Лодка

Кирилл Бенедиктов «Лодка» (2018)

Пётр сидел на веранде кафе «Тритон» и ждал, когда ему принесут рыбу.

Заказ он сделал уже довольно давно, но обслуживали в «Тритоне» медленно, а официанты казались томными и неторопливыми — возможно, потому, что сезон уже закончился, туристов было мало, и уровень конкуренции резко снизился. Пётр не был туристом — он жил в городке уже третий месяц, и его хорошо знали и на набережной, и в харчевнях выше и ниже по побережью, но это ничего не меняло.

Пётр знал повара — толстого усатого Марко — знал трёх официантов — Славко, Горана и ещё одного Марко — не раз болтал с ними, пил кофе (утром) и ракию (вечером) — и примерно представлял себе ход их мыслей. Не нужно оскорблять человека спешкой, рассуждали повара и официанты, — если человек здесь живёт, он ни за что не станет торопиться. Это безумные туристы приезжают сюда на огромных автобусах, бегают, как ошпаренные, по изумительно красивой набережной, быстро едят и пьют, не чувствуя вкуса, делают обязательные селфи на фоне залива, потом, как овцы в стойло, забиваются в катер и плывут на один из двух островов, украшающих залив. Туристам можно подать недожаренную или пережаренную рыбу — они всё равно не заметят. А человек, поселившийся в городке, всё население которого по последней переписи триста двадцать пять жителей — заслуживает того, чтобы рыбу ему готовили вдумчиво, с соблюдением всех требующихся ритуалов.

Пётр уже привык к этой трогательной неспешности, так непохожей — да что там непохожей, прямо противоположной московской бестолковой суете — и научился её ценить. Он сидел, вытянув длинные ноги, и крутил в пальцах бокал с лёгким белым вином. Вино было местное, дешёвое, но очень ему нравилось. Дома у него стояли четыре литровые бутылки такого вина — в жару оно прекрасно утоляло жажду, в ночную прохладу согревало. Ещё оно совсем не туманило восприятие — а для Петра, который работал преимущественно по ночам, это было важно. Сначала он пробовал пить местное красное — плотное, тягучее, фиолетовое с отливом в черноту — но очень быстро понял, что после трёх-четырёх бокалов, выпитых днём, к ночи превращается в расхлябанную размазню. И вместо мускулистого, напряжённого, как струна, текста, у него выходит какой-то кисель.

Он приехал в городок, чтобы написать книгу. Это было чистой воды пижонство — так поступали великие писатели прошлого, причём не просто великие, но ещё и обеспеченные. Пётр всегда мечтал уехать подальше от Москвы, поселиться где-нибудь в глуши и полностью посвятить себя работе над книгой — и всегда понимал, что это невозможно. Книгу он планировал написать за полгода, и всё это время ему нельзя было отвлекаться на поденный труд, кормивший его — колонки, статьи, обзоры и прочую белибердистику, как выражался, кажется, Чехов. И он, конечно, никогда не осуществил бы свою мечту, если бы не премия от удивительного Общества любителей девяти муз — он никогда о нём не слышал вплоть до того дня, когда любители позвонили Петру и поздравили с вхождением в шорт-лист.

В шорт-лист, кроме Петра, вошли ещё четверо — Быков, Славникова, Шаргунов и какой-то драматург-самородок с Урала по фамилии Гресь. Пётр понимал, что в такой компании шансов у него нет, и даже не поехал на церемонию вручения премии, которая проходила в небольшом и довольно скромном арт-салоне около Курской. А утром ему позвонил приятель, которого на эту церемонию занесло алкогольным ветром (у приятеля был нюх на халявные фуршеты) и сообщил, что Петра разыскивают: любители муз, чтобы вручить ему миллион, а уральский самородок Гресь — чтобы набить морду.

Пётр забрал премию, ловко увернулся от бешеного самородка и уехал на Адриатику, в маленький средневековый городок, помнивший и расцвет Венецианской республики, и владычество жестоких османов. Снял там крошечную комнатушку в мансарде, из которой открывался великолепный вид на залив, купил в универсальном магазине белый пластиковый стол, придвинул его к круглому, как иллюминатор, окошку и принялся воплощать мечту в реальность.

Подошёл официант Марко и поставил перед Петром набор — зелёное оливковое масло, уксус, соль и перец. Развернул жёсткую накрахмаленную салфетку, аккуратно разложил на ней столовые приборы. Добродушно улыбнулся Петру и показал на залив.

— Хорошо сегодня, а? Вода как зеркало, бриться можно.

Пётр рассеянно кивнул. В заливе почти никогда не бывало сильных волн. Вода, прозрачная и прохладная, иногда собиралась серыми складками под порывами налетавшего с гор ветра, и тогда казалось, что вот-вот начнётся шторм. Но за все три месяца, что Пётр провел в городке, шторма так и не случилось. Порой он об этом жалел — было бы уютно сидеть у своего иллюминатора и смотреть сверху на беснующиеся волны.

— Кто-то плывёт, — сказал Пётр, чтобы поддержать разговор. От острова Правой руки шла к берегу белая, с красной полосой вдоль борта, лодка. Лодка была ещё далеко, но слабое «чух-чух-чух» мотора уже доносилось до набережной. — Один, без туристов. Рыбак, наверное.

— Туристов нет, — опять улыбнулся Марко (он всегда улыбался). — Работы нет. Денег тоже нет. Что остаётся? Только рыбу ловить.

Он перекинул через руку полотенце и пританцовывающей расслабленной походкой двинулся к столику, за которым сидела пожилая немецкая пара — муж, похожий на обрюзгшего бульдога, и жена, прямая и сухая, как забытое в лодочном сарае весло. Пётр испытал мимолётное чувство вины — словно это из-за него из городка исчезли почти все туристы, а местные лишились верного источника дохода.

Метрах в двадцати от берега лодка свернула и сбавила ход. Сидевший на корме человек — теперь Пётр видел, что это был старик, которого он прежде не встречал на набережной, хотя знал почти всех лодочников в лицо — заглушил мотор и подвёл лодку бортом к пирсу, вдававшемуся в воду по правую руку от веранды «Тритона».

Немцы вдруг громко и возмущённо заговорили в унисон, и Пётр повернул голову, чтобы посмотреть, в чём там дело. Марко, не теряя достоинства, смахивал салфеткой что-то тёмное с бежевых брюк фрау. Муж-бульдог тряс щеками и гневно выговаривал ему на лающем языке. Пётр усмехнулся, вспомнив рассказы Марко о невинных шутках, которые официанты проделывают с заказами тех клиентов, которые им не нравятся.

Бульдог вдруг заметил, что Пётр на него смотрит, и резко замолчал, будто у телевизора выключили звук. Пётр отвёл взгляд — и только тут увидел, что старик, приплывший на лодке, сидит напротив него.

— Добар дан, — вежливо поздоровался Пётр.

— Здраво, — сказал старик и замолчал, глядя куда-то сквозь Петра.

«Принесла же нелёгкая», — с раздражением подумал Пётр. Он считал себя общительным социопатом, но любил выбирать собеседников самостоятельно. А вот когда кто-то незнакомый без спросу вторгался в его личное пространство — не любил.

Он выразительно посмотрел по сторонам. Свободных столиков на веранде было гораздо больше, чем занятых.

— Не беспокойся, — сказал старик. — Я посижу немного и уйду. Не помешаю тебе.

Пётр тут же почувствовал себя неудобно.

— Да что вы, — пробормотал он, — сидите, пожалуйста, вы мне совсем не мешаете.

Прозвучало это так фальшиво, что Петру окончательно стало стыдно. Он поставил бокал на стол, потом снова взял его и начал вертеть в руках. Старик не обращал на него внимания. Он сидел, откинувшись на спинку плетёного стула, и тяжело дышал — возможно, ему было плохо. Петру показалось, что с его появлением на веранду упала тень от тяжёлого серого облака — стало холодно и тревожно.

— Как рыбалка? — спросил он, чтобы хоть что-то сказать.

— Я не ловлю рыбу, — ответил старик таким тоном, будто Пётр успел до печенок достать его своими расспросами. — Принеси мне стакан воды, сынок.

Удивлённый Пётр начал привставать со стула, но оказалось, что старик обращается не к нему, а к Марко, который, дослушав немецкие нотации, возвращался на кухню. Пётр заговорщически подмигнул ему, но официант словно бы не заметил. Марко смотрел прямо на старика, и на лице его не было обычной улыбки.

— Сейчас, дядя Стефан, — сказал он, растягивая слова. Петру показалось, что в голосе Марко он уловил какие-то незнакомые нотки — уважение? страх? — Только воды, больше ничего?

— Стакан воды, — подтвердил старик. Марко кивнул и исчез.

— Вам нехорошо? — решил всё-таки прояснить ситуацию Пётр. Дядя Стефан хмыкнул.

— Мне? С чего бы это? Я просто отдыхаю. У меня выходной, понял?

«Агрессивный, — подумал Пётр. — Приплыл не пойми откуда, уселся за мой столик и ещё бычит». Настроение у него испортилось.

— Не бойся, — сказал старик, заметив, как напрягся Пётр. — Я не больной и не сумасшедший. Просто… не так уж часто удаётся приплыть сюда в выходной. Да ещё в такую погоду.

Пётр растерялся. Переходы дяди Стефана от агрессии к почти заискивающей интонации сбивали его с толку.

— Да, погода великолепная, — подтвердил он. — И не скажешь, что октябрь заканчивается.

— Ты русский? — неожиданно спросил старик.

— Русский. А вы как догадались? Акцент?

Старик неопределённо махнул рукой.

— Я много русских знаю, — сказал он. — Вожу их…

— На острова?

Дядя Стефан нахмурил седые брови.

— Можно сказать и так.

На самом деле открыт для туристов был только остров Правой руки. На острове Левой руки, находившемся в полукилометре к востоку, стоял средневековый католический монастырь, в котором по-прежнему жило человек двадцать монахов — туда туристов не возили. Конечно, если знать людей и подходы, можно было договориться — за пятьдесят евро любопытных могли отвезти и к запретному острову, высадив на противоположной от монастыря стороне. Но официально считалось, что никто из владельцев катеров туда не возит.

— Я просто раньше вас тут не видел, — пояснил Пётр. — Думал, что всех лодочников знаю.

Стефан дёрнул щекой. Был он здорово небрит — седая щетина клочками торчала из костистого подбородка.

— Я нечасто сюда выбираюсь, — буркнул он. — А ты здесь недавно.

— Три месяца.

— Это всё равно, что ничего.

Подошёл Марко с подносом. На подносе был заказ Петра — рыба-чёрт в кляре с чесночным соусом и отварными овощами — и стакан воды для Стефана. Первым делом Марко поставил перед стариком воду.

— Спасибо, сынок, — Стефан взял стакан и поднёс ко рту. Пальцы у него были не по-стариковски крепкие, цепкие, поросшие рыжеватым волосом. Одним глотком он осушил стакан, поставил на стол и подтолкнул к Марко. — Хорошая вода. Сладкая. Благослови тебя бог, сынок.

Марко быстро перекрестился и поклонился старику едва ли не до земли.

— Иди, — велел Стефан, слегка мотнув головой в сторону кухни.

— Вода как вода, — сказал Пётр, которого почему-то задела эта сцена. — Тут воду из-под крана наливают, если вы не в курсе.

— Однажды, — сказал старик, — ты вспомнишь вкус воды, которую пил здесь, и поймёшь, что ничего слаще не было в твоей жизни.

«Философ, — решил про себя Пётр. — Ну, теперь точно никуда не уйдёт…»

Он неопределённо хмыкнул и принялся за рыбу. Рыба была отличная — сочная, нежная — но кляр толстый Марко всё-таки слегка пересолил.

— На том берегу память угасает, — продолжал Стефан, — но не сразу. Воспоминания уходят одно за другим, стираются, как следы на пыльном полу. Но вкус воды помнят дольше всего.

— Почему? — с набитым ртом спросил Пётр.

— Потому что там она горькая, — ответил старик. — Как морская, только ещё хуже. Ей нельзя напиться. Она царапает горло, как когтями.

— Там — это где? — Пётр, наконец, заинтересовался собеседником.

Стефан выпрямился на своём плетёном стуле, строгий и суровый, как судья. Большие руки старика лежали на столе, сильные пальцы сплетены в замок. Лицо казалось выточенным из куска твёрдого дерева. Кого-то он очень напоминал Петру, кого-то то ли из виденного когда-то давно фильма, то ли из иллюстрации к старой книге. Может быть, рыцаря-крестоносца, вернувшегося из похода в Святую Землю?..

— Вы в монастыре живете? — догадался Пётр. — Вы монах?

Старик кивнул, но, как показалось Петру, неуверенно.

— Монах, — повторил он вслед за Петром. — Был монах, да.

Что-то блеснуло в его темных глазах — будто серебряная рыба плеснула в глубокой воде.

— Вкусно? — спросил Стефан, показывая пальцем в тарелку Петра.

— Очень. Хотите попробовать?

«У него нет денег, — сказал себе Пётр. — Он голоден, поэтому приплыл сюда и подсел ко мне за столик. Ну и правильно сделал — не к этим же бюргерам ему было идти. Надо заказать ему еды…»

— Нет, — старик покачал головой. — Я здесь не ем… только воду пью. Но ты ешь, ешь и радуйся, пока молод, пока можешь всё это, — он опять мотнул головой, показывая на озерную гладь, — видеть, слышать, чувствовать. Потом… будет нельзя.

— Да вы не стесняйтесь, — Пётр окончательно уверился в том, что Стефан — слегка тронувшийся умом монах с острова Левой руки. — Вы меня совсем не стесните… у меня с деньгами всё в порядке, к тому же здесь всё дёшево. Хотите чорбу? Или рыбу? Они её, правда, долго готовят, но вы вроде бы не торопитесь?

— Тороплюсь, — отрезал Стефан и поднялся, отодвинув стол. — Мне ещё нужно домой… туда, где я жил… посмотреть, как там теперь. Вернуться надо до заката.

— Строго там у вас, — улыбнулся Пётр, чувствуя, однако, некоторое облегчение от того, что странный монах вот-вот оставит его в покое. — А если не вернётесь, что будет? Епитимью наложат?

— Если я не вернусь в срок, — ответил старик, бросив взгляд на свою лодку, привязанную к бетонному столбику, — моё место займет другой. А я не хочу. Лучше быть перевозчиком, чем тем, кого перевозят.

«Сумасшедший монах-философ, — подумал Пётр. — Надо будет написать о нём рассказ…»

Он ещё раз внимательно и быстро оглядел Стефана с головы до ног: высокий, чуть сутуловатый — от постоянной работы веслами? — широкоплечий старик с густыми седыми волосами и клочковатой бородой. Шрам над левой бровью. По всему костистому, загорелому лицу — тёмные пигментные пятна.

— Прощай, — сказал Стефан. — Я тебя запомню. Когда мы снова встретимся, я скажу себе: это тот русский, который ел рыбу-чёрта и думал: «Скорей бы ты провалился в пекло, старый дурак».

— Нет, — запротестовал Пётр. — Я вовсе так не думаю. Я… понимаете, Стефан, я писатель. Мне интересны… такие люди, как вы. Необычные. Странные.

— Писатель? — Стефан прищурился и оценивающе взглянул на Петра. — Ты пишешь книги?

— Да, — пожал плечами Пётр. — Я и сюда приехал, чтобы книгу написать.

Старик о чём-то размышлял — седые брови его медленно шевелились. Потом сказал:

— Хочешь, я покажу тебе одно место? Тебе будет интересно, если ты пишешь книги.

— Что за место? — Петру сразу стало скучно. Он понял, что это обыкновенная разводка — сейчас Стефан предложит ему прокатиться на своей лодке до «запретного» острова Левой руки и потребует за это пятьдесят евро.

— Увидишь, — старик повернулся и пошел прочь с веранды. — Ну, идёшь?

И Пётр, неожиданно для себя, встал и пошёл, оставив на столе недоеденную рыбу. Впрочем, самое вкусное он уже съел.

— Здесь когда-то была школа, — сказал старик, показывая рукой на проглядывавшие сквозь густые заросли развалины краснокирпичного здания. — Я тут учился, очень давно, ещё до войны.

— До Второй мировой? — удивился Пётр. Стефан выглядел лет на семьдесят, в крайнем случае, на семьдесят пять.

— Да. Мне было семнадцать, и я любил одну девочку. Её отец был смотрителем маяка, и они жили там, на мысу. В школу она не ходила, а плавала. На лодке.

Пётр ошибся — Стефан не повёз его на остров Левой руки. Когда Пётр вслед за ним залез в лодку, он завёл мотор и взял курс вдоль берега — прочь от городка, к проливу Вериги — когда-то в Средние века его перегораживала толстая бронзовая цепь, не пропускавшая в залив вражеские корабли. Там он остановил лодку, и теперь она покачивалась на странной мелкой волне, которая словно рождалась прямо посреди пролива.

— Туда можно добраться пешком, но придётся идти в обход скал и можжевеловой рощи, часа три будешь идти. А на лодке она добиралась за полчаса. Но она была девочка, и ей было тяжело грести, особенно зимой, когда с гор дует сильный встречный ветер. Я предложил ей отвозить её домой после уроков, и она согласилась.

Пётр попытался представить старика семнадцатилетним — может быть, тот был долговязым нескладным юнцом с большими оттопыренными ушами и крупным носом. А его любовь была худенькой девчонкой с короткими чёрными волосами и смугловатой от постоянного пребывания на солнце кожей.

— А как вы возвращались? — спросил он с неожиданным интересом.

— Пешком. Но я был молод, и мне всё казалось простым и весёлым. Я не ходил в обход, а шёл прямо через рощу, хотя в деревне у нас говорили, что это плохое место.

— Почему?

Старик снова дёрнул щекой.

— Просто плохое. Там можно встретить… всякое.

«Балканская готика», — усмехнулся про себя Пётр.

— А что было потом? — спросил он вслух.

— Потом? Потом началась война.

Стефан взялся за вёсла. Несколько мощных гребков — и берег с разрушенной школой сразу отодвинулся и уменьшился в размерах, словно теперь Пётр смотрел на него в перевернутый бинокль.

— Сюда пришли итальянцы. Они были не такие сволочи, как немцы, с ними можно было договориться. Те наши мужчины, кто не хотел договариваться, ушли в горы, в партизаны.

Они пересекли пролив Вериги, и огромная бирюзовая чаша залива, окаймлённая синеватыми горами, распахнулась перед Петром.

— Итальянцы были слишком ленивы, чтобы их ловить, — сказал Стефан, разглядывая горы. — Партизаны иногда спускались в деревню и ночевали у себя в домах. Но потом всё изменилось. Из Загреба приехал человек, которого звали Казимир. Он был офицером СС. И он начал охоту на партизан.

Пётр чувствовал на лице ласкающие тёплые прикосновения октябрьского солнца. Было невозможно представить, что в этом благословенном месте, посреди всей этой искрящейся красоты, когда-то разыгрывались настоящие драмы: эсэсовцы ловили партизан, а партизаны расстреливали из засады оккупантов.

— Я тогда часто ходил из деревни в горы, один из моих родственников был в партизанах. Рассказывал им, что происходит внизу, когда можно спуститься, когда нельзя. Я знал все тропки, знал тайный ход, который ещё римляне проложили под горой. Никто не мог за мной проследить. Казимир бесился — он понимал, что кто-то предупреждает партизан, но не мог понять, кто.

Стефан поднял вёсла и положил их на борт. Лодку начало разворачивать бортом к волне, и горы медленно, словно декорации на сценическом круге, поплыли вбок и назад.

— Потом кто-то донёс Казимиру, что это я. И он приказал схватить меня и доставить к нему в кабинет — а кабинет у него был в школе.

Он помолчал немного, глядя, как крупные прозрачные капли падают на дно лодки с мокрых вёсел.

— Но моя мать узнала об этом раньше, чем за мной пришли люди Казимира. Может быть, ей шепнула женщина, которая убиралась у него в кабинете — она тоже была из нашей деревни. Мать велела мне плыть на остров, где стоит монастырь, и найти там отца Николая. Была ещё глубокая ночь. Я взял лодку и поплыл почти наугад. Правда, я хорошо знал озеро, и не боялся, что заблужусь. На воде лежал туман, густой, как каймак. Я греб очень тихо, но туман и так гасил все звуки. Я всё-таки проплыл мимо острова, не увидев его в тумане, но вовремя понял это, и вернулся. Когда я вытащил на берег лодку, солнце уже начало подниматься над горами, и монастырь казался выкованным из красного золота.

Отец Николай тоже был нашим родственником — правда, очень дальним. Он не стал задавать лишних вопросов, спросил только, какие молитвы я знаю. Я знал три. Он дал мне книгу и велел выучить все, которые там были. Потом мне побрили голову и дали чёрную одежду.

— Так просто? — удивился Пётр.

— Так просто. Казимир не стал разыскивать меня на острове. Он, конечно, узнал, где я — в таком месте, как это, всё рано или поздно становится известным. Но он был католик, и, как говорят, очень верующий, потому мать и решила, что с монахами он ссориться не будет. Я прожил на острове два года, делал всякую тяжёлую работу, потому что монахи были старые, и им было трудно. Я ставил сети и ловил рыбу — да, тогда я ловил рыбу. Но отец Николай ни разу не позволил мне вернуться в деревню, а ведь доплыть до неё можно было всего за час. И я ни разу не позволил себе его ослушаться, хотя каждый раз, когда я садился в лодку, мне хотелось отправиться туда, увидеть свой дом и родных.

Лодка неспешно дрейфовала вдоль берега. Стефан вытянул руку и показал на скопление разбросанных на склоне горы разноцветных домиков.

— Вон там моя деревня. В моём доме давно живут другие люди, но это всё равно мой дом, и навсегда им останется.

— Красивое место, — сказал Пётр, чтобы что-то сказать. Стефан не отреагировал.

— Всё изменилось, когда итальянцы ушли. Вместо них пришли немцы, злые, как голодные собаки. Они начали расстреливать всех, кого считали связанными с партизанами. И вот тогда Казимир появился на острове.

Он приплыл в сопровождении двух хорватских солдат. Один был тощий и болезненного вида, с воспалёнными гноящимися глазами. Он постоянно что-то жевал и сплевывал, а Казимир каждый раз брезгливо морщился, но ничего не говорил. Второй был коренастый здоровяк с мощными короткими руками и толстой шеей. Сам Казимир был высокий, мускулистый и гибкий, как цирковой гимнаст, с маленькими изящными руками и тонкими щегольскими усиками.

Все трое терпеливо ждали у ворот монастыря, пока к ним выйдет настоятель. Казимир почтительно поцеловал у настоятеля руку и очень вежливо попросил его прислать молодого Стефана. Монах спросил: «зачем вам Стефан?» и получил ответ: «не беспокойтесь, святой отец, он вернётся завтра утром, живой и невредимый».

Когда Стефан вышел из ворот, Казимир дружески протянул ему руку.

— Я слышал, ты хорошо управляешься с вёслами, — сказал он весело. — У меня есть для тебя работа.

Стефана привезли к школе, в которую он ходил когда-то. Там, во дворе, мёрзли на холодном зимнем ветру пятьдесят или шестьдесят детей и пятеро учителей во главе с директором школы господином Иличем.

— Ты должен будешь перевезти их на остров, — сказал Стефану Казимир. — Не к монахам, а на другой. Вы, кажется, называете его островом Правой руки.

— Зачем? — спросил Стефан, и тогда Казимир его ударил. Не замахиваясь, быстрым экономным движением маленького твёрдого кулака в солнечное сплетение. Стефан согнулся и некоторое время не мог вдохнуть воздух.

— Ты не должен спрашивать, — объяснил Казимир почти ласково. — Ты должен делать, что тебе говорят.

И Стефан покорился. Солдаты отделили от толпы испуганных детей пятерых учеников младших классов и заставили их влезть в лодку. Стефан сел на вёсла и повёз их на остров Правой руки.

На острове стояла полуразрушенная башня, на верхушке которой когда-то разводили костёр, подавая сигналы защитникам крепостей в горах. Но уже много лет там никто не жил, и только рыбаки изредка приплывали туда, чтобы собрать мидий, густо лепившихся на уходивших в прозрачную воду скалистых уступах.

— Что с нами будет? — спросил один из младшеклассников, глотая слезы, но Стефан только пожал плечами. Он оставил детей на острове и поплыл обратно. Был конец ноября, и, конечно, никому бы и в голову не пришло спасаться с острова бегством вплавь — вода резала, словно нож.

Во второй партии оказались одни девчонки — они громко плакали и просили Стефана отвезти их домой, к родителям. Стефан попробовал их утешить, но девчонки его не слушали. Когда лодка ткнулась носом в каменистый берег острова, они не захотели выходить, и Стефану пришлось тащить их из лодки силком.

Когда он приплыл за последними оставшимися на берегу детьми, учителей во дворе школы уже не было. Не было и коренастого солдата с толстой шеей. А Казимир, довольно улыбаясь, держал за руку красивую черноволосую девушку — дочь смотрителя маяка.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Стефан. — Ты же закончила школу…

— Я пришла за братом, — ответила она. — Но ты уже увёз его на остров.

— Скоро ты его увидишь, — пообещал Казимир. — Ну что же, Стефан, ты хорошо поработал. Осталось сделать это последний раз. На этот раз я поплыву с тобой.

И он подтолкнул дочь смотрителя маяка к лодке.

— Лодка была перегружена, — сказал Стефан, глядя на далёкий, начинающий окутываться прозрачными сумерками берег. — Пятеро детей, Казимир, худой солдат и Златка. Грести было тяжело.

Он вздохнул — и Петру показалось, что воздух вокруг него вдруг заколебался, словно приоткрылось призрачное окно в какой-то другой мир.

— Когда мы прошли пролив Вериги, Казимир расстегнул кобуру своего пистолета. Он спросил меня, понимаю ли я, что происходит. Я ответил: нет.

Тогда Казимир объяснил, что в нашей деревне все поддерживали партизан. Кто-то их кормил, кто-то носил им ракию и хлеб, кто-то предупреждал о полицейских облавах. В этом так или иначе было замешано всё взрослое население деревни, и когда Казимир это понял, то решил наказать всех сразу.

Для этого он собрал всех детей, которые посещали школу. Мало у кого в деревне не было детей, а с теми, у кого их не было, сказал Казимир, можно будет рассчитаться позже.

— А что вы сделали с учителями? — спросила Златка. Казимир удивился вопросу.

— Они больше не нужны, — сказал он. — Зачем учителя, если им некого больше учить?..

— Вы нас всех убьёте? — спросила Златка.

Казимир улыбнулся тонкими губами.

— Нет, не всех. Стефана я обещал вернуть в монастырь целым и невредимым — он же у нас монах.

И тогда Стефан его ударил.

На самом деле он давно уже понял, что затеял Казимир, и у него было достаточно времени, чтобы обдумать план действий. Стефан сделал вид, что одно весло вырвалось из воды, и мощным движением выдернул его из уключины. Перегруженная лодка накренилась, а Стефан, схватившись за валек двумя руками, ударил Казимира веслом в горло.

Он метил в голову, но так получилось даже лучше. Казимир издал булькающий звук и повалился за борт, не успев вытащить пистолет из кобуры. Хилый солдат вскочил на ноги — но лучше бы он этого не делал, потому что Стефан просто резко качнул лодку, и солдат повалился спиной на завизжавших детей. А Стефан два раза опустил весло ему на голову.

— Вот так, — сказал он, с гордостью глядя на Златку. А она смотрела на него восторженно и влюблённо, как смотрят на человека, спасшего тебя от неминуемой гибели.

— Стефан… — произнесла она.

Но больше ничего сказать не успела. Потому что из-за борта лодки появилась вдруг узкая сильная рука, схватила её за волосы и рывком сдёрнула в воду.

Это был Казимир. Вряд ли он действовал обдуманно — скорее всего, вцепился в первое, что попалось ему под руку. Но в том, что он утопит Златку, сомнений быть не могло.

И тогда Стефан бросил вёсла и прыгнул в воду.

— Он был очень сильным парнем, — сказала старуха. — Высокий, широкоплечий, мышцы как железо, так прямо и бугрились под кожей. Ох, как он мне нравился! Никого уж потом я не встречала такого сильного да ладного, как Стефан. Муж мой покойный хороший был человек, и смелый, и крепкий — да только до Стефана ему было далеко. Господи прости.

Пётр разыскал её в деревне по приметам, которые сообщил ему официант Марко. О самом Стефане Марко говорить отказывался наотрез, а про его бывшую девушку нехотя рассказал — правда, после двух бутылок крепчайшей сливовицы.

Бабушка Злата была полненькая, румяная, с ярко-белыми седыми волосами. Но когда она показала Петру свои школьные фотографии, он увидел, что Стефан ничуть не преувеличивал: в юности Златка была черноволосой и черноглазой красоткой, и характер у неё был, судя по лукавому выражению лица, заводной и весёлый.

— Но вода была очень холодная, а тот гад цепкий был, как клещ. Когда Стефан до него добрался, он меня выпустил, и я сумела влезть обратно в лодку. А они со Стефаном долго боролись в воде и оба утонули.

— Как это — утонули?… — осторожно переспросил Пётр. Речь бабушки Златы была обильно сдобрена какими-то диалектизмами, из-за чего он понимал её с пятого на десятое.

— Да, — печально закивала старушка. — В заливе сильные течения, их, видно, отнесло отливом в море, потому что тел так и не нашли.

— Но он… — начал Пётр, но она поднесла к губам обтянутый пергаментом палец.

— Знаю, знаю. Говорят, что Стефан иногда приплывает в городок и просит дать ему напиться сладкой воды. Вроде бы кто-то даже видел, как он гребёт на своей лодке к тому острову, на котором служил когда-то монахом. Но это все сказки. У нас тут любят страшные сказки. Хочешь ещё ракии?

Пять месяцев спустя Пётр сидел на террасе «Тритона» и пил вино.

Роман был закончен, и Пётр без ложной скромности мог сказать, что он получился сильным. Не то, чтобы хорошим или даже блестящим — просто очень мощным. Упругая, мускулистая проза, жёсткий, точный в деталях, стиль. Пётр был доволен. Два дня назад он отослал файл с романом своему редактору, и ожидал восторженных отзывов. Впрочем, пока редактор молчал — видимо, читал и не находил слов, чтобы выразить своё восхищение.

Теперь Пётр был полностью свободен и мог делать всё, что душе угодно. Он хорошо помнил, как ему хотелось посетить горные монастыри, и старую столицу, и карстовые пещеры в заповеднике к северо-востоку от побережья — всё это не давало ему покоя, пока он работал над книгой, а теперь, когда он был волен поехать в любой уголок страны, его охватила какая-то странная апатия. Может быть, виновата была весна, волшебная и неожиданно тёплая, окутавшая городок бело-розовой пеной яблоневых и вишнёвых садов, расцветившая горы пятнами яркой зелени и каждый вечер дарившая фантастически красивые закаты. А может быть, он просто устал.

Теперь Пётр каждый день сидел на веранде «Тритона», пил вино и любовался заливом. Конечно, он много думал о Стефане и его странной истории. После того, как старик привёз его обратно к «Тритону», Марко и другие официанты стали относиться к Петру как-то иначе: как ему казалось, со смесью лёгкой настороженности и уважения одновременно. Потом это прошло, но попытки расспросить их о Стефане ничего не дали — в конце концов Пётр смирился с тем, что никто не хочет разговаривать с ним о старом лодочнике.

Но последний разговор со Стефаном по-прежнему не давал ему покоя.

На обратном пути Стефан почти всё время молчал. Когда до набережной оставалось метров сто, Пётр спросил:

— Сколько я вам должен?

Тогда Стефан заглушил мотор и посмотрел на Петра долгим запоминающим взглядом.

— Монету, — сказал он, наконец. — Ты должен заплатить одну монету. Но не сейчас.

— В смысле? — Пётр полез в карман и тут вспомнил, что не расплатился за рыбу. Хорошо, что сегодня смена Марко — скандала никто поднимать не станет.

— Однажды, — сказал Стефан, — я приплыву за тобой, чтобы отвезти тебя на тот берег. Это будет стоить одну монету. А сейчас… считай, что это была бесплатная экскурсия.

Он развернул лодку так, что она подошла к берегу кормой. Пётр не без изящества выскочил на плиты набережной и протянул Стефану руку. Но тот уже отвернулся.

«Всего лишь сумасшедший старик», — говорил себе Пётр. После визита к бабушке Злате он придумал целую историю о Стефане: как его течением отнесло к дальнему берегу залива, как его там нашли и выходили рыбаки, как память постепенно возвращалась к нему, а потом события последнего года войны закрутили и понесли Стефана, не позволив ему вернуться в родные места. Наверное, думал Пётр, он вернулся сюда уже пожилым человеком, и, не решаясь показаться на глаза своей юношеской любви, остался жить среди монахов…

Но в глубине души он знал, что это не так.

Когда Стефан и Казимир, вцепившись друг в друга мёртвой хваткой, пошли на дно, холодная вода, ворвавшись в лёгкие, погасила искру их жизни. Но где-то там, за порогом смерти, Стефан обрёл другую судьбу.

Пётр не знал, что это было — награда или наказание. Наверное, всё-таки награда: он ведь спас пятьдесят детей, которых перевёз на остров Левой руки. На следующий день с гор спустились партизаны, убили немцев и их подручных хорватов, а детей вернули в деревню — замёрзших, голодных, но живых.

А Стефан в своём новом бытии стал перевозчиком. День за днём, год за годом, с одного берега на другой, получая за свой труд по монете с каждого, кто садился в его лодку.

Но разве там старятся?

Пётр потягивал вино и смотрел на остров Правой руки, к которому, стрекоча мотором, направлялся набитый первыми за этот сезон туристами катерок. Развалины средневековой башни живописно вырисовывались на фоне голубоватых гор.

Он перевел взгляд на остров Левой руки и замер. От острова приближалась к «Тритону» знакомая лодка — белая, с красной полосой вдоль борта. В лодке стоял высокий широкоплечий человек — лучи вечернего солнца заливали его золотым потоком, и лица было не рассмотреть, но Пётр сразу же понял, кто это.

«Однажды, — сказал Стефан, — я приплыву за тобой, чтобы отвезти на тот берег».

Пётр почувствовал, как у него немеют пальцы — словно в обе ладони вкололи по тюбику лидокаина. Бокал выпал из деревянной руки и разбился о деревянный пол.

Несколько секунд он не мог дышать — у него словно исчезли лёгкие. Потом он увидел, что человек, стоявший на носу лодки, гораздо младше Стефана. У него были вьющиеся черные волосы, крупный нос и небольшая бородка. Человек наклонился и поднял что-то со дна лодки. Это оказалась сетка, полная серебристых, переливающихся на солнце, рыб.

Грудную клетку пронзила острая, чистая боль, и Пётр понял, что не дышал уже не меньше минуты. Человек в лодке поднял сетку на вытянутой руке и продемонстрировал свой улов кому-то на берегу. Пётр повернул голову — на пирсе стояла девушка в коротких синих шортах и футболке со смешной рожицей, и снимала лодку на телефон.

— Мистер, — позвал его неслышно подошедший официант. Это был не Марко, а какой-то новый, незнакомый, с холодными бесцветными глазами. — Мистер, бокал стоит восемь евро. Я впишу его в счёт.