М.С.

Глава 1

Кроттет заканчивает ещё один тяжелый день. Впрочем, он уже позабыл про лёгкие дни. На часах 6 часов утра. И, кажется, годы начинают давать знать о себе. Министра за глаза уже давно называют ''Великим Кроттетом''. Не из лести. Воистину всемогущей и всевидящей стало при нем ''Министерство общественного порядка'', одинаково успешно вылавливающее как жуликов в подворотнях, так и чужеземных шпионов. Глава одной из церквей даже хотел пожаловать ему порядком позабытый почетный титул ''Защитник веры''. Министр вежливо отказал, так как не принадлежал к данной конфессии. Патриарх позабыл, то же, что забывали и многие до него — второе лицо в империи- вовсе не миррен. Его народ покорен мирренами около трехсот лет назад. Националисты и сейчас любят кричать об угнетении, министр же происходит из тех, кто считает — завоевание принесло только благо. Железной рукой миррены прекратили все войны между кланами и магнатами, так и не сумевшими объединится перед лицом новой угрозы. Что же, вековечная мечта о единстве народа пришла с неожиданной стороны — на багинетах мирренских пехотинцев и палашах кавалерии императора Тима I.

Наступил мир. Плохой ли, хороший ли, но мир. Личные армии магнатов больше не разбойничали на больших дорогах, да не грабили соседей, вся вина которых заключалась в том, что на каком-то пиру один магнат другого пивом облил. Чванливые и спесивые магнаты никуда не делись, но их гипертрофированному честолюбию весьма льстило что их принимают как равных при дворе, в моде их танцы, да и за знаменитые мирренские шелка теперь не надо платить втридорога.

Прошли годы — и первое из сокрушенных мирренами государств оказалось чуть ли не в центре земель огромной империи. Миррены не лезли в вопросы веры и не насаждали своего языка. Но тот кто хотел сделать карьеру знал — первым делом надо учить мирренский.

Бывший враг стал теперь моден, один из полков императорской гвардии носит теперь клетчатые береты, а на парадах надевают подсумки из шкуры медведя

За будущим министром никогда не водилось любви к национальным костюмам, хотя язык он знает, и появляется в храмах по большим праздникам. Не по велению сердца — в душе он атеист, но считает что нравственный стержень в виде религии необходим для обывателя, и обыватель должен брать пример с высших.

Не мыслит себя министр вне империи. Лучший мировой порядок, вершину человеческого общества олицетворяет она. И безжалостно уничтожает он все, что мешает. Хотя и понимает, что карательными мерами очень со многим бороться уже невозможно. В обществе назревают перемены. Но от указа императора, от воли лучшего, должны произойти изменения, а не по воле вырвавшейся на улицы толпы, наслушавшейся сказок сладкоголосых болтунов из Белого дворца. Будь его воля, он бы этот Белый дворец со всем содержимым… Долг министра — посоветовать императору. Но если Его Величество принял решение — то надо притворять его в жизнь. А император сказал ''я не знаю, и не хочу знать, что нужно народу, но я знаю, что для него полезно''. Император считает, что сила государства вовсе не в пышности праздников и размерах построек. Сила в дымящих трубах заводов, в копрах шахт, в броне линкоров, в блеске пропеллеров. Так считает император, и полностью согласен с ним министр. А тем, кто считает иначе — лучше помалкивать.

Министру далеко за шестьдесят, но выглядит моложе. Среднего роста, ничем не примечательная внешность. На улице встретишь и не заметишь такого. А он вот всё заметит и запомнит. Всё. И про всех. Министр сидит за столом времен правления Тима I. К вещам он равнодушен, но положение обязывает. Кабинет больше двадцати лет принадлежит ему. Просторный кабинет в старом здании министерства. Новое — по сути дела центр связи расположенный за городом, выглядит вовсе не пышно. У министра довольно специфический распорядок, и он предпочитает работать по ночам. И спать до второй половины дня. Но за сегодня скопилось относительно мало бумаг, и он решил заняться теми делами, до которых в обычное время не доходили руки. Он очень быстро читает, притом настолько, что постороннему человеку может показаться, что просто пролистывает дела. Но это не так. Методика быстрого чтения разработана им самим несколько лет назад. Весьма проста и функциональна, требует для изучения очень мало времени. Решив, что от этого будет польза в государственных делах, материалы отправил всем министрам и императору, а заодно сделал обязательным предметом в разведшколах. Как потом смог убедиться, только император и взял методику на вооружение. Императору, как и Кроттету тоже есть до всего дело. Вскоре Кроттет неизвестно за что получил небольшой орден.

Сегодня решил просмотреть дела посвящённые материалам слежки за членами императорской семьи, и, прежде всего, за старшим сыном императора. Просмотрев подобные доклады месяцев десять назад, Кроттет настоятельно рекомендовал императору отнять у наследника некоторые полномочия, ибо занимаемым должностям тот не вполне соответствует. Император выслушал, ничего не сказал, но ничего и не предпринял, очевидно, решив, что Кроттет по обыкновению, интригует. Но вот прошло несколько месяцев, посмотрим что набежало.

Первые листы докладов Кроттет просматривает почти с саркастической усмешкой — ну всё как всегда — пьянки, гулянки, охоты да оргии. Кого другого может, и шокировало бы, но не министра. Принц популярен, обожает блистать при дворе и на обложках журналов, красавец мужчина, любимец домохозяек и прочих не обремененных интеллектом личностей. С ума принц сходит не только в своих владениях. Слишком уж любит посещать более чем сомнительной репутации заведения, и несколько раз с трудом удавалось избегать крупных скандалов. Прикрыть их — на бумаге дело десяти минут. А на деле — не только принц туда захаживает. Ладно, эти мерзкие слабости ещё можно было бы стерпеть, если их не слишком афишировать. Но принц полностью лишен способностей. Каких бы то ни было. Если принц станет императором-то за полгода он сделает для дискредитации монархии больше, чем все революционеры за десятки лет. От принца министр уже давно ничего путного не ждёт, и больше интересуется тем, чтобы тот не натворил чего-либо уже слишком беспутного, ибо дурак на высоком посту всегда представляет большую угрозу для окружающих. А в такое время — особенно. Давно, очень давно решил министр- пусть он монархист, и давал присягу служить верно. Но долг его, как монархиста, как гражданина, просто как человека, интересующегося судьбой своей родины — любой ценой не допустить того, чтобы принц стал императором. Пусть нет у Тима других сыновей, и невозможна передача престола по женской линии. Пусть лучше начнется новая династия от одной из боковых ветвей. Но не будет ещё одного императора этой династии. Пусть династия закончится Великим Тимом V, и вволю пусть вздыхают историки последующих времен. Императору Тиму VI не быть. Ибо он погубит страну.

Кроттет берёт очередной доклад, с усмешкой начинает читать. По мере прочтения усмешка сползает с лица, а взгляд бесцветных глаз становится очень пристальным. Он резко отшвыривает доклад в сторону, быстро просматривает последующие, затем вытаскивает последний, читает.

И почти на минуту погружается в раздумья. Материал серьёзен. Очень серьёзен. Кроттет решает, стоит ли ставить в известность императора, или разобраться самому — и концы в воду. Затем Кроттет убирает доклады обратно в папку, завязывает её.

Берётся за трубку телефона, на диске которого герб.

— Я немедленно прошу аудиенции у Его Величества. Дело чрезвычайной важности.

Все в императорской канцелярии прекрасно знают распорядок дня Кроттета. И то, что он никогда не является в неурочное время по пустякам.

Поэтому ответ- ''Вас примут''. Кроттет кладёт трубку, берёт папку, дела из которой только что читал и вызывает машину.

Как всегда, при подобных неурочных докладах, император один. Он ровесник Кроттета, но выглядит почти стариком. Пусть ещё очень и очень крепким, но всё равно стариком. Принято считать время по годам правления. Праздновать день коронации. Только каждый год добавляет морщины и седину императору. Нет вещи тяжелее короны.

В кабинете ни секретарей, ни обслуги. Они никогда при подобных встречах не приветствовали друг друга. Всегда говорят только по делу. Как и сейчас. Кроттет развязывает папку, достает несколько листов, и передавая их императору говорит.

— После того, как прочтёте, настоятельно прошу сообщить мне, является ли это… некой спецоперацией, проводимой другим ведомством, или это частная инициатива данного лица.

Император читает стремительно. Но даже не дочитал первый лист, как лицо изменилось. На щеках заиграли красные пятна. Он резко переворачивает лист, второй, затем швыряет их на стол.

Интересно, чем он так взбешён? Тем, что на жаренном поймали? Или чем-то иным…

— С-с-с-котина — сквозь зубы шипит император. Он заговорил отрывисто — верный признак, что не просто взбешён, а, что называется, доведён до ручки — Вы-вы-вы-родок. Ублюдок. Да что он о себе возомнил? Подонок. Я в прошлом месяце подписал официальный ответ на запрос о её судьбе. Я знать не знал, где девчонка, а она у тебя под носом была.

Почему раньше не доложил? — уже несколько менее нервно бросил он Кроттету. Императора сложно вывести из себя, и даже в таких случаях, он быстро берёт себя в руки.

— Моя недоработка, я буквально только что прочёл этот доклад.

Император хлопнул по одной из кнопок на столе. И заговорил в поднявшийся микрофон.

— Мой автомобиль и усиленную охрану. Немедленно вызвать всех лейб-медиков и главного врача медицинской академии, и привезти туда, куда поеду Я.- и когда отключилась связь он уже почти нормальным голосом сказал Кроттету. — Так значит, они со вчерашнего дня там, а она там уже почти четыре месяца.

— Так точно.

— Надеюсь, что она ещё жива. А у кого-то будут проблемы. И большие.

''Зато в стране одной достаточно крупной потенциальной проблемой станет меньше''- торжествующе подумал всесильный министр. Наследник своими руками вырыл себе могилу. На лице же не отразилось ничего.

Дверь резко распахнулась. Он входит внутрь первым. На четверых, расположившихся за столом, его появление произвело эффект разорвавшегося фугаса. По стенам расшвыряло, только в кровавую кашу, перемешенную с бетонной крошкой не размазало. Один из этих четверых его сын. Но императора это совершенно не интересовало. Ибо в камере ещё и пятый человек. И это главное.

Она висит на стене. Распятая. Железные обручи охватывают руки и ноги. Девочка-подросток лет пятнадцати. На ней только рваная грязная рубашка, не доходившая и до колен. Ноги все в кровоподтёках. На оголённом плече виден свежий шрам. Волосы свалявшиеся и грязные. Голова безжизненно свешивается на грудь. Намётанным глазом Тим сразу отметил, что у нее ещё и сломана левая рука.

За Тимом в камеру вошёл второй после него человек в империи — министр безопасности Кроттет. Внешне так себе: мужчина как мужчина. Лет 50, неброская внешность. Это на первый взгляд. А на второй, страшнее, чем он в империи человека просто нет. Да и в мире таких не больно много. Он встал за спиной Тима, сложив руки на груди. Он просто стоит и ждёт решения императора, хотя по данному вопросу вполне мог бы принять и собственное. Но сейчас он считал поступать нужным именно так.

Вошедшие за ним охранники, словно невзначай загородили императора от наследника и его офицеров.

Тим шагнул вперёд. Голова распятой, на одном уровне с лицом императора. Холёные пальцы коснулись подбородка и резко задрали голову девушки. Тим хотел взглянуть в лицо дочери Саргона. Относительно дальнейшей судьбы дочери главы враждебного государства мирренский император ещё ничего не решил.

Цвет кожи нездоровый, чёрные волосы прилипли ко лбу, под глазами огромные синяки, и в кровь разбитые опухшие губы. Сначала Тим подумал, что она без сознания. Но заплывшие веки дёрнулись. Глаза приоткрылись. Мгновением позже Тим понял, что узнан. Он почувствовал, что она хочет вскинуть голову.

В лицо императору, словно струёй пламени ударяет взгляд невиданных зелёных глаз. Тима словно обжигает сквозящей из них безумной ненавистью. Яростью. Силой. Не сломленной гордостью. И простой человеческой болью.

Буквально дьявольскую силу воли видит Тим в этих зелёных глазах. Нечеловеческая ненависть обжигает. Он не трус. Тима злейший враг так не назовёт. Но он знавал в жизни и страх.

Но такого звериного ужаса, который испытал, взглянув в эти зелёные глаза, никогда ранее не испытывал. Так не может смотреть полумёртвая жертва высокородного подонка. Нет!

Так может смотреть боец. Не просто боец, а тот, который, прорубаясь через кровавый беспорядок сражения, идет прямо на тебя. Несёт смерть. Твою смерть. Он видит тебя. Знает, что ты скоро умрёшь. Ты сам это знаешь. Только почему-то ничего не можешь сделать.

Но так может смотреть и смертельно ядовитая змея перед броском. Перед тем, кто смотрит так невольно ощущаешь себя подобно суслику перед змеёй. Ты не сможешь отвратить бросок. Умрёшь без славы. Как суслик.

Змея вовсе не ненавидит суслика, она убивает только на еду. Нет ненависти в холодном взгляде.

А этот взгляд не холодный. Он прожигает насквозь. От него не может спасти никакая броня. Ибо от этого пламени и вовсе нет защиты. Ибо нельзя спастись, бросившись в жерло пробудившегося вулкана. Оно сожжёт тебя без остатка. Оно…

Тима злейший враг никогда не назовёт трусом. Но сейчас императору по настоящему страшно. Такого страха не приходилось испытывать никогда ранее. Он многое видел в жизни, этот статный седовласый мужчина в дорогом костюме. Он очень многое видел. Но не видел такой ненависти и такой силы одновременно в человеке, который почти ребёнок. А она сильна. Очень сильна. Хотя беспомощна и искалечена.

Но это не ей, полумёртвой девочке-подростку, страшно. Страшно ему, здоровому и крепкому мужчине, вокруг которого стоят несколько телохранителей, а за спиной — один из самых безжалостных людей на земле. Ему, правителю огромной империи, сейчас страшно. А ей — нет. Она смотрит в лицо смерти, но не боится её. Презирает его, и его бобиков, и тем более, ублюдка сына. Да и саму смерть, раз уж на то пошло.

Тиму страшно. Ибо нечеловеческая мощь сквозит во взгляде этого полу ребенка. Император видит перед собой что-то, что многократно сильнее его. Уж чего-чего, а противников он повидал перед собой ни одного и не двух. Есть с чем сравнивать. Но не таких противников. Ибо это даже не противник, с противником можно сражаться, а ЭТО в бою попросту убьет тебя. Даже не как суслика. А как муху. И не заметит. И пойдёт дальше. Куда? А не суслика это дело, куда дракон направился.

Тим понял, что это тоже бой, молчаливый бой. Этот беззвучный бой им проигран. Сколько он шёл? Минуту или вечность? Какая теперь разница, ибо проигран раз и навсегда. Он мог приказать убить её. Никто бы даже ничего не заметил. Но сам-то никогда не забудешь о том бое, который проиграл, точнее, не проиграл, а просто не мог бы выиграть никогда. Тим понял, что просто не сможет убить её сам, хотя запросто мог бы свернуть шею. И не сможет приказать сделать этого своим людям. Но что он с ней сделает? Этого он ещё не знал.

Но тут он заметил, что хочет сделать она. Единственное, что она могла сделать в таком состоянии — плюнуть ему в глаза. Но он не хочет этого. Действовать надо было быстро. Будь он с ней наедине, он бы плевок, скорее всего, стерпел. Но он не один. И не хочет, что бы кто-то видел его позор. Он сразу понял, что она сейчас видит только его. И почему-то считает, что он пришёл только поиздеваться над ней. Надо показать, что он пришёл за чем-то другим.

Он медленно отпускает подбородок. Спрятать руку в карман? Нет. Только не это. Когда задумаешься, то бывает что рукой охватываешь нижнюю челюсть. Откуда этот жест? Ведь он ничего не значит. Но человек кажется задумавшимся. Он понял, что проиграл это молчаливый бой. И она поняла, по крайней мере то, что он её испугался. Хорошо хоть, что она ещё не осознала до конца тех страшных сил, что таятся в ней. Но этот жест задумчивости…

По крайней мере, для Тима этот жест хотя бы знак того, что бой проигран с честью. Она победила и так. Ничего больше не надо. Это он смог дать понять своим жестом. Она чуть прикрыла веки и слегка склоняет голову на грудь. Ей просто очень тяжело так держать, как она держала до этого. У неё чудовищная сила воли. Но почти уже нет физических сил. Только на силе воли она выиграла бой. С более чем достойным и грозным противником.

А противник так и стоит словно задумавшись. Она смотрит на него. Она не может торжествовать. Болит всё тело, болят раны. Огнём горит вырезанная на плече звезда. Кровавый туман застилает глаза. Она чувствует, что вот-вот снова потеряет сознания. Но знает, что не может, не должна этого допустить, пока враг ещё смотрит на неё. А она буравит врага почти тускнеющим взглядом. Она не потеряет сознания, пока враг смотрит на неё. Назло и вопреки всему. Она будет держаться. Этой радости ему не видать. И точка. А кровавый туман всё сильнее. Сквозь него уже почти ничего не видно. В ушах словно шумит море. Всё сильнее и сильнее. Её словно жгут. Фигура в тумане почти не видна. Почти превратилась в чёрный силуэт в багровой воде. Утративший человеческие черты, и выпустивший длинные скользкие щупальца вместо рук. Но поворот пока ещё человеческой головы она всё-таки заметила. И накатилась чернота.

Тим поворачивается к Кроттету. Пустым кажется взгляд министра. Но уж кто-кто, а Тим-то прекрасно знает, что такого взгляда у Кроттета не может быть по определению. Министр сейчас видел почти то же, что и он. Понял почти тоже самое. Вот только что об этом подумал — кроме него самого об этом никто не узнает. Но эти мысли следует отложить на потом.

Сейчас следовало принять какое-либо решение. Император решил:

— Эти трое из твоего ведомства?

— Да.

— В штрафбат. Немедленно. И чтобы завтра были на фронте.

— Есть. — сказал безо всякого выражения. У него и не такие без следа пропадали.

Тим младший дёрнулся, словно хотел что-то сказать, но осекся, едва взглянув на Кроттета и на отца, взгляд и того, и другого не предвещал ничего хорошего.

— К нему лучших психиатров. Всех чинов и званий с этого момента он лишён. Готовьте официальные бумаги. Уведите.

Это немедленно выполнено. Вместо тех четверых и охранников вошли новые люди. Несколько женщин и мужчин. Лучшие столичные медики, медсёстры и переводчик.

— Прикажите снять её? — спросил Кроттет.

А император нутром чует — министр просто жаждет об обратном приказе — добить. Да и сам с трудом борется с подобным желанием.

— Да. Пусть её осмотрят и приведут в порядок. Я хочу говорить с ней и как можно скорее.

Был десятый месяц четвёртого года войны…

Марина очнулась от резкого запаха, ударившего в ноздри. Открыла глаза, и сразу закрыла, ибо в лицо бьёт яркий свет. Чувствует, что лежит на чём-то похожем на клеёнку. И на ней ничего нет, но нет ощущения грязи на теле, преследовавшей её несколько месяцев кряду. Вокруг стоят несколько человек. Но не только мужчины. Ничего страшного с ней вроде не происходит. Ибо это врачи. Настоящие, а не как в те разы…

— Она очнулась. — сказал кто-то по-грэдски, но с резким акцентом.

— Позвать переводчика? — это на миреннском языке

— Рано. Сделайте ещё два укола вот этого.

— Не опасно?

— Нет. Она чрезвычайно вынослива, но очень слаба.

— Поразительно, что она выжила.

Марина всё понимает, но лежит абсолютно неподвижно, хотя уколы довольно болезненны. Но по сравнению с тем, что пришлось испытать раньше…

— Она очень сильно истощена. Придётся подбирать специальную диету.

— Сейчас это не важно.

— Сильной эмоциональной встряски в настоящий момент она может просто не выдержать. Душевные силы её на пределе.

— Есть приказ.

— Она очень больна.

— Есть приказ.

— Ей нужно время, что бы хоть немного оправиться. Хотя бы несколько часов.

— Они у вас есть.

— Теперь её можно поднимать.

— Она сможет стоять на ногах?

— Не знаю.

Марина почувствовала, что стол пошёл вверх. Чьи-то руки аккуратно подхватывают её. Через голову накинули что-то вроде халата без рукавов. Теперь она стоит, поддерживаемая с двух сторон.

— Она в сознании?

— Да.

— Пусть откроет глаза.

Заговорил переводчик. Его грэдский просто великолепен.

— Ваше высочество, вы нас слышите?

— Да. — еле слышно ответила Марина. Ей просто очень тяжело говорить.

— Сейчас вас отведут в другое помещение и помогут одеться, потом вас накормят.

Неожиданно его прервали.

— Почти ничего из того, что вы доставили, ей сейчас есть нельзя. Она очень истощена.

— А что можно?

В этот момент Марина открывает глаза. Это действительно что-то очень похожее на хорошо оборудованную операционную. Всё белое. Кафель, стекло и металл. Довольно много народу. Несколько врачей и офицеров. Марину под руки поддерживают две молодых женщины в белых халатах. Один из врачей — мужчина лет сорока разговаривает с офицером.

— Так что ей можно — спросил офицер

Врач в ответ стал говорить какие-то названия. Только однажды офицер достал блокнот и попросил что-то повторить. Из чего Марина заключила, что у него прекрасная память.

— Отпустите меня — сказала она — я хочу посмотреть, могу ли ходить сама.

Женщина взглянула в сторону одного из врачей, тот кивнул.

Марина осталась стоять. Это тяжело, но она чётко ощущает — ей вполне по силам. Да, медики над ней поработали, похоже, очень хорошо. Раны ушибы и синяки почти не болят. Губы и то словно не были разбиты. Она ощущает себя только страшно усталой. Левая рука в гипсе. Пытается сделать шаг, это вполне удаётся. Непривычно снова ходить не чувствуя на руках и ногах кандалов. Один из офицеров посторонился. За его спиной дверь.

— Пройдите туда, вам там помогут одеться.

Она сама доходит до двери. Почти нормальным шагом. Почти не шатаясь. Но только ей самой известно, чего это стоило. Те две женщины входят за ней.

За дверью на нескольких столах разложена одежда. Сбоку стоит большое зеркало. Марина идёт сразу к нему. Она уже очень давно не видела себя со стороны. А, как и почти все в её возрасте, она не прочь была повертеться перед зеркалом. Ведь ей только пятнадцать лет. И горько завидовала сверстницам, и в первую очередь, красавице-сестре. Её саму принимали за двенадцатилетнюю.

Но она не сразу узнала своё отражение. Где эта почти полненькая Марина Саргон? Та, что отражалась в зеркале — кожа да кости. Лицо страшно осунулось. В глазах нездоровый блеск. Взгляд затравленного зверя, который вовсе не собирается сдаваться, хотя и знает, что не уйти. Она подняла правую руку. Все пальцы почти до половины перевязаны. Ну, естественно, но о той боли лучше не вспоминать. А ссадины на руках почти не видны. Она сбрасывает халат. Выглядит она, несмотря на работу врачей, действительно жутко. Теперь её можно назвать даже слишком худой. Повязка охватывает одно плечо. Под рёбрами очень аккуратно прилеплен большой кусок пластыря. Там ещё одна рана. Гораздо более старая, чем та, что на плече. Тоже от раскалённого железа. А раны от уколов ножами хорошо обработаны, и их почти не видно. Но она это пережила. Она не стала поворачиваться спиной. Всё равно, всего не увидишь, а про то, сколько там шрамов, она знает и так.

Она идёт к столам. Надо же, вся одежда и бельё от ''Теренн'', она ещё помнила, что все девчонки в школе, включая красавицу-сестру Софи и единственную подругу Эриду, буквально бредили одеждой от ''Теренн''. А ведь была война. Такая одежда стоила бешеных денег, ибо поставлялась только контрабандистами. Естественно, у таких детей, как они не было проблем с деньгами. Проблемой было, что у многих отцы и матери очень сильно возражали против известнейшей мирренской марки. Саргон придерживался такого же мнения. Марина не такая, как все. Она никогда не думала, что ей придётся одеваться в ''Теренн'', ей это было просто не нужно.

Но что бы так…

Она не стала надевать юбку, видимо, она её больше никогда не наденет. Она подбирает неплохую рубашку и брюки. Но очень холодно. А тёплых вещей здесь нет. И она смогла одеться сама.

— Принесите свитер и куртку.

Одна из женщин выходит. Вторая говорит:

— Пройдите в соседнюю комнату. Вам всё принесут туда.

За дверью уже накрыт весьма неплохой стол. Едва Марина садиться, как входит офицер, и протягивает небольшой полиэтиленовый мешочек.

— Ваше высочество, это ваше.

Она сначала удивилась, и только взяв мешочек с некоторым удивлением видит в нём свои колечки и цепочки, которые она когда-то носила… Словно тысяча лет прошла с той поры. Вряд ли она когда-нибудь снова наденет украшения. Чуть ли не первая испытанная в жизни боль — когда из ушей вырвали сережки… Кровь на белом платье. Боль от удара в лицо. Рвали одежду. Били. Сломали пальцы, стаскивая кольца. Лишь бы унизить, лишить всего и растоптать. В грязь, лишь бы ничего не осталось от маленького и безобидного существа. Боль, страх и унижение других. Бить, слушая плач и отчаянные мольбы. Сломать и растоптать. Хотели, что бы валялась перед ними, кричала, умоляла… Она действительно, валялась — не устоит девочка маленького роста от удара взрослого самца. Но не было слез. Только взгляд. Способный убить. И ненависть. Не кричала от боли, плакать — плакала — только в кромешной тьме, где никто не мог её увидеть. А мольбы от неё так и не дождались. Серьги тоже лежат здесь… Такие маленькие. Словно игрушечные. Мешочек она взяла и даже положила в карман. Хоть какой-то кусочек из прошлой жизни, так страшно закончившейся несколько месяцев назад. А сейчас начинается что-то другое. Вот только что? Она пока понять не может. Она очень голодна, но ест медленно и можно даже сказать изящно, как учили. Она должна оставаться собой. Той самой Мариной Саргон. Или надо стать кем-то иным? Кем-то живущим по принципу ''с волками жить — по-волчьи выть''. Она этого ещё не знает.

И девочка совершенно не представляет, как действовать дальше. Она не слышала, что говорил в камере император, но догадывалась, что наследничек, как говориться, доигрался.

Встав, она сразу же чуть не упала. Всё-таки она очень слаба. Но подхватили те две женщины.

— Можно на воздух? — попросила Марина, чувствуя, что начинает задыхаться.

Впервые за несколько месяцев видит солнце. Деревья. Траву. А цветы у входа уже завяли. Только желтые хризантемы ещё цветут. Наперекор всему.

— Помогите мне сесть. — сказала она увидев стоявшую неподалеку скамейку. Когда её усадили, спросила.

— Сколько у меня времени?

— Три часа. Потом вам назначена аудиенция у его величества.

— Обождите меня где-нибудь в стороне.

Откинувшись на спинку скамейки, Марина закрыла глаза. Кроме всего прочего, она ещё и страшно устала. Всё самое плохое в жизни, видимо, кончилось. Или ещё нет? Да нет, всё-таки кончилось. Её, по крайней мере, не убили. Хотя и собирались.

Что будет теперь? Неизвестно. Что императору может потребоваться от неё? Она не знает. Но почему-то вспомнился разговор отца с кем-то из министров. Речь шла о Тиме. И сказано следующее: ''Я в первую очередь генерал, он — дипломат. При прочих равных условиях он меня, да и всех вас, на любых переговорах вокруг пальца обведёт. Это — старая седая и хитрющая лисица''. Саргон значительно старше Тима. Но и Тим не первый год правит империей. Из многих внешнеполитических кризисов последних десятилетий удавалось выпутываться во многом благодаря дипломатическим способностям Тима. (Другое дело, что кризисы, зачастую, мирренский император создавал столь же мастерски, как и распутывал). А кризисы разрешались к выгоде его империи почти всегда. Исключениями бывали только те случаи, когда грэды уж слишком сильно начинали бряцать оружием. Тут Тим мог и отступить. Слишком уж много у грэдов танков. И не слишком охота смотреть, каковы они в деле. Но несколько лет назад никто не захотел уступать…

О многих дипломатических передрягах последних лет Марина прекрасно знает. Всегда очень интересовалась политикой. Вот и помог интерес этот. А положение всегда позволяло читать и имперские, и мирренские газеты. Ибо язык и тех и других понятен. А когда постоянно видишь как одно и тоже событие в одних газетах оценивают так, в других — диаметрально противоположно, да ещё и отец c Сордаром и Кэрдин по прозвищу Бестия вполне могут выдать оценочку не похожую ни на первую, ни на вторую…. Но ведь Марина общалась ещё и с Эридой Херт, и в устах первого из соправителей, отца Эриды, любое событие тоже частенько выглядело совсем не так, как с точки зрения императора. В общем, о Марине можно сказать, что у неё более чем критический склад ума. Склонность верить только фактам, выводы из фактов всегда делает самой. Несмотря на юный возраст, Марина, уже преизрядный скептик. Да пожалуй, и циник. Слишком рано поняла девочка, что значит происхождение. Рано заметила вопиющие противоречия между теми образами отца и других людей, какими они были в жизни. И теми, как их описывала пресса. Очень рано для неё стало ясно, насколько сложно устроен этот мир. Но Марина очень скрытна. Уже давно поняла, что почему-то выглядит в глазах многих людей глупенькой. Научилась этим пользоваться. Ибо куда умнее сверстниц. Причём абсолютно всех. У неё всегда было очень мало чувств. Наверное, во многом благодаря этому, она смогла выдержать всё то, что происходило с ней в последние месяцы. Она не эмоциональна, и ко всему на свете относится примерно так, что от определённого человека можно получить только нечто определённое и ничего другого. Под дождём нельзя остаться сухим, а под солнцем — промокнуть. Так и люди.

Почти сразу поняла, что Тим младший- сумасшедший. Внутренне до какой-то степени оказалась готова ко всем тем ужасам, что пришлось пережить из-за него и его прихвостней. Но почти любой посторонний, узнав о произошедшим с ней наверняка считал, что она пережила страшную психологическую травму. А на уверенности других тоже можно играть. Только неясно, стоит ли так играть при разговоре с Тимом старшим.

Наверное, главным в жизни пятнадцатилетней принцессы являлась мысль о справедливости. Именно поэтому она ненавидит Тима. Она ведь в Грэдской империи никто. Ничего о важных государственных делах не знает. Тим прекрасно знал, что ей ничего не известно. Она просто очень умный ребёнок. И ничем не заслужила того, что вытворяли с ней, и как обращались. Для неё это было, прежде всего, несправедливым по отношению к ней. Её никто не считал доброй, и, как ей казалось, она немного добра видела и от других людей. Но это вполне справедливо, раз она такая. Но она никому не делала и явного зла. А над ней творили откровенное зло. Она не считает себя ни злой, ни доброй, но полагает, что на добро надо отвечать добром. Но и на зло надо тоже ответить злом. Она так считает. Но совершенно не представляет, как теперь действовать. Тим младший, безусловно, её вот-вот бы убил. Это знает чётко. Но старший… Чего хочет старший? Этого пока не понятно.

Сейчас она чувствует себя в первую очередь, очень усталой и больной. Но теперь снова можно спокойно размышлять. И все душевные и физические силы больше не надо вкладывать в ту ненависть, на которой она держалась несколько последних месяцев. Да, именно ненависть не дала умереть под пытками. Не сойти с ума от издевательств. Но сейчас следовало действовать как-то иначе. А как? Она ещё не решила.

Для себя, уже решила, что в камере допустила ошибку перед Старшим Тимом. Да, ненависть тогда застилала глаза. Но он явно разглядел перед собой бойца. А надо было бы казаться затравленной жертвой. Но теперь этого не вернёшь. Да, её вид ещё вполне способен вызвать жалость. Но она всегда очень боялась выглядеть именно жалкой. И всегда стремилась держаться лучше, чем следовало бы. Это стремление не зависит от неё, а сидит в крови. Крови Еггта.

Её жизнь, и дальнейшая судьба сейчас полностью во власти Старшего Тима. Она знает, но ни умолять, ни просить его, ни о чём не собирается. Марина очень горда. В её языке просто нет слова унижаться. Против Тима она в настоящий момент не сможет предпринять ничего. Но и старому хитрецу вряд удастся похвастаться тем, что заставил Еггта плясать под свою дудку.

Но раз смерть в очередной раз с ней разминулась. То значит, всё-таки не зря она столь отчаянно цеплялась за жизнь. Значит, что-то ещё светит, кроме пули в затылок. Она уже знает, каково это, когда к твоей голове приставлен пистолет. И ты ждёшь выстрела, и знаешь, что с ним кончится всё, что было у тебя в этой жизни. Она это уже знает, и знает, что ей не сегодня- завтра придётся умереть. Но ведь вышло по-иному. А раз так — мы ещё повоюем.

Она полулежит, откинувшись на спинку скамейки и неторопливо вдыхает ещё тёплый осенний воздух. Она почти забыла, как это быть на свежем воздухе. Теперь вспоминает об этом. Со стороны могла бы показаться очень умиротворённой. Но нет больше мира в душе. Разгорается там огонь и сильный огонь. Навеки ушло из души спокойствие. Навеки там поселилась тревога. И ненависть. А ум и гордость там есть и так. А боль и унижение вполне можно пережить. Ибо раз очень сильная воля. Прославленная воля Еггта по матери. Об этом говорили и раньше. Она не думала, что этому качеству будет устроена столь жестокая проверка. Марина выдержала. Она твёрдо уверенна. Чётко знает теперь, что сильнее очень и очень многих людей. Намного сильнее.

А раз так — мы ещё повоюем!

Тим беседует с Кроттетом, в присутствии одного из секретарей императора.

— Каковы результаты проверки?

— Более чем занимательны. Оказывается, около двух месяцев назад она пыталась бежать. Стащила у кого-то из них пистолет. И выбралась в коридор. При попытке задержания застрелила троих охранников и двоих тяжело ранила. А бывший наследник после этого довольно мило развлекался: её в течение нескольких дней выводили на расстрел. И расстреливали. Холостыми. Остальное всё вам и так известно.

— И что же мне теперь с ней делать?

— Вас интересует моё мнение?

— Да.

— Исходя из общегосударственных интересов, дальнейшее продолжение данной жизни не является целесообразным.

Министр замолчал. Император смотрит весьма вопросительно. Кроттет обычно не столь краток. А столь странные фразы — не слишком хороший признак.

— Допустим, но не желателен вариант её использования в качестве разменной монеты на планируемых переговорах.

Сказал не бесцветно, а бесцветнейше. Высказал свое мнение, и желает, что бы император его принял.

— Почему ты предлагаешь ликвидацию? Объект не представляет никакой угрозы.

— Проблему всегда стоит решать максимально простым способом. Этот как раз и является таковым.

— Я больше склоняюсь ко второму варианту. Не поверишь, но мне её просто жалко. Я не настолько жесток, чтобы приказать убить пятнадцатилетнюю девчонку только за то, что она оказалась не в том месте и не в то время.

— Если, так или иначе, она окажется у своих, то через несколько лет она создаст нам массу проблем.

— Скорее, она у себя во что-нибудь ввяжется это уж точно.

— Вот именно из- за потенциала её и не следует оставлять в живых.

— Потенциал может оказаться и не использованным.

— Не в этом случае. Они поначалу вели что-то вроде протоколов её допросов. Я с ними бегло ознакомился, и пришёл к выводу, что она над ними просто издевалась. Подчёркиваю именно она над ними, а не наоборот. Она делала вид, что не понимает наш язык, хотя на деле говорит на нем великолепно. И в ходе разговоров вытянула из них и где находится, в какой тюрьме, в каком секторе этой тюрьмы. И какая охрана. И что внешний периметр охраняют не подчиняющиеся наследнику гражданские гвардейцы. Я уверен, она пыталась бежать только затем, что бы сдаться гвардейцам, ибо они должны были бы доложить о подобном побеге — и бывший наследник остался бы с носом.

— Она у тебя не ребёнком, а опытным агентом получается. — недовольно буркнул император. Подозрения оправдались — Кроттет похоже разглядел в девчонке кое-что, что и его напугало, а ведь напугать Кроттета столь же легко, как и императора. Они оба хищники, только в чём-то различные. Ибо в одном горячая кровь, а в другом — ледяная. Один может чувствовать, а другой уже нет. Один человек, похожий на машину, а другой — машина, похожая на человека. Оба о своих различиях прекрасно знают. Не могут один без другого. Ибо вместе тащат тяжеленный груз. Стоит исчезнуть одному, как второму придётся в одиночку тащить груз целиком. Ибо взвалить часть ноши будет просто не на кого. Они опасаются друг друга. Но оба знают, что заменить другого некому. Они знают свои силы. Прекрасно знают. Оба увидели перед собой совсем ещё маленького человека. Который однако, может стать сильнее их обоих. Вместе взятых. А они ведь очень сильны оба. Человек этот родился в стане врага. И что же с ним делать? Один считает, что простые решения иногда самые эффективные. Другой же пока ничего не решил. Хотя приказы о простых решениях и он отдавал частенько.

— Все документы переданы в вашу канцелярию. Всё сказанное мной там имеется. Если она настолько опасна в этом возрасте… Дальше будет гораздо хуже. Для меня это совершенно очевидный факт.

— А для меня нет. В общем, одной проблемой у нас будет больше.

— Двумя проблемами, смею вам напомнить.

Император пристально смотрит на министра.

— Действительно, двумя. Лучше бы она тогда стреляла не по охранникам. Нет человека — нет проблемы.

У императора хватает основания подобным образом рассуждать о сыне. Слишком уж тот амбициозен. И одновременно глуп. Единственное стремление — занять место отца. И чем скорее, тем лучше. Перед войной даже плёл какие-то интриги с грэдами. Те и рады стараться. В условиях непрерывно ухудшающейся международной обстановки о большем ''подарке'' чем император Тим VI сложно и мечтать. Изменником, правда не назовёшь. А вот дураком — запросто. К тому же, знаменитую грэдскую фразочку про трёхрогий венец наследничек не вспоминал никогда. Теперь будет возможность вспомнить.

— А проблем две.

— С той, которая проще, поступим так:- это Тим сказал обращаясь к секретарю. Он о делах в стране знает ненамного меньше Кроттета. Но Кроттет амбициозен, а секретарь императора — нет. И служит императорскому дому, что называется не за страх, а за совесть. — Подбери один из дворцов фамилии где-нибудь в глуши. Поместим её там, в соответствующих рангу условиях, но и соответствующей охраной. Приведём в норму. А потом посмотрим, что делать.

А с более сложной проблемой, я сначала собираюсь дождаться заключения психиатров. Действовать буду потом.

Секретарь забрал бумаги и вышел.

— Я не одобряю первого вашего решения. — Кроттет слишком хорошо знает себе цену. Если и бывают на свете незаменимые люди, то он как раз из таких. Он мог себе позволить так прямо разговаривать с императором. И бывало, что тот изменял свои решения. Но это не тот случай. Простого решения проблемы здесь нет и быть не может, что бы ни думала эта похожая на человека машина.

— Я всегда готов выслушать твоё мнение. Но имею и своё. И император всё-таки тут Я. Так что в несчастный случай или какую-нибудь болезнь её высочества Я не поверю. Сделай из этого выводы для себя.

Кроттет всё понял.

Император встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Министр уходить не спешит.

— Что-нибудь ещё?

— Да. Так сказать, последний вариант её использования.

— Говори.

— Как вам известно, её отец подергался, так сказать, некоторым операциям. И изучение последствий этих операций может оказаться очень плодотворным.

— Изучение на её генном материале?

— Именно.

Император забарабанил пальцами по столу. Бессмертие. Слишком сильное искушение для любого. И за это не жалко заплатить любую цену. Это на карикатурах хорошо смесятся над бессмертием Саргона. Тим же в него верит. Иначе почему же на протяжении стольких лет совершенно не меняются внешне известнейшие грэдские вельможи? А сейчас к мирренам попал ребёнок бессметного. О ней в данном качестве Тим не думал. Ребёнок бессмертного… Неплохой трофей. Объявлено о ненаследуемости бессмертия. Проверить? Уже проверено. Самой жизнью. Погибли дети иных вельмож. И миррены тут ни при чём.

— Есть какие-либо свидетельства того, что операции проведённые над отцом, как-то повлияли на неё?

— Да. Косвенные. У неё сильно изменённый состав крови. И чрезвычайно снижен порог болевой чувствительности. Я успел проконсультироваться… со специалистами. Такие меры физического воздействия сломали бы любого. А она, несмотря на истощение и меры физического воздействия такого уровня выглядит довольно неплохо. Один из задержанных был специалистом высочайшей квалификации. Он таких раскалывал. И она очень сильна для своих лет.

Император задумчиво барабанит пальцами по столу. Соблазн велик, слишком велик. И призрачен одновременно. Что бы ни говорил министр, но секрет бессмертия находится вовне, а не в человеке.

— Состав крови… Это меняется при заболеваниях. А Еггты славятся своей выносливостью. Меня не убедило. — император на несколько секунд задумался — Есть ещё что-нибудь?

— К сожалению, нет.

— Первоначальное решение остается в силе. Это приказ. А этого специалиста да и двух других никуда не отправлять. Наболтают ещё лишнего… Замена ему есть?

— Так точно. — ответил он безо всякого выражения и вышел.

К немалому удивлению Тима, в кабинет Марина входит сама. И даже без поддержки. Выглядит сейчас намного лучше, чем полдня назад. Тогда походила только на умирающую. Сейчас же — на первый взгляд — обычная девочка из богатой семьи, ибо чтобы одевать ребёнка в ''Теренн'' надо иметь очень хорошие доходы, больная, видимо после аварии и немного усталая. А так — вид вполне приличный. Во взгляде нет ничего от взгляда того запредельного существа, которое Тим видел несколько часов назад. Лицо как лицо, и взгляд как взгляд, только вот глаза, действительно, зелёные. Но это в любом случае она. Ребёнок, напугавший самого опасного человека в мирренской империи.

— Присаживайтесь. — сказал император указывая на специально принесённое и поставленное возле стола кресло. Встреча происходит в малом кабинете одного из дворцов в окрестностях столицы. Все встречи, требовавшие определённого уровня подготовки, но не требовавшие огласки, проводятся здесь. Дворец стоит в глубине довольно большого, но очень ухоженного леса. В лесу иногда устраивали охоты для высоких гостей. Но последние несколько лет их не было, так что зверьё живет спокойно.

Кабинет императора оформлен в стиле старых дворцов, то есть весьма роскошно. Да и император очень любит красивые вещи. А этот кабинет оформлен в старогрэдском стиле, и Тим решил, что Марине, у которой с нервами сейчас явно проблемы, будет просто спокойнее. Тем более, что здесь она уже бывала во время знаменитого предвоенного "адмиральского" визита Саргона.

Марина тогда жила в этом дворце. Вместе с сестрой, которая тогда уже выглядела почти взрослой… Может, из-за своего роста? Да нет, из за чего угодно, но только не из за этого. Они даже общались с его младшей дочерью. Детям-то почему-то легко договариваться друг с другом. Хотя Эллиан тогда очень плохо знала грэдский. А эти двое — мирренский. Однако, взаимопонимание было достигнуто… Дети смогли договорится. Но их отцы — нет. Ребёнок-то говорит только за себя. А они, говоря должны были думать о многих других. А довольно-таки замкнутая Эллиан потом довольно долго называла дочерей грэдского императора своими друзьями. Впрочем, об её умственных способностях Тим довольно низкого мнения.

Сам он Марину практически не запомнил. В конце концов, она тогда была просто ребёнком. Конечно, в империи любой член царствующего дома с рождения играет какую-то роль. Именно про неё вспоминалось какую серьёзную мордашку она пыталась изобразить на протокольных снимках. И как смеялись при этом глаза. Для неё тогда всё происходящее было какой-то увлекательной и интересной игрой. Игрой, правил которой она тогда ещё не знала. Да и не догадывалась, наверное, что вовсе не для неё эта игра. И что она в ней — пешка. Даже меньше. Так было тогда. А что стало теперь?

Вряд ли воскреснет во взгляде тот озорной огонёк. Навеки он потух. Эти глаза уже никогда не будут смеяться. Сейчас перед императором слишком рано повзрослевший человек. Противник. Далеко не безопасный.

Потом состоялся и ответный, столь же пышный, и столь же бесполезный визит к Саргону.

А потом была война. И вот перед ним снова Марина. Жертва войны? Может да. А может и нет… Чутье императору подсказывало, что в грэдской колоде скоро может появиться ещё одна, и очень крупная фигура. Но ведь может и не появиться…

Она уже довольно давно сидит напротив него. Император словно очнулся. Глаза цвета морской зелени пристально изучают его. Откуда у полу ребенка такой взгляд расчетливого хищника? Именно хищника. Перед схваткой.

Марина молчит. В измученной душе встают не только образы ужасов последних месяцев, но и бывшее с ней раньше. Этот дворец. То, что было с ней. Тогда… Всё ведь тогда казалось таким необычным. Почти сказочным. Брат, похожий на сказочного героя, только вот почему-то с игрушечным мечом. А он сказал, что это вовсе не меч, а кортик. И что носить его не меньше чести, чем носить меч.

Корабль брата огромный словно плавающий остров. За несколько дней плавания, не осталось на корабле места, где бы она не побывала. Из обслуги никто за ней не мог угнаться. Слишком уж Марина была шустрой. Тогда удивляло абсолютно всё. Длиннющие коридоры с массой дверей со штурвалами. Снаряды, вдоль каждого из которых можно было сделать довольно много шагов — такие они длинные, и их так много. Огромные пушки для этих снарядов, большие настолько, что наверное внутрь можно было бы спокойно забраться. И забралась бы непременно, если бы за ней не столь внимательно следили.

Забавно было в рубке. Она думала, что штурвал на таком корабле тоже должен быть немыслимого размера. А оказалось, он чуть побольше автомобильного руля. В то время был шторм, а они находились где-то на самом верху корабля. Через окна рубки виден нос корабля, врезающийся в огромные волны. Видно, что природной стихии противостоит почти равная сила, созданная руками людей. Смотрели вперёд пять длиннющих стволов. Три из дальней башни и два из ближней. Брат сказал, что большая башня вместе с пушками весит столько же, сколько два эсминца. Она тогда спросила, где здесь эсминец, и он показал идущий недалеко от линкора ''кораблик'' (''кораблик'', если с ''Владыкой'' сравнивать, всего-навсего 130 метров). Над огромными стволами возвышались ещё три, намного меньше, и все в одной башне. На крыше этой башни ещё две совсем уже маленьких пушки, но зато в каждой уже по четыре ствола. Ещё по четыре таких четырёхствольных пушки стоят на каждой из огромных башен. Таких пушек на корабле очень много.

Днём она даже посидела немного в кабине одного из находившихся на корабле самолётов. У самолёта нет привычных колёс, и снизу он больше напоминает лодку, нежели самолёт. Правда в кабине она ничего не увидела кроме разноцветных ручек и приборов.

Тим наконец заговорил.

— Как официальное лицо, я приношу вам официальные извинения за имевший место быть в отношении вас… инцидент. Всё это было частной инициативой отдельных лиц, и свершалось без ведома властей. Виновные в инциденте уже понесли заслуженное наказание.

Она ответила.

— Как официальное лицо я принимаю ваши извинения за… инцидент, допущенный по отношению к Марине-Дине дерн Оррокост Еггт-Саргон как к частному лицу, при этом прошу заметить, что указанное лицо не является военнослужащей, равно как и лицом, приравненным к ним. Однако, оно, вне всякого сомнения, должно находиться под защитой всех законодательных актов, касающихся защиты прав интернированных. Однако это не выполнено, и данное лицо подвергалась действиям, которые можно классифицировать только как военные преступления.

Вот это да! Тим вполне ожидал, что после пережитого при разговоре с ним она просто замкнётся в приступе молчания. И каждое слово надо будет, чуть ли не клещами тянуть. Морозной гордости пополам с презрением тоже весьма ожидал. Несколько меньше — истерики, слёз, криков и мольбы ''скорее отправьте меня домой'', или наоборот, угроз, что папочка де ещё покажет вам всем какую-то там мать.

Чего бы не ждал, а получил вполне официальное заявление, сказанное ровным и спокойным голосом, на превосходном старогрэдском языке, на котором по сегодняшний день ведутся все дипломатические переговоры. И он это воспринял почти как вызов, ибо он-то с ней заговорил на обычном грэдском. А девчонка столь шустро напомнила опытнейшему дипломату о довольно-таки большой его ошибке. Даже если и пленный, она в любом случае, официальное лицо, и требует соответствующего к себе отношения. Что же, придётся признать, что первый ход в этой игре за ней.

Тиму почему-то вспомнилась младшая дочь, почти ровесница Марины. Эллиан даже на обязательном для будущей светской куклы старогрэдском говорит с трудом, да и глубина познаний в родном языке тоже оставляют желать лучшего. И ничем не отличается от ровесников. А эта свободно владеет четырьмя языками и Тим просто вынужден с ней говорить словно со вполне зрелым дипломатом. А ведь ей пятнадцать лет.

Что же, продолжим игру. И он заговорил по старогрэдски.

— В настоящий момент, на данное лицо распространяется действие всех законов, касающихся интернированных лиц. Хотя, с формальной точки зрения данное лицо вполне возможно признать некомбатантом. И приравнять его к военнопленным.

Тим имеет в виду то, что вскоре после рождения Марины её имя было присвоено стрелковой дивизии. Дивизия в данный момент находилась на фронте. А Марина с формальной точки зрения, включена в списки личного состава.

— Данное лицо невозможно приравнять к военнопленным, так как оно ещё не достигло призывного возраста, а из лиц, не достигших призывного возраста, военнопленными могут быть объявлены только курсанты военных училищ. Так что данное лицо можно считать только интернированным. И оно должно подпадать под действие всех законов об интернированных. Включая в это число, разумеется и закон о переписке.

— Согласно действующему законодательству, разрешение на переписку для интернированных лиц должно рассматриваться в каждом конкретном случае отдельно. Переписка может быть ограничена или вовсе запрещена, если военные власти признают это нецелесообразным.

— Что они, безусловно, и сделали.

Вот язва! И откуда только такие берутся? Хотя понятно, есть у них поговорка такая — на Еггте женится. На другие языки переводится обычно — в кипящий котёл свалиться. Или крутым кипятком облиться. Кто так придумал, точно с кем-то из этой семейки водил близкие знакомства.

— Именно так и решено поступить в конкретном случае.

— Но о данном лице наверняка уже были официальные запросы от моего правительства. — сказано тоном утверждения.

— Как уже было сообщено ранее, о инциденте в отношении данного лица, центральные власти узнали только сегодня утром. Последний запрос был датирован прошлым месяцем.

— Вполне возможно и появление нового запроса. Каков будет на него ответ?

— Это вне вашей компетенции.

Всё-таки пора напомнить ей, на чьем поле, и по каким правилам идёт игра. А то не решила как бы своих понавыдумывать.

— Вами упомянуто, что в отношении данного лица действуют законы об интернированных. И согласно им, интернированные должны содержаться отдельно как от военнопленных, так и от лиц, задержанных по иным мотивам. Однако, данное лицо содержалось в месте заключения, предназначенном исключительно для граждан данного государства, совершивших тяжкие и особо тяжкие преступления. Содержание данного лица в подобных условиях также является грубейшим нарушением упомянутых вами законов и вполне может классифицироваться как военное преступление.

У Тима зародилась мысль, что Кроттет не так уж и не прав в отношении её. Но императору слишком нравится всё необычное. А она слишком уж отличается от хрестоматийных представлений о грэдской принцессе. Да и не только грэдской, а вообще какой угодно. Похоже, от пятнадцатилетней у неё только физиология. А мозги зрелого политика и дипломата. И без подобного существа всё-таки скучнее станет в мире. Утратит он какие-то яркие краски. По крайней мере, так будет казаться потомкам. Современникам-то от подобного существа всяко будет ничуть не весело. А может, как раз, наоборот, очень даже весело будет. Поначалу. А потом… Девчонка ведь из разряда тех, кто смеётся последними.

Она ведь говорит с ним, могущественным императором, как с равным. Хотя на это имеет полное право. Статуса её никто не лишал. Да никто и не в состоянии этого сделать. И держится просто с невероятным достоинством, особенно после пережитого. Да, девчонка сильна. Очень сильна. И дьявольски умна для своих лет. Да и такой гордости все светские пантеры позавидуют. Да приходится признать, что есть в империи министры есть глупее её. И что ещё хуже — девчонка имеет представление о своих силах. А это опасно. Но и император не первый день живёт на свете. Он и куда более серьёзных противников переигрывал. В том числе, и отца этой зеленоглазой ведьмы. Официальным языком владеет лихо. Даже слишком, если принимать во внимание её возраст. Но может, попытаться пронять человеческим языком? Благо, его она в последние месяцы слышала весьма мало, если вообще слышала.

— Может, попытаемся отложить дипломатические формальности, и поговорим как люди?

— По-людски могут говорить только те, кто прибывают в хотя бы приблизительно равном положении. Моя же жизнь сейчас целиком зависит от вас, так что разговор будет не на равных. Ибо вам просто хочется новых ощущений, ведь вряд ли вам когда-нибудь придётся общаться с грэдской принцессой в подобной ситуации.

— Что до вашей жизни, то лично мне было бы гораздо лучше, если бы вы по-прежнему находились во Дворце На Побережье, и событий последних месяцев не происходили бы вовсе.

— Но события произошли, и я сижу здесь, и Дворец На Побережье до меня так же далек, как Луна. Вы сказали мне, что виновные наказаны. Как именно?

— Трое из них последние месяцы жили довольно-таки грязно. Я предоставил им возможность, по крайней мере, умереть с честью.

— Точнее, предоставили нашим солдатам возможность убить их. — констатировала она — А четвёртый?

— А четвёртый лишён всех званий и чинов, и отправлен на принудительное лечение. Для подобного субъекта крах всех амбиций — похуже любой смерти.

Ему интересно посмотреть на реакцию Марины на эти слова. Но на лице не дрогнул ни один мускул. Во взгляде зелёных глаз ничего не изменилось. Умеет держаться, этого у неё не отнять! Фамильное умение, похоже. Сразу по обеим линиям.

— Пожалуй, вы правы. Крушение амбиций — весьма серьёзное наказание, не говоря уж о штрафбатах… Но меня также естественно, интересует моя собственная судьба. Я ведь вынослива, но далеко не бессмертна, как мой отец. Да и силы мои были уже фактически на пределе. Мне ведь немного оставалось.

Ну и девка! Конечно, многим известно, что из себя представляют штрафбаты, но пятнадцатилетним об этом знать как-то не положено. Что ещё входит в круг её интересов? Не видит ли он перед собой будущую грэдскую императрицу? К которой вовсе не обязательно будет прилагаться император. Вопрос очень спорный…

— Скажем так, с отцом в его столичном дворце вы увидитесь. О сроках пока ничего сказать не могу.

— Хоть на этом спасибо. Но что будет со мной, допустим, завтра?

— Поместят в нашем загородном дворце, и пригласят медиков для завершения обследования.

Она невесело усмехнулась. И резко встала, опершись руками о стол. У Тима рука чуть не дёрнулась к кнопке вызова охраны. А она заговорила.

— Папенька отобрал у плохого мальчишки игрушку, которой ему играть не положено. А игрушка была живой. И никому не было дела до её чувств. Я может, ещё и вернусь к себе, а может, и нет. Но ведь есть некоторые вещи, которые мне не вернёт уже никто и никогда. Я ведь не делала людям зла. Но за что они со мной поступили так? За что? Ведь никто мне на это не ответит. Я ведь была просто ребёнком. И я вынуждена была стать взрослой. Ибо просто не хотела умирать. Но за что со мной так поступили! За что!

Тиму снова стало страшно как тогда в камере. Она говорит вовсе не ужасные вещи, но это вновь говорит то самое запредельное существо. Та самая униженная, оскорблённая и почти до смерти избитая, но вовсе и не сломленная личность. Вот только в глазах сейчас была не ненависть, а боль. Страшная боль, скорее не физического, а душевного плана. Слишком много места в её душе занимала теперь эта боль. Только вот ничего в этой боли нет от боли униженного и до смерти напуганного ребёнка.

Не ребёнок перед ним. Это хорошо понял Старший Тим. На миг у него даже появилось желание поступить с ней так, как предлагал Кроттет. Но это желание почти сразу прогнал. Не в его правилах добивать настолько слабого врага. А дрался враг достойно. Очень достойно, особенно если помнить о чудовищном неравенстве сил. Пусть живёт. Она храбро дралась и заслужила право на жизнь. Тим иногда мог быть и благороден. В какой-то степени. Лучше казаться благородным, чем признать самому себе, что испугался. А она пусть живёт.

Вот только вряд ли люди увидят от неё много добра. Это будет машина пострашнее Кроттета. Не сомневается теперь в этом Тим. Когда она вырастет… Да, она вырастет, хотя и так уже взрослая. Но она проживёт столько, сколько отмерено судьбой. Немало людей ещё попытаются оборвать горячую и яростную жизнь. Только это будет также легко, как залить ведром воды извержение вулкана.

Спустя несколько месяцев, когда Марина полностью поправилась, через посольство одной из нейтральных стран начались конфиденциальные переговоры о её возвращении. Сама Марина к тому времени уже находилась на территории этой самой нейтральной страны, но в личном владении Тима, пользовавшегося правом экстерриториальности. А территории владения, кроме всего прочего, имелся и неплохой аэродром. Способный принимать даже самые тяжёлые самолёты. Грэды уже ни раз запрашивали об этом аэродроме. Нейтралы ссылались на экстерриториальность, говоря что это частное владение определённого лица, а ни в коей мере не мирренская военная база. А так страна мы нейтральная, никого не трогаем. В результате кое у кого из грэдских адмиралов появлялось жгучее желание, сославшись на ту же самую экстерриториальность, либо высадить на территорию владения группу диверсантов с хорошим количество взрывчатки, либо предпринять гораздо более простое, но гораздо более дорогое действие — попросту разбомбить это владение к такой-то матери палубной авиацией, не забыв при этом послать в МИД нейтралов заверения в вечной дружбе. Местное ПВО грэды в грош не ставили, и были правы. ВПК нейтралов пребывает в зачаточном состоянии, а поставки вооружения от мирренов идут ни шатко, ни валко. У них как-то других дел хватает, чем вооружением полуколонии заниматься. (А что с нейтралами за подобную выходку сделают мирренны… Точнее, сколько с них сдерёт лично Тим за плохую защиту его частной собственности). Впрочем, эти довольно здравые планы неожиданно были отложены. Это владение под строгим секретом посетили грэдские дипломаты и лица лично знающие Марину.

Страна декларировала нейтралитет, однако на территории военного порта откуда-то взялась огромная летающая лодка без опознавательных знаков. Спрятать такую махину на территории нищей страны, фактически полуколонии, было невозможно. Однако её видели довольно многие. И иные из них, следившие за новостями, пришли к выводу, что это угнанная грэдская лодка.

Лодка действительно грэдская. Только по-прежнему числится в составе их ВМФ. В другое время у мирренов возникла бы масса вопросов к местному правительству. Но тут они почему-то упорно делали вид, что ничего не замечают.

Касательно лица, по чью душу, собственно говоря и прибыла сюда лодка, то после установления личности, достигнуто соглашение, что в официальной грэдской прессе будет опубликовано сообщение о выздоровлении этого лица после тяжёлой болезни, лечение которой проводилось на одном из островных владений грэдов в южных морях

(весьма далеко от тех мест, где шляется мирренский флот). Сообщение появилось. Следующей ночью лодка улетела. Отбыло количество людей несколько отличное от прибывшего. Не все ведь пассажиры, прилетевшие сюда были официальными лицами… Впрочем, до грэдского императора доведена и настоящая версия событий.

А в порту вскоре забыли о странной летающей лодке. Равно как и о том, что на неё никак не прореагировал занимавшийся какими-то своими делами за пределами территориальных вод мирренский эскортный авианосец. А ведь базировавшиеся на нём истребители эту махину могли вполне догнать. Радары на них уже имеются.

Впрочем, через два месяца аэродром всё-таки разбомбили. Только не палубной авиацией, а с летающих лодок, аналогичных той, что побывала здесь некоторое время назад. Как говориться, тогда грэды совместили приятное с полезным. Всевозможной фотоаппаратуры та лодка могла таскать преизрядное количество. А то когда ещё удастся столь безнаказанно пошляться у берегов, считающихся чуть ли не вотчиной мирренского флота? И всё представлявшее интерес засняли. А на аэродроме оказывается было очень большое и великолепно замаскированное бензохранилище. Только о нём узнали после того как рвануло. Горело здорово. Пожар видели за десятки километров. О своих убитых миррены помалкивали, но вольнонаёмных из местных погибло довольно много.

А от грэдов в МИД страны пришло уверение в вечной дружбе. И даже соболезнования погибшим. Которые с кислыми ухмылочками пришлось принять.