Литературное приложение «МФ» №08, сентябрь 2011

Дмитрий Миронов mirdmitry@yandex.ru Химиоконтроль

Эта печальная история началась с того, что Вадик изобрёл химиоконтроль.

Вадик — мой старый друг ещё со школы. С ним мы сошлись класса с восьмого на почве общих интересов. Оба любили сиживать, как два старых аксакала, и, важно затягиваясь дешёвыми сигаретами, изрекать мудрое мнение по любому подвернувшемуся поводу. Лодырничали, короче говоря. Вадик в силу природной лености характера больше ничего, пожалуй, и не умел. Меня подобное времяпровождение, чего скрывать, тоже радовало.

Впрочем, с тех пор в наших отношениях мало что изменилось. Не проходило недели, чтобы мы не ознаменовали своим присутствием давно облюбованный столик в маленькой совковой кафешке на углу. По-прежнему восседали, потягивая из больших кружек некрепкое пиво, и со столь же значительным видом судачили понемногу обо всём. Для меня в этих посиделках крылось что-то ностальгическое. За окном кривился знакомый до последней трещинки пейзаж, напротив отсвечивала физиономия Вадика, почти не изменившаяся со школы, и порой грезилось, что беззаботные годы продолжаются, а жизнь только начинается.

Когда женился я, а затем и Вадик, казалось, совместным заседаниям пришёл конец. Ан нет. Спустя некоторое время наши щуплые сутуловатые силуэты вновь появлялись за мутными стёклами вечного заведения. Наверное, зарождались основания полагать, что так будет всегда, и лет через тридцать-сорок уже два сухоньких старичка продолжат пополнять скромную выручку уцелевшего обломка общепита. Увы, в ушастой голове Вадика зародилась идея химиоконтроля, нарушившая плавное течение событий и приведшая к столь грустным, жутким и непредсказуемым последствиям.

О химиоконтроле Вадик упомянул невзначай с полгода назад.

— Чё, Людка сильно орала? — спросил я по обыкновению, когда он, отодвинув стул, водрузил на него своё тощее седалище. Вместо философского взмаха рукой Вадик хитро улыбнулся и впервые поведал о химиоконтроле.

Здесь для полноты картины надо сказать пару слов о семейных обстоятельствах моего друга. Людка, его жена, относилась к тому весьма распространённому в России типу женщин, над которыми дамокловым мечом висит страх так и не выскочить замуж. Может, виной всему скрытые комплексы, может — пресловутая диспропорция в количестве женского и мужского населения, может — ещё что, пусть психоаналитики разбираются. Только благодаря этому страху ушасто-худосочные, с постным выражением лица, большим алкогольным потенциалом и начисто лишённые способности к путным делам индивиды вроде Вадика получают возможность обзавестись подругой жизни. После замужества, когда страх естественным образом отпускает и в глазах представительниц прекрасной половины человечества немного яснеет, они начинают предпринимать отчаянные попытки исправить новоприобретённых спутников жизни. Ничего, понятное дело, у них не выходит, и обабившиеся матроны, в конце концов, находят садистическое удовлетворение в непрестанном излиянии на доставшихся им горемык копящегося недовольства неудавшейся жизнью. А иногда и поколачивают. Людка исключением из общего ряда не являлась. Увы, мой друг как был, так и остался лаборантом в институтском виварии, где разводили мышей, морских свинок, лягушек, червей, тараканов и прочую нечисть для опытов. Где, собственно, ему и место.

Итак, Вадик хитро улыбнулся и сказал:

— Людка моя больше орать не будет. Всё, баста. Libertе. Свобода.

— Да ладно, — усомнился я, прекрасно зная его пассию. Разве только Лариска ушла от него к матери. Или на покой.

— Химиоконтроль, брат, — загадочно сказал Вадик, и глубоко посаженные глаза его странно блеснули.

— Чего-чего?

— Химиоконтроль, — повторил Вадик, смакуя приятное слово, — Зюскинда читал? Ну, «Парфюмера» смотрел? Похожая штука, масштаб, правда, иной….

— Какой «Парфюмер»? Ты почеловечески объясни.

Вадик благосклонно улыбнулся, отхлебнул пива, откинулся на спинку потёртого стула. Чувствовалось, разговор ему приятен.

— В общем…. Началось-то всё случайно…. Сижу я как-то в интернете, понимаешь, а тут Людка припёрлась. Ну, и как всегда: хлеба купил? За квартиру заплатил? Почему ведро полное? Обед какого не разогрел? И понеслось. Комп, ясное дело, вырубила — у меня там фильм скачивался. Одно слово — Людка. Поставил я суп на плиту, смотрю — коробочка лежит. «Ноксирон». И тут меня прямо осенило: одна таблеточка — и через двадцать минут крепкий, здоровый сон. Вместо того чтобы нервы себе и людям мотать. А потом, дружище, сижу я в тишине и покое, вкушаю благодать и думаю: «Ведь это идея! Если с умом к делу подойти. Химия — она же сила! Ну и….

— Так ты что, Людку снотворным поишь? — воскликнул я.

— Вот-вот, такие, как ты, любую идею своим дуболомством загубят. Говорю, с умом к делу надо подходить. Людка после второй таблетки смекнула бы — что-то не так, не дура. А эффект привыкания куда девать? Не-е-ет, снотворное — это надёжное, но крайнее средство. Я первым делом учебников по фармакологии накачал, по народной медицине, по травам всяким, по алхимии. Пара таких трактатиков попалась — симфония! Удивительно, как другие не догадались. А я, кстати, могу любое средство на свинках своих и мышках опробовать — химия на глубинные структуры мозга действует, они, что у мышей, что у людей — одна фиговина.

Смотрел я на Вадика и не узнавал. Тот продолжал, гордо поводя головой:

— Поначалу решил я поработать с настроением. Думал, если Людка моя злиться перестанет, то и от меня отвяжется. Во всяком случае, бить не будет. Куда там….. Настроение-то получил — нет ничего проще, я тебе с десяток рецептов навскидку назову. Вот только доматываться до меня она не перестала. Наоборот, даже какое-то вдохновение прибавлялось и изощрённость в действиях. Понимаешь хоть, бедолага, что сей факт означает? А то, друже, что бабы нас не от плохой жизни гнобят, а сугубо ради получения кайфа, как фашисты. И это даёт нам моральное право на ответные действия. Правильно я говорю?

Я только почесал репу, не переставая слушать с напряжённым вниманием.

— Конечно, я мог бы и дальше с настроением экспериментировать. Вводить, скажем, Людку в полную нирвану. Понятно, тут уж ей не до меня стало бы. Но такой путь ни к чему хорошему, ясно, не приведёт. Привыкание, зависимость, ломка, личностная деградация — мне это надо? Мне нужно, чтобы от Людки польза была. Пусть деньги зарабатывает, хозяйство ведёт…. Покумекал я маленько, и решил сосредоточить свои усилия по трём стратегическим направлениям. Прибрать к рукам три основных инстинкта: власть, секс и заботу о потомстве.

— О каком потомстве? — не понял я. Детей же у них не было и вроде не намечалось.

— Обо мне любимом, понятно. Мало, чтобы она тиранить перестала. Пусть холит, лелеет и ублажает. Правильно ведь?

И Вадик принялся посвящать меня в тонкости химиоконтроля. Оказалось, инстинкты в чистом виде получить проще простого. Загвоздки проявлялись в нюансах, неизбежно приводящих к сходному результату, лаконично и ёмко обозначенному Вадиком словосочетанием «в репу». К примеру, материнский инстинкт, легко возгонявшийся настоем из трёх сорняков и називина, у Людки проявлялся своеобразно — усилением грубых воспитательных воздействий, от каковых и без того спасу не было. Мало того, Людка начинала таскать мужа по врачам и настаивать на полном очищении Вадикова организма, что в планы естествоиспытателя никоим образом не входило.

Так же с властью. Доминирование у мышей, как и у Людки, убиралось весьма просто. Всего-то надо было подмешать в пищу толику фторида, взятого из зубной пасты и прокалённого в пропорции с лабораторным комбикормом. Мышиные альфа-самцы быстро скатывались на самое дно семейной иерархии. Людка же, потеряв уверенность в себе, тут же звонила маме. А у тёщи любой разговор сводился к личности Вадика, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Далеко не сразу Вадик подобрал нужную комбинацию, при которой, наряду с усилением материнского инстинкта и снижением потенций к доминированию, посредством какого-то редкого корешка повышался ещё и уровень внушаемости. Вот тогда, если не путал с дозировкой и не забывал отключить телефон, Вадик был король.

— Ну, а этот…. секс? — не мог не спросить я.

— А-а-а-а, интересно? С этим, брат, полный ажур. Я одну комбинацию подобрал — Людка моя такие вещи вытворять начинает, ни в какой порнушке не увидишь.

Я с трудом проглотил пиво, на мгновение представив представительную, дородную Людку за вытворением эдаких вещей.

— Без накладок и здесь не обошлось, — ухмыльнулся Вадик, — пока с дозировкой не определился. Возжелал я как-то утех, а комбинация срабатывала не раньше, чем через шесть часов после употребления. Хоть убейся. Тогда я Людке с утреца в пакет с бутербродами конфетку подложил, заветную, нужным зельем начинённую. Она часов в двенадцать на работе чай пьёт — по моим расчётам, до кондиции как раз вечеру и дойдёт. Жду. Приходит зазноба моя с работы — и ничего, в ноль, матюками только обложила. Я думал, в дозировке ошибся. Даже грешным делом заопасался, уж не раньше ли срока сработало? Нет, оказалось, конфеточкой начальник угостился. Сердешный в тот день, как позже выяснилось, на работе задержался. Ну, ему, прикинь, уборщица и подвернулась, бабулька какая-то. Моё зелье на мужиковто не хуже, чем на баб, действует. Вот был скандал!

— Ну, и дальше что? — спросил я немного погодя, глядя в его карие, с неуловимой косоватинкой глаза

— Дальше? — ответил мой друг тоном молодого вдохновенного Ильича, — у-у-у, брат, поле непаханое. Химия, как ни крути, медленно, грубовато работает — пока-а где-то там впитается. Над нюансами и быстродействием можно хоть всю жизнь корпеть. Плюс избирательность. Желательно, чтобы эффекты лишь в отношении меня проявлялись, а не на работе или где-то ещё. Правильно я говорю? К тому же, у меня три новые цели наметились. Во-первых, жизненный уровень семьи надо бы повысить — Людке пора карьеру делать. Для чего неплохо кое-какие способности развить, ещё не решил, какие. Во-вторых, нехило бы ей фигурку подправить. От еды отвадить и в спортзал загнать. Вот задачка, а?

Смотрел я на Вадика и не узнавал. Нет, он и раньше любил поразглагольствовать, желчно изливая на всех и вся своё безапелляционное мнение. Но сейчас желчность как раз пропала, зато появилась основательность — глубина и достоинство занятого, успешного прямо-таки человека. Это у Вадика-то!

— И такое дело… Она, когда у неё всё хорошо, ну и хозяйством там занимается, понимаешь, поёт. Арии поёт. Оперные. И так поёт, зараза, что лучше в репу получить, ей-богу. Раньше никогда за ней такого не водилось…. А теперь, блин, не умолкает. Никакими силами этот побочный эффект нивелировать не получается, даже на фоне внушаемости….

— Да я не то имею в виду, — сказал я, — что ты со своим методом дальше делать собираешься?

— С химиоконтролем? — самодовольно потянулся Вадик, — не знаю. Можно бизнес наладить, а можно монографию писать, пока не решил. Ты, кстати, не хочешь на своей опробовать?

Я подумал немного и решительно покачал головой. И у меня, конечно, в семье не без разногласий, но натуры травить супругу всякой химической лабудой у меня не хватит. К тому же в глубине души скреблось твёрдое ощущение: ничем хорошим поползновения Вадика не кончатся. Пожалуй, впервые в жизни предчувствие меня не подвело.

Встречались мы теперь с Вадиком не так часто. И каждый раз я с нетерпением расспрашивал друга об успехах на ниве химиоконтроля. Он рассказывал, благодушный, самодовольный, вальяжно развалившийся на стуле, посматривающий на молоденьких девушек за окном…. У него явно открылся химический талант, дар божий. Интуиция настоящего учёного. Никакой логике его достижения не поддавались. И мне думается, захоти кто другой повторить успехи Вадика, ни черта бы у него не получилось — чутья не хватило. Однако проколы случались и у патриарха химиоконтроля.

Однажды Вадик приплёлся в кафе с картинным лиловым фингалом на пол-лица. В фигуре его явственно проглядывались очертания прежнего Вадика, жалкого и подкаблучного. По собственным словам, подвели его, как всегда, нюансы. По мне же это была крупная стратегическая ошибка. Судите сами. Перед очередным визитом тёщи незадачливый химиоконтролёр задумал вбить клин в нерушимый союз Людки с её мамой. Упоённый чередой успехов, он, недолго думая, вкатил Людке в суп двойную дозу некоего препарата, от которого по его словам, перед глазами шли красные круги — следствие дикой бычьей злости.

И побыстрее, ясное дело, ретировался. Согласно его плану, неконтролируемая супругина агрессия должна была непременно вылиться на седую макушку любимой тёщи со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не учёл бедняга особенностей русской женской психологии, не учёл. Злость не вылилась на маму, а, удесятерённая ею же, копилась аккурат до появления Вадика на пороге своей квартиры, недалеко от которого он и получил лёгкую черепномозговую травму. М-да….

Иногда Вадик приходил в раскоряку, осторожно двигая ногами. Это, как я уже знал, означало, что он переборщил с дозировкой препарата, после которого Людка вытворяла некие прелюбопытные вещи.

— Всё, — заявлял он обычно в таких случаях, — в течение месяца больше никаких утех.

Но в целом дело химиоконтроля, как я понимал, жило и процветало. Не раз и не два мой друг провозглашал тост за великую науку химию. Не раз и не два уговаривал меня пойти по его стопам. Внешне Вадик изменился не только повадкой, но и заметно раздобрел. То ли Людка кормить лучше стала, то ли сам готовить научился, чтобы ловчее зелья свои маскировать, то ли сказывалось общее самоощущение. Не знаю, да теперь и не важно, потому что события стали развиваться несколько непредсказуемо.

Беда грянула летом, в июне. Помню, собирался шумный и тёплый дождичек. Небо приблизилось, налилось драматической синевой, ветер уже гнал по улицам столбы пыли и мусор, в витринах замер ясный предгрозовой свет. Потом по стеклу прочертили первые редкие капли и прохожие дёрнули к ближайшим укрытиям. Увидев в тот момент Вадика, я понял: что-то произошло. Мой друг сомнамбулой шёл сквозь рваную пелену ливня, не обращая внимания ни на дождь, ни на ручьи, ни на машины, выезжающие из подворотен. Добрался до столика он совершенно мокрый, даже с носа капало. Уселся, посмотрел на меня с непонятным выражением и потребовал:

— Водки!

На его щеке, мертвенно-бледной, поросшей редковатой щетиной, многозначительно алели три длинные кровавые царапины. Руки дрожали. Заглянув в его стеклянные глаза, я молча принёс спасительный стопарик. Клацнув зубами о дрожащий стакан, он залпом вымахнул почти всё содержимое и стукнул донышком по заляпанной столешнице.

— Ещё!

Я принёс. Он выпил и замер. Я снова встретился с его невидящими глазами, и мне стало жутко, словно на мгновение удалось разглядеть то страшное, что застыло в огромных, чёрных зрачках. Я хотел и боялся спросить, что.

Через пару минут Вадик словно очнулся, увидел меня в привычном интерьере, заглянул в стакан и вдруг начал рассказывать деревянным голосом, местами заикаясь:

— В-вчера Людка пришла, как обычно. Я ужин п-приготовил, какими надо препаратами начинил, сижу, в интернете копаюсь. Людка телевизор пошла смотреть, иногда я ей позволял, что я — рабовладелец какой? Фильм шёл — «Женщина-кошка», с этой, Х-холли Берри, ты наверняка смотрел. Г-где-то через полчаса говорю ей:

— Принеси мне тапки и поставь у дивана. Не то чтобы мне тапки понадобились, так, для проверки состояния. Указания даю чёткие и ясные — как и нужно при высокой степени покорности. Ноль реакции. Повторяю с нажимом:

— Людка, тапки!

«И тут, — он сглотнул, глаза его вновь начали стекленеть, нижняя губа затряслась, — она как вспрыгнет на спинку кресла — разом, пружиной! Уселась на к-корточки и медленно-медленно поворачивается в мою сторону. Я уже офигел. А она как зашипит и одним п-прыжком через всю комнату — раз! К-ко мне на компьютерный стол, и лапой, рукой, то есть, чирк по щеке, я даже движения не уловил, чувствую только — з-зажгло. П-потом то ли она толкнула, то ли сам попятился, только завалился я на пол, навзничь, вместе со стулом. А она уже там, ногу на грудь поставила, наклонилась, и шипит:

— Не играй с кош-шкой, понял? Не надо.

И зрачки её медленно так сжимаются — из круглых в кошачьи щёлочки — словно душу мою пришпиливают, а глаза зелёные, чёртовы…»

Вадик на некоторое время замолк, вконец заворожённый страшным воспоминанием. Потом опомнился, продолжил, отрывисто вздохнув:

— Не знаю, каким чудом сердце моё не крякнуло. А она кровь у меня со щеки язычком смахнула, облизнулась и прыг обратно на стол — пружиной, не оттолкнувшись. Тут как сиганёт, зараза, через всю комнату на подоконник. В три прыжка: на стену, потолок и окно — кошкой, на четвереньках. Прикинь, это Люська-то!

Я представил объёмистую Лариску, галопирующую по стенам, и мне стало нехорошо.

— Не успел я пошевелиться, она уже окно раскрыла, глазами в мою сторону сверкнула, мол, не рыпайся, и на карниз. Потянулась, точно кошка, и прыг куда-то вниз. А у м-меня, если ты помнишь, пятый этаж. Я опомнился, глядь в окно, там фонари, двор хорошо видно — тело нигде не валяется. На улицу выскочил, всю округу обошёл — нет Людки. Походил, по сторонам посмотрел, по крышам — ночь, сверчки, луна полная — райский сад. И никого. Ну, думаю, это даже хорошо — свидетелей нет. Домой вернулся, снотворного напился, так хотелось поскорее забыться. Не знаю, во сколько она вернулась, когда очнулся утром — уже в кровати лежит. Спит себе сном младенца. Я бочком-бочком и побыстрее сбежал на работу. Все хроники происшествия просмотрел в интернете, в газетах. Тишина, слава богу, вроде ничего не натворила. Теперь к тебе пришёл — не знаю вот, как домой возвращаться.

— Ну и что? Бросаешь это дело? — участливо спросил я.

— Какое?

— Химиоконтроль?

— Да ты что! Мировое открытие на носу!

Ты только подумай: некая комбинация препаратов привела к тому, что в человеке открылись сверхспособности, мало того — способности к трансформации — у неё же анатомия зрачков изменилась!

— А почему кошка? — полюбопытствовал я.

— Ну, фильм же она про кошку смотрела. Женщину-кошку. Возможно, на фоне высокой внушаемости программа прямо на подкорочку и записалась. Не-е-ет, дураком надо быть, чтобы сейчас работу забросить. Это же бомба, нобелевская премия! Придётся идти до конца. В конце концов, это мой долг перед человечеством. Только поди теперь разберись, какая хрень там сработала. Многовато за один вечер я ей добра намешал. И старые комбинации — на внушаемость, подчинение, секс — к утехам, понимаешь, дурака потянуло. И сравнительно новые — на развитие вербального мышления, на похудение, в общем, много чего. Правда, эти препараты она уже неделю пила — и ничего. Чёрт его знает, почему именно вчера шарахнуло. Могло, кстати, и полнолуние повлиять. А что, во всех старинных трактатах по алхимии и медицине фазы луны учитывались…. М-да….

Вадик взял стакан, посмотрел на свет и решительно поставил его обратно.

— Что ж, подожду недельку, для чистоты эксперимента, пока остаточные следы не повыведутся, и начну опробовать сочетания. Таковых, по самым скромным подсчётам, набирается тысяч десять. Но кому легко? Фильмами надо запастись подходящими — чтобы рисунок поведения давали заметный, и не травмоопасный, а то голову кому-нибудь ещё оторвёт. Но это потом. Сейчас главное установить, насколько устойчив вчерашний эффект. И насколько обратим. Вдруг Людка всегда теперь кошачить будет? Потому, понимаешь, и домой страшно идти. Как представлю, что она вновь начинает по комнате сигать, в сердце предынфарктное состояние разыгрывается.

— А ты защиту надень, какую спортсмены надевают — бандаж, щитки, шлем боксёрский, — посоветовал я ему, — всё спокойнее будет.

— Чёрт! Это мысль, — воодушевился Вадик, — я насчёт каски думал, но этого она бы не поняла. Про шлем же можно сказать, доктор, мол, прописал от головной боли. Щитки она и не заметит. Спасибо, друг, хорошую идею подал.

Он крепко пожал мне руку холодной и влажной дланью, и мы стали думать, где можно раздобыть комплект защитного снаряжения.

Когда мы разошлись, я обернулся и долго смотрел вслед сутуловатой тощей фигуре моего друга, медленно бредущего навстречу новым, может быть, очень страшным приключениям. Ни за что на свете я не хотел бы оказаться на его месте.

Встретились мы с ним ещё три раза. Причём две последующие встречи не ознаменовались ничем особенным. Людка больше не демонстрировала кошачьих замашек, Вадик понемногу успокоился, обрёл прежний цвет лица и воспрял духом. Получал он теперь почаще, ведь ради чистоты экспериментов от полного химиоконтроля пришлось отказаться. Но после событий последнего времени обыденные семейные скандалы казались ему сущими мелочами. Потом Вадик на некоторое время вовсе пропал из поля зрения, не отвечал на звонки, так что я начал уже тревожиться за его судьбу. Увы, как оказалось не зря.

Третья, она же последняя, наша встреча произошла по инициативе Вадика и вышла совсем короткой. Он сам позвонил мне и скороговоркой попросил немедля прийти на место нашей обычной явки. Я пришёл, снедаемый тревогой и болезненным любопытством. Вадик примчался немного погодя, имея вид совершенно затравленный и жалкий, заметно прихрамывая на правую ногу. Уселся, схватился за кружку с пивом и принялся пить, шумно глотая, роняя капли себе на грудь.

— Здорово, — сказал я, сочувственно глядя, как дёргается щетинистый кадык на бледной, тощей шее. Он махнул рукой, не переставая глотать, и отставил кружку, лишь когда пенистой жидкости оставалось на самом донышке.

— Как дела, друг? — не вытерпел я.

— Хреновые дела, — глухо сказал Вадик, настороженно озираясь. Я тоже обернулся, поймал его состояние, и по спине у меня пробежали холодные мурашки. Я вопросительно уставился на Вадика, заметив огромную шишку на виске.

— Доигрался я, в общем, — поведал Вадик обречённо, — пипец мне, друже. Людка мысли начала читать.

— К-как мысли? — только и переспросил я.

— А вот так. Сижу на днях и раздумываю. О своих экспериментах, о химиоконтроле, планирую. Она напротив и всё на меня смотрит, пристально так, нехорошо. Потом вдруг встаёт, подходит и без предупреждения в репу: «Это тебе за химиоконтроль, это тебе за то, что ты меня травил, это тебе за то, что ты, хорёк жалкий, место своё забыл». Короче, надавала подзатыльников и мордой в суп. Я-то не сразу понял, что она мысли прочитала. А когда дошло — из комнаты ломанулся. Здесь оказалось, кошачьи рефлексы у неё никуда не делись. Зашипела Люся и молнией в один прыжок к выходу. Завалила, на грудь прыг и давай зрачками своими кошачьими сверлить. Ну, думаю, тут мне конец и пришёл. Нет, отпустила и говорит: «Всё, мол, теперь начинается для тебя новая жизнь». Бросила в коридоре тряпку — здесь, говорит, теперь твоё место.

Вадик горько усмехнулся, печально посмотрел мне в глаза:

— Вот и живу теперь… На коврике… В рабстве, по сути, говоря.

— Так ты сбеги.

— Один раз уже попробовал — до Савёловского вокзала доехал. Смотрю — а Людка уже там — меня поджидает. Оказалось, расстояние в чтении мыслей не помеха. Мало, в общем, не показалось. Да и куда я пойду? Где буду жить? Что делать? Бомжевать?

— А если в милицию? В полицию то есть? — не унимался я.

— И что я им скажу? Мол, жена меня в рабство взяла? И не жена это уже вовсе, а не пойми кто и мысли читает? И сам я её такой сделал? Хотя… Может, хоть в дурку попаду.

Он замолк, и я обратил внимание, как он, не переставая, бормочет про себя какие-то слова. Я поинтересовался.

— А, — он махнул рукой, — привычка. Я теперь постоянно про себя стихи повторяю. Революционные. Чтобы лишнего не подумать и духом окончательно не пасть.

— Да откуда она мысли научилась читать? — воскликнул я, не в силах смириться со страшным положением своего друга.

— Чёрт его знает. Наверное, какое-то сочетание препаратов подействовало. А, может, её состояние уже само по себе эволюционирует. Какая теперь разница, если о химиоконтроле больше и речи быть не может? Она же мысли мои узнаёт раньше, чем я подумать успею. Мало того, любую стряпню меня первого всё равно пробовать заставляет. Есть, правда, надежда, что эффект сам собой рассосётся…. Пока вот не рассасывается….

— И что теперь делать?

— А ничего. Смирение перед ударами судьбы — вот мой удел и моё спасение.

Я теперь на своём коврике о вечном стал задумываться, о жизни, философии. Книжки начал читать, она разрешает иногда. Больше всего меня Сенека порадовал. Стоицизм, слыхал? Мудрец чувствует себя свободным и в тюрьме. Я знаю, вечером мне влетит за то, что с тобой встретился, — она ведь мне запрещает. Знаю, но думаю об этом спокойно. Хуже, чем теперь, мне все равно не станет…. Ну, ладно, мне пора. Давай, может, свидимся когда-нибудь. Не звони мне, если вырвусь, сам позвоню…

Тоскливая обречённость, которую я увидел в своём друге, поразила меня в самое сердце. Ещё долго мне вспоминались его глаза — глаза человека, хлебнувшего бездну страданий и черпнувшего из родника мудрости.

Через пару недель я всё же решился набрать его номер.

— Ты больше ему не звони, — сказала трубка хамоватым Людкиным голосом, — понял?

Мы с ней и в лучшие-то времена не ладили. «Стерва», — подумал было я.

— Твоя — стерва, — отозвалась трубка и в ухо мне ударили короткие гудки, оборвавшие последнюю надежду свидеться со своим другом. Я понял — никакая сила отныне не подвигнет меня самого пойти на помощь Вадику. Ну, не герой я и вовсе не претендую на это звание.

С тех пор прошло почти полгода, на улицах метёт, скоро новогодние праздники, а я так и не знаю, что сейчас творится с неудачливым поборником химической науки. По-прежнему каждую неделю я прихожу на наше место, надеясь увидеть вдали щуплую фигурку моего друга. С каждым днём мои надежды тают, как снежинки, попавшие на тёплую ладонь.

И вот что я скажу вам, ребята. Человеку воздаётся по заслугам его и жену человек имеет ту, какую заслуживает. В этом мне видится глубокий замысел. Вадик восстал против этого замысла и где он теперь? Смирение — единственный выход, который поможет пережить все превратности судьбы. Короче, терпите, мужики, и не дёргайтесь, а то хуже будет.

Химия же, что ни говори, это — сила.