Лучи жизни

1. «Великий отшельник»

С самого утра профессор Эдвард Чьюз был в дурном расположении духа. Это случалось каждый раз, когда не ладились опыты. Работа, которой он посвятил двадцать лет жизни и которая, казалось, была уже близка к завершению, снова натолкнулась на непредвиденные трудности.

В конце концов, успеет ли он ее завершить? Правда, для своих семидесяти лет он еще достаточно бодр и, занятый научными работами, меньше всего думает о смерти. Но в его возрасте смерть приходит и к тому, кто ее не ждет…

Джордж Уиппль думал, что увидит лысого старика с острым, пронизывающим взглядом и высоким лбом, этим классическим атрибутом мыслителя. Но у профессора была густая седая шевелюра, лоб казался самым обыкновенным, и глаза вовсе не пронизывали, а смотрели устало и немного грустно (Уиппль хорошо рассмотрел их, потому что профессор снял очки).

«И это „великий отшельник“, — с невольным разочарованием думал он, — тот „великий отшельник“ (иначе газеты его не называли), который, сделав несколько блестящих открытий, вдруг уединился в своей лаборатории, как монах в монастырской келье, и вот уже десятки лет трудится над чем-то неизвестным, не интересуясь миром и ничего не сообщая о себе?»

Но если великий ученый не интересуется миром, то мир интересуется им.

— Профессор, весь мир говорит о ваших работах, как о чем-то совершенно исключительном, и с нетерпением ждет их результатов.

— Так что ж, вы пришли меня поторопить? — усмехнулся Чьюз.

— Нет, но узнать…

— Вас уполномочил мир?

Уиппль растерянно замолчал.

— Вы уверены, что без вашего посредничества я не мог бы сообщить миру о результатах своей работы? — раздраженно продолжал Чьюз. — Благодарю, что пришли на помощь — не знаю только кому: мне или миру? Должен, однако, огорчить вас, и, поверьте, сам я огорчен еще больше — сообщить мне пока нечего.

— Если даже нет окончательных результатов, все же очень интересно знать, над чем вы сейчас работаете…

— Господин журналист, вы чрезмерно назойливы даже для вашей профессии. Поражаюсь, как мой друг мог дать вам рекомендацию…

— Профессор, я журналист только по необходимости. Вообще же я студент-медик. Ваш друг знает, что для того, чтобы учиться, я должен зарабатывать в газете. Поэтому он и дал мне рекомендательное письмо. Кроме того (журналист лукаво улыбнулся), он считал, что пусть вас лучше интервьюирует медик, чем чистокровный журналист. Уверяю вас, профессор, я сумею отлично понять все, что вы мне скажете, — я слушаю лекции уже два года.

— О да, это очень много, молодой коллега!

В ироническом тоне профессора уже сквозили добродушные нотки. Все же он неодобрительно заметил:

— Когда я учился, мне тоже приходилось зарабатывать. Но никогда, слышите, никогда, я не опускался до работы в газете. Это не место для человека, любящего науку!

— Профессор, я очень на вас рассчитываю, — продолжал журналист, пропустив мимо ушей замечание Чьюза. — Редактор обвиняет меня в том, что моя научная информация скучна. А разве в науке бывают такие сенсации, как в ночных происшествиях или в футболе? Но я уверен, профессор, что ваши работы сенсационны!

— Вроде футбола? — рассмеялся профессор.

Положительно, этот болтун начинал ему нравиться.

— Нет, конечно, я не то хотел сказать, — несколько смутился репортер. — Я знаю, ваши работы — самая настоящая, самая высокая наука. Но именно поэтому они и должны дать поразительные, сенсационные результаты.

«Что он, попросту льстит?» — подумал ученый, бросая на студента быстрый взгляд из-под очков. Но лицо его собеседника дышало такой неподдельной искренностью, что старик окончательно смягчился.

— Вот что, молодой коллега, — сказал он уже вполне доброжелательно, все-таки пока мне нечего вам сообщить. Но обещаю в свое время позвать вас. Оставьте свой телефон.

— Я очень благодарен, профессор, но позвольте хоть один вопрос, что вы думаете о последней статье профессора Чьюза-младшего?

— Не знаю, о чем вы говорите, — враждебно насторожился профессор. Хотя он был обижен на сына, но все-таки с неодобрением отметил фамильярность репортера. Обычно их действительно называли старшим и младшим, но для этого неоперившегося птенца профессор Эрнест Чьюз — не «младший»!

— Статья наделала много шуму, разве вы ее не читали? — удивился репортер.

Он достал из кармана газету и протянул ее Чьюзу.

— Не имею времени для газет, да и не интересуюсь ими! — отрезал профессор.

Все-таки он взял газету, но с такой брезгливостью, точно боялся испачкаться.

— Странное место для научной статьи! — пробормотал он, рассматривая газету сквозь очки.

— В том-то и дело, что она не научная!

— Так зачем же вы мне ее даете? — раздраженно крикнул ученый и швырнул газету на ковер.

Журналист опешил: все-таки это была статья сына, неужели профессор ее не читал и не хочет прочесть? И неужели он должен ни с чем уйти от этого ученого чудака? Старик испортит ему карьеру, в редакции его засмеют, если он вернется с пустыми руками…

— Если статья и не чисто научная, то все-таки о науке, — торопливо сказал он. — В ней утверждается, что наш социальный строй завел науку в тупик: он не дает ученым достаточно средств для работ, он не использует на благо человечества всех возможностей и достижений науки и, наоборот, многие достижения использует во вред.

— Чепуха! — сердито отрезал профессор. — Чепуха! Постоянные жалобы неудачников, не создавших ничего ценного и озлобленных тем, что их не признают. «Ученым не дают достаточно средств», — передразнил он. — Конечно, не каждый может сразу их получить. Но докажи, что твои работы ценны, и будешь все иметь. У меня тоже вначале ничего не было, но это не помешало мне сделать крупные открытия, добиться известности, а теперь для меня вопрос о средствах уже не существует.

Журналист на мгновение оторвался от блокнота и подлил масла в огонь:

— Автор призывает ученых отказаться, как он пишет, от «священного принципа» политической индифферентности.

— А-а, старые песни! Узнаю Эрнеста Чьюза! — воскликнул старик еще более сердито. Пробежав в возбуждении несколько раз мимо стола, он нагнулся за газетой (репортер вскочил и услужливо подал ее профессору), вернулся в кресло и погрузился в чтение.

Журналист, сам того не подозревая, ударил старика по больному месту: как раз из-за этого у него произошел разрыв с сыном. И теперь, все более внутренне раздражаясь, старик находил в статье именно те мысли, против которых в свое время сражался.

— Чепуха! Все это чепуха! — повторял он, сердито отбрасывая газету. — Все эти политики, философы, моралисты не способны понять главного. Спорят о том, как достичь справедливости — реформами, революцией или самосовершенствованием. А что такое справедливость, спрашиваю я вас? Дышат люди справедливо или нет? Злые они или добрые, когда дышат?

Старик снял очки и уставился на репортера, как бы ожидая ответа. Тот молчал, стараясь понять, что значит этот странный вопрос.

— Ну, что ж вы молчите? — прикрикнул на него старик.

— Простите, профессор, я не совсем понимаю… — виновато улыбнулся журналист.

— То-то и есть, что не понимаете! Едва начинают говорить о людях, сейчас же наклеивают им ярлыки либо злых, либо добрых. А они не то и не другое. Вы думаете, почему они из-за воздуха не дерутся — потому что добрые? А из-за хлеба дерутся, потому что злые? Почему они золото копят, а воздух не копят?

— Но ведь это воздух… — растерянно возразил журналист. — Слава богу, его хватает.

— А-а, в том-то и дело! — торжествующе воскликнул профессор. — Вот и сделайте так, чтобы людям всего хватало. Тогда они перестанут драться, копить, бедствовать. Не в человеке дело, а в природе. Природа дала человеку в избытке только болезнь, а всего нужного недодала. Ничего против этого ни моралисты, ни политики не поделают. Дать все в изобилии и уничтожить болезни может только одна наука! Не моралисты и не революционеры спасут человечество, а мы, ученые. Остальные только болтуны. Справедливости людей не научишь и силой ее не насадишь — она может только сама собой прийти при изобилии.

— Замечательно! — восхищенно воскликнул журналист, едва поспевая записывать. Он был в самом деле восхищен — не столько мыслями ученого, сколько тем, что выудил целое интервью.

Он даже схватился было за аппарат, но фотографироваться для газеты ученый категорически отказался.

Уиппль мчался в редакцию «Свободы», не чуя под собой ног от радости. А на профессора Чьюза разговор произвел совсем другое действие. Как только репортер исчез, возбуждение, владевшее стариком, сменилось крайним упадком. Обмякший, осунувшийся, посеревший, сидел он в кресле и невольно вспоминал, как разошелся со своими учениками… с сыном… Остался один… совсем один…

Нет, профессор Чьюз не гордился своим положением отшельника. Он жестоко страдал, скрывая это от всех, даже от самого себя…

2. Добровольное заключение

Джордж Уиппль не ошибся: интервью с профессором Чьюзом-старшим, его резкая отповедь сыну наделали в научных кругах не меньше шума, чем статья профессора Чьюза-младшего. В мыслях, высказанных стариком, ничего необычного не было, но самый спор между двумя крупными учеными — отцом и сыном — не мог не привлечь общего внимания.

Интерес к этому спору возрос еще больше после того, как появилась вторая статья профессора Чьюза-младшего.

Уиппль ликовал: разве не он породил эту бурю? Правда, отец и сын ни разу не назвали друг друга, но в этом была даже особая острота.

Схватив новую статью, Уиппль понесся к профессору Чьюзу-старшему. Но его ждало жестокое разочарование: профессор не принимал. Как он ни настаивал, но поделать ничего не мог — старый слуга заявил, что хозяин неделю тому назад заперся в лаборатории и никого, даже его, своего постоянного помощника, к себе не пускает.

— Как заперся? — изумился репортер.

— Как обычно запираются, — флегматично ответил старик, не пускаясь в дальнейшие подробности.

Однако он сразу оживился, когда репортер объяснил, как важно знать всему миру, что происходит со знаменитым ученым, и как мир в лице его, журналиста Джорджа Уиппля, хорошо заплатит тому, кто поможет это узнать. Что ж, сказал слуга, принимая деньги, пожалуй, он расскажет все, что знает. Не думайте, что он жаден — нет, он живет у профессора в полном довольстве, профессор очень добр, неправда, будто у него плохой характер. Но он всегда занят важными делами и, понятно, не думает о том, что станется с его слугой, если он, профессор, упаси боже, умрет раньше. Вот почему приходится самому о себе заботиться и понемногу делать сбережения…

Уиппль вполне одобрил предусмотрительность старика, пообещав и впредь содействовать увеличению его сбережений, если тот будет сообщать ему кое-какие сведения о работе профессора. Итак, как и почему он заперся?

Да очень просто: велел вынести из лаборатории всех зверюшек, запасся консервами и водой и даже пищи со стороны не принимает.

— Да жив ли он? — встревожился репортер.

— А кто ж его знает? Велел себя не беспокоить, пока сам не выйдет.

— Вот что, милый Роберт, — так ведь, кажется, зовут вас? — позвольте-ка я гляну в замочную скважину. Миру чрезвычайно важно знать…

— Дверь изнутри закрыта металлической занавесью, — возразил старик.

— А можно с профессором поговорить по телефону?

— Телефон снят.

Дело принимало все более таинственный оборот.

— Милый Роберт, — взмолился репортер, — окна дома, кажется, не очень высоко над землей. Что, если бы приставить лестницу и незаметно заглянуть внутрь? Миру чрезвычайно важно…

— Окна тоже с металлическими занавесями, — с прежней флегматичностью сказал старик.

— Как, и двери и окна? — все более удивлялся репортер.

— И стены, и потолок, и даже пол. Не заметили? Это потому, что он под ковром. Как рубильник повернуть, сейчас же на все надвигаются металлические занавеси. Прямо страх берет, когда внутри стоишь: будто попал в какую-то железную коробку.

— Что же, профессор так и сидит в этой железной коробке?

— Да, так и сидит вот уже неделю, — подтвердил старик.

Уипплю не удалось узнать больше ничего. Слуга уверял, что и сам больше ничего не знает. Все было непонятно, странно, таинственно, почти фантастично, — словом, как нельзя больше подходило для газеты.

В «Свободе» тотчас же появились захватывающие «шапки»:

ЗАГАДКА УЧЕНОГО

Профессор Чьюз-старший заключил себя в стальную коробку. Он никого не впускает, снял телефон и не выходит уже неделю.

Жив ли ученый?

В самом деле, — жив ли он? С каждым днем, по мере того как длилось таинственное заключение, все большее число людей задавало себе этот вопрос. Уиппль в двадцатый раз помещал в газете подробное описание лаборатории, причем с каждым разом странные аппараты приобретали все более таинственный вид. К дому профессора, расположенному за городом, приезжал уже не один Уиппль, и все осаждали старого Роберта. Слуга, в сущности, не мог рассказать ничего нового, но, уступая настойчивости репортеров (и, главное, имея в виду увеличение своих сбережений), в различных вариациях повторял уже известные всем сведения. На опасливые же вопросы репортеров, жив ли ученый, он отвечал с неизменной флегматичностью:

— А кто ж его знает? Велел не беспокоить!

Слуга свято выполнял это распоряжение: он сам не беспокоил хозяина и не позволял беспокоить его тем ретивым журналистам, которые собирались стучать в дверь лаборатории. Сам он, видимо, очень мало беспокоился о судьбе хозяина: может быть, многолетняя служба у Чьюза приучила его ко всему, а может быть, он попросту ничего не имел против того, чтобы заключение продлилось подольше для его сбережений это было бы очень полезно.

Он так никого и не подпустил бы к двери, если бы к концу второй недели общее беспокойство не достигло крайней степени. Газеты прямо писали, что трудно предположить, чтобы ученый столько времени провел в добровольном заключении. Он, несомненно, либо уже мертв, либо находится в тяжелом состоянии и не может ни выйти, ни позвать на помощь. При таких обстоятельствах ждать просто бесчеловечно. Необходимо во что бы то ни стало открыть дверь лаборатории.

В дело вмешалась полиция. Перед ней старому Роберту пришлось отступить. Полицейский чиновник в сопровождении журналистов и двух специально приглашенных ученых торжественно приблизился к двери. Он основательно постучал и потребовал, чтобы профессор открыл или, по крайней мере, отозвался. Но профессор молчал. Тогда по распоряжению чиновника замок был взломан и дверь открыта. Роберт оказался прав: за дверью была сплошная стена металла. Репортеры моментально запечатлели ее на фотопленках. Полицейский возобновил стук, но профессор по-прежнему молчал. Был вызван мастер по взлому сейфов. Он установил свой аппарат и приготовился, расплавив металл, прорезать в стене отверстие, достаточное для того, чтобы проникнуть в лабораторию.

Как вдруг…

3. «Лучи жизни»

Металлическая стена отодвинулась, и представший перед изумленными гостями профессор Чьюз спросил:

— Вы стучали? Что вам угодно?

— Профессор, вы живы? — в один голос воскликнули журналисты.

— Мне, кажется, жив, — сказал ученый. — Впрочем, со стороны виднее.

— Нам тоже кажется, — не очень решительно заметил чиновник. — Но только что мы в этом сомневались.

— Так смотрите внимательнее! — засмеялся Чьюз. — Может быть, я только призрак.

— Профессор, как я рад видеть вас живым и невредимым! — отстранив полицейского, бросился к Чьюзу Джордж Уиппль.

— А, молодой коллега из «Свободы»! Я, кажется, обещал вас вызвать. Почему же вы не дождались? Впрочем, на этот раз мне есть что сообщить. И уж если вы готовы были прогрызть стену, лишь бы навестить меня, попрошу вас в лабораторию.

Широким жестом гостеприимного хозяина Чьюз пригласил всех в большой светлый зал. Гости поспешили войти и в нетерпении окружили профессора.

Но Чьюз не торопился. Он затеял долгий разговор с коллегами об их работах, и, хотя те гораздо более интересовались работами Чьюза, его неоспоримый авторитет не позволял им обратиться к нему с расспросами.

Уиппль, не связанный этими условностями, улучил удобную минуту и взмолился:

— Профессор, не томите! Что значит ваше заключение? Что вы открыли? Ручаюсь, что-то очень важное!

Репортеры, уже давно признавшие бесспорное первенство Уиппля, как старого знакомого профессора, поддержали его одобрительным гулом.

— Я не намерен делать тайны из своего открытия, — ответил профессор. Боюсь, однако, что мои объяснения не всем будут понятны: я вижу здесь много журналистов. Постараюсь говорить по возможности популярно.

К какой области относится мое открытие (или изобретение — не знаю, какое слово сюда более подходит), вы в общем представляете. Как бактериолог, я ставил перед собой задачи борьбы с инфекционными болезнями, которые до сих пор представляют проклятие человеческого рода и уносят миллионы жизней.

Каким образом до сих пор шла эта борьба? Наиболее древний и вместе с тем наименее совершенный способ — введение в организм лекарственных веществ. Другой метод, теперь широко распространенный, — прививка. Сущность его вам известна: в организм вводятся либо убитые, либо настолько ослабленные микробы, что поражение их предопределено. Но они мобилизуют против себя все силы организма, создавая иммунитет — крепость, неприступную для микробов. Другой вариант прививок — введение сыворотки, то есть противоядия, выработанного организмом животного против искусственно же введенных микробов. Наконец мы пользуемся борьбой между микробами. В организм вводятся бактериофаги, эти пожиратели бактерий, и антибиотики — вещества, вырабатываемые одними бактериями в борьбе против других. Таков получивший уже широкую известность пенициллин. На помощь медицине пришла также химия. Эрлих искал и нашел химические вещества, непосредственно убивающие в организме спирохету. Трудность задачи, которую он преодолел, заключалась в том, что многие вещества убивают вместе с микробами и самого больного. Но вы знаете, что для уничтожения микробов применяются химические вещества, опасные и для человека. Конечно, они направлены против тех микробов, которые находятся вне человеческого организма. Вы понимаете, что я говорю о дезинфекции. Если бы удалось в профилактических целях периодически производить повсеместную дезинфекцию, возможно, инфекционные болезни уже были бы изгнаны. К сожалению, на базе химии это вряд ли возможно.

Как бы то ни было, болезни продолжают свирепствовать. Трудность борьбы с ними иллюстрирую одним ярким примером. До сих пор мы были бессильны против туберкулеза. Это бронированный враг: толстая жировосковая оболочка микроба предохраняет его от разрушающего действия самых сильных веществ. Было найдено лекарство в виде некоторых органических соединений, в состав которых входит золото. Но и золото не могло окончательно победить микроб — оседая на его восковой поверхности, оно лишь снижает жизнеспособность и тем помогает организму справиться с ним. Метод прививок, разработанный Кальметом, тоже не дал надежды на скорое исчезновение туберкулеза. Не буду сейчас говорить о других способах борьбы с туберкулезом — их много: и рентген, и хирургия, и «горное», и естественное солнце, и все же туберкулез снимает богатую жатву. Лишь найденный в последнее время антибиотик — стрептомицин — оказался наиболее эффективен.

Дело еще и в особом свойстве болезни. Часто больной сам не подозревает о ней. Нередко он носит в себе микробов с самого детства в течение десятилетий, пока вдруг болезнь не дает неожиданную вспышку. Только тогда он обращается к врачу, а лечиться уже поздно. Очевидно, необходимы более радикальные методы в смысле не только лечения, но и распознавания болезни, ее выявления. Нужно, чтобы каждый больной, независимо от того, знает он о своей болезни или нет, хочет или не хочет лечиться, имеет ли для этого средства или нет, может ли врач распознать его болезнь или это невозможно, — чтобы, независимо от всего этого, каждый больной подвергся радикальному лечению. Именно такую задачу я себе поставил и притом в отношении любой инфекции, а не только одного туберкулеза, который я тут привел лишь в качестве наиболее яркого примера.

— Но что же вы, профессор, предлагаете? — вдруг перебил Уиппль. Поголовное обследование населения и принудительное бесплатное лечение?

— Это было бы неплохо, — улыбнулся ученый, — но, к сожалению, вряд ли практически выполнимо по причинам, о которых я отчасти уже говорил. Моя задача иная — найти такой способ, который лечил бы всех больных, без всякого исключения, независимо от того, открыта болезнь или нет. При таком способе врачебная диагностика вообще делается излишней.

— Это что-то непонятное, прямо-таки фантастическое! — снова воскликнул Уиппль. — Что ж, ваш способ действует автоматически и универсально без врача? Неужели это возможно?

— Думаю, возможно, — спокойно ответил профессор. — Не могу, к сожалению, сказать, что нашел все, но половина дела сделана.

— Что же это такое? — раздались возбужденные голоса.

— Это — лучистая энергия, — ответил Чьюз. — Сейчас ее применение в медицине довольно ограничено: рентген, радий, ультрафиолетовые лучи… Многое еще в области исканий и экспериментов. Успешно применен новый способ лечения сифилиса: электролучи повышают температуру больного до тридцати девяти сорока градусов по Цельсию, убивая тем самым спирохету, не переносящую высокой температуры. Я же поставил перед собой задачу в самом общем виде: нельзя ли найти такой тип лучистой энергии, который убивал бы всяческие микроорганизмы. Ничего фантастического в этом нет — сама природа, как это часто бывает, дает нам образец: известно, что солнечные лучи убивают микробов. Но, заметьте, к нам доходят лучи, чрезвычайно ослабленные атмосферой. Сами же по себе ультрафиолетовые лучи солнца обладают такой силой, что вряд ли мы с вами существовали бы на земле, если бы нас не защищал толстый слой атмосферы. Или космические лучи, эти таинственные гости из мировых пространств. Их энергия так исключительна, что если бы лишь малая доля достигающего земли солнечного излучения состояла из космических лучей, то самые тугоплавкие вещества моментально превратились бы в пар.

Таким образом, вот вам естественные образцы. Но на практике пользоваться ими, понятно, невозможно. Солнечные лучи плохо поддаются регулированию; да и тот слой, в котором находится микроб, может быть настолько значителен и плотен, что луч попросту не сможет проникнуть вглубь. Впрочем, ультрафиолетовыми лучами уже пользуются на практике для уничтожения бактерий. Правда, действие их ограничено: особые бактерицидные установки дезинфицируют закрытые помещения. Я ставил перед собой более широкую задачу: найти новые бактерицидные лучи, проникающие, как лучи Рентгена, и распространяющиеся на обширную территорию. Этой работе я отдал последние двадцать лет жизни, — ради нее мне на старости лет пришлось учиться электротехнике. Работа, имею право сказать, наполовину выполнена!

Чьюз подошел к щиту и включил несколько рубильников. Вспыхнули лампы, настолько сильные, что свет их соперничал с врывавшимися в зал солнечными лучами. Одновременно раздалось легкое жужжание, и на глазах гостей, приготовившихся к всевозможным чудесам, лаборатория изменилась: выдвинувшиеся металлические плиты закрыли большие окна и дверь, вплотную слившись с металлическими стенами. Уиппль невольно вспомнил слова Роберта: было и впрямь страшновато чувствовать себя запертым внутри этой металлической коробки.

Профессор включил другой рубильник, и сооружение, которое он назвал своим детищем, стало медленно вращаться. Жужжание усилилось. Внезапно свет погас.

— Вы что-нибудь видите? — раздался из темноты голос Чьюза.

— Решительно ничего! — хором ответили гости.

— Между тем прожектор уже испускает Y-лучи. Но они так же невидимы, как и X-лучи.

Свет вспыхнул. Прожектор так же медленно продолжал вращение.

— Обратите внимание на крайнюю клетку с крысами, — сказал профессор. Сейчас она попадет в поле лучей.

Прожектор поворачивался. И вдруг суетливая возня крыс оборвалась: обе они упали на дно клетки и остались неподвижными.

Затем Чьюз подвел гостей к белому экрану размером примерно в четверть обычного киноэкрана. На столике, перед экраном, стояли приборы, среди которых легко было узнать микроскоп и связанный с ним проекционный аппарат. Свет снова погас.

На экране возник светлый круг, внутри которого происходило непрерывное движение множества точек, закорючек, запятых.

— Что это такое? — изумленно воскликнул чиновник.

— Самая обыкновенная капля воды. Тут все есть: и туберкулез, и холера, и многое другое. Видите, сколько убийц, — обратился Чьюз к полицейскому чиновнику. — Вы бессильны. Зато я расправляюсь с ними круто — сейчас увидите!

Раздалось характерное жужжание вращающегося прожектора, и на экране все замерло.

— Познакомимся теперь с индивидуальными представителями этого мира, продолжал профессор.

На столике у распределительного щита стояла металлическая колонна высотой с метр. У основания ее был расположен микроскоп, также соединенный с проекционным приспособлением.

— Вот, господа, электронный микроскоп. Не могу вдаваться в описание его устройства. Скажу только, что если обычный световой микроскоп увеличивает до двух тысяч раз, то этот дает увеличение в пятьдесят-сто тысяч раз. Благодаря этому мы наконец увидели те ранее невидимые фильтрующиеся вирусы, которые являются возбудителями многих болезней. Они много меньше обычных микробов. Впрочем, об этом говорит вам самое их название: их не задерживает ни один фильтр. Наконец, благодаря электронному микроскопу нам стали видны бактериофаги, эти пожиратели бактерий. Сейчас я вам и продемонстрирую войну бактериофагов с бактерией дизентерии.

Профессор включил рубильники. На экране в светящемся круге возникла темная бесформенная масса. Шарики, точки неслись к ней, врезались в нее, она уменьшалась, все больше брешей появлялось в ней. Чьюз включил прожектор — и война замерла.

— Для уничтожения микроорганизмов, — сказал профессор, — достаточны лучи меньшей интенсивности, чем те, что убивали мышей. Наш организм совсем не ощущает действия этих лучей. Один момент вы все были в поле их действия. Надеюсь, никаких неприятных ощущений это вам не доставило?

— Нет, нет… Мы даже не заметили… — согласились гости.

— Как же вы могли это сделать без нашего разрешения? — строго спросил полицейский чиновник.

— Я не раз испытывал лучи на себе, — возразил Чьюз, — и убедился в их полной безопасности. Да и что вы потеряли? В нашей одежде и на нашей коже всегда достаточно микробов — теперь они уничтожены. Мои лучи уничтожают всех микробов, кроме… микробов глупости.

Кругом засмеялись. Чиновник насупился и замолчал.

— Значит, ваши лучи, профессор, будут пронизывать людей и уничтожать в их организмах микробов? — спросил один из журналистов.

— Ну, конечно же! — воскликнул Уиппль. — Это мировое открытие!

— Не совсем так, — возразил Чьюз. — Лучи уничтожают микробов, находящихся в свободном состоянии, уничтожают и тех, которые находятся в коже человека и вообще располагаются неглубоко. Микробы же, находящиеся во внутренних органах, пока остаются недосягаемыми. Чтобы поразить и их, надо усилить интенсивность лучей, но такие лучи для нас уже не безвредны. Вот заколдованный круг, который пока так и не удалось разбить. Это дело будущего.

— Да разве это вообще возможно? — с сомнением спросил один из репортеров.

— Не знаю, — ответил профессор. — Пожалуй, сейчас такая задача представляется неразрешимой. Но, как я уже говорил, точно перед таким же противоречием стоял Эрлих: как найти яд, который убивал бы в человеческом организме микробов, но был бы безвреден для человека? Он вводил своим мышам всевозможные препараты мышьяка — и мыши массами погибали. И все-таки он не потерял ни надежды, ни настойчивости и нашел тот знаменитый препарат мышьяка, который, не вредя мышам, убивал в их организме так называемых трипанозом этих родственников спирохеты сифилиса. Или вот вам другой пример. Первый открытый антисептик — фенол или карболовая кислота — вместе с гнилостными микробами убивал и ткани человеческого организма. Но достаточно было присоединить к нему одну молекулу углекислого газа, чтобы получить салициловую кислоту — столь же прекрасный, но уже безвредный антисептик.

— Каково же сейчас значение Y-лучей, если они не убивают микробов в человеческом организме? — разочарованно спросил Уиппль.

Оба ученых гостя испуганно зашикали на неугомонного репортера. Но Уиппль не унимался.

— Нет, в самом деле, какой же в них толк сейчас? Не понимаю…

— Молодой коллега, — улыбнулся Чьюз, — только что вы называли мое открытие мировым, а теперь готовы ставить его ни во что! Но не подумайте, что ваш вопрос меня обижает, нет, он вполне естественен. Y-лучи — средство дезинфекции, но такое мощное и всеобъемлющее, какого медицина до сих пор не знала и какое химия вряд ли в состоянии дать. Периодически производя дезинфекцию Y-лучами городов, поселков, водоемов, отдельных домов и квартир, мы, даже без лечения, в такой степени уменьшим распространение инфекции, в какой этого не могут достичь современные методы лечения. Практически мы сведем ее почти к нулю. Так почему же, молодой коллега, вы обязательно хотите добиться таких результатов лечением? По-моему, профилактика предпочтительнее.

— Да, конечно, профессор, но ведь сейчас уже много зараженных микробами, не сдавался Уиппль. — И потом даже в отношении будущего вы говорите, что инфекция сведется почти к нулю. «Почти» — значит, заболевания все же будут возможны.

— Я ищу, молодой коллега, и такие лучи, Z-лучи, для которых была бы доступна и «внутренняя дезинфекция», проще говоря — лечение. Смею утверждать, что уже сегодня «лучами жизни» можно ликвидировать такие болезни, как легочный туберкулез, грипп, детский паралич, брюшной тиф и так далее.

Таково общее значение Y-лучей. Помимо этого, они, конечно, могут иметь самое разнообразное применение. Они могут служить наилучшим антисептическим средством в хирургии. Их можно применять для консервирования продуктов. При этом совершенно не будут уничтожаться витамины, которые при нынешнем способе как известно, распадаются от высокой температуры. Надеюсь, молодой коллега, вас удовлетворяет мое объяснение?

— Но, профессор, на этот раз решаюсь спросить я, — сказал один из ученых. — Насколько я понял, прожектор произведет, так сказать, поголовное уничтожение микроорганизмов?

— Понимаю, — перебил Чьюз. — Конечно, я не мог пройти мимо того широко известного обстоятельства, что многие виды микроорганизмов полезны и даже необходимы в нашей жизни.

— Как, этот живой мусор нам полезен? — не удержался от вопроса полицейский чиновник, опять не то удивляясь, не то негодуя.

— Скажите, вы любите выпить? — неожиданно спросил его профессор.

— То есть как выпить? Что выпить?

— Ну, конечно, не воду, а что-нибудь покрепче.

— Не понимаю, какое это имеет отношение…

— Самое непосредственное! Как вы думаете, кто производит спиртные напитки?

— Не понимаю ваших вопросов, профессор, — окончательно обиделся чиновник. — Понятно, рабочие, аппараты, заводы…

— Не совсем так. Вино и пиво вырабатывается не столько людьми, сколько этими самыми невидимыми микроорганизмами. Без них спиртовое брожение было бы невозможно. Впрочем, если вы даже трезвенник, все равно без микробов вам не обойтись. Опыты показали, что стерилизованная, то есть лишенная микроорганизмов, пища явно неудовлетворительна. Если вам всего этого мало, я покажу еще кое-что.

С этими словами профессор вынул из шкафа, стоявшего в углу лаборатории, небольшой стеклянный ящик.

— Что вы здесь видите?

— По-моему, дохлую крысу, — неуверенно ответил чиновник, хотя труп крысы был ясно виден; черт его знает, этого ученого и его фокусы — на первый взгляд, как будто крыса, а, может быть, что-нибудь совсем другое?

Но профессор подтвердил:

— Совершенно верно: убитая крыса. А знаете, сколько времени она лежит в таком состоянии? Больше месяца!

— Вы ее набальзамировали? Или это просто чучело? — спросил чиновник.

— Ни то, ни другое. Крыса, находившаяся в герметически закрытом ящике, была убита Y-лучами. Они уничтожили также всех микробов, в том числе и тех, которые вызывают гниение. Сейчас в ящике — обычный воздух, но кислород не разрушает трупа, потому что процессы окисления происходят не сами по себе, а при посредстве микробов. Теперь вы представляете, что случилось бы с нашим миром, если бы исчезли микробы? Вскоре, пожалуй, не хватило бы места для мертвецов, вся земля без остатка покрылась бы негниющими трупами людей и животных…

— Но что же, профессор, вы сделаете для того, чтобы ваши Y-лучи не убивали этих полезных микробов? — спросил один из журналистов.

— Y-лучи беспощадны к микробам и убьют их всех без различия, — ответил Чьюз.

— Тогда ваши лучи надо запретить! — решительно сказал чиновник.

— Чудесно! — рассмеялся профессор. — Полицейские методы в науке! Это новость!

Чиновник обиделся и замолчал.

— Мне пришлось примириться с тем, что Y-лучи уничтожат всех микробов. То есть это, конечно, теоретически, на практике же, понятно, останется много уголков, куда лучи не проникнут и где, следовательно, микробы сохранятся. Однако я не мог целиком на это полагаться и поэтому поставил перед собой такую задачу: нельзя ли каким-нибудь образом искусственно восполнить возможный недостаток полезных микробов, вызванный дезинфекцией? Это привело меня к созданию нового аппарата: распылителя микробов. Вот мое второе детище.

Чьюз подошел к металлическому шару, напоминавшему проекционный аппарат планетария.

— Сюда, — продолжал ученый, указывая на шар, — закладываются искусственные культуры полезных микробов, которые затем разбрасываются при помощи быстро двигающихся мельчайших наэлектризованных частиц особого пылеобразного состава. Не буду рассказывать вам обо всех проделанных мною опытах, доказавших эффективность прожекторов-дезинфекторов и микробораспылителей. Право, это было бы слишком долго и для неспециалистов утомительно. Скажу только, что результатами я доволен.

— Профессор, а что значило ваше самозаключение в лаборатории? — спросил Уиппль: — Оно взволновало всю страну…

— Генеральная репетиция. Я всесторонне проверил на себе действие своего изобретения.

— Вы подвергли себя рискованному опыту?

— Необходимо было произвести опыт над человеком. Такой опыт изобретатель имеет право сделать только над собой, — просто ответил Чьюз.

— Простите, профессор, но почему такая таинственность? Даже телефон сняли, — сказал Уиппль.

— А вы хотели позвонить?

— Конечно…

— Ну вот видите! Уверен, что и ваши коллеги хотели бы… Не сними я телефон, мне пришлось бы погибнуть не от микробов, а от ваших звонков!

Журналисты рассмеялись.

— Но если бы вам сделалось плохо, — сказал Уиппль, — вы так бы и остались в этой металлической коробке, никто вам не мог бы и помочь.

— Не совсем так. Я приспособил часовой механизм, который автоматически должен был включить рубильник, открыть двери и окна и впустить воздух, если бы по истечении каждых двух часов я не переводил его на следующие два часа. В лаборатории происходило освежение воздуха при помощи вот этих аппаратов, поглощающих углекислоту и вырабатывающих кислород. Скажу вам еще, что я не скучал, даже радио иногда слушал, чего раньше никогда позволить себе не мог. Словом, это был отдых, настоящий курорт и, несомненно, самый совершенный: без единого вредного микроба.

— А почему вы нам сразу не открыли? — вдруг спросил чиновник. — Мы долго стучали…

— Вы должны быть благодарны, что я вам вообще открыл, — недовольно ответил профессор. — Впрочем, я открыл бы дверь в это же самое время и без вашего стука. Установленный мною срок окончания опыта кончился. Ваше счастье, что вы пришли сегодня, не то вам пришлось бы стучать целые сутки.

— Мы расплавили бы металл.

— Вряд ли…

— Кстати, профессор, что это за металл? — спросил Уиппль. — Зачем он?

— Я не имел права выпускать лучи из лаборатории до полной проверки их действия. Через обычные стены они проникают. Известно, что подобные лучи задерживает свинец. Но и он практически неудобен: нужен очень толстый слой, для подвижных занавесей это неприменимо. В последнее время изобретен новый сплав из вольфрама, никеля и меди, со значительно большим сопротивлением проникающим лучам. Этим-то сплавом и облицована лаборатория, из него же сделаны прожекторы и микробораспылители.

— А на какое расстояние действуют ваши прожекторы, профессор? — спросил один из репортеров.

— Это зависит от различных условий. Лучи проникают сквозь кирпичные, бетонные, деревянные, металлические преграды, но, понятно, чем больше они встречают их на пути, тем скорее затухают. В общем, радиус действия больших прожекторов и микробораспылителей колеблется в пределах нескольких десятков километров.

— Профессор, как вы думаете практически осуществить применение ваших лучей?

— Я намечаю целую сеть стационарных и передвижных дезинфекционных станций с большими прожекторами и в дополнение к ним — комнатные дезинфекторы. Что касается микробораспылителей, то наиболее эффективно использовать их с аэропланов.

— А какова природа Y-лучей? — прямо спросил Уиппль.

— Молодой коллега, разрешите на этот вопрос не отвечать, — улыбнулся Чьюз. — Вы понимаете, что во всяком изобретении есть свой секрет. Позвольте мне пока его сохранить. Впоследствии, я надеюсь, в этом не будет необходимости.

— Но по крайней мере, как вы пришли к своему открытию?

— О, это слишком долго рассказывать! Двадцать лет работы. Сколько неудач, сколько разочарований! Через все надо было пройти и не потерять настойчивости, веры в себя. Помню, как однажды вместо лучей, убивающих микробов, я нашел такие, которые, наоборот, пришлись им по вкусу: они гораздо быстрее размножались в этих лучах. Я был в отчаянии. А все оказалось просто: надо было только увеличить интенсивность тех же лучей, и микробы погибали.

— Это парадоксально! — воскликнул один из журналистов.

— Природа подчас парадоксальна, — усмехнулся Чьюз. — Солнечные лучи и лечат и убивают, лучи Рентгена и лечат и вызывают кожный рак и экзему… А в общем, господа, — неожиданно заключил он, поднимаясь, — на днях я читаю доклад о своем открытии. Прошу пожаловать — там доскажу то, чего не успел сегодня.

— В самом деле, господа, мы злоупотребляем любезностью профессора, поспешно сказал один из ученых.

Журналисты шумно поднялись. Посыпались поздравления.

— Простите, профессор, что я посмел усомниться в значении вашего великого открытия! — воскликнул Уиппль. — Нет, это просто необычайно!

Вероятно, с не меньшей скоростью, чем микробы из новоизобретенного распылителя, журналисты разлетелись во все стороны, чтобы сообщить миру о сенсационном открытии профессора Чьюза.

4. Профессор Чьюз выходит из лаборатории

В жизнь Чьюза ворвались волнения, которых он раньше совсем не знал. Он чувствовал себя, как человек, долго просидевший в темной комнате и вдруг выглянувший на воздух: дневной свет ослепил его… И в этом дневном свете оказалось очень много неожиданного и неприятного…

Прежде всего, он с досадой обнаружил, что репортеры напутали. На Чьюза налетел шквал писем, телеграфных и телефонных запросов. Оглушенный ими, он, в конце концов, посадил к телефону Роберта. Слуга отвечал всем одно и то же. «Читайте завтра в газете „Свобода“ заявление профессора». Так как отчет Уиппля оказался наиболее точным, Чьюз уже благоволил и к нему и к его газете.

После того, как заявление было напечатано, письма и телеграммы приняли иной характер: теперь уже не запрашивали, а поздравляли, приветствовали, восторгались, изумлялись.

Академии, научно-медицинские общества — внутри страны и за границей избирали профессора Чьюза своим почетным членом. «Лига борьбы с туберкулезом» избрала великого ученого пожизненным почетным председателем. Знаменитый Институт экспериментальной медицины, учрежденный Докпуллером, Первым миллиардером страны, просил профессора Чьюза прислать доклад с тем, чтобы можно было решить вопрос о присуждении ученому большой национальной премии имени Докпуллера. Премия ежегодно присуждалась за наиболее выдающуюся работу в области медицины.

Чьюза больше всего волновали письма и телеграммы простых неизвестных людей. «Благословляем ваше имя, профессор, — говорилось в одной из телеграмм. — Вы возвращаете нам дочь, больную туберкулезом, которую врачи приговорили к смерти. Сообщите, где и как воспользоваться „лучами жизни“.»

Бедные люди! Они поверили преувеличенным газетным сообщениям.

Озадачила Чьюза небольшая телеграмма сына: «Горячо поздравляю. Желаю полного успеха. Эрнест». Какого успеха еще желать, когда он, наконец, добился цели, когда он утопает в поздравлениях и приветствиях? Телеграмма пришла из-за границы. Ну что ж, вернется, прочтет восторженные статьи в «Вестнике медицины», в газетах, поймет…

Однако самым поразительным оказалось небывалое обилие посетителей.

К ученому приехал сам Ральф Мак-Кенти, глава «Электрической компании», один из крупнейших богачей страны. Это был еще молодой человек, лет под сорок; его высокая фигура дышала энергией и уверенностью в себе.

«Электрическая компания» хотела приобрести монопольное право на изготовление комнатных дезинфекторов. Чьюза, однако, занимало другое. Составленный им «план оздоровления» страны намечал создание нескольких тысяч постоянных и передвижных дезинфекционных станций. Комнатные дезинфекторы должны были лишь дополнить эту систему.

— Позвольте, профессор, — удивленно возразил Мак-Кенти, — кто же оплатит расходы на оборудование станций? Лучи и полезные микробы распространятся в зоне действия станции, продавать их отдельным лицам нельзя. Иное дело комнатные дезинфекторы.

Чьюз терпеливо объяснил, что комнатные дезинфекторы окажутся недоступными для бедняков, лачуги которых больше всего нуждаются в дезинфекции.

— Желание помочь беднякам делает вам честь, профессор, — любезно сказал Мак-Кенти. — Но кто же все-таки будет платить? Мы не филантропическая организация.

— Платить за бедняков? — переспросил Чьюз, мгновенно раздражаясь. — Но ведь из лачуги бедняка микроб легко перекочевывает во дворец миллиардера: это же не человек, перед ним дверь не закроешь. Охотиться за микробами только в собственной комнате! Какая чепуха!

— Да, но кто же заплатит? — нетерпеливо повторил Мак-Кенти.

— Государство! Государство в лице ведомства здравоохранения. Это его святая обязанность. Материально оно ничего не потеряет. Наоборот: дезинфекционные станции резко уменьшат расходы на борьбу с болезнями.

— Неизвестно, что дешевле, — скептически заметил Мак-Кенти.

— Как можно так говорить! — снова возмутился Чьюз. — А сотни тысяч спасенных жизней?

— Простите, профессор, это не касается интересов компании, — с неудовольствием сказал Мак-Кенти. — Если министерство согласится финансировать ваш план — пожалуйста, мы готовы заключить договор.

Возбужденный этим разговором, Чьюз сейчас же после отъезда Мак-Кенти обратился с письмом к министру здравоохранения Хэтчоусону. Он подробно изложил свой «план оздоровления».

А через два дня в особняк пожаловал сам министр. Он осмотрел лабораторию, восхищался, изумлялся…

— Конечно, министерство одобряет ваш план, — заявил Хэтчоусон, и Чьюз просиял. — Но, профессор, средства… Мы можем финансировать вас лишь частично. Процентов десять, ну, пятнадцать… «План оздоровления» очень дорогая штука…

— Зато он освобождает от расходов на лечение…

— Пустяки! Лечатся не все, а кто лечится, тот и оплачивает лечение. Ваша же система уничтожает самый принцип разделения на больных и здоровых, лечащихся и нелечащихся… Право, не с кого брать плату!

Вот те на! Он считал это основным преимуществом своей системы, а министр и Мак-Кенти видят в этом ее главный недостаток.

— Невероятная нелепость! — возмущенно воскликнул Чьюз. — Ну, пусть будут миллионные расходы, зато мы спасем миллионы людей. Они окупят все расходы самым фактом своего существования. Они вернут деньги…

— Может быть, — министр уже начинал терять терпение. — Да сегодня-то где достать эти деньги? И потом еще… Надо ведь, чтобы и другие государства осуществили ваш план. Воздух в своем движении не знает государственных границ, а микробы не нуждаются в визах, чтобы кочевать из страны в страну…

— Если вам угодно шутить, — возразил Чьюз, — то позвольте заметить, что при помощи тех же Y-лучей можно создать на границе завесу, непроницаемую для беспаспортных микробов.

— Новые тысячи станций и новые миллионы! — в ужасе воскликнул министр. Уничтожение ваших микробов слишком дорого, профессор!

— Вы считаете, господин министр, что смерть ваших людей дешевле?

Профессор и министр расстались сухо, так ни до чего и не договорившись.

Разговор с министром взволновал Чьюза еще больше, чем разговор с Мак-Кенти. Он не мог примириться с тем, что у богатейшего государства не оказывается денег на самые неотложные нужды. Спасти страну, людей от болезней, от тысяч ненужных смертей — что может быть важней и неотложней? Но вместе с тем он понимал, что денежный вопрос явится той стеной, через которую будет трудно проникнуть и всепроникающим «лучам жизни». Средства, конечно, найдутся, но на косных, тупых чиновников придется оказать очень сильное давление. В этом ему должна помочь прежде всего научно-медицинская общественность.

Вот почему из многочисленных приглашений прочесть доклад о своем изобретении Чьюз выбрал два: от Национального медицинского общества и от Объединения врачей. Он решил изложить свой «план оздоровления» на объединенном собрании обеих организаций. Опираясь на весь свой авторитет, врачи, перед лицом народа, потребуют, чтобы план был осуществлен.

В день собрания один из крупнейших залов столицы был переполнен. Помимо врачей, присутствовало много гостей-ученых, инженеров, членов парламента… Буря аплодисментов, приветственные крики, яркий свет «юпитеров», треск киноаппаратов — все это ошеломило Чьюза.

Не объясняя природы своих лучей, Чьюз рассказал об их действии и продемонстрировал опыты. Основную часть своего доклада он посвятил «плану оздоровления» и сообщил о своих затруднениях.

С разрешения собрания выступил присутствовавший в качестве гостя лидер группы прогрессивных депутатов парламента Рони. Он горячо поддержал «план оздоровления» и призвал принять резолюцию в его защиту. Решение столь авторитетного собрания очень помогло бы прогрессивным депутатам в борьбе за план. Что же касается заявления министра здравоохранения о недостатке средств, то при желании их легко найти: достаточно сократить непомерно раздутый военный бюджет.

— Нашей стране никто не угрожает, — говорил Рони. — Эти миллиардные ассигнования на вооружение нужны вовсе не для обороны. Но жизни рядового населения, жизни простых людей действительно угрожают болезни, микробы, против них-то и надо вооружаться, не жалея средств. Миллионы налогоплательщиков будут рады, если их средства пойдут на войну с микробами, а не с людьми.

Секретарь Объединения врачей Мелингтон заявил, что значение «плана оздоровления» несомненно, но платоническая резолюция в его пользу не устранит реальных затруднений. Надо поручить авторитетной комиссии тщательно изучить вопрос и найти конструктивное предложение.

Дружные аплодисменты достаточно красноречиво ответили Мелингтону. Комиссия была избрана, и возглавил ее, естественно, Мелингтон.

Чьюз был разочарован. Он не возражал против существа решения: может быть, действительно следовало разработать практические предложения. Но он ждал от коллег немедленной поддержки, а теперь дело затягивалось.

Спустя несколько дней Чьюз приехал к Мелингтону. Комиссия еще изучала вопрос. Мелингтон спросил Чьюза, не считает ли он рискованным массовое применение Y-лучей. Может быть, надежней было бы проводить дезинфекцию не целых городов, кварталов, а отдельных комнат? А врач контролировал бы, как влияет эта дезинфекция на отдельного человека. Многие врачи придерживаются такого мнения.

— Это значит, что лучи никогда не попадут к бедному населению, — возразил Чьюз. — Универсальность и автоматичность я считаю самой ценной чертой моего метода.

— Ваше изобретение освободит многих врачей, — сказал Мелингтон. — Почему бы не использовать эту свободную высококвалифицированную силу для более совершенного проведения вашего метода?

— Как раз потому, что высококвалифицированная сила потребует высокой оплаты. И вообще непонятно, — уже раздраженно сказал Чьюз, — чего стоят ваши комплименты «плану оздоровления», если вы хотите ограничиться комнатными дезинфекторами?

— Мы не ограничиваемся ими, — поспешно возразил Мелингтон, — но мы реализуем план постепенно. Сначала программа-минимум. Заметьте, в этой стадии отпадает вопрос о средствах: дезинфекторы будут приобретаться в личную собственность.

«Опять то же самое, что говорил Мак-Кенти», — подумал Чьюз.

Все дело вдруг предстало перед ним с совершенно новой стороны. Если Мелингтон и недоговаривал, то все же понять его было легко. Неужели же действительно среди врачей есть такие, которые из-за личных материальных выгод выступают против его изобретения? Чьюз вспомнил аплодисменты, которыми было встречено предложение Мелингтона о создании комиссии. Может быть, это было просто замаскированное нежелание голосовать за «план оздоровления»?

Чьюз чувствовал, что встреча с коллегами не принесла ему никакого облегчения. И в тот же день ему довелось испытать еще более неприятные чувства. Его посетил господин Барбу, директор «Объединенного общества курортов и санаториев». После неизбежной пышной речи о великом изобретателе и его великих заслугах Барбу изъявил желание приобрести в монопольную собственность дезинфекционные станции. Чьюз насторожился: этого еще никто не предлагал! Но скоро он понял, в чем дело.

— Мы облучим целые районы! Мы организуем совершеннейшие курорты! Курорты без единого микроба! — восторженно декламировал Барбу, шарообразный старичок, с заплывшими глазками и многоярусным подбородком. Казалось, он весь лоснится от жира.

— Я хочу организовать повсеместное истребление микробов, — возразил Чьюз.

— Гуманнейшая мысль! — сейчас же согласился толстяк. — Гуманнейшая! Но невыполнимо! Дорого! Население не выдержит. Можно создать только отдельные острова…

— Острова счастья, — мрачно сказал Чьюз.

Барбу пришел в восторг:

— Остроумно! Так и назовем. Курорт «Остров счастья». Очень поэтично!

— И допустите туда только тех, кто хорошо заплатит вашему обществу?

— Хе-хе, за счастье надо платить! — радостно хихикнул толстяк. — Самая дорогая вещь!

Он был несказанно удивлен, когда Чьюз наотрез отказался вести переговоры. Больше всего его поразило, что профессор даже не заговорил о денежной стороне дела.

Не успело еще остыть раздражение от этого разговора, как Роберт подал визитную карточку: «Джон Грэпс, адвокат». Чьюзу уже все надоело, ничего хорошего он не ждал, но он был не совсем уверен, что имеет право отказать в приеме адвокату. Может быть, его, как и государственного чиновника, все обязаны принимать?

Пока Грэпс произносил приветственную речь, Чьюз, скучая, рассматривал гостя. Этот человек красился. Лысина была тщательно зачесана. На макушке смешно торчали волосики, очень похожие на восклицательные знаки. В физиономии его было что-то лисье.

Адвокат назвал себя представителем группы деловых людей. Его доверители хотят пока остаться неизвестными.

— Никогда не имел дела с анонимами, — пожал плечами Чьюз.

— Только пока! — поспешил успокоить его Грэпс. — Если мы договоримся, у меня не будет причин скрывать имена. Мои доверители предлагают вам, профессор, солидную компенсацию за отказ от осуществления изобретения.

— Что за чушь! Кто они?

— Повторяю: я пока не вправе назвать их имена. Скажу только, что среди них несколько фабрикантов патентованных средств, директоров химико-фармацевтических компаний и курортных обществ… Солидные люди…

Чьюз понял.

— Что ж, у них есть основания скрывать свои имена. Предложение достаточно бесчестно.

Адвокат поморщился.

— К чему такие громкие слова? У нас деловой разговор. Сумма вас вполне устроит… Мы предлагаем…

— Молчать! — не выдержал Чьюз. Лицо его покраснело от гнева. — Неужели вы думаете, что я пойду на это?

— Что с вами, профессор? — адвокат искренне удивился. — Мы ничего нового, в сущности, и не предлагаем. Вы все равно не реализуете свое изобретение.

Когда Грэпс, наконец, понял, что Чьюз не хочет с ним говорить и не интересуется размером предлагаемой ему компенсации, он был изумлен не меньше, чем Барбу.

— Очень сожалею, — холодно сказал он. — Считаю долгом предупредить: вы вступаете в опасную игру. Вместо обеспеченного солидного дохода вы будете иметь против себя объединенные действия чрезвычайно сильных людей. Смешно надеяться, что вы выдержите, особенно при ваших материальных затруднениях. Во всяком случае, если передумаете, буду рад помочь своим посредничеством. Моя карточка у вас.

Он церемонно поклонился и вышел. Чьюз еще не успел опомниться, как увидел Роберта, который, судя по всему, собирался доложить о новом посетителе. Профессор раздраженно закричал:

— Никого не принимать! Слышишь? Никого! Хотя бы явился сам старик Докпуллер!

5. Визит к покровителю науки

Как ни велико было раздражение после разговора с Грэпсом, оно вскоре улеглось. Чьюз рассудил, что от всех этих хищников ничего другого и ожидать было нельзя. Что же касается угроз, то на них попросту не стоит обращать внимания. Опасность грозит вовсе не с этой стороны. Хуже всего то, что он не может найти человека, который согласился бы финансировать «план оздоровления».

Чьюз вспоминал свои давние споры с Эрни и Эндрью. Да, пожалуй, дело не всегда в одних тупицах. Ну кому же придет в голову назвать тупицей Мак-Кенти? И разве любой предприниматель не поступил бы точно так же на его месте? «План оздоровления» не сулит прибыли — вот в чем все дело…

Но если господам предпринимателям нужна прибыль, то государство должно служить интересам общества и не гнаться за прибылью. Чьюз не мог считать тупицей Мак-Кенти, который заботился о своей выгоде, но министра Хэтчоусона он считал тупицей и подлецом. Если бы Хэтчоусон действительно выполнял свои задачи, он ухватился бы за «план оздоровления». Говорил же депутат Рони, что средства можно почерпнуть из разбухшего военного бюджета…

Но стоило только Чьюзу об этом подумать — и в его воображении тотчас возникала длинная вереница тупиц в военных мундирах. С ними неизбежно столкнулся бы каждый, кто посмел бы посягнуть на военный бюджет.

Да, Эндрью не ошибался: это была политическая борьба — и борьба не легкая… И все же, если настойчиво взяться за дело, если поставить вопрос перед парламентом, дойти до президента, быть не может, чтобы не удалось одолеть мерзавцев и тупиц!

Несмотря на все свое отвращение к политической борьбе, Чьюз готов был прибегнуть и к ней, лишь бы защитить свой план. Но вместе с тем он понимал, что в борьбу надо вступить во всеоружии, чтобы не скомпрометировать навсегда свою идею. Вот почему он так добивался поддержки врачебных кругов и был так огорчен, когда столкнулся хотя и со скрытой, но все же несомненной оппозицией. Трудно идти в бой, имея такой тыл. К тому же, почти никто так и не получил настоящего представления о подлинном величии его плана. Ему следовало бы показать нечто большее, чем опыты в лаборатории…

Эта мысль овладела Чьюзом. Если нельзя осуществить «план оздоровления» всей страны, то нужно начать с меньшего. Нужно осуществить план в ограниченном, но все же достаточно обширном районе. Результаты не замедлят сказаться в какие-нибудь два-три года. Тогда, опираясь на первые успехи, он перейдет к осуществлению всего плана в целом. Противники будут сметены.

Средства для такого частного плана достать было бы легче. Но Чьюзу не хотелось иметь дело с Хэтчоусоном. Не проще ли обратиться туда, где не думают о прибылях и оказывают всем бесплатную помощь, — в филантропические организации?

Чьюз решил начать с «Лиги по борьбе с туберкулёзом», почетным председателем которой он недавно был избран. Приезд Чьюза в контору лиги вызвал общий переполох.

Председатель лиги профессор Семар прежде всего счел своим долгом познакомить высокого гостя с положением дел. А дела у лиги шли неважно. Денег не хватало, помощь больным сокращалась…

— Откуда же вы черпаете средства? — спросил удивленный Чьюз.

— Около трети бюджета поступает из докпуллеровского филантропического фонда, — пояснил Семар. — Остальное кое-как организуем. Мелкие пожертвования… Торгуем значками, эмблемами… Вот если бы вы, профессор, использовали свое влияние, чтобы найти новые источники…

Семар с надеждой посмотрел на Чьюза.

«Что бы ты запел, если бы знал, зачем я приехал?» — сокрушенно подумал Чьюз.

Но поездка в лигу оказалась полезной в том отношении, что Чьюз вспомнил о докпуллеровском фонде. Чьюз не был поклонником филантропов, особенно после того, как ему пришлось покинуть университет по милости свиноторговца Хайнса. Он никогда не верил в искренность всех этих «друзей человечества». Но Докпуллер оставался для него загадкой. Его Институт экспериментальной медицины являлся настоящим научным учреждением с крупными учеными, осуществлявшими серьезные работы. Трудно было понять, что это такое: каприз миллиардера, погоня за славой (иначе как «покровителем науки» газеты его и не называли) или действительно просвещенная филантропия?

Так или иначе обращение в докпуллеровский институт не было зазорным, тем более, что институт уже давно запросил Чьюза о его изобретении и даже поставил вопрос о награждении его премией имени Докпуллера.

Только теперь Чьюз собрался, наконец, ответить институту. Составленный им подробный доклад содержал детальное описание опытов, но, естественно, обходил вопрос о природе самих лучей.

Заканчивался он все тем же «планом оздоровления». Чьюз писал, что лучшей оценкой его работы была бы не премия, а реализация плана. Государству это пока оказалось не под силу. Если господину Докпуллеру расходы также покажутся слишком большими, то он просит провести план хотя бы частично, в экспериментальных целях. В заключение Чьюз приглашал комиссию ученых на месте ознакомиться с его опытами.

Комиссия приехала и была поражена тем, что ей пришлось увидеть. Прежде чем лично доложить о своих впечатлениях, ученые телеграфировали в институт только одно слово: «Изумительно!» Они еще не успели уехать, как пришла телеграмма: «Господин Докпуллер приглашает профессора Чьюза».

Старику очень не хотелось ехать — резиденция миллиардера и его институт находились в другом конце страны. Чьюз много лет не покидал столицы, и ему было странно, что он несколько дней не сможет заходить в свою лабораторию. К тому же, придется прервать опыты над маленьким Гарри. Но раз этого требовало дело — надо было ехать.

Он отправился в резиденцию Докпуллера вместе с ученой комиссией.

Поездка оказалась еще более длительной, чем он предполагал. Докпуллер был болен и со дня на день откладывал прием. Конечно, почтенный возраст миллиардера — девяносто шесть лет! — извинял его, но он, Чьюз, тоже не мальчик и не может бесконечно ждать!

Чьюз осмотрел институт, поговорил с учеными — многое было интересно, но все-таки он тосковал по своей лаборатории, томился, по несколько раз в день решал уехать… Нет, положительно, пока выздоровеет Докпуллер, он, Чьюз, заболеет!

От нечего делать Чьюз объехал, в сопровождении специально приставленного к нему гида, обширную резиденцию Докпуллера. Среди садов были разбросаны особняки, в которых проживали отпрыски семейства Докпуллеров: сын Джон Докпуллер-младший, шестидесятилетний «наследный принц», внуки, правнуки — все будущее «короли». Они и нумеровались подобно королям: Джон Докпуллер III, Джон Докпуллер IV. На холме высился мрачный замок с зубчатыми стенами и остроконечными башнями.

— Настоящий средневековый, — с гордостью сообщил проводник.

Оказалось, что главный архитектор господина Докпуллера приобрел замок у разорившегося герцога в горах одной из тех заокеанских стран, названия которых невозможно запомнить. Замок был разобран, распилен на куски и в ящиках доставлен господину Докпуллеру.

— Пять тысяч ящиков! — в восторге воскликнул проводник.

— Который же из Докпуллеров там живет?

— В нем никто не живет. Очень неудобный и темный.

— А скажите, гору тоже привезли? — уже раздражаясь, спросил Чьюз.

Проводник, не допускавший, видимо, и мысли о том, что кто-нибудь может иронизировать по отношению к господину Докпуллеру, простодушно ответил:

— Нет, гора местная.

— Ну, конечно, если уж перевозить, то не меньше Монблана… Или еще лучше — Олимп…

Средневековый замок, упакованный в ящики, вызвал у Чьюза такое раздражение, что он наотрез отказался от осмотра картинной галереи и даже замечательной многоэтажной конюшни с лифтом для чистокровных кобыл.

Докпуллер принял его на четвертый день. Старик был еще нездоров. Он полулежал в большом кресле, ноги его были закрыты пледом. Рядом, на небольшом столике, лежала кислородная подушка. Чьюз уселся напротив Докпуллера.

Его поразило лицо миллиардера. Лишенное растительности, оно выставляло напоказ все свои многочисленные морщины, глубокие, как борозды вспаханного поля; маленькое, сморщенное, оно походило на лицо старухи.

Докпуллер был первым человеком, начавшим беседу не с поздравлений, которые только раздражали Чьюза. Профессор даже увидел в этом хорошее предзнаменование. До сих пор все самые любезные поздравления заканчивались неизменным отказом помочь делу. Может быть, на этот раз будет наоборот?

Чьюз не знал, что Докпуллер чувствовал себя настолько выше окружающих, что ему просто в голову не приходило чему-то удивляться и кого-то поздравлять.

Впрочем, без нескольких теплых слов все же не обошлось.

— Мои ученые очень хвалили вас, профессор, — медленно, скрипучим голосом сказал Докпуллер.

Чьюз не воспринял это как похвалу — он не нуждался в рекомендации ученых Института имени Докпуллера. Неужели миллиардер этого не понимает?

— Они советовали наградить вас Большой Национальной премией моего имени, — продолжал Докпуллер. — Я согласился…

— А как мой план? — перебил Чьюз.

Докпуллер замолчал, пожевал губами, задумался: он не привык к тому, чтобы его перебивали.

— …и как только премии будут распределяться, — продолжал он, — вы получите ее.

Он подождал немного, но, убедившись, что Чьюз не воспользовался паузой для выражения благодарности, спросил:

— Скажите, профессор, вы действительно считаете возможным уничтожить заразные болезни?

Чьюз объяснил.

— А против смерти средства не нашли?

— Не искал.

— А разве вы не боитесь смерти?

Чьюз посмотрел на собеседника и вдруг увидел перед собой не самого могущественного человека страны, которому принадлежали земли, леса, реки, моря, воздух, люди, а жалкого старика, у которого не было ничего, кроме страха смерти.

— Не смерть страшна, а умиранье! — резко сказал Чьюз.

На лице миллиардера мелькнула не то испуганная улыбка, не то гримаса внезапной боли. Чьюз поспешно сказал:

— Смерти бояться не надо… Я не боюсь смерти, я ее ненавижу! Слышите, всеми силами души ненавижу! — Он вдруг загорелся. — И не за то, что жизнь неминуемо кончается смертью. С этим ничего не поделаешь. Должна же жизнь кончаться когда-нибудь, так же, как и начинаться. Нет, я ненавижу смерть за то, что она не дает человеку естественно кончить жизнь. Разве мы знаем настоящий конец жизни, настоящую смерть? Разве дети умирают? Их убивают! Та смерть, которую мы ежедневно видим кругом, — это только самозванец, грязный убийца детей, гнусный вор, самый глупый, мерзкий, наглый, крадущий единственное сокровище у бедняка. Можно ли бояться этой мерзости? Ее можно только ненавидеть! Но и ненавидеть ее мало! И я не только ненавидел! Всю свою жизнь я искал, как уберечь человека от этого самозванца. Только в этом смысле и можно говорить о борьбе против смерти… И в этом смысле я нашел против нее средство.

Миллиардер, как загипнотизированный, смотрел на Чьюза пустыми, вылинявшими глазами.

— Да, да, вы правы! — вдруг заторопился он. — Преждевременная смерть! Почему человек должен умирать в семьдесят, в восемьдесят, в девяносто лет? Я читал, будто один погонщик скота дожил до ста сорока. Это возможно?

— Вполне.

— Вот видите!.. Погонщик… Ему и делать-то нечего на свете… А человек, который дал работу, жизнь, тепло, счастье миллионам людей, — этот человек не дотянет и до сотни! Почему?

Чьюз был очень удивлен столь неожиданным оборотом дела. Он вернулся к своей теме.

— Несомненно, человек может жить дольше, и наука этого добьется. Но сейчас важнее добиться, чтобы не умирали годовалые дети, двадцатилетние юноши и девушки. А со стариками не так срочно.

— Не так срочно… — как эхо, отозвался Докпуллер. — Умрешь — будет поздно.

— Другие останутся, — спокойно сказал Чьюз.

Миллиардер испуганно уставился на него.

— А, может быть, вы все-таки поискали бы для стариков, — неожиданно просительным тоном сказал миллиардер, с явной надеждой глядя на Чьюза. — Вы крупный ученый. Другим не удавалось, вам удастся…

— Поздно… — возразил Чьюз, не зная, как оборвать этот странный разговор. — Мне семьдесят. Не успею. Да это и не моя специальность…

— А не могли бы вы, профессор, быть моим домашним врачом? — вдруг спросил Докпуллер.

Чьюз терпеливо объяснил, что он занят исключительно научной работой и медицинскую практику давно оставил. Любой молодой врач будет полезнее, чем он.

Докпуллер помолчал, пожевал губами и удивленно произнес:

— Странно, что вы отказываетесь.

Он снова замолчал и закрыл глаза, отчего сразу стал похож на мумию.

Так он сидел довольно долго. Казалось, что он заснул.

Чьюз наконец решился спросить:

— А как же мой план, господин Докпуллер?

Мумия вздрогнула и открыла глаза. Маленькие красновато-мутные, они сначала ничего не выражали, потом в них появилось изумление — хозяин, казалось, недоумевал: откуда взялся этот человек? Кто он?

— А, это вы… — наконец сообразил он и пожевал губами.

— Как мой план, господин Докпуллер?

— План?.. А, да, да, ваш план… Мои ученые советуют… принять и… финансировать… Я передам… на консультацию… экономистам… Вас известят.

Окончательно утомленная мумия снова закрыла глаза.

Чьюз понял, что аудиенция закончена, и осторожно вышел.

Зачем же Докпуллер его вызывал? Только затем, чтобы сделать ему свое нелепое предложение?

Впрочем, Чьюз перестал жалеть о потерянном времени, когда ученые Института имени Докпуллера поздравили его с успехом. Консультация с экономическими советниками — не больше, чем формальность. Ничто не минует их рук — так уж заведено у господина Докпуллера. Видимо, и на этот раз он не хотел отступить от обычного порядка. По существу же, его слова означают, что план принят.

6. Столкновение двух наук

Прошло еще три томительных дня — и Чьюза вторично пригласили на прием, но на этот раз не к Докпуллеру, а к его главному экономическому советнику профессору Ферну.

Переступив порог кабинета, Чьюз в изумлении остановился: к нему, семеня ножками, спешил низенький человечек с непомерно большой головой, вытянутой назад и напоминавшей дыню. Маленькие безбровые глазки его сверкали, большие оттопыренные уши, казалось, двигались…

— Уважаемый коллега, — сказал человечек тонким, почти женским голосом, прошу садиться!

И так же поспешно побежал к своему столу. Чьюз подумал, что, сидя, он, вероятно, не достает ногами до пола.

— Мы, экономические советники господина Докпуллера, — начал уродец, рассмотрели ваш план и единодушно пришли к решению, которое утвердил господин Докпуллер. Мы решили, что осуществление вашего плана нецелесообразно.

— Что? — Чьюз широко раскрыл глаза от изумления. — Ничего не понимаю! Позвольте, профессор, ведь ваши собственные ученые дали моему плану самую высокую оценку.

— Совершенно верно: медики, бактериологи, — спокойно возразил Ферн, — а я говорю о представителях экономической науки.

— Если у господина Докпуллера не хватает свободных денег на весь план, то хотя бы частично… Я просил об этом…

— Нет вещи, на которую у господина Докпуллера не хватило бы денег! — гордо ответил экономический советник. — По правде говоря, расходы по осуществлению всего вашего плана были бы для нас совершенно неощутимы. Но даже небольшие расходы должны быть экономически оправданы.

— Вы хотите сказать, что мой проект не дает экономического эффекта непосредственно для вас? — догадался Чьюз.

— Напрасно вы считаете нас такими эгоистами, — возразил Ферн. — Пример Института имени Докпуллера опровергает такое мнение: разве мы имеем от него какую-нибудь пользу для себя? Поверьте, господина Докпуллера недаром называют покровителем науки. Нет, мы не эгоисты. Мы думаем не о себе, а обо всем обществе: для него ваш проект представляет опасность.

— Опасность? — воскликнул окончательно пораженный Чьюз. — Спасти миллионы жизней — это опасно?

— Да, опасно, — спокойно ответил экономист. — Вы не волнуйтесь, профессор. Обычная история: даже крупные представители естествознания беспомощны в экономических вопросах. Вы же понимаете, что ваше открытие имеет дело не только с микробами, но и с общественными отношениями. Если ваши действия по отношению к микробам строго научны, то таковы ли они в отношении общества? Спасти миллионы человеческих жизней — говорите вы. Простите, профессор, это сентиментальность, несовместимая с наукой. Ученый должен ставить вопрос научно: нужно ли это спасение человеческих жизней, полезно или вредно оно для общества?

— Да что вы говорите? — воскликнул Чьюз. — Как же это может быть вредно?

— Очень жаль, что вы этого не понимаете, — все тем же спокойным тоном продолжал Ферн. — Вы говорите, что спасете миллионы жизней… А я приведу вам другие цифры: в стране десять миллионов безработных, на каждого в среднем приходится два-три члена семьи — иждивенца, — итого двадцать-тридцать миллионов человек, по существу, не имеют средств для жизни! Таков непреложный экономический закон: на земле стало тесно, она не может прокормить всех. И в этой борьбе за существование, обоснованной вашим же коллегой Дарвином, наименее энергичные, наименее способные остаются за бортом. И вот к этим миллионам вы хотите добавить еще несколько миллионов, которые без вас были бы убраны болезнями. Зачем? Чтобы стало еще теснее? Чтобы средств для жизни было лишено не тридцать миллионов, а пятьдесят, восемьдесят, сто миллионов?

— Мне кажется, я с ума схожу! — воскликнул Чьюз в полном отчаянии. Десятки лет я искал, как уничтожить болезни, а теперь мне говорят, что это вредно! Что же вредно? Жить вредно? Тысячи лет человечество ищет спасения от болезней — и это вредно?

— Профессор, вы преувеличиваете. Никто не говорит, что не нужно лечить людей. Но лечить — это одно, а уничтожать все болезни — это совсем другое. Ваше изобретение вызвало бы такой переворот в экономической и социальной жизни, какого вы в своей лаборатории и предвидеть не можете…

— Нет, нет, тут что-то не так! Современная медицина — это не мелкий провинциальный врач, подлечивающий больных. Она стремится именно уничтожить болезни. Так почему же ваша наука идет против этого? Пусть я не знаю вашей науки, но как бы различны науки ни были, не может одна идти против другой!

— Конечно, не может! — подтвердил Ферн. — Но ведь это вы пытаетесь идти против экономической науки, более того — против своей же науки, против биологии, против ее основного закона выживания наиболее приспособленных. Вы заменяете этот ясный, суровый закон своими сентиментально-моралистическими побуждениями. Это антинаучно!

— Антинаучно? — в страшном гневе закричал Чьюз. — Пятьдесят лет я занимался научными работами, а вы будете учить меня, что такое наука? По-вашему, чума, оспа — это естественные законы, не надо им мешать? Во что превратилось бы человечество с такой «наукой»!

— Человечество, человечество, — пренебрежительно сказал Ферн. — Что такое человечество? Фикция, абстрактная логическая категория. Люди слишком разные, не равноценные, чтобы говорить о человечестве. Гуманисты превратили человечество в самоцель, в божество. Человечество — средство, а не цель, говорит Ницше, — и он тысячу раз прав. Человечество, — говорит он, — материал для опыта, поле обломков. А разве не то же самое говорит наука, Дарвин? Тысячи червей гибнут для того, чтобы остался один, наиболее приспособленный червь. Тысячи людей должны погибнуть, чтобы выработался один настоящий человек.

— Теперь я понял вашу экономическую науку, — уже спокойно сказал Чьюз. Ему даже стало стыдно своего гнева: с кем он спорит? — Вы хотите, чтобы люди оставались червями. А мы хотим сделать людей людьми. Да, да, всех сделать людьми!

— Не будем спорить, — сказал Ферн. — Господин Докпуллер просил передать вам два предложения: во-первых, установить ваши приборы в его доме и в саду.

— Как, только для него?

— Во-вторых, принять участие в изучении проблемы продления жизни.

— Чепуха! — снова раздражаясь, воскликнул Чьюз. — И потом это же увеличит число безработных, да еще каких: стариков!

— Господин Докпуллер приглашает вас на службу с тем, чтобы вы нашли средство к продлению его жизни. Других это не касается.

— Разных там погонщиков скота…

— Что?

— Итак, Докпуллер хочет прожить до двухсот лет, а дети пусть умирают! Вот она, ваша наука! Но я молчать не буду! Я разоблачу вас! Я напишу в газеты!

— Что ж, попробуйте! Вы просто не представляете, профессор, что говорите.

Не прощаясь, Чьюз выбежал вон.

7. Профессор Чьюз пробует изменить направление лучей

Что же делать? Да, да, что делать дальше? Вернувшись в свою лабораторию, Чьюз мучительно думал над этим. Последняя надежда исчезла. Миф о «просвещенной филантропии», которому он уже готов был поверить, рассыпался при первом же прикосновении к нему. Сам «великий филантроп» превратился в чудовищную карикатуру.

И все-таки даже не это было самым ужасным. Чьюза неустанно терзала мысль о том, что десяткам миллионов людей нечем жить.

Он знал о безработице, но ему никогда не приходило в голову, что между безработицей и его научными работами может быть какая-нибудь связь. Если же на земле действительно тесно, к чему его работы, к чему лучи? От чего приятней умирать: от туберкулеза или от голода?..

В то время как он ломал голову в поисках выхода, Ферн считал, что все в порядке — законы биологии, Дарвин, борьба за существование… Зачем ему иной порядок! Пусть погибают миллионы «червей» — ведь «сверхчеловек» Докпуллер живет! По одному его требованию ему доставят в ящиках земной шар!

Борьба за существование! Но разве человек только животное? Разве история человечества лишь разросшаяся глава из Брэма? Животным тесно, потому что они ищут готовую пищу, но человек работает, производит, сеет, — разве не может он создать для себя достаточно пищи?

И вдруг Чьюз вспомнил… «Да, да, возможно, здесь разгадка?»

Он заперся в лаборатории — и все опять вошло в норму. Дни и ночи он не прерывал своего уединения. Профессор впускал к себе только маленького Гарри, продолжая опыты облучения, да Роберта, который приносил ему пищу и необходимые материалы.

Чьюз вышел из лаборатории через месяц. Таким оживленным Роберт не видел его уже давно, с самого момента открытия этих «проклятых лучей» (иначе Роберт их и не называл — столько беспокойства внесли они в его прежде размеренную жизнь). Профессор даже что-то напевал себе под нос — Роберт знал, что это случалось с ним чрезвычайно редко, в самые счастливые минуты.

В таком настроении Чьюз поехал в совершенно новое место: в министерство земледелия. Его принял сам министр Моррисон. Он был озадачен приездом ученого. Чьюз это заметил.

— Вас, господин министр, видимо, удивляет мой визит, — сказал он. Действительно, до сих пор я работал над проблемами, далекими от вашего ведомства. Быть может, вы слышали о «лучах жизни»?

— Нет человека, который не слышал бы о вашем великом изобретении! — с пафосом ответил министр.

— И нет человека, который взялся бы его осуществить! — раздраженным тоном возразил Чьюз. — Находят его и дорогим и ненужным. В стране миллионы безработных, тесно, не хватает пищи — к чему же уничтожать болезни?

Моррисон молчал. Он недоумевал, какое отношение все это имеет к нему и его министерству.

— Но ведь люди — не животные, — продолжал профессор. — Они могут увеличить количество пищи, и наука обязана помочь в этом. Вы знаете, конечно, что мои лучи уничтожают микробов. Если же повысить их интенсивность, ими можно уничтожать и более крупные организмы. Ими будут уничтожены вредители полей никакими другими средствами вы не достигнете таких результатов. Не знаю, насколько именно снижают сейчас урожай вредители, но уверен, что цифра изрядная. Не правда ли?

— Да, порядочная, — подтвердил Моррисон, удивленный неожиданным оборотом дела. — Но…

— Но это еще не все! — не слушая, с увлечением продолжал Чьюз. — Вы знаете, господин министр, когда я открыл свои лучи, они, к моему ужасу, не только не вредили микробам, а, наоборот, были очень полезны для них. Под их действием микробы размножались гораздо быстрее. Вскоре, однако, я выяснил, что стоит увеличить интенсивность облучения, и оно станет смертельным для микробов. И вот теперь я вспомнил о лучах, полезных для микробов. Я испробовал их не на микробах, а на кроликах, мышах, крысах. И представьте, результат оказался тот же! Все они выросли вдвое быстрее, чем обычно, и вдвое быстрее принесли потомство! Вы понимаете, что это значит, господин министр?

Моррисон молчал.

— Есть все основания полагать, что эти более слабые лучи оказывают такое же действие на всех животных. Не правда ли, настоящие «лучи жизни»? Подумайте, что можно с ними сделать! В каких-нибудь несколько лет «лучи жизни» во много раз увеличат поголовье скота. Но и этого мало! — Чьюз вскочил. — А что, подумал я, если они подействуют также и на растения? Ведь солнечные лучи полезны как животным, так и растениям. Я попробовал и… вы догадываетесь? Да, да, они также ускоряют рост и созревание растений. Мы сможем снимать два-три урожая в год. Подумайте, сколько пищи! А говорят: «тесно на земле»! Нет, господа, вы забыли, что человек — не зверь, он имеет науку, она спасет его! Но настоящая наука, а не ваша человекоистребительная чушь!

Все это старый ученый прокричал в состоянии крайнего возбуждения. К удивлению Моррисона, старик обращался уже не к нему, а к кому-то в раскрытое окно. Это было ужасно нелепо, потому что за окном на высоте многих этажей не могло быть никого, кроме голубей.

— Простите, я несколько погорячился, — сказал Чьюз, придя в себя и снова опускаясь в кресло. — Я хотел рассказать вам еще об одном удивительном свойстве лучей. Лучи, убивающие микробов, совершенно безвредны для более крупных организмов, более того — они-то как раз и стимулируют их развитие. Таким образом, лучи, содействующие развитию домашнего скота, вместе с тем ликвидируют эпизоотии, гак как уничтожат микробов, клещей, мух… Лучи, убивающие полевых вредителей, в то же время ускорят вызревание хлебов. Вы видите, какое благоприятное сочетание!

Чьюз посмотрел на Моррисона. Тот продолжал молчать.

— Но сознаюсь, господин министр, — сказал после некоторой паузы профессор, — я изменяю своим принципам, сообщая вам это. Я лично не сомневаюсь, что все именно так, как я говорил. Но, видите ли, не все нужные опыты проделаны. И вот тут-то, господин министр, необходимо ваше содействие. Надо произвести облучение целых стад и полей. Не беспокойтесь, — поспешно добавил профессор, наученный горьким опытом, — никаких особенно больших ассигнований со стороны министерства не потребуется. Кое-какие средства у меня есть, и я обращу их на опыты. Что же касается уничтожения Y-лучами полевых вредителей, то тут вообще можно уже приступать к практической работе. Опытами это уже проверено, и я продемонстрирую их вам с тем, чтобы министерство земледелия рекомендовало мой способ фермерам. Необходимо будет начать производство прожекторов средних размеров. Об этом я позабочусь вместе с господином Мак-Кенти.

— Рекомендовать фермерам? — переспросил Моррисон, до сих пор упорно молчавший. — Вы ручаетесь, что лучи безвредны для растений?

— Не просто безвредны, а полезны, — подчеркнул Чьюз.

— Жаль! Лучше бы они уничтожали не вредителей, а посевы.

Чьюз не понял. Он подумал, что ослышался.

Моррисон, между тем, продолжал:

— Мы, возможно, и проведем ваши опыты, профессор. Но только не в этом году, а позже… может быть, в следующем… или через несколько лет… вообще, когда будет более подходящая конъюнктура.

— Конъюнктура? — спросил профессор в явном недоумении. — Что вы имеете в виду?

— Что ж, тут никакого секрета нет… Скоро все заговорят об этом… Мы вступаем, профессор, в полосу депрессии.

— Я не очень внимательно слежу за газетами, — возразил Чьюз, — но все же знаю, что, по мнению печати, затруднения носят временный характер, перспективы, в общем, благоприятны…

— О, эти успокоительные заверения — лишь тормоза при спуске с горы, усмехнулся министр. — Мы-то успокаивать себя не можем. Все признаки перепроизводства налицо. Товары не находят сбыта, цены падают. Министерство уже наметило необходимые меры. Они помогут выправить положение. Мы намечаем заключить с фермерами контракты на сокращение посевов пшеницы на три миллиона гектаров. Разработаны и другие планы. Придется уничтожить излишки поголовья: до шести миллионов поросят и около миллиона свиноматок Я это говорю для того, профессор, чтобы вам стало совершенно ясно, насколько сейчас несвоевременны ваши опыты…

— Позвольте, — воскликнул Чьюз, — в стране миллионы безработных!

— Это другая сторона депрессии, — спокойно сказал министр.

— Но как же можно говорить об излишках, более того, как можно уничтожать пищу, когда миллионы людей голодают?

— Безработные не могут поглотить излишков, — возразил министр. Покупательная способность безработных низка.

— Неужели такая позорная вещь, как намеренная порча пищи, снова может повториться? — все более волнуясь, сказал Чьюз.

— Да, процветание длилось долго, и нам стало казаться, что оно и не кончится. Что делать! Не в наших силах удержать его.

— Варварство! — не выдержал Чьюз.

— По-человечески я вас понимаю, — как можно спокойнее сказал министр. — Но будьте объективны, и вы сами поймете, как наивно ваше негодование. Это все равно, как если бы профан (простите!), попав в операционную во время ампутации, назвал бы хирурга злодеем…

— Когда у людей нет аргументов, они заменяют их аналогиями! — со злобой бросил Чьюз. — Может быть, ампутация — несовершенный метод, и медицина, придет время, заменит его лучшими средствами, но сегодня это все-таки лечение. А уничтожение пищи — это не лечение, это самая отвратительная, позорная болезнь.

— А как бы вы поступили? — не скрывая своего раздражения, спросил министр. — Позвольте поинтересоваться, что сделали бы вы на моем месте?

— Отдал бы пищу безработным.

— Я вам сказал: у них нет денег.

— Бесплатно.

— Бесплатно?

Министр уставился на Чьюза. На мгновение он потерял дар речи, но вдруг, не выдержав, расхохотался.

— Вот так мера! Да на другой же день все бросят работу. Зачем работать, когда кормят даром! Нет, профессор, достаточно и того, что безработный получает пособие. Многих и это развращает…

— А мясо бросать в море можно? Вы согласны кормить бесплатно рыб, лишь бы не людей!..

— С вами трудно говорить, профессор, — министр откровенно сердился. Рабочие, даже безработные, — это покупатели, понимаете, это рынок. А море — не рынок. Выбрасывать пищу в море иногда и целесообразно. Но выбрасывать пищу бесплатно на рынок — это безумие! Поймите же, цель разумной политики в том, чтобы ликвидировать излишки, удержать цены от падения, а вы предлагаете снизить их до нуля!

Чьюз начинал понимать, что у министра действительно есть какая-то своя логика — такая же, как у Ферна, когда он доказывал, что уничтожение болезней вредно.

— Все же я не верю, чтобы страна, правительство могли одобрить это, сказал Чьюз.

— Президент одобрил. Чем решительнее будут меры, тем быстрее мы изживем депрессию. Явление это временное, скоро опять начнется подъем. А вот вы, профессор, своими лучами действительно вызвали бы хроническую депрессию. Два-три урожая в год, говорите вы, огромное поголовье скота… Да это катастрофа! Вы задушите нас обилием пищи!..

Чьюз уже не пытался возражать. На этот раз он ушел, не возмущаясь, не грозя разоблачением. Да и что было разоблачать: завтра они сами громко объявят о своей программе «лечения»!

8. Профессор Чьюз знакомится с новейшей астрологией

Роберт был поражен переменой, которая произошла с хозяином. Он уезжал в самом радостном настроении, а вернувшись, был мрачен и, главное, молчалив. Роберт знал, что молчание всегда выражало у профессора крайнюю степень раздражения. Случалось, что на профессора нападали припадки гневного крика или злобной язвительности, но они быстро проходили. Когда же хозяин впадал в молчание, дело было дрянь!

Действительно, день проходил за днем, а мрачное настроение Чьюза не рассеивалось. Он совершенно забросил лабораторию, заходил туда только ради опытов над Гарри. Дни и ночи сидел он в своем кабинете. Почти до утра там горел свет.

Чьюз занялся совершенно новым делом. После разговора с Моррисоном он почувствовал, что дело в чем-то большем, чем отдельные извращения. Если правительство не боялось выступить с такой странной программой, следовательно, оно знало что-то такое, чего он не знал. И как добросовестный исследователь, он обратился к экономической науке. Книжный магазин, постоянным клиентом которого он состоял, доставил ему последние новинки.

Но чем больше он читал, тем меньше понимал. Одни заявляли, что кризисы так же неизбежны, неожиданны и неотвратимы, как ураганы. Другие, наоборот, все отрицали: кризисы — миф, злостная выдумка красных…

Он, по своему обыкновению, терпеливо исследовал странные книги, хотя все больше терял доверие к этой сомнительной науке. Но когда в труде профессора одного из крупнейших университетов страны Чьюз вычитал, что депрессия, безработица и все беды происходят от того, что через каждые восемь лет Венера попадает в поток солнечных лучей, идущих к земле, он с яростью захлопнул книгу и вышел в сад. Он чувствовал, что задыхается…

Больше к этим «ученым» книгам Чьюз не возвращался. Зато он съездил в университет на доклад знаменитого доктора философии Сэмсама, автора прославленного трактата «О природе человека». Маститый философ считал преувеличенными все опасения, однако предупреждал, что депрессии вообще неизбежны, более того, необходимы. Таков мудрый закон природы. Это великое очищение страданием: отметая все слабое, избирая и сохраняя жизнеспособное и полноценное, оно закаляет душу человечества, душу нации…

Доктор, высокий старик с представительной внешностью, говорил убежденно, красноречиво, могучая грива седых волос развевалась, руки простирались к залу, а перед Чьюзом, не исчезая, стояло видение: уродливый карлик, советник Докпуллера…

Чьюз не выдержал: переступая через ноги соседей, провожаемый негодующими взглядами, он пробрался к выходу.

Домой он ехал в крайнем раздражении. Как назло, закапризничал мотор, и машина застряла на шоссе. Джону никак не удавалось завести ее. Вскоре к шоферу присоединился пожилой прохожий, по виду рабочий. Их объединенным усилиям мотор уступил. Профессор предложил подвезти неожиданного помощника. По дороге тот успел рассказать, что он уже третий месяц без работы и что у него нет больше сил смотреть, как голодает пятилетняя дочка. Он оставил ее с женой, а сам идет в небольшой городок, где у родичей маленькая лавка, — может быть, там он получит работу… Чьюз видел, что его спутник и сам этому уже не верит, а рассказывает только потому, что надо же человеку поделиться с кем-нибудь своими горестями. Чьюзу было стыдно перед своим спутником и за то, что тот голоден, а он сыт, и за то, что тот идет пешком за сотни километров, в неизвестность, а он, Чьюз, едет в прекрасном автомобиле, и дома его ждут слуги, обед, постель… Но тяжелее всего было сознавать, что в руках у него средство, которое могло бы накормить всех голодных, а он должен бессильно молчать. Что мог он сказать? Все слова были бы лицемерием…

Заметив, что хозяин хмурится, рабочий оборвал свой рассказ:

— Впрочем, вам неинтересно…

Боясь обидеть его молчанием, Чьюз поспешно сказал:

— Большое несчастье… И я не понимаю, почему…

— А чего тут не понимать? — возразил спутник. — Вы вот их спросите, — он протянул свои руки, — сколько они поработали на своем веку… А что получили? И сотой доли того не купили, что сами сработали… А таких рук миллионы. Наши руки все сделали, а хозяева теперь на нашем же добре разлеглись, как собака на сене: самим сожрать невозможно и нам не дают… Вы-то сами не из хозяев? А то извините за правду…

— Нет, нет, какой я хозяин! — воскликнул Чьюз. То, что сказал этот случайный спутник, было так ясно и просто, что Чьюз не понимал, как все это раньше не пришло ему в голову? Стоило ли просиживать ночи над трудами «астрологов»!

Высадив спутника у своего дома, Чьюз стал упрашивать его взять вознаграждение.

— Подумаешь, большое дело — помог наладить мотор, — смущенно отвечал рабочий, — зато вы меня подвезли.

— Прошу вас! Вы оказали мне услугу! Большую услугу! — с жаром говорил Чьюз. Не мог же он объяснить; что эта услуга состояла вовсе не в том, что ему помогли завести машину…

Рабочий взял деньги и поблагодарил.

— Дочке отошлю, — сказал он с виноватой улыбкой. — Если обидел я вас своим разговором, пожалуйста, извините… Да нет, вы не из хозяев, сразу видно…

Он ушел, а Чьюз, глядя ему вслед, думал: «Да, по вине Докпуллера, Мак-Кенти и всех прочих хозяев голодают миллионы людей, голодают дети, а я, наивный человек, надеялся, что Докпуллер и Мак-Кенти помогут накормить голодных, помогут спасти — их от болезней!.. Как жалко, что нет Эрни… Пожалуй, он был не так уж не прав. Поговорить бы с ним, посоветоваться…»

«Накормите сегодня голодных!» — так говорил его сын Эрни. Что же, он может это сделать сегодня же! Но Эрни предупреждал, что ему не позволят, не дадут это сделать. Да, Докпуллер, Мак-Кенти не хотят этого. Но теперь, после его открытий, наука сильнее Докпуллера. Если же и государство не хочет помочь ему накормить голодных, он обойдется без государства. Через голову правительства он обратится к тем, кому нужны его изобретения.

9. Новый триумф ученого

Мрачные мысли оставили Чьюза. Он снова с головой ушел в научную работу. Надо было довести до конца опыты над животными.

Уиппль регулярно навещал Чьюза. Однажды, войдя в лабораторию, он услышал исступленный визг поросят и меланхолическое мычание телят. Лаборатория превратилась в небольшую зооферму: несколько телят и поросят, заключенных в отдельные деревянные клетки, пополнили общество крыс и морских свинок.

Чьюз посвятил журналиста в новые опыты и до известной степени сделал его участником их. Он предложил ему регулярно, каждый день, производить фотоснимки подопытных животных. Но Уиппль должен был дать слово, что ничего не будет сообщать об опытах до тех пор, пока профессор не разрешит.

Началось с неудачи: два поросенка не выдержали облучения. Но как часто бывает в научной работе, неудача послужила толчком к ценным открытиям. Были найдены, наконец, те лучи, которые действовали на развитие живого организма наиболее выгодным образом.

Из остальных четырех поросят два были подвергнуты непрерывному действию лучей разной интенсивности. Двум поросятам было предоставлено развиваться естественным путем.

Уже через две недели разница между животными, оставленными без облучения и подвергнутыми ему, стала огромной. Поросенок № 1, максимально облученный, был, по крайней мере, вдвое больше № 3 и № 4, оставленных без лучей, поросенок № 2, в результате менее интенсивного облучения, занял среднее положение. Такая же картина наблюдалась и у телят.

Уиппль, в полном восторге от успеха, уговаривал профессора опубликовать эти результаты. Но осторожный Чьюз продолжал опыты.

Только через две недели, когда результаты стали еще более поразительны, профессор согласился на их опубликование.

— Это сказочно! — восторгался Уиппль. — Ничего подобного, да что там подобного, хотя бы отчасти похожего на это, наука не знала!

— Вы не совсем правы, Уиппль, — возразил Чьюз, — нечто подобное наука все-таки знает. Вам, Уиппль, как медику, должно быть известно, что развитие организма регулируется важнейшим гормоном — так называемым тироидином, вырабатываемым щитовидной железой. Так вот, действующее начало этого гормона тироксин — химией получено искусственно. Введенное в кровь личинок, оно чрезвычайно убыстряет их превращение во взрослых особей. Правда, при этом, например, головастики превращаются в карликовых лягушек, так как накопление материала в организме не поспевает за быстрым развитием. К счастью, мне удалось этого избежать, иначе практический эффект моих опытов был бы, как вы понимаете, невелик. Конечно, наши телята и поросята поглощают пищи гораздо больше, чем нормально развивающиеся, но не забывайте, что те же лучи заставят гораздо быстрее развиваться и растения. Так что нашим обжорам пищи вполне хватит, а мы останемся в чистом выигрыше!

— Да и вообще, профессор, как можно сравнивать каких-то головастиков и лягушек с коровами? — возмутился Уиппль. Он уже предчувствовал новую сенсацию и заранее ею наслаждался.

На другой же день в «Свободе» появилось составленное Уипплем сообщение об опытах, серия фотоснимков, показывающих постепенное развитие животных, и популярная статья профессора Чьюза. В загородную лабораторию началось паломничество ученых и журналистов.

И снова на Чьюза налетел ураган поздравлений и приветствий. Вновь Роберт отвечал на телефонные звонки, никак не успевая подносить корм знаменитым животным.

10. Профессор Чьюз сжигает корабли

Теперь, после удачи опытов, после того, как газеты разнесли по всей стране вести о чудесах в особняке профессора Чьюза, можно было начинать действовать. Чьюз чувствовал, что наступил момент, который решит судьбу его изобретений. Хотелось с кем-нибудь посоветоваться. Может быть, подождать возвращения Эрни?

Чьюз позвонил невестке. Луиза сообщила, что Эрни еще за границей и вряд ли вернется скоро. Он на Международном конгрессе в защиту мира.

Чьюз пожурил Луизу за то, что она так давно не была у него с Джо. Да что откладывать! Если она свободна, пусть сейчас же приезжает. Джо ему не помешает, наоборот, он с удовольствием отдохнет от работы.

Милый Джо! За всеми этими делами он совсем забыл о Мышонке. Чьюз улыбался, вспоминая внука и его быстрые черные глаза. За них его и прозвали «Мышонком».

Едва Роберт открыл дверь на звонок, Джо прошмыгнул мимо него, бросился в кабинет и повис на шее у деда.

Роберт был очень доволен: мрачная полоса в настроении хозяина кончилась. Теперь опять пойдет спокойная жизнь.

Когда старый слуга вошел в кабинет сообщить о том, что обед подан, профессор и невестка весело разговаривали, а пятилетний Джо примостился у деда на коленях. На полу высилась башня, построенная из тех самых книг и журналов, которые были в последние дни доставлены из магазина.

После обеда старик вздремнул в кресле. Луиза и Джо гуляли в саду. Разразился ливень — они спрятались под навесом у двери, и Джо радостно визжал, следя за водяными потоками. Струя воды падала в бетонированную канавку и, увлекая с собой опавшие листья, вздуваясь огромными пузырями, мчалась через сад, чтобы у самой ограды с шумом низвергнуться сквозь решетку в канализационный люк.

Вышел Чьюз. Ливень прекратился, лишь редкие капельки дождя плавали в похолодевшем воздухе.

— Дедушка, посмотри, какая река! — в восторге кричал Джо. — Вот бы пустить кораблики!

— Кораблики? — спросил дедушка. — Это можно. Пойдем.

И, взяв внука за руку, он возвратился в кабинет.

— Вот, — сказал профессор, — бери, делай кораблики! — он показал на башню из книг.

Но Джо не поверил.

— Книги рвать нельзя! — наставительно сказал он.

Дедушка засмеялся.

— Папа говорит, что книги рвать нельзя! — настойчиво повторил малыш, хмуря брови.

— Папа всегда говорит правильно! — согласился дедушка. — Но, видишь ли, Мышонок, это книжки особенные: их можно рвать.

— Эти книги сделаны для корабликов? — недоверчиво спросил Джо. Он в первый раз слышал о таких книгах.

— Ну, не совсем для корабликов, — засмеялся дедушка, — но это, пожалуй, самое лучшее, на что они могут пригодиться.

И так как Джо все еще колебался, дедушка вырвал большой лист и смастерил изумительный корабль. Джо вырвал страничку поменьше и сделал маленький кораблик. Но у него не получалось так хорошо, как у деда. Дед показал ему, как нужно делать кораблики, и вскоре общими усилиями была построена целая флотилия. Кораблики гордо качались на волнах. К сожалению, все они были обречены: мутный поток бросал их на решетку, и они проваливались в черную яму.

— Пустяки! — сказал дедушка огорченному внуку. — Еще много книжек.

Они вернулись в кабинет и выпустили новую флотилию. Дедушка строил корабли, а Джо пускал их, и когда флот исчезал, прибегал за пополнением. Сначала дед не поспевал, а потом так наловчился, что на верфях всегда был готовый запас.

Но поток истощился, река обмелела, последние корабли, не доплыв до решетки, сели на мель, заготовленные резервы остались неиспользованными…

…Был уже вечер, когда старик провожал гостей. Он усадил их в машину.

— Том, не забывай почаще их привозить! — сказал он шоферу сына.

— Обязательно, господин профессор! И за вами буду приезжать почаще…

— Ну-ну, за мной незачем. Сам приеду…

Ветер разорвал дождевые тучи; в темно-синих просветах мерцали холодные одинокие звезды.

Ученый торопливо прошел по дорожке сада, не посмотрев на них.

…Он долго писал в своем кабинете и только поздно вечером позвонил Роберту.

— После дождя как будто сыро, хорошо бы затопить.

Пока Роберт раскладывал и разжигал дрова, он кончил писать. По комнате заструилось смолистое тепло.

— Роберт, вызовешь посыльного, немедленно отправишь.

Оставшись один, он придвинул кресло к камину. Красные огненные змейки весело играли с деревом.

Лицо Чьюза озарила лукавая усмешка. Он наклонился, поднял лежавшие на полу бумажные корабли и бросил их в огонь.

11. Профессор Чьюз знакомится со «Свободой»

С утра Чьюз отправился в лабораторию. День начался, как всегда, с опытов над Гарри. Профессор был очень доволен результатами этих опытов. Начав два месяца тому назад облучение с десяти минут, он довел его уже до двух часов, и лучи не только не оказывали вредного влияния на организм полуторагодовалого ребенка, но, наоборот, явно уничтожали все признаки рахита. Мать, приносившая ребенка, каждый раз растроганно благодарила ученого.

На этот раз Чьюз не ограничился опытами над Гарри. Он просидел в лаборатории до обеда, и Роберт с удовольствием отметил, что полоса молчания кончилась.

Только за обедом профессор развернул газеты. Лицо его на мгновение омрачилось.

— Роберт, ты отослал вчера пакет?

Да, профессор может не беспокоиться: все сделано, как он распорядился.

Странно: статьи в «Свободе» не было. Впрочем, она могла не попасть в очередной номер, нужно подождать до завтра.

На другой день все происходило так же: опыты над Гарри, работа в лаборатории и лишь за обедом — газеты. Статьи не было. Позвонив Уипплю, профессор попросил его немедленно приехать.

Уиппль, всегда радостно мчавшийся к Чьюзу, на этот раз ехал без всякого энтузиазма. Два дня назад, вскрыв полученный от Чьюза пакет, он ахнул: это была сенсация, какая, пожалуй, еще никогда не попадала в его руки. Изменив всем своим принципам, профессор Чьюз написал политическую статью — и какую статью! Он рассказывал о всех своих переговорах с коммерсантами, правительством Великой Демократической республики и ее первым миллиардером самим Докпуллером! Он обвинял их в том, что они пытались скрыть от народа «лучи жизни», которые навсегда избавили бы людей от болезней и голода… Он доказывал, что народ должен сам взяться за свое спасение. Для этого он, профессор Чьюз, предлагает создать «Лигу спасения», во главе которой станет он сам. Он призывает всех делать взносы в лигу. Пусть каждый вносит, сколько может: пусть последний бедняк, не стесняясь, внесет самую мелкую монету. Эти мелкие монеты миллионов людей заменят миллионы немногих богачей и составят основной капитал лиги. Богатые не хотят уничтожить болезни, потому что они достаточно хорошо защищены от болезней своими богатствами. Они ничего не имеют против того, чтобы народ вымирал. Миллиардер Докпуллер и его советники считают, что это даже полезно: меньше будет безработных!

Они говорят, что население не должно увеличиваться, потому что ему не хватит пищи. Ложь! Это говорят те, кто уничтожает пищу, кто заставляет перепахивать засеянные поля, жечь хлеб, резать скот и выбрасывать мясо… «Лига спасения» на собранный капитал приобретет земли и при помощи «лучей жизни» даже на небольших участках вырастит такие урожаи, каких не дают огромные владения земельных магнатов. «Лучи жизни» уничтожат полевых вредителей и, ускорив созревание хлебов, за одно лето дадут несколько таких урожаев, каких еще никогда не производила земля. Лига приобретет стада. Скот под действием У-лучей будет расти вдвое быстрей.

Пищу лига сможет отпускать по очень низким ценам и все же будет иметь прибыль. Это позволит непрерывно расширять хозяйство, а позже организовать и сеть дезинфекционных станций, которые постепенно искоренят в стране заразные болезни. Прибыль вскоре же позволит возвратить вкладчикам их взносы с некоторым процентом, который определится позже.

Так народ спасет сам себя, без богачей, без правительства, с помощью одной науки!

…Потрясая перепечатанной рукописью, Уиппль ворвался в кабинет редактора. Но тот, даже не читая рукописи, а только перелистав ее, резко спросил:

— Зачем вы принесли этот бред?

— Это писал профессор Чьюз!

— Вы потеряли чувство реальности, Уиппль, — с явным сожалением глядя на репортера, сказал редактор. — Вы думаете, ваш Чьюз может идти против Докпуллера?

— Что ж теперь делать? — спросил сбитый с толку репортер.

— Это ваше дело, — равнодушно ответил редактор. — Возвратите рукопись с каким-нибудь приличным объяснением.

Теперь Уиппль ехал к профессору с рукописью, но, увы, без «приличного объяснения» — он никак не мог его придумать. Так, не зная наперед, что он скажет, репортер переступил порог лаборатории. Увидев ученого, он вдруг понял, что не придумал ничего потому, что и не хотел ничего придумывать, — он слишком глубоко уважал этого замечательного старика.

— Уиппль, что это значит? — спросил профессор, отрываясь от микроскопа. Когда-то вы сами просили у меня статью, а теперь маринуете ее?

— Профессор, ваша статья не может пойти! — без обиняков сказал Уиппль, протягивая ученому рукопись.

— Не может? — профессор сдвинул очки со лба на глаза и посмотрел на возвращенную рукопись. Снял очки, протер их, снова надел и вновь посмотрел на рукопись. — Не может?.. Почему же не может?

— Я очень сожалею, хотя я лично тут и ни при чем… Но видите ли… Докпуллер — это такая сила… Никто не смеет идти против… «Свобода», во всяком случае, не смеет…

— Ну что ж. Я напечатаю в других газетах, — спокойно сказал профессор. Всего хорошего, Уиппль!

Уиппль стоял ни жив ни мертв — если сейчас он уйдет, больше его никогда сюда не впустят, да и сам он никогда не посмеет прийти.

— Поверьте, профессор, я совершенно не виноват… Я возмущен не меньше вас. Если бы я мог быть чем-нибудь полезен вам…

— Чем же вы можете быть мне полезны? — с сомнением посмотрел на него Чьюз.

Уиппль почувствовал, что краснеет.

— Разве вот что… — в раздумье продолжал ученый. — Если бы вы взялись размножить мою рукопись… Для рассылки по всем редакциям. Понятно, я уплачу…

— Что вы, что вы, профессор! Рад буду сделать это. Но… боюсь сказать… Вряд ли кто-нибудь поместит статью… Если уж «Свобода»…

— Вы думаете?.. Попробуем все-таки…

Уиппль был убежден, что статью Чьюза никто не напечатает. А как бы ему этого хотелось! И не только ради ученого и его изобретения. Уиппль злился на редактора и был бы счастлив, если бы нашелся такой храбрец, который утер бы нос господину Керри.

Увы, в течение последовавших двух дней одна редакция за другой извещала о невозможности принять статью. Чьюз был ошеломлен…

— Неужели же никто? Может быть, мы забыли какую-нибудь газету? — спрашивал он Уиппля, который, казалось, переживал эту неудачу не менее болезненно, чем сам профессор.

— Нет, — уныло отвечал Уиппль, — мы разослали статью всем. Есть, правда, еще «Рабочий», но это почти листок, он не в счет.

— А, может быть, он напечатал бы?

— Пожалуй…

— Так что ж вы молчали до сих пор?

— Профессор, это коммунистическая газета! — в ужасе воскликнул Уиппль.

— Не все ли равно! Раз они напечатают… А политикой я не интересуюсь… Коммунисты — так коммунисты…

— Прошу вас, не делайте этого! — взмолился Уиппль. — Вы навсегда скомпрометируете себя. Ни один человек со средствами ничего не внесет в «Лигу спасения».

— Мне не нужны Докпуллеры! — резко возразил Чьюз. — Они ни при каких обстоятельствах ничего не внесут. Гроши бедняков надежнее.

— Не обманывайте себя, профессор. Кто внесет эти гроши? Миллионы бедняков, которые едва собирают деньги на то, чтобы прокормить своих детей?

— Что же делать, Уиппль? — в полном отчаянии спросил Чьюз.

— Подождите, профессор! Подождите хоть один день. Может быть, мы найдем какой-нибудь выход.

— Хорошо, Уиппль. Один день я подожду. Но только один день.

Уиппль умчался.

12. Искусство компромисса

Редактор-издатель «Свободы» господин Керри пришел в ярость, услышав об ультиматуме Уиппля.

— Что вы носитесь со своим Чьюзом? — кричал он, стуча кулаком по столу. Старик сошел с ума, а вы хотите, чтобы мы печатали его воззвания! Неужели вы всерьез думаете, что можно выступить против Докпуллера? Да и ради чего?

— Чьюз напечатает свою статью в «Рабочем», — упрямо повторял Уиппль.

— Ну и пусть печатает, нам-то какое дело? Да и они не напечатают. Чтобы там ни говорили о коммунистах, они не такие наивные парни и сразу поймут, что из этой смехотворной лиги ничего выйти не может.

— Не напечатают о лиге, — возразил Уиппль, — напечатают о Докпуллере, о том, как мы отнеслись к ученому, чье имя гремит на весь мир. Сообщат, как мы выбросили в корзину его статью…

— Так что же вы предлагаете? — раздраженно закричал Керри. — Поймите, задевать Докпуллера невозможно.

— Может быть, найдется какой-нибудь компромисс? — осторожно подсказал Уиппль.

— Компромисс? — задумался редактор. — Да, компромисс иной раз великая вещь. Особенно, если знать, как за него взяться. Я подумаю, Уиппль.

— Напоминаю, господин редактор, что профессор Чьюз согласился ждать только один день.

— Ладно, подождет ваш профессор. Я вас позову…

Уиппль позвонил Чьюзу: дело как будто пошло на лад; правда, ничего определенного еще нет, но чутье журналиста подсказывает ему…

Следующий день Чьюз начал как всегда: утром в течение двух часов пятнадцати минут шло облучение Гарри. Затем профессор хотел продолжать работу над Z-лучами, но Роберт вызвал его к телефону (аппарат все еще не был возвращен в лабораторию). Говорил старый друг, тот самый, который некогда рекомендовал ему Уиппля. Он поздравлял… с чем — Чьюз не расслышал… Появилось сегодня в «Свободе»… Что именно?

«Почему же Уиппль не предупредил, что статью напечатают?» — подумал он.

Что? Не статья? Что такое? Сообщение о присуждении ему Большой Национальной премии имени Докпуллера?

Чьюз в досаде бросил трубку. Да как они смели? Что это, взятка?

Он развернул газеты: всюду под огромными заголовками сообщалось о премии. Тут же были помещены поздравления самого Докпуллера и директора Института имени Докпуллера профессора Рибо. Среди корреспонденции Чьюз нашел пакет с извещением института и личное письмо профессора Рибо…

Вновь без передышки зазвонил телефон, вновь на Чьюза обрушился поток телеграфных поздравлений.

А профессор, злой до предела, сидел у себя в кабинете и писал, зачеркивал, опять писал и опять зачеркивал… Самые язвительные слова казались ему недостаточно резкими и злыми. Задыхаясь от гнева, он позвонил в «Свободу», вызвал Уиппля и сообщил, что сейчас пришлет в редакцию «Свободы» так же, как и во все другие газеты, письмо с отказом от премии имени Докпуллера. Газеты обязаны поместить это письмо, так как они напечатали сообщение о его награждении. На расстоянии Чьюз почувствовал, как испугался Уиппль. Ради бога, пусть профессор ничего не предпринимает, сейчас он сбегает к главному редактору. Через пять минут Уиппль уже молил профессора повременить с отправкой писем — сейчас к нему выезжает главный редактор Керри.

Не прошло и получаса, как Керри сидел в кабинете профессора. Чьюз успел закончить письмо и в ответ на поздравление вручил Керри отказ от премии.

Керри прочел и укоризненно покачал головой.

— Ах, профессор, профессор! Ну зачем вы это написали? Я понимаю, конечно, ваше состояние. Но почему вы не хотите понять объективные обстоятельства?

— Я уже достаточно наслышался о разных объективных обстоятельствах, резко возразил ученый. — Нельзя ли что-нибудь поновее и, главное, посерьезнее?

— Да, да, конечно, можно, — охотно согласился Керри. — Мне не нужно говорить вам, профессор, о том уважении, какое я испытываю к вам. — Лицо Чьюза передернулось. — Да, уважение, такое же, какое испытывает к вам вся страна, весь мир, — без тени смущения продолжал редактор. — Но я поражен тем неуважением, какое, простите, профессор, вы проявляете к науке.

— Что вы там говорите? — воскликнул не столько обиженный, сколько изумленный ученый. — Я — и неуважение к науке?

— Простите, профессор, я прямой человек и говорю прямо. Как же иначе можно назвать ваш отказ от Большой премии?..

— …имени Докпуллера, — докончил Чьюз.

— Не в имени дело, — возразил Керри. — Разве вы не признаете научных заслуг профессоров Рибо, Берроу, Турека?

— Позвольте, позвольте, господин редактор, при чем тут они?

— Как при чем? Почему вы хотите оскорбить их?

— Отказываюсь вас понимать…

— Ведь премию присуждал вам не Докпуллер, а замечательные ученые, имеющие мировую славу. Своим отказом вы оскорбляете их.

— В письме ясно изложены мотивы.

— Это меньше всего касается Докпуллера. Хотя институт и носит его имя и финансируется им, но в своей научной работе он совершенно независим от Докпуллера. Да и какие собственные интересы может иметь Докпуллер в научной работе?

— Его отношение к моей работе показывает, что может иметь, — возразил Чьюз.

— Ведь вы же сами писали, что Институт имени Докпуллера высказался за ваш план. Присуждение вам премии лишний раз говорит о независимости института, который поступил вопреки мнению Докпуллера.

— Не совсем так, — не уступал Чьюз. — Докпуллер сказал мне, что он согласился с мнением ученых о присуждении премии.

— А что ему оставалось делать? — засмеялся Керри. — Вопрос о финансировании вашего плана был вне возможностей института и решался Докпуллером. Вопрос же о премии исключительно в компетенции института думаете ли вы, что профессор Рибо, Берроу и другие потерпели бы вмешательство Докпуллера? Так почему же вы хотите так странно отблагодарить их?

«Пожалуй, он рассуждает логично, — подумал Чьюз. — Может быть, я действительно погорячился?»

— Почему же присуждение премии произошло как раз в то время, когда все отказались от моей статьи? — все-таки спросил он.

— Во-первых, это случайное совпадение. Вы же сами сейчас сказали, что Докпуллер уже давно сообщил вам о награждении. А, во-вторых, мы от вашей статьи и не отказывались.

— Как не отказывались? — окончательно изумился Чьюз. — Уиппль вернул мне рукопись.

— Да, потому что некоторые детали статьи неприемлемы. Но если их изменить — для чего я и приехал к вам, — то статья вполне может быть опубликована.

— Что вы имеете в виду? — уже с интересом спросил Чьюз.

— Мы вполне поддерживаем вашу идею создания «Лиги спасения». Более того мы готовы вложить свой опыт в ее организацию. Как видите, мы согласны с главным. Ненужные же детали — это нападки на правительство и на Докпуллера… Ну, к чему они? Какое мы имеем право порицать Докпуллера за то, что он не дал денег на ваш план? Разве он обязан это делать? В конце концов, он расходует достаточно средств на такие учреждения, как институт его имени.

— Он отказывается помочь человечеству! — в негодовании воскликнул ученый. — Как вы не понимаете!

— Я все понимаю, профессор! Конечно, морально мы можем это осуждать. Но открыто, в печати — ни в коем случае! Почему Докпуллер обязан помогать человечеству? Только потому, что он богат?

— Вам нельзя отказать в некоторой логике, — с усмешкой сказал профессор. Но Уиппль объяснял еще проще: вы боитесь Докпуллера.

— Это вульгаризация! — недовольно сказал редактор. — Конечно, появление статьи в том виде, в каком вы прислали, сулило бы большие неприятности со стороны Докпуллера. Кроме того, вы навсегда лишили бы свою лигу всякой поддержки со стороны Докпуллера. А нам нужно привлечь его, — и я обещаю вам это, — поспешно сказал редактор в ответ на протестующий жест ученого. — Под влиянием общественного мнения Докпуллер должен будет присоединиться к нам. Он просто не сможет оставаться в стороне.

— Так что же вы предлагаете, господин редактор?

— А вот что, — и Керри развернул перед профессором исправленный текст его рукописи.

Докпуллер, министры, рассуждения о богатых — словом, вся полемическая часть статьи была целиком вычеркнута. Остался только призыв к организации лиги.

— Со своей стороны, — продолжал Керри, — мы начнем агитацию за создание лиги и будем печатать фамилии жертвователей. Думаю, профессор, ни сама статья, ни ее результаты от всего этого не только не потеряют, но выиграют.

Чьюз вдруг почувствовал, что он, пожалуй, доволен таким исходом дела. Конечно, все эти негодяи стоят того, чтобы разоблачить их перед всем миром. Но, в конце концов, самый большой удар он нанесет им как раз созданием лиги. Еще день назад он был в таком положении, что не знал, удастся ли вообще напечатать статью, а теперь крупнейшая газета была в его распоряжении! Ради этого можно, пожалуй, пренебречь Докпуллером и другими.

Что же касается премии, то тут сам профессор нашел компромисс: всю сумму премии он внесет в фонд «Лиги спасения». Этим взносом откроется список жертвователей.

13. «Лига спасения»

На другой день Чьюз уже не мог отложить просмотр газет до обеда. Едва закончив облучение Гарри, он развернул «Свободу». От беседы с редактором у него все еще оставался какой-то неприятный осадок. Но… нет, редактор не обманул его: призыв к организации «Лиги спасения» появился в том виде, в каком был совместно выработан накануне. За ним следовало сообщение о том, что профессор Чьюз вносит в фонд лиги всю сумму Большой Национальной премии. Затем такую же сумму вносила редакция «Свободы». Далее… профессор снял очки и протер их, как делал всегда, когда испытывал сильное удивление. Вновь надел очки — нет, он не ошибся: следующий взнос делал… Докпуллер. И хотя его взнос стоял на третьем месте, по размерам он вдвое перекрывал оба предыдущих.

Раздражение, которое улеглось было после беседы и соглашения с Керри, с новой силой охватило Чьюза. Как? Еще недавно Докпуллер отказался финансировать «план оздоровления» (и притом по принципиальным соображениям). Теперь, внеся едва тысячную долю той суммы, которая необходима для осуществления этого плана, он выступает в роли покровителя науки!

Все свое раздражение Чьюз сорвал на подвернувшемся Уиппле. Тот менее всего ожидал бури, — он ехал к профессору весьма довольный своим дипломатическим искусством, даже надеясь заслужить одобрение. Вместо этого ему пришлось выслушать самые горькие упреки в заведомом обмане. Чьюз заявил, что «Свобода» пошла гораздо дальше того, на что он согласился: он отказался только от обвинений по адресу Докпуллера, но не мог допустить, чтобы после случившегося его открытие служило к прославлению Докпуллера!

Уиппль опять помчался к редактору.

— Однако он беспокойный старик!.. — недовольно поморщился Керри. — И я вижу, Уиппль, вы совершенно не умеете направлять его. Что вы еще за ерунду ему развели насчет того, что мы боимся Докпуллера?

Керри опять поехал к Чьюзу. На него обрушился тот же поток сердитых обвинений в обмане. Керри терпеливо слушал, давая старику выговориться. Он молчал до тех пор, пока профессор сам не остановился.

— Почему вы не отвечаете?

— Удивляюсь я вам, профессор, — спокойно сказал Керри. — Вчера мы так ясно обо всем условились. Разве я не говорил вам о том, какую пользу принесет привлечение Докпуллера в лигу? Разве не предупреждал, что обстоятельства заставят его это сделать? Правда, я сам не подозревал, что это случится так скоро. Но разберитесь хорошенько: иначе и быть не могло. Вряд ли приходится удивляться тому, что Докпуллер узнал о создании лиги раньше, чем появилось сообщение в газете. Такой крупный делец не может ограничиваться информацией из газет. А узнав, он, как великий организатор, сразу же понял, что остаться в стороне не может: репутация покровителя науки обязывает! Докпуллер не может быть ни пятнадцатым, ни десятым, ни даже вторым — он вступил первым! Вы, профессор, одержали блестящую победу, а воспринимаете ее чуть ли не как поражение! Непонятно! Вы сами добивались финансовой поддержки Докпуллера, а теперь, получив ее, да еще вопреки первоначальному отказу, недовольны!

— Господин редактор, вы, несомненно, опытный софист, — сказал профессор, удивляясь способности этого человека все представлять в выгодном для него свете. — Но почему вы умалчиваете вот о чем: я просил Докпуллера финансировать мой «план оздоровления», а он фактически внес меньше тысячной доли необходимой суммы. Это не одно и то же.

— Поймите, профессор, суть дела не в этом, а в принципиальной стороне вопроса: Докпуллер теперь признал ваш план. Это — главное. Конечно, для нас с вами, к сожалению, имеют значение денежные суммы, но для Докпуллера никакого. Для него совершенно одинаковы и та сумма, какую он теперь внес, и та, какая нужна на весь план. Они для него настолько ничтожны, что он не ощущает и разницы между ними.

— Зато я ощущаю.

— Вы для меня загадка, — рассмеялся редактор. — Минуту назад вы жаловались на то, что Докпуллер внес слишком много и создается впечатление, будто все дело предпринято им. А теперь, оказывается, вы хотели бы, чтобы он внес в тысячу раз больше!

— Не подумайте, что это вопрос личного честолюбия, — поспешно сказал профессор. — Я не боюсь, что кто-то превзойдет меня. Я считаю, что после аморального поступка Докпуллера, отказавшегося от уничтожения болезней, столь же аморально возвеличивать его.

— Никто его и не возвеличивает!

— Нет, получается именно так, — не уступал Чьюз.

— Так чего же вы хотите?

— Чтобы Докпуллеру был возвращен его взнос. Обойдемся без него.

— Ни в коем случае! — воскликнул редактор, сделав испуганные глаза. Простите, профессор, вы не понимаете, что говорите. Выбросить… Докпуллера? Да ведь это значит погубить лигу при самом ее рождении! Разве Докпуллер простит такое оскорбление? А силы у него, поверьте, хватит, чтобы стереть лигу в порошок. Да и не в одном Докпуллере дело: скандал произведет потрясающее впечатление на деловой мир, он отпугнет его от лиги. А хотите вы этого или нет, лига должна материально опираться на состоятельные слои населения.

Многолетний научный опыт выработал у Чьюза свойства, характерные для всех больших ученых: с одной стороны — непримиримость, основанную на твердом убеждении в своей правоте, с другой стороны — отсутствие упрямства, уступчивость, когда факты и аргументы противника оказываются более убедительными. В решении спорных вопросов Чьюз менее всего руководствовался личным самолюбием.

И на этот раз Чьюз чувствовал, что во всех практических вопросах Керри разбирается лучше его. «Что ж, это естественно, — подумал он, — лаборатория не могла научить меня той практической ловкости, лучшая школа которой — газетная работа».

А Керри, почувствовав перелом в настроении профессора, как искусный стратег, перешел от обороны к наступлению.

— Более того, профессор, — сказал он, — я хотел предложить вам, чтобы мы трое, сделавшие взносы, считались учредителями «Лиги спасения». Это, впрочем, соответствует и фактическому положению вещей.

— Докпуллера в учредители? Это уж слишком!

— Нет, не слишком! Вы, газета «Свобода», Докпуллер — прекрасный триумвират науки, печати и капитала! Это свяжет Докпуллера. Это привлечет в лигу новых членов: каждый отлично знает, что Докпуллер может быть учредителем только серьезного дела. Мы, члены-учредители, составим временное правление лиги до тех пор, пока не соберем нужного капитала, — тогда будет избрано постоянное правление.

Чьюз хотя и не возражал, но с сомнением покачал головой.

— Поймите же, профессор, — с азартом продолжал наступление Керри, Докпуллер не может состоять в лиге и не быть в правлении. Ведь это же Докпуллер! В любом обществе, где он состоит, он также и в правлении. Не можем же мы представлять исключение.

Видя, что Чьюз все еще колеблется, Керри добавил:

— Ну, хорошо, если вы так уж боитесь возвеличения Докпуллера, расширим состав правления вдвое — до шести человек. Среди шести Докпуллер не будет выделяться так, как среди трех. Пусть вакансии учредителей займут те, кто первыми сделают взносы не меньше наших. Это, кстати, побудит некоторых поторопиться.

И уже самым сердечным тоном Керри сказал:

— Профессор, доверьтесь в практических вопросах мне так же, как я доверяюсь вам в вопросах научных.

Керри был достаточно опытен, чтобы найти правильный тон.

В конце концов, Чьюз почувствовал даже удовлетворение от того, что нашелся человек, на которого можно переложить скучные организационные заботы, а самому заняться научными изысканиями.

Керри также был очень доволен результатами беседы. Когда в редакции ему попался Уиппль, он ответил на его немой вопрос:

— Все в порядке, Уиппль! Поверьте, все можно уладить. Нужно только уметь…

— Вы дипломат, господин редактор, а я с ним слишком откровенен…

— Ха! Быть откровенным тоже надо уметь — это самое хитрое дело. Нет, Уиппль, из вас, я вижу, никогда не получится хорошего журналиста.

14. Профессор Чьюз знакомится с соратниками

Керри ежедневно информировал Чьюза о том, как идет дело. Споров между ними больше не было, если не считать небольших разногласий по поводу персонального состава временного правления лиги. На другой день после их беседы несколько крупных дельцов внесли суммы, давшие им право претендовать на звание учредителей. Установить хронологический порядок взносов (по часам и минутам) было трудно. Среди кандидатов оказался уже знакомый профессору Мак-Кенти. Керри утверждал, что его опередили, по крайней мере, двое и что поэтому он не может быть в правлении. Но на этот раз Чьюз настоял на своем. Мак-Кенти, говорил профессор, — первый обратился к нему с предложением об осуществлении изобретения. Он считает себя обязанным ввести Мак-Кенти в правление.

Помимо Мак-Кенти, в число учредителей попали Бурген — глава крупнейшего похоронного общества и Пети — парфюмерный король.

Все эти лица были приглашены на организационное собрание «Лиги спасения», которое состоялось в помещении газеты «Свобода». К назначенному часу явились все, за исключением, понятно, Докпуллера: и по положению и по возрасту он ни на какие собрания не выезжал. В качестве доверенного лица явился экономический советник Докпуллера профессор Регуар.

Чьюз был чрезвычайно доволен тем, что представителем миллиардера на этот раз оказался не Ферн — с ним бы он никак не мог сидеть рядом. Профессор воспринял это как проявление такта со стороны Докпуллера, и это несколько примирило его с участием миллиардера в правлении лиги.

Перед началом заседания состоялось знакомство Чьюза с представителями делового мира. Мак-Кенти, как старый знакомый, отвел ученого в сторону и конфиденциально сказал:

— Я рад, профессор, что мне все-таки удастся иметь с вами дело. Можете рассчитывать на мое полное и искреннее содействие. Вы понимаете, конечно, что успех лиги вполне в моих интересах. По правде говоря, только мы двое по-настоящему в этом заинтересованы, остальные… — Мак-Кенти махнул рукой.

— Зачем же они вступили в лигу? — с удивлением спросил Чьюз.

— Докпуллер по положению покровителя науки, Пети из-за чудачества…

— То есть?

— Вы его не знаете? О, это, доложу вам, удивительный экземпляр! Как вы думаете, на что он тратит свои миллионы? На коллекции! Может быть, на свете и есть коллекции побогаче его, но такой коллекции коллекций, как у него, ручаюсь, нет нигде во всем мире. Видели бы вы его коллекцию галстуков! Его агенты собирают их по всему земному шару. Я уж, право, и не знаю, сколько там у него тысяч или десятков тысяч экземпляров…

Чьюз онемел от изумления.

— Вы шутите?

— Нет, зачем же! — возразил Мак-Кенти и крикнул Пети, который с увлечением рассказывал что-то толстому Бургену: — Господин Пети, какие у вас новинки?

— Приезжайте, покажу новые галстуки, — ответил Пети. — Получил крупную партию, — и он снова повернулся к своему собеседнику.

— При чем же тут лига? — спросил окончательно подавленный Чьюз.

— Господин Пети, видите ли, коллекционирует также и общества. Он состоит во всех филантропических, культурных, увеселительных, спортивных, политических обществах и клубах. Теперь свою коллекцию он обогатил вашей лигой.

— Ну, а этот? — спросил Чьюз, показывая глазами на толстого собеседника Пети.

— Что ж, Бурген — добрый человек! — все в том же ироническом тоне ответил Мак-Кенти. — По крайней мере, все его считают добрым. Вы не смотрите, что его специальность — хоронить людей. Может быть, это единственная настоящая услуга, которую стоит оказывать людям. Главная же его заслуга перед человечеством состоит в том, что он разрешил проклятый вопрос, над которым тщетно бились лучшие умы человечества. Знаете, какую рекламу он выпустил? «Не бойтесь умирать: „Бурген и Компания“ хоронят дешево и прилично!» — Мак-Кенти захохотал. — Где-нибудь за границей одним этим афоризмом он приобрел бы славу Гёте, а у нас он всего лишь «король покойников», — так его называют. Господин Бурген, — воскликнул Мак-Кенти, — что привело вас в лигу? Уменьшение смертности, пожалуй, не в ваших интересах.

— Ошибаетесь, господин Мак-Кенти! — весело возразил толстый Бурген. — Как ни понижайте смертность, а смерти все равно не уничтожите. Меньшая смертность — больше населения, больше населения — больше покойников. Арифметика простая!

И, очень довольный своей арифметикой, Бурген весело расхохотался.

Чьюз готов был бросить все и бежать. С трудом он пересилил себя и попросил Керри поторопиться с открытием заседания.

Председателем правления, естественно, был избран профессор Чьюз, секретарем — редактор «Свободы». Чьюз изложил свой «план оздоровления». Решено было после покрытия пятидесяти процентов объявленного капитала лиги созвать учредительное собрание членов для выборов постоянного правления.

Господин Пети, поддержанный господином Бургеном, поднял вопрос о том, нельзя ли организовать лигу в форме обычного акционерного общества. Однако сразу же выяснилось, что это невозможно ввиду неопределенности источников дивиденда. Бурген с сожалением заметил, что Y-лучи «неразумны»: они распространяются среди населения бесплатно и не могут, подобно разумному человеку, отказать в помощи неплательщикам.

Словом, это было то самое препятствие, на которое Чьюз натолкнулся в переговорах и с министром здравоохранения и с Мак-Кенти… Но на этот раз Мак-Кенти поддержал Чьюза.

— «Лига спасения», — сказал он, — организация исключительно филантропическая, и неблагородно было бы подходить к ней с теми же требованиями, что и к акционерному обществу.

Бурген и Пети больше не возражали. Регуар вообще не проронил ни одного слова и все время заседания чистил ногти, как будто все происходившее его не касалось. Лицо его в то же время сохраняло весьма значительное выражение.

С тяжелым чувством возвратился Чьюз домой. Теперь он ни на минуту не заблуждался в том, что представляют собой все эти господа. И, тем не менее, он понимал, что их крупные взносы ускорят организацию лиги. Конечно, очень неприятно иметь дело с этими господами, но чувства надо принести в жертву высоким целям, а не наоборот. Керри прав: обстоятельства заставляют дельцов, даже против их воли, участвовать в лиге. Если бы Докпуллер остался в стороне от лиги, он совершенно скомпрометировал бы себя в глазах народа.

Наука уже сильней всех Докпуллеров. Они еще упираются, сопротивляются… Напрасно! Наука заставит служить человечеству даже тех, кто желал использовать ее в своих корыстных целях.

15. Шах королем

Чьюз был доволен делами «Лиги спасения». Приток членов в лигу шел довольно быстро. Поступали и крупные взносы — пример Докпуллера и других дельцов, видимо, подействовал, — много было и мелких. Чьюз все более убеждался, что он выбрал правильный путь.

Вскоре, однако, возникли затруднения. Началось с того, что Чьюза посетила делегация фермеров. Десять человек сели вокруг его стола в кабинете и мрачно доказывали профессору, что его лига разорит фермеров. Чьюз попробовал убедить их в том, что лига вовсе не хочет конкурировать с ними, а, наоборот, готова помочь им. Они смогут приобрести через лигу или получить напрокат оборудование для облучения посевов и скота.

Делегаты утверждали, что цены на зерно и мясо и без того слишком низки, а промышленные цены слишком высоки. Чьюз доказывал, что после облучения снизится себестоимость, увеличится количество продукции, и фермеры от этого выиграют… Но договориться так и не удалось.

Другим следствием организации лиги был визит Блэйка, владельца огромных скотоводческих хозяйств, боен и мясоконсервных заводов, разбросанных по всей стране. Очевидно, дело было серьезное, раз «мясной король» прискакал из своей резиденции.

Когда-то воображение шестилетнего Эдварда Чьюза поразил хозяин лавки, в которой семья покупала ветчину, колбасу и сосиски. Огромный, круглый, прозрачно-розовый, он светился, сиял, таял на солнце, но странно — не становился от этого меньше, как снежная баба весной. Маленький Эдди подозревал, что толстяк каждый день набивал свою утробу свежими сосисками. Конечно, он хозяин, он мог наедаться всласть, не заботясь о том, что надо делиться с братьями и сестрами. Ах, как были вкусны его сосиски и как мальчик ему завидовал! Он твердо решил: когда вырастет большим, станет колбасником.

Этот розовый толстяк из далекого детства всплыл в памяти Чьюза, когда Роберт доложил о приезде знаменитого мясника. Чьюз был очень удивлен, почти огорчен, когда оказалось, что гость напоминал скорее Дон-Кихота, облачившегося в пиджак. Казалось, у этого человека не было ничего, кроме профиля, а профиль, в свою очередь, состоял только из носа. Огромный, монументальный, сверхъестественный нос господствовал не только на лице, но и во всей фигуре мясного короля. «Черт возьми, — подумал пораженный Чьюз, — самый смелый карикатурист не придумал бы такого носа!»

Блэйк не мог не заметить произведенного им впечатления, но он уже привык к тому, что появление его всюду вызывало некоторый переполох. Собственно говоря, его могла бы знать вся страна: портреты менее состоятельных людей настолько часто появлялись в газетах и журналах, что их узнавали трехлетние дети. Но Блэйк был скромен: раз навсегда он запретил публикацию своих фотографий. В минуты откровенности он признавался друзьям, что опасается, как бы мамаши не стали пугать им своих непослушных детей…

По просьбе гостя Чьюз показал ему своих животных. Блэйк был поражен, узнав, что маленький теленок и большая солидная корова — ровесники.

— Это великое открытие! — воскликнул Блэйк, пожимая руку профессору. — Как человек дела, я умею это ценить. Продайте мне секрет ваших лучей. Предоставьте мне монополию, — я хорошо уплачу…

И Блэйк назвал такую сумму, что у Чьюза перехватило дыхание. Те деньги, которые ему предлагал Мак-Кенти, были по сравнению с этой суммой пустяком, детской игрушкой…

Блэйк с удовольствием наблюдал за Чьюзом. «А говорили, что он бессребреник, — подумал „мясной король“. — Пожалуй, можно было предложить и поменьше…» Но Блэйк ошибся: профессора взволновало другое, и он не стал скрывать этого.

— В вашем предложении, господин Блэйк, — сказал Чьюз, — есть свои плюсы и минусы. Если вы согласитесь устранить эти минусы, я немедленно передам вам свое изобретение. Названная вами сумма составляет именно то, чего не хватает «Лиге спасения». Это — плюс вашего предложения. Минус же в том, что требуя монополии, вы лишаете меня возможности осуществить интенсивное скотоводство.

— Не думаю, чтобы это было нужно…

— Я убедился, — сказал Чьюз, — что в нашей стране хозяйство построено таким образом, что пища портится, сжигается, бросается в море, а миллионы людей в это время голодают. Я хочу обеспечить их пищей. Если вы обязуетесь — в форме, понятно, письменного договора со мной — использовать мое изобретение для изготовления достаточного количества пищи, я продам вам его.

— Никаких обязательств я давать не буду, — раздраженно сказал Блэйк.

— Почему?

— Потому что я сам не знаю, буду ли применять ваше изобретение. Вы сейчас достаточно хорошо обрисовали конъюнктуру. Что будет дальше — неизвестно. Может быть, ваше изобретение мне и не понадобится.

— Так зачем же вам оно?

— Что за наивный вопрос? — пожал плечами Блэйк. — Не могу же я допустить, чтобы им воспользовался кто-нибудь другой.

— Другими словами, вы предлагаете мне деньги за уничтожение моего изобретения? — багровея, спросил профессор.

— Да вам-то не все ли равно? — удивился Блэйк.

— Вы хотите, чтобы я из-за денег отказался от той части моего плана, которая намечает производство дешевой пищи?

— Профессор, я вижу, вы меня не понимаете. При чем тут какая-то часть? Речь идет о целом, понимаете: о монополии на все.

— А как же «план оздоровления»? — с трудом сдерживаясь, спросил ученый.

— Не знаю.

— Этому не бывать! — крикнул Чьюз.

— Как, вы отказываетесь от денег? От таких денег? — Блэйк, уже не сомневавшийся в успехе, был потрясен.

— Да, отказываюсь! Скоро «Лига спасения» даст столько прекрасной дешевой пищи, что вы станете просто не нужны…

— Если вы, профессор, и впрямь думаете действовать, — тихо, с угрозой сказал Блэйк, — честно предупреждаю: я вашу лигу раздавлю!

— Раздавите? — рассмеялся Чьюз. — Как ни велики ваши силы, не преувеличивайте их! Не притворяйтесь, будто вы не знаете, что учредитель и член правления лиги — Докпуллер.

Недавно Чьюз и слышать не хотел о вступлении ненавистного миллиардера в лигу. Теперь же он с удовольствием назвал это имя, чтобы поставить на свое место надменного мясника.

К его удивлению, грозное имя не произвело на Блэйка никакого впечатления.

— А вы уверены, профессор, что Докпуллер сочувствует вашей лиге? — и Блэйк, хитро прищурившись, в упор посмотрел на Чьюза.

— Он — член правления, учредитель! — уже менее уверенным тоном повторил Чьюз, мгновенно вспомнив свою поездку к Докпуллеру.

— Ну и что же? — равнодушно сказал Блейк. — Впрочем, как хотите, профессор. Я предлагал вам мир и деньги, вы выбрали войну. Пожалеете!

Когда костлявая фигура «мясного короля» скрылась за дверью, Чьюз крепко задумался. Конечно, никакие угрозы не могли быть страшны обществу, в котором состоял Докпуллер. Но действительно ли он изменил свое отношение к «плану оздоровления»? Ведь и Керри признавал, что Докпуллер вступил в лигу только потому, что ему больше ничего не оставалось. Чьюз понял, что теперь судьба лиги в руках Докпуллера.

16. Эндшпиль

Угроза Блэйка не давала Чьюзу покоя. На другой же день он вызвал к себе Керри и рассказал ему о визите «мясного короля». Втайне Чьюз надеялся, что, выслушав рассказ об угрозе Блэйка, Керри рассмеется и скажет: «Пустяки!»

Но Керри сказал другое:

— Блэйк — серьезный делец. Лига стала ему поперек горла. От него можно ждать всего…

— Но Докпуллер? Неужели он допустит? — с тревогой спросил ученый.

— Не буду скрывать от вас, профессор, Докпуллер вступил в лигу без особого энтузиазма. Да вы и сами это знаете…

— Неужели Докпуллер допустит, чтобы общество, в правлении которого он состоит, разгромил другой промышленник? Ведь это оскорбление!

— Э, профессор! Докпуллер состоит в сотне филантропических обществ. Вряд ли он помнит их названия.

— Нельзя ли в таком случае как-нибудь заинтересовать Докпуллера, сделать его участие в лиге более тесным? — спросил Чьюз, с надеждой глядя на Керри, в организаторские способности которого он горячо поверил. — Не может быть, чтобы вы не придумали выхода…

— Это очень лестно слышать, профессор… — Керри задумался. — Видите ли, Докпуллер пришел в лигу только потому, что боялся запятнать свою репутацию покровителя науки. Есть, пожалуй, один способ привлечь его поближе, но… Керри в нерешительности замялся.

— В чем дело?

— Видите ли, это крайне несправедливо и…

— Говорите же, наконец! — Чьюз начинал терять терпение.

— Видите ли, надо сыграть на честолюбии Докпуллера. Участия в правлении для него мало. Вот если бы его председателем… Президент «Лиги спасения» господин Докпуллер… Впрочем, нет, это просто несправедливо по отношению к вам.

Керри замолчал. Молчал и Чьюз. Он не был честолюбив, но все же его больно кольнула мысль, что во главе лиги может стоять кто-то другой и тем более человек, который отклонил «план оздоровления»…

Керри понял, что хватил через край.

— Простите, профессор, это, конечно, невозможно.

— Вы считаете, господин Керри, что избрание Докпуллера президентом принесло бы лиге пользу?

— Я уверен в этом.

— Тогда не может быть никаких сомнений! — твердо сказал профессор. Неужели вы, господин редактор, считали меня таким честолюбивым?

— Профессор, вы — благороднейший человек! — патетически воскликнул Керри, вскакивая и порываясь пожать Чьюзу руку.

— Только без театральных жестов! — недовольно поморщился профессор. — Я с гораздо большей охотой займусь научными работами, чем организационной возней. Как мы оформим это дело? Может быть, приурочить избрание Докпуллера к общему совещанию лиги? Очевидно, мы скоро созовем это совещание: взносы приближаются к пятидесяти процентам.

— Нет, профессор, если вы твердо решили, лучше не откладывать дела в долгий ящик. Во-первых, мы не знаем, что предпримет Блэйк, во-вторых, общее собрание представляет собой слишком большую массу людей, ее трудно направлять. Среди людей, которые внесли мелкие взносы, ваше имя несравненно популярней, чем имя Докпуллера. Эти люди будут поддерживать вашу кандидатуру.

— Я откажусь.

— Это омрачит избрание Докпуллера. Вероятнее всего, что в такой обстановке он откажется… Мне кажется, правильнее было бы избрать его на заседании правления. По существу это предрешило бы и его последующее избрание.

— Очень хорошо, — одобрил Чьюз. — Тогда я подаю заявление об отставке ввиду невозможности совмещать научную работу с председательствованием в лиге.

— Подождите, профессор, сначала надо узнать, согласен ли Докпуллер. Может быть, он вовсе и не заинтересован в этой чести.

Через несколько дней Керри сообщил, что все в порядке. Вскоре состоялось второе заседание правления. Чьюз заявил о своей загруженности научной работой и рекомендовал Докпуллера в качестве главы лиги. Члены правления выразили сожаление и принесли Чьюзу благодарность за труды в качестве председателя. Регуар от имени Докпуллера заявил о согласии баллотироваться. Докпуллер был единогласно избран президентом «Лиги спасения».

17. Заговор учредителей

После избрания Докпуллера в душе Чьюза остался какой-то горький осадок. «Неужели это все-таки честолюбие? — с удивлением думал профессор. — Ведь это же достойно презрения!..» Как он ни старался пристыдить себя, тайный червь продолжал его точить…

Между тем дела лиги шли прекрасно. Она собрала уже пятьдесят процентов капитала. Чьюз позвонил Керри и попросил его поторопиться с организационным собранием.

— Да, да, профессор, я запрошу президента, — ответил Керри.

Чьюз убеждал себя, что этот ответ вполне логичен, и все-таки что-то в нем протестовало.

Он вытерпел несколько дней и снова позвонил Керри.

— Нет, профессор, ответ от президента еще не пришел. Да вы не беспокойтесь — я сейчас же извещу вас.

Дни шли за днями, но Керри молчал.

Неожиданно к Чьюзу приехал Мак-Кенти. Он осмотрел знаменитых животных и вдруг спросил:

— Профессор, а вы всерьез думаете осуществить ваш «план оздоровления»?

— Странный вопрос… — удивился Чьюз. — Для чего же я организовал лигу?

— Почему вы отказались от председательствования?

Чьюз был застигнут врасплох. Он обещал Керри молчать о визите Блэйка — это известие могло бы внести дезорганизацию в работу правления.

«Неужели Мак-Кенти знает что-нибудь?» — недоумевал Чьюз.

— Для меня на первом месте все-таки научные работы… Почему вы спрашиваете?

— Потому что никто не может быть так заинтересован в проведении «плана оздоровления», как вы… Напрасно вы отказались от руководства лигой…

Чьюз понимал, что Мак-Кенти чего-то не договаривает. Но расспрашивать его было неудобно.

После визита Мак-Кенти все скрытые сомнения Чьюза вспыхнули с новой силой.

На другой день явился Уиппль.

— Скажите, профессор, — едва успев поздороваться, спросил он, — почему вы отказались от председательствования?

Чьюз не выдержал:

— Вы сговорились, что ли? Все задают один и тот же вопрос…

Уиппль насторожился.

— А кто еще спрашивал?

Чьюз хотел было промолчать, но затем решил, что надо наконец узнать, в чем дело. Он рассказал.

— Так, значит, вы, профессор, все уже знаете? — спросил Уиппль.

— Что знаю? К черту все эти недомолвки! — не на шутку рассердился Чьюз. Говорите немедленно, в чем дело!

— Позвольте, профессор, я по порядку… Уже давно, с самого момента организации лиги, я знал, что к ней относятся далеко не сочувственно даже те, кто принял в ней участие. Пошли они на это только потому, что ваше открытие обладает такой силой, против которой они ничего не могут поделать.

— Я это тоже знаю… Нельзя ли что-нибудь поновее?

— Да, но я думал, что ваши недоброжелатели примирились с вашим успехом. К сожалению, я ошибся. В последние дни, уже после вашего отказа, я стал замечать, что оппозиция растет. На днях я случайно узнал, что готовится заседание правления лиги. Из разговора же с вами я понял, что вы об этом даже не уведомлены. Я проник на заседание и услышал…

— Что значит проникли? — перебил профессор.

— Ну, тайно проник, спрятался.

— То есть подслушивали?

— Если хотите…

— Нет, не хочу! Не желаю вас слушать! Неужели вы сами не понимаете, как это гадко, безнравственно?

— А устраивать заседания тайно от вас — хорошо?

— Нет, но…

— Пусть они творят гадости, пусть губят все ваши планы, а вы будете из деликатности молчать?

— Я потребую ответа.

— Вас обманут так же, как обманывали до сих пор!

— Слушать вас — это значит участвовать в подслушивании.

— Что ж, не слушайте, профессор! Пусть гибнут все ваши планы, пусть человечество лишится величайшего открытия, зато профессор Чьюз удовлетворит требованиям чистой этики!..

Чьюз с удивлением смотрел на молодого человека. Он впервые видел его в таком состоянии. «Парень, однако, с характером!» — подумал он.

Разговор происходил в лаборатории. Уиппль подошел к окну и стал смотреть в сад.

— На заседании были все, кроме профессора Чьюза, — не оборачиваясь, сказал Уиппль. — Керри доложил, что профессор Чьюз занят научной работой и не может явиться.

— Он мне ничего не сообщал! — не выдержал Чьюз. — Я спрошу его…

— О, он сумеет ответить! Он скажет, что не посмел отрывать профессора Чьюза от научной работы. Скажет, что на заседании обсуждались мелкие вопросы. На самом деле они обсуждали вопрос о смерти лиги…

— Смерти?

— Да, смерти!.. Профессор Регуар сообщил собравшимся о том, как смотрит на лигу новый президент. «Докпуллер, — сказал он, — считал своей моральной обязанностью поддержать новое изобретение. Но теперь выяснились обстоятельства, которые ставят под сомнение ценность этого изобретения. Применение его увеличит население, которое и сейчас, к сожалению, не удается занять в промышленности и земледелии…»

— Старые песни! — с негодованием сказал профессор. Он уже не думал о том, что «подслушивает», его начинало душить бешенство. — Я слышал их от Ферна… Какое им дело до всех этих безработных и голодных? Разве они способны их жалеть? Не все ли им равно?

— Да они боятся совсем не того, что люди будут голодать.

— А чего же?

— Революции!

— Революции?

— Да, Регуар так и сказал: «Чьюз со своими лучами явится отцом революции».

— Что за чушь! Какое отношение я имею к политике?

— Регуар так сказал, — настойчиво повторил Уиппль. — «Применение лучей, сказал он, — создаст колоссальную армию безработных, таких голодных, что они не станут более терпеть и пойдут на революцию. Против такой огромной толпы голодных отчаявшихся людей окажутся бессильны войска, пулеметы, пушки…»

— Ведь лига же сама и создаст пищу для этих людей.

— На это им указал Мак-Кенти. Он, единственный, выступил в вашу защиту, профессор. Регуар ответил, что производство огромных масс дешевой пищи еще более усложнит дело. Оно даст возможность такого баснословно дешевого, почти бесплатного питания, что у людей вообще отпадет необходимость работать. Во всяком случае, работать нужно будет очень немного. Промышленность лишится рабочих и остановится… Будет подорвана самая основа собственности…

— Какая чушь! — с негодованием воскликнул Чьюз. — И неужели они слушали эту белиберду?

— О, да. Регуар сообщил даже, что к Докпуллеру обратился ряд крупных коммерсантов с жалобой на то, что лига нарушит их интересы. Блэйк, например…

— Блэйк?

— Да, Блэйк, «мясной король»… Вы о нем, конечно, слышали? Он запросил Докпуллера: нужно ли понимать его вступление в лигу таким образом, что он при всяких условиях будет ее поддерживать? Докпуллер дал успокоительные заверения. Он ни в коем случае не допустит, чтобы Лига повредила частным интересам. Он вступил в лигу из-за известной всем любви к науке. Но теперь он убедился, что предприятие опасно. Он возьмет линию на постепенную самоликвидацию лиги…

— Регуар так и сказал? — возмущенно крикнул Чьюз.

— Так и сказал. Тут опять выступил Мак-Кенти. Говорил он горячо, доказывал, что это нечестно: «Раз взялись за дело… надо довести до конца. Профессор Чьюз — великий ученый, и обманывать его неблагородно. Все страхи преувеличены, ребячество — бояться революции». Тогда опять поднялся Регуар. «Напрасно, — сказал он, — вы, господин Мак-Кенти, хотите представить себя невинной и наивной овечкой. Дело тут не в благородстве — вы просто хотите заработать на поставке инвентаря. И свои личные интересы ставите выше интересов общества». Мак-Кенти расхохотался. «Не вы ли, — говорит, — защищаете интересы общества? Или, может быть, Блэйк заботится об обществе?» Тут у них начался такой шум, что мне из шкафа ничего нельзя было разобрать…

— Так вы были в шкафу? Фу, какая гадость!

— Только потому, что я сидел не в кресле, а в шкафу? — иронически спросил Уиппль. — Мне кажется, гадости делали как раз те, кто восседал в креслах.

Профессор ничего не ответил.

— Когда шум немного поумолк, — продолжал журналист, — Регуар стал упрекать Мак-Кенти в близорукости. «Вы не видите, — говорил он, — как сами выдергиваете из-под себя почву. Миллионы, заработанные на дезинфекторах, отберет революция, которую вы сами же вызовете своими дезинфекторами». Мак-Кенти, видимо, обозлился: будет или нет революция — неизвестно, а миллионы будут. Тогда заговорил Керри: «Господин Мак-Кенти напрасно возражает. Профессор Чьюз сам осознал вредность своего изобретения. Именно поэтому он и отказался от председательствования в лиге. И сегодняшнее его отсутствие… Конечно, ему трудно самому открыто признать. Но ясно, что он сам ищет безболезненного и почетного отступления…»

Чьюз был как громом поражен. Как? Человек, которому он так поверил! Возможно ли? Кому же тогда верить? Может быть, и Уиппль обманывает?

Он вспомнил приезд Мак-Кенти… Теперь ему стал ясен смысл вопроса о том, намерен ли он всерьез осуществлять «план оздоровления».

Да, да, он обманут, глупо обманут!.. Керри обвел его вокруг пальца… А он-то воображал!.. Какой стыд!

— Ну, Бурген, Пети, — продолжал Уиппль, переходя наконец от окна к креслу Чьюза, — те, понятно, во всем согласились с Регуаром. Самое же замечательное было, когда все ушли, а остались Керри и Регуар. «Господин Керри, — сказал Регуар, — шеф вами недоволен и просил вам это передать».

Тут, верите ли, профессор, я даже через дверцу шкафа почувствовал, как затряслась в Керри его заячья душа. Мы хоть и газета независимых радикалов, но кому же хочется ссориться с Докпуллером.

Все-таки Керри возразил: «Ведь вы же сами были согласны с моим планом?» «Да, — ответил Регуар, — мы попали тогда в трудное положение: шефу неудобно было бы остаться в стороне от лиги, а вы утверждали, что лига совершенно безопасна, что это — наивная затея, обреченная на быстрый провал. Но господин Докпуллер уже президент лиги, а мы не можем с ней ничего поделать: лига выросла, собрала уже половину капитала… Самое ужасное то, что сейчас нельзя ни уйти из лиги, ни открыто заявить об отрицательном отношении к ней». «Однако, — сказал Керри, — господин Докпуллер сообщил коммерсантам и промышленникам свое мнение о лиге». — «Вы же понимаете, — ответил Регуар, что круг лиц, которым это можно сообщить, крайне ограничен. Если мы раскроем наши карты перед населением, рабочие союзы поднимут такой шум!.. Как вы докажете человеку, что болеть и голодать — полезно?»

Тут Уиппль неожиданно расхохотался. Чьюз с удивлением посмотрел на него:

— Что с вами?

— Представляете себе картину: все эти господа влезли в лигу для того, чтобы подорвать ее изнутри, а оказалось, что они бессильны. Докпуллер привык считать себя Гулливером среди лилипутов, и вдруг он сам лилипут перед вами!

— Я очень благодарен вам, Уиппль, за ваш оптимизм. Но все-таки я его не разделяю.

Чьюз горестно покачивал головой. Он все еще никак не мог прийти в себя.

— Уиппль, обо всем, что вы слышали, — никому ни слова. Я подумаю, что делать. Может быть, поговорю с Мак-Кенти…

Журналист уже давно ушел, а профессор все так же неподвижно сидел в своем кресле. Теперь ему стало все ясно. Конечно, прежде чем приехать к нему, Блэйк обо всем сговорился с Докпуллером. А он, испугавшись Блэйка, добровольно, по совету этой лисы Керри, передал руководство лигой Докпуллеру. Нечего сказать спасся от шакала в пасти тигра! Но нет, он не сдастся! У них — деньги, а у него — наука, блестящее открытие, мировое имя. Мы еще поборемся!

18. Игра запутывается

Чьюз поехал к Мак-Кенти. Удобно усевшись в огромных креслах, фабрикант и ученый, как давние приятели, беседовали о разных пустяках… Мак-Кенти недоумевал: Чьюз был не такой человек, чтобы терять время на пустые разговоры… А Чьюз ждал, не заговорит ли наконец хозяин, не расскажет ли он о тайном заседании правления. Ведь он выступил там в защиту лиги. Почему же он теперь молчит?

Убедившись, что Мак-Кенти сам ничего не скажет, Чьюз осторожно начал:

— Что ж, господин Мак-Кенти, скоро мы с вами встретимся на организационном собрании лиги?

— Надо надеяться, профессор.

— Не понимаю, почему президент тянет с собранием, — лига давно собрала пятьдесят процентов своего капитала. Впрочем, может быть, на последнем заседании вы договорились о сроке?

— Нет, профессор. Да ведь вы же были…

— Нет, господин Мак-Кенти, я говорю о том заседании, где меня не было, подчеркнул Чьюз.

Мак-Кенти несколько смешался, — он не знал, был ли Чьюз вообще уведомлен о заседании: фразу Керри о том, что профессор отсутствует из-за перегруженности научной работой, он понял только как дипломатический трюк. «Так, значит, Керри сказал правду? Какой же, однако, ротозей этот старый профессор: из-за своей лаборатории он потеряет лигу!»

— Ах да, вы об этом заседании… — протянул Мак-Кенти, делая вид, что наконец вспомнил. — Нет, на этом заседании о собрании лиги не говорилось…

— Очень странно… — сказал Чьюз.

«Заседание было! Уиппль не обманул», — подумал он. Как человек, внезапно и жестоко обманутый, он уже не верил никому.

— Представьте себе, господин Мак-Кенти, — с самым простодушным видом продолжал Чьюз, — мне так и не удосужились прислать протокол. Любопытно, что вы обсуждали?

Мак-Кенти стал в тупик. До сих пор он молчал потому, что считал дело лиги проигранным. Идти против Докпуллера было бессмысленно, посвящать Чьюза во все интриги — еще бессмысленней: ему все равно не поможешь, а себе только повредишь.

Вот почему Мак-Кенти никак не мог сообразить, что он должен ответить Чьюзу. Его замешательство не укрылось от внимания профессора. «Уиппль не обманул!» — снова подумал он.

— Да в общем пустяки, профессор, — сказал наконец Мак-Кенти, так ничего и не придумав. — Разные мелочи.

— Странно: говорили о мелочах и не подумали о созыве организационного собрания, — заметил Чьюз. Он все еще колебался: показать ли Мак-Кенти, что он все знает, или промолчать?

— Господин Мак-Кенти, — вдруг сказал Чьюз решительным тоном, — я знаю, вы все считаете меня наивным, доверчивым стариком.

Мак-Кенти почувствовал себя неловко: старик оказался проницательнее, чем можно было ожидать. Он хотел возразить, но Чьюз опередил его:

— Да, да, я знаю! Иначе вы, господин Мак-Кенти, не пытались бы дурачить меня! «На собрании говорили пустяки…» Хороши пустяки!

Мак-Кенти все больше изумлялся. Что это — маневр? Или старик и впрямь что-то знает? Нет, это невозможно: никто не мог ему ничего сообщить. Ведь все, кроме него, были против Чьюза.

— Что ж, господин Мак-Кенти, вы так ничего мне и не скажете? — после некоторого молчания спросил Чьюз. — Тогда мне остается только поблагодарить вас за отличную речь. Право, мне нравится, как вы отвечали этому Регуару. Только не верьте болтуну Керри — никаких способов отступления я не ищу.

Мак-Кенти было не легко привести в замешательство, но тут он решительно не знал, что сказать.

— Странно все-таки, что вы молчите, — уже с некоторым раздражением сказал Чьюз. — Сдаваться я не думаю. Мы — союзники и вместе могли бы быстрее достичь цели.

— Слов нет, профессор, ваше изобретение замечательно, — сказал наконец Мак-Кенти. — Вы — маг, чародей, волшебник… Вы и ваша наука могут найти средство против всех болезней. Но наука не может уничтожить болезни, если этого не хочет Докпуллер!

— Будущее покажет, кто прав, господин Мак-Кенти.

— Если бы вы могли понять, что бороться против всех бессмысленно!.. Право, махните рукой на недостижимые идеалы, делайте то, что можно. Как прекрасно могли бы мы заработать на комнатных дезинфекторах!

— Я последний раз спрашиваю вас, господин Мак-Кенти: союзник вы мне или нет, со мной вы или против меня?

— Профессор, поймите, спасти лигу — в моих интересах. Но сказать, что, несмотря ни на что, я буду верен ей до конца, буду готов погибнуть за нее, нет, этого обещать не могу. Заработать я готов, но погибать, нет уж, увольте!

Чьюз покинул Мак-Кенти в крайнем раздражении. В этом состоянии он поехал в редакцию «Свободы» и обрушился на Керри — почему до сих пор не назначено организационное собрание? Керри, любезный как всегда, отвечал, что президент хочет лично участвовать в собрании, но, к сожалению, он болен.

Злоба душила Чьюза. Докпуллер сам приедет! Какая чепуха! Подобно богу, он никогда не являлся народу, а лишь посылал ангелов и пророков. Ведь заменял же его до сих пор Регуар.

Чьюз сказал об этом Керри. Да, конечно, согласился тот, но на этот раз Докпуллер хочет присутствовать лично: ведь он будет баллотироваться в президенты.

— В президенты буду баллотироваться я! — отрезал Чьюз.

Керри отказывался верить своим ушам. Какая муха укусила старика?

— Кто бы ни баллотировался в президенты, — мягко возразил Керри, — но без нынешнего президента такое важное собрание состояться не может.

— Почему не может? — спросил Чьюз, вдруг меняя раздраженный тон на самый спокойный. — Почему не может? Устроили же вы заседание правления без меня?

От неожиданности Керри подавился дымом своей сигары.

— Откуда вы взяли, профессор?

— Бросьте притворяться, господин редактор! — сердито возразил Чьюз. Заседание было, и вы даже посмели заявить, будто я сам отказался участвовать в нем. Впрочем, не беспокойтесь, я не стану требовать от вас информации — мне все достаточно хорошо известно.

Но Керри уже успел овладеть собой.

— Ах, вы об этом совещании… — почти равнодушно протянул он. — Вас, профессор, неверно информировали. Прежде всего, это было вовсе не заседание правления, а лишь предварительное совещание промышленников. Секрета тут нет никакого.

Чьюз готов был разоблачить лицемерие Керри, но взор его случайно упал на большой шкаф, стоявший у стены. «Вероятно, отсюда слушал Уиппль», — подумал Чьюз и поймал себя на желании открыть дверцу и заглянуть внутрь. Тотчас же он почувствовал себя так гадко, что рывком встал из кресла и вышел.

Хозяин «Свободы» был взбешен. Кто посмел разрушить игру? Мак-Кенти был единственным человеком, который выступал за Чьюза. Неужели он посмел? Правда, ему очень хочется заработать на «лучах жизни». Но как он не побоялся вступить в борьбу с Докпуллером?

Керри сейчас же отправился к Регуару (тот обычно был в столице, так как возглавлял столичную контору Докпуллера) и рассказал о разговоре с ученым. Советник Докпуллера дал Керри деликатное поручение: произвести разведку и выяснить причастность Мак-Кенти ко всему этому делу.

Керри поехал к Мак-Кенти. Деликатного разговора, однако, не получилось: Мак-Кенти сразу понял, в чем его заподозрили, и страшно разозлился. Он и не думал идти против Докпуллера, но чтобы его пугали Докпуллером? Нет, этого он не позволит! Слава богу, у него достаточно денег, чтобы быть свободным гражданином в свободной стране! Он делает то, что хочет. Если бы он нашел нужным информировать Чьюза, то так бы и сделал и, главное, не побоялся бы об этом сказать. Но Чьюз сам явился к нему и доказал, что он уже кем-то информирован. Мак-Кенти думает, что это дело Керри.

— Чего ради? — испугался и разозлился Керри.

— Может быть, по обязанности секретаря? А то и по другим причинам. Могли же вы тайно от Чьюза договориться с Докпуллером и другими? Почему же не предположить, что вы можете тайно договориться и с Чьюзом? Предатель всегда двуликий Янус.

— Ну, знаете, господин Мак-Кенти, это уже слишком! Вы меня оскорбляете.

— Вы меня тоже оскорбили своими подозрениями!

От Мак-Кенти Керри уезжал со смешанным чувством раздражения и испуга: а вдруг его и в самом деле заподозрят в соглашении с Чьюзом? Мак-Кенти, пожалуй, попытается внушить эту мысль Докпуллеру. Конечно, это не удастся, но все-таки… Во всяком случае, виновен или нет Мак-Кенти, теперь надо настаивать на его виновности.

Керри не переставал злиться на Чьюза. Игра и без того нелегка, а этот ужасный старик все спутал!

19. Миллиардер спасает науку

В самом деле, неожиданная осведомленность Чьюза путала игру. Теперь уже нельзя было действовать тайно, и Регуар, после некоторых размышлений, решил идти в открытую. С таким решением он и примчался в резиденцию Докпуллера. После беседы с Ферном он был принят шефом. Но поразить старика было трудно: полулежа в своем огромном кресле, молча выслушал он отчет советника и, не открывая глаз, произнес единственное, но магическое слово:

— Купить!

— «Лучи жизни»? — спросил советник.

Докпуллер открыл глаза.

— Все… и будущее… и его самого…

Докпуллер закрыл глаза. Аудиенция кончилась. Ферн и Регуар на цыпочках вышли.

Во исполнение предначертаний Докпуллера у Чьюза вскоре появился Регуар. Чьюзу очень не хотелось отрываться от своих работ, но нельзя было отказать в приеме представителю Докпуллера. Пока он еще президент, надо с ним считаться. Кроме того, может быть, они все-таки надумали созвать лигу?

Чьюзу очень хотелось спросить об этом, но он ждал, чтобы Регуар объяснил ему цель своего визита. Теперь-то он уже достаточно хорошо знал, что Докпуллер его враг. И в самом деле, Чьюз и Регуар напоминали боксеров перед началом схватки, когда те как бы танцуют друг перед другом, разведывая слабые места в обороне противника…

Регуар справился о здоровье профессора Чьюза… Чьюз поблагодарил и справился о здоровье господина Докпуллера. Регуар поблагодарил и сообщил, что господин Докпуллер поправляется. Чьюз, сказал, что рад вдвойне: и выздоровлению господина Докпуллера и тому, что, следовательно, вскоре будет созвано организационное собрание «Лиги спасения». Ему сообщили, что только болезнь президента заставляет медлить с этим — не правда ли?

Итак, первый ощутительный удар нанес Чьюз. Регуар вызов принял.

— Я к вам как раз по поручению господина Докпуллера относительно лиги, спокойно сказал он. — Я думаю, мы можем говорить откровенно. Видите ли, в последнее время у господина Докпуллера появились сомнения в целесообразности существования лиги. Характер их в общем совпадает с тем, о чем в свое время говорил вам профессор Ферн. Не думаю, чтобы мне нужно было повторять, — вы, конечно, помните, в чем дело. Прежде чем ставить вопрос в правлении лиги, господин Докпуллер решил в частном порядке посоветоваться с некоторыми членами правления…

— Кроме меня, — перебил Чьюз.

— Совершенно верно, профессор, — не моргнув глазом, подтвердил Регуар. Мы считали, что не следует вас беспокоить, предварительно не обменявшись мнениями с промышленниками. Они могли нас не поддержать, тогда вопрос отпал бы сам собой. Зачем же было волновать вас понапрасну? Тем более, что ваше мнение в общем известно… Мы умеем ценить нервы и время ученого.

— Благодарю вас, — иронически поклонился Чьюз. — Господа промышленники, конечно, согласились с мнением господина Докпуллера?

— Совершенно верно, — все так же невозмутимо подтвердил Регуар. — И теперь после нашего частного совещания необходимо вынести вопрос на официальное собрание всех членов правления.

— Как вы сказали? — не выдержав, засмеялся Чьюз. — Частное совещание? Право, почти остроумно! — Чьюз смеялся все веселее. — Не кажется ли вам все же, профессор, что запоздалое остроумие, как поблекшая красавица, уже не может пленять? Или, может быть, вам неизвестно, что я довольно хорошо осведомлен о разговорах на том совещании, которое вам угодно называть «частным»?

— Известно, — спокойно сказал Регуар. — Это не меняет дела. Теперь мы должны созвать правление. Вы понимаете, профессор, что решение предопределено. Однако господин Докпуллер, любовь которого к науке и к ее представителям широко известна, был бы огорчен, если бы пришлось довести до этого. Господин Докпуллер надеется, что мы договоримся с вами полюбовно. Взаимопонимание между наукой и капиталом является важнейшим фактором…

— О, — довольно невежливо перебил Чьюз, — вы, кажется, предлагаете мне роман с господином Докпуллером! Боюсь услышать то, что мне уже предлагали другие.

— То, что может предложить господин Докпуллер, никто другой не может! торжественно сказал Регуар.

— Что ж предлагает господин Докпуллер? — иронически прищурившись, спросил Чьюз.

— Господин Докпуллер предлагает неограниченное покровительство всей вашей научной работе.

— Вот как! — вырвалось у Чьюза.

— Да, неограниченное покровительство, — строго повторил Регуар. — В ваше распоряжение будут предоставлены финансовые средства, какие вы только найдете нужными, — лаборатории, институты, научные сотрудники — словом, решительно все. Господин Докпуллер учреждает специально для вас звание: «Главный Ученый Докпуллера». Размеры личного вознаграждения вы определите сами.

— То есть я буду на службе у господина Докпуллера? — подчеркнул Чьюз.

— Вам, кажется, не нравится это слово? — любезно осведомился Регуар.

— Дело не в словах, — буркнул Чьюз.

— Вот именно, — подхватил Регуар. — Трудно себе представить более независимое положение, чем то, какое вы будете иметь на этой так называемой службе.

— И за все это господин Докпуллер вновь потребует у меня, чтобы бессмертным было не только его имя, но и он сам? — насмешливо спросил Чьюз.

— Ничего подобного, профессор! Вы сами определяете проблемы и направление своих работ.

— А мои изобретения?

— Ну, само собой, изобретения поступают в распоряжение того, кто финансирует вашу работу.

— Другими словами, господин Докпуллер забирает все мои настоящие и будущие изобретения?

— Не бесплатно, профессор, не бесплатно! — поспешно сказал Регуар. Заметьте, они должны были бы сами собой переходить к нему, как к лицу финансирующему. Но господин Докпуллер готов каждое изобретение покупать отдельно. Весь вопрос только в том, что оно не может быть продано никому другому. В конце концов, вам ведь все равно, кому продать, а больше господина Докпуллера никто дать и не может.

— О да, решительно все равно, — насмешливо согласился Чьюз. — Мне только не нравится, что, например, «лучи жизни» попадут к господину Докпуллеру, да так с ним и умрут.

— Что ж, профессор, к сожалению, есть и опасные изобретения. Сами ученые подчас не способны этого понять. Они похожи на ребенка, играющего заряженной бомбой. Наука вступила в очень опасную стадию, требующую контроля компетентных людей. Вам, профессор, повезло в том отношении, что вас будет контролировать такой великий организатор, как господин Докпуллер.

— А если я откажусь от контроля даже со стороны столь великого организатора?

— Вы не сделаете этого, профессор! — как бы заклиная, воскликнул Регуар.

— Почему? Думаете, меня прельстят ваши миллионы?

— О нет, профессор, ваше бескорыстие широко известно. Вы не сделаете этого в интересах науки. Докпуллер защищает науку, и вы обязаны ему помочь.

— Защищает? От кого же?

— От революции, профессор. Да, да, от революции! Подумайте сами, к каким последствиям приведут ваши «лучи жизни». Совсем не к тем, о каких вы мечтаете. Вы думаете накормить и одеть всех? Нет, когда исчезнут болезни, люди расплодятся, как суслики. Они не будут находить ни работы, ни пристанища. Голод, отчаяние, разброд и как венец всего: революция! Придут голодные, грубые, некультурные — им не нужна наука, они уничтожат ее…

— А вы? — вдруг спросил Чьюз.

— Что мы? — не понял Регуар.

— А Докпуллер не уничтожает науку?

— Докпуллер спасает науку. Он дает вам все условия для работы. Он говорит: занимайтесь чем хотите, только не выносите ваши открытия за стены лаборатории. Доверьтесь мне, — говорит он, — я готов покупать даже самые опасные ваши изобретения…

— Чтобы уничтожать их, — перебил Чьюз.

— Да, чтобы уничтожать, — согласился Регуар. — Уничтожать то, что опасно науке.

— Если, однако, все мои изобретения будут вроде «лучей жизни», то для чего же мне работать? — спросил Чьюз. — Только для того, чтобы получать миллионы?

«Скажите, пожалуйста, — с раздражением подумал Регуар. — Для него уж и миллионы пустяки! Другой бы на его месте…»

Сдержавшись, он сказал:

— Почему же все изобретения, как «лучи жизни»? Среди них могут быть и вполне применимые. И мы рады будем их применить. Итак, вы разрешите мне сообщить господину Докпуллеру, что вы согласны с его предложением?

— То есть согласен ликвидировать «Лигу спасения», уничтожить Y-лучи, отказаться от поисков Z-лучей и за все это получить столько миллионов, сколько мне захочется? Так, что ли? Не правда ли, я довольно точно передал смысл предложения господина Докпуллера?

— Это какая-то пародия, — кисло улыбнулся Регуар.

— Я вполне вас понимаю, господин Регуар, — сказал Чьюз. — Вашего хозяина забавляет роль покровителя науки. Поэтому он и возглавил «Лигу спасения». Впрочем, у него была и другая, более важная цель: помочь лиге по возможности быстрей, безболезненней и незаметней скончаться. Да, да, не возражайте, господин Регуар! Именно это вы и сказали Керри на вашем «частном» совещании. Конечно, вам теперь не хочется в этом признаться: ведь круг лиц, с которыми можно быть откровенным, крайне ограничен, — не правда ли, господин Регуар, именно так выразились вы в той же «частной» беседе? А я, видимо, не принадлежу к этому избранному кругу, не так ли?

Регуар молчал. Он был сражен. Да, это был настоящий нокаут. Чьюз знал даже о разговоре, который происходил с глазу на глаз! Кто же его осведомил?

Чьюз некоторое время любовался растерянностью врага.

— Вижу, что это так, — наконец, сказал он. — Вижу и то, что господин Докпуллер меняет тактику. Это тоже понятно: он уверен, что может покупать все, даже ученых. Вероятно, он пришел к этой мысли потому, что имеет собственных профессоров. Не сомневаюсь, профессор, все, что он покупает, — самого высшего качества. Но вот я говорил с профессором Ферном, теперь говорю с вами и утверждаю: в области науки вашему патрону не повезло — он купил только суррогаты. Передайте ему, пожалуйста, что настоящие ученые не продаются!

Такого оскорбления Регуар выдержать не мог. Он молча встал, так же молча откланялся и удалился с тем видом, с каким, вероятно, покидает министерство иностранных дел посол, получивший паспорт на выезд по случаю объявления войны представляемой им державе. В выражении его лица можно было прочесть и чувство оскорбленного достоинства, и невольное сожаление о безумии противника, и скрытую угрозу, и несокрушимую уверенность в окончательной победе. Разве господин Докпуллер не был великой державой?

Но Чьюз уже не смотрел на Регуара и ничего этого не видел. Он и без того понимал, что на этот раз война объявлена официально.

20. Ход пешкой

То, что Чьюз не согласился на предложение Докпуллера, не так уж удивило Регуара: он начинал догадываться, что этот ученый сотворен из какого-то непонятного материала, который не продается и не покупается. Удивило Регуара другое: непостижимая осведомленность Чьюза. Кто мог сообщить ему о секретных разговорах Регуара с Керри? Подозрения по адресу Мак-Кенти отпадали: тот сам ничего не знал об этом разговоре. Следовательно, Керри? Значит, он ведет двойную игру? Обеспечивает себя на случай победы Чьюза?

Вызвав Кенгея, начальника столичного отделения «Культурно-информационной службы» Докпуллера, Регуар поручил ему установить наблюдение за Керри и отыскать виновных в том, что к профессору Чьюзу просочилась секретная информация.

Между тем Керри после своего неудачного визита к Мак-Кенти снова явился к Регуару. Он рассказал, как Мак-Кенти сразу же догадался о том, что его подозревают. По мнению Керри, это лишний раз доказывало его виновность.

— Вы так думаете? — зло спросил Регуар. — А скажите, господин Керри, о моем разговоре с вами сообщил Чьюзу тоже Мак-Кенти?

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы отлично понимаете меня, господин Керри. Право же, я думал, у вас хватит ума на то, чтобы воздержаться от игры за спиной господина Докпуллера.

Керри испугался не на шутку.

— Вы ошибаетесь, господин Регуар! — горячо воскликнул он. — Вас настроил против меня Мак-Кенти. Ему надо отвести подозрения от себя.

— Оставьте! Я с ним и не говорил. При чем тут Мак-Кенти? Мак-Кенти о нашем разговоре не знает, а Чьюз знает!

— Не может быть! — в ужасе воскликнул Керри.

— Чьюз почти дословно повторил мне наш разговор.

Керри изумленно молчал.

— Помните: пока вы не разъясните и не ликвидируете этого скандала, — веско сказал Регуар, — господин Докпуллер будет считать вас союзником Чьюза.

Керри вышел из конторы Докпуллера в полном смятении. Все окончательно запуталось. Не мог же Регуар обманывать: зачем ему это? Значит, Мак-Кенти был тут ни при чем. Черт возьми, и он, Керри, тоже ничего не сообщал Чьюзу! Значит, еще кто-то вмещался? Но кто?

Керри ломал голову и, в конце концов, понял, что без помощи специалиста ему не обойтись. Он позвонил в «Бюро частных информаций, наблюдений и розыска» и условился о свидании с его директором господином Вундертоном.

В тот же день Керри встретился с Вундертоном в номере третьеразрядной гостиницы «Уют». Эту нейтральную почву «король комбинаций» и «король сыщиков» сочли наиболее удобной. Появление Вундертона в редакции или редактора в бюро Вундертона было бы заметным, дело же не терпело огласки.

А на следующий день редакция «Свободы» пополнилась новым сотрудником. Его появление осталось незамеченным: должность «пожарного» репортера наименее почетна в редакции. К тому же занявший ее некий Пэдж, низенький, невзрачный человек, неопределенного возраста, с невыразительным угреватым лицом, ничем не был примечателен. Он, видимо, и сам не переоценивал своих способностей и вскоре оказался на побегушках у всей редакции. Любому молодому репортеру ничего не стоило послать Пэджа за папиросами или жевательной резинкой. Каждое поручение Пэдж выполнял с торопливой готовностью. Вскоре он сделался в редакции столь же незаменимым, как и незаметным.

Недели через две после появления Пэджа произошел небольшой инцидент. Один из репортеров, как обычно, послал Пэджа за какой-то мелочью. Пэдж в этот момент стучал на машинке, в драматических тонах расписывая очередной пожар. «Одну минутку, сейчас кончу», — любезно улыбнулся Пэдж. Репортер, возмущенный этим, прикрикнул на него. Испуганный Пэдж вскочил из-за машинки, готовясь исправить оплошность. Но тут вступился Уиппль. Он был искренне возмущен тем, что все, кому не лень, бесцеремонно помыкают беднягой Пэджем. Произошел короткий, но горячий спор. Пэдж все-таки побежал с поручением, но после этого случая он стал выделять Уиппля среди других сотрудников редакции, проявляя особое желание услужить ему, в чем тот не испытывал как раз никакой потребности.

Однажды Пэдж разоткровенничался и рассказал Уипплю о себе. Бесхитростная история профессионального неудачника тронула Уиппля. С этих пор между ними завязалось некоторое подобие дружбы. Уиппль чувствовал себя покровителем этого человечка, а тот неизменно отвечал ему какой-то робкой преданностью. Это ощущение покровительства нравилось Уипплю, оно как-то возвышало его в собственных глазах. Но выражение собачьей преданности, не сходившее с бесцветного лица Пэджа, раздражало Уиппля. «Ей-богу, Пэдж, — как-то сказал Уиппль, — мне кажется, что ты сейчас повалишься на спину и задерешь кверху все четыре лапы». — «Ничего не поделаешь, Уиппль. Жизнь меня еще и не этому научила», — возразил Пэдж и отвернулся. Если бы Уиппль мог видеть мимолетную улыбку, появившуюся в этот момент на лице Пэджа, он, может быть, заподозрил бы скрытый смысл в словах своего нового друга. Но он просто ничего не заметил: ведь именно «незаметность» была главным свойством Пэджа.

Уиппль, так удачно проникший в тайну «заговора учредителей», был все-таки дилетантом в этой области и не понимал, что для подобных операций шкаф вовсе не обязателен. Господин Вундертон держался на этот счет совсем другого мнения. «Люди, которые умеют остаться незамеченными, слушая из-под стола или из-под кровати, ничего не стоят, — говорил он. — Нам нужны такие люди, которые остаются незамеченными, сидя рядом».

Господин Вундертон был большой мастер отыскивать таких «незаметных» людей. Возможно, именно этому искусству господина Вундертона и была обязана своей мировой славой его фирма.

21. Евангелие от Докпуллера

Петер Гуд был самый обыкновенный молодой человек, каких тысячи и миллионы в Великании.

Кончив школу, Петер зарабатывал чем придется: разгружал пароходы в порту, гладил белье в прачечных, был сторожем на складе. Потом судьба выделила его из тысячи других подобных ему молодых людей: он устроился младшим кассиром на фабрике. Теперь он лучше зарабатывал, да и работа стала чище. Но и теперь Петер Гуд оставался таким же средним великанцем, как тысячи других. Если бы случилось невероятное чудо и он, задремав в метро, обменялся бы головой с соседом, то оба они ничего от этого не выиграли бы и не проиграли. Более того, они даже и не заметили бы ничего, пока не оказались бы перед зеркалом. Им обоим со школьной скамьи было известно, что их родина — самая свободная и прекрасная страна, где каждый может разбогатеть. Оба они читали «Горячие новости» и «Рекорд сенсаций», оба поклонялись одним и тем же миллиардерам, кинозвездам, чемпионам бокса и героическим сыщикам из детективных романов. И для них обоих евангелием была книга «Как он стал Докпуллером».

Петер Гуд задрожал от радости, когда прочел синий томик, переплет которого был увенчан этими чарующими словами.

Эти слова неотступно преследовали Петера. «Как он стал Докпуллером»! Конечно, этот человек родился с такой фамилией, но автор был прав, тем Докпуллером, имя которого гремит, как артиллерийская канонада, этот человек сделал себя сам. «Тысячи молодых людей присылают ему письма и просят открыть секрет, как он стал состоятельным человеком, — писал анонимный автор. Господин Докпуллер в большом затруднении: не потому, что он хочет что-то скрыть, а потому, что никакого секрета не существует. Когда он начинал, у него не было ничего, кроме молодости, энергии и предприимчивости. Его успех доказывает, что этого вполне достаточно в стране, где Конституция каждому дает право „на Свободу и стремление к Счастью“. Умейте только воспользоваться этим правом. Он был разносчиком газет, а стал Докпуллером. Этот путь открыт перед каждым. Конечно, коммунисты утверждают, что это невозможно, что богатств не хватит всем, если все станут такими, как Докпуллер. Совершенно верно! Но мы, в отличие от коммунистов, и не предлагаем делить богатства. Свобода открывает каждому возможность стать Докпуллером, но не каждый способен стать Докпуллером. Не каждый полон энергии и предприимчивости в сочетании с осторожностью и риском. И не каждый обладает еще одним ценным талантом талантом экономии, бережливости, самоограничения. Многие непонимающие люди завидуют богатым, проклинают их. Они обвиняют богатых в том, что они ни в чем себе не отказывают. Но подумали ли суровые обвинители о том, как часто этим людям в прошлом приходилось отказывать себе решительно во всем, чтобы иметь возможность теперь не отказывать ни в чем? И умеют ли так делать они, эти грозные обличители? Вот в этом, пожалуй, и весь секрет: уметь вовремя отказаться от всего, от чего только можно отказаться. Очень немногие способны на это. Поэтому немногие становятся Докпуллерами».

Петер чувствовал в себе ту способность от всего отказаться, о которой говорил автор. Ради великой цели он способен на время во всем себе отказать это ведь не какое-то царство небесное за гробом и даже не будущий рай для неизвестных правнуков… Нет, Докпуллер устроил для себя рай на земле и при жизни. В противоположность разного рода проповедникам он мог показать товар лицом!

Петер сразу же взялся за дело. Прежде всего, он отказался от куренья. Никакие лекции о вреде куренья не могли дать такого молниеносного эффекта. Было жаркое лето, но Петер решительно отверг прохладительные напитки: ничего, кроме обыкновенной воды! Не следовало пренебрегать ничем: из песчинок складываются горы!

Но вскоре он был обескуражен: ему уже не от чего стало отказываться. Хотя питание его было далеко не блестящим, он решительно сократил его вдвое. Но через какие-нибудь две недели почувствовал, что его может свалить с ног самый легкий ветерок. Он понял, что таким образом он добьется не докпуллеровского богатства, а того самого царства небесного, которое с негодованием отвергал.

Как бы там ни было, Петер работал, старуха-мать тоже работала (отец Петера давно умер), и через несколько лет в банке лежали их крошечные сбережения. Петер служил уже старшим кассиром, но мечтал о том времени, когда на свои сбережения откроет собственное дело.

Однажды, зайдя в магазин за покупками, от которых он все-таки никак не мог отказаться, Петер обратил внимание на маленькую золотоволосую продавщику. Петеру было около двадцати пяти, а Эмме около двадцати; Петер, несмотря на легкую хромоту, был очень недурен собой, а у Эммы вообще не было недостатков. Словом, все обстояло точно так же, как в тысячах подобных случаев, и точно так же Петер и Эмма полюбили друг друга. Очевидно, Эмма и впрямь оказалась хорошей девушкой, потому что ее полюбила и мать Петера. Свадьба была решена. Петер чувствовал себя так, как будто в его сердце собрали всю любовь, какая существует в мире. Он любил Эмму, любил каждую нежно-голубую жилку на ее прозрачном лице. За эту жилку он готов был отдать жизнь.

Но странно: Петер таял от любви, свадьба была решена, а он все тянул… Какие-то сомнения еще останавливали его, хотя он не смел признаться в них даже самому себе.

Вскоре он узнал, что Эмма должна стать матерью. Теперь об отступлении нечего было и думать! Тем лучше, зачем тянуть? Петер представил себе карапуза с голубыми глазами Эммы и с ее золотыми волосами. Дитя обвивает ручонками его шею, рядом улыбается Эмма. Вот оно счастье!

Но как же тогда с его мечтой? «Как он стал Докпуллером»… Он зарабатывает немного, Эмма еще меньше… Пойдут дети… Так значит, Петер Гуд — один из тех многочисленных маленьких людишек, которые способны только мечтать? «Как он стал Докпуллером»… Уметь отказаться от всего!.. Не трудно отказаться от куренья, но и толку от этого мало! О, если бы дело ограничивалось только отказом от папирос и мороженого — кругом были бы одни миллионеры! Но отказаться от любви и счастья, от того, что дороже всего, отказаться от Эммы? Нет, это невозможно, это выше его сил — без нее он умрет…

Петер был как в бреду. Всю ночь он не спал. Он так любил Эмму, что его сердце, казалось, истекало кровью.

Исстрадавшийся, осунувшийся, побледневший, он, однако, твердо сказал ей о своем решении. Она не поняла. Она была потрясена, испугана, оскорблена. «Ты не любишь меня!» — сказала она побелевшими губами. «Нет, нет, Эмма, — с жаром возразил он, — я люблю тебя страстно. Никого я так не любил и не полюблю». И он снова пытался объяснить ей мечту своей жизни. Но она твердила свое: «Ты меня не любишь!» Он целовал ее маленькие ручки, она не отнимала их, но понять его отказывалась.

Петер обещал помочь ей, устроить ее к врачу, оплатить расходы. Она как будто успокоилась и даже поцеловала его на прощание. А на следующий день он прочитал в газетах о ее самоубийстве…

Такие сообщения появлялись каждый день: юноши, девушки, мужчины, женщины, старики стрелялись, принимали яд, бросались в воду — это казалось таким же необходимым и закономерным, как то, что сотни людей должны были ежедневно погибать под автомобилями. Но ведь в этом сообщении говорилось об Эмме! Она выбрала яд. Петер с новой силой почувствовал всю свою любовь к ней, острую жалость, муки нечистой совести. И вдруг одно чувство заглушило все остальные: назойливый, липкий, мерзкий страх. А что если она выдала его? Может быть, в ее предсмертной записке названо его имя?

Петер пытался убедить себя, что, в сущности, ничего плохого он не сделал. Во всяком случае, ничего противозаконного. Но мерзкий страх не проходил. Если она выдала его — все пропало!

Прошло несколько дней. Его имя нигде не было названо, к следователю его не вызывали. Газеты уже занимались другой девушкой, которая бросилась в воду. Бурная радость охватила Петера. У него было гадко на душе, он стыдился этого чувства, но оно не хотело уходить, нет, ни за что не хотело! Оно прыгало, бесновалось, пело, кричало в нем: «Ты спасен! Ты спасен дважды — Эммы больше нет, и нет возврата к прошлому!»

Из этого «подвига» он вышел еще более окрепшим. Только теперь он по-настоящему уверовал в свою миссию. Разве это не было то испытание, какое выдержал бы не каждый? Он выдержал — значит, он способен.

И Петер с еще большим ожесточением стал ограничивать себя во всем. Мать вполне подчинилась ему, стараясь как можно экономнее вести небольшое хозяйство. Да она и привыкла к этому: всю свою жизнь она только то и делала, что экономила.

Петер стал осторожен. Он понимал, что сделал ошибку. Ошибка была не в том, что он оставил Эмму, а в том, что полюбил ее. Неприятно, конечно, что за его ошибку расплатился другой человек, но что поделать — больше это не повторится! Он искупит свою вину тем, что добьется цели. Женщины для него отныне перестанут существовать! Он слышал, что есть мужчины, которые ненавидят женщин. Почему же ему не стать таким же? Но — увы — он любил женщин! Как святой Антоний, он все время боролся с искушениями и был побеждаем ими только во сне.

Время шло, но сбережения росли слишком медленно для того, чтобы отважно выступить с ними в открытую борьбу на поле битвы, именуемое жизнью. Петер все чаще нервничал и сердился. Начало его карьеры очень удачно совпадало с началом жизни Докпуллера: тот был газетчиком, а он — грузчиком, сторожем, мелким служащим. Но дальше все шло иначе. Почему? Он никак не мог понять.

В тяжелой борьбе с самим собой прошло еще три года. Все чаще болела мать, грудь ее разрывалась от припадков кашля. Однажды осенью она слегла. Врач прямо сказал Петеру, что в этих условиях она долго не протянет, надо везти ее на юг, к солнцу, к теплу. Петер любил мать и многим был ей обязан. Он решил последовать совету врача. Но ночью его взяло сомнение: а если мать все-таки умрет? Тогда напрасно пропадут все его сбережения. Если бы он был уверен, что спасет ее, он, конечно, не колебался бы, он обязательно повез бы ее на юг… В конце концов, немалая доля этих сбережений заработана ею самой. К тому же, она всегда обслуживала его, обшивала, стирала, вела хозяйство. Нет, он отлично понимал, что мать имеет право поехать на юг. Но если она все-таки умрет?

Снова, как в ту ночь, когда он решал вопрос об Эмме, Петер не сомкнул глаз. Едва рассвело, он побежал к врачу. Если врач гарантирует ему спасительность поездки на юг, он немедленно отправит мать туда. Но врач только рассердил Петера. Он никак не хотел дать определенный ответ. Он только говорил: «Возможно, это спасет ее», «Возможно, это даст отсрочку»…

Наконец Петер категорически потребовал определенного ответа. Но врач развел руками и сказал:

— Вы сами понимаете, ваша матушка в том возрасте, когда гарантировать ничего нельзя.

— Так, значит, она может умереть и на юге?

— Может.

— Зачем же тогда ее везти?

Врач, очевидно, уже исчерпал все свои «возможно» и издал лишь неопределенный звук, сопроводив его неопределенным жестом.

Петеру было очень жалко мать, но, в конце концов, она старуха, а перед ним — вся жизнь… И потом по всему поведению врача было ясно… Он только не хотел прямо сказать… Не хотел огорчить…

На этот раз Петер принял решение быстрее и безболезненнее, чем в случае с Эммой.

Мать действительно не дотянула до весны, Петер искренне плакал, горюя не только о матери, но и о том, что он остался совсем одиноким. Петер говорил себе, что, как это ни грустно, он был прав, отказавшись от поездки на юг. Эта поездка все равно ничего не изменила бы. Совесть почти не мучила его на этот раз.

С некоторого времени Петером овладело новое чувство — какая-то неясная, глухая, ни на секунду не проходившая тревога… Неумолимое время шло своей тяжелой поступью, а он — стоял на месте. Так иногда бывает во сне: опасность приближается, надо бежать, но нет сил сделать ни шагу. Такое чувство испытывал Петер — над ним нависла ужасная угроза навсегда остаться маленьким, ничтожным человечком, а он не двигался с места. Ему уже перевалило за тридцать. С отчаянием он видел, что годы накапливаются много быстрей, чем сбережения. Со рвением древнего анахорета, спасающего душу, он каждый день запрещал себе то, что еще вчера разрешал. Костюм его явно обносился — не было заботливых рук матери. Бахрома брюк, этот ореол бедности, обрамляла его ноги, спешившие к богатству.

Неизвестно, как сложилась бы судьба Петера Гуда, если бы он вскоре не познакомился, а затем и сошелся с таким же, как и он, поклонником теории Докпуллера — Джеком Пеккоуртером. Джек в избытке обладал не столько бережливостью, сколько вторым свойством, указанным в книге о Докпуллере: предприимчивостью. Все свое внимание он сосредоточил именно на ней, очень мало заботясь о самоограничении. Да и последнее он понимал несколько иначе, чем Петер.

Джек занимал небольшую должность на интендантском складе. Однажды он сообщил Петеру, что у них был пожар и на этом деле «можно заработать». Петер не понял и удивленно посмотрел на приятеля. «Вполне по теории Докпуллера», добавил тот. Но Петер отлично изучил синюю книжку: там не было ни слова о том, как зарабатывать на пожарах.

Джек набросал план, от которого у Петера закружилась голова. Для осуществления этого плана нужны были деньги, довольно много денег. Нет, сбережений Петера недостаточно. Разве это деньги? А у Джека вообще сбережений нет. Не мог бы Петер заимообразно взять у хозяина? Сколько? Тут Джек назвал такую сумму, что Петер вздрогнул. «Конечно, хозяин не даст! С какой стати?» «Вот именно: с какой стати у него просить?» — засмеялся Джек. Он предложил другое: вынуть деньги из кассы на несколько дней — ведь не каждый же день они нужны и не каждый день их проверяют.

Джек объяснил Петеру свой план. Во время пожара некоторая часть шинелей, хранившихся на складе, сгорела или была испорчена водой при тушении. Большая же часть шинелей сохранилась. Так вот, есть возможность приобрести все шинели, как испорченные. По-настоящему их должны продать с торгов, но это затруднение можно обойти, надо только заплатить комиссии. Пустяки! — этот расход окупится с лихвой. Купленные шинели нужно будет куда-нибудь вывезти, — у Джека уже есть на примете одно местечко. Затем нужно будет произвести пересортировку и целые шинели продать тому же складу, но, понятно, уже по полной цене. С комиссией все уже договорено. Остальное Джек также берет на себя — нужны только деньги.

Петер наотрез отказался.

— Тряпка! — рассердился Джек. — А еще метит в Докпуллеры!

— При чем тут Докпуллер? — раздраженно ответил Петер. — Докпуллер рекомендует предприимчивость, а не преступление!

— Наивный младенец! — искренне изумился Джек. — Неужели ты не понимаешь, что это одно и то же?

— То есть?

— Когда человека ловят и тащат в суд, это — преступление. Я не собираюсь под суд — значит, это предприимчивость.

— Разве хоть один преступник собирается под суд?

— Конечно, известный риск есть, — согласился Джек. — Но без риска нет дела. Докпуллер рекомендует риск.

Джек развернул перед Петером свое понимание теории Докпуллера: перестать курить или даже бросить невесту (в минуту откровенности Петер рассказал о своем «подвиге») — вовсе еще не значит отказаться от всего.

Прежде всего, нужно отказаться от тех предрассудков, которые связывают трусливых людей. Одно можно, другое нельзя, одно добродетельно, другое преступно… Все эти глупые предрассудки созданы для людей, у которых способностей хватает лишь на то, чтобы быть честными, не больше.

— Честный никогда не будет богатым, а богатый всегда честен, — этот афоризм Джека Пеккоуртера навсегда запечатлелся в мозгу Петера.

— Ничего этого в книге о Докпуллере нет, — робко возразил Петер.

— Умей читать не то, что автор пишет, а то, что он думает. Это не одно и то же. Разве ты не знаешь, что не все вещи называются своими именами? Не все же удобно сказать прямо. Впрочем, есть люди, которые не боятся и этого. Слышал ли ты о Ницше?

Нет, Петер не слышал.

Джек объяснил ему, что настоящие люди выше смешных и глупых правил о зле и добре. Потому-то они и становятся Докпуллерами. Докпуллер — это сверхчеловек!

— Если обнаружат, что я взял из кассы деньги, — тюрьма? — спросил Петер. Он уже колебался.

— Конечно! — подтвердил Джек.

— Так как же?

— Надо рисковать! Я тоже рискую: если операция с шинелями раскроется, мне попадет больше твоего. Без риска нет ничего. Даже ничего не делая, ты все же рискуешь.

— Чем же?

— Остаться тем, что ты есть.

Ничего более страшного Джек сказать не мог.

Больше всего на свете Петер боялся остаться там, что он есть.

Он попросил день на размышление. Всю ночь он не спал, мучился, колебался. Не проблемы морали, совести и чести мучили его — от них он отделался быстрее, чем от любви к Эмме и матери. Его пугала только тюрьма. Но взор его снова упал на бахрому брюк — как, всю жизнь таскать это украшение? Разве эта бахрома — не кандалы? Он решился.

Операция прошла блестяще. Он только вынул деньги и передал их Джеку, а тот организовал все остальное. Через четыре дня (срок, как убедился Петер, вполне достаточный, чтобы несколько раз умереть от страха) Джек принес деньги. Их стало вдвое больше. Петер вернул «долг» в кассу, а его сбережения более чем удесятерились. Джек был прав: несколько дней сделали в десять раз больше, чем несколько лет! Это были действительно докпуллеровские темпы!

Итак, он мог наконец начинать дело. Естественно, что за советом он обратился к Джеку. Но тот поднял его на смех: начинать дело с такими деньгами?

— Неужели еще мало? — упавшим голосом спросил Петер.

— Смотря для чего, — спокойно ответил Джек, — Ты можешь открыть киоск прохладительных напитков и всю жизнь ими торговать. Кстати, и сам будешь пить, чтобы вознаградить себя за воздержание в прошлом, а заодно и остудить жар, с которым ты некогда стремился стать Докпуллером.

У Джека была удивительно неприятная манера разговаривать: то, что он говорил, не всегда казалось Петеру остроумным, но всегда было очень зло и обидно. Однако приходилось терпеть: Джек доказал свои способности на деле.

— Докпуллер тоже начинал с маленьких предприятий…

— Когда Докпуллер начинал, кругом было пустое место. А теперь повсюду большие и малые Докпуллеры — иди, тягайся с ними!

— Что же делать?

— Только солидное предприятие может приносить крупные доходы. А начинать солидное предприятие в наше время можно лишь с солидными деньгами. Мы, мелочь, должны действовать иначе. Рисковать! Да, рисковать: либо пропал, либо выиграл!

На этот раз Джек предложил участие в биржевых махинациях. Акции то падали, то поднимались — это была прекрасная ситуация для маневрирования.

Несомненно, Джек был посвящен в биржевые тайны. Петер только удивлялся: откуда он все знал?

Джек играл на повышение и предложил Петеру вложить в акции все его сбережения. Он растолковал Петеру все выгоды биржевой игры. Вся штука в том, что за акции вовсе не надо платить целиком. Достаточно внести в обеспечение их лишь двадцать процентов. А когда акции поднимутся, остается только забрать себе разницу. Да разве можно придумать более верный и быстрый способ разбогатеть?

Петер все-таки струсил и для верности вложил только половину своих сбережений. Как он себя ругал, как смеялся над ним Джек, когда акции принесли большой барыш!

Теперь Петер окончательно поверил в счастливую звезду Джека и решил беспрекословно ему подчиняться. Он хотел расстаться с должностью старшего кассира — заработок несчастного служащего казался смешным по сравнению с тем, что можно было заработать без всякой службы. Джек посоветовал ему не торопиться. «Очень удобная должность, — улыбнулся он, — всегда может пригодиться».

И снова Джек оказался прав. Он был точно осведомлен о предстоящем резком повышении некоторых акций и затеял крупную игру. Конечно же, не имело смысла покупать какие-то мелочи, как они поступали до сих пор.

Нужна была такая операция, которая действительно сделала бы их людьми… Словом, Петер снова должен был сделать «заем» в хозяйской кассе, но значительно крупнее первого. Теперь Петер ни минуты не колебался. Половину хозяйских денег он, как обычно, дал взаймы Джеку, а остальное и все собственные сбережения внес за акции.

Вообще дела его шли превосходно. Фабрика справляла пятидесятилетний юбилей, и на торжество, куда были приглашены лишь высшие служащие, попал и Петер: он пользовался репутацией исполнительного и преданного работника. На вечере его представили хозяйской дочери, и ему показалось, что он произвел на нее впечатление. В самом деле, он был все еще недурен и, к тому же, элегантно одет (бахромы на брюках как не бывало). Однажды ему даже сказали, что он похож на Байрона. Он справился в энциклопедии и после этого стал хромать сильнее. Хозяйская дочь — ее звали Мэри — тоже была весьма недурна. Конечно, у нее могло бы быть меньше веснушек, и нос бы заметно выиграл, будь он немного поменьше. Кроме того, у Мэри были волосы такого неопределенного цвета, что все время приходилось гадать — блондинка она или рыжая? Словом, это не Эмма, но в общем, особенно, если принять во внимание, что это хозяйская дочка, она недурна. Он успел перемолвиться с ней лишь несколькими словами. Как-то, когда он возвращался с фабрики домой (шел он пешком, потому что жил вблизи), его обогнал небольшой автомобиль. Внезапно машина остановилась, и Мэри предложила подвезти его. Он очень удивился: со стороны девушки было необыкновенно благородно взять к себе в машину простого фабричного служащего. Это только доказывало, что он имеет успех. С сильно бьющимся сердцем Петер уселся рядом с Мэри. Правда, он все время боялся, как бы она не передала ему управления автомобилем, у него никогда не было своей машины, и он не умел управлять ею. Однако все обошлось прекрасно. Подвозить его, собственно, было некуда: через несколько минут он уже был дома. Поэтому они решили покататься и чудесно провели время. Веснушки теперь показались Петеру гораздо милее, чем в первый раз. А цвет волос, пожалуй, даже был оригинален. В конце концов, блондинки попадаются на каждом шагу, каждая уважающая себя брюнетка старается стать блондинкой. А это какой-то особенный медный отлив… Понятно, Эмма… Она была золотая, таких больше нет… Но зачем вспоминать?

На обратном пути Петер вскользь заметил, что он думает вскоре оставить фабрику. Ему показалось, что лицо девушки омрачилось. Он поторопился объяснить, что заработал приличные деньги и собирается открыть большое дело. Искоса взглянув на девушку, Петер заметил, что это произвело на нее хорошее впечатление. «Пожалуй, тогда я мог бы жениться на ней», — впервые подумал он определенно.

Приближались решительные дни. Джек утверждал, что в ближайший четверг, всего лишь через три дня, они должны стать богатыми людьми.

В ожидании этого, во вторник, Петер снова укатил с Мэри за город. «Как хорошо, — думал он, — берешь взаймы у хозяина, даже не спрашивая его; ухаживаешь за хозяйской дочкой; катаешься в хозяйском автомобиле, а когда разбогатеешь на хозяйских деньгах, женишься на его дочке!» Мэри в самом деле смотрела на него влюбленными глазами. Теперь она ему уже определенно нравилась. Да и веснушки были, положительно, милы. Кроме того, она ведь совсем молода, ей не больше девятнадцати-двадцати лет, а, говорят, с возрастом веснушки проходят… Интересно, какое приданое даст отец? А все-таки хорошо, что он тогда отказался от Эммы…

Мэри вдруг обратилась к нему с каким-то вопросом, он ответил невпопад, она рассмеялась и показалась Петеру такой милой, что он подумал — не поцеловать ли ее? Интересно, как она отнеслась бы к этому? Все-таки он решил подождать до тех пор, пока у него будет больше денег. Мэри, конечно, влюблена в него, но он еще не имеет права целовать такую девушку. Послезавтра биржа даст ему это право.

Он возвращался домой победителем. Мэри отважно довезла его до самого дома. «Она храбрая девушка! — подумал он. — И почти красивая.» Он чувствовал потребность поделиться с кем-нибудь своими чувствами и позвонил Джеку.

— Где ты пропадал целый день? — крикнул ему Джек в ответ на приветствие.

— Ты ахнешь, когда узнаешь, — таинственно сказал Петер, с радостью представляя себе, как удивится Джек, когда узнает о его женитьбе на Мэри. — Но сейчас я ничего не могу сказать.

— Постой, ты свои акции успел продать? — спросил Джек, не проявляя ровно никакого интереса к тайне Петера.

— Какие акции?

— Все акции.

— Те, что мы купили?

— Ну, конечно…

— Джек, ради бога, что случилось? — испуганно спросил Петер.

— Где ты был? Не знаешь, о чем весь город говорит…

— Не томи, Джек…

— Крах!.. Акции полетели к черту… Биржа закрыта… Ты разорен, если не успел продать акции.

— Не может быть! — крикнул Петер. Он ждал, что Джек рассмеется (ведь он такой шутник!) и скажет, что все это его очередная выдумка…

— Да что ты, с неба свалился? — сердито сказал Джек.

И в самом деле, Петер, который только что был на седьмом небе от радости, вдруг свалился на землю. Колени его дрожали, во рту пересохло.

— Не может быть… — еще раз машинально сказал он в трубку. — Не может быть…

22. Великое смятение умов

Можно предположить, что распространение слухов подчиняется какой-то определенной, хотя еще и не изученной, закономерности. Вероятнее всего, оно происходит по закону геометрической прогрессии. Отсюда та — подчас поразительная — быстрота, с которой слухи распространяются. Отсюда же — еще более поразительная быстрота их трансформации.

Уже накануне того вторника, который впоследствии стали называть «черным», по городу поползли мрачные слухи. Люди шепотом рассказывали друг другу, что между Докпуллером и Чьюзом произошел конфликт. Докпуллер уже хотел бы ликвидировать «Лигу спасения», но ничего не может поделать: изобретения Чьюза так могущественны, что он против них бессилен. Финансисты, за исключением нескольких человек, в лигу не вступили, но мелкий люд все несет и несет свои деньги в лигу, капитал ее продолжает расти. Скоро, на днях, может быть, завтра, она начнет действовать.

Утро «черного вторника» еще не предвещало шторма. Но вскоре по всем залам и коридорам биржи, по всем маклерским конторам поползли зловещие слухи. «Лига спасения» начинает действовать. Чьюз отказался от всякого соглашения с Докпуллером. Промышленники будут удалены из лиги. Уже к новому урожаю лига выбросит на рынок огромные количества пшеницы и мяса по невероятно дешевой цене. Чьюз открывает новые консервные заводы. Продукция будет производиться «лучами жизни». Благодаря дешевизне собственного сырья и простоте производства новая консервная промышленность будет вне конкуренции. Чьюз даст дешевый табак, дешевое вино и пиво, дешевый сахар. Он колоссально увеличит урожаи хлопка и льна, новые текстильные фабрики лиги завалят рынок неслыханно дешевыми товарами. Обилие скота даст массу дешевой кожи и шерсти. Чьюз даст дешевый каучук и резину. Чьюз уничтожит все болезни и тем самым покончит с фармацевтической промышленностью… Чьюз… Чьюз… Чьюз…

Вслед за слухами на бирже появились огромные партии акций, которые уже никто не хотел покупать.

Первыми дрогнули акции «Всеобщей пищевой компании» Блэйка и «Генеральной пшеничной компании» Ваттена — им прежде всего угрожал Чьюз. Мясной и хлебный короли не хотели, однако, сдаваться: курсы их акций упали на три-пять пунктов и остановились — агенты Блэйка и Ваттена начали усиленно их скупать. Но вдруг на рынок обрушился всесокрушающий водопад «пищевых» и «пшеничных». В этом ужасающем потоке, как щепки, завертелись бессильные спасители и, захваченные беснующимся водоворотом, пошли на дно. Все, кто имел «пшеничные» и «пищевые», пожелали от них избавиться. Но уже трещали акции и других компаний консервных, текстильных, обувных, табачных… Непоколебимо держались только стальные, нефтяные, автомобильные, железнодорожные…

Через полчаса шторм усилился. «Пищевые» и «пшеничные» стремительно летели вниз. Они уже потеряли по тридцать пунктов и не думали останавливаться. За ними догоняя и обгоняя их, мчались табачные, пивные, консервные… Резина, каучук, текстиль, кожа, обувь катастрофически падали. Даже химия, грозная химия сдала на несколько пунктов. Увлекаемые общим падением, заколебались наконец и стальные, нефтяные, автомобильные гиганты. Паника становилась всеобщей.

Землетрясение, наводнение, эпидемия чумы — все это было ничто перед беснующимся залом биржи, перед сумасшедшим смешением голов, рук, криков, цифр. Состояния разрушались в одну секунду. Цифры, сменявшиеся на доске с пулеметной скоростью, как из пулемета убивали сотни людей для того, чтобы через минуту снова убить их. Здесь умирали не один раз, а много раз подряд.

Главный комитет биржи собрался на секретное заседание. Но ничего секретного не получилось — весть о заседании прокатилась по всем уголкам биржи и только усилила всеобщий переполох.

А со всего города, как волны, уже устремлялись к бирже тысячи мелких держателей акций. Они мчались на авто, велосипедах, троллейбусах, они телефонировали, телеграфировали маклерским конторам: продать, продать, продать… Продать все… Продать, пока хоть что-нибудь дают…

К закрытию биржи разгром был полный. Множество компаний помельче фактически перестало существовать. Тысячи мелких держателей были разорены.

Биржевой комитет закрыл биржу на два дня.

23. Изнанка теории

Несколько мгновений Петер неподвижно сидел у телефона, стараясь понять, что случилось. Но так ничего и не понял.

Он отер холодный пот со лба, выскочил на улицу и купил газету. Ему почти ничего не было известно об изобретениях профессора Чьюза, и он никак не мог понять, какое отношение они имели к нему, Петеру Гуду.

Он помчался к Джеку. Он умолял его объяснить, что случилось. Джек рассказал, но это было все то же, что он уже прочел в газете. Нет, он хотел знать, как Джек мог ошибиться, как он мог не предвидеть… А он так ему верил, отдал ему все деньги — свои и чужие, да, да, чужие! — все поставил на карту, вплоть до самой жизни! И все только потому, что верил Джеку. Какое же право Джек имел не предвидеть…

— Черт его мог предвидеть, этого Чьюза! — угрюмо сказал Джек. — Все было учтено и все было бы так, как я говорил, если бы не вылез этот старикан. Никто его в игру не приглашал.

Петер продолжал жаловаться. В конце концов, Джек разозлился.

— Ты-то сам где был? Что я тебе — нянька?.. Я все-таки сумел спустить часть акций; чего же ты зевал?

— Ты же сам сказал, что наша игра только в четверг.

— Когда имеешь дело с биржей, всегда будь начеку. Я несколько раз звонил к тебе. Где же ты пропадал?

Петер рассказал о своей охоте за дочкой хозяина — он не мог отказать ей поехать за город, иначе потерял бы ее.

— За двумя зайцами погонишься… Хозяйская дочка — заяц, конечно, жирный. Но охотой и свиданиями занимайся в те часы, когда биржа закрыта. Ты нарушил принципы теории Докпуллера и наказан за это.

— А ты? — со злобой спросил Петер. — Ты не ездил за город с девочкой и все-таки разорился. При чем же здесь теория?

— Ты и меня подвел. Пойми, акции так упали, что внесенных нами в обеспечение двадцати процентов стало недостаточно. Будь ты в городе, мы опять прихватили бы у хозяина — и акции остались бы за нами. Убежден, что через день-другой паника уляжется и акции снова полезут вверх… Мы свое взяли бы! А из-за тебя и твоей девчонки пострадал и я. Хорошо еще, что большую часть своих акций я успел спустить. Хоть нет дохода, но и убытки не так уж велики. А у тебя остались деньги?

— Я все вложил в акции, — простонал Петер.

— Ты разорен.

— Не только разорен — тюрьма, тюрьма! Ведь деньги чужие!

— Ничем не могу тебе помочь, — сухо сказал Джек.

— Нет, можешь, можешь! — Петер схватил приятеля за плечо. — Слушай, Джек, ты сам говоришь, что твои убытки невелики. Ты должен помочь мне вернуть долг хозяину. Я заработаю и отдам тебе!

— А откуда ты взял, что я вообще собираюсь возвращать то, что ты называешь долгом?

Петер отшатнулся.

— У тебя же остались деньги. Ты сам сказал.

— Не отрицаю, — не обращая внимания на волнение Петера, спокойно сказал Джек. — И случись все так, как мы ожидали, я вернул бы тебе деньги. А теперь, сам рассуди, какой в этом смысл? Когда ты там отработаешь? Ни моей, ни твоей жизни на это не хватит. Нет, способности у тебя не те. Мой совет — поскорей удирай подальше!

— Деньги из кассы взял не ты, а я, — ожесточаясь, возразил Петер. — Если уж удирать, так почему же не с деньгами? Ради чего я должен оставить их тебе? Они мои по праву!

— Ну, положим, мое право не хуже твоего! — усмехнулся Джек.

Петер понял, что таким путем он ничего не добьется.

— Джек, вспомни, ведь мы — друзья! — Он порывисто схватил друга за руку. Сколько раз я помогал тебе! Сколько раз доставал деньги!

— А разве не я все время вытаскивал тебя, — сухо ответил Джек. — И разве я не возвращал тебе деньги, да еще с такими процентами, каких нигде не дают?

— Верно, Джек! Так будь же честным до конца.

— Пойми сам — в этом нет никакого смысла! Ты выпал из игры, понимаешь, совсем выпал. Ну, верну я тебе деньги, все равно их слишком мало, чтобы начинать все сызнова. Да и лет тебе уже порядочно. А главное, способностей у тебя нет. Кроме того, тебя скорее всего поймают. Значит, деньги напрасно пропадут, а тебе — опять-таки тюрьма.

— Если я и без денег удеру, меня тоже могут поймать, — возразил Петер.

— Зато денег не поймают, — спокойно ответил Джек. И вдруг, точно впервые заметив расстроенное лицо товарища, взял его за руку и сказал самым сердечным тоном: — Петер, ты не должен на меня дуться! Право же это справедливо. Сам понимаешь, мои способности лучше твоих. Я все-таки выбьюсь, а у тебя деньги пропадут… Дай же руку, не сердись! Я вовсе не хотел твоего краха. Сколько раз я звонил к тебе! Я исполнил свой долг. Пойми: не человек собирает деньги, а деньги выбирают человека.

— Ты не друг! — со страшной злобой закричал Петер, вырывая руку у пытавшегося пожать ее Джека. — Ты… — Петер запнулся, и вдруг, вспомнив, крикнул: — сверхчеловек! Да, да, сверхчеловек! Для тебя ни добра, ни чести, ни дружбы — ничего нет. Обобрать друга, а потом голого выбросить на улицу!..

— Это ты напрасно! — обиженно возразил Джек. — Я дам тебе денег на первое время.

Он достал пачку билетов. Но Петер выхватил их и швырнул ему в лицо.

— На тебе, сверхчеловек! — яростно крикнул он и, не оглядываясь, выбежал из комнаты.

24. Собачонка на бульваре

Петер плохо помнил, как он выскочил от Джека, куда пошел… Когда к нему вернулась способность соображать, он увидел, что без всякой цели бредет по чахлому бульвару на одной из городских окраин. Как он сюда попал? Было уже совсем темно, вероятно, далеко за полночь. Он присел на скамейку и сидел там, пока не продрог. Оставаться на бульваре было невозможно: Петера пугал не столько холод, сколько полицейский, который уже начинал к нему присматриваться. Ехать домой? Нельзя. У него больше нет дома…

Огненные круги фонарей расплывались в грязном тумане. Иззябшие деревья, как мокрые собаки, стряхивали с себя редкие капли. Сырость пронизывала Петера насквозь; казалось, она проникла до костей. Он почувствовал, что дрожит мелкой противной дрожью.

С трудом поднявшись со скамейки, он побрел искать гостиницу. Грязные переулки, ободранные дома, редкие прохожие — куда он забрался?

Наконец он нашел дешевые номера. Маленькая комнатка с отклеившимися обоями, с окном, выходящим в мрачный колодец двора… О, для него и это хорошо! Он и на это уже не имеет права!

Всю ночь Петер не спал. То неподвижно сидел, уставившись на цветочки полинялых обоев, то бегал взад и вперед по комнате. Все рухнуло… Жизнь вдруг опустела. Разве ради достижения цели он не отказался от всего — от счастья, от любви, от Эммы, от матери. Так почему же он ничего не получил взамен? Кто в этом виноват?

Под утро он пылал неистощимой злобой к Джеку. Вот кто виноват! Это он толкнул его на неверный путь, а потом ограбил в тяжелую минуту. Петеру казалось, что именно Джек посоветовал ему бросить Эмму и мать.

А теперь, когда он, Петер, должен погибнуть, Джек будет преуспевать. «У тебя нет таких способностей, как у меня». Джек сказал это тоном, в котором явно слышались насмешка и презренье. Так нет же, черт возьми, он заставит его вернуть деньги. Со злобной радостью Петер представлял себе, как Джек упадет перед ним на колени и будет молить о пощаде. «Сверхчеловек!»

Петер с трудом дождался рассвета и, расплатившись, выбежал из гостиницы. На последние деньги он купил маленький револьвер и патроны. Пока Петер ехал, он сто раз убил Джека и вполне насладился местью. Его воображение рисовало самые соблазнительные картины мести, и каждая из них кончалась тем, что он забирал у Джека деньги и безжалостно убивал его.

Но когда он, наконец, примчался к квартире Джека, на стук вышла незнакомая толстуха с двумя пузырями вместо щек и двумя пузырями вместо подбородка и шеи. Она сказала, что господин Пеккоуртер еще вчера вечером уехал неизвестно куда. «Не может быть!» — воскликнул ошеломленный Петер. Впрочем, он уже сообразил, что иначе и быть не могло. «Вы что же мне не верите? Я — хозяйка!» — обиженно сказала толстуха, надув свои пузыри, и ввела его в квартиру. Комнаты были совершенно пусты. Петеру показалось, что в глазах женщины промелькнула усмешка. С каким удовольствием он влепил бы в ее жирную физиономию заряд, предназначенный Джеку! Но, несмотря на душивший его гнев, Петер все-таки понял, что это было бы просто глупо.

Когда он вышел из квартиры Джека, ярость его вдруг погасла. Он почувствовал себя затравленным и жалким. Может быть, женщина и не смеялась над ним, но Джек наверняка смеется. Где он? Подпрыгивает сейчас на подушках автомобиля или вагона и посмеивается над Петером. И, конечно, он прав: да, Петер, ты показал себя дураком, куда тебе тягаться с Джеком!

Петер почувствовал, что ослабел. Он подумал, что сейчас упадет, и все эти машины, автобусы, троллейбусы — весь этот хищный город с ревом пронесется по нему, и во всем мире не найдется никого, кто пожалел бы его. Никто даже не заметит, что его раздавили.

Но его не раздавили. Он добрался до сквера и, ощущая мерзкую слабость в коленях, опустился на мокрую от тумана скамью. Сейчас он чувствовал себя несчастным даже не потому, что потерял все, что имел и хотел иметь, а потому, что до его горя никому не было никакого дела. Он совершенно один. Ни матери, ни Эммы — никого…

Маленькая лохматая собачонка, продрогшая, с поджатым хвостом, выскочила из-под скамьи и, готовая бежать, испуганно уставилась на него. «Чего боишься? — сказал он. — Я не сильней тебя». Но собачонка, испугавшись голоса, убежала.

Внезапно ему захотелось поднять голову и жалобно, безнадежно, по-собачьи заскулить…

25. Волны добираются до тихого острова

Вероятно, единственным человеком в стране, который ничего не слышал о биржевом шторме, бушевавшем в течение всего «черного вторника», был его виновник профессор Чьюз. Запершись в своей лаборатории, он продолжал поиски Z-лучей.

В среду утром позвонил Уиппль. Он подозревал, что Чьюз ничего не знает, и все же удивился, убедившись в этом. Он рассказал профессору о том, что произошло. Теперь в свою очередь удивился Чьюз. Но стоило ему снова погрузиться в работу, как он моментально забыл обо всей этой глупой истории. В стране, потрясенной ударами жестокой бури, особняк ученого был единственным тихим островом, куда не добрались разрушительные волны…

Под вечер Чьюз решил поехать к Луизе и Джо. Он уже шел к выходу, когда Роберт доложил о посетителе. Имя его решительно ничего не говорило профессору. Он приказал сообщить, что уезжает.

Когда он спускался с крыльца к ожидавшей его машине, из-за угла дома, прихрамывая, поспешно вышел молодой человек. Заикаясь и путаясь, он просил извинения и умолял выслушать его.

— Вам сказали, я уезжаю, — сердито отрезал Чьюз.

— Умоляю вас, выслушайте меня, — прерывающимся голосом повторил молодой человек. — Несколько минут… Завтра будет поздно…

Чьюз оглянулся. Лицо молодого человека выражало крайнее возбуждение.

— Что вам угодно? — сказал ученый, немного смягчаясь. — Только, пожалуйста, быстрее. Мне надо ехать.

Торопясь, заикаясь, глотая слова, незнакомец стал что-то говорить. Чьюз мог только разобрать, что речь снова идет о биржевом крахе.

— Опять биржа! — воскликнул он с омерзением. — Не хочу слушать!..

И он повернулся к машине. Но незнакомец, схватив его за рукав пальто, продолжал говорить. Профессор ничего не понял: тут были и умершая от туберкулеза мать, и брошенная невеста, и биржевой крах. Молодой человек играл, потерял деньги, и их почему-то обязан был возвратить он, профессор Чьюз.

— Господин профессор, это мечта всей моей жизни! — быстро и горячо говорил незнакомец. Глаза его горели, лицо нервно подергивалось. — Ваши изобретения разорили меня. Мне грозит тюрьма. Ведь вы же так богаты — что вам стоит вернуть мне деньги!

— Вы с ума сошли! — крикнул ученый, выходя из себя. — Пустите! — он вырвал рукав из цепких пальцев незнакомца и шагнул в машину. — Поехали, Джон! приказал он шоферу.

— Ах, так! — крикнул взбешенный незнакомец. Он отступил на шаг и выхватил револьвер. В то же мгновение раздался выстрел.

Джон уже давно приглядывался к странному посетителю. Уловив его движение, он резко рванул автомобиль. Не успев сесть, Чьюз свалился на сиденье. И сейчас же, резко затормозив, Джон выскочил из машины. Незнакомец, прихрамывая, бежал к воротам.

— Ах ты, негодяй! — закричал шофер и бросился вдогонку.

Оглушенный профессор встал, открыл дверцу и выглянул наружу. Он ничего не понимал: почему бежит незнакомец, зачем гонится за ним Джон? Он не слышал выстрела, потому что упал и ударился головой о сиденье…

Незнакомец хромал и не мог быстро бежать, Джон настигал его. Навстречу, из-за ворот, бежал дворник. Из сада, наперерез бегущему, спешил Роберт. Все пути незнакомцу были отрезаны. Внезапно он остановился и обернулся; Чьюз, дальнозоркий, как все старики, увидел в его руках револьвер.

— Осторожно, Джон! — закричал он, предостерегая шофера.

Когда Джон почти вплотную подбежал к незнакомцу, тот поднял револьвер и выстрелил… себе в грудь. Чьюз выскочил из машины и бросился к нему с быстротой, на которую были способны его старые ноги.

Незнакомец лежал с закрытыми глазами. Убедившись в том, что он еще дышит, Чьюз приказал перенести его в дом и исследовал рану. Пуля попала в область сердца. Самоубийца потерял много крови. Он был без сознания. Сердце работало с перебоями. Чьюз сделал перевязку и распорядился позвонить в «скорую помощь», в полицию и Уипплю.

«Что за сумасшедший день! — растерянно думал он, сидя около самоубийцы. Неужели он стрелял в меня?»

Чьюз ничего не понимал. Он изобрел средство, которое должно было принести великие блага человечеству. Почему же в него стреляют?

26. Принципы «Свободы»

Уиппль был поражен биржевым крахом, выстрел же Гуда прозвучал для него как удар грома. Вызывать Уиппля Чьюзу не пришлось: он и так ехал к профессору, и если бы поспел на пять минут раньше, то стал бы свидетелем разыгравшихся событий. Теперь же установить истину было очень трудно: Джон уверял, что незнакомец стрелял в профессора, Чьюз, правда, не совсем уверенно, отрицал это. Порывшись в карманах самоубийцы, Уиппль извлек записную книжку и установил его имя, фамилию, адрес.

Машина «скорой помощи» явилась одновременно с полицией. Незнакомца, который так и не пришел в себя, увезли. Чьюз и Джон дали разноречивые показания. Роберт и дворник вообще ничего не могли сказать: они подоспели к развязке. Револьвер был тщательно исследован: в нем не хватало двух патронов.

— Ясно, что он стрелял в профессора, — заметил Уиппль.

— Поспешное заключение, — возразил полицейский агент.

Чьюз был очень расстроен, но поездки к Луизе и Джо не отменил. Наоборот, сейчас ему не хотелось оставаться в своем особняке: Уиппль, коротко протелефонировав в редакцию о случившемся, поспешил на квартиру к Гуду. Через полчаса он уже интервьюировал господина Крэпа, хозяина той фабрики, где служил Петер Гуд. Хозяин метал громы и молнии: его старший кассир два дня тому назад сбежал и, как показала проверка кассы, прихватил с собою изрядную сумму.

Уипплю все стало ясно: Гуд украл деньги, проигрался на бирже и стрелял в Чьюза. Уиппль помчался в редакцию.

Керри принял новую сенсацию без энтузиазма.

— Не надо торопиться, — сказал он. — Я не уверен в том, что Гуд стрелял в Чьюза.

— Это несомненно! — воскликнул Уиппль.

— Однако вы сами говорите, что Чьюз не слышал выстрела.

— Потому что он в этот момент упал и сильно ударился. Но шофер…

— Шофер не в счет. Подождем результатов следствия.

— А другие газеты…

— Будьте спокойны, — улыбнулся редактор. — Другие газеты сообщат то же, что и мы: бедный молодой человек в результате изобретения Чьюза потерял все свои деньги, скопленные ценою многолетних лишений. В виде протеста он решил застрелиться на глазах виновника своего несчастья. Очень трогательный случай! Публика оценит…

— Напоминаю, господин редактор, что деньги бедный молодой человек не скопил, а украл в хозяйской кассе.

— Нет, Уиппль, — раздраженно сказал Керри, — из вас никогда не получится хороший журналист. Неужели из-за этой детали мы будем портить всю историю?

— Другие газеты…

— Не беспокойтесь, там тоже сидят журналисты…

— Хозяин поднимет шум… Сумма порядочная.

— Пустяки! С хозяином легче всего договориться.

— Зачем это все, господин редактор? Почему бы не сообщить, как было в действительности? Все-таки мы — «Свобода».

— Бросьте ребячиться! Свобода, свобода!.. Я не знаю никакой другой свободы, кроме свободы понимать под этим словом то, что мне нужно.

— То есть лгать! — воскликнул Уиппль с таким жаром, что Керри невольно улыбнулся.

— Уиппль, вы, кажется, принимаете меня за читателя?

— «Свобода» и ложь — нечего сказать, хорошее сочетание!

— Ах, юноша, как вы боитесь слов! — добродушно усмехаясь, сказал Керри. В жизни есть только две возможности: обманывать или быть обманутым. Выбирайте!

Видя, что Уиппль снова готов возразить, редактор замахал руками:

— Молчите, молчите! Наперед знаю все, что вы скажете. Сам был молодым… А пожил — поумнел, все понял. А вот вы не понимаете. Ради чего вы, собственно, хлопочете? Кому она нужна, ваша правда? Кто у вас просит ее?

— То есть как это? — опешил Уиппль. — Каждый хочет правды.

— Да откуда вы взяли? Совсем не правды хотят люди, а покоя, удобной жизни… Так сумейте же придумать правду, удобную для них и для себя!

— Интересная философия! — не то иронически, не то всерьез сказал Уиппль. Неужели же, господин редактор, все, что вы сказали, — правда?

— Несомненно!

— Ага! Я поймал вас. Ведь вот нашли же вы для себя правду и даже мне ее проповедуете! Или это тоже обман?

— Нет, Уиппль, это настоящая правда. Дело в том, что на свете есть единственная правда и заключается она в том, что на свете правды нет.

— Может быть, вы и правы, господин редактор. Только вот беда: обман раньше или позже раскрывается.

— Не всегда. Ну, а если раскрылся один обман, значит, нужен другой, и только.

— Больше не поверят!

— Пустяки! Способность человека верить неискоренима. Ведь верить на слово гораздо проще, чем рассуждать. Вы, медики, учите, что человек мыслит мозгом. Чепуха! Человек толпы думает ушами.

— Знаете, господин редактор, после всего, что вы сказали, я никак не могу взять в толк: чем же мы тогда отличаемся, например, от «Горячих новостей»?

— Мы — радикальная газета, — с гордостью ответил Керри. — Наш читатель требователен. Он не переварит «Горячих новостей». Мы должны дать…

— Диетическую ложь?

Керри поморщился.

— Вы безнадежны, Уиппль, — сказал он. — Если бы вы были настоящим журналистом, вы поняли бы, как сейчас кстати эта история.

— Выстрел в Чьюза кстати?

— Раз он не достиг цели, значит — некстати, — холодно возразил Керри. — Но выстрел Гуда в себя — очень кстати. Мы сделаем из него прекрасную мелодраму! Мелодрама и сенсация вместе! — в полном восторге воскликнул редактор. — Боже мой, да о чем еще может мечтать журналист? Мне стыдно, Уиппль, что сотрудник моей газеты этого не понимает!

27. Цена славы

Петер Гуд не жалел, что стрелял в себя. Лежа в большой белой комнате, он жалел только о том, что промахнулся. Как было бы хорошо не открывать глаз, ни о чем не думать. Так не хотелось думать… Петер часто впадал в полузабытье, но даже и придя в себя продолжал лежать с закрытыми глазами. Это избавляло его от необходимости видеть мир, в который у него не было никакого желания возвращаться.

Как-то, открыв глаза, Петер увидел перед собой лицо хозяина.

— Не волнуйтесь, Гуд, вам вредно, — ласково сказал хозяин. — Я пришел навестить вас. Как вы себя чувствуете?

— Ах, господин Крэп, — прошептал Петер, — я очень виноват перед вами.

— Повторяю, Гуд, успокойтесь! Вы решительно ни в чем передо мной не виноваты…

— Но деньги… Я должен был выиграть наверняка. Я вернул бы, если бы не этот крах…

— Я вас не понимаю, — возразил хозяин. — Никаких денег вы у меня не брали. Наличность кассы в полном порядке. Пожалуйста, запомните это.

Петер ничего не понимал. Может быть, это продолжение бреда? Так, значит, ему не грозит тюрьма? Но он стрелял в знаменитого ученого. Нет, все равно тюрьма!

— Все равно тюрьма… — тяжело вздохнул он. — Я стрелял в Чьюза.

— Что вы, мой милый, — снова возразил хозяин. — Вы стреляли только в себя. Ни в кого больше.

— Но…

— Никаких «но»! Вам вредно волноваться и спорить. Молчите!

— Но…

— Сам Чьюз вовсе не обвиняет вас в покушении. Да и кто этому поверит: вы разговаривали с ним лицом к лицу — и вдруг промахнулись с такого близкого расстояния.

Петер все больше изумлялся.

Хозяин тем временем развернул перед ним газету.

— Не следовало бы вас сегодня волновать, — улыбаясь, сказал он. — Но так уж и быть, — смотрите!

И Петер узнал, что он герой. Герой! Так прямо и было напечатано в газете. Это он вступился за попранные Чьюзом интересы бедных маленьких людей. Выстрелом в сердце он протестовал против того разорения, какое принесло этим людям открытие Чьюза.

В газете не было ни слова о том, что он стрелял в Чьюза. Наоборот, Чьюз заявлял, что он слышал только один выстрел, направленный незнакомцем в себя.

— Убедились? Так не путайте же! Когда вы поправитесь, вас, конечно, навестит следователь…

— А разве я поправлюсь? — спросил Петер. В нем вдруг проснулась надежда.

— А почему же нет? Конечно.

— Но сердце… Мне кажется, из него вытекла вся кровь.

— Пустяки! Я пригласил сюда профессора Вирма, он творит чудеса…

Петер вдруг почувствовал, что он безумно хочет жить. Значит, не все потеряно. Тюрьма не грозит. Что же случилось? Он все отлично помнит: как брал деньги, как стрелял… Но кругом почему-то не хотят этого знать. Даже сам Чьюз не хочет. Почему? Этого Петер не понимал. Но это, в конце концов, неважно. Только бы поправиться!

На следующий день он чувствовал себя гораздо лучше. Да и как могло быть иначе, когда столько людей думали о нем и любили его! Мэри принесла ему большой букет хризантем. Теперь он уже не сомневался в том, что она станет его женой. Газеты помещали портреты Петера Гуда, называя его героем. То-то удивляется теперь Джек! Пусть позавидует его славе!

В больницу явился следователь. Он был очень любезен. Собственно, дело достаточно ясно, но закон требует, чтобы был допрошен и господин Гуд. Он, следователь, надеется, что господин Гуд чувствует себя лучше. Впрочем, он задаст лишь несколько самых необходимых вопросов. Итак, каковы причины, побудившие господина Гуда стрелять в себя?

Петер коротко, но в драматических тонах изложил свою жизнь. Понятно, он умолчал о Джеке и об операциях, предпринятых вместе с ним, а также, помня наставления хозяина, о «займе» и выстреле в Чьюза.

Следователь заинтересовался, каким образом у господина Гуда оказался револьвер. Петер рассказал. Отлично. Куда же пошел господин Гуд из магазина? Петер сказал, что сначала он хотел сразу же покончить с собой, но потом решил поговорить с профессором Чьюзом, так как считал его и считает (подчеркнул он) виновником своего несчастья.

Твердо ли помнит господин Гуд, что из магазина он направился прямо к профессору Чьюзу? Не был ли он где-нибудь еще до этого?

Петер смутился. Неужели следователь знает о Джеке и о том, что револьвер предназначался для него?

— Может быть, вы забыли, у вас сейчас болезненное состояние… Вспомните!..

Петер молчал.

— Вы купили револьвер. Откуда вы знали, исправно ли он бьет?

— Магазин и фирма первоклассные…

— Конечно, конечно, — согласился следователь, как показалось Петеру, с неудовольствием. — Но все-таки естественно проверить только что купленную вещь…

Наконец-то Петер понял. Боже, какой он дурак!

— Да, да, господин следователь, я вспомнил, — заторопился он. — Я ушел за город, в лес, и там, на лоне природы, хотел покончить с собой. Я вынул револьвер, зарядил его и выстрелил вверх. Он был исправен. Но когда я стрелял, то увидел зеленые вершины деревьев, голубое небо, и мне стало жалко убивать себя. Вот тогда-то я и решил поговорить с Чьюзом. Мне казалось справедливым, чтобы он вернул мне то, что отняло его изобретение…

— Теперь мне ясно, почему в вашем револьвере не хватает как раз двух патронов, — с явным удовлетворением сказал следователь. — Но, может быть, вы все-таки стреляли в профессора Чьюза? Дело в том, что его шофер утверждает именно это.

— Какая клевета! — возмущенно воскликнул Петер.

— Да, поскольку сам профессор Чьюз не подтверждает этой версии, можно было бы на ней и не останавливаться.

Петер снова вспомнил советы хозяина.

— Мало того, что это клевета, но еще и глупая! — решительно сказал он. Ведь я говорил с профессором Чьюзом лицом к лицу — как тут можно промахнуться? Кроме того, как мог Чьюз не слышать выстрела?

— Не волнуйтесь, господин Гуд, — успокаивающе сказал следователь, — мы достаточно опытны, чтобы сопоставить все факты.

Он любезно улыбнулся Петеру и дал ему подписать протокол допроса.

В тот же день к Петеру явилась группа журналистов. Уже более уверенно, даже с некоторым пафосом, Петер развернул перед ними ту же картину, какую нарисовал следователю. Вечером он имел удовольствие прочесть ее в газетах. Его переживания были изображены художественно, с большим мастерством.

Снова явился хозяин. Он похвалил Петера за показания следователю. Но теперь Гуд должен удовлетворить требованиям народной совести.

Петер решительно не понимал, чего еще хозяин хочет от него.

— Вы совершили великий грех, — говорил хозяин. — Народная совесть… Святая религия… Милосердная всепрощающая церковь… Она, как добрая мать…

Хозяин даже прослезился.

Словом, к какой церкви принадлежит Гуд? Откровенно говоря, Петер сам успел забыть об этом, ибо религией не интересовался с тех пор, как убедился, что ему нечего ждать от нее.

Хозяину он этого, разумеется, не сказал.

Вечером к нему пришел «духовный отец».

— Сын мой, — торжественно сказал он, — понимаете ли вы, какой великий грех вы совершили, пытаясь отнять у себя жизнь, которую даровал вам всемогущий творец и в которой только он один и волен?

Петер с трудом боролся со сном: все предыдущие визиты его сильно утомили. Кроме того, еще со дней юности, когда его обрабатывал проповедник, он чувствовал отвращение к речам такого рода.

Это не помешало ему выразить полное и чистосердечное раскаяние. «Отец» обещал, что церковь милостиво отнесется к своему заблудшему сыну.

Эта сцена также была весьма трогательно описана в газетах.

Однако больше всего удивило Петера появление у него трех делегатов вновь образовавшегося «Общества ограбленных Чьюзом». Общество было намерено требовать, чтобы Чьюз возместил убытки, понесенные в результате изобретения «лучей жизни» и последовавшего за ним биржевого краха. Делегация сообщила Петеру об избрании его почетным председателем общества.

Словом, Петер мог быть доволен. Но — увы! — к вечеру следующего дня ему стало гораздо хуже. Как будто что-то оборвалось в сердце.

Только теперь он всерьез подумал, что может умереть. Неужели его не спасут?

Почему до сих пор нет профессора Вирма?..

Поздно ночью, лежа в освещенной лунным сиянием палате, Петер понял, что знаменитый профессор опоздал. Все опоздали — его уже никто не мог спасти. Впервые он подумал о том, что искал в жизни совсем не то, что нужно. Почему он никогда не видел этой луны, этого лунного света? Теперь он жалел не о миллионе, который потерял, прежде чем скопил, а о потерянной навсегда луне. Оказывается, в жизни все было совсем не так, как он себе представлял.

Все не так и все не то… Но что же было в ней на самом деле?

Петер метался в поисках этого самого главного. У его постели собрались врачи и сиделки, но он уже не видел их, а они не понимали, что он ищет самое главное в жизни.

На мгновение что-то ослепило его — яркое, золотое… Что это? Миллиарды Докпуллера?.. Волосы Эммы?.. Он уже не мог ни увидеть, ни понять этого.

28. Канонизация героя

Все тридцать пять лет, прожитые Петером Гудом, протекли в полной неизвестности. Лишь последние три дня его жизни были осенены крылом славы. Он, который мечтал хорошо жить в этом мире, а не в загробном, занял прочное положение только в гробу. Холодный, равнодушный, лежал он в цветах, а газеты склоняли его имя, печатали прочувствованные некрологи, портреты в траурной кайме. Иначе как страдальцем и героем его теперь не называли.

«Конечно, изобретение Чьюза благородно, — писала солидная газета „Честь“, но часто самые благородные побуждения и поступки порождают совершенно неожиданные, противоположные последствия. Ужасный биржевой крах последних дней, последовавшее за ним разорение, горе, слезы тысяч людей и, как яркая трагическая иллюстрация, самоубийство Петера Гуда показывают, что „лучи жизни“ таят в себе такие угрозы для жизни общества, каких вначале нельзя было предвидеть. Полная трагизма фигура бедного безвременно погибшего юноши, всю жизнь отказывавшего себе во всем, ценой тяжелых лишений скопившего небольшую сумму и вдруг из-за изобретения Чьюза все потерявшего, — эта фигура не может не возбуждать глубокой симпатии, искренней жалости и сочувствия. Петер Гуд не единственная жертва: многие несчастные также покончили с собой в эти дни. Но Петер Гуд сделал это на глазах того, кто оказался виновником его несчастья. И мы все, все общество в целом, обязаны прислушаться к этому протесту героического юноши-страдальца. В первую очередь должен это сделать президент „Лиги спасения“ г. Докпуллер, великий покровитель цивилизации и науки.»

Газета «Честь» высказалась в наиболее академическом тоне. Другие органы печати были настроены более решительно. Больше всех неистовствовали «Горячие новости». «Преступление Чьюза» сразу оттеснило на второй план все уголовные преступления, которым эта газета систематически посвящала свои страницы. «Горячие новости» не называли Чьюза иначе, как убийцей. Только «Свобода» ограничилась тем, что выразила сожаление по поводу трагической гибели Петера Гуда. И все-таки Уиппль был взбешен: даже «Свобода» не проронила ни слова ни о «займе» из хозяйской кассы, ни о выстреле в Чьюза.

«Общество ограбленных Чьюзом» выпустило декларацию, в которой заявляло, что «кровь несчастного юноши — героя Петера Гуда вопиет к небу и обязывает нас добиться от Чьюза возмещения всех потерь разоренным им людям. Только тогда мы можем быть уверены, что дух страдальца обретет за гробом спокойствие и удовлетворение. Мы даем торжественную клятву добиться этого, в знак чего наше общество принимает славное имя многострадального и героического Петера Гуда».

Похороны Петера Гуда были совершены по всем обрядам религии, ибо церковь простила героя еще при жизни. На похоронах, которые вылились в большую демонстрацию, присутствовали не то сто, не то пятьсот, не то тысяча (газеты сообщали разные сведения) членов «Общества имени Петера Гуда лиц, ограбленных Чьюзом». Над открытой могилой своего шефа они поклялись отомстить за него, истребовав с Чьюза все убытки. На деньги, причитающиеся Гуду, было решено воздвигнуть бронзовый памятник незабвенному страдальцу. Пока же на могиле Гуда был поставлен скромный деревянный крест с приличествующей случаю евангельской цитатой.

29. Последняя попытка примирения

Газетная шумиха вокруг Петера Гуда мало интересовала Чьюза. Хотя и не искушенный в политике, он уже достаточно знал дух «демократической печати» своей страны. Его обеспокоило лишь замечание Уиппля, что даже коммунистический «Рабочий» выступает против него. Почему же и коммунисты против него? Он достал номер «Рабочего». «Позорная травля ученого» — называлась статья, посвященная последним событиям.

«Великое изобретение, — писала газета, — которое в нормальном человеческом обществе принесло бы счастье и изобилие, в нашем обществе, искалеченном капитализмом, вызвало только взрыв ненависти со стороны финансовых и промышленных монополистов. Нет ничего удивительного в том, что они травят изобретение и изобретателя: счастье и изобилие не в их интересах, они живут лишь на несчастье и голоде народа. Но удивительно то, что сам изобретатель профессор Чьюз не понимает этого. Каким же наивным нужно быть, чтобы всерьез поверить, будто „Лига спасения“ во главе с… Докпуллером может спасти народ от болезней и голода! Если такая лига кого-нибудь и может спасти, то только Докпуллера и подобных ему монополистов от опасности осуществления изобретения».

Чьюза глубоко взволновали эти строки: газета писала так, как будто знала о «заговоре учредителей»!

«Мы далеки от того, чтобы обольщать себя надеждой, — продолжала газета, будто в обществе, где господствуют Докпуллеры, возможно искоренить болезни и создать изобилие. Такое открытие, как „лучи жизни“, в интересах трудового народа, в интересах рабочих, и поэтому оно может быть полностью осуществлено лишь тогда, когда власть будет в руках рабочих, в руках трудового народа».

— Пропаганда! — насмешливо сказал Уиппль, читавший статью из-за плеча профессора. — Обычная коммунистическая пропаганда!

Профессор с удивлением посмотрел на него. Пропаганда? Но разве в этом дело? Верно это или нет — вот в чем вопрос! Докпуллеры не хотят осуществить изобретение, — это-то он теперь понял, — следовательно… вывод мог быть только один… Пропаганда! Но разве нельзя пропагандировать правду?

Ко всем выпадам со стороны «Горячих новостей» и им подобных газет профессор отнесся с презрительным равнодушием. Но к смерти Гуда Чьюз не мог остаться равнодушным.

Декларация общества имени Петера Гуда утверждала, что дух покойного героя был лишен спокойствия и «бродил», невидимый, среди живых. В таком случае он, вероятно, узнал много неожиданного. Он понял, что был неправ, когда еще при жизни, размышляя на бульваре, думал, что его раздавят и никто этого не заметит. Нет, его раздавили с большим почетом. Но ему пришлось бы с грустью признать, что его действительно никто не пожалел. Никому не было решительно никакого дела до живого Петера Гуда, он нужен был только мертвый.

Дух Петера узнал бы, что во всей стране только один человек его действительно жалел. И это был как раз тот, в кого Гуд стрелял и кого теперь называли убийцей Гуда.

Смерть Гуда потрясла Чьюза. Всю жизнь боровшийся со смертью, он не понимал, как мог человек лишить себя жизни из-за таких пустяков!

Он был потрясен и тем, что «лучи жизни» стали хотя бы косвенной причиной чьей-то смерти. Он укорял себя за то, что недостаточно внимательно отнесся к незнакомцу.

На другой же день после смерти Гуда Чьюзу пришлось вести беседу по поводу него. Роберт доложил о приезде Регуара. Чьюз не хотел верить: как, после такого оскорбления?

Принять или отказать? Но все-таки… Докпуллер — это Докпуллер.

Регуар вошел в кабинет Чьюза как ни в чем не бывало. Он выразил глубочайшее сожаление от имени господина Докпуллера и от себя лично по поводу злодейского выстрела. Господин Докпуллер и он, Регуар, верят, что само провидение отвело руку преступника и спасло уважаемого профессора. Господин Докпуллер и он, Регуар, высоко ценят благородство профессора Чьюза, который отказался от обвинения преступника, ранившего себя и обреченного на смерть.

— Откуда вы взяли, что в меня стреляли? — недовольно спросил Чьюз.

— Неужели вы в этом сомневаетесь, любезный профессор? — высоко поднял брови Регуар. — Вы настолько благородны, что не можете допустить мысли о существовании такого преступника, который посмел бы поднять руку на изобретателя «лучей жизни». К сожалению, это так. Ваш шофер, любезный профессор, прав! Если вы даже не слыхали выстрела, то посудите сами: зачем этот Гуд бросился бежать? Ведь он мог застрелиться и около вас. Зачем за ним погнался шофер? Ведь все происходило так, не правда ли? Мы достаточно осведомлены (профессор Регуар говорил правду: не использовав отчет Уиппля для газеты, Керри передал его Регуару).

Чьюз удивился простоте и логичности этих доказательств.

— Однако газеты пишут другое… — сказал он с горечью.

— В том-то и дело, — подхватил Регуар, — те люди, ради которых вы трудились, которых хотите спасти, против вас. Едва вы задели их интересы, все сразу изменилось: они уже не рукоплещут вам, а стреляют в вас. Разве Гуд думал о том, что ваше изобретение может спасти тысячи жизней? Что ему эти жизни перед его маленькими интересами? Он пошел стрелять в вас. Это грубая чернь! Разве она способна оценить ваши изобретения? Я вас предупреждал, профессор. Вы думали, что это недоброжелательство к вам… Теперь вы убедились… Только одни слухи о вашем изобретении вызвали кризис. А что же будет с самим изобретением? Какие потрясения! Чернь обрушится на вас, на вашу лабораторию и уничтожит ее. Ни мы, ни власти — никто не в состоянии будет вас защитить.

Регуар впился глазами в лицо Чьюза и с удовольствием заметил, что его слова произвели впечатление.

— Что же делать? — после долгого молчания растерянно спросил Чьюз.

— Я уже указал вам выход, — вкрадчиво сказал Регуар. — Предложение господина Докпуллера остается в силе. Вам уже сегодня нужна защита от черни. Господин Докпуллер готов…

— Ах, вы опять об этом… — махнул рукой Чьюз. — А я уже было вам поверил…

Регуар мысленно выругался: здание, возведенное с таким трудом, мигом рухнуло.

Несколько мгновений гость и хозяин молчали, сидя друг против друга. Наконец Чьюз сказал:

— Если бы вам когда-нибудь и удалось убедить меня, то мне достаточно было бы на несколько секунд закрыть глаза и вспомнить все смерти, какие я видел… — Чьюз действительно закрыл глаза. Лицо его сразу постарело и приняло усталый вид. — Вот они проходят передо мной… — медленно произнес он, точно рассказывая сон, который сейчас видел. — Сотни, тысячи детей, подростков, только что начавших жить и уже задушенных болезнями… И когда я вижу их, от всех ваших слов, доказательств, угроз, льстивых обещаний, от всех ваших экономических теорий не остается решительно ничего!

— Вам все равно не дадут спасти этих детей! — воскликнул Регуар. — Не все Гуды так плохо стреляют…

— Да, Гуды и… Докпуллеры… — согласился Чьюз. — Пусть… Все же я обязан… я должен попробовать…

— Конечно, если вам надоела жизнь… — сухо сказал Регуар. — Каждый сам выбирает способ самоубийства. Это ваше личное дело. Но наука — наше общее дело. А чернь уничтожит ее.

— Наука, которая может, но не смеет спасти детей, потому что это не угодно Докпуллерам и Гудам… — покачав головой, с горечью сказал Чьюз.

— Вам уже, кажется, не дорога и наука? — язвительно усмехнулся Регуар. Варвары сметут все, слышите, все! Культуру, цивилизацию, общество…

— Цивилизацию? — все еще не открывая глаз и так же медленно сказал Чьюз. Но зачем цивилизация, если нельзя спасти детей?

— Значит, пусть чернь уничтожает ее? — вскочил Регуар.

— Пусть… — миролюбиво согласился Чьюз.

— Вы… вы… — Регуар не мог найти нужное слово. — Вы — разрушитель общества… анархист… вы… вы — коммунист!

— Нет, я политикой не занимаюсь, — сказал Чьюз вдогонку выбежавшему из комнаты Регуару.

30. Заключительное слово ученых Докпуллера

Итак, дух Петера Гуда мог бы узнать много неожиданного. Он узнал бы, что ближайший помощник Докпуллера причислил его к черни. Если бы он подумал, что это сказано лишь для Чьюза, то, подслушав разговор во дворце самого Докпуллера, узнал бы еще более удивительные вещи.

Ему это было бы тем более интересно, что разговор вели оставшиеся неизвестными авторы знаменитой книги «Как он стал Докпуллером».

— Этот малый очень кстати выстрелил в себя, — сказал профессор Регуар.

— Он и умер очень кстати, — добавил профессор Ферн.

— Несомненно, — согласился Регуар. — Но, боже мой, нашелся идиот, который хотел спасти его: хозяин Гуда Крэп. Сначала он готов был поднять шум из-за несчастных грошей, украденных у него Гудом, и успокоился только после того, как я перевел ему эту ничтожную сумму. Потом он, очевидно, вообразил, что мы покровительствуем Гуду, и, решив заслужить благоволение Докпуллера, выписал Вирма! Представьте себе, что было бы, если бы этот чудотворец спас Гуда? Из погибшего героя-страдальца он превратился бы в подсудимого. Шофер Чьюза удивительно упрямый парень: он продолжал твердить свое даже после того, как мои люди предложили ему очень хорошие деньги. Этакий негодяй! Не только отказался от денег, но и грозил рассказать обо всем Чьюзу. А для Чьюза достаточно было бы нескольких слов. Я сам в одну минуту убедил его в том, что Гуд стрелял в него.

— Крэп — болван, — без всяких обиняков сказал Ферн.

— Мне стоило больших трудов отправить Вирма назад.

— Неужели он согласился?

— Нет, с этими «спасителями человечества» так просто нельзя: когда они рвутся спасти человека, их ничем не остановишь, даже… потерей гонорара.

— То есть?

— Вы знаете, кто все устроил? Этот молодчина Кенгей! Право же, надо рекомендовать Олкрайту взять его к себе в помощники — это очень ценный человек для нашей «Культурно-информационной службы». Дело в том, что самолет, на котором летел Вирм, должен был иметь одну остановку. Кенгей воспользовался этим и разыскал тяжелого больного, нуждавшегося в срочной хирургической помощи. А тут как раз пришла телеграмма от Крэпа (вы понимаете, я взял его в руки) о том, что Гуд безнадежен. Гонорар, понятно, прилагался. Вирм остался, оперировал больного и, разумеется, спас его…

— Вы, как всегда, предусмотрительны, Регуар, — одобрил своего помощника главный советник Докпуллера. — Но сознайтесь, даже вы, разрабатывая план биржевого краха, все же не предвидели этого выстрела.

— Конечно, — согласился Регуар. — То есть я понимал, что без самоубийств не обойдется, но такого театрального эффекта никак не ожидал. Экзальтированные дураки иногда полезны…

— Очень удачно, что он не попал в Чьюза. Старичок нам еще пригодится хочет он этого или нет, а своим секретом он должен будет поделиться. Сейчас у нас много союзников: все это мелкие людишки, потерявшие свои гроши. Им кажется, что эти гроши завтра сделали бы их Докпуллерами. Идиоты! Но они нам помогут. Возмущение против Чьюза сейчас одинаково велико и среди этой мелюзги и среди настоящих коммерсантов. Вы очень умело провели всю операцию.

— О, это было уже не трудно… — застенчиво улыбнулся Регуар. Изобретение Чьюза само по себе наделало так много шуму… Качнуть биржу ничего не стоило, особенно после того, как мои люди пустили по городу соответствующие слухи, а затем выбросили на рынок тучу акций…

— Вы не менее удачно выбрали момент, чтобы скупить всю массу выброшенных акций.

— Этим я только помог бирже снова стать на ноги…

— Да, конечно, — согласился Ферн. — И заодно сняли недурной урожай. Господин Докпуллер просил передать вам благодарность.

— Я счастлив, — благоговейно склонил голову Регуар. — Я счастлив, но… не вполне. Этот фанатик Чьюз! Он, вероятно, единственный человек в стране, на которого биржевой крах не произвел никакого впечатления. И я буду вполне счастлив тогда лишь, когда удастся его сломить. Он упрям, ограничен, больше того: он попросту не понимает, что такое деньги…

— Тем хуже для него, — зло усмехнулся Ферн. — Мы предлагали ему очень подходящие условия. Не хочет — пусть пеняет на себя. Ваш план был блестящ, а не угодно ли познакомиться с моим?