Люди и призраки

Часть третья ЗЕФИР КАК ОН ЕСТЬ

Закончилась долгая холодная зима, и я возвращаюсь домой.

Я еду на юг от Бирмингема по межштатной автомагистрали 65, по этой оживленной дорожной артерии, ведущей к главному городу нашего штата. Потом сворачиваю налево, на более узкую трассу 205 и еду, следуя всем ее изгибам, мимо сонных городков: Куперс, Рокфорд, Хиссоп и Коттедж-Гроув. Нигде теперь не видно знака, отмечающего поворот на Зефир, но я знаю дорогу и уверенно держу путь к дому.

В прекрасный субботний полдень, в самом начале весны, я еду не один. Рядом со мной сидит моя жена Сэнди, а сзади в бейсболке «Бирмингемских Баронов» и с бейсбольными карточками, разбросанными по всему сиденью, расположилось, свернувшись калачиком, наше «подрастающее поколение». Кто знает, может, когда-нибудь эти карточки будут стоить кругленькую сумму? В моей машине включено радио — прошу прощения, стереофоническая кассетная магнитола, — из динамиков льются звуки музыки группы «Tears for Fears»[37]. Мне кажется, что Роланд Орзабал — фантастический певец.

На дворе 1991 год. Вы можете в это поверить? Мы вплотную подобрались к рубежу нового столетия, чем бы это ни грозило миру — закатом или рассветом. По моему убеждению, каждый сам должен это решить для себя. Год 1964-й кажется теперь древней историей. Фотографии, снятые в том году «полароидом», давно уже пожелтели. Никто больше не носит такие стрижки и одежду, как тогда. Сами люди, как мне кажется, тоже изменились. И не только на Юге, но и повсюду. В лучшую или худшую сторону? Каждый решает сам.

Чего только ни случилось в мире с давно минувшего 1964-го! Подумать только! Такой стремительной, сумасшедшей карусели не могли вообразить даже завсегдатаи Брэндиуайнской ярмарки. Мы пережили Вьетнам — те, конечно, кому повезло, — эпоху лозунга «Власть цветам!»[38], Уотергейт и крах Никсона, аятоллу, Ронни и Нэнси, падение Стены и начало конца коммунистической России. Нам воистину довелось жить во времена смерчей и комет. И как реки текут в моря, так время течет в будущее. То, что нас может ждать в грядущем, поражает воображение. Но, как верно сказала когда-то Леди, невозможно понять, куда ты идешь, пока не осознаешь, где ты был прежде. Иногда мне кажется, что нам предстоит постигнуть еще очень многое.

— Какой чудесный день! — воскликнула Сэнди, откинувшись на спинку сиденья и глядя на проносящиеся мимо леса и луга. Я оглянулся на нее и в очередной раз усладил свой взор ее видом. В белокурых волосах моей подруги играл солнечный свет, как будто в них рассыпаны золотые цветы. Есть там и чуточку серебра, что мне тоже нравится, хотя Сэнди это немного расстраивает. У нее светло-серые глаза, уверенный и спокойный взгляд. Она может быть твердой, как скала, когда мне нужна сила, и мягкой, словно пуховая подушка, когда я нуждаюсь в утешении и покое. Вместе мы отличная команда. У нашей дочери глаза и уравновешенность матери, мои темно-каштановые волосы и неутолимая тяга к познанию мира. У нее острый орлиный нос моего отца и изящные кисти с удлиненными артистическими пальцами моей матери. По мне, так лучшего сочетания трудно и придумать.

— Эй, пап! — Бейсбольные карточки на мгновение забыты.

— Да?

— Волнуешься?

— Нет, — ответил я.

«Всегда говори правду», — напомнил я себе.

— Ну, может, чуть-чуть.

— Что там будет?

— Представить себе не могу. Мы уехали из Зефира в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году. Это было… ну-ка посчитай, сколько лет назад это случилось?

Молчание, продлившееся несколько секунд.

— Двадцать пять.

— Верно, как дождь, — согласился я.

Моя дочурка преуспевает в математике, она явно пошла в кого-то из родни со стороны Сэнди.

— Как же так вышло, что за все это время ты ни разу тут не был? Я хочу сказать, если ты так любил свой город…

— Я собирался сюда приехать несколько раз. Однажды я даже добрался до самого поворота на трассу шестьдесят пять. Но Зефир совсем не тот, что был раньше. Конечно, нет ничего удивительного в том, что в мире многое меняется… но Зефир я всегда считал своим домом, и мне больно думать, что перемены затронули его так сильно.

— И что же там изменилось? Ведь это по-прежнему маленький городок?

Я услышал, как снова зашелестели бейсбольные карточки, раскладываемые по командам и алфавиту.

— Не думаю, что там многое изменилось, — ответил я. — Авиабазу закрыли в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, бумажная фабрика на Текумсе прекратила работу еще через пару лет. Юнион-Таун значительно увеличился в размерах — в четыре или пять раз по сравнению с временами моего детства. Но Зефир… он стал меньше.

— Гм?

Внимание моей дочери уже отвлеклось на другое.

Я оглянулся на Сэнди, и мы улыбнулись друг другу. Ее рука нашла мою. Мы любили, чтобы наши руки были вместе. Впереди нас, вокруг Адамс-Вэлли, поднимались холмы, покрытые деревьями в желто-багровом пламени распускающихся почек. Кое-где уже появилась зелень, хотя апрель еще не начинался. Воздух за бортом машины был еще прохладным, но сияющее солнце обещало близость лета.

Как я уже упоминал, я и мои родители переехали из Зефира в Бирмингем в августе 1966 года. Отец, служивший в магазинчике скобяных изделий мистера Вандеркампа, первым почуял ветер перемен и решил тронуться в путь в поисках более сочных пастбищ. В Бирмингеме он отыскал себе работу: его взяли помощником менеджера в ночную смену на фабрику компании «Кока-Кола», в цех бутылочного розлива. Он стал зарабатывать вдвое больше, чем получал, когда развозил молоко. В 1970-м, когда его повысили до менеджера ночной смены, мы сочли, что наконец-то стали зажиточными. Это случилось в тот год, когда я поступил в Алабамский университет. Отец успел порадоваться моему диплому журналиста, прежде чем скончался от рака в 1978 году. Слава богу, он ушел легко. Мама горевала ужасно, я боялся, что потеряю и ее. Но в 1983 году во время морского путешествия на Аляску со своим церковным кружком мама познакомилась с вдовым джентльменом, владельцем конного завода в Боулинг-Грин, штат Кентукки. Через два года она вышла за него замуж и с тех пор живет вместе с ним. Он очень хороший человек и прекрасно относится к моей матери, но он не мой отец. Однако жизнь продолжается, и никогда заранее не знаешь, куда приведет незнакомая дорога.

«Трасса 10» — возвестил знак на развилке с тремя проржавевшими дырками от пуль.

Мое сердце забилось быстрее. В горле пересохло. Я знал, что увижу перемены, но страшился их.

Всю жизнь, насколько у меня хватало сил, я старался не постареть. Сама по себе эта работенка не из легких. Я имею в виду не прожитые годы — они заслуживают уважения, а старческое восприятие мира. Я знаю парней моего возраста, которые, проснувшись однажды утром, внезапно забывают, что их отцы когда-то запрещали им слушать «Rolling Stones», этих демонов рок-музыки. Они забывают, как родители требовали, чтобы их длинные, закрывающие лоб волосы были немедленно подстрижены, грозя за ослушание выгнать их из дома. Они уже не помнят, что значило для них, сегодняшних боссов, быть подчиненными. Нынешняя жизнь, конечно, стала гораздо более жесткой, чем была когда-то. Сегодня зачастую приходится делать нелегкий выбор с весьма тяжелыми последствиями. Само собой, дети нуждаются в руководстве, и я благодарен своим родителям, чья направляющая длань помогла мне избежать многих ошибок. Однако сегодня, как мне кажется, родители уже не могут быть учителями для своих детей. Родители, во всяком случае большинство из них, подают пример в основном на словах, а не на деле. По моему мнению, когда героем для ребенка является его отец или мать, а еще лучше — оба вместе, тернистый путь познания и обретения опыта становится намного легче. В нашем жестоком мире, где в детях хотят видеть миниатюрные подобия взрослых, лишенные очарования, магии и красоты невинности, даже небольшое количество теплоты и добра помогает вытерпеть тяготы бытия…

Впрочем, моя фамилия не Ловой и не Блессет, так что довольно проповедей.

Конечно, и я немало изменился с давно минувшего 1964 года. У меня поредели волосы, я теперь ношу очки. Появились морщины, некоторые из них залегли в уголках рта, скорее всего, от неизжитого оптимизма. По мнению Сэнди, я похорошел по сравнению с тем временем, когда она познакомилась со мной. Вероятно, это и называется любовью. Но, как уже упоминалось, я всеми силами стараюсь избежать привычки стареть. В этом мне очень помогает музыка. Я уверен, что музыка — это язык молодости, и чем больше музыки ты способен понять и принять, тем ты моложе. Я благодарен «Beach Boys» за то, что они разбудили в моей душе тягу к музыке. В настоящий момент моя коллекция пластинок — прошу прощения, компакт-дисков — включает в себя песни таких певцов и групп, как Элвис Костелло, «U2», Шинед О'Коннор, «Concrete Blonde», «Simple Minds» и «Technotronic». Должен признаться, что иногда я испытываю ностальгию по классике рока, такой как «Led Zeppelin» или «Lovin' Spoonful». Короче говоря, имея такой выбор, я предаюсь настоящему пиршеству слуха.

Проехав мимо заросшей бурьяном дороги, уходящей в глубь леса, я вспомнил, что за руины лежат в ее конце на расстоянии пятидесяти ярдов отсюда. Вскоре после того как Блэйлоки отправились в тюрьму, мисс Грейс закрыла свое заведение. Во время урагана в июле 1965-го у лесного домика снесло крышу. Я сильно сомневаюсь, что от обители мисс Грейс сегодня вообще что-нибудь осталось. Вьющиеся стебли кудзу в наших местах всегда отличались буйным ростом.

Бен поступил в Алабамский университет в том же году, что и я, но специализировался на бизнесе. Окончив курс, он остался в аспирантуре, чем меня несказанно удивил: никогда бы не поверил, что Бен может получать удовольствие от учебы. В университете мы продолжали время от времени встречаться, но мало-помалу он настолько ушел с головой в свою предпринимательскую среду, что наши с ним дорожки разошлись. Он вступил в студенческое общество «Сигма Кси» и быстро дорос до вице-президента. Сейчас он живет в Атланте и работает биржевым маклером. Его жену зовут Джейн Энн, у них двое детей — мальчик и девочка. Мой приятель теперь состоятельный человек, ездит на золотистом «БМВ» и растолстел еще больше. Три года назад, прочитав одну из моих книг, он позвонил мне, и с тех пор мы регулярно видимся раз в несколько месяцев. Прошлым летом мы с Беном совершили поездку в маленький городок на границе штатов Алабама и Флорида, чтобы навестить тамошнего шефа полиции по имени Джон Уилсон.

Я всегда знал, что в жилах Джонни течет кровь вождя. В своем городке он установил твердый порядок и шутить с собой не позволит. В городке все любят и уважают его за справедливость: он занимает свой пост уже второй срок. Джонни познакомил нас со своей женой Рейчел. Она производит на мужчин потрясающее впечатление: вполне могла бы работать манекенщицей. От своего мужа она не отходит ни на шаг. У Джонни и Рейчел нет детей, но они все равно счастливы. В уик-энд мы вышли в море на рыбалку из Дестина[39], и Джонни поймал отличного марлина. Моя леска запуталась, обмотавшись вокруг лодки, а Бен просто испекся на солнце — он так не обгорал никогда в жизни. Но мы отлично провели время: гонялись друг за другом и хохотали до упаду.

Оно появилось перед нами прежде, чем я подумал о нем. Все у меня внутри сжалось.

— Озеро Саксон, — сказал я.

Жена и дочь вытянули шеи, чтобы лучше видеть.

Озеро совершенно не изменилось. Такого же размера, как и раньше, та же темная вода, по берегам — тина и камыши, те же красные скалы. Даже сейчас мне не составило особого труда представить, как останавливается пикап отца, как он выскакивает из машины и бросается в озеро вслед за тонущим автомобилем. Ничего не стоило вообразить и «бьюик», уходящий в пучину, воду, заливающую салон сквозь разбитое заднее стекло, и отца, который отчаянно пытается дотянуться до меня изрезанной стеклом рукой. Эти воспоминания живы во мне.

«Отец, я люблю тебя», — подумал я, когда озеро Саксон осталось позади.

Я вспомнил его лицо, освещенное огнем камина, когда мы сидели рядом и он рассказывал мне о докторе Гюнтере Данинадерке. Не сразу нам, да и всем жителям Зефира удалось осознать, что док Лезандер и его жена совершали столь ужасные преступления. Тем более что он не был законченным злодеем, иначе он не выпустил бы меня из тонущей машины. До сих пор я верю в то, что на свете нет таких отпетых негодяев, чью душу невозможно спасти. Быть может, я наивен, как и мой отец. Но лучше быть наивным, подумал я, чем черствым и бесчувственным.

Позже я понял, зачем доктор Данинадерк каждую ночь слушал радио на коротких волнах. Я почти уверен, что он дожидался сообщений иностранных радиостанций о тех деятелях нацистского режима, кто пойман и передан в руки правосудия. Я знаю, что под личиной холодного спокойствия он жил, мучимый вечным страхом, в постоянной готовности в любую минуту услышать стук в дверь. Он заставлял людей страдать, но страдал и сам. Убил бы он меня, получив зеленое перышко, как когда-то вместе со своей Карой замучил до смерти Джеффа Ханнафорда, шантажировавшего его? Честно скажу, не знаю. А вы как считаете?

О да! Демон.

О ней мне рассказал Бен. Демон, уже в старших классах школы заставившая всех поверить в ее гениальность, поступила в Университет Вандербильта, выучилась на химика и была принята на работу в компанию «Дюпон». Там она сразу же добилась успеха, но ее неординарная натура не позволила ей отказаться от своих странных привычек. Последнее, что Бен слышал о Демоне: она организует шоу в Нью-Йорке и недавно сцепилась с Джесси Хелмсом[40] по поводу устраиваемого ею действа, в котором она произносит громогласные тирады против корпоративной Америки, сидя в детском надувном бассейне, наполненном… сами догадайтесь чем.

Единственное, что я могу сказать по этому поводу: от души желаю Джесси Хелмсу не становиться на дороге у Демона, иначе ему можно будет только посочувствовать — в один прекрасный день он рискует оказаться приклеенным к собственному письменному столу.

Я следовал тем же изгибам дороги, по которым когда-то мчал меня, замирающего от ужаса, Донни Блэйлок. А потом холмы расступились, и дорога стала прямой, словно пробор, сделанный в парикмахерской мистера Доллара. Впереди показался мост с горгульями.

Но их больше не было на своих местах. Головы генералов армии конфедератов были отрублены. Возможно, это было актом вандализма, а может, генералов обезглавил некто, выставивший потом эти головы на аукционе в качестве образчиков южного примитивизма и выручивший по тысяче долларов за штуку. Уж не знаю, что стряслось, но голов и след простыл. Железнодорожная эстакада была на своем месте, все так же блестела река Текумсе. Я подумал: Старый Мозес, наверно, рад, что бумажная фабрика наконец-то закрылась. У него больше не застревает грязь в зубах, когда он сгребает черепах со дна реки. Конечно, никто больше не устраивает ему угощения в пятницу на Страстной неделе. Традиция эта как-то сама собой умерла после того, как в 1967 году в почтенном возрасте ста девяти лет скончалась Леди, переправившись на другой берег своей реки. Вскоре после этого, если верить Бену, из города уехал ее муж Человек-Луна перебравшийся в Нью-Орлеан, и чернокожая община Братона начала стремительно уменьшаться, даже более быстрыми темпами, чем остальное население Зефира. Сегодня Текумсе стала чище, но я сомневаюсь, что Старый Мозес поднимается теперь к поверхности реки и выставляет свою чешуйчатую голову, чтобы выпустить из топок ноздрей пар и воду. Наверно, он прислушивается к плеску воды о камни в ночной тишине и спрашивает на языке рептилий: «Почему больше никто не приходит к реке, чтобы со мной поиграть?»

Возможно, Старый Мозес все еще обитает в нашей реке. А может быть, он оставил нас, спустившись по течению Текумсе в море.

Мы миновали мост без горгулий. С другой стороны начинался мой родной город.

— Вот мы и приехали.

Я услышал, что произношу эти слова, сбрасывая скорость, но тут же понял, что сказать так было не совсем верно. Мы добрались до пункта назначения, но это место больше не является Зефиром.

По крайней мере, это не был тот Зефир, каким я его помнил. Дома по-прежнему стояли на месте, но многие из них обветшали, а дворы приобрели заброшенный вид. Нашему взору предстал еще не город-призрак, потому что в некоторых домах — их было очень мало — все еще жили люди, а по улицам катили редкие машины. Но всюду чувствовалось запустение: великолепный праздник жизни переместился в какое-то другое место, оставив после себя вещественные свидетельства своего пребывания, как мертвые цветы в старом саду.

Правда жизни оказалась гораздо суровее, чем я мог себе представить.

Сэнди тоже это почувствовала.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Не знаю, скоро увидим, — отозвался я, не без некоторого усилия изобразив на лице слабую улыбку.

— Здесь почти никого не осталось, верно, папа?

— Почти никого, — ответил я.

Не доезжая до центра, я свернул на Мерчантс-стрит. Я не был готов к тому, что увидел. Добравшись до края бейсбольного поля, где мы выдержали яростную атаку Брэнлинов, я остановил машину.

— Не возражаете, если мы постоим здесь несколько минут? — спросил я.

— Нет, — ответила Сэнди, стиснув мою руку.

Кстати, насчет Брэнлинов. Будучи служителем закона, Джонни снабдил меня информацией о них. Прошедшие годы показали, что братья были сшиты из разного материала. Гота стал выступать за школьную футбольную команду и даже стал героем на час в матче против школы Юнион-Тауна, когда перехватил мяч на самой линии гола своей команды и заработал стремительной пробежкой решающие очки. Всеобщее признание сотворило с ним чудо, продемонстрировав, что ему крайне недоставало внимания со стороны родителей, которые были слишком глупыми или злобными, чтобы одарить его им. В настоящее время Гота живет в Бирмингеме, работает страховым агентом, а в свободное время тренирует футбольную команду младшего возраста. Джонни добавил, что Гота больше не высветляет перекисью волосы, потому что лыс, как коленка.

В противоположность брату Гордо продолжил путь на самое дно. Мне тяжело об этом говорить, но в 1980 году Гордо был застрелен владельцем магазина «Севен-Илевен» в городе Батон-Руж, штат Луизиана, где он связался с дурной компанией. Гордо пытался ограбить кассу, в которой было меньше трех сотен долларов, при этом он прихватил с собой столько сладких пирогов «Литтл Дебби», сколько смог унести. Мне кажется, что однажды у него был шанс изменить свою судьбу, но он не внял предостережению ядовитого плюща.

— Я выйду на минутку размять ноги, — сказал я своим спутницам.

— Если хочешь, мы выйдем с тобой.

— Нет, — отрезал я. — Сейчас не нужно.

Выбравшись из машины, я зашагал по заросшему травой бейсбольному полю. Добравшись до круга питчера, я постоял там, ощущая, как приятно холодит лицо легкий ветерок и ласкает кожу солнце. Деревянные трибуны, где я впервые увидел Немо Керлисса, заметно просели. Тогда, подняв руку к небу, я замер и принялся ждать.

Что, если мяч Немо, брошенный им в небо столько долгих лет назад, сейчас внезапно упадет мне в ладонь?

Я ждал.

Но этого так и не случилось. Немо, мальчик с совершенной рукой, загнанный в ловушку невыносимыми жизненными обстоятельствами, забросил мяч далеко за облака. Мяч так и не упал на землю, он никогда больше не вернется. И только я, Бен и Джонни запомнили этот случай навсегда.

Сжав ладонь в кулак, я опустил руку.

Отсюда был хорошо виден Поултер-Хилл.

Холм тоже уступил разрушительной силе времени. Между надгробиями пробивалась трава, нигде не было видно свежих цветов, словно туда давно никто не заглядывал. «Какая досада!» — подумал я, потому что именно там лежал подлинный Зефир.

Мне не хотелось бродить среди могильных камней. Вернувшись из своего путешествия на поезде, я простился с Дэви Рэем, а он со мной. Мне больше нечего было там делать.

Повернувшись спиной к смерти, я отправился к живущим.

— Вот моя школа, — сказал я жене и дочери, остановившись рядом с площадкой для игр.

Тут уже все выбрались из машины, и Сэнди шла бок о бок со мной, пока мои ботинки вздымали пыль школьного двора. Наше «подрастающее поколение» принялось носиться по площадке все более и более широкими кругами, словно пони, выпущенный на волю после долгого пребывания в стойле.

— Осторожно! — предупредила Сэнди дочь, заметив разбитую бутылку.

Беспокойство столь свойственно матерям.

Я обнял Сэнди за талию, и ее рука притянула меня к себе. Та часть школьного здания, где раньше занимались младшие классы, сейчас стояла пустой и заброшенной, несколько стекол было разбито. Там, где когда-то визжало и голосило множество детей, стояла оглушительная тишина. Я взглянул на место около забора, где когда-то сцепились Гота Брэнлин и Джонни. Я посмотрел на ворота, сквозь которые пронесся на своей Ракете, спасаясь от Гордо, препровождая его на справедливый суд Люцифера. Я увидел…

— Эй, папа, смотри, что я нашла!

Наше «подрастающее поколение» трусцой возвращалось назад.

— Я нашла его вон там! Классная штука!

Глянув на маленькую раскрытую ладонь, я невольно улыбнулся.

То был черный наконечник стрелы, идеальной формы и совершенно гладкий. На поверхности не было заметно ни единой царапины. Он был сделан человеком, привыкшим гордиться своим трудом. Вероятнее всего, вождем племени.

— Можно, я оставлю его себе? — спросила моя дочурка.

Ее зовут Скай. В январе ей исполнилось двенадцать. Она сейчас переживает период, который Сэнди называет стадией мальчишества. Скай предпочитает носить бейсболку задом наперед, любит бегать, заразительно смеясь, по пыльным улицам. Она уже не играет с куклами и мечтает сходить на концерт «New Kids on the Block»[41]. Все придет к ней в свое время, я нисколько в этом не сомневаюсь. Сейчас же Скай просто очаровательна.

— Думаю, что ты вполне имеешь на это право, — заверил я ее.

Скай поспешно запрятала наконечник в кармашек джинсов, словно какое-то заветное сокровище.

Как видите, это часть жизни и девчонок тоже, не только мальчишек.

Мы покатили вдоль Мерчантс-стрит к центру города, к его остановившемуся сердцу.

На улице трудно было отыскать хотя бы одну открытую дверь. Закрыта была парикмахерская мистера Доллара, «Пигли-Вигли», кафе «Яркая звезда», магазин скобяных товаров, «Лирик» — всё-всё. Только витрины «Вулворта» чисто вымыты. Стремительный рост числа магазинов, квартир и торговых пассажей в Юнион-Тауне загубил дух коммерции в Зефире, как когда-то открытие «Кладовой Большого Пола» сделало ненужной развозку молока. Жизнь не стоит на месте, но можно ли назвать это прогрессом?

Мы проследовали мимо здания суда. Тишина. Позади остался плавательный бассейн и остов «колеса обозрения». Тишина, и здесь тишина.

Мы проехали мимо домика мисс Гласс Голубой. Услышать безмолвие там, где когда-то звучала музыка, было особенно тяжело.

Мисс Гласс Голубая. Мне хотелось бы поведать вам, что произошло с ней, но об этом я ничего не знаю. Если она еще жива, то ей сейчас за восемьдесят. Мне просто не известно о ней ничего, и все тут. Так же, как и о многих других, кто уехал из Зефира за прошедшие годы: о мистере Долларе, о шерифе Марчетте, о Джазисте Джексоне, о мистере и миссис Дамаронд, о Ниле Кастайл и Гэвине, о миссис Велвадайн, о мэре Своупе. Надеюсь, что все они живы и здоровы и поныне и проживают в других городах. Думаю, что все они забрали с собой по кусочку Зефира и, куда бы ни отправились, бросили в землю на новом месте семена нашего городка. Так, как это сделал я.

После окончания колледжа я два года подвизался в одной из бирмингемских газет в качестве журналиста. Придумывал заголовки и редактировал статьи других. Возвращаясь с работы, я садился к своей волшебной шкатулке — не той шкатулке, что прежде, но новой, хотя и не менее волшебной, — и писал, писал, писал. Рассказы я рассылал по почте, но они возвращались назад. Потом, скорее от отчаяния, я решил написать роман. Подумать только: он сразу же нашел издателя.

Сегодня из моих книг можно составить библиотеку. Пока еще небольшую, но она постоянно растет.

Я замедлил ход машины у большого дома в конце улицы, рядом с конюшней.

— Раньше он жил здесь, — объявил я Сэнди.

— Ого! — подала голос Скай. — Зловещее местечко! Похоже на дом с привидениями.

— Нет, — отозвался я. — Думаю, теперь это обычный дом.

Подобно тому как Бо знает все о футболе[42], для моей дочери нет секретов о домах с привидениями. Она отлично знакома с Винсентом Прайсом и Питером Кашингом[43], фильмами киностудии «Хаммер»[44], произведениями По[45], «Марсианскими хрониками»[46] и городком под названием Жребий[47]. Кроме того, ей известно про путешествие Алисы сквозь зеркало и о Стойком оловянном солдатике, Гадком утенке и путешествиях Стюарта Литтла[48]. Она знает о Стране Оз и о джунглях, где живет Тарзан, хотя еще слишком мала, чтобы оценить что-то, кроме цветов и красок, она уже способна различить манеру Ван Гога[49], Уинслоу Гомера[50] и Миро[51]. Она слушает Дюка Эллингтона[52] и Каунта Бэйси[53], не забывая при этом о «Beach Boys». На прошлой неделе она спросила у меня разрешения поставить фотографию в рамке на свой туалетный столик. По ее словам, парень, изображенный на снимке, необыкновенно крутой.

Его зовут Фредди.

— Скай, — сказал ей я. — По-моему, наедине с этой физиономией ты не сможешь заснуть…

И тут же замолчал. «Ого, — подумал я, — ого, что творится!»

Фредди повстречался со Скай. Попробуй расскажи ей теперь о том, как велика сила воображения!

Повернув машину на Хиллтоп-стрит, я покатил в сторону дома.

Я добился успеха как писатель. Эту работу нельзя назвать простой, но мне она нравится. Мы с Сэнди не из той породы людей, кому нужно владеть половиной мира, чтобы быть счастливыми. Впрочем, должен признаться, что однажды я крепко потратился, купив красное авто с откидным верхом, которое обнаружил на аукционе подержанных машин, когда мы с Сэнди отдыхали в Новой Англии. Такие автомобили относят к разряду спортивных. Я занялся его реставрацией, придав ему такой вид, какой он, должно быть, имел во времена расцвета Зефира. Иногда, гоняя в нем один по шоссе, когда ветер развевает мне волосы, а солнце палит в лицо, я ловлю себя на том, что утрачиваю чувство реальности и разговариваю с ним. Я даже дал ему имя.

Думаю, вы сами догадаетесь, как я назвал его.

Уезжая из Зефира, мы взяли велосипед с собой. У нас бывали разные приключения; золотой глаз многое повидал на своем веку и всегда оберегал меня от неприятностей. Но время шло, велик начал натужно скрипеть под моим весом, а рукам стало не хватать размаха руля. Велосипед отправился на покой в подвал, где и стоит сейчас, прикрытый брезентом. В один прекрасный уик-энд, вернувшись из колледжа, я обнаружил, что мама устроила распродажу домашних вещей, включив в нее и содержимое подвала.

— Вот деньги, которые один человек выложил за твой старый велосипед! — сказала она протянув мне двадцатидолларовую бумажку. — Он купил его для сына, разве это не здорово, Кори?

— Конечно здорово, — ответил я.

А потом, поздно вечером, уткнулся отцу головой в плечо и заплакал, словно мне было снова двенадцать лет, а не двадцать.

Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Вот он. Прямо передо мной.

— Это мой дом, — сказал я Скай и Сэнди.

Дом постарел, вылинял под солнцем и дождями. Он нуждался в покраске и ремонте, в любви и заботе, но некому было дать их ему, потому что он был пуст. Остановив машину у края тротуара, я взглянул на дом и внезапно увидел, как на крыльцо, улыбаясь, вышел отец. Он был в отличной форме, сильный и подтянутый, каким я его и запомнил.

— Привет, Кори, — крикнул он мне. — Как дела?

— Отлично, сэр, — ответил я.

— Ты добился в жизни чего хотел, я верил в тебя. Ведь я был прав?

— Да, сэр, — ответил я.

— У тебя красивая жена, Кори, и прекрасная дочь. А какие книги ты написал! Я всегда, с самого начала, знал, что ты добьешься своего.

— Отец? Ты не против, если мы войдем и побудем немного в доме?

— Ты хочешь войти сюда? — Отец оперся о столбик навеса крыльца. — Но зачем тебе это, Кори?

— Тебе не тоскливо одному? Здесь так тихо.

— Тихо? — Отец от души рассмеялся. — Иногда мне действительно хочется, чтобы здесь было потише! Здесь никогда не бывает тихо.

— Но ведь дом… пуст? Там же нет никого?

— Там просто не протолкнуться, — ответил отец, взглянув на весеннее солнце, стоящее поверх холмов. — Но тебе не следует входить сюда, чтобы увидеть их всех, Кори. Даже ради меня. Не надо ворошить прошлое. У тебя чудесная жизнь, Кори. Гораздо лучше, чем я мог себе представить. Как дела у мамы?

— Она счастлива. Я хочу сказать, что ей, конечно, недостает тебя, но…

— Но ведь жизнь для живых, — заключил он наставительно, своим отцовским тоном. — А теперь поезжайте дальше и занимайтесь своими делами, вместо того чтобы бродить по старому дому с прогнившим полом.

— Хорошо, сэр, — ответил я, но не тронулся с места.

Отец повернулся, чтобы войти внутрь, но замер на пороге.

— Кори? — спросил он.

— Да, сэр.

— Я всегда любил тебя и твою маму. Я рад, что у вас все хорошо. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Я кивнул.

— Ты всегда был мне хорошим сыном, — сказал отец и вернулся в дом.

Крыльцо опустело.

— Кори? Кори?

Я обернулся и взглянул на Сэнди.

— Что ты там увидел? — тревожно спросила она.

— Тень, — ответил я.

Прежде чем уехать окончательно, мне хотелось побывать еще в одном месте. Я повел машину по извивам Темпл-стрит в сторону поместья Такстеров, что находится на самом ее верху.

Вот где действительно произошли серьезные перемены.

Часть больших домов оказалась буквально стертой с лица земли. На их месте колыхалась высокая трава.

Но в конце улицы меня ждал новый сюрприз: поместье Такстеров разрослось, выпустив во все стороны, как побеги, флигели. Имение казалось огромным.

«Господи боже мой! — пронеслось у меня в голове. — Значит, Вернон по сию пору живет здесь!» Я въехал в ворота, миновав вместительный плавательный бассейн. В ветвях раскидистого дуба был сооружен шалаш. Поместье было ухожено: земля в отличном состоянии, все новые постройки гармонировали с общим стилем.

Я остановил машину перед парадным входом.

— Просто не могу поверить своим глазам! — сказал я Сэнди. — Я должен узнать, живет ли здесь, как и раньше, Вернон.

Выбравшись из машины, я направился к парадной двери, весь дрожа от возбуждения.

Но прежде чем я успел добраться до двери, я услышал звон колокольчика: динь… динь… динь…

До моих ушей донеслись звуки, набирающие силу, словно приливные волны.

У меня буквально перехватило дыхание.

Потому что через мгновение появились они.

Они высыпали гурьбой наружу через распахнутые двери, словно осы из дыры в потолке нашей церкви в то памятное пасхальное воскресенье. Они мчались ко мне, заливаясь смехом, с пронзительными криками, толкая друг друга. Они неслись ко мне в облаке оглушительного шума.

Множество мальчишек — и белых, и черных.

Они закружились вокруг и обтекли меня, словно я был островком на пути течения их реки. Некоторые устремились к шалашу в ветвях дуба, другие весело носились по ухоженной зеленой лужайке. Я оказался в центре вселенной юности и задора. И тут я заметил табличку на стене рядом с дверями поместья.

«Зефирский приют для мальчиков» — вот что было на ней написано.

Особняк Вернона стал приютом.

Мальчишки продолжали носиться вокруг, бешено выплескивая застоявшуюся энергию в этот великолепный воскресный день. На втором этаже распахнулось окно, из которого выглянула женщина с покрытым морщинами лицом.

— Джеймс Люциус! — выкрикнула она. — Эдвард и Грегори! Немедленно идите сюда! Начинается урок музыки!

На женщине был голубое платье.

Две незнакомые мне пожилые дамы вышли из дверей поместья, чтобы присмотреть за юными сорванцами. Я мысленно пожелал им удачи. Появившийся вслед за ними молодой человек обратился ко мне:

— Чем могу помочь вам, сэр?

— Я раньше жил здесь, в Зефире. — Я был настолько ошеломлен, что едва мог говорить. — Когда же здесь открылся приют?

— В тысяча девятьсот восемьдесят пятом, — ответил молодой человек. — Мистер Вернон Такстер передал этот дом детям.

— Мистер Такстер жив?

— Он покинул город. Мне очень жаль, но у меня нет сведений о его дальнейшей судьбе. — У молодого человека было приятное открытое лицо, светлые волосы и глаза василькового цвета. — Я могу узнать ваше имя?

— Я… — И тут я понял, кто этот молодой человек. — Могу я сначала спросить, как зовут вас?

— Бубба Уиллоу. — Молодой человек улыбнулся, и я увидел черты лица Чили. — Преподобный Бубба Уиллоу.

— Рад познакомиться. — Мы пожали друг другу руки. — Я знал вашу мать, мы встречались однажды.

— Мою мать? В самом деле? Так как же вас зовут?

— Кори Маккенсон.

Мое имя не произвело на него никакого впечатления. Я был для Чили всего лишь маленьким корабликом, однажды прошедшим мимо.

— Как поживает ваша мать?

— О, прекрасно. Она переехала в Сент-Луис и сейчас работает учительницей в шестом классе школы.

— Думаю, ее ученикам повезло.

— Пастор? — проскрипел старческий голос. — Пастор Уиллоу?

Из дверей приюта вышел пожилой темнокожий человек в выцветшем комбинезоне. На его тощей талии висел монтерский пояс с разнообразными молотками, отвертками и загадочными гаечными ключами.

— Пастор, я заделал ту течь в трубе наверху. Теперь погляжу, что там с холодильником.

Глаза старого негра остановились на мне.

— Ого! — воскликнул он. — А я ведь знаю тебя, парень!

Его лицо озарила улыбка, словно день настал после темной ночи.

Мы обнялись под аккомпанемент звяканья инструментов на монтерском поясе.

— Кори Маккенсон! Господи, глазам своим не верю! Неужели это ты?

Мой взгляд обратился к женщине в голубом.

— Да, мэм, это я и есть.

— Господи, Господи! Прошу прощения, преподобный!

Но внимание женщины тут же вновь переключилось туда, куда и должно было быть направлено, — на подрастающее поколение мальчишек.

— Джеймс Люциус! Не смей забираться на дерево — ты обязательно свалишься!

— Могу я пригласить вас и вашу семью зайти к нам? — спросил меня преподобный Уиллоу.

— Пожалуйста, мистер Маккенсон, — с улыбкой поддержал его мистер Лайтфут. — Нам есть о чем поболтать.

— На кухне кофе и свежие пончики, — принялся соблазнять меня преподобный. — Миссис Велвадайн готовит так, что пальчики оближешь!

— Кори Маккенсон, немедленно заходи внутрь! — И сразу же после этого: — Джеймс Люци-и-и-ус!

Сэнди и Скай вышли из машины. Зная меня, Сэнди не стала отказывать мне в удовольствии немного посидеть со старыми знакомыми. Мы не задержимся здесь надолго, потому что мой новый дом теперь далеко от родного города, но побыть здесь часок было как раз то, что нужно.

Когда они вошли, я на мгновение задержался на пороге, прежде чем присоединиться к ним.

Я поднял голову и взглянул в яркую синеву неба.

Мне показалось, что я заметил там четыре маленькие фигурки с развевающимися за спиной крыльями, летящие в сопровождении крылатых собак; они устремлялись вниз и вновь взмывали вверх в потоках солнечного света.

Они навсегда останутся там, по крайней мере до тех пор, пока будет жива магия.

А у магии здоровое, сильное сердце.