Маг 12

Глава 17

Расследование быстро выявило, что это боевики именно социал-демократов устроили нападение.

И по личностям опознали, и последнего выжившего разговорили без проблем.

У него, вообще, какой-то шок после такой неудачной операции. Не может никак понять, как брошенные к автомобилю бомбы оказались у них под ногами. И здорово потрясли его до глубины души.

Бомбы оказались не осколочными и не таким уж сильно фугасными, больше приготовлены для отвлечения моего и моей охраны внимания от действий боевиков.

Поэтому они никак и не поранили нападавших, правда, те ждали, что мы бросимся на землю и закроем головы руками, а они нас постреляют без особых проблем.

Задумано неплохо, конечно, видна нормальная подготовка к теракту — и момент правильный подобрали, и напали четко одновременно с двух сторон. Раций-то у них еще нет здесь для такой согласованности.

Однако, внезапный сюрприз с моим куполом никто из организаторов не мог предугадать, да и команда быть в готовности здорово помогла моим охранникам одного боевика сразу успокоить, а второго ранить в живот. Вот потом рванулись за ним в погоню на азарте, бросили охраняемую персону, что совсем неправильно вышло. Успел один офицер все же получить пулю в плечо, зато, второй добил отстреливающегося до конца боевика.

— Эх, учить вас еще и учить, — покачал я головой, нагибаясь к телу убитого, возможно, наповал бандита и проверяя у него пульс на всякий случай, — Этот готов!

— Ну и черт с ним! С пулей в животе он нам тоже ничего не успел бы рассказать! — махнул я рукой над его телом, — Не пытайтесь брать в плен людей с оружием в руках! Они могут им пользоваться не хуже вас! Терять им нечего!

Раненых сразу же увозит в госпиталь водитель, вскоре от служивых около дома не протолкнуться, за меня показания мой сотрудник даст. Я пока ушел в квартиру, отдыхаю морально после перестрелки и прокручиваю в голове ее события.

На выстрелы из комитета и охраны дворца приехали, я даже не успел позвонить по телефону.

Вспоминаю, как бандиты уронили себе бомбы под ноги, как взорвались на них и один был уничтожен моим огнем. Не нужно никому пока знать, что есть один выживший боевик.

Поэтому всех сразу увезли в комитет, трупы попробуют идентифицировать, раненого успели разговорить, так что к утру я уже доподлинно знаю партийную кличку человека, отправившего боевиков на задание. И еще кто выдал им хорошую сумму денег, те же бомбы и патроны к револьверам, все они есть у меня в картотеке.

Ибо, после последней операции боеприпасов совсем немного осталось у боевиков в наличии.

И именно эта группа расстреляла фон Коттена, как слишком быстро почему-то признается раненый.

Ну, это он просто взял на себя чей-то грех, выгораживая истинных убийц или, и правда, все обстоит именно так — про такое мы узнаем вскоре. Ведь повторить ситуацию на месте расстрела тот, кто там не был лично — не сможет никак.

Следственный эксперимент все покажет точно и вполне возможно, что рассказывать выжившему еще придется гораздо больше. И мучиться тоже с объяснением — зачем это он следствие в тупик заводит?

Шуму в прессе опять много, даже очень и во всех статьях либеральных газет прослеживается одна мысль — когда же этого везунчика, царского пса Ржевского пристрелят? Где бы найти такого богатыря, Ивана-дурака, чтобы даже своей жизни не пожалел на такое благое дело? Раз все остальные благородные доны и идальго революционного террора сложили свои буйные головы на этой непосильной задаче?

Ну, думаю больше такой запрос от посольств иностранных государств формируется, как мне кажется.

Пора что-то предпринять с этим очернением моей светлой личности, раз я такой крутой и неубиваемый герой, поэтому терпеть глупые оскорбления я лично больше не собираюсь. Пришло время показать себя всей России, чтобы привлечь к себе внимание всех террористов, боевиков, шпионов и прочих разведчиков.

Человек из РСДРП, который отправил боевиков на акцию, успел скрыться в Финляндии, на что я опять посетовал императору на следующей встрече:

— Вот видите, государь! Они его арестовали по нашему запросу, потом мурыжили на границе с документами моих людей и выпустили его просто так. Видите ли, у них время задержания вышло! Ну, злости на этих финнов не хватает! Так что — пора эту заразу жестоким и бескомпромиссным образом вырвать из тела нашей страны!

— Типа — дать им свободу? Как вы предлагаете Польше? — не понимает широкий ход моих мыслей император.

— Абсолютно нет, принудить финнов вооруженным путем к полному послушанию! А с Польшей еще посмотрим, государь. Все же тех двенадцать миллионов, а этих только три всего, это очень большая разницы. Одних отпустим, других напинаем безжалостно, тут много думать нужно, что будет для России выгоднее. Только трезвый расчет и дальнейшая выгода, никаких сантиментов и политики всепрощенчества. Сами видите, слишком доброе отношение все трактуют однозначно, как явную слабость государства.

— Финны однозначно восстанут против моих войск, — угрюмо сказал император, — Есть такая у меня информация, что все случится именно так.

— Ну и отлично. Пока европейские державы дерутся насмерть друг с другом на полях сражений с миллионными потерями, мы в это время провернем маленькую и победоносную войнушку в Финляндии. Отнесемся к ней очень серьезно, без обычной генеральской заносчивости, все спланируем как следует, ведь там у нас союзников нет. Армию и флот потренируем, разобьем финское ополчение и воспользуемся хорошим поводом отнять у них Сайменский канал и Выборг окончательно и навсегда.

— Они же все окажутся против нас, все три миллиона? — сомневается император.

— Да какая разница, государь! Разобьем их армию для начала, выбьем казаками лесные отряды, пусть финские патриоты и лучшие люди бегут по льду в свою любимую Швецию, спасая жизни. Чем их там меньше в самой Финляндии останется — нам лучше, тем проще будет их снова к послушанию привести. Обложим огромной контрибуцией зажравшееся в национальном самосознании население, как Наполеон-грабитель поступал с завоеванными городами и оставим гарнизоны в Турку и Ханко, еще на шведской границе заграждение поставим. Чтобы осознали разницу в прежней мирной жизни под крылом российской империи и теми лихими временами, когда в стране война. Чтобы было уроком этим финнам и их детям, как может Россия им жизнь попортить за откровенно враждебную позицию жителей страны. Если не хотят уважать — так чтобы просто боялись. Просто молча сидели под лавками и не отсвечивали, вот и все, что от них требуется. А победоносная война очень будет нужна обществу, уж поверьте мне, государь.

Николая Второй прямо так со мной не согласился, но, заметку в своей памяти оставил о таком интересном предложении.

— Сергей, вы теперь прямо герой среди всех патриотов России. Перестреляли несколько бандитов, сами не получив ни одной раны. На вас теперь будут особенно охотиться журналисты и писаки, чтобы раскопать какой-то негативный материал о вашем прошлом.

— Государь, на меня раскопать ничего не получится. У меня нет никакой истории, поэтому только, чтобы ее найти и меня как-то скомпрометировать, потратят очень много денег враги России. И ничего не найдут. Впрочем, им это знание особо и не потребуется, чтобы уже много раз оскорбить меня в своих газетах.

— Цепной пес самодержавия — это еще самые мягкие эпитеты, — продолжаю я, — Все равно меня уже огульно обвиняют в очень некрасивых поступках, про которые я не могу даже говорить вслух в приличном обществе. Поэтому я хочу самостоятельно разобраться с самими авторами статей и редакторами газет. Еще собираюсь подать многотысячные иски про оскорбление чести и достоинства к редакциям и типографиям. Необходимо будет ваше внимание и поддержка во время рассмотрения моих дел в суде, государь. Эти процессы мы должны выиграть. А из конфискованных изданий я сделаю наших союзников, как раз самые популярные газеты типа «Копейки» разместили про меня откровенные пасквили.

Поддержку в суде император мне обещает, пока он еще может гарантировать такое дело.

Ну и отлично, я пока отправляю требования в редакцию газет и лично хозяевам печатных изданий, чтобы сняли порочащие меня материалы, извинились официально и выплатили мне моральную компенсацию в миллион рублей.

Эти мои требования газеты публикуют, понятное дело, сразу же при этом продолжая дальше поносить мои славные имя и фамилию на своих страницах. Но, невозможная сейчас сумма в миллион рублей интригует всех читателей, теперь, наверно, не найдется в России ни одной читающей личности, которая не знакома с такой нашей перепиской.

Сумма непомерная, конечно, на самом деле заявлена только для привлечения внимания, вот, мол, насколько я дорожу своей честью и достоинством.

Поэтому на следующий день после публикаций отправляю письма с нарочным в редакции провинившихся сплетниц, что приду просить извинений и наказывать неисправимых сплетников своей тростью. И еще время указываю конкретное, двадцать пятое марта, в три часа пополудни в одной редакции обещаюсь побывать и в четыре часа в другой.

Газеты эти послания снова публикуют первым делом на следующий день, надеясь, что я слишком много на себя беру.

И собираясь поглумиться надо мной как следует, когда я приду требовать извинений как частное лицо и окажусь спущенным с лестницы.

Уж пара крепких наборщиков или грузчиков в редакции найдется, чтобы я не мешал никому работать.

Наверняка, куча фотографов будет наблюдать за этим веселым моментом. Что мне на пользу однозначно, раз уж я так буром попер, привлекая к себе внимание прогрессивной общественности.

В назначенное время с парой своих сотрудников и нарядом полиции на всякий случай, одетый скромно, но, с большим вкусом, я поднялся по ступенькам в помещение, где находится первая редакция. Случилось это на Обводном канале, фотографов еще не так много вокруг собралось, всего-то пяток профессионалов с большими ящиками ждут интересного кадра. Как меня под руки выводят из помещения и отправляют полетать.

Спросил, где мне найти журналиста Цимлянского и был сразу же препровожден в комнату, где меня уже ждут.

— Вы же журналист Цимлянский? Ефим Абрамович? — спросил я взрослого дядьку типичной внешности с наглым и как-то изначально подлым лицом.

Рядом с ним с двух сторон его прикрывают двое коренастых мужиков босяцкого вида. Похоже, что просто на улице редакция таких защитников чести и достоинства журналюги нашла, сильно не заморачиваясь с благообразным видом защитников свободной прессы.

— Да, это я! Что вы имеете мне сказать? — смело гаркнул Цимлянский, привлекая внимание остальной редакции, а крепыши немного приблизились ко мне, оттесняя от него подальше.

— Предлагаю вам извиниться передо мной, полковником госбезопасности Сергеем Ржевским, и написать покаянное опровержение своих лживых слов в завтрашнем номере! — так же громко ответил я.

Босяки немного притихли, услышав про полковника, но, Цимлянский не стал себя сдерживать в такой напряженный момент и послал меня подальше:

— Не бойтесь его! Он тут как обычный проситель, а не как полковник! — приободрил своих защитников и еще раз громко ответил циничным отказом на мое абсолютно справедливое требование.

Ну, вроде все я сделал, что положено по правилам приличия, осталось только вызвать обидчика моего на дуэль на пистолетах и решить пролитой кровью наш затянувшийся спор. Однако, он откажется наверняка, как человек без какой-то чести и я останусь тогда оскорбленным в своих лучших чувствах.

Поэтому оскорбленным и обиженным придется остаться ему самому, Ефиму Цимлянскому! Тогда уж пусть сам меня вызывает куда хочет! Потому что сейчас произойдет немедленное оскорбление действием его фигуры!

Я протянул медленно вперед руки, зажав в одной свою трость, провоцируя защитников журналюги. Босяки тут же вцепились в них по команде журналиста. Вцепились крепко и понятно, что нормальному человеку из захвата не вырваться и, значит, с журналюгой не поквитаться сейчас за все обиды.

За моей спиной уже набрался народ в коридоре, предвкушают, как я уйду не солоно хлебавши из редакции газеты «Копейка» и утершись на прощание своей обидой с претензиями.

Это было бы возможно, будь я другим человеком, а так — все напрасные надежды.

Упершихся крепышей я одним рывком бросил друг на друга, они удачно встретили голову встречного индивида каждый своей башкой и повалились на пол редакции, потеряв сознание на несколько минут.

Я перешагнул через разлегшиеся тела, прихватил за воротник с галстуком гражданина Цимлянского и манерно отвесил ему пару пощечин обратной стороной кисти. Манерно, но, Ефиму Абрамовичу так совсем не показалось, глаза у него закатились, а ноги тут же подкосились.

Сзади раздались негодующие крики работников редакции, но, я повернулся лицом к коридору, перевалил обмякшее тело на чей-то заваленный бумагами стол. Потом одной рукой задрал ему полы пиджака на спину и врезал тростью с большой силой по пухлой заднице. Врезал именно, как я могу, почти не сдерживая руку.

Ефим мгновенно пришел в сознание и дико взвыл от страшной боли, забился под моей крепкой рукой. Сотрудники оцепенели на месте, глядя на такое оскорбление действием и не собираясь подставляться сами под мою трость. Я успел еще три раза протянуть по нежным филейчикам продажного журналюгу. Шрамы от таких побоев останутся там навсегда, служа справедливым упреком охамевшему работнику пера.

Он дико визжал первые два раза, а на третий уже потерял сознание, ведь бью я с серьезной силой и очень злым лицом. Поэтому остальные сотрудники только тянут руки в сторону наказуемого, но, сами под мою трость попадать не хотят.

Потом я оставил его валяться на столе, подтянув за шиворот подальше, манерным жестом снял и бросил лайковые перчатки на тело Цимлянского и вышел из кабинета, перешагнув через босяков, которые еще только начинают в себя приходить.

Больше мне препятствий никто не делал и вскоре я оказался на улице, где меня ждет таксомотор с сотрудниками и полиция в пролетке, чтобы дальше сопровождать меня. Служебную машину брать я не стал, так как к моей службе поездка как бы отношения не имеет. Просто личное дело с выставлением претензий по поводу явного оскорбления.

— Господин полковник, журналист Цимлянский жив? — на всякий случай спросил меня один из полиции, который старший урядник.

— Потерял сознание от стыда и осознания своей лжи. Скоро придет в себя, только, боюсь, что долго сидеть не сможет, — коротко бросил я и мы тронулись дальше.

Как не кричали и не звали полицию в окна работники редакции, ведь, это не их участок работы, чтобы протоколировать побои.

Теперь мы едем в более центральную часть столицы, где на Крюковом канале расположена следующая редакция газеты с претенциозным названием «Новое дело».

Наверняка, о случившемся только что в «Копейке» там уже будут знать, поэтому возможны более серьезные проблемы и активное сопротивление. Никто не захочет оказаться так наказанным, ведь на целого полковника госбезопасности полицию не натравишь за побои.

Да и жаловаться особо некуда, когда явно перегнул палку в заведомой лжи.

В любом случае, полицией меня точно не испугаешь, а поквитаться за грязные, выдуманные чисто из головы продажных журналюг пасквили я должен обязательно. Я понимаю, конечно, что это просто задание редакции, только, разбираться особо не собираюсь. Есть поклеп — значит, отвечай тот, чья фамилия стоит под статьей.

А редакция ответит передо мной рублем в суде, на что я собираюсь использовать имеющийся у меня неограниченный административный ресурс.

Не миллионом, конечно, но, какой-то солидной суммой, которую она вполне может не пережить и обанкротиться.

В следующей редакции меня уже поджидает толпа фоторепортеров, то есть, отдельно журналистов и отдельно фотографов.

Все они внимательно смотрят, как мы подъезжаем к дому на Крюковом канале, куча магниевых вспышек освещает мою решительную фигуру, когда я останавливаюсь перед редакцией, расположенной на первом этаже.

Так и вижу прямо заголовок статьи:

— Бравый полковник готов постоять за свою честь и достоинство!

Вся эта братия уже знает, как я сурово обошелся с их собратом в газете «Копейка». Понятное дело, что им это не сильно нравится, меня встречает, кроме сработавших вспышек, немало презрительных криков и откровенных угроз.

Подъехавшая полиция убирает с моей дороги намало решительно настроенных отомстить за своего брата-журналиста крепких и разгоряченных творческих работников.

— Похоже, полиции не хватит, если я так же выпорю бедолагу, — замечаю я своему сотруднику, — Посылай урядника за помощью в соседний околоток.

Да, четверо городовых и пара моих охранников явно не справятся без применения оружия с несколькими десятками здорово недовольных журналистов и фотографов. Мне они ничего не смогут сделать, как бы не старались, однако, придется тогда показать свою фантастическую силу и нанести многим из них серьезные побои.

То есть, приоткрыть свои нечеловеческие возможности, чего я бы не хотел пока делать.

— Придется стрелять в воздух, — предупреждаю я полицию, которая тоже понимает, что ожидается явно превосходящий ее силы совсем не мирный протест.

Однако, поворачивать отсюда обратно, когда уже рассмотрел количество явных недоброжелателей и врагов, будет признано поражением и явной трусостью для меня. Поэтому я решительно поднимаюсь по лестнице, расчищенной для меня полицией. Толпа репортеров и прочего газетного люда устремляется за мной следом, чтобы ничего не пропустить для своих будущих статей.

Так бы меня журналисты просто не допустили в здание редакции газеты, если бы хотели помочь своему собрату, но, всем им просто позарез нужны жареные факты и сенсации от моего общения с проштрафившимся журналистом.

Вызов прессе в их лице брошен от всесильного царского чиновника почти официально, я специально опустился на их уровень со своих недосягаемых высот. Поэтому все нетерпеливо ждут моего морального поражения, чтобы как следует посмаковать его в завтрашних, а может быть, даже сегодняшних срочных ночных газетах.

Вот из редакции меня могут попробовать не выпустить и набить лицо потом, поэтому я отправил одного из полицейских за помощью в соседний околоток.

Я прохожу через полные коридоры жадно разглядывающей меня разнообразной публики по редакции и вскоре оказываюсь в довольно большом помещении, где за длинным столом меня ждет виновник сегодняшней суматохи — молодой журналист довольно красивой внешности, да еще с решительным лицом. Он уже знает, какое бесчестье пало на задницу его коллеги и не намерен никак до этого момента дело доводить, как я отчетливо чувствую.

С обоих сторон стола густой толпой стоят его товарищи, которые как бы служат ему защитой и поддержкой, поэтому меня он не особо опасается. Зато, около него и меня много свободного места.

— Вы господин Цыбин? Автор лживой статьи про меня, полковника госбезопасности Сергея Ржевского?

— Я Цыбин! Статья моя правильная и извиняться перед каждой полицейской собакой я отнюдь не намерен! — сразу же поднимает ставки журналист, громко и отчетливо проговаривая свой ответ.

— Да он же в состоянии аффекта! — понимаю я, глядя на его бледное лицо и трясущиеся пальцы рук.

— Вы меня еще раз оскорбили при свидетелях! Я это вам не спущу так просто! — провоцирую я парня, — Вы готовы стреляться, молодой человек?

Вот такая серьезная заявка на продолжения выяснений отношений. Еще немного, если он согласится, тогда я стану подлецом Дантесом, из личной неприязни и вельможной прихоти убившим на дуэли нового Пушкина. Ну, так про это дело напишут либеральные и большевистские газеты.

Напряжение в кабинете растет по секундам, за моей спиной уже набилась толпа народа, сотрудники редакции по бокам тоже напряглись в ожидании развязки.

— Пошел отсюда вон, мерзавец! — не выдерживают нервы у парня.

Голос у него срывается фальцетом и я понимаю, — Что-то сейчас серьезное произойдет!

К парню в обход стола мне так просто не пробиться, однако, после всех этих оскорблений я не собираюсь уходить без понятного удовлетворения, специально поднимаю градус кипения в комнате, скорее всего, директора редакции или ее хозяина.

Да, явно что встречу устроили в самом большом помещении, где редактор с коллегами обсуждают повестку газеты и ее редакционную политику. Зато, множество зрителей могут тут свободно поместиться и увидеть, как реализуется мое требование удовлетворения своими глазами.

В общем, все хорошо продумано, чтобы устроить настоящее шоу из схватки оскорбленного полковника и честного журналиста, который, правда, никак не может доказать свои обвинения в мой адрес.

Не в маленький же кабинетик журналиста меня вести на его рабочее место, который он еще делит с парой товарищей по творчеству наверняка.

Ну, с ними, этими оскорблениями и прочими наветами будет разбираться суд и очень не быстро, а сейчас я оказался в дурацком положении. Вместо извинений получил новые оскорбления и это все выглядит как мое моральное поражение. Ведь завтра газетчики додумают еще чего-нибудь и с чистой совестью выпустят в печать.

Означая мой нравственный разгром, как самодура и узурпатора свободной мысли на всю необъятную страну.

Поэтому я взмахиваю своей верной тростью, рассекая воздух, потом стремительно, почти как стрела, перемахиваю через разделяющий нас широкий стол. Вот я уже оказался всей своей решительной фигурой перед самим Цыбиным, а никто из его товарищей еще с места не успел стронуться.

Он успел отшатнуться назад от меня под общий протяжный полувздох-полукрик и прижавшись спиной к окну, рывком вытащил из бокового кармана маленький револьвер, который направил на меня.

Вот почему он постоянно держал руку рядом с карманом, на самом деле считает пистолет своим главным аргументом для защиты!

Сейчас между нами всего пара метров, револьвер смотрит мне в грудь и будь на моем месте обычный человек, я бы сам развернулся и оставил Цыбина без возмещения морального ущерба. Отступил бы, пусть и под угрозой оружия, но, все равно проиграл бы по явно пристрастному мнению собравшейся публики.

Теперь ко всем моим оскорблениям в газетах обязательно добавится слово «трус». До этого таких намеков не было, все же я пережил два покушения, застрелил сам лично четверых боевиков и ни разу не дал повода так меня называть.

— Ну, что же парень, ты сейчас сам выберешь свой дальнейший путь! Или получишь трепку, суровую и беспощадную, или поедешь на каторгу, как убийца! — успеваю я подумать за пару секунд специально устроенной мной драматической паузы, пока щелкаю пальцами в давно не применявшемся мной жесте и вливаю ману в заклинание.

Заложив руки с тростью за спину, я решительно шагаю прямо на журналиста грудью и стараюсь не дергать головой, не убирая ее от вспышек пламени почти в лицо, принимаю на себя шесть выстрелов из револьвера.