Лунный рейс

В пути

Голос диктора, приглашавшего заняться утренней гимнастикой, звучал здесь, далеко за пределами Земли, так же, как и в Москве.

— Уже утро, но почему же темно? — удивился я, проснувшись. — Да, ведь я сам затемнил каюту!

Палец нажал на кнопку, но светлее не стало, только в окне выступили яркие звёзды.

— Значит, сейчас и в самом деле ночь. Ведь она здесь бывает пятнадцать раз в сутки!

Скоро весь наш экипаж собрался к завтраку. В столовой было много народу: только что кончилась «ночная» вахта.

— Мы живём, — объяснил нам сосед по столу, — по московскому времени. Сейчас в столице утро, значит, и у нас утро.

Час отлёта ракеты точно вычислен заранее. Она должна взлететь с острова так, чтобы использовать скорость вращения его вокруг Земли. Суть этого манёвра можно пояснить на таком примере: представьте, что вы едете в трамвае и хотите из окна забросить подальше камень. В какую сторону надо бросить камень: вперёд или назад? Конечно, — вперёд, — по движению трамвая: тогда к скорости, которую сообщила камню рука, прибавится скорость движения трамвая.

После завтрака у нас осталось ещё достаточно времени, чтобы вместе с инженером, руководившим здесь сборкой ракеты, осмотреть наш космический корабль.

Когда мы вышли из переходной камеры, внизу под нами чернела окутанная плотными облаками ночная Земля. И вдруг всё переменилось. Густокрасное Солнце, каким мы его никогда не видим на Земле, вынырнуло из-за земного шара. Край облачного покрова Земли стал багровым. Словно громадный рубиновый шар, Солнце повисло над нашей родной планетой.

Летающий остров стремительно несся навстречу светилу. Как железо, раскалённое в горне, оно из. вишнёво-красного стало алым, потом оранжевым, жёлтым… и, наконец, ослепительно белый его диск заблистал на тёмном небе. Чудесная перемена произошла и на Земле. Не осталось и следа от мрачного кровавого зарева. В прямых лучах Солнца облака сверкали, как арктический снег. Сквозь разрывы в облаках зеленели земные леса и поля.

Космическая ракета была прикреплена в наружной части кольца.

Осмотр начался с двигателя. Отверстие, из которого будут выбрасываться раскалённые газовые струи — сопло, — зияло чёрным провалом.

За двигателем тянулись четыре длинных цилиндрических бака с топливом. Они были уложены, как карандаши в пачке, и скреплены ажурными металлическими обоймами. Сделанные из серебристой стали, они, подобно ракетоплану, были отполированы до блеска. Но здесь это было сделано для другой надобности: чтобы их не нагревали солнечные лучи.

Длинная, вытянутая, как торпеда, пассажирская кабина помещалась в головной части. У неё было оперение, ракетный двигатель и запас топлива. Словом, это была небольшая ракета, способная совершать самостоятельные полёты. Кормовая часть кабины скрывалась в промежутке между топливными баками. Впереди корабля выступала та часть ракеты, где находилась наша каюта.

Странно выглядел наш космический корабль со стороны. Не было в его форме ничего, что говорило бы об огромной, умопомрачительной скорости, с которой он может летать. По сравнению с изящными обтекаемыми земными самолётами или ракетопланами он выглядел неуклюжим.

И это понятно. Ведь самолёту и ракетоплану приходится преодолевать сопротивление воздуха. А в межпланетном пространстве полёт нашего диковинного корабля ничто не могло затормозить. Строители ракеты думали прежде всего о вместительности баков, о прочности и лёгкости конструкции корабля, об удобстве управления этой громадиной.

После осмотра мы вернулись на остров. Через час наш космический корабль должен был оторваться от второй Луны.

Этот час пролетел незаметно. И вот мы уже в кабине ракеты. Группа провожающих окружает нас. Все волнуются, но стараются не показывать этого.

Начальник острова произнёс короткое напутственное слово, пожелал счастливого пути и пожал наши руки, уже привязанные к подлокотникам. Все провожающие покинули ракету. Люк кабины герметически закрылся.

Красная лампа, вспыхнувшая перед Михайловым, просигналила: через минуту автоматические захваты, удерживающие нас у острова, разомкнутся, и космический корабль окажется на свободе. Загорелась вторая лампа, и тотчас мы почувствовали, что ракета проваливается в бездну: мы ощутили ту необычайную лёгкость, которая хорошо знакома тем, кто спускался на скоростном лифте. Ракета отцепилась от острова с выключенным двигателем и была отброшена, как камень из пращи. Так мы уберегли остров от ударов мощных газовых струй, выбрасываемых нашим двигателем.

Вот пройден километр, полтора, два… Томительно тянулись секунды. Что, если автоматы ошибутся хоть на секунду и не во-время включат двигатель? Тогда мы можем проскочить мимо Луны и умчаться нивесть куда. У нас, конечно, есть возможность исправить их ошибку, но для этого придётся тратить резервное топливо, а оно еще может понадобиться при посадке на Луну.

Наконец успокоительно засветился зелёный сигнал: начала работать топливная помпа. Уже знакомая сила, рождённая ускорением, навалилась на нас. Несмотря на разлившуюся по телу сковывающую тяжесть, вздох облегчения вылетел из моей груди: всё в порядке!

Указатель курса показывал, что мы летим по верному направлению.

Пребывание в мире, где все предметы и мы сами были в четыре раза тяжелее, чем на Земле, длилось недолго. За полторы минуты наш корабль набрал нужную скорость — три тысячи метров в секунду.

Мы с благодарностью вспоминали строителей искусственного спутника Земли. Если бы не было этого гигантского летающего сооружения, наш корабль не смог бы так легко улететь в мировое пространство.

Теперь мы снова были невесомы. Но жизнь на острове пошла нам на пользу: у нас появилась уверенность в движениях и даже ловкость.

Жизнь на корабле была строго подчинена расписанию, продуманному до мелочей ещё на Земле. Все мы занялись своим делом.

Мне надо было наладить радиосвязь с островом и Землёй. Уже близок был условленный час для переговоров со спутником.

Наша антенна служила и для связи и для радиолокации. Она «нащупала» в пространстве летающий остров и держала его в своём луче. Можно начинать.

Весь экипаж сгрудился у радиостанции. Я начал передачу:

— Говорит ракета, говорит ракета! Взлёт совершён хорошо…

Тотчас ответил летающий спутник:

— Слышу вас прекрасно…

Потом заговорила Земля. У микрофона был академик Брагин. Голос учёного дрожал от волнения. Всю свою жизнь посвятил он проблеме космического полёта и вот теперь говорит с межпланетным кораблём, который мчится к далёкой и неведомой Луне…

Короткая радиоперекличка окончена. Все разошлись по своим местам. Я остался у станции: надо передать в штаб перелёта сведения о работе механизмов и приборов.

Прошёл час, другой. Негромкий, но настойчивый гудок заставил нас прервать свои занятия. Это прибор, следящий за чистотой воздуха, предупреждал, что в каюте скопилось много углекислого газа. Пора было проветрить помещение.

Все собрались в передней части каюты. Михайлов включил вспомогательный мотор, и из стен выдвинулись тонкие металлические перегородки. Они образовали непроницаемую для воздуха стенку, разделившую каюту пополам. Нажав кнопку, пилот открыл в отгороженном от нас помещении «форточку» — маленький люк, и воздух со свистом улетел в мировое пространство. Когда люк был закрыт, мы перешли в другую половину каюты, куда из баллона впустили струю чистого воздуха. Так же очистили воздух в первой половине каюты и после этого убрали перегородку.

Чистый и прохладный воздух освежил нас, и, словно после хорошей прогулки, захотелось есть. Мы перешли в нашу столовую у задней стены каюты. В стене были вделаны ящички с надписями: «хлеб», «сахар», «консервы мясные», «кофе», «чай».

Посредине стены в небольшой нише была наклонная панель со множеством кнопок, похожая на пишущую машинку. Под каждой кнопкой были такие же названия, как и на крышках ящиков.

Карцев — наш главный повар — уселся перед этой панелью и весело спросил Петрова:

— Что вам угодно?

Профессор заказал бутерброд с ветчиной и стакан кофе. Карцев нажал кнопки на панели. В стене откинулись дверцы двух ящичков и превратились в полочки. На одной полочке лежали ломтики ветчины, завёрнутые в консервирующую плёнку, на другой — куски хлеба. Почти одновременно над одним из кранов внизу замигала красная лампочка: это значило, что кофе согрет, можно наливать.

Профессор распахнул шкафчик над кранами и достал из него бутылочку, сделанную из мягкой и упругой, как резина, пластмассы. Такие бутылочки заменяли нам стаканы. Струя кофе, ударившись в дно стакана такой формы, какая принята на Земле, выплеснулась бы прочь: ведь здесь нет тяжести, которая заставляет жидкость опускаться на дно. Сжав бутылочку в руке, профессор приставил её горлышко к крану и открыл его. Под давлением сжатого воздуха порция горячего напитка наполнила сосуд. Сжатый воздух заставил жидкость течь из крана.

Профессор взял горлышко бутылочки, как соску, в рот и, сдавливая постепенно упругий сосуд, стал пить кофе. В мире, где нет тяжести, особенно сильно проявляется смачивающая способность жидкости. Воду, молоко или кофе ни за что нельзя было бы удержать в обычном стакане; они растеклись бы по наружным и внутренним стенкам стакана и обволокли бы его, как оболочкой. А если бы профессор стал пить кофе так, как он это привык делать на Земле, жидкость расплылась бы по его лицу и костюму. Завтрак был бы не из приятных!

Михайлов захотел бульона. Повар нажал кнопку, и лампочка у другого крана пригласила инженера получить горячий бульон. Я получил порцию масла, хлеба и чай.

Кухня работала со сказочной быстротой и чёткостью, как настоящая скатерть-самобранка.

Завтрак нам подавали автоматы. Они выталкивали из отделений заранее приготовленные порции продуктов, отмеривали напитки и включали электрические спирали для того, чтобы подогреть их.

После завтрака решено было немного отдохнуть, и мы стали играть в шахматы.

Об управлении кораблём можно было не заботиться. С того момента, как умолк наш двигатель, ракета летела по законам небесной механики, как комета или астероид. Без нашего вмешательства она должна была на пятый день оказаться по соседству с Луной. Нам нужно было только время от времени проверять, не отклоняемся ли мы от намеченного маршрута.

В контрольных расчётах нам приходилось иметь дело с громоздкими вычислениями. Но наш штурман включал вмонтированную в панель пилота электронную вычислительную машину, давал ей задание, и за две минуты ответ был готов. При первом же подсчёте выяснилось, что ракета летела с нужной скоростью, надо было только немного изменить направление её полёта.

Все уселись в кресла, «запеленали» себя, и Михайлов, повернув корпус ракеты на нужный угол, запустил двигатель. Едва мы ощутили лёгкий толчок, как Михайлов снова выключил двигатель.

Теперь можно было спокойно заняться своими делами и ждать приближения Луны.

Не обошлось, конечно, и без происшествий. Как-то окончив передачу, я откинул для проверки стенку радиостанции. И вдруг — трах! — какой-то металлический стерженёк с силой ударился о радиолампу.

Это у Петрова, налаживавшего свой прибор, вырвалась из рук деталька. Как и полагается в мире невесомости, она не упала к его ногам, а полетела прямо, как пуля, и угодила в мою лампу. В баллоне образовалась трещина.

Хотя у нас и были еще лампы в запасе, профессор чувствовал себя очень неловко. Смущённый, он молча принялся снова за свой прибор.

— А я всё-таки заставлю работать испорченную лампу! Дайте-ка мне провод! — неожиданно сказал он.

Он привязал провода к ножкам лампы, присоединил их к нашей радиостанции и выставил через особый люк лампу за борт ракеты.

— Проверяйте станцию, — сказал он мне уверенно.

Я уже понял, в чём дело, и быстро настроил станцию на приём Москвы. Бодрым и радостным маршем приветствовало радио столицы изобретательность Петрова! Станция работала, значит, работала и злополучная лампа!

Ларчик открывался просто: в безвоздушном пространстве воздух, попавший в баллон лампы, сразу же вылетел через трещину, и в ней образовался полный вакуум.

Прошло несколько часов. Готовясь к очередному разговору со штабом, я включил станцию и вдруг обнаружил, что она не работает.

«Что же случилось?» — подумал я с тревогой. Я переменил «петровскую» лампу, и станция заработала. Мы стали подшучивать над Петровым, но он тут же отпарировал наше нападение:

— Вы, наверно, забыли, как ведут себя металлы при очень низких температурах!

Наш изобретатель был прав. Сильно охлаждённые металлы не оказывают никакого сопротивления прохождению электрического тока. Пока лампа не охладилась, она работала, но при низкой температуре межпланетного пространства металлические волоски стали сверхпроводимыми. Они не могли нагреться, потому что совершенно не оказывали сопротивления движению тока…

В подтверждение своей правоты профессор втащил лампу в каюту и, когда она нагрелась, снова выставил её в люк. Лампа прекрасно работала!

В свободные минуты мы разглядывали через иллюминатор Луну. Она была уже близко. Даже невооружённым глазом были видны зазубренные, похожие на короны кольцевые горы, которые астрономы называют цирками и кратерами. Необыкновенно густыми и резкими, словно нарисованные тушью, были тени этих высоких гор: на Луне нет воздуха, и солнечные лучи обрисовывают возвышенности с исключительной чёткостью.

Наверное, не один моряк, всматривавшийся в берега долгожданной земли, не волновался так, как мы. Перед нами развёртывалась та часть лунной поверхности, которую никто из людей доселе не видал: Луна всегда обращена к нашей планете одной и той же стороной.

Признаться, я был разочарован представившимся нам зрелищем: те же кратеры, цирки и тёмные пятна безводных морей. Когда я высказал вслух своё разочарование, наш астроном был искренне возмущён. Он установил у иллюминатора небольшой телескоп и глядел на приближающуюся Луну, не отрываясь. Михайлов включил киноаппарат, чтобы заснять вид лунной поверхности, а мы с Петровым подготовили телевизионную станцию: надо было показать астрономам Земли неведомую науке часть Луны. Как ликовали, наверное, в этот день они!

Между тем Луна всё приближалась, Глядя в иллюминатор, уже нельзя было охватить весь сверкающий диск ночного светила.

Михайлов готовился к новому манёвру — торможению ракеты — и развернул её для этого двигателем вперёд. Нам необходимо было уменьшить скорость ракеты, чтобы она могла стать спутником Луны.

Электронная машина проделала нужные вычисления. Пилот настроил автоматы, управляющие двигателем, и мы забрались в наши кресла.