Луна появится

Атласский кедр был не старше своего ливанского родича, но еще меньше, чем тот, казался ручным: в размахе ветвей его была уже какая-то океанская необузданность, и поражал цвет хвои - странный, серебристо-голубоватый, делавший непосредственно понятным все, о чем говорила Луиза... Соль запада.

- Да, Индийский океан, конечно, был более привычен для финикийцев, - раздался вдруг хрипловатый, неторопливый, насмешливый и несомненно принадлежащий иностранцу голос; все три наших героини разом вздрогнули, обернулись и с изумлением уставились на чернобородого человека в белом тюрбане, который уже давно, незамеченный, стоял рядом с ними и слушал Луизу.

С легкой усмешкой, чернобородый человек поклонился.

- Мне сообщили о высокой чести, оказанной вашим посещением нашему саду, и я почел своим долгом лично засвидетельствовать вам свое почтение.

В глазах Луизы вдруг появилось понимание.

- Так вы господин Варма! - воскликнула она.

Да, это был господин Харихар Варма, директор Ривертонского ботанического сада, и ничего таинственного в его появлении, конечно, не было. Не было ничего необычного и в том, что директором ботанического сада стал индус, - ведь что в первую очередь ожидается от директора ботанического сада? Чтобы он разбирался в ботанике, не так ли? А господин Варма очень хорошо разбирался в ботанике: он был членом Лондонского Королевского Общества, автором внушительного труда о флоре Индии, в котором немалое место уделено было целебным свойствам индийских растений - и нередко таким, о каких и не подозревала европейская наука. Уже это одно было более чем достаточным основанием для того, чтобы попечительский совет, когда встал вопрос о назначении нового директора, обратился с предложением к господину Варме. Но было и еще кое-что - обстоятельство, сделавшее назначение господина Вармы не просто естественным, но даже более естественным, чем назначение кого бы то ни было другого. А именно: господин Варма как уроженец южной Индии был очень хорошо подготовлен к климатическим условиям Острова; не секрет, что до него предложение было сделано двум видным английским ботаникам, и оба они отказались, объяснив, что климат Острова был бы для них слишком тяжел. Можно было не опасаться получить от господина Вармы отказ по этой причине; была другая причина, по которой он мог отказаться: он был весьма состоятельный человек, и жалованье директора ботанического сада не могло представлять для него интереса; но здесь перевесили патриотические чувства - предоставлялась возможность стать первым в истории индусом, возглавившим европейское научное учреждение (европейское не в географическом, конечно, смысле, а в смысле принадлежности европейской культуре); от такой блистательной и ответственной чести господин Варма не мог уклониться и принял предложение, поручив ведение своих дел мужу своей сестры, человеку надежному и в особенности надежному потому, что он находился в полном подчинении у своей супруги - которая, как это нередко бывает в Индии, любила брата странной, "не сестринской", по европейским понятиям, горячей любовью.

Отметим, что и чувства господина Вармы по отношению к сестре были более похожи на страсть, чем на что-либо другое... возможно, в этом была еще одна причина, почему он согласился принять назначение на далеком острове... но мы не будем останавливаться на этой щекотливой теме.

Если же читатель, осведомленный о том, что в Индии существует разделение на касты, пожелает узнать, к какой касте принадлежал господин Варма, мы скажем прямо и без обиняков - к невысокой. Род Варма принадлежал к касте кожевников. Но это не значит, что они на самом деле были кожевниками. Кожевником был прапрадед Харихара Вармы, изобретший особый способ выделки кож и быстро благодаря этому разбогатевший; сыновья его выделкой кож уже лично не занимались, а один из праправнуков смог получить европейское образование. И была еще одна особенность, выделявшая род Варма среди тех, кто был им равен по касте - родовое предание.

Вот о чем оно повествовало: в незапамятно давние времена жил князь по имени Махендраварма. Как и любой князь в Индии, он принадлежал к касте кшатриев и, как полагается кшатрию, был смел и искусен в пользовании оружием, но вот нравственной твердостью не обладал совершенно, был до чрезвычайности сладострастен и не знал пределов в стремлении делать дорогие подарки хорошеньким куртизанкам. В конце концов, Брахма, с негодованием следивший с неба за легкомысленным поведением Махендравармы, решил испытать его: сойдя на землю, он принял облик ремесленника и сделал потрясающее по красоте ожерелье - на золотой цепочке непринужденно, как на ветке, сидели разноцветные птицы. Молва об ожерелье быстро дошла до куртизанки по прозвищу Агнаи, которой был бурно увлечен в то время Махендраварма (прозвище Агнаи - по имени супруги бога огня - она получила потому, что подобно огню истребляла состояния тех, кто в нее влюблялся), и Агнаи загрустила. "Я ничего не могу поделать с собой, - сказала она князю, - это ожерелье мне снится". Махендраварма тут же отправился к ремесленнику-Брахме и попросил его продать ему ожерелье. "Посмотри на это ожерелье, - сказал Брахма, - разве его можно купить?" Махендраварма, глядя на ожерелье, вынужден был признать, что такое ожерелье купить, конечно, нельзя. "Что же мне делать?" - спросил он. "Хорошую вещь можно только обменять на другую хорошую вещь, - ответил Брахма. - Отдай мне священный меч вашего рода и забирай ожерелье". Священный меч княжеского рода, к которому принадлежал Махендраварма, был величайшей драгоценностью, - некогда святейший из святейших подвижников, знаменитый строжайшей аскезой и безупречнейшей праведностью, освятил его прикосновением ноги (руками он, неуклонно следовавший принципу ненасилия, никогда не дотрагивался до оружия) и провозгласил, что отныне меч всегда будет приносить победу в праведном бою. Обменять такой меч на ожерелье? Брахма надеялся в глубине души, что Махендраварма все-таки не решится это сделать, но не тут-то было. "Хороший воин может сражаться и обычным мечом, - сказал князь, - а вот женщине обязательно нужны красивые вещи". И он отдал меч Брахме, взял у него ожерелье и отнес его Агнаи.

Законы кармы неумолимы, и за этот свой проступок в следующем рождении Махендраварма родился в семье простых кожевников. Его родителям немало пришлось помучиться с необычным ребенком: едва начав говорить, он объявил, что его зовут Махендраварма и что он не может есть и спать в доме тех, кто принадлежит к низшей касте. Ему попытались объяснить, что не может являться для человека низшей та каста, в которой он родился, но дети есть дети: Махендраварма ничего не желал слушать, откликался только на имя "Махендраварма", не позволял себя бранить и наказывать (отец попробовал было раз его стукнуть - сын так на него посмотрел, что отец почувствовал, как деревенеет у него поднятая для удара рука) и безжалостно тиранил соседских ребят, - стоило ему взять в руки палку, как ими овладевал безотчетный страх перед ним; попытки преодолеть этот страх всякий раз только доказывали его оправданность. Только когда Махендраварме исполнилось шестнадцать лет и он влюбился в дочку соседа, примирился он хотя бы отчасти со своим новым положением. Но своим сыновьям он все равно дал совсем не такие имена, какие были в ходу у кожевников - одному Вишнуварма, другому Гхораварма, - и имена с элементом "варма" стали традицией у его потомков, а с течением времени этот элемент превратился в фамилию.

В фамилию человека, на которого с пристальным интересом смотрели Луиза, Агнесса и тетя Грейс.

- Нам очень нравится в вашем саду, - сказала Луиза. - Тут все и так интересно, а еще интереснее становится, когда появляется человек и делает интересные замечания. Что вы имели в виду, когда сказали про финикийцев и Индийский океан?

Господин Варма улыбнулся - особой индийской улыбкой, которую можно встретить в Индии и в странах, исторически тесно с ней связанных; отношение к этой улыбке у европейцев бывает разное: кому-то она кажется мягко-тактичной, тонко понимающей, мечтательной, кому-то - коварной.

- Классическая мифология не дает, конечно, точных дат, - ответил он, - но что было раньше, что позже, понять из нее можно. Вам, европейцам, известно предание о похищении Европы, - впрочем, было бы странно, если б оно не было известно тем, кто называет себя европейцами, - и вы знаете, что с именем этой финикийской царевны связывается начало финикийской колонизации Крита - только Крита! Еще далеко было до освоения всего Средиземного моря, не говоря уже о выходе в Атлантику. Теперь вдумайтесь, - тон у господина Вармы был странный - как будто бы даже слегка покровительственный, но улыбка смягчала этот тон, - отцом Европы был царь Агенор, а отцом Агенора - царь Белос, и вот этот дед Европы уже повелевал обширными владениями в Южной Индии. Вот почему я и сказал, что Индийский океан был для финикийцев привычнее.

На наших героинь это, конечно, произвело впечатление, но Луиза была все-таки немножко задета покровительственным тоном директора ботанического сада.

- Известно, что вы, индусы - очень большие патриоты, - сказала она. - Но мы вот читаем "Историю Финикии" сэра Джеймса Пембертона - а это целых шесть томов, между прочим! - и там ни слова не говорится о том, что финикийцы были в Индии.

- Я заметил, что вы знакомы с этим превосходным сочинением, - с легкой усмешкой ответил господин Варма, - и могу сказать только, что даже у превосходных сочинений бывают свои недостатки.

Луиза начинала потихоньку свирепеть от этого снисходительного тона.

- Бывают недостатки... и ошибки тоже бывают, - ядовито сказала она. - Насколько я помню, Белос был братом Агенора, а вовсе не отцом.

Господин Варма посмотрел на Луизу так, как смотрят на забавного щенка, который бы вздумал кусаться.

- Ну это только если не считаться с мнением Нонна Панополитанского, - ответил он, - что было бы, на мой взгляд, неправильно. Как автор, очень дорожащий своей репутацией эрудита, Нонн заслуживает доверия.

Луиза, получив отпор, посмотрела на господина Варму с уважением и рассмеялась.

- Ну, Нонн Панополитанский - это да! - сказала она. - Это уже тяжелая артиллерия. Никто в здравом уме не будет спорить с Нонном Панополитанским.

Агнесса, обрадованная тем, что боевые действия прекратились, поспешила вернуть разговор к главному.

- Господин Варма, - сказала она, - если вам не трудно, расскажите нам о финикийских владениях в Южной Индии. Вы чрезвычайно нас заинтриговали.

Судя по всему, именно такую цель и ставил перед собой господин Варма - и это являет нам его в не особо выгодном свете: по нашему глубокому убеждению, порядочный человек никогда не будет стремиться заинтриговывать женщин; но увы! может быть, именно поэтому женщинам не особо нравятся порядочные люди!

- Все мои знания к вашим услугам, - сказал господин Варма, слегка поклонившись трем своим слушательницам, - но должен предупредить: было бы ошибкой говорить об этих владениях как о только финикийских. Имя Белос - не финикийское; это греческая передача вавилонского имени Bêlu, означающего "владыка". Царь Белос - царь Вавилона или, точнее сказать, собирательный образ царя Вавилона. Вот что нам важно понять! В Европе кое-что знают о Вавилоне, но не знают главного - не знают истинных размеров Вавилонской империи, империи великого морского пути - из Междуречья, через Персидский залив, по Аравийскому морю - до южной Индии. Этот морской путь был величайшей драгоценностью - вы знаете, что из Индии можно вывезти очень много такого, что делает жизнь ярче, - и Вавилон ревниво оберегал оба конца этого пути. Финикийская цивилизация была ученицей вавилонской во всем - в том числе и в науке мореплавания. Многие финикийцы служили в вавилонском торговом флоте - это был хороший способ приобрести начальный капитал, чтобы, вернувшись домой, завести собственное дело на Средиземном море; но Индийский океан не давал себя забыть - это был богатый океан, роскошный океан, цивилизованный океан; в душах финикийцев пылала сумасшедшая мечта: взять путь в Индию в свои руки, и, когда Тир, заручившись поддержкой местных властителей, вложив огромные средства, опустошив все свои сокровищницы, построил великолепный, вместительный, небывалый по инженерному решению порт на Красном море, эту мечту удалось осуществить. Индийский океан становится финикийским, но это мало что меняет по сути, - финикийцам нравилось видеть себя наследниками Вавилона, и они ревностно проводили в жизнь принцип "все как в старые, добрые времена царя Bêlu"; только имя это произносилось теперь на финикийский манер - Ba'lu.

Господин Варма замедлил шаг. Они шли по аллее древовидных папоротников (самая полная коллекция в мире), и дамы (они тоже замедлили шаг) слушали необычного индуса (а бывают ли вообще обычные индусы?) как зачарованные. То, что он говорил, было интересно, но было что-то еще - во взгляде, в тоне его голоса...

- Ba'lu, - повторил он. - Вторая согласная этого имени, знаменитая и таинственная "аин", легко утрачивается в силу своей труднопроизносимости (как мы видели, она утрачена была в вавилонском); конечная "u" - не очень устойчивый звук, теряющийся в иноязычной передаче, заменяется в санскрите на "is" - несомненно, по аналогии с "patis", также имеющим значение "владыка, хозяин" - и, таким образом, мы получаем форму Balis или Бали, каковой она становится в разговорном языке. Не правда ли, у лингвистики есть что-то общее с ботаникой?

Господин Варма обвел рукой аллею, и в голосе его вдруг появились горечь и высокомерие:

- Но кто помнит сейчас о царе Бали на берегах Евфрата? На берегах Средиземного моря? Только Индия - верная страна и каждый год зажигает тысячи огней в честь царя Вавилона!

Дом, ярко освещенный всем, что может светить, - лампадами, свечами, разноцветными фонарями, дом, где женщины таинственно суетятся, готовя праздничный ужин, - что это как не образ счастья? А когда таких домов - целый город, когда улицы его обозначены вереницами огней, когда огни катаются по реке на лодках (их катают в лодках смеющиеся люди), когда в ночном небе расцветает мгновенный огненный цветок, за ним второй, третий... седьмой, десятый, и темнота каждый раз отступает и жмурится, - что это, как не образ большого счастья? Все в Индии знают, когда на земле было большое счастье - когда правил царь Бали. У него был только один недостаток - он правил слишком хорошо. Жизнь его подданных превратилась в вечный праздник - ну куда это годится? Боги (не боги вообще, а боги народа, называвшего себя арьями и пришедшего в Индию с севера) чувствовали себя неуютно: они хотели, чтобы почитали их и их жрецов, но возможности у них были скромные - они ведь появились в Индии совсем недавно, пришли откуда-то из пустынь Средней Азии, где у них не было никаких развлечений, кроме сока эфедры, который они смешивали с молоком и пили, считая, что ничего прекраснее быть не может. Здесь, в Индии, сок эфедры потерял привлекательность; так что же можно было противопоставить вечному празднику? Хитрость. Не все арийские боги обладали хитростью. Индра, самый почитаемый из них, не имел равных во владении боевым молото-топором, но хитрить не умел; Митре, светлому, солнечному богу клятв, договоров и искренней дружбы, хитрить не подобало; но был Вишну, бог тогда еще малоизвестный, не имевший устоявшейся репутации и по этой причине особо ничем не рисковавший.

- Я перехитрю Бали и отниму у него царство, - сказал он.

- Как же ты это сделаешь? - спросили другие боги.

- Очень просто, - ответил Вишну. - Бали ведь праведный царь, не так ли? А праведные цари держат свои обещания.

И вот, когда Бали объезжал свои владения на колеснице, ось которой была подобна оси неба, из толпы, стоявшей по краям дороги и приветствовавшей его, вдруг выскочил карлик и бросился под копыта коней. Возница еле-еле успел придержать их.

- О великий царь! - заверещал карлик. - У тебя есть все, а у меня ничего, и ты, имея все, не хочешь мне подарить даже ничтожно мало.

Бали нахмурился. Он считал (вполне обоснованно) себя щедрым царем. Обвинять его - да еще принародно - в скупости было несправедливо.

- Что тебе нужно? - спросил он.

- О злой человек! - заголосил карлик, обращаясь к вознице. - Зачем ты придержал коней? Даже клочок земли, по которому я мог бы пройти три шага, даже такой клочок твой царь мне не подарит.

- Отчего же? - сказал Бали. - Такой клочок земли я тебе подарю. Но не больше - потому что большего ты не заслуживаешь.

Это была ошибка. Никогда не следует идти на поводу у карликов ("О да", - сказала тетя Грейс; очень короткая фраза, но произнесена она была таким тоном, что господин Варма повернул голову и внимательно посмотрел на Грейс. Взгляды их встретились - и тут же очень многое изменилось; почему изменилось, мы затрудняемся сказать, но если раньше господин Варма обращался равным образом ко всем трем, то теперь он в первую очередь обращался к ней). Как только карлику было позволено взять себе столько земли, сколько покроют три его шага, он тут же превратился в гиганта - такого гиганта, который в три шага прошел все владения Бали, а потом наступил ему самому на голову и загнал его глубоко в преисподнюю.

- Странно, - сказала Луиза, - обычно попирают карликов, а тут, наоборот, карлик выступает в роли попирающего.

- Бывший карлик все-таки, - поправила ее Агнесса.

- Э, нет, - рассмеялась Луиза, - меня не проведешь! Карлики никогда не бывают бывшими, в кого бы они там ни превращались.

- Да, мисс Ван-Тессел, в ваших словах есть правда, - согласился господин Варма, - предание о том, как Вишну превратился в карлика, чтобы отнять у Бали его царство, никогда мне не нравилось, и нетрудно понять, почему: я почитаю Вишну. Он давно уже стал индийским богом, объединив в себе черты тех богов, что были у нас до прихода арьев. Хитрых карликов среди них не было, - и нам уже трудно избавиться от ощущения, что Бали лишил власти какой-то другой бог, просто одноименный с Вишну. Я, честно говоря, так и думаю.

Господин Варма замолчал, задумчиво глядя на женскую фигуру, только что показавшуюся вдалеке из-за длинной шпалеры, с которой низвергался водопад бугенвиллей. Фигура (это, кстати говоря, была Марта) направлялась к ним.

- И, поскольку все хорошее и приятное до сих пор связывается в Индии с именем Бали, неудивительно, что Дивали, праздник огней, начало нового года, посвящен ему. Не очень громко, с оглядкой на пришлых богов, но каждый обращается к Бали с заветной просьбой: "Да ощутим мы в новом году хоть немного того счастья, что было на земле, когда царил ты!"

Теперь уже и наши дамы заметили приближение Марты. Ей было поручено осуществить разнообразные, необходимые на вечер закупки и затем явиться в ботанический сад - после чего предполагалось уже вместе с нею отправиться к тете Грейс. Господин Варма догадывался, что Марта имеет отношение к его собеседницам и что она собирается их увести. На губах его появилась любезная улыбка - улыбка человека, ясно понимающего, что ему остается одно - проводить до входа.

И все?

- Подождите! - воскликнула Агнесса. - Вы не сказали нам главного! Я читала в детстве сказки про королей, правление которых было золотым временем блаженства и процветания, и, конечно, эти короли были мудры и справедливы, но не это было главное! Главное было в том, что у них было волшебное средство!

Господин Варма усмехнулся. Три женщины смотрели на него во все глаза. Он бросил взгляд на приближавшуюся Марту.

- Волшебное средство? - сказал он. - Конечно, оно было у царя Бали и у его супруги. И называлось оно священный брак.

Грейс Грант очень хорошо знала, что такое несвященный брак. А про священный брак она ничего не знала. Поэтому, может быть, читатель простит ей небольшую вольность, когда она вдруг твердо и решительно (Марта приближалась) заявила:

- Господин Варма, я приглашаю вас к себе в гости. Мы все сейчас едем ко мне. Девочки очень любят вкусные вещи, я велела Марте кое-что закупить (она покраснела - это ей шло). Поедемте, поужинаем с нами!

Господин Варма согласился тут же - как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся. Сразу видно - индус; европеец все-таки для приличия помялся бы, пробормотал бы: "Ну, право, я не знаю", - или еще что-нибудь тактичное. А индус - хоть он и образованный, хоть (не будем все-таки отрицать этого) и неглупый - все равно дикарь и дикарем останется. Так смотрел на тетю Грейс, как будто готов был идти за ней на край света!

А идти и вправду пришлось - в том смысле, что не ехать. Когда новообразовавшаяся необычная компания вышла из сада, дамы вспомнили, что коляска, на которой они приехали из поместья, рассчитана только на четверых. Что было делать? Марта, смотревшая на господина Варму с удивлением, но все-таки понимавшая, что он относится к категории господ, великодушно предложила уступить ему свое место. Господин Варма отказался от этого предложения с поспешностью и даже со страхом - словно его побуждали совершить святотатство.

- Лишить женщину ее места? - воскликнул он. - Нет.

"Вот, - подумает, возможно, читатель, - дикарь-то дикарь, а джентльмен". А по нашему мнению, тут что-то другое, особое, индийское - религиозное, может быть, кто их там знает!

Но что же все-таки было делать? Нанять извозчика?

- Да зачем извозчик? - сказал господин Варма, глядя на тетю Грейс. - Просто скажите ваш адрес - я люблю ходить пешком.

- Сент-Николас-Стрит, четырнадцать, - ответила Грейс. Ничего особенного в том, что она назвала свой адрес, разумеется, не было, и трудно объяснить, почему у Луизы и Агнессы возникло от этих слов ощущение чего-то стремительно развивающегося.

- Совсем недалеко, - сказал господин Варма. - Прошу вас, езжайте, я дойду быстро.

И они поехали. Ехали молча. Только Луиза с восхищением воскликнула:

- Ну вы даете, тетя Грейс! - и оглянулась. Господин Варма быстрым шагом шел за ними. Коляска выехала на площадь - главную в Ривертоне, проехала мимо здания Законодательного Собрания - нечто классическое, с колоннами, бледное, маловыразительное, мимо памятника первооткрывателю Острова дону Энрике де Сан-Педро-и-Сьете-Арройос - дон был невысок, плотен, важно стоял, уперев руки в бока, шляпа с пером на голове у него тоже была важной, и шпага на боку - тоже, и особенно важными были борода и усы; никто не мог сравниться в важности с доном Энрике - разве что только Кот в Сапогах... свернули с площади, проехали мимо ресторана Дюбуа - "самого парижского ресторана Нового Света"; окна его в любое время суток выглядели только что и безупречно промытыми, но сейчас на одно из них был налеплен плакат, угрожающими черными буквами призывавший: "Голосуйте за коалицию Джона Смоллфиша!"; снизу кто-то от руки написал: "А кто это?"... - и вот показалась, наконец, церковь святого Николая (колониальное барокко; стиль, необычный для бывшего штата, но городской совет в свое время очень здраво рассудил, что "готика на юге не выглядит естественно, а псевдоготика не нужна вообще", и пригласил архитектора из Мексики), вот, наконец, и дом четырнадцать. Коляска остановилась. Женщины вышли и стали ждать. На какое-то мгновение все показалось им странным, - но господин Варма был хороший ходок. Тетя Грейс увидела его первой и тут же (в чем, надо заметить, не было никакой необходимости) двинулась ему навстречу.

- Быстро вы ходите, - сказала она, подойдя к нему.

- Это все вы рисовали? - спросил господин Варма, войдя в гостиную и обведя взглядом стены.

- Я, - ответила тетя Грейс. - А что же, это так плохо, что вы сразу догадались, что это я?

Индусы, как известно, умеют льстить.

- Нет, - сказал господин Варма. - Я догадался, что это вы, по прямо противоположной причине - потому что это хорошо.

Ну а от себя мы скажем так - недурно. Десятка два акварелей и рисунков углем - в основном, виды английских поместий - весною (окруженный акварельной зеленью газонов усадебный дом глядится в акварельно-прозрачный пруд) и поздней осенью (дом вдалеке, под угольно-серыми тучами, и к нему тянется аллея угольно-черных голых деревьев). На одном рисунке была девочка, со свечою в руке пробирающаяся куда-то ночью по огромному залу; девочка замерла в испуге: прямо перед нею из темноты вырос железный рыцарь, стоящий на постаменте в углу - забрало рыцаря было поднято, и пламя свечи жутко освещало темную пустоту вместо лица. Господин Варма, внимательно вглядевшись в этот рисунок, обернулся к тете Грейс, - в глазах у него были ирония, понимание, теплота - богатейшая, можно сказать, гамма выражений; "Все с вами ясно", - как будто говорил этот взгляд.

"Все со мной ясно", - подумала тетя Грейс. Голова у нее кружилась, хотя вина она еще не пила. А что же будет за ужином?

А за ужином было весело. Луиза, никогда не чувствовавшая себя скованно, при виде ковриги, щедрейше пропитанной медом, и целой эскадры пирожных-корзиночек с ежевичным вареньем расковалась окончательно.

- Вы думаете, я все это не съем? - спросила она, не обращаясь ни к кому в частности. - Ошибаетесь, очень даже съем.

Агнесса собственноручно разлила вино по бокалам. Господин Варма смотрел на ее руки - он знал, кто такая Агнесса Блай. Особое чувство возникает, когда такие руки наливают тебе вино - не то чтобы прилив тщеславия, нет, но ощущение доверительной близости власти.

- Вы пьете вино? - задним числом спросила тетя Грейс (она вдруг вспомнила, что ничего не знает об индусах - а пьют ли они вообще вино?) - Мы сегодня первый день у меня, и вот решили отпраздновать.

- Пью и с большим удовольствием, - ответил господин Варма. После того как он (довольно быстро) осушил первый бокал, Луиза, подобно знаменитому тирольскому патриоту, решила, что "время настало".

- Господин Варма, - сказала она, - мы очень хотим узнать - что же это такое - священный брак?

Индус пожал плечами.

- Ответ на прямой вопрос может быть дан только прямыми словами, - сказал он. - Вы, европейцы, не во всем любите прямые слова.

- К черту европейцев! - воскликнула вдруг тетя Грейс - вино, что ли, на нее подействовало, не знаем. - К черту европейцев!

- К черту европейцев! - радостно подхватили Агнесса и Луиза.

- Ну, это вы зря, - сказал господин Варма. - Европа не зря называется Европой: она финикиянка по своей сути, хотя у нее постоянно пытаются выбить это из головы. Но, если вы, как я понял, предоставляете мне возможность отвечать на ваш вопрос прямо, я прямо и отвечу: священный брак есть совокупление. Мужчины и женщины.

Простота ответа не разочаровала Луизу, а, напротив, привела ее в восторг.

- Здорово! - воскликнула она. - Но это же происходит постоянно. Где же золотой век?

- Да, в самом деле, где же золотой век? - насмешливо повторил господин Варма. - Скажите, вы часто встречали слово "совокупление" в стихах или в романах - одним словом, в изящной словесности?

- Разумеется, никогда не встречала, - ответила Луиза.

- Разумеется! Какое великолепное слово! Ровная дорога, уводящая в беспросветно-серую даль! А ведь это дело поэтов - писать о волшебных средствах, и, если ваши музы замолкают и тихонько уходят именно тогда, когда они должны блистать в лучших своих нарядах, то какого золотого века вы хотите? Представьте себе господина, который явился в концертный зал с твердым убеждением, что музыка - это нечто низменное и недостойное; он, конечно, будет ее слышать, но сможет ли он ее воспринять? Или, допустим, господин этот проникнется прогрессивными убеждениями и решит, что слушать музыку - столь же естественно и полезно для здоровья, как, например, чихать. Несомненно, это позволит ему держать себя в концертном зале более развязно, но начнет ли он воспринимать музыку, как вы думаете?

Никто ничего не ответил на это. Все поняли, что золотой век очень, очень далек.

- Но что же это такое... та музыка, о которой вы говорите, - прервала, наконец, молчание Грейс.

Вот тут произошло неожиданное - и такое неожиданное, в отношении которого невозможны никакие полутона - только твердое, решительное осуждение. А? Каково? Вот что значит пригласить индуса в гости! А еще говорят, британцы их цивилизовали! Если ты, читатель, наивно полагаешь, что британцы их цивилизовали, то что ты скажешь на это? Итак: когда Грейс задала этот свой неосторожный вопрос: "Но что же это такое... та музыка, о которой вы говорите?" - с милейшей индийской простотой господин Варма произнес в ответ два слова:

- Дайте руку.

Грейс поколебалась (еще бы!), но руку дала. Индус взял ее своей смуглой рукой ("красивой", - мельком подумала Грейс), и прошла очень напряженная минута. Агнесса и Луиза смотрели, затаив дыхание. Господин Варма отпустил руку Грейс.

- Вы что-нибудь почувствовали? - спросил он.

- Нет, - ответила она.

- Этого не может быть, - сказал он.

- Нет, - повторила Грейс и нервно потерла отпущенную им руку. - Нет. Или, если угодно, да, почувствовала. Шум - как если бы всех океанов - Атлантического, Индийского, всех, всех. Я парю над этим шумом. И мне хорошо. Как вы этого добиваетесь?

Господин Варма очень удивился этому вопросу.

- Добиваюсь? Чего же тут добиваться? Вы задали вопрос, и я почувствовал, что смогу на него ответить. На совершенно определенный вопрос совершенно определенного человека. У меня не было такого чувства раньше - в этой жизни.

Агнесса смотрела на Грейс (никакой тети Грейс больше не было; была только Грейс, Грейс Хастингс) и испытывала странную, щемящую зависть... и, казалось бы, к чему? К тому, как та прикусила губу! "Скажет ли мне кто-нибудь когда-нибудь такое, чтобы я вот так прикусила губу? И чтобы такими потрясающе выразительными стали линии носа?" - думала Агнесса... невесть что, в общем, думала.

Луиза, которой сам черт был не брат, ликовала. Все происходящее ей ужасно нравилось.

- Господин Варма, - воскликнула она, - подержите, пожалуйста, и меня за руку!

Господин Варма рассмеялся и легонько пожал ее протянутую руку.

- Очень мило, - сказала Луиза и залпом допила свой бокал. - Рассказывайте, рассказывайте нам дальше про священный брак!

- В Европе эта тема запретна, в Индии - полузапретна, - начал господин Варма. - Почему это так, я не могу сказать. Европейцы никогда не казались мне менее сладострастными, чем индусы; возможно, они просто более малодушны.

- Но половина европейского малодушия есть и у вас, - заметила Луиза.

- Да. Любители эфедры, пришедшие с севера, были очень смущены, увидев наши праздники, и Индия все никак не может оправиться от их смущения. Действительно, какое бесстыдство - праздник начала дождей! Все мокрое после дождя, вызывающее яркое, все надвигается, будоражит, лоснится - и посвежевшая небесная голубизна, и зелень священной пальмовой рощи, и блестящий на солнце камень площади перед храмом; посреди площади возвышение - каменная платформа высотой футов в восемь; собравшимся перед храмом, где бы они ни стояли, хорошо видно, что на ней происходит. И собравшихся много - не протолкнуться, но тишина полнейшая; только музыканты негромко наигрывают на флейтах, на арфах, и звуки как отчетливые серебряные письмена начертываются в воздухе; что же заставляет всю эту толпу сдерживать дыхание? С двух сторон на платформу ведут каменные лестницы: по одной из них поднялась царица, по другой, навстречу ей, царь. Царицу нельзя назвать вполне обнаженной - она вся усыпана драгоценностями; да вот только то, что следовало бы прикрыть, эти драгоценности отнюдь не прикрывают. Тяжелые серьги в ушах, тяжелое ожерелье на груди можно смело назвать величественными - но, когда, кроме них, ничего нет, величие приобретает особый оттенок; тело царицы лоснится, как и весь мир вокруг, грудь подобна надвигающейся туче, на животе играют три сводящие с ума складки... но мы забыли про пояс! Надет же на ней, в конце концов, пояс - и драгоценных камней на него не пожалели! Только вот не пояс это, а откровенное издевательство, - пустить бы с него спереди бахрому, чтобы прикрыть вот это самое, гладко выбритое место, средоточие мироздания... но и бахрома, и кусок ткани, и все, что вообще можно придумать такого рода, вопиющим, подчеркивающим образом отсутствуют.

Царь тоже хорош. Голый мужчина в короне с бычьими рогами. Но не то беда, что голый мужчина, - дорийские племена, захватившие Грецию и известные своей строгой нравственностью, женскую наготу не одобряли, но к мужской относились вполне положительно. Канон, по которому ваялись статуи Аполлона, был именно ими придуман, и никогда никого эти Аполлоны в соблазн не вводили - скорее наоборот. Предстань перед народом голый мужчина в невозбужденном состоянии, в этом не было бы угрозы для нравственности, в этом можно было бы усмотреть нечто философское или эксцентрическое, но не более того. Совсем иное дело - мужчина в возбужденном состоянии - такой, как наш царь! Он умоляющим жестом протягивает к царице руки - но этот жест не сообщает ничего нового. Мы и так очень хорошо видим, что всеми своими помыслами царь устремлен к ней. Царица делает вид, что она в ужасе - подведенные тушью глаза ее расширяются при взгляде на царский лингам, она показывает руками, что он очень велик, и качает головой: "слишком велик для меня", - и делает еще несколько забавных жестов, означающих "с такими размерами можно подступать только к корове" и вызывающих смех у понимающих язык жестов зрителей. Царь приходит в отчаяние: он не хочет корову, он хочет царицу, он падает на спину и закрывает глаза рукой, поверженный собственной не находящей выхода страстью, и это волнующий момент - ведь если царь повержен, всему его царству угрожает опасность! Царица понимает это, и царица спасает всех: она встревоженно подбегает к царю и с заботливым выражением на лице садится на него верхом, точным движением руки отправив лингам в то место, которое оказывается как раз ему впору. И теперь страсть овладевает царицей, и еще более грозная опасность нависает над всеми: царь-то что - еще немного, и желание, сдавившее ему горло, ослабит свою хватку - но что будет тогда с царицей? Ее страсть, не найдя выхода, превратится в ярость, которая обрушится на страну чумой, наводнениями и пожарами. Царь, будь стоек! Исступленная царица скачет верхом на тебе, и движения ее становятся все быстрее и быстрее, и любое из них может выбить тебя из равновесия, которое ты великим, царственным усилием воли сохраняешь на самом-самом краю, и царица опережает тебя - ненамного, но опережает; судорога, прошедшая по ее телу, скоро передается тебе, и вся собравшаяся на площади толпа облегченно вздыхает. Все будет хорошо - и не только в аграрном смысле (единственное, что способны уразуметь в священном браке европейские ученые), а вообще все.

Все. Не правда ли, сильное слово произнес господин Варма? Но есть сильные слова, убедительные для женщин - вот в чем дело, читатель! Похоже, они только и ждут, когда кто-нибудь их произнесет! Как это ни банально звучит, каждая женщина в глубине - да, собственно, не в такой уж и глубине - души считает себя царицей. И ждет царя.

"Царская йога", вспомнилось Агнессе словосочетание, встреченное в толстой книге, которую она не читала и не собиралась читать. Почему не собиралась? Потому что, открыв наугад, увидела изображение изможденного человека с неопрятной клочковатой бородой в не блещущей белизной набедренной повязке; скрестив ноги и закрыв глаза, человек сидел под раскидистым деревом; в тексте на соседней странице все время повторялось: "царская йога", "царская йога", - и было понятно, что речь идет о чем-то очень возвышенном и мудром. Но Агнесса (что вы хотите от барышни?) не поверила, что истощенность и неопрятность может привести к мудрости; ей стало неинтересно, и она закрыла книгу. Однако, йога все-таки называлась "царской" - почему?

- Что такое "царская йога"? - спросила Агнесса.

Господин Варма как раз отрезал себе весьма приличный кусок медовой ковриги - кем-кем, а приверженцем "царской йоги" он явно не был.

- Великолепно, - сказал он. - Великолепно. Но это я не про "царскую йогу". Ваш вопрос, мисс Блай, возвращает нас к арийским племенам, пришедшим с севера. Как я уже сказал, местные праздники их очень смутили - и не только потому, что показались непристойными. Еще им очень не понравилась идея зависимости царя и мужчины вообще. Они не прочь были иногда пофилософствовать, и их занимал вопрос: что же это такое - "абсолютное состояние", "полнота бытия", "совершенное блаженство"? Им объяснили, что это пустые слова для тех, кто не понял на собственном опыте, что такое священный брак. "Но ведь это же обычное совокупление, только и всего", - удивились арьи. "Вот пока вы думаете, что может быть обычное совокупление, - ответили им, - вы и не поймете, что такое священный брак". - "Возможно, - сказали арьи. - Но ведь для священного брака нужна женщина?" - "Безусловно", - ответили им. "И, стало быть, если мужчина достигнет того абсолютного состояния, о котором вы говорите, он все равно не будет независим?" - "Не будет". - "Тогда это нам не подходит. Что это за царь, что это за герой, который зависит от женщины!"

И началась великая эпопея борьбы за независимость. Бороться, как выяснилось, можно было только тремя способами - сидя, стоя и стоя на одной ноге. Хождение исключалось: мысли идущего человека не могут не чередоваться, а, как показывает опыт, любая череда мыслей рано или поздно приведет к мысли о женщине; лежание исключалось также, поскольку лежащий может заснуть и увидеть во сне женщину. Стояние на одной ноге довольно надежно отгоняет мысли о женщинах, но не всякому оно под силу в течение долгого времени; на обеих ногах простоять можно дольше, но, в конце концов, появится мысль о том, что лучше все-таки сидеть, с которой не каждый сумеет справиться; вот так сидение стало основной формой йоги. Подозреваю, что по этой причине ее и назвали "царской", - арьи, как я уже говорил, пришли из пустынь Средней Азии, где на них, возможно, оказали влияние народы, живущие дальше к востоку. В одном древнем китайском трактате есть такие примечательные слова: "Дело земледельца - пахать, дело воина - сражаться, дело советника - думать. Император не пашет, не сражается и не думает. Император сидит". В этом есть, конечно, что-то по-китайски завораживающее, и йога - прекрасный способ почувствовать себя вот таким императором, но...

Господин Варма не успел закончить фразу - Агнесса сделала это за него.

- В этом нет блаженства, - с нетерпением в голосе сказала она.

Господин Варма кивнул.

- Да. Чего нет, того нет. И, что бы там ни говорили о необычных состояниях, которые испытывают йогины, все они, вместе взятые, и весь колоссальный йогический опыт, накопленный за многие века, не стоят...

Взгляд его встретился со взглядом Грейс, и он замолчал. Грейс рассмеялась... пьяно, в общем-то говоря, рассмеялась; Агнесса и Луиза никогда не видели ее такой, но, поскольку они сами были пьяны, их это не очень удивило.

- Продолжайте, продолжайте, директор ботанического сада, - сказала Грейс. - Не стоят чего?

- Ничего не стоят, - сказал господин Варма и, взяв ее руку, прижался к ней щекой. - Ничего не стоят.

Луиза захлопала в ладоши.

- Браво, браво, браво, господин Варма! - закричала она. - Про индусов рассказывают всякие ужасные вещи, и теперь я вижу, что все это правда!

- Ужасные вещи? - пробормотал господин Варма. - Какие еще ужасные вещи?

Он продолжал прижиматься щекой к руке Грейс. Свободной рукой Грейс погладила его по лицу.

- Девчонка-то права, - сказала она. - Вы действительно негодяй, директор. И вас надо уволить ко всем чертям.

Луиза стукнула кулаком по столу.

- Отставить! - рявкнула она, не очень убедительно пытаясь воспроизвести свирепый, "армейский" тон. - Мой отец - член попечительского совета, и мы не дадим уволить господина Варму. В Ривертоне должен быть хотя бы один ужасный человек!

- Почему же это я ужасный человек? - воскликнул господин Варма.

- Ужасный, ужасный, - сказала Грейс.

- Ну да, - сказала Луиза. - Вы наверняка принадлежите к какой-нибудь жуткой индийской секте, про которые постоянно пишут, - может быть, душителей, или вот еще я читала про таких, которые кормят змей человеческими сердцами...

- Ну что ж, - ответил господин Варма. - Отрицать бесполезно. Ваше второе предположение совершенно верно.

- Вот! - торжествующе и без всякого страха воскликнула Луиза. - Я так и думала!

- И много вы уже сердец скормили? - усмехнувшись, спросила Грейс.

"Ну и напились мы", - подумала Агнесса. Хотя - неужели же только по этой причине испытывала она нелепое, иррациональное приятное чувство от того, что господин Варма кормит змей человеческими сердцами?

- Звучит страшно, - сказал он. - И британцы предпочитают понимать все буквально, - это оправдывает их присутствие в Индии. Впрочем, многие, наверно, верят в это совершенно искренне, и, кто знает, может быть, правда оказалась бы для них еще страшнее.

- А в чем заключается правда? - спросила Агнесса.

- В том, что змеи бывают разные, - ответил господин Варма. - И, кроме тех, что ползают и шипят, есть еще другая змея - змея, обвивающая лингам.

- Звучит интересно, - заметила Луиза. - И что же это за змея?

- Давайте сблизим восток и запад, - ответил господин Варма. - Что такое тирс, вы знаете?

- Знаем, - ответила Луиза. - Это такой жезл, увенчанный сосновой шишкой, - вполне прозрачный символизм. Вакханки бегали и размахивали тирсами, ясно давая понять, чего им хочется.

- Верно. Но это не все, что можно сказать про тирсы. Одна очень важная подробность...

- Их обвивали плющом!

- Да. И теперь мы можем сопоставить: плющ, обвивающий тирс, змея, обвивающая лингам, - образы того, что мы в Индии называем... впрочем, это слово вам было бы трудно произнести и запомнить; будем говорить просто - "змеиная сила". Как вы знаете, огонь добывается трением; змеиная сила пробуждается у женщин тоже от трения, и, пробудившись, ведет себя вполне по-змеиному; что чувствует змея, когда проснется?

- Голод, - сказала Грейс.

- Да. Именно так. Голод. Змеиная сила спит в точке равновесия, у основания позвоночного столба, и, пока она спит, девушка пребывает в состоянии спокойной задумчивости - некоторые по ошибке считают это невинностью; на самом деле, она просто прислушивается к змее; иногда она видит странно-яркие сны - у нас такие сны называют "змеиными". Ожидание нарастает - и вот наконец появляется заклинатель змей или некто, считающий себя заклинателем змей или просто глупец, полагающий, что со змеями можно играть, как с котятами. Он пробуждает змею, что сделать очень нетрудно, и даже совершенно не заботясь о том, чтобы у девушки были приятные ощущения: если подойти к спящему и выстрелить у него над ухом из револьвера, он проснется от этого ничуть не хуже, чем от осторожных поглаживаний. И вот, пробудившаяся змея, тут же ощутив неистовый голод, с яростной силой бросается вверх, в область сердца; священную змею Афины кормили медовыми лепешками, и этот обряд дает нам понимание того, что должно произойти в области сердца - там змею ждет угощение. Она поест и довольная, ублаженная, станет мудрой змеей. Вакханка превратится в музу, - вы знаете, что муз изображали в венках из плюща; среди муз есть муза истории; угостив змею, женщина развернет свиток с главной для нее историей - историей ее самой: какой она была, когда ступала по земле двести, триста, тысячу лет назад, и она поймет, что сейчас не имеет смысла в себе; только когда падает завеса с твоего прошлого, начинаешь ты слышать мелодию, и именно эта мелодия - а вовсе не совместное творение Шиллера и Бетховена - есть настоящий гимн радости.

Но это все - только если сердце открыто тому, кто пробудил змею. Если сердце закрыто для него, змея, устремившаяся вверх, наталкивается на преграду - глухую каменную плиту. Женская нелюбовь тяжела, страшно тяжела, и биться об нее бесполезно. Голодная змея начинает метаться, и в этих метаниях нет мудрости - только ярость, превращающаяся в яд. И весь яд будет направлен на того, кто дразнит змею без толку. Может быть, яд не убьет его; а может и убить.

- Может, - сказала Грейс.

Луиза, которая слушала господина Варму, полуприкрыв глаза от блаженства, вскочила, желая выразить свой восторг, пошатнулась и, если бы Агнесса не успела ее поддержать, пожалуй бы даже и упала.

- Все плывет, Агнессочка, - пробормотала она. - Но надо сделать еще попытку...

- Надо тебя куда-нибудь положить, - сказала Агнесса. - Пойдем, я поищу, куда тебя положить.

Она попыталась встать, поддерживая подругу, но тут же и сама почувствовала, что все как-то странно плывет.

- Подожди, подожди, Луиза, - сказала она. - Ух ты!

Они обе сильно качнулись в сторону. Грейс повернула к ним голову.

- Девочек пора укладывать спать, - сказала она. Выпила она никак не меньше их, но голос у нее был совершенно трезвый.

- Да. И мне, пожалуй, уже пора, - также совершенно трезвым голосом сказал господин Варма.

Грейс, не глядя на него, пожала плечами.

- Хорошо. Подождите, сейчас я уложу их. Марта!

Экспедиция, целью которой была огромная, роскошная кровать, сделанная, наверно, еще в те времена, когда у Острова был испанский губернатор (может быть, именно на ней и почивал он со своей супругой) прошла успешно. Агнесса и Луиза заснули несколько раньше, чем были уложены, однако Агнесса, блаженно обхватив подушку, нашла в себе силы пробормотать:

- Осторожнее с господином Вармой, тетя Грейс. Он - опасный человек!

- Угу, - подтвердила Луиза, казалось, уже спавшая глубоким сном.

- Ладно, спокойной ночи, - сказала Грейс.

Агнесса слабо пошевелилась в ответ, а Луизе было уже и так хорошо.

Когда Грейс вернулась в столовую, она застала господина Варму стоящим у окна. Самый обыкновенный человек, с задумчивым видом. Никакой экзотики.

Он повернулся к Грейс. Она смотрела на него - спокойно, изучающе.

- Вы - умный человек, - сказала она.

- Да, - ответил он. - Потому что смотрю на вас.

- Вы можете сделать одну очень банальную вещь? - спросила она.

Он подошел к ней, взял за плечи и поцеловал. Минуты через две Грейс высвободилась из его рук.

- Потише, потише, - сказала она, проведя рукой по лбу. - Так нельзя обращаться с женщинами. Еще расплачусь, чего доброго.

Она вышла в коридор, нашла Марту.

- Марта, - сказала она. - Я должна тебе кое-что сообщить. Господин Варма сегодня будет ночевать здесь.

- Понятно, - ответила Марта и, заметив, что Грейс все-таки нуждается в некой санкции с ее стороны, великодушно добавила. - Я давно считала, что вам это нужно.

И оказалась права.

89