LOVEЦ

«Многие знания порождают многие печали», и, разумеется, наши школьники не преминули воспользоваться древней мудростью для обозначения неотвратимо надвигающегося первого сентября. Итак, международный день печали наступил. Но радостно в нём то, опять же по мнению господ учащихся, что следующий подобный праздник будет только через год. Однако к школьной линейке все подготовились, и уже за полчаса до её начала двор перед главным входом в лицей превратился в некоторое подобие форума. Наши ежегодные торжества на первый взгляд не очень-то отличаются разнообразием. Но для восьмиклассников они обладают эффектом новизны, сдобренным счастьем трудного поступления в одну из лучших школ страны, в девятом хочется повторения, в одиннадцатом – это уже последняя линейка, и десятиклассники, заглянув в будущее, тоже не хотят потерять хотя бы один такой день. Даже бывшие выпускники, если могут найти время, приходят поздравить своих учителей с началом учебного года.

Вот вынесли и наладили аудиоаппаратуру, вот классы, возглавляемые руководителями, выстроились в торжественное каре, уже звучат бодрые, почти никем не слушаемые речи, сейчас главное – причастность. В этом получасовом совместном стоянии с последующим разводом классов есть магия, как будто мощный организм соединяет сам себя. Неважно, что говорится, что будет услышано, начинается процесс внутреннего единения. Недаром есть всемирное братство ФМЛ, но это особая история.

Итак, лицеисты, не стесняясь, оживлённо общаются, некоторые целое лето не виделись. Учителя в очередной раз удивляются физиологическим переменам, произошедшим за три месяца роста природы. Пытаюсь разглядеть в толпе автора гневного монолога читателя. Как всегда, – ни в первых рядах, ни в последних, ровно в центре, со своими друзьями. К этой осени он умудрился догнать по росту половину своих одноклассников и выглядит уже не такой белой вороной, хотя что-то от этой птицы в нем имеется. Дело тут не в особенностях организма. Просто он младше своих одноклассников на два года. Чего, в прочем, товарищи никогда не замечали, ибо он по всем параметрам, кроме роста, соответствовал их возрасту. Учителя же, наоборот, дабы никто (даже они сами себя) не мог обвинить их в предвзятости, были излишне строги. Не думаю, что это ему вредило. Он не реагировал на оценки и учился весьма неплохо ради своей, давно выбранной цели, а, посему, при всём моём старании никого не выделять и не иметь любимчиков, таковым стал. Да, не буду лгать сама себе: мне (и не только мне, судя по разговорам в учительской) в нём нравится, увы, всё. Он шаловлив, в чем-то даже поболее других, но, как очень немногие, честен. Это вовсе не означает, что вы можете у него выведать при необходимости чужие тайны. Он довольно талантлив, как в точных предметах, так и во многом другом: и актёр, и художник, и поэт. Даже внешность его несколько необычна. Очень крепко сложён, так, что в прошлом году казался толстяком. Как пошутил один наш коллега: «Это щенок очень, очень крупной породы». Волосы его, предмет особой зависти всех лицеисток, густые, прямые, и, что поразительно, имеют чистый цвет золота. К тому же, вопреки школьным правилам, он умудряется уже третий год не стричься, и директор давно махнула на это рукой . Думаю, ей самой нравится его романтичная причёска. А меня поражают его глаза. Странной для европейца формы, нет не монгольские, – просто вытянутые параллелограммы, тупые углы которых закруглены, а острые слегка изогнуты. И цвет радужки, оттенок которого меняется от тёмно-свинцового к серебряному. Серебро с золотом – сильное сочетание. Губы еще по-детски пухлые, а нос уже приобрёл породистую горбинку. Вот такая помесь орлёнка и крупного пса – грифон – подросток.

– Анна Анатольевна, идёмте, это нас.

Ничего себе засмотрелась, даже не услышала, как объявили мой класс, спасибо бдительным девочкам. И вот мы торжественно под взглядами гордых родителей и слегка завидующих бывших выпускников направляемся к дверям лицея.

Первое сентября в нашей школе – полноценный учебный день. Сразу же начинаем готовиться к выпускному сочинению. Сегодня у меня уроки в одиннадцатых классах. На четвёртом имею счастье лицезреть возлюбленную единичку. Три минуты на взаимные любезности, и к работе.

– Итак, напрягаем мысль, рождаем идеи, оттачиваем слог. Сегодня вспоминаем стили речи. Описания. Я попрошу вас описать личность какого-либо известного человека. Повторяю: человека: не колобка и не поросёнка. Это может быть литературный герой, или историческая личность, даже учащийся или учитель нашего лицея. Важно показать характер, выраженный в чертах лица, в фигуре, в походке. Что, Богдан?

– А давайте, сначала это сделаете вы, а мы посмотрим.

– Боюсь, мои слова станут основой ваших работ,

– Нет. Как раз хорошо. Мы постараемся только опираться на ваши мысли, а не использовать их. Так даже интереснее.

– Хорошо, кого мне описать, назови.

– А можно без имени? Здесь оно всё равно мало кому известно. Я опишу характер.

– Давай. – Иногда есть смысл позволить лидеру внести что-то своё. И ему интереснее, и класс охотнее работает, и задание, в принципе, выполняется почти как и было задумано. – Ну, говори.

Он встал, откинул свои знаменитые пряди, на пару секунд задумался, хотя давно знал, что говорить, держал паузу – актёр.

– Это учёный, физик, программист, между прочим, весьма известный за границей. Больше, чем у нас. Много умеет, не только в науке. Занимается какими-то древними, но не восточными единоборствами. Никогда не был женат. Очень нелюдим и замкнут.

– Мизантроп?

– Нет, люди, скорее, его не интересуют. Трудно описать его характер. Внешне он имеет спокойствие максимально зажатой пружины. Причём пружины, которая зажимает себя сама. Пожалуй, всё. Да, ему лет сорок-пятьдесят, не помню точно.

– Почти исчерпывающе. Ладно. Пробую: По аллее парка стремительной походкой шел мужчина, очень высокий и довольно худой, волосы, давно не стриженные, бились на ветру о небрежно поднятый воротник его плаща. Когда-то они были светло-русые или, скорее, бурые, теперь, тронутые сединой, напоминали шерсть волка. Глаза его строгие и внимательные: слегка удлиненный разрез и опущенные к переносице уголки, как ни странно, придавали бы лицу некоторую трогательность, если бы не цвет затухающего зеленоватого пламени вокруг чёрных дыр зрачков: то ли янтарь, то ли огонь. Высокий лоб, очень крупный горбатый нос и губы, чувственные, резко очерченные, в то же время холодные, жёсткие, делали его похожим на чернокнижника. Полностью подчеркивал создавшееся впечатление подбородок – сильный и твёрдый. Пожалуй, всё.

– Ну, прямо, профессор Снейп из Гарри Поттера.

– Нет, у того глаза чёрные. Это – Нострадамус!

– Мефистофель!

– Распутин!

– Достаточно! Пишем – у вас осталось двадцать минут.

Отдавая мне работу, Богдан тихо сказал: «Вы очень точно описали его». И тут на меня нахлынуло: лицо, отражение лица в тёмной витрине.

– Ты знаешь его?

– Так, из Интернета.

Я пыталась поймать его взгляд. Это легко, он очень открыт. Как может быть открыт застывший свинец.

Школьные посиделки хороши необязательностью своего посещения, чем я обычно пользуюсь. Правила их проведения я поняла ещё в самом начале работы в школе, и вряд ли они изменились за двадцать лет, и наверняка не отличаются от таковых в любом другом коллективе. Вначале все создают иллюзию добросердечного единения, потом, по мере расслабления, честно делятся на группировки по интересам, и обязательно найдутся обиженные, пристыженные, поведшие себя как-то не так, то есть проявляется ещё одно положительное качество подобных вечеринок – создание поводов для пересудов в дальнейшем. А людям хорошо вместе, когда есть о чём поговорить. Сегодня же, против обыкновения, я решила посетить наше увеселительное мероприятие. Мне не хотелось идти домой, оставаться с собой наедине. Думаю, уверена – меня очень смутил урок в одиннадцатом – первом. Никак не выходил из головы образ незнакомца, созданный вдвоём с Богданом.

Итак, было шумно, людно, и, надо отдать должное, первые полчаса даже по-настоящему весело. Наша школа недаром считается самой сильной. Основное качество моих коллег – это интеллект, помноженный на чувство юмора. Почти у всех. Полуофициальная часть закончилась, и ко мне подсели мои приятельницы. Поговорить. О, сколько новостей я узнала об учениках, их родителях, о коллегах. Бразильской киноиндустрии грозит банкротство.

– Ой, Анька, что ни говори, но учебный год похож на беременность.

– Это как?

– Ну, первое сентября обставляется, как праздник. Весьма сомнительный, конечно. И не для всех. Но, в принципе, похож на зачатие. Потом пару месяцев эйфории от новизны ощущений и неосознания того, во что тебя втянули. С третьего месяца начинает тошнить. И не только по утрам. К Новому Году потихоньку втягиваешься, но, с каждым днём становишься тяжелее. И всё это заканчивается продолжительными болезненными родами выпускных экзаменов. Разница только в том, что за наших «новорождённых» мы не в ответе.

– Ну, как сказать.

– Но сделать-то ты ничего не можешь.

– Ой, девчонки, хорошо, что сидите. Слушайте новость года!

– Сплетня?

– Хорошо, сплетня года. Но правда.

– Ладно, говори.

– Видите, нашей снегурочки опять нет?

– Какой снегурочки?

– Да, Светки, Светланы Николаевны.

– Почему снегурочки?

– Ну, помните, она четыре года назад в спектакле играла?

– Так ведь Дюймовочку.

– Не я её снегурочкой назвала. Но к ней приклеилось. Дело-то не в этом. Такая дурочка! Ей мало было одной интрижки.

Подразумевалась грязная история, когда учительница… Нет, не хочу! Главное, в конце концов она благополучно вышла замуж за старого знакомого.

– Ну, слушайте. Она со своими приятельницами тусовалась в каких-то клубах, где бомонд развлекается. Она же у нас певица. Ну и влюбилась там в одного актёра – красавца. И куда лезет, с такой-то рожей. Благодарила бы Бога, что её вообще замуж взяли.

– Ну, ты уж слишком. Не фотомодель конечно…

– Ага, фотомодель! Для клиники челюстно-лицевой хирургии. Не перебивайте! Она и мужа своего стала на эти тусовки таскать, чтобы он тоже с этим актёром познакомился. Типа, так все приличнее выглядит. Ну, и затащила его к себе.

– Куда?

– В гости, конечно. Не в постель. В постель его уже муж затащил.

– Что-о-о ?!!

– То! Муж от неё к этому актёру ушёл. Ну просто сбылась голубая мечта.

Господи, как же мне было гадко. Что происходит с нашим миром? Почему люди делают такие вещи? Почему говорят об этом? Это их занимает, будоражит? Почему нужно периодически возвышенное опускать в грязь, а порок превозносить до небес? И вдруг мне стало смешно. Это юмор такой, человеческий. Иначе не выдержать весь объём, всю чудовищность отвратительного и всю мощь прекрасного. Требуется некоторое масштабирование. Всё просто и смешно.

Я бежала к своему спасительному дому то плача, то смеясь. Нет, я не осуждала ни коллегу, рассказавшую столь увлекательную историю, – очень жизненно, ни Светку – несчастная она. Многие женщины считают, что им дано слишком мало и не то, что хотелось. Ведёрко не такое, как у девочки в песочнице, бантик, не как у подружки в классе, и требуют это ведёрко, этот бантик, и отвергают предложенные им более ценные дары. Я бежала от своей школы, своих мыслей, а у подъезда моего дома стоял подросток, и вечернее солнце смотрелось в него, как в зеркало.

– Богдан, что ты здесь делаешь?

– Жду одного человека. А вообще-то, я живу в этом доме.

– Ах да, мы же почти соседи.

– Хотите?

– Что?

– Мне тут вернули диск с одним фильмом. Сильная штука. Правда неоднозначная. Мерзкая ситуация, возвышенная силой искусства и блестящей игрой актёров.

– Давай. Завтра верну. Спасибо.

– Можете не торопиться. Мне его так долго не возвращали, что я приобрёл ещё один.

– Такой хороший фильм?

– Такой хороший актёр.

– Ладно. Заинтриговал. Удачи. До завтра.

– До завтра. И вам Бог в помощь.

И правда, Господи, как мне нужна твоя помощь!

Дом встретил мягкой успокаивающей тишиной. Где-то очень далеко (ах да, в ванной) с ритмичностью метронома капало из крана. Всё было на своих местах. Подошёл и потёрся о ноги мой рыжий Роки. Это было очень приятно. Последнее время он пропадал, прощаясь с летом, и я начала уже беспокоится и сожалеть, что предоставила коту полную свободу. Однако он не выглядел ни голодным, ни уставшим, как будто не мотался неделю по крышам, а благоденствовал на каком-то кошачьем курорте. Однако от ужина, как всегда, не отказался. Его легко кормить – он мудро всеяден, а потому всегда доволен и толст. Можно было смотреть фильм. Мне очень хотелось его смотреть. И я поняла уже давно, что вся жизнь состоит из случайностей, приобретающих свойства навязчивых закономерностей. С обложки диска мимо меня, куда-то в недра квартиры смотрело до боли знакомое лицо, только волосы покороче. Я сегодня на уроке, сама того не подозревая, описала внешность довольно известного (почему-то только не мне) английского актёра. Ещё бы теперь не посмотреть этот фильм. На мгновение я даже подумала, что он может быть о таинственной и полной философии жизни учёного, что-то вроде «Игр разума». Правда название настораживало – «Тёмная гавань». Восемьдесят пять минут я, не отрываясь, смотрела на экран. Достойнейшее, даже более того, завершение сегодняшнего дня. Мастерски разыгранная тремя актёрами история двух геев, которые так искренне и самозабвенно любили друг друга, что не задумываясь, но при этом весьма изощрённо, прикончили жену одного из них, чтобы наконец соединиться. И, вероятно, жить долго и счастливо. Апофеоз человеческой нравственности: разрушить храм и на его месте выстроить другой «шедевр», похоть и прелюбодеяние возвести в ранг искусства и показать так, что это красиво и притягательно. Господи, благодарю тебя за мой первый учебный день.

***

Первый вечер осени был необычайно ярок. Солнце полностью оправдывало своё древнеславянское имя и щедро дарило себя миру. В этом буйном сиянии вдоль опустевшей улицы шли двое: мужчина и подросток, и, казалось, не будет конца ни их пути, ни их молчанию. И вдруг резкий чаячий вопль прорвал тишину, и улица проявилась, как изображение на фотобумаге: помчались машины, засуетились прохожие. И взрослый первым задал вопрос.

– Зачем ты идёшь со мной?

– Я говорил вам раньше.

– Наши дороги не совпадают.

– Но они пересекаются.

– Считаешь, что точка пересечения сегодня?

– Вы это и сами видите.

– У меня никогда не было, нет и не будет учеников.

– Просто не вы выбираете, а они, и время пришло.

Взрослый резко остановился, потом медленно повернул голову и взглянул прямо в глаза подростку. При встрече огня и металла, и тот и другой меняют свой цвет. Но чего-то еще не хватало, и цепь, не успев окрепнуть, распалась на звенья.

– Не сегодня. – Сказал взрослый и размашистой походкой крупной хищной птицы пошёл прочь навстречу закату, а подросток улыбался, глядя на солнце, и оно отражалось в нём.

Мужчина свернул к широкому проспекту. Солнце уже не ослепляло, и он слегка замедлил шаги. У него было достаточно времени до предстоящей деловой встречи. У него было всегда достаточно времени. Ещё в юности он научился рассчитывать не только каждый свой шаг, но и намного вперёд, разыгрывая жизнь, как шахматную партию, правда, по своим собственным правилам, и никому не позволял ни обсуждать эти правила, ни менять их. Он так много научился делать в юности и сделал потом, что, казалось, прожил лет двести, и не стремился предаваться воспоминаниям, ибо это могло занять слишком много ценного, предназначенного для плодотворной работы, времени. Но странный светловолосый подросток с металлическим блеском в глазах, бесцеремонно, как вирус, ворвавшийся в его жизнь, заставил события тридцатилетней давности взбудоражить его тщательно убаюканную память. Он в детстве не был похож на этого нагловатого, самоуверенного гения-недоучки. Родители, вечно занятые своим научным карьерным ростом, одно время заподозрили, не без оснований, в увлечённом только математикой отпрыске начинающийся аутизм, и стали отправлять его на лето к одному чудаковатому двоюродному или троюродному деду в далёкую глухую деревню. Для развития правого полушария. О, как они не ошиблись, даже сами не подозревая насколько. Дед, который, по мнению родственников, был сумасшедшим талантливым художником, имел, в придачу к весьма сомнительным, по его собственным словам, способностям к живописи и скульптуре, университетское образование. И еще какой-то оккультно-философский опыт. Отнюдь не учителя, которые были более, чем высоко квалифицированы, в прославленной математической школе научили зацикленного на сухой логике подростка видеть в математике одно из проявлений прекрасного. Он же сказал ему однажды:

– Ты рассуждаешь о случайностях и закономерностях, а они всего лишь координатные оси на одном из многочисленных двухмерных графиков судьбы, и всё зависит от задаваемых тобою же параметров. Задача имеющего душу – подняться над этим графиком.

– То есть, выйти из плоскости?

– Да, из плоскости бытия в пространство духа.

– Дед, мне кажется ты говоришь гораздо меньше, чем знаешь.

– И тебе не мешало бы научиться тому же.

И он учился. Дед увозил его на месяц в лес. С лёгким рюкзачком, в котором лежали только топор, нож и одеяло. Туда, где ломалась привычная логика, и постигалась наука причастности ко всему сущему. Он учился не выживать, но жить полно и, в то же время, максимально рационально в мире, где делать лишние движения нет смысла и даже опасно, где требуется предельное сочувствие со всем окружающим пространством, где необходимо уметь защитить и накормить себя не причиняя вреда никому и ничему.

– Дед, ты так много умеешь. Почему бы тебе ни организовать школу для таких, как я.

– Ученики к учителю приходят сами, когда наступает время. Вот ты, например.

– Но, если бы не родители, этого могло бы не произойти.

– Но произошло.

– Да. Я не подумал.

– Помнишь Аристотеля? У него были великие ученики.

– Ну да, один даже прошёл с огнём и мечом полмира.

– Это уже был его выбор.

– Разве учитель не несёт ответственности за деяния своих учеников?

– Несёт, и Аристотель тоже отвечал.

– Дед, я вернусь к тебе, когда закончу университет.

– Не вернёшься.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, во-первых, двум таким, как мы, в одной деревне не место…

– Каким таким?

– А с чего ты взял, что я уже всё знаю? Я пока ещё живу.

И он не вернулся, увлекшись ещё на втором курсе научной работой, темой каких-то, только что обнаруженных физических полей. Они с дедом некоторое время переписывались, пока однажды он не получил письмо: «Павел, я взял из этого мира, что хотел, и дал ему всё, что мог, меня ждут другие мои миры. Помни три вещи: не отвергай любовь, ученика, и самого себя».

Очередной чаячий вопль бесцеремонно ворвался в мир прошлого, Павел остановился и даже обернулся, вдруг случайно не почувствовал присутствия этого лохматого мальчишки, но увидел только свою длинную тень. «Это его выбор», – подумал он и зашагал вглубь медленно погружающегося в сумерки проспекта.