Ложка

* * *

Лешку разбудил дождь. К утру он явно усилился и от души барабанил по железной крыше, по листам толя на бочках, рулону рубероида у калитки. Под кусачим одеялом притаилась вязкая дремота, и не хотелось даже носа высовывать во влажную прохладу комнаты.

В мерный шум дождя резкой синкопой вклинились чуждые звуки: торопливые шаги, неразличимые, вполголоса, слова. Денис открыл глаза, проморгался на светлое пятно окна.

За облупленной дверью слышалась невнятная суета.

Денис потянулся, откинул одеяло и тут же мелко задрожал. Торопливо натянул чуть влажные джинсы, футболку. Рассохшаяся дверь натужно скрипнула, выпуская его в общую комнату. Со стены привычно глянули лаковые часы с навечно застрявшей в них полувыглянувшей кукушкой.

Тетка Василина обнаружилась на кухне: стоя спиной к Денису, держала в руке бутылку с мутноватой жидкостью и жадно, крупными глотками, пила из алюминиевой кружки. Денис помедлил на пороге; тётка заполошно дернулась, развернулась - тревожные тени вокруг запавших глаз.

– Дениска! Что ж ты подкрадываешься, а? - и обмякла, лицо оплыло, как восковое.

– Теть Вась, - осторожно спросил он, - у вас ничего не случилось?

Она грузно упала на колченогую табуретку, тяжело поставила бутылку на стол.

– Давай, Дениска, самогончику налью, а? - спросила, будто заискивающе, - Баба Клава такой самогон чистый выгнала, никакого запаху.

– Теть Вась... - в замешательстве пробормотал Денис. - С утра?

Раньше за теткой подобного не водилось.

– Ой, Дениска, кабы ты знал... Да ты ж не поверишь, у вас-то в городе такого, почитай...

– Да что случилось-то?

Тетка махнула рукой и осипшим голосом сообщила устало:

– Дед Евсей приходил.

Тут и Денис плюхнулся на табуретку, не зная, что думать.

– Уж в четвертый раз приходит, все до свету. А в деревне, говорят, и днем видели его.

– П-привидение? - глупо спросил Денис.

– Ох, Дениска... Нехорошо это, если покойник является. Мы ведь деда похоронили хорошо, правильно. Батюшку звали - отпевать. И попрощались, и поминки... И молебны я заказывала на год... Он все ложку просит.

– К-какую ложку?..

– Как, грит, помрет кто, так вы ложку в домовину положите, к покойнику, а я, грит, ее потом заберу. Ложку заберет он у покойника, а? Ой, лишенько, и за что ж нам такая-то напасть? Нет, ты скажи, Дениска, а?

Тетку повело, взгляд ее поплыл, на щеку выкатилась мутноватая, как самогон, слеза.

– А если положить? Ну, ложку к покойнику.

– Ой, да ложили уже, как баб Маня у Петровых померла... Грит, не та, хочу, грит, с подсолнухами. Я уж и к исповеди хотела поехать, а не могу, ну как я батюшке про такое расскажу, ты мне скажи, а?

Дождь прекратился, тучи расползлись по небу волокнистыми лохмами. Денис выскочил под робкие солнечные лучи, оставив тетку в пустой кухне - всхлипывать и пить хваленый баб-клавин самогон. Он редко сталкивался с пьяными, и сейчас от смущения горели щеки и даже уши. Но поверить в то, что по Марьину разгуливает призрак деда Евсея, Денис не мог.

Сходить на кладбище, что ль?