Лут

Глава 14

— Когда корабеллы соберем, от Третьего избавляемся, — хмуро сказал Волоха старпому. — И пастуха тоже в отбой. Пусть идут, оба.

Дятел крякнул. Пригладил хвост револьвера.

— С чего так просто-запросто? Айда на Хом Бархата продадим? Или на органы, тоже ладно будет… А волосы пожертвуем в цирюльню… а перед этим дашь мне его денька два погонять, раз уж все равно сливаем. Застоялся я…

— У него в мозгах Гаер ковырялся. Не знаю, что установил, но мне не улыбается и дальше таскать при себе или шпиона, или убийцу. Или два в одном. Шампунь-кондиционер.

— Скорее, двойное проникновение, — ухмыльнулся цыган. — Тогда давай шлепнем ублюдка?

— Чтобы Второй на алаверды шлепнул нас?

— Кишка тонка.

— Не скажи. — Русый потер лицо ладонями, и Дятел наметанным глазом разглядел ужалы стимуляторов под локтями. — Триггеры, они у всех разные. В общем, что бы Гаер ни замыслил, наше дело свою выгоду поиметь. Берем корабеллы в охапку и сваливаем, а эти двое пусть как хотят.

Дятел хмыкнул. Волоха скосил зеленый глаз на цыгана.

— Что?

— Да все смотрю, как ты промежду двух огней бьешься. Между Лесом и Лутом.

— Пустой разговор, — Волоха отвернулся.

— Думаешь от Лутовой ревности корабеллами откупиться? — Дятел оскалился всей пастью. — Он тебя не выпустит, и знаешь почему?

— И почему же? — русый развернулся с рычанием.

Стимуляторы всегда на него так действовали, обычно спокойный Волоха вмиг перекидывался в рысь.

— Потому что куда бы ты ни пошел, в себе его всюду носить будешь. Вот здесь, — ткнул русого в грудь, — и вот здесь.

И щелкнул по лбу.

Волоха в миг завернул тому локоть, ткнул лбом в переборку. Зашипел, оголив клыки:

— Руки не распускай, цыганва! Сам решу, куда идти и что делать.

Старпом проговорил со смешком:

— Бесишься, гаджо. Пеной плюешься, потому что я прав. Скажешь, нет?

Волоха молчал. На загривке, мнилось, шерсть дыбом встала. Никто не умел вывести его из себя, никто, кроме хитроглазого цыгана. Дятел знал его слишком хорошо, иногда — лучше, чем самого себя. Врать ему было бессмысленно, все равно разгадает.

Горан.

Никто из них об это не просил; хоть и росли вместе, и прошли через многое рука об руку, про горан до поры и слыхом не слыхивали. Случилось, как природы явление, повязало крепче парных армлетов. Дятел думал, им еще повезло. Его гораном был тот, за кого он убить мог, умереть готов был, а не вовсе чужой человек. Горан полнее раскрывал себя в сражении, когда — плечо к плечу — валентность оружия суммировалась, возрастая многократно; и в быту, послесловии, когда — в сплетении — быстрее раны затворялись, скорее силы возвращались.

Волоха отпустил старпома. Отошел к иллюминатору, успокаиваясь взглядом на Луте.

Цыган смотрел ему в затылок, не улыбаясь, мял ладонью локоть.

— После договорим, Дима, — не оборачиваясь, бросил Волоха. — После.

***

Лут пах по-разному. Будь Выпь знатоком, непременно бы сравнил его оттенки с тонами вина; если бы Второму выпало родиться художником, сердцем бы впитывал краски. Но для него Лут именно пах. И звучал.

В обитаемой зоне, плотно усаженной Хомами, текучая его масса двигалась хаотично и мощно, запахи сплетались в причудливые венки и массивные букеты, преобладали ноты чая, гвоздики, мускуса и соли. От иных Хомов тащило вишневыми костями и миндальным ядом, от других обволакивающе пахло сливами, еще одни отзывались трюфельными, чернильными, земляными запахами.

На глубине, вдали от серебряноглавых Хомов, раскрывались холодные цветы и чистая вода.

Интересно, думал Выпь, как Лут выглядит для Волохи? Русый часто всматривался в него, прикрыв глаза, будто незрячий. Или он действительно становился слепым в этот момент, лишался зрения, умирал — и существовал в Луте, так же как Лут растворялся в нем самом? Или смотрел иначе и видел много больше, чем положено человекову зрению?

Каким был Лут для Юга? Третий его не боялся. Сидел на борту, спустив волосы в глубину — неужели доставал до самого дна? — мог забраться на руль высоты, беззастенчиво разглядывал. Одной масти, оба с горячим звездным огнем в жилах. Определенно, для каждого Лут был свой и — своим.

Волоха остановил корабеллу, и именно в этот момент тьма под ними разошлась — точно совлекли черный фокусный плащ — и Лут выпустил из чернильной пасти серебристую долгую спину, и обтекаемые бока, и лучи оперения.

От представленных размеров явление не сразу соотнеслось в сознании, не сразу поняли, что…

— Это ж нихера не Бухта, — прохрипел Дятел, — это…

— Рыба Рыб, — севшим голосом подтвердил Волоха, закидывая голову. — Одна из корональных, плавающих резиденций Вторых. О, Лут, как глубоко они ее утопили…

Рыба словно висела в черной глыбе льда, законсервированная чешуйчатой броней, по которой прокатывались смородиновые волны всполохов. По бокам лепились наросты — капсулы-шлюпки, на данный момент пустые и неактивные. Челюсти Рыбы были открыты — приглашающе разомкнуты, ровно объятия капкана.

Волоха направил корабеллу туда, даже не счел нужным выразительно помедлить перед заплывом. Рыба была — как ларец, фаршированный умопотрясающим сокровищем. Пиратский клад.

— Она живая, как думаете? — в голосе Руслана восхищение мешалось с испуганным восторгом.

— Предлагаешь строганиной запастись?

— Господа, хочу отметить, что строение челюстей этой махины весьма схоже с челюстным аппаратом исполинской акулы…

— Которая вроде как людей не ест, ага.

Корабелла медленно, торжественно вошла в открытую пасть. Флаг горел гордо, яркой малахитовой зеленью.

Мусин и Буланко фиксировали происходящее на пластины ихора. Иночевский молчал, поигрывая тяжелыми кольцами Лафона, облепившими самоцветными огнями фаланги тонких пальцев. Опасный и прекрасный подарок Лута шел исключительно ему одному, прочим не по руке был, не по силам.

Возможно, капитану пришлись бы впору, но он о примерке ни разу не спрашивал.

Дятел с видом завоевателя, кулаки в боки, оглядывал пустую корону Вторых. Скалился, как бесстыжая абордажная сабля.

— Да здесь запросто целая флотилия разместится.

— И размещалась. Как Рыба сглотнула... Мобильности Вторым не занимать было.

— Вот только темно, будто в жопе. Щегол, слабо свет врубить?

Цыган был несправедлив. Ребристый свод слабо отзывался перламутровым гладким сиянием, у челюстей Рыбы жили светящиеся фонари — стая их снялась с гнезда, подплыла к гостям рассыпчатым шлейфом. Инок поднял узкую кисть в кольцах — фиолетовые светляки обогнули корабеллу, нырнули в темноту, рассыпая блики по тяжам воздушных конструкций.

— А-ах, какая работа, мать-перемать! — хором захлебнулись восторгом Ивановы.

Посмотреть было на что. Корабелла уютно встала в раму причальной лестницы, а дальше, подтопленные расплавленным мраком, шли виртуозные ярусы, сработанные из материала, видом своим напоминающим рыбью кость. Белый, с перламутровой жирной искрой, полупрозрачный, он составлял весь корпус-скелет Рыбы. Хрупкий лишь на вид, на деле не уступающий в прочности знаменитым доспехам Третьих.

— Ну что, ломанемся?! — Дятел проверил револьверы, яйца, нож и серьгу.

— Фу, отставить! — Волоха на автомате перехватил старпома за треснувший ворот. — Ты хоть примерно представляешь, что нас там ждет?

— А как же?! Цыпочки-корабеллы, целочки наши!

— А еще ворох противоугонных систем. Это Рыба, конокрад ты жадный, не гуманный.

— Логично, — признал цыган, выхватывая черным оком Выпь, — шкет, а, шкет, что там Алиса тебе говорила? В каком номере их выстукивать?

— Я не знаю, — Выпь покачал головой, — и я бы пошел один.

Тонкий намек толсто проигнорировали.

— Разобьемся, — решил Волоха, — Медяна, Руслан, Мусин — остаетесь на Еремии. Если что — цепочку наследования все знают?

— Да ладно тебе, гаджо…

— Все? — построжел капитан.

— Так точно, — подтянулся народ.

— Отлично.

Проверили оружие. Никто даже примерно не представлял размеры и схему внутреннего корпуса громадины. Косились на Выпь, тот казался всем наиболее знающим.

Желтоглазый привычно отмалчивался.

***

— Я бы не хотел, чтобы ты шел с нами, — в лоб оповестил Выпь.

Юга, как ожидалось, немедленно оскалил зубы. Улыбкой, словно щитом, он отбивал и насмешки, и похоть, и злость, и заботу. С равной силой.

— Помнишь, что сталось на Сиаль? — продолжил Выпь упрямо. — Помнишь? Я — помню. А это — место обиталища Вторых. Третьим что здесь делать? Послушай, Юга, останься на корабелле, чего тебе стоит?

— Мне эта отсидка под лавкой будет стоить моей гордости, — сквозь зубы улыбнулся Юга, — а она то немногое, чем я богат и чем горжусь. Так что нет, Выпь, пастух. Друг. Не проси. Пойдем вместе. Я не овечка, я могу постоять за себя.

— А если…

— Тогда и будем посмотреть, как говорит Мусин. Пошли.

***

Волоха достал из кармана шпуньку шерстяной красной нитки, и собственноручно обвязал доверчиво подставленные запястья экипажа.

Участь не миновала и Юга с Выпь — парни обзавелись красными браслетами.

— Для чего это?

— Маркер связи. Если заблудишься или случится что — мы будем знать.

— Как трогательно, — Юга скривил темные губы, зачем-то лизнул ниточку.

— Спасибо, — сказал Выпь.

На перламутр надежды было мало, прихватили фонари. Второй и Третий бок о бок дошли до развилки и остановились. Выпь кинул луч света в боковой коридор. Тот аукнулся в полированной стенке с темными вмятинами, поманил темнотой.

Второй, помедлив, вложил ладонь в одну из выемок. Идеально. Будто под его руку сработано.

Юга махнул на прощание, двинулся дальше, а Выпь даже остановился от удивления. Повел плечами. Столько провел рядом с Юга — как ни с кем прежде — что даже разойтись по разным дорогам казалось неправильным.

Словно почувствовав его смятение, Третий обернулся. Вопросительно глянул через плечо. Выпь виновато улыбнулся и шагнул в свой коридор.

Было тихо, как если бы звуки аккуратно выбрали до последней ноты и заперли в ларец, а ларец бросили на дно океана закрытого Хома. Алиса должна была ждать где-то здесь, в переплетенном нутре Рыбы, но Второй не слышал ее больше.

Он и себя не слышал.

Осторожно водил фонарем, и послушно выступали в свете своды, отполированные как старое дерево, и вились в полупрозрачных стенах или провода, или обильная, густо разветвленная сеть артерий, кровоснабжающая живую ткань. Он вел по ним ладонью, и они будто пульсировали слабо, и часть из них уходила вверх, а часть ныряла в пол.

Второму не было страшно, только тоскливо. И неуютно. Он волочил за собой темноту, как плащ, и если переднюю ее стену щелоком разъедал луч фонаря, то сразу за ним она оживала и наливалась новой силой.

Ему казалось, что на него устремлена тысяча глаз.

Сколько ярусов у Рыбы и на котором из них он находится?

Алиса, мысленно позвал Выпь.

— Алиса, — сказал, чтобы хоть как-то разбить тишину. Во рту было сухо, словно горло затянуло паутиной. — Алиса!

Что-то вздохнуло впереди, и Выпь замер, сжимая ручку фонаря. Остро не хватало оружия — любого. У него при себе был только голос в запечатанном футляре ошейника.

Ему показалось, что Рыба — весь массив ее — тихо шевельнулся.

Застыл, держа руку на стене. И покрылся холодным, липким потом, когда на его ладонь легли прохладные пальцы.

***

— Фу-ты ну-ты лапти гнуты, — прокомментировал Дятел, когда пластина двери в нише мягко подобралась вверх, в небо свода.

Поглядывая наверх, осторожно сунул через порог сперва лезвие, затем револьвер, а потом перешагнул узкую линию — светящуюся нить, готовый сразу же прыгнуть обратно. Любопытство его разбирало, как здоровущую цыганскую кошку.

В отличие от черных ветвей коридоров, здесь было светло. Голубоватое мерцание стекало по стенам, исходило от прослаивающих стены тонких трубок.

В центре комнаты располагался шар, вдоль стен жались многоярусные настилы, все в отстающих чешуйках ячеек. Туда Дятел и полез со всем пылом, пока Волоха осматривал шар.

— Гляди-ка! — воскликнул цыган, встряхивая найденным пакетом. — Быть мне Гаером, если это не лягушачья шкура Третьих!

— Выбрось гадость, — не поворачиваясь, посоветовал Волоха.

Шар манил его, как жука-скарабея.

— Разбежался, ага… За эти смоляные доспехи мне все Князья наперегонки защеканить будут, — бормотал Дятел, заталкивая пакеты в сумку.

— То, что они наверняка сняты с трупов, тебя не смущает?

— Никак нет, гаджо! А должно?

Волоха лишь отмахнулся, продолжая обшаривать и ощупывать сферу. В конце концов раздосадовано толкнул ее ногой и та вдруг сдвинулась с места. Тяжело, плавно перекатилась, и Рыба явственно дрогнула.

Сфера описала восьмерку и вернулась на место. Встала с тихим щелчком. И раскрылась — от сердцевины, будто каменный цветок.

— Теперь я понимаю, отчего тебя с Хома Бархата поперли, — высказался цыган, потирая затылок, — ты невообразим в домашнем хозяйстве.

— Думаю, это один из рычагов управления, — Волоха рассматривал доли, испещренные светляками символов, не решаясь коснуться их, — или схема внутреннего устройства, Рыбьих кишок… Далеко не все Вторые владели голосом, а управлять этой махиной как-то надо…

Русый присел на корточки, разглядывая диковину с нового ракурса. Дятел все шарил, как настойчивая моль.

Волоха задумчиво ткнул в одну из долей. Убрал руку, а за пальцем сияющей нитью потянулась копия выбранного значка. Волоха тряхнул кистью, и копия зависла в воздухе, медленно проворачиваясь и вопрошающе подмигивая.

Волоха прищурился. Подчиняясь импульсу, закатал рукав на левой руке как можно выше, провел по каменной доле ладонью, сгребая пятерней призрачную информацию. После с силой огладил руку — от локтя до запястья. Значки послушно сгруппировались, размещаясь на новом носителе.

— Дятел, — окликнул Волоха старпома, не отводя взгляда от мерцающего списка, — мне нужно твое тело.

***

Медяна прикусила губу, обозревая полумрак, в котором терялись очертания ярусов Рыбы. Тишина стояла, юбки ее немыми колоколами накрыли и корабеллу, и Рыбу. Не слышно было привычного ивановского трепа, парни разошлись по палубе.

В конце концов, что страшного могло случиться с ней? Она не ломилась в темноту, как в запертую дверь, спокойно сидела на корабелле.

Не бойся, рыжая.

Глубокий голос Еремии прозвучал так неожиданно, что девушка дернулась. Раньше до мысленного общения выворотень не снисходила.

— Да я не боюсь…

Корабелла фыркнула. Медяна нервно пригладила резной ствол револьвера. У Дятла их было, как блох на псарне, но отдать девушке хотя бы один он отказался наотрез, несмотря на выразительные приказные просьбы капитана и его зеленые глаза. Волоха отдал ей свой смертострел. Старпом тут же пригрозил, что в случае неправомерного его использования, засунет оружие рыжей глубоко и надолго.

Не мечтай, огрызнулась девушка.

И Дятла не бойся тоже.

— Ты что, у меня в голове шаришь? — возмутилась Медяна и покраснела.

Во-первых, на «ты», во-вторых… Мысли у нее были порой ого-го. Особенно касательно некоторых членов экипажа.

Я не умею читать мысли, дурочка. Никто не умеет.

— Как думаешь, он меня отпустит живой?

Отпустит, конечно. Вот только сама захочешь ли уйти?

— Само собой! — возмутилась рыжая, но призадумалась.

Хочет ли? Она как-то свыклась — и с Еремией, и со своей маленькой каютой, и с кухней, и с раздолбаями по соседству. И с Лутом. Засопела. Удивительное ждало ее открытие. Оказывается, плавать в Луте было интереснее, чем честно-размеренно трудиться на ферме яблочных ягод.

Но. Медяна сжала зубы так, что желваки заходили. Ей надо было вернуться. При всем увлечении Лутом, у нее оставались отец и родной дом. Им она была нужнее.

— Ох, Еремия, но не буду я на камбузе торчать всю жизнь.

У нас никого на камбузе не оставляют. Карьерный рост! Соцпакет, бесплатное питание, дружный коллектив, игры на свежем воздухе! Есть шанс влиться в команду, точно тебе говорю.

— Нет, Еремия, — решила девушка окончательно, — отпустит — и сразу домой.

Медяна облокотилась о борт и уставилась на незнакомую рожу, поднявшуюся вровень с ее лицом. Вскрикнуть не успела, только отшатнулась — и лапа незнакомца счастливо разминулась с ее грудью.

— Ух ты, какая, мясная, — осклабился мужик, перемахнул борт и пружинисто пошел на Медяну.

Шмаляй по яйцам!

— Стой! Стрелять буду! — не слишком уверенно пообещала девушка, пятясь.

Вроде бы никто из Ивановых так не говорил, обычно они сначала стреляли, потом разговоры разговаривали. Но девушка от волнения все попутала.

Взвизгнула, когда ее поймали сзади, выхватили револьвер, потянули за волосы.

Держись, крошка! Я кликнула Волоху, держись, ребята натянут эти грязные жопы!

Медяна вздрогнула, представив, а мужик довольно заухал.

— Правильно, трясись, детка, трясись! Ишь, какие у нас тут титечки… Смотрите, парни, до чего славная рыбка нам попалась!

«Парни», судя по прощальным звукам, нарвались на сторожевых Ивановых, которые в отличие от Медяны обошлись вовсе без разговоров. Девушка выдохнула, собралась и ударила затылком в переносицу, лягнулась пяткой под колено и добавила локтем под ребро.

— Щука… — нечленораздельно, через рот, набитый кашей из слюны, зубов и крови, прошипел тать, — щука…

— Щука! — расхохотался подхвативший идею Дятел.

Медяну всегда неприятно изумляла его замечательная способность появляться вдруг и сразу, но обрадовалась она цыгану как родному.

Дятел сгреб ближайшего бандита и с размаху приложил головой о борт. Та чпокнула, будто свежая капустная кочерыжка.

Девушка присела, на четвереньках метнулась к лестнице на вторую палубу, но дорогу заступил еще один лишенец, нагнулся — и рыжая, отчаянно заорав, вцепилась ему в лицо. В обнимку покатились по палубе, девушка рвала зубами и царапалась, ожидая холод лезвия в животе, но мужик пытался отодрать ее от себя. В результате отодрал, вместе с собственным ухом.

Дико поглядел, слепо шаря по поясу, наконец, выхватил нож и до пояса распался на две половины. Дятел с ухмылкой тряхнул чужим мачете, сбрасывая кровь. Одобрительно подмигнул Медяне.

— А ты зубастая… Щука.

— Откуда они все повылезали? — простонала девушка, держась за живот и гадая, куда делось оторванное ухо и почему во рту странный такой вкус.

— Это прилипалы, думаю. — Дятел почесал револьвером в затылке. — Заблудились, приткнулись к Рыбе, так и остались. Боюсь предположить, что они тут жрали, хреновы каннибалы.

Еще одного Дятел поймал хребтом об колено, а после без сантиментов добил выстрелом в лицо. Очень скоро палуба очистилась от посторонних.

Медяна, тяжело дыша, поднялась и тут же шлепнулась обратно, поскользнувшись в крови.

Цыган заржал, помог подняться, вздернув за шиворот.

— Это ничего, спервоначалу все падают…

Волоха хмуро оглядел кровавый пляж, вполуха слушая доклад взъерошенного Буланко.

Можно, капитан?

Голос Еремии аж подрагивал от жадного нетерпения.

— Забирай, — кивнул русый, убедившись, что Дятел с присущим ему цыганским педантизмом освободил тела от бренных материальных ценностей.

Сам он трофеями с трупов особо не интересовался. Или — подумала девушка — мог позволить себе не интересоваться при наличии старпома.

Медяна попятилась к борту, когда кровь вдруг начала всасываться в палубу.

— Эта… — ткнула пальцем. — Это…

Волоха прислонился к арфе. Оглаживая ее, спокойно пояснил.

— На высоких рейсах корабеллы тратят массу энергии. Чтобы восполнить ее, им порой приходится тянуть силу из экипажа. Обычно для этой цели в дорогу берутся батарейки, живые источники питания. Ну, или пленники, как повезет…

Медяна кивнула, наблюдая, как тела медленно погружаются в палубу, точно поглощаемые зыбучим песком. Странно, раньше ей и в голову не приходил механизм питания корабелл. Вот так вот, экзогенно, всей поверхностью тела… Зрелище поглощения завораживало и отвращало — две стороны одной медали Лута. Очень скоро Еремия блестела, как свежеотмытая.

— За счет полученной от переваривания энергии Еремия может формировать новые отсеки, поддерживать пригодную для жизни атмосферу и просто перемещаться.

— Но это мерзко, — сглотнула рыжая.

— Добро пожаловать на борт, — ухмыльнулся Дятел.

***

Холодные пальцы сквозняка повели его за собой, к распавшейся двери. Выпь остановился. Ладони вспотели, голову обнесло жаром.

Я знаю это место.

Зал Памяти или Зал Летописей. Выпь выключил фонарь, толку от него было не больше чем от свечи на пожаре. Глубоко затянулся сухим воздухом, разбавленным густым шорохом вращающихся костяных цилиндров. Печатей Памяти. Их было — от пола до потолка, они сидели на толстых тяжах и белых шестах. Катушки ниток, коконы, бусины, все сравнения отчасти были уместны.

Самое страшное и странное — Выпь доподлинно знал, что перед ним и как этим пользоваться.

Медленно протянул руку. Ближайший цилиндр замедлился, на боках его различимыми сделались глубокие слепые насечки. Выпь коснулся их пальцами.

…Инаки, Шагающие — ноги их оберни соломой, выставь против геликтитов, зарев и пагубы, оное же полезно против многоглазого щита и лоска… От фрама же защита…

Отдернул пальцы, и быстрый шепот в голове скрылся.

— И лоска… — повторил для себя Выпь.

Так же медленно вернул пальцы на бок цилиндра — и тот закружился быстрее, и голоса в голове сплелись в стройный хор.

Выпь шел, один в узком проходе между странно скроенной этой машинерией, прядильными станками истории, нотным станом, тонко настроенным инструментом. Скользил пальцами обеих рук по проворачивающимся вхолостую цилиндрам. Касался наугад, вразнобой. Вырезанные символы, буквы — через зрячие подушечки пальцев, через нервы текло в мозг. Насыщали память, и та вбирала знания, словно губка морскую воду.

История. История его народа, цивилизации, кочевого племени, пришедшего в Лут. Приручение Хомов, самобытных хищных странников, извод их до подчинения людям, до служения Князьям. Изгнание Хангар. Приручение тварей Лута, и охрана границ. История составления грандиозной карты Лута, от самой нижней страты обитаемого пространства, всей ойкумены, еле постижимой слабым человеческим разумом…

Сиринкс.

До двенадцати лет Вторые пребывают в безгласности, от этого прозвание получили среди людей — мутус, мут, молчанки… Женщины рода Вторых имеют свой Голос, отличный от Голоса мужчин. Ежели сыщет себе пару Истинный Глас среди сиринкс, не будет равных, не будет им преграды.

История взаимоотношений Вторых и Третьих. Здесь он задержался и задержал дыхание, потому что — больно. Глубоко вырезанные символы словно заполнило кровью из колотых пальцев. Не было случая, читал Выпь, чтобы Третьи и Вторые существовали вместе. Их отторгало друг от друга. Единственным исключением стал недолгий вынужденный союз против Хангар.

Вечно голодных сотрапезников вечности.

Дальше шла сухая, подробная методика, разработанная для уничтожения Третьих, и Выпь не без усилия отдернул руки, вытер вспотевшие ладони о штаны. Помотал головой, стараясь выбросить медленно, липко въедающиеся в память знания, картины распотрошенных Третьих.

Юга, подумал-позвал.

…имеют обыкновение собираться в кластеры, память их обща, черная вода, водная библиотека. Ихор. Гнездовища — рокарии. Голова в облаке мрака. Шерл. Способны взывать к памяти через ихор, натяжением общей сети, ответ получают все вместе…

Натура их — лаброс, двойственная природа.

Доспехи Третьих, ангоб — неразрушаемы.

Мраморная Машина, вабило Первых, себя впустую не являет, а предтеча ей, преддверие — Тамам Шуд…

— Впечатляет, не правда ли?

— Алиса?!

— Нет.

Странное дело, голос он слышал у себя в голове, а мужчина только-только шел навстречу по узкому коридору между Печатями Памяти, в золотистых пятнистых бликах. Шел — и цилиндры принимались бешено вращаться сами собой, словно получали сильнейший импульс.

Выпь заставил себя не отступить. Они с незнакомцем были общего роста, и даже черты лиц — сухие острые скулы, широкий лоб, широкие брови, прямой нос и сильные челюсти — роднили их.

Одна порода, одна стать.

— Здравствуй, — сказал незнакомец, отвечая пристальным взглядом. — Рад, что ты добрался благополучно.

— Мы добрались, — хрипло возразил Второй. — Кто вы? Глашатай?

Незнакомец рассмеялся:

— Что ты, мальчик. Меня зови Эуфонией, я слепок, отпечаток, след голоса Глашатого, один из многих, — собеседник осторожно забрал Печать из рук Выпь, посадил ее обратно на стержень.

Сухо щелкнуло.

— Прости, что ввел тебя в заблуждение. Но иначе ты бы не пришел. Одно дело милая Алиса, закрытая в ловушке корабелла, и совсем другое— проделка Глашатого, Эхо его голоса.

— Это ловушка?

— Это автоматическое письмо, составленное и оставленное в расчете на тебя. Для начала он хотел просто взглянуть на своего потомка. Посмотреть, как ты доберешься до Рыбы и войдешь в нее. Как прочитаешь Печати. Как встретишь меня. Ты чувствуешь? Вокруг тебя история цивилизации. Твоей цивилизации.

Выпь помолчал. Он чувствовал беспокойство за людей, ему доверившихся.

За Юга.

— Где остальные? Не может быть, чтобы из всех Вторых остались только мы.

— Конечно, нет. Это было бы слишком просто. Остальные очень далеко, мой юный брат. Они покинули Лут — Глашатай так велел.

— Но разве…

— Ослушаться? Не-е-т… Ты уже знаешь, конечно, что до двенадцати лет особи Вторых немы. Мут, мутус, огаркино прозвание не на пустом месте выцвело. Сам через это прошел, не так ли? После двенадцати Вторые или начинают говорить или… Некоторые так и остаются безгласными. Без-голосыми. Бездарями. Пустая порода, шлак, сродни синеглазым отбраковкам Первых. Истинным Гласом владеют очень немногие. Глашатай. Ты.

— Я нет. Я пастух.

— Глас не наследуется. Я, признаться, не думал, что в Луте остались особи, способные… Говорить. Знаешь, для полноценного развития необходимо, чтобы голос ставил кто-то из наставников. У тебя такой возможности не было. Ты вообще должен был погибнуть, первое слово выжгло бы тебе горло.

Эуфония протянул руку, ощупывая стягивающий горло Второго ошейник. Улыбнулся краем рта.

— Нелепая неглупая придумка. Пойдем. Хочу показать тебе сокровище.