Ловец бабочек

Глава 5. В которой некая особа пытается осознать глубину своей вины либо же невиновности

Катарина ждала.

Чего?

Тела.

Если прислали бабочку, то должно появится тело. Она каждый день спускалась на второй этаж, перелистывала папку с заявлениями, пытаясь угадать, которая из них…

…ушла и не вернулась.

…так писали про тех девушек…

…ушла и…

И каждую новую бумагу брала дрожащей рукой, медлила и все одно читала. Разный почерк. Разные чернила. Почти всегда одно.

Ушла и…

…нет, многих находили… вот эта особа тринадцати лет, ее имя Катарина запомнила, имеет обыкновение сбегать из дому. И родителям не единожды внушение делали, предлагали отправить дочь в особый интернат, где умеют работать со сложными детьми.

Но нет…

…значит, снова сбежала. Сутки-двое и сыщется где-нибудь при железной дороге, в компании таких же беглянок.

Социально нестабильный элемент.

Быть может, прав Нольгри Ингварссон, утверждая, будто народ Хольма еще не готов принять перемены, что излишек свободы порой во вред?

…нет, эти мысли Катарина гнала. К чему думать о том, что изменить не в твоих силах? Уж лучше вправду делом заняться.

Заявлением…

…мужчина сорока трех лет. Не то. Он никогда не выбирал мужчин. Да и этот, судя по описанию, был силен, неудобная жертва, как сказал бы дядя Петер. Куда подевался? Загулял? Или стал жертвой разбоя? Катарина слышала, что завелась новая банда, которая грабила аккурат честных тружеников, поджидая оных возле рюмочных…

…алкоголь – зло, но…

…женщина. Сорок четыре года. Сбежала, оставив записку…

…к любовнику?

…или просто от мужа, который любил распустить руки?

Пропавших, к слову, было не так и много, да и находили почти всех…

…мальчик семи лет…

…стоит отметка, что найден. Сел не на ту линию и оказался в незнакомой части города… остановлен… опрошен…

Снова не то… все не то… но ведь была бабочка, и значит, тело тоже было. Разве что… разве что заявление о пропаже изъято Особым отделом. И тело, если бы нашли тело, они бы вызвали Катарину? Или… однажды она ошиблась, недопоняла…

…ученик или учитель?

Кто-то, кто стоял за спиной Кричковца, помогая, руководя…

…или впитывая извращенное знание чужой боли.

…он ждал.

…два года ждал… нет, не ученик. Ученики нетерпеливы, а этот… два года, пока шло следствие. Суд. Ожидание приговора… и вот приговор…

…он нарочно… конечно… если бы возникла хоть тень подозрения, что Кричковец работал не один, его бы не казнили…

Именно.

– Опять маньяка ищешь? – с неудовольствием поинтересовался Вересковский. Этот никогда не скрывал своего отношения к особам, которым в Управлении не место.

И докладные писал, думать нечего.

На всех писал, чего уж ее стороной обходить? Интересно, в чем обвинял? В пристрастии к алкоголю, как Бешкова? Или в связях, порочащих светлый образ следователя? Или…

– Нет, просто так, – она закрыла папку.

…а ведь Кричковец именно поэтому и признался. Он говорил охотно, не думал даже запираться… обо всем… в подробностях мельчайших. И тогда это казалось издевкой: он будто плевал в лицо Катарине, да и всему Особому Отделу этими самыми подробностями. А теперь… нет, издевка тоже была.

Смех на краю пропасти: Кричковец не мог не знать, что его осудят.

И от защитника отказался.

Не затребовал экспертизы, которая могла бы объявить его безумцем, не отвечающим за свои действия. И Катарин радовалась, ибо безумцев милосердно лечили, а Кричковцу она желала вышку и только вышку…

…безумцев обследовали.

…обязательное погружение. Болезненное. Выворачивающее на изнанку. Неприятное и для дознавателя. Хелег как-то обмолвился, что такое погружение может стоить разума, и потому применяют его лишь в особых случаях.

Спорных.

А еще оно не оставляет ни малейшей надежды на сохранение тайны, будь то махонький детский секрет или же взрослый, стыдный и страшный.

Нет, Кричковец ускользнул.

Умер и ускользнул.

И защищался он, говоря по правде, слабо…

…а они поверили.

…слишком хотели верить, слишком устали искать… и спешили завершить дело, не подумав, что все не может быть так просто. Даже вялое его сопротивление показалось ожидаемым.

Испугался суда?

И получив последнее слово, плакал? Молил о снисхождении?

Грош цена его слезам, как выяснилось. А тот, кто его учил… он бы следил за процессом. Конечно. Пристально. Внимательно.

Для него весь этот процесс был бы сродни игре.

– Когда тебя переведут? – Вересковский завис над столиком.

– Куда?

– В Особый…

Знает?

Нет, скорее так говорит, чтобы говорить. Или сплетню слышал. Сплетни порой бывают до отвращения близки к правде.

– С чего ты решил, что меня куда-то переведут? – Катарина старалась держаться ровно. С ними нельзя иначе. Дай волю страху – разорвут без жалости. Гневу – мигом обзаведешься репутацией стервы. Впрочем, будь она в самом деле стервой, как о том шепчутся, жить было бы легче.

– Ну как же, – Вересковский сдвинул папочки в сторонку и на стол взгромоздился. Была у него неприятная привычка шарить по чужим столам. И при хозяине не брезговал перебирать вещички, и без хозяина не стеснялся нос свой совать, куда не надобно. – Разве твой любовничек не похлопочет? Ты ж у нас отличилась, звезда вон… что тебе в разбойном делать?

Папочку раскрыл.

Взял лист верхний двумя пальцами. К носу поднес, словно бы нюхая.

– Прекрати, – Катарина лист забрала. – Так просто вы от меня не избавитесь.

…определенно, он бы следил за процессом. Но как? Не по радио, нет… сначала еще быть может, если опасался, что Кричковский заговорит, но потом… потом радио было бы мало, тем паче, что освещали процесс скупо весьма. И газет не хватило бы. А вот попасть на заседание… сложно, да. Пусть и объявили процесс открытым, но доступ дали далеко не всем.

…надо запросить список тех, кто посещал процесс.

И заодно фотографии. Зал ведь тоже снимали.

Качество будет не самое лучшее, но это лучше, чем ничего.

Хорошо.

Прав был дядя Петер, нет ничего хуже пустоты. Как ни странно, но поняв, что и как надлежит делать, Катарина успокоилась. Взяли ученика? Отлично. Возьмет и учителя…

…если ей будет позволено.

В кабинет начальника ее пригласил Баранчиков, в отличие от Вересковского, Баранчиков был почти нормален. Тихий. Незлобливый. Слегка бестолковый. Он вечно терял бумаги и сам в них терялся. Случалось, что не единожды сиживал средь выводка одинаковых с виду папок, задумчиво пялясь на какой-нибудь листок, вспоминая, из какой же папки он взялся…

Серьезных дел Баранчикову не поручали.

Над ним подшучивали, порой зло, но в то же время, невзирая на шутки, он был своим. И когда появилась Катарина, стал совсем уж своим, за что он ей втайне был благодарен.

– Там это, – говорил Баранчиков медленно, и голос его был нетверд, будто он, даже говоря, продолжал сомневаться, то ли он говорит и тому ли человеку. – Вызывают… тебя…

– Когда? – устало поинтересовалась Катарина.

А сердце все одно обмерло.

Пусть права она была.

Пусть тысячу раз права, но… они не упустят подобного шанса избавиться. Да и общественности, впервые с гласностью столкнувшейся, нужен кто-то, кого можно объявить виноватым. И пусть посадить не посадят, судить ее не за что, но отстранят.

Переведут…

– Так это… – Баранчиков переминался с ноги на ногу. И вправду было в его облике что-то баранье, эта вот покорность на лице. И само оно, чуть вытянутое, с отвислой нижнею губой, с тяжелыми надбровными дугами, с белыми волосами, которые Баранчиков расчесывал на пробор, щедро смазывая воском, и волосы эти ложились по вискам этакими крупными завитками.

– Сейчас, – выдохнул он.

И взгляд отвел.

Кабинет Харольда Ухгвардссона располагался на третьем этаже, в торце здания. И вела к нему красная ковровая дорожка с зеленым бордюром, которую подчиненные меж собой окрестили «расстрельной тропой».

Дверь.

Медная табличка.

За дверью – приемная с ореховым столом, за которым сиживала Хельга, бессменный секретарь и, как поговаривали, любовница, тоже бессменная. Катарину она не удостоила и взгляда: как-то не сложилось меж ними не то, что любви, но даже симпатии. Хельга была высока. Мужеподобна. И красный чесучевый костюм с юбкой на три пуговки, не делал ее женственней. Квадратные плечи. Квадратная короткая шея. Квадратная голова с высоким начесом. Волосы она красила в рыжий, из всей палитры выбрав оттенок, который категорически ей не шел.

– У себя? – Катарине надоело стоять.

Хельга повернулась.

Скривила узкие губы – помаду сегодня она выбрала лиловую…

…поговаривали, что отношение Харольда к просителю во многом зависит от расположения его секретарши. И расположение это пытались сыскать разными способами.

В том числе маленькими милыми женскому сердцу подарками.

Катарина старалась не верить.

– Занят, – сквозь зубы процедила Хельга.

…Хелег сказал, что это просто ревность. Катарина моложе.

Красивей.

И вполне логично, что немолодая и не слишком красивая, застрявшая в любовницах особа, недовольна появлением конкурентки. И говорил так спокойно, будто не было ничего предосудительного ни в этой противозаконной связи, ни… в остальном.

– Вызывал, – Катарина выдержала взгляд.

– Подождешь…

…ждать пришлось недолго. Хельга успела протереть от пыли две полки и листья матерого фикуса, поднесенного ей на тридцатилетие коллективом.

– Пришла? – Харольд сам соизволил выглянуть в приемную. – И чего ждешь? Снега?

– Сказали, вы заняты, – Катарина не удержалась от мелкой пакости.

В конце концов, не она начала бессмысленную эту войну, но и терпеть чужие нападки не обязана. Хельгу удостоили многозначительного взгляда, а перед Катариной распахнули дверь. А вот это что-то новенькое… прежде за начальником этаких любезностей не водилось.

– Проходи, присаживайся…

Кабинет свой Харольд Ухгвардссон любил, равно как и место, которое полагал честно заслуженным. Начавши службу в далеком городишке с гордым названием Князенск, он сумел показать себя и выбраться из провинциальной пучины. Не совсем, чтобы выбраться, все же Гельмгард тоже не был столицей, но в столицы Харольд не больно-то стремился. Оно, конечно, возможностей с какой-то стороны побольше, а с другой и конкуренция повыше.

И начальство непосредственное поближе.

И оступиться легче. А за каждым шагом твоим следят, ждут самой махонькой ошибки, чтоб пасквиль кляузнический сочинить… один пасквиль, другой… и прощай удобное кресло, если не служба. Нет, цену себе Харольд знал.

И место.

И был в общем-то жизнью доволен. А почему нет? Должность немалая, по местным меркам он и вовсе сразу за Князем идет, благо, тот об этаких мыслях крамольных ведать не ведает, а Особый отдел, за чистотой оных мыслей следить поставленный, занимается иными субъектами.

Есть апартаменты служебные.

Дача.

Жена правильная, готовая за доступ к спецраспределителю закрывать глаза на малые шалости супруга. Любовница опять же. От нее бы Харольд с удовольствием избавился, да нельзя, слишком много знает…

…и с каждым днем нахрапистей…

…он ведь ей сразу сказал, что ни о какой женитьбе речи быть не может. Начальник следственного управления должен быть обликом моральным чист, аки слеза младенческая.

Ну или как-то так.

И вроде поняла.

Приняла.

Притерпелась. Рада была. Отдал ей на откуп мелкие дела, а все при власти… но годы шли, Хельга не молодела, а дурь в голове копилась. Вот и накопилась…

…расскажет она.

…и ведь понимает, тварь, что, стоит рот раскрыть, как вместе пойдет. За мелкие какие грешки помиловали бы, верно, но ведь грешки давно уже не мелкие… чего ей не хватает?

Колечка на пальце?

Штампа в удостоверении, что милостью Хельма сочетались. Тьфу, все зло от баб, сие верно жрецы говорят. И понятно, что от новой подопечной Харольд добра не ждал. Подсунули… не нашли кому больше… а все Петер, чтоб ему на том свете неспокойно жилось.

…хорошая девочка…

…да плевал Харольд на всю ее хорошесть, не взял бы, кабы не старый должок и хорошая память Петера, который про этот должок напомнить не постеснялся. Мол, услуга за услугу, иначе… ссориться с Петером – себе дороже. Он, хоть и одной ногой в могиле стоял, напакостить мог изрядно…

…а девка ничего оказалась. Крепенькая. Сисястая и задастая. Костюмчик форменный сидел кривовато, сисястости этой не скрывая. И, пожалуй, не будь Хельги, закрутил бы Харольд с новенькой… нашел бы способ подойти, хотя эта сопливица нос держала, что королева познаньская.

Мужики ее невзлюбили.

Нет, держались бы в стороночке, если бы Харольд прикрикнул.

А он не стал.

Зачем?

Он свое дело сделал, принял в отдел, честь по чести, а что не удержалась – ее беда. Он не сомневался, что новенькая через месяц-другой запросится на перевод. И он пойдет навстречу.

Не сразу.

Но пойдет… договорится… все же жена была некрасива, да и Хельга по сравнению с этой многое теряла…

…придется с ней что-то да решать, и как можно скорей.

Как ни странно, новенькая не плакала. Не жаловалась. И мелких пакостей не замечала. А когда крупные пошли, пригрозила докладную составить. Мол, одно дело – личная неприязнь, и совсем другое – намеренная диверсия.

Диверсанты, блин… пособирались… дальше хвоста собачьего не видят.

Обвела всех девчонка.

Сначала, когда она со своей теорией безумной явилась, Харольд оторопел.

Серийный убийца?

Здесь?

Ересь и чушь…

Запретил.

А она запрета ослушалась. Упрямая. Прям как Петер… понятно, почему старый хрыч, к бабам относившийся куда хуже Харольда, девчонку пригрел, просил за нее. Уволить бы, но…

…Особый отдел.

…вмешались… тоже вороны, летят на падаль… когда появился тот высокий парень со снулыми глазами, Харольд оцепенел. Первая мысль: узнали. Кто донес? Как? И ноги подкосились. И сердце оборвалось. И потянуло признаться. Глядишь, и не по вышке пошел бы…

…а он про Катарину выспрашивать стал.

Характеристику затребовал.

После и кабинет отдельный выделить пришлось. Для работы. Харольд выделил. На другом конце здания. Оно-то чем меньше с Одаренными встречаешься, тем дольше и спокойней жизнь твоя. И надежда появилась, что девчонка доигралась.

Особый отдел – это вам не бирюльки.

А она взяла и права оказалась. Экая наглость! И что было Харольду делать? Дело громким вышло, слишком уж громким… небось, при прежнем Князе ни одна газетенка и вякнуть бы не посмела, а тут… объявили гласность… тьфу.

…теперь избавиться от сучки было делом чести, а то мужики-то, которые прежде начальника уважали и побаивались, ныне всякий страх потеряли. Вроде оно-то все как раньше, да только по глазам видно – смеются.

Проворонил серийника.

Девчонка сопливая нос утерла. И какой ты после такого начальник? Оно и верно, что никакой.

Ишь, глазищами зыркает. И все ж, чего в ней особист углядел-то? Оно-то и понятно, сиськи изрядные, на такие глядеть – одно удовольствие. Задница тоже имеется, крепенькая такая, упругая, но на одной заднице далеко не уедешь. Вон, за собственною супружницей Харольда, которая пусть давно уже утратила и то очарование молодости, каким обладала, тесть стоял, человек большой и с нужными связями.

Он помог Харольду на первых порах.

…или особисту большего не надо? Или… слыхивал Харольд, что их контора для своих и невест непростых ищет. У ней-то активного дара нет, иначе б отметили в личном-то деле… да и с даром не пошла бы она в следователи, средь особистов-то баб хоть и немного, но имеются. Латентная форм? Тогда да, тогда и детки одаренными родятся, тут уж и гадать нечего. А за папкой пойдут – тут и династия… там династии привечают.

И Харольд, приятно удивленный этакой своей догадливостью, по-новому глянул на следовательшу. Она-то знает? Знает. Умненькая. И не коробит, стало быть… а с другой стороны, чего коробится? К этакой кормушке припасть… небось, его женушка не побрезговала бы…

…и не одна она…

…за особиста пойти – удача бабе… всю жизнь при особом доме, при пайке нулевого классу, при талонах на «Хатьяру»… супружница намекала, что в оной «Хатьяре» отрезы чистейшего шерстяного сукна завезли. А еще шелк и поплин, мол, из сукна костюмчик ему было бы неплохо сшить, а уж ей-то…

…начальник смотрел.

Сидел и смотрел. Глаза у него были круглые рыбьи. Кожа желтоватая, что подкопченная. Над верхней губою усики топорщились. На щеках – бачки. Челочка реденькая, но длинная, до самых бровей. А уж те – косматы, срослись над переносицей.

Щеки-подушки.

Нос остренький.

Ладно, нос, но вот взгляд, будто не на человека, а сквозь него смотрит. И неуютно. И хочется вскочить, вытянуться в струнку да и сознаться во всем.

В чем?

Катарина не знала. Но заставила себя сидеть спокойно. Про этот прием дядя Петер тоже рассказывал. Харольд молчал. И Катарина тоже.

Улыбалась, стараясь, чтобы улыбка эта была безмятежною, и смотрела, не на начальника – лишнее это, а на портрет Князя.

…молод.

…только пару лет, как сменил на посту предыдущего. Катарина помнит еще траурные полосы на передовицах газет. И службу в Храме, где пришлось отстоять всенощную.

И кровь, которую сдавала добровольно.

Все сдавали.

А ей было страшно резать руку черным, точно обугленным клинком…

…и еще одно богослужение, на сей раз во здравие… и вновь кровь… на сей раз легче пошло…

Князь очень молод.

И это хорошо, как сказал Хелег. Страну давно пора было встряхнуть. Прошлые Князья, конечно, работали во благо Хольма, однако понимали это благо весьма своеобразно. Они боялись нового, не замечая, что вся страна погружается…

…нет, не об этом надо думать. Вряд ли ее позвали затем, чтобы провести разъяснительную беседу по девятой директиве…

– Тобой интересовались, – торжественно произнес Харольд.

Он пожевал верхнюю губу, и белесые усики встопорщились. Катарина промолчала.

– Не спрашиваешь, кто? Правильно… зачем тебе… ты и так знаешь.

– Не знаю.

Легкое недоверие, мол, мы-то свои, чего уж вид делать. А она не делает. Она не знает. Догадывается.

– Особисты просят временно перевести тебя, да… – он вытащил из портсигара папироску, помял, смахнул табачную крошку с сукна. – Просят, понимаешь ли… оказать содействие… если ты не против.

Он тоненько хихикнул и глазом подмигнул. Мол, мы-то понимаем, что глупцов, которые этакой просьбе противится станут, во всем Хольме не сыскать.

– Рада служить, – тихо произнесла Катарина.

– От и замечательно… от и чудесно… тогда садись, пиши рапорт о временном переводе…

Писать пришлось под пристальным недобрым взглядом. Ощущение не из приятных. Катарина не могла отделаться от мысли, что Харольд Ухгвардссон неким неизвестным ей и современной науке Хольма способом все же сумел заглянуть в ее голову. И увиденное там ему категорически не понравилось.

…но если ее переводят, пусть и временно…

…не означает ли это…

Означало.

Экипаж ждал.

И не просто экипаж, но собственный Катарины.

– Я слышал, что вы окончили курсы вождения, – заметил Нольгри Ингварссон, который удобно расположился на втором сиденье. Кожаный шлем с очками несколько выбивался из общего строгого стиля, присущего как дознавателем в целом, так и ему в частности. – Поэтому взял на себя смелость отпустить водителя. Справитесь?

Катарина только и смогла, что кивнуть.

Самоходные экипажи только-только пошли в производство, хотя поговаривали, что придуманы они были давно, но предыдущий Князь в силу некоего личного предубеждения – увы, и в них остается много человеческого – счел изобретение неперспективным.

– Кстати, мне интересно, почему из всего Управления, в котором насчитывается без малого полторы сотни сотрудников, на курсы отправили вас и еще… этого… как его… – Нольгри Ингварссон щелкнул пальцами. – Баранчикова?

Экипаж на двоих.

Из новых.

Те, на которых Катарину учили, были попроще. Погрубей. Ящики на колесах, так ей показалось в первый раз. Тугие в управлении. Неудобные. И медлительные.

…а почему она? Потому что никому больше не хотелось ехать в другой город на месяц. Жить в бараке-гостинице. Слушать нудные лекции о повышении трудовой дисциплины и эффективности работы. Нет, были и лекции, и барак с комнатой на восьмерых. Для Катарины, единственной женщины – вот уж сомнительная честь – нашлась махонькая каптерка с топчаном. Уступил за малую плату местный дворник.

– Последняя модель. Одобрена лично Князем, – Нольгри Ингварссон провел ладонью по крылу. – «Серебряный призрак».

Призрак?

Призраки другие… а это чудо… обыкновенное такое чудо из металла и дерева. Вытянутый нос с острым шипом, будто рог единорога торчит. Крылья гнутые. Колеса с серебристыми колпаками…

…и все Управление таращится.

А тогда, по их возвращению, на Катарину смотрели, словно на врага… Баранчиков растрепал, что лекциями дело не обошлось? Будто она сама, оттеснив других желающих, вырвалась в Ирчидай…

Она сел.

Вдохнула запах кожи.

Металла.

Жженой резины. Тронула панель: дерево и не из простых пород. Лак… хромовые кольца… приборов куда больше, чем на том, первом. Вот это явно скорость показывает. А это – уровень горючего… бак полный, что отлично.

– Бака хватает на сорок миль примерно, – Нольгри Ингварссон наблюдал за ней с добродушной усмешкой. – Но переживать не стоит. В багажном отделении имеются две запасные канистры. Ко всему вам, наверное, будет приятно услышать, что начато строительство особой механической станции для обслуживания самоходных экипажей…

Голос его был бодр.

Почти как у диктора, который зачитывал последние новости.

…а про станцию ничего не сказали. Впрочем, оно понятно. Во-первых, наверняка проект секретный. Во-вторых, новости зачитывают Хольма, а не местные…

…но станция – это хорошо…

…вот только сколько в этом городке экипажей наберется?

– За нашим управлением числится полтора десятка. Еще двадцать поступят в течение полугода. В том числе – семь на ваше Управление, если там найдется хотя бы парочка водителей.

Семь?

А Харольд знает?

– Вы удивительно эмоциональны. И даже не пытаетесь эмоции скрывать…

– А надо?

– Вы правы. И не надо. И бесполезно. Но что вы? За нами наблюдают. Вперед, Катарина… продемонстрируйте, что те курсы были не бесполезной тратой времени и сил…

Стоило ему сказать, что за Катариной наблюдают, и ладони разом взмокли.

– Не стоит думать о неудаче, – Нольгри Ингварссон постучал по круглому циферблату. – Принцип тот же, а то приборов чуть больше, так это ерунда, разберетесь… я вот подскажу. Что не понятно?

Катарина молча указала на хромированный круг у самой рулевой колонки.

– Это уровень заряда кристалла.

– Кристалла? – в том первом экипаже кристаллов не было, как не было вообще магии.

Ни капли.

Чудо механики. Торжество разума над обстоятельствами.

– Видите ли, Катарина, эксперименты показали, что сочетанное воздействие значительно повышает эффективность работы. Все же чистая механика несколько…

Он щелкнул пальцами, но подходящего слова не нашел.

– «Призрак» развивает скорость до пятидесяти километров в час. Вот так, поворачивайте ключ в замке…

Мотор зарокотал ровно, глухо.

И дальше руки действовали сами.

Рычаги.

Педали.

Тихий вздох, с которым экипаж тронулся с места. Плавно, как их учили. Никаких рывков. Никакого насилия. Он принял Катарину, этот «Серебряный призрак». И это показалось хорошим знаком.

– А куда мы… – опомнилась Катарина, вырулив на главный проспект.

– В Управление, само собой, но вы прокатитесь… это будет полезно.

А кому полезно, не уточнил. Катарина воспользовалась предложением. Экипаж шел легко, подчиняясь даже не действию – желанию Катарины.

Главный проспект.

Высокие дома. Широкие мостовые. Люди… люди замирали, хотелось думать, что в восторге и удивлении. Конка прижалась к обочине, и возница выскочил, повис на поводьях, силясь успокоить вороного жеребчика… дети…

Дети кричали.

И подкидывали шапки. Некоторые пускались бегом, силясь догнать серебряное чудо, но разве это было возможно? Нет, Катарина не гнала, пусть ей и хотелось попробовать те самые обещанные пятьдесят километров…

…учебные не выдавали больше семнадцати, да и те – с немалым трудом, на идеально ровной дороге. Демонстрационно… учащимся не позволяли подниматься выше десятки.

Она свернула на Липневую.

А оттуда – на Белосвятскую. Круг получился большой, но в этих улочках Катарина была уверена – не застрянут. Не хватало еще…

И вот – узкая горловина Новодворья.

К счастью, здесь не было ни магазинчиков, ни складов, а потому конные повозки редко сворачивали на тонкую извилистую улочку.

– А вы рисковали, – заметил Нольгри Ингварссон, когда Катарина остановила экипаж перед парадной лестницей. – Это хорошо… излишняя осторожность вредна.

Руку ей подавать не стал.

Она не сразу вышла, не находя в себе сил расстаться с таким чудом. Даже если ей не будет позволено вновь сесть за руль, Катарина запомнит эту поездку.

По лестнице подымались молча.

На сей раз не было страха, лишь некоторое удивление – неужели она, Катарина, и вправду будет работать здесь? Пусть временно, но…

…огромная честь.

…доверие.

…ответственность.

…и она не имеет права подвести, не только Управление, на Управление ей, в сущности, плевать, но дядю Петера, который в Катарину верил. И еще тех девочек… из-за них Катарина здесь. И из-за ублюдка, вновь начавшего игру.

Подъем.

И знакомый кабинет.

Нольгри Ингварссон открыл дверь сам, рукой махнул, мол, проходите. Указал на кресло, не то, которое запомнилось Катарине в прошлый раз. Куда оно подевалось? А какая, в сущности, разница, главное, что новое было куда как удобней. Массивное. С черной обивкой. С широкими подлокотниками. Стоило сесть, и Катарина поняла: это кресло сделано для нее.