Лилипут

Глава шестнадцатая

Старое одноэтажное здание похоронного бюро Оруэлла, расположенное в юго-восточной части города, на Фелл-стрит, которая через полмили к югу переходит в Фелл-роуд, служит одновременно и окружным моргом. Серый безликий цвет как будто предупреждает, что в этом здании люди никогда не улыбаются, тут не до веселья. Картину довершают крыша, крытая некогда красной черепицей, темные окна, наводящие прохожего на грустные мысли, неухоженная лужайка перед парадным входом, пестрящая обертками от сигаретных пачек и фантиками от жевательной резинки. Здание имеет такой унылый вид, что человеку кажется, будто, попав внутрь, он если и не скончается тут на месте, то, по крайней мере, погрузится в летаргический сон. Самое безжизненное место в городе — в прямом и переносном смысле. Впрочем, и здесь теплится кое-какая жизнь.

В маленькой комнатке, выходящей непосредственно в выложенное зеленым кафелем (здесь вообще преобладает зеленый цвет) длинное, узкое помещение, стены которого являют собой ряды металлических дверей, напоминающих об автоматической камере хранения, за обшарпанным столиком сидит долговязый, костлявый мужчина. Ему далеко за сорок, и зовут его Бен Ламбино. Серые мутные глаза, острый подбородок, мохнатые брови, сходящиеся на переносице, тонкие бесцветные губы, мелкие неровные зубы, длинные немытые волосы некогда красивого каштанового цвета. При одном взгляде на Ламбино становится ясно, что этот человек пьет и что он, наверное, лет на десять моложе, чем кажется. Бен сидит, подперев подбородок руками, и смотрит на невесть откуда взявшуюся муху, безуспешно бьющуюся об оконное стекло.

— Зима уже скоро, — бормочет Бен. Неподвижная нижняя челюсть делает слова невнятными. — А ты все жужжишь!

Муха, словно услышав, что к ней обращаются, замирает, но через полминуты возобновляет свои тщетные попытки вырваться на волю. Ламбино снисходительно смотрит на нее своими осоловевшими глазами.

— Черт! Торчать здесь до самого утра! — На улице начинает темнеть. Скоро придется включать лампу. — Дело дрянь!

Бен заглядывает под стол, достает бутылку из-под виски и в очередной раз убеждается, что она пуста. Паршивая работа (а лучше что-нибудь имеется, Бен?)! Но ничего не поделаешь, хозяин Бена, мистер Клинг, предупредил его, что в любой момент могут подъехать шериф Лоулесс и доктор Лок. Сегодня утром привезли тело Хокинса. Бен не видел его. Сейчас труп находился в камере номер двадцать четыре. Нельзя сказать, чтобы Бен хорошо относился к Гэлу, скорее наоборот. Весной этого года Ламбино имел неприятный разговор с Хокинсом и просто чудом избежал административного взыскания в виде штрафа, который, несомненно, ударил бы его по карману. Естественно, Бен недолюбливал заместителя шерифа, но смерти ему конечно же не желал, как и любому другому. Но вот Хокинс мертв, и об этом уже судачит весь город.

Бен ничего не знал, когда к нему прибежала соседка Арделия Глоуз, немолодая вдова с широкими бедрами и большой обвислой грудью, красившая свои отнюдь не густые волосы (облезлые, как у плешивого кота) в невообразимый фиолетовый цвет и считавшая себя неотразимой (где твои поклонники, мисс Оруэлл?). Ламбино жил не очень далеко от похоронного бюро на Южной улице и иногда (когда был слишком пьян, чтобы вести машину) ходил на работу пешком, оставив дома свой дышавший на ладан древний «плимут», доставшийся еще от дяди, младшего брата отца. Дом Арделии стоял рядом, и, если ей не попадался под руку кто-нибудь другой, кому бы она могла срочно выложить свежую сплетню, она непременно забегала к Бену. Ламбино по собственному опыту знал, что лучше всего делать вид, будто слушаешь внимательно, не перечить и уж тем более не посылать ее подальше.

Однажды он на собственной шкуре убедился, что значит быть неосторожным. Арделия примчалась к нему, чтобы рассказать про дочку Томаса Бобана, которая якобы вчера сделала аборт в Манчестере, а Бен возьми да и брякни, что, мол, миссис Глоуз сует нос не в свои дела и что любая малолетняя дура вправе сделать аборт, коли не умеет правильно трахаться. Арделия так и застыла с разинутым ртом, словно вот-вот проглотит Ламбино со всеми потрохами, а потом так раскричалась, что просто удивительно, как это соседи не вызвали полицию, переполошившись, не убивают ли кого в доме Бена. У Бена потом целый день ужасно болела голова. С тех пор он предпочитал, следуя советам Карнеги, делать вид, что с интересом слушает (молча) собеседника (в данном случае Арделию Глоуз), поощряя его тем самым говорить о проблемах, которые его самого волнуют.

Этим утром она (после недолгого перерыва) в очередной раз навестила его. И пожалуй, впервые Бен слушал соседку во все уши. На этот раз она действительно принесла НОВОСТЬ, а не обычную ерунду: кто кому строит глазки, кто с кем переспал, кто что купил, кто куда ездил отдыхать и тому подобное. Бен Ламбино никак не мог выйти из запоя, поэтому недовольно поджал губы, увидев через окошечко в двери Арделию. Бен чувствовал себя неважно, и ему было совсем не до дурацких сплетен Арделии. Но делать вид, что он спит, было бесполезно — это значило только оттянуть время, когда соседка наконец исчезнет. Бен набрал воздуха в легкие, мысленно приказал себе не нервничать и впустил ее. Голова просто раскалывалась от мысли, что предстоит еще отправляться на работу в свое заведение, «наиприятнейшее» во всем Оруэлле, наваливалась такая вялость, что Бен, казалось, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Но произошло невероятное — Глоуз заинтриговала его. Манера рассказывать осталась прежней — женщина то и дело брызгала слюной (к счастью, в Бена она не попадала: если в пылу разговора Арделия приближалась слишком близко, он тут же менял диспозицию), то частила, то вдруг замедляла речь, произнося слова чуть ли не по слогам, теребила свои жидкие фиолетовые волосы (и это называется волосы?), глаза ее то выпучивались, как у жабы, то вдруг сужались, превращаясь в узкие щелочки. Но ко всему этому Ламбино давно привык и обычно кивал время от времени головой в знак согласия, думая о своем. Но сегодня первые же слова соседки оторвали его от своих мыслей.

— Что? Что ты сказала? Погоди, погоди, но ведь Хокинс если уж не худой, то и полным его никак не назовешь.

— Что я и говорю! — выпалила, точно из пулемета, Глоуз. — Он был, как… как… он был похож на убитого индийского слона! — нашлась женщина и даже замолчала, довольная тем, что подобрала такое удачное сравнение.

— Арделия! Ты что-то напутала. Мистер Хокинс никогда не был жирным.

— Я напутала? Я напутала? — искренне возмутилась соседка, тряся своими обвислыми грудями, переваливавшимися, словно целлофановые мешки с киселем, вшитые в платье; фиолетовые волосенки качались в такт движениям хозяйки. — Я никогда ничего не путаю! Если я говорю, то, хоть убей меня, все так и есть. Потому что я знаю, что говорю, и…

— Хорошо, хорошо! — взмолился Бен, сжав руками голову, которая, казалось, вот-вот просто расколется от боли. — С чего это он толстый и… ну, если он был всегда нормального телосложения, то почему… вдруг он…

— Потому что! — рявкнула миссис Глоуз, потрясая телесами. — Потому что перед смертью его ужасно разнесло! Неужели непонятно?

— Но, бог мой, Арделия! Когда он успел растолстеть? Я видел его на прошлой неделе, и он был… как всегда.

По опыту Ламбино знал, что его соседка в самом деле редко когда ошибается. Если она говорит вам, что мисс Бобан ездила делать аборт в Манчестер, то будьте уверены — так оно и есть. Эта женщина обладала удивительным талантом безошибочно улавливать своим чутким носом подлинный след. Бен заметил растерянность, мелькнувшую на миг в глазах Арделии, но она тут же опомнилась:

— В том-то весь и ужас, что он набрал почти пятьсот фунтов за один день!

— Но… Арделия… это невозмо…

— Знаю, знаю! Но ведь набрал! Это так невероятно, все чуть не попадали от удивления, как такое могло случиться. Мистера Хокинса невозможно было узнать. К нему домой приехал шериф, потому как мистер Хокинс не явился утром в муниципалитет. Шериф просто обыскался его, вот и почуял неладное. Он взломал заднюю дверь дома мистера Хокинса и нашел его на кухне. Говорят, шерифа чуть удар не хватил, когда он его увидел. Шутка ли, увидеть такое. Он узнал Гэла и все равно обыскал весь дом, не желая верить, что его заместитель в самом деле стал таким. Доктор Лок сказал, что это синдром Проктора-Вилли… нет, Принтера-Ви… нет… А, не важно! В общем, ужасная болезнь.

— И что… — Бен с трудом сглотнул. Горло горело. Сейчас бы стаканчик виски! Но история с полицейским притягивала его как магнит и… пугала. Какое-то нехорошее предчувствие. — Неужели от этой болезни люди так быстро толстеют?

— Да какая разница? Раз случилось, значит, случилось. Бедная жена! Мало того, что мечтала заиметь ребенка и никак не получалось, так на тебе — еще и мужа потеряла! Мистера Хокинса поместили в контору Клинга. Бен, ты, наверное, его сегодня увидишь. Разузнай подробности, а завтра я загляну к тебе.

— Хорошо, — пробормотал Ламбино.

— Только разузнай все как следует. Порасспрашивай хозяина, не бойся! — наставляла Глоуз своего соседа, словно жена мужа, которого всю жизнь держит под каблуком. — До завтра мистера Хокинса не заберут. Кстати, говорят, нашли убитого Пита Андерсона, а думали, он сбежал в Нью-Йорк. Господи, что деется? Ты знаешь, рядом с ним нашли нож, крови была целая лужа. У дома Абинери…

Но Ламбино уже ничего не слышал, погрузившись в свои мысли. Нет, ему было не все равно, что случилось с Андерсоном. В городе давно судачили о том, что же на самом деле случилось с Мирандой Абинери и был ли замешан в этом деле ее дружок Пит. Ходили странные слухи. Но Бен был уверен, что это просто выдумки и такого на самом деле не бывает. Сейчас его мысли занимал Хокинс. Ламбино показалось, что Глоуз не врет. Конечно, то, что она рассказала, было невероятно, но человек, если даже и привирает, все-таки соблюдает какую-то меру!

Когда Арделия, вдоволь наговорившись, ушла, Бену и вовсе расхотелось идти на работу. В горле жгло, как в аду, и Ламбино, тяжело вздохнув, достал из потайного местечка свою заначку, хранимую про черный день (вдруг он проснется как-нибудь ранним утром и почувствует, что кончится на месте, если немедленно не опохмелится?). В кладовке на самой верхней полке уже четыре месяца стояла бутылка отличного голландского виски — подарок старого приятеля из Манчестера. Бен взял в руки бутылку с тяжелым сердцем. «Хотя, пожалуй, сейчас самое время приложиться к благословенному напитку», — подумалось ему. В похоронной конторе он должен быть в форме. Не хватало еще отдать концы (от жажды) прямо на рабочем месте. Но на беду виски быстро закончилось.

До утра было далеко, как до второго пришествия. Бен печально смотрел на пустую бутылку и ругал себя последними словами за легкомыслие. Надо было взять хотя бы одну баночку пива. Да, одну баночку «Будвайзера», и все было бы о'кей. Одной баночки было бы вполне достаточно. Предательский внутренний голос зашептал, что за первой баночкой последовала бы вторая, третья… Ну нет, Бен не позволит себе опускаться до такой степени… да еще где, на работе! Одна банка — и точка! Только где ее взять? Конечно, можно было бы рискнуть, закрыть контору и быстренько сбегать в продуктовый магазин Уорнела — он всего в нескольких кварталах отсюда по Фелл-стрит в сторону Торгового центра. Очень маловероятно, чтобы за такой короткий срок в Оруэлле вдруг появилась парочка свежих трупов. Но Бен опасался, и не без основания, что по закону подлости, пока он будет бегать, непременно заявится шериф с Локом, а тогда беды не миновать. Значит, терпеть?

Ламбино тяжело вздохнул и посмотрел на ползавшую по окну муху. Его взгляд как бы говорил: «Мне бы твои проблемы, подружка». Муха перестала метаться, будто до нее вдруг дошло, что на свежем воздухе ей будет не так уж и хорошо. Бен тяжело поднялся и почувствовал головокружение. А если он вот так и помрет, ожидаючи неизвестно чего? Банка пива становилась наваждением, Бен не мог думать ни о чем другом. В конце концов, не выдержав, он решил выйти из конторы.

Бен вышел в узкий коридор, заставленный вдоль стен короткими и длинными скамейками без спинок. Стены были такого же серого цвета, как и само здание. На улице шел мелкий дождик, но Бену это пришлось по душе — головная боль немного утихла. Прохладный воздух бодрил. Жаль только, что давно не выглядывает солнце и все вокруг промокло насквозь. Окошко комнатки, где обычно сидел Бен, выходило на запад, и он любил наблюдать закат, когда солнечный диск приглушенного пунцового цвета постепенно опускался за горизонт. Это немного отвлекало мысли Бена от его навечно заснувших подопечных, если таковые в тот день имелись. Бен стоял и внимательно осматривал Фелл-стрит. День уходил, словно бы растворяясь во всепоглощающей сырости. Темнело. И как назло, никого. Бен безрезультатно простоял еще минут десять и уже собирался уйти, когда заметил в сгущавшихся семерках, что справа, со стороны Южной улицы, приближается какая-то фигура. От надежды и возбуждения сердце забилось сильнее, Бен ждал, потирая в нетерпении руки. Фигура приближалась быстрее, чем если бы человек шел пешком. Кто-то ехал на велосипеде. Через минуту Ламбино узнал его: это был Сонни Плиссен, долговязый десятилетний мальчишка, живший недалеко от Бена на Южной улице. От радости, не веря в такую удачу, Ламбино едва удержался, чтобы не броситься к мальчишке с объятиями. От быстрой езды красная ветровка Сонни надулась как парус. Бен испугался, что он не остановится и пронесется мимо, поэтому поспешил выйти на проезжую часть. Увидев неожиданно возникшее препятствие, мальчик чуть сбавил скорость и взял правее, чтобы объехать Ламбино.

— Сонни! — радостно выкрикнул Бен. — Притормози на секундочку. Дело есть. Ну тормози, тормози. — Ламбино вытянул левую руку, и Сонни резко затормозил, испугавшись, что врежется в этого пьянчужку.

— В чем дело, мистер Ламбино? — недовольно крикнул мальчик, опустив ногу на асфальт. — Я чуть не сбил вас!

— Ничего, ничего, не беспокойся за старину Бена! — Ламбино широко заулыбался. — Как поживаешь, малыш?

— Я не малыш! — решительно возразил Сонни Плиссен.

— Ну хорошо, извини! — Бен заулыбался еще шире. — У меня к тебе дело, мистер Плиссен. — Руки его не находили себе места, и он засунул их в карманы мешковатых рабочих штанов. — Понимаешь, я не могу отлучиться из конторы, а мне… мне очень бы нужно баночку… — Бен заметил, что мальчик скривился:

— Но я спешу, мистер Ламбино!

— Сонни! Магазинчик Уорнела совсем рядышком. Ты купишь мне всего одну баночку пива и обернешься меньше чем за десять минут. Нет, ты так ловко жмешь на педали, что тебе хватит и пяти минут.

— Мне некогда, мистер Ламбино! Мама просила меня поторопиться, пока совсем не стемнело. Пропустите меня…

— Сонни, обожди!

Бен вдруг решил, что в такой ситуации не грешно пойти и обходным путем. В конце концов, что значат для мальчишки какие-то несчастные пять — десять минут? Наверное, катается просто так, без дела. Возможно, мать действительно просила его вернуться до темноты, ведь с утра по городу разнеслась весть, что кто-то задушил близнецов Пэгрью. Но это совсем не значит, что по вечерам нельзя ходить по улицам. Бен полагал, что двойняшек задушил какой-нибудь чужак — шизофреник, путешествующий автостопом. Небось его и след давно простыл. Просто не надо лазить в темноте по загородным свалкам.

— Ты слышал, что сегодня случилось?

— Да, я…

— Я имею в виду не этих несчастных ребятишек, которых задушили, а мистера Хокинса?

— Мне что-то такое говорила мама.

— Господи, Сонни! Ты бы только видел! Ужас! Я не поверил своим глазам. Жирный, как боров, весь в складках жира… мне просто не верилось, что это он! — Сам того не сознавая, Бен начал подражать скороговорке и жестам своей соседки миссис Глоуз. — Кошмар! Я боюсь, как бы мне ночью не привиделось что-нибудь эдакое. — Ламбино вытащил левую руку из кармана и помассировал грудь в районе сердца. — Пойми меня правильно, Сонни, я уже давно не беру в рот ни капли. Понимаешь, завязал! Но сегодня… Я как увидел нашего заместителя шерифа, так чуть в обморок не упал. Мне стало так плохо! И сейчас плохо. — Ламбино зажмурился, словно от вспышки молнии. Мальчик недоверчиво смотрел на него, но уже не порывался, как до этого, тронуться с места и поскорей исчезнуть. — А ты бы посмотрел на доктора Лока! Он был такой бледный! То, что случилось с мистером Хокинсом, поразило даже его. «У тебя, Бен, — сказал он мне, — нервный срыв». И посоветовал мне, Сонни, выпить пива, иначе, мол, он опасается за мое сердце, мол, от такой перегрузки оно может не выдержать. Я думал-думал над словами мистера Лока и решил, что он, скорее всего, прав. Нельзя не прислушиваться к мнению знающего человека. Но я не могу отлучиться. Мистер Лок звонил мне и предупредил, что они с шерифом скоро могут подъехать. Я бы тебе, Сонни, показал мистера Хокинса, но это запрещено, да и… вдруг тебе станет дурно? — Бен внимательно следил за реакцией Сонни Плиссена. Он, бесспорно, был заинтригован. Наверное, никогда не видел трупов, тем более таких громадных. Мальчишке и хотелось бы взглянуть на полицейского, и боязно. — Черт! Ну и понервничал я сегодня! Неужто ты, Сонни, не выручишь сердчишко старины Бена? А? Сгоняй за пивом, ладно? Век не забуду, как ты мне помог! — И Бен торопливо, чтобы мальчик не успел отказаться, сунул ему в руку пару мятых долларовых бумажек. — Центы от сдачи оставь себе! Купишь что-нибудь. — Это окончательно склонило чашу весов на сторону Бена. Сонни засунул деньги в карман джинсов и пробормотал:

— Ладно. Подождите, мистер Ламбино.

Через двадцать минут Бен сидел на древнем скрипучем стуле, водрузив вытянутые ноги на стол, и с наслаждением потягивал «Будвайзер». Все проблемы постепенно улетучивались, мир сменил свой скучный серый цвет на нечто более приятное. Бен пытался насвистывать какую-то мелодию. Хмель явно ударил в голову, чего Бен никак не ожидал от одной-единственной банки пива. Наверное, это остатки виски на пару с пивом образовали в организме коктейль, который и привел Бена в такое расслабленное состояние. Ну и отлично! Прямо в яблочко — это как раз та степень, когда чувствуешь себя великолепно и одновременно соображаешь. Так гораздо интереснее коротать время. А если заявятся шериф с доктором, то вряд ли они что-нибудь заметят, у них свои проблемы.

Бен улыбался. Сделав последний глоток, он поставил пустую банку на стол с такой осторожностью, точно это была какая-то бесценная вещь из хрупкого материала. «Черт! Ну и понервничал же я сегодня…» Бен хихикнул. Да, ему действительно пришлось понервничать, только не от вида громадного трупа Хокинса, а от мысли, что до утра он не дотянет, если не удастся опохмелиться. Сейчас этот страх отступил и казался Бену чем-то нереальными. Как он мог подумать, что какой-то Сонни Плиссен проедет мимо на своем стареньком велосипеде и не остановится? Конечно, он будет упираться, но Бен скажет ему, как он переволновался при виде страшного мистера Хокинса, как все это было тяжело перенести. «Ты бы не выдержал, малыш, потому что я сам чуть не упал в обморок». Ламбино улыбнулся своей ловкой выдумке. Он обвел вокруг пальца лентяя. Неужели Сонни не мог сообразить, что такой парень, как мистер Ламбино, смотрит не моргнув глазом и не на такие трупы, как мистер Хокинс. Видел и кое-что похлеще. Конечно, Оруэлл — сонная деревенька, но и здесь случались зверские убийства. Чего стоит, к примеру, труп Малькольма Фортенски, доставленный в окружной морг четыре года назад. Отрезанные пальцы рук и ног, выколотые глаза, вырванные ноздри, отрезанные половые органы. И Бен видел это своими глазами, а ведь был тогда трезвее, чем сейчас. Эта история получила широкий резонанс, обширные статьи появились во всех газетах штата. В Оруэлл понаприехало столько газетчиков и телевизионщиков, как будто кто взял в заложники единственное дитя президента. Вот вчера вечером нашли задушенных двойняшек Пэгрью — кому сейчас до этого дело? Ламбино не видел ничего ужаснее трупа Фортенски. Даже покореженные и окровавленные тела подростков, погибших в аварии, не казались ужасными: что поделаешь, несчастный случай… Тут было все ясно. Но вот то, что проделали с телом Малькольма, не поддавалось никакому объяснению. Да, Сонни, какой там Хокинс, если старина Бен спокойно (во всяком случае, блевать не тянуло, глаза в сторону не отводил и уж тем более помогать мистеру Клингу не отказывался) смотрел на несчастного Фортенски, жившего в западной части города на Момсон-стрит, недалеко от ее пересечения с Мэйн-стрит! Бен снова хихикнул. Ах, Сонни, Сонни! У старины Бена сердце бы даже и не дрогнуло при взгляде на мертвого Хокинса, как бы он там ни выглядел!

Ламбино внезапно вспомнился хозяин, встретивший днем Бена с таким видом, как будто его ударили по голове чем-то тяжелым. Мистер Клинг без конца вытирал платком шею и красное лицо, приговаривая, что в жизни такого не видел. Он был испуган. Ламбино засмеялся; его смех прозвучал как-то странно в тишине комнатушки, освещенной настольной лампой под оранжевым абажуром. Но Бена это не смутило. Вдруг он оборвал смех и задумался. Что с ним, с этим Хокинсом, произошло, в конце концов, если хозяин выглядел так, словно явился с того света? Может, стоит взглянуть? Бен поскреб пятерней кадык, поросший щетиной. Вообще-то Арделия просила его самого посмотреть на Хокинса: на самом ли деле он такой громадный; с утра пораньше она наверняка заявится к нему за подробностями. Но дело, конечно, не только в Арделии.

После ухода мистера Клинга Бену было совсем не до Хокинса, его мучило в тот момент отнюдь не любопытство, а собственное состояние при виде пустой бутылки из-под виски. Сейчас, когда пиво сделало свое дело, снова проснулась тяга к жизни, а вместе с ней и некоторое недоумение. Почему труп неимоверно толстого человека вызвал такую панику? Уж наверняка не своей толщиной, а тем, как быстро этот человек, тогда еще живой, умудрился так разжиреть. Хотя… Что ж, Сонни, старина Бен должен взглянуть на мистера Хокинса, не думай, что ты говорил с трусливым обманщиком доверчивых мальчишек. Ламбино улыбнулся, решив, что неразумно упускать такой случай: завтра, скорее всего, труп копа отправят в Манчестер, ведь Лок уже заявил, что бессилен сказать что-либо определенное. По крайней мере, Бен будет точно знать величину трупа и слушать рассказы соседей со снисходительной улыбкой.

Ламбино, оставив лампу гореть, вошел в помещение морга и нашарил рукой выключатель. Зажглись флуоресцентные лампы, Ламбино прикрыл дверь. Шаги гулко отдавались в мертвой тишине помещения, пахнущего хлоркой и… смертью. На лице Ламбино блуждала дурацкая ухмылка, он уже давно привык к здешним запахам. Пройдя чуть больше половины расстояния, Бен остановился. Ага, вот и номер двадцать четыре. Сейчас он понял, почему Хокинса поместили именно в эту камеру, хотя все остальные были свободны. Номер двадцать четыре больше обычных в несколько раз, словно приготовлен специально для подобных ребят, не соблюдавших диету. Этой камерой никогда прежде не пользовались. Продолжая все так же глупо улыбаться, Бен достал из заднего кармана мешковатых штанов связку ключей. Нет, все-таки у нега нервы крепче, чем у бывалого мистера Клин-га. Старина Бен сейчас спокойно глянет на мистера Хокинса и, в отличие от хозяина, имевшего днем весьма бледный вид, как ни в чем не бывало вернется на свое место и почитает газету месячной давности, валяющуюся на столе.

Бен повернул голову налево, затем направо — он был здесь один, ну, не считая, конечно, мистера Хокинса, земля ему пухом. Без лишней суеты Ламбино открыл широкую дверцу камеры и резким движением потянул на себя встроенные внутрь носилки на колесиках. Они выкатились со специфическим звуком лязгающего металла, подставив под освещение верхнюю часть тела мистера Хокинса. Ухмылка исчезла с лица Ламбино, он невольно попятился. Выпучив глаза, Бен застыл на месте, слушая свое собственное прерывистое дыхание. То, что он увидел, ошеломило его. Ламбино, конечно, знал, что Гэл громаден, он представлял себе, каким тучным надо быть, чтобы весить пятьсот фунтов. Но одно дело представлять и совсем другое — увидеть. Ламбино понял, почему хозяин был в таком странном состоянии. Лежавшее перед ним тело не имело ничего общего с мистером Хокинсом, и это еще мягко сказано. Нет, это не мог быть заместитель шерифа. Шериф и Лок что-то напутали. Преодолевая ужас и отвращение, Гэл подошел к трупу и заглянул в безжизненное белое лицо.

— О Господи! Гэл, дружище, прости старину Бена! — прошептал Ламбино, его лицо стало таким же белым, как и лицо трупа. — Я не знал, что… что… такое… О Боже всемогущий! — Он сделал движение рукой, словно отгоняя кого-то невидимого.

Казалось, умершему сунули за щеки что-то маленькое, но очень тяжелое, оттянувшее их так, что они казались какими-то чужеродными лепешками, прилепленными к лицу. Подбородок обложил горло, точно шарф, глазные впадины казались крохотными на широком жирном лице. Хокинс был одет по-домашнему: пижамные штаны, плотно облепившие его слоновьи ноги (чудом не лопнувшие на огромном животе, вздымающемся вверх, как гора), и грязная майка, покрытая разноцветными пятнами. «Жир, соус, майонез, — подумал Бен. — Конечно, ведь несчастный должен был постоянно поглощать пищу, ему было не до того, чтобы следить за своим внешним видом». Неужели есть такая болезнь, когда за сутки человек набирает столько веса? Ламбино сильно сомневался в этом. К тому же, чтобы стать таким, Гэл должен был проглотить целую гору продуктов. Он не выходил из дому, так откуда же он взял столько еды? Где же вы, господа телевизионщики? Слухи поползли по городу лишь к полудню, но Бен не сомневался, что не сегодня завтра Оруэлл станет похож на муравейник. Шутка ли, происходит черт знает что! Да еще этот туман, напущенный после внезапной кончины миссис Шилдс, переехавшей вместе с мужем и двумя детьми в бывший дом Тревора откуда-то из Массачусетса; затем эта девушка Миранда, после двойнята Пэгрью. Ламбино на секунду оторвал глаза от глубоких складок на животе копа, обтянутых майкой, словно второй кожей. Ему вдруг подумалось: «За какие-то несколько недель — столько несчастных случаев и странных смертей, которые никто не в состоянии объяснить… Не слишком ли это много для такого маленького городишки, как Оруэлл? Явно слишком…»

Бен удивленно взглянул на громадный труп, нижняя часть которого находилась в камере. До Ламбино дошло, что он вроде бы что-то услышал. Какой-то звук? Но ведь он здесь один! Бен смотрел на возвышавшийся холмом живот покойника и не мог понять, в чем дело. Он сделал шаг и… Вот опять! Звук от его движения смешался… с чем? Ламбино огляделся. «Послышалось? Не уверен». С минуту Бен постоял, прислушиваясь, и вновь ему почудилось, что он услышал… что? Было непонятно, откуда шел звук, но это было похоже… то ли на чавканье, то ли на шуршание. В общем, что-то вроде этого. Бен вдруг осознал, что находится в окружном морге совершенно один и к тому же не совсем трезв. Он не был суеверен, да и слабонервным его вряд ли можно было назвать, но тут ему стало не по себе. И захотелось уйти. Уйти подальше от этого мрачного здания, уйти куда угодно, только бы никогда больше не возвращаться сюда. И черт с ней, с работой, которую он потеряет! Слух опять уловил нечто. Может, зря он выпил банку «Будвайзера»?

— Прости старину Бена, Гэл. — Ламбино буквально заставлял себя произносить эти слова. Ему казалось, что это заставит прозвучать снова странный, неясный звук, шедший словно ниоткуда — во всяком случае, Бен не имел ни малейшего понятия, с какой стороны он доносился. — Спи спокойно и… Мы с хозяином… всегда считали тебя честным малым. Прощай!

Бен задвинул труп, закрыл камеру и уставился на дверцу. Как вообще такая груда мяса поместилась сюда? Даже номер двадцать четыре не подходил под габариты умершего Хокинса. В конторе не нашлось простыни, чтобы накрыть полицейского. Клинг, по-видимому, не догадался использовать несколько простынь (а может, ему было не до этого) и оставил тело непокрытым. Подобное случилось впервые. Заставив себя повернуться спиной, Бен нетвердым шагом вышел из морга.

Усевшись на обшарпанную кушетку, Бен Ламбино облегченно вздохнул. Черта с два он пойдет еще хоть раз посмотреть на свеженького покойника, какие бы чудеса про них ни болтали в городе! Бен расстегнул ворот рубахи, ему было жарко от перенапряжения. Он почувствовал, что хмель почти прошел, но никаких неприятных ощущений пока что не было. Да и вообще — его как-то не очень-то и волновало, что придется еще довольно долго сидеть без алкоголя. Беспокойство, еще более сильное, чем то, что погнало его на улицу в надежде встретить кого-нибудь, кто принес бы ему пива, не покидало Бена. Он встал с кушетки и принялся расхаживать взад-вперед. Что-то было не так, какое-то смутное предчувствие медленно, но неуклонно заполняло его душу. Он не находил себе места, и это само по себе уже было странно. Обычно старина Бен относился куда спокойнее и равнодушнее к чему бы то ни было. Но сейчас он просто не находил себе места, все шагал и шагал, потирая свои потные и холодные руки. Может, позвонить Арделии или еще кому-нибудь из соседей, послушать их вздохи и причитания? Нет, вряд ли сейчас он способен с кем-то разговаривать. Он вообще ничего не может сейчас делать, даже полежать без движения. Бен Ламбино не хотел признаваться самому себе, что душевное равновесие придет, только если он покинет похоронную контору и уйдет к чертовой матери! Что его так испугало? Какой-то звук? Но ведь в морге никого нет, кроме мертвого Хокинса! «Тебе показалось, старина Бен, показалось. Это был последний фокус пива, смешавшегося с виски. И только. Если не веришь, иди проверь. Вытащи снова труп из камеры, постой и послушай. Сейчас ты почти трезв и вряд ли услышишь какой-то звук». Эта мысль немного успокоила Бена. Да, он чувствует себя неуютно именно потому, что его уши уловили что-то странное. Но он, без сомнения, был тогда пьян. Час назад. Сейчас он вспоминает случившееся, как сон. С одним «но»: это был не сон. Бен опускается на кушетку, ноги словно налиты свинцом. Он чувствует, что совершенно вымотан. Самое время прилечь, может быть, даже попытаться заснуть, однако уставший мозг не в силах освободиться от дурных предчувствий, мучающих его.

«Да, дружище Бен, ты стареешь, стареешь, стареешь. Какая-нибудь ерунда попадет в твою дурную башку — и ты уже готов, не можешь взять себя в руки. На самом деле никаких звуков, ни чавкающих, ни царапающих, ни шуршащих, в морге раздаваться не может, ведь там одни покойники. А сейчас там один мистер Хокинс, и ты, старина Бен, ослышался. Говорила же тебе Арделия, что ты слишком часто приходишь на работу нетрезвый. Мистер Клинг с его страхами — это одно, а вот когда тебе начинают мерещиться звуки — это совсем другое». Сейчас он трезв. Да и то сказать: поглядишь на Гэла — сразу протрезвеешь. Ну и времени прошло немало. Бен ерзает на кушетке, как будто сел на горячую сковороду. Проблема (он был в этом уверен) исчезнет сама собой, стоит только пойти еще раз взглянуть на труп. И… успокоиться. Пожалуй, он так и сделает.

Бен поднялся и подошел к двери, но… Как же ему не хочется туда идти! Он упирается лбом в стену, засунув руки в карманы. Чувство, что вокруг него что-то не так, не покидает Бена. Он не помнит, подсказывала ли ему интуиция когда-нибудь что-нибудь толковое или нет. Но сейчас его словно что-то держит и не пускает в пропахшее дезинфекцией и смертью помещение, где находится один-единственный труп громадных размеров. Одновременно его тянет туда, точно магнитом, его мозг как будто разрывается надвое. Бен бормочет себе под нос проклятие и смачно сплевывает на пол. Так и быть, он еще разок «полюбуется» Хокинсом, потом вернется и заляжет спать. Это самое лучшее лекарство от головной боли, вызванной похмельем.

Бен Ламбино непослушными руками открывает дверь, широко распахивает ее и оставляет в таком положении. Звук его шагов по кафельному полу кажется прямо громовым. Эхо прыгает от стены к стене, как какое-то живое существо. Каждый шаг пронзает Бена дрожью. «Поворачивай, старина Бен, поворачивай назад. Не глупи. Нечего тебе смотреть на эту груду костей и мяса». Но он продолжает идти вперед, мимо камер, пустых камер, которые, кажется, вот-вот распахнутся, распахнутся одновременно, все разом. Что он тогда увидит? Эти глупости надо выбросить из головы, он прекрасно знает, что в морге только один труп. К тому же трупы не встают, почувствовав, что отлежали бока, и не издают чавкающих и шуршащих звуков, и не… «Разве дело в этом трупе, старина Бен?» — это язвительное замечание звучит словно не в мозгу у Бена, а где-то снаружи. Бен машет рукой, словно отгоняя от себя надоедливых москитов. Проход между камерами неимоверно длинный, нескончаемый. Бен то и дело оглядывается назад, вращая глазами. Эхо, порожденное шагами, вибрирует у потолка, трется о стены, стонет и возвращается к Бену. Наконец он достигает камеры номер двадцать четыре. Останавливается. Прислушивается. Проходит несколько секунд, прежде чем эхо окончательно умирает, не получая поддержки от старых коричневых ботинок Бена, гулко цокающих по зеленому кафелю. Сплошная невыносимая тишина. Нет, пока он шел, чувствовал себя иначе. Каблуки ботинок, подбитые подковками из нержавеющей стали, говорили на своем металлическом языке, что старина Бен еще жив, раз двигается. Когда он шел, ему просто хотелось развернуться и торопливыми шажками убраться восвояси. Теперь он чувствовал нестерпимое желание бежать сломя голову прочь от этой обволакивающей, всепроникающий тишины.

Пересилив себя, Бен достал связку ключей. Пальцы его дрожали, пока он искал нужный ключ. Наконец он открыл камеру, но доставать труп не стал, решив повременить. Несколько минут Бен ждал. Ждал, не раздастся ли этот шуршащий звук, так запечатлевшийся у него в памяти. Время шло, но тишину, это оглушающее беззвучие, по-прежнему ничто не нарушало. Бен постоял какое-то время, затаив дыхание. Он почти успокоился и уже закрывал дверцу ячейки, когда вдруг… что-то заметил. Что-то странное во внешнем виде трупа.

Бен Ламбино немного наклонился, заглядывая в темную внутренность камеры. Нет, этого не может быть! Может, это ему кажется? Дрожащими руками (когда-нибудь ты так нервничал?) он потянул на себя ручку выкатывающихся носилок. Труп полицейского, такой же громадный, лежит как лежал: руки сложены на груди, ноги вместе, но вот… Бен пригнулся поближе. В прошлый раз майка с пятнами соуса облегала тело так туго, что казалось, вот-вот швы не выдержат. Сейчас между грудями Гэла, напоминавшими небольшие песчаные холмики, ткань провисала. Бен в изумлении уставился на живот умершего и неожиданно понял, что он стал… меньше. Разглядывая труп час назад, Бен удивлялся, как это он не застревает из-за гороподобного живота, а сейчас камера казалась просторнее, и Бен решил, что дело, конечно, не в ней — камера всегда одинакова. Значит, уменьшился живот. От этого открытия Ламбино почувствовал позыв в мочевом пузыре.

«Спокойно, старина Бен, держи себя в руках! Не хватало, чтобы ты еще обмочился, словно какой-нибудь мальчишка. Ты просто плохо запоминаешь с первого раза детали, вот и все. Особенно если принять во внимание, что ты был пьян. Закрой эту треклятую камеру и сходи в туалет по-маленькому». Хорошая мысль! Но руки словно окоченели и не подчиняются ему. Бен все стоит, не отрывая глаз от мистера Хокинса, ставшего чуть худее после своей смерти. Но ведь Этого не может быть! Разве трупы худеют?

Неожиданно к горлу подступает кашель. Все попытки сдержаться ни к чему не приводят, и Бен заходится в диком кашле. Пространство наполняется звуками, кажется, где-то прячется еще по меньшей мере человек пять и все они кашляют, подражая Бену. Сердце больно стучит, по лицу струится пот, щеки покраснели от напряжения и страха. Ламбино в ужасе осматривается вокруг и влажными от пота руками с силой задвигает труп в камеру, глядя куда-то в сторону. Но когда он закрывает дверцу, его уши снова улавливают чавканье. На секунду он замирает, потом поворачивает ключ.

Втянув голову в плечи, Бен вышел из морга. Пережитый страх, как ни странно, вызвал голод. Бен достал из пакета принесенные из дома сандвичи и перекусил. Поев, он немного успокоился. Глянул на часы и ахнул. Еще нет и девяти часов вечера. А кажется, что он торчит здесь уже целую ночь. Время тянется невыносимо медленно, ни одно дежурство не тянулось так долго. Из головы не выходит мистер Хокинс. Бен считает, что ему не повезло. Лучше бы он дежурил завтра, когда Хокинса уже увезут.

Бен Ламбино лежит на кушетке, подложив под голову руки, смотрит на потолок с темными пятнами подтеков и пытается вспомнить, что он слышал за свою жизнь о тучных покойниках. Неужели после смерти они все резко худеют? Что-то не верится. По крайней мере, сам Бен не помнит таких случаев. Может, вес чуть-чуть и уменьшается, но не на десять же фунтов! Однако полной уверенности в том, что труп Хокинса стал меньше, у Бена нет. Да и звуков во второй раз он вроде бы не слышал, разве что когда закрывал дверцу, но ему наверняка почудилось. Бен пробует объяснять все логически. Когда он увидел Хокинса первый раз, то был потрясен чудовищным превращением, которое с ним произошло. Во второй раз он уже был готов к тому, что увидит, поэтому и объемы показались не такими громадными, как прежде. Вот в чем дело! Бен свесил ноги с кушетки и сел. Ну конечно же! Он знал, что увидит, поэтому Хокинс и не показался ему таким огромным, каким запечатлелся в памяти после первого раза. Да, но как же быть с майкой? В прошлый раз майка буквально обтягивала тело. Бен опять заходил взад-вперед. Он многое отдал бы в этот момент, чтобы сейчас в морг приехали шериф с доктором или, по крайней мере, наступило утро. Нет, он больше не пойдет рассматривать труп в камере двадцать четыре! Но Бен знал, что лукавит сам перед собой, знал, что не сможет окончательно успокоиться, пока не убедится, что здесь, в этом здании, не происходит ничего странного, что все нормально.

Он начал подумывать о том, а не позвонить ли своему хозяину, чтобы приехал. Но какой предлог придумать? Сказать, что ему плохо, или, может, пожаловаться, что мистер Хокинс, обосновавшийся в камере номер двадцать четыре, почему-то вдруг начал худеть, чем нервирует старину Бена? Нет, придется еще раз взглянуть на труп, убедиться, что все в порядке (ведь хмель давно прошел, и Бен отлично помнил, что было у него перед глазами в прошлый раз), и завалиться наконец-то спать, выкинув из головы все эти глупости. Итак, Бен Ламбино в третий раз отправился в морг.

На этот раз он шел почти уверенно и резво. Но в душе не проходило удивление, к чему он это делает. В чем он хочет убедиться? Не проще ли было выкинуть эти мысли из головы и не утруждать себя бессмысленными хождениями? Бен, звякнув ключами, открыл дверцу, не долго думая, потянул на себя носилки и… обомлел. От неожиданности он даже вскрикнул. Да, перед ним лежал труп полного человека, но ни о каком сверхожирении не могло быть и речи. Просто очень полный человек, весом около двухсот фунтов. Теперь можно было уже без колебаний узнать Гэла Хокинса. Однако для Бена это уже не имело никакого значения. Он смотрел обезумевшими глазами на труп, который еще пятьдесят минут назад был вдвое больше, может быть, даже и не вдвое. Исчез подбородок, покрывавший шею наподобие силиконового шарфа, живот был увесистый, но не более, лицо не казалось уже таким ужасающе безобразным, щеки-лепешки превратились в пустые кожаные мешки. Преодолевая желание завопить и кинуться вон, Бен заставил себя приглядеться к телу повнимательнее. Руки, которые не были прикрыты короткими рукавами футболки, казалось, были обернуты Чем-то телесного цвета. Это была лишняя кожа! Ламбино потрогал пальцем шею Гэла. Кожа, туго обтягивавшая всего несколько часов назад мощный (тройной? четверной?) подбородок, опала, свесившись по сторонам широкими складками. Бен отдернул руку, как от чего-то горячего. Его лицо выражало омерзение, растерянность и ужас. Словно загипнотизированный, он стоял перед мертвецом, избавлявшимся от лишнего веса немыслимыми темпами. В это просто невозможно было поверить, но, с другой стороны, разве можно было поверить в то, что мистер Хокинс при жизни так разжиреет за какие-то сутки?

Бен повернулся и хотел было уйти, оставив все как есть, но в последний момент что-то заставило его задвинуть труп обратно и закрыть дверцу на ключ. Вытащив ключ, Бен прислонился к ряду камер и тяжело вздохнул. Он чувствовал, как по груди стекают, обгоняя друг друга, капельки пота, как они скатываются на живот, щекоча кожу, и замирают чуть ниже, встретив на пути преграду — ткань рубахи, прижатой к телу ремнем от штанов. Сердце громыхало медленными, тяжелыми ударами. Казалось, оно вот-вот остановится. Бен вытер рукавом лицо и, сделав несколько шагов, заметил, что его шатает. С трудом он добрался до кушетки. «Похудевший» Гэл стоял перед глазами, его руки, завернутые в собственную кожу, вызывали дрожь во всем теле. Бен не сомневался, что, раздев труп полностью, он увидел бы по всему телу эти складки и наслоения кожи. Пустой кожи. Да, когда очень тучный человек худеет, причем в короткие сроки, он теряет жир, но кожа-то остается! Ей-то деться некуда! Так что с этим приходится считаться. Если человек намеренно худеет, сбрасывая сотни фунтов, он должен знать, что ему потребуется хирургическая операция по удалению излишков кожи. Но даже если бы Бен и не видел всех этих складок-обмоток, все равно никаких сомнений в смысле увиденного у него не оставалось: заместитель шерифа, вернее, его труп избавляется от жира!

Теперь Бен жалел, что не уговорил Сонни Плиссена привезти ему вместо пива бутылку виски. Он был готов сейчас, приложившись раз к бутылке, влить в себя половину содержимого. Это было не просто необходимо, а жизненно важно! Бен помассировал горло, словно его только что едва не задушили, и попытался успокоиться. Теперь-то он не только имел полное право позвонить наконец хозяину, но просто обязан был это сделать. Шутка ли, в морге вдруг начинает «худеть» покойник, а Бен завалится на кушетку и будет любоваться во сне пляжами Панама-Сити, где он мечтал отдохнуть, когда был еще мальчишкой и учился в школе.

Спокойно, старина Бен, ничего страшного не случилось. Произошло что-то странное, конечно, но не страшное! Это две разные веши. Нет слов, как все это неприятно, но что поделаешь? В конце концов — это мистер Хокинс, и что бы с ним ни происходило, тебе-то это ничем не грозит! Так что не надо волноваться и посматривать на дверь, как будто она вот-вот откроется. Труп — это всего лишь труп, и, как ни противно все это, самое главное — жизни и здоровью мистера Ламбино никакого вреда не будет. Это звучало убедительно, и все же Бен почему-то чувствовал себя словно зверь, почуявший в окружающей его тишине, что кольцо преследователей сжимается.

Где-то в глубине его сознания, под слоем сиюминутных соображений, билась мысль, что происходящее с трупом каким-то образом связано с теми странными событиями, которые произошли в Оруэлле этой осенью. На первый взгляд (и не только на первый) между ними и «худеющим» трупом в окружном морге не было ничего общего. Но неумолимое предчувствие подсказывало Бену другое. Нельзя сказать, чтобы Бен уж так верил своему предчувствию (он не находил никакой связи), и все же он ощущал страх… за свою жизнь. И это был не просто страх человека, находившегося ночью в морге наедине с трупом, с которым происходят какие-то странные изменения, — нет, это было что-то посерьезнее. Бен Ламбино чувствовал, что должен потребовать от хозяина немедленно приехать к нему или, еще лучше, вызвать полицию.

Он подошел к столу, и, едва его рука коснулась телефона, дрожь в теле прекратилась. «Так-то лучше, старина Бен, намного лучше». Телефонный аппарат показался Бену в этот миг каким-то магическим предметом, связывающим его с внешним миром. Приятно было вот так держаться за черный пластик — это успокаивало. Несколько минут Бен постоял, наслаждаясь наступившим облегчением. Вот так же он держался, бывало, за обнаруженную в доме бутылку виски, проснувшись поутру в почти невменяемом состоянии. Нет, телефон — п-р-е-отличная вещь.

Бен поднял трубку и набрал номер мистера Клинга, жившего на Джексон-стрит недалеко от ее пересечения с Фелл-стрит. Длинный гудок напомнил Бену о домашнем уюте, в душе нарастала умиротворенность. Мистер Клинг не оставит старину Бена в таком трудном положении — старина Бен не сомневался в этом. Третий гудок, четвертый, пятый… Бен почувствовал, как от напряжения у него заныли пальцы, а ухо горело — так сильно он прижал к нему трубку. Но отодвинуть трубку он не мог, в страшном напряжении ожидая, когда же наконец на том конце снимут трубку. Восьмой, девятый гудок… Когда десятый гудок прервался и стало ясно, что трубку все-таки подняли, Бен услышал собственный вздох облегчения, больше похожий на стон. Если бы трубку так и не сняли, он, наверное, бросил бы похоронную контору к чертовой матери и выскочил бы прямо через окно, не теряя времени на то, чтобы дойти до двери. Ему бы и в голову не пришло позвонить еще куда-нибудь.

— Алло? Кто говорит? — послышался сердитый голосок миссис Клинг (она пыталась говорить спокойно, не выказывая эмоций).

Бен за время работы в похоронной конторе несчетное количество раз имел приятную возможность видеть эту женщину. Жена босса подходила своему мужу. Как и мистер Клинг, она была грузна, с короткими толстыми ногами, с дряблыми, обвислыми щеками. Как-то раз мистер Клинг, не сдержавшись, пожаловался Ламбино (видать, думал, что старина Бен слишком пьян, чтобы понять что-либо), что, мол, иногда ему кажется, если бы некоторые женщины поменьше ели, их мужья не прозябали бы в такой дыре, как Оруэлл. Бен был удивлен этим заявлением своего босса, человека обычно замкнутого, поэтому счел разумным сделать вид, будто ничего не понял, и заговорить заплетающимся языком о чем-то другом. Интересно, любит ли миссис Клинг своего мужа? Бен решил, что нет.

— Алло? Я слушаю! — До Бена дошло, что он молчит, а женщина вот-вот положит трубку, приняв звонок за глупую шутку.

— Э-э… добрый вечер… миссис Клинг! — Бен чуть не обратился к ней по имени. Однажды он позволил себе такую фамильярность и нарвался на гневный, презрительный взгляд и наставления (ледяным тоном) босса. — Я звоню из похоронной конторы… э-э… понимаете, миссис Клинг, здесь… э-э… мне кажется… э-э…

— Сейчас я позову к телефону Олафа! — холодно оборвала его миссис Клинг. Бен услышал стук положенной на стол трубки и неясный фыркающий голос женщины. Через минуту послышался голос хозяина:

— В чем дело, Бен? — Без сомнения, он тоже был недоволен, как будто его оторвали от важного дела.

Несмотря на то что голова Бена была забита совершенно иным, он вдруг подумал: а чем это таким занимался босс, если отвечает так же сердито, как и его жена? Уж не любовью ли ты с ней занимался, ты, вечно потеющий ублюдок? А ну, скажи-ка, ты этим самым занимался со своей женушкой, больше похожей на грязно-розовую свиноматку? Да ну, неужели? Неужели вам все еще хочется этим заниматься (и можете)? Неужели она оторвалась по такому случаю от своих любимых почек, вымоченных в молоке?

— Что там случилось? И давай поскорее. Уже поздно! — Голос у Клинга был слишком высокий и тонкий для его габаритов. Разговаривая с боссом по телефону, можно было подумать, что твой собеседник — худой, узкоплечий молодой человек из тех, у кого не растут усы и борода.

— Мистер Клинг! Я бы… не позвонил… не стал бы вас беспокоить… — Ламбино спотыкался на каждом слове. Он вдруг засомневался, удастся ли ему вообще рассказать боссу о том, что он видел. — Я понимаю, вы отдыхаете в кругу семьи, и это…

— Что ты несешь? — прервал его Клинг, повысив свой и без того высокий голос — Какой к черту круг семьи… Бен, ближе к делу, пожалуйста.

— Да-да. Конечно, мистер Клинг! Я… — Бен запнулся. Лицо его перекосилось: он услышал (неясно услышал) звук, такой, как будто кот ест рыбу со всеми костями. Бен не был уверен, не послышалось ли это ему. Если нет, тогда откуда донесся этот звук? Выпучив глаза, Бен оглянулся на дверь покойницкой.

— Эй! Бен, ты что замолк? Что там такое?

— О Боже! — пробормотал Бен и неожиданно для самого себя спросил: — Мистер Клинг, вы, случайно, не завели здесь кошку?

— Что? Я не… Что ты несешь, Бен? Опять пьян? Ты нарываешься на неприятности. Если ты пьян…

— Нет, мистер Клинг! Я не пьян! Вы же можете это различить даже по голосу! Вы это можете. Неужели вы не слышите по разговору, что я трезв как стеклышко?

— Да, слышу! — поспешно ответил Клинг. Невозможно было понять, польщен ли он признанием его способности определять трезвость человека на расстоянии. — Но что ты несешь… бред какой-то!

— Извините, это я просто так. Но здесь происходят такие странные вещи.. здесь, в морге! Вы… я сам бы не поверил, если б мне кто сказал, но, понимаете, я его сам видел. Видел собственными глазами!

— Погоди, Бен! Говори яснее. Конкретно скажи, кого ты видел?

— Хокинса! Он похудел! — выпалил Ламбино.

— Что?!

— Вы говорили мне сегодня днем, — поспешно начал Бен, — что мистер Хокинс перед смертью ужасно разжирел. И очень быстро. Вы сказали еще, что он такой громадный…

— Да, сказал. Ну и что из этого? Говори, не тяни резину.

— Сейчас он похудел! Понимаете? Я видел его… какой он… затем во второй раз мне показалось, что он стал меньше, то есть его труп. Я не мог найти себе места и решил посмотреть на него в третий раз. Он оказался в несколько раз меньше. Он похудел, мистер Клинг!

— Бен, черт тебя подери! Что за ерунду ты мне несешь? Захотелось развлечься на ночь глядя?

— Но, мистер Клинг! Он похудел…

— Нет, ты, наверное, все-таки пьян!

— Я трезв. Я бы протрезвел от такого, если б даже был пьян, мистер Клинг! — Трубка заскользила, и Бен схватился за нее обеими руками. Больше всего он боялся, что хозяин не поверит ему и, разозлившись, просто бросит трубку. — Я знаю, вы мне не верите, но я говорю правду, я не ошибся! Я смотрел на труп Хокинса три раза. Первый раз мне просто было любопытно, что там такое стряслось, что разнесли по всему городу? Я не представлял себе, мистер Клинг, КАК СИЛЬНО мистер Хокинс разжирел. Я просто себе не представлял. Я просто в ужас пришел, когда его увидел. Но во второй раз мне показалось, что труп как будто стал меньше. Я не был в этом уверен, поэтому не выдержал и через час заглянул в камеру еще раз. Так что теперь никаких сомнений нет: труп мистера Хокинса «похудел». Поверьте, я не пьян! Я знаю, что говорю.

— Бен, успокойся и послушай меня внимательно. — Бен уловил в голосе босса нотку страха. — Подумай сам, как труп может «похудеть»? Я понимаю, ты что-то видел, но сам рассуди — сегодня утром обнаружили человека весом больше пятисот фунтов. А к вечеру (как ты говоришь) он стал меньше в несколько раз. Это похоже на бред, труп — это тебе не живой человек, да и живой — разве он может так сильно похудеть меньше чем за сутки?

— Мистер Кл…

— Не перебивай! Бен, подумай о том, что я тебе сказал, и успокойся. Ты что-то напутал… нет-нет, я не хочу сказать, что ты вдребезги пьян, вот тебе и мерещится всякая чертовщина. Нет, но и у трезвых людей, у которых, заметь, все в порядке с головой, случается всякое. Ничего страшного, все ошибаются.

В голосе босса Бен слышал нервозность и никакой уверенности в собственных словах. Судя по всему, хозяин пытался успокоить не только Бена, но и себя. Сегодня он уже один раз пережил потрясение — утром, когда привезли труп Хокинса. То, что предстало тогда перед его глазами, было просто невероятно, но Клинг вынужден был сказать себе, что это не галлюцинация, иначе пришлось бы признать, что точно такими галлюцинациями страдают и шериф, и доктор Лок, и еще несколько человек. И вот вечером звонит Ламбино и (он кажется совершенно трезвым) снова заводит речь об этом злополучном трупе. И если предположить, что он рассказывает сказки про то, чего быть не может, тогда можно назвать сказкой и то, что случилось утром, — мистер Хокинс не мог за одни сутки превратиться в такую тушу, что его с трудом втащили в окружной морг (и то через окно). Но Клинг видел все собственными глазами. Вот почему сейчас в его голосе не было той уверенности, с какой он обычно разговаривал с подчиненными.

— Бен, я понимаю, тебе неприятно находиться рядом…

— Мистер Клинг! — перебил его Ламбино. — Приезжайте сюда сами, прошу вас. Мне страшно. Я слышал какие-то звуки, когда открывал камеру первый раз, может, я ошибся, а может, нет. Но мне очень страшно, что-то здесь неладно, ведь трупы просто так не уменьшаются в размерах за несколько часов, а мистер Хокинс стал МЕНЬШЕ, намного меньше!

— Бен, прекрати! Возьми себя в руки и…

— Вызовите полицию! — почти закричал Ламбино. — Или я… я не могу здесь оставаться, пока происходит эта чертовщина! Не могу!

— Ладно, Бен! О'кей, не кричи! Не… — Бен услышал в трубке женский голос — миссис Клинг что-то говорила своему мужу. Грубо и недовольно. — Подожди секунду. — Голос отдалился. — Кэтрин, не мешай, когда я разгова… Что? Обожди, не сейчас… да-да, конечно. Минуту, не больше… Ага… — Голос Клинга опять стал громче — он приблизил трубку ко рту. — Бен, ты готов отвечать за свои слова?

— Мистер Клинг, я трезв как стеклышко! Я…

— Хорошо! Черт его знает, что ты там видел, но если труп действительно… гм… «похудел», то… да, нужно мне… нет, я позвоню шерифу, и ты тоже прозвони. В сейфе телефонная книга.

— Нет, лучше вы позвоните, мистер Клинг. Я не смогу нормально объяснить, у меня и так руки… дрожат, как с перепоя.

— Хорошо, хорошо! Позвоню я, только…

— Что только? — прохрипел Бен, почему-то догадавшись, о чем хочет попросить его хозяин.

— Сначала ты должен проверить еще раз…

— Но я полчаса назад…

— Бен, проверь еще один раз. Я не хочу стать посмешищем и оказаться в дурацком положении. Поднять панику из-за ничего, ну уж нет! Сходи и убедись еще раз, а потом сразу же… ты слышишь, сразу звони мне! Только так. Я должен быть полностью уверен. Мало ли что!

— Но, мистер Клинг! — Бен едва не захныкал от досады. Обида и злость сплелись в тугой комок, мешавший говорить. — Почему вы мне не верите? Я видел своими глазами, зачем мне еще раз… Здесь происходит что-то нехорошее, я чувствую. Зачем же…

— Бен! — Клинг уже приказывал. — Ты слышал, что я тебе сказал? Прежде чем поднимать на ноги людей, которым за последние дни и так свалилось на голову более чем достаточно, нужно знать наверняка, что причина серьезна. Обязательно проверь еще раз, Бен, обязательно. Я свое слово сказал. Может, заметишь что-то еще. Я сижу возле телефона. Проверь и позвони в любом случае. Тебе хватит пяти минут. Через пять минут, Бен! Я жду. — Мистер Клинг положил трубку.

— Ослиное дерьмо! — выкрикнул Ламбино, слушая короткие гудки. И пожалел об этом.

Звуки собственного голоса, разрезавшие тишину, точно нож масло, лишний раз напомнили Бену, что он здесь один. Пока Бен слышал мистера Клинга, даже голос его надменной жены, он чувствовал какую-то связь с внешним миром, ему казалось, что, пока он разговаривает по телефону, с ним ничего страшного не случится, хотя чем ему смог бы помочь мистер Клинг в случае чего? Ничем! И все же ощущение чьей-то близости (близости голосов) успокаивало. Теперь же эта связь, тонкая, ненадежная ниточка, оборвалась.

— Тебе легко рассуждать, сидя в безопасном теплом месте под юбкой у этой коровы, — прошептал Ламбино.

Короткие гудки били по нервам, словно тяжелые дождевые капли, и Бена охватило чувство, что все бросили его на произвол судьбы. Он положил трубку, встал и направился в морг. «Ничего, ничего, старина Бен, — успокаивал он сам себя. — Глянуть еще разок на мистера Хокинса и позвонить Клингу домой. Потом запереться в своей комнатушке и ждать прибытия полиции. Всего и делов-то».

Зеленый кафель напоминал поле стадиона. Плитки звонким цоканьем отзывались на шаги Бена в старых ботинках, подбитых подковками в форме полумесяца. Умом Бен понимал, что с ним ничего не должно случиться, однако его ноги отказывались идти вперед по узкому проходу между ячейками. Подсознание противилось тому, что он хотел сделать, но как-то бессильно, словно возражения исходили из уст какого-то безнадежно больного человека, с трудом произносившего каждое слово.

У Бена было такое чувство, что пять минут, отведенные ему боссом, истекли еще до того, как он оказался у камеры номер двадцать четыре. Бен остановился и бросил взгляд в сторону своего убежища, которое он покинул, в надежде, что вот-вот прозвенит телефонный звонок и он уберется отсюда. В воображении он уже видел, как мистер Клинг набирает номер, чтобы сообщить ему о том, что полиция уже в пути. И все же Бен понимал, что подобного подарка от босса ждать не стоит. А может, надо прямо сейчас самому позвонить и сказать, что все подтвердилось? Но у Бена не хватало смелости, так что пришлось отказаться от этой идеи. В конечном итоге он сам пришел к выводу, что вреда не будет, если труп осмотреть еще раз. Уж если творится черт знает что, так почему бы не произойти еще чему-нибудь такому? Вдруг мистер Хокинс «вздумал опять набрать вес», посчитав, что поторопился? Это, конечно, звучало смешно, но Бен сейчас ожидал чего угодно. Самое подозрительное, по его мнению, произошло, когда он был у камеры в первый раз — он тогда слышал довольно отчетливые странные звуки. Они раздавались не из камеры. Но откуда? Бен не знал, но был уверен, что действительно их слышал.

Бен вставил ключ в замочную скважину. Повернул. Открыл. Выкатил труп. Перед ним лежало тело худощавого, без намека на ожирение, человека. Выделяющиеся скулы, тонкий нос, волосы, пробивающиеся сквозь тонкую кожу черепа. В прошлый раз это было тело полного человека. Сейчас же одежда казалась мешковатой. И главное… Ламбино вдруг заметил это одновременно с другими подробностями. Все произошло так быстро, что старина Бен не успел даже удивиться. У трупа мистера Хокинса отсутствовала левая рука! Она была отгрызена по локоть, и кровь, капавшая из культи, еще даже не успела свернуться. На животе зияла дыра с полфута диаметром, с искромсанными краями. Внутри виднелись клочки внутренностей. Дыру окружал круг выступившей крови. Какой тяжелый запах, а камера словно пещера, слишком громадная для тонкокостного худого человека. Все эти детали Ламбино увидел за какие-то доли секунды, не успев ни удивиться, ни о чем-либо подумать. Нечто, настолько молниеносное, что его не мог бы уловить человеческий глаз (или это феномен полнейшей неожиданности?), нечто небольшое, но необычайно мощное сбило его с ног точным ударом. Бен рухнул как подкошенный, голова его с резким стуком ударилась о кафельный пол. Он ничего не чувствовал, когда вечный мрак сомкнулся над ним.

Глава семнадцатая

Черно-белый полицейский автомобиль с явным превышением скорости мчится по Мэйн-стрит из крайней западной точки городка. Вот он, не сбавляя скорости, пересек Момсон-стрит и понесся дальше. Улицы пустынны, дома по обеим сторонам улицы провожают «форд» желтыми глазами окон, в воздухе, словно потяжелевшем, висит изморось. Машина чуть сбавляет скорость на углу Ошкош-стрит и поворачивает направо, не доехав несколько миль до здания муниципалитета, в которое и упирается на востоке Мэйн-стрит. «Две-три минуты, — думает сидящий за рулем Чарли Лоулесс, — и мы будем у Джека Монро». Шериф, несмотря на подавленное настроение, невольно улыбается. Ему нравится его заместитель, с ним всегда приятно иметь дело. Но улыбка тут же гаснет. Пока они с доктором Локом на полной скорости едут к дому Джека, Чарли не может избавиться от ощущения, что дела обстоят ГОРАЗДО хуже, нежели может показаться на первый взгляд. У него такое чувство, что город накрыт каким-то колпаком. Лоулесс пытается отогнать наваждение, но оно не уходит, цепко держась в его сознании. Такое впечатление, будто Оруэлл находится не в густонаселенной Новой Англии, а затерян где-то на бескрайних просторах канадской провинции «Северо-западные территории»… Чарли охватывает странное чувство отдаленности от всего остального мира. Он прямо ощущает на своих плечах груз ответственности за жизнь всего городка. Тысяча девятьсот восемьдесят девять человек. Шериф пытается рассуждать логически. Они ведь не одни, в конце концов, не на необитаемом же острове! Существует Федеральное бюро расследований, существует полиция штата Нью-Хэмпшир, правительство должно помочь, создав по крайней мере специальную комиссию по расследованию аномальных случаев со смертельным исходом, которые имели место в Оруэлле! И… которые еще будут. В том, что они еще будут, Чарли не сомневается. Предчувствие. Когда он пытается доказать себе обратное, вся логика рассыпается, точно карточный домик от порыва ветра.

Дом Холистера — самая крайняя точка Оруэлла на западе. Дом Алекса Тревора расположен в восточной части города, не на самом краю: чуть дальше есть еще четыре-пять жилых домов по Канзас-стрит. Какая тут связь? То, что за отправную точку надо брать именно дом, в котором живут сейчас Шилдсы, не вызывает сомнений. Но ни единого мало-мальски основательного довода в поддержку этого утверждения у шерифа нет.

Несмотря на то что, по его мнению, рассказ Дэнни Шилдса содержал какую-то долю правды, вся нарисованная мальчиком картина представляется шерифу такой туманной и загадочной, что ничего конкретного вывести из нее просто невозможно. Довериться этому ребенку было бы все равно как, узнав о том, что Мировой океан из-за потепления климата с каждым годом отвоевывает у суши десятые доли дюйма, вообразить себе, что он не сегодня-завтра затопит штат Небраску. Так и события, о которых рассказал Дэнни Шилдс, кажутся чем-то таким призрачным, далеким и нереальным… Тем не менее Чарли считал крайне необходимым поговорить еще раз с Дэнни: мальчик жил в доме, где по воле судьбы уже двое нашли самую странную смерть. По правде говоря, шериф, будь на то его воля (и возможности), переселил бы эту семью еще после смерти миссис Шилдс. Он не был до конца уверен, что с этим домом что-то неладно, нынешние события были отнюдь не связаны с ним, но шериф ни на минуту не упускал из виду, что начало всему было положено еще прошлым летом и именно в этом доме, где жили тогда Треворы. Мальчик что-то знал, наверняка что-то видел или слышал. Только что? Это действительно был вопрос.

Еще до разговора с Дэнни Лоулесс предполагал, что такой странный уход людей из жизни — не случайность. Но причина этого так и оставалась непонятной, недоступной, непостижимой. Чарли не рискнул употребить слово «убийство», так как это только породило бы новые вопросы, ответа на которые не было. В словах мальчишки взрослый человек искал рациональное зерно и не находил его. Какой-то малюсенький Лилипут ростом меньше десяти дюймов, его лепет про миссис Шилдс, сидение на столе и болтание ножками — Лоулесс все больше и больше склонялся к мысли, что это не что иное, как игра детского воображения. Этому ребенку, потерявшему мать, так часто снятся кошмары, что они уже кажутся ему реальностью. Но переговорить с мальчиком все-таки нужно. Не помешал бы и серьезный разговор с его отцом, может быть, и с женщиной, временно живущей у них, — его сестрой. Возможно, немного позже, когда…

— Чарлз! Чарли, черт, тормози! Ты что, заснул? — Доктор Лок, красный, с вспотевшей лысиной, тряс его за плечо. Задумавшись, Лоулесс едва не промчался мимо дома Джека Монро.

— Черт! Марк, извини… — Ему пришлось резко затормозить, шины издали протяжный свист, а доктор едва не поцеловался с приборной панелью. — Извини, я задумался!

— Чарли, нельзя быть таким рассеянным! Сконцентрируйся. Отдохнешь завтра, если… будет возможность.

— О'кей, док! — Лоулесс остановил «форд» напротив дома. В этот поздний час Ошкош-стрит была пустынна. У ближайших соседей Монро в окнах было темно, но у Джека свет горел.

— Ну, хорошо, хоть застали дома! — пробурчал Лок. Джек два года назад развелся с женой, но, судя по всему, его это нисколько не огорчало. Чарли знал, что у его заместителя в Манчестере есть любовница. Лоулесс никогда не видел ее, не знал, какова она собой (знал только, что служит в банке), но не сомневался, что она привлекательна. Джек был очень придирчив, когда дело касалось женской наружности. Кроме того, по слухам, у Джека появился еще кто-то и в самом Оруэлле. Парень, по-видимому, был очень осторожен, потому что шериф, например, понятия не имел, кто его новая пассия. Монро знал, что Лоулесс относится к его делишкам на личном фронте довольно неодобрительно, поэтому держал язык за зубами. Во время отпуска они могли и не застать Джека дома, он вполне мог прохлаждаться в Манчестере у подружки. Но им повезло.

— Я зайду. — Лоулесс посмотрел на врача, у которого был совершенно замученный вид. — Можешь подождать в машине, Марк!

— Я-то не против, — откликнулся Лок, внимательно изучая глазами лицо шерифа. — Вот только не свихнется ли Монро при твоем появлении, Чарли?

— Что? Я не… О Господи! — Лоулесс ударил ладонью по колену. Он совсем забыл! С его лицом происходит что-то странное — он молодеет. — Черт! Что вообще происходит? Конец света, что ли? — Шериф звонко хлопнул кулаком по ладони.

Лок с застывшим лицом сидел рядом, уставившись в лобовое стекло, постепенно покрывавшееся сеткой мороси.

— Ничего не поделаешь, Марк! Он все равно меня увидит, тем более… — Чарли замолчал. Он хотел сказать, что пока не видит ничего страшного в том, что помолодел (люди, особенно в возрасте, всегда желают помолодеть). Но внезапно до него дошло, что это отнюдь не шуточки, мысль, что это будет продолжаться и дальше (до каких пор?), окатила его волной какого-то первобытного ужаса. Нет, прочь эту мысль из головы! Не думать об этом! — Тем более мне надо с ним увидеться. У Джека крепкие нервы… завтра разберемся, чем я там заболел.

— Постарайся быть в тени! — посоветовал док, хотя был уверен, что Джек не сможет не обратить внимания на гладкое, молодое лицо шерифа, потерявшее большую часть прежних морщин. — А завтра мы… что-нибудь выясним. Может быть. Я… я надеюсь… на это. — Последние слова док произнес шепотом. Он не верил, что кто-то сможет найти какое-то объяснение. Человек за полчаса не может помолодеть на десять — пятнадцать лет. Но крайней мере, внешне.

Лоулесс не слышал его, — он уже держал указательный палец на кнопке дверного звонка.

Джек открыл дверь сразу же, как будто стоял под дверью в ожидании позднего гостя.

— Рад вас видеть, шериф! — бодро сказал он.

Монро был высок ростом, широк в плечах и напоминал лучшего футбольного защитника одной из команд Нью-Йорка. Широкое мужественное лицо с трехдневной жесткой щетиной, карие, глубоко посаженные глаза, высокий лоб, длинные, зачесанные назад волосы, правильной формы нос, средней толщины плотно сжатые губы. Несмотря на позднее время, Монро был одет по всей форме. Это удивило Лоулесса. Он стоял, молча глядя на своего помощника.

— Я вас искал, звонил, но вы нашли меня сами! — сказал Джек Монро. У него была привычка иногда прикусывать нижнюю губу. Чарли она почему-то импонировала; по крайней мере, его обыкновение почесывать кончик носа было гораздо хуже.

— Что-нибудь случилось, Джек? — спросил Лоулесс.

— Ну, как вам сказать… Может быть, да, а может, нет. Я думаю, надо выяснить!

— О Господи! Что там еще?

— Вы говорите «еще»? — спокойно заметил Монро. — Значит, вы тоже явились ко мне не для того, чтобы пропустить бутылочку-другую «Буша»? — На его лице мелькнуло слабое подобие улыбки.

Лоулесс, не сдержавшись, тоже улыбнулся, хотя внутри у него словно завыла пожарная машина. Джек немного взбодрил его. Но только чуть-чуть.

— Пивком мы с тобой побалуемся в другой раз, Джек, — быстро заговорил Лоулесс. — А сейчас я тебе поведаю невеселые новости, сынок! Надеюсь, ты хоть немного в курсе… Подожди, ты один?

— Да! — Монро улыбнулся. — Вы же не думаете, шериф, что у меня в гостиной сидят оба сенатора от штата Нью-Хэмпшир и хлещут виски?

— Нет, я так не думаю. Надеюсь, ты в курсе того, что у нас здесь творится?

— Ну конечно! За кого вы меня принимаете, шериф? — мягко сказал Джек, затем быстро добавил: — Смерть от внезапного ожирения, причем невероятно быстрого, мистера Хокинса, убитый непонятно каким образом Питер Андерсон, двое задушенных ребятишек и… Пожалуй, не пристало разговаривать на пороге, шериф! Зайдите в дом. — Монро посторонился, пропуская Лоулесса.

На секунду шериф испугался, как себя поведет Джек, который при электрическом освещении обязательно увидит перемену (Чарли хотелось добавить — чудовищную перемену), произошедшую с ним. Но будь что будет. Лоулесс шагнул в холл, стараясь стать так, чтобы свет падал сзади.

— В общем-то от всех событий — продолжал Монро, закрывая дверь, — попахивает паранормальным, кроме, быть может, двойняшек Пэгрью. И мне кажется, что то, что случилось в прошлом году в доме Алекса Тревора, — это цветочки по сравнению с той работенкой, которая нас ожидает… — Джек повернулся и резко замолчал. Он внимательно смотрел на шерифа, его лицо абсолютно ничего не выражало. — Я не думаю, чтобы мы смогли по-настоящему разобраться во всем этом даже с помощью ФБР, мистер Лоулесс! — Джек опустил глаза. Шериф, подумавший было, что пауза вызвана тем, что Джек наконец-то рассмотрел его лицо, облегченно вздохнул после этих слов Монро. Но стоило ему подумать, что опасность миновала, как заместитель не спеша проговорил: — А вы хорошо выглядите, шериф!

— То есть? — Губы Лоулесса дрожали. Он принялся вытирать ладонью пот со лба, маскируя таким образом попытку прикрыть лицо. Но тщетно — его помощник был очень внимателен. Он подошел вплотную к Лоулессу и спросил его почти шепотом:

— Шериф, неужели… и вас… что-то коснулось? Неужели?

Лоулесс тяжело вздохнул и обхватил голову руками. Потом негромко заговорил, массируя виски:

— Джеки, творится что-то неладное. Я чувствую — Оруэлл стал плацдармом для какой-то чертовщины! Я не знаю, ЧТО происходит, следует признать, что я на грани паники. Сейчас прямо от тебя позвоним в отделение ФБР в Манчестере. Прямо сейчас! Это необходимо. Сейчас ты поймешь…

— Но, шериф! Вы… вы сами… куда вы… что вы делали, почему с вами такое случилось?

— Джек, я… В машине сидит доктор Лок, и…

— А где же Ларри?

— Джек! Ларри… Ларри… Его больше нет, Джек!

— Что?.. — Джек Монро изменился в лице. Он был просто убит этим неожиданным известием.

— Он погиб, Джек! Ларри погиб! Успокойся, слышишь? Возьми себя в руки, Джеки! — Шериф хлопнул Джека по спине, словно тот чем-то подавился.

Монро смотрел на Лоулесса, в глазах стояли слезы.

— Но как? Как такое… как?..

— Джеки, возьми себя в руки! Собери волю в кулак. Теперь слушай внимательно. Повторять некогда. Мне позвонили соседи Холистера. Сказали, что никого из них не видно давно и это выглядит очень странно. Ларри Донер поехал туда. Ты же знаешь, Холистеры живут в самом крайнем доме на западе города. Ларри позвонил оттуда и сообщил, что вся семья мертва.

— Что?! — Джек смотрел на Лоулесса расширенными, обезумевшими глазами.

— Да, Холистеры все были мертвы! Кровотечение! Точно так же скончался Пит Андерсон, хотя рядом с телом и обнаружили нож. У Холистера было трое детей, как тебе известно, две девочки и парень. Ларри сообщил, что поверхностно осмотрел все пять тел, но, как обычно… ни ран, ничего другого. Я тут же выехал, но… мы опоздали, Джеки!

— Но ведь вы говорите — Ларри был жив, звонил?

— Да, он был жив! Когда я приехал, в его теле еще теплилась жизнь, он успел выдавить из себя пару фраз, но, думаю, он бредил. Он умер у меня на руках! — Шериф вытер рукой глаза, на которых, несмотря на все его старания удержаться, выступили слезы.

Монро смотрел как будто сквозь Лоулесса.

— Я не знаю, почему случилось так, как случилось. По-видимому, пока мы добирались к Холистеру, Ларри поразило то, что поразило всю семью. Мне кажется, я пробыл в доме не меньше Донера, но… как видишь, я еще жив, хотя… что-то стало с моим лицом.

Монро посмотрел на Лоулесса и пробормотал:

— Нет, шериф, не только с лицом. Посмотрите на ваши руки, может, мне кажется, но, по-моему, вы помолодели вообще. Весь ваш организм!

— Бред какой-то! — воскликнул Лоулесс. — Сон, дикий, кошмарный сон!

— Нет, это не сон, шериф! Мы все не можем видеть один и тот же сон. С вами что-то случилось. На первый взгляд, это не самое плохое, но… только на первый взгляд. Господи, а если это не все? Если это будет продолжаться? — Монро тут же пожалел, что сказал это, увидев, как сильно побледнел шериф. Он поспешно добавил: — Шериф, я надеюсь, все закончится благополучно, нам бы только эту ночь пережить. Все будет хорошо, ведь самое главное, что вы живы!

— Да, — не очень уверенно согласился Чарли. Он молил Бога, чтобы все это поскорее кончилось, однако не мог избавиться от чувства, что это только начало. «Если это будет продолжаться?» Ну, что ж, отличный вопрос, Джеки! Отличный! Шерил будет очень рада! Еще бы, ведь ее муж молодеет и скоро сгодится ей в сыновья! — Док советовал мне не заходить в тот дом, когда я решил оттуда позвонить по телефону. Сейчас я думаю, он был прав.

— Тогда, выходит, Шилдсам тоже нельзя находиться в своем доме?

— Нет, не думаю! Там что-то другое, или… как-то по-другому. Со дня смерти Энн Шилдс прошло достаточно времени. Я не уверен, конечно, но в доме Холистера было как-то иначе. Во всяком случае, Ларри погиб через короткое время после смерти всей семьи. Ладно, Джеки! Проведи меня в гостиную, я позвоню в Бюро. Надо…

— Минутку, шериф! Кое-что случилось… еще. — Монро выглядел усталым, как будто бежал несколько часов подряд, а не разговаривал с Лоулессом в течение пятнадцати минут.

Чарли вдруг вспомнил, что Джек был полностью одет. Сердце шерифа подпрыгнуло и на мгновение замерло, словно протестуя заранее против новой нагрузки.

— Что еще? — выдохнул он.

— Тело Гэла в морге?

— Да, конечно, там!

— За пятнадцать минут до вашего приезда мне позвонил мистер Клинг. Ей-богу, у них там что-то стряслось. Я надеюсь, что ничего серьезного, просто какая-то неувязка. Вы же знаете Бена Ламбино с Южной улицы?

— Да, знаю! Алкаш!

— Мистер Клинг позвонил мне, потому что не мог найти вас и Ларри Донера. Решил сообщить хотя бы мне. Знаете, мне показалось, он был ужасно напуган. Владелец похоронной конторы, всегда такой степенный, умеет держать себя в руках в любой ситуации, а тут он чуть ли криком не кричал. По его словам, час назад ему позвонил Бен Ламбино, который должен дежурить этой ночью. Клинг божился, что Ламбино совершенно трезвый. Говорит, умеет различать по голосу, когда Бен пьян, когда нет. И совершенно уверен, что сегодня Ламбино… если даже и пил, то к вечеру уж точно протрезвел. Что, вы думаете, Ламбино ему сказал? Он уверял Клинга, что несколько раз открывал ячейку, где лежит труп, и заметил, что он… уменьшается в размерах. Клинг назвал это словом «худеет».

— Что? — Лоулесс открыл рот, словно его только что разбудили среди ночи, вылив на голову кружку ледяной воды. — Я не… — Он запнулся, не в силах произнести ни слова.

— Шериф, мне тоже это показалось бредом, я даже пытался убедить Клинга, что он напрасно поднял шум. Сказал ему, что надо лучше знать своих людей. Что мистер Ламбино после бутылки дешевого виски может наговорить и не такое. Но Клинг переубедил меня.

— Черт знает что! — воскликнул Лоулесс — Неужели это правда?

— Вы меня не дослушали, шериф, — заметил Монро. — Самое интересное впереди. Ламбино, по словам Клинга, уверяет, что труп Гэла каким-то образом уменьшился до такой степени, что стал выглядеть трупом человека нормального телосложения. Клинг уговорил Ламбино проверить еще раз, чтобы убедиться окончательно, и потом перезвонить ему. Клинг обещал вызвать полицию, но только в том случае, если Бен еще раз убедится своими глазами, что с трупом происходит что-то неладное. Бен, по его словам, упирался изо всех сил и умолял хозяина обойтись без этой дополнительной проверки. Он был испуган до смерти, но Клинг приказал ему это сделать, иначе они оба рискуют стать всеобщим посмешищем. Они договорились, что Бен перезвонит через пару минут.

— И что он сказал?

— Он не перезвонил, понимаете, шериф? Не перезвонил! Клинг ждал, ждал и позвонил в контору сам. Никто не поднял трубку. Он звонил еще с десяток раз, слышны были гудки, но никто так и не снял трубку. Теперь вам понятно, что Клинг позвонил мне не только потому, что труп «похудел», — он боится, не стряслось ли чего в морге с Ламбино. В одиночку он не решился туда ехать.

— А ты что думаешь насчет всего этого? — спросил Лоулесс. Казалось, он находится в трансе от сообщения Монро.

— Честно признаться, я не знаю, что и думать! — пробормотал Монро. — Вероятнее всего, Ламбино глотнул лишнего, вот ему и мерещится всякая ерунда. А Клинг просто не расслышал это по телефону, хотя и хвастается, что, мол, знает этого Бена насквозь. Скорее всего, так все и было, хотя… Кто знает? После того, как я увидел… ваше лицо, шериф, я готов поверить чему угодно. Слишком много… всего свалилось на Оруэлл. Слишком много странного. Поэтому я никого не буду осуждать, хотя, если говорить откровенно, я надеюсь, что Бен просто-напросто хорошенько надрался и… заснул. И теперь его из пушки не разбудишь, не то что телефонным звонком. Или, может, его просто нет в конторе — отправился на поиски своего доброго шотландского. Знаете, с пьяницами одно беспокойство! — заключил Монро. — Надо поехать в окружной морг и во всем разобраться на месте.

— О'кей! — Лоулесс как будто стал оживать, освобождаясь от оцепенения. — Только сначала свяжемся с ФБР.

— Шериф! Я сказал Клингу, что позвоню ему перед тем, как отправлюсь один или с вами к окружному моргу, и предупрежу, чтобы он выезжал тоже. Он может понадобиться. Знаете, мало ли что. Он согласился.

— Хорошо. Звони Клингу.

— Что за черт! — ругнулся Лоулесс — Там что, все поумирали?

Монро стоял рядом, ему тоже были слышны долгие протяжные гудки. Он предупредил Клинга, и шериф сразу же набрал номер отделения ФБР в Манчестере. Он набирал номер дважды, но Манчестер молчал. Чарли набрал еще раз. Тщетно. На том конце никто не поднимал трубку. Никаких признаков жизни. Ни автоответчика, ничего. Это было невозможно, ведь ФБР — контора серьезная, в детские игрушки не играет. И все-таки никто не отвечал.

— Хреновина какая-то, Джеки! — прогудел себе под нос Лоулесс и набрал номер шефа полиции Манчестера. Результат оказался точно таким же, как и с ФБР, — никто не отвечал. — Может, у них всеобщая забастовка? — спросил шериф, чувствуя, что его шутка не к месту. Монро по-прежнему стоял рядом и не произносил ни слова. — Ну, это уже совсем никуда не годится. Связи нет, Джеки! — обратился он к помощнику. — Может, с телефоном у тебя что-то не в порядке?

— Но ведь я же только что звонил Клингу! — заметил Монро.

— Верно! Постой-ка. — Лоулесс набрал свой домашний номер. На третьем гудке трубку сняли, и он услышал голос жены.

— Шерил, ты не спала? — Шериф вдруг почувствовал острое беспокойство за свою жену.

— Нет, Чарли! Когда ты будешь дома, дорогой? — взволнованно спросила женщина.

— Не переживай и не жди меня! Ложись спать. Я задержусь. Не знаю насколько, но не жди меня ни в коем случае.

— Что там у вас? Что слышно насчет несчастных двойняшек Пэгрью? Обнаружили что-нибудь?

— Пока ничего не выяснили, Шерил.

— Случилось что-то серьезное, дорогой? Еще что-то?

— Не сейчас, милая! В другой раз, я очень спешу. И не волнуйся за меня. Ты прекрасно знаешь, что в такой деревне, как Оруэлл, со мной ничего не сделается!

— Конечно, Чарли! Все равно будь осторожен! — Жена положила трубку.

— С твоим аппаратом действительно все в порядке, Джеки! — медленно проговорил Лоулесс — Но, черт возьми, почему мы не можем дозвониться до фэбээровцев или полиции Манчестера?

— Шериф, не знаю, как вы, но у меня нехорошее предчувствие! Ведь должен же был кто-нибудь ответить в Манчестере!

— Да. Да, ты прав! — Чарли посмотрел на свои руки. Это были руки молодого человека. Лоулесс был согласен в душе со своим помощником, его тоже терзали смутные сомнения. И дело было не только в молчании Манчестера, которое лишь усилило атмосферу неуверенности и замешательства. — Остается надеяться, что по какой-то причине связь работает пока только по городу, — предположил (ох, как бы он хотел, чтобы это оказалось правдой!) шериф. — В таком случае все изменится довольно скоро.

— Возможно, — уклончиво ответил Монро. Чарли заметил, что Джек, скорее всего, тоже надеялся, что все так и есть, но без малейшей уверенности.

— Тогда не будем тратить время на пустые звонки. Можно позвонить попозже из морга или муниципалитета.

Через пять минут черно-белый «форд» уже свернул с Ошкош-стрит на Южную улицу и понесся через спящие кварталы по направлению к Фелл-стрит.

— Чарли, пока мы не приехали на место, надо хорошо все обдумать! — сказал доктор Лок. Помощник шерифа уже успел ему рассказать в двух словах о том, что заставило их направиться к окружному моргу. — Не лучше ли сначала все-таки связаться с фэбээровцами и уже завтра утром выясним обстановку в морге?

Врач явно нервничал, а последние новости вообще привели его в состояние полной растерянности. Лок, естественно, склонялся к тому, что Бен Ламбино, этот недоумок, которому, кроме виски, ничего в жизни не надо, просто напился до беспамятства, вот ему и мерещится Бог знает что, так что и паниковать совершенно ни к чему. Однако и Чарли и Джек чувствовали (для этого им даже необязательно надо было видеть его лицо), что Лок совершенно не уверен в том, что говорит. Его выдавал голос. После всех чудовищных событий, происшедших в городе, мозг врача (это же можно сказать и о полицейских) требовал хоть какой-нибудь передышки, отказываясь принимать новые, столь же ирреальные факты, поэтому неудивительно, что Лок уцепился за алкоголизм Бена как за последнюю надежду.

— Ну, так как же? — снова обратился он к шерифу, который молча следил за дорогой.

— Марк! Пойми сам — в морге человек, ему, быть может, нужна помощь, поэтому ничего другого я тебе предложить не могу! И еще. Пожалуй, пока что мы можем полагаться только на самих себя. Я не знаю, какого черта молчит Манчестер, но изменить ничего не могу. Пока нет связи, мы должны действовать, а не ждать чего-то. А там… глядишь, все образуется. Во всяком случае, надо надеяться.

— Доктор! — обратился к Локу Монро. — Я думаю, в морге опасаться нечего. Там лишь мертвый Гэл и пьяный Ламбино.

— Чарли! — не обращая внимания на слова Монро, проворчал Лок. — Я не…

— Мы приехали, Марк! — прервал его Лоулесс — Лучше не выходи из машины. Пока не выходи. Ты слишком нервничаешь. — Лоулесс положил руку ему на плечо. Лок промолчал.

В похоронной конторе горел свет, освещая лужайку перед парадным входом и часть автостоянки. Этот отрезок Фэлл-стрит вообще плохо освещался, наверное, потому, что люди бывали здесь редко, только по особой надобности. Шериф со своим заместителем выбрались из машины, стараясь не шуметь, и тут же оказались в ярком свете фар невидимой машины, очевидно поджидавшей их. В первое мгновение Лоулесс растерялся от неожиданности, почувствовав себя кроликом, освещенным мощным фонарем охотника. Но секунду спустя фары погасли, послышался щелчок открываемой дверцы автомобиля.

— Мистер Лоулесс, — негромко позвал Клинг. Он уже выбрался из машины. — Это я, мистер Лоулесс.

— Добрый вечер! Вернее, уже ночь. — Шериф глубоко вздохнул. — Вы давно здесь, Олаф? — спросил он толстого невысокого мужчину, пожимающего ему руку потной холодной ладошкой. От него исходил сильный запах одеколона и… страха. Клинг был напуган. Лоулесс почувствовал это.

— Чуть меньше пяти минут.

— Что-нибудь слышали? — спросил Монро, доставая из кобуры кольт тридцать седьмого калибра.

— Нет. Все тихо. — Голос владельца похоронной конторы дрожал. — Свет горит там внутри. Никто не вышел, хотя подъезжающую машину нельзя не услышать.

— О'кей. Мистер Клинг, держитесь за нами, — посоветовал Лоулесс.

— Что? А… сзади. Да-да, конечно, сзади. — Голос Клинга задрожал еще сильнее.

— Ничего страшного, Олаф, — попытался успокоить его шериф, — я думаю, мы не обнаружим ничего серьезного, это обычная предосторожность.

— Да, я понимаю, мистер Лоулесс, — прошептал Клинг. Его дряблые щеки надулись, как у хомяка. И сам он напоминал какого-то испуганного до смерти зверька.

Монро приблизился к парадному входу, поднялся по ступенькам и остановился, то ли прислушиваясь, то ли ожидая шерифа. Через секунду Лоулесс присоединился к нему. С минуту оба стояли, застыв, как две расплывчатые тени. Затем Лоулесс очень медленно, осторожно попробовал открыть дверь. Она оказалась заперта. Шериф спустился со ступенек и подошел к Клингу.

— Ключи, Олаф, — проговорил он.

— Что?

— Ключи, — повторил Чарли. — Вы взяли ключи?

— Ах да, ключи, — опомнился Клинг. — Да, вот они. — Он подал шерифу связку ключей, отделив тот, что был от парадного входа.

Лоулесс уже нагнулся, высматривая замочную скважину, когда Монро, взяв его за рукав, прошептал:

— Шериф, может, лучше через черный ход? Или через окно?

— Черт! Джек, я не думаю, чтобы там затаилась парочка террористов! Осторожность осторожностью, но не до такой же степени. Не хватало нам еще бояться мертвецов.

— Да, но ведь там могут быть и живые! — возразил Монро, но Лоулесс уже вставил ключ, резко повернул его и дернул дверь на себя. Она беззвучно отворилась, и перед шерифом открылся темный коридор.

Монро включил фонарик. Пусто. Лоулесс вошел внутрь. Помещение с морозильными шкафами для хранения трупов располагалось в дальнем конце коридора, по правую руку. Но Лоулесс решил осмотреть все по порядку. В правой руке он держал кольт. Сделав несколько шагов, он повернул направо, в узкий, длинный проход. Проверив туалет для персонала, он затем резко распахнул следующую дверь, оказавшись в большой темной комнате для бальзамирования. Шериф включил верхний свет. Монотонно загудели лампы дневного света. Середину помещения занимал длинный стол, привинченный ножками к полу. Слева ряд стульев, шкаф, умывальник, с другой стороны — составленные вместе каталки. Запах медикаментов. Холодно.

Лоулесс осмотрел все углы и вернулся к ожидавшему его на пороге помощнику. Когда они вдвоем двинулись дальше по коридору, шериф обернулся и заметил вошедшего в здание Клинга. Тот ответил ему виноватой улыбкой. Шериф отвернулся и сосредоточился на своей работе. Он осмотрел кабинет Клинга. Здесь было темно, а дверь оказалась выбита, буквально снесена. Чарли напрягся. Это уже говорило о том, что здесь не все в порядке. Монро осветил фонариком кабинет. Обои были в каких-то безвкусных розовых цветочках, показавшихся при колеблющемся свете фонарика чьими-то глазами. Шериф включил свет. Кроме выбитой двери, ничего существенного они не обнаружили. Из кабинета можно было пройти в следующее помещение, которое тоже принадлежало похоронной конторе. Оно было загромождено мебелью и различными приспособлениями для «улучшения» вида умерших, десятком тюков и каталками.

Лоулесс вспотел и готов был спустить курок при малейшем движении. Монро прикрывал шерифа сзади. Чарли слышал его прерывистое дыхание. «Спокойно, Чарли, спокойно», — говорил про себя шериф. Он все еще надеялся найти пьяного вдрызг Ламбино. Тот может валяться где угодно, дрыхнуть под какой-нибудь скамейкой в коридоре. Так что лучше не давать воли своим нервам.

В коридоре Монро задел коленом за угол скамейки.

— Твою мать! — ругнулся Джек.

— Аккуратнее! — предупредил Чарли. — Поглядывай вниз, а то еще отдавишь где ногу Бену. Не споткнись!

Они двинулись к покойницкой. Сказав про Ламбино, шериф имел в виду, что пьяный Ламбино валяется, может быть, где-нибудь на полу, так что отдавить ему ногу в темноте немудрено. Он и не подозревая, что его слова через считанные секунды наполнятся страшным смыслом.

С той самой минуты, как они вошли в здание, Чарли чувствовал запах, который словно бы показался ему знакомым. Только он никак не мог вспомнить. Сначала Лоулесс решил, что так пахнет обычно в морге, операционной, похоронной конторе… Но нет, он точно знал этот запах и понял, ЧТО это, заглянув в освещенный проем комнатки, через которую намеревался пройти в морг. Здесь, как и в кабинете мистера Клинга, дверь была выбита, а чуть левее, под битым стеклом, лежала человеческая нога. Тут до Чарли и дошло окончательно, что за запах он учуял при входе в здание. Это был запах крови.

Лоулесс застыл на месте как вкопанный. Монро, который еще не заметил отделенную человеческую ногу, тоже остановился, дыша шерифу в затылок. Он не видел лица Лоулесса, а тот, словно оглушенный, неотрывно смотрел на грязную широкую штанину, облегавшую ногу… Бена? На лице Чарли застыло такое выражение, словно он недоумевал, куда же подевались остальные части тела. Он не успел издать ни звука, когда услышал какой-то странный шорох сзади и резко повернулся. Монро расширенными глазами смотрел мимо своего шефа: он уже почувствовал, что Лоулесс увидел там, в комнате, что-то нехорошее.

— Шериф, что вы… — Он не успел договорить.

Из темноты длинного коридора раздался душераздирающий вопль мистера Клинга, пропитанный нечеловеческим ужасом. Оба отшатнулись, словно им брызнули в лицо нервно-паралитическим газом. А здание окружного морга вновь погрузилось в зловещую тишину.

Глава восемнадцатая

Это мгновение длилось, казалось, целый час. Дэнни Шилдс по-прежнему стоял, немного сгорбившись, с зажатым в правой руке ножом, и капли темно-бордовой жидкости, пропутешествовав по лезвию, задерживались на миг на самом кончике (наподобие миниатюрных автомобилей перед знаком «STOP»), чтобы затем сорваться вниз. Стоявший позади Джонни вообще, казалось, перестал дышать. Впрочем, Дэнни и не помнил в этот момент о его существовании. У него в руке был нож, и этот нож был измазан… КРОВЬЮ ЛИЛИПУТА! Но Лилипут был жив; он несколько секунд смотрел на мальчика глазами цвета одеяния буддийского монаха, и Шилдс увидел в них смесь нестерпимой боли и всепоглощающей истеричной злобы и ненависти. В ящике под отрубленной ножкой образовалась бордовая лужица. Человечек глянул на потерянную часть своего тела и снова завопил.

Дэнни отшатнулся. Джонни, совершенно обезумевший, выскочил из спальни, хлопнув дверью. До мальчика донеслись частые звуки удаляющихся шагов Какой-то частью своего сознания Дэнни вдруг подумал, что с минуты на минуту появятся отец с тетей Бертой. Как они воспримут то, что наверняка увидят здесь? Но Дэнни совершенно не представлял себе, на что способно существо, которое он чуть больше месяца назад назвал Лилипутом. Дэнни смотрел на человечка открыв рот.

Вдруг Лилипут перестал кричать и спрыгнул в ящик. Малюсенькой ладошкой он схватил собственную отрезанную ножку и прижал ее к себе, балансируя на второй. По его плащику текла бордовая струйка. Дэнни понимал, что нужно сделать еще один рывок, заставить себя добить Лилипута. Но легче было бы столкнуть в воду одной рукой Статую Свободы!!! Дэнни был просто парализован. К тому же, глядя в эти желтые глаза, мальчик очень сомневался в том, что вообще сможет сейчас нанести хоть какой-то вред человечку, не говоря уж о том, чтобы убить его.

Перед его мысленным взором предстала вдруг безобразная картина, которая, казалось, могла родиться лишь в воображении душевнобольного человека: Лилипут, разрубленный на куски, но все-таки живой. Отрубленная маленькая ручка двигается, пальцы сжимаются в миниатюрный кулачок. Голова катается по полу, лицо застыло в ужасном оскале, желтые зубки превращаются в громадные острые клыки. Внезапно губы зашевелились — голова что-то говорит, но Дэнни ничего не слышит. Видение настолько реально, что ребенок подпрыгивает, услышав голос Лилипута, и это возвращает его к действительности.

— Дэнни, ты такой плохой мальчик, что я даже не мог себе это представить! — Лилипут говорит так, словно минуту назад ему никто ничего не отрезал. Нормальный человек не смог бы так быстро свыкнуться с подобной болью. Но человек не способен на то, на что способен Лилипут. — Ты маленький негодяй! Ты сделал плохо, очень плохо. И не мне, а всем вам. Ты отрубил мою ножку! — Человечек опять заверещал. Он дул на культю, как будто это могло уменьшить боль. Дэнни, не двигаясь, ожидал, что предпримет дальше его враг. — Я давно хотел преподнести подарочек этому вонючему городку, давно, очень давно. Только мне не хватало на это сил, но теперь… Боль, которую ты заставил меня испытать, паршивец, поможет мне. Вам всем будет хорошо! Вам всем это понравится! — Человечек захлебывался скороговоркой; он говорил так быстро, что все слова сливались в одно, и все же Дэнни понимал его. — Вы все задохнетесь в этом занюханном городишке. Я вам обещаю это. Вы будете торчать здесь до самой своей смерти, только так! Конечно, и тебе, и всем остальным захочется уехать, только вряд ли это у вас получится. И я бы не советовал тебе это делать. Даже и не пытайся смыться, не то умрешь, как твоя мамочка! — Лилипут засмеялся своим старческим хрипом-кашлем. Его последние слова вывели мальчика из оцепенения. Дэнни почувствовал, как в его душе поднимается волной глухая ярость. Словно кто-то подтолкнул его. Человечек резко оборвал смех. — Дэнни, меня нельзя трогать. Меня можно лишь обходить стороной или смириться с тем, что я есть. Делаешь мне зло — получаешь зло многократно. Не делаешь мне зла — так и быть, умрешь легко. Со мной нельзя бороться. Меня нельзя убить, даже разрубив на кусочки. Я все равно остаюсь, я все равно остаюсь, я не исчезаю никуда. Я только принимаю другую форму. На самом деле я совсем не то, что ты видишь, я — совсем иное, и ты не сможешь понять меня своим детским умишком. Я…

Лилипут увлекся, дав тем самым возможность мальчику собраться с духом. Человечек смотрел на Дэнни, но почему-то не отреагировал на его прыжок. Лишь несколько позже Дэнни подумалось, что в тот миг Лилипут как будто ЖЕЛАЛ смерти. Может, потому он так и вел себя? Дэнни метнулся к столу, правая рука ткнулась в глубь ящика. Сверкнуло лезвие. Лилипут оборвал свой лепет, в глазах у него мелькнул страх (так, во всяком случае, показалось мальчику). Нож опустился на маленькое покатое плечико и глубоко вошел в тело. Послышался треск ключицы, лицо человечка сморщилось так, что глаза превратились в узкие щелки. Мальчик тоже скривился от ужаса, отвращения и странного чувства, что он убивает живое существо. Эти минуты Дэнни не сможет забыть до конца своих дней. Они оставили в его сознании глубокий след, словно шрам от раны. Эти минуты стали как бы отдельной, особой жизнью в общем течении его жизни. Эту особую, иную жизнь Дэнни прожил за три-четыре минуты. Много позже это вспоминалось ему как некая галлюцинация, туманное видение, запечатлевшийся навсегда сон. Но Дэнни Шилдс знал, что все это было на самом деле. Нож входил в миниатюрное тельце, погружаясь все глубже и глубже. Трещали кости, Лилипут как бы ссыхался, остались только губы, открытые в дикой животной усмешке. А потом все остановилось..

Дэнни не почувствовал ни страха, ни удивления, он словно был отгорожен какой-то пеленой, позволявшей все видеть, но ничего не чувствовать. Он был по-прежнему в этом доме… Только теперь это был дом не Уилла и Энн Шилдс, это был дом Алекса и Саманты Тревор. Он видел это отчетливо. Другая мебель, все другое. И теперь в этой комнате жил не вредный мальчишка Джонни, а две привлекательные девочки — Стефани и Анна Тревор. Обе наряжали куклу. Одна помогала другой. Неудивительно — они всегда были вместе. Разница в год и два с половиной месяца была несущественной.

— Рори, этот противный мальчишка, сегодня ударил меня! — пожаловалась Анна, застегивая зеленую пуговичку на спине игрушки.

— Не обращай внимания! — успокоила ее Стефани, одергивая платьице куклы. — Папа говорит, что все возвращается, так что не волнуйся.

Девочка гордо взглянула на сестру Обе тоненькие, похожие друг на друга. Увидев их вместе, все безошибочно называют их сестрами. Их схожесть бросается в глаза. Белокурые длинные волосы ниспадают на плечи, голубые глаза кажутся осколками яркого октябрьского неба. Одна из них — Анна — и в самом деле родилась в октябре. Только в октябре в солнечный и сухой день небо бывает такой яркой слепящей голубизны, что становится больно глазам. У обеих сестер аккуратные маленькие носики, вызывающие у прохожих матрон — маминых подруг и родственниц — неописуемый восторг.

— Забудь про Рори! — продолжает свои наставления Стефани. — Он свое получит, он говнюк, так что получит свое! — На секунду девчушка отрывается от куклы, чтобы поковыряться в своем хорошеньком носике.

— А что значит «все возвращается»? — спрашивает Анна. Она тоже на миг забывает про свою любимую куклу и наблюдает, как сестра ковыряет пальчиком в носу, делая одну ноздрю в три раза шире другой. Наконец Стефани выковыривает большую козюлю и смотрит на нее так, словно недоумевает, как она могла оказаться в ее изящном носике. «Сожри ее, дура!» — думает про себя Анна. Несмотря на внешнюю идиллию, она НЕНАВИДИТ свою сестру. Впрочем, она уверена, что Стефани отвечает ей тем же. Стефани щелчком посылает козюлю вверх, и она улетает куда-то за книжную полку. Стефани улыбается своей ловкости. «Чтоб у тебя повыпадали все зубы!» — говорит про себя Анна.

— Что ты спросила? — Стефани переводит все внимание на младшую сестру.

— Я спросила: как это, «все возвращается»? — говорит Анна, а про себя добавляет. «У, дура безмозглая! Ты наверняка станешь первой шлюхой Оруэлла, когда вырастешь!»

— Это значит, что, ударив тебя, Рори ударил с-е-б-я!

— Как это? — Анна обескураженно смотрит на сестру. Та, чувствуя, что заставила свою младшую смотреть себе в рот, молчит, наслаждаясь эффектом. Странно, но, повторяя слова отца, не всегда понятные ей самой, она заставляет Анну смотреть на себя снизу вверх.

— Стефи! — плаксиво повторяет Анна. — Ну как это — все возвращается? — Она готова придушить свою сестру за то, что та тянет резину. — Почему Рори, ударив меня, ударил себя?

— Потому что! — говорит Стефани и заливается своим звонким смехом.

«Вот бы выцарапать ей глаза! — думает Анна. — Или вырвать клок ее красивых волос, из-за которых нас иногда путают?» Но она знает, к чему это приведет. Стефи бросится на нее как сорвавшаяся с цепи собака, которую всю жизнь пинали, но не давали никого укусить в отместку. Анна знает, что старшая сестра в душе готова наброситься на нее с еще большим остервенением, чем она сама. К тому же она ни на минуту не забывает о матери.

Как-то раз, около трех лет назад, Стефани посадила Рори синяк под глазом. Она играла с кубиками, а он ей мешал. Вообще-то кубики принадлежали ему. Мама потребовала от Рори дать поиграть в кубики своим сестрам. На следующий день Рори не выдержал и стал приставать к сестрицам, отпуская шуточки и не давая спокойно играть. Стефи долго терпела. Но, в конце концов, ее терпение лопнуло, и она запустила брату в глаз кубиком. Тяжелым деревянным кубиком. Рори еще повезло, что кубик попал ему под глаз, а не в глаз. И плашмя, а не острым уголком. Он взвыл так, что было слышно в домах соседей, по крайней мере, ближайших. Матери потом пришлось не один раз повторять придуманную историю, как ее сын неосторожно спускался по лестнице. Ей было неудобно, она краснела, а соседи (она чувствовала это) шушукались у нее за спиной. Дома мать была сама не своя. С тех пор она буквально изводила детей наставлениями по поводу того, чтобы они не смечи «трогать» друг друга. «Про себя, в мыслях, — говорила она, — можете хоть четвертовать друг друга, но чтобы пальцем не прикасались. У нас тут не Детройт (она была родом оттуда), а деревня, где все видят и все слышат. Я не хочу позориться из-за вас. Не дай Бог кому-то оставить какой-нибудь след на лице другого — вы пожалеете, что родились на свет». Анна не сомневалась, что мать выполнит свои угрозы. После этого она однажды застала Стефи, когда та замахивалась на Анну. Она не опустила руки даже после материнского окрика, так что Анна едва успела увернуться. Уже на следующий день Стефи пожалела о своем проступке. Мать конечно же не удостоила ее телесным наказанием, но то, что она ей устроила, оказалось намного хуже. Детям запретили с ней общаться; она не выходила на улицу (кроме, разумеется, школы); ей не разрешили смотреть телевизор, слушать музыку, читать, играть в «Монополию» и вообще во что бы то ни было. Завтракала и ужинала она не как обычно — вместе со всей семьей, а отдельно, когда все расходились и мать убирала со стола. Этот ужас продолжался целый месяц. За это время Стефи раз десять просила мать простить ее, но в ответ из поджатых губ матери на ее лице, холодном, точно маска, купленная на День всех святых, не вылетело ни единого слова. На время «отлучения» сестру перевели в другую комнату на втором этаже, и Анна перед сном иногда могла слышать, как мать говорит:

— Я надеюсь, Стефи, что научила тебя уму-разуму! Теперь ты дважды подумаешь перед тем, как поднять руку на Анну или Рори, и надо ли вообще это делать.

— Ма, мамочка! — Сестра плакала (Анна слышала это через стенку). — Ну, можно мне хоть разок погуля…

— Замолчи! Ты будешь сидеть дома еще десять дней!

— Ма, ну, пожалуйста…

— Заткнись! — Мать делала паузу, и Анна, напрягавшая слух в соседней спальне, ежилась, представляя себе взгляд Саманты, колючий, пронизывающий и совсем не материнский. — Я догадываюсь, какими словами ты меня кроешь про себя…

— Ма, я не…

— Заткнись! Повторяю в последний раз, лучше молчи и не вякай. Или продлю срок еще на пять дней. Так вот, про себя можешь говорить все, что угодно. Твое дело, но я стараюсь для твоего же блага. Умей держать себя в руках. Думать думай о чем угодно, мыслей никто не видит, поэтому не будет и последствий. Про себя, Стефи, про себя, иначе…

— Мамочка, но Анна первая…

— Заткнись, мерзавка! Неужели ты так и не поняла, о чем я тебе здесь толкую. Если Анна сделает то, что сделала ты, вернее, попыталась сделать, она получит то же, что получила ты. Или еще похлеще. В мыслях можешь ей выдрать хоть все волосы, но только в мыслях! Но попробуй только сделать это в действительности! В мыслях ты свободна, ты хозяйка своих мыслей, поэтому думай, что хочешь, мне нет до этого никакого… Стефи! — Мать прикрикнула на дочь. Анна слышала, как плачет старшая сестра. — Перестань ныть! Ты получила по заслугам, впредь будешь думать! — Саманта вышла.

После этого случая ни Анна, ни Стефи не сделали ни единой попытки совершить что-то такое, что шло бы вразрез с наставлениями матери. После месячного «отлучения» Стефи сильно изменилась. Она казалась Анне старше своих одиннадцати лет. Вернувшись из «опалы» в общую для обеих сестер спальню, Стефи всегда казалась спокойной и уравновешенной, но Анна чувствовала, какой силы ненависть бурлит в этой девочке, родившейся у тех же родителей, что и она сама. Стефи походила на спящий вулкан: внешне он выглядит как обычная гора, но какие процессы идут в его глубинах, никто не знает. Стефи научилась сдерживаться. Нет, она больше не трогала сестру и пальцем, она прекрасно помнила, ЧТО ей пришлось пережить в течение того злополучного месяца. Но каждой фразой, каждым поступком она пыталась уколоть Анну. Ей не позволили (под страхом бойкота и изоляции) причинять сестре физический вред (когда она того заслуживает), что ж, она будет давить ее незаметно и неслышно.

У Анны не было подруг, и волей-неволей ей приходилось довольствоваться обществом сестры. Она не любила Стефи, но нуждалась в ней. Когда мать наказала Стефи столь долгой изоляцией, то наказала тем самым не только старшую, но и младшую дочь. Слабая аналогия с тем, как страна, порвав торговые отношения с соседней страной, сама теряет так же, как и она. В свободное время, которого было много, Анна просто изнывала от безделья. Лишить Стефи общества Анны означало то же самое, что лишить Анну общества Стефи. Конечно, некоторая разница в положении сестер была: в отличие от Стефи, Анна могла себя чем-нибудь развлечь. И хотя ненависть в ее душе за этот месяц ничуть не ослабела, встретила она «освобождение» Стефи с облегчением. Рассчитывать на Рори или отца ей не приходилось. Брат всегда смотрел на нее какими-то пустыми глазами, и ей казалось, что он временами хочет убить ее! Рори был спокойным, тихим мальчиком. Про таких говорят «себе на уме». Анна интуитивно чувствовала, что ему не хватает родительского тепла и что в этом, по его мнению, виноваты младшие сестры, забирающие львиную долю того внимания, которое по праву могло принадлежать ему.

Из-за одного обстоятельства, о котором никто и не догадывался, Рори чувствовал себя крайне несчастным. Ему казалось, что его заброшенность имела бы какое-то оправдание, если бы он, к примеру, был сиротой, взятым из сиротского приюта какой-нибудь парой, не имеющей возможности завести детей; или у него не было бы отца и он жил бы только с матерью; или его отец был бы горьким пьяницей, жестоко избивал бы его или вообще был бы парализованный. Но ведь ничего этого не было. Наоборот, внешне все выглядело так замечательно (и не только для людей со стороны), что оставалось лишь удивляться тому, что на самом деле все совсем не так.

Отец жил, казалось, в каком-то своем мире, далеком от мира его семьи. Как-то раз у Анны возник отнюдь не детский вопрос. Она слышала от одноклассницы, что скоро у них начнутся месячные и они перестанут быть маленькими девочками. Это натолкнуло Анну на некоторые размышления, и, конечно, как и большинство детей, она подумала прежде всего о своих родителях. Ей стало любопытно, занимаются ли любовью ее папа и мама? На первый взгляд вопрос казался глупым. Ну, разве ее родители не люди? Однако девочка сомневалась в том, что отец за последние годы хоть раз прикоснулся к матери. Папа лишь изредка перекидывался парой фраз с мамой, а с детьми не разговаривал вообще. Конечно, бывали и исключения — это когда к ним (это случалось очень редко) заглядывали гости или приезжали мамины родственники из Детройта. Папиных родственников Анна вообще никогда не видела. Знала только, что дедушка (отец папы) живет в пансионе для престарелых в Су-Сити, штат Айова и что папа уже забыл, наверное, когда в последний раз навещал его. Или даже звонил ему. Для дедушки звонки были накладны, поэтому он звонил крайне редко, в основном на Рождество. В таких случаях отец ужасно кривил свое смазливое лицо, за которым тщательно ухаживал, недовольным голосом благодарил дедушку и заканчивал разговор, ссылаясь на спешку и большое количество дел. Если же во время такого разговора рядом оказывались дети, он обязательно интересовался состоянием их здоровья и делами в школе. Он был хамелеоном и даже не пытался скрыть это. Такой отец, живущий своей обособленной жизнью, не обращавший никакого внимания на своих родных, казался Рори еще хуже, чем если бы пил и поколачивал его. А так все выглядело благополучно, и эта ширма просто душила его, заставляя держать себя в школе, со знакомым и друзьями соответственно этой видимости — иначе его бы просто не поняли. Все учителя относились к нему как к сыну порядочных, любящих друг друга родителей, создавших благополучную семью и растивших, кроме Рори, еще двух очаровательных дочек. Это лицедейство растлевало душу подростка. Он наблюдал за своими родителями: как вежливы отец и мать за семейным столом в какой-нибудь праздничный день — от них не услышишь ни единого дурного слова! Но Рори-то видел, что это только маска, за которой скрывается ледяное равнодушие и чувство, которое можно выразить словами: «Глаза б мои вас не видели, вы все у меня в печенках сидите». Рори был сиротой при живых родителях, не получая многое из того, что необходимо подростку. Анна считала его странным, ей даже казалось, что мать его немного побаивается. Это как будто давало ему некоторую свободу, и он иногда позволял себе легкие тычки, которые в основном доставались Анне. Почему мать не пыталась урезонить Рори с таким же усердием, какое она проявила, например, в случае со Стефи? Анна не была полностью уверена, но, как ей казалось, такое положение начало складываться месяца через два-три после «заточения» старшей сестры.

Мать была в кухне, а Рори смотрел телевизор в гостиной. Анна сидела за журнальным столиком и пыталась разгадать кроссворд. Время от времени она поднимала голову и как бы случайно бросала взгляд на брата. У нее было такое впечатление, словно он смотрит… сквозь экран. Он вообще как будто отсутствовал. И в этот момент его позвала мама. Рори ничего не ответил; он по-прежнему пребывал где угодно, но только не в этой комнате. Мать позвала его еще раз, чуть громче. Рори «вернулся» наконец туда, где сидел. Он нахмурил брови и явно был недоволен. Мать снова позвала его. Он крикнул ей в ответ, чтоб от него отстали. На минуту воцарилась тишина, и появилась мама в красном фартуке, вышитом черными нитками. В руках она держала длинный разделочный нож.

— Если тебя зовут родители, то будь добр, милый мой, встать и подойти к ним! — Она сказала это на удивление ровным голосом, как если бы говорила, что завтра, по сообщению синоптиков, ожидаются заморозки, поэтому, Рори, желательно, чтобы ты надел вязаную шапочку и не ходил с непокрытой головой.

Мать стояла спокойно, но глаза ее пылали злобой, чувствовалось, что она еле сдерживает свой гнев. Рори молчал, явно вознамерившись удалиться снова куда-то далеко, и мать на полтона повысила голос:

— Ты слышал, что я сказала? — Ноздри ее раздувались, как у лошади, почуявшей пожар в прерии.

— Какие родители? — заплетающимся языком, словно был пьян, негромко пробормотал Рори.

— Что? — отрывисто произнесла Саманта, и на ее лице на миг отразилось недоумение.

— У меня нет родителей! — так же невнятно сказал Рори. Казалось, он обжег себе язык или отломившийся зуб натер острием ранку на языке.

— Что-о-о? — протянула Саманта. Она побагровела, растрепанные волосы колыхались, словно разбуженные змеи на голове Медузы-Горгоны. — Что ты сказал, дрянь? Что ты сказал? Повтори! Слышишь, повтори, что ты сейчас сказал, сволочь!

По-видимому, мать сама не заметила, как выставила перед собой нож. Анна, сидевшая сбоку от нее, пожалела, что ей взбрело в голову заняться кроссвордом именно в это время. Рори же сидел совершенно спокойно, как будто видел разъяренную женщину с огромным ножом на экране телевизора, а не перед собой.

— У меня нет родителей! — проговорил он еще раз. — Это ты хотела, чтобы я повторил? — Он посмотрел на Саманту ничего не выражающим взглядом.

На секунду она опешила, затем комната огласилась ее воплями:

— Как ты смеешь со мной разговаривать в подобном тоне?! Как у тебя язык поворачивается такое говорить?! Мразь, дрянь! Недоумок, которого надо было умертвить сразу после родов! Дрянь такая, это же надо… мне… в лицо! Сволочь, мы тебя КОРМИМ! МЫ! А не твои дружки и малолетние шлюхи!

— У меня нет… ДРУЖКОВ, — тихо ответил Рори.

Но женщина, скорее всего, не слышала его из-за собственного крика.

— Мы вырастили тебя, одеваем, кормим! Ты живешь в нашем доме и…

— В ВАШЕМ доме? — спросил Рори, и… Невероятно, но Анна увидела на его лице улыбку юродивого.

— …после всего этого смеешь говорить, что у тебя НЕТ РОДИТЕЛЕЙ! Да ты… — Саманта запнулась, она наконец заметила, что сын улыбается и, судя по его виду, вот-вот не выдержит и расхохочется. Это открытие произвело на нее действие, равносильное тому, как если бы бросить в бушующее пламя пару бочек с бензином. — Падла! Ах ты, падла! Я тебя убью! — завопила миссис Тревор.

Анна, вся похолодев от ужаса, сжалась в комок, уверенная, что сейчас станет свидетелем того, как ее мама зарежет ее родного брата. Девочка и не помышляла о том, чтобы броситься к матери и вырвать у нее нож. У нее не хватит сил, и своим опрометчивым поступком она может только увеличить количество трупов.

— Подонок! — Саманта выплевывала слова, словно автомат — пули. — Мерзавец! Падла! Убью! Сволочь! Мразь! Ненасытная тварь! — Она приблизилась вплотную к сидевшему в кресле сыну. — Говоришь, нет родителей? Нет, говоришь? У-у-у, мерзавец! А у меня нет сына! Его никогда не было, никогда, никогда, НИКОГДА, НИКОГДА ЕГО У МЕНЯ НЕ БЫ…

Рори резко встал, и нож оказался в дюйме от его живота. Анна зажмурила глаза. Вот-вот она услышит стон брата, а потом — чавкающие звуки ударов ножом в живот. Рори смотрел на Саманту, и женщине показалось, что он смотрит СКВОЗЬ нее.

— Давай, убей меня, и покончим на этом! — Точно таким же тоном после спора, что подать на ужин — спагетти с соусом или бекон с яйцами, — Рори мог бы сказать: «Поджарь мне бекон, и покончим на этом».

Его побледневшее лицо ничего не выражало. Глядя в его пустые, равнодушные глаза, миссис Тревор вдруг поняла, что ее сын НЕ ТОЛЬКО НЕ БОИТСЯ, но даже ХОЧЕТ, чтобы она это сделала. Саманта почувствовала, как вся клокотавшая за секунду до того ненависть уходит из нее, как воздух из воздушного шарика, у которого порвалась и ослабла ниточка. Тяжелая усталость внезапно навалилась на нее. Саманта бросила нож на пол, рухнула рядом как подкошенная и зашлась в истерике. Изящные длинные пальцы пытались порвать в клочья ковер, лак осыпался чешуйками с накрашенных ногтей. А Рори так и остался стоять, словно решил медитировать стоя.

После этого случая мать кричала и ругала Рори лишь при крайней необходимости. Впрочем, парень сам производил не больше шума, чем чья-нибудь тень. Казалось, до него вдруг дошло (могло оказаться слишком поздно), что он был на волосок если не от смерти, то от множества ножевых ранений, доведя мать до такого состояния, что просто удивительно, как она не совершила того, чем грозилась. Все члены семьи держались друг от друга на почтительном расстоянии. Главной заботой матери по-прежнему оставалось, как бы кто не вынес сора из избы. Она как огня боялась соседских пересудов, страшась потерять репутацию благополучной семьи. А что происходит в душах ее детей, интересовало ее в последнюю очередь.

Для Дэнни Шилдса это невидимое присутствие при некоторых сценах из жизни семейства Тревор явилось потрясением. И не потому, что он слегка приоткрыл занавес над тем, что составляло предысторию трагической ночи, оборвавшей жизнь целой семьи. Главным было то, что Дэнни, вонзив нож в Лилипута, как бы погрузился сам в другой мир, который сделал возможным невероятное: позволил наблюдать жизнь минувшую и одновременно приостановил течение времени в реальном мире, в котором жил сам Дэнни.

Каким образом Дэнни видел семью, жившую раньше в его доме? Где он был на самом деле в этот момент? Может, он был в ком-то из этих людей? Этого Дэнни не знал. Но ему вдруг показалось, что он случайно вклинился в чужие воспоминания. Если допустить, что Лилипут умирает и что перед ним (как и перед человеком перед смертью) проходит вся его жизнь, словно фильм, запушенный с убыстренной скоростью, то увиденное мальчиком можно было принять за то, что видел перед смертью Лилипут. Это была безумная мысль, но Дэнни она показалась вполне нормальной. Одно оставалось неясно — почему видение оборвалось так резко, не дойдя до логического завершения? Только много позже, когда видение вновь повторилось, мальчика посетила шальная мысль. На самом деле физическая смерть маленького тельца Лилипута отнюдь не означала его ОКОНЧАТЕЛЬНУЮ смерть. Лилипут умирал гораздо медленнее. А долгая кончина растянула также и видения, которые Дэнни мог видеть одновременно с Лилипутом.

От первого сеанса наблюдения за жизнью в семье Тревор Дэнни отвлекли ужасные вопли человечка, в тело которого он всадил нож. Лилипут просто разрывался от крика, но вместе с тем вопли были как будто урезаны какими-нибудь чудовищными ножницами, чтобы не допустить их распространения за пределы дома. Дэнни был уверен, что в коридоре (не говоря уж о спальне отца на первом этаже) крики резали слух так, словно кто-то стрелял из автомата над самым ухом того, кто там находился. Дэнни хотел вытащить нож, разрубивший верхнюю часть туловища Лилипута на две части, но новая волна гнева, подступившая к сердцу, заставила еще сильнее нажать рукой на рукоятку. Крик Лилипута захлебнулся. Мальчик увидел, как между двумя расчлененными половинками растекаются желтовато-бордовые внутренности. Это месиво выглядело живым, сползая по полам черного плаща на дно ящика. Плащ каким-то образом держался на теле захлебывавшегося от боли существа.

Дэнни почувствовал приступ рвоты. Неожиданно для самого себя он вытащил из тела нож и стал наносить все новые и новые удары, превращая Лилипута в жуткое месиво из внутренностей, белой бороды и одежды. Наконец Дэнни не выдержал. Его начало рвать. То, что осталось от Лилипута, покрылось комками блевотины. А мальчик все бил, бил, бил… Но вдруг эта мерзкая каша вполне отчетливо пропищала (Дэнни различал каждое слово):

— ТЫ МЕНЯ НЕ МОЖЕШЬ УБИТЬ! Я — не то, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ! Я — СОВСЕМ ДРУГОЕ! — Дэнни увидел в кровавой каше две не соединенные между собой полоски губ с прилепившимися к ним белыми волосиками. Губы казались отдельным существом среди пузырившейся массы внутренностей и блевотины. Выговаривая слова, они шевелились, хотя, как показалось мальчику, двигались совсем не так, как нужно было, чтобы их произнести. — Если б ты меня увидел таким, какой я на самом деле… — верещали губы; тонкий осколок белой кости просунулся между ними. — Твой разум бы НЕ ВЫДЕРЖАЛ! И меня нельзя убить; я останусь НАВЕЧНО. Пока существуют люди, Я БУДУ ЖИТЬ! — Обломок кости исчез между губ, точно испугавшись Дэнни.

При виде шевелящихся губ среди месива из мяса и блевотины Дэнни показалось, что он сходит с ума. Уже не думая ни о чем, он взмахнул ножом и… принялся бить, раз за разом, по губам Лилипута.

— ТЫ… ПЛО… МАЛЬ… ОЧЕНЬ ПЛ… — Удары словно рассекали слова. Дэнни перестало рвать, рвать было уже нечем, но желудок по-прежнему спазматически сокращался. Лоб горел, в висках стучало, холодный пот стекал быстрыми струйками по спине, а правая рука казалась неживой. — ТЫ ЕЩЕ ПОЖАЛ… ВАМ ВСЕМ БУД… ПЛО… ЭТ… СТАН… ГОРОД… НАВ… И… Т… СДОХ…

Еще удар, и от губ ничего не осталось — они продали в кровавом месиве. Голос оборвался, но звуки, похожие на те, что слышатся, если залить молоком кукурузные хлопья, все продолжались. Дэнни смотрел остекленевшими глазами на куски мяса, осколки кости и ошметки миниатюрных внутренностей, плавающие и медленно кружащиеся в желто-красной жиже. Внезапно из этого месива высунулась ручка. Это могло показаться даже забавным, если б не было так страшно. Дэнни похолодел всем телом. Ручка была в кровавых пятнах, на коже и между пальцами приклеились кусочки кости и (как показалось Дэнни) печени. Рука сжалась в кулачок, который одну-две секунды сотрясался, грозя Дэнни. Затем кулачок стал пропадать, тая и расплываясь, словно мороженое на солнцепеке. В этом кулаке, только что им виденном, как будто сосредоточился весь пережитый им ужас, и приступ страха и омерзения был так силен, что у Дэнни едва не подкосились ноги. Мальчик чудом удержался на ногах. От стоявшей перед глазами картины к горлу снова подступила тошнота. Дэнни ощущал трепыхания своего желудка, словно живую птицу. И мальчик… не выдержал.

Он бросился прочь из комнаты. Одним рывком Дэнни распахнул дверь и… с разбегу налетел на отца. Он ударился ему головой в солнечное сплетение. Отец отступил на несколько шагов назад, но, по-видимому, страх за сына был так силен, что Уилл лишь мгновение постоял, держась руками за ушибленное место, потом бросился к обезумевшему от страха и отвращения сыну.

— Что такое? О Господи! Что с тобой? — Отец тряс его, как тряпичную куклу, и от этой тряски мальчик заикался и проглатывал слова:

— Там… Лиллип… я… не… нож… меня вырв… я… не могу… кулач… и… гово… мне стра… папа… пече… рве…

— О Боже! Почему у тебя лицо в крови и…

— Я не… плащик весь… бе… бород…

— …рубашка вся забрызгана? Дэнни, что с тобой? Ты ранен, Дэнни? Мальчик мой, что случилось?

Уилл прижал к себе ребенка, глядя перед собой невидящими глазами. Подбежала Берта: глаза словно темные лужи на белом как мел лице, волосы растрепаны. Уилл наконец вышел из состояния прострации.

Услышав крики наверху, он вскочил не сразу. Он непонимающе посмотрел в потолок, раздумывая, уж не приснилось ли ему. Только услышав топот ног по лестнице, он осознал, что его разбудили крики детей. Взбираясь на второй этаж, он столкнулся с обезумевшим Джонни, крикнувшим отцу:

— Там Дэнни… с ножом… он хочет убить меня!

Уилл почувствовал, что старший сын весь дрожит. Уилл помчался дальше. До него не дошел смысл сказанного. Может, оттого, что, увидев старшего сына, почувствовал неописуемый страх за младшего, или, быть может, Джонни говорил слишком невнятно, чтобы его можно было понять. Уилл с разрывающимся на части сердцем одолел оставшиеся ступеньки и оказался у спальни Джонни. Интуитивно он почувствовал: младший сын здесь. Странно, но Дэнни и раньше пытался во что бы то ни стало попасть в комнату старшего брата. Перед сном Берта рассказала Уиллу, что Дэнни очень хотел зайти сюда еще днем, но оказалось, что Джон запер дверь. Все это было странно — с какой стати ему так необходимо было войти в спальню брата? Хотя сейчас это казалось не таким уж важным. Уилл убедился, что сын жив, и это было самое главное.

Заметив кровь на лице ребенка, Уилл пришел в ужас. В первое мгновение ему показалось, что Дэнни ранил сам себя. Но, посмотрев повнимательнее, он ничего такого не заметил. Если бы в этот момент Уиллу вспомнились обстоятельства смерти жены, то при взгляде на сына, с капельками свежей крови на лице без единой раны или просто царапины он бы потерял сознание. Уилл прекрасно помнил подробности, о которых ему рассказал шериф. Смерть жены была воистину загадочной. Но он даже и не пытался разгадать, как это могло случиться, храня в душе надежду на то, что в один прекрасный день доктор Лок пригласит его к себе и уверенно скажет, что Энн пала жертвой редчайшей болезни. Это внесло бы в его душу некое подобие спокойствия. А пока Уилл старался просто не думать о причинах смерти жены. Вот почему и сейчас, охваченный паникой, он не вспомнил об Энн. Дэнни что-то невнятно бормотал и показывал рукой в сторону спальни. Подоспевшая Берта о чем-то испуганно спросила, и Уилл, освободившись из объятий сына, ступил на порог спальни.

— Нет! НЕТ! — закричал Дэнни. Он уцепился за пижамные штаны отца, пытаясь удержать его. — Нет, не ходи туда! В ящике убитый Лилипут, я его бил ножом, но он еще жив, он еще говорит, он грозит кулаком!

— Дэнни, успокойся! — Уилл повернулся к сыну, который что было сил тащил его назад. — Дэнни, прекрати! Не ори как сумасшедший! — Он попытался отцепить руки мальчика, но тот держался мертвой хваткой.

— Не ходи туда, па! — кричал Дэнни. — Он живой! Он живой, он говорит! Его нельзя убить! Он будет жить ВЕЧНО! Нет, не ходи! Тебя ВЫРВЕТ! Не ходи, там…

— Что ты несешь? Что за бред ты несешь? — Уилла так и подмывало ударить ребром ладони по запястьям мальчика. Он, наверное, так бы и сделал, но в последний момент сообразил, что если он это сделает, то наверняка переломает сыну руки.

— Он живой, его нельзя убить! Мне не надо было его трогать, нет, не надо было! Это он убил нашу маму! И нас убьет! И всех у…

Берта, подойдя к племяннику сзади, крепко обняла его, и Дэнни замолк и как-то сразу обмяк, словно силы внезапно покинули его. Его руки ослабели, и Уилл без труда освободился. Повернувшись, он сделал несколько шагов, когда услышал невнятное бормотание сына (тот повернул голову, прижатую к груди тети, чтобы можно было двигать губами):

— Па, осторожно. Он… еще не умер, не совсем умер. Это он убил нашу маму! — Дэнни тихо заплакал, а Берта снова сильно прижала его, словно стараясь заглушить своим телом рыдания ребенка.

Уилл обернулся. Несколько секунд он смотрел на дрожащую худенькую спину младшего сына. Лицо мальчика было обращено к Берте, но Уилл как будто смутно видел его (так, словно смотришь сквозь оконное стекло, в которое стучит дождь). Перекошенное от плача лицо, не вызывающее, однако, неприятных эмоций (это мой ребенок!), текущие по щекам слезы, обегающие маленький носик и спешащие к верхней губе, где будут частично слизаны языком. Но Дэнни, сын Уилла Шилдса, вовсе не выглядит безобразно, даже когда он вот такой — плачущий, жмурящий глаза, пускающий сопельки из маленьких ноздрей. Уилл отчетливо представил лицо сына, расстроенного каким-то кошмаром. «Не ходи туда, па! Нет, не ходи!» Сколько раз Уилл видел мальчика с таким вот выражением лица, его слезы, как по волшебству рождающиеся из полуприкрытых глаз. Когда он еще не был отцом, он представлял своего ребенка улыбающимся, смеющимся, в крайнем случае, с серьезным выражением лица. Разве могут родители представить будущего ребенка с искривившимся (для посторонних — неприятным личиком уродца) лицом, со слезами, льющимися рекой? Возможно, могут, но… не хотят! Они видят его таким, каким ЖЕЛАЮТ видеть, и Уилл не был исключением.

Когда Энн была беременна Дэнни (Джонни к тому времени уже подарил им множество бессонных ночей, описанных штанишек и так далее), Уилл автоматически переносил образ Джонни на будущего (он почему-то был уверен, что это опять будет мальчик) ребенка, но образ улыбающегося Джонни: все остальное не проходило через какой-то очистительный фильтр, стоявший в его сознании. Но жизнь есть жизнь, и с некоторых пор Уилл, услышав плач ребенка, мгновенно представлял себе плаксивую мордашку младшего сына. Сейчас Дэнни плакал на груди у Берты, и Уиллу захотелось подойти и утешить сына. Обнять, унести в его спальню, затем долго-долго сидеть рядом, даже после того, как равномерное дыхание убедит, что Дэнни заснул. Ему очень хотелось поступить именно так, но…

Уилл уже находился в спальне и намеревался выяснить, что же так всполошило сыновей? Откуда кровь на лице Дэнни и почему он так истерически визжал, не пуская отца в эту спальню? А сделать то, чего так хочет его душа, он сможет чуть позже. Однако последние слова мальчика пронзили его, словно током. «Это он убил нашу маму!» Уилл не понял, конечно, что имел в виду Дэнни, но упоминание о жене насторожило его. Он вдруг задумался над словами ребенка. Он слышал и разобрал все слова, что выкрикивал Дэнни, но как-то не вдумывался в них. Он давно заметил, как сильно подействовала на сына потеря матери. Дэнни стал более замкнутым… и странным. Возможно, он сам не до конца понимал, что говорит… Уилл беспокоился за его психику. Он чувствовал, что, потеряв жену, начинает терять и сыновей; во всяком случае, общался с ними все меньше. Для него оставалось загадкой, что заставило Дэнни ворваться ночью в комнату к Джонни… и что произошло потом? Теперь сын плакал, требовал, чтобы он не заходил в спальню. Уилл, до того вникавший в смысл слов младшего сына ровно настолько, насколько взрослый вслушивается в лепет годовалого ребенка, после выкрика Дэнни о смерти Энн вдруг увидел всю ночную сцену в ином свете. Произошло что-то серьезное, если в такое время Джонни охватила паника, а у Дэнни самая настоящая истерика. Уилл больше не пытался объяснить все происходящее лишь одним нервным срывом младшего сына, для которого смерть матери была тяжелым ударом. Внезапно до него дошло, что в спальню Джонни он заходит крайне редко. А сейчас здесь стояла такая удушливая атмосфера, дышалось так тяжело, что Уилл на секунду опешил. Как в такой обстановке спит старший сын? И дело даже не в том, что комната не проветрена, а…

У Уилла застучало в висках, ему вдруг стало жарко, словно все это происходило душной августовской ночью. Уилл заметил нож. Лезвие не блестело, оно было облеплено какой-то полужидкой массой с преобладанием грязно-бордового цвета. Уилл чувствовал спиной встревоженный взгляд сестры, стоявшей в коридоре, прижимая к себе рыдающего ребенка. Интересно, что думает она обо всем происходящем? Странно, но она ни разу не попыталась узнать какие-нибудь подробности смерти Энн, хотя понимала, что в возрасте тридцати шести лет просто так не умирают. Может, в этом выражалось характерное для нее чувство такта? Хотя кто знает? Сейчас она явно была напугана, это мешало ей заговорить.

Она не видела нож, и Уилл был этим доволен, потому что ему самому чуть не стало плохо от одного его вида. Мозг работал слишком медленно, чтобы сделать какие-то выводы, но на Уилла вдруг пахнуло каким-то мистическим страхом. У Дэнни он не заметил ни единой царапины, Джонни, судя по всему, тоже не имел (слава Богу!) никаких порезов, однако то, чем было облеплено лезвие ножа, очень напоминало кашицу из внутренностей человека. Если оба ребенка были целы, то кто, в таком случае, получил ножом в бок? У Уилла оказалось слишком мало времени для размышлений, потому что за его спиной захлопнулась дверь.

Удар был так силен, что дрогнули стены. Чтобы так хлопнуть дверью, нужна была недюжинная сила. На миг Уиллу почудилось, что его оглушило, словно совсем рядом разорвался снаряд. Полная тишина. Затем послышался испуганный крик Берты, Дэнни заплакал сильнее. Уилл был совершенно уверен, что дверь закрыла не сестра. Она стояла чуть поодаль, и руки ее были заняты ребенком. К тому же вряд ли она была бы в состоянии с такой силой ударить дверью. Каких-то особенных сквозняков в доме тоже не было, значит… Уилл не понимал, кто или что закрыло дверь. Ему стало еще неуютнее. У него никогда не было ничего похожего на приступ клаустрофобии, но сейчас такой приступ показался бы ему просто смешным. Уилл чувствовал себя так, словно его заживо замуровали в бетонную стену. Он хотел что-то крикнуть Берте, но слова застряли в горле. За дверью Дэнни заплакал еще громче, у мальчика началась истерика. Уилл забыл и про нож, и про то, что привело его в эту комнату, он понял какой-то частью своего сознания, что жизнь его в опасности. Спасение же зависит от того, как быстро он выберется из комнаты. Это был абсурд — стремиться вырваться из спальни старшего сына, опасаясь за свою жизнь (опасаясь чего?), ведь он прекрасно видел, что в комнате, кроме него, никого нет. Но Уилл чувствовал, что не ошибается, опасность существует, хотя и непонятно, откуда она исходит. Он стоял неподвижно и смотрел на злополучную дверь, одним бешеным хлопком оборвавшую связь с миром. От ужаса и страха за свою жизнь перехватило дыхание, кровь похолодела в жилах, ноги словно одеревенели и утратили чувствительность. Больше всего на свете Уиллу хотелось сейчас подойти к двери, открыть ее, но он не мог сдвинуться с места. Дэнни закатывался рыданиями.

— Уилл, где ты? Что случилось? Отзовись, Уилл! — Это был голос Берты.

Сестра поборола оцепенение и сдавленным, хриплым голосом пыталась дозваться брата. Но тот молчал. Оцепенение, разлившись по всему телу, сковало ему губы.

— Уилл, ответь, ради Бога! Что там такое? Ответь, не молчи! — В панике женщина говорила все быстрее. — Дэнни, не плачь, все в порядке! Папа сейчас выйдет! Уилл, почему ты молчишь?

Уиллу внезапно вспомнилось лицо жены. Кровь, она потеряла всю кровь. Из нее как будто высосали всю кровь. Ни раны, ни царапины, но кровь каким-то образом выступала из тела тоненькой струйкой, как через невидимую, но глубокую рану. Нет, он должен убраться отсюда! Сейчас же! В эту комнату никто больше не войдет! Уилл не мог бы объяснить почему, но знал, что должно быть именно так. В какую-то долю секунды у него возник план уехать из Оруэлла вообще. Продать дом как можно скорее, согласившись на любую цену, и… уехать отсюда НАВСЕГДА!

— Уилл! Уилл, Господи, почему ты молчишь? Скажи хоть слово! Что с тобой? — Берта говорила с трудом, подавляя рыдания.

— Берта, со мной все нормально! Я уже иду… — Уилл запнулся, с удивлением услышав странный шум. Точно такой шум производит вода, льющаяся из шланга на стекло!!!

… Шум льющейся воды! Уилл удивленно вслушивался в этот звук, глаза его округлились, сердце замерло, руки похолодели… Он выйдет отсюда, вот только этот звук льющейся воды!.. Уилл понял, что вода льется где-то сзади… Он вслушивался в этот обволакивающий, расслабляющий, лишающий воли шум, который, казалось, погружал его мозг в состояние какого-то дьявольского умиротворения, пока вдруг до него не дошло, что это из его спины фонтанчиком хлещет кровь, поливая окно, находящееся не ближе девяти футов. Кровь вылетала как из пробитой артерии исполинского животного. Казалось, кто-то устроил внутри Уилла маленький шланг и поливает свежей кровью сквозь неповрежденную плоть окно спальни. Страха не было, боли не было, но Уилл чувствовал, как из него выходит ВСЕ, ВСЯ ЕГО СУЩНОСТЬ. Уилл повернул голову, звук бьющей в стекло кровавой струи завораживал, притягивал его, хотя он знал, что это уходит его собственная кровь и нею — жизнь. Оборачиваясь назад, он немного повернулся всем телом. Направление струи изменилось. Уилл услышал более приглушенный шум жидкости, ударяющейся о стену, штору, шкаф. Безумными глазами он смотрел на окно. Тоненькие ручейки крови спешили соединиться в лужу на подоконнике, отдельные капли не спеша следовали вниз, вырисовывая незамысловатые узоры. Верхняя половина окна, оказавшаяся выше направления фонтанчика, была почти чистой, лишь кое-где чернели точки брызг. Уилл пытался (не сознавая зачем) увидеть фонтан собственной крови, но, поворачиваясь, он изменял направление полета струи. Это походило на болезненное любопытство человека, который непременно желает увидеть, как травматолог вытаскивает из его сломанной руки спицу или освобождает тело от швов. Уилл никак не мог увидеть фонтан, который бил у него из спины между лопатками. Струя как будто не желала, чтобы ею любовались. Описав круг, Уилл остановился прямо напротив двери. Страх наконец накинулся на него, как дикий зверь, раздирая когтями его мозг. В этот момент Уилл почувствовал, как что-то распирает его грудь, и глаза его увидели еще один кровавый фонтан, ударивший с глухим шипеньем в дверь спальни.

Глава девятнадцатая

Минула целая вечность, прежде чем вопли Клинга вновь огласили здание окружного морга. Эти звуки, полные нечеловеческого ужаса, на какое-то время погрузили шерифа и его помощника в состояние полнейшей прострации. Все было настолько неожиданно, что оба они не смогли вовремя отреагировать на крики владельца похоронной конторы. Они ожидали чего угодно, но только не этого. На миг перед мысленным взором Чарли предстал Бен Ламбино, хватающий костлявой рукой Клинга за горло, но он тут же отбросил эту мысль. В голосе Олафа слышалась не физическая боль, а страх, ужас человека, готового вот-вот потерять рассудок от увиденного, тем более… тем более что Лоулесс больше не сомневался, что валявшаяся сзади отчлененная человеческая нога принадлежала когда-то Бену Ламбино. Только он мог носить такие мешковатые, никогда не стиравшиеся штаны. Внезапно вопли оборвались, послышались какие-то непонятные звуки и… все опять смолкло. Шериф не успел даже задаться вопросом, что ж такое происходит там, у входа, как крик Олафа оборвался. Раздался глухой стук. «Странно, — подумал шериф, — такой звук, как будто со стола свалился арбуз или что-то вроде этого…» Потом послышалось легкое шуршание — так шуршит снежная крупа, падая на мерзлую землю в тихую, безветренную погоду. И все затихло. Снова наступила полная тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием заместителя шерифа.

— Шериф, что это было? — прошептал Монро. — Вы слышали?

Лоулесс почти пришел в себя. Он обернулся, бросив еще один взгляд на отрубленную ногу, резко шагнул к помощнику и тихо проговорил ему в самое ухо:

— Стой здесь, Джеки. Я быстро. Надо кое-что проверить. Никуда не ходи, только прижмись к стене, а то тебя видно в дверном проеме.

— Вы куда? — В голосе Монро слышалась нервозность.

— Жди, — отрезал Чарли.

Шериф вышел в коридор и сразу подался вправо, чтобы его нельзя было заметить из противоположного конца, темного, словно тоннель. Почему-то он был уверен, что никаких пистолетных выстрелов не последует, даже если Джек будет стоять посередине коридора. Тот, кого увидел в противоположном конце коридора мистер Клинг, вряд ли разгуливает с оружием в руках. Для того чтобы взрослый мужчина так отчаянно кричал, должно произойти действительно что-то чрезвычайное. Осторожность не помешает. Лоулесс надеялся, что наступившая тишина (подобно передышке) позволит ему на минуту удалиться и кое-что выяснить. Это было необходимо. Чарли ни на секунду не забывал, что главным, ради чего они явились сюда, был Хокинс, точнее, его труп. Лоулесс почувствовал, что ему необходимо сию же минуту проверить камеру номер двадцать четыре. Одна часть его сознания упрямо твердила, что трупа он там не увидит, но другая надеялась на обратное. Впрочем, несмотря на то что Чарли не верил в такие вещи, он ничуть не удивился бы, узнав, что на Клинга набросилось то, что когда-то было Гэлом Хокинсом. Но все-таки это было бы слишком. Приходится, хочешь не хочешь, принимать многое из того, что уже произошло, но, даже если по какой-то причине ад вдруг изменил местоположение, переместившись в Оруэлл, все равно ожившие трупы были полнейшей ерундой. Но Чарли не упускал из виду, что с трупом Гэла, по словам Бена Ламбино, происходило что-то странное.

Секунда — и Чарли заглянул в узкое длинное помещение, первым принимавшее в себя трупы. Горел свет, и Лоулесс сразу же заметил вытянутый наполовину труп на высоте трех футов над уровнем пола. Вздох облегчения был таким громким, что шериф обругал себя за неосторожность. Но это было лишь в первое мгновение. Затем он почувствовал, будто волосы у него на голове зашевелились, а кожа словно ощутила холодок. Это была вполне естественная первая реакция: увидев труп, Чарли понял, что это вовсе не Гэл. Перед ним лежало тело худого человека, что никак не вязалось с тем, каким было тело Хокинса, когда шериф видел его в последний раз. Выходит, то, что говорил по телефону Ламбино, вовсе не было пьяными бреднями!

Шериф шел осторожно, держа в вытянутой руке кольт двадцать седьмого калибра. Чарли сомневался, чтобы здесь его кто-нибудь поджидал (тем более что и укрыться было практически негде), но рисковать не хотелось. Он подходил все ближе и ближе к трупу. Глаза уже различали одежду, в которой он привез Гэла в морг. Шериф внутренне содрогнулся от такого превращения. Раньше это была громадная туша, теперь же это был обтянутый кожей скелет. Приблизившись вплотную, Чарли поморщился от ударившего в нос запаха крови. На животе трупа зияла дыра, показывая внутренности, словно витрина какого-то дьявольского магазина; обе руки отсутствовали по локоть, не было одной ступни. И все же, без сомнения, это был Гэл. Это было его лицо, хоть и изуродованное. Чарли был настолько потрясен увиденным, что несколько секунд, уставившись на Гэла, никак не мог сообразить, что же у того с головой. И заметил наконец, что нет ушей. И этот мелкий факт лишь немного усилил мучительную боль в душе Чарли. Но надо было думать о деле. Итак, Хокинс здесь, нога Ламбино (где остальное?) недалеко, следовательно, на Клинга напал кто-то другой. Лоулесс быстро вернулся к своему заместителю.

— Слышно что-нибудь? — шепнул он на ухо Монро, вглядываясь до боли в глазах в темноту коридора.

— Тихо… как и должно быть в морге. — Монро пытался умерить дыхание, но это плохо получалось.

— Иди за мной, — прошептал шериф. — Прижимайся к стене.

Лоулесс двинулся в сторону выхода. Монро в нескольких футах сзади. Начался ряд скамеек, это очень мешало. Во всяком случае, Лоулесс не сомневался, что их контуры выделяются. Но делать было нечего. На секунду он остановился напротив короткого коридорчика, уходившего вправо. Он вел в ту часть окружного морга, что принадлежала похоронной конторе. Шериф заколебался. Клинг наверняка находился дальше по коридору, ну а если нет? В этом здании можно было легко ошибиться, звук повсюду отдавался эхом от каменных стен и пола. И если в конторе кто-то есть, ему хватит нескольких секунд, чтобы оказаться позади них, и тогда Джек станет для него удобной мишенью. Лоулесс сделал два шага назад.

— Джек, — прошептал он. — Стой тут, держи под прицелом коридор. — Чарли показал рукой вправо. — Не думаю, чтобы там кто-то засел, но… на всякий случай.

— Но, шериф…

— Джек, не спорь. И не суйся туда. Дождись меня.

Шериф свернул направо и пошел вперед, прижимаясь к стене. Несмотря на то что он вспотел, ему было холодно. Тишина. Лоулесс уже не слышал и не видел своего помощника. К счастью, на Монро можно положиться. При приближении к коридору, уходившему налево, к помещениям, где хранилась основная часть принадлежностей морга, дрожь усилилась. Было очень темно. Жаль, что он выключил десять минут назад свет в этой части здания. Его кто-то ждал. Чарли не сомневался, что его кто-то ждал, затаившись в темноте. Он прямо чувствовал это своей кожей. А Клинг, конечно, мертв. Мертв! Шериф уже смирился с этой мыслью, хотя кто знает? Может, он поспешил? Лоулесс скорее почувствовал, чем услышал какое-то движение (как ему показалось, в его сторону). Возле парадного входа. Чарли, не раздумывая, нажал на спуск. Коридор ответил грохотом. Отдача подкинула руку вверх. В момент вспышки Чарли успел что-то рассмотреть. Ему показалось, что за углом направо, в узком проходе, ведущем к черному ходу, мелькнули дорогие ботинки мистера Клинга, как будто его тело тащили на спине. Но шериф не был в этом уверен и стрелять больше не стал, опасаясь, что попадет в Олафа, который, быть может, еще жив. Лоулесс двинулся вперед. Быстро, но бесшумно. Он надеялся что-нибудь понять по звукам, но сзади раздались шаги бежавшего Монро, и это заглушило все шорохи. Прошло несколько драгоценных секунд, прежде чем Джек остановился, добежав до Чарли.

— Шериф, что…

— Ш-ш-ш! — шикнул на него Лоулесс, и Монро осекся.

В это мгновение оба услышали глухой удар, какой-то шум, и Чарли безошибочно Догадался, что кто-то вышиб дверь черного хода. Лоулесс бросился туда, заметил, как что-то промелькнуло на выходе из здания, поднял руку с пистолетом, но стрелять не стал. Он хотел подбежать поближе, но поскользнулся на чем-то мокром и растянулся посреди прохода. Только немного позже Чарли понял, что ему еще повезло, что он ничего не сломал, не вывихнул. Монро, бежавший следом, едва успел притормозить и чуть не повалился прямо на шерифа. Джек держал палец на курке и, натолкнувшись на Лоулесса, непроизвольно нажал на него. Грохнул выстрел, пуля ударилась об пол в нескольких дюймах от спины шерифа. Лоулесс почувствовал, как его желудок сжался в тугой комок, легкие заполнил запах порохового дыма. Джек резко поднял руку вверх, чтобы избежать повторения своей неловкости, которая могла стать роковой. Но палец непроизвольно дернулся — и морг наполнился грохотом еще одного выстрела. На шерифа посыпались куски штукатурки.

— Джек, черт возьми! Ты… — Лоулесс зашелся кашлем. Монро наконец убрал палец с курка и помог Чарли подняться.

— Шериф, быстрее! Он уходит!

— Твою мать!..

Лоулесс помчался к выходу. Дверь, словно ненужный хлам, валялась на асфальте. Чарли крутил головой в разные стороны. Здесь было светлее, но недостаточно. Кусты живой изгороди, окружавшей морг, стояли враждебной стеной. Они могли укрыть кого угодно. Чарли жестом приказал Джеку замереть на месте, не издавать ни звука. Они прислушивались так минут пять, но тщетно. Бежать лишь бы куда-нибудь, наугад было неразумно. Так ведь можно напороться… на того, кто был их противником, тем более что ломясь сквозь кусты, производишь такой шум, что сам ничего не слышишь, словно глухой. Лоулесс медленно зашагал вдоль живой изгороди, всматриваясь в черную стену кустов. Монро шел чуть сзади. Так они добрались до угла. Тыльная сторона здания посылала свет из окна, где совсем недавно дежурил Бен Ламбино. Здесь было посветлее. Чарли задел ботинком камешек, прогрохотавший от удара, как консервная банка. Шериф вжал голову в плечи, весь напрягся, но тишину больше ничто не нарушало.

— Я ничего не слышу, — пробормотал Монро.

— Давай за изгородь, — скомандовал шериф.

Они отважились зажечь фонарик и несколько минут рыскали среди растительности, но ничего не обнаружили. Затем обошли вокруг здания окружного морга и снова вошли внутрь. При свете неоновых ламп их взору предстало ужасное зрелище. Возле самой двери парадного входа лежала голова Олафа Клинга. Глаза были открыты, и, казалось, в них застыла задумчивость. Вокруг головы образовалась небольшая кровяная лужица. Заглянув в проход, Лоулесс понял, что поскользнулся на крови. К черному ходу вел слабеющий по мере удаления от головы, местами прерывающийся след. По-видимому, тело Клинга тащили по полу. Чарли избегал смотреть на бледное лицо отчлененной головы, выпачканной собственной кровью. Он еще раз осмотрел все углы, но ничего нового не нашел. От владельца похоронной конторы осталась лишь голова и неясные следы крови. Зачем кому-то понадобилось тащить с собой труп? Чарли не имел ни малейшего понятия. Он еще раз вернулся к отчлененной ноге, внимательно осмотрел обрывок штанины. Да, это нога Ламбино. Его труп исчез, скорее всего, так же, как и труп Клин-га — его унесли. Все это выглядело ненормально. Лоулесс внимательно осмотрел ногу — она была не отрезана, не отрублена. Шериф не мог сказать что-то более определенное, но он очень сомневался в том, что конечность отчленили с помощью ножа, тесака, топора, вообще какого бы то ни было режущего орудия. Больше походило на то, что ногу просто оторвали, вырвали…

При взгляде на этот окровавленный ошметок Лоулесса затошнило, и его вдруг посетила мысль, от которой он похолодел. Ему подумалось, что и Клинг, и Ламбино на совести… не человека, а какого-то другого существа. Эта уверенность была настолько отчетливой, что Чарли застонал. Он не верил, что ошибается. Но зачем понадобилось таскать трупы? Логика тут отсутствовала, вообще все выглядело зловеще, странно. Шериф подошел к трупу Гэла Хокинса и более тщательно рассмотрел отверстие в животе. Глядя на странной (слишком правильной) формы дыру, Чарли зацепился было за что-то, мелькнувшее в сознании подобно молнии, но тут же упустил. В дыре виднелись остатки внутренностей, но именно «остатки», словно кто-то вычистил содержимое трупа. Смутные ассоциации зарождались в голове Лоулесса, но это было прервано полным ужаса восклицанием Монро:

— О Господи! Это уже ни в какие рамки… Господи… Шериф, что за…

— Джеки, поворачивай назад! — сказал Лоулесс.

Он не хотел, чтобы Монро увидел Гэла. Помощник, конечно, не видел перемену, происшедшую с Гэлом еще при жизни, но одного трупа с выпотрошенными внутренностями и обрубками вместо рук было бы для него слишком. Лоулесс задвинул назад в камеру тело, от которого уже начал исходить трупный запах, и захлопнул дверцу.

— Мы совсем забыли про Лока. — Чарли вошел в маленькую конторку, где Монро, стоя на пороге, смотрел остановившимися глазами на человеческую конечность.

— Шериф, откуда… это…

— Двигай, Джеки! — Лоулесс встряхнул Монро, обхватив за плечи. Потом развернул его и увлек за собой в коридор. Джек пытался что-то сказать, но шериф просто прикрыл ему ладонью рот. — Оба погибли — и Ламбино, и Клинг. Шевелись, Джек! Не хватало нам еще и третьего. Бедный Лок, наверное, не знает, что и думать.

— Но какой смысл оставлять… ногу? Что он… этим хотел…

— Не знаю, сынок! Если бы я знал. Хотя мне кажется… — Лоулесс замолчал. Открывая парадную дверь, он вновь вытянул вперед, словно целясь, правую руку с кольтом.

— Что вам кажется? — негромко спросил Монро.

— Ничего! Я не… Потом, Джеки. — Лоулесс, внимательно оглядываясь, направился к черно-белому «форду».

У шерифа чуть не сорвалось с языка собственное объяснение (от которого было не так уж много проку), но он предусмотрительно промолчал. Монро и так был в шоке (хоть у парня и крепкие нервы, но отчлененные головы и ноги видеть ему пока не приходилось). Доктор сидел на заднем сиденье, застыв от страха. Чарли даже подумал в первую секунду, уж не мертв ли он. Его лицо в темноте казалось белым пятном.

— Чарли… Боже мой… вы живы? Что там такое? Я слышал крики Клинга! — Доктор говорил таким тоном, словно оправдывался в своем бездействии.

— Мистер Клинг мертв! — пробормотал шериф. — Тело его кто-то забрал с собой, оставил только… голову!

— О Господи!..

— Марк! — прервал его Лоулесс — Я чувствую, что для Оруэлла наступили тяжелые деньки! Больше никуда не заезжаем, едем в муниципалитет. Там, из своего кабинета я попытаюсь связаться с Манчестером. Нам нужна помощь, самим не справиться.

— Чарли…

— Обожди, Марк! Морг пусть остается как есть. Ночью что-то выдумывать не имеет смысла…

— Но кто убил Клинга? Ламбино?

— Нет. Ламбино тоже, судя по всему, мертв. Остальное по дороге, Марк. Все вопросы по дороге. — Чарли прыгнул на место водителя, Монро устроился рядом, и через секунду «форд» уже несся по Фелл-стрит.

За те минуты, что они ехали по пустынным улицам к зданию муниципалитета, Лоулесс вкратце рассказал Локу обо всем, что произошло в окружном морге. Лок слушал, не перебивая. Чарли, как и в случае с Монро, не упомянул о своей догадке, так что доктор не усмотрел в происшедшем ничего экстраординарного. Он высказал идею, что это, наверное, тот же сумасшедший (наверняка не из местных), который задушил двойняшек Пэгрью. Лоулесс ничего не ответил на слова врача. Сам же он подметил несколько странных деталей. Двери были выбиты не так, как выглядело бы, если бы их вышиб человек ударом ноги или плечом. Это особенно хорошо видно в комнате для бальзамирования, где как будто что-то прорвалось понизу. Во всяком случае, верхняя петля, покривившись, все же выдержала, не дав двери упасть на пол. Она еле держалась, но все-таки держалась. Самым же странным казалось то, каким образом кто-то (или что-то) покинул здание через черный ход. Шериф, конечно, не мог быть уверен, что хорошо все расслышал, ведь Монро как раз в тот момент бежал к нему. Но все-таки он смутно уловил звук перетаскиваемого по полу тела, а вот… шагов — не слышал. Вообще ничего. Перед тем как дверь с грохотом вылетела, никакого удара не было слышно, словно кто-то (что-то) проложил себе дорогу, просто надавив на нее. Пугающие особенности. Шериф не услышал ничего из того, что, казалось, не мог не услышать в ночном морге: ни шагов, ни удара в дверь. Надежда, что он ошибся, еще оставалась. Лоулесс не стал заезжать на стоянку сбоку от муниципалитета, между самим зданием и маленьким кафе-баром «У Тони», подрулив прямо к подъезду. Он выбрался из машины и заметил ночного сторожа Кларка Гурски. Невысокий, худой, с длинными руками (и с очень длинными пальцами на них), в своей темной куртке с капюшоном он почему-то вызывал у шерифа ассоциацию с пилигримом времен крестовых походов, идущим домой из Святой земли. Сейчас он стоял как изваяние, и Лоулессу подумалось, что Кларк заснул стоя. Ему было около шестидесяти, и он жил в Оруэлле последние пятнадцать лет. На Парис-стрит, в северной части города. Лоулессу старик нравился.

— Добрый вечер, Кларк! Вернее, уже доброй ночи! — Лоулесс протянул ему руку.

Гурски лишь сейчас словно спустился на землю из заоблачных далей, он посмотрел на Чарли так, как будто только что заметил его, и неторопливо проговорил своим мягким голосом:

— Здравствуйте, шериф! — и как-то странно посмотрел на Лоулесса.

— Вы, наверное, предпочли бы, чтобы этих туч не было и можно было полюбоваться звездами? — спросил шериф, но неприятное чувство не покидало его.

— Нет, мистер Лоулесс. Я слышал какие-то звуки. Мне показалось, кто-то кричал, может, звал на помощь, поэтому и вышел. Но уже ничего не слышу минут пять.

— Вы уверены? Может, вам показалось?

— Я не знаю, — ответил старик.

Подошли Монро и Лок и тоже поздоровались с Гурски. Тот снова взглянул на Лоулесса своими светло-серыми глазами, выделявшимися на темном лице. Шерифу эти взгляды очень не нравились. Нет, сам Гурски был ничего, но то, что он так рассматривает лицо Лоулесса…

— Странно, — пробормотал Гурски. Он проговорил это совершенно спокойно.

— В чем дело, Кларк? — Шериф почувствовал, как у него замирает сердце.

Лок приблизился к Лоулессу, и… теперь он видел лицо шерифа при свете, ведь в машине было очень темно.

— О Господи! Чарли… — Лок побледнел как полотно. — Чарли… Чарли… нет, черт… Чарли!..

— В чем дело? — зло спросил шериф.

Гурски посмотрел куда-то в сторону, затем вновь вернул взгляд своих пронзительных серых глаз на шерифа, и тот почти не удивился, когда услышал:

— Сейчас вам, мистер Лоулесс, можно дать на вид не больше двадцати восьми — тридцати лет!

Глава двадцатая

Сказав, что для Оруэлла наступили тяжелые деньки, шериф не мог даже представить себе, насколько оказался прав. Позже он сможет сам убедиться в своем почти бессознательном пророчестве.

Пожалуй, начало было положено, когда Дэнни Шилдс услышал шум льющейся (воды? чего?) жидкости, словно отец поливал шлангом комнату изнутри. Он что-то попытался сказать в ответ на испуганный и несвязный лепет тети, потом вдруг резко замолчал. А затем послышался этот зловещий звук, словно начался страшный ливень при сильном ветре, когда водяные струи бьют в окно чуть ли не под прямым углом. Отец замолчал, тетя на миг тоже потеряла дар речи; она ослабила руки, и мальчик вырвался из ее объятий. И пленник, и тетя, задержав дыхание, слушали, как что-то льется в окно. Ни мальчик, ни женщина еще не знали, ЧТО они слышат, но предчувствия беды, одно страшнее другого, уже полностью овладели обоими. На пять-шесть секунд (они тянулись, как часы) шум бьющей фонтаном жидкости стал глуше, но затем она с новой силой ударила в дверь с обратной стороны, и Берта закричала. Дэнни, наоборот, вдруг перестал плакать и, парализованный страхом, уставился на дверь, сдерживавшую напор неизвестно чего.

— Больно, о… как… больно… — Слова отца были еле слышны в шуме… льющейся… КРОВИ!

Дэнни понял, что это кровь, не по стонам отца: он увидел, как из-под двери вытекает ручеек темной жидкости. Этот запах… Дэнни уже знал, как пахнет в комнате, когда человек… теряет кровь… всю кровь. Шок продолжался долго. Тетя тоже заметила алые ручейки свежей крови, принадлежавшей, несомненно, ее брату. Она пыталась что-то сказать, но все слова потонули в рыданиях. Потрясенная и совершенно потерянная, она не могла ни думать, ни что-то делать. Джонни вернулся и застыл у лестницы ни жив ни мертв. Если бы Дэнни в этот миг посмотрел на Джонни, он не узнал бы его.

— Уииииилл! Уилл, Уииии… Чтооооооо сссс тооооооооо… — Берта начала стучать в дверь кулаками.

Еще один ручеек крови выбрался из-под двери и стал лизать ее тапочки. Дэнни наблюдал это точно во сне; минуты тянулись и тянулись, как будто некто, могущий растягивать и сокращать время по своему желанию, решил продлить этот момент для мальчика настолько, чтобы ему показалось, будто прошли годы. «Я же убил его! Я убил его, раскромсав ножом (лежащим теперь в комнате, где-то под столом) на мелкие кусочки! Как же так?»

«Меня нельзя убить, Дэнни! — услышал он в голове голос Лилипута. — Потому что я не ТО, что ВИДИШЬ и что ты ДУМАЕШЬ! Я не ТО, и меня невозможно убить!»

Дэнни смотрел на тетю, разбивающую кулаки в кровь, и в этот момент он снова почувствовал, что погружается, каким-то невероятным образом снова погружается в прошлое семьи Тревор. Нет, эта ночь не собиралась для него заканчиваться. Однако он почувствовал смутное расслабление (и никакого стыда за это). На какое-то время он уйдет от страшного кошмара, от шума льющейся отцовской крови, от тети, близкой к помешательству, от тоненьких ручейков, похожих на живые существа, собирающихся в лужу. Так чувствует себя человек, мучающийся зубной болью и вдруг обнаруживший вескую причину, чтобы не идти к зубному врачу. Он понимает, что идти туда ему все-таки придется, но это будет ПОЗЖЕ. Это сравнение (как и любое другое) конечно же не может полностью передать чувства, которые испытывал в тот момент Дэнни. Мальчик попытался понять, что с ним происходит и как, но картина, представшая перед его глазами, поглотила его полностью, не оставляя места ни для каких раздумий…

— У меня в куртке лежало семьдесят пять центов, — медленно проговорил Рори, глядя на Анну пустыми глазами. — Отдай их мне. — Он сказал это так, словно произнес: «Скажешь маме, я пошел гулять».

— Что? — В глазах у девочки мелькнул страх.

Дома больше никого не было, а брат выглядел хуже обычного. Анна по опыту знала, если Рори взбешен, то это не самое страшное, но если он смотрит вот так сквозь тебя, словно ты не существуешь, то это очень скверный признак, потому что…

— Отдай их мне. — Голос брата напоминал шипение гадюки, глаза по-прежнему ничего не выражали. — Они НУЖНЫ мне.

— Что? Рори, я… я не знаю про… что ты говоришь. Я ниче…

— Отдай их мне, — повторил Рори уже в третий раз.

— Но я ничего не брала у тебя! — К девочке вернулась уверенность. Она вдруг подумала, что главное — не заикаться. Если она будет говорить неуверенно, то Рори обязательно решит, что она виновата. — Я не знаю ничего про твои деньги! — Девочка усиленно вспоминала, не говорила ли ей Стефи про какие-нибудь случайно найденные ею центы. Нет, ничего подобного не было.

— Отдай их мне! — снова повторил Рори, но теперь голос стал намного жестче.

— Ну, что ты заладил, отдай да отдай? Я их не брала, откуда мне знать, где они? Я ничего не…

— Тебе лучше вспомнить, се-стрич-ка! — Последнее слово он произнес по слогам, и Анна увидела, что лицо брата исказила улыбка, от которой ей захотелось кричать.

Глаза Рори стали совсем безумными; девочка вдруг поняла, что никогда еще не видела его ТАКИМ. Будь она уверена, что у Рори сегодня не День Черного Юмора, она бы закричала что есть мочи. Но Анна опасалась попасть в глупое положение. А вдруг, стоит ей закричать, как Рори презрительно рассмеется и со словами «Ну и дура!» развернется и уйдет… даже и не вспомнив про какие-то там семьдесят пять центов.

— Тебе лучше вспомнить и… побыстрее…

Анна с трудом разобрала последнее слово: оно слилось с шипением выходящего сквозь зубы воздуха.

— Рори, послушай! Я… ничего, понимаешь, ничего у тебя не брала!.. Может… я не брала. Честно. Поверь мне, я говорю правду! Я ничего не…

— Отдай их мне!

— Ну почему ты мне не веришь? — Девочка снова начала дрожать от волнения и страха. — Я не… — Она заметила, как Рори сделал маленький шажок в ее сторону. — Я не брала! Может быть, это Стефи?

Рори сделал еще один шаг.

— Ну почему ты мне не веришь? Я ведь не обманываю тебя! Я ничего у тебя не брала! — Анна почувствовала, что вот-вот заплачет.

Рори приблизился еще на один шаг. Пустые глаза. Глаза убийцы. Да ведь он убьет ее за эти хреновые семьдесят пять центов!

— Вдруг это Стефи? — Она повернулась в сторону своей спальни. — Я пойду посмотрю у нее.

Рори стоял не далее как в трех футах. Совсем близко. Прошмыгнуть в свою комнату и закрыться там. И кричать во всю глотку — может, тогда он не посмеет вломиться.

— Рори, я не брала твои деньги, это, наверное, Стефи. — Она уже коснулась ручки двери. Секунда, и она будет в безопасности. — Да, я уверена, что это Сте…

Костлявые пальцы больно сжали ей плечо. Испуганная девочка повернула голову: равнодушное лицо Рори смотрело на нее сверху вниз. «Какой он высокий, — пронеслось у нее в голове. — Никогда бы не подумала, что он такой высокий!» Пальцы его были твердые, как гвозди.

— Отдай их мне. Они мои.

— Мне больно плечо, Рори! — Анна поморщилась. — Я не знаю, где твои деньги. Отпусти меня… Мне больно. — Она попыталась освободиться, но Рори обхватил ее за талию и притянул к себе.

— Да-а-а, ты — плохая сестра! — Его рука скользнула ниже.

В первое мгновение Анна опешила и не могла произнести ни слова. Ей просто не верилось, что такое ВООБЩЕ может быть, и, лишь когда тонкие пальцы принялись неумело ласкать ее ягодицы, Анна хрипло прошептала:

— Что ты делаешь?

Рори, мерзко ухмыляясь, молчал.

— Что ты делаешь, Рори? — Девочка почувствовала, что у нее вот-вот остановится сердце, лоб пылал, как от жара.

— Я? Что я делаю? — Пальцы продолжали мять зад сестры. — ЧТО я делаю? Что Я делаю? Что я ДЕЛАЮ? — Рори смаковал фразу в трех вариантах, пальцы его неутомимо работали.

Анна наконец оправилась от первого потрясения, кровь бросилась ей в лицо, она осознала, что именно сейчас вытворяет ее родной братец. Рори тем временем резко задрал сестре платьице и рукой начал неловко сражаться с трусиками.

— Что ты делаешь, подонок? — Анна попыталась вырваться, ее кулачки заколотили брата по спине, но он прижал ее к двери, не давая ей двинуться.

— Ты, сука! Украла мои деньги! Сука! Ты мерзкая шлюха! — Рори стягивал ей трусы, сестра царапала его руку, а он кричал возле самого уха: — Раз забрала мои деньги, отрабатывай, шлюха! Отрабатывай, отрабатывай, отрабатывай! — Послышался треск разрываемой ткани — трусики Анны упали на пол. — Отрабатывай, сука, если любишь тырить чужие деньги, отрабатывай! — Он был совершенно невменяем.

Анна чувствовала его разгоряченное дыхание и капельки слюны, которая брызгала у него изо рта. Она не могла связно выговорить ни слова, с ее губ срывались лишь крики, переходившие в плач и стон, самообладание покинуло ее окончательно, уступив место неописуемому ужасу. Девочка завизжала, но Рори это только подогрело.

— Сука! Сука! Будешь знать, как таскать чужие деньги! Ты у меня отработаешь это, отработаешь, сука! — Платьице затрещало, расходясь по швам, девочка обезумела от страха. — Сука, сука, ты, сука, будешь зна…

— Прекрати!! — Это был голос матери.

Саманта стояла на лестнице, не веря своим глазам. Она знала, ЧТО Рори пытается сделать, но не осмеливалась сказать это даже про себя.

— Прекрати сейчас же, слышишь?

Окрик прозвучал, точно удар кнута. Да и само появление матери подействовало на Рори так, словно его окатили холодной водой. Он молниеносно убрал руки от тела сестры и отодвинулся на несколько шагов.

— Она украла мои деньги! — заявил он, как будто всего лишь кричал на Анну, а не пытался раздеть ее. — Я собирал их целый месяц!

— Рори… — Саманта задыхалась от гнева. Анна тихонько плакала, одной рукой закрыв глаза, другой поддерживая платьице на груди. — Как ты… как ты… посмел? Ты… в своем уме?

— Она забрала мои деньги! — упрямо повторил Рори.

Он уставился глазами в пол, свесившиеся волосы закрывали его лицо. Но Саманта заметила, что он даже не покраснел, не было ничего похожего на неловкость, стыд. Он был лишь страшно зол! На Анну. И на нее, мать, конечно! Если бы она не пришла так неожиданно, то… Нет, Саманта даже не хотела думать, что бы в этом случае произошло.

— Тварь! — крикнула она.

Рори поднял свои пустые глаза на мать. В них не было ни боязни, ни стыда. Вообще ничего. А затем…

… Затем все покрылось каким-то туманом, рассеявшимся спустя… Дэнни не имел никакого представления, сколько прошло времени, когда вдруг увидел со вкусом обставленную спальню с дорогой изящной мебелью. Основное пространство занимала широкая двуспальная кровать с балдахином, где миссис Тревор, полулежа, делала себе маникюр. На ней был халат цвета бургундского вина, и выглядела она в приглушенном свете лампы очень соблазнительно… для своих тридцати шести…. Дэнни не мог знать, он скорее почувствовал, что видит вечер того же дня…

Саманта на миг оторвалась от своих красивых рук, когда в спальню вошел муж. Лоб Алекса прорезала глубокая вертикальная морщина. Широкое мужественное лицо ничего не выражало. Он присел на край постели. Миссис Тревор внимательно следила за мужем, но это не мешало ей профессионально заниматься своими ногтями. Тревор кашлянул и не спеша проговорил:

— Нет, все-таки я пойду откручу ему голову! — Он сказал это так, как заявил бы примерно следующее: «Нет, я все-таки пойду и сделаю ему домашнее задание по математике». — Это ж надо… до такого додуматься!

Саманта прекратила орудовать пилочкой, переключив внимание на мужа.

— Нет, Алекс! — авторитетно заявила она. — Нет, не надо.

— Я осторожно, — буркнул мистер Тревор.

— Нет! Ты разойдешься и… Нет, не надо мне твое «осторожно»! Вспомни прошлый раз, когда он измазал Стефи чернилами. Я просила тебя не бить по лицу, но ты… — Она замолчала, рассеянно разглядывая левую руку. Затем поправила свои роскошные волосы и продолжила: — Рут и Барбара несколько раз спрашивали, кто посадил Рори синяк. Я устала повторять, что он упал с лестницы, но ты бы посмотрел на их глаза. Нет, Алекс, не хватает, чтобы это случилось еще раз…

— Как знаешь! — Тревор начал раздеваться.

— Что? — не расслышала Саманта.

— Я говорю, давай сама. — Алекс почесал мощное бедро, покрытое кучерявыми черными волосами. — Но… — Он замолчал.

— Что «но»?

— Но ведь надо же что-то делать! Он… Это уж слишком, понимаешь? Может, пусть с ним поговорит шериф или директор школы? — Он повернул голову к жене.

— Что?! — Она смотрела на него так, словно он предложил ей завтра часиков в десять утра трахнуться перед муниципалитетом. — Да что ты несешь? Говорить КОМУ-ТО!

— Саманта! Это была ПОПЫТКА ИЗНАСИЛОВАНИЯ! Он чуть не совершил уголовное преступление. Он докатится…

— Нет! — закричала она, комкая одеяло. — Нет! Я не хочу быть посмешищем! Нет! Со Стефи и Анной ничего не случилось и не случится, если ты еще раз поговоришь с ним, но только без рук! Никаких следов. У него была дурь в голове, он бы ничего такого не сделал…

— Ты уверена? — прервал ее крики Алекс.

— Да, я уверена! Предлагать такое! — возмутилась Саманта, размахивая пилочкой для ногтей. — Об этом узнают все! Понимаешь, ВСЕ! Я не хочу уезжать отсюда только потому, что Рори выкинул глупую шутку.

— Это ты называешь глупой шуткой? — откликнулся мистер Тревор, но по его голосу можно было понять, что он уже готов согласиться с женой.

— Ну, я… Нет, это конечно же не шутка. — Она виновато улыбнулась. — Но… говорить об этом… кому бы то ни было… Мы только сделаем хуже! Мальчик, наверное, боится, что об этом узнают его знакомые, учителя. Я думаю, этого страха будет достаточно. Иначе он замкнется еще больше, в него будут тыкать пальцами. Нет, Алекс! Только не это.

— Как знаешь, — пробурчал мистер Тревор, залезая под одеяло.

Миссис Тревор продолжала убеждать мужа, рассматривая свои пальцы.

— Я представляю все эти рожи, гнусные, ухмыляющиеся рожи. Барбара с ума от счастья сойдет, ведь она терпеть не может Рори. Да и Анну.

«Аналогично, дорогая!» — пронеслось в голове у мистера Тревора.

Где-то в другом мире Дэнни Шилдс почувствовал себя так, словно его схватила за горло холодная рука. Он СЛЫШАЛ ЧУЖИЕ МЫСЛИ! Отчетливо, ясно, как будто они ничем не отличались от сказанных вслух слов.

— Барбара замучает меня своими пошленькими вопросами, стараясь выудить подробности. Будет качать головой с сочувственным видом. А за моей спиной растрезвонит всем, какой хороший сынок у меня вырос.

— Ты говорила с Анной? — полусонным голосом спросил Тревор.

— Да, я успокоила ее как могла, и она пообещала никому не рассказывать. Я предупредила ее, что в противном случае нам всем будет стыдно. Она будет молчать. Разве что… расскажет Стефи, но это… не проблема. Она побоится, Алекс, ей самой неловко. Быть может, она ничего не скажет даже Стефи.

«Заткнулась бы ты, дорогая!» — подумал мистер Тревор, широко зевая.

— Кошмар! Я как подумаю, что об этом кто-нибудь узнает, Алекс, мне становится плохо! Нам придется уезжать отсюда! Потому что я не перенесу даже одну Барбару…

— Дорогая! — не выдержал Тревор.

— Что? — Она осеклась, словно услышала голос из преисподней.

— Можно тебя попросить?

— О чем? — Саманта нахмурилась. Она не любила, когда ее о чем-то просили, и муж не составлял исключения.

— Я очень хочу спать! Может, ты тоже…

— Он хочет спать! Тут такое происходит, а он, видишь ли, хочет спать. Да тебе, как я вижу, просто наплевать на то, что сделал Рори…

«Впрочем, как и тебе, дорогая!»

— …раз ты можешь вот так спокойно лечь и уснуть!

— Может, ты еще скажешь, что сегодня нам лучше вообще не спать? — спокойно произнес Алекс и повернулся к ней спиной.

— Что? — рассвирепела Саманта. Она напоминала кошку с горящими во мраке глазами. — Если надо будет, то и скажу! Или, может, ты согласен, чтобы весь Оруэлл смеялся над нами и каждый подходил выразить нам сочувствие по поводу ужасного поступка… И почему это ты лежишь ко мне спиной, когда я с тобой разговариваю? — Поджав свои губки, миссис Тревор зло смотрела на мужа. Алекс ничего не ответил, делая вид, что уже спит. — Почему ты молчишь?

«Неужели тебе не надоело? Когда ты наконец заткнешься, дорогая?» Он глубоко и ровно дышал, и боевой пыл Саманты вдруг растаял, как туман на рассвете. Она фыркнула и нырнула под одеяло. На какой-то (очень короткий) миг Алексу показалось (когда он рукой нечаянно коснулся ее спины), что жена сейчас полезет к нему с ласками. Мистер Тревор брезгливо поморщился, словно обнаружил, что по его волосатой обнаженной груди путешествует таракан. Но это быстро прошло. Саманта отодвинулась, и он понял, что ошибся. «И для кого ты, дорогая, так следишь за собой? Спорю, что у тебя нет даже любовника. Нет, потому что он тебе (ха-ха) не нужен! Так для кого ты, дорогая, так стараешься? Для кого?..» Волны сна подхватили его.

…Сначала Дэнни не понял, где находится. Миссис Тревор почему-то превратилась в рыдающую тетю Берту, и Дэнни осознал, что «вернулся». Он ВЕРНУЛСЯ, и это было ужасно. В комнате Джонни что-то с грохотом упало, и шум фонтанирующей крови прекратился. До мальчика дошло, что это упал его отец и, скорее всего, он мертв.

— Папочка! Па-а-а-а-а… — Его истошный крик перешел в рыдания.

Берта безуспешно дергала ручку двери, но Дэнни ни за что не хотел, чтобы тетя открыла. Мальчик попытался оттащить тетю от двери.

— Нет, не надо. Мы ему ничем не поможем.

— Дэнни! Ведь там твой отец!

— Уже поздно, тетя Берта! — Дэнни вдруг почувствовал необычайную ясность ума. — Поздно! Лучше не надо.

Он неожиданно для себя решил, что им нельзя больше оставаться в своем доме. Если какая-то зараза действует и после смерти Лилипута, то это, наверное, может распространиться на весь дом. Теперь человечек не может контролировать свою сущность.

— Надо помочь ему! — Берта пыталась освободиться от рук племянника. — С ним что-то случилось!

— Нет, тетя, нет, нет! — Дэнни тянул ее за собой. — Папа мертв, нам надо уходить из дома!

Неожиданно он бросился ей на шею и… заплакал. Берта остановилась. Казалось, она очнулась. Она не могла понять, что случилось с Уиллом, но что она понимала хорошо — так это то, что она отвечает за двух его детей — ее родных племянников. Она почувствовала уверенность (хотя не знала, откуда она у нее) в том, что брата больше не увидит. Это был абсурд, но она знала, что не ошибается. Дэнни посмотрел на свою тетю и понял, что уговорит ее: она его послушает. Казалось, эта ночь никогда не кончится.

Глава двадцать первая

День двадцать девятого октября, среда, наконец-то подарил Оруэллу слабое осеннее солнце. Низкий свинцовый купол туч, словно грозивший придавить землю, дал трещину. Солнце с застенчивостью новичка посылало на землю робкие лучи. Для конца октября день выдался на редкость теплым, как будто природа спохватилась, испугавшись уже недалекой зимы. Не чувствовалось ни дуновения, над городом повисла странная тишина. Некоторые жители городка, успевшие заметить, поднимаясь с постели, что денек выдался на редкость погожий, выйдя во двор, с неудовольствием отметили, что стоит полное безветрие. Казалось, город накрыт огромным куполом, сквозь который не смог бы проникнуть и ураган. Воздух был неподвижен. Звуки в этой тишине распространялись дальше обычного. Но не все жители маленького городка имели возможность в то утро задуматься над этим: многие не проснулись.

— Джеки! — сказал Лоулесс своему заместителю. — Я чувствую здесь какой-то подвох, только не понимаю, в чем он заключается. Пока не понимаю.

Шериф скривился, словно от сильной боли. Он знал, что Монро, как и двое других мужчин, оба — жители городка, избегают смотреть на него. Еще бы, ведь сейчас он стал таким, каким был в двадцатипятилетнем возрасте. Ему даже пришлось обождать на дороге, выбравшись из машины, пока Монро ездил к нему домой и уговаривал (нет, приказал) миссис Лоулесс вместе с детьми оставить дом, взяв с собой лишь самое необходимое, и отправиться в здание начальной школы. Естественно, перед этим Чарли сам позвонил ей и (глядя на собственное отражение в зеркале и чувствуя, как все поры его тела источают страх) потребовал, чтобы она немедленно уехала из дома и не тратила время на сбор всяких тряпок. Она попыталась узнать, в чем дело, но Чарли ушел от ответа, сославшись на чрезвычайную спешку и нехватку времени.

Он не мог показаться на глаза своей семье, просто не мог. Он нисколько не сомневался, что очень скоро она узнает, КАКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ произошли с ее мужем (и продолжают происходить), но пусть это лучше случится позже.

Он ни за что на свете не покажется семье. С него достаточно, как на него смотрят другие: при взгляде на него глаза у них становятся как стеклянные пуговицы. Чарли представлял себе, что они чувствуют. Увидеть шерифа… помолодевшим лет на двадцать. Сам Чарли был уверен, что ему по-прежнему сорок девять (и очень скоро должно стукнуть пятьдесят), но вот с организмом его происходило что-то странное. Он и раньше ничем особо не страдал, разве что время от времени (чаще с каждым годом) побаливала печень — последствие перенесенной в молодости болезни Боткина. Но сейчас он ощущал, что организм его здоров совершенно, никаких покалываний в правой стороне больше не было. Чарли даже обследовал область печени легкими надавливаниями и пришел к выводу (конечно, он не был профессионалом), что печень вроде бы полностью здорова. Он помнил, что подхватил желтуху в двадцать семь, а сейчас, по мнению Монро (и других), он выглядел на двадцать пять. Выходит, организм его сейчас такой, каким был до болезни. Это было бы хорошо… если б не было так плохо. Просто хуже некуда. Сейчас ему (как это ни абсурдно) двадцать пять, а что будет дальше? Он постепенно, но неуклонно молодел, то есть молодел его организм. А что дальше? Лучше не думать об этом. Сосредоточиться на чем-то другом — иначе можно просто свихнуться. Он хотел, очень сильно хотел увидеть семью, успокоить их, но не мог себе этого позволить. Одного его вида будет достаточно, чтобы ввергнуть самых близких ему людей в панику. Чарли заметил, что даже совершенно посторонним людям при встрече с ним удается сдержать себя по одной-единственной причине: в той кошмарной ситуации, в которой они все оказались, им просто не до шерифа и его внешности.

Ночью, вернее, уже рано утром в муниципалитет, в офис шерифа, посыпались телефонные звонки. С десяток машин приехали уже с самого утра, так как многим не удалось дозвониться. Преобладали конечно же сообщения о том, что у соседей что-то не в порядке. Когда начался этот шквал звонков, Лоулесс был на Канзас-стрит, 19.

Младший ребенок еще держался, старший же был явно не в себе. Заторможенный в движениях, с пустыми, ничего не выражавшими глазами, он не улавливал смысла слов, когда ему что-то говорили. Чарли отвел его к «шевроле» погибшего отца и оставил там под присмотром Берты. Женщина, негромко всхлипывая, уговаривала шерифа не заходить в спальню на втором этаже. Чарли обещал последовать ее совету. Да и уговоры эти были ни к чему — он прекрасно помнил, что случилось с Ларри Донером и семьей Холистер.

Именно в этот момент Чарли отметил про себя, что Холистеры жили в самой крайней западной точке города. Лоулесс отметил это механически, не догадываясь пока, что это будет иметь очень важное значение.

К Шилдсам он заехал, так как чувствовал крайнюю необходимость еще раз поговорить с Дэнни. Он даже не стал дожидаться утра, подозревая, что и без того уже опоздал. Это чувство только усилилось, когда он увидел, что в доме горит свет. А ведь небо на востоке еще не начало бледнеть. Было темно. Раннее утро двадцать девятого октября. Лоулесс почти бегом преодолел подъездную дорожку, он услышал детский плач, и внутри у него все похолодело. Он не удивился, когда Берта, размазывая по лицу слезы, сообщила, что Уилл мертв.

— Мистер Лоулесс! Я не знаю, что там, но я чувствую — мой брат мертв. Только не заходите туда… Не заходите, потому что… — Она чуть понизила голос. — Дверь не открывается. Она не открывается, я пробовала, а… из комнаты течет… кровь… ручьи крови… не ходите туда, мистер Лоулесс, нет, не ходите ту… — Она захлебнулась плачем, и Чарли понял, что у него почти нет времени.

Он начал буквально выталкивать ее из дома. Если б Чарли спросили, он не смог бы даже объяснить толком, почему он это делает (разве можно объяснить то, что происходит в Оруэлле в последнее время?), но он всем своим существом чувствовал какую-то невидимую связь между событиями в этом доме и тем, что случилось на Западной Мэйн-стрит в доме Холистера. Ларри находился там, когда все были уже мертвы, он пробыл там совсем недолго, но этого оказалось достаточно, чтобы тоже скончаться. Шериф считал, что Ларри умер по его вине. Чарли не должен был его отпускать одного. Хотя, как знать, может сам Лоулесс наказан еще сильнее — он молодеет и с ужасом думает, чем же это закончится?

Лоулесс спешил и не позволил бы Шилдсам взять с собой даже самое необходимое — возможность почистить вечером зубы или сменить нижнее белье представлялась гораздо менее важной, чем угроза смерти. К счастью, Шилдсы кое-что уже собрали, так что Чарли легко справился со своей задачей. Он захлопнул дверь дома, даже не заперев ее (надо быть самым бестолковым вором, чтобы забраться в такой дом), и внимательно посмотрел на Дэнни, как будто боялся, что заметит у него какое-нибудь изменение. Ничего такого не было, по крайней мере пока.

Дэнни тяжело опустился на ступеньки, и шериф, хоть и чувствовал, что времени в обрез, присоединился к нему, усевшись рядом. Мальчик уже не плакал. Наверное, он выплакал все, что может выплакать девятилетний ребенок. Однако глаза его были еще мокры от слез. Шериф положил руку мальчику на плечо, пытаясь как-то подбодрить его. Чарли понимал, что эта попытка выглядит неуклюже, но чувствовал, что не имеет права просто так сидеть и молчать.

— Я верю тебе, Дэнни, — проговорил Лоулесс — Я знаю, ты сказал мне правду. Тебе это не приснилось. — Он чуть сжал плечо Шилдса. Мальчик молчал. — Я не знаю, как такое возможно… ну, этот малюсенький человечек… с белой бородой… Но я тебе верю.

Вот тогда Лоулесс и услышал от Дэнни Шилдса, как он… искромсал Лилипута.

Чарли сидел, слушал и чувствовал, что у него в голове настоящая каша, в висках стучало, отдаваясь болью в затылке. Чарли отлично помнил слова умирающего Ларри. Белая борода. Старик. Именно после дома Холистеров Лоулесс предположил, что мальчик Шилдсов действительно что-то видел перед смертью матери. И вот тебе… Не успел Чарли поверить в этот бред про карликов ростом в половину его предплечья, как парнишка выложил ему историю о том, как убивал этого… старичка-Лилипута. И оставил нож в комнате. Но если он убил его (мальчик не сказал слово «убил»), если существо превратилось в кровавое месиво, то почему Уилл Шилдс все-таки погиб, попав в эту комнату? Лоулесс чувствовал, как у него пухнет голова от вопросов и ответов, противоречащих друг другу. Вот почему, когда Дэнни закончил свой рассказ, он не сказал ни слова, хотя мальчик и смотрел на него красными от слез глазами, явно ожидая от него какой-то реакции.

— Дэнни, нас ждут твои тетя и брат. — Шериф поднялся и бросил взгляд на дом. — И здесь лучше не сидеть. Мало ли что…

А когда они подъезжали к муниципалитету (Чарли еще раньше сказал Берте, что поместит ее с племянниками на некоторое время именно там), Дэнни вдруг сообщил шерифу некую деталь, позволившую, наверное, сохранить не одну человеческую жизнь. Позже шериф не раз в душе благодарил мальчика за этот его невероятно своевременный совет.

— Мистер Лоулесс… — тихо обратился к нему Дэнни.

— Да, малыш?

— Мы будем… у вас в кабинете?

— Нет, Дэнни. Рядом с моим офисом есть конференц-зал. Мистер Гурски положит для вас матрасы, и вы сможете даже поспать, ведь еще очень рано.

— Там безопасно, — как во сне проговорил мальчик.

— Что? — Чарли не сразу уловил смысл сказанного. — Ах да. Конечно, там безопасно.

— Там не живут люди. Они там только работают.

— Да.

— Там безопаснее. Там люди только работают, — снова повторил Дэнни.

— Да. Но что ты хочешь этим сказать, Дэнни? — Лоулесс лишь поддерживал разговор, этот слабый пересыхающий ручеек. Ему казалось, что разговор немного отвлечет ребенка от мыслей о смерти отца. «Хотя ему не привыкать к смерти родителей», — подумал Чарли и передернулся от собственного цинизма.

— Мистер Лоулесс, я…

— Дэнни, можешь для краткости называть меня просто шериф.

— Хорошо. Мистер… Ше… Шериф! — выдохнул мальчик. — Мне кажется… мне кажется, что лучше предупредить всех наших соседей.

«Я не то, ЧТО ты видишь! Меня нельзя убить!» — Мальчик проговорил эту фразу несколько раз.

«Что не ТО, Дэнни? Кого нельзя убить?» — мелькало в голове у шерифа…

— Предупредить о чем?

— Им нельзя оставаться в своих домах, — хрипло ответил мальчик.

Лоулесс тем временем свернул налево, на Йорк-стрит, муниципалитет был уже близко.

— Почему ты так думаешь… — Лоулесс запнулся.

Он вдруг вспомнил, что видел свет в одном из домов рядом с домом Шилдсов, но его внимание было тогда приковано к дому номер двадцать девять, и вот лишь сейчас тот огонек всплыл в его памяти. Чарли нажал на газ. До него дошло, что Шилдсы живут на восточной окраине города, а свет горел в одном из самых крайних домов — на углу Канзас и Уэст-стрит, которая как бы являлась границей города с востока. — Да, ты прав. Соседей нужно предупредить. На всякий случай они должны покинуть дома.

— Шериф, мне кажется… пусть они… пусть их разместят, как и нас… необязательно у вас в конфе… — Дэнни запнулся.

— Конференц-зале, — подсказал Лоулесс.

— Да, необязательно там. Пусть в любом магазине. Только не у кого-то в доме, не в гостях, понимаете?

«Форд» подлетел к самым ступенькам муниципалитета.

— Но почему, Дэнни?

— Не знаю. Но, поверьте, лучше уйти оттуда, где живут люди… Лучше спать в магазинах, барах, у вас в конфе… Я чувствую, мистер Лоулесс. Я не знаю почему…

Чарли увидел, как у ребенка из глаз снова потекли слезы. Он зарыдал, составив компанию старшему брату, по-прежнему всхлипывавшему на заднем сиденье.

— Хорошо, Дэнни! Хорошо. Я не забуду твои слова, только не надо больше плакать. Не плачь, малыш, все будет хорошо.

Чарли передал их из рук в руки Кларку Гурски, затем вбежал в свой кабинет. Марк Лок дремал, сидя на стуле, опершись затылком о стену. Рот его был приоткрыт так, словно доктор только что целовался. Монро разговаривал по телефону. «Разместить людей в барах, в магазинах, в муниципалитете, в кафе, в лавчонках, где пяти посетителям уже тесно». Чарли это не казалось смешным; он был готов прислушаться к совету девятилетнего мальчика. В прошлый раз, когда Дэнни не поленился протопать через весь город, шериф оставил без внимания рассказанное мальчиком. Чарли решил тогда, что на Дэнни слишком подействовала смерть матери. Сейчас он думал иначе. У парня погиб отец, но вряд ли помутилось в голове. Быть может, эта новая потеря только обострила его чувства. И сейчас Чарли понимал, что предложение Дэнни не лишено смысла, хотя бы потому… что сам Лоулесс не мог предложить вообще ничего. Чарли отвлекли от его мыслей слова Монро.

— Да, да! Только без паники, мистер Фултон… Да! Конечно! Все в порядке… Хорошо! — Джек положил трубку. — Чарли… — При взгляде на шерифа на его лице мелькнуло и исчезло какое-то странное выражение.

Лоулесс ожидал очередного комментария по поводу своей внешности (Чарли, ты хорошо закончил школу?), но его не последовало.

— Это Горди Фултон. Говорит, слышал у соседей шум, крики, потом все стихло. Его жена нервничает, говорит, там кого-то убили. Все это очень странно, шериф, потому что это не первый звонок. Я ждал вас, поэтому уговаривал звонивших не заходить к соседям из любопытства, а ждать прибытия полиции. Ни под каким предлогом не заходить к соседям!..

Лоулесс кивнул. Фултон. В южной части Фелл-стрит. Окраина. Южная окраина. Опять окраина Фултон, Холистеры и… Чарли метнулся к телефону Он вспомнил, в доме неподалеку от Шилдсов, где горел свет, жили Визберы. Их фамилия Визбер. Конечно, трубку так никто и не снял. «Они мертвы, — подумал Чарли, — они все мертвы». Он опоздал.

— Шериф, куда вы звоните? Домой?

— Нет, Джеки! — Лоулесс положил трубку.

И… тут вспомнил про… свой дом. Мысль о доме пронзила его так внезапно, что Чарли даже подскочил с места. Как он мог забыть? Его семья жила на Ошкош в северо-восточной части, недалеко от пересечения с Парис. Проще говоря, Лоулессы жили также на ОКРАИНЕ. Это слово уже набило шерифу оскомину. Севернее Лоулессов располагались только три дома.

— Что с вами, шериф? — Голос помощника звучал как из тумана. Невозможно было определить, на каком он расстоянии от шерифа — Вы так побледнели!

Чарли как будто и не слышал этих слов. Его семья. Вот что занимало его мысли. Конечно, это абсурд, но, к сожалению, в последнее время Чарли пришлось уже не раз убеждаться в реальности нереального.

— Джеки, слушай меня внимательно! — быстро проговорил Чарли.

— Вы что-то, наверное, понимаете во всей этой чертовщине?

— И да и нет. Хотя не знаю. Может, не до конца, кое-что. Слушай меня. Во-первых, мы не можем разорваться на части. Пока что связь с Манчестером мы так и не получили, поэтому нам понадобятся люди. Сейчас я позвоню Эдди Стронгбоу, он возьмет брата, и они прибудут в наше распоряжение!

Монро кивнул; он знал братьев Стронгбоу. Они жили, каждый со своей семьей, в двух небольших домах, располагавшихся рядом на Бингем-стрит. Эдди и Тони. Два с половиной года назад они помогли шерифу скрутить сошедшего с ума Лорана Зидана, который убил в припадке ревности свою жену, а потом принялся бегать по Бингем-стрит, размахивая ножом и угрожая редким прохожим. Кто-то позвонил шерифу, но Лоулесс несколько задержался. Дело было в воскресенье. Братья Стронгбоу возились со стареньким «плимутом» Тони на лужайке перед его домом. Они слышали вопли Задана, но как-то сначала не обратили внимания, пока Эдди не заметил в руке крикуна нож. Братья, не сговариваясь, оба направились к Лорану. Уговоры не возымели никакого действия, тогда братья бросились на Задана и скрутили ему руки (умудрившись при этом не получить ни единой царапины). Так и дождались полиции. В таких городках, как Оруэлл, держать многочисленную полицию неразумно, но иногда (очень редко, конечно) случаются эпизоды, когда лишние люди ох как необходимы. С того момента Чарли всегда мог рассчитывать на Стронгбоу. Он в шутку называл их «Заместители Запаса».

— Теперь главное. Не знаю, Джеки, насколько я прав.. и прав ли вообще, но сейчас происходит что-то нехорошее именно на окраинах. Тебе звонили люди, чьи дома расположены не в центре и не где-нибудь еще, а именно на отшибе.

— Что вы хотите этим сказать? — Монро действительно ничего не понимал.

— Сейчас я звонил Визберам. Когда я подъезжал к Шилдсам, у них горел свет. Сейчас там никто не отвечает. Я думаю, они мертвы, и лучше в их дом не заходить. Точно так же лучше было бы и Ларри Донеру не заходить в дом Холистеров. — Шериф замолчал, потом через силу хрипло добавил: — И мне.

Монро открыл было рот, чтобы подбодрить шерифа, но промолчал.

— Шериф, почему вы так уверены, что у Визберов произошло то же самое, что у Холист…

— Уилл Шилдс мертв, Джек. Умер точно так же, как и его жена. Я привез его сыновей с той женщиной, его сестрой, сюда, в муниципалитет. Сейчас Кларк устраивает их.

Монро открыл рот и выдавил из себя только одно слово:

— Опять?

— Сейчас нет времени объяснять, что да как. В понедельник я разговаривал с Дэнни, он сам пришел ко мне. Все, что он говорил, в какой-то степени подтверждается. Но сегодня он вообще мне такое… — Чарли начал усиленно чесать кончик носа. — Черт, я думаю, то, что приключилось в морге, это только цветочки. В общем, Джек, Холистеры — это начало. По какой-то причине это распространяется с окраин, а ведь я живу…

— О черт! — воскликнул Монро.

— Джек, ты же понимаешь… я не могу показаться своим… на глаза. Поедешь ты, а я предупрежу их по телефону. И не церемонься с ними, тащи вон из дома за шиворот, если будут упираться. Не хочу, чтобы и с ними случилось что-то — и как раз тогда, когда я уже знаю… ЧТО может случиться.

— О'кей, не беспокойтесь, шериф.

— Когда они выйдут из дома, усади их в машину и вызывай криками соседей. Я прямо сейчас начну звонить. Но, Джек, ни в коем случае не заходи в дома. Ни в коем случае. Я не хочу, чтобы с тобой случилось то же, что с беднягой Ларри.

— Шеф, вы же знаете, я уже большой! — Джек слабо улыбнулся.

— Я надеюсь, тебе не придется их звать. У них есть телефоны. Я сейчас позвоню им. — Лоулесс поднял трубку.

Монро встал со стула, но затем резко обернулся:

— Шериф, черт возьми, я чуть не забыл! — Он хлопнул себя по лбу.

— Что такое, Джек?

— Куда? Куда отвезти вашу семью? — Монро растерянно смотрел на шерифа, тот в недоумении смотрел на него. — Если я привезу их сюда, ваша жена обязательно постарается вас увидеть.

— Твою мать! — не выдержал Чарли. — Я не подумал об этом. Да, да, ты прав. Что у нас там есть по пути? Ага. Начальная школа, вот. Туда, Джек. В школе будет сторож, этот… как его… Ладно, скажешь, по моему распоряжению. — Затем Чарли тихо добавил: — Не думаю, чтобы дети сегодня пошли в школу… Не думаю. — Увидев, что Монро уже уходит, он крикнул ему вслед: — Мои соседи пусть следуют за вами и тоже разместятся на время в начальной школе.

— Конечно, шериф. — За Монро закрылась дверь.

Медэксперт округа, исполняющий одновременно обязанности коронера, мистер Марк Лок по-прежнему спал с запрокинутой головой, слегка похрапывая. «Малый сегодня насмотрелся, — подумал Чарли. — Да уж!» И он стал набирать номера своих соседей. И никто не ответил! НИКТО! С колотящимся сердцем, дрожащими, словно у паралитика, руками он набрал свой собственный номер и… О Господи, его семья была жива! Говорить было нелегко, но ему все же удалось уговорить жену. А чуть позже в кабинет вошел Дэнни.

Мальчик (Чарли без труда это заметил) с большим усилием сдерживался, чтобы не заплакать. Его глаза, казалось, набухли слезами. Вот-вот невидимая плотина, сдерживающая их, прорвется. Дэнни попросил шерифа выйти, указывая на спящего Лока, Чарли не стал спорить. Они вышли в темный, холодный коридор.

— Мистер Лоулесс, это я… — Дэнни всхлипнул.

Шериф слегка похлопал его по плечу, как бы успокаивая. Чарли поражался мужеству ребенка. Мальчик только что потерял отца (а чуть раньше мать), но переборол все и пришел к нему, чтобы что-то сказать.

— Держись, Дэнни! Я понимаю твое состояние… Если хочешь плакать, то плачь — это в порядке вещей. Не стесняйся. У меня, правда, мало времени, но…

— Мистер Лоулесс! Шериф! — Казалось, ребенок весь пропитан соленой влагой, которая только ждет чьей-то команды, чтобы дружно пролиться изо всех пор. — Это я виноват в том, что на нас обрушилось. Это я…

— Ну, Дэнни, Господи! В чем ты виноват, скажи на милость…

— Это я! — крикнул Шилдс, и Чарли услышал, как в кабинете храп Лока стал тише.

— Т-ш-ш-ш! — Он приложил палеи к губам. — Говори чуть тише, Дэнни. И не волнуйся.

— Извините, мистер Лоулесс — Дэнни почти шептал. А может, это его голос был так слаб от всего пережитого. — Я не должен был убивать Лилипута! — Шериф молчал. Дэнни продолжил: — Вы не очень мне верите, я сам плохо понимаю, как я увидел Лилипута. Но я его видел; я его слышал, я кромсал его ножом и слышал… его кости трещали… — Мальчик поморщился. В коридоре было темно, и Дэнни, будь он даже нормальном состоянии, все равно бы не заметил, наверное, КАКОЕ лицо у шерифа. А вот Чарли даже в полумраке увидел, КАК исказилось лицо ребенка, когда он сказал про треск ломающихся костей человечка. — Таких людей, конечно, не бывает, но… это НЕ ЧЕЛОВЕК! Я не знаю, кто он, но он что-то другое, хотя и похож на нас. Я… Я… Я не должен был… уби… убивать его. Не должен был! НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ! Но я не знал, поэтому… Я был зол на него. Он убил не только мою маму, я знаю это. Он убил многих… Мне бы никто не поверил. Я был один против него. Откуда я мог знать, мистер Лоулесс! Откуда я мог знать, что его нельзя трогать? Я убил его, и… из него вышла какая-то зараза… Она убила моего папу и, наверное, убьет еще многих. Я не должен был его убивать, не должен, не должен, не должен… — Крупные слезы поползли вниз по бледным щекам; еще секунда — и мальчик вряд сможет сказать хоть одно внятное слово, он просто разрыдается. — Я не знал, что будет еще хуже; я не знал, не знал, не знал, не знал…

— Ну, ну, Дэнни. — Чарли прижал мальчика к себе. — Почему ты решил, что стало хуже… чем было? — Но Лоулесс понимал, что лукавит. Единственное, что неясно, — НАСКОЛЬКО хуже.

— …не знал, не знал. Мне не надо было трогать Лилипута; я не знал. Я решил убить его, чтобы он никого больше не убивал, но это было ошибкой, все вышло не так, совсем не так. Я хотел предложить папе уехать отсюда, но он не послушал бы меня, не послушал, не послушал, а я не хотел бросать их одних. Ведь они не знали про Лилипута. Не знали. Я сделал только хуже. Я сделал. Это я во все виноват, я… Я виноват. Это я… — Слова потонули в потоке рыданий.

Шериф крепче прижал мальчика к себе. Тело ребенка дрожало. У Дэнни не было уже ни отца, ни матери, и Чарли… Чарли почувствовал, что он отвечает за парня, как за собственного. Он чувствовал в этом потребность. Лоулессу хотелось стоять вот так как можно дольше (ему казалось, это успокаивает не только Дэнни, но и его самого), но, к сожалению, он уже позволил себе больше, чем допускала ситуация. Времени не было, и разумнее было перенести беседу на более подходящее время, но шериф не хотел оттолкнуть мальчика, оттолкнуть его сейчас, когда он стал сиротой. Кроме того, он предполагал, что ребенок, сам того не сознавая, может сообщить какую-то важную деталь. Чарли не желал изматывать себя, ворочая в голове тяжелые, как жернова, мысли о Лилипуте: существует ли он, не галлюцинация ли это, действительно ли мальчик разрезал на куски это существо и так далее. Хватало других проблем. Взять хотя бы беспрерывные звонки встревоженных соседей. Набирая номер Эдди Стронгбоу, шериф вдруг подумал: если допустить, что все то, о чем рассказал мальчик, было на самом деле, то выходит, что дело из рук вон плохо, потому что Уилл погиб уже после того, как Дэнни убил странное существо. Чарли не мог привести никаких логических аргументов, но именно это и пугало его больше всего. Войти в дом на Канзас-стрит, 29, чтобы увидеть все своими глазами, шериф не согласился бы ни за что. Жаль, что этот чертов дом не сгорел случайно пару месяцев назад. Очень жаль. Но сейчас ему надо было спешить. И Чарли спешил.

В десять часов утра на Оруэлл обрушился еще один удар враждебного рока. Новое обстоятельство оказалось самым шокирующим и зловещим. Шерифу не понадобилось много времени, чтобы понять, в чем дело. Из Оруэлла вели три дороги, по которым каждый день проезжало энное количество машин. На северо-востоке — Гленн-роуд. Эта дорога вела на Манчестер. На юго-востоке — Фелл-роуд, ведущая к Вустеру. И на юго-западе — Саут-стрит, недалеко от того места, где в нее вливалась Момсон-стрит, превращалась в Ютика-роуд. Этой дорогой горожане ездили в Олбани, столицу штата Нью-Йорк. Были еще две проселочные дороги (на запад мимо Холистеров, на север мимо дома шерифа по Ошкош), но горожане ими почти не пользовались. Отправившись в путь по проселку, можно было в конце концов добраться до автострады, но долгая езда со скоростью черепахи никого не устраивала.

Первый сигнал тревоги прозвучал, когда миссис Паркер, жившая с мужем и тремя детьми в восточной части города, на Виллоу-стрит, сообщила по телефону шерифу, который сидел в своем офисе в муниципалитете и время от времени переговаривался по рации со своим заместителем и братьями Стронгбоу, что видит две машины, остановившиеся посреди Гленн-роуд недалеко друг от друга. «Может, авария?» — предположил Чарли. «Нет, — уверенно заявила миссис Паркер, — машины с виду целые, не перевернутые и выглядят брошенными, только кто же это паркуется на проезжей части?» Лоулесс посоветовал ей не приближаться к машинам и не пытаться самостоятельно выяснить, что да как, и пообещал немедленно подъехать. Чарли уже почти положил трубку, когда услышал, как женщина крикнула ему не прерывать связь.

— Что такое, миссис Паркер?

— Шериф, я… Вы извините, конечно, старую дуру… — На другом конце раздался резкий выдох; Чарли, несмотря на тяжесть на душе, улыбнулся. — У нас здесь как-то… слишком тихо. Ни машины не ездят, вообще никого. Я сижу у окна уже около часа. На Манчестер люди были, а… назад никого. Ни единой души…

На первый взгляд, в этом не было ничего странного, ведь жители Оруэлла ездят в Манчестер на работу и вряд ли кто приезжает на работу в сам Оруэлл из других мест, но чтобы ни одной машины за целый час…

— Мистер Лоулесс! — Женщина, как будто почувствовав сомнения шерифа, быстро добавила: — Заходила моя соседка, миссис Лорни. К ним должен был срочно заехать Билл Диглс еще часа полтора назад. — (Билл Диглс — фермер. Его ферма находится в пяти милях от города по Гленн-роуд.) — Лорни звонила ему домой, но там никто не отвечает.

— А Диглс что, до сих пор не приехал?

— Нет! Его нет. Скоро два часа, как должен был появиться.

Мрачные предчувствия, мучившие Чарли на протяжении всего этого бесконечного утра, еще больше усилились. Он знал, что множество горожан сегодня утром должны были выезжать из Оруэлла по своим делам, несмотря на все странности, случившиеся здесь. Лоулесс сорвался с места и помчался к выходу. Сбегая вниз по ступенькам, он увидел подъезжающего Монро, с ним в машине находился также Джордж Поборски — один из пяти юристов города, чей кабинет находился в здании муниципалитета. Сейчас они работали, так сказать, на пару и возвращались с Западной Мэйн, где помогали соседям Хокинса покинуть дома. Чарли рассмотрел в машине Чака Бессона, сидевшего на заднем сиденье. Чак работал в службе водоснабжения Оруэлла и, судя по всему, вызвался помочь полиции. Бессон был одним из ближайших соседей Холистера. Чарли, не дав Монро выбраться из машины, прыгнул на заднее сиденье и скомандовал:

— Джеки, на Виллоу к Гленн-роуд! Быстрее! В офисе остался Лок. Он все еще пытается связаться с Манчестером.

Монро, ничего не спрашивая, дал задний ход, едва не зацепив подъезжавший к муниципалитету «бьюик». Заместитель шерифа выдавил педаль газа, и машина понеслась по Йорк-стрит на север.

Шериф осторожно скосил глаза в сторону Бессона. Он очень надеялся, что Джек успел предупредить Чака, так же, как до него и Джорджа, что вид шерифа их очень удивит, если не больше. И лучше будет, если они воздержатся от вопросов и восклицаний (желательно не остолбенеть), так как мистеру Лоулессу и без того несладко из-за того, что ним произошло. Но даже после всех предупреждений вид Чарли не мог не произвести впечатление. Джордж Поборски был больше шести футов ростом, мощного телосложения, с бицепсами профессионального боксера-тяжеловеса. Его громадные кулаки скорее подошли бы не юристу, а грозному вышибале. Гладко выбритое лицо Джорджа с мощной нижней челюстью всегда было серьезно. Но появление шерифа произвело на него такое сильное впечатление, что он стал похож на испуганного, крупного не по возрасту ребенка, и Чарли, стремясь прервать поток междометий, вырывавшийся из его широко открытого рта, торопливо проговорил:

— Джордж, я понимаю, вы не верите своим глазам; мне тоже не верится, когда смотрю в зеркало… так что стараюсь заглядывать в него пореже.

— Да, да, мистер Лоу… — Поборски говорил как во сне.

— Я не понимаю, что со мной произошло, но сейчас у нас есть заботы поважнее, и… прошу, не обращайте на меня внимания. Все вопросы потом.

— Да, конечно, конечно. Я… Конечно, мистер Лоулесс… Можете рассчитывать, конечно…

Чак Бессон, по-видимому, удерживал себя от того, чтобы повернуться и посмотреть Лоулессу прямо в лицо. Наверное, оробел от лепета Поборски. Тем лучше, так спокойнее. Когда Монро сворачивал на Виллоу, Чарли незаметно взглянул на Чака. Его худое, несколько вытянутое лицо с тонким костистым носом было направлено в затылок Поборски. «Нет, он не смог бы вот так сидеть, — подумал шериф, — если бы не сумел достаточно хорошо меня рассмотреть, пока я бежал к машине». Чарли был уверен, никакая сила воли не удержала бы человека от дьявольского искушения посмотреть на него. Ведь еще день назад Чарли было почти пятьдесят; да, пятьдесят лет. Теперь он выглядит на двадцать пять. Если бы не суматоха, не ужасная смерть людей и что-то еще более страшное, подкрадывающееся к ним неслышными шагами, словом, будь это обычное утро, похожее на любое другое, Лоулесс представлял, как бы повел себя нормальный человек, увидев его таким, как он стал. Монро сообщил Чаку, что Холистеры мертвы. Потеря крови без повреждений на теле. Пожалуй, эти факты несколько уравновесили впечатление от «омоложения» шерифа, сидевшего склонив голову. Бессон молчал; его поведение переносить Чарли было легче, нежели оглушенный вид Поборски, продолжавшего что-то бормотать. Машина приближалась к Гленн-роуд. Они минули дом Паркеров, и шерифу даже показалось, что он увидел в окне кухни силуэт женщины. Монро начал сбрасывать скорость, когда впереди показались две машины, а чуть дальше… виднелась еще одна, вернее, ее багажник: автомобиль съехал в кювет.

— Джек! — нервно сказал Лоулесс — Останови здесь! Останавливай, не надо подъезжать к ним вплотную!

Лоулесс подался вперед и краешком глаза заметил, что Бессон жадно рассматривает его. Для Чака лицо шерифа было сейчас гораздо интереснее стоявших посреди дороги машин. Он не верил своим глазам и с усилием сдерживался, чтобы не потереть их руками. Монро притормозил и, не поворачивая головы, спросил:

— Шериф, к чему такая осторожность? Есть какие-то причины?

— Да, Джеки! Я чувствую здесь какой-то подвох… Да останавливай ты…

— О'кей! — Монро вдавил педаль тормоза, и «форд», взвизгнув шинами, резко стал в пятидесяти футах от первой машины.

Четверо мужчин угрюмо молчали. Гленн-роуд была пустынна. Для этого времени суток здесь царило странное безмолвие. Выглянувшее после большого перерыва солнце уже не радовало, под его лучами лес, подступавший вплотную к дороге, дышал угрозой; все было чужим. Последний дом на Виллоу остался в четверти мили позади. Окраина. В мозгу Чарли вдруг зароились, подобно диким пчелам, неприятные ассоциации, связанные с этим словом. Он предпочел бы наткнуться на брошенные машины в нескольких милях от города, но здесь они как бы подчеркивали границу Оруэлла. Почему это так пугает его? Чарли не хотелось выбираться из «форда» и подходить к покинутому автомобилю, но, в конце концов, они приехали именно для этого! Он открыл дверцу со своей стороны и опустил одну ногу на асфальт. В голове буквально загремел голос Лока: «Только не подходи к ним, Чарли! Ни в коем случае не подходи и не заглядывай в салон!» Он вдруг подумал, что будет делать, если машина пуста. Оставлять ли все как есть? Лоулесс почувствовал, что в салон лучше не соваться; это было бы ошибкой. Вторая нога опустилась рядом с первой.

— Шериф, я с вами. — Монро легко выбрался из «форда». Его примеру последовал Джордж Поборски. Он тяжело дышал, волосы прилипли к высокому лбу. Он полез рукой в карман пиджака и вытащил револьвер двадцать второго калибра. Чарли покачал головой. Он почему-то решил, что пистолет Джорджу не понадобится. Пока, во всяком случае.

— Парни! — Голос шерифа звучал хрипло и неуверенно. — Я думаю… сейчас мы должны быть осторожны, предельно осторожны. — Он быстро почесал кончик носа. — Что-то здесь не так. Выглядит все очень обычно, но я задницей чувствую… то-то и оно, что слишком уж обычно!..

Никто не проронил ни слова. По правде говоря, никому не хотелось вообще открывать рта; казалось, стоявшая вокруг тишина, непривычная для самого оживленного шоссе, ведущего из города, завораживала. Лоулесс сделал несколько шажков вперед. Это был черный «шевроле», естественно, с номерами штата Нью-Хэмпшир. «Кто-то из своих, — подумал Чарли. — Конечно, из местных». Ему даже показалось, что он узнал автомобиль, но уверенности не было. Как будто Лестера Томпсона, живущего на Канзас-стрит. Лестер работал в Манчестере, ничего удивительного, что он поехал по Гленн-роуд… Вот только что же произошло потом? Чарли посмотрел на вторую машину, стоявшую в тридцати футах позади «шевроле»: «хонда» темно-синего цвета. Монро и двое других мужчин стояли, ожидая, что предпримет шериф. Чарли нервничал и не знал, как быть; ему показалось, что на боковом стекле «хонды» со стороны водителя он заметил мелкие пятнышки размером немного покрупнее разбивающихся о стекло насекомых. Неужели кровь? Безусловно, эти два автомобиля (и третий, подальше) стоят здесь по одной и той же причине, но стекла «шевроле» были чистыми. Чарли приблизился к багажнику и… увидел. В углублении между передними сиденьями скорчился человек.

Судя по черным как смоль волосам, это действительно был Лестер Томпсон.

— О черт! — услышал Чарли над ухом возглас Монро. Заместитель направился было к дверце со стороны водителя, но Лоулесс резко схватил его за рукав куртки. Тот с удивленной улыбкой посмотрел на него. — Что такое, шериф?

— Не надо, Джек! Оставайся, где стоишь.

— Он мертв! Надо посмотреть, что с ним случилось!..

Шериф покачал головой. Он заметил на приборной панели след тонкой струйки. Струйки КРОВИ!

— Посмотри вон туда. — Он показал указательным пальцем. — Видишь? Это кровь. Томпсон умер от кровотечения… прямо в «шевроле».

— Может, его зарезали? Ведь появился же у нас какой-то псих; тот, что задушил двойняшек.

— Вряд ли! — Лоулесс вновь покачал головой; он по-прежнему придерживал Монро за рукав куртки, словно мать — ребенка на переходе у светофора, мигающего красным глазом. — Видишь ту тачку, по-моему «плимут»? Теперь посмотри на «хонду». Теперь на «шевроле». Неужели их всех кто-то задушил? Черт, Джеки, я совсем не уверен в этом.

— Давайте подойдем ближе, — предложил Монро.

— Оставайся на месте! — Лоулесс нервничал.

Единственный плюс во всей этой кутерьме — это что он отвлекается от мыслей о своем все молодеющем теле. Еще в муниципалитете Чарли пришлось потуже затянуть ремень — животика не осталось и в помине. Чарли ощущал всем телом происходящие в нем процессы. Что же будет дальше? Шериф не мог не думать об этом, неотступная мысль о том, что его ждет, терзала его мозг. Но проблема, с которой он столкнулся сейчас, несчастье, случившееся не с ним, а с другими, заставили его на миг забыть о своей беде.

— Но почему? Чего вы боитесь, шериф? — Монро продолжал двигаться. — Мы же не в доме! Я не буду залезать в машину, только посмотрю через лобовое стекло.

— Не делай этого, Джеки! — Шериф положил ему руку на плечо. — Тебе ни о чем не говорит, что все три тачки расположились в таком порядке? — Монро покачал головой. — Почему «хонда» так и не добралась до «плимута»? И почему «хонду» не достал «шевроле»? Что ты думаешь по этому поводу?

— Черт его знает! — вырвалось у Монро. — Шериф, объясните вы. Вы как будто понимаете больше.

— Не знаю, не знаю! Может, и так. У меня такое чувство, что… — Лоулесс внезапно замолчал, устремив взгляд куда-то вперед поверх «шевроле, и приоткрыв рот, словно мальчик, впервые увидевший какой-то необыкновенный фокус.

— Что с вами? — Монро застыл, увидев, как побледнело лицо шерифа. — Шериф, что…

Лоулесс сделал знак рукой. Он по-прежнему смотрел вперед, поводя глазами то направо, то налево. Сначала Чарли подумал, что ему это просто показалось, потому что… это же какая-то чушь! Он видел (вернее, ему показалось, что он видел) две чем-то непохожие друг на друга части леса. Нет, внешне лес стоял монолитной стеной, но… Чарли видел. Он был уверен, что остальные не заметили этого только потому, что их взгляды были прикованы к «шевроле», к трупу, который находился на переднем сиденье. Чуть дальше лес был другой, невозможно было определить конкретное различие, но Чарли почувствовал его. И… он заметил, что ТА часть леса словно поглощает ЭТУ. Там как будто веял легкий ветерок, игриво шевеливший верхушки деревьев. Движение, плохо различимое глазом, приближалось. Сначала медленно, затем чуть быстрее.

— Шериф, вы что-то видите? — Голос Монро звучал откуда-то издалека.

Чарли почувствовал, что это почти неуловимое для глаза движение словно гипнотизирует его. Пожалуй, он так и стоял бы, если бы мозг не забил тревогу. Волна уже достигла (по обеим сторонам дороги) места, где находилась «хонда». И… продолжала приближаться. И… Чарли увидел… Поборски, то ли устав от бездействия, то ли решив, что надо самому взглянуть на истекший кровью труп Лестера Томпсона, то ли еще почему, двинулся вдоль корпуса «шевроле». Волна приближалась. Очень быстро она достигла черты, на которой находился бампер машины.

— Назад! — закричал Лоулесс; он увидел, как по мере движения (чего?) волны на дороге чуть сдвинулись несколько камешков и взлетели, как от ветра, листья, хотя воздух был совершенно неподвижен. ТА часть поглощала ЭТУ или, может быть, ЭТА всего лишь отступала перед ТОЙ. — НАЗАД, ДЖОРДЖ! НАЗАД! — Истошный крик заставил Поборски остановиться. Именно это и спасло его. Шериф метнулся к нему, тот растерянно озирался, словно великан, заблудившийся в незнакомой стране. Волна приближалась все быстрее. К счастью, Поборски успел пройти лишь мимо багажника «шевроле». Чарли протянул руку, уцепился за его свитер и с силой потянул к себе. Поборски сделал шаг в сторону шерифа, споткнулся и упал прямо на Лоулесса. Тот рухнул навзничь, больно ударившись правой ягодицей, но это уже не имело значения. Поборски смешно крякнул, и шериф услышал, как у него при падении лязгнули зубы. Раздался стон. Чарли поднял голову и заметил два пожухлых листочка, закружившиеся возле задних колес «шевроле»… всего в футе от ботинок Монро! У Чарли потемнело в глазах. Он хотел крикнуть, чтобы Джек убегал от машины как можно дальше, но не смог. Рядом застонал Поборски. Кружась, листочек упал на землю. Монро был жив, во всяком случае, с ним ничего не случилось.

«Это не продвинулось дальше задней части „шевроле“, — подумал Чарли. — В этом направлении по Гленн-роуд оно дальше не пойдет, иначе нас ожидает такая же участь, что и миссис Тревор, и Энн Шилдс, и Уилла Шилдса, и… Лестера Томпсона! Но ведь мы же не в доме! — Шериф почувствовал нелепость своего аргумента прежде, чем внутренний голос произнес: — При чем здесь дома? Дом, где живут люди, — это совсем другое. Да, это другое, но какого черта…»

— Там кровь! — воскликнул Чак Бессон, указывая на заднее крыло «шевроле».

Поборски опять застонал и начал подниматься с земли. Чарли заметил, что у него между пальцев руки, которую он приложил к губам, течет кровь.

— О, мой язык! О… — невнятно пробормотал Джордж.

Чарли решил, что юрист, падая, наверное, прикусил себе язык. Не обращая на него внимания, превозмогая острую боль от падения, шериф встал и бросил взгляд на машину из-за спины застывшего в оцепенении Монро. Заднее стекло было забрызгано изнутри капельками крови. Что-то около десятка. Лоулесс сделал два шага вперед, чтобы лучше рассмотреть Томпсона. Положение трупа в «шевроле» не изменилось, но по левому виску, обращенному к наблюдателям, текла кровь. Капельки скатывались к мочке уха, затем по шее двигались к воротнику джинсовой куртки.

— Этого не может быть, — прошептал Бессон. — Дьявол!

Лоулесс оттолкнул Монро подальше от машины.

— Отойдите, Чак! Отойдите.

Бессон послушно отступил на четверть шага. Шериф подошел к Поборски. Тот вытирал платком кровь.

— Очень больно, Джордж?

— Гм… Переживу, — шепелявя ответил Поборски. — Что это было, Чарли? Вы что-то видели?

— Не знаю! — Лоулесс покачал головой.

Он внимательно посмотрел на лес по обеим сторонам Гленн-роуд. Все выглядело обычно. Никакого странного перемещения, ни шевеления верхушек деревьев. Редкие опавшие листья лежали на полотне дороги без движения, будто спали безмятежным сном.

— Не знаю! — повторил шериф. — Может, видел, а может, мне только показалось. — Он пожал плечами и стал потирать ушибленное место, нисколько не смущаясь. — А вы тяжелый, Джордж! Даже слишком.

— Я вас задел?

— Ничего страшного. Самое… неприятное позади. — Шериф кивнул в сторону «шевроле». — Конечно, мы вроде должны убрать машину с дороги, вытащить умершего, но… лучше оставить все, как есть, или… появится еще один мертвец.

— Но почему Лестер мертв? — негромко спросил Бес-сон. — Что с ним?

— Чак, если бы только было время… — Шериф с опаской наблюдал за полотном дороги между «шевроле» и «хондой». — Пожалуй, я рассказал бы вам… все. Но сейчас… черт, я чувствую, что это не единственное направление, где…

Лоулесс взял рацию и вышел на связь с братьями Стронгбоу. Ответил Тони.

— Где вы сейчас? — спросил шериф.

— Мы дома у мистера Лока. Он попросил нас подвезти его очень срочно. Его машину одолжил Джон Бьюли, с его тачкой что-то случилось.

— О'кей. — Лоулесс был доволен: в голосе Тони не было слышно и намека на страх или сильное волнение. Такое впечатление, что Стронгбоу-младший участвует в кинопробе и талант у него средненький. — Тони, слушай внимательно. На Гленн-роуд произошла какая-то чертовщина. В общем, здесь никто не ездит, никакого движения. Вы прямо сейчас поедете на пересечение Ютика-роуд и Момсон. Там, где находится самый последний дом, вы и остановитесь. Ты все понял, Тони?

— Да, шериф!

— Вы будете там стоять не просто так. Вы проследите, чтобы никто не проехал. НИКТО! Понимаешь, Тони, никого НЕ ПРОПУСКАТЬ! Это мой приказ. И сами ни в коем случае не выезжайте за эту черту. Оставайтесь в пределах города. Иначе… смерть! Сейчас мне некогда объяснять, но поверь, если кто-то все-таки проскочит мимо вас, то наверняка умрет. Да, чуть не забыл. Самое главное — если увидите какую-нибудь тачку дальше по Ютика-роуд, не приближайтесь к ней! Не приближайтесь, даже если увидите лежащего рядом с ней человека. Это очень важно, Тони. Не приближайтесь ни в коем случае, иначе с вами случится беда. И никого не пропускайте. Надеюсь, Тони, не надо повторять? Ты все понял?

— Да, шериф, — несколько озадаченно ответил Стронгбоу.

— Ждите нас, Тони! Ждите и ничего не предпринимайте. Не пропускать никого вплоть до угрозы вырубить к чертовой матери. Пусть греются на солнышке, если не понимают слов. Ничего, сегодня тепло. Пусть. Все, конец связи…

— Э-э-э… обождите, шериф! Обождите…

— У меня нет времени, Тони. Что у тебя?

— А, если… если… С выезжающими из Оруэлла понятно, а как быть, если кто-то будет въезжать со стороны Олбани?

Последовала продолжительная пауза; потом шериф, наконец собравшись с духом, процедил:

— А никто и не появится со стороны Олбани. Я уверен в этом. Никто.

Необходимо было кого-то оставить на Гленн-роуд. Лоулесс решил, что Монро должен быть с ним. Оставались двое — Поборски и Бессон. Поборски по-прежнему морщился от боли, а что до Бессона, то он выглядел так, словно вообще был не в себе и все происходившее в городе казалось ему кошмарным сном. Итак, Поборски. Во-первых, у него в городе побольше авторитета, а значит, он больше способен убедить людей не выезжать из города, нежели Чак. Во-вторых, Джордж обладает внушительными габаритами, что в данный момент играет немаловажную роль.

— Джордж, вы останетесь здесь! Действуйте так же, как и братья Стронгбоу. Никого не пропускать! Джеки! — обратился он к заместителю. — Револьвер! — Монро отдал оружие Джорджу, а Лоулесс вручил ему рацию. — Только не приближайтесь к «шевроле»!

— Хорошо, — устало проговорил Поборски. — Я всё понял, Чарли!

— При малейшем недоразумении или если увидите что-то странное, связывайтесь со мной…

— Да, шериф. — Юрист снял пиджак, зашел за желтую полосу, бросил пиджак на асфальт и уселся на него. «Форд» сорвался с места и на огромной скорости помчался на юг по Уэст-стрит.

До того, как Джордж Поборски услышал голос, прошло минут пятнадцать. Когда полицейская машина скрылась за горизонтом, Поборски решил, что, судя по всему, ждать (чего?) ему придется долго. Солнце пекло не по-осеннему жарко, добавляла духоты и неестественная неподвижность воздуха. Джордж расстегнул рубашку, оголив живот, покрытый густой растительностью. Время от времени он вытирал лоб платком. Он не знал, что именно произошло с водителями «плимута», «хонды» и «шевроле», но предполагал, что произошло что-то такое, что вряд ли доступно человеческому разуму. Он смутно догадывался, что нечто похожее случилось с Энн Шилдс, той женщиной, которая не так давно переехала с семьей в Оруэлл откуда-то из Массачусетса. Ее смерть породила в городе много разговоров. Поборски знал, что рядом с ним в неподвижном «шевроле» лежит Лестер Томпсон, у которого нет ни колотой раны, ни пореза, ни царапины, однако сиденье водителя наверняка залито кровью. Джорджу не хотелось думать об этом. Он был относительно спокоен по вполне конкретной причине — еще в выходные его жена вместе с дочерью отправилась в Бостон к родне. И раньше утра пятницы Джордж их не ждал. Это очень облегчало его состояние. Он почему-то был уверен, что до пятницы все вернется на круги своя. Поэтому весь творившийся кошмар лишь частично касался его сознания — примерно так, как современного человека волнуют массовые бойни где-нибудь в тринадцатом или четырнадцатом веке. Это хорошо, что жена и дочь находятся так далеко от Оруэлла. Джордж Поборски не мог знать, что в миле от заехавшего в кювет «плимута», чей зад виднелся неподалеку, на Гленн-роуд стоял поперек дороги почти новенький «олдсмобиль», в котором находились Эрин Поборски с дочерью. Обе были залиты собственной кровью, хотя никто не обнаружил бы никаких повреждений на их телах.

— Фу ты, черт! — вслух сказал Джордж. — Ну и жара! — Он снова обтер лоб платком, уже сырым от пота.

Поборски недоверчиво посматривал на небо. Он не мог припомнить за всю свою жизнь подобной жары в самом конце октября! Ладно, если бы сейчас было начало октября, то… бабье лето иногда преподносит сюрпризы, но сейчас… почти ноябрь, и это было странно. Платок из белого превратился в серый; Поборски посмотрел на небо, покачал головой и брезгливо отбросил платок в сторону. Черт с ним, есть рукава рубахи. Джордж оглянулся, выискивая тень, но ничего подходящего не нашел. Он мог, конечно, спуститься с дороги в лес, но в этом случае он вряд ли успеет вернуться, если вдруг появится какая-нибудь машина. Правый рукав рубашки был уже сырым от пота. Джордж решил было выйти на связь с шерифом, но передумал. Не стоит его беспокоить, Лоулесс не забудет про него. Поборски был высокого мнения о шерифе; кого-кого, а мистера Лоулесса он уважал. Вот только… его лицо, да и фигура в целом… Нет, лучше не думать об этом. Поборски был практичным человеком, он понимал, что сейчас он все равно не найдет ответа на вопрос, ПОЧЕМУ Лоулесс стал таким, какой он есть? Поэтому об этом лучше не думать, а потом… потом все станет на свои места. Все будет хорошо! Джорджу хотелось верить в это. Но, Боже, какая сегодня жара! Вчера вечером он смотрел программу новостей, а затем прогноз погоды, и… как будто никаких изменений не ожидалось. Он точно не помнил, но, кажется, говорили именно так. Но сегодня…

— О-о-о, Джордж! — послышался голос.

Поборски вздрогнул. Он вытирал лицо локтем, когда в воздухе возник голос. Джордж оглянулся. Рядом никого не было. Он бы услышал, если бы кто-нибудь подходил или тем более подъезжал.

— Джордж! — Тот же голос.

— Что за черт! — ругнулся Поборски.

Он встал и посмотрел по сторонам. Теперь было видно намного дальше, но это ничего не изменило — он никого не заметил. И все же ошибки быть не могло: он слышал, как его кто-то позвал. Два раза. Голубые глаза Джорджа бегали из стороны в сторону, он тяжело, со свистом, втягивал в себя душный воздух, пот тек с него ручьем, затекая в глаза. Поборски смахнул пот рукой, и… снова…

— Джордж! — Голос шел… Мужчина сомневался, шел ли голос с какой-то определенной стороны.

Поборски продолжал резкими рывками поворачивать голову, но Гленн-роуд была пустынна. Никого! Но его КТО-ТО ЗВАЛ!

— Джордж, помоги мне, я еще жив, помоги мне выбраться отсюда…

Поборски вздрогнул, в одно мгновение жара сменилась лютым холодом — он почувствовал, как вся спина покрылась гусиной кожей. В ушах свистел январский ветер.

— О, Джордж!

— Нет, нет, нет… — забормотал Поборски, отступая на шаг.

Голос шел… из «шевроле». Его звал Лестер Томпсон. ЗВАЛ? Но ведь он был мертв.

— Я еще жив, жив, жив!..

Юрист почувствовал, как у него подгибаются ноги и перехватило горло.

— Этого не может быть, — хрипло прошептал он.

— Может. Я был без сознания, а теперь очнулся. Помоги мне, Джордж! — Голос как будто был не мистера Томпсона, но… черт возьми, чей же тогда? — Джордж, ну что же ты? Помоги мне, ведь я умираю, помоги мне выбраться из этой проклятой машины, помоги, пожалуйста! Ты только открой дверцу, а дальше я сам.

Оттуда, где он стоял, Поборски не мог видеть Лестера — только зеркальце заднего вида и верх сидений; но до его сознания дошло, что голос как-то уж слишком свободно долетает до него из закрытой машины. И это не был голос Лестера. Казалось, это шепчет какой-то старик, Томпсон гораздо моложе. Минуту длилось молчание, Поборски подумал (с облегчением, накрывшим его прохладной волной), что голос из машины с трупом — следствие перегрева на солнце. Молчание продолжалось.

— Тьфу ты! — Джордж сплюнул. Он нащупал в кармане брюк кольт и осмотрелся кругом. «Жарко, как в августе», — подумал он.

— Джо-о-рд-ж… — Тот же голос, но на этот раз он звучал так, словно человек при последнем издыхании пытался что-то сказать, с трудом выговаривая слова. — П-о-м-о-г-и м-н-е.

Поборски вздрогнул и заставил себя подойти к «шевроле» на несколько шагов. Лестер Томпсон лежал в прежнем положении. Он не шевелился. Джордж уже было направился к дверце со стороны водителя, но резко остановился. Как же он забыл, что этого нельзя делать? Он может умереть, если будет так опрометчив… Послышался какой-то звук. Джордж резко обернулся. Никого. И тут ему попалась на глаза медная проволока, лежавшая в трех футах от него. Поборски недоуменно смотрел на нее, усиленно соображая, как это он не замечал ее раньше. Звук, который он услышал, скорее всего, и принадлежал этому куску проволоки… если его случайно задеть, но… Поборски не задевал его, он точно знал, что его башмаки ничего не касались. Ему вдруг ужасно захотелось убрать эту никчемную железяку, выбросить ее с дороги, захотелось настолько сильно, что лицо исказилось в гримасе. Он сделан шаг к проволоке, но прежде чем наклониться, чтобы подобрать ее, Джордж повернул голову и посмотрел на Лестера, видневшегося на переднем сиденье. Голова исчезла. Поборски чувствовал, что теряет контроль над собой; все было алогично и лишено какого бы то ни было смысла. Желание осмотреть Томпсона вблизи было почти неодолимо, но страх перед неизвестностью был не менее силен. Поборски колебался. Наконец он решил, что сначала выбросит проволоку. Она почему-то бесила его. Это выглядело просто смешным (какой-то кусок проволоки!), но Джордж ничего не мог поделать со своей яростью. Он снова повернул голову и глянул на проволоку… вернее, на то место, где она только что лежала, потому что сейчас ее там не было.

— Э-а-а! — издал он удивленный невнятный возглас, пристально осматривая полотно Гленн-роуд.

Проволока исчезла. Но это, конечно, было совсем не так; он был настолько потрясен, не увидев проволоку на прежнем месте (она лежала там секунду назад), что ему показалось, будто он оказался в каком-то вакууме. Времени как будто больше не существовало. Внезапно, продолжая механически искать глазами проволоку, он почувствовал, как что-то обхватило его правую ногу… Только тогда Поборски и увидел, наконец, ГДЕ проволока, когда она впилась ему в кость. Кожа и мясо отступили под натиском острого как бритва металла. Какая-то сила потянула его тело вдоль «шевроле». И даже нечеловеческая боль не затмила всепоглощающего ужаса при мысли, что его тащат… навстречу смерти. Джордж тщетно пытался добраться до кольта, который ему одолжил заместитель шерифа, но даже если б он его достал — в кого стрелять? Он никого не видел, только проволока полностью обмотала его правую ногу, словно удав — свою жертву, и тело продолжало помимо воли перемещаться вдоль «шевроле», в котором находился труп Лестера Томпсона. Внезапно боль в распоротой ноге исчезла, и Поборски почувствовал, как по животу расплывается что-то теплое. Он посмотрел вниз: это была его кровь.

Глава двадцать вторая

— Останавливай, Джек! Останавливай! — почти на ухо закричал Лоулесс своему заместителю.

Монро резко затормозил, и тишина Фелл-роуд огласилась пронзительным визгом. Когда они остановились, Чарли учуял запах паленой резины.

— Твою мать, Джек! — Лоулесс щелкнул пальцами. — Я же говорил ехать медленно.

Пока они двигались по Уэст-стрит с севера на юг, Монро прервал молчание только один раз:

— Шериф! Если на других направлениях то же, что и на Глен, то… я не понимаю… из Оруэлла нельзя выбраться, что ли?

Лоулесс отвернулся и чуть слышно ответил:

— Будем думать об этом позже. Лучше не загадывать наперед, хотя я жду самого худшего…

После этого никто не произнес ни слова.

— Шериф, здесь же нет ни одной тачки… — заметил Монро.

— Да? — Лоулесс посмотрел на дом, напротив которого они остановились.

Здесь жила семья Тэдди Фортэна. Им уже звонили, но трубку никто не снял. Из этой семьи никто в городе не объявился. Наверняка уже мертвы. У Чарли это не вызывало сомнений, так как было точно известно, что в трех соседних домах все погибли. Крайний дом находится в том месте, где Бингем под прямым углом упиралась в Уэст-стрит.

— Конечно нет! Потому что никто с самого утра не проезжал этой дорогой. Ты знаешь, Джек, я не хочу быть первым. Уверен, что и ты не хочешь.

— Может, здесь все-таки удастся проехать? — подал голос с заднего сиденья Бессон. В его голосе чувствовалось беспокойство.

— Не думаю, Чак! Лучше не проверять на собственной шкуре.

— Черт! И это на всех дорогах, ведущих из Оруэлла! — воскликнул заместитель шерифа, хлопнув кулаком по ладони.

— Похоже! — пробормотал шериф. — Но я просто уверен, что только на Фелл-роуд мы не обнаружили машин с мертвецами. Чего нельзя сказать о других направлениях. — Он вызвал по рации Марка Лока. В сжатых фразах он объяснил ему (благо тот не задавал ненужных вопросов, отнимающих время), что нужно делать, чтобы поставить посты на всех дорогах и не выпускать из города людей, которые до сих пор были еще не в курсе аномальных событий, происходивших в Оруэлле. У самого шерифа просто не было времени, чтобы расставить эти посты на выезде из города. Нужна была помощь не одного человека, иначе жертв будет гораздо больше. Чарли обязался проверить Фелл-стрит, выходящую в нужном направлении в нескольких милях западнее Фелл-роуд. Шериф с заместителем высадили Чака Бессона, нервно улыбнувшегося им на прощанье, и направились на запад. Бессону, в отличие от Поборски, не досталось ни рации, ни кольта, а лишь обещание прислать кого-нибудь в помощь при первой возможности. А сейчас им надо спешить, в это время кто-то может ехать на юг по Фелл-стрит, совершенно не представляя, что его ждет смерть. И таких может оказаться не один и не два. Бессон устроился у почтового ящика Фортэна и решил набраться терпения.

— А вот теперь поддай газу! — сказал Лоулесс Монро. «Форд» рванул вперед, но через несколько секунд Джек вдруг стал резко тормозить.

— Что такое? — закричал шериф.

— Черт! Черт! О черт! — повторял как заведенный Монро. — Там… Я что-то видел… там. — Он показал указательным пальцем назад через плечо. — На лужайке, перед домом. Кажется, домом Мориссона.

— Что ты видел? — Шериф посмотрел на своего заместителя. Бледный как полотно тот ответил ему каким-то загнанным взглядом.

— О черт! — Монро скривился. — Там, кажется, трупы, несколько трупов.

Они остановились в четверти мили от окружного морга. После поворота с Бингем они миновали с десяток домов. На этом отрезке Фелл-стрит между Бингем и Южной (на этот момент, по крайней мере) никто из здешних жителей не объявился. Вымер целый квартал.

— Поворачивай назад! — выкрикнул Лоулесс — Быстро! Быстро!

Он вдруг осознал, что именно в этой части Оруэлла находится окружной морг. За ужасными событиями, захлестнувшими городок с самого рассвета, он (да и Монро, и Лок) как-то потерял из виду, что тот, кто убил Клинга и Ламбино, находится в Оруэлле. Эта часть городка не была окраиной, но здесь ни в одном доме телефон почему-то не отвечал (во всяком случае, Донна Маквой и Дарлин Пинчер, работавшие в женской консультации Оруэлла, беспрерывно названивали по всем номерам из телефонной книги, и этот участок они обзвонили еще час назад), никто из жителей этого района так и не появился у муниципалитета.

— Шериф, наверное, это у Хью Мориссона на лужайке.

— Шевелись! Возможно, кому-то нужна помощь.

Чарли подумалось, что не будет ничего удивительного, если кто-нибудь, истекая кровью, все-таки нашел в себе силы выползти из дома. Но в этом случае его спасти все равно не удастся. Мориссон, насколько шерифу было известно, должен был выехать еще рано утром. Он работал в Оруэлле.

Но уехал ли он? Монро остановил «форд» возле дома Мориссонов. Перед двумя мужчинами предстало жуткое зрелище. Джек тихо простонал, закрывая лицо руками. Затем быстро опустил стекло пониже и быстро высунул голову наружу, чуть не ударившись затылком. Его шумно вырвало.

— Да, мы, видать, тут надолго не задержимся, — пробормотал шериф и включил рацию. Когда на связь вышел Лок, Чарли коротко сообщил ему подробности. — Свяжись со Стронгбоу, и пусть один из них рвет на Фелл-стрит. Необходимо поставить кого-нибудь, чтобы не пропускать выезжающих.

— Ты говоришь, там несколько трупов? — послышался слабый голос Марка.

— Марк, я еще… недостаточно рассмотрел… что и собираюсь сделать. — Чарли передернуло, хотя он специально отвел взгляд от лужайки Мориссонов. Он уже догадался, что трупы — жертвы того, кто побывал в окружном морге. — Если кто-то… жив, в чем я сильно сомневаюсь, или если обнаружу что-то важное, я сообщу тебе, Марк. Пусть к нам кто-нибудь подъедет. С оружием. И для Джека.

— Э-э, Чарли, постой! — Лок кашлянул. — Ты не думаешь, что мне нужно… нужно подъехать к вам? Как по-твоему?

— Нет, док. Оставайтесь на месте, — твердо сказал шериф. Судя по голосу, Локу абсолютно не хотелось мчаться на Фелл-стрит. — Сейчас это самое необходимое. Как там у вас?

— Плохо, Чарли! — выдавил Лок. — Труднее всего с женщинами. Все в такой панике, что я с трудом сдерживаю их на пару с отцом Каспером. Они хотят увезти детей в безопасное место…

— Да, да. Конечно.

— Мы уже объясняли им, что из города выехать нельзя, но до них никак не доходит. Они мне не верят. Неудивительно — я сам себе не верю…

— Хорошо, хорошо, Марк. Крепись, может, что-нибудь изменится. Да, чуть не вылетело из головы. Будьте осторожны. Пусть никто без крайней необходимости не шатается по улицам. Гость, который сделал это, может наведаться в торговый центр. Я даже уверен, что так и будет.

— Как ты думаешь, кто это?

— О Господи, Марк! Откуда ж я знаю? Я боюсь, что это не кто-то, а что-то. Мне кажется, что это не человек. Не похоже…

— О черт!

— Все. Я буду держать с тобой связь.

Лоулесс посмотрел на Монро. Тот вытирал подбородок, стараясь изо всех сил не смотреть на лужайку, хотя взгляд его тянуло как магнитом к ужасному зрелищу. Он просто не мог справиться со своими глазами: влево, вперед, вправо; влево, вправо, вперед.

— Джек, с тобой все в порядке? — спросил Чарли, хотя знал, что вопрос неуместен.

— Да. Все о'кей, — неуверенно ответил заместитель шерифа.

— Тогда пошли. Нам нужно посмотреть своими глазами, посмотреть поближе.

— Да.

— Джек, оживись немножко.

— Я в порядке, шериф. — Монро попытался улыбнуться.

— Нет, Джек, ты меня не понял. Тот, кто это сделал…

— Что?

— В общем, эта тварь может быть где-то поблизости. У меня, только у меня кольт и не Бог весть сколько патронов. Ты — без оружия. Вот-вот кто-нибудь сюда приедет, но мы должны быть очень осторожны.

— Я понял вас, шериф.

— Тогда выходим. Держись рядом со мной.

Он открыл дверцу, она тихо щелкнула в тихом неподвижном воздухе. Через секунду единичный щелчок раздался с другой стороны. Мужчины вышли, оставив дверцы «форда» открытыми. Джек подошел к Чарли, и они на минуту замерли. Тишины была гнетущей. Особенно нервировала эта чертова неподвижность воздуха. Тополь у подъездной дорожки Мориссонов казался неживым, точно это был специальный макет для съемок фантастического фильма, действие которого происходит на планете с погибающей флорой. Тополь застыл, раскидав свои уродливые ветки-руки, он замер, словно гадюка, желающая выглядеть обычной сухой палкой.

Чарли вслушивался. Он надеялся услышать того, кого они упустили минувшей ночью, если этот «кто-то» еще рядом. Он надеялся. Но ничего, конечно, не услышал. Медленно, очень медленно он перевел взгляд с мертвого тополя на лужайку, желудок начал сжиматься. Усилием воли шериф заставил его успокоиться. Восемь человек. Лоулесс насчитал останки восьми человек! Хотя на расстоянии, хоть и небольшом, он мог и ошибиться. Небольшой такой склад трупов. Невозможно было определить, кто из Мориссонов и их соседей лежит здесь. Невозможно, потому что… Лоулесс уловил какой-то звук. Он нарастал. Шериф облегченно вздохнул. Это был звук автомобиля, ехавшего по Фелл-стрит со стороны центра. Через минуту показался двухдверный «понтиак», за рулем находился Джо Бирс, юрист округа. Среднего роста, жилистый, с широкими плечами и непомерно длинными руками, он плавно притормозил возле «форда» шерифа.

— Добрый день, шериф! — Он выдавил слабую улыбку. — Рад вас… — Бирс запнулся, и его нижняя челюсть отвисла, как будто ему туда неожиданно бросили тяжелую гирьку.

Чарли совсем забыл, КАК для окружающих (знавших его ранее) он может выглядеть в лучах яркого октябрьского солнца. Он совсем забыл об этом (Джек в определенной степени привык за несколько часов к этому, во всяком случае, старался меньше смотреть на него) и забыл отвернуться. Сказать, что у Джо был ошарашенный вид, значит ничего не сказать. Выпучив от удивления глаза и хлопая губами, то открывая, то закрывая рот, он напоминал выброшенную на берег рыбу. Чарли разозлился. Редко выпадали минуты, когда он забывал о том, что его лицо (и весь организм) молодеет с фантастической скоростью. Но вот такие, как Бирс, напоминали ему Об этом даже тогда, когда было о чем подумать и кроме собственного лица. А теперь… теперь Чарли вновь с ужасающей ясностью увидел всю нелепость картины, представшей взору Джо Бирса. Двадцатипятилетний заместитель шерифа Джек Монро и шериф округа Чарлз Лоулесс… который выглядит на двадцать пять… в свои сорок девять лет. Да, это было настолько же нелепо, насколько и страшно. Но Чарли был зол и на себя. Пожалуй, даже больше, чем на юриста. Сейчас, в этот не по сезону жаркий день конца октября, Лоулесс клял себя на чем свет стоит за то, что зашел в дом Холистера, хотя мог этого не делать. Чарли боялся, боялся за свою жизнь. Если б ему, по крайней мере, угрожала обычная физическая смерть, будь то от пули, ножа или яда, он бы еще как-то смог это понять. Но то, что происходило с ним сейчас, было, по его мнению, намного ужаснее. И хотя в данный момент о смерти как будто бы не шло и речи, будущее, однако, хранило нечто пострашнее этой самой старухи с косой. На худой конец, Чарли должен был отвернуться, прежде чем Бирс увидел его лицо. Должен был, это непростительно с его стороны. Уже несколько часов Лоулесс жалел, что не носит стетсон. Пожалуй, надо бы найти где-нибудь подходящий по размеру. Это его не спасет, но, по крайней мере, в некоторых случаях он убережет лицо от посторонних взглядов.

— О Господи! — пробормотал Бирс — Мистер Лок говорил мне… но… я не думал… боже мой, боже мой… мистер Лок гово…

— Здесь мертвые! — сказал Монро, показывая на лужайку. — Мы с шерифом немного задержимся, а вам нужно ехать дальше.

Лоулесс наконец отвернулся; теперь его глаза смотрели на кровавое месиво на бледно-зеленом газоне. Чарли был благодарен Джеку за то, что он избавил его от необходимости говорить что-то Бирсу, ведь тогда он не мог бы стоять повернувшись к нему спиной. Бирс даже и сейчас, когда уже не видел двадцатипятилетнего лица сорокадевятилетнего шерифа, с трудом вникал в смысл того, что ему говорил Джек. А если бы с ним разговаривал Чарли, понял ли бы он хоть одно слово? «Да, — подумал Лоулесс, — это становится помехой для окружающих и, наверное, очень скоро превратится в серьезную помеху для меня самого. Впрочем, проблема есть уже теперь».

— Да, конечно, конечно, я… — Тут взгляд Бирса перескочил с затылка Лоулесса на дом Мориссонов и… на лужайку. — О-о-о! — только и сумел он произнести.

— Не смотрите туда! — крикнул Монро и быстро сделал несколько шагов к Бирсу. — Не смотрите! Не надо! — Джек заслонил от глаз юриста сваленные в кучу останки убитых людей.

— Че-е-е-ерт! — протянул Бирс. Он держался за живот правой рукой, словно успокаивал желудок, лицо исказила кривая гримаса. — Это уж слишком… на сегодня… — прошептал он.

— Вы совершенно правы, мистер Бирс! Но вам нужно спешить. Вы уже в курсе того, что… что из Оруэлла невозможно выехать? На окраине что-то странное, и… если кто-то захочет покинуть город… то… умрет от потери крови.

— Да… да, я знаю, — ответил Бирс.

— К сожалению, не все в городе знают об этом. Надеюсь, вы сможете быть убедительным, что бы вам ни говорили?

— Да, я… я смогу, — прошептал Бирс и быстро добавил: — Доктор Лок уже направил несколько машин на Уотер и на Парис-стрит, чтобы они сигналами гудков вызывали людей из домов, они обязательно…

— Хорошо, — оборвал его Монро. — Как я вижу, доктор Лок наконец пришел в себя. Он будет очень полезен в…

— Джек, поспешите! — перебил Чарли своего заместителя.

«Вы слишком долго болтаете с Джо», — хотел добавить он. К тому же ему не нравилось столь долгое созерцание трупов на лужайке. Тот, кто их оставил, мог с минуты на минуту вернуться и… Чарли подумал о Монро, у которого не было никакого оружия, и о своем кольте с одной запасной обоймой. Конечно, он не знал, понадобится ли вообще оружие, но положение казалось ему очень ненадежным. Хью Мориссона нельзя было назвать слабым или трусливым парнем, однако…

— Время, Джо! — При звуках его голоса Бирс вздрогнул, и на мгновение Джеку даже показалось, что его сейчас стошнит, хотя он удержался при виде трупов.

— Дышите глубже, — посоветовал он Бирсу.

— Ничего… со мной… все хорошо, — пробормотал юрист.

— Джо, доктор не нашел для вас рацию? У меня есть несколько в офисе.

— Нет, шериф. Мы… мы спешили… там такой кошмар…

— Ладно. Ничего страшного. — Лоулесс говорил с Бирсом, стоя к нему спиной. — Потерпите несколько часов, Джо, и мы пришлем кого-нибудь к вам. Всего несколько часов, и, думаю, все в Оруэлле будут знать… об этом. Вам известно, что ни в коем случае нельзя приближаться к машинам, которые вы можете увидеть и наверняка увидите?

— Да, доктор успел мне объяснить. Я это знаю. Это, конечно… невероятно и… Но я знаю. Я остановлюсь футах в двадцати от последнего дома и поставлю машину поперек дороги, чтобы никто не смог проехать.

В этот момент Чарли подумал: откуда у него вообще появилась уверенность, что это подобие дьявольской стены (которая, несомненно, охватывала Оруэлл кольцом) идет на некотором расстоянии от самых крайних домов города? Да, так на Гленн-роуд в северо-восточной части и на юго-востоке, но на Фелл-стрит она, вполне возможно, проходит в черте города, и тогда… тогда он посылает Бирса на верную смерть! Но у Лоулесса не было выбора. Он мог надеяться только на Бога и на удачу.

— Джо, я думаю, все будет хорошо. У вас есть вода? Сегодня очень жарко.

— Нет… но я., .

— Джеки, отдай нашу флягу! — приказал шериф, по-прежнему не поворачивая головы.

Монро повиновался. Через пару секунд кремовый «понтиак» рванул в южном направлении. Лоулесс наконец повернул голову. Монро смотрел вслед удалявшемуся автомобилю, но, как подумалось Чарли, ему просто не хотелось смотреть на лужайку перед домом. Через силу Монро заставил себя взглянуть на шерифа. На какой-то неимоверно краткий миг в глазах парня сверкнул огонек панического страха. И это вовсе не было вызвано тем, что им предстояло делать, — нет, это было совсем иное, и Чарли знал, что это. По-видимому, он сбавил еще пару годков. Его молодость прогрессирует, и Джек ужаснулся именно его внешности.

— Опять? — тихо спросил он Монро, уверенный, что тот понял, о чем идет речь.

— Э-э… нет… все пока… нормально и…

— Ладно. — Лоулесс махнул рукой. — Двум смертям не бывать!

— Но, шериф…

— Джек! Мы слишком долго топчемся на месте! Пошли.

Он направился к лужайке. Гул «понтиака» мистера Бирса окончательно стих вдали. Именно в это мгновение Лоулесс услышал жужжание.

Вначале Чарли решил, что это ему кажется. Обычная ассоциация с лежащим на солнце мертвецом. Разлагающийся труп и мухи составляют как бы единое целое. Он и Монро подошли довольно близко к страшной куче и могли теперь довольно ясно ее рассмотреть. Груда конечностей: рук, ног, ступней, кистей рук. И ни одного целого трупа. Чарли показалось, что в верхней половине туловища крепкого на вид мужчины он узнал Хьюберта Мориссона. Но наверняка сказать было невозможно: лицо было залито кровью, а щеки и губы отсутствовали. Внутренности выпотрошены. Несколько белых ребер торчало среди обрывков мяса, точно чьи-то длинные бескровные пальцы. Ноги и руки (их было не меньше десяти пар) блестели на солнце своими культями. «Эти люди, — подумал шериф, — умерли не от кровотечения, они не были заморожены и не умирали смертью Гэла Хокинса. Они были…»

— Дьявол, их, кажется, кто-то сожрал, — прошептал Монро.

Он быстро отвернулся, ему стало дурно. Однако за последние часы ему не удалось нормально поесть, так что рвать было нечем. Опустившись на четвереньки, Джек лишь натужно отплевывался. Жужжание. Снова это странное глухое жужжание. Когда они подошли к куче, Чарли решил, что ошибся, ведь останки были довольно свежими, не засохла даже кровь. Однако теперь он снова слышал довольно отчетливое жужжание. Жужжание мухи.

— Джеки, тише! — прикрикнул Лоулесс. Монро через силу замолчал. Рот был набит слюной, но Монро даже задержал дыхание. И ему тоже показалось, что он тоже что-то услышал. Жужжание — но Лоулесс ничего не видел. Сонное, размеренное, убаюкивающее жужжание. Оно затягивало, как глубокое жерло вулкана, на дне которого таились тьма и покой. Жужжание было отталкивающим и великолепным одновременно. Чарли смутно чувствовал, что этот монотонный звук гипнотизирует его, обволакивает мягкой шелковистой сетью, такой нежной и приятной. Чарли стало спокойно и необыкновенно хорошо. Жужжание символизировало жизнь, но также и смерть. Смерть одного, жизнь другого: кого — Чарли не знал. Единственное, что ему хотелось, так это прилечь здесь, на этой осенней лужайке, освещенной солнцем, горячим, как в конце мая, и… заснуть. Нет, сначала успокоиться, не просто успокоиться, а вобрать в себя умиротворение, словно пригоршню жареного попкорна. И потом заснуть, не обращая внимания на свалку человеческих останков, не думая ни о чем. Заснуть, потому что ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО! Да, именно так. Сонливость придавила пудовыми гирями руки, плечи. Кольт, казалось, весил сто фунтов, и у Чарли уже не было сил его удерживать. Безразличие опутывало волю и разум. Господи, он же не спал всю ночь, как давно он не спал! Поэтому не надо пытаться пересилить себя, не надо! Нужно прилечь (и не беспокоиться о мертвых, потому что они мертвы!) и заснуть, набраться сил. Куда спешить? ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО! Лоулесс чувствовал, как сознание его медленно погружается в сонную бездну и по всему телу разливается блаженство: как хорошо! Наконец-то оно получит, очень, очень скоро получит долгожданный отдых.

Чарли уже видел себя лежащим на толстом старом матрасе в тени сарая у своего дяди на ферме в Мэне. Он сонно разглядывал дом, одним ухом слушая монотонное жужжание мух. Этот звук навевал дремоту, умиротворение от мысли, что лето не кончилось и теплая сухая погода будет стоять еще не один день. Хотя сами мухи отнюдь не были приятными насекомыми, их ровное гудение возле сарая мощно подпитывало мысль, что жизнь прекрасна.

В какой-то момент Чарли заметил улыбающееся лицо своего дяди, ласково подмигивавшего ему. Он что-то говорил, Чарли не слышал слов, но это было не важно. Примерно он знал, ЧТО говорит ему дядя. «Чарли, наслаждайся жизнью, тебе только двадцать два, и ты должен почувствовать полный кайф от моего блаженного уголка! Может, есть подобные места, где тишина наполняет душу другими чувствами и понятиями о мире, может, такие и есть где-нибудь в Аризоне или Монтане, но они ничуть не лучше, потому что лучше не бывает, Чарли!» Да, дядя мог говорить примерно это. И Чарли был согласен с ним. Он находился в частичке Эдемского сада, пусть временной и не настолько полной, как настоящий Эдем, но все же. И это гудение фермерских мух не нарушало гармонию, скорее наоборот. А дядя улыбался. «Странно, — подумал Чарли, глядя на своего дядюшку, большого оптимиста, — как это я раньше не замечал, что у него на голове». Вместо волос были черви, которые как будто протягивали свои невидимые рты к лежащему в тени сарая Чарли. Прическа из червей. Дядя всегда носил косой пробор, и шевелящиеся черви не нарушали любимую дядину прическу. Дядя все что-то говорил и говорил, но теперь до слуха Чарли долетали лишь отдельные слова:

— Шериф… шериф, скоро будет жарко… шериф… смотри не засыпай… шериф… шериф…

Все это очень странно, потому что тогда еще Чарли не был шерифом. Он никогда не говорил никому (тем более дяде), что хочет стать шерифом округа, поэтому услышать эти слова из уст дяди было более чем удивительно. Однако не было никакого сомнения, что дядя называл его именно шерифом. Чарли хотелось спать, было так спокойно и хорошо, и самое лучшее, что можно было сейчас сделать, это немножко поспать. Его не беспокоила даже эта дядина экстравагантная прическа из червей, белых, как личинки; раз ему так нравится, пусть носит такую. Ведь про Чарли он же ничего не говорит!

— Шериф! Шериф, черт возьми! — в самое ухо вонзился словно острая отвертка голос Монро, и Чарли очнулся. — Что с вами, шериф?

— О-о-х! — Лоулесс застонал. Он чувствовал себя так, будто пять минут назад его ударили чем-то тяжелым по голове.

Монро был ужасно бледен, глаза лихорадочно блестели.

— Что с вами, шериф? Бог мой, вы были прямо как сумасшедший!

— О-о-х! — вновь простонал Чарли, хватаясь за макушку. Она была горячей, словно внутри головы кто-то палил костер, питая его мозговым веществом.

— Как вы себя чувствуете? — хрипло зашептал Джек. — С вами все в порядке, а? Что-то болит? Вам плохо, шериф?

Чарли понял, что он просто-напросто заснул. Заснул стоя. Перед грудой человеческих останков. Чарли отчетливо запомнил сон, успевший присниться за какие-то секунды. Его дядя давно был в могиле, и эти черви на его голове… Это ничего, но вот монотонное жужжание…

— Джек! — Лоулесс с трудом разлепил спекшиеся губы; он не узнал собственного голоса. Казалось, кто-то приложил к спине раскаленную сковородку. Горячее солнце палило нещадно. — Джек…

— Да, шериф? — Монро обнял его и посмотрел прямо в лицо.

— А где… жужжание? Ты слышал, как что-то жужжало?

— Да, конечно! Оно только что прекратилось. Как вы? Вам плохо?

— Нет… нет, со мной… нормально, со мной все… Черт, Джеки, это было странное жужжание. Похожее на мух, но… и не похоже. Почему оно прекратилось?

— Я не знаю. Но я вообще не видел мух!

— Я тоже, но жужжание было. И я… Черт! — Лоулесс отшатнулся.

— Господи! — прошептал Монро, оба онемели. Потому что им предстояло увидеть кое-что похлеще, нежели сны стоя. Увидеть второе, не успев даже осмыслить первое.

— О Господи! — снова произнес Джек, невольно пятясь. В свалке конечностей одна нога торчала почти под прямым углом. Среди мышц белел обломок кости, примерно дюйм в диаметре. Шериф и его заместитель отлично видели, что произошло. Из культи вдруг полетели обломки, словно кость была полая и была вовсе не костью, а яичной скорлупой. Что-то прокладывало себе путь наверх из округлой кости. Сонное жужжание наполнило воздух, густой от жары, словно сироп, прежде чем Чарли увидел огромную муху, раза в три больше обычной. Сначала появилась голова мухи с черными как уголь глазами, похожими на мелкие горошины. Затем показалось ее тельце. У Лоулесса перехватило дыхание, сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Таких мух Чарли никогда не видел и не слышал об их существовании (то же, как он полагал, можно было сказать и о Джеке). Еще один подарочек… Лилипута? Муха была желто-золотистого цвета. Вся, даже лапки. Одни только глаза были ужасающе черные; они напоминали дыры. Когда появилась голова, Чарли вдруг показалось, что муха посмотрела прямо на него. Да нет, он не смог бы этого заметить, хотя муха и была гораздо крупнее шмеля и глаза у нее были большие и круглые. И все-таки, все-таки Чарли был почти уверен, что на краткий миг он встретился с ней взглядом. Было такое ощущение, будто смотришь в бездну, и… эта бездна тоже смотрит на тебя. Она заглядывала внутрь, словно читала мысли, она растворялась в душе, как яд в крови, текущей по жилам. Она всасывала в себя и всасывалась сама, и это походило на какое-то сумасшествие. Жужжание прекратилось (несколько позже Чарли заметит, что эти странные мухи жужжат почти непрерывно, даже когда не летают), точь-в-точь как маленький стертый кусочек магнитофонной ленты, пришедшийся на середину мелодии. Это продолжалось меньше чем мгновение. Затем муха отвела взгляд и зажужжала снова. Золотистое брюшко переливалось на солнце; желтизна была настолько яркой, что слепила глаза. Чарли вдруг подумал (и как только подобные мысли успевают появиться и тем более ужиться с другими, одна чудовищнее другой?), что эта муха (познакомься он с ней где-нибудь в более приличном месте, например в супермаркете «Две жизни» в отделе сувениров) была бы неплохим маленьким подарком младшей дочери. Так, забавная безделушка, которую можно положить в любом месте спальни. К сожалению, ситуация была иной. Чарли никому не пожелал бы такого подарочка. А если учесть, что он еще не знает, на что они способны… Было бы просто замечательно, если бы они лазали по трупам, откладывая свои яйца. ПРОСТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО! Но шериф был почему-то уверен, что способности этих тварей отличаются так же, как сами мухи отличаются от обычных мух. Золотистое насекомое принялось вальяжно чистить распрямившиеся крылышки, золотистые, как и все тело. Но жужжание не прекращалось.

— Шериф! — не своим голосом прошептал Монро. — Что это? Таких же не бывает!

— Джек… — тоже шепотом ответил Лоулесс (интуиция требовала от него не делать резких движений и говорить очень тихо). — Здесь многое уже произошло из того, чего…

— Черт! — вскрикнул Джек, и муха, усердно занимавшаяся своими крылышками, вдруг оставила свои заботы.

Чарли показалось, что она ищет глазами-дырами источник, пославший этот звук (крик «Черт!»). Но в следующую секунду Лоулесс забыл о ней, потому что увидел то, из-за чего вскрикнул Монро. Новая муха появилась из глаза того трупа, который Чарли принял на Хью Мориссона. Глаз, пустой остекленевший глаз, смотревший на солнце не жмурясь, начал дергаться, как будто его кто-то толкал изнутри. Правый глаз Хьюберта Мориссона кто-то жрал. Еще одно существо, наверное чавкая потихоньку, прокладывало себе путь наружу. Глазное яблоко наконец провалилось в образовавшееся отверстие, и вылезла еще одна точно такая же муха. Она стала неспешно чистить свою мордочку передними лапками, напоминавшими золотые нити, только очень толстые нити. Первая муха зажужжала сильнее. Вторая ответила таким же сонным звуком. Затем медленно переползла через переносицу ко второму глазу. Послышалось едва уловимое чавканье. Вторая доела (точнее, дохлебала, как суп) глаз и неторопливо начала путешествовать по телу. Быть может, в поисках новых глаз. Чарли заметил, что муха стала чуть-чуть крупнее, хотя, возможно, это был обман зрения, ведь насекомое только что набило брюшко содержимым человеческого глаза. «Должен разочаровать тебя, подружка, глаз больше нет. Ты перекусила последним». Шериф вспомнил о своих собственных глазах (и о паре глаз Джека), и у него засосало под ложечкой. Интересно, они летают? «Ну, конечно, осел! — прокричал внутренний голос — На кой черт им тогда крылышки?» Очень веский аргумент, более чем.

— Шериф… — прохрипел Джек. Чарли едва разбирал слова. — Что… что будем делать? Они какие-то странные и… наверное, опасные. Кто их знает, вдруг они… ядовитые?

— Да… да, ты прав. Надо… — Лоулесс резко замолчал. Он вдруг осознал, что совсем близко по Фелл-стрит движется автомобиль, а они с Джеком, ошарашенные (да, именно ошарашенные!) увиденным, совершенно отключились от внешнего мира. — Кто-то едет, — прошептал он.

— Да, — выдохнул Джек. Он хотел развернуться и направиться к тротуару, но шериф задержал его.

— Не двигайся, Джек, — прошептал он. Звук приближавшегося автомобиля становился все громче; машина вот-вот должна была показаться. — Обожди!

— Вы думаете, это настолько… серьезно? — Он повел глазами в сторону мух, ползавших по останкам трупов.

— Кто знает? — пробормотал шериф, пожимая плечами. — У меня нехорошее предчувствие, вот и все. Достаточно было посмотреть, как эта тварь высасывала глаз…

— Это Боб Джонс, — прервал его Монро.

Мистер Джонс был владельцем и одновременно официантом закусочной «Красный дракон», расположенной на углу Канзас и Йорк. Боб, по-видимому, направлялся в свое заведение, когда заметил «форд» шерифа со звездой на боку, а чуть правее и самого шерифа вместе с молодым заместителем Монро, кажется, его зовут Джим, или Джек, или что-то в этом роде. Джонс жил на Южной и поэтому добирался до центра по Фелл-стрит. Увидев полицейских, непонятно почему стоявших возле подъездной дорожки, Боб резко затормозил. Взвизгнули шины, и голубой «комаро» резко остановился, едва не поцеловав зад «форда». Джону просто необходимо было поговорить с кем-нибудь, а тем более с представителями закона. Когда протяжный визг распорол густой воздух, Лоулесс быстро посмотрел на мух. Они перестали ползать и уже почти не жужжали. Чарли это очень не понравилось. ОЧЕНЬ. Джонс открыл дверцу и вылез из «комаро».

С раннего утра Боб испытывал смутное чувство, что что-то не так, что Оруэлл какой-то уж слишком безлюдный. Вообще-то его бизнес в последнее время нельзя сказать чтобы шел в гору, но и особых неудач тоже не замечалось. А лето так вообще оказалось просто превосходное. Боб успел не только поправить свое материальное положение, но много больше. Примером тому мог служить хотя бы вот этот прекрасный «комаро» того же упоительного цвета, что и море у берегов Эллады в книжках по истории. Даже невообразимо голубое октябрьское небо, куполом обложившее Оруэлл, казалось не таким ярким, как новенькая тачка мистера Джонса. Боб не мог надышаться на свое сокровище, и его жена Майра, пухлая женщина с добродушным лицом, уже посмеивалась над ним, но Джонс не обращал на это внимания. Каждые полчаса, улучив минутку, он пробегал через кухню в гараж, где, счастливо улыбаясь и воздевая руки к потолку (соответственно, к небу), начинал благодарить Бога, и не только Бога. Он был готов благодарить и Майру, хоть она и смотрела на его новенький «комаро» более чем снисходительно. Затем он лобызал машину, словно любимую женщину, затем протирал ее тряпочкой и снова лобызал. Конечно, «комаро» появился благодаря (в основном) удачному лету в «Красном драконе». Но сегодня у Боба появилось странное чувство, что в этот день он вполне может поваляться в постели и никуда не ездить, потому что… посетителей не будет. Посетителей в обычном понимании этого слова. Внутренний голос нашептывал ему: «Боби, ты будешь тупее ослиной задницы, если упустишь этот день, потратив его на что-то другое вместо отдыха». — «А как же „Красный дракон“?» — вопрошал Бобби. «Красному дракону» нужен отдых, и ты отдохни, Бобби! Все равно никто не придет сегодня попробовать картошки фри и твоих фирменных пирогов с блаженного вкуса начинкой, потому что все знают, ВСЕ, что «Красному дракону» нужен отдых, отдых, ОТДЫХ…»

— К черту! — громко сказал Джонс пустой спальне (Майра уже ушла на кухню готовить яичницу-глазунью) и вскочил с постели, чтобы не дать предательскому внутреннему голосу выкопать в своем арсенале еще какой-нибудь веский аргумент.

«В конце концов, — подумал Боб, — иногда рано утром (в этот момент ему показалось, что утро особенно прекрасное) хочется полежать в кровати подольше. Может, это сказывается накопившаяся усталость, а может, еще что-нибудь». Но Джонсу было не впервой одолевать собственную слабость, и он, напевая себе под нос, поскакал, словно молодой горный козлик, в ванную.

Странности начались за столом во время завтрака, и утро, принесшее в Оруэлл солнце после долгого пасмурного перерыва, перестало казаться Бобу таким уж великолепным. Майра сказала, что у Смолеттов, их соседей, никого нет дома. А ведь всего чуть больше семи. Она хотела одолжить у Сьюзан Смолетт ее чудную соковыжималку (Майра вполне серьезно утверждала, что сок из соковыжималки Смолеттов вкуснее обычного) и пошла к ним, несмотря на ранний час, — Сьюзан вставала очень рано. Но никто ей не открыл. Она вернулась домой (решив, что Смолетты еще в постели и она, может быть, разбудила их дверным звонком) и позвонила им по телефону. Но трубку никто не снял. К тому времени, когда на кухне появился Боб, ее недоумение сменилось легкой тревогой. Женщина уверенно заявила, что еще вчера Смолетты никуда не собирались отправляться на рассвете (уж она-то знала бы!), значит, должны быть дома, по крайней мере хотя бы Сьюзан.

Сначала Боб не придал этому особого значения. Ему пришло в голову, что надо бы позвонить Энни Кросби, женщине, работавшей у него, и предупредить ее, что они сегодня откроются немного позже, так что та может не торопиться. Однако у Кросби никто не поднял трубку. Настал черед Джонса прийти в недоумение. Он хорошо знал, что Энн живет с матерью, пожилой женщиной, которая почти совсем не выходит из дому. Жили они на углу Ошкош и Парис, недалеко от дома шерифа Чарли Лоулесса. Непонятно, куда это Энни могла отправиться ни свет ни заря, зная, что ей нужно скоро идти на работу? Боб позвонил еще раз, с тем же результатом. Пожалуй, Джонс не придал бы этому особого значения (мало ли куда понадобилось старушке, а Энн отвезла ее, ведь всякое бывает), если бы не Смолетты, которые тоже ни с того ни с сего куда-то исчезли. Что-то такое еще вертелось у него в голове, но он никак не мог сообразить что. Боб стоял в гостиной, сжимая в руке телефонную трубку, и рассеянно смотрел в окно.

Вот прошла Майра — она пересекла лужайку, направляясь к дому Смолеттов. Опять к Смолеттам. Так беспокоится, что не поленилась отправиться к соседям еще раз. И тут Боба осенило, вот только почему-то от этого открытия ему вовсе не захотелось подпрыгнуть и крикнуть: «Эврика!» Смутное ощущение, подсознательно тревожившее его с самого раннего утра, превратилось в совершенно ясное заключение, как только Майра исчезла из поля зрения и его взгляд остановился на проезжей части улицы. Дело было в том, что за час с лишком, то есть с той минуты, как Боб проснулся, мимо его дома не прошло ни ОДНОЙ машины. Конечно, Южную нельзя было назвать самой оживленной улицей Оруэлла, но Бобу что-то не верилось, чтобы в будний день (ладно бы в воскресенье) ни единому жителю этого района не понадобилось куда-нибудь съездить. Вообще НИКОМУ! Это просто не укладывалось в голове, да тут еще эти Смолетты неизвестно куда подевались, и… мисс Кросби. Теперь он забеспокоился и сам. Выйдя из дома, он поспешил к Майре. Та махала ему рукой, стоя у приоткрытой двери гаража. Вид у нее был испуганный. Гараж Смолеттов оказался не заперт.

— Их «вольво» на месте, — почти шепотом сказала Майра, когда он приблизился. — Почему они не открывают?

— Потому что их нет дома, Майра, — не очень уверенно пояснил Джонс.

— Но ведь машина в гараже! — возразила жена. Она вошла внутрь и направилась к двери, соединявшей гараж с домом. Боб шел следом. Подойдя к двери, Майра толкнула ее. Заперто. Изнутри. — Куда они подевались? — недоуменно пробормотала она.

Боб почувствовал себя неуютно, словно они с женой тайком пытаются пробраться в дом к соседям.

— Пойдем домой, Майра, — попросил он. — Когда они вернутся, ты их спросишь, где они были. — Боб вдруг поймал себя на мысли, что не очень-то и уверен в том, что говорит.

— Вернутся? — воскликнула она. — Откуда вернутся?

Бобу подумалось, что, живи они в большом городе, он бы давным-давно взял бы да и вызвал полицию, но… Оруэлл — совсем другое дело. Здесь, казалось, ничего такого вообще не могло случиться, вообще ничего. Бобу совсем не улыбалось из-за чрезмерной подозрительности попасть в идиотское положение, став объектом соседских пересудов и насмешек. А что, если Смолетты куда-то поехали не на своей машине, — например, за ними кто-то заехал и свой «вольво» они оставили в гараже? Поэтому, когда Майра предложила взломать дверь, чтобы проверить, не случилось ли чего с хозяевами, Боб решил, что пора брать вожжи в свои руки, иначе страхи жены заведут их слишком далеко.

— Майра! — Он старался говорить спокойно и уверенно. — Это чужой дом. Ты понимаешь, ЧУЖОЙ! Пусть даже ты и дружишь с его хозяйкой. Ты что, хочешь с ней поссориться? Когда она…

— Но, Бобби…

— Ну что с ними могло случиться? Они куда-то уехали, а мы залезем к ним в…

— Тогда почему они оставили машину? — Майра тяжело дышала, в полумраке гаража он не видел ее глаз — только темные круги глазниц.

«Ничего не скажешь, — подумалось Бобу, — аргумент довольно веский, ведь у Смолеттов нет таких друзей или родственников, которые бы жили неподалеку. Им просто не к кому ходить пешком. Да еще с утра пораньше». И все же Боб продолжал уговаривать жену; он очень боялся, как бы они с Майрой не попали впросак и не оказались потом в глупом положении.

— Ты беспокоишься потому, что Сьюзан в это время обычно дома. Но разве не бывает так, что какой-то порядок существует годами, а потом — раз! — и нарушится? Мало ли какие у нее дела?

— Но, Боб! Ты же знаешь, недавно кто-то задушил двоих детей. — (Боб, конечно, знал это.) — И еще… пропал парень Андерсонов. Кажется, Пит. Ну, ладно… он мог просто сбежать после того, что случилось с его девушкой, но… ведь детей кто-то задушил! А вдруг…

— Никаких «вдруг», Майра! Детей задушили на загородной свалке. Там пусто и никого нет. А тут город, кругом люди, так что не говори глупостей. Пошли, Майра, пошли! — Джонс обнял жену и вывел из гаража. — Ты же видишь, что, если бы кто-нибудь проник в дом, были бы разбиты окна или взломана дверь, но… — Он махнул рукой в сторону фасада: — Все в порядке, никаких повреждений!.. — и увлек жену за собой. Майра вроде бы начала немного успокаиваться, но чем спокойнее была жена, тем тревожнее становилось на душе у самого Боба. Хорошо еще, что Майра не заметила, как необычно пустынна их улица. Перед тем как отправиться в свою закусочную, он еще раз заверил ее, что все будет в порядке, и пообещал, что, как только приедет на место, позвонит оттуда Смолеттам и поинтересуется, где это они пропадали (к тому времени они непременно вернутся!). Он расцеловал жену в обе щеки (он давно так не целовал ее), поцеловал нежно, словно прощался, по меньшей мере на наделю. Он вывел из гаража свой «комаро» (на несколько секунд все тревожные предчувствия улетучились как дым и к нему вернулось приподнятое настроение), помахал жене, прокричав, чтобы не беспокоилась, и поехал в сторону Фелл-стрит.

Появление мистера Джонса показалось Лоулессу очень некстати. Не успев еще выбраться из «комаро», тот взахлеб затараторил:

— О, мистер Лоулесс! Доброе утро, хотя оно мне почему-то не кажется добрым, несмотря на эту чудную погоду! Только жарковато чуть-чуть, вы не находите? Нет, оно немного странное, это утро, я… Вы знаете, я как раз хотел вас увидеть, и это очень удачно, что я…

— Не двигайтесь, Боб! — крикнул шериф.

Пока Джонс вылезал из машины, Чарли, не вслушиваясь в болтовню Боба, пытался быстро сообразить, как ему поступить и что делать. Одним глазом он следил за желтыми мухами, другим — за Джонсом. Монро же, словно заколдованный, продолжал наблюдать за насекомыми, которые, казалось, делали то же самое.

— Оставайтесь там, где стоите! — резко сказал Чарли. На лице Джонса появилось испуганное выражение, которое сменилось полнейшей растерянностью:

— Шериф, что…

— Не двигаться, — процедил сквозь зубы Лоулесс. «Этот идиот не видит трупы!» — подумал он про себя. На гладко выбритом лице Боба застыла растерянная улыбка. «Малыш вот-вот спятит», — подумал шериф.

— Я не понима… — Джонс запнулся так резко, словно внезапно потерял дар речи. Глаза его округлились, нижняя челюсть отвисла.

Лоулесс все стоял, не в состоянии сообразить, что же предпринять. Он знал только одно: эти мухи на самом деле совсем не мухи и отличаются от обычных как небо и земля. И не только по внешнему виду — их жужжание и, главное, их поведение было не такое. Чарли все больше и больше склонялся к мысли, что они ВИДЕЛИ его с Джеком и что они РАЗУМНЫ! А тут появился, как на грех, этот Джонс, походивший на шута горохового в своем «комаро». Теперь шериф отвечал еще за одного человека, которого угораздило остановиться у дома Мориссонов. При взгляде на Боба Джонса, застывшего с каким-то безумным выражением на лице, Чарли еле сдержался, чтобы не прокричать ему: «Твою мать! Какого черта ты не проехал мимо на своем ненаглядном драндулете цвета известного сексуального меньшинства! Какого черта тебе здесь надо? Может, хочешь полюбоваться этими милыми мушками? Поймать их в кулачок и послушать, как они жужжат? Хренов папаша „Дракоши“!» На какой-то миг Чарли овладело сомнение, уж не сгущает ли он краски, думая об этих мухах? Может, он СЛИШКОМ высокого мнения об их способностях, а это всего лишь мухи? Но нет, Чарли никогда не подводила интуиция, и он был уверен, что она не обманывает его и на этот раз.

В последнее время в Оруэлле происходило столько странного, что Чарли чувствовал — он вот-вот начнет привыкать к этому. К сожалению, все странное несло с собой смерть и несчастье, а потому допустить саму мысль, что эти новоявленные золотистые мухи могут оказаться существами вполне безобидными, было бы крайней степенью легкомыслия. Позволить себе такое Чарли не имел права.

— О-о! — сдавленно простонал Джонс. — О Господи! Чт-т-т-то это, шер-р-риф?

Чарли отметил про себя, что Боб пока что не заметил мух. Немудрено: мухи сидели не шевелясь, рассматривая кого-то из них троих. Джонс был так потрясен общим видом кровавой свалки человеческих конечностей, что ему было не до таких мелочей, как странные золотистые пятна, в которых только приглядевшись можно было опознать знакомое насекомое. Еще одна догадка осенила шерифа, и то, что произошло дальше, только подтвердило ее. Суть ее была в том, что Боб не имел ни малейшего понятия о страшных событиях, начавшихся вчера вечером. Вот почему, потрясенный тем, что увидел, он, скорее всего, истолковал все превратно. Может быть, из поведения шерифа и его заместителя он заключил, что они оба имеют какое-то отношение к страшной пирамиде, может, решил по каким-то другим соображениям, что самое разумное — поскорее убраться с этого места, но, как бы то ни было, Чарли не довелось услышать объяснений из уст самого мистера Джонса: он бросился бежать. Позже Лоулесс ругал себя за то, что не сумел найти подходящих слов, которые бы побудили Джонса вести себя разумнее. Хотя, признаться, в том состоянии, в каком находился владелец «Красного дракона», на него вряд ли подействовали бы какие-нибудь слова. Боб отошел от «комаро» футов на тридцать и теперь, подталкиваемый страхом и потрясением, он устремился обратно, к своему автомобилю. Он бежал по подъездной дорожке. Как только он вскрикнул и начал свой медленный, неловкий бег, Чарли сразу же (казалось, глаза сами поворачиваются, скрипя в глазных впадинах) посмотрел в сторону насекомых. Одна муха вышла из неподвижности. Создавалось впечатление, что ее смоляные глаза, похожие на приклеенные к желтой голове приплюснутые шарики, уже высмотрели себе жертву — естественно, ту, которая двигалась, привлекая к себе внимание. Монотонное жужжание стало громче. Муха поднялась в воздух и полетела вслед за Джонсом. Золотистая тварь летела совсем не так, как летают обычные мухи; в этом случае она настигла бы Боба очень быстро. Но нет — она сокращала расстояние до своей жертвы постепенно, неспешно, сопровождая свой полет неприятным ровным гулом. Казалось, она проглотила кусочек очень тяжелого металла, тянувшего сейчас ее брюшко к земле. Однако, несмотря на кажущуюся замедленность, все произошло слишком быстро, чтобы Лоулесс или Монро успели что-то предпринять. Они так и остались сторонними наблюдателями, хотя конечно же до поры до времени. Боб бежал неуклюже, и полы его расстегнутого пиджака развевались подобно крыльям летучей мыши. Джонс отнюдь не выглядел бывалым солдатом, решившим быстро отступить, он был само воплощение паники. Паника гнала его к машине. Муха летела наискось, чтобы в какой-то точке перерезать путь Бобу. Тот бежал не оглядываясь. При всей своей неуклюжести, он должен был успеть добраться до «комаро» раньше, чем его настигла бы золотистая муха. Насекомое неслось со скоростью быстро бегущего человека, но у Боба была, так сказать, фора. Он должен был опередить врага, о существовании которого даже не догадывался. Он бежал от трупов, или от полицейских, или от тех и других вместе взятых, но, сам того не сознавая, он убегал от никогда прежде не виданных им (Чарли подумал, что этих мух не видел еще ни один человек) насекомых. Выбегая на тротуар, Боб неловко выкинул вперед правую ногу и вскрикнул не своим голосом. Он поворачивал так резко, что потянул и, видно, очень сильно, мышцу бедра. Нога подвернулась, и Джонс рухнул как подкошенный, два раза перевернувшись. Он взвыл от боли, позабыв, от чего убегал. Оказавшись на спине, он громко застонал, схватившись обеими руками за правую ногу.

Лоулесс стоял, словно прикованный к месту. Он видел, как неспешно приближается к лежавшему на спине человеку муха того же цвета, что и солнце, лениво смотревшее с неба на все происходившее; он мог бы успеть на помощь Джонсу (хотя и не понимал, как именно будет помогать ему), но был словно стреножен путами, невидимыми и неосязаемыми… Это было словно в кошмарном сне, где воздух тяжел и плотен, как вода, и не дает двигаться быстро. Да, это походило на сон… Чарли даже забыл о существовании Джека, который замер не дыша.

Джонс перестал стонать, как только его слух уловил непонятное жужжание. Его лицо по-прежнему было искажено гримасой нестерпимой боли, но к этому прибавилось и недоумение, сменившееся испугом. Боб открыл рот, оголив два ряда мелких ровных зубов. И тут муха настигла его. На какой-то краткий миг она словно застыла на месте, повиснув в воздухе, — словно желала рассмотреть как следует (без лишней суеты) свою жертву. Ее крылышки были абсолютно неподвижны. Ровное, низкое жужжание действовало усыпляюще и вместе с тем будоражило и раздражало. Глаза Джонса, которые только что ничего не могли видеть из-за ослепляющей боли, сфокусировались на огромной золотистой мухе, направившей на него свои угольные шарики. Вид странного насекомого, парившего в двух футах над его лицом, заставил его умолкнуть, забыв о боли в ноге. Руки расслабились и потянулись к груди, принимая подобие защитной стойки. Восемь лапок шевелились, словно муха касалась ими чего-то невидимого. Они походили на золотые украшения. «Она представляет, как будет лазать по твоему голому пузу, когда ты подохнешь!» — мелькнуло в голове у Боба. Сквозь прозрачные крылышки он видел ярко-голубое октябрьское небо. Но золотистая завеса лишила его прежней красоты. Джонс издал нечто среднее между воплем ужаса и возгласом удивления. Муха отреагировала на это по-своему, она стремительно спикировала Джонсу на лицо. Он вскрикнул и попытался отмахнуться рукой. Ловко увернувшись от его ладони, муха опустилась точнехонько между глаз, там, где сходились на переносице мохнатые брови Боба. Пронзительный крик распорол воздух. Кричал ли Боб от боли или от страха и вполне понятного омерзения — кто знает, только этот истошный вопль вознесся к небу как мольба о помощи. Вопя без умолку, Боб безуспешно пытался поймать или прихлопнуть муху. Та продолжала сидеть у него на переносице, и в обычных обстоятельствах человек, даже испытывая сильную боль, непременно бы избавился без особого труда от надоедливой твари. Однако с Бобом все было иначе: он бил себя по щекам, тряс головой, бестолково размахивал руками и… ни разу НЕ ПОПАЛ по мухе.

Чарли смотрел на все это, не в силах сбросить с себя оцепенение. Муха оставалась у Боба на переносице, ее блестящее брюшко, словно смазанное жиром, дергалось в каком-то непонятном, зловещем ритме. «Она что — пьет кровь?» — подумал Чарли и, разорвав наконец невидимые путы, бросился к Бобу. И в это мгновение, несмотря на душераздирающие крики Джонса, он услышал еще один источник жужжания, монотонного, равнодушного, поглощающего. Уже на бегу он повернул голову и увидел вторую муху, поднявшуюся в неподвижный горячий воздух со лба трупа Хью Мориссона. Она гналась за шерифом. «Проголодалась, подружка?» — пронеслась у него в мозгу злорадная мысль.

Наверное, это была та муха, которая поедала стеклянные глаза мертвеца, хотя Чарли не был в этом уверен. Он несся так, словно от этой короткой дистанции зависела его жизнь; впрочем, возможно, так и было. За спиной слышались торопливые шаги бегущего Джека, а чуть сбоку приближалось монотонное жужжание. Чарли сосредоточил внимание на первой мухе (у него не было времени отвлекаться на желтую напарницу той, что сидела у Джонса между глаз, хотя он понимал, как ему будет НЕХОРОШО, если она настигнет его сзади). Лоулесс посмотрел на вздрагивающее брюшко… и тут только заметил, что муха с черными глазами-шариками ПОГРУЖАЛАСЬ в голову Джонса. Чарли был уже близко и видел это отчетливо.

— Помогите! — кричал Джонс. — Помогите! Я умираю, спасите меня, спасите кто-нибудь! Меня УБИВАЮТ! — Он махал руками, пытаясь смахнуть насекомое, вгрызавшееся в его переносицу, но по-прежнему не мог даже задеть муху. Снаружи виднелись уже только две золотистые лапки из восьми, когда Лоулесс подбежал к Джонсу вплотную. Он нагнулся и… (он понимал, что дотрагиваться до этой твари очень опасно; но это был естественный порыв в стремлении помочь человеку), однако… мухи не было… она… ИСЧЕЗЛА в голове Джонса. Просто-напросто исчезла. И Чарли… нет, это был не шок, не изумление — просто остановился и застыл, вперив взгляд в переносицу лежавшего на асфальте человека. Тот на несколько секунд перестал кричать и дергаться, как будто понял, ЧТО произошло. Чарли смотрел бессмысленными глазами на черную круглую дырку в голове Джонса, по размерам напоминавшую отверстие от пули, выпущенной из «магнума» сорок пятого калибра, и… ждал крови. Или еще чего-нибудь. Но не случилось ровным счетом ничего. Казалось, муха, забравшись внутрь, затянула пробуравленный ход миниатюрной черной ширмочкой, чтобы скрыть от любопытных глаз свои дальнейшие действия. Чарли смотрел и не верил своим глазам — насекомое прогрызло переносицу, но… осталась лишь черная дырка, и больше ничего. Боковым зрением он заметил подлетевшую вторую муху, и в то же мгновение в нескольких футах от Чарли резко, будто напоровшись на невидимую стену, остановился Монро. Чарли не мог видеть, куда смотрит Джек, но чувствовал, что тот смотрит именно на эту круглую дыру, похожую на увеличенный глаз той самой исчезнувшей мухи. Джонс издал неприятный булькающий звук и… зевнул, словно только что просмотрел вечерний выпуск новостей, сидя в кресле в своей гостиной. Потом его тело расслабилось, и он затих, погрузившись в безмятежный сон. Муха зажужжала чуть громче, точно одобряя увиденное, и полетела прямо на шерифа. Их разделяло расстояние не больше десяти футов. А где-то сзади, со стороны свалки человеческих конечностей, вновь послышалось монотонное сонное жужжание; оно становилось громче, оно приближалось.

Глава двадцать третья

— Бесполезно, — пробубнил Эдди Стронгбоу, отложив микрофон.

Тони виновато посмотрел на него и неуверенно произнес:

— Нужно продолжать вызывать. Может, кто-нибудь ответит. Не док, так кто-нибудь другой.

Они сидели в «шевроле» Эдди, на заднем сиденье расположились Даррен и Бетани Гилинг, возле дверцы с пассажирской стороны стоял Эрл Эштон, наклонившись и засунув голову в салон. Все четверо напряженно смотрели на Эдди.

— Ты же слышишь, какой треск! — сказал Стронгбоу-старший. Рация и в самом деле казалась местом схватки статических разрядов — такое иногда бывает в сильную грозу, но… Он и все вместе с ним невольно посмотрели вверх — на небе не было ни облачка. — Ну, не знаю, в чем дело. Рация вроде бы исправна.

Эдди бросил еще один взгляд на небо. Его часы показывали двадцать минут первого, но… солнце уже было на западном склоне неба. За годы, проведенные в Оруэлле, он давно научился определять время по солнцу; это было нетрудно, все равно что запоминать в течение многих месяцев расположение улиц в новом городе, куда переехал надолго. И вот это самое солнце говорило ему, что сейчас что-то около пяти вечера. Может, чуть больше, но никак не полдень. Это было очень странно. Если не сказать больше. Эдди вспомнил, как еще сегодня они с братом ехали на Момсон, туда, где она упирается в Ютика-роуд. Сколько же всего произошло! И неужели с тех пор прошло всего несколько часов? В это верилось с трудом. Лок снабдил их оружием, когда они привезли его назад в муниципалитет. Торговый центр напоминал растревоженный муравейник. Снующие туда-сюда взволнованные люди, около сотни автомашин, частично припаркованных на стоянке муниципалитета, парикмахерской, автомагазина и здания службы водоснабжения, частично оставленных как попало у кромки тротуара. Было много детей, кричащих мамаш. «Похоже на конец света», — подумал Эдди. Но им нужно было спешить.

Когда Стронгбоу находились у дома Лока, Эдди передал врачу содержание своего разговора с шерифом, и тот полностью согласился с его предложением. Договорившись держать связь, Лок пообещал братьям прислать к ним как можно скорее человека, который привезет им еду и самое необходимое. Дом Лока находился по Мэйн-стрит недалеко от Грин-парка, и, когда они проезжали мимо, Эдди показалось, что в двадцати ярдах от входа в парк он заметил человека, лежавшего совершенно неподвижно. Направляясь назад той же дорогой по Мэйн-стрит, Эдди чуть снизил скорость, внимательно всматриваясь.

— Что ты ищешь? — спросил у брата Тони. Его била мелкая дрожь.

— Когда мы везли Лока, мне показалось… кто-то лежал возле входа, но… никого не видно.

— Почему ж ты тогда не остановился?

— Мы ехали… очень быстро. Черт с ним! — Эдди махнул рукой; увеличивая скорость, на секунду закрыл глаза — наверное, показалось.

Они достигли пересечения Мэйн-стрит с Момсон и свернули налево. Эдди кивнул:

— Лок говорил, что это началось с Холистеров… и еще вчера вечером. Хотя… кто его сейчас разберет? Теперь здесь все мертвы.

— Но, Эдди! Как это… может быть? Как получается, что они…

— Давай не будем об этом, Тони, — попросил его брат. — А то я окончательно свихнусь.

— Да, наверное, ты прав, — тихо сказал Тони. — Лучше не надо.

Он хотел сказать брату, что не все соседи Холистера погибли, некоторые, быть может, вообще ничего не знают… Но в дома лучше не заходить. Тони знал, что какая-то женщина с Виллоу-стрит, которой позвонили и посоветовали поскорей уходить из дому и ни в коем случае не забегать к соседям, заявила, что нет, она непременно сходит к своей подруге, живущей через два дома, чтобы предупредить ее. Миссис Маквой, говорившая с этой женщиной, тут же сообщила ей, что в доме ее подруги никто не отвечает, а это означает, что в этом доме все, должно быть, мертвы. В этот дом НЕЛЬЗЯ заходить. Однако в ответ послышался смешок и бодрое заявление, что ее подруга имеет привычку отключать на ночь все телефоны в доме. Затем раздались короткие гудки. С того момента вестей от этой женщины больше не поступало. Впрочем, даже когда миссис Маквой или миссис Таннер (и еще нескольким) удавалось дозвониться до кого-нибудь, масса времени уходила на пустые разговоры, прежде чем до людей доходило, чего от них хотят. Лишь единицы безропотно соглашались немедленно покинуть дом (ничего не взяв с собой) и ни в коем случае не пытаться зайти к соседям.

«Ничего удивительного», — подумал Тони. Сам он уже почти смирился с тем, что его собственный мозг не способен ни понять, ни объяснить то, что происходит. Ладно, оставим в стороне случаи совершенно необъяснимого кровотечения и смерть девушки, замерзшей при комнатной температуре… Но почему-то все это происходило и происходит именно в ЖИЛЫХ домах! По какой-то причине магазинчики, кафе, деловые здания стали островками спасения. Люди умирали лишь в частных домах, и это было выше понимания Тони, и не только его. «Лучше не думать об этом, — твердил про себя Стронгбоу-младший, — лучше не надо; у тебя и так есть дело — вокруг города некое подобие барьера, и он… убивает! Есть чем заняться». Тони повторял себе это снова и снова потому, что его словно что-то толкало зайти в какой-нибудь затихший дом. Двухэтажные коттеджи, стоявшие вдоль Момсон-стрит, притягивали его как магнит. Дома манили его, даже как будто слышались голоса, приглашавшие его зайти в гости. Но этого не могло быть; они ехали так быстро, что вряд ли могли расслышать чей-нибудь оклик, но Тони все равно ощущал эту странную тягу, в которой составной частью было, конечно, и простое любопытство. Так ребенок ломает игрушку, чтобы посмотреть, а что же там внутри.

Момсон-стрит, в противоположность центру, была пустынна, и Тони вдруг подумалось, что, не будь с ним рядом брата, он остановился бы и зашел в первый попавшийся дом. При этой мысли в голове у Тони словно что-то зашевелилось и кто-то заговорил, торопливо и еле слышно: «Попроси Эдди остановить, тебе захотелось по-маленькому. Он остановит, и ты сможешь забежать вон в тот красивый уютный домик. Он не успеет помешать тебе, ты только попроси остановить, только попроси, только попроси, только…» — «Да, но я боюсь, ведь эта улица мертва, и…» — «Дурачок! Какой ты дурачок, это тебе кажется, что улица мертва, на самом деле… в этих домах сейчас людям ХОРОШО, им лучше, чем было. Зайди, Тони, не бойся. Эдди будет завидовать тебе, будет рвать на себе волосы». Все было так, словно кто-то чужой нашептывал это ему на ухо или Тони видел сон с открытыми глазами. К счастью, они уже приближались к Ютика-роуд. В следующую секунду Тони стряхнул с себя наваждение и в тот же миг Эдди вскрикнул, дернувшись за рулем:

— О черт!

— Что такое, Эдди?

Тони вдруг осознал, что до этого момента сидел и смотрел перед собой, совершенно ничего не видя. Он был полностью погружен в этот туман соблазна и любопытства, связанного с мертвой улицей. Теперь этот туман рассеялся, словно развеянный ветром.

— Смотри! — крикнул Эдди и вдавил педаль газа.

Тони наконец обрел прежнюю четкость зрения и увидел футах в трехстах белый «плимут», мчавшийся к Ютика-роуд. Тони сразу же вспомнил настойчивое требование шерифа и медицинского эксперта округа доктора Марка Лока ни в коем случае не пересекать границ города. Белый «плимут» был очень близок к тому, чтобы пересечь эту черту, и братья Стронгбоу не успевали ему помешать. «Шевроле» летел на бешеной скорости, расстояние сокращалось, но…

— Мы не успеем, не успеем! — в отчаянии закричал Эдди.

— Жми на сигнал! — нашелся Тони. — Посигналь ему! — закричал он брату на ухо и сам же надавил на панель левой рукой.

— Осторожно! Мы врежемся во что-нибудь к чертовой матери! — закричал Эдди.

Он почувствовал, как у него вспотели ладони и начали дрожать руки. На спидометр можно было не смотреть: он и так знал, что достаточно одного неверного движения, и они слетят с дороги. Но Тони все не убирал руку с руля, а Эдди не осмеливался отпихнуть его. Непрерывный затяжной гудок, казалось, рвал в клочья плотный воздух над юго-западным районом Оруэлла, но не было никого, кто бы мог как-то прореагировать на это вопиющее нарушение порядка: ни зевак, которые могли бы обернуться на звук, ни птиц, которые испуганно взмыли бы в небо, резавшее глаза своей голубизной. Но Эдди почувствовал, что, хотя поблизости не было ни единой живой души (исключая водителя «плимута»), сигнал его «шевроле» не остался неуслышанным. Но вот водитель «плимута» если и обратил внимание на странное поведение людей, сидевших в следовавшей за ним машине, то ничего не изменил в своих планах. «Плимут» продолжал мчаться к роковой черте. Тони убрал руку с панели и прокричал:

— Это Бен Арчер, Эдди! Это Бен.

Эдди тоже узнал автомобиль Арчера, жившего чуть севернее по Момсон — они только что миновали его домик. Тони наполовину высунулся из машины и замахал рукой. Эдди испугался, как бы брат не вывалился на дорогу. Кроме того, машину начало водить из стороны в сторону.

— Бе-е-е-ен! — кричал во все горло Тони. — Остановись! ОСТАНОВИСЬ! Слышишь, стой! Тормози! Ты умрешь, Бен! Тормози!

Воздух бил в лицо, словно боксер, надевший очень большие мягкие перчатки; от крика у Тони запершило в горле, пересохло во рту. Он умолк, переводя дыхание. Потом снова открыл рот, чтобы закричать, и… не издал ни звука, ошеломленный тем, что на него цыкают проносящиеся мимо дома.

Они шипели, угрожающе, мерзко и очень тихо, как будто боялись, что их услышит еще кто-нибудь, кроме Тони. Тони подумал сначала, что ему померещилось, но нет — он явственно слышал их голоса, раздававшиеся, казалось, в его голове: «Замолчи, противный мальчишка, замолчи немедленно… Оставь Бена, каждому своя дорога. Он выбрал свою, и не мешай ему. Побереги свое горло, Тони».

— Тони, ты вывалишься! — завопил Эдди.

Ему хотелось схватить брата за ремень брюк, но он не без основания боялся, что при этом не справится с управлением. Резкий окрик брата помог Тони побороть странное состояние, в которое погрузил его тихий шепот домов. Он ощутил всем телом, что его высасывает из машины мощный поток воздуха, так что ему пришлось изрядно потрудиться, прежде чем он оказался вновь на сиденье.

— Эдди, — пробормотал он. — Ты не поверишь… дома… ты…

— О черт! — вскрикнул брат.

Тони посмотрел вперед. «Плимут» миновал последний дом по Момсон-стрит. В нем жили (где они сейчас, что с ними?) Донаваны. В какой-то момент Эдди Стронгбоу решил, что с водителем «плимута» ничего не случится, он останется жив. Впереди открылась дорога, просматриваемая на несколько миль вперед. Ни ОДНОЙ машины! А ведь мистер Лок говорил, что на Ютика-роуд они обязательно наткнутся на автомобиль, стоящий посреди шоссе, быть может перевернутый или съехавший в кювет. Ничего подобного не было — перед «плимутом» стлалась чистая дорога. Острое чувство радости охватило Эдди Стронгбоу. «Похоже, барьера (по крайней мере, здесь) уже нет (если он вообще был). Шериф и остальные могли и ошибиться, ведь так?» Эдди с облегчением вздохнул. «Плимут» продолжал удаляться, оставляя Оруэлл позади.

— Эдди! — прокричал Тони счастливым голосом. — Эдди! Он проехал, проехал! Он…

«Плимут» впереди вдруг тряхнуло, и он подскочил, словно наехал на невидимый высокий бордюр. Братья отлично видели, что на дороге не было никакого препятствия. До белого автомобиля им оставалось не больше двухсот пятидесяти футов. Эдди среагировал мгновенно, что и спасло им обоим жизнь. Нет, столкнуться с «плимутом» было не самое страшное, избежать столкновения с ним было вообще несложно. Но оба отлично знали, ЧЕГО достиг «плимут», и именно в этом заключалась смертельная опасность. Эдди не растерялся и начал плавно давить на тормоз; к счастью, расстояние им это позволяло. Он с ужасом подумал, что бы с ними было, если бы они мчались в двадцати футах от бампера «плимута». Не толкнуться в него носом и увернуться Эдди бы все равно успел, но стало ли бы им лучше после этого, вот в чем вопрос. Да и сейчас Эдди не мог с уверенностью сказать, спасутся они или нет. Визг шин, как-то по-особому злобно тершихся об асфальт, заполнил все вокруг. Эдди почуял запах паленой резины. Казалось, еще с десяток футов — и «шевроле» будет ехать на ободьях колес, так как резина просто-напросто исчезнет от такого трения. Впереди «плимут» начал затормаживать резче, как будто Арчер наконец догадался о том, что ему грозит, и это усугубляло опасность. «Поздно, приятель», — подумал Эдди, следя за стараниями Бена. Впрочем, Арчер, возможно, был здесь совершенно ни при чем. Так резко остановиться «плимуту» что-то помогало. «Вот как это происходит», — пронеслось у Эдди в голове. Наполовину он уже похоронил себя и брата. Он не видел лица Тони, но знал, что тот чувствует то же самое.

— Эдди, прошу тебя! Останови, прошу, — проговорил Тони. — Или нам крышка!

Эдди ничего не ответил. Он был согласен с братом, что обе их жизни были сейчас в его руках, точнее в ногах. «Плимут» вдруг резко встал, что, казалось, было просто невозможно при скорости, с которой он шел. Из-под колес повалил черный дым. Он быстро рассеялся, и Эдди без труда увидел, что заднее стекло «плимута» забрызгано кровью. Конечно, с такого расстояния невозможно было (даже в такой ясный, безветренный день) определить, что это именно кровь. «Тогда что же это?» — промелькнуло в голове Эдди. Тони издал глухой стон, словно ему ударили по почкам. Остановившийся «плимут» приближался теперь еще быстрее. Но это было еще не все. Эдди заметил, как Арчер задергался в салоне, словно смертник, плохо пристегнутый к электрическому стулу. Эдди показалось, что он слышит крики Бена, несмотря на оглушающий визг покрышек. Тони снова застонал. Эдди испугался еще сильнее. Ему вдруг подумалось, что брат сейчас сам попытается остановить «шевроле»! В этом случае им обоим конец. Эдди уже почти справился с «шевроле»; еще немного, и они остановятся. До «плимута» футов сто, может, чуть меньше. Но именно в этот момент, когда Эдди решил, что все обошлось, «плимут» двинулся… назад.

Автомобиль катился в направлении «шевроле», еще не успевшего остановиться. Сначала медленно, потом чуть быстрее. Не вызывало сомнения, что мотор «плимута» заглох, еще когда тот остановился, и тем не менее он перемещался, своим задом напоминая проголодавшегося аллигатора. Заглохший автомобиль ДВИГАЛСЯ! Но, чтобы анализировать этот вопиющий факт нарушения реальности, у Эдди не оставалось времени. Будто под воздействием катящегося на них «плимута», представлявшего не меньшую опасность, нежели надвигающаяся лавина для заблудившегося зимой в горах человека, Эдди наконец остановил «шевроле». Тони от резкой остановки, не удержавшись, ударился головой об отделение для перчаток, успев, правда, подставить руки и немного смягчить удар. Он громко вскрикнул и отрывисто простонал. Эдди, к счастью, был пристегнут ремнем безопасности. Ему было сейчас не до самочувствия брата, голова была занята другим — то, что они затормозили, было недостаточно. Нечто, не пустившее «плимут» вперед, теперь возвращалось назад и могло захватить и братьев Стронгбоу. На мгновение Эдди почувствовал, как им овладевает паника, он даже забыл, что надо делать, чтобы его «шевроле» поехал задом. Тони поднял голову, обхватив ее обеими руками, и с усилием, хрипло прокричал:

— Эдди, назад! Слышишь, давай НАЗАД! — Он посмотрел на брата: тот сидел словно оглушенный, глядя на катившийся, как по крутому склону, белый «плимут». Он уже был совсем близко. — Эдди-и-и-и! — завопил Тони.

Он схватился левой рукой за рычаг и беспорядочно начал его дергать, правой рукой держась за голову. Эдди, выйдя наконец из транса, отвел взгляд от приближавшегося багажника «плимута» и крикнул брату:

— Ты оторвешь его!

Тони тщетно пытался включить заднюю скорость.

— Быстрее! — стонал он. — Быстреееее! Или нам крышка!

Пот катился с него градом, лицо побагровело. Эдди одним сильным ударом отбил руку брата от рычага. Он попал ему по запястью, и Тони вскрикнул от боли, схватившись другой рукой за ушибленное место. Глаза его очумело смотрели на «плимут». Две, может быть, три бесконечные секунды Эдди тщетно пытался включить заднюю скорость, чем напомнил себе своего брата, только что так же без толку дергавшего за рычаг. До «плимута» оставалось футов десять, он пятился очень быстро, когда Эдди все-таки выдавил рычаг и дернул его с такой силой, что коробка передач издала грозный рык, словно какое-то доисторическое животное. На мгновение Эдди испугался, что сломал рычаг. Но ступня уже по инерции изо всех сил вдавила акселератор, другая чуть отпустила сцепление, и «шеви», на своем веку кое-что уже повидавший, рванул назад, по направлению к Момсон-стрит. Это произошло ровно за секунду до того, как там, где он стоял, оказался пятившийся «плимут».

— О Господи! — с облегчением воскликнул Тони. — Боже мой! Мы… — Голос его прервался, и Эдди понял почему.

Сквозь заднее стекло «плимута» он увидел, что Бен Арчер (это был именно он) повернул голову в их сторону и, открывая и закрывая рот, словно рыба в аквариуме, как будто что-то беззвучно говорил или пытался сказать. Его лицо было в крови. Эдди заметил, что не только заднее, но и боковые стекла забрызганы кровью. Было ясно, что они с Тони наблюдают последнюю минуту жизни Арчера, с которым были в приятельских отношениях. «Плимут» стал двигаться чуть медленнее, но «шевроле» не снижал скорости, потому что, даже если бы кто-нибудь попросил Эдди остановиться, он бы не смог этого сделать; его вытянутая нога как будто приросла к педали и ни в какую не желала сгибаться. «Плимут» с сидевшим в нем окровавленным Беном начал отставать, потом и вовсе остановился в сотне футов от дома Донаванов. «Господи, бедняга Бен!» — подумал Эдди. Он умирал, его «плимут» черт знает почему двигался задом, хотя заглох, еще когда наткнулся на что-то невидимое, а братья Стронгбоу, ехавшие до этого за ним и почему-то сигналившие, теперь удирали от него, двигаясь задним ходом, и их застывшие лица напоминали маски. Да, это ужасно — умирать вот так. Уж на что страшна смерть от руки маньяка, но тут, по крайней мере, ясно, ЧТО происходит. Бедный Бен! Наконец его голова скрылась за спинкой водительского сиденья, «плимут» застыл неподвижно посреди дороги, а «шевроле», которому вроде бы уже ничто пока не угрожало, все продолжал быстро двигаться задним ходом, словно участвовал в своеобразных гонках.

Радость от мысли, что они спасены, сменилась на лице Тони тревогой, что они разобьются. «Это было бы совсем уж глупо», — подумал Эдди. Сжав зубы, он чуть ослабил давление ноги на акселератор. «Шевроле» уже ехал не по линии, его начало заносить в сторону. Эдди стал тормозить. Машина успела выскочить за желтую полосу на обочине, когда Эдди удалось остановить ее. Обоих седоков так вдавило в сиденья, что головы их запрокинулись назад, и Эдди показалось, что его голова вот-вот отвалится, как у старого оловянного солдатика, упавшего с комода на жесткий деревянный пол. Эдди почувствовал, как в шее что-то глухо щелкнуло, но боли не было, а может, он просто не почувствовал ее, целиком поглощенный ощущением, что он и Тони только что избежали гибели. Чувство избавления было таким сильным и всепоглощающим, что перед ним отступило на мгновение все — и ужас пережитого, и растерянность перед непонятностью происходящего, и страх перед будущим. Эдди словно окунулся весь, с головой, в теплое озеро облегчения, ласкавшее его окоченевшее от ужаса сердце, заставлявшее его биться ровнее.

— Ты просто ас, Эдди! — восхищенно воскликнул Тони. — Правда, я уже думал, что не успею тебе это сказать. — Он нервно хихикнул, вытирая пот со лба. Подмышки его синей фланелевой рубашки были в темных кругах, щеки горели, глаза ввалились.

Эдди смотрел на брата так, словно очень давно его не видел. Впрочем, для братьев Стронгбоу понятие «давно» означало не совсем то, что для многих других людей. С раннего детства они везде и всегда были вместе. Отношением друг к другу ребята напоминали близнецов, они даже одевались чаще всего одинаково. Они и похожи были друг на друга почти как близнецы, хотя Эдди был на два года старше. Их, конечно, нельзя было спутать, тем более что старший брат был чуть крупнее, на полдюйма выше, а у Тони были погуще волосы. Вот глаза у обоих были совершенно одинаковые: маленькие, темно-карие, с короткими ресницами. Время шло, а ребята по-прежнему держались вместе, обидеть одного значило обидеть и другого и драться с обоими. Когда они были подростками, их мать, теперь уже покойная, говорила иногда в шутку, что им, когда вырастут, нужно жениться на девушках-близнецах (она даже знала на ком) и обязательно одновременно, а потом жить в одном доме, чтобы всем было хорошо. Но ни в коем случае нельзя, чтобы женился лишь один из братьев, иначе молодая супруга очень скоро задаст ему вопрос: кого же он любит больше — ее или своего брата? К счастью, им не пришлось проверять правоту матери; братья женились с разницей в неделю на единственных в Оруэлле сестрах-близнецах Никки и Шерил Аргс. И очень постарались, чтобы их дома стояли рядом. Конечно, многие поговаривали, что выбор пал на девушек Аргс по той простой причине, что братья нуждались в таких женах, которые будут стремиться друг к другу так же, как и их мужья. Во всяком случае, никто не помнил, чтобы один из них долго встречался с какой-нибудь девушкой, ведь в этом случае значительную часть свободного времени братьям приходилось бы проводить друг без друга. Так или иначе, но они связали свои судьбы с близнецами, и до сих пор жаловаться им не приходилось, оба были счастливы, впрочем, как и их половины. Все казалось безоблачным (в Третью мировую они не верили, а что еще может случиться такое, что бы нарушило естественный ход вещей?), все было хорошо, но… только до раннего утра среды двадцать девятого октября.

Сегодня все резко изменилось, и нужно благодарить Провидение за то, что они понадобились полиции Оруэлла. Только поэтому их предупредили раньше остальных, и это помогло им уберечь семьи… и собственную жизнь. К тому же они имели возможность действовать, вместо того чтобы мучиться неизвестностью и сходить с ума от страха. Эдди смотрел на брата и был рад в первую очередь тому, что с Тони все обошлось, хотя ситуация была такова, что случись что-либо с одним из них, то же самое было бы и с другим.

— Спасибо, Тони, — устало прошептал Эдди. Он был так изнурен, словно просидел за рулем двое суток подряд.

— Ты был просто великолепен! — громко сказал Стронгбоу-младший, но голос его дрожал.

— Да уж. Видела бы меня Никки с такой ездой, она повыцарапала бы мне глаза! — Он повернул голову и… почувствовал ноющую боль в шее, но это казалось сейчас мелочью.

— Господи, Эдди! Какого черта «плимут» вдруг поехал задом? Он ведь заглох, я это слышал!

— Не знаю. Я не могу точно сказать… да и не хочу. Я лишь надеюсь, что эта чертовщина скоро кончится.

— Ты действительно веришь в это? — недоверчиво спросил Тони.

— Не верю… надеюсь. Если это какая-то аномалия, она не может, наверное, продолжаться вечно. — Эдди устало закрыл глаза.

— Аномалия — мягко сказано, — заметил Стронгбоу-младший.

Эдди не отозвался; он смотрел расширенными от первобытного ужаса глазами на белый автомобиль, стоявший в трехстах футах.

— Ты думаешь, если бы «плимут» достал нас, мы бы… нам был бы конец? — спросил Тони. Он снова вытер лоб рукавом рубашки.

— Сегодня чертовски жарко! — сказал Эдди, стараясь перевести разговор на другое.

— Эдди! — В голосе брата звучала какая-то виноватая нотка. — Я понимаю… Меня тоже жуть охватывает… Но может… может, мы еще… Может, Бен еще жив, а мы… сидим здесь?

— Черт побери, Тони! Доктор Лок — умнейший человек! Пока мы шли по аллее к нашей тачке, в общем, пока ты нас ждал, он успел мне шепнуть, что еще прошлым летом Саманта Тревор погибла совсем не так, как ее муж и дочери. А в этом году та женщина, кажется Шилдс, которая переехала с семьей в бывший дом Треворов. И та девчонка, мисс Абинери… она замерзла, понимаешь, замерзла на кухне в своем доме, как будто ее связали и засунули в морозильную камеру! А парень сидел и ждал ее в комнате. Мистер Лок предупредил меня, что и тебе, и мне наверняка захочется подойти к машине… не припаркованной, а брошенной как попало, но… мы не должны приближаться, даже если заметим, что в салоне кто-то шевелится. Даже в ЭТОМ случае, Тони. Ты же видишь, происходящему вокруг нет объяснений, поэтому… мерить обычными мерками опасно. — Эдди замолчал, переводя дух, по-прежнему наблюдая за «плимутом», словно существовала вероятность, что из него в любую секунду может кто-то выскочить, кто-то, представляющий угрозу их жизни. — Тони, ты же сам прекрасно видел, что Бен весь в крови, а как забрызгано стекло? Он потерял слишком много крови…

— Но как это происходит, твою мать? — зло выкрикнул Тони.

— Не знаю, с нас хватит и того, что это происходит, — угрюмо проговорил Эдди. — Мы все равно не спасли бы его. Только бы зря рисковали жизнью. Ты согласен со мной, Тони?

— Да, ты прав. Ты прав, Эдди. Ты прав. — Стронгбоу-младший бросил взгляд на белый «плимут», вдохнул и шумно выпустил воздух. — Может, подойдем к нему… чуть поближе? А?

— Не знаю… — неодобрительным тоном начал Эдди.

— Но ведь он скоро завоняет на такой жаре! — воскликнул брат.

— Тони, мы все равно не можем забраться в салон!

— Я не предлагаю… залезать в машину. Просто подойдем немного ближе. И посмотрим, что там с Беном.

— Обожди! Я должен связаться с доком.

Эдди взял микрофон и через несколько секунд уже рассказывал Локу о том, что произошло на Ютика-роуд, не скрывая подробностей своих действий и переживаний. Доктор слушал не перебивая.

— Ей-богу, мистер Лок, я думал, наложу в штаны, когда «плимут» ни с того ни с сего начал катиться задом прямо на нас. Здесь дорога совершенно прямая, уклоном и не пахнет.

Послышался треск, а затем голос Марка произнес:

— Очень скверно, Эдди! Да, скверно. Ладно… Сейчас к вам выезжает мистер Эштон, и… действуйте по своему усмотрению, теперь вы можете меняться, а мне… я как белка в колесе. Совершенно замотался. Постарайтесь никого больше не пропустить. К сожалению, еще многие не в курсе происходящего, всех предупредить невозможно. Удачи вам! Конец связи.

— Почему ты не спросил, есть ли связь с Манчестером… или с другим населенным пунктом? — спросил Тони, как только брат отложил рацию.

— Я думаю, док первым делом сам сказал бы об этом. Так что, как я понял, ее нет. Мы здесь как на необитаемом острове.

— Ты понимаешь что-нибудь в этой чертовщине? Почему в самом Оруэлле связь есть, а с внешним миром нет?

— Не знаю, Тони! Точно так же, как и ты. Как и любой другой человек. Никто не знает!

— Никто не знает, — как эхо повторил Тони слова своего брата, глядя пустыми глазами в сторону «плимута». — Черт! Это ж надо, никогда бы не…

— Тише! — шикнул на него Эдди, подняв вверх указательный палец левой руки.

— В чем де…

— Ш-ш-ш-ш… — Он резко приложил руку к губам брата. Через две секунды стало ясно, что он не ошибается. — Кто-то едет!

Он вдруг осознал, что их машина все еще стоит на обочине, а ведь им сказано было перегородить дорогу. Автомобиль ехал не по Момсон-стрит, иначе они увидели бы его. Кто-то ехал по проселочной дороге, соединявшей перекресток Ошкош и Южной улицы с Момсон. Эту дорогу прошлым летом заасфальтировали, и по ней можно было развивать приличную скорость.

— Может, это Эштон? — спросил Тони.

— Нет, он не мог так быстро! — крикнул Эдди, выскакивая из машины.

Он во всю прыть помчался к тому месту, где проселочная дорога сливаясь с Момсон, плавно переходила в Ютика-роуд. «Они должны остановиться, — пронеслось у него в голове, — должны полюбопытствовать, почему „плимут“ оставлен в таком положении, они не могут проехать мимо не снижая скорости. Успею ли я?» — эта мысль обдала его холодом. Он должен успеть, иначе смерть этих людей, кто бы они ни были, будет на его совести — вместо того чтобы занять нужное положение, они прохлаждались, болтали ни о чем. Тони, глядя на громоздкую фигуру брата, удалявшуюся с невероятной скоростью, не верил своим глазам. Он никогда бы не подумал, что его старший умеет так бегать. Тони резво выскочил из «шевроле» и побежал за братом. Эдди достиг места, откуда просматривалась узкая проселочная дорога, и… почувствовал глубокое облегчение. Ехавший в его сторону автомобиль был еще в ста пятидесяти футах. В неподвижном воздухе звуки разносились чуть дальше и отчетливей, нежели обычно, и ему (когда он сидел в «шевроле») показалось, что машина находится гораздо ближе. Но он успел. Он занял позицию между «плимутом» и приближающимся автомобилем, который оказался темно-синим «крайслером». Однако могло оказаться, что этого недостаточно. Эдди бросился навстречу «крайслеру».

— Стойте! Остановитесь! — закричал он, размахивая руками.

— Дальше нельзя! Там смерть!

Эдди бежал по желтой разделительной полосе. «Крайслер» стремительно приближался, сверкая решеткой радиатора, словно пастью с металлическими зубами. Эдди слышал, как позади него бежит младший брат. «Крайслер» резко сбавил скорость, Эдди рассмотрел сидящих впереди мужчину и женщину, на заднем сиденье сидел еще кто-то, кажется мужчина.

— Остановитесь! — опять прокричал Эдди, и «крайслер», чуть взвизгнув, подался в сторону.

За рулем сидела женщина, которая, по-видимому, решила не рисковать, опасаясь сбить Эдди. «Крайслер» остановился. Женщина проворно выбралась из машины. «Похожа на мою двоюродную сестру из Бонгора, — подумал Эдди. — Только эта чуть повыше». Выскочившая из «крайслера» женщина была довольно привлекательной, на вид ей было около тридцати лет. Большие серые глаза с длинными ресницами смотрели настороженно и несколько неприязненно. «Интересно, — пронеслось в голове у Эдди, — я в самом деле выгляжу как-то не так? Ну, во всяком случае, я не похож на пьянчужку, который ищет развлечений». Женщина была одета в голубые джинсы, плотно обтягивавшие ее бедра, и короткую кожаную куртку, под которой виднелся свитер, такой же темно-синий, как и «крайслер». Несмотря на простую дорожную одежду, чувствовалось, что это — женщина уверенная в себе, занимающаяся, возможно, бизнесом в каком-то городе уж точно побольше, чем Оруэлл. Вышедший из машины с пассажирской стороны мужчина, высокий и ширококостный, телосложением напоминал самого Эдди, но немного стройней и ниже. Отлично сшитый синий деловой костюм незнакомца явно выделял его среди тех, с кем он сейчас находился. Эдди почему-то решил, что он и стоявшая по другую сторону «крайслера» женщина — не супружеская пара. По виду мужчина был примерно одних лет с Эдди — где-то около сорока. Выделяющиеся скулы на правильной формы лице придавали ему мужественный вид, зеленые глаза смотрели спокойно и уверенно. Мужчина не выглядел ни удивленным, ни обеспокоенным; какой-то человек бежал навстречу их машине, и он вышел послушать, что тот скажет. Несмотря на приятную внешность мужчины, Эдди с первого взгляда проникся к нему неприязнью. Конечно, он допускал, что, может быть, не прав, первое впечатление иногда бывает обманчивым, но, судя по тому, как незнакомец держался, он был из тех людей, которые слишком самоуверенны и много мнят о себе. Вот и на Эдди он наверняка смотрел, как еще на одного мужлана, каких он уже встречал в Оруэлле, хотя взгляд его был непроницаем. «Ясно — они не местные», — сообразил Эдди с некоторым опозданием. Откуда они и что здесь делают? При любых других обстоятельствах это не имело бы никакого значения, но теперь… теперь в Оруэлле творилось черт знает что, а потому чужие люди, вдруг оказавшиеся в самом эпицентре событий, вызывали настороженность. Эдди окинул взглядом автомобиль, который бегал год, от силы полтора. Номерные знаки штата Нью-Йорк. Незнакомцы меньше всего были похожи на домоседов-провинциалов.

— Что случилось, мистер? — спросила блондинка неожиданно приятным, низким, с хрипотцой, голосом.

Эта хрипотца, наверное, вызывала у мужчин желание, когда они оставались с ней наедине и она что-нибудь тихо рассказывала. От этого удивительного голоса Эдди даже вздрогнул, и на какой-то миг ему показалось, что ничего из того, что происходит, на самом деле нет. Это просто наваждение. Несчастного Бена Арчера, может, кто-то просто убил, а они с братом переполошились и боятся даже подойти к его «плимуту». Это длилось только миг. Все было реально — за его спиной стоял белый «плимут», и стоило этой блондинке и ее спутникам поравняться с машиной Арчера, с ними произошло бы то же самое, что и с ним. Эдди вдруг обнаружил, что не знает, как и что говорить этой очаровательной леди. Его словарный запас мгновенно иссяк, как только встала необходимость дать объяснения людям, которые были совершенно не в курсе событий. К счастью, ему пришел на помощь Тони.

— Дальше… — начал он, задыхаясь от бега.

Женщина и мужчина перевели взгляд на Стронгбоу-младшего, словно только что его заметили.

— Дальше нельзя… ехать. Там… туда нельзя… — выдохнул Тони, в очередной раз вытирая потный лоб рукавом рубашки.

В голове у Эдди вихрем пронеслась мысль: «Такой погоды в самом конце октября не бывает, просто не может быть!»

— Почему? — спокойно спросила блондинка. Чуть наклонив голову, она встряхнула волосами, блестевшими на солнце.

«Прямо как Кора», — подумал Эдди. У их двоюродной сестры была точно такая же привычка. Интересно, заметил ли это Тони? Впрочем, он уже два года как не был в Бонгоре. Редкие звонки и еще более редкие письма, вот и все.

— Почему нельзя? — Ее сексуальная хрипотца ласкала слух, как губы профессиональной проститутки — мочки ушей.

Этот вполне логичный вопрос вызвал смятение в душе Эдди. Нельзя? Действительно, почему нельзя? ПОЧЕМУ? Потому, что… Но она не знала, конечно, она не знала, да и не могла знать, что через какую-то сотню-полторы футов она может превратиться в нечто совершенно непривлекательное и, уж естественно, больше не сможет ласкать мужской слух своей потрясающей хрипотцой.

— Там смерть, мэм! — сказал ровным голосом Тони.

— Там… что? — переспросила она.

Внезапно Эдди захотелось дать ей пощечину, не сильную, но все же. В ее голосе ему послышалась издевка. «Она знает, она ВСЕ знает, она просто дурачит вас, Эдди!» — шепнуло что-то в подсознании. Но конечно, она не могла знать. Эта симпатичная женщина в самом великолепном (по мнению обоих братьев Стронгбоу) возрасте для представительницы прекрасного пола всего лишь была недовольна тем, что ее остановили.

— Мэм! — Тони почему-то обращался только к женщине, как будто она была одна. — Это сложно объяснить… — Он полуобернулся и показал рукой в сторону «плимута». — Водитель в этой машине мертв, и… заезжать за эту машину нельзя, иначе вы…

— Я понимаю, случилось несчастье. — Блондинка вновь наполнила неподвижный воздух своей хрипотцой, но теперь ее голос звучал немного нервно. — Но мы очень спешим, поэтому… Извините, я надеюсь, вы справитесь без нас. Нам надо ехать!

— Но дальше нельзя! — повысил голос Тони. — У нас происходит здесь что-то нереаль…

— Вызовите полицию! Это все равно не в нашей компетенции, — неожиданно вмешался мужчина.

Тони в замешательстве повернулся к нему, словно недоумевая, откуда он взялся. Мужчина говорил безапелляционным тоном, и Эдди понял, что убедить этих людей не выезжать из Оруэлла будет очень сложно. Будь это кто-нибудь из горожан, кто угодно, было бы куда легче. Стронгбоу-старший решил, наконец, что пришло время вмешаться ему. Он сделал шаг к мужчине и, стараясь говорить максимально спокойно, начал:

— Извините, сэр! Мы, вероятно, задерживаем вас…

— Очень задерживаете, — сухо подтвердил мужчина, сжав губы в ниточку.

— Но это лишь потому, что мы не можем позволить, чтобы еще кто-то погиб и…

— За нас можете не беспокоиться, — надменно произнес незнакомец.

— Понимаете, мы сами совершенно не представляем, что происходит! Погибло уже множество людей, у них вдруг начинает сочиться из тела кро…

— Может, вы все-таки позволите нам проехать? — Это звучало примерно так: «Хватит, приятель! Уйди с дороги, мы устали от твоей болтовни и спешим».

— В самом деле, мистер! — Блондинка смотрела на него сузив глаза, словно одинокая дамочка, высматривающая себе кавалера перед закрытием бара — Это дело полиции, и я не думаю, что мы можем чем-нибудь помочь, раз этот человек мертв. — Она снова легонько тряхнула волосами. «Кора? — пронеслось в голове у Стронгбоу-старшего. — Вылитая Кора».

— Но мы не просим у вас помощи! — воскликнул Тони. — Просто дальше нельзя, а…

— Тем более вызовите полицию! — бесцеремонно прервал его мужчина. — И больше не задерживайте нас! — Он повернул голову к блондинке.

«Он просто не дает говорить ни мне, ни Тони, — подумал Эдди, — словно мы пара попрошаек, клянчащих доллар на выпивку. Перебивает, даже не выслушав до конца, вряд ли он так себя ведет с человеком, который ему нужен. Небось молчит и слушает, улыбается и расшаркивается». Эдди чувствовал, как в нем закипает злость. Но нет, он будет держать себя в руках, он не опустится до того, чтобы втолковывать что-то этому болвану с помощью кулаков.

— Бет! — обратился мужчина к блондинке. — Садись в машину. У нас мало времени. — Он почти повернулся к дверце, когда Тони выкрикнул:

— Стойте! — Лицо у него было красное, то ли об бега, то ли от гнева или волнения, а может, от всего вместе. — Вы не сделаете этого! Вы никуда не поедете!

— Это еще почему? — Голос упрямого незнакомца звучал угрожающе, густые брови сошлись на переносице, лоб прорезала глубокая вертикальная морщина.

— Дорогой, не нервничай, — быстро проговорила блондинка, но взгляд ее отнюдь не выражал сколько-нибудь заметного беспокойства. Только сейчас Эдди догадался, что перед ним муж и жена. — Эти люди…

— Туда НЕЛЬЗЯ! — Тони почти кричал. — Я НЕ МОГУ вам это объяснить, потому что мы и сами ничего толком не знаем! Тот, кто выезжает за город, УМИРАЕТ! Это звучит глупо, но это ТАК. За чертой, где стоит «плимут», вас ждет смерть. Кровь выступает из тела, люди замерзают…

— Что за бред он несет? — негромко произнес мужчина в костюме. Непонятно было, к кому он обращается. Тони не обратил никакого внимания на этот выпад, возможно, просто не расслышал.

— Именно шериф округа отправил нас сюда, чтобы…

— Вы разве из полиции? — с сомнением спросила блондинка.

— …мы никого не пропускали! — Не отвечая на ее вопрос, Тони продолжал говорить, обращаясь к ее мужу: — Один заместитель шерифа уже мертв, с самим шерифом… что-то неладно, так что людей у них не хватает, чтобы справиться со всем. У нас беда в городе, понимаете? — Тони отчаянно жестикулировал руками, блондинка и ее муж смотрели на него как на помешанного, и в этот момент из «крайслера» вылез еще один мужчина, сидевший до того на заднем сиденье, ожидая, по-видимому, что его спутники вот-вот вернутся в машину. Как и первый, он был в костюме. Дорогие черные туфли блеснули на солнце. Он был невысок, хилого сложения, темно-голубой костюм не мог скрыть его худобу. У него было неприятное узкое лицо, на котором торчал крупный нос с широкими ноздрями.

— Даррен! — недовольно проворчал он. — Время, Даррен! Мы должны успеть к десяти тридцати. — Он взглянул на Тони так, словно тот был прозрачный или его вообще не было. Было ясно, что этот хлыщ еще почище, чем муж блондинки. На вид ему было около шестидесяти.

«Мерзкий старикашка», — подумал Эдди. Разгоряченный Тони, словно не заметив его вообще, продолжал:

— Нет связи с внешним миром, хотя в самом городе телефоны работают исправно. Вы спешите, водитель «плимута» тоже спешил, но у вас есть еще шанс добраться до места назначения, а у него — нет! Вы должны поверить нам и ни в коем случае не пытаться покинуть пределы Ору…

— Даррен! — громко повторил старик, его дряблые щеки слегка задрожали. Сколько ты собираешься их слушать? — Он стоял позади блондинки. На этот раз Тони заметил его, более того, он заметил, что этот франт в дорогом костюме даже не пытается скрыть свое презрение.

— Ты… — крикнул он — Ты… — От возмущения Стронгбоу-младший не мог больше ничего выговорить Эдди ни разу не видел брата таким. Тони просто колотило от гнева. Эдди понял: если он не вмешается, ситуация не только усложнится, но вообще может принять опасное направление, и их всех понесет как по горной речке, из которой так трудно выбраться на берег. Он быстро шагнул к брату и обнял его за плечи.

— Спокойно, Тони! Держи себя в руках, — очень мягко сказал Эдди, улыбаясь мужчинам в костюмах, дорогим гостям из штата Нью-Йорк, которым сегодня явно не повезло, так как они выбрали явно не самое удачное время для визита. «Эдди, разве такая чертовщина случается периодически? — спросил Эдди сам себя. — О ней разве передают в прогнозе погоды за несколько суток вперед? Или как? Нет, этого не бывает. Это впервые, и эти джентльмены (и уж тем более эта дама) НЕ ВИНОВАТЫ, что приехали в Оруэлл в этот черный день. Не надо кричать, сейчас мы все как заложники, поэтому глупо ссориться». — Тони! — обратился он к брату. — Представь себя на месте этих людей! Ты бы вряд ли был сговорчивее в такой ситуации. А если бы еще и спешил…

— Мистер! — Это был вновь голос блондинки, которую муж назвал Бет. На этот раз Эдди был совсем не против, что его перебили. Он был готов послушать еще ее голос; казалось, эта мурлыкающая хрипотца успокаивала его нервы. — Мистер… э-э… как вас зо…

— Эд Стронгбоу! — быстро представился Эдди. — А это мой родной брат Тони.

Женщина после некоторого колебания произнесла:

— Очень приятно. Бетани Гилинг. Это мой муж Даррен. — Она сделала шаг в сторону и слегка кивнула головой, показывая на старика. — Мистер Литтл. — По-видимому, вмешательство женщины несколько снизило накал страстей. Ее муж, который уже принял было угрожающий вид, немного расслабился. Старик же был по-прежнему спокоен, словно любовался видом с Бруклинского моста. Его глаза презрительно щурились. — Мы очень спешим, — продолжала тем временем миссис Гилинг. — Конечно, очень жаль, что этот человек мертв, но какое мы имеем к этому отношение?

Эдди никогда не изменял своей жене, но, слушая этот возбуждающий голос, он вдруг поймал себя на мысли, что… будь он сейчас не здесь, а где-нибудь в более густонаселенном месте и повстречай он ее в нормальной обстановке, то сделал бы все, чтобы затащить в постель. Эдди не на шутку испугался, что вот-вот покраснеет, однако (и, может быть, к лучшему) ситуация абсолютно не располагала к полетам фантазии. «Но… как она похожа на Кору!»

— Миссис Гилинг! — Голос прозвучал хрипло, и Эдди показалось, что она догадывается ПОЧЕМУ. — Там, где стоит «плимут», находится… что-то вроде барьера.

— Что? Какого черта? — пробубнил Даррен. Мистер Литтл продолжал молчать с видом человека, слушающего перепалку детей.

— Этот барьер… он… его не видно. Не видно. — Эдди чувствовал, что его слова звучат неубедительно, и это потому, что он практически и сам не знал, о чем говорил. Ему нужно было убедить этих людей, так как он совершенно не представлял… как наведет на них кольт тридцать восьмого калибра. Если бы среди них не было Бетани, ее серых глаз, то… — Я не уверен, но кажется, этот барьер вокруг всего города. Необходимо время, чтобы разобраться во всем. Еще далеко не все в городе знают об этом. Шериф и медэксперт округа на скорую руку организовали что-то вроде постов на выездах из города, чтобы не были лишних жертв! К сожалению, его мы не успели остановить. — Он показал рукой в сторону «плимута». — Этого парня звали Бен Арчер. Он погиб, мы сами видели, как он по…

— Молодой человек! — напыщенно протянул старикашка. — Вы не выглядите пьяным, тогда почему вы несете… такую чушь? Я не уверен, что сейчас время шутить. — Он засунул руки в карманы брюк, обходя миссис Гилинг.

— Твою мать! — ругнулся Тони. — Эдди, да он…

— Я бы посоветовал попридержать язык, — прошипел мистер Гилинг. — Это…

— Даррен! — прикрикнула на него блондинка. — Остынь!

«О Боже! Как она похожа на Кору! У сестры такое же выражение лица, когда она недовольна мужем. Может, миссис Гилинг ее двойник?»

— Бет! — воскликнул Гилинг. — Какого черта…

— Даррен! Прекрати!

— Мы опаздываем, а эти олухи…

— Лучше забудь такие слова, — процедил сквозь зубы Тони. Стронгбоу-старший держал его за плечи.

— Они беспокоятся о нас, и… — Ее глаза теперь казались темнее.

— Да хрен они беспокоится! Разыгрывают крутых полицейских в этой деревне…

— Все, Даррен! Хватит! Где твой хваленая рассудительность? Ты как мальчишка!

— Бет, ты лучше меня знаешь, как важна для нас эта сделка! И я не намерен из-за…

— О черт! — вскрикнул Эдди. Крик заставил замолчать супружескую пару. Оба удивленно и испуганно посмотрели на кричавшего Пока братья следили за перепалкой супругов, мистер Литтл незаметно отошел. Правда, Эдди довольно скоро обратил внимание, что старика нет рядом, и оглянулся. Вот тогда-то он и вскрикнул. Они с братом упустили его, и теперь старик приближался к «плимуту».

Эдди был поражен до глубины души. Он ясно помнил, что машина Арчера находилась примерно в ста футах от остановившегося «крайслера». Теперь же она была гораздо ближе, расстояние сократилось примерно на треть. «Этого не может быть, — подумал Эдди, — я точно помню, ГДЕ она стояла». Это казалось невозможным, но… «плимут» каким-то образом приблизился… пока на него никто не смотрел. Но и это было не все. Литтл стоял сейчас всего в футах пятнадцати от машины, хотя он просто физически НЕ МОГ покрыть расстояние в пятьдесят футов за те несколько секунд, что у него были. Не мог, даже если бы БЕЖАЛ БЕГОМ! Но Литтл не бежал, он ШЕЛ, причем не спеша, словно совершая вечерний моцион. «Он не мог пройти столько, не мог!» Эдди напряг все свои силы и закричал так громко, что Тони даже отпрянул:

— Назад! Назад! Идиот! Ты что делаешь? — Эдди понял, что не успел бы догнать старикашку, даже если бы бросился за ним, как только его заметил. Литтл был слишком далеко. Слишком! Его не догнать — это было так же верно, как то, что они находились в Штатах, а не в Австралии и Таиланде. Этого старикашку можно было только уговорить словами, но Эдди растерял все свое хладнокровие и мог только кричать. — Эй ты! Стоять, засранец! — Если бы мистер Гилинг попытался сейчас помешать ему (каким угодно способом), Эдди что есть силы заехал бы ему промеж глаз своим громадным кулаком. Но супруги Гилинг затихли, словно их не было вовсе. — С-Т-О-Я-Я-Я-Я-Т-Ь! — вопил Стронгбоу-старший. Буквально в трех футах от багажника «плимута» мистер Литтл остановился, словно только что услышал крик Эдди. Старик даже повернулся.

— Что? — Его лицо выражало снисходительное недоумение. — Это неразумно с вашей стороны, молодой человек! — Он улыбнулся неприятной улыбкой. Эдди умолк, опасаясь, что окрики лишь подтолкнут старика идти дальше. Тони сделал пару шагов вперед и срывающимся голосом произнес:

— Мистер Литтл, лучше… не подходите к машине. Не надо… это опасно… поверьте. Там…

— Я так и знал, что ты ублюдок! — резко сказал старик, и на его лице снова показалась мерзкая улыбка. Тони пропустил его слова мимо ушей.

— Поверьте… мне незачем лгать. Поверьте, вы погибнете… подождите хотя бы меня. Неужели вы не…

— Ну-у… — протянул Литтл. — Даррен совсем не такой. Ты ошибаешься, приятель! — На какой-то момент Эдди решил, что ослышался. Тони неуверенно спросил:

— О чем вы говорите?

— Конечно смогу! — быстро сказал Литтл. — Э-э… у вас действительно с головой не в порядке, такое нести! Я только не пойму, при чем тут миссис Гилинг?

— Артур! — послышался сзади встревоженный окрик Гилинга. — В чем дело?

— Почему это я дурак, Даррен? — вдруг спросил Литтл. — Ты отдаешь себе отчет в том, КАК я буду к тебе относиться после подобных слов?

— Что? — В голосе мистера Гилинга звучало крайнее удивление. — Ты что, Артур? Что с тобой?

— Неужели? — Лицо старика внезапно побагровело. — Ты, наверное, взбесился вместе с ними? Вот этого я тебе не прощу, мой милый! Я это надолго запомню! Надолго! Ты бы лучше не пропускал мимо ушей то, что они говорят о твоей жене!

— Артур! — крикнул Даррен. Эдди обернулся и посмотрел на него — тот был бледен. Глаза напоминали два уголька, тлеющие на белом листе бумаги. — Я не понял! Что ты говоришь?

— Мистер Литтл! — прокричал Тони. — Черт! У вас что-то со слухом! Вернитесь назад!

— А ты… хватит… болтать о том, какой у тебя прекрасный день! И я не понимаю, зачем было мне говорить, что это «лимузин»? От этого что-то изменится?

— Мист… — Тони замолчал, услышав последние слова старика. Гилинг тоже молчал, словно проглотил язык. Все молча уставились на Литтла, который повернулся к ним спиной и направился к «плимуту». Затем остановился, посмотрел на них через плечо и неожиданно бросил:

— И перестаньте вы скалить зубы, как идиоты!

Изумление было слишком велико, чтобы кто-нибудь из четверых, смотревших на Артура Литтла, мог произнести хоть слово. Молчание длилось несколько секунд, и в этом молчании вдруг отчетливо послышались хлюпающие мокрые шлепки. Эти звуки издавали великолепные черные туфли мистера Литтла.

Каждый из троих мужчин непроизвольно огляделся, Бетани Гилинг глухо вскрикнула. Эдди пристально посмотрел на дорогие туфли Литтла, наверное, купленные где-нибудь на Пятой авеню. Не было сомнений, что шлепки неслись от этих туфель, как будто старик шлепал в ластах по грязи или босиком — по залитому водой полу. От «плимута» его отделяло не больше двух футов, но Эдди словно забыл о грозившей старику смертельной опасности. Он пристально, не отрывая глаз, следил, как туфли при каждом шаге опускались на горячий асфальт, как будто хотел собственными глазами увидеть звук. Однако (он сам знал, что так и будет) его ждало разочарование — ничего такого, что хоть как-то объяснило бы шлепки, он не увидел. Зато кое-что понял; впрочем, Эдди понял это немного раньше, еще до этих мокрых шлепков по сухому асфальту, где не было и намека на воду (как и на ласты на ногах мистера Литтла). Просто мысли, если можно так выразиться, нужно было созреть, приобрести четкие очертания, а все происходило слишком быстро для того, чтобы внутренний голос успел вовремя крикнуть: «Ура, Эдди! Ты понял, ты ДОГАДАЛСЯ!». Как бы то ни было, но за какую-то минуту до того, как старик превратился в выжатый лимон (только соком, естественно, была кровь), Эдди понял, ПОЧЕМУ мистер Литтл нес полнейшую ахинею. На самом деле он отвечал так, как считал нужным, на замечания людей, стоявших от него в пятидесяти футах или немножко больше. Это было, конечно, смехотворное расстояние, чтобы не расслышать чьи-то слова, но (НО!) мистер Литтл слышал совсем НЕ ТО, что говорили ему Тони и Даррен! Слова каким-то образом ИСКАЖАЛИСЬ! Старик слышал отчетливые фразы, но совершенно ДРУГИЕ! Можно только догадываться, что же услышали его уши; пожалуй, его можно было бы как-то переубедить, но проблема заключалась в том, что он слышал не то, что говорилось, словно кто-то невидимый устроил между ними телемост, делая перевод по своему усмотрению. И этот «кто-то» был явно против того, чтобы Эдди (или Тони) сумел уговорить старика отказаться от своей опасной затеи. Они пытались ему что-то сказать, но это было все равно что кричать через звуконепроницаемое стекло, показывая при этом задницу и корча рожи. В тот момент, когда Литтл стоял к ним лицом, искажение играло лишь с ним одним. Теперь оно распространилось и на братьев Стронгбоу и супругов Гилинг. Все четверо слышали шлепки вместо шагов человека по асфальту. Литтл прошлепал вдоль левой стороны «плимута». Эдди чуть не поперхнулся. Он ждал, что у старика вот-вот пойдет кровь. Литтл посмотрел на них, улыбнулся и… что-то прохрюкал! В нос Эдди ударил запах свинарника. Старик снова хрюкнул. Несомненно, Литтл что-то говорил им… но до них доносилось… хрюканье свиньи. Эдди даже показалось, что старик видит совсем не то, что должно было находиться в салоне, словом, не Бена Арчера, плавающего в крови. Наверное, так оно и есть, иначе почему он так улыбается? Значит, он видит только то, что ему «кто-то» показывает? Литтл заглянул в салон, затем посмотрел на людей. Он весело повизгивал, как поросенок, выпущенный порезвиться на солнышке. Эдди вспомнил слова Литтла: «И перестаньте вы скалить зубы, как идиоты!» Но он не «скалил зубы»! И Тони тоже! Гилинги стояли чуть сзади, и он, конечно, не мог видеть их лиц, но был абсолютно уверен, что и они не улыбались. Значит, старик не только слышал совсем не то, что они ему говорили, но и выражение их лиц виделось ему иным (в этом ему кто-то или что-то помогло), чем было на самом деле. Литтл улыбался, и казалось, будь у него хвостик, он бы похлопывал им себя по бокам, как преданная собака, приветствующая своего хозяина после долгого рабочего дня. Старик взвизгнул, как свинья, увидевшая великолепную грязную лужу, и протянул руку к дверце. Эдди мысленно уже похоронил его; было только непонятно, почему он еще жив? Впрочем, ждать осталось недолго. Литтл, прежде чем открыть дверцу, бросил еще один взгляд в их сторону и что-то сказал. Конечно же до них снова донеслось хрюканье, по-деловому спокойное. «Здесь нет ничего такого, а вы раздули истерику, мистер Стронгбоу!» — послышалось в мозгу у Эдди. Было такое впечатление, что он расшифровал хрюканье мистера Литтла, и это вовсе не показалось ему смешным. «А может, в прошлой жизни ты был свиньей? А, приятель?» Внезапно хрюканье прекратилось. Литтл резко отдернул пальцы от ручки, словно она была раскалена добела. Его лицо выражало удивление, от улыбки не осталось и следа. Он схватился рукой за левую часть груди. Эдди не желал ему смерти, совсем нет, но он поймал себя на мысли, насквозь пропитанной злорадством, как полотенце — жиром у неряшливой хозяйки: «Старый болван! Ты думал, что все будет по-твоему, если ты вдруг за три секунды преодолеешь пятьдесят футов, словно шаг у тебя длиной в пятнадцать? Неужели ты этого не заметил, старый осел?» Литтл завизжал, как свинья, которой всадили в бок нож по самую рукоятку. Эдди учуял запах крови, этот запах бил в нос так сильно, что Эдди поморщился и невольно попятился. Бетани закричала. Литтл вдруг согнулся и ударился головой о дверцу, как будто его кто-то сильно толкнул в спину. Старик опустился на колени, держась руками за ушибленное место, затем снова ударился головой, затем еще. И еще. Казалось, его кто-то держит за волосы и бьет головой о бок «плимута». Внезапно это прекратилось. Литтл убрал руки от головы и посмотрел на них. Он смягчал ими удары, поэтому на лбу крови не было, лишь яркое пунцовое пятно, как будто он тер кожу чем-то жестким. Но руки… руки превратились в месиво, а… крови не было. Хотя Эдди все сильнее и отчетливее ощущал ее приторный запах, словно его посадили в непроветриваемую комнату с десятком выпотрошенных трупов. Литтл посмотрел на кашу, в которую превратились его руки, и… завопил человеческим голосом. Он уже не визжал, как свинья, которую режут; он кричал, как человек, которому невыносимо больно. Его вопли, казалось, всколыхнули неподвижный воздух. Если бы воздух был жидким, то на его спокойной глади вдруг вздыбились бы двадцатифутовые волны. Он вопил, как сумасшедший. Потом вдруг замолк. Эдди был удивлен больше не тем, что старик бился головой о «плимут», а тем, что теперь он уже не хрюкал, а испускал человеческие вопли. Перемена произошла мгновенно; так же мгновенно исчезла вонь свинарника, в который набросали расчлененных трупов. Литтл замолк с каким-то булькающим звуком, как будто желудок у него был переполнен жидкостью. Потом он повернулся и, глядя на них ничего не понимающими глазами, круглыми, как шарики пинг-понга, пробормотал:

— Почему вы… сразу… не сказали… ведь это… — Он зашелся в диком кашле, точно больной коклюшем. Над самым ухом Эдди раздался душераздирающий женский вопль. Это завизжала Бетани. И только теперь Эдди осознал, ЧТО он ВИДИТ. Литтл открыл рот в форме буквы «О», руки его упали. Глаза старика вдруг вылетели из орбит, словно их кто-то выплюнул. Два мягких желеобразных комка друг за другом шлепнулись на асфальт в пяти футах перед стариком. ШМЯК! ШМЯК! Вот тогда миссис Гилинг и исторгла из своей глотки вопль не меньшей силы, чем только что издал сам Литтл. Куда подевалась ее сексуальная хрипотца? Под глазными яблоками, лежавшими на асфальте, образовались темные лужицы. Это было словно в кошмарном сне. Литтл выл и размахивал руками, как человек, падающий с лестницы.

— О Господи Всемогущий! — только и сумел сказать мистер Гилинг.

Из глазных впадин хлынули два потока темной крови, и Литтл вдруг замолчал, словно пытаясь сообразить, что это льется у него по щекам. Он сделал несколько шагов вперед, выставив перед собой руки, как слепой (он им и был), и наступил на то, что было его глазами, а сейчас лежало на дороге двумя студенистыми комочками. Раздался мерзкий, тошнотворный звук: ЦВИРК! ЦВИРК! Литтл поскользнулся и… упал лицом вниз. Послышался хруст дробящегося хряща. В следующую секунду внимание Эдди было отвлечено от старика, растянувшегося на асфальте.

— Нет! — закричала Бетани. — Нет, Артур! Нет! — Она рванулась к нему, продравшись между братьями Стронгбоу, расталкивая их в стороны.

— Бет! — завопил Гилинг. — Что ты делаешь? Остановись!

Эдди первым пришел в себя. Бет стремительно удалялась, тем самым приближаясь к ползшему по дороге Литтлу. Эдди не знал, чем было вызвано такое поведение женщины; то ли это был шок, то ли она надеялась ему чем-то помочь, пока мужчины замерли в жутком оцепенении, словно восковые фигуры, оставленные кем-то шутки ради посреди дороги. Так или иначе, она неслась к старику, и Эдди не питал иллюзий по поводу того, что же с ней будет, если она добежит до Литтла первой. Как только женщина пробежала мимо него, Эдди рванул следом. А за спиной звучали полные неподдельного ужаса крики мистера Гилинга:

— Бет! Вернись! Куда ты! Бет, пожалуйста!

Если бы она была на каблуках, Эдди поймал бы ее уже шагов через десять, но на беду миссис Гилинг была обута в теннисные туфли. И бежала она совсем неплохо. Что ж, на таких-то длинных ногах… Но сейчас Эдди было не до красивых ног миссис Гилинг и ее округлых ягодиц, туго обтянутых джинсами. В молодости Стронгбоу-старший неплохо бегал на короткие дистанции, но теперь он понимал, что имеет лишний вес, да плюс к тому — когда (дайте-ка вспомнить) он бегал в последний раз? И все же он собрал всю свою волю в кулак, и сейчас для него ничего более не существовало, кроме этой бегущей навстречу своей смерти женщины. Эдди попытался бы спасти любого человека, даже твердолобого мистера Гилинга, и уж тем более он ХОТЕЛ спасти эту женщину.

«Кора! — хотел крикнуть он. — Прошу, остановись! Послушай меня, Кора!» Но ее звали не Кора, и ему некогда было кричать; ему нужно было СПАСАТЬ. Эдди постепенно нагонял Бетани, но и она приближалась к старику. На бегу Эдди увидел краешком глаза свой «шевроле», уткнувшийся в обочину, словно самая неказистая тачка из магазина подержанных автомобилей. Взгляд его не отрывался от спины Бетани, обтянутой кожаной курткой. Он вдруг заметил, что Литтл, черт знает как, опираясь на свои раздавленные руки, словно перемазанные клубничным вареньем, уже одолел ползком с десяток футов, оставляя за собой кровавый след, похожий на дополнительную разделительную полосу, только другого цвета. Бетани вот-вот добежит до него. Неужели она не понимает, что уже ничем не сможет ему помочь? Эдди вдруг понял, что не успеет… если только… Ему некогда было даже как следует подумать. Не прекращая бега, он оттолкнулся левой ногой и изо всех сил прыгнул. На мгновение он решил было, что его правая рука не достанет до развевавшейся кожаной куртки и Бетани уйдет. А Литтл, ползущий, умирающий, окровавленный Литтл, был уже так близко. Но правая рука Эдди опустилась прямо на правое плечо миссис Гилинг, пальцы сжались со скоростью захлопнувшегося капкана, в который сунулась неосторожная крыса. Эдди падал, но Бетани продолжала бежать и силой своей инерции протащила его еще футов шесть, прежде чем рухнула под его тяжестью. Эдди падал на нее сверху, он просто не мог удержаться. В последний момент он чуть отпустил ее, пытаясь упасть сбоку, но вместо этого уткнулся лицом чуть повыше копчика женщины, а промежностью напоролся на пятку Бет в теннисной туфле. Левое колено обожгло болью, обе ладони горели так, словно по ним прошлись наждачной бумагой. Эдди взвыл от боли, но самой сильной конечно же была боль от ушибленных гениталий. Когда-то в детстве Эдди играл с друзьями в баскетбол. Он был среди них самым низким. Игра уже подходила к концу, и ребята лениво перемещались по площадке. Эдди оказался в защите, а на него несся здоровенный парень по кличке (очень, кстати, ему подходившей) Слон. Эдди бесстрашно ринулся на него, тот, целясь в корзину, подпрыгнул, согнув левое колено и превратив его тем самым в опасное орудие. И надо же было такому случиться, что Эдди напоролся на колено Слона не животом, не бедром, не чем-то иным, а именно своими яйцами. Он помешал Слону точно бросить в корзину, мяч даже не попал в деревянный щит. Но это уже не имело для него значения; Эдди согласился бы, чтобы за этот бросок Слону засчитали сто очков, лишь бы его… лишь бы не было этой нестерпимой боли, не отпускавшей его, казалось, уже лет сто. И вот теперь Эдди испытывал то же самое. Когда-то он дал себе зарок не влипать в подобные истории; что угодно, лишь бы не эта боль. Но кто знает, что его ждет в простейшей бытовой ситуации? В тот день его обступили ребята, недоверчиво глядя сверху вниз, точно не верили, что Эдди настолько больно. Мальчик лежал на боку, засунув руки между ног, согнутых в коленях. Боль, казалось, разлилась по всей нижней части тела, которую словно рвали щипцами, и не было видно конца этим мучениям. Пожалуй, это единственный момент, когда мужчина может пожалеть, что не родился женщиной. Тогда ему не пришлось бы испытывать такие мучения. Женщины не могут себе представить этого… как мужчины не могут представить, что такое роды. Юному Эдди казалось, что эта нестерпимая боль (Королева Болей) никогда не кончится, но спустя час он уже вспоминал о ней с легким удивлением. Трудно было поверить, что ему было настолько плохо, что он готов был согласиться НА ЧТО угодно; еще чувствовалась тупая, ноющая боль, но это уже казалось просто ерундой в сравнении с тем, что он испытывал на баскетбольной площадке. Прошли годы; Эдди возмужал, и, следовательно, его способность терпеть боль (любую, ха-ха!) неимоверно возросла. Он был здоровым, сильным мужчиной, но даже у такого гиганта было свое слабое место. И он умудрился в такой момент удариться именно этим местом. Взрыв боли (Королевы Болей) был так силен, что у Эдди застлало глаза слезами. Он корчился от боли, проклиная свое благородство, чету Гилингов, даже Тони. И уж конечно этого осла Артура Литтла с его упрямством. Пришедшая на память шутка брата «А главное, уже дети есть, так что…» совсем не показалась ему смешной. К черту! К черту ВСЕ! Если бы он даже играл в НБА и ему светила громадная материальная компенсация за физический урон, даже в этом случае он послал бы всех К ЧЕРТУ. Но в это солнечное, не по-октябрьски теплое утро ему не светило никакой компенсации. Сквозь пелену боли до него приглушенно доносились крики Гилинга и какое-то шуршание. Это полз где-то совсем близко великолепный, элегантный мистер Литтл, несомненно обладавший своеобразным шармом. «К черту, все к черту, все к черту», — беспрерывно повторял он про себя, пытаясь сопротивляться Королеве Боли. Громко завизжала Бетани. Эдди с трудом поднял голову. Его руки были словно впечатаны в асфальт, и ему больше всего хотелось опустить их и прижать к одному месту ниже пояса. Так близко? Он смотрел сквозь слезы поверх светленькой головки Бетани на ползущего мистера Литтла; неужели он ТАК близко? Старик каким-то невероятным образом передвигался с помощью рук по дороге, как кот по забору. Разница была лишь в скорости. Но было что-то ужасное и завораживающее в этой медлительности. Вид старика и его движения, казалось, говорили: «Все равно не уйдешь! Все равно. Ты — мой, и она моя. Вы оба — мои! Пока ты будешь думать о своей боли…»

Литтл не помогал себе ногами — Эдди это отлично видел, лежа поверх женщины, словно незадачливый насильник. Раздробленные руки выглядели чуть ли не полужидкими, но он упорно полз, как будто всю жизнь только и занимался ползанием по асфальтированной дороге с помощью одних только рук. Старик был уже в трех футах от головы Бетани, женщина снова завизжала от ужаса. Этот крик как будто разорвал пелену боли, окутывавшую Эдди, и предметы приобрели более ясные очертания. В этот момент Литтл, до этого ползший со слегка опущенной головой, поднял ее, как бы решив получше рассмотреть лежавших совсем близко от него мужчину и женщину. Рассмотреть пустыми глазницами.

— Потсему… в… ска… н-н-н… ме… — процедил он беззубым ртом.

Бетани резко оборвала крик, словно ей заткнули рот кляпом. Эдди чуть не вырвало прямо на кожаную куртку миссис Гилинг от омерзительного, ошеломляющего зрелища. Нос Литтла представлял собой сплошное кровавое месиво, в которое впечатались два выбитых зуба; рот открывался в безобразной пустой ухмылке. У старика остался цел только один зуб. Верхняя губа, нижняя часть щек, подбородок, бывший теперь какой-то неестественной формы, — все было в крови, словно Литтл заливал себе варенье в рот пригоршнями. Он выплевывал междометия, кряхтел, было невозможно понять, что он говорит. Язык шевелился в зияющем отверстии окровавленного рта, как танцующая змея. «Не успел, — пронеслось в голове Эдди. — Я не успел!» Он увидел вдруг руку мистера Литтла над головой завизжавшей снова Бетани. С уродливой лапы падали комочки кровавой кашицы. Следующее, что увидел Эдди, был клок светлых волос миссис Гилинг в руке Литтла.

Глава двадцать четвертая

Муха была очень большая. Но лишь в сравнении с обычными мухами. И хотя она летала не быстрее бегущего человека, шериф не питал иллюзий по поводу того, что ему удастся от нее убежать. Тем более что Джек все продолжал стоять в остолбенении. Одна муха уже была в теле Боба Джонса, вторая летела на шерифа, и где-то слышалось жужжание третьей. И кто знает, возможно, третья — не значит последняя. Чарли почувствовал животный страх и желание упасть ничком, спрятать голову и заткнуть уши, чтобы не слышать больше этого монотонного, усыпляющего жужжания. Он еле совладал с собой. Ему вдруг ясно представилось, как эта тварь проникает в его тело, как в Боба Джонса, а он ничего не может сделать. Он сам видел, что Бобу, как он ни старался, так и не удалось смахнуть муху, сидевшую у него между глаз, схватить и раздавить ее, потому что он НЕ ПОПАДАЛ по ней, словно это было не нечто материальное, а наваждение, галлюцинация. Муха, всего лишь муха; смешно, но сейчас легче, наверное, было бы схватиться с каким-нибудь тираннозавром юрского периода. Трудно драться с таким мелким насекомым. «Да, хук с левой тут явно не поможет», — мелькнуло в голове у Чарли. Насекомое видело шерифа и неслось прямо на него, а он был бессилен, словно большой цепной пес перед крохотной блохой. Дальше все происходило как во сне. Лоулесс, словно заправский ганфайтер времен войны США и Мексики середины девятнадцатого века, выхватил кольт и поднял его прямо перед собой. Он сделал это почти бессознательно, как будто накануне изрядно выпил: им двигало безграничное отвращение при одном только представлении, как в его тело ВЛЕЗАЕТ эта мерзкая золотистая тварь, которая так похожа на обыкновенную муху, но никакая не муха. Она ввинтится в него и… что будет дальше? Хотя у мистера Джонса был такой вид, будто вот-вот блаженно уснет, Чарли вовсе не хотелось оказаться на его месте. Между тем муха была уже совсем близко. Лоулесс словно уже видел, как он падает, вопя во всю глотку, к ногам ошарашенного, бледного как мертвец Монро. Как пить дать, все так и будет. Чарли будет валяться и орать, потому что НЕ СМОЖЕТ раздавить руками эту тварь. Грянул выстрел. Казалось, его эхо привело в движение весь мир. На секунду все заволокло пороховым дымом. Чарли не верил своим глазам: там, где только что была муха, ничего больше не было, лишь брызги буро-зеленой жидкости. Лоулесс был уверен, что, повторись подобная ситуация еще сто, тысячу раз, он бы ни за что не попал в золотистое насекомое. Другое дело, если б это была просто безделушка в виде мухи — с такого расстояния он бы в нее попал. Ведь она была не такая уж маленькая и вполне могла послужить мишенью для выстрела. Но как все было? Муха гналась за шерифом, а он уже представлял себя покойником (хорошо еще, если просто покойником!). И именно в этот роковой момент прогремел тот единственный выстрел, который он вряд ли когда-нибудь сможет повторить. Никогда еще от Лоулесса так не требовалось меткости, как сейчас. «Я спас не только себя, — подумал Чарли, и от этой мысли ему чуть не стало дурно, — я спас двоих… может быть, даже троих. Будем надеяться, что троих». Но это было еще не все. Со стороны лужайки приближалась еще одна муха. Чарли не видел ее, но монотонное, сонное жужжание становилось все громче. У шерифа еще оставалось время, чтобы что-то предпринять. Но он был в таком оцепенении, что, наверное, дождался бы еще одной твари. Однако второй раз можно было не стрелять. Чарли даже не поднял бы пистолета. Ведь это было бы все равно что после выигрыша в сто миллионов долларов в казино где-нибудь в Лас-Вегасе на следующий день снова помчаться туда в надежде… выиграть еще сто миллионов. Его вывел из оцепенения крик Монро, крик, исполненный отвращения и ужаса. Джеку брызнуло в лицо несколько мелких бурых капель от разнесенной пулей мухи. Он нагнулся и попытался стряхнуть комочки слизи, но только размазал их. Лицо было искажено гримасой человека, только что проглотившего тухлую рыбу. Чарли метнулся к нему, схватил его за рукав форменной коричневой рубашки и рывком потянул за собой.

— Быстрее, Джек! — крикнул он, сосредоточенно прислушиваясь к приближавшемуся жужжанию. Мысленно он возводил сотни железобетонных стен на пути золотистой твари. — Там еще одна! Больше мне не повезет! — Он толкнул своего заместителя к «форду». — Открой дверцу!

Мозг Лоулесса работал с необыкновенной ясностью. Если он и Джек избежали гибели и остались целы, когда муха была в двух с половиной футах от него, то какими же дураками они будут, если упустят свой шанс сейчас. Чарли бросился к развалившемуся, как после продолжительной попойки, Джонсу. Боковым зрением он попытался обнаружить муху, но ее не было видно. Чарли был почему-то уверен, что сама муха заметила его. Ее жужжание говорило само за себя, оно стало ровнее — муха увеличивала скорость. Лоулесс потянул Боба за волосы, приподняв его голову, взял его под мышки и потащил, стараясь двигаться как можно быстрее, к полицейской машине. В этот момент он и увидел муху. Это была блестевшая на солнце крупная точка, увеличивавшаяся в размерах.

— Джек! Помоги мне! — крикнул он. Глядя на Джонса, трудно было и предположить, что он такой тяжелый — прямо как мешок с кирпичами. — Давай, помоги же мне!

Но Монро был уже рядом и подхватил Боба за ноги.

— Но ведь в нем же… муха! — прокричал Монро.

— После… — заорал Лоулесс — Не бросать же его… — Он уже почти пожалел о своем благородстве. Муха была уже намного ближе, чем он думал. По-видимому, эти твари умели все же летать быстрее самых известных спринтеров, если в этом возникала надобность. — О черт! — взвыл шериф. — Джек, быстрее, быстрее! Быс… — Он резко замолк, ударившись задом о крыло «форда». Судорожными движениями шериф стал забираться на заднее сиденье, таща за собой Джонса. Он взглянул мимо Монро, и ему стало нехорошо. Муха казалась коршуном, пикирующим на добычу. — Джек! Сзади, она сзади! Я сам! Забирайся в машину! Быстрее! — Монро уже не слышал его, он влетел на место пассажира, громко хлопнула дверца. Шериф подтянул Джонса и дрожащей рукой захлопнул дверцу со своей стороны. Вдруг до него дошло еще кое-что. — Стекла! Закрой СТЕКЛА! — Он почувствовал, что голосовые связки вот-вот лопнут.

Стекло с пассажирской стороны было опушено. В сознании шерифа муха уже влетала в салон автомашины, а Монро беспомощно отмахивался от нее руками. Золотистая тварь просто не могла не долететь до «форда» прежде, чем все стекла окажутся подняты. Она была не более чем в десяти футах от автомобиля, когда Чарли заорал про стекло. Муха приближалась уже с громадной скоростью, напоминая лесного шершня. Только, пожалуй, укус шершня ничто в сравнении с этим мерзким насекомым. Джек не успевал, стекло поднималось медленно, невероятно медленно, и чуда не могло быть. В голове у Чарли роились сотни мыслей, словно град осколков от разорвавшейся шрапнели, он ни за одну не мог уцепиться. Ему захотелось послать все к чертям, закрыть глаза и больше не открывать их, и… будь что будет. На миг он потерял из виду муху, и… вдруг… ПЛАМ! Муха летела на шерифа, как будто знала, кто виноват в смерти ее подруги. Но в этой дверце стекло было поднято. Золотистое насекомое звонко ударилось о стекло и отскочило. Шериф не верил своим глазам. «Ты не самая умная из девочек», — подумал он. Он ждал затаив дыхание, что же будет дальше. Муха, по-видимому, удивилась, наткнувшись на препятствие, которое она не разглядела. Она видела шерифа и не понимала, почему что-то отбросило ее назад. На секунду муха зависла в воздухе, как бы соображая, что делать; монотонное жужжание прекратилось. Ее секундное замешательство позволило врагам закупориться в своем убежище. Монро издал какой-то дикий вопль радости, облегчения и испуга одновременно. А потом… ПЛАМ! ПЛАМ! И через секунду-другую… ПЛАМ! ПЛАМ! ПЛАМ!

— Чтоб тебе мозги повышибало! — крикнул Монро с нервной ухмылкой на лице.

— Вряд ли, — пробормотал Лоулесс — Еще разок-другой попробует, и все. — Как бы в подтверждение его слов муха облетела «форд» с другой стороны. ПЛАМ! И все. Она полетела назад, к лужайке, словно потеряв всякий интерес к двуногим врагам. Чарли удивило такое поведение золотистой твари; он ожидал, что муха будет долго кружиться вокруг машины, раз за разом повторяя свои попытки. У этой твари больше терпения, чем у человека, НАМНОГО больше. Лоулесс был уверен в этом. Но муха улетала, превращаясь в точку, которая через несколько секунд вовсе исчезла. Жужжания они больше не слышали.

Чарли почувствовал облегчение не меньшее, нежели человек, приговоренный к смерти, при известии о помиловании. Казалось, нужно просто сидеть, ни о чем не думая, и цедить этот коктейль из облегчения и спокойствия, пригубляя мелкими глоточками. Этот момент стоил того, чтобы его растянуть.

— Вы когда-нибудь слышали о таких мухах? — прервал молчание Монро.

Голос его доносился до шерифа словно с другого конца вселенной. Чарли чувствовал, что нервное напряжение последних часов вот-вот погрузит его в мертвый сон без сновидений, тем более что за всю ночь он ни на минуту не сомкнул глаз. Пока Чарли собирался с ответом, Джек заговорил снова (значит, он, Чарли, молчал слишком долго):

— Шериф! Вы меня слышите? — Джек повернулся и дотронулся до руки, которой шериф придерживал Боба Джонса.

— Черт! — пробормотал Чарли, с трудом выплывая из сладкой дремы. — Надо его уложить поудобней. — Он стал неловко подтаскивать тело. Джонс напоминал мертвецки пьяного человека.

— Я помогу вам, шериф, — сказал Монро и приоткрыл дверцу «форда», чтобы вылезти. У него словно выскочило из памяти все, что с ними только что происходило и от чего они спасались. Наверное, сказалось то, что никаких мух поблизости не было. Они казались теперь чем-то нереальным, хотя и жутким.

— Дже-е-е-е-к! — заорал Чарли.

Сколько ему пришлось кричать за последние полчаса? Здоровенная муха появилась будто из ниоткуда. И опять им повезло. Джек был как после многодневного марафона. Усталость и спасла его. Он двигался очень медленно — щелкнув замком дверцы и чуть-чуть приоткрыв ее, он долго собирался с силами, прежде чем высунуть ногу. Щелочка была узкой, и он успел захлопнуть Дверцу. ПЛАМ!

В жужжании насекомого, отскочившего от стекла, Чарли услышал бессильную злобу и желание разорвать в клочья любое препятствие. Дальнейшее поведение мухи показало ему, что он был абсолютно прав. ПЛАМ! ПЛАМ! ПЛАМ! ПЛАМ! Муха точно взбесилась, она все продолжала и продолжала наносить удары своим лоснящимся на солнце тельцем. ПЛАМ! ПЛАМ! ПЛАМ!

— О Боже! — произнес Монро. Он силился передвинуться на водительское сиденье, но ему мешал рычаг передач.

Чарли как заколдованный не мог оторвать глаз от бившейся о стекло мухи. Теперь он понимал, что чувствовали люди, увидев впервые на киноэкране поезд, который… двигался прямо на них. Лоулесс невольно моргал глазами при каждом новом ударе насекомого. ПЛАМ! ПЛАМ! ПЛАМ! Она как будто вообще не собиралась когда-нибудь останавливаться. «Но ведь улетела же она в первый раз, — напомнил себе Чарли. — Да, но это было в первый раз».

— Шериф, — донесся откуда-то издалека испуганный шепот Монро. — А вдруг она… вдруг… что, если… если она… пробьет стекло?

— Не говори ерунды! — прохрипел Лоулесс — Она… Ничего она… не разобьет. Стекло… крепкое. — Но Чарли отнюдь не поклялся бы в подкрепление своих слов.

С некоторых пор ни в чем нельзя быть уверенным; то, что происходит, так разительно отличается от нормального, обычного, что логические рассуждения и выводы кажутся нелепыми. ПЛАМ! ПЛАМ! Эти звуки отдавались подобно ударам по уже ушибленному месту. Шериф никак не мог себе представить, как ему удастся перебраться на место водителя и хладнокровно тронуть с места машину, глядя, как эта тварь старается изо всех сил проникнуть в салон.

— Здесь так жарко, — прошептал Монро. — Мы сваримся здесь, шериф.

— Что ты предлагаешь?

— Я… не знаю, черт возьми!

— Джеки, сваримся или нет, неизвестно. Но если… выйдем…

— Лучше не выходить, — поспешно произнес Монро.

— Да, лучше не делать этого. Не делать.

— Тогда как нам…

ПЛАМФС! Муха нанесла свой последний удар. Ее жирное брюшко противно шмякнуло, превратившись в клейкую белую массу, на секунду повисшую на стекле. Муха убила сама себя, расплющившись о машину.

— Не надо быть такой злой, малышка, — вслух сказал Лоулесс. Его лицо неожиданно исказилось в кривой усмешке.

— Неужели ее больше нет? — недоверчиво спросил Джек, следя глазами за стекавшей вниз полужидкой массой.

— Нет, она по-прежнему есть. Только решила сменить наряд!

Лоулесс уложил Джонса, с тревогой вглядываясь в его лицо. Он был жив, Чарли слышал биение его сердца. На всякий случай он приложил палец к шее. Да, Джонс жив, именно так. Но сказать, что он спит, как-то не поворачивался язык. Своими криками они, казалось бы, могли разбудить даже заснувшего летаргическим сном, но Боб ни разу даже не пошевелился. Его состояние напоминало кому и не напоминало одновременно. Черная дырка, словно вход в преисподнюю, по-прежнему зияла пугающей пустотой. И все-таки, разглядев поближе, Чарли склонился в пользу своего первоначального мнения. Дырка в голове, казалось, была затянута миниатюрной ширмочкой. Даже в очень темном отверстии вы узнаете отверстие, но меж глаз Джонса отверстия не было, словно муха, забравшись внутрь, заткнула проделанный вход черной тряпкой. Чарли очень хотелось прикоснуться пальцем, чтобы убедиться в существовании дырки или чего-то другого. Но он заставил себя не делать этого. Джонса нужно отвезти к Локу. «Ха, Чарли! — воскликнул голос глубоко внутри. — Уж так ли хорошо разобрался Лок в других трупах?» Но это не труп! «Конечно нет! Но это гораздо хуже! Если бы это был труп, Чарли». Лоулесс сознавал, что подвергает опасности не только Джека и других людей, но и самого Лока. Марк оказался бессилен (впрочем, на его месте оказался бы бессилен и любой другой, даже более компетентный врач), еще когда среди убитых Рори Тревором обнаружили Саманту без пулевого отверстия на теле, вообще без единой царапины. Пожалуй, это была отправная точка. Затем последовало множество других смертей с тем же результатом. Чарли внезапно вспомнил свои собственные слова, сказанные, кажется, миллионы лет назад: «Изредка происходят вещи, которые никогда никто не объяснит! НИКОГДА! Пустой номер». Но в то же время Чарли не допускал и мысли о том, чтобы выбросить Боба Джонса из машины и оставить на произвол судьбы. Это не укладывалось у него в голове. Поэтому остается везти его в муниципалитет, хотя Лок ничем ему не поможет. Остается только ждать. Чего? Чарли не знал. Муха была где-то внутри Джонса, и о последствиях можно было лишь гадать. Они с Монро были в непосредственной опасности. От мух снаружи они отгородились, но… отгородившись, они забрали одну из этих тварей с собой. Они должны быть очень осторожны.

— Джек, — быстро сказал Лоулесс. — Вытри, хорошенько вытри свое лицо.

— Да, конечно. — Монро начал усиленно стирать следы засохшей жижи.

— Я сяду за руль. Только не открывай дверцу! — быстро добавил Чарли.

— Нет. Все в порядке, шериф! Я уже немного пришел в себя.

— Это уже лучше. Сначала я переберусь вперед, затем — ты назад. — Глаза шерифа неотступно следили за отверстием в голове владельца «Красного дракона». Дыра казалась ужасно большой, словно ее пробили камнем. — Вынь свой кольт! — сказал он заместителю.

— А? Кольт? — отозвался тот как эхо.

— Да, Джеки! Именно…

— Да, конечно. Сейчас.

— Так. Наблюдай за Джонсом.

Шериф неуклюже протиснулся на место водителя. Воспаленное воображение рисовало ему вылезающую из лба Боба муху с глазами-шариками, как бы говорящую: «Ну что? Не ждали, друзья? Я хочу рассказать вам много интересного! И приступлю к рассказу немедленно!» — «А-А-А-А! — кричит Джек. — После! Ты расскажешь нам после! Пожалуйста, ПОСЛЕ!» — «Нет, я расскажу вам прямо СЕЙЧАС!» Лоулесс резко обернулся. Из отверстия между глаз ничего не показывалось, оно по-прежнему было затянуто черной, как сама тьма, ширмочкой.

— Уф! — воскликнул Чарли, быстро смахивая со лба капли пота. Одна из них, наиболее проворная, ускользнула от его ладони и обожгла краешек левого глаза. Лоулесс потер его кулаком. — Так. Хорошо. Теперь перебирайся ты, Джек.

— Шериф, я…

— Живее, Джек, — мягко сказал Чарли. Спустя секунду Монро устроился сзади. — О'кей! — произнес шериф. — Неплохо. Сейчас только переведу дух… и уберемся из этого логова к чертовой матери! — добавил он в сердцах.

— Шериф, вы… и вправду думаете, что… что эта зараза может вылезти из… этой дыры?

— Не знаю! Но не исключено. Раз она забралась внутрь, значит… Значит, может и выбраться.

— Фу-ты, черт! — сказал Монро, чуть наклонившись вперед, чтобы повнимательнее разглядеть отверстие. Кольт он держал перед собой.

— Не надо так близко, Джек! — резко сказал Лоулесс, Монро отпрянул:

— Но почему ни черта не видно? Почему не было крови, вообще ничего? Одна пустота!

— Я знаю не больше твоего, Джек. Здесь мы в одинаковом положении.

— Может, отверстие… заткнуть чем-нибудь? — внезапно продолжил Монро. — Или прикрыть?

— Нет! Я не думаю, что это хорошая мысль. Лучше вообще не прикасаться… к этому месту, Джек. Тем более что… — Шериф замолчал.

— Тем более что?..

— Понимаешь, она вполне может вылезти из тела в каком-нибудь другом месте. Если, конечно, она вообще собирается вылезать. Может, там ей намного интересней.

— Да, вы правы. Только, если… она все-таки… вылезет? Тогда… что?

— Ну-у…

— Если стрелять в нее, можно попасть в Боба, — заметил Монро.

— Тьфу-тьфу! Будем надеяться, что мы не окажемся перед этим выбором.

— Да, потому что я не попаду в эту тварь, как сделали это вы, шериф!

— Мне повезло. Только и всего. Это была редчайшая случайность, Джеки, — негромко сказал шериф.

— Пусть так. Но даже если такая случайность улыбнется мне, я не смогу не задеть Боба.

— Не бери в голову, Джеки, — попытался успокоить своего заместителя Лоулесс. — Я думаю, она не появится. — Он почувствовал дрожь, когда посмотрел на отверстие во лбу Боба, зиявшее, словно кусочек пропасти. — В ближайшее время, во всяком случае… — Монро тяжело вздохнул, по-прежнему следя за Джонсом; руку с пистолетом он положил себе на бедро, дуло смотрело в живот владельца «Красного дракона».

— Нужно связаться с Локом, — произнес Лоулесс. Он смотрел на дом Мориссонов. Золотистых мух не было видно, как не было слышно и их усыпляющего жужжания. — Мы должны предупредить людей в центре, что появились эти странные насекомые. Они могут оказаться опасными. Может, они опаснее, чем мы можем себе представить. — Он взял микрофон. — Мне почему-то кажется, Джеки, что тот или то, что скрылось от нас в окружном морге, сделало кучу из человеческих тел специально. Чтобы вывелись эти золотистые твари, очень похожие на мух. Подобных куч может оказаться не одна и не две. Я очень хотел бы ошибиться, но боюсь, что прав. Так что…

Лоулесс в этот момент повернул голову, чтобы посмотреть на Джека. Его вид заставил шерифа проглотить фразу. Сначала у Чарли молнией промелькнула мысль, что Монро увидел, как из тела Джонса не спеша вылезает муха, обожравшаяся его мозгами. Затем подумал, что Джек заметил целый рой золотистых насекомых, направляющихся к машине. Но Монро смотрел именно на шерифа, и мухи (как и Джонс) были здесь ни при чем. Джек не мог отвести от него глаз, полных какого-то животного страха и… суеверного ужаса. И Чарли понял, что дело в нем самом. Конечно же он опять помолодел. Что-то, как зараза, прицепилось к нему, и… его организм неуклонно молодеет. Если внутренние органы скрыты от чужих глаз, то лицо безжалостно выдает его.

— Что такое, Джек? — хрипло выдавил он из себя. При этом Чарли отметил, что у него голос молодого парня, раньше он такого не замечал. Голос человека МОЛОЖЕ Джека Монро! Голос СОСУНКА. Чарли не чувствовал, чтобы как-то изменялись его интеллект, взгляды, юмор, иные черты. Они не заменялись теми, что были ему присущи в молодые годы. — В чем дело? — повторил Чарли, хотя уже знал примерный ответ. Но оказалось, что он все-таки ошибся. Монро через силу отвел взгляд, как будто ему больно было смотреть, и шепотом произнес:

— У вас изменилась… прическа.

— Что? — У Чарли перехватило дух.

— Волосы, — сказал Джек. — Теперь на затылке они у вас коротко острижены.

— Но как… черт! Джек, но… — Он провел ладонью по затылку. Раньше в этом месте можно было наполнить ладонь волосами, нет, не целыми космами, но за что-то можно было взяться. Теперь пальцы кололо, как будто он гладил ежика.

— И… седины вообще нет, — добавил Монро. — Ее, правда, давно нет, но… сейчас волосы густые и… И раньше у вас не было спереди такой длины. — Монро упорно смотрел на Джонса, не поворачивая головы, словно мужчина, который, нечаянно наткнувшись где-нибудь на незнакомую обнаженную женщину и тотчас извинившись, отвернулся, чтобы дать ей возможность одеться. Лоулесс судорожными движениями обследовал собственную голову, холодея от ужаса.

— Джек, этого не может быть! Не может. О Господи! — Он не хотел смотреть в зеркальце заднего вида, так как боялся, что паника проглотит его целиком, как белая акула, и он уже не сможет взять себя в руки, чтобы действовать дальше. Он верил Джеку на слово. Он знал, что на висках у него исчезла седина, но чтобы ИЗМЕНИЛАСЬ прическа… Это было слишком! Как такое возможно? Как?

Монро молчал. Он был слишком напуган, чтобы еще продолжать этот разговор с шерифом. Ему хотелось закрыть глаза, заснуть и проснуться, когда все это кончится. Он не знал, кончится ли это вообще, но очень на это надеялся. Ведь все всегда когда-нибудь кончается, не так ли? А шерифу захотелось плакать. Казалось, он исчерпал все запасы своего мужества. И сейчас был готов послать все к черту. Его сила воли была не беспредельна. Удерживало его лишь одно — даже если он поддастся панике и опустит руки, это его все равно не спасет. А так имелась хоть призрачная, но надежда. К тому же… у него была семья. И хотя он уже ни за что не покажется на глаза жене и детям, они по-прежнему имели для него самое важное значение. Проявляя чудеса хладнокровия, он прежде всего старался ради жены и детей. Он не верил уже, что с ним все обойдется, но решил не сдаваться до конца. Подобно больному раком, он спешил использовать отпущенное ему время на благо своих близких. Несколько раз Чарли спрашивал себя, не слишком ли он рано ставит на своей жизни крест? Откуда такая уверенность в чем-то нехорошем, в том, что жизнь прервется? И сам себе отвечал: процесс не прекратится, пока… Нет, лучше не думать об этом. Лучше не думать. Сейчас он выглядит на двадцать пять лет, через два часа на двадцать, через некоторое время на пятнадцать? А дальше? Десять или… Нет, к черту, иначе он умрет от собственной истерики. Раньше волосы были другими, сейчас они густые, мягкие, волнистые. Прекрасные волосы молодого парня, которому недавно исполнилось…

— Джек! — это был почти крик. — Сколько? Сколько лет ты мне… дашь сейчас?!

Монро молчал, все так же глядя на Джонса. Казалось, вылези из Боба золотистая тварь, он бы был ей благодарен за то, что она отвлекает их, заставляя искать ответы на иные вопросы.

— Джек, ты слышишь? Пожалуйста, ответь. Сколько бы ты мне дал, если бы увидел впервые?

— Двадцать, — выдавил из себя после некоторой паузы Монро, Затем добавил: — Ну… может, двадцать два. Не… не больше.

— Ясно. — На Лоулесса навалилась вдруг такая опустошенность, такое отчаяние, что он впервые не смог удержать слез. Из его груди вырвались сдавленные рыдания. С минуту Монро молчал, потом, утирая рукавом пот со лба, с дрожью в голосе произнес:

— Чарли, сколько бы вам ни было лет… Нет, на сколько бы вы ни выглядели… для меня вы — шериф Оруэлла! Я в этом уверен так же, как в том, что я — ваш заместитель. И если эта дьявольщина изменяет ваше тело, я надеюсь, что она не изменит вашу душу и разум.

Лоулесс ничего не сказал. Он лишь вытирал слезы, низко опустив голову. Ему не было стыдно; он верил, что Джек понимает его. Он знал, что это так.

— Шериф, вы что-то говорили про связь с муниципалитетом. Вы хотели поговорить с мистером Локом, — напомнил Монро.

— Да. — Чарли поднял свои покрасневшие, опухшие от слез глаза и посмотрел перед собой. Фелл-стрит, пустынная и неживая, словно улица из какой-нибудь страшной сказки про вымерший город, расстилалась перед ним, уходя на север.

— Шериф. — Голос Монро как-то странно подрагивал, словно ему приходилось делать невероятные усилия, чтобы говорить ровно. — Раньше я скептически относился к тем, кто говорит, что внешность не имеет никакого значения. — Он помолчал несколько секунд, и Лоулесс слышал его тяжелое дыхание. — Но теперь я вижу, что был не прав. Не то чтобы не прав, но… внешность — это очень и очень мало. — Его голос вдруг стал глухим, сиплым. — Только что вы спасли мне жизнь. Возможно, и мистеру Джонсу. Что-то происходит с вами со вчерашнего вечера, но вы до сих пор держитесь. Потому что думаете прежде всего о других. Я уверен — вы не тот человек, который остановится на половине пути. Что бы ни случилось. Вы — не из таких. Я уверен в этом. И вы мне нужны сейчас больше, чем кто-либо. Внешняя оболочка — ничто. У вас проницательный ум и опыт. Я жду ваших распоряжений, шериф! — Монро замолчал, глядя в стриженый затылок Лоулесса. Казалось, успокаивая шерифа, Джек успокаивал сам себя. Впрочем, именно так оно и было. Оба сейчас были связаны одной цепью. Один идет направо, другой должен следовать за ним. Чарли потихоньку приходил в себя. Его грызла мысль, что чувствует Джек, видя перед собой парня лет на пять младше его самого? Вместо сорокадевятилетнего шерифа! Он мысленно представил себя на месте Монро и почувствовал, как все тело покрылось гусиной кожей. Даже лицо. Интересно, это ощущала, наверное, и бедняжка Миранда Абинери, замерзая в своем теплом доме?

— Джеки! — Собственный голос показался Чарли совсем чужим. — Мы теряем драгоценное время. Лок должен быть в курсе… насчет этих прелестных мушек.

— Да, шериф, — отозвался Монро. — Конечно.

Лоулесс поднес к губам микрофон:

— Муниципалитет! Вас вызывает шериф Оруэлла! — Из рации донесся треск, как будто кто-то ломал сухие ветки для костра, и… все смолкло. Брови Лоулесса нахмурились. — Что за черт?

— Никто не отвечает? — послышался за спиной встревоженный голос Монро.

Шериф попробовал еще несколько раз связаться с муниципалитетом, с Поборски, с братьями Стронгбоу. Тщетно. Могильная тишина, будто они остались одни на всем свете.

— Это совсем плохо, — пробормотал Чарли. — С рацией все в порядке, — сказал он, увидев в зеркальце немой вопрос в глазах Джека. — Но все будто вымерли. Мне это не нравится. Теперь мы походим на слепых котят, которые не знают, куда ткнуться.

— Что будем делать, шериф? — спросил Монро. — Мне, например, больше всего хочется убраться отсюда подальше.

— Я с тобой согласен, Джек. Ничего не попишешь, нам все равно нужно в муниципалитет. — Он повернул ключ зажигания, но… «форд» не завелся. Какую-то долю секунды Чарли был готов заорать от страха и злости. Но затем раздалось урчание двигателя, и Лоулесс исторг возглас облегчения из самой глубины своих легких. — Твою мать! Я вдруг подумал, что мы не сможем отсюда уехать.

Он аккуратно отъехал от тротуара, посматривая на лужайку перед домом Мориссонов.

— Шериф, — произнес Монро, — жаль, что мы оставляем «комаро» Джонса. Лучше бы мы сели в его тачку.

— Может быть. Но если бы мы не забрались в «форд», мы бы не попали никуда. Наша машина была ближе.

— Да, конечно.

— Я не думаю, чтобы в Оруэлле сейчас кого-то интересовали автомобили даже и пошикарней, чем этот «комаро». Да и Бобу, я думаю, нужен сейчас совсем не он. Пусть остается на месте.

— Да, наверное.

Чарли видел в зеркальце заднего вида, как Джек оглядывается на страшную лужайку.

— Джек, ты бы посматривал за Джонсом, — напомнил он. — Мало ли что… случится.

Монро вернулся в прежнее положение.

— Шериф, но как быть дальше с Джонсом? — Он кивнул на Боба. — Что-то он мне не нравится.

— Не знаю, Джек. Нам бы добраться до муниципалитета, а там будет видно. Во всяком случае, в нормальной обстановке можно принять какие-нибудь меры, чтобы не было больше…. таких дыр ни в чьих головах. Только мне не нравится их молчание, Джек. Настолько не нравится, что сейчас меня это пугает больше, нежели бедняга Боб.

— Мы сейчас будем у муниципалитета. Еще минут пять, — сказал Монро. Он не знал, что ошибается.

Они миновали Бингем-стрит. Лоулесс ехал очень медленно, как будто опасался, что полицейская машина развалится, стоит ему увеличить скорость. Чарли смутно чувствовал — что-то не в порядке. Нет, не пустынная улица или дома, которые выглядели неживыми. Его беспокоило то, что перекресток Фелл и Уотер, где они должны будут свернуть налево, все не показывался. Лоулесс отлично знал свой город, и, как ему казалось, они были в сотне-другой футов от Уотер. «Еще минута, — говорил он себе, — еще минута, и мы свернем». Но вот прошла одна минута, вторая, третья…

— Я не понимаю! — воскликнул Монро на заднем сиденье. — Шериф, что-то мы долго едем, вам не кажется?

Лоулесс посмотрел на часы. По меньшей мере десять минут назад они должны были доехать до Уотер-стрит. А «форд» все продолжал двигаться по Фелл-стрит. Чарли чуть надавил на акселератор, автомобиль загудел сильнее, точно недовольное животное. Прошли долгих пять минут, затем еще.

— Что за хреновина! — ругнулся Лоулесс; нос шерифа зачесался так сильно, что не почесать его было невозможно.

— Но я узнаю почти каждый дом, — процедил сквозь зубы Монро. — Вот здесь живут…

— Мы находимся рядом с перекрестком Уотер, но…

— Где же он, черт возьми? — Джек уже не помнил о том, что рядом с ним Боб Джонс, в теле которого пряталась золотистая муха.

— Должен быть. Должен, — пробормотал шериф.

— Но мы уже минут пятнадцать едем от Бингем до Уотер, шериф! — воскликнул Монро.

— Просто мы едем очень медленно…

— Да мы и пешком уже давно бы дошли до Уотер, — возразил Джек.

— Да, дошли бы, — согласился Лоулесс — Тут всего-то полмили.

— Что-то здесь не так, — тихо сказал Монро. — Мы уже давно должны были прибыть на место. Шериф, попробуйте-ка еще раз вызвать кого-нибудь по рации.

Лоулесс был почти уверен, что это напрасная затея, но все-таки взял правой рукой микрофон. Однако могильная тишина сохранялась. Они по-прежнему были оторваны от мира. Они были в руках НЕИЗВЕСТНОСТИ.

— Бесполезно, Джек! — Чарли едва не кричал от полнейшего бессилия что-то изменить. — Все бесполезно. С дорогой что-то творится…

— О нет! Нет, это уже слишком…

— У меня есть одна мыслишка, — внезапно сказал Чарли.

— Какая?

— Правда, если случится что-то, чего я боюсь, тогда… тогда, значит, наши дела швах.

— Что вы задумали? — спросил Монро, а Лоулессу совершенно не к месту вдруг подумалось: «Если бы кто-то со стороны увидел, как Джек обращается к молодому пацану, как к старшему, решил бы, что мы дурачимся».

— Поедем назад!

— Куда? — В голосе Монро слышалось недоумение.

— Разворачиваемся и… — Лоулесс чуть притормозил и круто повернул «форд» в противоположную сторону, — поедем по Фелл в южном направлении. Нужно попробовать.

— Вы думаете объехать вокруг? — немного погодя спросил Монро.

— Пока что я ничего не думаю, — ответил шериф. — Я боюсь… Хотелось бы, чтобы дорога обратно до Бингем заняла у нас не полчаса и не час. Это было бы уже кое-что. — Он пристально вглядывался в каждый дом и поэтому ехал со скоростью не больше двадцати миль в час. — Дальше будет видно. Я надеюсь, что мы в конце концов выберемся.

— Я тоже надеюсь, — хриплым голосом сказал Джек. — Ну, знаете, шериф… Я могу как-то принять, что человек замерз насмерть на своей кухне, что Гэл Хокинс вдруг начал поглощать черт знает сколько еды. Мало ли сейчас есть болезней! Я даже готов принять, что вы… — Он внезапно запнулся, поняв, что его занесло. Он хотел сказать: «… что вы превратились из мужчины зрелого возраста в мальчишку». Но вовремя остановился. Однако шериф не мог не догадаться, что хотел сказать его заместитель. И сам избавил Джека от неприятной паузы:

— Но понять, как это мы ехали от пересечения с Бингем до Уотер больше тридцати минут, да так и не доехали, ты никак не можешь…

— Да, да! — поспешно подтвердил Монро. Он был рад, что его оплошность вроде бы прошла незамеченной. — Именно это никак не укладывается у меня в голове. Дорога что? Растягивалась?

Лоулесс молчал не меньше минуты. Растягивалась! Звучит, конечно, нелепо. Пространство — это не просто расстояние от одного пункта до другого. Кто знает, какие оно имеет свойства? Может, оно способно растягиваться, как жевательная резинка. Вот только КАК это происходит? Чарли понимал, что на этот вопрос он ответить не сможет. Однако факт был налицо. Они так и не добрались до Уотер. Причем имелась одна странность. Чарли всматривался в каждый дом, все оставалось на своих местах, он узнавал каждую деталь, ничего не пропускал, а Уотер-стрит и не думала приближаться. ГДЕ пространство растягивалось? К сожалению, а может быть, к счастью, об этом некогда было раздумывать. Впереди показалась Бингем-стрит, упирающаяся в Фелл. И Чарли снова почувствовал огромное облегчение. В который раз за этот бесконечный день? Он не мог сказать, он сбился со счета.

— Бингем! — крикнул Монро. Лоулесс сам едва удержался от радостного вскрика.

— Да, Бингем, — подтвердил он.

Что-то могучее и неизвестное играло ими, как пешками, передвигая их по своему усмотрению. Это «нечто» было сильнее всех людей, вместе взятых и каждого в отдельности, а они были лишь марионетками в чужих руках. Чарли внезапно вспомнил про мальчика, Дэнни Шилдса. Где он теперь? Казалось, прошли годы с тех пор, как он видел ребенка в последний раз. Чарли вспомнил его слова: «Это я во всем виноват! Я не должен был этого делать! Я не должен был его убивать! От этого станет только хуже!»

Убийство никогда не приносит добра? Наверное, нет, потому что убийство всегда остается убийством, против кого бы оно ни было направлено. И еще Чарли вспомнил, как Дэнни повторял слова… Лилипута: «Я не то, что ты думаешь. Я не то, что ты видишь». Тогда что же ты? Теперь Чарли был уверен в существовании того странного неведомого существа, которое паренек окрестил Лилипутом. Это не было плодом больного воображения ребенка. Или его выдумками. Лоулесс знал, что Лилипут СУЩЕСТВОВАЛ, а раз так, то больше всего пугали слова этого малюсенького создания о том, что его нельзя убить. И вновь слезы Дэнни и его самобичевание. Мальчик говорил, что сделал хуже, и… шериф уже начинал думать, что он был прав. Стало действительно хуже. Чарли очень хотелось поговорить с мальчиком, побольше узнать обо всем, что с ним было с самого переезда. Сейчас бы шериф сумел успокоить Дэнни и уговорить его рассказать все, абсолютно ВСЕ, что тот знал. Мог бы Чарли изменить что-то, если бы поверил Дэнни Шилдсу еще тогда, когда тот пришел к нему, протопав через весь город? Возможно. Но Чарли не винил себя; он понимал, что на его месте любой человек вел бы себя так же. Даже если бы на месте девятилетнего мальчишки был взрослый человек, которого он знал почти всю жизнь. Чарли ужасно хотелось повидать Дэнни. Не то чтобы он чувствовал себя виноватым перед ним, хотя было и это. Лоулесс надеялся (правда, все равно не верил) найти какой-то ключ к пониманию происходящего. Нужно было попытаться. Чарли не знал, поможет ли это, но ничего другого не оставалось. К несчастью, он практически не поговорил с мальчиком. И сейчас до встречи с ним было по-прежнему далеко, несмотря на то что впереди показался Бингем.

— Я вижу скобяную лавку Макнайта, — сказал Монро. Лоулесс тоже заметил ее. Угол Бингем и Фелл. Они ехали в противоположную сторону не менее получаса, а назад вернулись как положено — за две-три минуты.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал Лоулесс — Если эта чертова дорога каким-то образом и растягивается, то… только в одну сторону. — Чарли невольно хмыкнул.

— Пусть уж лучше так, шериф, чем наоборот, — заметил Джек.

— Да. Лучше. — Лоулесс начал притормаживать, остановившись в пятидесяти футах от лавки Макнайта.

— Зачем вы остановились, шериф? — спросил Монро. Двигатель «форда» умолк, и воцарилась тревожная тишина. Она была словно затишье перед грозой, когда природа вдруг замирает, томимая предчувствием.

— Лучше не торопиться и все обдумать. К тому же… не забывай, что впереди эти мухи!

— О черт! Они там. Но… может, их можно проскочить, если не останавливаться и не опускать стекла?

— Я думаю, что можно, ведь они ничего не могут нам сделать, пока мы в машине.

— Тогда…

— Все-таки не хочется рисковать, Джеки. Во-первых, кто знает, какой еще сюрприз выкарабкается из трупов на лужайке Мориссонов. А. во-вторых, я… боюсь, что мухи уцепятся за нами и мы приведем их к людям в центре.

— Шериф, но ведь их мы больше не видели. Одну вы подстрелили, одна в теле Джонса, и еще одна разбилась о стекло. Их было всего три.

— Да. Три. Это то, что мы успели увидеть, пока находились там. Но я не уверен, что их было всего три. Может, там сейчас целый рой и они облепят нас так, что мы не сможем двигаться? Нет, лучше не рисковать. Мы могли бы, конечно, промчаться на скорости до Южной, затем свернуть на Солс-стрит. Но надежнее объехать другой стороной. По Бингем до Чест-стрит, а по ней до Уотер и даже до Канзас… будет ненамного дальше.

— Значит, сворачиваем на Бингем? — спросил Монро.

— Да, попробуем этот путь.

— Надеюсь, что расстояние от Бингем до Уотер, если ехать по Уэст-стрит, будет нормальное, — нервно сказал Монро.

— Мне тоже этого бы хотелось, Джеки, — мягко сказал Лоулесс. На душе у него скребли кошки.

— Тогда — в путь?

— Да, да. Конечно. — Но Лоулесс не поворачивал ключ зажигания. Он что-то услышал. Какой-то далекий звук. Нехороший.

— Шериф, вы чего-то ждете? — В голосе Джека чувствовалась тревога. Лоб его блестел от пота.

— Нет, нет. Я только… — Лоулесс замолчал… потому что его прервали.

Секунду назад Чарли почуял что-то неладное в мертвой тишине. На миг у него возникло странное чувство, скорее предчувствие чего-то, что вот-вот должно было произойти. Он вдруг подумал, что сейчас увидит того, кто, несомненно, был виновником смерти владельца похоронной конторы и его работника и соорудил пирамиду из человеческих останков перед домом Мориссонов. И он… не ошибся. Но прежде чем он увидел его, до его слуха донесся вопль ужаса, а затем из-за угла Бингем показался бежавший что было сил человек с белым как мел лицом, который от кого-то убегал.

Глава двадцать пятая

Крик Бетани оборвался, как будто его обрезали ножом. Литтл держал в вытянутой руке клок ее волос, словно индеец — скальп своего врага. Эдди Стронгбоу не мог видеть Бетани, но он ясно представлял, какие, наверное, удивленные у нее глаза. Она снова хотела закричать, но издала только какой-то булькающий звук. «Пропали!» — стучало в голове у Эдди. Все, конец! Он был в таком положении, что увернуться от кашеобразных лап мистера Литтла было просто невозможно — для этого нужно было отползти назад. Однако черные глазницы мистера Литтла, из которых по-прежнему лилась кровь, словно пригвоздили Эдди к месту. Он не в силах был двинуть ни рукой, ни ногой; внутренний голос твердил ему, что он покойник. Бетани не могла быстро выбраться из-под него, к тому же она была ошарашена не меньше самого Эдди. Белые волосы развевались в руке мистера Литтла, хотя ветра не было. Казалось, беззубый, окровавленный рот застыл в кривой ухмылке. «Он не может нас видеть, — твердил про себя Эдди, — он не видит нас, не…» Рука старика, с которой ручьем лилась кровь, снова поднялась вверх, точно он кого-то приветствовал. «Нам конец, нам ко…» — пронеслось в голове Эдди, но тут кто-то схватил его за ногу и резко дернул. Бетани двигалась вместе с ним. ШМЯК! Рука мистера Литтла опустилась на то место, где только что находилась голова Бетани. Женщину словно прорвало, и душераздирающий вопль всколыхнул все вокруг. Тони Стронгбоу одним резким мощным рывком стащил Эдди с миссис Гилинг. Рука мистера Литтла снова поднялась, оставив часть своего полужидкого содержимого в виде отпечатка пятерни на асфальте. Тони сделал один шаг вперед и… схватил Бетани за волосы, поднимая ее, как упавшую огромную куклу. ШМЯК! Тони успел вовремя; рука мистера Литтла вновь опоздала на долю секунды. Эдди понял, что у него появился отличный шанс спастись; он мог теперь подняться и отползти, по крайней мере, на безопасное расстояние. И тут прогремел возмущенный голос Даррена Гилинга:

— Ублюдок! Ты что это ДЕЛАЕШЬ?! — Так он прореагировал на сомнительный, по его мнению, способ спасения его жены.

Даррен находился всего в нескольких шагах от Тони, и Эдди с ужасом подумал, что будет, если вдруг начнется потасовка между его братом и этим тупоголовым боровом. Когда спасаешь человека, тут уже не до джентльменских манер. Может, Тони должен был, прежде чем поднимать с земли миссис Гилинг, с поклоном извиниться и испросить у нее позволения? Но мистер Литтл вряд ли дал бы им время на обмен любезностями.

— Как ты СМЕЕШЬ? — вопил Гилинг. Нет, он явно не был самым умным человеком в штате Нью-Йорк.

Тони Стронгбоу резким движением отбросил миссис Гилинг подальше от старика, словно не спасал ее, а собирался прикончить. Бетани упала прямо на ошеломленного Эдди. Тони шагнул в сторону идущего на него Даррена и нанес удар. Могучий кулак Стронгбоу-младшего пришелся мистеру Гилингу в правую часть груди. В последний момент Тони несколько попридержал кулак, так что получился скорее сильный толчок; Даррен в тот момент наступал на Тони, да и рука Тони распрямилась стремительно, как пружина. Мистер Гилинг рухнул как подкошенный, навзничь, издав неприятный утробный звук. Эдди показалось, что Даррен, падая, так ударился затылком об асфальт, что Бетани может остаться вдовой, но Тони это беспокоило меньше всего.

— Подымайтесь! — закричал он брату, неуклюже обнимавшему блондинку. — БЫСТРО! — Он схватил Бетани за плечи и поднял ее. — Эдди! — крикнул он.

Эдди вскочил. Ноги были словно из ваты, такие слабые, будто он не вставал с постели неделю. Литтл снова был совсем близко; губы его шевелились. Тони почти понес Бетани, Эдди поковылял следом.

— К машине! — крикнул Тони. Он передал брату совершенно обезумевшую женщину. — Держи ее! К машине, Эдди. Давай к машине!

Он наклонился и, схватив Гилинга за обе руки, потащил его, как мешок с яблоками. Даррен, похоже, не соображал, что с ним делают; у него был совершенно потерянный вид. Он не дергался, не вырывался, не грозился научить Тони уму-разуму, а значит, и не мешал Стронгбоу-младшему действовать. Эдди почувствовал, что хладнокровие возвращается к нему, хотя сердце еще продолжало гулко биться в груди. Он повел Бетани к «шевроле». Чуть позади Тони волок Даррена за руки.

— Я больше не… больше не могу, — хрипло прошептала миссис Гилинг. — Отпустите меня, отпустите, пожалуйста, — попросила она Эдди.

— Но там Литтл, — возразил Стронгбоу.

— Черт… с ним. Я… нет. Я больше не могу… — Она безвольно повисла на руках мужчины.

Эдди обернулся и посмотрел на старика. Мистер Литтл перестал двигаться, как будто смирившись с постигшей его неудачей. Он казался трупом, выброшенным из проехавшей мимо машины. До него было не меньше ста двадцати футов. Эдди аккуратно опустил женщину на асфальт. «Это от нервного напряжения, — подумал Эдди. — Если бы не брат, ей бы конец». Тони, подойдя к ним, отпустил руки Гилинга, и они упали, как обломанные ветви деревьев.

— Эдди, в «шевро»…

— Он уже не двигается. — Стронгбоу качнул головой в сторону Литтла. Затем показал на Бетани: — Она в шоке. Пусть придет в себя.

Тони ничего не сказал; он опустился на асфальт, повернувшись лицом к застывшему без движения мистеру Литтлу.

Заметно было, что Тони с трудом удерживается, чтобы не упасть плашмя на дорогу. Руки у него дрожали.

— Гнусный старикашка! — пробормотал Тони. — Он даже мертвый опасен.

Он стал вытирать локтем блестевшее от пота лицо. Даррен громко застонал, заворочался, встал на четвереньки, потом принял стоячее положение. Выражение лица у него было такое, словно его разбудили среди ночи, вылив на голову стакан холодной воды.

— Где… Бетани? — спросил он, глядя перед собой мутными глазами. Тони будто и не слышал вопроса. Эдди торопливо ответил:

— С ней все в порядке, мистер Гилинг! Не волнуйтесь. Гилинг повернул голову и посмотрел на жену, лежавшую на спине. Бетани тяжело дышала, устремив взгляд своих серых глаз в яркое октябрьское небо.

— Дорогая… — просипел он. Потом, внезапно вспомнив о чем-то, пробормотал: — Где… что с мистером Литтлом?

— С ним все в порядке, — прошипел Тони. — Он отдыхает.

— Он уже мертв, — сказал Эдди. Даррен увидел наконец лежавшего в сотне футов старика. Вокруг него растекалась лужа крови. В глазах Гилинга начало появляться более или менее осмысленное выражение.

— Что с ним произошло? Почему он умер? — спросил Даррен никого в отдельности и всех одновременно.

— Мы предупреждали вас, мистер Гилинг. — Эдди старался говорить как можно мягче. — Мы предупреждали, что к «плимуту» нельзя приближаться. Иначе человек умирает. От потери крови. Мистер Литтл игнорировал наше предупреждение, и вот результат. Он зашел за линию, где стоял «плимут», поэтому сейчас он…

— Вы принимаете меня за идиота? — вызывающим тоном заявил Гилинг. — Какая к чертовой матери линия? Как может кровь…

— Посмотрите на Литтла, — перебил «го Эдди. — Вы видели, что с ним случилось, когда он подошел к машине Арчера?

— Бред какой-то… — начал было Даррен, но Тони не дал ему договорить.

— Послушай, красавчик! — рявкнул он. Гнев клокотал в нем, как лава в проснувшемся вулкане. — Я устал тебе объяснять, что происходит. Я сам удивляюсь не меньше тебя, но, в отличие от тебя, я делаю кое-какие выводы. Да, это бред, но такова реальность. А если тебя что-то не устраивает, то пожалуйста! Иди к мистеру Остолопу и поболтай с ним об очередной пьесе на Бродвее! Можешь даже залезть в ту белую машину и побибикать… если только успеешь это сделать. — Тони замолчал и закрыл глаза, словно хотел сказать: «Ты и такие, как ты, у меня в печенках сидите». Эдди был уверен, что этот монолог брата послужит поводом для нешуточной схватки, тем более что Гилинг припомнит Тони и его удар. Но ничего подобного не последовало.

— Бред какой-то, — пробубнил Даррен, как будто Тони говорил только что, обращаясь не к нему, а к кому-то другому. — Бред какой-то. — У него явно не было ни сил, ни, наверное, желания продолжать спор с Тони Стронгбоу. Про удар в грудь он словно вообще забыл.

— Мы едва спаслись, — заговорил Эдди, пытаясь понадежнее загасить костер, так и не разгоревшийся. — И все из-за того, что… — Он запнулся. Потому что увидел глаза Бетани.

Миссис Гилинг только что приподнялась, опираясь на локти, и посмотрела в ту сторону, где лежал мистер Литтл. Глаза у нее стали большими и круглыми, в них плескался ужас. Тони полулежал с закрытыми глазами, Даррен в этот момент сидел с опущенной головой; никто не смотрел на старика.

— Он ползет! — закричала Бетани. — Он ПРИБЛИЖАЕТСЯ! Он достанет нас! Он…

Эдди резко повернул голову при первых словах миссис Гилинг. Мистер Литтл, находившийся раньше не менее чем в ста с лишним футах, лежал теперь на расстоянии ПЯТИДЕСЯТИ ФУТОВ! Один леденящий душу факт Эдди заметит чуть позже, а пока и этого было достаточно. Мистер Литтл оставался точно в такой же позе, в какой его запомнил Эдди. Ничего не изменилось в протянутых вперед руках и в уткнувшейся в землю голове. И все же мистер Литтл сократил расстояние вдвое. За какую-то секунду. Как?

— Он достанет нас! — визжала Бетани. Тони вскочил. Даррен начал неуклюже подниматься. — Он ПОЛЗЕТ к нам. Он…

— Заткнись! — Тони повернулся к женщине, и Эдди в какой-то момент испугался, что брат сейчас залепит ей пощечину. — Заткнись, твою мать! — прогромыхал он. Затем повернулся и без всякой паники посмотрел на мистера Литтла.

Это бесшабашное спокойствие брата подействовало на Эдди. Старик по-прежнему был на порядочном расстоянии и дотянуться до них не мог. «Правда, если он начнет приближаться такими темпами, — подумал Эдди, — то я ни за что не ручаюсь». У Эдди появилось странное чувство, причем такое сильное, что он как будто знал это наверняка, что Литтл больше незаметно не преодолеет и дюйма, если пристально смотреть на него. Не упускать его из виду, и… он НЕ ПОСМЕЕТ! Нужно только смотреть на него, и этого будет достаточно. Мистер Гилинг напоминал человека, упавшего с неба. Его выбросили в первое попавшееся место, и вот он не знает, кто он и где он. Даррен близоруко щурился, глядя на человека, распластавшегося на земле, словно солдат под вражеским огнем. Бетани очумело (Эдди заметил, что в ее глазах мелькнула злость) посмотрела на Тони, по-видимому не веря, что этот мужчина посмел столь бесцеремонно заткнуть ей рот.

— Я… я только… я хотела сказать, что он… ползет. Мы только не видим как…

— Успокойтесь, ради Бога, — уже совсем спокойно сказал Тони.

— Еще ничего не случилось. Поэтому держите себя в руках, миссис Гилинг.

— Но он…

— Я вижу, — перебил ее Стронгбоу-младший. — Вижу. Будьте уверены.

— Нет, он действительно был намного дальше! — заметил Эдди. — Что за чертовщина? Он был совсем не на этом месте. Как он это сделал?

— Эд! — воскликнул Тони. — Он ничего не делал. Понимаешь? Он ничего не мог сделать, потому что он мертв!

— Посмотри! — Голос Эдди чуть повысился. Он лежал НЕ ЗДЕСЬ! Он…

— Я знаю. Но это не значит, что это ОН полз.

— Да, но тогда… О Господи! — Эдди неотрывно смотрел на старика.

Бетани вскрикнула. Нет, она ничего нового не увидела, мистер Литтл не пошевелился, оставаясь в том же положении. Но возглас Эдди был исполнен такого ужаса, а нервы Бетани были так напряжены, что она не могла не ответить криком на восклицание Эдди. На этот раз Тони даже не посмотрел на нее. Он напрягся, весь превратившись во внимание.

— Эд, в чем дело? — спросил он брата. Глаза его ни на секунду не задерживались на одной точке. — По-моему, старик там, где и лежал.

— О Господи, — хрипло повторил Эдди. — Нет, этого… ну, и бред… Нет, я отказываюсь верить.

— Эд, ответь! Что такое? — Непроизвольно Тони отступил на шаг.

— Он ползет, — пробормотала Бетани. — Он ползет К НАМ! Он достанет НАС! — Она готова была уже истошно закричать, когда вдруг заговорил мистер Гилинг:

— Какого черта Артур валяется посреди дороги? Он же садился в «плимут».

— Он ползет к нам, — повторяла Бетани, словно не слыша слов мужа.

— Эд, черт возьми! — Тони старался увидеть то, что ужаснуло брата, но ничего не замечал. — Что с тобой? — За секунду до того, как Эдди ответил, Тони посетила сумасшедшая мысль, показавшаяся ему тем не менее очень реальной. Всего несколько минут назад он сам был свидетелем, как мистер Литтл слышал совсем не то, что должен был слышать; как он хрюкал, хотя был человеком и произносил нормальные слова. Что, если Эдди видит НЕ ТО, что видят остальные? И кто в таком случае видит НАСТОЯЩУЮ реальность? К счастью, он ошибся. Эдди видел то же, что остальные.

— Позади него… нет крови! — выдавил из себя Эдди, словно каждое слово причиняло ему нестерпимую боль.

— Не понял! Чего нет?

— Крови! Нет крови!

— Почему не… О черт! — До Тони дошло, что имел в виду его брат.

— Присмотрись внимательно, — сказал Эдди. — От «плимута» тянутся полосы крови. Это след, который оставлял старик. Из его глаз она лилась ручьями. Вон лужа. Это где он затих, когда… когда умер. Или… в общем, не знаю, он лежал там некоторое время. Но дальше… дальше кровавых следов за ним НЕТ!

Миссис Гилинг всхлипнула и с дрожью в голосе сказала:

— Как он это сделал? Он что…

— Это необязательно ОН, мадам, — заявил Тони. — Но кровавых следов действительно нет. Я как-то этого не заметил. Наверное, потому, что смотрел только на него самого.

— Я не понимаю, как это у него получается, — сказал Эдди. — Но такое впечатление, что он летел по воздуху.

— Мы не смотрели на него в тот момент, когда он оказался в два раза ближе, — заметил Тони.

— А может, он… может быть, мы бы все равно ничего не увидели, — вдруг выпалила Бетани. Тони посмотрел на нее и рассудительно добавил:

— Может быть ВСЕ! Все, что угодно! Особенно в Оруэлле. Особенно сейчас.

— Почему Артур валяется посреди дороги? — снова подал голос мистер Гилинг. — Он весь в крови. Надо поднять его.

— Иди и подыми, — равнодушно отозвался Тони. Эдди вмешался:

— Мистер Гилинг, я бы не советовал вам делать это. Неужели вы до сих пор не поняли, что происходит?

— Но его нельзя так оставлять. Артура переедет машина.

— Даррен, — сказала Бетани. — Мы ничем ему уже не поможем.

— К нему нельзя приближаться, — твердо сказал Эдди. — Иначе…

Звук едущего автомобиля. Приближается. По проселочной дороге со стороны Ошкош, откуда совсем недавно появилась чета Гилинг и мистер Литтл. Еще ближе. Показался кремовый автомобиль, и Эдди понял, что это Эрл Эштон, которого прислал медэксперт округа мистер Лок. Эштон был единственным чернокожим во всем Оруэлле. Тридцать восемь лет, высокий, плотный, с гривой как у льва. Спокойный и застенчивый. Все четверо так засмотрелись на мистера Литтла, что возвращение в окружающий мир далось с трудом. Было неимоверно трудно осознать, что существует еще кто-то, кроме ненаглядного мистера Литтла, умеющего, будучи мертвым, преодолевать немалое расстояние незаметно для окружающих. Эрл остановил свой автомобиль в двадцати футах от мистера Литтла. Щелкнула дверца, и Эштон выбрался из машины. Первым опомнился Тони Он побежал наперерез Эштону с громким криком:

— Эрл! Не подходи к нему! НЕ ПРИБЛИЖАЙСЯ! Назад, Эрл.

Эштон был неглуп, да и Лок успел проконсультировать его. И все же Эрл был удивлен представшей перед ним картиной. Он замер на месте в пугающей близости от мистера Литтла. Тони уловил краем глаза, что старик неподвижен, но это его не успокоило. С самого начала он понял, что все будет зависеть от самого Эштона. Он был слишком далеко от них.

— Кто это? — недоуменно спросил Эштон.

— Не подходите с нему! — завизжала Бетани.

— Ко мне, Эрл! — крикнул Тони. — Иди ко мне. — Литтл по-прежнему не шевелился, но это только пугало. Лучше бы он протянул руку к Эштону. Это бы заставило того сдвинуться наконец с места. Хотя кто знает? Может быть, Эрл застыл бы на месте как истукан, а Литтл в это время ухватился бы своими раздробленными клешнями за его ноги. — Не подходи с нему, Эрл! Там смерть!

Эштон внезапно начал быстро отступать от Литтла, не выпуская его из виду. Тони бросился к нему и схватил его за плечо.

— Гениально, приятель! — воскликнул он.

— Кто это? — повторил свой вопрос Эштон. Его лоб был покрыт бисеринками пота. Грудь вздымалась и опускалась, как будто Эрл только что пробежал не меньше мили.

— Все в порядке, приятель! — Тони улыбнулся и похлопал его по спине. — Теперь он ни черта тебе не сделает. Я и забыл, что док послал тебя к нам. — Они уже подходили к Эдди и Бетани. Мистер Гилинг снова сидел на асфальте, уставившись перед собой пустыми глазами. Бетани перестала обращать внимание на мужа. Она внимательно наблюдала за мистером Литтлом, точно опасалась, что он опять незаметно приблизится, и оторвала от него глаза, лишь когда Тони представил ей Эштона.

— Этот старик был с ними, — сказал Стронгбоу-младший Эрлу, показывая головой на чету Гилинг. Даррен никак не реагировал на стоявших подле него людей. Казалось, он грезит наяву. Спешка была забыта, как будто он никуда не ехал.

— Что с ним случилось? — спросил Эштон, кивая в сторону Литтла.

— Этот господин, — вполне серьезно проговорил Тони, — считал, что он слишком умный, чтобы кого-то слушать.

— Это барьер, Эрл, — добавил Эдди. — Видишь «плимут»?

— Да. Постойте-ка, ведь это…

— Машина Арчера, — закончил за него Эдди.

— Бой мой! — воскликнул Эштон. — А где же сам Бен?

— Он там, в машине.

— В «плимуте»?

— Да. Он пересек этот чертов барьер. Мы видели, как он умирал. Мы не успели спасти его. Он выехал на Ютика-роуд чуть-чуть раньше нас.

— А старик, так тот просто перехитрил нас, — добавил Тони. — Он умудрился подойти с этому «плимуту», пока мы убеждали его спутников.

Эштон посмотрел на Тони, затем перевел взгляд на мистера Литтла:

— Но ведь машина Бена намного дальше.

— Это расстояние он преодолел, пока умирал, — пояснил Эдди.

— О Господи! — прошептал Эштон и три раза перекрестился.

— Честно говоря, — очень тихо продолжал Тони, — это была для нас самая жуткая проблема. Но то, что случилось, не могло не случиться.

— А эти — что они делают в Оруэлле? — задал вполне естественный вопрос Эштон. Братья Стронгбоу переглянулись.

— Что они здесь… делают? — переспросил Тони. — Не все ли равно, что они…

— Посмотрите! — вскрикнула миссис Гилинг. Она вытянула перед собой левую руку, указывая на мистера Литтла. Голова ее дрожала, словно в лихорадке. Мистер Литтл не полз, помогая себе раздробленными руками, нет. Но его тело задергалось. Он напоминал человека на кромке морского прибоя, подталкиваемого волной. Только эта волна не имела обратного хода. Она потихоньку подталкивала тело вперед. Вначале старик оказался лежащим боком к смотревшим на него людям, его ноги дергались по асфальту с неприятным для слуха звуком. Он не поднимал голову, не шевелил поломанными пальцами, он вообще не делал ничего, что указывало бы на то, что он еще жив. Несомненно, он был мертв.

— Почему он… шевелится? — Эштон задыхался от ужаса. — Почему он… Вы же сказали… он мертвый. Он умер. О Боже, мне сейчас станет плохо…

— Спокойно, Эрл, — сказал Тони; он сам едва сдерживался, чтобы не пуститься бежать со всех ног. Одна часть его мозга, более рациональная, говорила, что старик будет перекатываться таким образом до тех пор, пока не достигнет того места, где они находились. Поэтому у них было время. Но другая часть прямо-таки вопила о смертельной опасности, требуя бежать отсюда, и как можно скорее. Конечно же мистер Литтл был уже мертв, но нечто живое толкало его, заставляя переворачиваться. Невидимый прибой. А старик остается неподвижным до новой волны, которая помогает ему преодолеть следующие десять — пятнадцать дюймов.

— Тони! — сказал старший брат. — Нужно уходить к «шевроле». Я уже не могу смотреть на это.

— Да, — согласился с ним Тони. На него эта картина действовала тоже удручающе. Мерзкая картина. Тело старика перекатывалось через одинаковые промежутки времени. — В машину! И отъедем на полмили отсюда. Нужно связаться с доком, а может быть, с шерифом. Идем.

— Но моя машина! — воскликнул Эштон, когда его обхватил за плечи Стронгбоу-младший. — Мой «олдсмобиль»! Я еще продолжаю выплачивать за него.

— Дружище, — мягко проговорил Тони. — Поверь, если мы выберемся из этого дерьма, власти штата подарят тебе «бентли». За одно твое интервью как оставшегося в живых непосредственного участника событий журнал «Пипл» заплатит столько, что ты сможешь выложить за десять «олдсмобилей». Так что не переживай! Главное сейчас — спасти свою шкуру.

— Тони прав, Эрл! — сказал Эдди. — Наша жизнь сейчас важнее. Не стоит рисковать. Ты согласен со мной, Эрл?

Эштон кивнул головой и тяжело вздохнул. Тони тем временем помог подняться с земли мистеру Гилингу, который до сих пор пребывал в полной прострации. Он поплелся вслед за женой.

Кое-как все влезли в «шевроле». Эдди помог миссис Гилинг забраться на заднее сиденье, ее муж последовал за ней, двигаясь с покорностью зомби. Эдди с сомнением глянул на него, но тот сидел тихо, положив руки на колени. Эдди забрался на сиденье водителя и взял микрофон. Тони продолжал рядом с «шевроле» успокаивать Эштона. Сначала Эдди даже не насторожился. Он походил на человека, позвонившего в дверь и уверенного, что ему вот-вот откроют, так как он лично договорился с хозяином дома, что придет к нему именно в это время. Но вот прошла минута, и он понял, что их дела плохи — они остались без связи. Из рации трещало, словно она издевалась над людьми, и больше ничего. Эштон посетовал, что съестные припасы, которые он вез братьям, остались у него в «олдсмобиле», но об этом сразу же забыли. Связи не было, к тому же в состоянии, в котором они находились, невозможно было даже думать о еде. Через полчаса Эдди нарушил мрачное молчание:

— Тело мистера Литтла по-прежнему что-то толкает. Уже реже, как будто оно выдохлось, но все-таки понемногу продвигается. В нашу сторону. — Эдди замолчал, давая возможность высказаться любому, кто пожелает.

Однако никто не произнес ни слова. Мистер Гилинг смотрел перед собой стеклянными глазами, в которых уже не было ни проблеска мысли. Бетани, сидевшая рядом с ним, казалась совершенно посторонним человеком. Время от времени она поворачивала голову, бросая взгляд через заднее стекло на мистера Литтла. Эдди чуть раньше отъехал по Момсон на несколько сот футов, однако старик медленно, но верно сокращал расстояние. Большая тряпичная кукла, которую дергают за невидимые нити.

— Мне кажется, надо ехать к мистеру Локу, — сказал Эдди. — В муниципалитете вы найдете временный приют, миссис Гилинг. Вы и ваш муж. Мы обязаны доставить вас туда; покинуть Оруэлл сейчас невозможно. А нам необходимо увидеть шерифа и сообща решить, как быть дальше. Просвета пока не видно.

— Эдди, подумай, эта дорога остается открытой, — сказал Тони. — Если кто-нибудь проедет мимо, он обязательно…

— У нас нет выбора. Я считаю ошибкой оставлять здесь кого-то одного. Будь у нас еще одна машина…

— Так в чем проблема? Я думаю, в этом квартале у кого-нибудь в гараже…

— Только не это! Лучше не приближаться вовсе к домам. И потом, Тони. Уже полдень, мне кажется, что те, кто еще жив, знают, что из города не выехать.

— Как знаешь, Эдди. — Тони не стал продолжать спор, он чувствовал себя вконец измотанным. — Как знаешь. Но все-таки попробуй-ка еще разок. Может, свяжемся с кем-нибудь. — Тони обернулся, чтобы бросить взгляд на Литтла.

Через минуту Эдди убедился, что рация бесполезна для связи, как кусок железного лома. Он уже собирался повернуть ключ зажигания, как его внимание приковало положение солнца. Это было похоже на то, как если бы кто-то ударил его чем-нибудь тяжелым по голове.

Солнце направляло лучи почти перпендикулярно к «шевроле», смотревшему носом на север, в сторону Мэйн-стрит. На западе! Солнце находилось на западе, хотя место ему было сейчас, судя по часам Эдди, на юге. В первый момент Стронгбоу-старший решил, что с его ручными часами неполадка. Он приложил к ним ухо: они тикали, секундная стрелка неустанно описывала очередной круг. Как долго бы они ни проторчали тут с тех пор, как приехали, но не целый же день! Час дня — и то слишком. Должно быть еще утро. Эдди попытался вспомнить события, подсчитать время, которое они заняли, но все смешалось в такую кашу, что ничего нельзя было разобрать. Да и что бы ни подсказывал здравый смысл, солнце — вот оно, на западной половине неба и светит под таким углом, что сейчас никак не может быть меньше пяти часов вечера. Эдди ошалело смотрел на небо, чувствуя стук своего сердца. Тони наконец заметил задержку:

— Эдди, что такое? Чего мы ждем? — Он нервничал.

Брат молчал, Тони тронул его за плечо:

— Эдди, поехали! Этот осел Литтл все ближе и ближе…

— Посмотри, — проговорил Строгнбоу-старший. — Тони, посмотри на небо.

— Куда посмо..

— Посмотри на небо. Солнце. Видишь, где…

— О Господи! — воскликнул Эштон, за минуту до этого устроившийся сзади возле миссис Гилинг. — Как это я не заметил?!

— О чем он говорит? — нервно спросил Тони. — Я ни черта не понял.

— Тони, судя по солнцу, сейчас около пяти вечера. Мои часы показывают 12:23.

— Ну и… — Тони резко замолчал, его брови поползли вверх. — О-о! — издал он неопределенный возглас, приникнув к лобовому стеклу. Минуту царило молчание. Только откуда-то сзади доносилось царапанье об асфальт башмаков мистера Литтла. Тишину нарушила Бетани:

— Что случилось? — Ее хриплый голос прозвучал так неожиданно, что Эдди вздрогнул от испуга. — Куда вы все смотрите?

— Где Артур? — вдруг подал голос мистер Гилинг. — Нам нужно быть в Олбани к 10. 30. Где его носит?

— Обожди, Даррен! — резко сказала его жена. — Что вы там увидели? — обратилась она к Эдди.

— Солнце находится в этом месте между четырьмя и пятью часами, миссис Гилинг. А мои часы говорят, что сейчас нет и половины первого.

— Но… — протянула Бетани. — Вы что-то напутали. Какой там вечер, когда еще и обед-то не наступил.

— Совершенно верно, — согласился Эдди. — Но не обязательно жить в Оруэлле, чтобы заметить, что в этой точке солнце бывает только вечером.

Бетани замолчала. Она склонилась к плечу Эштона и посмотрела на небо. Ее лоб наморщился. Наконец она негромко произнесла:

— Что все это значит? — Ей никто не ответил.

Дрожащей рукой Эдди повернул ключ зажигания, и «шевроле» нарушил зловещую тишину. Эдди бросил прощальный взгляд в зеркальце заднего вида на мистера Литтла, лежавшего с раскинутыми руками.

— Пора уезжать отсюда, — сказал он. — У меня такое чувство, будто мы одни на всем свете. Мне хочется увидеть хотя бы одно человеческое лицо.

— Мне тоже, — сказал Тони.

«Шевроле» устремился к Мэйн-стрит. Когда они поворачивали направо, мистер Гилинг неожиданно завопил:

— Где Артур? Почему его не взяли? Без него сделка не состоится, мать вашу…

От внезапного крика Эдди дернулся, и автомобиль едва не выехал за бордюр. Тони повернул голову и прошипел:

— Ну ты, ублюдок! Какого…

— Даррен! — прикрикнула на мужа миссис Гилинг. — Что за вопли? Артур погиб! Неужели ты этого не понял?

— Он не погиб! — Даррен уже не вопил, но голос его был на уровень громче, чем у спокойно говорящего человека. — Его бросили, они бессовестно бросили его на дороге! — Он показал глазами на братьев Стронгбоу.

— Если ты не заткнешься… — угрожающе пробормотал Тони.

— Тони! — предостерегающе сказал Эдди. Затем, уже обращаясь к Гилингу: — Даррен, поймите, ситуация и без того очень слож…

— Где Артур? Без него сделка не состоится, без него это не имеет смысла! Почему вы…

— Нет, я его удавлю сейчас, — сказал Тони.

— …бросили его на дороге. Он нам…

— Спокойно, Тони! — сказал Стронгбоу-старший. — Все нормально, только держи себя в руках.

— …нужен позарез. Без него мы пропали…

— Даррен! — взвизгнула Бетани. — Хватит!

— Мистер Гилинг! — обратился к нему Эдди. — Я не хочу, чтобы сейчас вспыхнула ссора. Через десять минут мы будем у муниципалитета, и я предлагаю решить все там. В более спокойной обстановке. Так, я думаю, будет лучше. Тем более, наконец, что мы будем среди людей.

— Да? — с сарказмом спросил Гилинг. Затем вдруг равнодушно добавил: — Хорошо.

— Я рад, что вы согласились, — негромко произнес Эдди и чуть увеличил скорость. Тони молчал, но было заметно, что он едва сдерживается. «Ничего, — подумал Эдди. — Через четверть часа мы избавимся от этого придурка раз и навсегда, и он вряд ли будет кому-нибудь создавать проблемы. В крайнем случае, если он станет вести себя слишком буйно, требуя мистера Литтла или аудиенцию у президента Соединенных Штатов, мы с Тони подержим, а доктор Лок сделает небольшой укольчик, чтобы мальчик немного поспал». Но им не суждено было доехать до центральной части Оруэлла.

Они подъезжали к Грин-парку, когда Тони вдруг нервно произнес:

— Притормози, Эдди. Впереди кто-то лежит!

Эдди тоже заметил человека, лежавшего на спине на дорожке, идущей под небольшим наклоном из парка. Стронгбоу-старший остановил «шевроле». Человек лежал, аккуратно сложив руки на груди, выпрямив ноги. Глаза были закрыты. Не видно было ни крови, ни других следов насилия. Такое впечатление, что он перепутал постель со входом в Грин-парк.

— О Боже! — вскрикнула Бетани. — Почему Артур оказался здесь?

Мгновение Эдди сидел как парализованный; сердце подпрыгнуло и затихло, словно его тоже парализовало. В голове все смешалось, лоб покрылся холодной испариной.

— Не беспокойтесь, мэм! — услышал он голос Тони. — Это не мистер Литтл. Это другой человек. — У Эдди отлегло от сердца. — Мистер Литтл остался совсем в другой стороне. — Но голос самого Тони дрожал, и Эдди понял, что брат тоже испугался при одной только мысли о том, что старик в двадцати футах от них. Но это был не Литтл. Одежда — спортивные штаны и вязаный свитер — была вся в пыли, словно человек полз на животе.

— Почему вы не забрали Артура? — как всегда некстати подал голос мистер Гилинг. Тони повернулся к нему. Тот смотрел прямо перед собой, не мигая, и очень смахивал на идиота.

— Заткнись, — угрожающе цыкнул на него Стронгбоу-младший. — Заткнись, или я вобью твои дурацкие замечания прямо тебе в глотку! — Глаза его сверкали лихорадочным блеском. Эдди уже хотел было вмешаться, когда заговорил Эштон.

— Это мистер Оффалли, — пробормотал он. — Нэд Оффалли! — Все сидевшие в машине (кроме мистера Гилинга) смотрели не отрываясь на лежавшего на земле человека.

— Да, это Оффалли, но… — начал Эдди. Но что его поразило? Секунду-другую он силился понять это, выискивая мысль среди роя других, как будто искал нужную вещь в страшном беспорядке. И вдруг его осенило! Нэд Оффалли был пожилым человеком, пенсионером. Его дом находился на противоположной стороне от парка. Нэд жил один. И он был… толст. Нет, он не выглядел жирным боровом, который еле-еле передвигается из гостиной к туалету с такой широкой дверью, что кажется, в нее может протиснуться и бегемот. Но Оффалли нельзя было назвать и просто полным. Нет, он был толстяком! Однако, несмотря на излишний вес, это был подвижный старик. Да, он любил поесть чего-нибудь вкусненького, наблюдая закат на веранде своего дома, но также любил совершать прогулки по вечерам, преодолевая пять, а то и семь миль. Он редко бывал дома, разве что днем. Пожалуй, летом это время растягивалось, захватывая побольше жарких часов. Но все-таки Нэд был ТОЛСТЫМ! Вспомнив об этом, Эдди сильно усомнился в словах Эрла. Тот человек, на которого все смотрели, не был толст, он был ХУДОЩАВ! Эдди заметил, что его одежда слишком велика, на несколько размеров больше, чем нужно! Было, правда, одно несоответствие. Эдди, как и другие горожане, знал почти всех в Оруэлле в лицо. Так вот, у этого человека было лицо Нэда Оффалли, только худое. Если бы не эта худоба, Эдди тоже сказал бы, что это Нэд. Но это был конечно же не он. Достаточно было посмотреть на эту худобу.

— Ты что-то напутал, Эрл, — протянул Тони. — Это не Оффалли.

— Почему нет?

— Этот слишком худой, — заметил Эдди. — Нэд гораздо крупнее. Нэд — толстый.

— Да? — Эштон только сейчас обратил внимание на этот факт. — Но… тогда… Да, верно. Но ведь это лицо Нэда! Святая Дева Мария, лицо мистера Оффалли!!

— Можно и ошибиться, — пробормотал Эдди, хотя сам все прекрасно видел — двадцать футов не Бог весть какое расстояние. — Надо бы подойти поближе.

— Нет, — возразил Эштон. — Это лицо Оффалли. Правда, я… не знаю… почему он…

— Нужно узнать, что с ним, — прервал Эрла Тони и открыл дверцу, чтобы вылезти из машины.

— Обожди, Тони. — Эдди придержал его за локоть.

Стронгбоу-младший удивленно посмотрел на него:

— Что такое, Эд? — Его глаза выражали полное недоумение.

— Секунду, Тони, — пробормотал Эдди. Он смотрел на Нэда, который, впрочем, не был Нэдом. «Тогда кто он, черт возьми?» — раздался в голове внутренний голос.

Стронгбоу-старший неотрывно смотрел на Нэда-не-Нэда, и тот ему нравился все меньше. Ему не нравилось выражение лица этого человека, который лежал так, словно спал у себя на диване, а не валялся на дорожке, ведущей к парку. Эдди почувствовал, что где-то в глубине его души поднимается волна отвращения и ужаса. Вообще в этой странной картине было что-то не так. Человек казался живым, может быть потому, что не было явных следов побоев, насилия. Он был, правда, немного бледен, но живые просто так не ложатся, аккуратно сдвинув ноги, на голую землю в конце октября. И Эдди не верил, что, перевернув тело, они увидят между лопаток крупную дыру от пули или след от ножа. Он очень хотел, чтобы было именно так. Нет, он не желал никому смерти, но в этом случае все оказалось бы довольно просто. Всего лишь убийство. Но ведь могло быть намного хуже. Эдди чувствовал запах этого «хуже». И запах был еще омерзительнее обычного убийства человека человеком. Возможно, у него просто разыгралось воображение, но, может, и нет. Во всяком случае, Стронгбоу-старший не желал подходить к этому человеку, вообще приближаться к нему. Но он знал, что они не могут проехать мимо. В конце концов, этому человеку они обязаны помочь, если вдруг он жив, а для этого должны осмотреть его.

— В чем дело, Эд? — снова спросил Тони.

— Мне это не нравится, — проворчал Эдди.

— Что не нравится?

— То, как он лежит.

— Да? — Тони повернул голову и посмотрел на мужчину в спортивных штанах. — Мне не нравится только то, что он нас немного задержит. А в остальном… — Он сделал неопределенный жест. — Перетерпим.

— Тони, это может быть опасно, и…

— Почему вы не взяли с собой Артура? — завопил Гилинг.

Тони уже тянулся к нему руками, но Эдди осадил брата.

— Это еще больше задержит нас, — резко сказал он. Эдди решил уже, что его слова не помогут и потасовка начнется прямо в машине, тем более что Гилинг выглядел таким же разъяренным, как и Стронгбоу-младший. Но Тони неожиданно спокойно сказал:

— Ты прав, — и принял прежнее положение, как будто Гилинга не было в «шевроле» вовсе. — Идем посмотрим, что с Оффалли. — Его правая нога коснулась земли.

— Даррен, молчи, ради всего святого. — Бетани закрыла мужу рот рукой. Тот затих так же внезапно, как и забурлил.

Казалось, судьба мистера Литтла интересовала его сейчас меньше всего, хотя несколько секунд назад это было вопросом жизни и смерти.

— Почему ты думаешь, что это Оффалли? — спросил Эдди брата.

— По-моему, это не так важно, чтобы тратить столько времени на обсуждение.

— Да, конечно. Но это может быть опасно, Тони. Хорошо хоть мы не на окраине, а почти в центре. Надеюсь, здесь нет никакого барьера.

— Да, я тоже так думаю.

— Но мне все равно как-то не по себе. Может, оставим все как есть? Все равно, я думаю, мы ничем уже ему не поможем.

— Почему ты так думаешь? — удивился Стронгбоу-младший. — Может, он еще жив? Не бросать же его здесь.

— Пошли, — неохотно согласился Эдди.

Он вышел из машины и достал из кармана кольт. Тони заметил это, но ничего не сказал. Вслед за ним из «шевроле» выбрался Эштон. Секундой позже вылезла Бетани, буркнув перед этим мужу:

— Даррен, оставайся здесь. Я сейчас — Она помассировала себе поясницу.

Оба Стронгбоу мелкими шажками приближались к человеку.

— Тони, — прошептал Эдди. — Пожалуйста, не спеши. И будь осторожен.

— Ты думаешь, он притворяется и сейчас бросится на нас с диким воем? — попытался пошутить Тони, но почувствовал, что в их положении шутки неуместны.

Старший брат ответил вполне серьезно:

— Идешь на разведку — будь осторожен.

— Господи! — услышали они сзади голос Эштона. — Это же Нэд. О Боже мой, это Нэд, это он!

— Эрл, не поминай имя Господа всуе, — саркастически пробурчал Тони, но Эштон не обратил на него внимания:

— Это Оффалли! Оффалли!

— Да, это Нэд, — тихо согласился Эдди. — Черт побери, но это действительно Оффалли! — Он был удивлен до крайности.

— Но… почему он такой худой? — прошептал Эштон тоном суеверного человека, увидевшего привидение.

— Очень странно, — пробормотал Тони. — Нужно осмотреть его тело, — неуверенно добавил он.

Никто не сдвинулся с места. И никто не заметил, как мистер Гилинг осторожно выбрался из «шевроле»; на его лице блуждала улыбка сумасшедшего, который вдруг понял, что ему нужно делать Очень тихо он начал приближаться к группке людей.

— Ну, чего молчите? — прервал минутное замешательство Тони. Нервными движениями он потирал руки о джинсы. — Вдруг он еще жив? Черт, он не похож на мертвого.

— Почему он так исхудал? — удивился Эштон. — Я клянусь, что еще два дня назад он был совсем другой…

— Не все ли равно, — перебил его Тони. — Ну что — будем что-нибудь делать или так и будем стоять тут и глазеть, пока…

— Ты прав, — сказал Эдди и шагнул к Нэду. — Времени совсем в обрез…

— Что это? — прошептала Бетани, но в этом шепоте каждый из присутствовавших безошибочно уловил еле сдерживаемый крик.

Эдди увидел это одновременно с миссис Гилинг Живот Оффалли внезапно пришел в движение, как если бы Нэд втягивал его в себя, выпуская воздух, затем выпячивал, набирая. Чередование происходило со скоростью одного движения в секунду. Никто не произнес ни слова; каждый в ужасе смотрел на бледное неподвижное лицо Нэда и… его живот, уже становившийся при максимальном выпячивании похожим на живот беременной женщины. Эдди понял, что им лучше убираться отсюда поскорее, еще при первых странных движениях, но это привораживало, засасывало, заставляя смотреть и… ждать, чем это кончится. Скоро КОНЕЦ шоу, мои дорогие! Неожиданные втягивания прекратились, и живот Оффалли остался в форме готовой вот-вот разродиться женщины. Затем из живота, протыкая свитер, высунулся прутик, и Эдди вспомнил! Он вспомнил сумбурное бормотание мистера Лока про то, что случилось прошедшей ночью в окружном морге. Что-то о Гэле Хокинсе. Лучик понимания мелькнул одновременно со словами, вырвавшимися, как стрела из арбалета:

— В животе что-то есть!

Второй прутик показался в семи дюймах от другого. Его кончик был окровавлен. Но это конечно же были не прутики. Именно в этот момент, когда нечто начало выбираться из тела Нэда Оффалли, разрывая плоть живота, мистер Гилинг, подошедший вплотную к людям, чье внимание было поглощено совсем другим, крикнул:

— Куда вы девали Артура? — и нанес сильный удар по голени Тони Стронгбоу.

Глава двадцать шестая

— Нет, нет, нет, я не хочу этого видеть! Не надо, пожалуйста!

Дэнни Шилдс понял, что кричал во сне. Лоб был покрыт холодной испариной. Мальчик приподнял голову и осмотрелся. В первый момент он не мог сообразить, где находится. Потом вспомнил, увидев спящую тетю Берту. Она лежала на толстом матрасе, укрывшись старой шалью, и негромко похрапывала. За ней сопел Джонни. Они находились в аптеке Маркуса, напротив «Всякой всячины» мистера Гарднера, угол Йорк-стрит и Уотер. Темно. Наверное, еще ночь. Он проснулся из-за кошмара и теперь лежал, удивляясь, как это его крики не разбудили полтора десятка людей, спавших в помещении аптеки. Дыхание такого количества людей пугало. Мальчик с неудовольствием подумал, что не сможет заснуть. Помещение, полное народу, было опасным местом. Кто-кто, а Дэнни знал это. Как и то, что чем больше времени он проведет здесь — тем хуже для него. Дэнни снова улегся, натянув стеганое одеяльце до подбородка. Его знобило. И он подумал, что, быть может, и к лучшему, что он не может заснуть, потому что это сопение и вздохи менее ужасны, чем сны, которые снятся ему в последнее время. Ему не хотелось и думать о том, что он узнал в этих снах. Он не станет этого делать. «Но ведь ты не один, тут много людей, Дэнни, — пропело что-то внутри; пение это было страшнее шипения гадюки. — ОЧЕНЬ много людей, Дэнни; люди, которые ДУМАЮТ и у которых по этой причине есть МЫСЛИ! Сначала они были объединены общей бедой, но теперь каждый начинает проявлять свое недовольство. У них появляются МЫСЛИ, Дэнни, и ты знаешь это. Аптека, общественное место, начинает превращаться в обычный частный дом, где живет семья, и это чревато серьезными последствиями. Они ДУМАЮТ, Дэнни, и ты не можешь заставить их не думать, не можешь, никто не в силах заставить их». Дэнни перевернулся на левый бок. Сердце стучало так, как будто Дэнни долго бежал. Нет, лучше не думать о том… что, наверное, может случиться очень скоро. Впрочем, уже сейчас не все в порядке. Вчера утром мистер Гарднер отказался впустить людей в свой магазин «Всякая всячина». Он неистово кричал, что частная собственность неприкосновенна. Дэнни видел, как он что-то с пеной у рта доказывал мужчине, работавшему в муниципалитете. Иногда до мальчика долетали отдельные выкрики:

— Бред! Я не знаю, зачем вы это придумали… Если в любом частном доме могут погибнуть люди, то почему у меня они… Объясните, как человек может замерзнуть у себя в доме, когда ночью… его кто-то полоснул ножом… Ага, конечно, ничего нет… Смотрите внимательнее, вот и все…

В конце концов он вдруг оттолкнул мужчину, и тот упал на тротуар. Дэнни видел в окно аптеки, как напряглись мускулы мистера Гарднера, оголенные закатанными рукавами его рубашки.

— Пошел вон! — заорал на мужчину владелец «Всякой всячины».

Две женщины, стоявшие с узлами, набитыми наспех собранными вещами, в испуге отпрянули.

— Пошел ты в задницу со своим Локом! Если ко мне явится шериф Лоулесс, может быть, я еще и послушаю. Но вас все равно всех посадят за посягательство на частную собственность!

Гарднер оказался малый не промах. Прежде чем мужчина успел встать на ноги, он захлопнул дверь магазина и забаррикадировался изнутри. Минут через пять кто-то попытался приблизиться к магазину, но мистер Гарднер внезапно начал палить из ружья Затем из разговора взрослых, наблюдавших вместе с ним эту сцену из аптеки, Дэнни понял, что никто даже не знал, что у мистера Гарднера есть ружье. Незарегистрированное оружие? Дэнни так не думал. Лишь спустя час (уже после того, как Гарднер убил одного и легко ранил двоих) Дэнни вдруг понял, что во «Всякую всячину» лучше не входить, даже если вход туда станет свободен. «Лилипут уже ПОБЫВАЛ там», — пронзила его мозг мысль, от которой по всему телу прошла дрожь. Мистер Гарднер ЖИЛ в этом магазине, вернее, в квартире, расположенной над магазином, на втором этаже, так что «Всякая всячина» была обычным частным домом, где была та же зараза, что поразила Оруэлл. Стоит кому-нибудь войти в магазин, и он неминуемо погибнет. Почему же тогда жив мистер Гарднер? Очень просто. Он НЕ МЕШАЕТ Лилипуту! Но и он скоро умрет, да только к тому времени… уже некому будет заходить во «Всякую всячину». Дэнни хотел бежать в муниципалитет, чтобы предупредить мистера Лока, но его не пустила тетя Берта.

— Ты попадешь под пули этого сумасшедшего, — сказала она.

Дэнни хотел позвонить, но мистер Маркус остановил его, удивленно подняв брови:

— Куда, малыш? Ты хочешь позвонить своему адвокату, чтобы пожаловаться на законное задержание со стороны родной тети? — Он растянул щеки в улыбке, но глаза совсем не улыбались; в них затаился страх.

Дэнни понял, что мистер Маркус напуган, и еще он понял, что ничего ему не сможет объяснить. Люди и так в большинстве своем не понимали, с чего это вдруг их дома превратились в хладнокровных убийц.

— Не нужно пока занимать телефон, — тихо добавил владелец аптеки. — Мало ли что.

Как бы в подтверждение правоты тети Берты прогремел еще один выстрел, заставивший Дэнни забыть о Маркусе. В общем-то этот полноватый добродушный человек вовсе не намеревался показать свою власть над ребенком — он просто хотел как лучше. «Нет, он меня не послушает», — подумал Дэнни. И тут раздался выстрел. Стрельбы не было уже час, и никто больше (распоряжение доктора Лока) не подходил ко «Всякой всячине». Этот магазин не был столь уж необходим, чтобы ради него пострадал еще хотя бы один человек. Число людей, приютившихся в деловых зданиях центра, пока что не достигало и двух с половиной сотен, так что можно было обойтись и без магазина мистера Гарднера. Впрочем, он был расположен весьма удобно, поэтому неудивительно, что прежде всего решили разместить какое-то число людей именно в нем. Новый выстрел был точно таким же, как и все предыдущие, но Дэнни словно прозрел, поймав себя на мысли, которая заставила его быстренько подойти к витрине аптеки. Сделал он это весьма ловко, стараясь не выдать себя, с бесстрастной миной на лице. «Всякая всячина» смотрела на него своими окнами на зеленом фасаде, как будто заляпанном тиной. Несколько долгих секунд Дэнни судорожно пытался вспомнить, что же мелькнуло у него в голове. И когда он уже решил, что это безнадежно, его вдруг осенило. Догадка пришла вместе со следующим выстрелом хозяина магазина. Мистер Гарднер палил по муниципалитету. Под таким углом его выстрелы вряд ли могли причинить кому-нибудь вред, если только кто-то неосторожно не высунется из окна, но тем не менее Гарднер держал всех в напряжении. Особенно взрослых в аптеке. Дети почему-то были готовы визжать от восторга, и, если бы не окрики родителей, они, пожалуй, сами начали бы палить в мистера Гарднера, отстреливаясь из воображаемых винтовок. Гарднер стрелял по зданию муниципалитета, но никто не мог поклясться, что в одну прекрасную минуту он не перенесет свой огонь на аптеку.

Витрина была достаточно большой, чтобы заставить всех в аптеке людей лежать на полу, не поднимая головы, и превратить их существование в сущий ад. Тот выстрел, свидетелем которого оказался Дэнни, пришелся по окну на втором этаже муниципалитета. Раздался звон разбитого стекла и звук падения наиболее крупных осколков. Дэнни втягивал в себя этот звон как сок через соломинку. Затем расширенными глазами посмотрел на «Всякую всячину»; кто-то разговаривал рядом с ним, но мальчик ничего не слышал. На окнах магазина были опущены жалюзи, двери закрыты. Где же щель, через которую стреляет мистер Гарднер? Ведь его окна целы. БУХ! Еще один выстрел. Еще одно разбитое стекло муниципального здания. Но во «Всякой всячине» окна по-прежнему целы. И более того… Дэнни видел пороховое облачко, просачивавшееся СКВОЗЬ стекло. Мальчику хотелось завопить от страха; он стиснул зубы так, что у него свело челюсти.

— Дэнни, ради Всевышнего! — послышался за спиной голос тети Берты. — Отойди оттуда. Этот сумасшедший может выстрелить прямо в тебя, мой мальчик.

Дэнни послушно дал себя отвести в угол, где были постелены особняком три матраса. На одном из них лежал Джонни, уставившись в потолок невидящими глазами. С того самого момента, как погиб отец и ему с тетей и братом пришлось покинуть дом, Джонни было просто не узнать. Он почти не ел, только с жадностью пил охлажденную кипяченую воду. Он не отвечал на вопросы, а только смотрел перед собой застывшим взглядом. Чаще в потолок, так как большую часть времени он проводил лежа на матрасе возле витрины, где раньше красовались леденцы, конфеты и другие вкусные вещи, и вперив взгляд в потолок. Дэнни присел рядом с братом и осторожно, чтобы тот не заметил, посмотрел на него. Джонни был ужасно бледен, щеки впали, а глаза провалились, вокруг них чернели круги. Тетя Берта хотела показать его мистеру Локу, но тот сейчас был завален по горло другими неотложными делами. «Может, немного позже». Впрочем, в таком положении была не только тетя Берта. Когда мистер Гарднер неожиданно открыл огонь по людям, приближавшимся к его магазину, один шестилетний мальчик в аптеке неловко вскочил с места и потянул мышцу бедра. Его тоже необходимо было показать доктору. А пока ему наложили компресс, а сверху тугую повязку. Ребенок теперь вообще не вставал со своего матраса, время от времени слышался его плач. Его мать выглядела совершенно измученной и все повторяла:

— Когда все это кончится? Что вообще происходит в городе? — Она умоляюще заглядывала в глаза каждому, к кому обращалась, но встречала лишь угрюмые, молчаливые лица. Кое-кто отворачивался.

Дэнни перевел взгляд с брата на Фреда Гринэма, учившегося в параллельном классе, и внезапно ему ужасно захотелось с кем-нибудь поделиться своим открытием, которое камнем лежало у него на сердце. От невозможности никому открыться он еще сильнее затосковал по самому лучшему другу, который у него когда-либо был, — Силу Абинери. В муниципалитете несколько человек продолжали весь день звонить людям, о которых по-прежнему не было ни слуху ни духу. Практически всех этих людей можно было считать погибшими, но пока не было стопроцентной уверенности, в муниципалитете все набирали и набирали телефонные номера молчавших домов. Ведь никто не мог сказать, все ли дома в Оруэлле уже стали домами-убийцами.

Теплилась надежда, что кто-нибудь еще жив и своевременный звонок принесет ему спасение. В доме Абинери на звонки не отвечали, никто из этой семьи не объявился. Может быть, они так и остались навсегда в своем доме, а может, погибли, пытаясь покинуть город. Никто не знал, можно ли уйти из города или проникнуть в него лесными тропами. Если это возможно, то город в конце концов получит помощь извне. Только в это как-то никому не верилось. Оставалось лишь ждать, и это ожидание просто сводило с ума Ожидание означает бездействие, а бездействие в сложившихся обстоятельствах было тяжелее всякого дела.

Возможно, именно это и толкнуло Дэнни на довольно опрометчивый шаг. Но кто знает, что его ждет впереди, и тем более в ситуации, когда уже не существовало грани, отделяющей реальное от ирреального. Поступок Дэнни Шилдса в какой-то степени походил на дерзкую затею Джима Хоукинса из «Острова сокровищ», отправившегося на лодке к «Эспаньоле», захваченной пиратами. Но только в отличие от Джима, Дэнни не спас своим поступком людей, которых покинул в предрассветный час четверга. Именно на раннее утро было назначено начало похода во время разговора Дэнни Шилдса с Фредом Гринэмом. Откуда он мог знать, что спустя полчаса после того, как он с Фредом и его другом Патриком Уолсом выскользнут из аптеки, мистер Маркус поднимет трубку разбудившего его телефона, и доктор Лок сообщит ему, что этой ночью в пошивочной мастерской Томпсона, где спало тринадцать человек, все оказались задушены проволокой. Дэнни не мог этого знать.

— Фредди, — тихо позвал Дэнни. — Фредди, я хочу тебе кое-что рассказать! — Дэнни долго колебался, прежде чем начать наконец этот разговор. До среды он не был близко знаком с Фредди Гринэмом. Встречаясь в школе в кругу ребят, они кивком головы здоровались друг с другом — и только. Никаких отдельных разговоров у них никогда не было. Но чрезвычайные обстоятельства обладают свойством очень быстро сближать людей, особенно когда они находятся в одинаковом положении. К полудню Дэнни уже казалось, что он знает Фредди давным-давно. Бесконечно долгие часы вынужденного заточения они коротали вдвоем, занимаясь в основном тем, что вспоминали разные случаи из своей школьной жизни. По словам Фредди, ему было очень жаль, что мать Дэнни умерла в таком молодом возрасте от какой-то таинственной болезни. «Да я знаю, черт возьми, что это за болезнь!» — хотелось крикнуть Дэнни, но он промолчал. Когда Фредди спросил, где его отец, Дэнни сказал неправду:

— Он… поехал в Манчестер… ему сегодня очень рано нужно было на работу.

— Не переживай, Дэнни, — сказал Гринэм. — Может, он… еще жив.

— Да, может быть, — тихо согласился Шилдс, с трудом сдерживая слезы.

Как бы то ни было, Дэнни был благодарен судьбе за то, что в аптеке оказался Фредди. Это помогало не только отвлечься (стоны отца и шум льющейся крови все продолжали звучать в ушах у мальчика), но и как-то коротать время, которое, казалось, растягивалось все больше и больше. Пожалуй, это и было самое трудное — сидеть и ждать, ждать неизвестно чего, ведь будущее не сулило ничего хорошего. В течение дня в аптеку поступали невеселые вести. Сначала пропала связь с шерифом, с братьями Стронгбоу и другими людьми, посланными на городские окраины. Поговаривали, что доктор Лок, посоветовавшись с несколькими людьми из муниципалитета, решил никого не посылать, чтобы выяснить, почему пропала связь. Впрочем, он нашел бы не больше одного-двух добровольцев; никто не желал ехать навстречу неизвестности, словно в преисподнюю. Да и потом, вполне возможно, что кто-нибудь из этих людей появится сам — надо просто подождать. Кто-то ведь должен остаться в живых и вернуться в центр. Настал вечер, а от шерифа по-прежнему не было никаких известий. Медэксперт безуспешно продолжал вызывать Манчестер, позволяя себе лишь коротенькие перерывы. Когда совсем стемнело, отсутствие Лоулесса и его людей добавило масла в разгоравшийся огонь паники. Последовала неприятная сцена, укрепившая желание Дэнни хоть на несколько часов вырваться из удушающей атмосферы аптеки.

— Что такое? — спросил Фредди.

— Ты же… видел, как… стрелял мистер Гарднер? — неуверенно спросил Дэнни, все еще колеблясь, говорить или нет.

— Да. Конечно видел, — осторожно ответил Фредди, ожидая, что за этим последует.

— Может, мне только кажется, а может, и нет, но… — Дэнни замялся.

Фредди придвинулся поближе, оглянулся вокруг, не слышит ли их кто, потом спросил:

— Что… тебе кажется?

— Фредди, мистер Гарднер… стрелял СКВОЗЬ окна. Понимаешь? У него все заперто, он в магазине. И оттуда стреляет. Как вылетают его пули из закрытого магазина?

— Не понял я ни черта, — несмело признался Гринэм.

— Пойдем, — пробормотал Дэнни. Увидев недоуменное лицо Фреда, он добавил: — К окну. Только потихоньку, а то нас не подпустят.

Они встали и не спеша, как бы ненароком направились к витрине, выходившей на Йорк-стрит. Дэнни был уверен, что любой из взрослых остановил бы их на полпути, если бы мистер Гарднер продолжал стрелять. Но выстрелы, к счастью, прекратились уже несколько часов назад. Когда мальчики оказались у края витрины, Дэнни вдруг стало очень страшно. Ему почему-то подумалось, что мистер Гарднер только и ждал этой оплошности. Он прячется за жалюзи с ружьем в руках, прижимая приклад к костлявому плечу, и специально перестал стрелять, чтобы посчитаться с этим мерзким мальчишкой. Дэнни даже почудилось его шипящее бормотание: «Это тебе за то, что ты так ни разу и не зашел в мой магазин, ни центика не потратил у меня. На, получи, жмот!» Дэнни вздрогнул.

— Что с тобой? — шепотом спросил Гринэм.

— Ничего, — выдохнул Дэнни. — Показалось. — Дэнни больно сглотнул, в животе заурчало, словно он не ел неделю. — Смотри. — Он кивнул головой на «Всякую всячину». — Никаких щелей; дверь, окна — все закрыто. Но он стреляет. Изнутри. Я не знаю, почему никто до сих пор этого не заметил, но мистер Гарднер стреляет изнутри в тех, кто снаружи, а стекла… целые.

— Ух ты черт! — воскликнул Фредди. Его глаза расширились.

— Теперь ты понял, что…

— Дэнни! — послышался окрик тети Берты. — Немедленно отойди от окна. Этот сумасшедший может выстрелить в тебя.

Дэнни не стал спорить. Он показал другу все, что хотел. Они уселись на холодный пол под витрины. Какая-то женщина подозрительно посмотрела на них, потом отвела взгляд.

— Ой, мамочки мои… — пробормотал Фредди. — Как же он это делает? — Он вопросительно смотрел на Дэнни.

Дэнни так и подмывало взять и рассказать ВСЕ, что он знал, но он пересилил себя. Это займет слишком много времени. Хотя времени у них хоть отбавляй, все равно рассказывать чересчур долго. Да Дэнни и не хотелось, чтобы кто-то (тем более Фред) узнал подоплеку происходящих событий; человек может просто свихнуться от всего этого! К тому же Фредди наверняка засыплет его вопросами, а на большинство из них Дэнни и сам не знает ответа. Вот почему он сказал только:

— Мой дом очень плохой. Все началось именно с него.

— Да, — согласился Гринэм. — В прошлом году в вашем доме Рори Тревор застрелил своих родителей и сестер.

Дэнни едва не добавил: «Только мать Рори убил не Рори. А Лилипут», — но опять промолчал.

Дэнни было тяжело держать груз этого ЗНАНИЯ на своих плечах, но он решил не перекладывать ни на кого эту ношу, доставшуюся по какой-то роковой случайности (а может, это и не случайность вовсе), понятной лишь Небесам. Мальчику казалось, что по мере того, как проходит час за часом, а он все сидит тут, в аптеке, тяжесть, давящая на него, увеличивается. Совсем недавно Дэнни понял, что ему свойственна склонность следовать своим чувствам. Они подхватывали его и несли, словно бурная горная речка, и Дэнни оставалось лишь полагаться на судьбу и надеяться на лучшее. Но что впереди? Дэнни хотелось выбраться отсюда, побыть какое-то время на свежем воздухе подальше от этого скопища угрюмых людей. «Они ДУМАЮТ, Дэнни, думают, их дрянные мозги РОЖДАЮТ дрянные МЫСЛИ. И это должно к чему-то привести». Но где-то в подсознании существовал (очень глубоко, под толстым слоем черт пугливого, робкого ребенка) другой Дэнни. Этот Дэнни не желал мириться с происходящим, и чувство возмущения, которое он, Дэнни, считал совершенно законным и справедливым, не давало сидеть сложа руки, но требовало что-то сделать, что-то придумать, на что-то решиться, а не ждать с покорностью… своего конца… К этому и идет! К этому все и идет! Этот Дэнни горел желанием что-то изменить; и, понимая, что его шансы малы, как сам Лилипут (если они вообще были), он точно так же понимал, что просто сидеть и ждать своей смерти нельзя. Он вдруг вспомнил то время, когда искал Лилипута. Оно, казалось, было в другой (предыдущей) жизни. А времена, когда еще жива была мать, вообще канули в бездну. Заглядывая в эту бездну, Дэнни с трудом мог различить очертания прошлого, когда все в их семье были живы. Маму он видел как будто сквозь дымку, и его охватывало такое чувство, будто она умерла, когда ему было года три, не больше. Он знает, что мама у него была, но это и все; более ни одного конкретного эпизода. То, что она иногда била его, казалось теперь мальчику чьим-то грубым обманом.

— Мама, — прошептал Дэнни. — Пусть бы ты меня била ВСЮ ЖИЗНЬ, лишь бы только оставалась жива. Я бы все отдал… Почему ты умерла? Неужели я во всем виноват?

Но мать отдалялась все дальше и дальше. Вскоре то же самое произойдет и с отцом. Но Дэнни не хотел этого. Ведь в той борьбе, которую он вел, его положение тоже было фактически безнадежно. Его до сих пор удивляло, даже поражало, почему Лилипут, прекрасно зная (впрочем, откуда он это знал — по-прежнему было выше понимания мальчика), что Дэнни ищет его (и отнюдь не для того, чтобы поболтать о бейсболе), не убил его в ПЕРВУЮ очередь. Ведь ЗНАЛ же! И НЕ УБИЛ! Или НЕ СМОГ убить? Это был стержень, вокруг которого крутились мысли мальчика. Дэнни — единственный (не считая Сида), кто знал о существовании Лилипута, твари, которая обитала только в домах, где жили люди; кроме него, никто о человечке не знал. По логике следовало, что именно Дэнни мог (если, конечно, вообще это возможно) представлять определенную опасность для Лилипута, и тот прежде всего должен был направить свои усилия на то, чтобы устранить источник этой опасности (кто-то другой вряд ли мог представлять угрозу человечку; тот, кто в неведении, — безоружен). Дэнни вспомнил, как Лилипут умел проникать в любую часть дома по своему желанию независимо от того, открыты двери или закрыты («Как он проходил через все эти препятствия, Дэнни, как?» — «Это для тебя препятствия, — отвечал мальчик своему внутреннему голосу, задававшему чаще всего вопросы, ставившие Дэнни в тупик, — а в его мире не существует СТЕН И ДВЕРЕЙ!»), поэтому несведущий человек для него не опаснее, чем африканская лягушка для южноамериканского москита. Выходило, что Дэнни единственный, кто представлял угрозу для Лилипута, а тот ничего ему не сделал, конечно, если не считать того, что убил его родителей. Сам Дэнни остался жив. Лилипута он искал вместе со своим другом Сидом Абинери. А потом у Сида погибла сестра, замерзла насмерть. Так Лилипут отомстил Силу, но… Дэнни по-прежнему оставался жив. Везение? Вряд ли! На все всегда есть своя причина. Лишь сейчас мальчик до конца осознал, что его поведение было сродни геройству сумасшедшего. Знать, что в доме живет эта тварь (которую никто, кроме него, не видел), и заниматься обычными домашними делами… Сейчас это казалось невозможным. А когда погибла мать, он ведь продолжал приходить в этот дом, ел, сидел на кровати или в кресле, ходил в уборную, спал. И это в то время, когда Лилипут находился там же, в доме, был где-то совсем рядом, может быть, даже видел, как Дэнни закрывал глаза, засыпая, . Как он мог засыпать, зная, что эта белобородая тварь сидит и улыбается своим сморщенным, как кожура от картофелины, лицом? Как мог человек отважиться на такое, тем более девятилетний мальчик, которого бросало в дрожь от одного-единственного пристального взгляда старшего брата или кого-нибудь из больших ребят? Впрочем, именно после смерти матери Дэнни вдруг понял, что прежние страхи ему просто смешны. И все-таки то, что он жил в доме, сознавая присутствие где-то рядом Лилипута, все чаще представлялось мальчику не безграничным мужеством, а безграничной глупостью упрямого осла, потерявшего инстинкт самосохранения. Находясь еще в здании в муниципалитета (тетя Берта как раз разговаривала с каким-то мужчиной, который предлагал перебраться в аптеку Маркуса), Дэнни пришел к заключению, что в смерти своего отца виноват только он сам. Ведь мог же он заставить папу покинуть дом, не дожидаясь этого страшного конца, этого чудовищного фонтана крови! Крови ЕГО отца!.. И потекли долгие минуты самобичевания. Мальчик не пытался себя оправдать, совсем наоборот. Но, разговаривая сам с собой, он вдруг вышел на тропу, освещенную солнцем, без того темного свода над головой, который прежде не давал лучам пробиться к земле.

Однажды (неужели это было еще в этой жизни?) он уже приходил к подобному выводу. Дэнни не в силах был убедительно доказать взрослому человеку, почему они должны всей семьей покинуть дом. Вместе с этой мыслью в голове промелькнуло еще что-то, очень напоминавшее мимолетное озарение: не потому ли Лилипут и показался именно ему, а, например, не отцу? Может, человечек не мог появиться перед КЕМ-НИБУДЬ, а такой малыш, как Дэнни… Кто примет его слова всерьез? Впрочем, сам Дэнни сомневался, чтобы кто-то прислушался (и поверил) к словам о Лилипуте даже из уст взрослого, любого взрослого! Шилдсы жили в этом доме совсем недавно; Дэнни и Джонни потеряли здесь свою мать, Уилл — жену, поэтому нужна была не просто причина, а нечто действительно весомое, чтобы заставить отца семейства вдруг в одночасье покинуть Канзас-стрит, 29. И Дэнни был бессилен что-либо изменить.

«Это мы уже проходили», — подумал мальчик, и слабая, вымученная улыбка осветила его лицо. Не так давно Дэнни уже терзал себя этими вопросами, а сейчас снова пришел к такому же выводу: он мог убежать сам, но никого из родных уговорить бежать из дома он не смог бы. И Дэнни предпочел остаться. Более того, он пытался покончить с малюсенькой тварью. Мальчик почувствовал некоторое успокоение; он ходил к шерифу Лоулессу, который сам когда-то уговаривал его мать не переезжать в этот дом. Наверное, шериф чувствовал, что с домом, мягко говоря, не все в порядке, но и он не придал значения рассказу Дэнни о Лилипуте. Так что совесть у Дэнни была чиста — он сделал все, что было в его силах. Однако самообвинения вновь вспыхнули в его душе, как только они оказались в аптеке Маркуса, где уже было восемь человек. Мальчика словно поставили перед фактом, что именно ИЗ-ЗА НЕГО ПРОИСХОДИТ ВСЕ ЭТО. Он убил Лилипута, совершил УБИЙСТВО, но оно не принесло абсолютно никакой пользы, лишь ухудшило положение: Последствия деятельности человечка распространились на весь город. И во всем виноват ОН, Дэнни. Если бы он не стремился так настырно найти Лилипута, то и не убил бы его.

Но… неужели тогда все осталось бы как прежде? Неужели? Дэнни ни в чем не мог быть уверен. Оставалось надеяться, что он лишь УСКОРИЛ события, и кто знает, что лучше?

Фредди Гринэм был ему очень нужен; Дэнни отвлекался от своих мыслей. Конечно, разговоры так или иначе сводились к вещам не очень-то веселым, но, по крайней мере, позволяли хоть на краткое время забыть о том, что неотвязно терзало его. Дэнни подметил у Фредди Гринэма близкое и понятное ему самому чувство тоски из-за вынужденного заточения. Мальчик понимал, что тетю хватит инфаркт, когда она обнаружит его отсутствие. Но второе «я» подталкивало его к служебному выходу из аптеки. Он никак не мог поймать снова ту удивительную мысль, которая однажды мелькнула и пропала, наполнив его, неизвестно почему, надеждой на то, что, быть может, его вылазка как-то поможет. Не только ему — всем! Хотя, возможно, он обманывал сам себя, и только. Как бы то ни было, ему очень хотелось увидеть дом своего друга Сида Абинери. Дэнни сознавал, что Сид, скорее всего, погиб, раз до сих пор никто из Абинери не появился. Их домашний телефон молчал, но стопроцентной уверенности в их смерти не было, и Дэнни очень хотелось верить, что его поход на Канзас окажется не совсем бессмысленным. Что именно он хотел там увидеть, Дэнни и сам не знал.

— Когда мы уходили из дома, то очень спешили, — сказал Фредди Гринэм, — и я не успел найти Сокса. — Его пальцы нервно теребили шнурки ботинок. Голос был тихий, подавленный. — Это наш кот. Это я назвал его Соксом. — Фредди посмотрел на Дэнни. Тот внимательно слушал. — Дэнни, как ты думаешь: домашние животные тоже умирают… от этого… ну… от чего люди, которые остаются в домах?

Дэнни не задумывался об этом. О домашних животных.

— Не знаю, Фредди, — негромко ответил он. Но вопрос заинтриговал его.

И правда — умирают домашние животные или нет? В Оруэлле не было бродячих собак, и власти тщательно следили за этим. Но по бездомным животным все равно нельзя судить. Пока что Дэнни ни у кого не заметил домашнего любимца, спасенного вместе с остальными на правах полноправного члена семьи. Любой человек, держащий у себя кота или собаку, с гордостью скажет, что души не чает в своем питомце. Но это в обычных условиях, а как в экстремальные моменты жизни? Часто происходит по-другому. Разве беженцы во времена войны, уходя из дому, брали с собой наряду с самыми необходимыми вещами (или тем, что просто могли и успевали унести) домашних животных? Наверняка такие случаи были, но — один на сотню тысяч, лишь как исключение, а не закономерность. Животные — всего лишь животные (так думают многие люди), и в момент, когда дело доходило до спасения своей свободы или даже жизни, вопрос о домашних животных отпадал сам собой, забывался. Потому что животные — не люди, не плачущие дети, не беременные женщины, не немощные старики или просто больные. Население Оруэлла едва достигало двух тысяч, и тот случай, который составляет исключение, пока что не попался на глаза Дэнни. Конечно, не у всех людей были домашние животные (в этом городе их вообще было очень мало), но у некоторых они наверняка имелись. Однако никто не принес их С СОБОЙ. Но животные — не люди; умирают ли они? Дэнни тогда еще не видел сна, явившего ему новые картины из жизни семьи Тревор ИЗНУТРИ, поэтому многого еще не знал из того, что будет знать уже в четверг, проснувшись ранним утром в холодном поту. Это будет последним видением семьи, живущей в его теперешнем доме, но только в прошлом.

— Ему уже два года, — сказал Гринэм, — а он еще играется, как маленький котенок. — Фред всхлипнул. — Он такой красивый. Он… Я даже не знаю, был ли он дома.

«Это меняет дело, — подумал Дэнни. — Если кота выпустили раньше, чем все началось, то он, наверное, жив. И сидит, жалобно мяукая, на крыльце парадного входа или у задней двери, ведущей в кухню». Дэнни представил (хотя он не видел ни разу кота Гринэма, а Фред даже не рассказал, какой он), как Сокс вопрошающе смотрит на дверь и время от времени оглашает неподвижный октябрьский воздух требовательным мяуканьем. И ему стало не по себе. У Шилдсов никогда не было домашних животных (однажды отец заикнулся о том, чтобы завести собаку, но мать устроила целый скандал, отголоски которого были слышны еще дня два-три; мальчик разумно молчал, сам он хотел котенка), но Дэнни понял состояние Фреда, его тоску и желание, несмотря на риск, сходить домой. К любимому коту.

— Он… он погибнет без людей, — бормотал мальчик. — Он… Сокс… — Гринэм вдруг уткнулся лицом в ладони и заплакал. Он плакал молча, чтобы никто не услышал, но Дэнни видел, как сотрясаются у Фредди спина и плечи от беззвучных рыданий.

— Фредди, успокойся. — Дэнни обнял его за плечи, пугливо озираясь. Пока что никто ничего не слышал. — Не плачь, пожалуйста. Успокойся, не надо. Если вы выпустили Сокса, то он живой, так что…

— А если не выпустили? — Фред поднял голову и посмотрел на Шилдса красными глазами, из которых одна за другой выступали и катились по щекам капли слез. Одна слезинка задержалась на секунду на подбородке и, сорвавшись, растворилась на воротнике рубашки. — А если не выпустили? — повторил Гринэм. — Тогда что? — В его голосе звучало раскаяние.

Дэнни не знал, что будет в этом случае. Умирают ли домашние животные? Они не люди, поэтому… Что? Пока этот вопрос не имел ответа.

— Всякое может быть, Фредди, — не очень уверенно сказал Дэнни. — Даже если Сокс остался в доме, это не значит, что он мертв.

— Откуда я знаю? — не унимался Фредди, продолжая плакать. — Я должен узнать, что с ним.

— Фредди, — быстро сказал Дэнни. — В дом заходить нельзя.

— Да, я знаю, — равнодушно ответил Фред. — Но может, он еще жив, и я… открою ему дверь.

Дэнни почувствовал, как по спине побежали мурашки. «Он откроет дверь!» Значит, Дэнни тем более должен быть рядом с Фредди, когда тот сделает это. Вдруг Сокс будет мяукать где-нибудь на втором этаже, и Фредди поймет, что его любимый кот закрыт, например, в спальне родителей? Что тогда будет? Неужели Гринэм не бросится в дом спасать своего кота, надеясь, что с ним ничего не случится? Именно так он и поступит, быть может, не сразу, но… Полчаса — это максимум, что выдержит Фред, слушая, как Сокс скребется в дверь и пронзительно орет, требуя, чтобы его освободили. Но Фред понятия не имеет, как опасно заходить сейчас в дом, зато Дэнни знает, что там поджидает смерть. Это все равно что надеяться пробежать сквозь горящий внутри дом и даже не вспотеть.

— Ты говорил маме про Сокса? — спросил Дэнни у Фреда.

— Да. Но что толку?

— Она сказала, что Сокс умер?

— Нет, ей вообще нет до него дела. Она сказала, чтобы я не болтал ерунды и сидел здесь, в аптеке. — Фред помолчал, борясь с новым приступом плача. — А говорила, что больше всех любит нашего Сокса. — Мальчик наконец справился с собой и, сверкнув глазами, в которых светилось упорство, произнес: — Она не отпускает меня, но я должен спасти Сокса! Вдруг он еще жив?

— Фредди, это не шуточки, это может быть опасно, — сказал Дэнни, но в душе полностью был на стороне приятеля.

К тому же он внезапно понял, что их желание выбраться отсюда хоть на какое-то время совпадает, только цели рознятся, но это не помеха. Вдвоем всегда легче — сначала Дэнни пойдет туда, куда нужно Фреду, потом наоборот. В этот момент он еще не знал, что к ним присоединится третий — Патрик Уолс, который впоследствии добавит им хлопот.

— Может, ты передумаешь… э-э… я хотел сказать, подождешь какое-то время, вдруг что-то изменится?

— Что может измениться? — спросил Гринэм. — Мне и так придется ждать до утра, а это слишком долго!

— Почему до утра? — не понял Дэнни.

— Потому что только утром мы сможем выйти, — заявил Фред. — И то я еще не уверен в этом. — Заметив в глазах Дэнни непонимание, он пояснил: — Подумай сам — сейчас нас не выпустят. Хотя большинство взрослых дремлет, все равно кто-нибудь да заметит нас обязательно. Не забывай — чтобы выйти через черный ход, нужно пройти через комнату, где сидит мистер Маркус. Мы, конечно, могли бы подождать, пока все заснут, но вдруг кто-то будет дежурить всю ночь? К тому же я не хочу идти ночью, — хрипло добавил Фред. — Лучше утром. Именно рано утром все будут спать. Тогда мы и уйдем. А сейчас бесполезно.

Дэнни вынужден был признать, что Фредди прав. Раннее утро — самое подходящее время, чтобы уйти. В любом другом случае они рисковали нарваться на большие неприятности. О том, что их могут ждать еще более крупные неприятности по возвращении, Дэнни решил не думать. Да и Фред тоже, наверное, решил не брать в голову, что будет ПОСЛЕ. Если он спасет Сокса, то остальное настолько второстепенно, что не стоит даже и задумываться об этом. Дэнни надеялся… что с Сидом может произойти точно такое же чудо, что и с Соксом, и… он увидится со своим другом. Вдруг он встретит Сида вместе с родителями по дороге! Как бы он хотел, чтобы все произошло именно так. Это было бы просто здорово, замечательно! Дэнни подбадривал себя мыслью, что его вылазка — это не просто выходка сорванца, которому не сидится на месте. Цель его поступка, да, именно поступка, в том, чтобы как-то помочь всем. Дэнни точно не знал, ЧЕМ он сможет помочь, ЧТО узнает. Может, он подойдет к своему дому, бывшему дому Треворов? Что дальше? Ведь он не посмеет в него войти. Вначале они направятся к дому Гринэмов, затем к Абинери, ну а потом… как ляжет карта. Дэнни понравилось это выражение, пришедшее на ум. Было три часа пополудни, и ребята договорились, что попозже решат, кому кого будить на следующее утро.

Дэнни присел на пол у главной витрины, где мальчикам было удобнее всего вести свой негромкий разговор, и стал ждать, когда придет Фред. Наконец он его увидел. Тот неторопливо, словно от нечего делать, приближался к витрине. Но к удивлению Дэнни, он шел не один. Люди в аптеке как раз готовили нехитрый обед — бутерброды и каждому по стакану молока; мужчины могли заменить молоко банкой пива. Наблюдалось некоторое оживление, и Дэнни решил, что Патрику Уолсу, следовавшему за Фредди, просто захотелось поболтать ради развлечения. Патрик и раньше уже несколько раз заговаривал с Дэнни, и, хотя этот мальчишка ему не нравился, выбирать не приходилось, каждый собеседник чего-то да стоил. Патрик был такой же хрупкой комплекции, как и Дэнни, одного роста, но на год младше. Он жил где-то на Парис-стрит в северной части города и ходил в начальную школу вместе с Дэнни и Фредди. У Патрика Уолса были маленькие темные глазки-пуговки, все время бегавшие из стороны в сторону, ни на секунду не задерживаясь на одном месте; его слишком живое лицо было неприятно Дэнни. Патрик напоминал ему человека, вечно высматривающего, где что плохо лежит. Да и как собеседник он тоже был не особо приятен; его тон и особенно ужимки оставляли у Дэнни впечатление, что Уолс насмехается над ним или, по крайней мере, смотрит на них с Фредом несколько свысока. Дэнни не боялся его, тем более что тот был младше на целый год, но чувствовал, что Уолс из тех наглецов, от которых только и жди беды. Дэнни не боялся Патрика, он был ему просто неприятен. Фред уселся рядом с Дэнни, который решил подождать, пока Патрику надоест с ними сидеть и он уйдет, а тогда уже они договорятся о завтрашней вылазке. Уолс присел возле Фреда с другой стороны. Несколько минут все трое молчали, следя за суетой взрослых.

Темнело, но свет включать не решались, опасаясь, как бы мистер Гарднер не начал стрелять по аптеке. Многим казалось удивительно, как это он не додумался до этого еще днем. Хозяин аптеки мистер Маркус зажег несколько свечей, поставив их в массивном старомодном канделябре прямо на пол у двери, и еще четыре свечи возле крайней витрины с леденцами. Он успокоил всех, уверяя, что при таком освещении из «Всякой всячины» не просматривается то, что происходит внутри аптеки. Свет был такой слабый, что с трудом можно было рассмотреть что-то у себя под ногами. Двигавшиеся в этой полутьме люди напоминали Дэнни плавающие тени раскачивающихся на ветру деревьев, освещаемых ночными фонарями. «Призраки, — подумал Дэнни, — вот на кого они все похожи». Да, они очень напоминали сборище давно умерших людей. Дэнни не мог тогда знать, что он не далек от истины. В это время из-за прилавка вместе с мистером Маркусом появился преподобный отец Каспер, глава местной баптистской церкви. Ему было чуть больше пятидесяти лет. Это был высокий сухопарый мужчина с белыми волосами, зачесанными назад, и с белой бородой, короткой и аккуратно подстриженной. Он обладал приятным голосом, действовавшим завораживающе на слушателей, уверенной и решительной манерой держаться. Судя по всему, он временно заменил доктора Лока, который проработал весь день с самого утра практически без отдыха, занимаясь размещением людей в деловых зданиях центра, попытками наладить связь и массой всяческих других проблем. При появлении священника люди замерли, каждый там, где находился в тот момент. Дэнни не мог разглядеть лица людей, но он ВИДЕЛ каким-то особым внутренним зрением, что все без исключения тревожно смотрят на Каспера, ожидая, что он скажет. До этого в аптеку звонили из муниципалитета по телефону, но впервые один из людей, взявших на себя смелость руководить другими в наисложнейшей ситуации в отсутствие шерифа, пришел лично. В наэлектризованном воздухе витала тревога, Дэнни ощущал ее всем телом, словно кто-то втирал ему в кожу разогревающую мазь.

— Друзья, — негромко начал преподобный Каспер; его лица практически не было видно, лишь ореол белоснежных волос — Шерифа Лоулесса и его заместителя Монро по-прежнему нет. Как нет и связи. С братьями Стронгбоу и посланным к ним мистером Эштоном мы также не можем связаться. На окраинах есть еще несколько человек, но и они молчат. — Священник замолчал, переводя дух. В полной тишине его дыхание казалось особенно громким, все стояли молча, не смея дохнуть, как будто это могло помешать отцу Касперу. — Но не будем отчаиваться, друзья мои, — заговорил снова преподобный Каспер. — Хотя мы до сих пор не смогли связаться ни с кем не только в штате, но даже и в округе, я надеюсь, что на днях к нам все-таки придут на помощь. Нам остается только ждать. Будем же помогать друг другу пережить это тяжелое время, как братья и сестры.

При словах священника «на днях к нам все-таки придут на помощь» Дэнни чуть не вскочил и не выпалил прямо в лицо преподобному Касперу, что через несколько дней будет уже поздно, даже если кто-нибудь и прибудет в Оруэлл ИЗВНЕ, в чем Дэнни очень сомневался, да и не только он. Но мальчик вовремя себя одернул; отец Каспер, в конце концов, пытается успокоить этих испуганных людей, которым противостояние страху дается намного труднее, чем, например, ему, Дэнни.

— Нам выпало на долю тяжкое испытание, — продолжал отец Каспер, — и мы должны с честью выдержать его. Вместе с доктором Локом, посоветовавшись, мы пришли к выводу, что неразумно посылать кого-либо на поиски людей шерифа. Никто не знает, что вокруг происходит, поэтому лучше не рисковать понапрасну человеческими жизнями и обождать. Крови наших братьев и сестер и так пролилось достаточно. — При этих словах Дэнни вздрогнул, перед глазами возник улыбающийся отец, а из уголка губ у него течет струйка крови. Отец Каспер кашлянул в сжатый кулак. — Я хочу предупредить вас, друзья мои, чтобы вы не выходили ночью из этого убежища, если только… Я потому и пришел к вам, чтобы сообща решить, не перейти ли вам в другое место, пока темно и мистер Гарднер, в которого вселился сам Сатана, не увидит вас? Может, вы захотите покинуть аптеку; я уже подыскал кое-что более безопасное, хотя удобств там поменьше. Как вы на это смотрите? Вам решать.

Послышался негромкий разноголосый шум, в котором выделялись отдельные чуть более громкие голоса. Люди горячо обсуждали предложение отца Каспера. Ребята конечно же не принимали участия в этом обсуждении. Дэнни напряженно вслушивался в негромкие напряженные переговоры. Всего несколько минут назад он чувствовал сонливость — сказывалась предыдущая ночь, проведенная практически без сна (днем он вообще-то несколько раз вздремнул минут по двадцать — тридцать, но этого было недостаточно), нервное напряжение, потеря отца и последовавшее за этим переселение. Но сейчас, после предложения отца Каспера, сон как рукой сняло. Дэнни чувствовал, что Фред Гринэм тоже напряжен как струна. Они оба понимали, что их планы на завтрашнее утро сорвутся, если взрослые решат, что разумнее будет перебраться на другое место. И если Дэнни еще мог как-то с этим смириться, то для Фредди это было бы выше его сил. Он сердито сопел, и Дэнни подумалось, что его друг сейчас не очень-то ласково отзывается про себя об отце Каспере. К счастью, после недолгого обсуждения почти все согласились с тем, что лучше ничего не менять: от добра добра не ищут. Решение было практически единодушным. Кто-то высказал предположение, что мистер Гарднер больше не будет стрелять, ведь за последние четыре-пять часов он не выстрелил ни разу.

— Да будет так, как вы решили, друзья мои, — важно сказал преподобный Каспер; заметно было, что он доволен. По-видимому, у него свалилась с плеч немалая ноша — легко ли на ночь глядя помогать перебираться в безмолвной спешке почти двум десяткам человек. Конечно, главная причина, по которой он предложил уйти отсюда, заключалась в Гарднере. Хозяин «Всякой всячины» мог устроить настоящий ад для тех, кто находился в аптеке. Пока же длилось затишье, можно было спокойно уйти, но большинство решило, что раз Гарднер еще днем не направил свой гнев на аптеку Маркуса, то завтра этого тем более на случится. Кое-кто даже предположил, что у него кончились боеприпасы; мистер Гарднер и в самом деле пустил по муниципалитету какое-то немыслимое количество пуль.

— Я понимаю вас, — продолжал отец Каспер. — Мы все понервничали сегодня достаточно, чтобы сейчас вновь отправиться навстречу неизвестности. Я даже рад, что вы решили ничего не менять. Может быть, волею Господа, мистер Гарднер одумался. На его совести уже одна жизнь человеческая, и ему очень сложно будет войти в узкие врата. К тому же, друзья мои, нам неизвестно, какая нечисть опустилась на землю вместе с тьмой. Вы все знаете мистера Инса? Он еще засветло отправился на своей машине к дому своего друга мистера Бродина. Он позвонил нам, мы его пытались отговорить, но он заявил, что мистер Бродин болен, у него перелом ноги. Жена уехала к родителям (у нее умер отец) в Массачусетс, и мистер Бродин остался один с восьмилетней дочерью. Инс очень надеялся, что они еще живы и он поможет им. Их дом находится на Джексон-стрит недалеко от Восточной. И вот мистера Инса, как и людей шерифа, до сих пор нет. Я молю Бога ежесекундно, друзья мои, но вы должны быть осторожны. Ни под каким предлогом не выходите отсюда, особенно ночью. Доктор Лок сообщил мне… — Отец Каспер замолчал, по-видимому обдумывая, как лучше передать слушателям то, что сказал ему доктор. — Очень может быть, что по городу бродит странная тварь. Он говорит, что вчера ночью был свидетелем (вместе с шерифом и его заместителем) того, как что-то убило мистера Клинга и Бена Ламбино в окружном морге. — При этих словах какая-то женщина, как показалось Дэнни, мать Фреда, вскрикнула; послышались тревожные голоса. Дэнни вдруг подумал, что такого он никак не ожидал. Почему мистер Лоулесс ничего не сказал ему? Впрочем, в такой суете о многом забываешь.

— Доктор сначала молчал об этом, потому что не был полностью уверен. Шериф не видел своими глазами эту тварь, но, по его мнению, таинственный убийца — не человек, — пояснил отец Каспер. На его лице были видны лишь два ряда зубов, когда он открывал рот. — К вечеру молчание всех тех, кого послали перекрыть выезды из города, заставило доктора вспомнить о происшествии в центре. Что, если нечто действительно убило служащих похоронной конторы, а затем, не допусти Господь, еще и шерифа? Лучше не искушать судьбу, друзья мои. Поэтому я рад, что вы остаетесь здесь. В аптеке мистера Маркуса тепло и уютно, это надежное убежище. А мистера Гарднера, надеюсь, вразумил Господь, и он не будет стрелять в вас. До завтра, друзья мои, — сказал отец Каспер, разворачиваясь, чтобы выйти через черный ход. Затем, уже в дверях, он обернулся и горячо прошептал: — Перед сном помолитесь Господу, чтобы он даровал нам силы пережить несчастье, свалившееся на наш город. Спокойной ночи. — И он вышел. Растаял в темноте, словно его и не было.

Несколько минут стояла гробовая тишина: все переваривали услышанное. Дэнни даже забыл, что присел возле окна, чтобы поговорить с Фредом. У него в ушах звенели слова отца Каспера: «Окружной морг. Окружной морг. Нечто. Странная тварь». Но Лилипут не может появляться в морге, ведь там не живут люди, хотя… Разве Дэнни может быть уверен в чем бы то ни было? Лилипуту не обязательно где-то появляться, он может… найти себе помощников. Впрочем, доктор Лок мог что-нибудь если не напутать, то по меньшей мере преувеличить. И сейчас не время забивать этим голову. Пусть будет как будет. Дэнни совсем забыл об этом, когда Фред вдруг совершенно неожиданно прошептал ему на ухо:

— Патрик хочет пойти с нами.

Фред смотрел перед собой. Дэнни уставился на его профиль. То, что Фреда не остановили бы никакие другие предостережения преподобного Каспера, было ясно с самого начала. Поэтому на известие о появлении, возможном появлении, какой-то твари, убивающей людей, он не обратил никакого внимания. Фред даже не захотел тратить ни минуты на разговор об этом. На какой-то миг Дэнни подумал, не совершит ли он ошибку, если выйдет завтра утром из аптеки и позволит сделать то же самое Фреду? Но эта мысль была тут же вытеснена заявлением Фреда о том, что к ним намерен присоединиться Патрик Уолс. Эта весть обрушилась на Дэнни кучей песка, высыпавшегося из ковша экскаватора. Дэнни вдруг позабыл, какое сильное впечатление произвели на него слова отца Каспера о некой таинственной твари. Шепот Фредди подвел черту под вопросом: выйдут ли они завтра утром из аптеки? Появился новый вопрос: брать ли с собой Уолса, и этот вопрос отодвинул все остальное на задний план.

— Что? — возмущенно воскликнул Дэнни. Он хотел сказать: какого черта ты рассказал обо всем Уолсу? Но получилось банальное: что?

— Патрик согласен пойти с нами, — сказал Фред.

«Согласен? — подумал Дэнни. — Зато я не согласен».

Вслух он произнес:

— И что?

— Он тоже хочет выбраться отсюда хоть ненадолго.

«Отлично! Патрик хочет!! Я тоже хочу, — подумал Дэнни, — я хочу, например, чтобы к нам в гости пришел Клинт Иствуд. И еще много чего. Патрик хочет!» Когда здесь сидишь и вяло переговариваешься о том о сем, можно в любой момент встать, сказать, что спать хочется или живот болит, и вернуться к тете Берте и брату, пусть Фред сам разговаривает с этим нахальным Уолсом. Но когда они будут идти к Канзас-стрит, а вокруг ни души, уже не скажешь: у меня болит голова, дальше валяйте без меня. Дэнни должен быть рядом с Фредом, чтобы не дать ему сделать что-нибудь опрометчивое. А Уолс конечно же вцепится в них, как пиявка. И это не школа, где можно дать кому-то пинка или сделать вид, что его не замечаешь. Если уж они выйдут втроем, то должны будут держаться вместе. Если бы Уолса здесь не было, Дэнни, может быть, еще смог бы что-то изменить. Например, уговорил бы Фреда передать Патрику, что они передумали; в общем, что угодно, лишь бы пойти вдвоем. Но к сожалению, Уолс сидит совсем близко от Дэнни и слышит весь разговор. Дэнни, однако, не собирался сдаваться. Он надеялся даже в присутствии Уолса вернуть все на свои места.

— Но мы же договорились, что пойдем вдвоем, — сказал он Фреду, не поворачивая головы и стараясь, чтобы Патрик не слышал его. Но Патрик, естественно, услышал. И вмешался:

— Тебе что, жалко? Ты договаривался с Фредди, я тоже договаривался с ним. Мы пойдем вместе. — Уолс говорил спокойно, но в этом спокойствии слышалась плохо скрываемая злость.

«Ну, вот, — подумал Дэнни, — этот мистер уже качает права, словно это он офигенный друг Фредди, а я набиваюсь в их компанию».

— Дэнни, — вступил в спор Фред. — Втроем будет не так страшно. Пусть идет с нами. Ты ведь ничего не имеешь против? — Фред заискивающе смотрел Дэнни в глаза. Дэнни молчал. Не имеет никакого смысла даже пробовать что-то изменить. Патрик подсел к Фреду еще час назад. Дэнни думал, что они просто болтают, а они, оказывается обсуждали планы завтрашней вылазки. Так что не стоит теперь ухудшать отношения с Уолсом, и без того натянутые; это может сказаться завтра не самым лучшим образом.

— Дэнни, — окликнул его Фред. — Ну что? Чего ты молчишь? Ты согласен?

— Если он не хочет идти с нами, — вмешался Уолс, — пусть тогда остается. До следующего раза мы…

— Мы пойдем втроем, — ровным голосом произнес Дэнни.

— Вот и отлично, — радостно отозвался Фредди.

Дэнни совсем не разделял этой радости. Он понимал, что Фред хотел, чтобы Дэнни пошел, поэтому и обрадовался, когда он согласился. Но это все равно не изменило мнения Дэнни относительно участия Патрика. Дэнни не видел его лица, но почему-то был уверен, что тот улыбается или неумело прячет улыбку. Так или иначе, но Уолс добился своего и в душе торжествует победу над Дэнни. Дэнни постарался взять себя в руки. Нельзя допустить, чтобы такая мелочь испортила ему настроение. Ведь это действительно была мелочь, ерунда; кое-какие проблемы, ни на миг не покидавшие его, выразили бы свое негодование по этому поводу, имей они такую способность. Дэнни напомнил себе об отце, о матери, о других людях в городе, которых он уже никогда не увидит, после чего Патрик Уолс вообще перестал для него существовать. Ребята шепотом договаривались, кто кого разбудит и во сколько, но Дэнни слушал их вполуха. Единственное, что он отметил про себя, так это что Фредди разбудит его, в какое время, неизвестно, просто будет следить за мистером Маркусом и найдет подходящий момент. Да, Фредди точно не уснет. Казалось, объяви сейчас владелец аптеки, что запрет на ночь дверь на суперзамок, а ключ спрячет в укромное место, Фредди моментально ринется к выходу, чтобы успеть выскочить, пока не захлопнулась мышеловка. Ребята разошлись; Дэнни старался не смотреть в ту сторону, где разместился Патрик со своими родителями. Его начинал обволакивать сон. Но еще до того, как Дэнни окончательно уснул, произошло одно неприятное событие, которое укрепило его в мысли, что ужасные смерти, захлестнувшие жилые дома Оруэлла, распространяясь подобно эпидемии, не минуют, возможно, и деловые здания и магазины, потому что причина всего этого сохранялась.

— Мне это чертовски надоело, — пробубнил совсем рядом голос.

Дэнни приподнял голову. Люди располагались довольно близко друг от друга, и, естественно, многое из сказанного вполголоса было слышно всем. Дэнни привык к негромким единичным репликам, как житель мегаполиса привык засыпать под непрекращающийся шум машин, но эта фраза заставила его насторожиться, как шорох заставляет кота поднять голову, направив на источник звука свои уши-локаторы. Говорил Брэд Лабстрэм. Человек, никогда не видевший его и уж тем более не знающий, какое впечатление он производит на людей даже после короткого общения, сказал бы, что голос звучит приятно и, наверное, принадлежит неплохому малому. Но Дэнни имел возможность, и не раз, видеть мистера Лабстрэма в течение дня. Он устроился недалеко от тети Берты и ее племянников. Дэнни этот человек не нравился. С Брэдом была его дочь лет пяти по имени Бекки. Дэнни удивлялся, как у такого урода может быть такая хорошенькая дочка, при взгляде на которую взрослый человек не мог не улыбнуться. Мистер Лабстрэм был среднего сложения и роста, очень сутулый, с мохнатыми бровями, вечно насупленными так, что они едва не закрывали его по-бычьи бессмысленные глаза. Нижняя челюсть у него была несколько обезьяньей формы, нос слегка приплюснут, и не знай Дэнни, что Бекки — его дочь, ни за что не поверил бы в это. Но это было так! Сам Дэнни несколько раз слышал, как эта девочка, не унаследовавшая, к счастью, ничего от своего отца, что касается внешности, называла его папой. Она была светленькой, как и Дэнни, с голубыми, как небо, глазами. «Может, Лабстрэм ее отчим, — думал Дэнни, — или она пошла в мать?» Дэнни знал Лабстрэмов еще раньше, но ни разу не видел миссис Лабстрэм. Судя по всему, она погибла, не успев выбраться из дому вместе с мужем и дочерью. Дэнни слышал один раз, как Бекки тихонько плакала, спрашивая у отца о матери. Лабстрэм довольно грубо оборвал ее:

— Прекрати немедленно! Кругом люди. Мамы нет, но не вздумай больше плакать. Этим ты ей все равно не поможешь.

Дэнни искоса наблюдал за этой сценой. Будь он постарше, то осознал бы, что ему нравится Бекки, как может девочка нравиться мальчику. Но не только поэтому ему стало жалко Бекки. Конечно, прошедшей страшной ночью она осталась без мамы, так же как он — без папы, но ей, бедняжке, не повезло еще и с отцом. Он не успокаивал ее, нет; он приказал ей заткнуться, а ведь она еще совсем маленькая, скучает по маме и не понимает, ЧТО с ней случилось. Поначалу Дэнни думал, что, быть может, мистер Лабстрэм неприятен только внешне, а на самом деле ничего. Но эта коротенькая сценка показала ему, что он отвратителен не только наружностью, и Дэнни чуть ли не возненавидел его, хотя, по правде сказать, после смерти родителей мальчик почти разучился ненавидеть. Ударил бы его сейчас Джонни, даже поколотил бы, Дэнни не смог бы даже рассердиться на него. Он бы только улыбнулся и сказал брату: «Я все равно люблю тебя, Джонни. Ты — мой брат». Дэнни было жаль Бекки, но вмешиваться он не посмел; это вряд ли бы что-нибудь изменило. К счастью, Бекки перестала плакать, заснула и спала (или просто лежала с закрытыми глазами) почти до вечера. Затем, когда сели ужинать, она уже не спрашивала про мать. Дэнни просто чувствовал (к тому же лежал близко от него), как от мистера Лабстрэма исходит дух агрессии. Да, большинство из находившихся в аптеке людей были в дурном настроении, и конечно же их недовольство так или иначе обращалось на кого-то определенного. Во всяком случае, мало кто обвинял во всем только себя или только дьявола (без его помощников в виде такого-то) или не обвинял никого. Но мистер Лабстрэм и тут, казалось, превзошел их всех, вместе взятых. В какой-то момент Дэнни даже подумал, что лучше было бы, если б мистер Лабстрэм расположился в другом конце аптеки. Но тут же вспомнил про Бекки и решил, что лучше так, как есть. Ненавидеть и испытывать неприязнь к людям Дэнни почти разучился, а вот его способность любить или просто восхищаться кем-либо стала еще сильнее. И прелестная дочь с лихвой компенсировала уродство своего отца. После ужина Дэнни на секунду задержал взгляд на мистере Лабстрэме; лица его, конечно, он не мог видеть, но, как показалось мальчику, тот оглядывал присутствующих. Дэнни не обладал даром предвидения, поэтому не тревожился. Что поделаешь? Такой уж неприятный человек, постоянно чем-то недоволен; не сказал даже спасибо разносившим ужин мистеру Маркусу и одной женщине, которая подавала ему и Бекки бутерброды; уже несколько раз, ничуть не стесняясь, открыто демонстрировал полнейшее неуважение к окружавшим его людям. Ничего страшного, пусть бесится про себя, это не так уж серьезно Здесь почти ни у кого не увидишь на лице улыбки, а мистер Лабстрэм всего лишь обладатель самой неприятной внешности, по крайней мере среди присутствующих, хотя дочь у него просто замечательная. И Дэнни выкинул из головы мистера Лабстрэма. Как оказалось, он ошибался.

— Твою мать, — ругнулся после непродолжительной паузы Брэд Лабстрэм. — Напустили темень, как будто у этого придурка Гарднера остался хотя бы один патрон!!

Дэнни не видел лица Лабстрэма, но, судя по всему, его слова были адресованы мистеру Маркусу, который что-то делал у стойки со слабительными и желудочными средствами. Что-то в тоне Лабстрэма очень не понравилось Дэнни. Не понравилось еще больше, чем его предыдущие высказывания. Дэнни полулежал, опираясь на локоть, но теперь, стараясь не привлекать внимание мистера Лабстрэма, сел, словно насторожившаяся белка, почуявшая в лесу запах дыма. Почти никто еще не спал, только в противоположном углу помещения кто-то храпел. Рядом с Дэнни тихо посапывала тетя Берта. «Джонни затих, наверное, спит», — подумал Дэнни. Никто, за исключением двух-трех человек, не слышал мистера Лабстрэма, и именно это обстоятельство насторожило Дэнни. До этого Брэд высказывался нарочито громко, чтобы все знали, как сильно он недоволен теперешней ситуацией и что все они, хоть и находятся в равном с ним положении, также причиняют ему неудобство. Но он ХОРОШИЙ, поэтому терпит их. Однако на этот раз он говорил себе под нос, как будто подбадривал сам себя. Это был уже не просто недовольный всем и всеми человек, а тот, кто не желает и не намерен больше мириться со всем тем, что ему не по душе.

— Нет, мне надоело копошиться в этом дерьме! — вновь подал голос мистер Лабстрэм. — Стадо баранов, нет, не баранов, овец! — Он начал шарить по карманам куртки.

Дэнни, уже окончательно встревоженный, внимательно следил за Брэдом. «Этот человек становится опасен, — пронеслось в голове у Дэнни, как будто эту мысль кто-то ему подбросил извне, — от него можно ждать чего угодно». Но девятилетний мальчик, каким был Дэнни, не мог одним грозным окриком поставить мистера Лабстрэма на место; ему оставалось только ждать и надеяться, что Брэд не натворит чего-нибудь непоправимого. Мистер Лабстрэм тем временем что-то извлек из внутреннего кармана куртки. Затем он поднес руку ко рту, и Дэнни понял, что это сигарета. Брэд курил «Монтану». Все курящие выходили к черному ходу и там приоткрывали маленькое окошечко, выпуская в него дым. Так делал раз пять и сам мистер Лабстрэм, но сейчас он собирался закурить прямо ВНУТРИ помещения. Не нужно быть знатоком человеческой природы, чтобы догадаться о том, что кому-нибудь из разместившихся в аптеке ОБЯЗАТЕЛЬНО НЕ ПОНРАВИТСЯ это, и кто-нибудь СКАЖЕТ об этом мистеру Лабстрэму. Как повернутся дальнейшие события, оставалось только гадать, но что не вызывало сомнений — так это то, что мистер Лабстрэм вряд ли извинится, затушив при этом сигарету, или, на худой конец, непринужденно промарширует (пусть и с недовольной миной на лице, бурча себе под нос) к черному ходу. Дэнни почувствовал, как у него лоб покрылся испариной, руки внезапно стали влажными и холодными. Он вдруг подумал, что тетя Берта спит и знать не знает о надвигающейся буре. Теперь, даже несмотря на Бекки, Дэнни Шилдс очень сожалел, что мистер Лабстрэм расположился так близко от них. Эта близость пугала его. Он чувствовал угрозу, исходившую от Брэда, как чует ее собака, глядя на приближающегося к ней человека с палкой за спиной. ЧИРК! В полумрака засветился огонек, мистер Лабстрэм поднес спичку к сигарете. У него кончился газ в зажигалке, и он был вынужден пользоваться спичками. Брэд с наслаждением (будто он был один в лесу у костра, а не в закрытом помещении, где находились женщины и дети, а воздух и так был не очень чист) затянулся, выпустил сизый дым и… бросил спичку на пол. Дэнни вдруг потянуло кашлянуть, но он сдержался. Казалось, издай он хоть звук, и мистер Лабстрэм именно на него обрушит поток неистовой злобы, прорвавшей плотину длительного самоограничения. Брэд был бензоколонкой, на которой разлили цистерну бензина. По закону подлости именно в этот момент должен появиться какой-нибудь бестолковый подросток, который, затянувшись сигаретой, уронит непотушенную спичку. А Брэд растекался, словно лужа бензина, чтобы занять побольше места, чтобы, не дай Бог, этот идиот не промазал. В горле становилось горячо, ужасный ком, казалось, растет, пытаясь всеми силами прорваться кашлем. Нет, он ни за что не закашляет, тем более что рядом с ним брат и тетя. Мистер Лабстрэм сделал уже две затяжки, когда наконец Маркус обернулся, почувствовав дым. Рядом с ним находились две свечи, и Дэнни, внезапно забыв о раздиравшем его кашле, постарался рассмотреть лицо мистера Маркуса. Хозяин аптеки был удивлен, как ребенок, увидевший небывалый фокус. Одновременно его лицо выглядело растерянным, как будто Маркус не был уверен, что не ошибается. Дэнни затаил дыхание, ему ужасно захотелось разбудить тетю, но он не знал, изменит ли это что-нибудь. Сложив губы в форме буквы «О», мистер Лабстрэм выпустил дым в третий раз.

— Брэд? — Голос аптекаря звучал как вопрос — Брэд! — Мистер Маркус сделал шаг к Лабстрэму. Теперь он окончательно убедился, что не ошибся и что в аптеке действительно закурили. Конечно, столь вопиющее пренебрежение естественными неписаными правилами поначалу сбило его с толку и замедлило реакцию, но это не могло длиться долго. — Брэд, что ты делаешь? — Но в голосе аптекаря по-прежнему слышалось недоумение. — Почему ты куришь… здесь?

Лабстрэм не удостоил Маркуса ответом. Он не спеша затянулся еще два раза. Сигарета уже стала наполовину короче. Человек пять — семь тоже заметили, что Лабстрэм курит, а Маркус стоит в нескольких шагах от него, ожидая ответа на свой вопрос. Почти все разговоры смолкли, только в дальнем углу, откуда несся храп, две женщины о чем-то горячо спорили. Люди, которых видел Дэнни, вдруг показались ему какими-то нереальными. На миг ему померещилось, что он видит их НАСКВОЗЬ и у всех внутренности как будто покрыты копотью. Но это видение пропало так же внезапно, как появилось, и Дэнни понял, что он просто смотрит на людей сквозь клубы дыма, выпускаемые мистером Лабстрэмом. Но дрожь, которую нагнало на него это страшное видение, никак не проходила, словно он стоял на пронизывающем ветру.

— Брэд! — снова окликнул Маркус мистера Лабстрэма. — Ты что, не слышишь меня? Я не понял, почему ты здесь куришь?

Мистер Лабстрэм после очередной длинной затяжки развязно заговорил:

— Ты что, боишься разориться, если вдруг твои хреновые пилюльки прокурятся и их больше никто не купит?

Дэнни знал, что мистер Лабстрэм чуть ли не единственный безработный в Оруэлле. Естественно, на таких людей, как Маркус, он смотрел без особой любви. При желании Брэд мог найти сносную работу, но кое-как перебивался, не желая марать руки. О себе он был такого высокого мнения, что ни за что не согласился бы на работу, которую считают не очень престижной. Попросту говоря, Лабстрэм хотел намного больше получать, чем давать. Маркус растерянно уставился на него, не понимая, зачем понадобились Лабстрэму эти злые, язвительные намеки.

— При чем… тут… это, Брэд? — невнятно пробормотал он. — Ты…

— Ладно! — громко перебил аптекаря мистер Лабстрэм. — Я уже накурился! — Брэд ткнул окурком в пол, как в огромную пепельницу, затушил, так и оставив его в виде миниатюрного столбика. Маркус посмотрел на окурок, открыл рот, но так и ничего не сказал. Лабстрэм резко поднялся. — Значит, так, — как ни в чем не бывало сказал он. — Положи мне с десяток сандвичей, три пакета молока, три «Буша», и мы в расчете. Я сваливаю отсюда. Мне надоел этот свинарник! — Лабстрэм засунул руки в карманы брюк.

В аптеке стояла могильная тишина, даже некий джентльмен перестал храпеть, словно и ему захотелось узнать, чем все это закончится. Каждый чувствовал явственный запах грозы. Никто не произносил ни слова; было заметно, что все удивлены не меньше, чем встревожены. Никто, естественно, не ожидал, что их и без того ужасное положение вдруг вознамерится ухудшить еще больше… и кто же? — один из них.

— Брэд, — неуверенно произнес Маркус — Я не…

— Обожди! — резко сказал Лабстрэм. — Я что, не имею права уйти отсюда? — Он направил на аптекаря указательный палец левой руки, как пистолет.

— Нет, конечно, име…

— Тогда в чем проблема? Я могу, и я уйду! Но ты должен дать мне часть съестных припасов. Это справедливо.

— Брэд, ты слишком…

— Мне надоел этот свинарник! — перебил в который раз Маркуса Лабстрэм. — И я хочу убраться отсюда. Здесь уже воняет!

— Что ты мелешь? — Лицо Маркуса побагровело. — Я…

— Заверни мне сандвичи, — прошипел мистер Лабстрэм.

Дэнни неожиданно отметил про себя, что выкуренная сигарета канула в небытие, как будто ее и не существовало никогда. Дым почти рассеялся, и мистер Маркус обнаружил достаточно проблем и без курения в неположенном месте.

— Я не понял, — хрипло сказал аптекарь.

— Тогда соображай побыстрее, потому что я спешу! — вызывающе прокаркал мистер Лабстрэм. Он спокойно поправил вылезший из штанов свитер и принялся перебирать содержимое карманов.

— Брэд! — выдохнул Маркус, голос его дрожал. — По-моему, ты… много на себя берешь. Тебе не кажется?

— Нет, не кажется, — ледяным тоном отпарировал Лабстрэм. — И чего ты стоишь? — быстро спросил он, пытаясь показать, что крайне удивлен этим. — Заверни нам с дочерью еды, и ты больше меня не увидишь.

Дэнни заметил, как с пола в дальнем конце аптеки кто-то поднялся.

— По-моему, ты не понимаешь, Брэд, в какой ситуации мы все оказались, — сказал Маркус. — И требу…

— Те-о-рен! — произнес по слогам имя Маркуса мистер Лабстрэм. — Я хочу уйти отсюда и имею на это полное право. Мне надоели эти небылицы про то, что у этих идиотов в муниципалитете якобы нет связи. Про то, что выйти из города нельзя, и так далее. Я уже давно хотел убраться из этого Оруэлла, пропахшего куриным дерьмом, и мне плевать на россказни отца Каспера о том, что, видите ли, выходить из этого убежища равносильно смерти. Этот баптистский мудак начитался ужасов в своей дерьмовой Библии и теперь, когда его паства разбежалась кто куда, пытается найти себе новых «слушателей», которые благоговейно пораскрывают рты, даже если преподобный начнет пукать.

— Брэд, заткнись! — рявкнул Маркус — Замолчи немедленно!

— Послушай, Теорен, — с деланной мягкостью проговорил мистер Лабстрэм. Только что он брызгал слюной, а теперь вдруг обращался к аптекарю так, словно тот — его лучший друг. — Пока я доберусь куда-нибудь, мне понадобится еда. Заверни мне с десяток сандвичей, и я…

— Но это много, слишком много. Думаю, у нас еды не хватит и на два дня.

— Десяток сандвичей и пару пива, — повторил мистер Лабстрэм.

— Пойми ты, что я не…

— Ты меня слышал, — холодно произнес Брэд.

— О Господи! — воскликнул Теорен. — Ну почему ты такой твердолобый? Ведешь себя как идиот…

— Что? — Брэд уставился на аптекаря. — Как ты меня назвал?

Дэнни заметил, что руки мистера Лабстрэма сжались в кулаки. И еще он заметил, что к ним приближается высокий широкоплечий мужчина с темными волосами. Пожалуй, из всех, кто находился в аптеке, он один, во всяком случае, судя по виду, был способен противостоять мистеру Самая Важная Персона Оруэлла. Мистер Маркус был примерно одной комплекции с Лабстрэмом, но возраст играл против него, и по сравнению со своим противником он казался дряхлым. К тому же в нем чувствовалась неуверенность, а Брэд, напротив, был абсолютно уверен в своей непогрешимости и непобедимости.

— Ты что, онемел? — съязвил Лабстрэм. — Я тебя спрашиваю, как ты меня назвал?

— Он отозвался о вас слишком мягко, мистер Лабстрэм! — послышался голос высокого; он находился уже совсем близко.

Дэнни не знал, как зовут этого человека и где он живет, но почувствовал к нему неясную симпатию еще днем, рассматривая людей за обедом. Высокий был в облегающих брюках из вельвета и толстом свитере. Он смотрел на Лабстрэма со спокойной укоризной, как смотрят на маленького ребенка, схватившего кота за хвост.

— Что? — развязно спросил мистер Лабстрэм. — А какого черта ВАМ здесь надо?

— Брэд! — попытался вмешаться Маркус, почувствовав, что дело вот-вот примет серьезный оборот. Вокруг люди, и если завяжется драка… Да и побить стеклянные шкафы с медикаментами тоже не составляло труда. — Если ты хочешь уйти, то пожалуйста. Мы не станем тебя держать. — Маркус тяжело дышал. Лабстрэм хмыкнул. — Но ты просишь слишком много. Мы не можем себе…

— Я не люблю повторять, Те-о-рен! — сказал Брэд, снова членя имя аптекаря на части, словно мясник — тушу.

— А теперь скажу я, — вмешался высокий. — И я не люблю повторять, так что предлагаю вам уйти отсюда без лишнего шума и необоснованных требований.

— Ты еще здесь? — Лабстрэм зыркнул на незнакомца с темными волосами. Казалось, он был на самом деле удивлен, что высокий еще здесь — как будто он должен был давно умереть или по меньшей мере настолько состариться и сгорбиться, что и глядеть-то не на что.

— Я не люблю повторять, — спокойно сказал высокий, затем, чуть повысив тон, добавил: — Особенно таким наглым ребятам.

— Что ты…

— Брэд! — перебил его Маркус — Я заверну тебе твои сандвичи, только успокойся… — добавил он, нервно потирая руки; но Лабстрэм был в таком бешенстве от слов высокого, что Маркус, вмешавшись, тем самым подставил себя под удар.

— Послушай ты, лысеющий ублюдок! — гаркнул Брэд. — Я выбью из тебя все дерьмо, которое ты набрал за сегодня!..

Маркус попятился, но было поздно. Мистер Лабстрэм оказался удивительно проворным. Прежде чем высокий пришел на помощь аптекарю, Брэд нанес ему сильнейший удар в челюсть. Пожалуй, она бы треснула, как грецкий орех, если бы Маркус во время удара не отступил назад, тем самым смягчив удар. Однако ему хватило и этого, чтобы отлететь на пару футов и упасть на один из шкафов с лекарствами. Аптекарь погрузился в него спиной, как в мини-бассейн. Руки его были воздеты к потолку, словно он взывал к Всевышнему. Помещение наполнилось оглушительным треском и звоном стекла. У Дэнни заложило уши. Двое детей заплакали, а какая-то женщина, вскочив с матраса, нервно завизжала. Мистер Маркус глухо вскрикнул и стал нелепо размахивать руками, пытаясь выбраться. Его ладони моментально окрасились в красный цвет. Лабстрэм, как волк, метнулся к аптекарю и нанес ему еще один удар, на этот раз в промежность. Мистер Маркус издал душераздирающий вопль.

— Получи! — выкрикнул Брэд. Его лицо при колеблющемся свете свеч казалось мордой чудовища, почуявшего кровь. — Яичница тебе пригодится сего… — Лабстрэм прикусил язык, получив мощный удар в правое плечо, как будто по нему саданули молотом. Рука повисла как плеть, Лабстрэм несколько секунд вообще ее не чувствовал. Он недоверчиво повернул голову.

— Ты зря это сделал, — сквозь зубы процедил высокий. Он стоял, повернувшись к мистеру Лабстрэму боком, выставив вперед левую ногу, и ничто в его позе не говорило, что секунду назад он нанес сильнейший удар; руки не были сжаты в кулаки и свободно свисали.

— Сука! — выкрикнул мистер Лабстрэм и левой рукой попытался ударить высокого в висок; правая рука не действовала.

Широкоплечий незнакомец хладнокровно сделал шаг в сторону, и кулак Брэда просвистел мимо. Высокий молниеносно выкинул правую в прямом ударе, пришедшемся противнику в грудь. Удар был послабее, чем предыдущий, но высокий поймал Брэда, когда тот двигался на него. Мистер Лабстрэм пошатнулся и, не удержавшись на ногах, повалился на пол, хватаясь руками за воздух, как будто искал опору. Бекки Лабстрэм проснулась от шума и звона стекла, несколько секунд ничего не могла понять, хлопая заспанными глазками, потом, вдруг увидев падавшего на пол отца, заплакала:

— Па! Папочка, папочка… — Ее голубые глаза были полны недетского страха.

Мистер Лабстрэм свалился как мешок, его голова оказалась в трех футах от матраса, где лежала тетя Берта. Она и Джонни только-только открыли глаза и теперь в немом оцепенении наблюдали за разворачивающейся драмой, казавшейся им полным абсурдом.

— Ты зря это сделал, — повторил высокий, глядя сверху вниз на Брэда.

Он не бросился добивать мистера Лабстрэма, он остался в той же расслабленной позе, и лицо его выражало не злость, даже не гнев, а высшую степень брезгливости, точно он обнаружил, что чуть не глотнул пива из стакана, в который упал таракан.

Дэнни заметил, что кто-то бросился к телефону. Наверное, звонить в муниципалитет, просить помощи. По виду мистера Лабстрэма и в самом деле нельзя было сказать, что он уже раскаивается в том, что не сдержался. Казалось, с каждым ударом он свирепел все больше и больше. О Маркусе на минуту забыли; все глаза были обращены к паре Лабстрэм — высокий; аптекарь перестал махать руками; на его ладонях не осталось живого места, он глухо стонал.

— Ублюдок! — завизжал мистер Лабстрэм. — Ублюдок, мать твою… — Если и были хоть какие-то положительные черты в характере этого человека, то сейчас они никак себя не проявляли. Лабстрэм был похож скорее на разъяренную гориллу. — Падла! — Слова вылетали изо рта, как пули из пулемета. — УБЬЮ! ТЕБЕ КОНЕЦ! — Он поднялся с пола, помогая себе теперь уже обеими руками.

Высокий спокойно ждал. Дэнни вдруг подумалось, что момент слишком ответствен и важен для всех, чтобы вести себя так благородно по отношению к этому хаму. Высокий не должен был позволять ему подняться на ноги. Тем не менее Брэд был снова на ногах. Выглядел он не самым лучшим образом и, казалось, уже не в силах противостоять высокому, но через мгновение он развеял все сомнения на свой счет. Он так стремительно выбросил вперед руку, причем правую, которая, как оказалось, снова была в полном порядке, что его противник пропустил удар. Лабстрэм задел его по скуле, он сделал два шага назад, схватившись рукой за ушибленное место. Мистер Лабстрэм неожиданно прекратил атаку и бросился к стонавшему мистеру Маркусу. Кто-то испуганно вскрикнул. Брэд схватил с пола крупный осколок стекла треугольной формы, не обращая никакого внимания на аптекаря, находившегося почти без сознания.

— Ну, задница! — радостно завопил мистер Лабстрэм, держа стекло острием вперед. — Что ты скажешь ТЕПЕРЬ? А, падла? — Он улыбался самой мерзкой улыбкой, какую только можно вообразить. С его губ капала кровь. Дэнни передернуло от этой картины. Ни тетя, ни брат не издавали ни звука. Судя по всему, мистер Лабстрэм, падая, прикусил себе язык до крови, но в пылу драки для него это значило не больше, чем укус комара для бегемота. Кровь нарисовала темную струйку на его обезьяньем подбородке. Он выставил перед собой стекло как обломок копья и сделал шаг вперед.

— Беги, Джарвис! — послышался крик какой-то женщины.

— Ну, ублюдок! — орал мистер Лабстрэм. — Ну, ударь меня, падла! Ударь! Чего же ты, а?.. — Он приближался к высокому, которого, как оказалось, звали Джарвис Дорс.

Кусок стекла сверкал в потустороннем сиянии свечей. Дэнни вдруг заметил на его остром конце темное пятно. Кровь! Брэд сжимал стекло так крепко, что оно врезалось ему в ладонь, но он не обращал на это внимания. Что такое порезанная рука, когда есть возможность всадить эту пику в брюхо этому ублюдку? Царапина не стоит того, чтобы о ней вообще думать. Брэд не испытывал боли, как если бы это была не его рука. Он был охвачен звериным восторгом. Целый день он томился в этом свинарнике и вот наконец может вырваться отсюда, причем не просто взять и уйти, а и вправить кое-кому мозги. Один болван уже дрыгает ногами, нюхая задницей свои порошки, он надолго запомнит мистера Лабстрэма, если только не сдохнет! Но во всем виноват конечно же этот ублюдок. Да, именно он во всем ВИНОВАТ, и Брэд научит его, КАК себя нужно вести, это уж как пить дать!

— Ну, сука! Почему ты не хочешь подойти к Брэду и поздороваться с ним? — Мистер Лабстрэм уже не орал — он перешел на зловещий шепот, сопровождая его страшными гримасами.

Джарвис сделал еще один шаг назад и остановился. Руки его были так же расслаблены и опущены. На миг в глазах Брэда мелькнула неуверенность, но тут же исчезла. Он был зверем, идущим по следу, а в этом случае не пристало колебаться.

— Так. Так, это уже лучше, — пробормотал он, увидев, что противник перестал отступать. Лабстрэм чуть замедлил собственное продвижение. — Ты становишься уже не такой вонючей задницей, как раньше.

— Джарвис! — закричала все та же женщина. — Ради Бога! Беги, он убьет тебя!

В аптеке, кроме Маркуса и Дорса, было еще трое взрослых мужчин, но все они находились в поле зрения Лабстрэма; в его тылу остались только братья Шилдс со своей побелевшей тетей. Любой из мужчин, попробуй он приблизиться к Лабстрэму, подставил бы себя под его удар, поэтому ни один не рискнул сдвинуться с места. Дэнни непроизвольно встал (он и сам не знал зачем — у него не было никакого плана, тем более что все происходило очень быстро), но тетя Берта схватила его за штанину, как кошка — своего котенка, пожелавшего из любопытства приблизиться к рвущемуся с цепи громадному псу. Женщина не издала ни звука, но держала его очень крепко. Мистер Лабстрэм на секунду остановился, и ни у кого не было сомнения, что сейчас последует выпад. Этого ждал и Джарвис, но все-таки, когда мистер Лабстрэм резко выбросил вперед левую руку с осколком, он не успел увернуться. Стекло распороло свитер, а вместе с ним и кожу на левой руке Джарвиса. Женщина, окликавшая до этого мистера Дорса, возможно его жена, в ужасе вскрикнула. Джарвис отпрянул; вместе с ним попятились все стоявшие неподалеку. Девушка лет семнадцати споткнулась о матрас и упала. На нее никто не обратил внимания.

— Ну, как? — процедил мистер Лабстрэм. — Тебе понравилось?

Дорс поморщился, дотронувшись до разреза, и убрал руку. Рана была неглубокой, но кровотечение было довольно сильным. Лабстрэм снова пошел в атаку. На этот раз Дорс увернулся от удара, но его положение не улучшилось. Лабстрэм подался чуть вправо, чтобы сократить противнику место для маневрирования, прижимая его к прилавку и шкафам. Джарвис мог, конечно, перемахнуть через прилавок, но это было опасно — Брэд вполне мог в прыжке достать его и всадить ему осколок стекла между лопаток.

— Тебе конец, ублюдок! — радостно воскликнул мистер Лабстрэм. — Я уже вижу, как тебя хоро… — Лабстрэм умолк на полуслове, почувствовав, как ботинок Дорса с силой ударил его в пах.

Джарвис улучил момент, когда Брэд немного отклонил руку, в которой держал стекло, и, выгнувшись так, что его тело приняло почти горизонтальное положение, нанес удар вытянутой прямой ногой. Лабстрэм взмахнул стеклом, но по Джарвису не попал — тот отклонился назад. Издав неясное восклицание, Брэд схватился правой рукой за низ живота. Любой другой на его месте согнулся бы пополам, уронив стекло и забыв обо всем на свете, но этот человек, казалось, вообще в эти минуты не чувствовал боли. Отруби ему ногу, он все равно ринется на противника. Конечно, Брэд ощущал тяжесть в нижней части живота, словно ему туда положили гирю весом фунтов сто, но это была мелочь. Вид крови Дорса был для него лучшим лекарством, он возбуждал его еще сильнее. Чтобы прийти в себя, ему понадобилась всего секунда. Мистер Лабстрэм зарычал и кинулся на Джарвиса. Джарвис едва успел вернуться в вертикальное положение, и у него не оставалось ни времени, ни места для отступления — он был прижат к шкафу. Стоило ему повернуться — Лабстрэм успел бы ему нанести удар в спину. Поэтому Джарвис принял единственно правильное в этой ситуации решение. Он остался стоять на месте, выставив перед собой левую ладонь, словно щит. Лабстрэм, наваливаясь всем телом на Джарвиса, пытался ткнуть осколком ему в грудь. Джарвис стоял, сощурившись, на его щеках играли желваки. Он немного развернул ладонь к себе и СХВАТИЛ осколок стекла рукой, преграждая ему путь к своему сердцу. Лучше было бы, конечно, попытаться схватить Лабстрэма за запястье, но Джарвис, очевидно, решил не рисковать. Ведь если бы попытка не удалась, осколок распорол бы ему грудь. Джарвис сознательно подставил левую ладонь под оружие обезумевшего Лабстрэма. Брызнула кровь, несколько капель попало на шею Джарвису. Джарвис не издал ни звука; наверное, боль придала ему решимости, чтобы перейти от обороны к нападению. Противники держались за треугольный осколок с двух сторон, из ладони Джарвиса сочилась кровь, падая частыми каплями на пол. Но уже в следующее мгновение правый кулак Джарвиса погрузился в солнечное сплетение Брэда, после чего тот отлетел на несколько футов, а стекло со звоном упало на пол, где уже собралась лужица крови. Джарвис носком ботинка отбросил осколок в сторону, подальше от Лабстрэма. По всему было видно, что Джарвису уже не до Лабстрэма. На его глазах выступили слезы, он глухо застонал, сжимая правой рукой распоротую ладонь. Порез был таким глубоким и длинным, что ладонь как будто развалилась на две части, скрепленные узким перешейком у большого пальца. Миссис Дорс отчаянно завизжала. Дэнни, находившийся рядом, при взгляде на рану, из которой ручьем текла кровь, почувствовал, что его вот-вот вырвет. Казалось, даже свечи загорелись ярче, чтобы все присутствующие могли увидеть результаты побоища. Мистер Лабстрэм, пусть и на короткое время, был выведен из строя. Он стоял на подрагивающих ногах, согнувшись и прижимая обе руки к солнечному сплетению. Его выпученные, как у жабы, глаза неотрывно смотрели на Джарвиса бессмысленным взглядом, рот его открывался в тщетных попытках вдохнуть воздуха, лицо налилось кровью, словно у погибающего от удушья. Он сдавленно мычал, пытаясь что-то сказать.

— Ты… ублюдок… — наконец пробормотал он. — Ублю… ты… задница. Тебе… — Он зашелся кашлем, потом плюнул кровавой слюной.

Джарвис словно не замечал его. Должно быть, рана нестерпимо болела. В этот момент со стороны черного хода послышался шум — это пришли из муниципалитета, куда кто-то позвонил во время драки. Понял ли это мистер Лабстрэм или нет, неизвестно, но он, сжав зубы, выпрямился, лицо его было искажено болью и ненавистью. Даже не взглянув на плачущую дочь, он побежал к главному входу. Несколько человек в испуге отшатнулось, никто даже не думал мешать этому бегству. Из-за стеклянных шкафов с медикаментами появился высокий, плотный человек с пистолетом в руке. Но в полутьме, не зная, что конкретно произошло, он не задержал Лабстрэма, хотя тот еще секунд десять возился у двери, отпирая ее. В аптеку ворвался сквозняк, затем громко хлопнула дверь. На этом и закончился инцидент, который дорого обошелся его свидетелям и особенно участникам.

Джарвис Дорс медленно опустился на пол, прижимая искалеченную руку к груди и скрипя зубами. Его жена бросилась к нему. Тетя Берта прижала к себе Дэнни, не давая ему смотреть, как доктор Лок и плотный мужчина подняли мистера Маркуса. Аптекарь был без сознания. Заметив два осколка стекла, торчавшие в спине и затылке Маркуса, Берта судорожно отвернулась и заставила себя часто и глубоко дышать, чтобы одолеть подступившую к горлу тошноту. Кто-то начал успокаивать Бекки, звавшую отца и размазывавшую по лицу слезы. В конце концов по требованию доктора Лока ее увели вместе с шатавшимся из стороны в сторону мистером Дорсом.

После того как один человек сбежал, Бекки увели вместе с мистером и миссис Дорс, унесли на носилках мистера Маркуса, аптека показалась в два раза просторней. Никто не говорил ни слова. Казалось, люди утратили дар речи, ограничиваясь жестами. Минут через пять появился отец Каспер. Кому-то, может, и пришло в голову, что любые слова, даже самые хорошие, даже из уст священника, прозвучат сейчас как полная нелепица. Но отец Каспер и не собирался вновь призывать людей возложить свои упования на Господа. Он был подавлен и бледен и в первый момент, казалось, даже забыл, зачем пришел. Потом, как во сне, он направился к тому месту, где была постель мистера Лабстрэма. Собрал вещички девочки, перекинул через плечо замызганное ватное одеяло и направился обратно к черному ходу, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не наступить в кровавую лужу.

— Господи, что творится, — пробормотал отец Каспер. Губы его дрожали, в глазах стояли слезы. — Бедная девочка! В ее отца, видно, вселился сам дьявол, — сказал он скорее сам себе, чем окружающим. Он посмотрел на черную лужу. — А мистер Дорс потерял столько крови!

Священник пошел дальше, покачивая головой. Сейчас он смахивал на привидение. Кто-то принялся вытирать мокрой тряпкой кровь. У самого прохода, ведущего к кабинетику аптекаря, отец Каспер остановился и, смотря себе под ноги, негромко произнес:

— Он вряд ли вернется, но будьте осторожны. Хорошенько запритесь изнутри. Дай Бог, чтобы эта ночь прошла спокойно. — И — он вышел.

Так закончился этот вечер, первый вечер в аптеке, оказавшийся почти для всех присутствующих последним. А ночью Дэнни снова увидел сон, в котором, как и в недавних видениях, он был невидимым наблюдателем жизни семьи Тревор. Однако сон этот имел одно важное отличие от видений. В этом сне Дэнни Шилдс услышал смех, гадкий, старческий, пробирающий своей мерзостью до костей смех Лилипута!

Глава двадцать седьмая

— Шериф! — хотел крикнуть Монро, но из его горла вырвался лишь невнятный хрип. — Господи, что это? — Он открыл рот, совсем по-детски показывая пальцем на того, кто преследовал бегущего человека.

Увидев это чудовище, Лоулесс почувствовал, как у него от удивления сама собой опускается нижняя челюсть, а мозг отказывается верить тому, что видят глаза. Понадобилось какое-то время, прежде чем до Чарли дошло, что перед ними — некое подобие гигантского жука. Именно подобие, потому что вряд ли эта тварь относилась к какому-нибудь существующему в природе виду жуков, что сразу бы определил любой энтомолог. Чарли уж точно не был специалистом по жукам, хотя, как и любой человек, видел их за свою жизнь немало. Но такой громадины он не мог себе и представить.

— Ну конечно! — вырвалось у него. — Подарочек от Лилипута!

Чарли и сам не понимал, почему сказал именно это. Что до Монро, то он ничего не слышал. Отрывисто произнося слова, словно каждое из них причиняло ему нестерпимую боль, он проговорил с совершенно потерянным видом:

— Это… Кунц. Рони Кунц. Он… живет на Бингем, он… — Голос его замер.

Лоулесс не двигался; за сегодняшний день он уже не впервые застывал вот так, в изумлении и ужасе, но то, что он почувствовал сейчас при виде гигантского насекомого, невозможно было с чем-либо сравнить. Это чудовище просто вводило человека в столбняк не столько немыслимо гигантскими размерами, сколько всем своим видом. Гигантские крылья были сложены на спине, образуя некий панцирь, отливавший на солнце светло-коричневым металлическим блеском. Темные мохнатые ноги были толщиной со ствол среднего дерева. Жук был невероятно огромен — десять футов в длину и по меньшей мере четыре в высоту. Но даже и это было не самым ужасным. Чарли больше всего поразила его голова. В сравнении с туловищем она, конечно, была небольшой. Огромный кусок янтаря полтора фута на полтора — вот что это было. «Форд» находился достаточно близко, чтобы рассмотреть кое-что еще. На желтой голове монстра, будто наклеенные небрежной рукой его создателя, крепились два желеобразных красных глаза, а внутри этих глаз… ПЛАВАЛИ зрачки! Это были небольшие черные шарики, словно головастики, плывшие к той стороне оболочки глаза, куда смотрело насекомое. И этот взгляд можно было различить. Ошеломленно рассматривая жука под бормотание Монро, Лоулесс заметил, как жук (чуть-чуть) сбавил скорость и его зрачки переплыли с середины, стукаясь об оболочку глаза. Жук УВИДЕЛ их. Однако насекомое не изменило своего намерения. Оно продолжало догонять обезумевшего от страха человека. Да, это был Рони Кунц, работавший учителем математики в средней школе Оруэлла. Мужчина лет пятидесяти, седовласый, с приятным смуглым лицом, сейчас он был неузнаваем. Нечеловеческий ужас так исказил черты его лица, что, если бы Джек не догадался, кто это, Чарли ни за что бы его не узнал. Кунц, как видно, потерял уже всякую надежду на спасение, ноги сами несли его вперед, блуждающие глаза, казалось, ничего не видели. Но вдруг, случайно обратив взгляд направо, он заметил полицейскую машину:

— А-а-а! Помогите! СПАСИТЕ!

Дар речи вернулся к нему на мгновение, когда он увидел полицейскую машину, хотя, наверное, ему было все равно, что это за машина — главное, там были люди, такие же, как он. И это были последние слова Рони Кунца. Пытаясь на бегу повернуть направо, к машине, он поскользнулся и упал как подкошенный там, где Бингем вливалась в Фелл-стрит. Это решило исход погони. Ничто уже не могло помешать жуку нагнать человека, хотя, впрочем, даже и не будь этого падения, Кунц все равно далеко бы не убежал — насекомое без труда сокращало расстояние, двигаясь гораздо быстрее. При падении Рони инстинктивно выставил вперед правую руку — и сломал ее. В первое мгновение он как будто даже позабыл о преследователе, недоуменно уставившись на согнутую под неестественным углом руку, из которой в месте открытого перелома торчала кость. Кунц открыл рот, как если бы хотел набрать полные легкие воздуха перед погружением в воду, но закричать от боли не успел. Жук, как танк, подмял его под себя. Бурые жвалы, похожие на клешни рака, сомкнулись на шее Рональда Кунца.

Если бы шерифу кто-нибудь сказал, что он окажется в таком положении, когда будет вынужден зайти в дом, где все жильцы погибли от полной потери крови, как будто вскрыли друг другу вены, где сама атмосфера была пропитана смертью, где нечто только и ждало новых жертв, Чарли не поверил бы. Он отлично помнил, как Дэнни Шилдс предупреждал, что в жилые дома лучше не соваться, потому что все они залиты смертью, как будто были соединены невидимым трубопроводом. Чарли не имел ни малейшего представления о причине всех этих ужасов, он был уверен, что мальчик тоже ее толком не знает, и в ситуации, которая накрыла их прошлой ночью, как сачок бабочек, он действовал по молниеносным подсказкам собственной интуиции. Чарли видел, что произошло у Холистеров (именно после посещения этого дома его тело начало молодеть), видел, что случилось у Шилдсов, поэтому после предупреждения Дэнни, пусть и не самого обоснованного, он предпочел не рисковать и не тратить зря время на поиски аргументов «за» и «против». Лоулесс решил, что сейчас надо действовать, а разобраться, перестарались они или нет, можно и потом. Шериф был уверен, что люди в подавляющем большинстве до сих пор пребывали в недоумении, почему, по какой причине в предрассветный час их разбудил телефонный звонок или истошные вопли соседей под окнами с требованием немедленно уйти из дома. Одни бездумно повиновались и пока что были живы; другие погибли, так и не найдя происходящему объяснения. Люди не понимали, что происходит, но многие из тех, кто еще был жив, видели собственными глазами гибель кого-нибудь из своих родных или соседей. Всем было ясно одно: в дома лучше не заходить, это был другой мир, совершенно другой. Дом, в котором постоянно проживают люди, перестает быть просто кровом. Мальчик оказался прав, и Чарли знал это. Он знал, что войти теперь в какой-нибудь дом было равносильно самоубийству. И тем не менее Лоулесс вошел, вынужден был войти, потому что иного пути просто не было. Он словно оказался в положении смертника (как в некоторых штатах его страны), который должен выбрать для себя одну из двух казней. Но это произошло немного позже, а пока страшные события развивались так стремительно, словно спешили изо всех сил толкнуть шерифа на этот шаг. Когда голова мистера Кунца, словно срезанная гильотиной, покатилась в сторону полицейского «форда», жвалы насекомого тут же впились в обезглавленное тело. Жук не обращал внимания на людей, сидевших в машине, все его внимание было поглощено добычей. Жвалы погружались в тело, временами выстреливая мощным треском ломавшихся костей. Этот треск был ужасно громким, неправдоподобно громким. Монро пробормотал заплетавшимся языком:

— Он… его жрет… жрет.

Внезапно он схватился за живот, почувствовав спазмы пустого желудка. Шериф смотрел на покатившуюся в сторону голову Рони, и ему вспомнился мистер Клинг. Между прочим, отчлененные части тела вместе с трупом Гэла Хокинса они так и оставили в окружном морге. Небось там уже не продохнешь, тем более что стоит прямо-таки летняя жара. В какую-то долю секунды Чарли сопоставил несколько деталей, и мозаика вдруг оказалась полностью выложенной. Широкая круглая дыра (как мертвый человек уменьшается в размерах столь быстро?) в животе трупа Хокинса и отсутствие внутренностей явно доказывали, что из Гэла нечто выбралось, хотя всегда существует вероятность ошибки. Нога Бена Ламбино, голова Олафа Клинга — все, что осталось от этих людей. То, как жук избавился от головы Кунца, словно это была несъедобная часть тела, прямо указывало на аналогичные действия монстра в отношении владельца похоронной конторы. Во всем этом было только одно несоответствие, и шериф очень скоро поймет, в чем дело. То чудовище, что выбралось из тела Гэла Хокинса, естественно, не могло быть таким громадным. Иначе оно не сумело бы так незаметно покинуть окружной морг, ведь, несомненно, оно находилось в здании, когда Чарли и Джек прибыли туда. Пожалуй, будь у шерифа время, чтобы спокойно сесть и подумать, он бы раскрыл эту загадку. Но сейчас это не имело практически никакого значения, все происходило стремительно в противоположность большинству снов, где люди (и чудовища) двигаются медленно, словно под водой.

Голова Кунца наконец-то остановилась, повернувшись к Чарли кровоточащим обрубком шеи, и он, хоть и с трудом, отвел от нее взгляд. От самого Кунца уже мало что осталось. Жук доедал его. Чарли не мог рассмотреть пасть этого монстра, но он отлично видел, как быстро труп Рони уменьшается в размерах. Кости трещали, словно кто-то раскалывал гигантские грецкие орехи, но еще отвратительнее были другие звуки, заставлявшие Чарли лишь в бессилии морщиться и вздрагивать, — сосущее, причмокивающее чавканье. Казалось, жук превращал Кунца в полужидкую массу и в буквальном смысле пил свой чудовищный коктейль. Чарли уже чувствовал, что его разум вот-вот откажется служить ему, когда рядом закричал Джек:

— Что же мы сидим? Он же его ЖРЕТ!

Монро открыл дверцу машины. Боб Джонс по-прежнему лежал без движения, словно в летаргическом сне. О нем совершенно забыли. Чарли хотел крикнуть своему заместителю, что Кунцу уже никто ничем не поможет. Однако смотреть, как чудовищное насекомое пожирает человека (с которым оба были отлично знакомы), и ничего не сделать было свыше его сил. Он тоже выскочил из «форда». По инерции рука потянулась к рукоятке кольта, в голове звоночком прозвенело: «Да разве пуля значит что-нибудь для этой твари?» Но было уже поздно что-то менять… Жук-монстр заметил их. Его зрачки поплыли по кровавому полю глазных яблок, помогая чудовищу сфокусировать взгляд на появившихся двуногих, которые почему-то не убегали. Жук перестал пожирать Кунца. Впрочем, от человека уже мало что осталось. Лишь две ноги и рука. Чарли, увидев эти останки, окончательно уверился в том, кто устроил свалку из человеческих конечностей на лужайке перед домом Мориссонов. Это был именно этот жук (Чарли вдруг подумал, что в городе уже, может быть, этот жук не единственный, хотя ему ужасно не хотелось в это верить), смотревший на них плавающими в красных прозрачных глазах зрачками.

Его набитое брюхо было того неприятного цвета, каким бывает живот дохлой рыбы, всплывшей на поверхность озера. Жвалы замерли, и Чарли увидел, как капли крови и клочки кровавой жижи растворяются на их бурой плоти. Жвалы и были той самой пастью, и остатки пиршества ВСАСЫВАЛИСЬ внутрь, словно погружаясь в трясину. Зрачки плавали — влево, вправо, влево, вправо. Жук смотрел то на шерифа, то на его заместителя.

— Черт! — воскликнул Джек. — Да от него воняет хуже, чем от скунса.

От жука действительно исходило такое зловоние, что даже трупный запах разлагающегося тела вызвал бы меньшее отвращение. Да эта тварь могла убить одним запахом. Однако жук, судя по всему, предпочитал более верный и быстрый способ. Еще до того как Джек сделал первый выстрел, Чарли решил, что в этом поединке, как и с желтыми мухами, преследователями будут не они с Джеком.

— У, тварь! — процедил сквозь зубы Монро. Он взвел курок и вытянул перед собой пистолет. Грянул выстрел. Пуля попала в холмообразную спину монстра и… отскочила.

— Осторожно! — закричал Лоулесс, увидев, как жук ринулся вперед.

Джек снова выстрелил. В том месте, где пуля ударилась о панцирь из крыльев, блестевший на солнце, как отполированный «роллс-ройс», словно что-то вспыхнуло, заискрив. Но и только — и второй выстрел не принес монстру никакого вреда. Пуля лишь поцарапала панцирь с правой стороны, скользнув, как шайба по льду. Насекомое наступало. Расстояние сокращалось стремительно. Чарли подумал, что уж теперь-то он постареет. Бежать было бессмысленно, а пули отскакивали от чудовища, как если бы Джек стрелял горохом. И все же Чарли решил, что, пока в его кольте есть патроны, он будет защищаться. Вот кончатся — тогда другое дело. Он выстрелил не целясь и попал в янтарную голову насекомого. ПЛЮХ! За звуком выстрела последовало нечто, напоминавшее падение камня в воду. Пуля вошла в желтую голову насекомого, и Чарли увидел, как крохотный кусочек металла продолжает, как в замедленном повторе, плыть ВНУТРИ головы, постепенно останавливаясь, пока окончательно не замер в глубине полупрозрачного куска янтаря. Жук на секунду остановился, словно был ошеломлен происходящим, но лишь на секунду. По-видимому, этот выстрел был для него если и болезненным, то уж никак не смертельным.

— В голову! — крикнул Лоулесс, отступая вдоль «форда». — Стреляй в голову!

Он еще не договорил, как Монро дважды выстрелил в жука. Снова раздалось плюханье, в которое перешел грохот выстрела. Две пули точно так же, как и после выстрела шерифа, застряли в голове монстра. Следы, оставленные пулями на поверхности, тут же затягивались, словно на воде, в которую бросили камень. Монро стал пятиться; у него осталось только три патрона. Столько же было и у шерифа, не заряжавшего кольт после стычки с мухами. Чарли, морщась от бившей в нос вони, вытянул руку и прицелился в кровавый глаз жука. «Может, это тебе понравится», — пронеслось у него в голове. Указательный палец пришел в движение. Лоулесс старался попасть в плавающий зрачок. При других обстоятельствах это было бы несложно: жук находился довольно близко, а глаз был такой большой, да к тому же красный цвет отлично выделялся на желтом фоне. Но сейчас шериф спешил, он был почти в панике, а сознание того, что промах будет стоить слишком дорого, лишь мешало меткой стрельбе. И все-таки Чарли не промахнулся. Пуля вошла точнехонько в плавающий зрачок насекомого, пробив красную оболочку глаза. Ни Лоулесс, ни Монро ничего не услышали, но Чарли почувствовал, что где-то в ином мире насекомое завыло от боли. У него подогнулись все шесть его мохнатых ног, длинные когти — по три на каждой ноге — со скрежетом зачертили по асфальту. Из глаза, лопнувшего, как перезрелый помидор, потекла пурпурная жидкость; мгновение спустя пурпур оказался разбавлен черным соком зрачка. Но жук продолжал свой бег. Он со всего размаха ударил жвалами о бампер «форда». Под этим ударом автомобиль откатился футов на двадцать, едва не переехав колесами стопу Джека.

Лоулесс в отчаянии посмотрел в сторону магазинчика Макнайта. Он бросился к Монро и, схватив его за руку, потащил за собой. Жук увидел этот маневр своим невредимым левым глазом и после недолгого замешательства, вызванного, наверное, болью, устремился за людьми с еще большей скоростью. Чарли осознал, что они не успеют добежать до скобяной лавки, и, несмотря на панический страх, заставил себя остановиться и повернуться лицом к монстру. Только два выстрела. Чарли без остановки два раза нажал на курок. Первой пулей, угодившей в одно из жвал, выбило лишь небольшой бурый кусок, ни на миг не остановив насекомое. Второй выстрел оказался более точен. Пуля пробила глаз. Однако на этот раз зрачок остался цел! Жук немного притормозил, его передние («Если я вообще останусь жив, — мелькнуло в голове у шерифа, — то эти чудные ножки будут мне сниться до самого конца») ноги угрожающе вздыбились.

Было понятно, что чудовищу нестерпимо больно, и если бы оно могло дотянуться ногами, то попыталось бы зажать глаз, чтоб тот не вытек. Красная жижа, хлынув из глаза, тянула за собой и зрачок, но тот сопротивлялся потоку — и жук все еще ВИДЕЛ этим зрачком!

Чарли повернулся и со всех ног бросился к укрытию, которое сейчас представляла собой скобяная лавка Макнайта. Жук последовал за человеком, но уже не так быстро. Монро был у двери. «Если дверь заперта, — подумал Чарли, — то нам придется бежать дальше, пока эта тварь сможет двигаться, но сколько это продлится и не свалимся ли мы первые от изнеможения, неизвестно». Лоулесс чувствовал разницу между теперешним молодым телом, и тем, что имел раньше, но все равно уже устал. Если только лавка Макнайта… Монро ударил в дверь ногой. С глухим стуком она распахнулась, это придало Лоулессу сил. Он ничего не слышал, но знал, что жук преследует его (насекомое передвигалось совершенно бесшумно), поэтому не стал оглядываться. Не замедляя шага, он вбежал в открытую дверь магазина, едва не налетев на прилавок. Внутри было темно и прохладно, и шерифу подумалось, что это место напоминает склеп, приготовленный для покойников. Если только они задержатся здесь надолго. Во что бы то ни стало им надо попасть в центр, туда, где люди. Но сначала надо постараться остаться в живых. Чарли обернулся. Джек отступал в глубь магазина, а жук устремился в дверной проем, закрывая собой свет.

— В глаз, Джеки! — закричал Лоулесс. — Стреляй ему в глаз!

В это мгновение сильный удар потряс хрупкое одноэтажное строение. Голова жука оказалась внутри, но сам он был слишком широк, чтобы полностью пролезть в магазинчик. Жвалы были всего в нескольких дюймах от ног Монро. Жук мотал головой из стороны в сторону, пытаясь достать человека.

— В глаз! — крикнул Лоулесс. Он видел, что Джек обезумел от близости гигантского насекомого. Еще немного, и жук достанет его. Казалось, крылья монстра прогибаются, чтобы дать ему возможность пролезть между дверными косяками хотя бы еще на один фут. — Стреляй же, Джек! Чего ты ждешь?

Лицо Чарли заливал пот, сердце гулко стучало, отдаваясь болезненными ударами в висках. Монро медленно поднял руку и нажал на курок. Голова жука дернулась, и только. Джек промахнулся. Вернее, в голову-то он попал, но не попал в глаз. Одним жвалом монстр снова попытался достать Монро. Его кончик чиркнул Монро по брюкам на колене. Ткань моментально испарилась, словно облитая кислотой.

— Стреляй, Джеки! — что есть мочи заорал Лоулесс.

Он знал, что у Монро остался еще один патрон и что если им удастся уйти через черный ход лавки, то они смогут перезарядить оружие. Но сейчас жук мог достать Джека, у него не было времени даже отскочить. Последовавший выстрел едва не оглушил шерифа, но это уже было мелочью: Джек попал жуку точно в зрачок. Остатки красной жижи, медленно вытекавшей из глаза, мгновенно почернели. Жук отпрянул, убрав свою янтарную голову из магазина. Монро радостно вскрикнул. Чудовищная голова была наполовину заляпана пурпурной глазной жидкостью.

— Он ни черта не видит, шериф! — возбужденно прошептал Монро.

Они стояли у окна скобяной лавки и смотрели на замершего у полицейского «форда» жука. После того как Джек уничтожил его второй глаз, монстр, безусловно, ослеп, но был жив и по-прежнему представлял для них смертельную угрозу. Насекомое, мотая головой и пятясь назад (Джеку показалось, что оно намеревается убежать), ткнулось задом в «форд». И застыло в неподвижности.

— Он что… сдох? — неуверенно спросил Монро.

— Не думаю. — Лоулесс покачал головой.

— Так какого черта он замер?

— Не знаю, Джеки. Если бы я только знал! Но не надо спешить. Нужно хорошенько все обдумать.

Чарли поморщился: от глазной жидкости жука, растекшейся у входа, шла такая вонь, что к горлу снова подступила тошнота. Чарли попытался дышать ртом, но это мало помогало. Неожиданно насекомое подняло передние лапы и начало царапать по боковым стеклам и крылу машины, как будто пытаясь на ощупь разобраться, что это такое. Монро издал испуганный возглас.

— В чем дело, Джек? — спросил его шериф.

— Мы забыли, шериф! — крикнул Джек.

— О чем мы…

— Там же Джонс.

— Ух ты черт!

Чарли судорожно сжал кольт правой рукой. Они с Джеком, пытаясь спастись, совсем забыли о Бобе Джонсе, лежавшем на заднем сиденье «форда». Пусть он и в странном состоянии, и с мухой, спрятавшейся в его теле, но ведь живой. Однако сейчас им не оставалось ничего иного, как положиться на судьбу. Может, жук не обнаружит человека в машине? Лоулесс не мог понять, как ориентируется это слепое чудовище: различает окружающие предметы по запаху или «слушает» их? К счастью, окна в машине были закрыты, а Джонс наверняка еще спал, если, конечно, его состояние можно было назвать сном. На секунду Чарли представил себе выражение лица Боба, если он вдруг проснется (или очнется) и увидит сквозь стекло гигантское насекомое. Но улыбки это не вызывало. В этот момент жук ударил когтистой ногой по стеклу дверцы и… просунул ее в салон машины.

— Шериф! — крикнул Монро. Он повернулся, готовый бежать к выходу, но Чарли остановил его, схватив за плечо.

— Нет, Джеки! — твердо произнес он.

— Он сейчас сожрет его! — закричал Монро шерифу в лицо. — А мы будем смотреть на это?!

— Нет, Джеки! — так же хладнокровно повторил Лоулесс.

— Но ведь надо что-то делать. Он же убьет Джонса!

Вся беда заключалась в том, что и у шерифа, и у Монро осталось только по шесть патронов. Они зарядили свои кольты, но больше у них не было ничего. Лоулесс уже тогда сказал, что они могут стрелять только в самом крайнем случае, иначе останутся абсолютно беззащитными. Ведь вполне может быть, что этот жук — не единственный. В глубине души Чарли был уверен, что так оно и есть. Очень уж странно выглядела груда человеческих останков у дома Мориссонов — словно их сложили так СПЕЦИАЛЬНО! Но вслух он этого не сказал.

— Мы не успеем, Джек, — с трудом произнес Чарли.

— Должны успеть! — рявкнул Джек.

— Нет! — Боковым зрением шериф увидел, что жук убрал из салона свою мохнатую черную ногу и вновь замер в неподвижности, как будто чего-то ожидая. — Смотри!

Джек повернул голову. На его лице выразилось удивление.

— Что это значит? Почему эта тварь не вытащила Джонса из «форда»?

— Джек, — вместо ответа, пробормотал шериф, — мы все равно не успели бы ему помочь. — Он тяжело дышал, в душе благодаря судьбу за то, что ему не пришлось еще раз смотреть, как монстр пожирает человека. — И потом, у нас с тобой больше нет патронов, кроме тех, что в кольтах. Чтобы нанести этому чудовищу хоть какой-то ощутимый вред, нам пришлось бы потратить все патроны до единого. И то еще неизвестно. А что потом? Пока доберемся до центра, я не уверен, что нам больше не встретится еще что-нибудь такое. У этого жука очень уязвимы глаза, но… в остальном, по-моему, мы его только царапаем. Нет, мы должны беречь патроны, Джек.

— Но почему он не тронул Джонса? — опять спросил Монро. Он смотрел на дорогу широко раскрытыми глазами, дыша с присвистом, сквозь зубы.

— Кто его знает? Возможно, «наш друг» уже… наелся. Или не хочет перебивать аппетит, надеясь, что мы придем к нему в гости. Или… — Шериф замолчал.

Джек посмотрел на него:

— Что или?

— Или все, что угодно, Джек. Но я думаю… Ты не забыл, что в теле у Джонса… муха?

— Муха? — переспросил Монро, затем хрипло добавил: — Нет, не забыл.

— Если принять во внимание, что расчлененные трупы у Мориссонов оставил этот милый моему сердцу жучок, то… Из этой кучи, кстати, и появились мухи. Выходит, между этими… Черт, язык не поворачивается назвать их насекомыми. Между этими тварями существует какая-то связь. Поэтому жрать Джонса жуку нет необходимости. Но мы бы, Джек, все равно не успели. Ты же видел, как быстро он расправился с Кунцем.

— Да. — Монро вновь посмотрел на Лоулесса. — Постойте-ка, шериф. Это что же получается? Он, — Джек ткнул пальцем в сторону жука, — что, ждет, пока муха… — Монро замолчал, потому что не знал, что сказать дальше.

— Да. Я уверен, что он ждет, — сказал Лоулесс — Иначе он вытащил бы Джонса и сделал с ним то же самое, что и с Кунцем. — Шериф подался к окну чуть ближе и глянул на то, что осталось от Рони: две ноги и рука. Перед глазами у Чарли заплясали черные точки, он поспешно отодвинулся, чтобы не видеть ужасающего зрелища. — А может, он не просто ждет… муху или что там появится еще вместо нее. Может, он стережет нас.

— Но он же слепой, — возразил Джек.

— Но может слышать, нюхать или… еще что-нибудь. Не думаю, чтобы нам удалось незаметно пройти мимо него, так что… Нам надо уходить через служебную дверь, подальше от этого чудовища.

— А как же наша машина? — в ужасе воскликнул Джек.

— Придется поискать другую, — решительно ответил Чарли.

— Но ведь в машине Джонс! — не унимался Джек.

— Сдается мне, Джеки, мы уже ничем не сможем помочь парню.

— Но мы же не можем бросить его рядом…

— Конечно не можем. Но мы не можем и брать его с собой в центр, где находятся десятки и десятки людей. Я не могу поручиться, что с Бобом не выйдет еще хуже, чем с Гэлом Хокинсом. Тем более что… Как мы отобьем его? Эта тварь ничего не видит, но она жива. Будь у нас с тобой автоматическое оружие и ящики боеприпасов в придачу, пожалуй, можно было что-нибудь попробовать, но… к сожалению, у нас с тобой всего двенадцать патронов! И плюс полнейшая неизвестность впереди. Нет, Джек, нам нужно найти машину, а потом убраться отсюда, пока здесь не стало еще «лучше».

— Шериф, если найдем машину, можно попробовать спасти Джонса. Шум двигателя отвлечет жука, в это время кто-нибудь из нас попытается вытащить Боба с другой стороны.

Лоулесс покачал головой:

— Джек, ты сам видел, как эта тварь бегает. Сказать «очень быстро» — значит ничего не сказать. К тому же жук просто-напросто перевернет машину — это ему по силам.

— Значит, оставим Джонса здесь?

— Джек, давай сначала найдем машину, а после будет видно, что делать.

— Хорошо.

Спустя четверть часа шериф медленно продвигался через двор к Бингем-стрит, держа кольт в правой руке. За ним шел Монро, оглядываясь назад. Было очень тихо и, как и весь день, безветренно. Как они оба ни старались ступать бесшумно, но все же слышали звук своих шагов. Неподвижный воздух безжалостно распространял малейший шорох. «Это и к лучшему», — подумал Чарли. Никакая тварь не сумеет приблизиться к ним вплотную так, чтобы ни он, ни Джек ее не заметили. Случайно взглянув на небо, шериф вдруг забеспокоился. Ему показалось, что солнце находится слишком низко. Чарли посмотрел на свои часы — они стояли. «Может, мы и в самом деле не заметили, как пролетело время», — подумал он. Но его часы стояли, и тупое беспокойство, оставшись ничем не подкрепленным, ушло. В конце концов, сейчас были проблемы поважнее, нежели выяснение того, сколько времени заняло то или иное событие. Чарли больше не смотрел на солнце. В месте, где они находились, Бингем была ровной, как линейка. Еще пара шагов — и будет видно место, через пять домов отсюда, где улица упирается в Фелл-стрит. Чарли испытывал сильнейшее беспокойство, еще более сильное, чем когда они находились в скобяной лавке Макнайта. Выйти через заднюю дверь и пройти на задний дворик близлежащего дома оказалось простым и нехитрым делом.

Джек не удержался и выглянул из-за угла. Жук по-прежнему находился возле «форда», не двигаясь и вообще не подавая никаких признаков жизни. Издалека его можно было принять за кучу земли, высыпанную кем-то из грузовика на Фелл-стрит. У Монро возникло такое чувство, будто монстр каким-то образом заметил его, хотя на месте глаз у него были комки красноватой слизи. Джек спрятался за угол, плотно прижавшись к стене дома; по его лбу стекали крупные капли пота.

— Ну что там? — озабоченно спросил шериф.

— Он… заметил меня, — прошептал Монро. — Мне… так кажется.

— Не болтай ерунды, Джек, — прохрипел Чарли, хотя сам не был уверен, действительно ли это ерунда.

— Мне так показалось, — заметил Монро. — Не могу поклясться, конечно…

— У него нет глаз, — напомнил Лоулесс.

— Но он мог меня почуять по запаху или…

— Мы далековато от него стоим… — Чарли запнулся. Далековато — это по их меркам, а что до жука…

— А вы продолжаете молодеть, шериф, — осторожно сказал Монро. В его голосе слышалось сочувствие. Возможно, и еще что-то. — Я вам дал бы лет восемнадцать. — Джек отвернулся.

Чарли выдавил жалкую улыбку:

— Джеки, а ты, я вижу, уже немного… привык к этому. Да?

— Вроде бы да, — пробормотал Монро, все так же глядя в сторону.

— Это хорошо. Я благодарен тебе. Ты понимаешь меня?

— Да, — еле слышно сказал Джек.

— Даже если это… прекратится, я уже никогда не смогу стать нормальным человеком.

Монро резко повернул голову в его сторону и хотел что-то сказать.

— Молчи, Джеки! — стальным голосом остановил его Лоулесс — Я знаю, что говорю. Даже если все хорошо закончится (и даже если прекратится весь этот мой кошмар), я не смогу полноценно жить. Представь мою жену, когда она увидит своего мужа в возрасте ее старшего сына. Представь моих дочерей. Каково будет им?

— Но, шериф, вы можете…

— Нет, Джеки! Я ничего уже не могу. Хотя нет, еще могу. Я могу помочь людям, во всяком случае, я не остановлюсь, пока не спасу хотя бы одного человека. Нет, я не собираюсь кончать с собой, хотя, уверен, моя участь уже предрешена. Все равно я хочу добраться до центра, увидеться с Локом, с этим мальчиком, Дэнни Шилдсом, узнать про жену и дочерей (конечно, я ни за что не покажусь им на глаза. Я не хочу, чтобы у кого-нибудь из них произошел нервный срыв, разузнаю сторонкой). Я сделаю все (хотя, честно признаться, не знаю что), чтобы спасти людей. У нас нет связи, мы не знаем, как они, но мы должны добраться туда. Если не найдем тачку, то поползем… — Лоулесс во время последней фразы вытянул перед собой руки и тут заметил, какие они. Руки мальчика. Восемнадцатилетнего (ой ли?) мальчика! — О Господи! Неужели такое возможно? — Чарли закрыл лицо руками и тяжело, надрывно зарыдал. — Ведь такого не может быть, нет, не может! Это неправда! Нет, не может! Почему со мной? Ну почему это случилось со мной? Почему? Почему?

Монро подошел к Лоулессу и обнял его. Чарли уткнулся лицом ему в плечо, сотрясаясь в рыданиях.

— Прости меня, Чарли, — прошептал Джек, но Лоулесс вряд ли его слышал. — Прости. Я должен был молчать. Дернула меня нелегкая за язык сказать тебе об этом. — Монро легко похлопал шерифа по плечу.

«Я действительно привык, — подумал Джек, — к этому кошмару, который происходит с тобой, Чарли». Вспомнив вдруг о чудовище, он негромко сказал:

— Шериф, надо идти. Мы должны пробраться к людям.

— Да, да, конечно. — Чарли отер ладонью лицо. Ему было слегка стыдно, что не сдержался, но он чувствовал себя теперь намного легче, как будто мысли о собственном горе, полные отчаяния и безысходности, вылились слезами. — Идем. Надо спешить.

Они двинулись дальше. Чарли сосредоточенно думал о том, что им с Джеком предстояло сделать в ближайшие минуты. Мысль о том, что он больше не увидит свою семью (он не имеет права допустить, чтобы они его увидели), еще не ушла совсем, отдаваясь болью в душе, но, когда они с Монро достигли места, где необходимо было пересечь Фелл-стрит, лица жены и детей отдалились и словно растворились в тумане. Чарли становилось легче.

— Здесь, — шепнул он. — Дальше нельзя.

Они находились недалеко от лужайки, где повстречались с золотистыми мухами, поэтому в любом случае должны были остановиться. Джек прошел несколько шагов и заглянул за угол дома. Но отсюда жука не было видно.

— Ничего не вижу, — пробормотал он. Живая изгородь заслоняла обзор.

— Пошли к тротуару, — сказал Лоулесс. — Если он по-прежнему не двигается, перебегаем Фелл. Он слишком далеко, чтобы учуять нас.

Чарли подумалось, что странная неподвижность воздуха играет им на руку. Он первый заметил жука. С расстояния в четыреста футов гигантское насекомое выглядело не так устрашающе, но стоявший рядом с ним «форд» позволял достаточно четко определить размеры монстра. Жук не двигался.

— Может, эта гнида сдохла? — с надеждой в голосе произнес Монро.

— Быстро, Джек!

Лоулесс бросился бегом на другую сторону Фелл. Чарли бежал инстинктивно пригнувшись, хотя это не имело значения: жук не мог его увидеть. Монро бежал следом. В доме, к которому они устремились, жила старая дева Аделия Стилетт. Лишь во внутреннем дворике шериф и его заместитель остановились, чтобы перевести дух. Невероятно, но эта короткая перебежка далась им с таким трудом, будто они одолели целую милю. Солнце, переместившееся на запад, грело не так сильно, как днем (еще должен быть полдень, Чарли, еще должен быть ПОЛДЕНЬ!), но полное затишье сказывалось самым неприятным образом: уже кончался октябрь, а Чарли был весь мокрый от пота после непродолжительной ходьбы и забега на сто футов. Он вытер лоб рукавом рубахи. Глаза Джека возбужденно блестели, но Чарли смутно чувствовал, что радоваться пока что нечему. Они думают, что провели эту тварь, но так ли это на самом деле?

— Идем, Джеки, — сказал он.

Теперь они снова приближались к жуку. Они прошли перекресток Фелл-стрит и Бингем, и Чарли решил, что надо выходить на проезжую часть. Он надеялся обнаружить какую-нибудь машину у обочины. Они двинулись по подъездной дорожке. Воображение рисовало Чарли притаившегося за кустами возле почтового ящика жука, ожидающего своих двуногих врагов. Но конечно же, отступив на тротуар, он никого не увидел. Чарли смотрел на жилой дом, стоявший вплотную с лавкой Макнайта, и понимал, что невидимый его глазу монстр застыл возле «форда» не так далеко от них, как хотелось бы. Жук был скрыт угловым домом. Раздалось радостное восклицание Джека:

— Шериф, посмотрите! Тачка! Провалиться мне на этом месте, если это не тачка!

Лоулесс обернулся. Через пять домов по Бингем, возле почтового ящика в виде какого-то экзотического фрукта стоял старенький «плимут». Вообще-то Лоулесс не рассчитывал на столь быстрый успех в поисках средств передвижения. Чарли судорожно думал, как поступить. У большинства семей Оруэлла гаражи примыкали непосредственно к дому и, следовательно, являлись частью этих домов. Или… нет? Чарли пытался вспомнить подробности рассказа Дэнни о том, как он искал Лилипута. Заглядывал ли Дэнни в гараж? Шериф не помнил хорошо, но, кажется, нет. И потом, не было сообщений, чтобы кто-то погиб именно в гараже в момент, когда заводил машину. Те, кто успел покинуть дом, остались в живых. И теперь перед Лоулессом встала дилемма. С одной стороны, в гараже люди не живут, не общаются, не садятся за еду, не смотрят телевизор, не ругают детей за отлынивание от домашней работы или за какую-нибудь другую провинность, но, с другой, гараж — часть дома и чаще всего отделен от жилых помещений лишь тонкой дверью. Нет, Чарли не станет рисковать. Необходимо идти по Бингем в сторону Восточной улицы — может, им встретится гараж, стоящий ОТДЕЛЬНО от дома, в него-то они и зайдут. В том состоянии, в котором он сейчас находился, — душевно опустошенный и вконец усталый, — шериф никак не мог припомнить, есть ли в этой части города такие гаражи. И вот совершенно неожиданно они с Джеком обнаружили «плимут». Это без преувеличения можно было назвать удачей, но шериф только еще больше нахмурился. Да, конечно, очень может быть, что в машине нет ключей, и тогда придется пару минут провозиться… Но не это беспокоило Чарли. Ему не верилось, что они вот так запросто сядут в эту машину и уедут. Это было бы слишком хорошо.

Его мысли вернулись к странному поведению жука, который после молниеносной атаки вдруг замер в неподвижности, как будто потерял к людям всякий интерес. Правда, он лишился глаз, но если вспомнить его атаки… «Что-то уж больно легко мы вышли из магазинчика Макнайта», — с беспокойством подумал Чарли. Может, монстру сейчас просто не до них, он и не собирается мешать их бегству? Монро сделал несколько шагов к машине.

— Ну что же вы, шериф? — Он обернулся и несколько удивленно посмотрел на Лоулесса. — Нужно хватать удачу, пока она не повернулась к нам задницей.

Чарли еще раз глянул в сторону Фелл и двинулся вслед за Джеком. Какое-то неясное чувство подсказывало ему, что надо остановиться и заставить остановиться Джека, и вот, когда он уже открыл было рот, чтобы окликнуть его, Джек вдруг сам повернул к шерифу бледное лицо с дрожащими губами и прошептал:

— В машине кто-то есть.

Чарли поравнялся с Джеком. Лобовое стекло отражало лучи обосновавшегося на западе солнца, но Лоулесс все же смог рассмотреть человека, полулежавшего на месте водителя. Он был, без сомнения, мертв. Против воли оба полицейских приблизились к «плимуту» еще на несколько шагов.

— Митч Лозано, — прошептал Монро, и Лоулесс узнал наконец, чей это «плимут».

С Лозано Чарли был хорошо знаком. Худой, черноволосый, с живым нервным лицом мужчина, которому было, как и Чарли, сорок девять лет. У него также была семья: две дочери и жена. Однажды Лоулесс подметил, что их с Митчем семьи очень похожи. Если бы не сын Чарли, живущий уже отдельно, внешнее сходство было бы просто удивительно. Шонтель Лозано, как и миссис Лоулесс, светловолосая, невысокого роста. Старшие дочери, как и их отцы, одногодки. Только младшая Ноэми Лоулесс на годок постарше младшей дочери Лозано. Девчонки даже внешне чем-то похожи. Не было никакого сходства только между главами этих двух семейств. Дважды Лоулесс вынужден был вызывать Лозано к себе в кабинет для разговора по поводу избиения своей жены. Он бил ее при детях. И оба раза Шонтель слезно просила Чарли не заводить на ее мужа дело. И Чарли шел ей навстречу. Скрепя сердце. Женщина замазывала кровоподтеки и нахлобучивала поглубже шляпку (вызывавшую, наверное, у несведущих людей смех), пытаясь скрыть синяки под глазами. Лоулесс догадывался (и был уверен в этом), что дело вовсе не ограничивалось лишь двумя случаями — муж Шонтель наверняка частенько «учил» таким образом свою жену. Но миссис Лозано молчала об этих «уроках». Глядя на ее неживое лицо, покрытое толстым слоем грима, шериф всякий раз расстраивался, отмечая про себя, как же эта женщина похожа на его собственную жену. Как-то на секунду он мысленно представил себе, как бы страдала Шерил, если б он сам был такой, как Митч, и ему чуть не стало плохо от одной только мысли об этом. Нет, Чарли никогда не ударит свою жену (как и любую другую женщину), Шерил никогда не будет в положении Шонтель Лозано. Митч внешне выглядел вполне респектабельным главой семейства. Он имел хорошую работу в Манчестере, прилично зарабатывал, во всяком случае, достаточно, чтобы его семья не нуждалась ни в чем. Но жизнь членов этой семьи была сущим кошмаром, и об этом в Оруэлле уже шли пересуды. Начать с того, что мистер Лозано был крайне скуп. Его дом выделялся своим ухоженным фасадом с выкрашенными в нежно-кремовый цвет резными перилами парадного крыльца и словно бы заявлял всем, что здесь живет вполне благополучная семья. Чарли удивился, увидев впервые этот дом изнутри. Его поразила скудная, без малейших излишеств обстановка — прямо что-то спартанское. Сам Митч почему-то ездил на «плимуте» двенадцатилетней давности, но при этом носил сшитые на заказ добротные костюмы — это сочетание выглядело даже несколько нелепо. Злые языки поговаривали, что Лозано экономит на всем и на всех, кроме себя. В то время как у девочек не больше двух-трех смен нижнего белья, гардероб самого Митча не имел равных, пожалуй, во всей округе. Шериф явился домой к Митчу Лозано конечно же не для того, чтобы проверить правдивость этих слухов, но убогость внутреннего убранства дома его действительно поразила. В фирме, где работал Митч, он был на хорошем счету у начальства, а сослуживцы считали его хорошим парнем, своим в доску. Никому и в голову не могло прийти, что этот человек, который, казалось, только и пекся что о делах компании, отодвигая на задний план свои личные, на самом деле — настоящий деспот. Но это было именно так, хотя сразу в это было трудно поверить. Глядя, как Митч Лозано скромно сидит перед Чарли, словно первокурсник перед ректором, который колеблется, исключить ли его или дать ему еще один шанс, можно было подумать, что шериф ошибается и Шонтель избил вовсе не этот застенчивый, внимательный мужчина. Чарли и сам грешным делом подумал: может, была какая-то веская причина (хотя какая может быть у нормального мужика причина, чтобы избить жену?), произошло что-то такое, из-за чего Митч не выдержал и сорвался? Один-единственный раз?

Однако недели через три история повторилась, и на этот раз Чарли выудил-таки у миссис Лозано кое-какие семейные секреты. Ее жизнь уже давно превратилась (и, быть может, это не такое уж и преувеличение, как может показаться кому-нибудь) в ад. Митч уже более трех лет злоупотреблял алкоголем. Эта новость огорошила шерифа. Ему даже подумалось: уж не хочет ли эта женщина, воспользовавшись случаем, навесить на своего мужа побольше грехов, включая и такие, в которых он вовсе не повинен? Чтобы Митч да был алкоголиком? Это казалось просто невероятным. Но невероятное не означает непременно ложное, и, как выяснилось, дело обстояло именно так. Митч умел держать себя в руках. Он напивался после работы, а утром, скрипя зубами, заставлял себя «быть в форме». И ждал вечера. Чтобы… напиться опять. Впрочем, на его профессиональном уровне это не сказывалось. По вечерам Шонтель приходилось очень несладко, но это было ничто по сравнению с ночью. Вернувшись домой, Митч принимался то и дело скандалить: то ужин никуда не годится (по словам Шонтель, Митч в последнее время ничего не ел — алкоголь вконец разрушил его печень, — но требовал, чтобы ужин для него непременно был приготовлен, иначе принимался «угощать» жену сам — гарниром из кулаков и выражений, от которых еще больнее, чем от этих самых кулаков), то младшая дочка смотрит телевизор, когда все нормальные дети уже спят, то ложка плохо вымыта, то пыль на журнальном столике. Заключительный аккорд выпадал на ночь. Виски, подорвав здоровье Митча, превратило его сон в прерывистую полудрему-полубред. Он не мог лежать спокойно больше одного-двух часов. Потом он поднимался с постели и бродил по дому, как лунатик, громко хлопая дверями, щелкая выключателями, принимался греметь посудой в кухне, требуя, чтобы «сука наконец-то накормила мужа, который горбатится на нее и ее выродков».

Шонтель не могла даже припомнить, когда в последний раз высыпалась. Митч редко (если вообще когда-нибудь) давал ей проспать всю ночь до утра. Обычно же среди ночи Шонтель приходилось вскакивать и бежать на кухню, чтобы приготовить мужу поесть, но Митч встречал ее руганью и приказывал убираться вон — он не станет есть ее дурацкую стряпню. Как только она уходила, Митч начинал (он всегда будил и детей) снова орать, требуя, чтобы его накормили. Так могло повторяться несколько раз за ночь. Затем он возвращался в спальню, но и здесь у него не закрывался рот ни на минуту, причем, по словам Шонтель, у Митча был прямо-таки талант сочинять самые обидные оскорбления. От его языка женщина натерпелась больше, чем от побоев. Стоило ей только заикнуться (в очередной раз, когда Митч сидел за столом, по своему обыкновению не прикасаясь к еде), что зачем, мол, готовить для него ужин, если он ничего не ест, Митч превращался в разъяренного быка, и ночь проходила еще хуже, чем обычно.

Однажды он проболтался Шонтель, что его вызывал шеф и предупредил его, чтобы кончал с виски. Митч был уверен, что, не будь он действительно нужен фирме, ему пришлось бы искать другую работу. Но второго предупреждения не будет. Шонтель испугалась, но вместе с тем у нее появилась тайная надежда, что муж остепенится. Она ошибалась. Митч продолжал пить. Было просто удивительно, как женщина может все это терпеть? Шериф деликатно спросил об этом миссис Лозано. Немного помявшись, она ответила, что не хочет лишать дочерей отца. Кроме того, Шонтель работает на полставки в частном детском саду на Солс-стрит и ее заработка просто не хватит для нормальной жизни ее самой и двух дочерей-школьниц. Материальная зависимость — не пустой звук. И все-таки Чарли показалось, что есть еще что-то, что заставляло миссис Лозано терпеливо сносить такое издевательское отношение со стороны мужа. Конечно, бессонные ночи, совершенно незаслуженные грязные оскорбления и насмешки, побои, неуютная, полная грубости и обид жизнь дочерей, сознание того, что они все трое — словно заложники, зависящие душой и телом от обидчика, — все это имело громадный вес. Но на другой чаше весов была… любовь этой женщины к Митчу. Шонтель любила его, каким бы абсурдом это ни казалось. Чарли был уверен в этом. По словам женщины, Митч не выпускал ее из спальни, если она пыталась уйти в другую комнату (впрочем, пьяная ругань Лозано ночью была слышна повсюду, как если бы проникала сквозь стены), чтобы хоть немного поспать. Но если женщина доведена до отчаянного положения, то что, как не сильное чувство к человеку, может заставить ее терпеть его самые мерзкие выходки? Доктор Лок, наверное, был прав со своей теорией, о которой рассказал однажды шерифу, когда тот был у него в гостях. По правде говоря, Чарли так и не понял, была ли это теория самого Лока или он где-то об этом прочитал. Да это и не важно. Марк Лок высказал идею, что если сексуальные отклонения и встречаются в основном у мужчин, то это не значит, что на долю женщин ничего не осталось. У слабого пола тоже бывают свои отклонения, причем такие, которые почти не встречаются среди мужчин. Так сказать, любовные отклонения. Именно женщины способны любить мужчин, совершенно не заслуживающих любви. И это еще очень мягко сказано. История хранит конкретные факты, как миловидные и неглупые дамочки влюблялись в извергов (например, одному такому, который убил десятки людей, причем перед смертью истязал их, — так вот, ему помогла бежать из тюрьмы влюбившаяся в него женщина, как раз одна из тех милых женщин, из которых получаются отличные жены, которые, по мнению большинства, и жить-то не имеют права. Словом, Лок высказал это вполне серьезно: у женщин встречаются отклонения в любви. На этом фоне миссис Лозано выглядела вполне нормальной женщиной. Во всяком случае, подобных семей в Америке не одна и не две, и не всегда в таких семьях доходит до трагедии. И все же Лоулесс не мог понять (наверное, потому, что сам никогда не бывал женщиной, ха-ха!) миссис Лозано.

Шериф сравнивал (против своей воли) эту женщину со своей женой и (опять же невольно) пытался представить себе, как повела бы себя Шерил, будь она женой такого деспота, как Митч Лозано. Не без удовлетворения он признал, что его жена, скорее всего, забрала бы дочек и помахала бы такому муженьку, как мистер Лозано, ручкой. Более того, гордость не позволила бы ей обратиться в суд или принять какие-нибудь меры, чтобы напоследок пощипать бывшего супруга. Но быть может, он, Чарли, ошибается? Быть может, он слишком мягкий муж, поэтому-то его Шерил и выглядит более уверенной в себе женщиной, нежели Шонтель Лозано? Чарли понял, что только ухудшит положение Шонтель, если добьется суда над ее мужем, а потому решил: «Пусть в этой семье все идет, как идет, дальше будет видно, к чему это все приведет».

Теперь, глядя на Митча, который, казалось, притворяется, дабы разыграть свое семейство, Чарли поймал себя на одной странной мысли. Но сначала, стоя у машины, ему подумалось: «Ну вот, Митч больше не будет трепать нервы своей жене и детям, будить их среди ночи своими пьяными выкриками, бить жену, когда иссякает запас словесных оскорблений, — ничего такого он никогда больше делать не будет». Потом Лоулесс перевел взгляд на дом Лозано. Конечно, мистер Сама Любезность с Посторонними уже вряд ли что-нибудь скажет, но, даже останься он в живых, сказал бы он своей жене про опасность? Чарли не знал, спаслись ли Шонтель и ее дочери. И где они сейчас? Возможно, их уже нет в живых. Размышляя о том, что могло случиться с миссис Лозано, Чарли смотрел на дом, и вдруг одна мысль пронзила его мозг как молния: дом Лозано ТОЧНО ТАКОЙ ЖЕ, как дом Шилдсов (Треворов)! Эта мысль пришла из ниоткуда; Чарли смотрел на дом, желая обнаружить признаки кого-нибудь из семейства Лозано, он абсолютно не думал о Шилдсах. Нечаянное открытие просто ошеломило шерифа. Такие же низкие ступеньки; их количество — пять, как у Шилдсов; крыша зеленая, как у Шилдсов; цвет дома как у Шилдсов; внутреннее расположение спален, кухни, чулана как у Шилдсов; веранда, опоясывающая дом с северной и западной стороны, как у Шилдсов. Какую это играло роль, Чарли не знал, но мысль, словно сухая ветка, подброшенная кем-то в камин, заставила огонь вспыхнуть чуть ярче. Чарли попытался вспомнить, есть ли еще такие дома в Оруэлле, но в голове все так перепуталось, что выбрать крупинку из всей этой каши было просто невозможно. Да еще может вот-вот появиться чудовищный жук, да еще Джек что-то говорит…

— Что ты сказал, Джеки? — переспросил Чарли, словно очнувшись ото сна.

— У него… в животе дыра, — в ужасе прошептал Джек.

Шериф подошел поближе. Из головы не шла абсолютная одинаковость двух домов в Оруэлле. И еще. У Чарли было такое чувство, будто он что-то упустил, ведь эта мысль пришла не просто так. Поэтому…

— Черт! То же, что и с Гэлом, — пробормотал Монро, и эти слова заставили шерифа выбросить из головы дом Лозано. До поры до времени, конечно.

Чарли пригнулся к лобовому стеклу и… С тех пор как Митч избил жену во второй раз и шериф вызвал его к себе для разговора, он больше не видел его. Разговор состоялся перед самым приездом Энн Шилдс. Естественно, шериф на время вообще забыл о существовании Митча Лозано. Затем, когда странная смерть постигла миссис Шилдс (как годом ранее — Саманту Тревор), шерифу округа тем более стало не до Митча Лозано, выглядевшего на фоне дальнейших событий чуть ли не безобидным шалунишкой. Что происходило с Лозано? Как складывались его отношения с женой, изменилось ли что-нибудь? Чарли не знал этого, и было маловероятно, что когда-нибудь узнает. Одно было более или менее ясно: Митча постигла та же участь, что и заместителя шерифа Гэла Хокинса. Лоулесс стоял почти касаясь лобового стекла кончиком носа. От его дыхания на стекле появилось круглое запотевшее пятно. Лучи солнца, отражаясь от стекла, слепили глаза, пока на стекло не упала тень подступившего вплотную Монро.

— Дыра, — пробормотал Монро.

Он оглядывался по сторонам, и Лоулесс понимал его, хотя сам он думал сейчас не об опасном жуке, а о Митче Лозано. Почему Митч в машине один? Где остальные? Что-то очень важное промелькнуло у него в голове и тут же ускользнуло, словно малек из рыболовной сети… Но шериф не собирался сдаваться. Митч один; возможно, он сбежал, бросив семью, или… может быть, ему уже некого было спасать? Если так, то… они были уже мертвы. Если они были мертвы, то… почему он все-таки вышел? Есть только одно объяснение — Митч вышел раньше, чем ЭТО НАЧАЛОСЬ! Но что-то в этом объяснении не устраивало шерифа, подобно тому, когда выходишь из дома с чувством, что забыл какую-то важную вещь, но никак не можешь вспомнить, что именно. Если предположить, что Митч находился в доме, когда его домашние стали умирать, почему он все-таки вышел и его не постигла та же участь? Нет, Чарли был вынужден признать, что маленькая рыбка, более ценная, нежели все остальные, успела проскользнуть сквозь сеть. И с этим ничего не…

— Шериф! — вскрикнул Монро. — Осторожно!

Лоулесс, думая о своем, смотрел в зияющее отверстие с рваными краями и выпотрошенными внутренностями, совсем как прошедшей ночью на Гэла Хокинса в окружном морге. Прикосновение руки Джека заставило его вздрогнуть. Чарли перевел взгляд на заднее сиденье. Там что-то мелькнуло, и шериф увидел, что это жук. Только это насекомое было других размеров, гораздо меньше, чем чудовище, которое осталось на Фелл-стрит возле скобяной лавки Макнайта… Однако этот жук был точной копией первого. Брюшко как живот дохлой рыбы, коричневые лакированные крылья, сложенные в виде панциря, янтарная голова и кровавые глаза на ней с плавающими зрачками. Жук был в длину не больше фута, но шериф все равно удивился, почему они сразу его не заметили, хотя объяснение, возможно, было довольно простым: насекомое спряталось, увидев приближавшихся людей.

— Он только что вылупился, эта сволочь еще молодая! — воскликнул Джек.

— Ты прав, — отозвался Лоулесс, двинувшись к задней дверце с правой стороны.

Жук заметил этот маневр человека и, проворно развернувшись, пополз в другую сторону. Монро бросился туда. Но монстр (еще не такой крупный, каким может стать) опередил его. Он поднял передние ноги, как бы подтянувшись на них, оттолкнулся двумя задними и… вывалился из «плимута», упав на асфальт вверх животом. Как ни странно, но стекла были опущены только в задних дверцах. Монро оскалился в кровожадной улыбке и поднял руку.

— Не делай этого! — прикрикнул на него Лоулесс, весь сжавшись в ожидании выстрела. — Нет, Джеки! Шум привлечет других! Они могут оказаться гораздо крупнее.

— У, тварь! — прошипел Монро, но стрелять не стал, и шериф почувствовал громадное облегчение. — Тварь, ублюдочная тварь! — Джек подскочил к жуку, пытавшемуся перевернуться со спины на живот. Удар ногой пришелся по желтой голове жука.

— Оставь его! — кричал Лоулесс, обегая «плимут». — Это ничего не изменит!

Но было уже поздно. Чарли не успел даже удивиться тому, насколько неестественно быстро все произошло. Он бросился во всю прыть к Джеку, сильно ударившись бедром о багажник машины, но опоздал. Пнув жука, Джек почувствовал, как его нога уходит во что-то вязкое, словно болотная жижа Он увидел носок своего ботинка В ГОЛОВЕ у жука Но существовало одно «но» Голова насекомого была маленькой, поэтому, погружаясь в глубь головы странного жука, стопа Джека неминуемо должна была упереться носком ботинка в его туловище там, где крепилась его голова, так как была длиннее этого комочка янтаря. Но этого не произошло. Носок Джека должен был уже преодолеть расстояние по меньшей мере в фута полтора, то есть больше длины всего насекомого. Однако нога Джека погружалась все глубже и глубже в эту топь, не встречая твердой преграды, которой, несомненно, должны были стать твердые крылья монстра. Джек нанес удар почти в пустоту. Нога завязла в этом месиве, а другая поскользнулась. Джек потерял равновесие и упал навзничь. Правая нога выскочила из желеобразной плоти жука, оказавшись между его жвалами. Лоулесс видел это, он уже поднимал кольт и готовился стрелять почти не целясь, понимая, что опаздывает. Но еще до первого выстрела шерифа жвала монстра сомкнулись на носке ботинка. Жук не успел откусить половину стопы, а может быть, и не стал бы этого делать, удовлетворившись большим пальцем правой ноги Монро и кусочком обуви. Джек взвыл от боли. Лоулесс выстрелил три раза подряд. Первая пуля попала в панцирь из крыльев, блестевших на солнце, как надраенный жестяной поднос, оставив на нем вмятину, точно от удара зубилом. Второй выстрел был точнее: пуля попала в голову, но, как и в лавке Макнайта, это мало что дало. Из простреленного места брызнула небольшая струйка янтарной жидкости. Третья пуля отбила самый кончик жвала, но жук уже все равно успел сожрать-растворить то, что оторвал от ноги Джека. Лоулесс продолжал бы стрелять и дальше, но насекомое бросилось наутек. Чарли рассвирепел настолько, что готов был не только стрелять, но и топтать жука ногами, совершенно не думая о том, чем только что закончился такой пинок, но его остановили стоны Джека.

— Больно… очень больно… мне больно, Чарли… — Лицо Монро потемнело, приняв лиловатый оттенок, в уголках губ белела пена. Жук тем временем скрылся. — Помоги… мне, Чарли… больно, мне больно… — Монро дергал искалеченной ногой, руки скребли по асфальту. Лоулесс нагнулся к нему, стараясь не смотреть на торчавший из разорванного ботинка кровоточащий обрубок большого пальца. Джек дышал хрипло, как будто ему не хватало воздуха.

— Терпи, Джек, — пробормотал Чарли. Он был в отчаянии: аптечка осталась в «форде», поэтому оказать первую помощь было нечем. Автомобиль находился не очень близко, но не это было главной проблемой. Возле «форда» мог по-прежнему находиться жук.

— Больно… больно… — Лицо Джека страдальчески кривилось.

Шериф замешкался на мгновение, соображая, что же делать. Выстрелы конечно же были слышны далеко вокруг. Остается надеяться, что эти твари глухи. Необходимо завести «плимут» Лозано, его труп оставить здесь. Но Джек… Парень был очень плох. Лицо его почернело, словно он умирал от удушья. Наверное, это насекомое еще и ядовито, и Чарли похолодел от мысли, что Джек умрет, прежде чем они доберутся до центра, где бы ему помогли. От ампутации пальца не умирают, но весь вид Джека показывал, что он вряд ли долго продержится. Однако эти короткие мгновения замешательства оказались последними, когда в душе шерифа еще теплилась надежда на спасение Джека, на то, что они все-таки выберутся из этого ада.

— Чар… Чарли… — выдавил из себя Джек. Он перестал хрипеть и затих.

Чарли, испугавшись, что он умирает, встряхнул его за плечи:

— Что с тобой? Что?

Джек смотрел куда-то широко раскрытыми глазами, словно старался что-то различить в густом тумане. Шериф, проследив направление его взгляда, понял, что он пытается рассмотреть что-то… на другой стороне Бингем.

— Шериф… беги… беги… — Джек закрыл глаза, как будто не хотел больше ничего видеть.

Чарли медленно, очень медленно повернул голову. У крыльца дома напротив находился жук. Эта особь была в два раза крупнее той, с которой они схватились у магазина Макнайта. Монстр был громаден. В длину он имел не меньше двадцати футов, спина вздымалась горой, закрывая собой входную дверь со ступеньками. Голова напоминала упавшее на землю солнце, а жвала, орудия убийства насекомого, были почти в рост самого шерифа. Они казались поросшими мхом стволами дубов, торчавшими из здоровенного куска янтаря. Гигантское насекомое не двигалось. Оно смотрело на людей — Чарли был уверен в этом. Хоть и с трудом, он даже с такого расстояния мог разглядеть в красных глазах жука плавающие зрачки величиной с кулак профессионального боксера-тяжеловеса. Жук не двигался, но его зрачки (или то, что их заменяло) сновали туда-сюда, тыкаясь в прозрачную стенку глаза. Если бы монстр бросился к нему, шериф, пожалуй, моментально бы пришел в движение, но жук не спешил. «Да, мой дорогой, — зло подумал Лоулесс, — тебе некуда спешить». Однако эта неподвижность действовала завораживающе даже на довольно большом расстоянии. Лоулесс не меньше минуты смотрел не отрываясь на жука, не в силах двинуться с места, как будто насекомое загипнотизировало его.

— Чарли… спасайся… — Джек открыл глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на шерифе. — Быстрее…

Но Лоулесс все смотрел на монстра и не мог отвести взгляда. Если бы жук наконец не двинулся в его сторону, он так бы еще стоял и стоял неизвестно сколько времени. Жук не бежал, он ШЕЛ! Монстр не спешил; он медленно, как-то сонно переставлял свои толстенные ноги, напоминавшие переломленные посередине древесные стволы, как будто знал заранее, что эти двое людей уже не смогут и шагу ступить, прежде чем он настигнет их. Джек застонал, и шериф вдруг осознал, что будет пытаться спастись, пока сможет дышать.

— Беги, Чарли… — снова невнятно пробормотал Джек. Лоулесс на секунду вспомнил, как жук пожирал Кунца, и, не сдержавшись, зло закричал чудовищу, миновавшему уже две трети подъездной аллеи дома напротив:

— Ты не получишь его, сука! Не получишь! Не получишь ни его, ни меня, сука! Понятно?!

Монстр никак не отреагировал на крики, продолжая все так же размеренно приближаться. Он был уже близко. Чарли метнулся к «плимуту». Ключей в замке зажигания не было. Так же, как и времени, чтобы все-таки завести машину. Чарли и не надеялся на благополучный исход, поэтому тут же выбросил этот вариант из головы. По правде говоря, шериф не был уверен, что поступил бы правильно, если бы даже ключи оказались на месте. Не хотелось забираться в вонявшую насекомым машину, но это было, конечно, не самое главное. Чудовище просто-напросто не позволило бы им набрать приличную скорость. Чарли отлично помнил, как жук у лавки Макнайта одним ударом своей жуткой мохнатой ноги разбил боковое стекло «форда», по-видимому учуяв, что в салоне находится человек. Этот же монстр был намного крупнее, а значит, сильнее первого, и он перевернет старенький «плимут» мистера Лозано с такой легкостью, как сам Чарли откинул бы ногой консервную банку. Словом, забраться в машину было равносильно тому, чтобы закрыть глаза руками и сказать: «Ищи меня». Возможно, поэтому шерифу даже не пришло в голову проверить карманы Митча. Чарли просунул руки под тело Джека и поднял его, бормоча под нос:

— Держись, Джеки. Он не получит тебя.

Шериф развернулся, держа раненого на руках перед собой, обогнул «плимут» и побежал к дому Лозано. Чарли не знал, есть ли у них хоть один шанс, имеет ли смысл эта беготня и куда лучше бежать? Он не хотел, чтобы его и Джека сожрала эта тварь, все, что угодно, только не это. Он боялся (да и не мог) оглядываться, он просто бежал, напрягая все свои силы. Чарли даже не думал о том, что если б он бежал один, то, наверное, у него было бы больше шансов на спасение. Несмотря на то что его тело помолодело (впрочем, сейчас он чувствовал, что СЛИШКОМ молод и в свои сорок девять был выносливее), бежать, держа на руках обмякшее тело Джека, было тяжело. Ноша серьезно замедляла бег, но Чарли не допускал и мысли о том, чтобы оставить Джека. Где-то в подсознании у него росла уверенность, что Монро умирает; его потемневшее лицо каменело все больше; по-видимому, укус действительно оказался ядовитым; но Джек все еще был ЖИВ! И кто знает, сколько пройдет времени, прежде чем он испустит последний вздох, во всяком случае, монстр окажется рядом с ним быстрее. И даже если часы, а может быть, и минуты Джека сочтены, Чарли не оставит его. Да и мертвого Джека он все равно не бросит — ведь он знает, что чудовище сожрет его. Чарли спешил из последних сил; соленый пот струился по его лицу, заливая глаза. Веки пекло словно огнем, но ничего не оставалось, как терпеть. У Чарли не было никакого плана, он лишь старался убежать как можно дальше от чудовищного жука, пока тот не сменил свое сонное передвижение через Бингем-стрит на что-то более угрожающее. Джек, очнувшись, открыл глаза. С трудом двигая спекшимися губами, он пробормотал:

— Брось меня… брось… Чарли… оставь… — Джеку было тяжело говорить; от тряски мучительная боль усилилась, наплывая волнами при каждом шаге шерифа. — Брось… все равно… конец.

Чарли не мог ничего ответить, ему и без того не хватало воздуха. Он задыхался, пот застилал глаза, мешая смотреть, сердце стучало так, что заглушало все звуки окружающего мира, в висках билась тупая боль, как будто что-то с силой давило на них. Неизвестно, что было бы дальше, если бы шериф успел завернуть за угол дома. Пересекая газон и не добежав какие-то десять футов до угла открытой веранды, он наступил на невесть откуда взявшийся камень. Не успев ни увернуться, ни даже выругаться, Чарли растянулся на траве, выронив Джека. Тот громко застонал. Удар о землю был таким сильным, что Джек, хоть и ненадолго, пришел в чувство. Он приподнялся на локтях, глядя на что-то за спиной шерифа. На несколько секунд Чарли оцепенел: ледяное одеяло отчаяния придавило его к умирающей траве, требуя лежать, лежать и лежать. И не думать о том, чтобы подняться и опять попытаться скрыться. Внутренний голос отчаянно кричал ему:

«Ты, тупой ублюдок! Ты не смотришь себе под ноги, когда важнее всего именно смотреть под ноги. Тебе конец! Лучше застрелись, пока еще не поздно. Или будешь вечерним гамбургером вон для того малыша. Застрелись, Чарли! Ты проиграл, Чарли! Застрелись, ты проиграл! Застрелись, ты проиграл!»

— Ну нет! — прохрипел Лоулесс и посмотрел через плечо.

Жук вытаскивал жвалами труп Митча из «плимута». Вновь послышались хруст и чавканье, и то, что некогда было мистером Лозано, с невероятной скоростью начало исчезать, растворяясь в жвалах чудовища. Через десять секунд на тротуаре осталось только две ноги, обернутые в остатки великолепных дорогих брюк мистера Лозано. От них в разные стороны потекли ручейки крови. Монстр, казалось, вообще забыл о существовании двух людей, пытавшихся скрыться от него, пока он был занят трупом Митча. Когда жук окончил свою чудовищную трапезу, Чарли, несмотря на свое паническое состояние, заметил, что монстр стал еще крупнее. Он ВЫРОС! Каждый убитый (и съеденный) им человек добавлял ему объема. И шериф вдруг сообразил, что и чудовище, встреченное на Фелл-стрит, также становилось ВСЕ БОЛЬШЕ, поедая Кунца. Жуки росли, поглощая пищу, росли очень быстро, заметить это было несложно. До каких размеров они увеличиваются? Этого, естественно, никто не мог сказать, но, как заметил Чарли, позади жука не оставалось ничего, что можно было назвать отбросами переработанной пищи. В противном случае Лоулесс обнаружил бы кал чудовища еще в окружном морге, где жук сожрал Бена Ламбино и затем Олафа Клинга, оставив от него одну голову. Ведь это произошло, пока монстр находился в здании. Жуки вбирали в себя все, но не отдавали НИЧЕГО!

Теперь, когда чудовище расправилось с трупом Лозано, оно вновь обратило взор своих красных глаз, похожих на претерпевшие мутацию помидоры, положенные на громадный кусок янтаря, на растянувшихся посреди лужайки людей.

— Чарли, уходи быстрее! — произнес стальным голосом Монро. Казалось невероятным, что всего несколько секунд назад он был почти без сознания. — Беги! Пожалуйста, сделай это ради меня.

— Нет, Джеки! — твердо сказал Лоулесс, вскакивая с земли. — Именно ради тебя я… — То, что он вдруг увидел, заставило его оборвать речь на полуслове.

Монро не понял, почему замолчал шериф, и продолжал в отчаянии требовать:

— Оставь меня! Мне все равно не выжить… я это чувствую. Беги, Чарли, ты еще успеешь… Чарли!

Монро обернулся… и все понял. Боль вновь начала заволакивать мир туманом, рассеявшимся на минуту после того, как Чарли уронил его. Джек хотел жить, но ему было тяжело и страшно сознавать, что, пока он жив, Чарли не бросит его и тем самым погубит себя. Ему ни за что не убежать с такой ношей на руках. Будь у Джека сейчас его кольт, он застрелился бы. Всего один выстрел, прижав дуло к виску, но Джек выронил оружие при падении, когда ударил жука ногой. Джек жалел об этом, как не жалел ни о чем за всю свою жизнь.

Когда мать после окончания средней школы Оруэлла не пустила его в далекое путешествие на западное побережье страны, в Лос-Анджелес, Джеку показалось, что все — наступил конец света. Джек уже много лет мечтал о том, как он вырастет и отправится в Голливуд. Упрямства ему не занимать, в этом мало кто в Новой Англии может сравниться с ним, так что он уж как-нибудь, да пробьется для начала на какую-нибудь незначительную роль в фильме категории А. Джеки не знал, что и как будет делать, даже примерно, но был полон оптимизма. Очень обнадеживал его один эпизод из ранней юности. Учитель истории мистер Брэдсон как-то заметил Джеки:

— Парень, ты должен стать актером. У тебя такая мимика, что даже не понадобится брать уроки актерского мастерства, чтобы перещеголять самого Кларка Гейбла. И я буду не я, Джеки, если ты не рожден для того, чтобы стать актером. — Брэдсон говорил серьезно, но глаза его улыбались.

Именно тогда юный Монро задумался о своем будущем по-настоящему. Однако судьба, эта странная невидимая дама, цепко держащая человека в своих жестких объятиях и направляющая его по своему усмотрению, абсолютно не считаясь с его желаниями, распорядилась по-своему. Мать со слезами на глазах потребовала от него не уезжать дальше Манчестера, и Джеки не смог поступить по-другому. Мать была тяжело больна, ее муж, отец Джека, умер три года назад, и она не хотела отпускать сына. Джеки проплакал несколько ночей в подушку, но бросить больную мать не посмел. Время залечило рану, хотя в первые дни казалось, что земной шар сдвинулся со своей оси. В конце концов мечта покорить Голливуд осталась голубой мечтой, и Джеки если и вспоминал об этом, то не иначе как со снисходительной улыбкой. Да, он сильно переживал, но тогда он был, по сути, еще ребенком. Теперь же он жалел о том, что не может застрелиться и тем самым избавить от себя шерифа, и чувство отчаяния было сильнее даже, чем в тот день, когда разбилась его заветная мечта.

Шансов спастись у них практически не осталось, потому что из-за угла дома появился еще один монстр. Он был не таким громадным, как тот, что, опрокинув «плимут», как пустой ящик из-под пива, не спеша приближался к подъездной дорожке. И все-таки он тоже представлял собой серьезную преграду. Раненый Монро (Джек чувствовал, что укус — нечто большее, чем просто укус) и шериф с тремя патронами вряд ли могли преодолеть это препятствие. Но Чарли не собирался сдаваться. Он подхватил под мышки своего заместителя (похолодевшее тело содрогалось, словно от ударов током), не обращая внимания на его слабые возражения, и поспешил в противоположную сторону. Шериф запыхался, и Джек казался ему теперь тяжелее в три раза. Чарли волочил его по земле; раненая нога дергалась, оставляя за собой кровавый след, а надежда таяла, как вода, уходящая в песок. Поравнявшись с крыльцом, Чарли окончательно понял, что им не уйти. Сминая живую изгородь на своем пути, появилось еще одно чудовище, а за ним еще одно, поменьше. Так что и это направление было перекрыто. Теперь они были окружены жуками со всех сторон. Чарли почувствовал, что его охватывает отчаяние. Он прислонил Джека к ступенькам крыльца и выхватил кольт. Но это уже ничем не могло помочь, и Чарли знал это. Джек больше не требовал оставить его, потому что уходить шерифу было уже некуда. В глазах Джека застыл нечеловеческий ужас: жуки приближались. Лоулесс тяжело дышал, широко раскрыв рот, лоб прочертили горизонтальные морщины, смотревшиеся нелепо на его лице старшеклассника обычной американской школы. На редких юношеских усиках, пробивавшихся над верхней губой, блестели капельки пота.

— Сволочи! — крикнул, не выдержав, Чарли Лоулесс — Засранцы! Педрилы, мать вашу… — Он вытянул правую руку, целясь в ближайшее чудовище, которое подходило слева. — Тебе это понравится, — прошептал шериф, легко нажав на спуск.

Наверное, именно полнейшая безнадежность позволила ему прицелиться так точно. Правый глаз монстра взорвался пурпурным фонтанчиком. Чудовище остановилось. Но остальные жуки увеличили скорость. Чарли вынужден был повернуться лицом к самом крупному из них, приближавшемуся посередине. Теперь Лоулесс торопился, и второй выстрел пришелся в основание ноги, выбив кусок кашеобразной плоти. Чудовище подняло ногу, но не остановилось. Расстояние по-прежнему сокращалось. Третья пуля попала в глаз чудовища, сквозь отверстие потекло его содержимое. Все! Кольт пуст, как брюхо выпотрошенной рыбины, а вонь от насекомых бьет в нос все сильнее и сильнее, проникая в самые отдаленные участки мозга. «Мы мертвы», — сказал про себя Чарли и в последнем отчаянном порыве швырнул в чудовище кольт, который, попав ему в голову, расплескал янтарную жижу. Но кольцо продолжало сжиматься. Именно в этот момент Чарли вспомнил о доме Лозано, подняв Джека и прижимая его к своей груди, как младенца. Сейчас, когда уже не оставалось сомнений, какую смерть несут с собой чудовища, Чарли оказался в положении человека, который вынужден выбирать — сгореть ли ему заживо или утонуть.

«Какая смерть вас устраивает больше, мистер Лоулесс?» Чарли вспомнил Саманту Тревор, Энн Шилдс, и его передернуло. Не стоило надеяться на то, что в доме Лозано с ними такого не произойдет. Нет, к этому времени все дома Оруэлла заражены Лилипутом. Не зря Митч Лозано был один. Его семья погибла, их трупы лежат где-то в доме. Такой парень, как Митч, не мог позволить своей жене и детям опередить себя. Чарли заметил, что дверь закрыта неплотно. Вид неповрежденного тела, залитого собственной кровью, был так реален, что Чарли почти согласился ожидать участи, уготованной ему жуками. Ближайший уже тянул к ним свои жвала.

— Нет! Нет!.. — хрипло прошептал Монро, и это заставило Чарли принять решение.

«Ладно! Мы умрем так, как умерло большинство жителей Оруэлла!» — безжалостно произнес внутренний голос Чарли. Жуки приближались полукругом, вонь стала совершенно нестерпимой. Черные шарообразные зрачки суматошно болтались в пурпурной глазной жидкости. Чарли почувствовал ликование монстров и последний раз посмотрел на солнце, показавшееся ему глазом одного из этих чудовищных созданий. Затем, выкрикнув: «Вы ошиблись, ребята!» — он открыл дверь и скользнул в холл. Изо всех сил прижимая к себе Джека, чтобы умереть вместе, он ногой захлопнул дверь. Послышался щелчок замка. Прошла минута, но Чарли не чувствовал, чтобы у него пошла кровь или тело начало замерзать, превращаясь в обледенелую глыбу мяса. Прошло еще пять минут, очень долгих минут. Лоулесс и Монро были живы. А мир ЗА дверью как будто перестал существовать.

Глава двадцать восьмая

Уже погружаясь в сон, Дэнни вдруг понял, что, несмотря на кровавую стычку, устроенную в аптеке мистером Лабстрэмом, он думает не об израненном Маркусе или Джарвисе Дорсе, не об оставшихся в аптеке людях, на угрюмых, застывших лицах которых лежит печать ужасающей безысходности, а о преподобном отце Каспере. Дэнни хорошо разглядел его лицо, когда отец Каспер подошел близко, чтобы забрать вещи Бекки. Вначале мальчик не придал значения увиденному, быть может, потому, что еще находился под тяжелым впечатлением устроенной Лабстрэмом драки, в результате которой пострадали люди, а ведь это могло случиться и с ним или с тетей Бертой и Джонни. К счастью, им повезло, хотя они и находились ближе всех к месту стычки. Однако минуты, как многочисленные братья-близнецы, выполняя друг за дружкой одинаковую работу, постепенно ослабляли давление пресса на впечатлительную душу ребенка, и его мысли переключились на отца Каспера.

Мальчик почти забыл, о чем договорился с Фредди и Патриком Уолсом. На протяжении целого часа мысли Дэнни крутились вокруг священника. И лишь когда сон уже опутывал его мозг своей паутиной, Дэнни понял: что-то во внешности отца Каспера было не так. Мальчик не знал, сколько священнику лет, но ему казалось, что никак не меньше шестидесяти. Но это было раньше. До того, как Каспер пришел в аптеку во второй раз. Этого не могло быть, поэтому Дэнни так долго не хотелось признаться себе, что тем не менее это правда. Сначала его поддерживала надежда, что это был просто обман зрения, вызванный полумраком и игрой слабенького огонька свечи. Но эта надежда таяла и вскоре исчезла вовсе. Ведь отец Каспер стоял так близко, его было так хорошо видно, что надежда эта не могла устоять перед действительностью. Да, это правда — отец Каспер ПОМОЛОДЕЛ лет на десять, а может, и больше. Но никто, кроме Дэнни, не заметил этого: ни потерявших свою белизну седых волос, ни разгладившейся кожи лица, ни других явных признаков внезапно наступившего омоложения. Теперь отец Каспер выглядел ровесником шерифа, каким Дэнни запомнил его по приезде в Оруэлл. И мальчик отнюдь не был рад за священника, потому что подсознательно чувствовал, что отец Каспер благодаря этому проживет не дольше, а как раз наоборот. Ведь «молодость» будет ПРОГРЕССИРОВАТЬ, и это убьет его быстрее рака легких. Но Дэнни спал. Он спал, поэтому сообщить кому-нибудь об этом можно будет только завтра. Завтра, не раньше. Мальчик спал. Он не мог знать, что изредка кошмары, приснившиеся ночью, помогают очень надежно забыть планы, о которых человек думал перед сном.

Саманта Тревор открыла глаза, проснувшись от холода. Ага, Алекс, этот ублюдочный муженек, стянул с нее одеяло. Левая рука и колени прямо закоченели Женщина подтянула одеяло, пряча под него замерзшие части тела, и принялась растирать левую руку. Теперь она уже не заснет. Было, наверное, около пяти, а Саманта, стоило ей проснуться в такое время (не важно, по какой причине), потом битых два часа не могла снова заснуть. Когда рука отошла, Саманта немного успокоилась. Но тут ей вспомнился вчерашний вечер, и лицо ее вспыхнуло от гнева. Да, теперь-то она уж точно не сможет заснуть! Женщина попыталась лежать просто так, расслабившись и ни о чем не думая, но клокотавшая внутри злость не давала покоя. Саманта вытянула из-под одеяла ноги и села, касаясь ими пола. Потом, повернув голову, посмотрела через плечо на спящего мужа. Алекс лежал с открытым ртом и негромко похрапывал. Лицо женщины исказила гримаса отвращения; зеленые глаза зло сверкнули. Храп вдруг прекратился, Алекс застонал, потом громко зачмокал, словно собака, пытающаяся выплюнуть попавшие в пасть волосы.

— Паршивый ублюдок, — прошипела женщина, но ее муж, конечно, не слышал этих слов, обращенных к нему. Снова раздался храп. — Ублюдок, — повторила Саманта, зло сощурившись и кривя рот.

Саманта и Алекс уже долгое время практически не разговаривали, старательно делая вид, что не замечают друг друга. Но Алекс относился к этой «войне нервов» гораздо хладнокровнее. Он не позволял себе срываться, кричать и заниматься выяснением, «кто есть кто в этом доме»; казалось, его вообще не интересует повседневная жизнь жены и детей. Алекс всегда был замкнутым человеком, и эта замкнутость усиливалась год от года, подобно тому как с каждой минутой темнеет небо после захода солнца. Если он и снисходил когда-нибудь до общения с кем-нибудь из членов своей семьи, то смотрел на него при этом холодными глазами, в которых отсутствовал малейший интерес к его делам и к нему самому. Это был снисходительно-вежливый взгляд человека, с которым на станции метро какой-то странный незнакомец вдруг заговорил о погоде, вот-де какая она плохая. Ему не интересен ни сам этот чудак, ни его жалобы, но из вежливости он делает вид, будто слушает, хотя на самом деле думает о своем. Так и Алекс Тревор, кто бы из членов семьи к нему ни обратился, смотрел как будто сквозь него. Но обращались к нему крайне редко, когда видели, что он в относительно хорошем расположении духа, потому что в противном случае для него никого вокруг не существовало, словно он был не дома, а один в пустыне. Душа, внутренний мир этого человека были закрыты для его близких. Что касается соседей, тех, кто работал с ним вместе, и просто знакомых, то они считали его человеком скромным и обходительным, хотя и немногословным. Но человек не может носить на лице маску круглые сутки — так и Алекс сбрасывал свою учтивость, ступая на порог своего дома.

Алекс редко поднимал руку на детей, тем более на жену, было такое впечатление, что он не делает этого только потому, что этот малоэффективный (и опасный) метод потребовал бы от него слишком много энергии. Алекс предпочитал никого не замечать, лишь изредка можно было услышать, как он, удаляясь из комнаты, что-то бубнит себе под нос, явно кроя кого-то, не угодившего ему, одному ему слышными ругательствами. И никто не мог знать, ЧТО думал мистер Тревор. Пожалуй, стань мысли видимыми наподобие облака, окружающего человека, домочадцам пришлось бы изо всех сил напрягать зрение, чтобы рассмотреть Алекса средь вьющихся, точно рой диких пчел, клубов черного тумана, окутывающего его с ног до головы. Возможно, если бы Алекс позволял себе хоть изредка выплескивать свое зачастую беспричинное недовольство в виде шлепков, подзатыльников или угроз вслух, его скрытность не внушала бы такого страха. Но Тревор предпочитал проклинать всех и вся про себя, в своем мире, куда чужакам вход был заказан. Это вошло в привычку, но однажды вечером эту плотину прорвало.

Он уже забыл, когда в последний раз они с Самантой занимались любовью, хотя и это тоже было для него в порядке вещей. Ни он, ни его жена на протяжении последних шести (а может, и восьми) месяцев ни разу даже не заикались об этом. Они, попросту говоря, шли по жизни параллельными путями едва ли не с самого рождения Анны, и каждый ложился в общую постель с таким чувством, словно в спальне он один и больше никого нет. Не было и намека на вопросы типа: что у тебя на работе, сделал ли Рори уроки, спит ли Анна, не можешь ли ты, пожалуйста, подать вот это и так далее. Саманта находилась одна в спальне, и рядом с ней не было мужчины. Алекс находился (в параллельном мире) один в спальне, и рядом с ним не было женщины. И лишь изредка, когда к ним приходили родственники или знакомые, два мира словно наслаивались один на другой и муж с женой начинали замечать друг друга.

Справедливости ради нужно сказать, что Саманта вкладывала в создание иллюзии счастливой семьи и крепкого супружества больше слов, жестов, поступков, нежели Алекс. Мистер Тревор, оказавшись, так сказать, на людях, тоже разительно менялся, но при этом оставался, как всегда, молчаливым. Одаривая собеседников открытой улыбкой, Алекс ловил себя на мысли, что в эти минуты ему противно смотреть на жену, как никогда. В отсутствие посторонних жена не мельтешила перед его глазами, как при гостях, когда ему приходилось мириться с тем, что Саманта рядом, что она говорит без умолку, заливаясь то и дело своим противным визгливым смехом, и время от времени обращается к нему с раздражающей его приговоркой: «Правда, милый?» А мириться с этим мистеру Тревору никак не хотелось. Конечно, можно было бы послать все условности к чертям, но они жили в маленьком городке, и Алекс не мог позволить себе роскошь стать пугалом для всего Оруэлла. От одной только мысли, что про него будут шептаться в каждом втором доме этой деревни, тыкать вслед пальцем, сдерживать (неумело) при встрече с ним саркастические ухмылки, у него начинала болеть голова. Не следовало сбрасывать со счетов и то, что в этом случае хлопот добавит и семья, особенно Саманта. У нее прибавится поводов для бесконечных придирок и скандалов. Тогда уж вообще не продохнешь. «Странно, — думал Алекс, — но для знакомых мы чуть ли не образцовая семья, и потеря этой репутации в чужих глазах, можно не сомневаться, превратит Саманту из обычной дикой кошки в сущую ведьму». Глядя на ее улыбающееся лицо, вполуха слушая непрекращающийся поток лжи, притворяясь прилежным мужем и заботливым отцом, вежливо улыбаясь гостям, Алекс между тем прислушивался к своему внутреннему голосу, который в такие моменты звучал неумолчно:

«А что, если бы ты никогда не встретил ее, Алекс? А?..

Если бы у вас не было этих бестолковых детишек, отнимающих здоровье и нарушающих спокойствие? Двух вечно хныкающих девчонок и этого отбившегося от рук болвана, сидящего целыми днями, замкнувшись в своей комнате и заполняя ее газами?

Что, если бы всего этого не было, Алекс? Разве тогда в твоей жизни было бы не меньше дерьма? «… правда, милый?»

Ты только представь, Алекс! Ты заходишь в спальню и не замечаешь своей чокнутой женушки не потому, что не хочешь замечать ее, а потому, что ее нет. Ее НЕТ рядом с тобой в ТВОЕЙ спальне! Этой фригидной суки НЕТ! Ведь она и тебя превратила в фригидного толстеющего борова! Уж извини… С кем поведешься…»

После такого жесткого разговора с самим собой, который неожиданно начинался порой в самый неподходящий момент, Алекс едва сдерживал готовый сорваться с губ крик: «Заткнись, СУКА! Уже чья бы корова мычала… Это ты мне испортила жизнь! ТЫ! Это из-за тебя я становлюсь похож на идиота, барахтаюсь в дерьме и конца-краю не видно!»

Но Алекс конечно же молчал. Это было бы просто непростительно — в его возрасте, с его жизненным опытом вот так сорваться и заорать, срывая голос и убивая свои собственные нервные клетки. Он лишь показал бы этим свою слабость. Но душа его не собиралась успокаиваться: «Алекс, а представь, что она однажды не придет домой. Представь, что она ВООБЩЕ не вернется. Представь, что на следующий день ее найдут сгоревшей в перевернувшемся „фольксвагене“. Каково? И не говори, что ТАК не будет лучше! Неужели эта сука, строящая из себя знойную женщину, не заслуживает того, чтобы однажды судьба заставила ее заткнуться раз и навсегда? Представь, что ты один, а эта сука в могиле. А о детях не беспокойся; этих вскормленных твоим горбом хныкающих ублюдков разберут родители твои и этой суки, ведь ты один не в силах будешь возиться с ними. И все наконец устроится. Да, все НАКОНЕЦ устроится! Ты заслужил, чтобы тебя наконец оставили в покое, Алекс! Поэтому представь себе, что…»

Мистер Тревор совершенно успокаивался, когда гости изъявляли желание отправиться домой. Однажды, когда они с женой провожали гостей и Саманта вышла на крыльцо, Алекс сам не заметил, как произнес вслух то, что обычно говорил про себя. (Жена, наверное, услышала бы его, если бы как раз в тот момент не изъявляла «горячие» пожелания всего хорошего людям, садившимся в автомобиль.)

— Ну, ты меня утомила, фригидная сука, довела просто до точки! Господи, хоть бы ты сдохла, наконец! Это было бы лучше и для тебя, и для меня.

Когда дверцы захлопнулись и машина покатила по подъездной дорожке, Саманта повернулась и равнодушно спросила:

— Ты что-то сказал? — Она была измучена, как киноактер после напряженного дня съемок. Глаза впали, черты лица заострились, ноздри раздувались. «О Боже! — подумал Тревор. — Неужели это та женщина, с которой я познакомился двадцать лет назад?» Теперь это была настоящая уродина; так выглядят постаревшие проститутки, годами гробившие свое здоровье. «И эта сука — моя жена?» Тревор ничего не ответил ей, развернулся и направился в кухню, чтобы побаловать себя баночкой пива. Может, двумя; он это заслужил — вечер оказался такой напряженный. Вслед ему понеслись непечатные выражения, вырывавшиеся из нежной глотки его ненаглядной женушки, недовольной тем, что он не потрудился ответить ей хотя бы кивком головы. Еще бы, было задето драгоценное самолюбие этой суки, она совершила оплошность, задав ему вопрос. По большей части Алекс игнорировал любые обращения к нему в этом доме, и Саманта знала об этом, как никто другой. Но она была женщиной импульсивной, нервной и просто не могла все время молчать и никогда не заговаривать с мужем, пусть даже ненавистным. Тревор, естественно, не желал считаться с ее неукротимой энергией, выражая ей молчаливое презрение всем своим поведением, и всякий раз в душе Саманты все моментально вспыхивало, словно куча тряпья, облитая бензином, от брошенной спички. Но для посторонних людей Треворы по-прежнему оставались благополучной парой, у которой стабильные, нормальные отношения.

В тот вечер у Алекса ужасно болела голова. Он вышел во задний дворик, надеясь, что на свежем воздухе ему станет легче. Но это не помогло. Алекс практически никогда не пользовался лекарствами, как бы плохо себя ни чувствовал, но на этот раз он не выдержал и решил, что без аспирина не обойтись. Войдя в дом, он почувствовал, как в висках застучало еще сильнее, словно за дверью начиналась особая зона. Алекс болезненно поморщился: какая у них в доме тяжелая атмосфера. Неужели никто из тех, кто к ним приходит, не чувствует этого? Или они просто делают вид, что все о'кей?

Нет, вряд ли. Они не замечали, не чувствовали, потому что, чтобы это почувствовать, человек, наверное, должен быть в таком состоянии, как он сейчас, когда чувствительность становится тонкой, как лист бумаги, и каждый звук, каждое громко сказанное слово отдается в голове катящейся по асфальту пустой железной бочкой; когда каждая клетка становится как бы отдельным существом, позволяя впитывать в себя все без исключения, наполняющее окружающий мир. Алекс никогда еще не чувствовал себя так, как сегодня, когда даже шаги младшей дочери наверху отдавались в мозгу дробью подкованных копыт лошади, бегущей по мощеной улице. Атмосфера давила, как пресс, просто необходимо было принять пару таблеток аспирина. Тревор вошел в спальню и открыл дверцу шкафа Саманты. Он выдвинул полку, где жена хранила огромное количество всевозможных, баночек, целлофановых упаковок, коробочек и прочих вещей, обязанных помочь человеку в тех или иных случаях. Сначала Алекс совершил беглый осмотр глазами; его физиономия невольно приняла брезгливое выражение. Ему неприятно было рассматривать это скопище микстур своей жены; казалось, это заставляло общаться с ней помимо воли. Зрительный поиск ничего не дал.

— Сука, — пробормотал Алекс. — Надо бы заставить тебя сожрать половину этого барахла. — Его волосатая рука начала с опаской шарить среди лекарств, как если бы он искал аспирин в высокой траве, кишащей ядовитыми змеями. Капля пота скатилась со лба на нос, зависнув на самом кончике, и, прежде чем Алекс успел ее смахнуть, сорвалась вниз. ПЛАК! Капля разлетелась на коробке с надписью «Pursennid» миниатюрной лужицей. Лошадь в голове еще сильнее застучала подкованными копытами, будто желая расколоть череп Алекса и вырваться на волю. Широкая ладонь заработала быстрее; теперь уже Тревор отбросил брезгливость и, нагнувшись так, что его нос чуть ли не доставал до полки, стал осматривать все подряд. Но аспирина нигде не было. Как не было и оранжевых таблеток детского аспирина.

— У, СУКА! — взревел мистер Тревор, подняв лицо к потолку. — Чтоб ты не доехала до этого дома, фригидная шалава! Или нет, лучше… — Он внезапно замолчал, словно озаренный какой-то идеей, поднявшей ему настроение. Злая усмешка тронула его губы. — Вечно у нее ни черта не найти, — сказал Тревор, обращаясь к невидимому собеседнику. — Вечный бардак; один-единственный раз что-то понадобилось, так невозможно найти. А все из-за этой суки!

Он медленным движением выдвинул полку до конца и, отпустив руку, сделал шаг в сторону. Прежде чем полка с грохотом упала на пол, раздался град падающих баночек и коробок. Дело довершила полка, после чего воцарилась тишина. Одна баночка укатилась под кровать. Тревор равнодушно посмотрел на разбросанные по полу лекарства и процедил сквозь зубы:

— Теперь ты наведешь порядок. — Улыбка вновь тронула его губы. — Хотя, если тебя устраивает… можешь оставить, как есть.

Он зашелся отрывистым низким смехом. Но веселье быстро угасло, вытесненное новым приступом головной боли. Алекс посмотрел на пол в надежде, что теперь, когда все раскатилось в разные стороны и не составлено плотно на полке, ему на глаза все-таки попадется аспирин. Тщетно! Bo-видимому, его здесь просто не было. Тревор опять мысленно пожелал своей жене счастливого конца; он был уверен, что, если бы сейчас заявился, к примеру, полицейский и сообщил ему, что Саманта попала в аварию, это даже не ухудшило бы ему настроение, не говоря уже о горе, слезах. Эта сука набила свой шкаф всяким барахлом, а самого нужного лекарства не удосужилась положить. Лошадь в голове пошла в галоп, и Алекс решил, что на заднем дворе ему все-таки было лучше. Что ж, придется там посидеть; в эту минуту его жгло желание придушить свою законную половину, набив ей рот таблетками. Он подошел к двери, положил указательный палец на выключатель, открыл дверь и… В холле было темно, и там кто-то был. Тревор почувствовал чье-то присутствие. До того, как он понял, кто это, прошла секунда, но она растянулась невообразимо. Мысли ворвались в мозг и завертелись как вихрь. Алекс даже не предполагал, что человек может так быстро думать. Ему вспомнилось, как однажды ночью, идя в ванную, он услышал какое-то бормотание. Тогда Алекс чуть не обмочился на месте. Потом понял, что это во сне разговаривает Рори. Возвращаясь в спальню, Тревор остановился, заметив что-то странное. Ему показалось, что парень… как будто отвечает на чьи-то вопросы. Но эти вопросы в таком случае кто-то задавал так тихо, что Алекс, кроме голоса Рори, ничего больше не слышал. Нет, это полная ерунда. Кто мог сидеть у парня ночью и как он мог пробраться в дом? Стопы ног замерзли, Алекса пошатывало со сна, так что он поспешил вернуться в теплую постель. Разговоры во сне дело обычное. Очень многие люди разговаривают во сне, даже не подозревая об этом, и Тревор выкинул все это из головы. И вот теперь вспомнил! Вспомнил, почувствовав чье-то присутствие, как будто кто-то поджидал его в темноте. Тревор готов уже был завопить от страха (головная боль была забыта), ноги сами попятились, когда вдруг послышался голос:

— Па, что случилось? — Это была Анна.

Теперь он понял, что именно присутствие младшей дочери он и почуял еще до того, как она успела открыть рот. Только вот принял ее черт знает за кого. Ну, конечно, Анна была дома, и она спустилась со второго этажа, услышав странный грохот в спальне родителей, как же он не подумал об этом? Он так углубился в себя, что позабыл, что в доме не один. Одновременно с волной глубочайшего облегчения мистер Тревор почувствовал, как по бедру побежала вниз теплая струйка. Краска бросилась ему в лицо — он умудрился ОБМОЧИТЬСЯ! Пожалуй, не случись этого, Алекс ограничился бы двумя-тремя словами, притом не очень обидными. Теперь же Тревор не мог даже сделать вид, что не замечает младшую дочь, как это часто делал. Для Алекса существовал лишь один объект — Анна. Непроизвольно мужчина переложил на нее и злость, которая по праву принадлежала жене. Бешенство было таким сильным, что с минуту Тревор не мог произнести ни слова. Анна приблизилась на шаг к нему и, щурясь от света, падавшего из спальни, встревоженно спросила:

— Ты что, упал, па? — Она смотрела на него своими крохотными глазенками, и Тревору чудилась в них насмешка. Ему даже показалось, что еще немного — и вредная девчонка, эта проныра, спросит: «Па, а почему у тебя спереди мокро?»

— Что ты здесь делаешь, маленькая СУКА? — завизжал Тревор. Гнев, страх, запах собственной мочи, ненависть, головная боль, неудовлетворенность этой проклятой жизнью, обида на туполобых деток и жену-стерву — все смешалось в невообразимый огненный коктейль, обжигавший ему душу. — Что ты, мать твою, здесь ДЕЛАЕШЬ?

— Па? — В глазах девочки появился животный страх, она не могла отвести взгляд от красной как помидор, разъяренной физиономии отца. — Я не…

— ЗАТКНИСЬ! — гаркнул Тревор. Испуг в глазах дочери произвел на него обратное действие, только подогрев его ярость. — Какого черта ты торчишь под дверью у спальни родителей? Какого черта…

— Папочка, я думала…

— …ты суешь свой нос куда тебя не просят, маленькая засранка!

— Па, почему ты…

— Закрой свою вонючую пасть, маленькая сучка! — Тревор схватил дочь своими широкими лапами за тонкие плечики. — Я знаю, ЧТО ты тут делала! — заорал он. Пожалуй, в этот момент в нем зашевелилась подспудная мысль, что перед ним ребенок и что он может сломать ей ключицы, если не возьмет себя в руки.

— Па… мне больно… — Из глаз Анны выкатилось по слезинке, она говорила с опаской, точно боялась, что от ее жалоб только станет еще хуже.

— Я не знаю, что я с тобой сделаю, если ты еще раз полезешь мне под ноги, когда я спешу.

— Мне… больно… — жалобно пробормотала Анна. — Отпусти меня, па. Пожалуйста. Я больше никогда не…

Не дав дочери договорить, Тревор закатил ей смачную затрещину. Колени девочки подогнулись, и она осела на пол. Под детские всхлипывания Тревор направился к ванной.

— Я всем расскажу, что ты меня бьешь! — вдруг выкрикнула Анна ему вдогонку.

Тревора будто кто-то со всей силы ударил в спину. Он резко остановился и медленно повернулся к дочери.

— Что… что ты сказала? — хрипло спросил он.

Анна перестала плакать, догадавшись, что явно сболтнула лишнее:

— Па, я пошутила… я не… не скажу ничего про… никому. Только не бей меня…

— Не скажешь ничего про… что? — прошипел Алекс. Он совершенно забыл, что обмочился. — Не скажешь про что? — заорал он. — Про что? Тебе разве есть про что рассказывать?

— Папочка, па, я не… я не… не буду, больше… не буду… честно… я больше… — Она отодвигалась от него, скользя задом по полу и отталкиваясь ногами.

— Может, ты заодно расскажешь, как подслушивала под дверью, как крутилась здесь и чуть не испугала меня до смерти? Может, заодно ты расскажешь и это?

— Я не подслуши…

— Молчать! Чтоб я тебя не слышал! — зашипел Тревор. — Лучше молчи! — Рассудок его вновь затуманился, в ушах зазвучали чьи-то укоризненные голоса, а перед глазами замаячило широкое, с двойным подбородком лицо шефа: «Мистер Тревор, мне с трудом верится, что такой порядочный, ответственный и вежливый человек, как вы…» — Молчи, маленькая сучка! — рявкнул Алекс, и образ полного человека исчез.

Девочка уже не пыталась открыть рот, она сжалась, как затравленный волчонок, и остановившимися глазами смотрела на отца, напоминавшего ей теперь какого-то разъяренного монстра из мультфильма.

— Ты… — Тревор осекся; он заметил темное пятно на штанине брюк. Левое бедро там, где пробежала струйка мочи, пощипывал неприятный холодок. — Убирайся в свою комнату! — приказал он, поворачиваясь к дочери спиной, чтобы она, не дай Бог, не успела проследить за его взглядом. — И чтобы я сегодня тебя больше не видел!

Тревор поспешил в ванную. Анна с трудом поднялась с пола, ноги ее дрожали. Холодными ладонями вытирая слезы, она подошла к лестнице и уже там, не выдержав, обернулась и негромко произнесла:

— Чтоб ты сдох, козлиный член! Чтоб ты сдох и больше никогда не проснулся! — Потом зарыдала еще громче, давясь солеными слезами.

Саманта появилась неожиданно. Буря, разразившаяся вскоре в доме Треворов, не позволила Алексу как следует поразмыслить о странности такого внезапного появления жены. Ведь он не слышал ни как подъехал ее «фольксваген», ни как она открыла дверь в кухне, соединявшую дом с гаражом, ни стука ее высоких каблуков — ничего этого он не слышал. Хотя обязательно должен был услышать!

Алекс скинул в ванной одежду и с брезгливым выражением на лице вымылся под душем. Головная боль немного утихла, теперь его мучил стыд, который он, сам того не сознавая, пытался превратить в чувство гнева и ненависти, направленное на других. Кипя злобой, он вернулся в спальню и развалился на широкой двуспальной кровати. Он чувствовал, что, появись в этот момент жена, он не совладает с собой. Конечно, на следующее утро он пожалел бы о том, что сделал, увидев свою супругу с синяками, тем более не дай Бог на лице. Однажды Алекс уже оказывался в подобном неприятном положении, когда Саманте пришлось объяснять всем, почему это она в такую жару надела блузку с высоким воротником. «Что вы, мне ничуть не жарко!» Это случилось в конце июня, стояла страшная жара. Алекс только-только закончил ужинать и, выходя из кухни, столкнулся в дверях с Самантой. По правде сказать, Алекс был в таком состоянии, что мог вспыхнуть как порох даже без всякого повода. Настроение у него было просто отвратительное и, чтобы разгорелся скандал, хватило бы даже двух слов жены о погоде. К несчастью, Саманта, прожив столько лет с мужем, так и не научилась распознавать его душевное состояние. Вот почему, глядя в спину удалявшегося мужа, она сердито проговорила:

— Ты хоть раз за собой уберешь со стола, черт бы тебя побрал? Хоть раз! Неужели нельзя хотя бы положить тарелки в раковину? — Голос Саманты сорвался на визг. Волосы разметались, глаза метали молнии. — Я тебе что, домработница?

Алекс, никогда не отличавшийся многословием, и на этот раз не изменил себе. Подталкиваемый ненавистью, искавшей выхода, он подскочил к жене.

— Замолчи, ты… сука! — только и сказал он.

Лицо Саманты исказилось от негодования.

— Что?! — закричала она. — Кто?.. Я?.. — Но не договорила: Алекс, размахнувшись, ударил ее ладонью.

Если бы Саманта не успела отклониться, на следующий день под глазом у нее красовался бы здоровенный синяк, а пикантность ситуации была в том, что завтра, в субботу, они были приглашены на вечеринку к шефу Алекса — мистеру Вербицки. Хозяин накануне снова напомнил о ней Тревору.

«Я почти не вижу твоей супруги, Алекс, — сказал он. — Мы все, надеюсь, одна большая семья, поэтому я буду очень рад, если ты придешь ко мне вместе со своей красавицей женой. Нехорошо, мой друг, ходить повсюду одному. Я помню, как ты скучал без нее в прошлый раз. С ней, я думаю, ты будешь не такой молчаливый».

«Непременно, мистер Вербицки», — ответил Алекс Тревор.

«Надеюсь, она здорова? Я имею в виду — ничто не помешает ей приехать с тобой?»

«Нет. Ни в коем случае, — поспешно проговорил Алекс — С ней все в порядке, и мы обязательно будем у вас в субботу вдвоем. Обязательно».

На том и расстались. И если б вдруг оказалось, что у Саманты фонарь под глазом, завтра Алексу пришлось бы срочно придумывать какую-нибудь историю, желательно правдоподобную, чтобы объяснить отсутствие жены. А Тревор не был уверен, что это у него получилось бы уж очень правдоподобно, так что у недоброжелателей впервые появился бы повод шептаться между собой, что семейная жизнь Алекса не так уж и благостна, как все думают. А ведь стоит пробить разок стену, разрушить ее потом намного легче. Синяк на лице Саманты как раз и стал бы той самой первой пробоиной в стене, которую Треворы воздвигли, дабы отгородить свою семейную жизнь от посторонних глаз. Но миссис Тревор успела немного отклониться, и удар жесткой руки мужа пришелся в шею, на несколько дюймов пониже левой щеки. Пока из уст Саманты лилась потоком отборная брань, след от удара наливался цветом переспелой сливы. Физическое доказательство неджентльменского отношения к жене отрезвило Алекса, но было уже поздно: на очаровательной шейке миссис Тревор расползался кляксой большой синяк. Ее мужу пришлось терпеть проклятия по своему адрес до поздней ночи. Весь следующий день Саманта посвятила приготовлениям к вечеринке. Она переворошила весь свой гардероб, пока не остановилась наконец на шелковой бирюзовой блузке с высоким воротником, который скрывал синяк от посторонних глаз. И все же, подъезжая к трехэтажному коттеджу шефа Алекса, Саманта испытывала ощущение, что выглядит нелепо. Что касается Алекса, то у него весь день вертелась в голове мысль, что если бы жены не было на свете, то не было бы и проблем. Весь вечер Алекс Тревор чувствовал себя не в своей тарелке.

К счастью, в тот раз все обошлось — красота Саманты отодвинула тему высокого воротника в столь неподходящую погоду на второй план, но Алекс надолго запомнил, как порой опасны бывают собственные ошибки. И теперь, лежа на кровати, он мысленно приказывал себе ни в коем случае не пускать в ход руки, если Саманта вдруг сейчас заявится. Живи Алекс Тревор пару сотен лет назад, когда муж считался полноправным хозяином своей жены, а телесные наказания провинившихся детей были делом привычным, он конечно же чувствовал бы себя вольготнее и не был бы так внутренне зажат. Родители и общество внушили маленькому Алексу определенные непреложные истины. Алекс учился улыбаться незнакомым людям, когда улыбаться вовсе не хотелось; Алекс учился говорит «извините», когда хотелось выругаться; Алекс учился не показывать свое недовольство кем-то или чем-то перед людьми, стоявшими выше его, когда хотелось повернуться спиной к этим людям и показать им голую задницу; Алекс учился. Действительность приучила его не делать того, что в данное время и в данных обстоятельствах так или иначе обернулось бы против него самого. Но свои мысли сдерживать Алекс не учился. В самом деле, что в этом страшного, если ты можешь отвести душу на ком-нибудь хотя бы мысленно? Если ты кому-то сладко улыбаешься, то какое ему дело до того, что стоит за этой улыбкой — искренняя доброжелательность или злость и отвращение? Когда Алексу было шестнадцать лет, он как-то раз, слушая по телевизору выступление проповедника, задумался о том, есть ли ад на самом деле. Юный Тревор не пришел к какому-либо определенному выводу, но одно уяснил себе твердо: чтобы не попасть туда, куда не хочешь, надо всего лишь НЕ ДЕЛАТЬ того, что туда ведет. Если он не убил, не украл, не посягнул на имущество соседа или на его жену и так далее, то он ЧИСТ! Ведь он ничего этого не сделал, как не будет делать и в дальнейшем. Молодой человек держал эти мысли при себе, не желая проверять на прочность свое открытие. Некоторые люди придумывают себе рамки, за которые, по их мнению, выходить нельзя никогда. Алекс, став взрослым, нашел себе сосуд, в который можно сливать всю свою злобу, недовольство и раздражение, — собственную семью. Так уж получается, что для большинства это — единственное место, где человек может быть самим собой. Нахватав за день отрицательных эмоций, как продуктов в супермаркете, люди несут все это в свою семью, где НЕТ никаких рамок. Алекс жил как бы в двух мирах: один — его дом, другой — город. В этих двух мирах были как будто два разных человека. Иначе и быть не могло. Конечно, эти два мира были очень тесно связаны друг с другом, настолько тесно, что приходилось постоянно следить за тем, чтобы неполадки в одном не нарушали порядка в другом (городе). Алекс Тревор отлично помнил вечер, когда поставил своей жене синяк. Это был единственный срыв за все годы их супружества, после которого остался физический след. В этом отношении (если не принимать в расчет ту роковую несдержанность) Алекса можно было считать почти идеальным супругом. Он не желал, чтобы тот вечер повторился, но не потому, что ему не хотелось избить жену, а потому, что это создает определенные ПРОБЛЕМЫ, а у него и так хватало неприятностей. Бесспорно, про себя (в мыслях) избиение жены было самым легким наказанием и не вело к неприятным последствиям. Тревор привык держать очень многое в себе (как и совершать мысленно); это было удобно, безопасно, это казалось вполне естественным, словно какой-нибудь потайной ход, которым можно воспользоваться, если дом загорится.

Алекс лежал и надеялся, что Саманта даст ему полежать спокойно по крайней мере полчаса, прежде чем появится. К нему постепенно возвращалось его душевное спокойствие, то есть такое состояние, когда он наружно спокоен, хотя про себя проклинает всех подряд. Он не жалел о том, что ударил Анну. Появись она сейчас, он ударил бы ее снова… только, на всякий случай, по мягкому месту. Тревор уже представлял себе, как начнет разоряться Саманта, увидев разбросанные на полу лекарства, а он спокойно попросит ее заткнуться. Конечно же она не замолчит, тогда он…

Дверь внезапно открылась, и его супруга с многообещающей улыбкой на лице вошла в спальню, громко захлопнув за собой дверь. Ее каблуки выбивали дробь, пока она не ступила на ковер, и она… пошатывалась. Она была ПЬЯНА! Однако сколь удивителен ни был сам по себе этот факт, первая мысль Алекса была совсем не об этом. Он был поражен сразу несколькими обстоятельствами. Жена не водилась с соседями, а значит, не могла сидеть у кого-то из них несколько часов подряд. Следовательно, она ездила куда-то на машине (свой «понтиак» Алекс оставил у крыльца и не стал загонять в гараж). Алекс почувствовал непреодолимое желание вскочить с кровати и сбегать посмотреть, стоит ли возле дома «фольксваген» жены (позже он убедится, что машина Саманты оставлена на подъездной дорожке, едва не касаясь своим бампером крыла «понтиака», но тогда это уже не показалось ему столь важным). Но не мог же он просто так вот вскочить и помчаться смотреть машину. В конце концов, жена была явно подшофе (чего никогда, ну, почти никогда на случалось), и ее могли подвезти… по такому случаю. И все-таки даже в этом случае Алекс должен был услышать шум подъехавшего автомобиля. Но он не услышал его! Дальше. В доме тихо. По-видимому, нет ни Рори (впрочем, этот болван, даже если и дома, закрывается в своей конуре и сидит там как пришитый), ни Стефи. Анна получила приличную трепку и сейчас, наверное, в своей спальне… и ей не до веселья. В общем, в доме была полная тишина: ни криков дочерей, ни работающего телевизора или радио. А Канзас-стрит в летний вечер — прямая противоположность Пятой авеню Нью-Йорка, так что Саманта никак не могла подъехать к дому неслышно из-за шума множества проезжающих мимо машин. Еще туда-сюда, если б они жили в центре, но не здесь же! За те четверть часа, что он лежит тут, по Канзас-стрит вообще не прошло ни одной машины. Можно было, конечно, допустить, что Алекс так задумался, что не обратил внимания на урчание двигателя, хотя в состоянии задумчивости он, наоборот, становился очень восприимчив к звукам внешней среды, словно опасался, что кто-то, застав его врасплох, сможет прочитать черные мысли по его лицу. Ну ладно, оставим машину. Саманта, цокая по паркету, подняла такой шум в спальне, словно это какая-то мастерская или тир. Когда она входила в дом на своих высоченных шпильках, Алекс слышал ее шаги, даже когда был включен телевизор, но сегодня… сегодня в доме стояла мертвая тишина, ничем не нарушаемая, и все же Алекс не слышал шагов жены, даже когда она уже была под дверью спальни. Ни шума «фольксвагена», ни стука дверей, ни цоканья каблуков — ничего! Может, она хотела устроить ему сюрприз? Однако глава семьи недолго ломал голову над странными обстоятельствами, сопутствовавшими приходу супруги. Будь сегодняшняя ситуация обычной, Алекс, возможно, заговорил бы об этом с Самантой, нарушив ради этого свое неизменное пренебрежительное молчание, которым он встречал почти все обращенные к нему вопросы. Он попытался бы выяснить, почему он не слышал, как она приехала, вошла в дом и дошагала до самой спальни, хотя не спал, не медитировал, не был пьян, не орал во всю глотку и даже не пел гимн США. Но ситуация была абсолютно непохожей на все, что когда-либо происходило между ними. Саманта НИКОГДА не приходила пьяной и с такой плотоядной улыбкой, словно была девочкой по вызову и делала свою работу с удовольствием. Она успела приблизиться к Алексу на несколько футов, прежде чем он это понял, и странные обстоятельства мгновенно вылетели у него из головы. Появилась нечто иное, казавшееся в тот момент интереснее.

— О, дорогой! — Миссис Тревор выкрикнула это так, словно ее ущипнули за зад. — Как хорошо, что ты здесь и ждешь меня!

Она резко остановилась, расставив ноги и уперев руки в бока. Голова склонилась набок, рот был полуоткрыт, глаза блестели, как у голодной женщины, увидевшей долгожданного партнера. Алекс хотел выкрикнуть: «С чего это ты взяла, тупая дура, что я жду тебя?», но его удивление было так велико, что он, будто поддразнивая жену, лишь открыл рот. На миг у него мелькнула мысль (от которой он чуть не расхохотался): уж не произошел ли с его женой какой-нибудь несчастный случай, из тех, о которых пишут газеты? Может, ей на голову упало что-то достаточно тяжелое, чтобы она потеряла сознание, но недостаточно тяжелое, чтобы проломить череп. И вот, пожалуйста!! У этой чокнутой отшибло память, только… не всю, а частично, после чего Саманта, не по своей вине конечно, забыла, какие у нее с мужем отношения. Она, бедная, наверное, решила, что они занимаются любовью каждый день. Как будто увидев что-то ободряющее во взгляде Алекса (он так и не понял что), Саманта заулыбалась еще шире и своей нетвердой походкой стала обходить кровать, чтобы подойти к нему. Алекс по-прежнему был не в состоянии вымолвить ни слова. Он не понимал, какого черта она ведет себя так, но в груди вновь начала подниматься злоба, отошедшая было на задний план. Миссис Тревор с трудом повернула налево, словно неопытный водитель в узкую улочку. Она на секунду приостановилась, когда ей на глаза попались разбросанные по полу лекарства и другие принадлежности из аптечки. Тревор поймал ее взгляд и сам посмотрел в ту сторону. Он уже позабыл про этот хлам, выброшенный вместе с полкой из шкафа жены. Саманта, не переставая улыбаться, пробормотала:

— Сколько коробочек! — и захихикала, совсем как маленькая девочка, рассматривающая порнографию. Затем она подняла голову, и Алекс понял, что ее ничуть не смутила выпотрошенная аптечка, либо… она была так пьяна, что до нее просто не дошло, что это такое. — Дорогой, — пробормотала она еще раз и… опять захихикала. — Я… я… — Она не договорила, прыснув со смеха. — Как хорошо, что ты дома, — закончила она наконец. — Ты — ДОМА! — отчетливо произнесла она. Улыбка не сходила с ее лица; язык, словно маленькая змейка, выглядывал из полуоткрытого рта, касаясь сухих губ с остатками помады. — Дорогой! — Она подошла к кровати и села.

Тревор почувствовал запах виски, и его передернуло. Пока она приближалась к нему, Алекс еще был под впечатлением от необычности ее состояния, но теперь, когда он, увидев разбросанные лекарства, вспомнил о том, как всего полчаса назад сходил с ума от головной боли и так и не смог найти аспирин, его душой снова безраздельно овладела злоба. Теперь его уже не интересовало, почему и где напилась Саманта и с чего это вдруг ей вздумалось изображать перед ним любящую жену. Он был в бешенстве. И хотя головная боль почти прошла, он вдруг сразу припомнил все, что когда-либо вызывало у него недовольство. НИКОГДА еще он не испытывал такой ненависти к ней, как сегодня. Он даже был готов поставить ей в вину то, что родила эту сучку Анну, напугавшую его сегодня так, что он обмочился, как мальчишка. Он был просто в ярости оттого, что жена говорит ему «дорогой», что она садится рядом и ее рука уже елозит по его бедру. Если когда-нибудь ему и хотелось ее убить, то сейчас это желание стало почти непреодолимым.

— Дорогой, я… Ты не хочешь… попробовать меня? — Саманта улыбалась, дыша в лицо мужу парами виски. Она придвинулась еще ближе, рука ее уже подбиралась к его промежности. — Я сегодня думала… о тебе весь день. Почему бы нам не расслабиться? У меня вчера закончились… эти дела, и… ты… можешь не вынимать, когда будешь… когда будешь… Ну, ты понял. — Она захихикала, нащупав сквозь брюки вялый член мужа.

Алекс изо всей силы ударил ее по запястью. Саманта вскрикнула, отдернув руку.

— Дорогой?

В ее голосе слышалось неприкрытое удивление. Казалось, Саманта совсем этого не ожидала. Последний раз они занимались любовью больше шести месяцев назад. После этого лишь ОДНАЖДЫ один из них изъявил желание; и это был Алекс. Тогда Саманта пробормотала что-то обидное, что-то наподобие: «Раз в три месяца? Ну уж нет, это слишком часто!» Алекс не кричал, не угрожал, он вообще не произнес ни слова. Он просто повернулся на другой бок, но Саманта вдруг чего-то испугалась. В кромешной тьме спальни, не слыша дыхания мужа (хотя обычно улавливала даже самое тихое его дыхание), не ощущая его тело под общим одеялом, она вдруг почувствовала, что не может дышать. Вернее, дышать она могла, но только не было ЧЕМ дышать, как если бы ее поместили в вакуум. В панике она протянула руку к светильнику, и, как только вспыхнул свет, воздух вновь заполнил ее легкие. Пот стекал у нее по лицу, шее, спине. Никогда воздух не был таким сладким, вкусным, таким потрясающе приятным, и Саманта уже не сомневалась в том, что едва не задохнулась. В голове гудело, как после падения с высоты, руки дрожали. Повернись к ней в этот момент Алекс и повтори свое предложение, она бы согласилась. Но Алекс лишь застонал, словно его убивали спящим, и Саманту передернуло. Выключить ночник она не рискнула, так и заснув при свете. А наутро ночник был выключен. Саманта подумала, что перегорела лампочка, но… это было не так. ЩЕЛК! И ночник опять загорелся, пытаясь конкурировать с первыми лучами майского солнца. С тех пор и до сегодняшнего вечера о сексе в этом доме не заговаривали.

— Дорогой? В чем дело? — повторила она. Удар слегка отрезвил ее, как если бы от хлопка по запястью уменьшилось содержание алкоголя в крови. — Ты что… не хочешь?

Алекс молчал. Он еще ощущал тепло ее руки у себя на бедре, и у него было такое чувство, как будто паук, которого он только что отбросил, вновь появился на прежнем месте.

— Алекс! — Впервые с того момента, как Саманта вошла, она больше не улыбалась. — В чем дело? Почему? — В голосе послышались истерические требовательные нотки единственного ребенка богатых родителей.

Муж молчал; жена была ему так противна, что не хотелось даже смотреть на нее; в голове снова забилась боль.

— Почему ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь! — С каждой секундой Саманта все больше трезвела, ее взгляд прояснялся.

— Посмотри на себя! — не выдержал Тревор.

— Что?

— Посмотри на себя! — повторил он. Саманта таращилась на него широко раскрытыми глазами. — И перестань дышать на меня этой гадостью! — рявкнул Тревор. — От тебя воняет!

— Что?! — взвизгнула миссис Тревор, вскакивая с кровати, словно ошпаренная. В каком-то смысле так и было. Она вылезла из своего панциря, который никогда не покидала дома, и вот муж нарочно постарался побольнее ударить по ее самолюбию. — Что ты сказал, ублюдок?! От меня воняет? От МЕНЯ?! Ты, мерзкий…

— Замолчи, — прошипел Алекс — Или я придушу тебя. Я не шучу, — быстро добавил он.

— Ты? — Она изобразила ядовитую улыбку. — Ты? Ты — меня? Да ты небось и до туалета не дойдешь, чтобы не подпустить в штаны! — Женщина разразилась хохотом, довольная своей шуткой.

Алекс побагровел. Хохот не умолкал, и Алексу вдруг показалось, что она ЗНАЕТ о том, что с ним произошло пятнадцать — двадцать минут назад. В голове с новой силой вспыхнула боль, и Тревор взревел:

— Перестань ржать, ты, фригидная сука! Ты предложила мне переспать с тобой, но раз в полгода — это слишком жирно для тебя! Ты можешь заболеть, моя детка! — Алекс сполз с кровати, брызгая слюной, вылетавшей изо рта. — Почему ты не подождала до Рождества или…

— Ублюдок! — крикнула Саманта. Она еще пошатывалась, но глаза ее были трезвы. Женщина наклонила голову, как боксер в поединке, глядя исподлобья на приближавшегося мужа. — Ты засранец, а не муж! Это ты испортил мне всю жизнь! Ты! Тебе надо было сдохнуть прежде, чем я, дура, увидела тебя! Ты сделал бы одолжение многим, если бы сдох прямо сейчас. Твою мать! Как я ненавижу тебя! Конечно, ты не хочешь, конечно, ты…

— Заткнись, сука!

— …только посмеялся надо мной, потому что ты не…

Алекс понял, какое слово сейчас последует, и, не желая этого допустить, ударил ее, целясь в губы. Саманта успела подставить руку, но удар был так силен, что она пошатнулась и упала на пол. «Слава Богу, лицо цело». Саманта лежала у самой стены, оклеенной голубыми обоями, и удивленно смотрела на мужа, словно не могла поверить в то, что случилось. На секунду Тревор замер… но только на секунду. Он уже чувствовал, что на огромной скорости пронесся мимо предупредительных огней, взывавших к его обычной сдержанности в отношениях с женой, и удаляется все больше от того места, где еще можно было остановиться. Его не смутил даже взгляд Саманты, обжигавший его смесью презрительного удивления и ненависти, словно серной кислотой.

— Ты… ударил меня? Ударил? — Казалось, Саманта могла сейчас убить человека одним лишь взглядом. Тревор явственно видел в ее глазах эту жажду убийства. — Да как ты… посмел, как ты… Подонок! Ты хотел выбить мне зубы! Ты, мразь! Ты…

— Не зубы я хочу выбить, не зубы… — прошипел Алекс.

Несмотря на ситуацию, совершенно недвусмысленную, ни один из них не кричал, и, слушая их голоса, например, из кухни, можно было подумать, что они мирно обсуждают семейные дела.

— …Я хочу выбить из тебя… ДУШУ! Все дерьмо, которым ты ее напичкала…

— Подонок! Как ты смеешь такое говорить? — Саманта медленно поднялась, держась руками за стену.

— Сейчас я придушу тебя, — спокойно сказал мистер Тревор, как если бы произнес что-то вроде: «Сейчас я приготовлю нам кофе», — И на этом все закончится! И наша псевдосемейная жизнь, и ты, моя дорогая, и… — Он сделал шаг к ней, задев ногой одну из баночек. Та покатилась с монотонным дребезжаньем под шкаф. На мгновение оба смолкли, следя за ней. — Особенно ты. Сдохнуть — вот что тебе надо сделать, фригидная сука! Хоть перестанешь портить мне кровь!

— Подонок, — прошептала Саманта.

Она видела, что муж потерял рассудок. Она никогда не видела его таким. Конечно, он мог бормотать себе под нос, кляня ее на все корки, и Саманта ощущала в такие моменты, как тяжело находиться в этом доме, но такого безумия она за ним не замечала. Сейчас от него можно было ждать чего угодно. И он приближался. В ее муже проснулся зверь, вернее, он никогда и не засыпал, но теперь ему удалось сломать клетку. Он приближался к ней молча, как будто решил, что говорить больше не о чем.

— Только попробуй, — предупредила Саманта.

Алекс остановился. В его глазах мелькнула неуверенность: в руках у жены внезапно появилась пилочка для ногтей. Саманта переложила ее в правую руку, держа наподобие ножа; в ее глазах светилось ликование и… бесстрашная готовность к тому, что ссора с мужем может закончиться трагически. Она была ГОТОВА к этому. Где-то в глубине ее сознания, под слоем владевших ею противоречивых чувств, настойчиво бился один вопрос: как пилочка попала в карман блузки? Подобные вещи миссис Тревор всегда держала в сумочке, а сумочка сегодня осталась в «фольксвагене». Впрочем, Саманта не придала этому особого значения. Действительно, не все ли равно, когда она умудрилась случайно засунуть в кармашек пилочку для ногтей? Главное — что благодаря этой вещичке не случится то, что вполне могло бы закончиться убийством. Тревор стоял на месте не двигаясь. Он с опаской смотрел на правую руку жены, в которой блестел предмет, ставший теперь грозным оружием. Малодушный страх обрушился на Алекса холодной волной, моментально остудив звериные инстинкты, подталкивавшие его руки к горлу ненавистной жены, и Саманта поняла это. Она заметила, что он даже избегает смотреть ей в глаза, будто опасается, как бы это не заставило ее броситься на него.

— Только попробуй! — повторила Саманта с кривой усмешкой, исказившей ее лицо. — Попробуй, и я вспорю тебе твой жир… — Она запнулась на полуслове.

Еще несколько секунд назад за дверью послышались маленькие шажки, приближавшиеся к их спальне, но этот шум не дошел до их ушей. Но вот дверь распахнулась, и в комнату влетела Стефани Тревор. В глазах девочки стояли слезы, а рот был открыт, точно она собиралась закричать во всю глотку. Мать стояла, замахиваясь правой рукой, в которой блестело что-то острое, отец выглядел, как затравленный зверь, застывший на месте в бессильной ярости. Эта картина мгновенно запечатлелась в сознании девочки. На мгновение она даже забыла о своей беде (которая и привела ее сюда), уставившись на зрелище, не оставлявшее сомнений по поводу происходящего даже у десятилетнего ребенка. Удивление, страх, недоверие — все это отразилось на лице девочки, как отпечаток ступни на сырой глине.

— Как ты смеешь входить без стука, свинья?! — закричала Саманта. Она первая опомнилась и быстро спрятала за спину руку с пилкой. — Пошла вон!! — заорала миссис Тревор. — Вон! Кому говорят! Вон!

Стефи растерянно застыла, переведя взгляд на отца, будто искала у него поддержки. Но в глазах Алекса ребенок увидел только лютую ненависть, и больше ничего. Стефи попятилась, задела раскрытую дверь правым локтем и, не сдержавшись, расплакалась.

— Вон!! — остервенело кричала мать.

Стефи выскочила из спальни, хлопнув дверью. Саманта повернулась к мужу. Затем посмотрела на пилочку, бросила ее на кровать и презрительно процедила:

— А-а, сам сдохнешь, ублюдок! — и вышла из комнаты.

Из всех обитателей дома по адресу Канзас-стрит, 29 в этот вечер один только Рори оставался в стороне от водоворота взаимных оскорблений и обид, в котором кружилась семья Тревор. Он сидел у себя в комнате, глядя в окно на появлявшуюся на небе звездную россыпь; временами он слышал крики родителей, плач и ругань сестер, и улыбка оживляла его бледное, тонкогубое лицо. Он ждал луну. Он не помнил уже точно, была ли она вчера, но это не имело значения. Он надеялся, что сегодня она покажется. Уже много лет луна была единственным утешителем Рори Тревора. Намного больше, чем он сам существовал на свете. Ведь время в мире чувств Рори тянулось очень медленно, не то что в мире его физических потребностей. Иногда ему казалось, что луну специально кто-то создал в тот миг, когда на свет появился он, Рори. Чтобы у Рори кто-то был! Мальчик еще в детстве заметил, что, если очень долго смотреть на луну, начинает казаться, что этот желтый диск не что иное, как чье-то лицо. Однако про себя он вскоре решил, что ему не просто кажется. Это в самом деле Лицо, просто другие люди… не замечают этого. Временами маленький Рори с замиранием сердца следил, как мать или отец задерживали свой взгляд на лунном диске, боясь, что родители тоже… рассмотрят это Лицо, и тогда… С некоторых пор Рори был уверен, что это Лицо принадлежит ему и только ему, поэтому он очень ревниво наблюдал за матерью, когда та, уложив его спать, подходила к окну и на секунду задерживала взгляд на сверкающем на ночном небе спутнике Земли. Он с ужасом думал о том, что, кроме его родителей и сестер, существует много других людей, которые могли в любую минуту рассмотреть это лицо. Прошли годы, прежде чем Рори Тревор наконец смог спать спокойно, окончательно утвердившись в своей догадке, что Лицо принадлежит ему ОДНОМУ! Он был ЕДИНСТВЕННЫМ, кто мог видеть это Лицо. Однажды он, будучи в прекрасном расположении духа, решил подшутить над младшей сестрой Анной. Он выключил свет в спальне и, смеясь, подвел сестру к окну.

— Анна, посмотри на луну, — сказал он ей. — Скажи, ты ничего не видишь? — Он улыбался своим безгубым ртом, поглядывая на сестру с чувством собственного превосходства. Девочка растерянно хлопала глазками, вылитыми папиными, плохо понимая, чего от нее хочет брат.

— Где? — спросила она.

— Смотри на луну, — улыбаясь, сказал Рори. — Смотри прямо в нее. Смотришь?

— Да… я смотрю, и…

— Ты ничего не замечаешь? А?

— Я… нет. А что? Что я должна увидеть? — Она повернулась и посмотрела снизу вверх на своего долговязого брата, но тот уже не обращал на нее внимания, направив взгляд своих счастливых глаз на луну. — Рори! — Анна подергала его за рукав. — Рори, что я должна там увидеть? Что? Скажи мне, Рори. Пожалуйста, скажи, я тоже хочу увидеть, тоже!

— Нет, — шептал Рори, не отрывая глаз от луны. — Нет! — А Лицо улыбалось ему, оно подмигивало ему, оно было довольно шуткой Рори, оно было очень довольно.

— Но почему? Рори, почему ты не хочешь мне сказать? — Девочка едва сдерживала слезы обиды; Рори видел это, и дьявольски приятное чувство заполняло его странную душу.

— Потому что ты НЕ МОЖЕШЬ ЭТОГО ВИДЕТЬ! — заговорил он вполголоса, удивляясь, как ему удается сдержать торжествующий крик, рвущийся из горла. — НЕ МОЖЕШЬ! Из всех людей только Я могу это увидеть! ТОЛЬКО Я! — Он направился к выключателю и резким хлопком включил свет. — Все! Хватит! Ты все равно ничего не увидишь!

Анна начала плакать, требуя, чтобы брат показал ей, но Рори лишь презрительно улыбался, наслаждаясь плачем сестры и (в еще большей степени!) тем, что НИКТО, кроме НЕГО, не может видеть Лицо.

Рори сидел на стуле, подперев руками подбородок, и ждал Лицо. Конечно, всегда имелся шанс, что Лицо не покажется, но ради него стоило ждать. Иногда он (причина была ему неизвестна) видел лишь часть Лица, как будто оно не желало показываться полностью. Но в конце концов всегда наступала такая ночь, когда Лицо появлялось. Правда, иногда приходилось дожидаться его так долго… Прошлой осенью недели три подряд стояла плохая погода, с неба лило не переставая, и Рори, естественно, не мог разглядеть сквозь толщу облаков Лицо. Мальчик ужасно нервничал. В такие дни Рори был особенно подавлен. Ему ничего не хотелось… кроме одного — как можно быстрее увидеть Лицо. Хотя бы один раз. И ему станет гораздо легче. По мере того как землю все плотнее и плотнее окутывала тьма, в душе мальчика занималась заря: это приближение Лица освещало его изнутри все увереннее, все ярче. Мальчик ждал; предвкушение счастья вызывало мелкую дрожь во всем теле, руки потели, лицо розовело, лоб горел. Рори ждал. Но когда становилось ясно, что луна не покажется, его охватывала тоска. Тоска сменялась настоящим горем, а горе искало выход. Те длинные недели поздней осенью дались ему с большим трудом, именно тогда он начал кое-что подозревать.

Лицо не просто смотрело на Рори, оно ОБЩАЛОСЬ с ним. Лицо улыбалось, Лицо грустило, Лицо что-то шептало ему, Лицо… плакало. Однажды, когда Лицо улыбалось и Рори был на вершине счастья, в дверь постучала мать. Рори не мог ей не открыть, иначе она забеспокоилась бы и подняла крик. Тогда он не смог бы насладиться общением с Лицом. Рори открыл дверь. Мать посмотрела на заправленную постель, на его одежду и недовольно спросила: «Почему ты до сих пор не в кровати?» Она была чужой. Рори ничего не ответил, он лишь хотел, чтобы она поскорее ушла, он хотел опять смотреть на Лицо, пока не поздно, ведь ближе к утру такой возможности уже не будет. Мать остановилась у стола, сложив руки на груди и глядя в окно. Рори ждал. Она вдруг резко повернулась:

— Чего ты ждешь? — Затем тоном, не терпящим возражений, приказала: — Раздевайся! И в постель! И побыстрее.

Рори пришлось послушаться. Споры только оттянули бы тот сладостный момент, когда он наконец останется один. Он разделся и забрался под одеяло. Но мать не уходила. Она стояла всего минуту, но мальчику показалось, что прошло по меньшей мере минут тридцать. Она все стояла, стояла и смотрела. На луну? Рори, конечно, не было видно, куда направлены ее глаза, он видел лишь ее спину и длинные волосы, ниспадающие на плечи. Рори казалось, что мать вот-вот обернется и он даже в темноте заметит, как блестят у нее глаза от внезапно снизошедшего на нее озарения. А затем последуют слова, произнесенные хриплым, возбужденным голосом: «Рори! Что я сейчас заметила! Если бы ты только знал. Господи, я увидела, увидела, УВИДЕЛА…» Но мать так ничего и не сказала. Она молча вышла, даже… не взглянув на него.

Постепенно Рори приходил в себя. Через пять минут он осторожно встал и подошел к окну. Несколько секунд мальчик не понимал, что же изменилось, но когда понял, ему стало дурно. Лицо уже не улыбалось, как десять минут назад, оно… плакало. Рори заплакал вместе с ним. Неужели оно плачет потому, что мать увидела его? Неужели мать нарочно ничего не сказала: понадеялась, что лишь ОНА знает о существовании Лица? Мальчик ждал следующего вечера. Но днем пошел дождь, и небо отгородилось от людей тучами. Однако Рори ждал. Он твердил про себя, что обязательно попросит у Лица прощения. Он больше НЕ ПОДПУСТИТ ни мать, ни кого бы то ни было к окну. Пусть даже это будет стоить ему крупных неприятностей. Он закрылся в своей комнате и считал про себя секунды. Он не выходил даже, чтобы поесть. Мочевой пузырь был переполнен, но Рори не чувствовал этого. Он ждал. Несколько раз его звали ужинать, но он отказывался: уже стемнело, и Лицо могло появиться с минуты на минуту. В тот вечер (прошлой осенью) Лицо так и не показалось, и в душу Рори закрались подозрения. Он стал следить за матерью. Он не был ни в чем уверен, но все чаще и чаще слышал ужасающе логичные выводы, посылаемые ему внутренним голосом. Могло ли случиться, что мать каким-то непостижимым образом переманила Лицо? Каждый вечер (лишь только стемнеет) Рори усаживался за стол и ждал Лицо, пока небо на востоке не начинало светлеть. В эти нескончаемо длинные ночи в воспаленном мозгу мальчика вертелись десятки вопросов. В какой-то момент из этого шквала вопросов выделился один-единственный. А что, если мать умрет? Возвратится ли к нему тогда Лицо? Ведь тогда он будет единственным, кто ЗНАЕТ о Лице… Но этот вопрос вскоре был вытеснен другим. Мать слишком молода, чтобы просто так умереть, так что есть ли смысл надеяться, что это случится в ближайшее время? Это был очень больной вопрос. Он портил картину, как прогнивший зуб в ряду крепких и здоровых, без единого темного пятнышка. А Лицо по-прежнему не показывалось, хотя дни и ночи исправно сменяли друг друга. Но Рори не смел даже думать о том, что надо НАВСЕГДА забыть о Лице. Поздняя осень бушевала ненастьем, тучи надменно представляли человеческому взору свои животы, и мальчик все больше укреплялся в убеждении, что мать переманила Лицо. Именно в конце этого тяжкого периода ненастных дней ему впервые пришла в голову мысль убить свою мать — это могло решить проблему.

Прошло почти девять месяцев, прежде чем Рори перешел от абстрактных размышлений к твердому намерению осуществить задуманное. В ту осень ему помешало одно обстоятельство — Лицо вернулось САМО. Случилось ли это потому, что мать почувствовала свою вину и отпустила Лицо, или это было чистой случайностью, а быть может, Лицу НЕ ПОНРАВИЛОСЬ общаться с мамой, — Рори не знал, но упивался счастьем; каждая клеточка его тела впитывала счастье, как умиравшее от жажды животное поглощает воду. Лицо снова улыбалось. Иногда Рори слышал его далекий смех. С этого времени Рори еще больше возненавидел Людей: повсюду ему мерещились те, кто МОЖЕТ увидеть Лицо. Мысль об убийстве матери оставила его. На время. Рори упивался общением с Лицом. Но тяжело переносил дни: часы, остававшиеся до вечера, растягивались, как жвачка; временами казалось, что ночь вообще не наступит. Когда Лицо опять вдруг не появлялось, Рори едва сдерживал обуревавшие его чувства боли, тоски, безысходности и подозрения. Лицо появлялось, и мальчик переводил дух; Лицо исчезало, и Рори вновь пытался найти виновника (ведь кто-то же переманивал к себе Лицо). Он опять стал подозревать мать. Во второй половине июля Тревор-младший имел случай убедиться в собственной правоте. Случайно он заметил, как мать выключила в кухне свет и долго не выходила оттуда. До этого она делала вид, что возится с посудомойкой, а после протирает вымытую посуду сухим полотенцем. Но Рори знал, что это не так. Она лишь ДЕЛАЛА ВИД, что занимается посудой, а на самом деле, улучив момент, выключила свет, чтобы позвать К СЕБЕ Лицо. Но Рори раскусил ее. Лицо прошлой ночью приходило, как и позапрошлой. Но в эту ночь Рори смог наблюдать лишь темную завесу туч, сыпавших дождем. Именно тогда мальчик окончательно понял, КТО виноват в его мучениях. Рори стал думать, как ему убить мать. План вырисовался не сразу, полмесяца мальчика мучили смутные сомнения: ему вдруг пришла в голову мысль, поставившая на его пути серьезное препятствие. Рори неожиданно сообразил, что может ошибиться, а ошибка будет дорого стоить. Кроме матери, в доме жили еще две его сестры и отец. Еще трое. Несмотря на то, что Стефи и Анна были глупы, они вполне могли однажды ночью заметить Лицо. На эту мысль он натолкнулся, когда несколько ночей подряд подходил под дверь спальни родителей. Он надеялся услышать, как мать ОБЩАЕТСЯ с Лицом. Рори тихонько выходил из своей комнаты, крадучись, как вор, осторожно приближался к спальне родителей и прикладывал ухо к двери. Он весь кипел гневом и еле сдерживался, чтобы не ворваться в комнату (и застать мать с поличным), но в конце концов брал себя в руки. Рори напрягал слух, но ничего такого, что указывало бы на вину матери, не улавливал. На третью ночь Рори показалось, что он слышит дыхание спящей матери. Очень мешал храп отца, но мать, по-видимому, спала: дыхание было ровным, медленным. Вот тогда в его душу закрались сомнения. Мальчик не верил, что можно вот так просто заснуть, когда самое время ОБЩАТЬСЯ с Лицом. Рори решил не спешить: нужно было выяснить, КТО переманил к себе Лицо. Лето было обычным, но август выдался с частыми ливнями и грозами. Лицо не появлялось больше недели. Он целыми днями просиживал в комнате, ожидая, когда наступит ночь. Он только и делал, что ждал. Он осунулся и похудел. Время шло, Лицо не приходило, а Рори Тревор тщетно пытался ответить на вопрос: как ему поступить? Мучительные поиски ответа так издергали мальчика, что он заходился криком, стоило лишь кому-то к нему обратиться. Сестры больше не приближались к нему. Родителям до него по-прежнему не было никакого дела. Мальчик был бледен, руки дрожали, изо рта вылетали брызги слюны, когда он жарким шепотом звал Лицо. Но оно не возвращалось!..

Однообразной вереницей проходили дни, приближаясь к середине августа. Шестнадцатого числа мальчик уже знал, что ему делать. Он больше не мог ждать: его крутило, как любителя героина, вовремя не принявшего дозу. Мальчик пришел к выводу, что надежнее убить… ВСЕХ! Тогда Лицо уж точно вернется. Конечно, существовала вероятность того, что погибнет кто-то невиновный, но Рори это не очень беспокоило. Он не был уверен на все сто, кто именно из них — подлый вор, поэтому, чтобы не ошибиться, он застрелит из отцовского ружья всех. Была еще одна причина, почему Рори торопился. Недосыпание из ночи в ночь сказалось на его состоянии. В те ненастные августовские ночи он все раньше и раньше погружался в дрему.

Иногда ему снились странные сны, множество снов, как бывает, когда в течение ночи несколько раз просыпаешься, запоминая в результате большинство сновидений. У Рори мурашки бегали по спине, когда он вспоминал свои сны, тем более что он даже не был уверен, было ли это все действительно во сне. Когда Рори сидел по обыкновению за столом, положив тяжелую, словно разбухшую голову на руки, сложенные перед собой, за своей спиной он слышал время от времени чье-то дыхание. Кто-то стоял сзади и дышал, тяжело и надсадно, как дряхлый, немощный старик. Этот старик ничего не говорил, он лишь смотрел Рори в спину, и мальчик понимал — он так немощен, что не может ПРОИЗНЕСТИ ни слова. Рори чувствовал, что старик каким-то образом надеется на него. Надеется с помощью Рори стать крепче, одолеть эту дряхлость, заставляющую его дышать, словно выбросившийся на берег умирающий кит. Рори Тревор не знал, как тот собирается это сделать, но чувствовал, что с его помощью у него это получится! Иногда мальчику хотелось повернуться и попросить старика оставить его одного; Рори неприятно было ощущать это присутствие, это дыхание, наполнявшее комнату страхом. Но тело не слушалось, язык деревенел, и Рори так и сидел, не в силах обернуться, чтобы посмотреть назад. Возможно, это было во сне, а быть может, наяву! Рори не поручился бы ни за что. Иногда его голову словно тяжким грузом придавливало к столу, мысли путались, как у человека, на миг задержавшегося на границе сна и бодрствования, и Рори смутно ощущал, что его кто-то трогает за волосы, касаясь пальцами макушки. Мальчик был не в силах поднять голову. Касание было каким-то требовательным, наподобие того, как заговорившаяся с подругами мамаша бессознательно сжимает ручонку сына, тянущего ее за полу плаща. Тот, кто касался Рори, по какой-то причине по-прежнему сохранял молчание, но он чего-то хотел от мальчика. Касание было легким, и Рори оно очень не нравилось. Тревор-младший подсознательно хотел избавиться от этого молчаливого присутствия. Через несколько таких ночей, находясь в каком-то полуобморочном состоянии от перенапряжения и бессонницы, Рори решил, что этот «кто-то» уйдет, если вернуть Лицо; тогда уже никто не посмеет докучать ему ни своим дыханием, наполнявшим воздух гниющей старостью, ни прикосновением, отвратительным настолько, что с сравнении с ним шевеление полураздавленного жука на лице показалось бы забавой. А чтобы пришло Лицо, необходимо убить того, кто его не пускает; но этот человек — один из живущих в доме, значит, нужно убить всех! Время, когда Лицо вернется, неуклонно приближалось, и это вселило в Рори чуточку оптимизма. Конечно, его терзали сомнения, но все находилось в его руках. Поздним вечером шестнадцатого августа Рори сидел, не переставая улыбаться: оставалось недолго!!

Еще днем ему вдруг захотелось устроить что-нибудь этакое. Вечером он с удовольствием послушает истошные вопли и разъяренные крики. Вся его семья доживала последние дни, так что пусть поразвлекаются. Естественно, подлый вор был, скорее всего, один, но Рори доставляло все больше удовольствия думать, что в заговоре против него участвует вся семья. В этом случае его давно задуманные действия будут ничем иным, как тонко рассчитанным контрударом. Все они — воры и получат по заслугам! Рори терпеливо ждал. Он слышал, как отец по непонятной для него причине обругал и ударил Анну. Затем прошел в ванную. Младшая сестра, всхлипывая, поднялась к себе. Рори осторожно вышел из комнаты и последовал за сестрой. Интуиция шепнула ему, что нужно попробовать: матери и Стефи не было дома, а Анна неожиданно получила хорошую трепку и сейчас вряд ли будет очень наблюдательной. Рори подошел к комнате сестер, дверь была закрыта неплотно. Лишь теперь он понял, что все не так просто. Анна может заметить его! Жаль, что сестры живут в одной комнате. Иначе было бы легче осуществить свой план. Но он решил не останавливаться. По большому счету, ему наплевать на любые последствия; только будет обидно, если не удастся выполнить задуманное до конца.

Рори приоткрыл дверь, просунул голову. Анна лежала на своей кровати справа у стены, уткнувшись лицом в подушку. Ее худенькие плечики вздрагивали, она по-прежнему плакала. «Отлично, — подумал Рори, — отлично». В глаза бросилась кукла Стефи, усаженная на столе у окна между изголовьями кроватей сестер. Кукла смотрела на него своими остановившимися, широко раскрытыми глазами неестественного цвета. Рори улыбнулся ей как давней знакомой. Это была любимая кукла десятилетней Стефи, заявившей, что не расстанется с ней, даже когда выйдет замуж. Стефи назвала ее Розмари. Она была просто без ума от этой куклы. Розмари подарили дочери родители в апреле, когда ей исполнилось десять лет. «Всего четыре месяца, всего четыре месяца суждено было тебе, Стефи, играть с ней; очень жаль, очень». Осторожно, словно передвигаясь по тонкому льду, Рори направился к столу. Розмари по-прежнему смотрела на него своими синими, ничего не выражающими глазами. Она была в розовом коротком платьице, почти полностью открывавшем ее ножки цвета слоновой кости. Рори улыбнулся. Анна по-прежнему плакала, не подозревая, что ее братец, задумавший дурное, находится от нее всего в нескольких футах. Внутренний голос Тревора-младшего опять начал свой монолог:

«Девочки плохие, они все плохие. ВСЕ! Они ПЛОХИЕ!»

Рори приближался к столу. Он уже перестал следить за своей младшей сестрой в уверенности, что Анна проплачет столько, сколько ему будет нужно. И не услышит его. Ну, если только он не начнет орать, словно его режут ножом, или тормошить ее изо всех сил. Но естественно, Рори не сделает этого. Конечно нет. Он улыбался. Кукла уже совсем близко, синие глаза без всякого удивления смотрят на него. Рори остановился.

— Ну что, Розмари? — прошептал он так тихо, что не расслышал сам себя. — Ты можешь уйти от плохой девочки Стефи? Ведь девочки ВСЕ плохие. Не так ли?

Розмари ничего не ответила. Рори не имел ничего против. С детских лет Тревор-младший заметил, что уж на что отвратительны мальчишки, — девочки еще хуже. Они постоянно шептались друг с другом, смеялись без причины, и Рори всегда чувствовал себя при них неуютно, если не сказать больше. Однажды, пять лет назад, он вдруг понял, что ему нравится одна девочка. Рори был недоволен собой, но… в то же время это чувство, дотоле ему незнакомое, было приятно. Он был слишком юным, в таком возрасте мальчики еще не встречаются с девочками. Рори не понимал, что с ним творится, но ему уже казалось недостаточным осторожно посматривать (чтобы никто не заметил) на предмет обожания. Он так и не подошел к той девочке; он был уверен, что она не захочет с ним дружить. Она высокомерно не замечала его, а кроме того… эта девочка нравилась не одному только Рори, и мальчик вдруг осознал, среди всех остальных его она уж точно не выберет! Постепенно чувства ослабевали, Рори забывал, что когда-то ему нравилась девочка. У него имелись дела поважнее; например, общение с Лицом. Рори давно забыл, как звали ту девочку. Но сейчас, стоя перед куклой сестры, Рори вдруг вспомнил: ее звали… СТЕФАНИ! Улыбка не сходила с лица Тревора-младшего. Его больной мозг внезапно извлек из кладовой памяти деталь, которую, казалось, уже невозможно было вспомнить. Но Рори вспомнил. Вспомнил, как однажды, проходя на большой перемене мимо группы девочек, среди которых была и Стефани, он краешком уха расслышал, что она говорила про какую-то куклу. ТОГДА Рори не понял, о какой кукле шла речь, но СЕЙЧАС последний кусочек калейдоскопа встал на место. ТА Стефани, естественно, говорила про ТАКУЮ же куклу, как у его сестры. Ничего, что игрушки, подобные Розмари, поступили в продажу всего два года назад, и у Стефани-одноклассницы не могло быть такой куклы. Ничего. Такие плохие девочки всегда найдут выход из затруднительного положения. ТА Стефани своровала где-то Розмари еще до того, как их начали продавать. Плохие девочки всегда так поступают, и Рори не удивится, если окажется, чего его сестра Стефи первая предложила переманить у Рори Лицо.

— ДЕВЧОНКИ ВСЕ ПЛОХИЕ! — констатировал Рори Тревор, аккуратно беря любимую игрушку сестры, чтобы тут же покинуть комнату.

Анна продолжала плакать.

Стефани Тревор уже протянула руку к дверной ручке, когда в глаза ей бросилось что-то розовое. Стефи нагнулась. Это был кусок розовой ткани. Минуту она рассматривала обрывок на своей маленькой ладошке. Сначала возникли смутные ассоциации, но скоро Стефи уже не сомневалась, что держит клочок от платьица Розмари. Девочка едва сдержалась, чтобы не завыть, как ошпаренная кипятком собака. В свои десять лет Стефи была достаточно умна, чтобы делать логические умозаключения. Она рывком открыла дверь. Свет в спальне горел, но Анны не было. Что ж, значит, она в ванной! Стефи, поднявшись на второй этаж, увидела полоску света под дверью. Обежав спальню взглядом, Стефи убедилась, что Розмари исчезла. Во всяком случае, куклы не было на том месте, где ее оставила хозяйка. Девочка сжала кулачки так сильно, что ногти впились в ладошки. Если бы речь шла об одной только пропаже Розмари, Стефи не расстроилась бы так сильно. Дело в том, что все четыре месяца (с того дня, как Розмари появилась в доме) у сестер частенько возникали ссоры из-за красивой куклы. Анне хотелось играть с Розмари так же часто, как и Стефи. Но ведь эта была кукла Стефи, поэтому старшая сестра справедливо негодовала, если случайно заставала Анну с Розмари, которую та брала без разрешения. Конечно, разрешения Анна почти никогда не получала, но это право хозяина — давать свою вещь или нет. Анна была недовольна таким положением вещей (Розмари она получала на полчаса после истеричного плача перед матерью, которая, дабы ее оставили в покое, шла к Стефи и требовала поделиться с младшей сестрой), поэтому, улучив момент, брала Розмари сама, без спросу. Конечно, Стефи не пришла бы в такое негодование, если бы убедилась, что Анна просто в очередной раз взяла ее куклу, но… этот розовый клочок… Стефи быстро проверила все места, куда Анна могла спрятать Розмари, но ничего не обнаружила. Она выбежала из комнаты и осторожно приблизилась к ванной. Остановившись, она приложила ухо к двери. Шум льющейся воды и… бормотание Анны, которая, судя по тону, кляла какого-то обидчика. Стефи осторожно потянула ручку на себя. Дверь была закрыта изнутри. Девочка растерянно посмотрела на обрывок платья, затем на дверь, и тут ее осенила мысль, которая, подобно молнии, осветила все. Три дня назад, когда Стефи принялась играть со своей куклой, Анна даже не заикнулась о том, что ей тоже очень хочется поиграть с Розмари. А ведь такие просьбы были уже чем-то привычным и естественным, как позавтракать утром или выглянуть в окно' после пробуждения, и Стефи уже не обращала на них внимания, игнорируя сестру, как игнорировал всех в доме отец. После пятнадцатиминутного хныканья Анна отступала. Или же (что случилось всего два-три раза за четыре месяца) Стефи позволяла ей взять ненадолго Розмари, когда самой надоедало с ней играть. Кому-то может показаться странным, что эти девочки — одна восьми, а другая десяти лет — так любили играть в куклы, но все объяснялось очень просто: играя с Розмари, они получали то, чего им не хватало в семье: внимание, общение, развлечение. Анна ПОСТОЯННО клянчила Розмари, хотя и знала, что ответ будет отрицательным. Но за ПОСЛЕДНИЕ ТРИ ДНЯ младшая сестра НИ РАЗУ не попросила куклу! И Стефи отметила этот настораживающий факт только сейчас, держа в руках обрывок платья Розмари. Все три дня она была непростительно глупа. Она была такой беспечной (наверное, подействовало отсутствие интереса Анны к Розмари), что даже оставила куклу на столе, то есть на виду у Анны, когда уходила гулять. Это было все равно что оставить «роллс-ройс» в трущобах мегаполиса. Стефи оставила Розмари и тем самым спровоцировала Анну. Но у младшей сестры, по-видимому, были свои планы в отношении чужой куклы, иначе как объяснить, что она ЦЕЛЫХ ТРИ дня не заводила свою обычную песню? Она не гундосила за спиной Стефи, потому что решила отомстить сестре за то, что она не дает поиграть с куклой. Анна ЗАВИДОВАЛА Стефи, а зависть иногда толкает на самые опрометчивые поступки. Стефи даже не приходило в голову, что этому есть очень простое объяснение: Анна за четыре месяца устала выпрашивать то, что ей все равно никогда принадлежать не будет. Старшую сестру душил гнев, а уверенность в том, что младшая решилась на подлую месть, крепла с каждой секундой. Внезапно Стефи показалось, что Анна потому и закрылась, что делает с Розмари в этот момент что-то ужасное. Стефи заколотила кулаком в дверь:

— Открой! Открой или будет хуже! — Рука уже горела, но Стефи не обращала на это внимания.

Некоторое время в ванной царила тишина, и девочка решила уже, что она выломает дверь, не задумываясь, правда, как это у нее получится. Но в этот момент раздался звук отодвигаемой задвижки. Дверь резко открылась, едва не ударив Стефи по лбу, и Анна с красными, заплаканными глазами вышла из ванной. Она хотела пройти мимо, но Стефи схватила ее за руку; Анна, несмотря на стук в дверь, казалось, лишь сейчас заметила присутствие Стефи. Она посмотрела на нее отсутствующим взглядом.

— Где Розмари? — крикнула Стефи ей в лицо. — ГДЕ?!

Анна с силой вырвала руку.

— Пошла ты… — вяло пробормотала она.

— Что?! — возмутилась Стефи. — Отдай мою Розмари!

— Какую Розмари? — все так же равнодушно спросила Анна.

В первую секунду Стефи не могла выговорить ни слова — настолько переполнял ее гнев, справедливый гнев. Такой наглости от этой высокомерной сучки она не ожидала. Но Анна глядела вполне серьезно.

— Мою куклу! — выпалила Стефи. — Розмари! Не притворяйся, что не знаешь, о чем речь! — И снова наткнулась на совершенно безразличный, отсутствующий взгляд, словно мысли Анны витали где-то далеко.

— Я не знаю, — нехотя ответила она.

— Чего не знаешь? — прошипела Стефи. — Чего это ты не знаешь? Отдай мою куклу! Мою Розмари! Где она?!

— Я не знаю, — повторила Анна.

— Ты, сука! — рассвирепела Стефи. — Куда ты ее дела? Что ты сделала с моей Розмари?

— Но я ее не брала!

Лицо Анна приняло более осмысленное выражение; она наконец поняла, ЧЕГО от нее требует старшая сестра. Но в ее глазах не было испуга и мольбы, как это обычно бывало, когда Стефи набрасывалась на нее из-за куклы; Стефани это очень не понравилось.

— Оставь меня в покое! — Анна двинулась по коридору к спальне.

Стефи расценила это как желание увильнуть от ответа.

— Стой! — крикнула она. — Отдай мою Розмари!

— Но я не брала твою Розмари! — огрызнулась Анна. — При чем здесь Я?

— Но… тогда… — Стефи на секунду растерялась — интонации сестры поколебали уверенность в ее виновности. — Тогда… кто? Кто взял мою Розмари? Я оставила ее на…

— Откуда я знаю, кто ее взял? — бросила Анна через плече и вошла в спальню.

Хлопнувшая дверь, казалось, поставила точку в этом разговоре. Стефи удивленно посмотрела на клочок от платьица Розмари, который держала в руке. Она совсем забыла о нем. Если Розмари кто-то взял, то это еще полбеды, но если… У Стефи закружилась голова от ужасной картины, представшей ее мысленному взору.

Кто-то порвал ее любимой кукле платьице, и… очень даже может быть, что этим дело не ограничилось. Кто? Ее мысли обратились к брату. К Рори, который этим летом сидел безвылазно в своей комнате и даже не ел за одним столом вместе со всеми. Этот Рори такой странный, такой чужой, что даже не верится, что это ее родной брат. Однако, в отличие от Анны, Рори был по-настоящему опасен. Он очень легко выходил из себя; блеск глаз, как у сумасшедшего, одержимого какой-то безумной идеей, и вылетавшая клочьями изо рта пена пугали Стефи больше, чем возможность получить оплеуху. А то, что брат на это способен, не вызывало сомнения. Девочке внезапно захотелось разреветься, но мысль о Розмари остановила ее. Нужно держать себя в руках, чтобы вернуть куклу. Комкая в руке обрывок платьица, Стефи спустилась на первый этаж и подошла на цыпочках к спальне брата. Несколько минут она постояла у двери, надеясь услышать хоть какой-нибудь звук. Стефи с Анной несколько раз приходили сюда, чтобы позвать Рори поиграть вместе с ними, и слышали, как он что-то бормочет. Слова звучали неразборчиво. У Стефи мурашки бегали по спине от этого странного бормотания. Казалось, будто Рори с кем-то шепчется у себя в комнате. Но у него конечно же никого не было. У Рори НИКОГДА никого не было в комнате, потому что к нему в гости НИКТО не приходил. С кем он говорил? По мнению Анны, у брата просто такая странная привычка — он разговаривает сам с собой. Но сейчас, простояв под дверью минут пять, Стефи не услышала никакого бормотания. Вообще ни звука. Может, брату надоело сидеть целыми днями взаперти и он куда-нибудь ушел? Стефи подождала еще немного, затем приложила губы к щели между дверью и косяком.

— Рори, Рори, ты меня слышишь? — позвала она брата, стараясь говорить как можно мягче.

Прошло уже недели две, как они с Анной оставили всякие попытки вытащить Рори из его комнаты. Брат ругался страшными словами, даже когда его звали ужинать, поэтому Стефи невольно сжалась в ожидании разъяренного вопля. Рори всегда ругался так, как будто его оторвали от очень важного дела. Но из спальни не донеслось ни звука.

— Рори, — чуть громче позвала Стефи. — Рори, это я. Ты меня слышишь? Я только хочу у тебя спросить кое-что. И уйду. Рори?

Но никто не отвечал. Стефи нахмурилась, потом вдруг почувствовала облегчение: брата, судя по всему, нет дома, так что Розмари взял не он. Стефи боялась брата и была уверена, что он (если бы украл куклу) не стал бы ограничиваться тем, что порвал бы платьице Розмари. К счастью, это не он, поэтому еще остается шанс… Послышался какой-то шум, но не из комнаты брата, а из спальни родителей. Затем опять все смолкло. Стефи на всякий случай еще раз позвала брата.

— Рори, Рори! — Тишина. — Его нет, — пробормотала девочка.

Стефани Тревор не знала, что ее брат стоит под дверью с другой стороны и ехидно скалится, смеясь про себя над тщетными попытками сестры дозваться его. Правая ладонь Рори была обмотана прядью золотистых волос, вырванных у Розмари. У Стефи мелькнула мысль, не зайти ли ей в комнату брата в его отсутствие? Но девочка тут же отказалась от этого. А вдруг он не спит, а только ждет оплошности с ее стороны? Но вопреки решению правая рука девочки коснулась ручки и… подергала ее. Заперто. Ну конечно, Рори редко оставляет свою комнату незакрытой. Кто же взял Розмари? Оставались отец с матерью. Но им-то зачем кукла? Стефи посмотрела на лоскуток от платья своей любимой Розмари и снова почувствовала непреодолимое желание разреветься. Оставалось надеяться, что мать по какой-то причине (хотя какая может быть причина у взрослой женщины, чтобы забрать у дочери куклу?) взяла Розмари. Стефи не знала, в чем она провинилась за последнее время, но слезы переполняли ее и готовы были вот-вот пролиться. Нужно было спешить: миссис Тревор была не из тех женщин, на которых действуют детские слезы. Если Стефи расплачется, это только ухудшит ее и без того незавидное положение. Девочка поспешила в спальню родителей. То, что она там увидела, так поразило ее, что Розмари выскочила у нее из головы. Подстегиваемая криками матери, словно кнутом, Стефи выбежала вон из комнаты, и, словно прорвав плотину, слезы ручьем полились из ее глаз. Розмари была забыта. Но всего лишь до того момента, когда Стефи увидела намотанную на перила лестницы прядь волос любимой Розмари. Крик осколком застрял у нее в горле. Именно в этот миг Стефи поняла, что уже никогда больше не увидит Розмари. Но и это было не все. Ошалевшая девочка еще не успела даже дотронуться до вырванных с корнем волос любимой куклы, когда краешком глаза заметила какой-то предмет на ступеньках лестницы чуть повыше того места, где стояла. У нее перехватило дыхание, желудок сжала спазма, руки задергало. Слезы мешали рассмотреть, что это такое. Девочка с силой потерла глаза кулачком, не чувствуя даже, что делает себе больно. Стефи поднялась на одну ступеньку. Разглядев, что там лежало, она чуть не покатилась вниз по лестнице. Это была голова, скальпированная и оторванная голова любимой Розмари. Прежде чем ее поглотила целиком буря справедливого негодования, у Стефи успела мелькнуть только одна четкая мысль: когда она спускалась вниз десять минут назад, ни волос, ни головы Розмари не было. Анна! Ну конечно, она; кроме нее некому. Ну что ж, сестричка… Стефи помчалась наверх, прыгая через три ступеньки. Анна лежала на животе, накрыв голову подушкой. Стефи вихрем налетела на нее.

На следующее утро, семнадцатого августа, семья Тревор, как обычно, собралась к завтраку. Разумеется, за исключением Рори. Никто не произносил ни слова. Завтрак был обычный: сосиски, бекон, джем, кофе, булочки. Все вяло ковырялись в тарелках. Вчерашний день вспоминался им всем как какой-то кошмарный сон. Все мысленно проклинали друг друга. В это утро у каждого было только одно желание — каким-то образом оказаться подальше от всех остальных. Все избегали прямых взглядов, но каждый ощущал сильные, тяжелые токи, исходившие от всех, кто сидел за столом. У Анны на левой руке и на лице краснели полосы, оставленные ногтями Стефи (когда через десять часов полиция обнаружит, что дом по Канзас-стрит, 29 завален трупами, на ее теле не обнаружат ни единой царапины). Еще вчера вечером мать (которая вся кипела от злости) строго-настрого наказала Анне не выходить из дому до тех пор, пока царапины не заживут, благо что теперь каникулы. Сегодня об этом не заговаривали. Анна уже знает. Анна — послушная девочка, поэтому будет сидеть дома, избавляя таким образом своих родителей от неприятных вопросов, которые могут возникнуть у соседей. Конечно, она сначала попыталась возражать, но град ударов (хотя мать била ладонью, было так больно, словно при каждом ударе к телу прикладывали раскаленный утюг), посыпавшийся на спину и плечи, заставил ее повиноваться. Стефи, пытавшаяся вцепиться Анне в волосы (она даже успела вырвать один клок), тоже получила, что ей причиталось. Старшая сестра огрызалась, не стесняясь в выражениях, и миссис Тревор пришла в такое бешенство, что накинулась на нее, как фурия, и, возможно, уже даже не вспомнила бы, КАК надо бить, чтобы на следующий день не было колких вопросов и намеков, если бы в комнате дочерей не появился муж, который одернул ее. Саманта как будто бы пришла в себя, но одарила Алекса таким взглядом, от которого он должен бы был скончаться на месте.

— Иди отсюда, — прошептал Тревор. — Я БЫСТРЕЕ успокою этих взбесившихся маленьких сучек. Иди-иди.

Саманта ничего не сказала; Алекс проводил ее свирепым взглядом, что-то бормоча себе под нос. Затем посмотрел на красных запыхавшихся дочерей, на лицах которых ясно читался страх.

— Можете говорить друг другу что угодно, но руки не распускать, — спокойно произнес мистер Тревор, но за этим тоном скрывалось спокойствие ядовитой змеи, уверенной в своих силах. — Не распускать! Просто не подходите друг к другу.

— Па! — вскрикнула Стефи. — Она забрала мою Ро…

— Это меня не интересует! — отрезал Тревор; лицо его побагровело. — Неужели не ясно? Заткнитесь и по кроватям! — Он повернулся, чтобы уйти. У двери он добавил: — Чтоб я вас больше не слышал! Иначе вы сильно пожалеете об этом! Очень сильно!

Отец вышел, и девочки уставились друг на друга. Их взгляды были выразительнее всяких слов. Эта игра в переглядку продолжалась нескольких долгих минут; ни одна, ни другая не двинулись с места. Казалось, каждая надеялась убить другую на расстоянии. Все это происходило в полном молчании. Вскоре явилась мать. Из всего, что она сердито говорила им, сжимая кулаки, сестры поняли только одно — Анне запрещается выходить из дому, пока не заживут царапины на лице. На этот раз Стефи уже не жаловалась, что кто-то сломал ее куклу; она просто перевела ненавидящий взгляд с младшей сестры на мать. Все, что накипело на душе, она высказывала про себя. В ту ночь все спали как убитые, несмотря на нервную встряску, пережитую накануне. Как сказал бы Рори (если бы знал об этом), вся семья решила перед смертью выспаться как следует. Утром окна в кухне были закрыты, потому что на улице было довольно холодно, ветрено и дождливо. Человеку постороннему могло бы показаться, что здесь так тяжело дышится просто оттого, что тесно и нет притока свежего воздуха, хотя на самом деле причина была в другом. В этом смог убедиться воочию Рори Тревор, забредший в кухню. В дальнейшем Рори как-то не задумывался о том, ЧТО ему привиделось, когда он переступил порог кухни. Причина, почему его ничто не интересовало (даже чудовищная картина, на миг просто потрясшая его), была одна: Рори был весь поглощен предвкушением той минуты, когда он снова увидит Лицо. А то, что он увидит Лицо, не вызывало у него никаких сомнений; для этого необходимо было лишь перестрелять будущей ночью подлых воров. Рори сам не понимал, что потянуло его на кухню.

Возможно, голод — он точно не знал; в последнее время он вообще пребывал в сомнамбулическом состоянии. Но что-то все-таки его подтолкнуло к кухонной двери — не инстинкт, не интуиция — что-то другое. Как бы то ни было, Рори приоткрыл дверь и одной ногой переступил порог кухни. Никто не повернул голову на шум, никто не посмотрел на Рори, словно никто ничего не видел и не слышал. Все сидели уткнувшись в свои тарелки, и для каждого в этот миг не существовало в этом мире никого, кроме тех, что сидели за столом. Рори остановился. В течение секунды, ОДНОЙ секунды Рори ВИДЕЛ! Ему вдруг показалось, что он не просто ЧИТАЕТ мысли находившихся в кухне, но и ВИДИТ эти мысли! Что-то черное, словно сточная вода, стекало струйками по лицам, плечам, спинам отца, матери, сестер и стелилось по полу, как клубы черного дыма. Они ДУМАЛИ! Да, их головы рождали МЫСЛИ, и Рори на секунду увидел эти МЫСЛИ! Но ведь мысли — это не что-то такое, что можно увидеть! Однако Рори ВИДЕЛ! Это продолжалось всего несколько мгновений, но Тревор-младший успел заметить, что черные потоки дыма (нет, это потоки мыслей, Рори, потоки МЫСЛЕЙ!) куда-то тянутся, будто их вытягивает из помещения сквозняком:

«…СДОХЛИ И…»

«…СУКИ, СОСУЩИЕ КРО…»

«…УБИТЬ ЭТИХ ГОВНЮ…»

«…СТАНУТ ПОКОЙНИ…»

Внезапно все исчезло. Рори удивленно моргнул глазами. Дыма не было. Именно в этот момент его слух уловил омерзительный старческий смех, раздавшийся где-то на втором этаже. Смех был такой слабый, как будто смеявшийся еще не оправился после тяжелой длительной болезни, едва не доконавшей его. Но он выздоравливал!

Потоки ливня громыхали по крыше, словно на нее обрушились камни небесной осыпи, растревоженной грозой. Деревья стонали, перекрывая завывание ветра, гулявшего по трубам. Природа бушевала, как будто знала о кровавой драме, которая разыграется очень скоро. Время от времени с неба доносился такой грохот, точно гигантские челюсти с оглушительным треском раскалывали пригоршни грецких орехов. Рори Тревор улыбался. Уже скоро. Очень скоро. Еще только первые капли дождя робко постучали в окно, а Рори уже знал, что Лицо не придет. Однако он впервые в жизни не испытывал из-за этого ни боли, ни тоски. Так даже лучше. Значит, он тем более должен сделать то, что задумал. Если бы случайно в эту ночь Лицо все-таки появилось, Рори, пожалуй, перенес бы свой план на другую ночь. Но в этом случае он постоянно волновался бы, мучаясь вопросом, покажется или не покажется Лицо в следующий раз? Поэтому лучше быть твердо уверенным, что Лицо вернулось НАВСЕГДА и теперь его уже никто не переманит! Рори почему-то не задавался вопросом, который в общем-то стоил того, чтобы призадуматься: что, если Лицо не появится даже тогда, когда вся семья Тревор будет истреблена? Что он тогда будет делать? (Через несколько дней Рори, хотя и будет признан вменяемым, не выдержит того, что Лицо по-прежнему не показывается. Он не сможет выяснить, КТО переманил Лицо, поэтому решит повеситься.)

Рори улыбался. В чулане он довольно легко разыскал отцовское ружье. Парень знал, как им пользоваться. Он нашел и патроны. Грохот, несшийся с неба, позволял бродить по дому, особо не осторожничая. И все же Рори ступал неслышно, стараясь бесшумно открывать и закрывать двери. Его мысли вертелись в основном вокруг матери. Он был уверен, что это она переманила Лицо, хотя для надежности он убьет ВСЕХ! Но мать не выходила у него из головы. Он думал о ней даже тогда, когда убивал сестер. Рори медленно поднимался по лестнице на второй этаж; сердце стучало все сильнее, майка прилипла к спине, лоб покрылся испариной. Мальчик не задумывался над тем, как быть, если от выстрелов в комнате сестер проснутся родители. Но в эту ночь нечто улыбалось ему своим уродливым лицом, и перед Рори простиралась ровная, без единого ухаба дорога. Он подошел к спальне сестер. Приготовил ружье. Потянул дверь на себя. Вошел внутрь. Сначала Анна. Рори приблизился. Прицелился. Сверкнула молния, и прогремел гром. Одновременно с ним раздался выстрел. Анна умерла, даже не проснувшись. Рори тут же прицелился в Стефани. И этот выстрел слился с грохотом разгневанного неба. Стефани постигла та же участь, что и Анну. Теперь вниз. Рори спешил. Но не забывал об осторожности. В последний момент его вдруг пронзила мысль: а что, если дверь заперта? Ведь ему придется тогда стрелять в замок! Это может разбудить родителей, а в темноте по мечущимся целям стрелять куда сложнее. Но уже поздно было что-то менять. Рори на ходу зарядил ружье. Ему сопутствовала удача: спальня родителей была не заперта. Рори не потрудился даже прикрыть за собой дверь. Он отчетливо увидел отца. Тот был полураскрыт, взгляд Рори задержался на его волосатой груди. Сестер Рори убил выстрелом в голову, отцу решил выстрелить в сердце. Дуло застыло в дюйме от жирной груди мистера Тревора. Указательный палец правой руки Рори дернулся одновременно со вспышкой молнии, расколовшей небо пополам. Не успел еще утихнуть грохот выстрела, как до Рори дошло, что в спальне что-то не так. Он быстро отвел взгляд от отца. Но если после выстрелов в сестер он не стал проверять, мертвы ли они, потому что спешил, то сейчас причина была в другом! С очередной вспышкой молнии Рори убедился, что половина кровати, где обычно спала мать, ПУСТА! Ее НЕТ!

— Но… где… — пробормотал Тревор-младший, ошеломленный таким поворотом событий. — Она должна быть… Почему ее нет? Почему она…

Несмотря на ощущение, словно его ударили чем-то тяжелым, Рори не собирался упускать человека, переманившего у него Лицо, и не упустит, пусть даже это — его родная мать. Его мозг ожесточенно искал выход. Он надеялся, он так надеялся, он верил в то, что скоро увидит Лицо, но…

— Эта воровка возомнила о себе слишком много, — вполголоса сообщил Рори комнате, в которой находился застреленный им отец.

Тревор-младший пришел к не лишенному оснований выводу, что мать, очевидно, решила больше не спать в одной комнате со своим мужем, поэтому… Рори улыбнулся. Мать, наверное, спит, но… в другой комнате. Конечно же на втором этаже рядом со спальней сестер. Там есть кровать. Рори поспешил обратно на второй этаж. Руки дрожали, но не от страха или усталости, просто он был взвинчен до предела. Еще один шаг, последняя точка. И Рори поставит эту точку! Еще чуть-чуть, и все кончится. Рори уже возле комнаты сестер, где пять минут назад оставил после себя два трупа. Секунда, и он у соседней спальни. Воровка там! Рори подошел к двери и… обнаружил, что она… приоткрыта! Дальнейшее показалось совершенно невероятным даже Рори Тревору, жившему все последнее время только ради того, чтобы увидеть Лицо. Он открыл дверь, но дальше порога не двинулся. Молнии по-прежнему сверкали, но Рори не видел их мимолетного света в окне этой комнаты; он вообще ничего не видел. ЗДЕСЬ! НИЧЕГО! Тьма была АБСОЛЮТНОЙ! Этого не могло быть, но это было именно так! Рори боковым зрением видел через открытую дверь отблески молний, проникавшие с первого этажа, но в этой спальне вспышки молнии не высвечивали ничего, темнота не нарушалась ничем. Раскаты грома, казалось, сотрясали дом, но звуки слышались сзади и сбоку, но только не из окна (Рори так и не разглядел его в этом мраке) спальни, на пороге которой он стоял, хотя отчетливее всего он должен был бы слышать гром именно с этой стороны. Должен был, но не слышал! Можно было подумать, что эта комната находится за десятки миль от города, где нет никакой грозы. Спальня тонула в таком мраке (не позволявшем рассмотреть вообще ничего), какого не может быть даже в самую темную ночь. Даже если бы Рори находился в темном подземелье, его глаза все равно уже привыкли бы к темноте и он бы что-то начал различать. Здесь же он по-прежнему не видел ничего. Его пробрала мелкая дрожь; тьма внушала страх. Рори, который только что убил трех самых близких людей, испугался этой странной засасывающей дыры, имевшей форму обычной прямоугольной двери. В полном замешательстве он стоял, держа перед собой ружье. Нужно найти мать. И побыстрее. Она самая ГЛАВНАЯ воровка, и ее необходимо убить, чтобы вернуть Лицо. Убить, пока не будет слишком поздно. Но только… В следующее мгновение Рори всего передернуло. В нескольких футах от него из мрака раздался нечеловеческий хохот, омерзительный, словно плевок в лицо. Как раз в этот момент гроза сделала короткую передышку, стало тихо. В этой тишине хохот показался Тревору-младшему просто оглушительным. Рори непроизвольно выстрелил в темноту. Он уже готов был услышать звон разбитого стекла либо чей-нибудь стон, но… до его слуха не донеслось ничего. Совсем ничего. Пуля должна была куда-то попасть, произведя соответствующий шум, ведь выстрел был сделан в закрытом помещении! Однако Рори стрелял как будто в небо. Рори попятился; теперь ему меньше всего хотелось находиться в этой комнате, даже если здесь прячется воровка, ГЛАВНАЯ воровка! Он уже повернулся, чтобы броситься вон из комнаты, когда за его спиной снова раздался дробный старческий смех. Рори, не оглядываясь, выскочил из комнаты. Он бежал, бежал, бежал… и вдруг понял, что находится снова в спальне родителей. Сверкнула молния, и… он увидел. Увидел свою мать. Как он ее раньше не заметил, ведь она все время была здесь, ЗДЕСЬ! Рори медленно, как во сне, обошел кровать. Возле матери на полу растекалась большая лужа черной крови. Кровь еще сочилась из… левого колена миссис Тревор. Глаза ее были открыты; их застывший взгляд был направлен в потолок. Она была МЕРТВА! Рори попятился, в глазах у него потемнело. Снова вспыхнула молния, прогремел гром, сотрясая дом и вместе с ним, казалось, весь мир, и Рори Тревор как будто проснулся.

— Я уже убил ее? — вопросительно пробормотал Тревор-младший. — Но… но… когда? И как? Почему… — Рори выронил ружье, упавшее с глухим звуком, и опрометью кинулся из спальни. Он выбежал на крыльцо. Крупные капли дождя, из-за ветра падая под углом, больно ударили ему в лицо. Но Рори ничего не чувствовал. Он поднял глаза к небу, черному низкому небу и радостно закричал: — Они мертвы! Скоро я увижу ЛИЦО! Оно вернется!

Глава двадцать девятая

— Дэнни, Дэнни, — шептал голос в самое ухо, согревая его теплым дыханием. — Вставай, Дэнни. Проснись.

Дэнни Шилдс открыл глаза. Над ним склонился Фредди Гринэм. Он приложил указательный палец к губам, чуть сзади виднелось недовольное лицо Патрика Уолса. Дэнни заморгал глазами. Он вдруг понял, что, проснувшись немного раньше, не заметил, как снова уснул. Ему смутно помнилось, что он кричал, проснувшись в первый раз.

Страшный сон был так правдоподобен, словно сам Дэнни еще вчера и, естественно, наяву принимал участие во всех событиях. Сердце стучало медленно и больно. На секунду мальчик опять погрузился в сон, но Фредди потряс его за плечо.

— Дэнни, ну проснись же. Пора идти.

— Сколько сейчас времени? — тихо спросил Дэнни, лишь бы что-то сказать.

— Не знаю, но скоро будет поздно — все начнут просыпаться. Вставай, иначе мы опоздаем.

— Если ему хочется еще поваляться в постели, то хрен с ним, Фредди, — процедил Патрик. — Пусть остается.

— Нет, — возразил Фред. — Он сейчас встанет. Что это с тобой, Дэнни? — Фредди говорил беззлобно, хотя в глазах его промелькнуло укоризненное выражение.

Дэнни оторвал голову от сложенной вчетверо кофты тети Берты, заменявшей подушку. Что это с ним? Он не мог ответить приятелю. Не мог, и все. Только что (хотя сон мог присниться и в начале ночи, и в середине) он был свидетелем жуткого кошмара, последней драмы, разыгравшейся в доме Треворов. Он уже не задавался вопросом, КАК он мог это увидеть… Слишком много за последние дни произошло такого, что не поддавалось никакому логическому объяснению. Факт, что это он видел. И что же? Неужели Лилипут — это… существо, которое… Нет, он не станет об этом думать. Возможно, он упустил что-то такое, что позволило бы ему уяснить происхождение существа, убившего его родителей. Но вся душа его восставала, как только он задумывался об этом. Так или иначе, Дэнни постарается забыть этот сон. На секунду (лишь на одну секунду) у мальчика мелькнуло сомнение, правильно ли он поступает, отмахиваясь от ночного кошмара? Сомнение это появилось не случайно: что-то в его подсознании словно пыталось удержать последнее видение. Нет ли в нем какой-нибудь зацепки, чего-нибудь такого, что оказалось бы полезным? Однако очень скоро Дэнни стало не до того, чтобы выискивать в грязной свалке прошлого кусочки светлого будущего: к нему вплотную во всей своей неприглядности подступило настоящее.

— Идем, — шепнул Фредди.

Возле служебного входа в кресле, принесенном из конторы мистера Маркуса, сидел какой-то мужчина. Он спал, свесив голову на грудь и негромко похрапывая. В темноте Дэнни не мог разглядеть, кто это. Задняя дверь была заперта на щеколду и для надежности приперта ножкой стула. Фред легко справился с этим препятствием, в аптеку ворвалась волна холода.

— Быстрее, — прошептал Фред.

Дэнни вслед за Уолсом вышел на улицу, Фред закрыл за ними дверь. С минуту они постояли, прислушиваясь к тому, что происходит внутри. Но оттуда не доносилось ни звука: их уход остался незамеченным. Пока. Дэнни поежился; было очень холодно (Патрик, казалось, курил, выпуская облачка пара) в отличие от прошедшего дня, когда можно было ходить в одной рубашке. На мгновение Дэнни едва не поддался слабости: ему захотелось вернуться назад, в аптеку. Ему до боли захотелось взглянуть на брата и тетю, взглянуть… в последний раз. Дэнни предчувствовал, что никогда больше не увидит их. Потому ли, что не вернется сам, или по какой-то другой причине — он не знал. Но предчувствие это было так сильно и настоятельно, что почти не оставляло места для сомнений в том, что все так и будет. Дэнни вдруг подумалось, что его детство, когда он получал тычки и пинки от Джонни, было не такое уж и плохое, скорее, даже наоборот. Но оно осталось где-то далеко позади, сколько дней прошло с тех пор, сколько пришлось пережить! Дэнни Шилдс смотрел на свое детство, еще совсем недалекое, как взрослый человек. И Джонни, этот неугомонный забияка, бывший для него когда-то грозой номер один, теперь казался ему самым близким человеком. Милый беспокойный Джонни! Дэнни многое отдал бы, чтобы взглянуть на спящего брата еще раз, чтобы запечатлеть в памяти его бледное лицо, по которому пробегают отблески сновидения. Но мальчик понимал, что обратной дороги нет. Если он вернется, то кто-то может проснуться. Дэнни что-то манило, заставляя отправиться вместе с ребятами, хотя их вылазка, по правде говоря, больше походила на небезопасную шалость сорванцов. Но и в аптеке оставаться тоже было опасно. Дэнни уже знал, что Лилипут (или то, что действует после него) появляется там, где некоторое время живут люди; где они спят, едят, смотрят вечером телевизор или читают книжку, болтают по телефону или занимаются чем-нибудь еще. Аптека очень скоро превратится в такое же место, и Дэнни подозревал, что произойдет это гораздо быстрее, чем в обычном доме, ведь в аптеке БОЛЬШЕ людей. И эти люди рождают больше МЫСЛЕЙ, чем семья из четырех-пяти человек. Но время, безусловно, еще есть, и Дэнни чувствовал, что, несмотря на кажущуюся бестолковость, он поступает правильно.

— Двигаем отсюда! — бросил Уолс, стуча зубами от холода. Его голос оторвал Дэнни от размышлений. Он понял, что не пойдет обратно, чтобы посмотреть на своих близких, как он думал, в последний раз.

— Да, — отозвался Фред, отходя от двери. — Пошлите-ка побыстрее.

Ребята шли на восток по Уотер-стрит к перекрестку с Фелл. Небо было усеяно звездами (Дэнни казалось, что он смотрит на них сквозь толстую стеклянную крышу: препятствия не видно, но оно все-таки есть), но на востоке небо уже начало сереть, постепенно светлея. Дэнни немного согрелся, пока они шагали до перекрестка с Фелл и повернули налево. Дэнни ни разу не приходилось еще гулять по ночному Оруэллу (раннее утро, когда еще темно, можно считать за ночь), и мальчик на время забыл о своих волнениях, связанных с Уолсом. Патрик плелся чуть сзади, и его не было слышно. Но все изменилось, и очень быстро. Дэнни шел, с опаской поглядывая на темные окна домов, мимо которых они проходили. Внезапно за спиной раздался голос Патрика, и Дэнни даже не сразу понял, о чем он говорит. Он остановился и переспросил:

— Что? Что ты говоришь? — Дэнни не мог разглядеть выражение его лица, но ему показалось, что Патрик презрительно улыбается. Фред тоже остановился:

— В чем дело?

— Подождите, — произнес Уолс — Давайте заглянем туда. — Он показал кивком головы в сторону небольшого магазинчика «Сладкий стол». Дэнни в предрассветном полумраке не заметил его. — У нас времени достаточно, — добавил Патрик. — Ну что, минут на пять?

— Патрик… — неуверенно пробормотал Фредди. Ему явно не понравилась эта затея. — Понимаешь…

— Только на пять минут, — повторил Патрик.

— Патрик, — продолжал Фред, переводя взгляд с Уолса на магазин и обратно. — Я хочу добраться до нашего дома как можно скорее, потому что мой Сокси…

— Твой, — перебил его Патрик. — Он или мертв, или жив. Если он жив, то как-нибудь потерпит еще пятнадцать минут. А мы зато набьем карманы всякой вкуснятиной. Ну как, разве я не прав? — Патрик смотрел на Фреда, совершенно игнорируя Дэнни, словно того вообще не было рядом. Фредди колебался, но что-то ему подсказывало, что лучше идти дальше.

— Может, на обратном пути? — спросил он.

— Ха! На обратном? — Патрик оскалился. — Когда рассветет, здесь могут появиться люди и нас заметят. И потом, кто знает, что будет на обратном пути? Нет, Фред. Я хочу жрать! Ты что, может, скажешь, что в аптеке нас хорошо кормили? Почему бы нам не подзаправиться?

Дэнни уже пожалел, что они не пошли другой дорогой, но откуда он мог знать? Идти напрямую, задними дворами в такой темноте было неудобно. Все трое пришли к выводу, что лучше идти по улице, по проезжей части. Ведь это была не обычная ночь, вернее раннее утро. Что-то угрожающее висело над городом, так что беспечно разгуливать по пустым ночным улицам было бы верхом неосторожности. Патрик Уолс оказался помехой, и Дэнни в душе ругал Фреда последними словами за то, что рассказал ему об их планах. Причина, по которой он хотел выбраться из аптеки, была ясна; причина, толкнувшая вслед за ними его, Дэнни, тоже была более или менее понятной, но зачем Патрик пошел с ними, Дэнни понял только теперь. Он думал, что Патрику, этому непоседе, которому некуда было девать энергию в тесной аптеке, просто захотелось поразмяться. Но только сейчас Дэнни понял, ЧТО же именно так манило его.

— Патрик, — заговорил Дэнни, стараясь, чтобы его голос звучал как можно тверже. — Мы должны поспешить. Если обнаружат, что нас нет, мать Фредди может догадаться, куда он пошел. Нас найдут еще до того, как мы дойдем…

— Ну что, Фредди? — Патрик словно не слышал, что ему сказал Дэнни. Он смотрел только на Фреда. — По два пирожных на брата и в путь.

— Патрик! — гаркнул Дэнни. Внутри стала зарождаться глухая злоба. — Это же кража!

Теперь Уолс наконец-то соизволил обратить на Шилдса внимание. Глаза его моментально сузились, словно Дэнни был зеркалом, отражающим солнечные лучи.

— Что? Какая кража?

— Патрик, ты же не заплатишь за то, что хочешь взять! Это воровство.

— Один черт, там все пропадает! Кому сейчас какое дело до своих магазинов, если неизвестно, что будет с собственной шкурой? От парочки пирожных и нескольких шоколадок мистера Кирхта не убудет.

— Но мы же воры, если…

— Никакие мы не воры! — разозлился Патрик. — Если тебя что-то не устраивает, Шилдс, можешь торчать здесь, а мы с Фредди возьмем перекусить…

— Значит, ты хотел выбраться из аптеки только для того, чтобы пограбить? — спокойным голосом спросил Дэнни. Уолс сощурился еще больше:

— А ТЕБЕ какое дело до того, чего я хотел? Тебя тут никто не держит; можешь топать назад к своей тете!

На секунду Дэнни почувствовал острое желание ударить Патрика. Затем еще, еще и еще. Пока тот не запросит пощады и не станет делать то, что РАЗУМНО. Дэнни не мог понять, нарочно ли Уолс набивается на ссору или же это выходит само собой из-за его норовистого характера. Единственное, что он понял с особой ясностью, — это что он не поддастся, казалось бы, естественному порыву. «Я не стану уподобляться тебе», — сказал Дэнни про себя. Он не ударит Патрика хотя бы по той простой причине, что это ничего не изменит: если его даже избить и прогнать, то он уж тем более возвратится к магазину и залезет в него сам. С некоторых пор Дэнни уже совсем не боялся, что его кто-то может побить, и обрадовался, почувствовав, что вместо страха у него появилось другое качество: бесстрашная готовность ударить первым.

— Патрик, ты совершаешь ошибку, — тихо сказал Дэнни.

— Ты что, самый умный? — По голосу Уолса чувствовалось, что он несколько обескуражен спокойствием своего врага.

— Патрик! — вмешался Фред. — Но ведь мистер Кирхт поймет, что это мы побывали в его магазине.

— С чего ты взял?

— Те, кто остался в живых, сейчас все до единого в центре. Как только мистер Кирхт придет сюда, чтобы проверить магазин, он догадается, что это наших рук дело, ведь мы утром сбежали от родителей, а он тоже будет знать об этом!

— Чепуха! — самоуверенно произнес Патрик. — Как он докажет, что это мы? Этот придурок Лабстрэм мог добраться до «Сладкого стола» еще до нас. Если что, мы будем все отрицать. И потом, мы возьмем только чуть-чуть, Кирхт и не заметит. Я же не предлагаю тебе переломать там все подряд?

Он направился к магазину «Сладкий стол».

— Постой, Патрик, — позвал его Фред.

— Ну, что еще?

— Ты что, собираешься выбить окно? Дверь-то, наверное, закрыта?

— Нет. У меня есть отвертка и шпилька. Замок в магазине пустячный.

— Ах, какие мы предусмотрительные! — не выдержал Дэнни.

— Да. Очень, — огрызнулся Уолс. — Ты прав, Шилдс… как всегда. — Затем он обратился к Гринэму: — Ты идешь, Фред?

— Я… Иду, да. — Он посеменил вслед за Уолсом, и Дэнни ничего не оставалось, как отправиться следом за ним.

— Я ничего не возьму, — прошептал Дэнни себе под нос — Ничего. — Он проглотил слюну, которая выделялась все обильнее. Перед глазами появлялись громадные торты, миниатюрные пирожные, вишни в шоколаде, безе и десятки сортов фруктового мороженого. — Ничего. Ничего, — шептал мальчик. — Я только постою у входа, пока эти болваны не набьют себе животы.

— Открыто, — радостно прошептал Уолс. Ему даже не пришлось прибегать к запасенным инструментам. Достаточно было потянуть на себя дверь, и та беззвучно отворилась. О сигнализации беспокоиться не приходилось — еще вчера вечером взрослые говорили, что во всем городе нет электричества. Это произошло вскоре после драки, учиненной мистером Лабстрэмом.

— Патрик! — испуганно зашептал Фред. — Но почему дверь открыта? — Он ухватил Патрика за рукав.

Дэнни вернулся к действительности: ему тоже не понравилась эта незапертая дверь. Конечно, он не собирался воровать сладости, но ведь его приятель войдет в этот магазин.

— Какая разница? — отмахнулся Уолс. Он открыл дверь. Можно было входить. — Кирхт забыл запереть.

— Как он мог забыть? Он же был в магазине еще до того, как начался весь этот кошмар.

— Фред, ты недоволен, что мне не придется возиться с этим проклятым замком? — зло спросил Уолс — Не ищи проблему там, где ее нет! — совсем по-взрослому заявил он. — Идем. Ты же, кажется, спешил за каким-то котом.

— Не за «каким-то», а за Сокси, — обиженно прошептал Фред.

— Ладно, ладно. Пошли. Я уже чую брусничные леденцы.

Ребята вошли в магазин. Как только Дэнни переступил порог «Сладкого стола», он сразу почувствовал что-то неладное. В его душу стал забираться страх. Ребята стояли в нескольких футах от него. Они ждали, пока глаза привыкнут к темноте: на улице было гораздо светлее. Приближался рассвет, небо на востоке становилось все светлее. А здесь было как в погребе. Невозможность хоть что-то увидеть как будто обострила до предела все остальные чувства. Дэнни почуял запах опасности. Здесь кто-то был.

— О черт! — выругался Уолс. — Ни хрена не видно. Забыл взять с собой спички.

— Патрик, может, пойдем отсюда? — взмолился Гринэм; чувствовалось, что ему неуютно в затхлой атмосфере «Сладкого стола». — Ну их, эти пирожные. Мне что-то уже не хочется.

— Аппетит приходит во время еды, — произнес Уолс, но прежней бравады в его голосе уже не было слышно. Дэнни почувствовал, что откуда-то веет чем-то кислым.

— Я ни черта не вижу, — пожаловался Патрик. Фред ответил ему:

— Надо идти прямо и…

Пухлая теплая рука обхватила его колено.

— Чего ты замолчал, Фред? — испуганно прошептал Патрик.

— Меня кто-то держит! — откликнулся Фредди, переходя на крик.

Он попытался было повернуться к Дэнни, но рука одним рывком повалила его на пол. Фред с шумом упал, продолжая визжать. Патрик отскочил в сторону и тоже закричал. Дэнни оставался у входа; его глаза уже почти приспособились к темноте «Сладкого стола». То, что он увидел, убедило его в том, что ситуация еще хуже, чем можно было предположить. На полу, прислонившись к прилавку, сидела громадная туша. Этот человек внешне абсолютно никого не напоминал Дэнни, так как чудовищно изменился. Но Дэнни было достаточно услышать его голос, чтобы понять, кто схватил Фреда. Его друг безуспешно пытался вырваться из его клешни, состоявшей из подушкообразной ладони и коротких, толстых пальцев, державших свою жертву мертвой хваткой. Туша, оплывшая жиром, подтащила Фреда к себе, притянула за шиворот и обхватила его горло свободной пятерней. Вопли мальчика захлебнулись.

— Лучше молчи, змееныш, — процедила туша. — Иначе я придушу тебя прямо сейчас.

Фред хрипло застонал. Туша ослабила хватку, позволив своей жертве дышать. При первых же словах Дэнни понял, что это Медвежонок Гризли. Разбухший от обжорства ЛЛОЙД ГРИЗЛИ! От ужаса у Дэнни замерло сердце.

— Ты хотел спереть мою жрачку, Фредди-говнюк? — ехидно спросил Гризли.

— Норм, прости, — жалобно промямлил Гринэм. — Мы только…

— Тебе не повезло, Фредди-говнюк! — оборвал его Ллойд Гризли. — Очень не повезло.

Дэнни после того, как утихла первая волна страха, заметил, что Ллойд говорит с трудом. Его тяжелое дыхание наполняло «Сладкий стол» смрадом. Мальчик почувствовал вонь, исходящую от Гризли, на расстоянии десяти футов, каково же было Фреду? Дэнни не мог разглядеть лицо своего друга, но подозревал, что оно перекошено не только от страха, но и от вони. Ребята слышали от взрослых примерное описание Гэла Хокинса, каким он предстал после своей смерти, но Дэнни все равно был просто потрясен видом Медвежонка Гризли. Неужели еда может сотворить с человеком такое? После недолгой передышки Гризли заговорил снова:

— Я хочу жрать! — Он обращался ко всем сразу. — Вы это понимаете: ЖРАТЬ! Здесь все мое, каждый кусок мой, потому что я хочу жрать! А вы, засранцы, хотели стащить мою жратву.

— Норм, мы… — проскулил Фредди, но пальцы Гризли заставили его захрипеть от удушья; он задергался. Дэнни сделал два шага по направлению к Ллойду.

— Назад! — рявкнул Медвежонок Гризли. — Назад, говнюк! Или я придушу твоего дружка раньше, чем ты сделаешь один шаг.

Фред перестал вырываться — по-видимому, Ллойд ослабил хватку. Дэнни чувствовал, что Норм слаб, но он держал Фреда достаточно крепко, чтобы в случае чего успеть придушить его. Скорее всего, Медвежонок Гризли потому и затаился, когда они вошли в магазин, что надеялся кого-нибудь схватить. Внезапно Дэнни осенило: Ллойд даже не может ВСТАТЬ! Возможно, он уже мучается от голода, и они — его единственный шанс.

— Засранцы, вам не повезло! — объявил Гризли, тяжело дыша; слова давались ему с большим трудом. — Потому что я хочу есть.

Дэнни понял, что жизнь Фреда висит на волоске.

— Норм, — пробубнил он. — Отпусти его, пожалуйста. Он не хочет сделать тебе ничего плохого. — Дэнни буквально заставил себя произнести эти слова.

— Ба! Кого я слышу! — прохрипел Гризли; голос его наполнился ненавистью. — Неужели это козявка Шилдс? Неужели? Так значит, третий засранец — это четырехглазый водолаз Сидди. А? Четырехглазый педрило?

У Патрика Уолса, казалось, вот-вот случится разрыв сердца.

— Э-э… нет, Норм, нет… это… нет-т-т… Я не… Сидди… это не он, то есть я…

— Фи! — презрительно фыркнул Медвежонок Гризли. — А где же этот четырехглазый педик? Шилдс, ты что, бросил своего педика Сидди? Поменял на этих говнюков? Э-э… нехорошо выбрасывать своих друзей на помойку, Дэн-н-н-ни!

— Норм, отпусти его, пожалуйста, — повторил дрожащим голосом Дэнни.

— Ха! Козявка Шилдс требует отпустить своего ненаглядного Фредди-говнюка. Неужели? Теперь ты уже не любишь Сидди, поэтому приходится подставлять свою жопу Фредди Большие Яйца? — Медвежонок зашелся хриплым смехом. — Фредди, у тебя большие яйца? А, Фредди? Ну чего ты молчишь? Скажи хоть слово.

— Норм, — Дэнни чувствовал, как его мозг сковывает отчаяние, — пожалуйста, отпу…

— О да! Конечно-конечно! — Гризли хмыкнул. — О да! Непременно.

«Но почему ты не можешь оставить меня в покое даже теперь? — пронеслось у Дэнни в голове. — Даже теперь, когда город на краю пропасти, когда столько людей погибло чудовищной смертью в своих собственных домах, даже не понимая, что происходит? Мы же не в Грин-парке. Сейчас все изменилось!»

— Ты хочешь, чтобы я отпустил его? — спросил Гризли мальчика. Дэнни промолчал. — Хорошо! Я отпущу его. Да, я его отпущу. Обязательно.

Дэнни по-прежнему молчал. Он не верил Ллойду, но у него затеплилась надежда.

— Отпущу, но… с одним условием. Вы принесете мне пожрать! И побыстрее! — Воцарилась тишина, только Медвежонок Гризли пытался обуздать свое дыхание, словно понесшуюся галопом лошадь. — Ну, какого черта стоите?! — взревел он. — Быстро! Я уже подыхаю с голоду! Быстро принесите мне чего-нибудь, или я… сожру ЕГО! Вашего Фредди-говнюка!

Дэнни стал осторожно приближаться к Патрику, стараясь находиться вне досягаемости Гризли. Ллойд вполне мог воспользоваться его оплошностью. И тогда конец и Фреду, и ему, Дэнни. Мальчик бы уверен, что Уолс даст деру, бросив их на произвол судьбы. Но Гризли не знал этого и мог бы подумать, что за двоих заложников он получит в два раза больше. Возможно, Патрик, примчавшись в аптеку, расскажет людям, что друзья в смертельной опасности, но будет уже поздно. Как только Гризли увидит, что Уолс сбежал, он тут же прикончит ребят, как слепых котят. Было ясно, что Ллойд болен какой-то болезнью и его ждет то же, что и Гэла Хокинса. Все переменилось: и ребята находились не возле начальной школы, и ситуация была отнюдь не детской, и Дэнни знал, что не отделается градом пинков и двумя-тремя синяками. Он осторожно обошел Гризли и только теперь, когда мутный рассвет чуть ярче осветил магазин, заметил, каким громадным стал Медвежонок Гризли. Мальчик догадался, почему он сначала не заметил его: Ллойд сливался с прилавком. Дэнни не знал, конечно, сколько фунтов весил сейчас Норм, но никак не меньше пятисот. На минуту Дэнни застыл, пораженный представшей перед глазами картиной; Фредди казался двухлетним младенцем на фоне гороподобного Медвежонка Гризли.

— Ну, что стали? — заревел Гризли. — Я сейчас откручу башку вашему засранцу, если вы не принесете мне пожрать!

— Норм, — подал свой слабый голосок Уолс — А что тебе прин…

— Все! — крикнул Ллойд. Его свитер обтягивал чудовищно тучные плечи, как вторая кожа. — ВСЕ несите! ВСЕ!

Дэнни коснулся рукой Патрика.

— Вон там должны быть пирожные, под той витриной, — прошептал он ему, указывая направление. — Принеси для начала несколько, иначе Фредди придется плохо.

— Что вы там шепчетесь, козлы? Несите жрачку!

— Сейчас… сейчас, — пропел Уолс. Он направился, куда ему указал Дэнни. Прошла минута. Дэнни боялся отходить далеко, опасаясь, что Ллойд ни с того ни с сего начнет душить Фреда. В этом случае ничего не оставалось, как броситься на Гризли. Дэнни был полон решимости защищать друга до последнего, даже ценой собственной жизни. Его плеча коснулась дрожащая рука. Дэнни вздрогнул.

— Ничего нет, — прошептал Патрик. Дэнни повернулся к нему:

— Что ты такое говоришь?

— Нигде ничего нет, — повторил Уолс.

— Этого не мож…

— Я сейчас придушу Гринэма! — заорал Гризли. — Если вы не дадите мне пожрать!

— Одну секунду, Норм, — торопливо сказал Дэнни. — Подожди немного, и мы…

— Я не могу ждать, вы, засранцы!

— Патрик, принеси хоть что-нибудь, — нервно произнес Дэнни.

— Но там ничего нет, — настаивал Уолс.

— Тогда найди. Нужно поискать.

— Но там вообще ничего нет, я все обыскал. НИЧЕГО!

Дэнни метнулся к витринам. Там действительно было пусто. Кто-то, не долго церемонясь, разбил стекла и вычистил все витрины. Нигде не было ни крошки. Дэнни шарил в полумраке больше минуты и в конце концов порезал руку. Но мальчик даже не ойкнул, он лишь облизал выступившую на запястье кровь и в отчаянии посмотрел туда, где его друг по-прежнему находился в смертельно опасных для него объятиях Медвежонка Гризли. Дэнни знал, кто уничтожил все сладости «Сладкого стола», и он каждую секунду ожидал его рева… или же предсмертных хрипов Фреда. Но Гризли молчал, слышалось только его тяжелое дыхание. Уолс подошел к Дэнни:

— Видишь, тут нет ничего. Кто-то поорудовал здесь до нас.

— Это Ллойд все сожрал, — тихо сказал Дэнни.

— Ллойд? — удивленно переспросил Уолс — Тогда почему… он требует принести ему еще…

— Не знаю, — перебил его Дэнни замогильным шепотом. — У него помутилось в голове от постоянного голода. Он не помнит, что сожрал все припасы в магазине сам.

— Дэнни, может, что-нибудь есть на складе? — спросил Уолс — Пошли посмотрим, должно же остаться хотя бы…

— Бесполезно. — Дэнни покачал головой. — Уж он-то постарался, чтобы после него…

— Я хочу есть, — пробубнил Ллойд, он уже не кричал, угрожая задушить Фреда, а говорил почти просительным тоном. — Дайте мне что-нибудь… — Он вновь тяжело задышал.

Дэнни хотелось завыть: положение было почти безвыходным. Дальше «Сладкого стола» идти было нельзя, а в самом магазине ничего съестного не осталось. И тот, кто был повинен в этом, требовал еще. Дэнни подошел к Ллойду; была только одна возможность спасти Фреда: попытаться уговорить Медвежонка Гризли. Но мальчик знал также, что надеяться на это почти бессмысленно.

Глаза Ллойда внимательно следили за его приближением, рука по-прежнему плотно сжимала горло Фреда, позволяя ему вдыхать лишь столько воздуха, чтобы не задохнуться. Дэнни подумалось, что можно было расправиться с Гризли быстрее, чем он успел бы задушить Фреда. Но по-видимому, они упустили эту возможность. Пока Дэнни разговаривал с Ллойдом, Патрик мог обойти его за прилавком. Один удар чем-нибудь тяжелым по голове — и… Но они были не умудренные опытом агенты ФБР, а всего лишь напуганные до смерти дети. Патрик вряд ли отважился бы даже возразить Гризли, а не то что ударить его. Да и момент был упущен: Ллойд обо всем догадывается и не выпускает их из поля зрения.

— Норм, — произнес Дэнни. — В магазине ничего нет. Отпусти Фреда, и мы…

— Я хочу жрать! — прохрипел Гризли.

— Норм, здесь ничего…

— Здесь куча пудингов, — выдохнул Ллойд. — Быстрее!

— Норм, клянусь! — взмолился Дэнни.

Фредди понял, что его дела плохи, и отчаянно замахал руками.

— Лежи тихо, щенок! — приказал Ллойд.

— Норм, ничего съестного не осталось. Поверь.

— А-а-а! — протянул Гризли. — Твой дружок Сидди стащил все мои пудинги! Он… — Медвежонок Гризли захрипел, словно ему сжали горло.

— Норм, отпусти его, — пролепетал Уолс, однако он стоял намного дальше от Гризли и даже не думал приближаться.

— Здесь пустые прилавки, Норм, — прошептал Дэнни. Вид Гризли все больше не нравился ему.

— Вы все сожрали сами, — слабым голосом заявил Ллойд, но его жирные руки, с которых клочьями свисала кожа, отягощенная катастрофическим количеством жира, казались достаточно крепкими, чтобы задушить Фреда быстрее, чем Дэнни успеет что-то сделать.

— Нет, Норм! Нет! Мы же только что вошли. Мы ничего не успели взять. Это кто-то другой, поверь нам. Отпусти, пожалуйста…

— Это все твой четырехглазый педрило.

— Норм, мы могли бы…

— Все! — прохрипел Ллойд. — Если через минуту у меня не будет пудинга, вашего Фредди-говнюка… — Ллойд опять захрипел, а Фредди забился, пытаясь вырваться. — Ублюдок, — зашипел Медвежонок Гризли. — Лежать тихо! Не дергаться.

— Фред, не вырывайся! — крикнул Дэнни другу. — Потерпи немного. Все будет нормаль…

— Ну, вы, козлы… — Гризли задыхался. — Принесите… пожрать. Или я… задушу… этого щенка…

Дэнни заметил, что рука Ллойда напряглась. Фред захрипел. Дэнни понял, что ждать больше нельзя, но в последний момент его что-то остановило. Фредди перестал вырываться, но был еще ЖИВ! Его глаза встретились с глазами Дэнни, и в них, кроме страха, была… надежда. Ллойд замер, его рука уже не сжимала горло мальчика, маленькие темные глазки были закрыты. Прошла долгая минута, прежде чем Дэнни опомнился:

— Фред… ты как? — Фред ничего не ответил, и Дэнни догадался, что его друг боится открыть рот. Лапа Гризли по-прежнему держала его за горло.

— Что с ним? — Это был Уолс, выглядывавший из-за спины Дэнни.

— По-моему, он… мертв, — прошептал Дэнни.

— Снимите с меня его лапу, — тихо попросил Фред.

По-видимому, мальчик боялся даже прикоснуться к жирным ручищам человека, который в течение десяти минут держал его заложником, угрожая смертью. Не верилось, что это был подросток тринадцати лет; его громадное тело вряд ли прошло бы в двери магазина «Сладкий стол». Дэнни, пересиливая тошноту от зловония, подошел к другу и попытался разжать руку Медвежонка Гризли. Может быть, Ллойд вовсе и не умер, а просто в голодном (ха-ха) обмороке, так что надо было спешить. Фред ничего не делал, чтобы помочь Дэнни, — он просто ждал. Лицо его было багровым, он с трудом дышал через нос. Пальцы Медвежонка Гризли никак не разжимались.

— Патрик, — позвал Дэнни. — Помоги мне.

Уолс не двинулся с места, продолжая таращиться на Ллойда. Возможно, он даже не понял, что к нему обращаются.

— Патрик, ты слышишь? Помоги мне. Быстрее.

Патрик сделал два шага по направлению к ребятам, потом остановился.

— Ну что же ты? — Дэнни посмотрел на него. — Я не могу один разжать пальцы. Помоги мне, Патрик.

— Сейчас, — промямлил Уолс, не двигаясь с места.

— Скорее.

— Но… он не может схватить нас? — пугливо спросил Уолс.

— Не волнуйся, он уже мертв. Ну помоги же мне!

— Сейчас, — повторил Патрик, но опять не сделал ни шагу.

Дэнни, злой на всех и вся, схватился обеими руками за указательный палец Медвежонка Гризли и потянул. Раздался сухой треск, и… палец сломался. Фред застонал, испуганно вращая глазами. Уолс попятился и, зацепившись за собственную ногу, с грохотом упал. Дэнни на одно мгновение показалось, что Норм Ллойд открыл глаза и его лицо исказилось в мерзкой торжествующей гримасе. Фред решил, что Гризли очнулся, и уже готов был в ужасе завопить, когда Дэнни удалось наконец оторвать пухлую лапу от его горла. Почувствовав свободу, Фред, лежавший до того у Ллойда между грудей, как между двух больших подушек, тут же сбросил с себя вторую руку и вскочил на ноги. Лицо Фреда потемнело от прилива крови, он принялся обеими руками растирать шею.

— Ты в порядке? — спросил Дэнни, тяжело отдуваясь и вытирая потный лоб рукавом рубахи.

— Не знаю… — проговорил Фред. — Кажется, да. — Он посмотрел на Медвежонка Гризли. — Он умер?

— Черт его знает, Фредди, — пробормотал Дэнни. — Мне совсем не улыбается щупать у него пульс или прикладывать голову к его сиськам.

Дэнни еще находился под впечатлением того момента, когда ему показалось, что Ллойд открыл глаза. Его все сильнее охватывало такое чувство, будто смерть Ллойда отнюдь не значит, что он оставит их в покое. Нужно топать отсюда. Мальчик чуял опасность так же явственно, как в тот момент, когда они вошли в магазин.

— Как это он не успел придушить меня? — с чувством пробубнил Фред, продолжая растирать шею.

— Ребята, пошли отсюда, — негромко произнес Дэнни, не спуская глаз с Медвежонка Гризли (или с того, что от него осталось), — и побыстрее. — Он повернул голову и не удержался от улыбки. Уолс лежал в той же позе, в какой оказался на полу после падения. Он как будто вообще не собирался подниматься с пола и лежал, уставившись глазами на Ллойда, словно фанатичный обожатель — на свое божество. — Патрик, уходим.

Уолс очнулся и моментально вскочил. Снаружи было уже довольно светло.

— В аптеке уже знают, что нас нет, — сказал Дэнни. Ему ужасно захотелось увидеть тетю и брата. — Может быть, вернемся, Фредди? — предложил он.

Уолс стоял сзади с бледным лицом и больше не вмешивался. Он вышел из игры.

— Дэнни… ты… ты же знаешь… — промямлил Гринэм, глаза его забегали туда-сюда, — вдруг Сокси еще жив. Это не займет много времени, Дэнни. Раз уж мы сбежали, давай проберемся к моему дому.

— Но мы должны рассказать про Ллойда, — заметил Дэнни.

— Но он… ведь мертв. — Фред умоляюще заглядывал Дэнни в глаза. Какая-то мысль вертелась у Дэнни в голове, но он никак не мог ухватить ее. — Дэнни, если ты хочешь, тогда… я не обижусь на тебя. Я пойду один. Возвращайся, если хочешь.

— Нет, Фредди! — твердо произнес Дэнни. — Я иду с тобой.

Правильно ли он делает, что соглашается с Фредом? Дэнни не знал.

— Мне здесь не нравится, Фредди, — прошептал Дэнни.

Ребята вышли из-за угла дома и остановились, глядя на противоположную сторону Джексон-стрит. Дэнни предложил сойти с дороги, так как кто-нибудь из взрослых мог отправиться на их поиски на машине и тогда, конечно, поедет по Фелл-стрит. Ребятам пришлось идти вдоль улицы за домами, они то и дело вынуждены были перелезать через заборы и живую изгородь, точно воры. Потом они пересекли Канзас-стрит. Дом Абинери стоял всего через несколько домов отсюда. Дэнни охватило жгучее чувство вины перед старым другом и гнетущая тоска. Он вспомнил, как шериф забрал их из дому среди ночи и как, уже когда они подъезжали к муниципалитету, что-то заставило его (что-то, чего раньше никогда не было) сказать мистеру Лоулессу, что люди должны поскорее покинуть свои дома и что безопасно только в общественных зданиях, там, где никто ПОСТОЯННО не живет. Дэнни до сих пор не знал, ОТКУДА у него взялась эта уверенность, но он оказался ПРАВ. Его предупреждение спасло жизнь не одному десятку человек. По крайней мере, на время. Теперь же это подтвердило и его последнее видение-сновидение. Лилипут появлялся в жилых домах. Как он перемещался из одного дома в другой, Дэнни не имел ни малейшего представления. Это было ВЫШЕ его понимания. Однако, если бы Дэнни взял себя в руки сразу же после смерти отца, он наверняка вспомнил бы о своем друге. Возможно, в этом случае Сил и его родители уцелели бы! Дэнни МОГ спасти Сила, но… Он обязательно задержится на несколько минут у дома Абинери на обратном пути. Он обойдет вокруг дома, может быть… даже заглянет в окна. Он попытается выяснить, что случилось с другом и его родителями. Обязательно!!

Дэнни на время отодвинул на задний план мысли о Сиде. Они стояли напротив стоявшего на другой стороне улицы дома Фреда Гринэма. Это был большой двухэтажный белый дом с темно-зеленой крышей. Сейчас Дэнни жалел, что не уговорил Фреда вернуться в аптеку. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, а Фредди в его слепом стремлении спасти Сокса сам напоминал котенка, за которым необходимо присматривать. Дэнни внезапно понял, как легкомысленно они поступили, убежав тайком от взрослых. Это был безрассудный поступок, и его последствия могли оказаться очень печальными. Кроме заразы, убивавшей людей в их собственных домах, было еще что-то; Дэнни чувствовал это. Иначе почему прервалась связь с теми людьми, что были посланы на окраины города? Куда исчез шериф Лоулесс со своим заместителем? Дэнни был уверен: Лилипут, который по какой-то причине мог действовать только в жилых домах, прежде чем умереть, позаботился о том, чтобы в Оруэлле людям не было покоя НИГДЕ! Каким образом? Оставалось лишь догадываться, но мальчик чувствовал, что лучше будет, если он никогда этого и не узнает. После прошедшей ночи Дэнни знал больше, чем раньше, и ему казалось естественным, что скоро весь город погрузится во тьму, как это случилось однажды с одним домом. Дэнни предчувствовал это, как животные чуют беду, которая еще скрыта от глаз. Если бы они находились в центре, где собрались оставшиеся в живых люди, Дэнни беспокоился бы не так сильно (все-таки вместе, когда все в одинаковом положении, можно противостоять любому несчастью), но ребята были более чем в трех милях от ближайшего магазина, где собралось десятка полтора горожан. И кто знает, смогут ли они преодолеть это расстояние. Дэнни внезапно вспомнил предостережение отца Каспера, его требование не выходить из аптеки поодиночке, действовать сообща и предупреждать обо всем доктора Лока и его ближайших помощников, находившихся в здании муниципалитета. Из этого следовало, что сегодня те, кто остались в живых, оправившись от потрясения, предпримут попытки выйти из города, узнать судьбу тех, с кем пропала связь. Тридцатого октября, в день, когда случилась беда, люди, естественно, были в панике, и тем, кто отважно взял на себя задачу навести хоть какой-то порядок в этом хаосе, пришлось изрядно попотеть, чтобы люди, гонимые страхом, растерянные, не понимающие, что происходит, сами не накликали на свою голову новых бед Вчера еще можно было спасти многих из тех, которые сегодня были уже мертвы. Вокруг Оруэлла появился барьер, но никто не знал, сплошной ли он и как долго будет сохраняться. Конечно, было еще довольно рано, но все-таки уже рассвело, и Дэнни был обеспокоен тем, что до сих пор они не слышали ни единой машины, а ведь шли они в сторону Гленн-роуд, до недавнего времени самой оживленной дороги, по которой удобнее всего можно было выехать из города. Кроме того, отсюда быстрее всего можно было добраться до центра. Мальчика угнетало это безмолвие: не прошло ни единой машины; в тишине, нависшей над городом, шум машины был бы слышен издалека. Да, нужно было уговорить Фреда вернуться, но теперь… поздно. Они смотрят на дом Гринэмов, а именно там сейчас находится кот по кличке Сокс… живой или мертвый.

— Какого черта? — недоуменно прошептал Патрик. Это были его первые слова после того, как ребята покинули «Сладкий стол».

— Ты что-то увидел? — тихо спросил Гринэм.

— Я что-то услышал, — ответил Уолс.

— Что? — спросили в один голос Дэнни и Фредди.

— Это… Нет, я не знаю. Какой-то звук.

— Это мяукает Сокс, — радостно прошептал Гринэм. — Это Сокси, Сокси! Он жив, жив…

— Фредди, тише, — предупредил Дэнни; сам не замечая того, Фред говорил все громче и громче.

— Это Сокс! — счастливым голосом проговорил мальчик, повернувшись к Дэнни; глаза его возбужденно блестели. — Он живой…

— Ты слышал или ты думаешь, что это мяуканье?

— Это Сокси, он живой…

Фредди пошел по лужайке к Джексон-стрит. Он уже ничего не видел, кроме собственного дома, да и не хотел видеть. Еще бы, ведь его кот, оказывается, жив и мяукает где-то в доме. Однако Дэнни ничего не слышал, вообще ничего.

— Это было мяуканье, Патрик? — спросил он Уолса.

— Не знаю, — пробубнил тот. — Сейчас я ничего не слышу.

— Пошли за ним, — сказал Дэнни, но голос его дрожал.

— Слушай, может, пойдем отсюда? Я чертовски хочу есть, — неожиданно заявил Уолс.

Дэнни остановился; кровь бросилась ему в лицо. Мальчик чуть было не закричал: «Ты же рвался из аптеки больше всех!», но сдержался. Более неподходящего момента для ссоры трудно было найти. Гринэм уже переходил на другую сторону Джексон-стрит, и было бы величайшей глупостью со стороны Дэнни начать сейчас спорить с Уолсом. Вместо этого он быстро проговорил:

— Сейчас уже будем возвращаться, Патрик. Только вернем его назад, иначе… Быстрее, Патрик!

Дэнни помчался вслед за Фредом. Патрик нехотя поплелся следом.

— Фредди! — позвал Дэнни. — Фредди, остановись!

Фред прошел уже половину подъездной дорожки к своему дому, когда Дэнни наконец догнал его и схватил за плечо.

— Ты что, не слышал меня? — спросил Дэнни, стараясь успокоиться после бега.

— Это мяукает Сокс, — пробормотал Фред, словно вопрос Дэнни не дошел до его ушей. Судя по всему, он действительно ничего не слышал и не понимал. — Он живой. Я знал, что он живой! Дэнни, мой Сокс живой, ты…

— Фредди… Фредди!!

— …слышишь, как он мяукает? Он жив!

— Фредди, обожди. Остановись. — Дэнни все больше не нравилось это место. Совершенно неожиданно ему пришло в голову, что недалеко отсюда жил Медвежонок Гризли. Но если бы проблемы заключались в одном только Ллойде! — Фредди, в дом заходить нельзя! Ты знаешь это?

— Знаю, но там Сокси! — Фред улыбался. По-видимому, сейчас для него ничего не существовало, кроме любимого кота.

Дэнни хорошо понимал Фреда, но эта его любовь уже становилась опасной.

— Фредди, успокойся! — Дэнни даже тряхнул его за плечо. — Не делай глупостей. Мы сейчас вместе…

— Он может умереть, Дэнни, — проговорил Фред и двинулся дальше. — Он еще жив, но мы не успеем, если…

— Фредди, да обожди ты! — сердито воскликнул Дэнни, снова хватая Фреда за плечо. — Остановись на минуту!

Тот приостановился, продолжая все так же улыбаться. Эта словно приклеенная улыбка (она уже казалась идиотской) начинала уже злить Дэнни.

— Ты слышал, как он мяукнул? — восхищенно спросил Фредди.

— Нет, я ничего не слы…

— Вот… опять… — прошептал Фред, весь превратившись в слух.

Дэнни затаил дыхание, но ничего похожего на мяуканье кота так и не услышал. Только шаги медленно идущего Уолса.

— Неужели ты не слышал? — спросил Гринэм. — Сокс мяукает.

— Нет, Фредди. — Дэнни покачал головой. — Мне кажется…

— Давайте линять отсюда, — услышали они за своими спинами голос Уолса. Не дожидаясь одобрения или возражения, он добавил: — Посмотрите, где солнце!

Друзья, как по команде, подняли головы. Сначала Дэнни показалось, что Патрик просто неудачно пошутил. Мало того, что его передергивает от одного его голоса… Но тут до него дошло, что Уолс и не думал шутить. Солнце стояло несколько выше, чем обычно около восьми часов утра в это время года, но это было не все. Оно посылало лучи перпендикулярно к Джексон-стрит, идущей строго с востока на запад. Солнце находилось на ЮЖНОЙ части неба! Судя по его положению, сейчас было двенадцать часов дня, и у Дэнни екнуло сердце. Мальчик ошалело пялился на солнце, ежесекундно отводя взгляд, когда становилось больно. Не выдержав, Дэнни закрыл глаза; теперь он видел тысячи маленьких солнц. Он точно знал, что, когда они подходили к Джексон-стрит, солнце только-только встало. Пока они пересекали улицу, прошло более четырех часов?! Это было абсолютно нелепо, но от этой уверенности ничего не изменилось: солнце по-прежнему находилось в самой верхней точке, в какой оно только бывает в последний день октября. Фред хотел было что-то сказать, но так и не нашелся. Не меньше минуты ребята в полном молчании разглядывали местность, пытаясь обнаружить какую-нибудь зацепку, которая объяснила бы им, в чем они ошиблись. Но не надо было даже выяснять, где запад, где юг, — достаточно было посмотреть на солнце, чтобы понять, что сейчас полдень. Можно, конечно (если напиться до чертиков), перепутать утро и вечер, но раннее утро и полдень — вряд ли.

— Черт, почему… — начал Фред и тут же запнулся. Возможно, он понял, что на его вопрос вряд ли кто сможет ответить.

— Пора линять, — напомнил Уолс. Судя по тону, он был удивлен меньше всех. — Уже день. Если это будет продолжаться такими темпами, то… я не знаю, КОГДА мы вернемся.

Ответа не было. И Фред, и Дэнни продолжали в молчаливом изумлении рассматривать Джексон-стрит.

— Вы что, заснули? — пробормотал Уолс — Хватит пялиться. Мне уже здесь надоело, пора уходить отсюда.

— Патрик, — прошептал Дэнни. — У тебя есть часы.

— Ну и что с того?

— Сколько они показывают?

— Какая разница? Совсем не столько, сколько показывает солнце. Так вы идете или будете здесь торчать до самого вечера?

— Бред какой-то, — пробормотал Дэнни, еще раз взглянув на солнце и быстро отведя глаза, которые болели и слезились. — Не может быть, чтобы мы…

— Может — не может, — согласился Уолс — Пора сваливать отсюда, а то будет поздно.

— Да, нужно уходить отсюда, — подтвердил Дэнни. — Фредди, ты…

— Сначала я освобожу Сокса…

— Ага, валяй! — фыркнул Уолс. — Только тебя-то уж освобождать никто не будет, потому что… от тебя ни хрена не останется.

— Фредди, — с тревогой в голосе произнес Дэнни. — Пошли назад.

— Подождите минуту, — пробормотал Фред и в несколько прыжков оказался на крыльце своего дома; Дэнни не ожидал от него такой прыти.

— Стой! НЕ ОТКРЫВАЙ дверь! — закричал он, бросившись за ним. — Назад, Фредди!

Но Фред и не думал забегать внутрь. Он распахнул входную дверь, но через порог не переступил.

— Дальше нельзя! — Дэнни уже держал друга за рукав куртки.

— Слышишь? — тихо спросил Фред. — Опять. Он только что опять мяукнул.

— Фредди, извини, но мне кажется, ты ошибаешься. — Дэнни заглянул в холл, погруженный в полумрак, и ему показалось, что их медленно и незаметно кружит, затягивая в омут. И этот омут — бывший дом Фреда. — Там тихо.

— Нет. Нет, я слышал, как Сокс мяукнул. Дэнни, он на втором этаже. Он или в моей спальне, или в спальне родителей. Он…

— Фредди, мы ничего не можем сделать, если он заперт в комнате. Туда нельзя входить! Ты погибнешь.

— Но он же живой, он мяукает! — Фред перестал улыбаться.

— Ты не успеешь подняться на второй этаж, Фредди, как будешь мертв! — выпалил Шилдс. — И не думай!

— Но он жив, он жив. Сокс сидит там больше суток. Он голодный…

— В дом заходить НЕЛЬЗЯ! — приказным тоном сказал Дэнни. Он попытался закрыть дверь, но Фредди успел подставить ногу.

— Сокси! Сокси! — начал звать он кота. — Иди ко мне, Сокс! Ко мне! Я здесь, Сокс! Я здесь!

— В доме никого нет, — сказал Дэнни. — И Сокса нет.

— Неправда! — горячо возразил Фред. — Он мяукает! Неужели ты не слышишь, как он мяукает?

— Послушайте, — раздался сзади голос Уолса. — Вы — как хотите, а я ухожу. Я не такой фанат по котам, чтобы…

— Лучше помоги мне, — попросил Дэнни.

— Фигушки, Шилдс! Посмотри, где солнце. Скоро закат, а я хочу добраться к своим до темноты. Они и так с меня шкуру спустят.

— Сокси! Сокси! — неутомимо звал Фред своего кота. — Я здесь, Сокси! Ко мне! Кис-кис-кис, Сокси.

— Фредди, это бесполезно! — сказал Дэнни. — Мы все равно не спасем его. Надо уходить отсюда, здесь опасно.

— Но Сокс жив, и я не могу оставить его одного!

— Фредди! Даже если твой кот в доме, мы не сможем спасти его! Лучше пошли отсюда. Ты только посмотри, что творится на небе.

— Я не уйду без Сокса! — упрямо заявил Фред. — Как хотите, но я…

Все произошло неожиданно. Дэнни не оттаскивал Фреда силком от дверного проема только потому, что боялся, что, сцепившись друг с другом, они могут случайно ввалиться в холл, и тогда… Уверившись окончательно, что Фред решил ни за что не уходить без своего любимого кота, Дэнни в отчаянии повернул голову и посмотрел на Уолса, как бы ища у него поддержки. Их глаза встретились. Это только так говорят, что глаза — зеркало души, на самом деле можно ошибиться, пытаясь что-то рассмотреть в этом зеркале, понять, что думает человек и какие чувства испытывает. Но в этот момент Дэнни абсолютно точно прочитал в глазах Уолса его настроение и намерения, как если бы Патрик был раскрытой книгой с громадными буквами, которые нельзя было не заметить. Еще до того, как Дэнни услышал первое слово, он уже знал, ЧТО скажет ему Уолс.

— Хватит! — рявкнул Патрик. — С меня довольно! Вы можете оставаться и ловить всех местных котов хоть до утра! Я ухожу! — Его глаза зло щурились, и Дэнни показалось, что Патрик даже доволен, что он, Шилдс, попал из-за Фреда в критическую ситуацию. Причем не просто критическую; чтобы умереть, Дэнни достаточно оступиться и свалиться в холл дома Гринэмов.

— Патрик! — крикнул ему Дэнни. — Ты не посмеешь… вот так бросить нас! Ты…

— Что?! — Уолс изобразил на лице праведное возмущение. — Какого черта?! Я что, обязан возиться с этим сумасшедшим?

Именно после этих слов Дэнни Шилдс заметил проволоку в трех футах позади Уолса. И вспомнил, где он ее видел. Это была проволока ЛИЛИПУТА!

— До свидания! — язвительно крикнул Уолс — Желаю удачной охоты, болваны! Я зря с вами связался…

— Сокси, сюда! Я здесь, кис-кис-кис! Сюда, иди сюда, Сокси! — Фред, не обращая внимания на препирания ребят, продолжал звать своего любимца. Время от времени он как будто слышал слабое мяуканье в доме, где-то на втором этаже. Сокс был жив, и эта мысль придавала ему сил.

— Шилдс, мне не понравилась твоя морда, еще когда я тебя увидел в первый раз! — продолжал тем временем Уолс — Ты — вонючий козлиный член! Вот ты кто! Я желаю тебе, чтобы ты оставался здесь как можно дольше рядом с этим придурком! В аптеке ты только портил воздух. — Губы Уолса растянулись в усмешке; он хорошо рассчитал: Фредди будет до посинения звать своего кота, и Дэнни ни за что не оставит друга. Но он, Патрик, конечно же не так глуп, чтобы еще чего-то ждать, когда солнце… кажется, сходит с ума. — Нас скоро спасут власти Штата, Шилдс, а вы будете ловить котов! — Уолс засмеялся.

Дэнни наконец справился с немотой, внезапно сковавшей его.

— Патрик! — отчаянно крикнул он. — Осторожно, Патрик!

Уолс, который уже разворачивался, чтобы уйти, на секунду остановился.

— Что такое? — спросил он тоном, каким обращаются к плачущему младенцу. — Мальчику уже страшно? Ой-ой-ой, ты, главное, не обмочи штанишки, а то мама заругает…

— Патрик, осторожно! Сзади! — кричал Дэнни.

Он по-прежнему придерживал одной рукой Фреда, который продолжал звать кота. Уолс обернулся. Естественно, никого за своей спиной он не увидел. Ведь он понятия не имел о существе, появившемся больше года назад в доме Алекса Тревора. Уолс снова посмотрел на Шилдса и (он был очень недоволен тем, что испугался, пусть на миг) зло прошипел:

— Умная шуточка, Шилдс. Я просто в восторге. Ты…

— Патрик, проволока! Сзади тебя проволока! Не приближайся к ней! Иди сюда, не подходи к ней! Ты погибнешь!

Бесполезно! Дэнни знал это. Разве мог нормальный человек принять всерьез его предупреждение? Вокруг никого не было. Уолс это ясно видел. Он понял, что Дэнни кричит о какой-то проволоке, но при чем тут это? Ну, да ладно, Шилдс всегда был с приветом, так что не стоит удивляться. Уолс презрительно хмыкнул:

— Ладно, козлы! Пока, Шилдс, я пришлю тебе твою тетю, чтобы было кому подтирать твою попку! — Уолс сделал один шаг.

— Патрик, НАЗАД! Я не шучу! Эта проволока, она задушит тебя!

Дэнни отпустил Фреда и кинулся к Патрику. Уолс догадался, что Шилдс не шутит и что ему действительно что-то угрожает, но… было уже поздно что-то делать. Патрик понял это в последний миг перед тем, как его разум помутился от боли и ужаса. Дэнни был в десяти футах от Патрика, когда проволока, словно змея, метнулась к нему и обкрутилась вокруг ног. Патрик рухнул как подкошенный.

— Помогите! — прокричал он. — Помоги мне! Помогите!

Уолс протягивал к Дэнни руки, лежа на спине. Но через какое-то мгновение из его глотки вместо невнятных слов вырвался протяжный крик нечеловеческой боли. Дэнни видел, как проволока, обмотавшись вокруг левого колена Патрика, стремительно сжимается, рассекая кожу и мышцы. Из ноги хлынула кровь. Через секунду раздался треск ломающихся костей. Дэнни, не думая о смертельной опасности (а ведь Уолс на его месте даже не подумал бы спасать его), схватил Патрика за руки и с силой потянул к себе. Но уже ничего нельзя было изменить. Когда, напрягая все свои силы, Дэнни все-таки оттащил Патрика на несколько футов, то увидел там, где Патрик только что лежал, его отрезанную ногу. Из нее хлестала кровь, обагряя гравий дорожки. Дэнни вскрикнул, перед глазами у него все поплыло, и, в бессилии отпустив руки Уолса, он упал навзничь. Возможно, это его и спасло. Кусок окровавленной медной проволоки взмахнул свободным концом, словно хвостом. До горла Дэнни ему не хватило лишь нескольких дюймов. Если бы мальчик не выпустил запястий Уолса и не свалился на лужайку, проволока, как петля лассо, захлестнулась бы у него на шее. Дэнни обезумевшими глазами наблюдал расправу над восьмилетним мальчишкой. Один конец проволоки взялся за вторую ногу, другой проткнул левый глаз Патрика, заходившегося криком и молотившего руками по земле, и, войдя в голову, через секунду появился из другого. Уолс был еще жив, но кричать уже не мог. Вторая нога отвалилась, как что-то ненужное. Весь дрожа от ужаса, стуча зубами, Дэнни был не в состоянии даже подняться на ноги — он скользил по траве спиной вперед, отталкиваясь пятками, стараясь отползти подальше. Но вот лужайка кончилась, Дэнни оказался на тротуаре. Там он наконец встал на ноги. Несмотря ни на что, Дэнни хотел жить. Он будет жить, какие бы ужасы ни довелось ему увидеть. Лишь благодаря своего рода подготовке, полученной на Канзас-стрит, 29, его разум выдержал то, свидетелем чего он стал. Проволока оставила Уолса, дергавшегося, как полураздавленная муха, и на несколько секунд замерла, словно колеблясь, которую из двух жертв выбрать. На мгновение Дэнни показалось, что всего, что он видит, на самом деле нет, он болен, а это все — галлюцинация. Но вот же лежит Патрик… Он ЖИВ! Он умирает медленно, МУЧЕНИЧЕСКИ! А рядом валяется окровавленный кусок проволоки шесть футов длиной. Разве такое может быть?

Фред повернулся, когда услышал первый крик Патрика, и тоже все видел. Он был бледен как полотно и стоял, застыв, словно восковая фигура из музея мадам Тюссо. Но даже и сейчас он не забыл про своего Сокса. Проволока наконец двинулась к Фреду; возможно, потому что тот был ближе, а может, по другой причине, но неодушевленный медный убийца спешил к Фреду, напоминая собой скелет освежеванной змеи.

— Берегись! — крикнул Дэнни.

Фредди ясно видел все, что происходит, он мог еще убежать от своей смерти, ползущей к нему в виде металлического обрубка, но потерял драгоценные секунды, когда повернулся и крикнул в холл:

— Сокс, где ты? Быстрее ко мне! Быстрее! Я здесь, Сокс!

— Что ты делаешь?! — в ужасе закричал Дэнни; он видел, как сокращалось расстояние между его другом и проволокой: это происходило катастрофически быстро. — Беги, Фредди! Беги! Беги! Она близко! Беги, Фре…

Фред обернулся и… понял, что опоздал. Он стоял на крыльце; с одной стороны была раскрытая дверь, с другой — ступеньки, где угрожающе раскачивалась кровавая проволока. Она молниеносным броском перекрыла ему пусть к отступлению.

— Фредди! — завопил Дэнни, но ничем уже не мог помочь другу.

Фред испуганно вскрикнул; он был ошеломлен тем, что проволока так быстро достигла крыльца; до этого она вроде бы двигалась медленнее.

— Фре-е-е-едди!

Дэнни хотелось прокричать, что именно он виноват во всем, что случилось, именно он однажды вынес эту проволоку из своего дома. Но какое все это имело сейчас значение?! Фред упустил последнюю возможность спастись бегством; парализованный страхом, он лишь попятился, пытаясь уберечься от тянувшегося к нему конца медной проволоки, и… оказался в холле своего дома.

— Фредди! — крикнул Дэнни — и замолчал, увидев, как из глаз Фреда брызнула кровь… затем из носа… изо рта, из ушей полились целые потоки крови, орошая плечи, грудь мальчика, упавшего на колени и закрывшего лицо обеими руками, — дом убивал ребенка, бросившего ему вызов, войдя в его пасть.

А медный кусок, обрекший на мучительную смерть Патрика Уолса, виновник гибели Фредди Гринэма, исчез. Его нигде не было! Мертвый Фредди лежал на полу прихожей, протянув за порог перепачканные кровью руки. Фредди больше нет! Дэнни почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Рыдая, он бросился прочь. Дэнни бежал в сторону Канзас-стрит, и ему все время казалось, что за спиной у него шуршит медная проволока, но он боялся оглянуться. Он захлебывался от рыданий, слезы застилали ему глаза, он на бегу пытался их смахнуть рукой, но ничего не помогало — он почти ничего не видел. Пробегая через задний дворик, смутно показавшийся ему знакомым, он споткнулся и упал. В голове зашумело. Дэнни зажмурился, представляя, что вот сейчас что-то хлестнет его по ногам. Но произошло неожиданное: чьи-то сильные цепкие руки обхватили его за бока, поднимая с земли. Дэнни Шилдс закричал.

Глава тридцатая

Жуткие стоны. Чарли чуть ослабил объятия, давая Монро возможность дышать свободнее, но руки, сцепленные за спиной у Джека, не разжал. Лоулесс ждал смерти. Но она не приходила. В какой-то момент Чарли охватила безумная радость. Конец! Эта мысль, ворвавшись в переутомленный мозг Чарли, наполнила его счастьем. Но это чувство было обманчиво, и шерифу очень скоро пришлось убедиться в этом. Монро хрипло дышал, время от времени над самым ухом Чарли раздавались его стоны, наполненные болью. Чарли, несмотря ни на что, хотелось жить. И он жил. Но, живой, он вынужден решать кучу проблем, в отличие от мертвых, у которых проблем нет. Он держал на руках раненого, который из-за нестерпимой боли уже ничего не соображал, из дома выйти нельзя — во всяком случае, Чарли предпочитал любую другую смерть той, что ждала их снаружи. Нет, монстры ждут их, и потому Чарли не покинет этот дом; без оружия и с Джеком на руках ему не уйти.

Дом погружался во тьму — на улице стремительно наступала ночь. Монро продолжал стонать, значит, они оба были живы. Чарли наконец опустил раненого на пол; нога не кровоточила, рана почернела и была похожа на сильный ожог. От нее воняло насекомым. Шериф не решился прикоснуться руками к стопе Джека. Нужен бинт. Чарли снял с себя куртку и подложил ее под ноги Джека. Затем поспешил в ближайшую комнату. Спальня супругов Лозано. В наступившей темноте Чарли плохо ориентировался; он обыскал все, но ничего не нашел. Он решил вернуться и посмотреть, в каком состоянии Джек. Включать свет Чарли на всякий случай не стал — жуки пока что оставили их в покое, но неизвестно, как они себя поведут, если увидят в доме свет. Оказавшись в холле, шериф сразу почувствовал, что здесь что-то изменилось. Он быстро понял, в чем дело — Джек больше не стонал. Может быть, он просто потерял сознание, но Лоулесс вдруг испугался — ему подумалось, что все гораздо хуже. Не зря его словно что-то толкало вернуться к Джеку. Чарли видел очертания его тела в темноте. Хотя стоны Джека отдавались болью в душе шерифа, его молчание пугало еще больше.

— Джеки! — позвал Лоулесс.

Тишина.

— Джеки! — Дрожащими пальцами шериф коснулся лба своего заместителя и отдернул руку. — Джеки, что с тобой?

Монро ничего не ответил… потому что уже не мог ответить: он был мертв. Кончиками пальцев Лоулесс опять дотронулся до его лица. Впечатление такое, будто щупаешь кусок замороженной говядины. Пальцы пощипывает от холода. Чарли быстро осмотрел Джека. Одежда стала ледяным панцирем, а сам он был куском льда.

— Джеки! — Из глаз шерифа полились слезы. — Джеки, прости меня, мой мальчик! — Лоулесс плакал. Он отдернул руки от лица Монро — в ладони впивались тысячи иголок. — Прости меня, Джеки!

Тяжелая горечь наполнила душу. Жгучие слезы скатывались по бледным щекам Чарли и бесшумно падали на замерзшего насмерть Джека Монро.

Чарли не скоро пришел в себя. В голове кружились мысли. Ничего удивительного — он по-прежнему хотел бороться за жизнь… несмотря на то, что много часов назад, когда омоложение всего организма стало заметно прогрессировать, где-то в подсознании он смирился со своей смертью. Это будет продолжаться до тех пор, пока он не превратится в младенца, а дальше… Что дальше? Ему не хотелось даже думать об этом. Как бы то ни было, пока этого не случилось, он будет жить. И жить достойно. Если бы он был болен раком, неужели бы он начал поступать по-другому, узнав, что дни его сочтены? Прогрессирующее омоложение было своего рода раком. Раком Лилипута.

В ту ночь, когда Чарли вошел в дом Холистера, где рядом с умерщвленными Лилипутом хозяевами умирал от потери крови Ларри Донер, шериф на несколько минут оказался во владениях человечка. По-видимому, Лилипут, уничтожив одновременно столько человек, был в тот момент слишком слаб, чтобы убить и шерифа. Но Чарли допускал также, что Лилипут просто решил убить шерифа медленной смертью (быть может, Лоулессу суждено благополучно уходить от тварей, которыми кишат улицы, и наблюдать, как погибает его город?), поэтому и не убил его сразу. Глядя на покрытое толстым слоем инея (который не таял, хотя в доме было тепло) лицо Джека, Чарли представил, как шестидюймовый человечек наблюдал за его тщетными стараниями спасти Ларри Донера, как он улыбался своим сморщенным личиком, предвкушая душевные муки шерифа, когда он обнаружит, что тело его молодеет, молодеет, молодеет. Если даже допустить, что семья шерифа уцелеет (хотя как? Этот проклятый барьер!), Чарли все равно никогда не покажется на глаза Шерил и дочкам. Впрочем, это «никогда» не будет долгим; сейчас у него тело восемнадцатилетнего, а годы мчатся со скоростью часовой стрелки, только в обратную сторону.

«Уже недолго, старина Чарли!»

Слезы продолжали литься из глаз, но шериф их не вытирал; он стоял и тихо плакал, изредка касаясь щек Джека, его губ, но тут же отдергивал руку. Лед обжигал как огонь. Да, Чарли болен раком, но Лилипут ошибся, дав ему медленную кончину. До того, как шериф превратится в младенца, не умеющего (даже!) ходить, он, быть может, еще кое-что успеет сделать. Чарли понимал, что время ему не союзник, но было очень тяжело бросать Джека. Шериф не мог даже похоронить своего последнего заместителя. Он не мог даже перетащить тело в спальню, потому что рисковал обморозить себе руки. Конечно, в этом доме он мог найти какие-нибудь вещи, чтобы перенести тело Джека, не касаясь его голыми руками, но Чарли решил оставить все как есть.

СНАРУЖИ не доносилось никаких звуков с того момента, как за Чарли закрылась дверь; мимолетные взгляды, брошенные в окна, ничего не дали — в городе не было света, и дом Лозано окутала тьма. Чарли не сомневался, что будет жив, сколько бы ни оставался в доме. Сейчас, через пятнадцать минут после того, как шериф обнаружил, что Джек замерз, для него уже не было загадкой то, почему это не случилось и С НИМ. ОН был мертв с того момента, когда в доме Холистера его заметил Лилипут. Он убил Чарли. Но иначе, чем других, — он как будто бы был жив и мог, как прежде, заниматься делами. До поры до времени. Если шериф был уже мертв, он не мог умереть еще раз. Нельзя расстрелять человека, которого утопили. Чарли жил… потому что был убит раньше! Лишь одна мысль не давала ему покоя: почему Джек не умер сразу? Лоулесс знал, что после того, как Дэнни Шилдс уничтожил физическую оболочку Лилипута, люди, рискнувшие зайти в дом, например, к соседям, погибали МОМЕНТАЛЬНО, едва переступив порог! Но Монро был жив, пока шериф прижимал его к себе, сцепив руки у него за спиной, и это в течение ДВАДЦАТИ минут! Но как только Лоулесс оставил его, Джек погиб!

Это смущало Чарли; ему казалось, что была возможность не допустить гибели Джека. И он ее упустил. Почему же все-таки Монро не умер СРАЗУ? Понимание придет позже, а пока Лоулесс решил покинуть дом. Он будет бороться, пока будет дышать. Бороться за свой город! Бороться за оставшихся в живых!

Шериф направился к кухне. Он должен что-нибудь проглотить, прежде чем выйдет из дома. Желудок требовал пищи, Лоулесс не помнил, когда ел в последний раз. Слабость уже начала сказываться. В муниципалитете (в ту адскую ночь, когда все началось) он успел проглотить пару бутербродов с чашкой кофе. Но сколько лет назад это было? Он улыбнулся; это была горькая улыбка. В желудке урчало.

Чарли переступил порог кухни. Здесь было так темно, что он вообще ничего не видел. Да, это была кухня. Но пахло здесь как-то по-другому… Чтобы не наткнуться на что-нибудь, он выставил перед собой руки. Один шаг, два… десять. Лоулесс застыл на месте. Однажды он уже заходил в эту кухню, когда беседовал с миссис Лозано. Он отлично помнил стол у окна напротив кухонной двери. Рядом со столом холодильник. Расстояние не могло превышать пятнадцати футов… Еще десять осторожных шагов в том направлении, где должен быть стол у окна; и даже если не стол, то хоть что-то должно же быть! И еще десять… может, больше. Ничего. Впереди по-прежнему пусто, и рука шерифа трогает тьму, но ничего больше. Лоулесс продолжал двигаться. Ничего! Глаза не различали собственных рук, поднесенных к лицу. Чарли выругался. «Черт с ними, с этими тварями, нужно было включить свет». Но шериф уже подозревал, что электричества нет, так что искать выключатель не было смысла. Лоулесс продолжал двигаться вперед, несмотря на закрадывавшийся в душу страх. Даже когда они никак не могли преодолеть участок Фелл-стрит между Бингем и Уотер, Чарли не было так тяжело. Рядом находился живой Джек, светило солнце (правда, оно казалось каким-то искусственным и это навевало жуть), они были на машине и, по крайней мере, могли ориентироваться. Не вызывало сомнений, что та часть Фелл попросту растягивалась; но что, черт возьми, происходит в этой кухне? Этот вопрос, на который не было ответа, уже отзывался болью в голове шерифа, когда вдруг он ударился бедром об угол стола. Чарли вскрикнул от боли… и радости. Честно говоря, никогда еще Чарли не радовался тому, что ушибся. Опустив руку, он стал ощупывать прохладную поверхность кухонного стола, покрытого клеенкой. Чарли просто ласкал стол, как какое-то живое существо. Он готов был целовать этот стол, внезапно (хотя Чарли понадобилось пройти СТО футов!) возникший в кромешной тьме. Все прошло — и тошнота, и головокружение от голода, и боль в висках, — как только он коснулся стола. Чарли сделал несколько шагов в сторону, пытаясь обнаружить холодильник. Однако его руки трогали лишь пустоту. Лоулесс нахмурился. Стол на том же месте, но холодильника нет. Лозано, конечно, могли сделать перестановку за то время, что прошло после визита шерифа. Это их право. Лоулессу вдруг расхотелось продолжать поиски съестного, несмотря на отчаянные протесты желудка. Нужно уходить из этого проклятого места. И побыстрее. Вот только убрать руку от спасительного стола не было никакого желания. Шериф не на шутку опасался, что его «блуждания» по сравнительно небольшой кухне на этом не кончились. Несколько минут он колебался. Было все так же темно. Наконец Чарли решился. И в самом деле — не стоять же тут до утра? Чарли убрал руку. Но через секунду опять опустил: стол был на месте. Чарли улыбнулся. Несколько несмелых шагов, словно по минному полю, и… Чарли разглядел очертания двери. Когда его пальцы коснулись холодной дверной ручки, из груди вырвался шумный вздох облегчения. Пожалуй, он лучше поголодает еще денек-другой, но в эту кухню его больше и калачом не заманишь. Шериф открыл дверь, чтобы поскорее оказаться в холле. И обнаружил, что в доме довольно светло. Прошло не меньше минуты, прежде чем Лоулесс снова обрел способность рассуждать. Он знал лишь одно: пятнадцать минут назад, когда он вышел отсюда в кухню, было темно, приближалась ночь. Но сейчас освещение было примерно такое, как часа за два до захода солнца. И еще! В холле было пусто — Монро исчез!

— Твою мать! — Чарли сплюнул и скривился от отвращения.

Он стоял на коленях, и его только что вырвало. Еще пять минут назад он был полным профаном. Теперь же знал очень многое и был поражен тем, насколько могут измениться за какие-то пять минут представления человека об окружающем мире, представления, впитанные с молоком матери.

Чарли не сразу понял, куда делся труп Джека. Сначала он приоткрыл кухонную дверь и заглянул внутрь. Там было еще светлее, чем в холле. Это была чистая нелепица — ведь он только что вышел отсюда и здесь была кромешная тьма. Теперь же на стену слева падали лучи заходящего солнца. Дом уже не пугал. Лоулесс осматривал кухню и удивлялся, как так могло получиться, что он чуть не заблудился здесь, как в дремучем лесу. «Но это не кухня Лозано!» — пронеслось в голове. Лоулесс выскочил в холл, хлопнув дверью, посмотрел туда, где недавно находился труп Джека. И… Чарли вдруг понял: ЗДЕСЬ замороженный насмерть Монро никогда не лежал! Потому что это был вовсе не дом Лозано! Чей угодно, только не тот, куда Чарли вбежал с раненым Джеком на руках, ища спасения от чудовищных монстров!.. Лоулесс, шатаясь, будто пьяный, прошел через парадную дверь на крыльцо…

Солнце косыми лучами задевало крыши домов, и Чарли понял, что находится не на Бингем. Это была Канзас-стрит! А сам шериф стоял на крыльце дома Треворов-Шилдсов. Словно не сумев переварить этот факт, оказавшийся несъедобным, Лоулесс опустился на землю и согнулся пополам в приступе рвоты. Конечно, желудок его был давно пуст, но непроизвольные спазмы не прекращались. Наконец он поднялся с колен, вытер рукой потный лоб и посмотрел по сторонам. Тишина. Безветрие. Ни одного монстра. Ни монотонного жужжания золотистых мух. И дом, принадлежавший Уиллу и Энн Шилдс!

Канзас и Бингем разделяют две с половиной мили. Чарли прошел это расстояние, войдя в кухню дома Лозано поздним вечером и выйдя из кухни дома Шилдсов. Если поздно вечером, то, очевидно, вчера. То есть он вошел в дом Лозано ВЧЕРА! Прошли почти СУТКИ!

Голову, точно стрела, пронзила боль. Шериф со стоном опустился на землю. Именно в этот момент он вспомнил. Так бывает с человеком, вспомнившим ночной кошмар не сразу после пробуждения, а в поддень. Пытаясь унять головную боль, Чарли вспоминал. Теперь он окончательно убедился, что прошел целый день после той минуты, когда он оставил погибшего Джека в холле дома Лозано.

ДЕНЬ!

Чарли чувствовал себя как человек, мучающийся похмельем и пытающийся по крупицам восстановить в памяти события вчерашнего вечера. Он шел очень долго. Очень долго. Он прошел гораздо больше, чем сто футов. Это был тоннель. Узкий тоннель. Нет, в начале было свободно, но потом стало даже трудно дышать — так сильно давили стены тоннеля. Из чего они сделаны? Чарли не знал; он не хотел этого знать, потому что чувствовал, что мозг его не выдержит. Вряд ли стены тоннеля можно было потрогать руками, как обычные стены, даже когда становилось очень тесно и Лоулессу приходилось буквально продираться вперед. Иногда становилось посвободнее, и тогда шериф мог расправить сдавленные тоннелем плечи. Но он все равно не чувствовал облегчения; пожалуй, становилось даже еще хуже.

Мозг буквально плавился, вбирая в себя потоки ужасающих мыслей; Чарли слышал ругань, обидные слова, крики, самые чудовищные пожелания, которые когда-либо звучали в сотнях тысяч семей, живших с незапамятных времен в этих краях. С тех пор как существует мир, существует семья. И все болезни, все войны, все зло исходило из семьи. Потому что семья была НАЧАЛОМ мира. Только Чарли это знал, и ему становилось страшно, что он единственный, кто знает об этом.

Гул время от времени нарастал, становясь просто невыносимым, потом выравнивался, но ни на секунду не прекращался. Вопли и проклятия избиваемых и избивающих, ругань обманутых и обманывающих, пожелания родителям и родителей детям, моральное уничтожение жен мужьями и мужей женами.

Чарли не слышал, естественно, это ушами — он впитывал это своим МОЗГОМ! Мириады мыслей! Они бомбили его мозг, и Лоулесс хотел только одного — побыстрее выйти из этого тоннеля. Он уже знал, ГДЕ находится. ЗНАЛ! Мир состоит из семей, словно сшитое из лоскутов одеяло. Есть ли что-нибудь между этими лоскутами? Чарли знал — ничего. Это был даже не вакуум, нет. Это было нечто иное, что человеческому мозгу понять не дано. И шериф не стремился доказать обратное. Он задыхался от чудовищных» мыслей; Чарли многое узнал, и он отдал бы еще больше, чтобы этого не знать.

Все зло исходило из семей. Множество людей погибало в бесчисленных войнах, в драках, во время природных катаклизмов. Но ГОРАЗДО больше погибало в СЕМЬЯХ!

Заметить, что семьи — главный пожиратель человеческих жизней, было чрезвычайно сложно. Ведь в семьях люди умирали совсем не так. Сколько раз человек мог мысленно убить другого человека, столкнувшись с ним два-три раза (пусть и больше) за всю жизнь? Даже встречаясь с ним каждый день, невозможно было причинить ему столько зла, сколько непроизвольно получали многие… родные и близкие. Те, кто жил В ОДНОЙ СЕМЬЕ! Мысли НАКАПЛИВАЛИСЬ. Ведь мысль — это ОСОБАЯ материя, которая ОЧЕНЬ ЖИВУЧА. Сколько уносила жизней война или, допустим, чума? А сколько в это время было семей? И в этих семьях людей умирало еще больше, чем в войнах, хотя войны шли постоянно. Мысли убивали людей ПО-ДРУГОМУ. И очень редко сразу! Иногда мысли лишь ЗАРАЖАЛИ людей. Конечно, эти люди умирали, но прежде, чем за ними приходила смерть, они заражали ДРУГИХ!

Очень часто следствием этого и были войны, но никто не мог знать, что эти войны возникли потому, что кого-то УБИЛИ В ЕГО ЖЕ СЕМЬЕ! Большинство семей не выносило заразу в мир через своих близких. Но они все равно убивали друг друга. В некоторых семьях было не так черно, как в других, сквозь окна их домов что-то можно было увидеть, и все же… В этих семьях люди все же умирали, а Чарли ЗНАЛ, что человек должен жить ВЕЧНО! Но черные мысли препятствовали этому. Однажды выпущенные на волю, они делали свое дело. Они убивали людей. Чаще всего это выражалось в обычном старении с известным концом. Иногда это выражалось в несчастном случае, иногда в болезни, разрушающей определенную часть тела или весь организм, что вело к смерти. Мысли убивали людей через еду, изнашивая их внутренние органы. Кое-кто, уйдя из своей семьи, образовывал НОВУЮ семью и, огораживаясь четырьмя стенами, встречался с новым потоком черных мыслей, продолжавших эстафету смерти. И смерть всегда приходила. ВСЕГДА! Шериф Оруэлла знал, почему люди не живут вечно. Потому что убивают друг друга. Кто-то надеется, что будет жить, если благополучно избежит чьего-то ножа или пули, мчащегося автомобиля, чьей-то злой воли или роковых обстоятельств. Он не знает, что смерть уже в нем.

Очень часто смерть настигает человека еще в материнской утробе. Женщину всего лишь затошнит, или ей не понравится, как она выглядит, или она недовольна, что не в состоянии сделать что-то, или это из-за живота, увеличивающегося с каждым днем. И все — смерть уже отметила еще не родившегося ребенка, потому что мозг его матери испустил мысль более смертоносную, чем пуля. Ведь мысль, в отличие от пули или скальпеля хирурга, делающего аборт, может не торопиться, она может спокойно ждать. Она может набраться сил и… вырасти. Она может подождать другие мысли, которые, будьте уверены, еще появятся в этом доме, осев на стенах. Мысли, как садисты, растягивающие время агонии своих жертв, никуда не спешат, этим создавая у человека иллюзию жизни. Иногда в утробе матери неродившегося ребенка убивает отец (недовольство женой: ленива, некрасива телом, лишняя обуза и тысячи других причин).

Если допустить, что ребенок родился живым, его обязательно убьют родители в младенческом возрасте (опять разбудил среди ночи! опять наложил в штаны! опять орет! опять лезет куда не следует! опять никак не уложить спать! опять из-за него нельзя никуда выйти! опять… опять… опять… опять!), либо в детстве (опять не слушаешься! опять не хочешь делать это! опять… опять!), либо в подростковом возрасте (опять притащился ночью! опять не думает о будущем! опять водится с кем попало! опять делает, чего нельзя! опять… опять… опять!). В любом случае люди, родившие ребенка, сами убивают его. Ведь мыслям необязательно с САМОГО НАЧАЛА быть убийственными! Им нужно просто БЫТЬ, а уж затем они могут ждать… и расти.

Если предположить, что человек не будет убит в собственной семье (создал ли он ее или ее создали его родители), то он будет заражен людьми из ДРУГИХ семей. А болезнь неминуемо приведет к смерти. Это может происходить по-разному. Некоторые места, где люди не живут, но появляются изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, превращаются в зараженные места, и со временем они убивают не меньше, чем дома самых неблагополучных семей. Человек не может не соприкоснуться со смертью, потому что мысли ВЕЗДЕ! Но они очень редко спешат, о, мысли еще те шутники! Однажды выпущенные, как зверь из клетки, они готовы растерзать всех, даже тех, кто их выпустил. Люди убивают сами себя, когда их мозг рождает во множестве черные мысли; ведь черные мысли, как неблагодарные дети, готовы убрать с дороги не только незнакомых людей, но и своих родителей.

Люди могли бы жить вечно, но давным-давно что-то случилось и… появились черные мысли. А человек всегда умирает; если его убивают, он не может не умереть! Но основные действующие лица, ведущие человека к смерти, — это его близкие, члены его семьи. Именно родные видят его чаще всех; именно родные чаще ДУМАЮТ о нем и не всегда обходятся без ЧЕРНЫХ мыслей. В доме существуют стены, и кое-кому в этом замкнутом пространстве очень удобно (гораздо удобнее, нежели ВНЕ дома) ждать… и расти… и ждать… и расти. Мир состоит из семей (даже если человек живет один, он — часть какой-то семьи), как кирпичная стена из кирпичей. Разве между кирпичами есть что-то? Почти ничего, они соприкасаются.

В мире Лилипута между домами ничего нет. Почти ничего. И если вы пойдете вслед за ним той дорогой, которой он пользуется, вы попадете из одного дома в другой, не выходя в вашем обычном (разве он реален? Нет, это не больше чем галлюцинация!) мире из первого дома. Лишь одно было неясно шерифу: когда появился Лилипут? Может быть, в ту ночь, когда Рори Тревор приканчивал из своего ружья своих родных, может, тогда? Возможно, у них в доме скопились чудовищной толщины напластования копоти из черных мыслей. Но разве можно быть уверенным, что Лилипут появился не в тот миг, когда Каин убивал Авеля? Адам и Ева были первой семьей, первые черные мысли появились в ПЕРВОЙ семье! Как решил Чарли, возможно, в определенный момент черных мыслей стало СЛИШКОМ много и… Лилипут не медлил, не растягивал удовольствие: он уничтожил весь Оруэлл меньше чем за сутки, за исключением горстки людей… но эти люди… обречены! Барьер! Он не выпустит НИКОГО! Хотя нет! Чарли может пройти… ведь он УЖЕ мертв. Монстры (такое же порождение черных мыслей, которые РОСЛИ, как сами мысли — порождение людей) закончат то, чего не завершили дома. НИКОГО! ОРУЭЛЛ МЕРТВ! Впрочем, все остальные города также мертвы… с единственной оговоркой. Оруэлл мертв СЕЙЧАС, остальные города умрут ПОЗЖЕ! Но они все равно умрут!

То, что Чарли ничего не может изменить, было мучительно. Он вспомнил жену и детей… Неужели… он тоже приложил руку к их смерти? Чарли был мертв еще до рождения, и его мертвый мозг рождал порой черные мысли. Разве он смог бы прожить всю жизнь, ни разу не выразив недовольства (всего лишь!) то одним, то другим членом своей семьи — и так всеми по очереди? Наверное, это было бы ОЧЕНЬ трудно, но ВОЗМОЖНО, хотя и в этом случае его семья все равно бы погибла. Но это его не оправдывало. Чарли ощущал себя человеком, стреляющим, стоя ОТДЕЛЬНО, в тех, кого и так расстреливают, без него. Не стань он стрелять, этих людей все равно ничто не спасло бы, но он стрелял… и больше всего… в свою семью.

Чарли морщился от боли, но желудок продолжало дергать. Держась руками за живот, он кое-как выпрямился и посмотрел на дом. И убедился в том, что не ошибался и ему ничего не померещилось, когда он находился в доме. Перед ним был дом Треворов — Шилдсов — Канзас-стрит, 29.

— Заложники, — прошептал Чарли, ни к кому не обращаясь. — Мы все — заложники. Собственных мыслей.

Лоулесс опустился на землю и обхватил голову руками.

Он знал теперь, что мысль мало того что материальна, она — живое существо, и люди — заложники мыслей. Людей убивают именно их собственные мысли, а не старость, болезнь, несчастный случай, нож, пуля, яд, газ или еще что-то. Именно мысли. В определенный момент они решили (ведь мы — их заложники) действовать в открытую, и… пожалуйста… город мертв! А там, по ТУ сторону барьера, даже не будут знать, в чем дело.

Чарли отвлекла от размышлений собственная одежда — она висела на нем мешком. Брюки вообще еле держались. Чарли затянул ремень потуже. Штаны пошли складками. Пришлось подвернуть рукава рубашки. Переход из одного дома в другой ПРИБЛИЗИЛ его смерть! Стоит совершить еще один такой переход — и ему конец. Чарли потрогал лицо руками. Без зеркала невозможно определить, НА СКОЛЬКО ЛЕТ моложе он стал, пройдя путем Лилипута. Но одно ясно — теперь он подросток. Лет тринадцати, не больше. Конечно, никто не может пройти там, где прошел он… по следам Лилипута. Человеку не по силам пройти через этот тоннель, стены которого сделаны из смертоносных мыслей. Лилипут надежно закрыл доступ в этот тоннель. Прежде чем попасть туда, нужно переступить порог дома, а дом убьет очень быстро. Но Лилипут совершил маленькую оплошность. Он не удержался от соблазна РАСТЯНУТЬ удовольствие и наделил шерифа… МЕДЛЕННОЙ СМЕРТЬЮ. Чарли тем самым получил возможность, медленно умирая, что-то сделать. Но все равно, только чистая случайность помогла ему попасть в МИР, принадлежащий ЛИШЬ Лилипуту. Впрочем, вполне вероятно, что Лилипут оплошал не потому, что хотел помедлить, а потому, что… спешил. По какой-то причине — Чарли не мог предположить по какой — из всех, кто знал все подробности трагедии в семье Тревор, двое показались Лилипуту опасными для его физического существования. Это были Чарли Лоулесс и его главный заместитель Гэл Хокинс. С Хокинсом Лилипут быстро расправился, а когда Лоулесс появился в доме Холистера, человечек решил не упускать возможность рассчитаться и с ним. Возможно, Лилипут именно тогда и поторопился. Хотя, с другой стороны, неужели человечек…

Чарли вдруг очнулся от своих раздумий. Вроде бы кто-то кричал. Если он не ошибается, то кричали в той стороне, где солнце опускается за крыши домов; нужно бежать к Фелл-стрит. С минуту Лоулесс колебался. ВСЕ люди мертвы! Даже если он спасет кого-нибудь, это будет все равно что спасти труп, не успевший полностью остыть. Но тут он снова вспомнил свою семью и… Нет, он больше не хочет стрелять в людей, которых расстреливает кто-то еще! Пусть спасенный им человек мертв, но он-то этого не знает. И этому человеку будет казаться, что он ЖИВ! Чарли выскочил и бросился бежать, перемогая ноющую боль в животе.

… Кто-то поднимал его… Это был человек, а не проволока или какое-нибудь чудовище, но Дэнни Шилдс завизжал. За сегодняшний день он пережил столько, что испугался бы и собственной тени.

— Тише, не кричи. Все в порядке. С тобой ничего не случится. — Голос был вроде бы знакомый, но одновременно… Дэнни решил, что слышит его впервые. — Все нормально, малыш.

Кто-то развернул его лицом к себе. Дэнни с удивлением рассматривал вспотевшее лицо долговязого мальчика года на три-четыре старше его. Странно, Дэнни показалось, что руки, поднявшие его, принадлежат зрелому мужчине. Парень был явно ему незнаком, хотя… улыбался с видом человека, знающего Дэнни Шилдса сто лет.

— Ну, здравствуй, Дэнни! — сказал незнакомец и протянул руку.

Как во сне, Шилдс пожал ее.

— Я рад, что это именно ты. Больше всего я хотел, чтобы это был именно ты… ведь я виноват перед тобой.

Парень, не давая Дэнни ничего ответить, схватил его за руку и потащил за угол дома. Дэнни вспомнил о проволоке и успел бросить взгляд через плечо. Как будто ничего. Ребята пересекли лужайку и выбежали на тротуар. Незнакомец остановился. Он выглядел испуганным и, казалось, знал обо всем, что произошло в этой части города. Может, он тоже недавно убегал от проволоки?

— Это были жуки? — тяжело дыша, спросил долговязый.

— Что? — не понял Дэнни.

— Ну… такие твари с желтыми головами, похожие на жуков?

— Жуков? Нет… это… проволока. Обычная медная проволока, но она… убила Патрика, а Фредди… он переступил порог и… — Дэнни не выдержал и разрыдался, хотя прекрасно знал, что, может быть, уже в следующую секунду им нужно будет опять убегать от погони. Но к счастью, из-за дома ничего не показалось. Проволока либо отстала, либо… она просто не очень-то и хотела догнать Дэнни.

— Не плачь, Дэнни. — Парень положил руку ему на плечо. — Не плачь. Успокойся. Это ничего не изменит. Не убивайся зря.

Парень обращался к нему как к старому знакомому, но ведь Дэнни НЕЗНАКОМ с ним. Тогда откуда он знает Дэнни? По-видимому, выражение лица выдало Дэнни, потому что незнакомец улыбнулся (печальная улыбка) и пробормотал:

— Не догадываешься, кто я такой? — Он снова взял Шилдса за руку.

Они двинулись дальше. И тут Дэнни заметил, что они стояли перед домом Абинери. На мгновение в его душе вспыхнуло желание вернуться, но надо было рассуждать трезво. Если Сид, его друг, не успел покинуть дом вместе с родителями в ту роковую минуту, то он уже ничем не может ему помочь. А если он все же уцелел, то вряд ли находится где-нибудь рядом. Сам же Дэнни очень рискует, если не уберется отсюда поскорее. Что, если проволока ползет по его следам, чувствуя ЗАПАХ, как волчица, выслеживающая свою добычу? Нет, нужно уходить, а то будет поздно. Они все шли и шли, и Дэнни увидел свой дом.

— Черт! Я еле на ногах держусь, — прошептал парень. — Если там не побывали жуки, то… давай хотя бы пять минут отдохнем.

Они подошли к ближайшему дереву и присели, опершись спинами о ствол. Солнце уже спряталось за горизонтом, быстро темнело. Лоулесс понимал, что им нужно уходить, но… куда? В любом другом месте города им грозила смерть, разгуливавшая по улицам в виде разнообразных уродов. Чарли прямо как будто кожей ощущал, что они с мальчиком в тупике. Он сидел бессильно опустив руки, придавленный к земле неимоверной усталостью. Ему было трудно даже говорить.

— Дэнни… ты только отнесись спокойно к тому, что я скажу. Хорошо?

— Да, конечно. Но откуда ты меня знаешь? Мне кажется, ты не из Оруэлла.

— Дэнни… Я… — Лоулесс запнулся. Как представить мальчику то, что он хочет ему сказать? «А, будь что будет». — Дэнни, ты знаешь, что было с лицом шерифа, когда он привез тебя с тетей и братом в муниципалитет позапрошлой ночью?

— А что у него было с лицом? — неуверенно пробормотал Дэнни.

— Ну хорошо. Чуть позже до тебя не доходили слухи, что шериф Лоулесс… помолодел? Его лицо вдруг стало лет на пять — десять моложе. Ты не слышал такого?

— Я… да, то есть… я слышал, об этом говорили, но я подумал…

— Это правда, Дэнни. Шериф действительно стал моло… Дэнни, ты же знаешь… — Парень на секунду замолчал. — Кому, как не тебе, знать, на что способен Лилипут…

Дэнни отпрянул. В его глазах появился испуг.

— Лилипут! — как эхо повторил он. Откуда этот парень знает про Лилипута? Дэнни почувствовал тяжесть в желудке.

— Это существо способно на многое, Дэнни, — продолжал незнакомец. — Понимаешь, в организме шерифа пошел обратный процесс, и… конечно, это невозможно, но только не для Лилипута. Не для него. Эта тварь может убивать как угодно. Поэтому шерифа он решил убить таким способом: тот становится все моложе и моложе, пока не превратится в грудного ребенка. А затем… во внутриутробный плод. Поэтому ты не узнал меня, Дэнни.

Шилдс испуганно отпрянул:

— Что? Что ты… — Он замолчал. Было уже темно, но Дэнни еще мог различать лицо парня, который…

— Это я, шериф, Дэнни, — пробормотал тот и заплакал. Шериф Оруэлла был теперь тринадцатилетним мальчиком и имел полное право плакать, как мальчик.

Секунду Дэнни колебался… а затем бросился Чарли на шею. Как он не понял сразу? Он должен был догадаться. Дэнни вспомнил первый и последний вечер в аптеке. Перед сном он, как в тумане, что-то заметил. Чье-то лицо стало моложе. Ага, отец Каспер. Возможно, он умрет так же, как шериф. Дэнни чувствовал себя виноватым перед Чарли. Он вынудил его объяснять, кто он такой, и вот… Лоулесс не выдержал. Как должен чувствовать себя нормальный человек, зная, что с каждым часом становится моложе и это будет продолжаться до тех пор, пока… А Дэнни, безмозглый Дэнни, буквально ткнул Чарли в это носом.

— Чарли, не плачь. Ну, извини меня, пожалуйста. Прости, я не хотел… — Дэнни не мог обращаться к нему как к взрослому мужчине, ведь перед ним сидел мальчишка, хотя душой и умом он был все тот же сорокадевятилетний человек. — Прости…

— Ничего, все… нормально. — Лоулесс вытер слезы, с горьким юмором говоря про себя: «Вот так дела — покойник оплакивает свою кончину». — Со мной все в порядке.

— Он питается мыслями, — пробормотал Дэнни. Он засыпал сидя. Измотанность и пережитое за день не могли не сказаться.

— Что? — переспросил Лоулесс.

— Он ест мысли. Лилипут… — Дэнни уже спал.

Чарли напряженно вслушивался в ночь. Пусть мальчик поспит. Прошло два часа, как они уселись у подъездной дорожки напротив дома Треворов — Шилдсов. Этот дом (самое отвратительное место в Оруэлле) волей-неволей притягивал взгляд Лоулесса. Дэнни все рассказал ему. В двух словах — как и почему он, Фред и Патрик покинули аптеку. Более подробно он рассказал о своих видениях. Особенно о последнем. От этого рассказа у Чарли сон как рукой сняло. У него просто голова пошла кругом… Откуда появились эти видения? И почему их видел именно Дэнни? Кто-то посылал их? И если да, то, наверное, с какой-то целью? Но, поразмыслив несколько минут, он решил оставить это на потом… или навсегда. Людям свойственно постоянное стремление определить причину ВСЕГО, найти ВСЕ ответы. Но именно это и невозможно. Есть вещи, которые ВЫШЕ человеческого понимания, и Чарли решил не тратить зря время.

Факт, что видения были. Факт, что они были у Дэнни Шилдса. Когда мальчик рассказывал, как Рори Тревор искал в доме свою мать, имея на своем счету уже три трупа, шерифу показалось, что он поймал какую-то ниточку, которая, возможно (возможно!), могла оказаться спасительной нитью. Но… он упустил ее. Лилипут никогда не появлялся перед людьми, хотя и рисковал, что его могут обнаружить где-нибудь в буфете спящим. Появиться перед Дэнни его заставил голод. Лишь у двух жильцов дома — у Уилла Шилдса и его сына Дэнни — почти не было черных мыслей. И человечек был слаб. Он хотел сходить в другие дома, но вначале ему необходимо было окрепнуть. Человечек рассчитывал, что Дэнни как следует разозлится на мать, если напомнить ему о тех случаях, когда мать его жестоко била, хотя он был не виноват. Испуг мальчика тоже имел значение. В такие моменты человеку невольно приходят в голову черные мысли. Дэнни Шилдс с родителями и братом переехали в дом, где стены скрывались за толстыми черными наслоениями. И эта своеобразная копоть шевелилась, как если бы состояла из миллиардов малюсеньких червячков. Неудивительно, что Лилипут (если он, конечно, появился давно) пришел в Оруэлл через дом Алекса Тревора. И если он явился в ту ночь, когда Рори Тревор убивал своих близких, то, наверное, он должен был уйти из города, когда Дэнни убил ЕГО. Да, мальчик убил человечка, но… человечек не мог умереть ОКОНЧАТЕЛЬНО! Лилипут оказался в сложном положении. Его убили в Оруэлле, и он не мог тут оставаться. Уходя, Лилипут оставил после себя чудовищный след, но он все-таки УШЕЛ… или погиб, но… смерть его не была ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ. Лоулесс чувствовал, что ниточка где-то рядом, он даже вспотел, несмотря на то что был в одной рубашке в последний вечер октября. Ха, какой смысл покойнику переживать из-за того, что может заболеть воспалением легких? Чарли не может заболеть НИЧЕМ, ведь он давно МЕРТВ! Когда Дэнни обнаружил-таки Лилипута — тот спал в ящике стола, — то для человечка это оказалось полной неожиданностью. Значит, уходить или умирать, хоть и не навсегда, ему пришлось очень быстро. В мире Лилипута были только семьи, только дома, в которых живут эти семьи и…

— Дэнни, Дэнни, — зашептал Лоулесс, легонько встряхнув его за плечо.

— Что… что такое? — сонно пробормотал Дэнни.

— В чьей комнате слышался смех, когда Рори зашел в то утро на кухню?

— Что? — Дэнни не понимал со сна, что от него хотят.

— Ты мне говорил, что Рори выстрелил в комнату и не услышал в ответ ни звука. Это та комната, в которую через год поселили тебя, да?

— Да. У Треворов в этой комнате никто не жил, — тихо сказал Дэнни. Он дрожал от холода.

— Теперь подумай, только хорошенько подумай, не из этой ли комнаты раздался смех Лилипута, когда утром шестнадцатого августа Рори Тревор зашел на кухню и увидел, что по полу клубится дым, а по лицам его домашних сбегает что-то похожее на ручейки грязной воды? — Лоулесс почувствовал, как у него на лбу бьется жилка. Нестерпимая резь в желудке, холод, от которого он дрожал всем телом, полный упадок сил — сейчас все это как будто не существовало для Чарли. Он испытывал необычайный подъем. Кажется, его «юные» мозги до чего-то додумались, но действительно ли это свет в конце тоннеля?

— Да, — сказал Дэнни. — Из той комнаты, где у Треворов никто не жил. Смех доносился из моей комнаты! — Дэнни тут же опять заснул.

Лоулесс часто-часто задышал. При каждом выдохе изо рта вырывалось облачко пара. Значит, комната Дэнни! Чарли нахмурил брови. Почему Джек Монро не погиб сразу же, когда они переступили порог дома Лозано? Почему? Чарли держал его в кольце своих рук, прижимал к своему телу и не опускал на пол. Но… в этом ли дело? И еще… Не ошибается ли он, думая, что нашел выход?

Минуло долгих полчаса. Чарли уже не чувствовал ног от холода. Еще немного, и он вообще не сможет подняться. Он встал. Его тошнило. Боль в желудке усилилась. «Если бы сейчас был ветерок, — подумал шериф, — меня бы просто сдуло». Он посмотрел на небо. Звезды! Такое количество, которое человеческий мозг осмыслить не в состоянии. Но луны нет. Темная ночь. ТЕМНАЯ! Чарли интуитивно чувствовал, что случай, благодаря которому он попал в тоннель Лилипута, не выпал бы ему, не будь ночи, ТЕМНОЙ ночи. Когда светло, человек может видеть, а когда он может видеть… пройти по следам Лилипута невозможно. Потому что… Лилипут перемещается из дома в дом не каким-то подземным ходом, не тайным коридором, о котором не знают люди, совсем нет. Просто в ЕГО мире НЕ СУЩЕСТВУЕТ ничего, кроме ДОМОВ. Лишь для людей между домами что-то есть, но не для человечка! Нужна НОЧЬ! ТЕМНАЯ НОЧЬ! Но и в этом случае остается лишь надеяться. Ведь Чарли хотел выйти не из дома, а из… города.

«Эта ночь будет последней, — подумал он. — Если этой ночью нас не убьет холод, если не умрем от голода, то… в городе достаточно кое-чего другого». Лоулесс был уверен, что центр кишит чудовищными тварями. Наверное, сейчас там происходит истребление оставшихся в живых людей. Очень скоро монстры доберутся и сюда. Их все больше и больше, скоро они начнут пожирать сами себя, и двое детей будут для них весьма кстати. Жуки, мухи, проволока. Все размножаются чудовищными способами, даже проволока. Лоулесс не хотел знать как, но был уверен, что на Виллоу и Уэст-стрит уже полным-полно четырех-пяти-шестифутовых кусков медной проволоки, убивающих попавшихся на пути людей мучительной, медленной смертью. Как Патрика Уолса, например. Ни он, ни Дэнни не доживут до следующей ночи. Даже он, Чарли. Монстры — это порождение Лилипута, вырвавшиеся на волю, и они не посмотрят, что Лоулесс почти труп. Дома тоже недоброжелательны к нему, хотя Монро погиб, а он — нет. Они ПРИБЛИЖАЮТ его смерть, и этого уже достаточно. Нескольких раз ему хватит, чтобы однажды уже не выйти, превратившись в младенца, который ВСЕ понимает, но ходить (еще или уже — как кому нравится) не может, только ползать. Он просто не сможет открыть двери, и дом прикончит его быстрее, чем было запланировано течением болезни.

— Следующей ночи не будет, — вслух сказал Чарли. Его поразило, как ему трудно говорить. Он слабел. Конечно, есть опасность, что он погубит Дэнни, если отважится вместе с ним войти в дом Треворов — Шилдсов, как вошел в дом Лозано вместе с Джеком. Но если он этого не сделает, то это будет уже не просто возможная опасность, нет… в этом случае он ТОЧНО убьет Дэнни. Чарли нагнулся к спящему мальчику. — Просыпайся, малыш! Мне кажется, я должен кое-что сделать для тебя.

Унылый скрип. Лоулессу показалось, что лестница заскрипела под его ногами. Но он ошибся. Это были чьи-то тяжелые шаги. И они убыстрялись. Кто-то гнался за ним. Но ведь здесь никого нет! Однако опровержение в виде тяжелой поступи приближалось. Прошло уже пятнадцать минут, как они вошли в дом на Канзас-стрит, 29. Но Чарли, который держал Дэнни Шилдса, скрестив руки за его спиной и стараясь, чтобы мальчик не коснулся пола ногами, все поднимался на второй этаж. За ПЯТНАДЦАТЬ минут (!) он преодолел расстояние, которое должен был преодолеть за минуту даже с такой ношей на руках. Чарли недолго уговаривал Дэнни. Мальчик был очень слаб и засыпал прямо на ходу. Быстрота, с которой Чарли решился на отчаянный поступок, заставляла его самого сомневаться, правильно ли он делает. С минуту он постоял в сомнении на крыльце, поддерживая Дэнни. Ночь была темной, но тьма не была абсолютной, как на кухне в доме Лозано, поэтому Чарли кое-что заметил. Ему показалось, что на лужайке лежит что-то тонкое и длинное. Это могло быть галлюцинацией, но могло оказаться и куском медной проволоки толщиной с палец. Сомнений больше не оставалось — они рассеялись, как последние клочья тумана от порыва ветра. Рука шерифа, теперь уже рука тринадцатилетнего мальчика, легла на ручку парадной двери.

Дэнни был не самым тяжелым мальчиком из своих сверстников, к тому же он сильно похудел, но и Чарли Лоулесс уже не был сильным сорокадевятилетним мужчиной. Это был тринадцатилетний подросток, страдающий от голода, холода, испытывающий естественный человеческий страх и усталость. Однако он решил, что будет бороться до конца, пусть даже ради одного человека. Он шел через прихожую к лестнице, но с таким же успехом мог просто стоять на месте. Руки немели, Дэнни становился все тяжелее, а лестница по-прежнему была далеко. И Чарли чувствовал, что мальчику очень плохо. Наверное, так чувствуют близнецы, волею судеб оказавшиеся в разных городах, несчастье, случившееся с одним из них. «Ты не должен ничего говорить, — твердил про себя Чарли, без слов обращаясь к Дэнни, — тебя как бы нет со мной. Ни о чем не думай. Ни о чем. Дэнни совсем плох, и я, Чарли, должен спешить». Лестница приближалась очень медленно: пространство РАСТЯГИВАЛОСЬ! Но все-таки это была не Фелл-стрит.

Очень нескоро, но он все же достиг лестницы и стал подниматься на второй этаж. Нести Дэнни стало еще труднее, однако на этом участке пути время как будто восстановило свое нормальное течение, оставалось шесть или семь ступенек, когда вдруг послышался этот грохот. Погоня! Лоулесс едва не свалился с лестницы, чудом удержав равновесие. На секунду его охватила паника — все рушилось. Лоулесс замер, не в силах сдвинуться с места. Было ясно, что кто-то нагоняет их. Судя по грохоту, этот «кто-то» весил по меньшей мере раз в десять больше шерифа. На краткий миг Чарли воспылал безумной надеждой, что лестница обрушится вместе с преследователем. Но он понимал, что спасение вряд ли придет от какой-то случайности. Он заставил себя преодолеть последние ступеньки и оказался в коридоре. Шаги (от них все сотрясалось вокруг) приближались. У Лоулесса не оставалось и десяти секунд, чтобы принять решение…

— Нет, — процедил он сквозь зубы. — Здесь никого не может быть, никого не…

— Чарли, — прошептал ему в самое ухо Дэнни. — Не бойся. Это… всего лишь звуки. И больше ничего. Звуки… — Мальчик опустил голову на плечо Чарли, содрогаясь всем телом в приступе тошноты. — Мне… плохо, — пробормотал он.

— Молчи, Дэнни, — спохватился шериф. — Ни слова больше. Не говори. Тебя здесь нет.

Он стоял и ждал. Шаги приближались. Три ступеньки, две… одна… Он крепко держит Дэнни. Если он разожмет руки, то мальчик умрет. Сам он беззащитен, как младенец… Никто не появился. Шаги замерли, но никого не было. Этот «кто-то» должен был появиться в коридоре, но…

— Просто замечательно, — невесело шептал шериф.

Дэнни оказался прав: это были звуки. Почти безвредно, если не считать, что ноги у Лоулесса едва не подгибались от ужаса. Чарли повернулся и двинулся по коридору, но… тут же остановился. Сердце подскочило и забилось как бешеное, руки так вспотели, что ладонь выскальзывала из ладони, но Чарли сцепил пальцы с отчаянной силой. В ближайшей комнате… горел свет. Чарли невольно попятился. Когда они с Дэнни смотрели на дом снаружи, в нем было темно, а теперь в одной из комнат горел свет. Значит, это были не просто звуки… Дверь внезапно отворилась, и в коридор упала чья-то тень. У Чарли было единственное желание — убраться из этого дома к чертовой матери. Возможно, там, ВНЕ этого чудовищного дома, они еще смогут спастись. Возможно. Но только не здесь, в этом аду. Пожалуй, Лоулесс так бы и сделал, но ноги не хотели подчиняться. Дверь отворились еще шире, увеличив поток электрического света. Из спальни… вышла девочка. И это была… Анна Тревор. Несмотря на то что она стояла спиной к свету и ее лицо находилось в тени, Лоулесс узнал ее моментально. Она выглядела точно так же, какой он запомнил ее последний раз. Часть головы отсутствовала. Рана казалась свежей.

— О, здравствуй, Чарли! — бодро сказала девочка. — Заходи к нам в гости. Знаешь, как уютно у нас в спальне после того, как Рори убил нас! Заходи.

Лоулесс сглотнул. Голову пронзила острая боль. Шериф не знал, как быть. Со звуком все ясно, но… девочка стояла рядом, от нее падала тень, и… Чарли слышал запах крови. Несомненно, она была здесь.

— Ну что же ты, Чарли? Ты что, стесняешься? Брось! Раньше ты был сорокадевятилетним болваном, но сейчас ты мальчик. Неужели ты не понимаешь, как хорошо играется, когда тебя убили? — Анна сделала несколько шагов к шерифу. Лоулесс начал осторожно обходить ее. Спасительная (хотелось бы верить) комната казалась ближе, нежели входная дверь внизу. — И отпусти Дэнни, — посоветовала Анна. — Ему нужно размяться. Ему плохо, и ты неудобно держишь его. Отпусти его, Чарли.

Лоулесс почти поравнялся с ней, когда мисс Тревор стала сердиться:

— Отпусти его, Чарли! Немедленно! Слышишь? Иначе тебе придется пожалеть! Отпусти его! — Из ее носа что-то показалось.

Муха! Она высунула свою голову из левой ноздри и посмотрела на шерифа своими невыразительными глазами. Но это была не та муха, которую несколько недель назад видел Дэнни. Это была золотистого цвета тварь, лишь внешне напоминавшая муху. Лоулесс еле сдержал крик. С монотонным жужжанием насекомое вылетело из ноздри и… направилось к Лоулессу. Чарли бессознательно увернулся, подавшись вправо. Муха пролетела мимо и ударилась о стену. Этот звук (столкновение маленького тельца со стеной) показался шерифу звоном разбитого стекла. Насекомое, словно миниатюрный истребитель, вернулось, приготовившись к очередному заходу. «Все, нам конец», — — пронеслось у Чарли в голове. Дэнни зашевелился, и Лоулесс понял, что мальчик вот-вот что-то скажет. Но его слова могут оказаться последними в его жизни.

— Все о'кей, малыш, — заверил его Чарли и повернулся спиной к Анне Тревор и мухе, которой не существовало. Шериф догадался, ЧТО ему хотел сказать Шилдс. Кроме звуков есть еще изображение: девочки, тени и…

— Мистер Лоулесс! — послышался мужской голос, до странного знакомый голос — Остановитесь.

Чарли не смог не повиноваться этой властной команде. Он медленно повернулся, а Дэнни глухо застонал. В дверях стоял Уилл Шилдс. Его приятное лицо недовольно смотрело на Лоулесса. Уилл гладил Анну по голове, он был раздет по пояс и испачкан кровью, словно только что купался в ней.

— Мистер Лоулесс, зачем вы обидели ребенка? — Анна Тревор плакала. Совсем как маленький обиженный ребенок. Живой ребенок. — Вернитесь и зайдите в эту комнату!

Мне нужно с вами поговорить. Не плачь, Анна! Не плачь, — сказал он мисс Тревор. Анна многозначительно улыбнулась шерифу и стала вытирать слезы. — Чего вы ждете, мистер Лоулесс? В конце концов, вы годитесь мне в сыновья, так что относитесь к старшим с уважением! Зайдите в эту комнату.

Дэнни снова застонал. Лоулесс одолел оцепенение и повернулся, чтобы не видеть Уилла Шилдса, вернее… его изображение.

— Шериф, черт возьми! — взревел Уилл. — Вы много на себя берете. Оставьте моего сына! Куда вы его несете? Это МОЙ мальчик!

— Хрен! На меня это уже не действует, — прошептал Лоулесс — Скажи что-нибудь дру…

— Чарли! — Это был голос его жены. — Чарли, вернись, пожалуйста! — с упреком в голосе сказала Шерил. — Девочки давно не видели тебя. Вернись! Я хочу обнять тебя.

Дэнни Шилдс оказался на волоске от смерти, потому что Чарли чуть не уронил его. «Только не поворачиваться, только не поворачиваться, — твердил он себе. — Одно дело Уилл, и совсем другое — Шерил». Нет, если он повернется, то не выдержит. Только не это. Он не хочет видеть, КАК выглядит после смерти его жена. Он заставил себя сделать шаг вперед. Потом еще один. И еще.

— Ублюдочный муженек! — заорала Шерил. — В то время, как твои дочери подыхают, ты таскаешь чужих детей! Ублюдок! Вернись и посмотри, ЧТО стало с нашими девочками! Ублюдок, будь ты проклят! Это ты во всем виноват! Ты! Тебе всегда было наплевать на свою семью! — Она кричала, и временами ее голос вовсе не походил на голос жены.

«Если ты Шерил, — подумал Лоулесс, — то я — Ричард Львиное Сердце!» Чарли стало немного легче от этой мысли. Он достиг комнаты Дэнни. Не надо было поворачивать голову, чтобы заметить, что свет больше не горит, больше не слышно и ничьих голосов. Вообще никого нет. Была уже ночь, и коридором завладела тьма.

— Великолепно, — пробормотал себе под нос Чарли. — Что же будет дальше?

Первые десять минут в этой комнате были невероятно тяжелыми. Чарли понимал, какое отчаяние он почувствует, если они с Дэнни упрутся в стол или стену. На минуту Лоулесс даже перестал ощущать свои руки, сведенные судорогой. Затаив дыхание, он ждал. Получилось! Когда он заходил в комнату, то с удовольствием отметил, что в спальне темно. Не видно ни мебели, ни очертания окна напротив двери. Но это пока ничего не значило, и шериф, несмотря на страшную боль в руках, которые, казалось, вот-вот просто сломаются, несколько минут колебался, зная, что в случае неудачи у него уже больше не останется сил. Но когда Чарли одолел примерно сто футов, все сомнения исчезли. Он сумел попасть в тоннель Лилипута! Однако эйфория скоро прошла. Лоулессу все время казалось, что пол может внезапно кончиться и… они полетят с высоты второго этажа. Но он продолжал идти. Мысли уже давили на него, как тонны кирпичей, они бомбили его мозг, и ему было очень плохо. Черные мысли, покрывавшие громадными наслоениями стены тоннеля. Это был выход из города, а посему мысли здесь были еще СИЛЬНЕЕ, к тому же их было БОЛЬШЕ! «Они убьют меня еще до того, как я выберусь отсюда, — подумал Чарли, — а значит, и Дэнни». Пот щипал глаза, руки горели, словно с них содрали кожу, к ногам, казалось, приковали цепями пудовые гири, но Чарли Лоулесс, несмотря ни на что, продолжал идти. Время перестало существовать.

Дэнни Шилдс открыл глаза. Он плохо понимал, ГДЕ находится. Что-то проплывало перед глазами. Мальчику было дурно. Его тошнило, ломало, крутило, но он старался не шевелиться, чтобы не причинять лишних хлопот Чарли. Дэнни не помнил, ПОЧЕМУ его несет Лоулесс и ЗАЧЕМ так плотно прижимает к себе, сцепив руки у него за спиной. От изнеможения мальчик не мог произнести ни слова. С большим трудом он открыл глаза — Чарли почему-то остановился. Дэнни почувствовал, что Лоулесс чего-то испугался. Он что-то пробормотал, но Шилдс не разобрал что.

Хотя вокруг стояла кромешная тьма, Дэнни увидел на уровне своего лица окно. Это было не простое окно. На самом деле его не было, оно существовало у Дэнни в голове, но мальчик видел что-то, как если бы смотрел в окно. Местность казалась ему знакомой, просто он наблюдал ее с необычной точки. Наконец он понял, что такой вид может быть на Грин-парк из домов, стоящих напротив. Дэнни видел людей. Братья Стронгбоу, Эрл Эштон, незнакомая женщина, и… сзади к ним, крадучись, подбирается какой-то незнакомец. Дэнни видел его со спины и в то же время как будто рассматривал его крупную фотографию. У мужчины было неприятное лицо. Лицо психопата, жаждущего одного: убивать. Остальные, не замечая ничего, смотрели во все глаза, как из человека, лежащего на дорожке в парке, вылезает отвратительный монстр. Тони схватился за ногу и упал; его лицо исказилось гримасой боли. Дэнни не было слышно, застонал он или нет; мальчик словно смотрел немое кино. Мужчина нанес еще один удар, который пришелся Тони в висок. Стронгбоу-младший обмяк, как тряпичная кукла. Он был мертв. «Они все мертвы», — внезапно осенило Дэнни. Люди, которых он видел в странном несуществующем окне, были мертвы еще до рождения! И это было ужасно. «Но они еще не знали этого, поэтому Стронгбоу-старший, развернувшись, направил пистолет на мужчину, убившего его брата. Эдди не мог знать, что его брата уже очень давно убили их собственные родители. Женщина, что-то крича, неожиданно бросилась к психопату, но Эдди уже выстрелил. Кровавое пятно появилось у незнакомки между лопаток. Эдди не хотел попасть в женщину, его лицо исказилось от ужаса. Он выронил пистолет, застывшими глазами глядя на падающую на землю женщину. В этот момент Эрла Эштона атаковал монстр, внешне похожий на гигантского жука. Эштон свалился как скощенная трава. Прежде чем закрыть глаза, Дэнни заметил, что у Эрла уже НЕТ НОГ! „Я не открою больше глаза, — подумал мальчик, — нет, ни за что; я не хочу это видеть!“

Дэнни догадался, что они покидают город, и перед ними пробегают картины улиц, как их видно было бы из окон домов. Город кишел чудовищными созданиями. Их становилось все больше и больше. Дэнни боялся, что увидит тетю и брата. Он будет смотреть, КАК они погибают, будет наблюдать их смерть будто по телевизору, но ничего не сможет сделать! Хотя окна существовали у него в голове (а может, это что-то другое), Дэнни, закрывая глаза, ничего не видел. Но один раз он все-таки не выдержал, и… перед глазами снова было окно. Это случилось, когда Чарли в очередной раз остановился. Дэнни был под защитой Чарли и не знал, что тот видит картину еще более ужасную. Но шериф не только видел, но и чувствовал. Он чувствовал, как его убивают, медленно и больно, потоки черных мыслей, рожденных сотнями тысяч семей, которые жили испокон веков на территории округа. Лоулесс с ужасом думал, что не успеет.

А Дэнни понял, что видит лавку Макнайта из дома напротив на стыке Фелл и Бингем-стрит. Мальчик узнал «форд» шерифа. А рядом стоял мужчина, имени которого Дэнни не помнил, но знал, что он — владелец «Красного дракона». В его глазах застыло удивление, смешанное со страхом. Он недоуменно вертел головой, словно не зная, что ему делать. Когда он наконец принял решение и направился к машине, он вдруг весь покраснел и схватился руками за живот. Потом рухнул на землю и начал кататься по ней, как будто почувствовал чудовищную боль. Он конечно же кричал, но, к счастью, Дэнни не слышал этого крика. Что-то пожирало человека изнутри, и он чувствовал это, но еще очень долго был жив. Дэнни на секунду закрыл глаза. Открыл. Кости владельца «Красного дракона» обгладывала гигантская золотистая муха, величиной с лошадиную голову. Ее глаза размером с блюдца, казалось, встретились с глазами Дэнни. Мальчику стало очень плохо. Очень. Сознание затуманилось и погасло

Эпилог

Жуть. Это чувствовал Дэнни Шилдс, теряя сознание. Надежды не было. Лишь желание умереть не такой смертью, какая досталась большинству жителей Оруэлла. Он возвращался в мир; легкое подташнивание, резь в печени и легких, ноющая боль в ушибленном колене, окоченевшие ноги и онемевший нос. Лица что-то коснулось. Еще раз. Дэнни открыл глаза. Снежинки. Падают мелкие снежинки. Дэнни, конечно, не мог знать, но что-то внутри его прошептало, что сегодня День благодарения. Они с Чарли вошли в дом Треворов — Шилдсов поздним вечером тридцать первого октября… Прошло почти ЧЕТЫРЕ недели?! Лоулесс говорил, что переход из одного дома в другой, находившийся через два квартала, занял почти сутки. Из города — почти двадцать восемь суток. Неужели он жив? Дэнни пошевелил рукой. Очень холодно. Он лежит на голой земле в лесу. Сейчас еще ночь. Очень темная ночь. Пальцы чего-то коснулись. Мальчик с трудом оторвал тяжелую голову, налитую тупой монотонной болью. И содрогнулся. Рядом с ним лежало тельце ребенка. Дэнни когда-то видел по телевизору только-только родившихся детей. Но этот был еще меньше и… несколько другой формы. Кругом не было видно ни рубашки, ни штанов Чарли. Но это был он. Очень скоро он превратится в кусочек мяса объемом не больше детского кулачка. Дэнни пополз в сторону. Он понимал, что не сможет похоронить то, что осталось от шерифа округа. И дело было не в промерзшей земле. Но он был благодарен Чарли Лоулессу, спасшему ему жизнь. Они оказались не в каком-то другом городе, где мог бы обосноваться Лилипут, не попади он под нож Дэнни, — они были в лесу. Дэнни очень надеялся, что находится где-то далеко от Оруэлла. И он благодарил небо, что Чарли умер не в одном из домов далекого города.

Мальчик поднялся с земли. Сосны махали ему своими короткими руками, густо сыпал снег. Дэнни кутался в курточку, но холод все равно пробирал его до костей. Светало. Через полчаса он вышел к шоссе. И увидел людей. Кто-то заметил мальчика и прокричал другим, показывая в его сторону. Дэнни Шилдс заплакал. Потом вытер замерзшей ладонью слезы и пошел навстречу бежавшим к нему людям.