Ловушка

О своих и чужих

Под глубокой, черной толщей воды ничего не разглядеть. Гладь идёт мелкой рябью, пробиваются откуда-то со дна мелкие пузырьки воздуха и вздымаются едва заметные в этой черноте мутные потоки песка и ила. Она всматривается и всматривается в черноту, зная, что та обязательно ответит.

Оттуда, со дна, на её голос отзываются всегда. На отдельные слова, на длинные предложения и даже на короткие вздохи – он отзывается на любой сорвавшийся с её тонких губ звук. А иногда будто бы замечает взгляд карих, почти черных, словно эта вода, глаз. Чувствует.

Вот и сейчас водная гладь встревоженно вздымается, отвечает волнами – крупными, размером с их двухэтажное поместье – и накрывает с головой. И ей не страшно. Вода не причинит вреда.

Ей нечем дышать, жидкость забивается в рот, заполняет собой ноздри и грозится добраться до легких. Она смиренно вдыхает воду и чувствует, как та спускается ниже, проникает в каждую клетку организма и обволакивает всё тело. Чувствует, как длинное, скользкое и покрытое крупными присосками щупальце обхватывает её поперек туловища и тянет за собой.

На самую глубину.

Теперь она смотрит сквозь черную толщу воды, и поднявшийся со дна вихрь из ила и песка мешает рассмотреть льющийся оттуда свет. Этот свет обманчив – и она об этом знает. Он даёт людям ложные обещания, будто маяк, заманивающий моряков на скалы. О вечной жизни после смерти, о рае и об аде, куда рано или поздно попадёт каждый. Этот свет проникает в их жизнь и уничтожает её, разрубает собой привычный уклад и сеет семя раздора между членами семьи.

Этот свет пытается затмить собой Спасителя.

– Нет ни рая, ни ада, – голос громкий, хрипящий и свистящий она слышит не впервые. Они под водой, но он звучит так четко и ясно, словно проникает ей прямо в сознание. – Только жизнь.

Присоски впиваются в кожу, обжигают своими прикосновениями и закрывают ей глаза. Больше у неё нет ни шанса наблюдать за светом.

– Я знаю, – с трепетом отзывается она, но с губ срываются лишь невнятное бульканье и крупные пузыри. Во владениях Спасителя ей не дано говорить свободно. – Самое ценное – это жизнь. И её нужно прожить по правилам.

Их они выучили наизусть. Читали детям на ночь вместо увлекательных сказок, повторяли перед обедом вместо молитвы и высекли на медных блестящих табличках под висящими в холле портретами уже почивших членов семьи Стоун.

Спаситель требует от них всего ничего: чтить и хранить память о нём, чествовать имя его и питать его. Искренними верой и любовью, бескрайними полями растущего повсюду болиголова и молитвами. Она молится чаще и отчаянней остальных, и оттого она – единственная, кого Спаситель касается сам.

Только она и знает, где его искать.

– Что будет с теми, кто не соблюдает правил? – этот вопрос волнует её сильнее прочих, но она нигде не нашла на него ответа. Молчали книги в библиотеке, молчали портреты и молчил отец. Никогда не спрашивала она лишь в часовне, хотя там ответ наверняка найдётся.

Но спросить у него самого здесь – разве не то же самое?

– Тех уже не спасти, – в голосе Спасителя не прочесть эмоций, его настроения не понять.

Длинные мощные щупальца сильнее сдавливают тело, перехватывают конечности и проникают даже в рот. Обжигают язык. Ей хочется сказать о том, что у любого должен быть шанс спастись, но он об этом и так знает.

Не ей противиться его воле. Кажется, вода наконец-то берёт своё. И она тонет.

***

Утро сегодня ясное – на небе ни облака, а жаркое летнее солнце освещает всю территорию поместья. Когда оно наконец-то проникает в комнату Лили Стоун сквозь тонкие шторы, та уже около часа бродит по прилегающему к дому саду. Собирает в корзину листья болиголова, поглядывает на растущие неподалеку цветы – от обычных белых садовых роз до куда более экзотичных, привезенных откуда-то издалека орхидей. Растут они тут с трудом, но садовник – Джеймс – второй год старается сохранить хоть пару цветов ко дню семейного собрания.

Каждый год в один и тот же день, но никогда – в одно и то же время. Кто-то опаздывает, кому-то не хочется расставаться с привычным укладом жизни, а кто-то не хочет слушать разглагольствований отца о Спасителе. Только он и сама Лили сохраняют веру в когда-то важное для их семьи – для всего острова – божество.

Властелин морей и жизни, по легенде когда-то именно он помог семье Стоун вырасти из невзрачных пахарей сначала в хозяев крупного рыболовного промысла, а затем и во владельцев одной из самых обширных сетей гостиниц в стране. Он дал им богатство, возможности и своё благословение в обмен на память о нём. На любовь.

Лили не понимает тех, кто не испытывает благодарности к этому удивительному существу. Уж она-то, родившаяся и выросшая на этом острове, точно знает – это не выдумка. На ночь она слушала сказки матери о его могуществе; по утрам штурмовала небольшие, написанные от руки молитвенники, уже выцветшие и обветшалые от времени; а днём до сих пор смотрит на водную гладь, сидя на песчаном берегу, и замечает длинные щупальца, выглядывающие из-под воды.

Нет никаких сомнений – Спаситель существует. Возможно, сам он зовёт себя иначе и никогда им в этом не признаётся, принимая данное самыми первыми Стоунами имя, но и неважно. Став старше, Лили понимает это лучше прочих.

Имя – это всего лишь имя.

– А вот и травы, – она ставит корзину на кухонный стол и убегает раньше, чем кто-нибудь успевает ей ответить.

Говорить ни с кем не хочется. Их кухарка – миссис Стэнли – улыбчивая и добрая женщина, однако слишком уж говорливая. Лили уверена, что стоит попасться ей на глаза, как та тут же найдёт с десяток вопросов, а то и новых поручений. Нет уж, на сегодняшнее утро у неё совсем другие планы.

Ближе к вечеру, когда на острове будет не продохнуть от братьев и их жён, приехавших сюда вместе с повзрослевшими детьми, у неё уже не останется времени. Они вновь будут смотреть на неё свысока, и не только потому, что она лет на двадцать младше большинства из них.

Она – настоящая Стоун, преданная Спасителю и любимая как им, так и отцом. И никому из них это не по душе.

До небольшой каменной часовни Лили добирается обходными путями – идёт лесными тропинками за поместьем, прячется в тени высоких деревьев и украдкой поглядывает на отблески солнечного света в окнах. Отчего-то в последнее время даже отец не одобрял её визитов в обитель Спасителя. Смотрел на неё мрачно, тяжело и будто бы печально. Смотрел.

Теперь отец может смотреть лишь в бесконечную тьму водной глади. Он умер прямо накануне традиционного семейного собрания, и его смерть поставила на уши всю семью Стоун.

Лили толкает массивную деревянную дверь, пробирается внутрь и закрывает ту изнутри. Догадывается, что другие сегодня будут скорбеть, смахивать с лиц напускные и не очень слёзы, но у неё повода грустить нет. Ей известно, что в объятиях Спасителя отец не будет знать горя. В своей жизни он не совершал ошибок, а значит вода его пощадит.

Ни рая, ни ада, о которых любят говорить остальные, не существует – только жизнь. И свою отец прожил как положено.

Внутри часовни толком ничего нет – каменный алтарь напротив украшенного витражом окна, пара длинных скамей и крошечная исповедальня, куда уже много лет никто не заглядывает. На одной из скамей он и сидит – тот, ради кого Лили приходит сюда снова и снова.

Люди за пределами острова ни сном ни духом о Спасителе, но здесь к нему относятся со всем уважением. И он – мужчина немногим старше самой Лили – последний из его жрецов, настоятель этой часовни.

– Доброе утро, – она садится рядом, но не смотрит на него. Рассматривает витраж – сквозь изображенные на нём черно-зеленые щупальца пробиваются солнечные лучи, а контур звезды из прозрачного стекла будто светится изнутри. – Александр.

Имя плохо ложится на язык, ей не нравится его произносить, но «святой отец» звучит ещё хуже. Особенно тогда, когда он не единожды просил её обращаться к нему именно по имени.

– Доброе утро, Лили, – мгновенно откликается он и откладывает в сторону потрепанную, видавшую виды книгу. «Учение Спасителя» – она часто читала её в детстве. – Ты сегодня рано. Ты же знаешь, что я не начинаю службы в такую рань.

Она знает. Смотрит на его светлые, почти платиновые волосы, заглядывает в неестественно яркие, зеленые глаза – правый пересекает длинный, косой шрам, – и говорит себе, что ей должно быть стыдно. Ей бы запереться в исповедальне и каяться в своих грехах до самого вечера, но на это не хватит сил. Её желания не нарушают ни единого правила.

Ни единого. Спаситель не запрещает им ни любить, ни желать друг друга. Спаситель требует помнить. Чтить. Слушаться. Но сегодня она явилась сюда не только для удовлетворения своих желаний.

– Я хотела поговорить об отце, – пальцами она комкает подол длинной юбки, не замечает, как выбивается из простого хвоста прядь темных, словно водные глубины, волос. – Я уверена, что при жизни он не нарушил ни единого правила. Но одного я никак не могу понять. Ты же всё время здесь, почему за последние годы он ни разу не заглянул в часовню? Кто-нибудь, кроме меня, сюда вообще заходит?

Да, ни садовник, ни кухарка, ни сторож поместья никогда не высказывали своей верности Спасителю. Даже врач, который в течение двух лет следил за здоровьем отца и по сей день живёт на острове вместе с ними, не проникся верой. Но ничего подобного от них и не ждали. Они – не Стоуны и ничего Спасителю не должны, но отец – он мог бы зайти хоть на один молебен за последние пару лет.

В какой-то момент ей начало казаться, будто они с Александром в ссоре, потому что стоило ей упомянуть его имя, и на лице отца тут же пролегала глубокая тень. Да и сам святой отец то и дело кривился, когда она говорила о ком-нибудь из родственников. Но ни тот, ни другой ничего ей не рассказывали.

– Ты единственная, кто верит столь искренне, Лили, – он улыбается ей, а его глаза будто сияют изнутри. Её пробивает дрожь, – от макушки и до кончиков пальцев – словно этими глазами смотрит на неё сам Спаситель. – И кроме тебя никто уже не желает молиться нашему владыке у его алтаря.

Его слова отвлекают. Засмотревшись, позволив себе поддаться магии его голоса, – этому мягкому, успокаивающему и тягучему звучанию – она выбрасывает из головы всякие мысли о погибшем отце. Сейчас она один на один с гласом владыки, и слушать должна лишь его одного.

Он знает, чего тот желает. Знает, чего желает она.

Не только молиться. Лили готова отдать тому всё что у неё есть и принять любой дар, какой он ей уготовит. Уже второй год как она заглядывает сюда прочесть одну из самых длинных, самых ярких молитв о любви к Спасителю и позволить Александру прочувствовать на себе эту любовь.

– Только твоя любовь поддерживает его, Лили, – он не сводит с нее глаз, когда руками пробирается под длинную юбку. Не в силах разорвать зрительный контакт, она послушно раздвигает ноги. – Ричард уже несколько лет как забыл о том, что значит по-настоящему, искренне верить.

Пальцами, будто щупальцами, он проникает внутрь неё, и она подмахивает ему бедрами. Приоткрывает губы, тяжело и часто дыша, цепляется за высокий, наглухо застегнутый воротник мантии, когда в отчаянии тянется за поцелуем. Его губы холоднее её собственных, а язык кажется нечеловечески длинным – она едва не задыхается, когда он проталкивает тот ей практически в глотку.

Снова и снова отдаваясь ему на жестких скамьях, в тесной исповедальне или у алтаря, Лили представляет себя в объятиях самого Спасителя. В фантазиях тот смотрит на неё теми же ярко-зелеными глазами из-под черной толщи воды.

– Кроме тебя, Лили, – шепчет он ей на ухо и прижимает к узкой деревянной скамье, заставляя обхватить его ногами за талию, – никто не понимает, насколько на самом деле могущественен наш владыка. Он всегда рядом.

Сейчас Лили кажется, что он к ней так же близко, как сам Александр – сливается с её телом, часто и размашисто толкается внутрь, ловит срывающиеся с губ стоны. Те эхом отражаются от высоких, сводчатых потолков часовни, и – она уверена – заставляют дрожать стеклянный витраж.

Пальцами она касается его светлых волос – то крепко сжимает их у самых корней, то тянет на себя за кончики. Они липкие, словно покрытые слизью. Или ей просто мерещится? Перед глазами пляшут цветные пятна, а длинные темные щупальца на витраже двигаются внутри освещенной солнцем пятиконечной звезды.

Пусть он заберет всю её любовь.

– Ты чувствуешь, Лили? – зеленые глаза сияют ярче полуденного солнца.

– Да-а, – одними губами выдыхает она. Застилающий сознание туман выхватывает из реальности лишь самые яркие пятна, Лили чувствует пульсирующее между её разведенных ног желание и чужое горячее дыхание.

– Наш владыка любит тебя в ответ, – и этот шепот сводит с ума.

Она выгибается под ним дугой, почти кричит, впивается ногтями в деревянную поверхность скамьи. В скольких местах та уже исцарапана? Много месяцев назад Лили перестала считать.

Хвост её окончательно растрепан, волосы спадают на покрытое испариной лицо, а длинная юбка задрана до самой груди. Лили выглядит изможденной, уставшей и счастливо улыбается, а Александр будто и не выдохся даже. Он застегивает и поправляет свою одежду, приглаживает чуть растрепавшиеся волосы и вновь берется за книгу.

Лили стыдливо одергивает юбку и садится с ним рядом. На самом деле ей вовсе не стыдно. Спаситель любит её в ответ – эта мысль окрыляет сильнее любой другой. И поведение Александра вовсе не огорчает.

Тот, как человек истинной веры, просто умеет себя контролировать.

– Сегодня особенный день, Лили, – говорит он на прощание, когда она поворачивает ключ в дверях часовни. – Ты ведь знаешь об этом?

– Сегодня очередное семейное собрание.

– И оно – особенное, – Александр улыбается, и впервые за эти годы она не может понять, что означает его улыбка. – Не переживай, ты всё поймёшь, когда придёт время. Уверен, владыка сам тебе расскажет.

Глаза Лили блестят от восторга. Она знает, что так оно и будет – когда ей наконец-то доведется услышать голос Спасителя, она будет готова. Неважно, что станут болтать родственники, увлеченные совсем другой верой. Здесь, на Хемлок Айленд, их боги не имеют никакой власти.

***

Лили стоит на пирсе и смотрит на приближающийся к острову катер. Ветер треплет её распущенные темные волосы, яркое солнце заставляет щуриться. В его свете морская вода кажется небесно-голубой и кристально-чистой – сквозь неё виднеется белый песок, кое-где можно заметить мелких рыб.

Эта вода, этот свет словно приветствуют подплывающих к острову гостей. Лгут им о том, что тот ничем не отличается от большой земли – крупных городов, наполненных совсем другими порядками и верованиями. Обманывают.

Лили догадывается: Спасителю просто хочется дать им возможность почувствовать себя в безопасности. Она знает, что стоит им обратить против него свою ложную веру, и вода тут же обернется черной и илистой, а небеса затянут грозовые тучи.

Сегодня встречать гостей выходят только она и доктор Харт – тот самый врач, что приехал на остров пару лет назад. Лили поглядывает на него с подозрением. Её раздражают его темные с проседью усы щеточкой, прилизанные волосы и привычка сутулиться. Здоровье отца ухудшилось раньше, – возраст дал о себе знать – но именно с появлением доктора Харта тот потерял веру в Спасителя. Прекратил посещать часовню, не молился вместе с ней за завтраком, кривился при упоминании любых служб. Доктор словно привёз с собой глупую, бессмысленную веру в райские врата и адские котлы – такую популярную за пределами острова.

Ей становится страшно. Что если отец всё-таки нарушил правила? Забыл, не чтил, не слушался. Не любил. Тогда ни Спаситель, ни вода его не пощадят.

Хватит ли её любви на них двоих? Лили гадает, можно ли просить Спасителя о такой услуге. Последнее, чего ей хочется в жизни – навлечь на себя его гнев. Ни за что.

– Как ты себя чувствуешь, Лили? – интересуется доктор Харт под приближающееся гудение мотора. Катер к острову всё ближе и ближе.

– Просто замечательно, – вежливо отвечает она. – Утром я молилась Спасителю о том, чтобы вода приняла отца.

Тот поджимает губы и возводит глаза к небу. За эти годы он не научился уважать чужую веру, хотя к его собственной они относились благосклонно. Никто не заставлял гостей острова и прислугу поклоняться Спасителю как своему владыке. Теперь, в ответ на их благосклонность, чужаки пытаются навязать им своих богов.

Лили молится и просит Спасителя показать, насколько сильно здесь его слово. Показать настоящую благосклонность.

Разве не каждый заслуживает спасения?