Лучшее за год. XXV-I. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

Тед Чан Торговец и врата алхимика

О всемогущественный калиф и повелитель правоверных, я недостоин лицезреть твой лучезарный облик, ни один смертный не может надеяться на большую милость, сколь он ни прожил бы. История, которую мне предстоит поведать, воистину необычна, и будь она нанесена татуировкой в уголке человеческого глаза, то и тогда это диво не затмило бы чудесных событий, описанных в ней, ибо они служат предостережением тем, кто готов слушать, и уроком тем, кто готов его усвоить.

Меня зовут Фувад ибн Аббас, и родился я здесь, в Багдаде, Городе Мира. Отец мой торговал зерном, а я почти всю жизнь поставлял тонкие ткани: шелк из Дамаска, лен из Египта и шитые золотом платки из Марокко. Дело мое процветало, но на сердце лежала печаль, и ничто не могло ее утолить — ни роскошь в доме, ни милостыни беднякам. Теперь же я стою перед тобою без единого дирхема в кошельке, но в душе моей царит покой.

Аллах — начало всех начал, но с твоего позволения, великий калиф, я начну свой рассказ с того дня, когда решил прогуляться по району кузнецов. Я искал подарок одному человеку, с которым собирался заключить сделку, и, по слухам, серебряный поднос мог бы прийтись ему по вкусу. Побродив полчаса, я обратил внимание на то, что в одной из больших лавок на рынке появился новый хозяин. Место для торговли было очень выгодное и стоило, видимо, недешево, поэтому я решил войти в лавку и посмотреть, чем там торгуют.

Никогда прежде мне не доводилось видеть подобного чудесного собрания. Около входа стояла астролябия о семи дисках, инкрустированных серебром, а еще там были водяные часы, звонившие каждый час, и латунный соловей, издающий трели от дуновения ветра. Шагнув дальше, я увидел более мудреные механизмы. Я стоял и глазел на них, как ребенок глазеет на жонглера, когда из глубины лавки появился старик.

— Приветствую тебя, господин, в моей скромной лавке, — говорил он. — Меня зовут Башарат. Чем я могу служить тебе?

— Ты продаешь изумительные вещицы. Я веду дела с торговцами во всех уголках мира, но до сих пор не видал ничего подобного. Где, позволь спросить, ты приобретаешь свой товар?

— Благодарю тебя за добрые слова, — сказал он. — Все, что ты здесь видишь, изготовлено в моей мастерской мною или моими подмастерьями под моим руководством.

Я был поражен тем, насколько преуспел этот человек во многих искусствах. Я расспрашивал его о различных инструментах, выставленных в лавке, и слушал его ученые рассуждения об астрологии, математике, геомантии и медицине. Мы проговорили час, и мое восхищение и уважение к этому человеку расцвели, как цветочный бутон, согретый утренним солнцем, но тут он упомянул свои опыты в алхимии.

— Алхимия? — переспросил я, удивившись, ибо он совсем не походил на мошенника. — Ты хочешь сказать, что можешь превратить простой металл в золото?

— Могу, господин, хотя не это главное в алхимии.

— А что же тогда?

— Главное — отыскать более дешевый источник золота, чем разработка рудников. Алхимия действительно описывает способ получения золота, но он такой трудоемкий, что по сравнению с ним добыча руды в горах — все равно что сбор персиков с дерева.

Я улыбнулся:

— Неплохо сказано. Спору нет — ты ученый человек, но я все же остерегусь доверять алхимии.

Башарат задумчиво посмотрел на меня:

— Я недавно создал одну штуковину, которая, возможно, изменит твое мнение. Ты будешь первым, кому я ее покажу. Хочешь посмотреть?

— С превеликим удовольствием.

— Прошу тебя, следуй за мной.

Он провел меня через дверь в глубине лавки. Там оказалась мастерская, заставленная устройствами, о предназначении которых я не имел ни малейшего представления, — металлическими брусьями, обмотанными медной проволокой, которой хватило бы, чтобы растянуть до горизонта, зеркалами, прикрепленными к круглой гранитной глыбе, плавающей в ртути, — но Башарат прошел мимо, даже не взглянув в их сторону.

Он подвел меня к массивному пьедесталу высотой по грудь, на котором был вертикально установлен прочный металлический обруч шириной в две вытянутые руки. Его обод был такой толстый, что перенести его смог бы только настоящий силач. Металл был черный как ночь, но отполирован до гладкости, так что, будь он другого цвета, мог бы послужить зеркалом. Башарат велел мне встать сбоку, а сам занял место лицом к конструкции.

— Смотри внимательно, — предупредил он.

Алхимик сунул руку в центр обруча, но она не вышла с другой стороны. Ее словно отсекли по локоть, а старик поводил обрубком вверх–вниз и вытянул руку из окружности неповрежденной.

Я никак не ожидал, что такой ученый человек опустится до трюков фокусника, но исполнен трюк был хорошо, и я вежливо поаплодировал.

— Погоди немного, — сказал он, отступая на шаг.

Я ждал — и что же: с другой стороны обруча появилась рука, не принадлежавшая никакому телу. Рукав на ней был такой же, как у халата Башарата. Рука повторила движение вверх–вниз, а затем юркнула обратно в обруч и растворилась.

Первый фокус я принял за хитрый трюк, но этот показался мне намного сложнее, потому что на пьедестале с обручем не было места, где мог бы спрятаться человек.

— Очень изобретательно! — воскликнул я.

— Спасибо, но это не просто ловкий фокус. Одна сторона обруча опережает обратную на несколько секунд. Проходя обруч насквозь, мы мгновенно преодолеваем это расхождение.

— Не понимаю, — признался я.

— Позволь мне повторить демонстрацию.

Он опять сунул руку в обруч, и рука исчезла. Башарат улыбался, поводя обрубком вперед–назад, как при перетягивании каната. Затем он снова вытянул руку и раскрыл ладонь. На ней лежал перстень, который я сразу узнал.

— Это мой! — Я посмотрел на свою руку и увидел, что перстень по–прежнему украшает палец. — Ты умудрился сделать копию.

— Нет, это действительно твой перстень. Погоди.

И снова рука показалась с другой стороны обруча. Желая понять секрет трюка, я потянулся и схватил ее. Это была не поддельная, а теплая и живая рука, как моя. Я потянул за руку, а она потянула в свою сторону. Потом ловким движением карманника рука сняла перстень у меня с пальца и тут же исчезла в обруче.

— Перстень пропал! — воскликнул я.

— Нет, мой господин, — сказал старик. — Вот он. — И он протянул мне перстень, который держал. — Прости меня за эту игру.

Я надел перстень на палец.

— Он оказался у тебя до того, как я его лишился.

В это мгновение снова появилась рука, на этот раз с противоположной стороны.

— Что это? — поразился я, узнав руку по рукаву, прежде чем она исчезла, при этом старик даже не шелохнулся.

— Помни, — сказал он, — что одна сторона обруча предшествует другой.

И он обошел обруч и сунул руку уже с другой стороны, и она снова исчезла.

Ты, о великий калиф, несомненно, уже догадался, но я только в ту минуту понял: все, что происходит на одной стороне обруча, происходит и на другой, но на несколько секунд позже.

— Это магия? — спросил я.

— Нет, мой господин, я в жизни не встретил ни одного джинна, а если бы и встретил, то не поручил бы ему ничего мало–мальски стоящего. Это форма алхимии.

Он пустился в объяснения, рассказывая, как искал в окружающей сущности крошечные поры, похожие на отверстия, которые проделывают в древесине червячки, и как, найдя одно такое отверстие, он сумел расширить его и растянуть, подобно стеклодуву, превращающему каплю расплавленного стекла в длинную трубку, а затем он уподобил время водному потоку, и тот вливался с одного конца и застывал густым сиропом, выливаясь из другого. Признаю, на самом деле я мало что понял из его слов и не могу подтвердить их истинность. Я только и ответил:

— Ты создал нечто воистину изумительное.

— Спасибо, — сказал старик, — но это всего лишь прелюдия к тому, что я намерен продемонстрировать тебе сейчас.

Он повел меня еще дальше в глубину дома. Посреди комнаты, где мы оказались, стоял круглый дверной проем, чья массивная рама была изготовлена из того же гладкого черного металла.

— То, что ты видел прежде, — это Врата секунд, — сказал он. — Теперь перед тобою Врата лет. Обе стороны двери отделяет друг от друга промежуток в двадцать лет.

Должен признать, его замечание не сразу до меня дошло. Я представил, как он протянет руку в дверной проем с одной стороны и будет ждать двадцать лет, прежде чем она появится с другой, и этот волшебный трюк показался мне не очень–то вразумительным. Я примерно так и выразился, а старик рассмеялся.

— Это один способ использовать Врата, — сказал он, — но подумай, что произойдет, если ты пройдешь их насквозь. — Стоя с одной стороны дверей, он жестом подозвал меня к себе и показал, что за ними находится. — Смотри.

Я взглянул и увидел, что в комнате по ту сторону лежат другие ковры и подушки, совсем не те, что там были, когда я вошел. Я покачал головой и понял, что когда я смотрю сквозь дверной проем, то вижу совсем другую комнату, в отличие от той, в которой нахожусь.

— Ты видишь эту комнату, какой она станет через двадцать лет, — пояснил Башарат.

Я заморгал, как моргает путник в пустыне, когда ему померещится вода, но картина по ту сторону врат не изменилась.

— И ты говоришь, что я могу войти в дверь? — спросил я.

— Можешь. Сделав этот шаг, ты окажешься в Багдаде будущего. Ты можешь отыскать себя, постаревшего на двадцать лет, и поговорить с ним. А после ты мог бы снова пройти Врата лет и вернуться в сегодняшний день.

От слов Башарата у меня голова пошла кругом.

— А ты сам это проделывал? — поинтересовался я у старика. — Ты сам проходил Врата?

— Конечно, как и многие мои посетители.

— Еще совсем недавно ты упомянул, что я первый, кому ты показываешь свое изобретение.

— Если говорить об этих Вратах, то так оно и есть. Но я много лет держал лавку в Каире, именно там я создал свои первые Врата лет. Я многим их показывал, и многие ими пользовались.

— Чему они учились у самих себя, постаревших?

— Каждый извлекал свой собственный урок. Если желаешь, я могу рассказать тебе историю одного такого человека.

Башарат поведал мне эту историю, и, если это доставит тебе удовольствие, о великий калиф, я изложу ее прямо сейчас.

РАССКАЗ ОБ УДАЧЛИВОМ КАНАТЧИКЕ

Некогда жил молодой человек по имени Хасан, и зарабатывал он на жизнь тем, что плел канаты. Он прошел Врата лет, захотев увидеть, каким станет Каир в будущем, и, оказавшись там, удивился, как изменился город. Он словно попал в сценку, вышитую на гобелене, и хотя город был тот же самый, Каир, но Хасан воспринимал самые обычные виды как чудеса.

Он проходил мимо врат Зувейла, где дают представления танцоры с мечами и заклинатели змей, когда его окликнул звездочет:

— Юноша! Не желаешь узнать будущее? Хасан рассмеялся.

— Я и так его знаю, — ответил он.

— Наверняка тебе любопытно, ждет ли тебя в будущем богатство, разве нет?

— Я канатчик. Богатство мне не светит.

— Почему ты так уверен? А как же всем известный торговец Хасан аль–Хубал, который начинал канатчиком?

Из любопытства Хасан стал расспрашивать людей на рынке, знают ли они такого богатого торговца, и убедился, что это имя всем хорошо известно. Хасану даже рассказали, что торговец живет в богатом районе Хаббания, поэтому юноша туда и отправился, расспрашивая по дороге, как найти его дом, который оказался самым большим на улице.

Хасан постучал в дверь, и слуга провел его в просторный красивый зал с фонтаном в центре. Хасан ждал, пока слуга ходил за хозяином, но, глядя на блестящее черное дерево и мрамор вокруг себя, он почувствовал, что там ему не место, и собрался было уходить, когда появился он сам, но только постаревший на двадцать лет.

— Наконец ты здесь! — произнес хозяин дома. — Я тебя ждал!

— Неужели? — изумился Хасан.

— Конечно, ведь я тоже приходил к себе постаревшему, точно так, как теперь ты пришел навестить меня. Было это так давно, что я сейчас и не вспомню точной даты. Идем, пообедай со мной.

Оба отправились в столовую, куда слуги принесли цыпленка, фаршированного фисташками, лепешки в меду и жареного ягненка с пряными гранатами. Старший Хасан скупо поделился подробностями своей жизни: упомянув о разнообразных деловых интересах, он, однако, ни словом не обмолвился о том, как стал торговцем; говоря о жене, он добавил, что юноше пока не пришло время знакомиться с ней. Потом он попросил молодого Хасана напомнить, как он проказничал в детстве, и хохотал над историями, которые стерлись в его собственной памяти.

Наконец молодой Хасан спросил у старшего:

— Как же тебе удалось так круто изменить свою судьбу?

— Сейчас я скажу тебе только одно: когда отправишься на рынок покупать пеньку и пойдешь по улице Черных Псов, не ходи по южной стороне, как ты это обычно делаешь. Пойди по северной.

— И это поможет мне добиться успеха?

— Просто сделай как я говорю. А теперь возвращайся домой, тебе еще предстоит плести канаты. Ты узнаешь, когда придет пора навестить меня снова.

Молодой Хасан вернулся в свое время и сделал все, как ему велели: держался северной стороны улицы, даже когда там не было тени. А через несколько дней на его глазах взбесившаяся лошадь промчалась по южной стороне улицы, сбила нескольких людей, покалечила одного, сбросив на него тяжелый кувшин с пальмовым маслом, и даже затоптала другого копытами. Когда волнение улеглось, Хасан помолился Аллаху, прося скорейшего выздоровления искалеченным и покоя погибшим, и поблагодарил Всевышнего за чудесное избавление.

На следующий день Хасан прошел через Врата лет и отыскал себя в будущем.

— Ты пострадал от лошади, когда проходил по той улице? — спросил он у старого Хасана.

— Нет, потому что я прислушался к собственному предостережению. Не забывай, мы с тобой — один человек. Все, что происходит с тобой, когда–то происходило со мной.

Вот так старый Хасан предостерегал молодого, а тот во всем его слушался. Он не купил яиц у своего обычного продавца и таким образом избежал болезни, поразившей тех покупателей, кто купил яйца из испорченной корзины. Он запасся лишней пенькой, поэтому продолжал работать, когда другие канатчики простаивали из–за опоздавшего каравана. Юноша следовал наставлениям постаревшего Хасана, что избавило его от многих бед, но он не переставал удивляться, почему старик не рассказывает ему больше. На ком он женится? Как разбогатеет?

Однажды, распродав на рынке всю партию канатов и идя домой с непривычно тугим кошельком, Хасан столкнулся на улице с мальчишкой. Поднеся руку к поясу, он обнаружил, что кошелька нет, и с криком обернулся, надеясь отыскать в толпе воришку. Услышав вопль Хасана, мальчишка сразу юркнул в самую гущу толпы. Хасан успел заметить только, что рубаха на мальчике разорвана у локтя, и тут же потерял его из виду.

В первую секунду Хасана потрясло, что подобное могло случиться. Почему же его не предупредил постаревший Хасан? Но удивление вскоре сменил гнев, и юноша бросился в погоню. Он ринулся в толпу, проверяя на ходу рукава рубах у всех мальчишек, пока случайно не заметил воришку, который забился под телегу с фруктами. Хасан вытащил его оттуда и завопил во все горло, что поймал вора, прося людей привести стражника. Мальчик, испугавшись ареста, бросил наземь кошелек Хасана и заплакал. Хасан с минуту рассматривал ребенка, потом гнев его угас, и он отпустил мальчика.

В следующей раз при встрече с постаревшим самим собой Хасан спросил:

— Почему ты не предупредил меня о воришке?

— А тебе разве не понравилось то, что пришлось пережить? — поинтересовался старый Хасан.

Юноша хотел было запротестовать, но вовремя остановился.

— И правда, понравилось, — признался он.

Преследуя вора и не зная при этом, ждет его успех или неудача, он почувствовал, как в нем взыграла кровь, чего не случалось уже много недель. А слезы мальчика напомнили ему учение Пророка о ценности милосердия, и Хасан почувствовал себя добродетельным, решив отпустить мальчишку.

— Так неужели ты предпочел бы, чтобы я лишил тебя всего этого?

Некоторые обычаи кажутся нам бессмысленными, когда мы молоды, но со временем мы начинаем понимать их целесообразность. Точно так Хасан осознал, что не всегда полезно делиться всеми сведениями, иногда лучше их попридержать.

— Нет, — ответил он, — хорошо, что ты меня не предостерег. Постаревший Хасан убедился, что юноша все понял.

— А теперь я скажу тебе нечто очень важное. Найми лошадь. Я укажу тебе одно место в предгорье на западе города. Там в небольшой роще отыщешь дерево, пораженное молнией. Под ним найдешь самый большой камень. Переверни его и начинай копать.

— Что мне там искать?

— Сам узнаешь, когда найдешь.

На следующий день Хасан выехал в предгорье, долго искал и наконец нашел дерево. Вокруг валялось множество камней. Хасан перевернул один и начал копать под ним, потом перевернул другой, и так несколько раз. Наконец лопата со звоном ударилась обо что–то, но это была не земля и не валун. Хасан расчистил почву и обнаружил бронзовый сундук, наполненный золотыми динарами и драгоценными украшениями. Ничего подобного юноша не видел за всю свою жизнь. Погрузив сундук на лошадь, он вернулся в Каир.

При очередной встрече с самим собой он спросил:

— Как ты узнал, где спрятано сокровище?

— Я узнал это от самого себя, — ответил постаревший Хасан, — точно так, как ты. Откуда мы узнали точное место, я не могу объяснить, разве что на то была воля Аллаха. Надо ли какое другое объяснение?

— Клянусь, я найду хорошее применение богатству, которым меня благословил Аллах, — произнес молодой Хасан.

— А я повторю твою клятву, — сказал старик. — Сегодня мы беседуем в последний раз. Отныне ты пойдешь собственным путем. Ступай с миром.

И Хасан вернулся домой. На золото он купил огромное количество пеньки, нанял работников, хорошо им платил и торговал канатами с выгодой. Он женился на красивой и умной женщине, по совету которой начал торговать и другими товарами, и в результате стал богатым и уважаемым купцом. Он никогда не забывал щедро делиться с бедняками и вел добродетельную жизнь. Хасан жил счастливо, пока его не унесла смерть, обрывающая все связи и уничтожающая удовольствия.

— Замечательная история, — сказал я. — Для того, кто сомневается, воспользоваться воротами или нет, убедительнее довода не найти.

— Твое недоверие свидетельствует о мудрости, — изрек Башарат. — Аллах вознаграждает тех, кого желает наградить, и карает тех, кого желает покарать. Врата не изменяют его отношения к человеку.

Я закивал, решив, что понял алхимика:

— Поэтому, даже если удается избежать несчастий, о которых ты предупрежден самим собою в преклонном возрасте, нет никакой гарантии, что на твою долю не выпадут другие несчастья.

— Нет, прости старика за то, что он выразился неясно. Пройти через Врата — не то же самое, что вытянуть жребий, который меняется каждый раз, когда до тебя доходит очередь. Скорее это напоминает тайный ход во дворце, воспользовавшись которым ты оказываешься в нужной комнате быстрее, чем если бы шел по коридору. Комната остается той же, и не важно, через какую дверь ты в нее попал.

Его слова меня удивили.

— Выходит, будущее не изменить? Так же, как и прошлое?

— Говорят, что искупление и покаяние стирают прошлое.

— Я тоже слышал это утверждение, но до сих пор не убедился в его истинности.

— Очень жаль, — промолвил Башарат. — Я могу сказать только одно: будущее в этом отношении не отличается от прошлого.

Я задумался.

— Значит, если ты узнаешь, что через двадцать лет тебя не окажется в живых, ты не в силах избежать смерти? — Старик кивнул. Я совсем приуныл, но потом подумал, не является ли такое положение вещей своего рода гарантией, и сказал: — Предположим, ты узнаешь, что и через двадцать лет ты жив и здоров. В таком случае ничто не способно тебя погубить в ближайшие двадцать лет. Ты можешь без страха сражаться во всех битвах, потому что наверняка выживешь.

— Такое возможно, — подтвердил он. — Но также возможно, что человек, воспользовавшийся подобной гарантией, не отыщет себя в будущем, когда впервые пройдет сквозь Врата.

— А–а, — сказал я. — Выходит, только осторожный и благоразумный человек может встретить своего постаревшего двойника?

— Позволь мне рассказать тебе историю другого юноши, прошедшего сквозь Врата, и ты сам решишь, был он благоразумен или нет.

Башарат поведал мне эту историю, и, если это доставит тебе удовольствие, о великий калиф, я изложу ее прямо сейчас.

РАССКАЗ О ТКАЧЕ, ОБОКРАВШЕМ САМОГО СЕБЯ

Жил–был молодой ткач по имени Аджиб, который скромно зарабатывал на жизнь своим ремеслом, но страстно желал познать вкус роскоши, доступной только богатым. Услышав историю Хасана, Аджиб сразу воспользовался Вратами лет, чтобы отыскать самого себя и убедиться в том, что через двадцать лет он станет таким же богатым и щедрым, как Хасан.

Оказавшись в Каире будущего, он отправился в богатый городской квартал Хаббания и начал расспрашивать людей о том, где находится дом Аджиба ибн–Тахера. Он заранее решил, что, если ему встретится знакомый этого человека, который наверняка подметит сходство между ними, он назовется сыном Аджиба, недавно приехавшим из Дамаска. Но ему так и не выпал случай воспользоваться своей придумкой, ибо никто из прохожих не признал имени.

В конце концов Аджиб решил вернуться в свой старый район, — быть может, там кто–то сможет сказать, куда он переехал. Добравшись до своей улицы, он остановил мальчика и спросил, не знает ли тот, где найти человека по имени Аджиб. Мальчик указал ему на старый дом Аджиба.

— Там он когда–то жил, — возразил Аджиб. — Где он живет сейчас?

— Если он вчера переехал, то я не знаю куда, — ответил мальчишка.

Аджиб ушам своим не поверил. Неужели через двадцать лет он по–прежнему живет в том же самом доме? Это означает, что он так и не разбогател и у постаревшего Аджиба не найдется мудрого совета для него, во всяком случае такого, от которого была бы польза. Почему же его судьба так отличается от судьбы удачливого канатчика? Надеясь, что мальчик ошибся, Аджиб принялся ждать возле дома.

Через какое–то время он увидел, как из дома вышел человек, и с упавшим сердцем признал в нем себя самого, только старше. За тем Аджибом следовала женщина, которая, как решил юноша, была его женой, но он почти не обратил на нее внимания. Он мог думать только о том, что так и не сумел пробиться в жизни. Молодой человек с унынием смотрел вслед пожилой паре в простых одеждах, пока она не скрылась из виду.

Подгоняемый любопытством, которое заставляет людей разглядывать отрубленные головы казненных, Аджиб подошел к двери своего дома. Его ключ все еще подходил к замку, поэтому юноша проник внутрь. Обстановка изменилась, но была убогой. Вид ее ужаснул Аджиба. Неужели за двадцать лет он не смог себе позволить подушек получше?

Поддавшись порыву, он бросился к деревянному сундуку, где обычно хранил сбережения, и отпер его. Подняв крышку, он увидел, что сундук полон золотых динаров.

Аджиб пришел в изумление. У него через двадцать лет будет сундук золота, а он тем не менее будет по–прежнему носить простую одежду и жить в том же самом маленьком домишке! Каким же угрюмым и скаредным нужно быть, подумал Аджиб, чтобы иметь богатство и не воспользоваться им. Юноша давно понял, что в могилу с собой ничего не унести. Так неужели он забудет об этом через двадцать лет?

Аджиб решил, что такие богатства должны принадлежать тому, кто способен их оценить, то есть ему самому. Забрать сокровище у самого себя — не означает украсть, рассуждал он, ибо он сам его получит. Он взвалил сундук на плечо и с большим трудом доставил его через Врата лет в современный ему Каир.

Часть обретенного состояния он поместил у банкира, но всегда носил с собой набитый золотом кошелек. Он одевался в дамасские ткани, носил обувь из кордовской цветной кожи и хорасанский тюрбан, украшенный драгоценным камнем. Он снял дом в богатом квартале, заполнил его превосходными коврами и диванами, взял повара, чтобы тот готовил ему роскошные блюда.

Затем Аджиб обратился к брату женщины, которую давно желал издалека, женщины по имени Тахира. Ее брат держал аптеку, а Тахира помогала ему. Аджиб иногда покупал там лекарства, чтобы иметь возможность перемолвиться с ней парой слов. Однажды он увидел, как с ее лица соскользнуло покрывало: у нее оказались прекрасные темные глаза, как у газели. Брат Тахиры ни за что не выдал бы ее за ткача, но теперь Аджиб мог составить хорошую партию.

Брат Тахиры одобрил намерения юноши, и сама девушка сразу согласилась, ибо ей тоже приглянулся Аджиб. Жених не пожалел никаких денег на свадьбу. Он нанял прогулочный баркас, ходивший по каналу на юге города, и устроил пир с музыкантами и танцорами, на котором подарил невесте великолепное жемчужное ожерелье. Об этом празднике судачили во всем квартале.

Аджиб и Тахира наслаждались радостью, доставленной деньгами, и целую неделю пара жила припеваючи. А потом однажды Аджиб вернулся домой и увидел, что дверь распахнута настежь, а из комнат вынесено все серебро и золото. Испуганный повар вылез из укрытия и рассказал хозяину, что грабители увели Тахиру.

Аджиб молился Аллаху, пока не заснул, обессилев от тревоги. На следующее утро его разбудил стук в дверь. На пороге стоял незнакомец.

— Я должен тебе кое–что передать на словах, — сказал человек.

— Что именно? — спросил Аджиб.

— С твоей женой все в порядке.

Внутри Аджиба черной желчью поднялись страх и ярость.

— Какой выкуп вы потребуете? — спросил он.

— Десять тысяч динаров.

— Это больше того, что у меня есть! — воскликнул Аджиб.

— Не торгуйся со мной, — возразил грабитель. — Я видел, как ты швырял деньгами направо и налево.

Аджиб рухнул на колени.

— Я просто проматывал богатство. Клянусь именем Пророка — у меня нет такой суммы, — сказал он.

Грабитель пригляделся к нему повнимательнее.

— Собери все деньги, что у тебя есть, — сказал он, — и приготовь их к завтрашнему дню. Я приду в это же время, и если решу, что ты хоть что–то припрятал, твоя жена умрет. Если же я поверю, что ты честен со мной, мои люди вернут ее тебе.

Аджибу ничего другого не оставалось, как согласиться, и грабитель ушел.

На следующий день он отправился к банкиру и забрал все свои деньги. Он отдал их грабителю, который разглядел в глазах Аджиба неподдельное отчаяние и остался доволен. Грабитель сдержал слово, и в тот же вечер Тахира вернулась домой.

Супруги обнялись, и Тахира призналась:

— Мне не верилось, что ты заплатишь за меня столько денег.

— Без тебя не нужны мне никакие деньги, — сказал Аджиб и с удивлением понял, что это именно так. — Я лишь сожалею теперь, что не могу купить тебе никаких красивых вещей, которых ты заслуживаешь.

— Больше никогда мне ничего не покупай, — попросила она. Аджиб склонил голову:

— Мне кажется, будто я наказан за свои грехи.

— Какие грехи? — спросила Тахира, но Аджиб промолчал. — Я раньше не спрашивала, — продолжала она, — но я знаю, что ты не получал наследства. Скажи, ты украл эти деньги?

— Нет, — ответил Аджиб, не желая признать правду ни перед ней, ни перед самим собой. — Мне их подарили.

— Что же, ты взял взаймы?

— Нет, деньги не нужно возвращать.

— А ты сам разве не хочешь их вернуть? — Тахира была потрясена. — Значит, тебя устраивает, что другой человек оплатил нашу свадьбу? Что он заплатил выкуп за меня? — Она чуть не разрыдалась. — Так чья же я жена — твоя или этого другого человека?

— Ты моя жена, — сказал он.

— Как я могу быть твоей женой, когда моя жизнь принадлежит другому?

— Не желаю, чтобы ты сомневалась в моей любви, — заявил Аджиб. — Клянусь тебе, что выплачу все деньги до последнего дирхема.

Чета перебралась в старый дом Аджиба и начала копить деньги. Оба работали на брата Тахиры в аптеке, а когда тот в конце концов стал поставщиком благовоний в богатые дома, дело полностью перешло к Аджибу и Тахире, которые продолжали торговать лекарствами. Зарабатывали они хорошо, но старались тратить как можно меньше, жили скромно и чинили старую мебель вместо того, чтобы купить новую. В течение многих лет Аджиб улыбался всякий раз, когда бросал монету в сундук, приговаривая, что это служит ему напоминанием о том, как дорого он ценит свою жену. Он часто повторял, что, даже когда сундук наполнится, все равно сделка будет выгодной.

Но нелегко наполнить сундук, добавляя всего по нескольку монет, поэтому то, что вначале было бережливостью, в конце концов превратилось в скупость, а благоразумные поступки сменились скаредными. Хуже того, со временем любовь Аджиба и Тахиры померкла и супруги презирали друг друга за то, что они не могут потратить деньги.

Так проходили годы, Аджиб старел в ожидании второго раза, когда у него отнимут золото.

— Какая необычная и печальная история, — сказал я.

— Воистину, — согласился Башарат. — Как по–твоему, Аджиб поступил благоразумно?

Я, засомневавшись, ответил не сразу:

— Не мне судить его. Ему отвечать за последствия своих действий, точно так, как я должен отвечать за свои. — Я помолчал немного, а затем добавил: — Меня восхищает, с какой откровенностью Аджиб рассказал тебе обо всем, что совершил.

— Да, но Аджиб не рассказывал мне об этом, когда был молод, — признался Башарат. — Он вышел из Врат с сундуком в руках, после чего я его не видел двадцать лет. Он был гораздо старше, когда снова пришел навестить меня. Обнаружив пропажу сундука в доме, он понял, что заплатил свой долг и теперь может рассказать мне обо всем случившемся.

— В самом деле? А постаревший Хасан из первой истории тоже приходил повидаться с тобой?

— Нет, историю Хасана мне поведал юноша Хасан. Тот, что был старше, никогда не возвращался в мою лавку, но вместо него у меня побывал другой человек, поделившийся со мной историей о Хасане, которую тот ни за что бы мне не рассказал.

И Башарат поведал мне историю своего гостя, и, если это доставит тебе удовольствие, о великий калиф, я изложу ее прямо сейчас.

РАССКАЗ О ЖЕНЕ И ЕЕ ВОЗЛЮБЛЕННОМ

Рания была женой Хасана много лет, и жили они очень счастливо. Однажды она увидела, как муж разделяет трапезу с юношей, точной копией Хасана в молодости, когда она стала его женой. Настолько велико было ее изумление, что она едва сдержалась, чтобы не помешать их разговору. Когда молодой человек ушел, она потребовала у Хасана, чтобы он рассказал ей, кто это был, и муж поведал ей невероятную историю.

— Ты рассказал ему обо мне? — спросила Рания. — Он узнал, что нас ждет после нашей с ним первой встречи?

— Увидев тебя, я в ту же секунду понял, что ты станешь моей женой, — улыбнулся Хасан, — но не потому, что мне об этом кто–то рассказал. Неужели ты хочешь лишить его этого удовольствия?

Поэтому Рания не заговаривала с молодым двойником мужа, а только подслушивала их беседы и украдкой поглядывала на него. Пульс ее учащался при виде молодого лица; иногда наша память обманывает нас своей сладостью, но, глядя на двух мужчин, сидевших напротив друг друга, она без всякого преувеличения видела красоту юноши. Ночью она лежала без сна, думая о нем.

Через несколько дней после того, как Хасан расстался с молодым человеком, он уехал из Каира, чтобы заключить сделку с купцом в Дамаске. В отсутствие мужа Рания отыскала лавку, которую он ей описал, и прошла через Врата лет в Каир своей юности.

Она помнила, где он жил в то время, поэтому с легкостью отыскала молодого Хасана и начала за ним следить. Глядя на него, она испытала желание гораздо сильнее того, что испытывала уже много лет к постаревшему Хасану, настолько живо было ее воспоминание о том, как они в юности занимались любовью. Она всегда была верной и послушной женой, но сейчас у нее появился шанс, какого никогда больше не будет. Решив исполнить свое желание, Рания сняла дом и в последующие дни полностью обставила его.

Подготовив дом, она стала тайком следовать повсюду за Хасаном, стараясь набраться смелости и обратиться к нему. В ювелирных рядах она увидела, как он подошел к одному торговцу, показал ожерелье с десятью драгоценными камнями и спросил, за сколько тот купит его. Рания узнала ожерелье: Хасан подарил ей такое же вскоре после свадьбы. Она даже не подозревала, что когда–то он пытался продать его. Она стояла немного поодаль и прислушивалась к разговору, делая вид, что рассматривает кольца.

— Принеси его завтра, и я дам тебе тысячу динаров, — сказал ювелир.

Юный Хасан, согласившись с ценой, ушел. Глядя ему вслед, Рания случайно услышала разговор двух мужчин, стоявших неподалеку:

— Ты видел ожерелье? Одно из наших.

— Уверен?

— Да. Этот подонок и откопал наш сундук.

— Давай расскажем о нем нашему вожаку. Когда этот тип продаст ожерелье, мы отберем у него деньги и все остальное.

Мужчины ушли, не обратив внимания на Ранию, которая замерла с громко бьющимся сердцем, словно олень, не замеченный тигром. Она поняла, что сокровище, выкопанное Хасаном, должно быть, принадлежало воровской банде, а эти двое были членами банды. Теперь они следили за ювелирами Каира, чтобы найти того, кто отобрал у них награбленное.

Рания понимала, что раз ожерелье находится у нее, то молодой Хасан никак не мог его продать. Она также понимала, что воры не убили Хасана. Но она все равно не могла бездействовать. Должно быть, на то была воля Аллаха — привести ее на это место.

Рания вернулась в лавку с Вратами лет, прошла сквозь них в свое собственное время и у себя дома забрала из шкатулки ожерелье. Затем она снова воспользовалась Вратами лет, но на этот раз прошла их с другой стороны, чтобы оказаться в Каире будущего. Там она отыскала себя саму, уже совсем пожилую женщину. Старушка Рания тепло поприветствовала ее и тоже вынула из шкатулки ожерелье. Затем обе женщины договорились, как им помочь молодому Хасану.

На следующий день у ювелирной лавки дежурили два вора, которые привели с собой третьего. Рания решила, что это их вожак. Вся компания наблюдала за тем, как Хасан протянул ювелиру ожерелье.

Пока ювелир осматривал украшение, Рания приблизилась к ним.

— Какое совпадение! — воскликнула она. — Ювелир, я хочу продать точно такое же. — И она достала из кошелька свое ожерелье.

— Поразительно, — сказал ювелир. — В жизни не видел, чтобы два ожерелья были так похожи друг на друга.

Тут подошла пожилая Рания:

— Что я вижу? Глаза меня обманывают! — И с этими словами она достала третье ожерелье, точь–в–точь как первые два. — Мне продали его, заверив, что второго такого не сыскать. Значит, солгали.

— Наверное, вам следует возвратить его, — посоветовала Рания.

— Я подумаю, — кивнула пожилая Рания и обратилась к Хасану: — Сколько он дает вам за него?

— Тысячу динаров, — ответил сбитый с толку Хасан.

— Вот как? Ювелир, не купишь ли и мое ожерелье?

— Я должен пересмотреть предложение, — сказал ювелир.

Пока Хасан и старушка торговались с ювелиром, Рания отступила от прилавка ровно настолько, чтобы услышать, как вожак распекает воров.

— Глупцы! — возмущался он. — Это обычная побрякушка, а вы готовы перерезать половину каирских ювелиров и натравить на нас стражников. — Он наградил тумаками обоих и увел.

Рания вновь подошла к ювелиру, который успел отказаться от покупки ожерелья.

— Очень хорошо, — сказала пожилая Рания. — Я постараюсь вернуть ожерелье тому, кто его продал. — Старушка направилась к выходу, и Рания почему–то была уверена, что она улыбается под своим покрывалом.

Рания повернулась к Хасану:

— Видимо, никому из нас не продать сегодня ожерелья.

— В другой раз, возможно, повезет, — отозвался Хасан.

— Отнесу–ка я свое домой, так будет спокойнее, — сказала Рания. — Проводишь?

Хасан согласился и проводил Ранию до дома, который она сняла. Она пригласила его зайти, предложила вина, а после того, как оба выпили, привела его в спальню. Она задернула окна тяжелыми шторами, погасила все лампы, и в комнате стало темно, как ночью. Только тогда она откинула покрывало и уложила его в постель.

Рания с нетерпением ждала этой минуты и очень удивилась тому, что Хасан действовал неопытно и неуклюже. Она прекрасно помнила их свадебную ночь: тогда он вел себя очень уверенно, и от каждого его движения у нее перехватывало дыхание. Рания знала, что первая встреча Хасана с ней молодой уже не за горами, и в первую секунду она не поняла, каким образом этот неловкий мальчишка мог так быстро измениться. Но потом, разумеется, ответ стал ясен.

Много дней ближе к вечеру Рания встречалась с Хасаном в арендованном доме и наставляла его в искусстве любви, тем самым демонстрируя, что женщины, как часто говорят, самые чудесные создания Аллаха.

— Удовольствие, которое ты даришь, неизменно возвращается к тебе, — говорила она юноше, улыбаясь тому, насколько верны ее слова.

Вскоре он приобрел сноровку, которую она помнила еще со времен юности, и теперь наслаждалась ею даже больше, чем прежде.

Однако настал день, когда Рания сообщила юному Хасану, что им пора расстаться. Он не стал выведывать у нее причины, спросил лишь, увидятся ли они когда–нибудь снова. Она мягко ему ответила, что нет. Потом она продала обстановку хозяину дома и вернулась через Врата лет в Каир своего времени.

Когда из Дамаска вернулся старый Хасан, Рания поджидала его дома. Она тепло встретила мужа, но о своем секрете умолчала.

Башарат закончил свою историю, и я погрузился в размышления, пока он не прервал их:

— Вижу, мой рассказ произвел на тебя большее впечатление, чем предыдущие.

— Все верно, — признался я. — Теперь я понял, что хотя прошлое остается неизменным, оказавшись в нем, можно столкнуться с неожиданностью.

— Воистину так. Теперь ты понимаешь, почему я говорю, что будущее и прошлое похожи? Мы не можем изменить ни то ни другое, но мы можем глубже в них проникнуть.

— Я все понял. Ты открыл мне глаза, и теперь я желаю воспользоваться Вратами лет. Какую цену ты просишь?

Он замахал руками.

— Я не торгую Вратами, — сказал он. — Аллах направляет в мою лавку тех, кого считает нужным, а я лишь осуществляю его желания и довольствуюсь тем.

Будь на его месте другой, я счел бы его слова обычной уловкой торговца, но после всего, что рассказал мне Башарат, я убедился в его искренности.

— Твоя щедрость безгранична, как и твоя ученость, — поклонился я. — Если когда–нибудь торговец тканями сможет сослужить тебе службу, прошу, обращайся.

— Благодарю. А теперь поговорим о твоем путешествии. Мы должны обсудить кое–какие вопросы, прежде чем ты посетишь Багдад будущего.

— Но я не хочу оказаться в будущем, — возразил я. — Я бы предпочел пройти врата с другой стороны и посетить свою юность.

— О, прими мои глубочайшие извинения. Эти врата не перенесут тебя туда. Видишь ли, прошла всего неделя, как я их создал. Двадцать лет назад здесь не было дверного проема, через который ты мог бы выйти.

Меня постигло такое разочарование, что я чуть не взвыл, как брошенный ребенок.

— Но куда же ведет другая сторона ворот? — спросил я и, обойдя круглый дверной проем, взглянул в него оттуда.

Башарат прошелся со мной и остановился рядом. Вид сквозь врата оказался таким же, как снаружи, но когда алхимик попробовал сунуть руку в проем, она словно наткнулась на невидимую преграду. Я присмотрелся повнимательнее и заметил латунную лампу на столе. Ее пламя не мигало, а застыло неподвижно, словно вся комната оказалась в плену прозрачнейшего янтаря.

— То, что ты здесь видишь, существовало на прошлой неделе, — сказал Башарат. — Пройдет двадцать лет, и люди, войдя с этой стороны ворот, попадут в прошлое. Или, — добавил он, ведя меня обратно к той стороне, которую продемонстрировал вначале, — мы сами можем навестить их, войдя сейчас отсюда. Но, к сожалению, эти врата не позволят тебе посетить дни твоей юности.

— А как же Врата лет, которые ты создал в Каире? — спросил я.

Старик кивнул:

— Каирские врата стоят до сих пор. Мой сын управляет лавкой за меня.

— Значит, я мог бы поехать в Каир и воспользоваться теми вратами, чтобы оказаться в Каире двадцатилетней давности. А уже оттуда я мог бы вернуться в Багдад.

— Да, такое путешествие возможно, если пожелаешь.

— Желаю, — заверил его я. — Расскажешь, как отыскать твою лавку в Каире?

— Но сначала мы должны кое–что обговорить, — предупредил Башарат. — Я не стану допытываться, что ты намереваешься делать. Я готов подождать, пока ты сам не захочешь мне все рассказать. Но я хотел бы напомнить: то, что сделано, нельзя изменить.

— Знаю, — кивнул я.

— И тебе не избежать тех тягот, которые написаны тебе на роду. То, что дает Аллах, ты должен безропотно принять.

— Я напоминаю себе об этом каждый день своей жизни.

— Тогда я почту за честь помочь тебе всем, чем смогу, — поклонился он.

Башарат принес лист бумаги, ручку, чернильницу и начал писать.

— Я дам тебе письмо, которое поможет в путешествии. — Он сложил листок, капнул на него свечным воском и запечатал своим перстнем. — Когда окажешься в Каире, отдашь письмо сыну, и он позволит тебе пройти сквозь Врата лет.

Торговец вроде меня должен хорошо уметь изъявлять благодарность, но я никогда прежде не был так красноречив, как в тот момент, когда благодарил Башарата, и каждое слово шло от души. Он рассказал, как добраться до его лавки в Каире, и я заверил алхимика, что расскажу ему обо всем, когда вернусь. Я уже собирался уходить, но тут мне в голову пришла одна мысль.

— Эти Врата лет, что ты здесь построил, ведут в будущее. Значит, ты наверняка знаешь, что и лавка, и врата сохранятся через двадцать лет или даже больше.

— Да, это правда, — сказал Башарат.

Я начал его расспрашивать, встречался ли он с самим собой в том будущем, но тут же прикусил язык. Если нет, то, значит, к тому времени его уже не будет в живых, и получится, будто я интересуюсь, знает ли он дату своей смерти. Кто я такой, чтобы задавать подобные вопросы, когда этот человек оказывает мне благодеяние, даже не спросив о моих намерениях? Я увидел по его лицу, что он догадался, какой вопрос я собирался задать, и я склонил голову в робком извинении. Он коротко кивнул в знак того, что принял его, а я вернулся домой и начал сборы в дорогу.

Каравану понадобилось два месяца, чтобы достичь Каира. Что касается моих мыслей во время путешествия, о великий калиф, я поведаю тебе то, о чем не рассказал Башарату. Когда–то, двадцать лет тому назад, я был женат на женщине по имени Наджа. Она была грациозна и тонка, как ветвь ивы, а лицо ее было прелестно, как луна, но мое сердце пленил ее добрый и кроткий нрав. Я был начинающим торговцем, когда мы поженились, и не успел еще разбогатеть, но мы от этого не страдали.

Мы прожили в браке всего год, когда я был вынужден отправиться в Басру на встречу с одним капитаном корабля. У меня появилась возможность хорошо заработать на торговле рабами, но Наджа была против. Я напомнил ей, что Коран не запрещает иметь рабов, если обращаешься с ними хорошо; даже у Пророка были рабы. Но она сказала, что неизвестно, как будут обращаться с рабами те, кто у меня их купит, и что лучше торговать вещами, а не людьми.

В утро моего отъезда мы с Наджой поспорили. Я резко говорил с ней, произнося слова, которые мне стыдно теперь вспоминать, и я прошу прощения у великого калифа, если не стану их здесь повторять. Я покинул дом в гневе и больше никогда не видел мою Наджу. Через несколько дней после моего отъезда рухнула стена мечети и сильно покалечила мою жену. Наджу отнесли в бимаристан, но лекари не смогли ее спасти, и вскоре она умерла. Я узнал о смерти Наджи, только когда вернулся через неделю, и мне казалось, будто это я убил ее своей рукой.

Неужели муки ада сильнее тех, что я перенес в последующие дни? Еще немного, и я сам это узнал бы, настолько близок был к смерти. Душевные муки, подобно адскому огню, сжигают изнутри, но не окончательно; сердце потом становится чувствительным к любому страданию.

В конце концов горе притупилось, и я ощутил внутри пустоту, превратившись в мешок с костями. Я освободил купленных рабов и начал торговать тканями. Со временем ко мне пришло богатство, но я так и не женился во второй раз. Некоторые из моих деловых партнеров пытались сосватать мне свою сестру или дочь, говоря, что любовь женщины способна заставить позабыть о боли. Возможно, они правы, но она не способна заставить позабыть о боли, которую ты причинил другому человеку. Стоило мне только представить свадьбу с другой женщиной, как я сразу вспоминал полный горечи взгляд Наджи, когда видел ее в последний раз, и мое сердце тут же закрывалось для других.

Я говорил с муллой о том, что совершил, и это он сказал мне, что искупление и покаяние стирают прошлое. Я покаялся и постарался как можно лучше искупить свою вину; в течение двадцати лет я жил праведной жизнью, молился, соблюдал посты, подавал милостыню тем, кому меньше повезло, и совершил паломничество в Мекку, но все равно чувство вины не отступало. Аллах всемилостив, поэтому я понимал, что по–прежнему виноват.

Если бы Башарат меня спросил, я не смог бы ответить, на что надеялся. Его рассказы не оставляли сомнений: не в моих силах изменить то, что уже произошло. Никто не остановил меня в споре с Наджой в тот день, когда я видел ее в последний раз. Но рассказ о Рании, которая тайно вмешалась в жизнь не подозревавшего о том Хасана, дал мне слабую надежду: вдруг я сумею сыграть какую–то роль в роковых событиях, пока мой молодой двойник находится в отъезде по делам.

Не могла ли произойти ошибка? Что если моя Наджа осталась жива? Что если это другую женщину завернули в саван и похоронили, пока я отсутствовал? Возможно, мне удастся спасти Наджу и привезти ее с собой в новый Багдад. Я понимал, что мои надежды беспочвенны. Опытные люди говорят: «Четыре вещи не вернуть: сказанное слово, летящую стрелу, прошлую жизнь и упущенную возможность», и я убедился в справедливости этих слов лучше, чем кто–либо. И все же я осмеливался надеяться, что Аллах счел двадцать лет моего раскаяния достаточным сроком и теперь даровал мне шанс вернуть утраченное.

Путешествие каравана завершилось без происшествий, и после шестидесяти рассветов и трех сотен молитв я достиг Каира. Мне пришлось долго плутать по его улицам, представляющим собой беспорядочный лабиринт по сравнению с четкой планировкой Города Мира. Я добрался до Бейн ал–Касрейна, главной улицы в квартале фатимидов. Оттуда я дошел до лавки Башарата.

Я рассказал владельцу лавки, что беседовал с его отцом в Багдаде, и отдал письмо, написанное Башаратом. Прочитав послание, он провел меня в заднюю комнату, где в центре стояли еще одни Врата лет, и жестом позволил пройти через них.

Стоя перед массивным металлическим обручем, я ощутил холодную дрожь и отругал себя за волнение. Глубоко вдохнув, я сделал шаг вперед и оказался в той же самой комнате, только обставленной по–другому. Если бы не это обстоятельство, я не отличил бы Врата от обычных дверей. Потом я понял, что холодок, заставивший меня дрожать, вызван прохладой в комнате, ибо день в этом времени был не такой жаркий, как тот, в котором я пребывал раньше. Я почувствовал спиной теплое дуновение из Врат, словно вздох.

Хозяин, последовавший за мной, громко позвал:

— Отец, к тебе гость.

В комнату вошел мужчина, и это был не кто иной, как Башарат, только на двадцать лет моложе, чем в Багдаде.

— Добро пожаловать, мой господин, — сказал он. — Меня зовут Башарат.

— Так ты не знаешь меня? — спросил я.

— Нет. Должно быть, ты познакомился со мной в будущем. Для меня это наша первая встреча, но я почту за честь служить тебе.

О великий калиф, как подобает этой хронике моих просчетов, я должен признаться: во время путешествия из Багдада я настолько глубоко погрузился в свою скорбь, что упустил из виду немаловажную деталь — Башарат, скорее всего, сразу узнал меня, стоило мне войти в его лавку. Я еще только восхищался водяными часами и латунной певчей птичкой, а он уже знал, что я отправлюсь в Каир, и, видимо, также знал, достигну я своей цели или нет.

Однако тот Башарат, с которым я говорил теперь, даже не подозревал ни о чем подобном.

— Я вдвойне благодарен за твою доброту, господин, — сказал я. — Мое имя Фувад ибн Аббас, и я только что прибыл из Багдада.

Вскоре сын Башарата ушел, а мы остались вдвоем с алхимиком; я узнал у него день и месяц и убедился, что мне вполне хватит времени вернуться в Город Мира, и пообещал ему все рассказать по приезде. Молодой Башарат был столь же любезен, что и в старшем возрасте.

— Я буду с нетерпением ждать твоего возвращения и снова помогу тебе в твоем времени, — пообещал он.

Его слова заставили меня призадуматься.

— А до сегодняшнего дня ты планировал открыть лавку в Багдаде?

— Почему ты спрашиваешь?

— Меня поразило одно обстоятельство: мы встретились в Багдаде как раз вовремя, чтобы я успел совершить путешествие сюда, воспользоваться Вратами и вернуться. Но теперь я не уверен, что это простое совпадение. Не является ли мое сегодняшнее появление здесь причиной, по которой ты через двадцать лет переедешь в Багдад?

Башарат улыбнулся:

— Совпадение и намерение — две стороны одного гобелена, мой господин. Возможно, тебе будет приятнее смотреть на одну сторону, но ты не можешь утверждать, что одна сторона правдива, а вторая — подделка.

— Ты, как всегда, дал мне пищу для размышлений, — заметил я.

Я поблагодарил Башарата, и мы попрощались. Выходя из лавки, я прошел мимо женщины, торопливо ступившей через порог. Я услышал, как Башарат, здороваясь, назвал ее Ранией, и от удивления остановился.

Стоя у дверей, я услышал слова женщины:

— Вот мое ожерелье. Надеюсь, оно не потерялось и в будущем.

— Уверен, ты бережно хранила его все двадцать лет для предстоящей встречи, — сказал Башарат.

Я понял, что это была Рания из той истории, которую мне поведал Башарат. Она собиралась забрать себя постаревшую и вместе с ней вернуться в дни их юности, обвести воров вокруг пальца дубликатами ожерелья и спасти своего мужа. На какой–то миг я растерялся, не понимая, где нахожусь — во сне или наяву, ибо мне показалось, будто я шагнул в рассказанную историю, и мысль, что я могу заговорить с ее участниками и сам поучаствовать в событиях, кружила голову. Меня так и подбивало заговорить с женщиной и посмотреть, смогу ли я сыграть тайную роль в ее судьбе, но тут я вспомнил, что моя цель — сыграть тайную роль в своей собственной судьбе. Поэтому я ушел, не сказав ни слова, и начал готовиться к путешествию с караваном.

Говорят, о великий калиф, что судьба насмехается над людскими планами. Вначале казалось, будто я самый везучий из всех людей, ибо один караван собирался в ближайшее время отбыть в Багдад и я сумел присоединиться к нему. В последующие недели на нас стало обрушиваться одно несчастье за другим, и я начал проклинать свою судьбу. Колодцы в городе недалеко от Каира пересохли — пришлось послать экспедицию обратно в Каир, чтобы пополнить запасы воды. В какой–то деревушке воины, защищавшие караван, подхватили желудочное расстройство, и мы были вынуждены ждать несколько недель, пока они поправятся. С каждой такой проволочкой я все больше тревожился, успеем ли мы вовремя прибыть в Багдад.

Потом начались песчаные бури — словно сам Аллах хотел нас предостеречь, — и я по–настоящему засомневался в мудрости своего поступка. Нам повезло, что мы как раз отдыхали в караван–сарае к западу от Куфы, когда налетела первая буря, но наша остановка продлилась не дни, а недели, ибо стоило небесам расчиститься, как их вновь затягивало тучами, едва мы заканчивали грузить тюки на верблюдов. День, когда с Наджой случилось несчастье, быстро приближался, и меня охватывало отчаяние.

Я переговорил по очереди со всеми погонщиками верблюдов, пытаясь убедить хоть кого–нибудь отвезти меня одного вперед, не дожидаясь каравана, но так ничего и не добился. В конце концов я нашел одного, кто согласился продать мне верблюда за непомерную при обычных обстоятельствах цену, но я заплатил с радостью. И отправился в путь в одиночку.

Неудивительно, что я почти не продвинулся из–за бури, но, как только ветер утих, я тут же начал быстро приближаться к цели своего путешествия. Однако без охраны, сопровождавшей караван, я представлял легкую добычу для разбойников, и действительно, после двух дней пути я попался им в руки. Они отобрали у меня деньги и верблюда, но оставили мне жизнь — то ли из жалости, то ли не захотели утруждать себя, не знаю. Я повернул обратно к каравану, но теперь небеса терзали меня своей безоблачностью, и я страдал от жары. К тому времени, как меня обнаружил караван, язык мой распух, а губы потрескались, как глина на солнце. После этого у меня не было иного выхода, как передвигаться с караваном с его обычной скоростью.

Как увядающая роза теряет свои лепестки по одному, так терял я свои надежды с каждым проходящим днем. Когда караван в конце концов добрался до Города Мира, я знал, что приехал слишком поздно, но, как только мы миновали городские ворота, я спросил у стражников, не знают ли они о рухнувшей мечети. Первый стражник, к которому я обратился, ничего не знал, и на мгновение во мне возродилась надежда, что я неправильно запомнил дату несчастного случая и что на самом деле приехал вовремя.

Но тут второй стражник рассказал мне, что минувшим днем в квартале Карх действительно обвалилась мечеть. Его слова ударили меня, как топор палача. Я проделал такой долгий путь лишь для того, чтобы во второй раз получить самую печальную весть в своей жизни.

Я пошел к мечети и увидел горы кирпичей на том месте, где когда–то стояла стена. Двадцать лет эта картина преследовала меня в снах, но теперь она оставалась передо мною, даже когда я открывал глаза, причем такая ясная, что зрелище это было невыносимо для меня. Я повернулся и побрел без цели, не видя ничего, что творится вокруг. Так я бродил, пока не оказался возле своего старого дома, где когда–то мы жили с Наджой. Я остановился на улице перед домом, терзаясь воспоминаниями.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я осознал, что рядом стоит молодая женщина.

— Господин, — обратилась она ко мне, — я ищу дом Фувада ибн Аббаса.

— Ты его нашла, — сказал я.

— Ты и есть Фувад ибн Аббас, мой господин?

— Да, это я, но, прошу тебя, оставь меня в покое.

— Господин, умоляю о прощении. Меня зовут Меймуна, я помогаю лекарям в бимаристане. Я ухаживала за твоей женой до самой ее смерти.

Я обернулся к девушке:

— Ты заботилась о Надже?

— Да, мой господин. И я поклялась доставить тебе ее послание.

— Какое послание?

— Она попросила меня передать, что ее последние мысли были о тебе. Она попросила меня передать, что ее жизнь, хоть и короткая, была наполнена счастьем все то время, что она провела с тобой.

Девушка увидела, что у меня по щекам потекли слезы, и добавила:

— Прости, мой господин, если мои слова причиняют тебе боль.

— Тебе незачем просить прощения, дитя. Я хотел бы оказать тебе столь же неоценимую услугу, какую ты оказала мне. Я мог бы всю жизнь осыпать тебя благодарностями и все равно остался бы у тебя в долгу.

— Горе не оставляет долгов, — сказала она. — Да пребудет с тобою мир, господин.

— Да пребудет с тобою мир, — отозвался я.

Она ушла, а я еще много часов бродил по улицам, роняя слезы облегчения. И все это время я думал об истинности слов Башарата: прошлое и будущее похожи, и мы не можем изменить ни то ни другое, мы можем лишь глубже заглянуть в них. Мое путешествие в прошлое ничего не изменило, но то, что я узнал, изменило все, и я понял, что иначе и быть не могло. Если наши жизни — истории, которые рассказывает Аллах, тогда мы и слушатели, и участники одновременно, и, проживая эти истории, мы получаем урок.

Наступила ночь, вот тогда стражники и нашли меня, бродящего по улицам в пропыленных одеждах в недозволенное время, и спросили, кто я такой. Я назвал им свое имя, где живу, и стражники отвели меня к моим соседям, но те меня не узнали, и я попал в тюрьму.

Я рассказал свою историю начальнику охраны. Он нашел ее забавной, но не поверил ни единому слову, да и кто поверил бы на его месте? Затем я припомнил одну новость со времен моего горя двадцатилетней давности и рассказал ему, что внук великого калифа родится альбиносом. Через несколько дней известие о наследнике дошло до начальника охраны, и он привел меня к правителю квартала. Когда тот услышал мою историю, он привел меня сюда, во дворец, а когда мою историю выслушал господин казначей, он, в свою очередь, привел меня сюда, в тронный зал, где мне была оказана безграничная честь пересказать ее тебе, о величайший калиф.

Сейчас моя история переплелась с моей жизнью, и как события начнут развиваться дальше, решать тебе, повелитель. Я знаю многое из того, что произойдет здесь, в Багдаде, в следующие двадцать лет, но мне ничего не известно о том, что ждет меня самого. У меня нет денег на обратную дорогу в Каир, чтобы пройти там Врата лет, и все же я считаю себя безмерно удачливым, ибо мне была дарована возможность посетить мое прошлое, где я совершил ошибку, и я узнал, как исцеляет Аллах. Для меня будет огромной честью рассказать тебе все, что я знаю о будущем, если, о великий халиф, ты пожелаешь о чем–то спросить, но лично я обрел самое драгоценное знание: ничто не стирает прошлое. Существует покаяние, существует искупление, существует всепрощение. Это все, и этого достаточно.