в нормальной мелодраме. Я люблю мелодрамы, Шорох. А ты?

— Я — нет.

— Знаешь, в чем секрет их успеха?

— Ты про кого?…

— Про мелодрамы, конечно.

— Тьфу!..

— В них все так, как хочется людям.

— А мне нравится, чтобы как в жизни, — ответил Шорохов.

— Догадываюсь… Тебе что, самой этой жизни не хватает?

Парень с девушкой поднялись и нарочито медленно направились к перекрестку. Сначала, видимо, в кино…

— Приятно было пообщаться, — мурлыкнул Пастор. — Надеюсь, что и следующие твои преступления смогу предотвратить с такими же затратами. Сам потом благодарить будешь.

— Чао… — обронил Олег.

Пастор встал и кинул бутылку в урну.

— Да!.. — спохватился он. — Не надо этого!

— Чего?

— Не надо, говорю.

— До встречи.

— Ну, значит, до встречи… — отозвался Пастор.

Шорохов перешел улицу, нырнул под арку и, оказавшись в тесном дворике, вытряс из пачки сигарету. Грязно-желтые трехэтажки стояли квадратом, стена к стене, лишь впереди гудела, отражая звуки мостовой, вторая арка. Подъезды здесь вряд ли чем-то отличались, и Олег, прикурив, свернул к тому, что был ближе.

Высоко забираться он не стал. На площадке между этажами раскрыл синхронизатор, прислушался к дверям и переместился на пятнадцать минут назад.

Возле дома на качелях сидел Пастор с бутылкой пива.

— Давно ждешь? — поинтересовался Олег.

— Шорох!.. Брось ты эту затею, брось!.. Ты ведь в Службе, нашу кухню знаешь: что бы ты здесь ни замудрил, все это всплывет, все будет как на ладони.

— Пошли, — Олег взял его за локоть и повел к скверу.

— Старая фишка!.. — скривился тот, выдергивая руку. — Думаешь, покажемся им в нескольких экземплярах — они и того?… От удивления вместо мальчика девочку заделают? Так это не скоро еще будет!

— Пойдем, я тебе расскажу кое-что. На глаза им не полезу, обещаю. Я просто объясню. Ты тут про их историю распинался… Но все истории, как бы они сейчас ни начались, закончатся одинаково.

— В две тысячи семидесятом?

— В семьдесят первом, — возразил Шорохов. — Я знаю, кто создал барьер.

— И ты намекаешь, что твое вторжение его снимет? Поэтому я не должен тебя компенсировать… Даже помочь обязан, так? Нет, Шорох. Достаточно того, что я вообще занимаюсь этим делом. — Пастор остановился на тротуаре, давая понять, что и сам дальше не пойдет, и Олега не пустит.

С этого места было хорошо видно обе скамейки. Парень уже познакомился с девушкой и теперь, похоже, травил анекдоты про Чапаева. Пастор, помахивая бутылкой, рассказывал Шороху, где эти двое проведут ночь.

— За барьером война, — молвил Олег. — Большая война, после которой никого не останется.

— Если это и так… Пусть себе воюют. Ты тут при чем? Нам с тобой и до барьера хватит… Мы же почти ровесники, я в семьдесят девятом родился… Тысяча девятьсот, — пояснил Пастор. — Через три года, если отсюда считать. Поживем еще. А ты… ради каких-то чужих людей…

— Ты так говоришь, будто я полмира под нож пустить вознамерился. Мелкое вторжение, незначительное…

— Точно. Таким оно из нашего времени и представляется. В Службе сейчас завал полнейший, если б не я, на него бы никто и внимания не обратил… Мелкое!.. — воскликнул Пастор. Потом вдруг отстранился и с недоверием посмотрел на Олега. — Шорох, погоди-ка… Ты что, действительно их не узнаешь? Здорово тебе мозги прочистили! Ну, хорошо… Она: Алла Николаевна Терентьева. Пока еще Терентьева, да… Он: Алексей Борисович Шорохов. Ты не можешь их не помнить!

«Мне даже их лица в памяти заменили… — равнодушно подумал Олег. — Как мне их помнить?…»

— Присмотрись, Шорох! Глаза, рот… мамины! Нос у тебя папин! Ты что, самоубийца? Тогда это самый изощренный способ. Разлучить родителей, чтобы они ими и не стали, твоими родителями… Но тебе же не могли закрыть всю жизнь!

«Мне и не закрывали… У меня ее не было,…»

— Шорох, я догадывался, что ты нездоров. Ты так засекретил свою магистральную биографию, что даже Служба не знает, где ты родился — в каком году, в каком городе… Это уже не вопрос безопасности, это натуральная паранойя. Что ты скрываешь? Что там у тебя, в прошлом?

— Ничего… — угрюмо ответил Олег.

— Старикан боится собственной тени? Объясни мне, Шорох!

— Я пытался…

— Да не про войну эту мифическую! Зачем ты себя гробишь?! Ты ведь специально уничтожил информацию о своем детстве, юности. Чтобы это казалось рядовым нарушением, до которого у Службы просто не дошли бы руки. Чтобы убрать себя чисто, без следа… Но ради чего?!

— Ради… — Олег кисло усмехнулся. — Ради человечества.

Он знал, что будет тяжело, но не предполагал, что настолько. Иван Иванович не сказал главного: против кого направлена операция, чье рождение придется отменить, чтобы возникла новая магистраль, единственный путь к спасению. Поэтому Иванов и хотел снова загрузить в него всю программу, от начала до конца.

Шорохов пожалел, что заставил Дактиля стереть ему будущее. С программой было бы лучше. Легче. А без нее, добровольно и осознанно, эту задачу выполнить невозможно…

Олег затоптал окурок и пригляделся к лавочкам. Алла Терентьева и Алексей Шорохов по-прежнему болтали. Их должен был узнать не он, а прототип — Олег Алексеевич Шорохов, проживший девяносто два года, занявший место координатора Службы и ставший исходником для одной копии. Какое этой копии до него дело? Разве что она тоже перестанет существовать…

Но если так надо… то так и будет. Иначе операция Иванова останется незавершенной, вероятность возникновения его магистрали скатится к нулю, и Старикан не даст команды на свое клонирование. Прототип, тот самый Олег Алексеевич, будет до последнего дня помнить Прелесть, помнить и страдать, но ничего не изменит. Клон исчезнет, как часть сорванной операции, — исчезнет и все, что он сделал. На третий день службы Прелесть погибнет…

Цепочка получилась короткой, и она пугала Олега чрезмерной, какой-то избыточной ясностью.

— К чему ты стремишься, Шорох? К смерти?

— Стремлюсь?… Да.

— Что ты себе выдумал? При чем тут человечество?

— Если бы ты знал, как мало я вкладываю в это слово… Я не считаю, что сумма всех ваших жизней дороже одной моей… Но у вас есть то, из-за чего я не могу отступить. Как же она тогда сказала-то?… «Я тоже часть»?… Во!.. Понимаешь, Пастор? — Олег схватил его за рубашку и засмеялся так, что прохожие обернулись. — Она тоже часть вашего человечества! Ты понимаешь, нет?… И мне придется сдохнуть… — закончил он, медленно убирая руки.

— Кто?! Какая еще часть? Ты бредишь!

Алла с Алексеем дошли до угла и скрылись за поворотом.

— Вот и ладненько, — сказал Пастор, успокаиваясь. — Теперь по домам?

— Ага. — Олег направился обратно во двор.

— Уймись, придурок!

— Чего?… — Олег резко остановился. — Ты, опер, забыл, с кем разговариваешь? Желаешь трудной службы?

— Ох, ох!.. Тебе, обормоту, до верховного координатора, как мне до…

— Смирно стоять! — рявкнул Шорохов. — Пастор, дорогой… Ты карьерой интересуешься? Я тебя продвину так высоко, как только смогу.

— За одну услугу… — предположил тот. — И куда ты меня продвигать будешь? Если ты вначале сам задвинешься. На тот свет.

— Логика есть… — согласился Олег. — Тогда хрен тебе!

— А мне и так по жизни — хрен…

— Соплежуй, неудачник.

— Иди к черту.

— Лузер…

— Заткнись! — не выдержал Пастор.

— А почему бы тебе не вызвать подмогу? Вот это да, самого Старикана покушаюсь… Сенсация, блин!

— Разберемся… — неопределенно ответил тот.

— Первое вторжение ты вроде бы компенсировал, а второго объективно еще нет. — Олег посмотрел на сигарету и сунул ее обратно в пачку. — Это твоя версия для Службы, — произнес он тем же тоном. — А в действительности…

— Ну-ну…

— Амбиции, Пастор, амбиции. Опер, спасший верховного координатора! Круто! Еще круче — только спасти весь мир, но эта вакансия уже занята.

— Опять пургу погнал…

— Одно дело — сообщить о вторжении, другое — раскопать самому и принести начальству готовый результат. А Старикан потом образумится и поощрит. Вы все на это и надеялись. И все ошиблись.

— Кто это «все»? — ревниво спросил Пастор.

— Лис. И еще человек двадцать. В вероятности, конечно. Все, кого я ликвидировал. Если бы стало известно, что здесь поднимают руку на Старикана, сюда слетелась бы половина Службы. Скажи, нет?… Но каждый из вас пытался хапнуть славы в одиночку. А прикол в том, что славы эта операция не принесет. Она ведь и вправду рядовая… Я не буду верховным координатором.

— От такой судьбы не отрекаются, Шорох.

— Я от большего отрекся. А уж от судьбы-то… У меня ее просто нет. Хочешь проверить? — сказал Олег, заходя в арку. — Смотайся вперед, к нам. Кстати, мне и самому любопытно, кто у нас теперь за Старикана. А потом — снова сюда. Если верховный по-прежнему я, спасай меня и дальше, мне такое внимание приятно. Если же нет… Ты просто забудешь об этой операции. Изначально о ней не узнаешь. Зачем тебе судьбы двух обычных людей, которые встретились где-то в Москве в каком-то семьдесят шестом году… или не встретились… Сколько таких дел уже похоронено? На них особо не выдвинешься.

Шорохов потянул за облупленную ручку. Из подъезда повеяло сыростью и крысами.

— Часто видел, как люди цепляются за жизнь… — проговорил Пастор. — Но чтобы наоборот, да еще с таким усердием… Почему бы тебе просто не застрелиться? Ты же свистнул тогда стволу Криковой. Заперся бы в сортире, написал бы записочку…

— «Кольт» где-то в бункере валяется… Патрон там был только один. Я бы вот тебя с удовольствием пристрелил, но нашелся более достойный. — Олег вздохнул и открыл дверь шире. — Иди убедись: меня в Службе нет.

— Это будет означать, что твое вторжение состоялось.

— Состоялось, — согласился Шорохов, поднимаясь по стертым ступеням. — Оно состоялось, и уже давно. Но не то, о котором ты думаешь. Родят меня или не родят… какая тебе разница? Я никто, дружище! Я пустое место, и охранять меня — дело неприбыльное. Позаботься лучше о себе, о том, чего у тебя пока нет.

— И чего же?…

— Past or… О будущем подумай, вот о чем. О собственном будущем. А я никуда не денусь. Если что — вернешься прямо сюда. Или еще раньше, на лавочку. Вернешься и будешь меня караулить дальше. Ну?! Давай!

Олег сел на высокий подоконник и, свесив ноги, закурил. Пастор помялся и прикрыл за собой дверь.

— Я тебя разыщу, — предупредил он, вынимая синхронизатор.

— Не сомневаюсь. — Олег выпустил дым в мутное стекло и засек время.

Оставаться в подъезде дольше минуты он не собирался, — минуты было вполне достаточно, — однако проторчал целых пять. Сигарета оказалась последней, и выбросить хороший окурок Олег не мог. Пришлось дотянуть «пегасину» до самого фильтра Это была единственная причина, по которой Шорохов задержался. Увидеться с Пастором он уже не рассчитывал. После перемещения тот должен был попасть в новую магистраль, где отсутствие Олега уже стало реальностью. Как минимум отсутствие в Службе — если операция все-таки сорвется. Если же не сорвется… отсутствие где бы то ни было.

Сигарета испустила предсмертный дымок и погасла. Спрыгнув с подоконника, Олег включил синхронизатор и снова попал назад.

Алла Терентьева сидела на скамейке. Босоножки, розовый сарафан, темные очки. По меркам семьдесят шестого — нормальная современная девушка. Подруга все не шла, у нее, как сказал Пастор, заболела дочка, однако мобильные телефоны в семьдесят шестом были еще фантастикой. Подруга опаздывала, но Алла терпеливо ждала…

Напротив так же терпеливо ждал Шорох. Он знал, что компенсировать его придет Пастор, и знал, что тот попытается договориться по-хорошему, как в две тысячи третьем, с мадам Криковой. Но Пастора все не было…

Олег опустился на свободную лавочку справа от Шороха. Девушка заметила его первой. Некоторое время она сравнивала их взглядом и, убедившись в полной идентичности, прыснула.

Шорох, увидев ее реакцию, обернулся и вздернул брови. Олег показал ему большой палец и жестом велел оставаться на месте. Алла Терентьева продолжала на них таращиться — близнецы, да еще одинаково одетые, почему-то сидели на расстоянии друг от друга.

Олег проверил часы. Пастор давно должен был прийти… Это означало, что в новой редакции у него пропала причина, по которой он сюда явился. А если нет причины, не возникнет и следствия. И Пастор не явится, потому что первая часть операции уже выполнена: Шорохов отказался от своего будущего. Теперь ему предстояло отказаться от всего остального.

Алексей Борисович, потенциальный муж и потенциальный отец, перепрыгнул через низкую ограду и отряхнул брюки. Проходя мимо лавочек — между потенциальной женой и потенциальным сыном, — он споткнулся, завязал шнурок и случайно обратил внимание на девушку.

Олег скрестил на груди руки и наблюдал всю сцену знакомства, до самого конца, пока молодые люди не встали и не отправились в кино. После этого он пересел на противоположную скамейку и, приказав Шороху не двигаться, раскрыл синхронизатор. Народу, кроме бабульки с рыжим котом, поблизости не было, и Олег позволил себе стартовать и финишировать прямо в сквере, за несколько минут до своей точки вторжения.

Теперь их оказалось трое на трех разных лавках. Девушка, стараясь не засмеяться, разглядывала Шороха-первого и Шороха-второго, но, когда она повернула голову и обнаружила Олега, ей стало не по себе. Третий…

— Так и будешь тут размножаться? — раздалось сзади. Иван Иванович сошел с газона и сел рядом. — Демонстрация силы? И свободной воли?

— Силы воли, типа того, — кивнул Шорохов. — А сам-то чего?… Пастора я увел… Сделай сам, это же элементарно.

— Не для меня… Если б я мог, мне бы и Пастор не помешал. И никто не помешал бы. Но это твоя операция.

— Мой затейливый суицид… — Олег подавал двойникам знак, что они здесь больше не нужны. Те синхронно поднялись и пошли, каждый — в свою сторону. Алла Терентьева растерянно смотрела то на одного, то на другого. Если Алексей Шорохов пригласит ее в кино, она наверняка расскажет ему об этом курьезе…

— Хочешь гарантий? — спросил Иванов. — И пока их не получишь, будешь пропускать свою точку снова и снова…

— По программе я не требовал ничего, — угадал Шорохов. — Провел вторжение без всяких условий. Да? А Прелесть?… Сколько она прожила после моего ухода? Сутки? Час? Когда до нее добралась Служба? Ты ведь палец о палец не ударил? Главное — операция, а она завершилась удачно… в твоей программе. А программы уже нет!

— Я знаю, — ответил Иван Иванович.

— Ты и не мог бы ее спасти, даже если захотел бы, — сказал Олег. В нем кипела ненависть, но голос становился все тише. — Тебе нужно было убрать следы, а Прелесть для Службы — такой же след, как я… Я был здорово польщен, когда выяснилось, что человечество зависит от моей персоны… Что ты мне там наплел?… Я своим существованием не позволил вашей магистрали реализоваться? Но это же чушь… Ты просто хотел меня устранить, моими же руками, чтобы объект и субъект совпадали. Получилось бы еще одно кольцо… Что ты молчишь?!

— Мне нечего возразить. Ты прав. Операция почти закончена, все шесть кругов пройдены успешно. Седьмой — уничтожение улик, того, что неминуемо выведет Службу на исполнителя.

— Как и с тем сволочным мнемотехникой?

— И многими другими, — охотно ответил Иванов. — Но со Стариканом сложнее. Он не может исчезнуть из магистрали, как простой оператор. Его необходимо вырвать с корнем, превратить факт его рождения в достоверно несбывшуюся вероятность.

— А Пастора я и не должен был ликвидировать. Да?… И весь этот блеф с выстрелом из «кольта», со сбоем программы… Зачем он?

— Во-первых, ты все равно осознал бы себя как клона. Есть вещи, которые скрыть невозможно. Тем более твой прототип склонен к рефлексии, к анализу… Если б ты раскопал это сам, было бы еще хуже. А во-вторых… Дактиль прав: понадобилась мощная мотивация. Теперь она у тебя есть.

— Ты и про Дактиля знаешь?

— Мог ли я рисковать, когда идет речь о моей магистрали? Ты всегда был под контролем, за исключением…

— Что ты называешь мотивацией?! — взорвался Олег. — Мое желание снять с тебя кожу?! Закопать тебя живьем?! Нет, я поступлю по-другому… — он заговорил еще тише, почти шепотом. — Я похороню вас всех. И эта твоя операция…

— Помнишь нашу встречу в барьере? Я обещал, что у тебя получится…

— Ка-ак же!.. Человек будущего! Все тебе известно!.. Нет, дорогой потомок. Попробуй сам, если сможешь…

— Сказал же: нет…

— Я свяжусь со Службой, — не слушая, продолжал Шорохов, — назову им точку, и они пригонят сюда столько оперов, сколько поместится в этом тухлом семьдесят шестом году. Вторжение не состоится, потомок. Мне хотелось бы увидеть, как твоя магистраль превращается в пепел, но для меня это слишком большая роскошь. Достаточно того, что при мне Алла Терентьева и Алексей Шорохов познакомятся для дальнейшего бракосочетания… — Олег показал пальцем.

Алексей вышел из автобуса и занял очередь в табачный киоск. Очередь двигалась быстро.

— Мы говорили о гарантиях, — напомнил Иванов. — Прежде чем ты сожжешь четырнадцать миллиардов жизней, убедись, что готов потерять одну.

Он кивнул на угол сквера, где сидела бабулька с котом. Или кошкой… Олег, прищурившись, попытался ее разглядеть, но лицо скрывали кружевные поля дурацкой шляпы.

Вскочив, он добежал до крайней лавки и замер.

Старушка подняла голову.

— Это ты?!

— Олег… Какой же ты молодой, Олег… — Ася спрятала лицо в ладони и, то ли всхлипывая, то ли смеясь, повторила: — Какой ты молодой…

Кот шевельнул ушами и рассерженно воззрился на Шорохова.

— Ты чего?… Ася!..

Она убрала руки и привычно запустила их в рыжую шерсть Глаза, выцветшие, все в сухих морщинках, смотрели с печалью. Брови стали почти незаметными, по скулам рассыпались темные веснушки. Из-под шляпы свесилась прядь волос — невесомых, совершенно седых.

Кот заурчал и, кажется, всех простил.

— Ася, если тебе столько лет… Выходит, ты их прожила! Все эти годы…

— Прожила. Что такого?…

— Да, может быть… — обронил он. — Ничего особенного… Ты просто жива, Прелесть. Ты жива, вот и все…

Олег махнул Иванову рукой и окликнул проходившего мимо мужчину:

— Эй, папаша!..

Они были почти ровесниками, и это звучало как явный вызов.

— Что тебе?… Сынок…

— Шнурки болтаются.

Алексей выставил левый ботинок и, секунду помедлив, наклонился. И завязал. Крепко.

— Что-нибудь еще?…

— Все… Счастливо, папаша.

— Ну, тогда счастливо… — хмыкнул Алексей и, немного отойдя, оглянулся. — Сынок…

Олег завороженно следил, как тот приближается к девушке.

— Ася… Железка у тебя с собой?

— Железка?…

— Синхронизатор.

— Ах, это!.. Железка… — Она улыбнулась.

— Уходи. Быстрее, Ася, ты не должна этого… Уходи! Старушка, потревожив кота, взяла с коленей сумочку. Алексей уже поравнялся с Ивановым, до Аллы Терентьевой ему оставалось совсем немного.

Шнурок завязан. И он не споткнется.

— Ася! Ты еще здесь?

— Хорошо, Олег, я уйду… Но…

— Ася, время кончилось! Я тебя любил, и всегда… — Он стиснул зубы и посмотрел на Алексея.

Еще метр или два до встречи, которой не будет. Еще одна или две секунды жизни, которой, в общем-то, и не было…

Опомнившись, Олег повернулся к Прелести, чтобы снова ее увидеть, но лавка оказалась пуста.

Он зажмурился.

И открыл глаза только через минуту.

Алексей давно пересек скверик и уже стоял у светофора. Алла по-прежнему ждала подругу.

Шорохов силился хоть что-нибудь в этом понять. Ноги мелко подрагивали, снизу на мир наплывали радужные круги.

— Доволен? — спросил, подойдя к нему, Иван Иванович.

Олег рухнул на скамейку.

— А ты?…

— О да, Шорох. — Он сел рядом. — Сказать тебе «спасибо»? От имени четырнадцати миллиардов и всех последующих поколений… На, держи… — Иванов протянул пачку «Кента».

Шорохов равнодушно принял сигареты и закурил.

— Прелесть все-таки оставили в покое? Или это опять твои штуки с магистралью?

— Нет, не мои. Верховный координатор зоны решил ее не трогать. И тебя. Вы уволены из Службы и надежно… хм… залегендированы. — Иванов иронически изогнул брови. — Новый Старикан помешан на безопасности. Но он умеет ценить… маленькие услуги.

— Пастор?… Отказываться от должности не очень трудно… когда отказываешься от всего. Почему я не исчез?! — воскликнул Олег.

— Исчез? — удивился Иван Иванович. — Кто же тебе позволит, если все, что сделано, — сделано тобой? Исчезнет исполнитель — исчезнут результаты. Вот поэтому я и не мог прикасаться ни к чему в магистрали. Ты-то в ней останешься… Правда, после уничтожения программы ты не застрахован ни от пьяного ножа, ни от колес грузовика… Программа — это не так уж и плохо, главное, стараться ее не осознавать. Она вела тебя по безопасному пути — до самого барьера и дальше. А теперь ты можешь умереть завтра. Или даже сегодня… Но смерть — это другое. Из магистрали ты не исчезнешь.

— У меня же нет прототипа…

— Мнемопрограмму и генокод доставил сюда я. Это всего лишь информация, она считана с реального человека, но не связана с ним физически. Раньше ты был копией, снятой с оригинала, а теперь, допустим, копия, созданная чьим-то воображением. Почти оригинал. Без ясного будущего только…

Иван Иванович умиротворенно наблюдал, как Алла Терентьева идет к автобусной остановке.

— Я же всегда подчинялся программе, — сказал Олег, впрочем, без злости, — и до сканирования, и после, и во время того фиктивного сбоя… Как же она позволила себя стереть?

— Программа не позволяет и не запрещает, она только приказывает. И в ней были еще шестьдесят пять лет… жизни по программе. Встреча с Дактилем там тоже была. Жалеешь?…

Олег отрицательно покачал головой.

— В программе прописывается тот или иной поступок, — продолжал Иванов. — Или реплика, или даже мысль… Или — ничего… Я оставил в ней дырку длительностью четыре минуты… Чтобы сделать свободный выбор, тебе понадобилось меньше двух. Теперь этот выбор с тобой навсегда, Олег. С момента загрузки обрезанной программы — на долгие годы. А может, и недолгие… Но я тебе завидую. Сам я на такое решиться не смог. Ни разу.

Шорохов стремительно обернулся.

— Иван?…

— Я просто выполнил свою задачу. И не выбрал ничего иного… Для меня в магистрали место не приготовлено.

— Даже в твоей?

— Ни «твоей», ни «моей» больше нет. Они слились и стали единой, общей — с безумной войной семьдесят первого, с тремя десятилетиями звериного выживания, с новыми государствами и новыми войнами… Барьер уже сняли. Ты открыл своему настоящему дорогу вперед. Паршивая дорога, что там говорить… Но где же взять другую?…

— Иван Иванович Иванов… — негромко произнес Олег. — Это была подсказка? Для меня?

— Скорее, для меня… напоминание о том, что я искусственный объект. Как будто об этом можно забыть…

— Но ты столько сделал для своих… Без тебя бы ничего не было!

— Задача выполнена, операция завершена. А привязанность к сломанным игрушкам — черта детская… Мое человечество давно повзрослело. Да я и сам не уверен, хочу ли этого. Мнемопрограмма сохранится, в ней богатейший опыт. Если когда-нибудь понадоблюсь — активируют снова. Если же нет… то и слава богу.

— Операция завершена… — повторил Шорохов — На каком круге? Ты говорил, что их восемь,… Потом оказалось семь, и седьмой — технический.

— Сугубо технический: Старикан Шорох, запустивший это кольцо, так и не родился.

— Полагаю, что и шестой был не основным. Пятый?…

— Есть вещи, о которых ты не узнаешь никогда, — проронил Иванов, глядя в землю. — И это скорее хорошо, чем плохо, верно?

Олег повертел зажигалку и убрал ее в карман.

— Тогда, с Дактилем, у меня был мой программатор и целых четыре минуты. Ты не боялся? Ведь я бы мог…

— Что?… — Иван Иванович тоскливо посмотрел на Шорохова. — Что ты мог?

— Выбрать не это, а… — Олег задумался.

— А что?… — настойчиво спросил Иванов. — Что выбрать?… Не надо переоценивать свободу. Избавившись от программы, ты совершил ровно то же, что в ней было прописано. Не ради себя, так ради своей Прелести. — Иванов решительно поднялся и, положив ему ладонь на плечо, добавил: — В итоге ты все сделал по программе, Шорох. Но при этом ты еще и страдал. Вот в чем гнусность. Вот что ты себе выбрал, коллега… Ну, чего расселся? Возвращайся. Сломал Прелести программу? Поздравляю. Но кризиса никто не отменял. С ней нужно побыть, о ней нужно позаботиться, иначе… Неизвестно! — Иван Иванович картинно развел руками и так, держа их на весу, пошел к перекрестку. — Неизвестно! — крикнул он куда-то вверх, в желтоватое небо. — Понял, Шорох?! Судьба есть у каждого, и у тебя тоже, просто твоя теперь неизвестна! Что ты приобрел? Скажи, Шорох!.. Что ты получил?! Это неизвестно! Неизвестно! Неизвестно!..

Он уходил все дальше и продолжал орать, словно пьяный. Люди от него шарахались, но милиционера никто не звал, — похоже, у Иванова сегодня был счастливый день. Точнее, день с установкой на счастье…

В квартире жарили картошку с луком. Олег захлопнул дверь и заранее приготовил синхронизатор.

Спустя секунду в коридоре показалась знакомая женщина в шерстяных носках.

— Костя! Ко-остя! — заголосила она. — Этот малохольный снова приперся!

Из комнаты раздалось какое-то бурчание.

Шорохов зашел на кухню и осмотрелся. В раковине, устрашая треснутой ручкой, торчала сковорода. У плиты валялась Асина записка — просаленная, но вряд ли прочитанная.

«Милый Шорох!..»

— Костя! — позвала женщина. — Костя, ну что ты не идешь? Костя, ты что, окно там распахнул? Ты обалдел, Костя? Закрой немедленно!

— Куда телефон дела, чумичка? — проревел в ответ невидимый, но очевидно пьяный Костя.

Шорохов сунул записку в карман и стартовал.

— Костя Костя, он опять здесь! И еще…

— Ко-остя!

Олегу пришлось перемещаться около двадцати раз — после десятого он уже не считал. Костя был неизменно пьян, его сожительница вечно толклась на кухне то с кастрюлей, то со сковородкой, всегда — в халате и в шерстяных носках. Шорохов двигался вперед, с интервалом в неделю-две, и ему уже не удивлялись. На седьмом финише Костя потребовал выпить за встречу, на девятом Олегу предложили жареной картошки.

Потом жильцы пропали — появились другие, но ненадолго, всего на два месяца. После них квартира пустовала еще полторы недели. Шорохов сбрасывал даты, набирал новые и остервенело давил в кнопку, пока не обнаружил за столом Лопатина и Дактиля.

Координатор поигрывал скрученным поясом. Курьер держал наготове станнер.

— Железки!.. — коротко распорядился Василий Вениаминович.

Олег отдал свой ремень Дактилю. Тот проверил кармашки и кивнул Лопатину. Через мгновение они оба пропали, остался лишь запах погасшей трубки.

Шорохов ринулся в спальню и увидел раскиданное по полу постельное белье. Ася лежала, медленно разглаживая пятками матрас, будто пытаясь куда-то уползти. Темная подушка без наволочки промокла и смахивала на камень. Разметавшиеся по ней волосы светились солнечным нимбом.

В открытом окне заливались воробьи.

Стянув куртку, Олег сел на кровать и заглянул Асе в глаза.

— Где ты был, Шорох?… — простонала она. — Мне плохо, Шорох…

— Это ничего, Асенька. Это пройдет.

— Я умру, — сказала она. — Умру. Умру.

— Даже не мечтай. — Олег собрал с пола тряпки и запихнул их в тумбочку. Затем разыскал чистое полотенце и подстелил его Асе под голову.

— Где мы, Шорох?

— Не знаю. Где-то,… — он бессмысленно взглянул на часы, — в июле, кажется… Неплохой месяц.

Она отвернулась к стене.

— Что-нибудь болит? — спросил он. Ася тихо рассмеялась.

— Осел… Будешь умирать — я тебя тоже такими вопросами достану… Шорох! — Она приподнялась и схватила его за ворот свитера. — Шорох, я лучше пойду.

— Куда?!

— Пойду в бункер, в Службу. Это будет легче…

— Лежать!!

Ася обмякла и прошептала:

— Да… Какая разница?… Уже скоро. Прощай, Шорох…

— Ну, здра-асьте! Терпи. Оно того стоит.

— Правда?

Он взял в руки ее холодную ладонь.

— Терпи, Асенька, терпи. Это закончится, и начнется совсем другое… Настолько другое, что ты и представить себе не можешь…

— Я умру, — сказала она так уверенно, что Олег вздрогнул.

— У тебя еще полно дел! — весело отозвался он. — Надо написать мне трогательное письмо…

— И о чем?

— Я тебе продиктую.

— Ты продиктуешь мне письмо, которое я напишу тебе? Сбрендил, Шорох… Ложись, будем помирать вместе.

Олег, не выпуская ее руки, прилег рядом.

— Мне дико фигово… — пожаловалась она.

— Значит, ты еще живая.

— Уже недолго, Шорох, недолго…

— Не называй меня Шорохом, Асенька. Я больше не Шорох, а ты больше не Прелесть. Хотя… нет, ты все равно прелесть. Но это не имя. А умереть тебе не удастся, как ты ни старайся. Это единственное, что я знаю наверняка. Единственное — и про тебя, и про себя… Ты мне еще надоешь, старая карга. Но это будет не очень скоро, я надеюсь. А больше я не знаю ничего. Все остальное неизвестно. Как орал один сумасшедший клон…

— Сумасшедший клон? — фыркнула Ася.

— Сумасшедший клон, — хохотнув, подтвердил Олег. — Он орал, что у нас с тобой все неизвестно. И это… как это здорово!..

— Здорово? У нас нет будущего. Мы здесь чужие, мы здесь не нужны. И не только здесь. Везде.

— Ты нужна мне, а я нужен тебе.

— Я в широком смысле, — отмахнулась она.

— В смысле, про человечество?…

— Про него, Шорох, про него.

— Я не Шорох.

— Ладно. Не Шорох.

— А что касается человечества…

— Молчи! — сказала Ася.

— Да я молчу, молчу.

Олег держал ее маленькую ладошку и думал, разумеется, не о человечестве. Он видел, как розовеют ее щеки и как сходит со лба испарина, он чувствовал, как замедляется ее пульс. Ася, измученная и уставшая, засыпала.

Шорохов думал вовсе не о человечестве. Он смотрел на окно без занавесок, на разбитую многими поколениями кровать, на жирные взлохмаченные обои и ощерившийся черными занозами паркет. Олег думал о том, что скоро их выселят и отсюда.

Криковская карточка исчезла, как исчезло и участие опера Шороха в той акции. Опера Шороха не было. Но Ася проснется голодная, и он должен будет ее накормить. Вот об этом Олег и думал. О том, что будущее начинается не завтра, а наступает сию секунду, и эти секунды, вытянутые вперед, — они и есть будущее. Из них складывается жизнь. И не знать, что там, в туманной магистрали, — это, скорее, хорошо.

Неизвестность обязывает жить каждой секундой.

Шорохов подтащил к себе куртку и убедился, что у него нет ни копейки. Ему хотелось полюбоваться на спящую Асю, помечтать о том, что с ними станет лет через пять или через десять, но эти годы нужно было еще прожить. А сейчас — просто достать где-то деньги.

Он осторожно поднялся и снял свитер. Футболка оказалась ужасающе мятой, но другой он не имел. Зимние ботинки сменить было не на что.

— Сплошной экстрим, — буркнул Шорохов, заглядывая в зеркало.

Выйдя из дома, он постоял у подъезда, прикурил и двинулся по незнакомой улице. Олег шел вперед и думал о будущем, своем и Асином, как он надеялся — одном будущем на двоих.

А впереди была жизнь.