Лики Богов. Часть I. Война с черным драконом

10. Империя

Жаркие лучи ласково касались сливовых листьев, поглаживали бутоны, красующиеся на костлявых графитовых ветвях. В зеркале рукотворного пруда отражались цветущие деревья и белоснежные клубы облаков. Камешек серой рыбёшкой глухо булькнул в водной толще, погнав сотни кругов. Откинув широкие полы шёлкового ханьфу*, восьмилетний мальчик перебирал камни, окантовывающие пруд. Найдя нужный, Вэньшуну улыбнулся, подбежал к стволу сливы — на травяном бархате красовалась картина, выложенная листьями и лепестками, песком и камушками. Аккуратно поместив находку в центр своего творения, наследник престола в умилении сцепил руки.

Серые камни оттенялись фиолетовыми лепестками, яркая зелень отделяла заворачивающийся вихрь от песчаного полотна. В игре цвета, формы и фактуры мальчику виделось зарождение мира, сотворение прекрасного, величественного дома людей и животных из неудержимого хаоса.

Улыбнувшись искромётной мысли, Вэньшуну поднял тоненькую веточку, провёл по песку, выводя причудливые линии. Оставив её, бросился к пруду, окунул руки. Взбрызнув песок, придирчиво взглянул на каменные завихрения; вновь приблизившись к воде, намочил край расшитого пояса. Влажная ткань коснулась серой поверхности, рождая новые оттенки, — теперь принц был всецело доволен результатом. Неожиданно из-за раскидистых слив послышался родной голос, отозвавшись трепетом в детской душе. Вэньшуну поспешил покинуть благоухающее укрытие.

— Мой господин, — залепетал мальчик, сгорая от желания явить деду своё творение, — Повелитель, вы должны посмотреть на это.

Император, замолчав на полуслове, удивлённо посмотрел на наследного принца. Изогнув седую бровь, жестом велел внуку ждать.

— Вся ли дань собрана? — повторил свой вопрос император.

— Да, Повелитель, — поклонился казначей, вытянув перед собой свиток, украшенный красной лентой.

— Никто не противился?

— Никто не смеет противиться Великому императору, — не разгибаясь и не поднимая взора, ответил казначей.

— Что ж, — безразлично бросил владыка, приняв свиток, — ты свободен.

— Рад служить вам, Повелитель, — пятясь и кланяясь, отозвался слуга и спешно удалился.

Повернувшись, император властно взглянул на внука, но сердце вмиг оттаяло, стоило рассмотреть искрящийся в карей радужке восторг.

— Что ты хотел показать мне, Вэньшуну?

Из-за переполнявших чувств принц едва не позабыл поклониться владыке. Сомкнув ладони, мальчик второпях выполнил полагающийся этикет, подскочил к деду, с трудом сдерживая желание сжать его руку.

— Мой господин, я хочу показать вам кое-что. Помните, вы рассказывали мне о сотворении мира? По вашему велению я прочёл священные свитки; то, чего не смог понять, — расспросил у монахов, — спеша к пруду лепетал он. — Я изобразил это невообразимое творение Богов из даров природы. Взгляните.

Ши-цзун посмотрел на картину, одобрительно кивнул. Приблизившись, коснулся прохладных лепестков.

— Что ж, Вэньшуну, у тебя получилось очень красиво. Я рад тому, что твоя душа столь тонко ощущает мир. Лишь слившись воедино с природой, со стихиями, ты обретаешь силу Богов.

— Вам нравится? — засмеялся мальчик. — Вам действительно нравится?

— Да, мой дорогой, нравится, — улыбнулся император, любуясь детским восторгом — чистым, искренним чувством. Коснувшись хрупкого плечика, Ши-цзун решился на серьёзный разговор: — Истинный император, который сможет заботиться о благополучии народа, должен чувствовать своё место в этом мире.

— Где же оно? — затаив дыхание, шепнул мальчик.

Владыка вытянул руку, указав костлявым пальцем на солнце.

— Там. Император освещает путь, уберегает от беды, дарует богатство. Но не всегда это даётся мирно. Нас окружают злые соседи, среди нашего народа есть коварные предатели, поэтому настоящий император должен быть не только мудр, но и силён. Ты уже взрослый, настало время учиться военному делу, как учился твой отец, как, когда-то очень давно, учился я.

— Мне необходимо овладеть оружием? — нерешительно пролепетал мальчик, чувствуя, как холодеют подушечки пальцев. Звон стали, топот копыт, закованные в броню люди всегда внушали ему страх. Генералы деда нередко пытались обучить его владению мечом, но жёсткая рукоять натирала ладони, от тяжёлого клинка болели руки. Куда большее удовольствие он получал от чтения трудов мыслителей, рассматривания картин и игры музыкальных инструментов. Вэньшуну хотел стать гончаром, скульптором, художником, музыкантом, даже монахом, но не полководцем. Приставленные к нему учителя за последние годы смогли доходчиво объяснить, что он лишён права выбора, лишён по рождению. Осознание горькой действительности рождало чувство обречённости, и единственным лекарством стало смирение.

— Да, — сталь в голосе деда разрушила детские надежды, — необходимо.

— Я готов приступить, как только вы пожелаете, — поклонился принц.

— Твоим обучением займётся генерал Мун, когда вернётся.

Торопливые шаги стали настолько отчётливыми, что императору пришлось прервать разговор с внуком. Шагнув навстречу слуге, Ши-цзун вышел из-за цветущих слив. Пожилой мужчина, подобрав полы коричневого платья, упал перед владыкой на колени.

— Повелитель, к вам прибыл генерал Мун со спутником… Он утверждает, что у него очень срочное и важное для империи дело. Что вы прикажете ему передать?

По спине императора пробежал холодок, жилистые пальцы сжали казначейский свиток. Сохраняя непоколебимое спокойствие, граничащее с безразличием, Ши-цзун заговорил:

— Проводи их в тронный зал.

— Но, повелитель, — поёжившись от страха, слуга уткнулся лбом в мощёную дорожку, — там вас уже ожидают наместники провинций.

— Тогда проводи их в мои покои.

— А наместники? — почти пропищал мужчина.

— Наместники подождут, — направляясь к дворцу, бросил император.

— Мой Господин, — неуверенно позвал слуга, буравя взглядом подол императорского лунпао*.

— Что? — раздражённо прошипел Ши-цзун.

— Вдова вашего сына, мать наследного принца, прибыла во дворец — желает увидеться с вашим внуком.

Тяжело вздохнув, император пригладил серебристую бородку, снисходительно взглянул на бледного слугу.

— Проводи Вэньшуну к ней. Передай, что с этого дня я ограничиваю их общение до одного раза в месяц… Их частые встречи дурно сказываются на будущем императоре, он становится столь же нежен и раним, как благородная дева.

— Как прикажете, Повелитель.

Отвернувшись от слуги, император неспешно направился к дворцу, напоследок улыбнувшись внуку. Одни лишь Боги знали, как в тот миг ему хотелось перейти на бег, ворваться в свои покои и там сгорать от нетерпения. За долгие годы, неся бремя власти, Ши-цзун научился контролировать каждую эмоцию, каждый мускул тела, даже биение сердца. Бесшумно шагая по мощёной дорожке, он думал о вестях, что принёс ему генерал Мун, думал о своих действиях, в зависимости от результата, полученного колдуном. Проворачивая в сознании десятки сценариев, он выбирал лучший. Что делать, если война с Тархтарией не случится? Неужели вспыхнет гражданская? Династии столкнутся лбами, и в этом мракобесье первым пострадает Вэньшуну. По нему нанесут первый удар, он всегда будет объектом охоты, а его смерть станет смертью правящего рода. Все эти мысли не несли императору ни страха, ни переживаний — старый воин давно привык к боли. Сейчас он хладнокровно обдумывал действия, просчитывал, как и какими средствами убережёт внука, сохранит власть.

Слуги раздвигали перед ним двери, кланялась стража, мелькали резные колонны — ничто не задерживало на себе взора владыки. Войдя в покой, Ши-цзун бросил на ложе помятый свёрток, опустился на высокий стул, напоминающий его трон, уложил руки на резные подлокотники. Долго ждать не пришлось — двери разъехались, являя широкоплечего генерала. Не сразу владыка заметил худощавую фигуру, почти тень, укутанную в грязный плащ. Войдя в покои, генерал опустился на колени, низко поклонился господину. Его же спутник шумно плюхнулся на пол, хрипя и кашляя. Смутившись, Мун схватил колдуна за плечо, потянул на себя. Но даже после усилий генерала Лунвэй попросту уселся перед императором, нагло рассматривая его.

— Мой повелитель, — не смея смотреть в глаза владыки, обратился Мун, — ваш приказ исполнен всецело. Господин Лунвэй ответит на все ваши вопросы, я же, с позволения вашего величества, удалюсь.

— Хорошо, мой друг, — улыбнувшись лишь уголком губ, заговорил Ши-цзун. — Отдохни с дороги, прогуляйся в саду, но не уходи далеко — ты мне вскоре понадобишься.

— Да, мой Господин, — не поднимая взора, генерал попятился к выходу.

Лишь стоило дверям сомкнуться, император слегка подался к колдуну, рассматривая его.

— Вижу, Аким смог потрепать даже тебя, — ухмыльнулся владыка. Вид колдуна был крайне неприятен — один глаз побелел, почти утратив очертания зрачка и радужки; губы нервно дёргались, отчего тонкие усики забавно вздрагивали.

— Сила его крылась не только в великанском теле, — оскалился Лунвэй, явив жёлтые зубы. Протянув к императору руку, попытался указать на картину за спиной владыки, но пальцы его не слушались. — Оглянись, Ши-цзун, взгляни на творение своих мастеров.

Император недоверчиво повернулся к картине, но так, чтобы боковым зрением видеть странного гостя. На полотне был изображён дракон, обвивающий гору. Камни летели в стороны под натиском острых когтей, золотые жилы поблёскивали меж громадных валунов.

— Великая сила рвётся к великому богатству, — продолжал колдун, — но помнишь ли ты, чем это обернулось?

— Рабством, — безразлично ответил владыка, поворачиваясь к гостю.

— Не боишься ли ты стать рабом того богатства? Не боишься уснуть в горе, как этот дракон?

Находя речи безумца забавными, император усмехнулся. Проведя рукой по длинной бороде, вздохнул.

— Мне надоело слушать твои предостережения, — спокойно, со сталью в голосе заговорил владыка. — Ты убил Акима?

— Да, — ударив ладонями о деревянный пол, прошипел Лунвэй. — Я истязал его не одну ночь, отбирал силы… и терял свои. Я смог вытащить его душу из тела, но не смог её поглотить. За него заступились могущественные духи, одним из них была колдунья. Они могли убить меня, им это было подвластно…

— Значит, Аким мёртв, — стремительно выпрямившись, владыка оборвал сбивчивую речь. Не дожидаясь ответа, подошёл к двери, резко раздвинул створки. Слуги вмиг опустились на колени, склонили головы. — Где генерал?

— В саду, — ответил один из слуг, робко указав на цветущие сливы. — Я позову его.

— Не надо, — осёк император, направляясь к генералу.

Лунвэй недоумевающе проводил владыку взглядом. Почесав лысеющую голову, посмотрел на картину; оскал дракона, наполненные одержимостью глаза — всё это уже присутствовало в чертах императора.

— Да, главное ты уже услышал, — ухмыльнулся Лунвэй, теребя непослушными пальцами грязные обветшалые рукава. — Зачем тебе знать о том, что та колдунья — живой человек из плоти и крови, что она воин, что она находится в той самой приграничной крепости? Может, тархтары и потеряли великого воина, но он у них был явно не один, им есть за кем идти. Но зачем тебе это знать? Ты уже ослеплён своим желанием властвовать.

Кряхтя, колдун поднялся. Мир закачался, отчего пришлось вцепиться в стену. На некрепких ногах он поплёлся за императором, едва сдерживая приступы кашля. Пройдя мимо императорских слуг, Лунвэй обнял колонну, осмотрелся — император прогуливался вдоль сада, беседуя с генералом Муном. Злоба сжала виски, рык вырвался из-за сомкнутых зубов. Превозмогая боль в теле, колдун зашагал к ним.

— Собери войско со всей Аримии, — говорил владыка, — лучших воинов. Разделим его на четыре части — первые две ударят по Катаю и Вольной Тархтарии. Когда граница будет разрушена, следующие части — свежая сила — пройдут вглубь этих земель. Нам нужны реки, обширные пастбища. Брать тархтарские крепости в осаду бессмысленно, поэтому остановимся на Кинсае.

— Кинсай не менее могучая крепость, — возразил Мун.

— Но всё же это порт, — заметил владыка, — крупный торговый город. Он нужен Аримии, и поэтому жалеть сил нам не стоит.

Помолчав, генерал потёр лоб, продумывая путь войска, военные укрепления и количество провизии.

— Когда вы намерены выступить? — поинтересовался Мун.

— Думаю, двух недель на сборы хватит, — поглаживая прохладные бутоны слив, ответил владыка. — Ещё неделю займёт обсуждение тактики боя и распределение провизии по нашим крепостям. Через месяц от сегодняшнего дня мы уже должны стоять у тархтарских границ, должны ударить одновременно, чтобы Вольная Тархтария и Катай не смогли друг другу помочь.

— Но, Повелитель, месяца недостаточно для подготовки к такому великому походу, — сомневался Мун, нервно сжимая рукоять дао.

— Времени мало, — осёк владыка, — мы должны окончить войну до холодов. Воевать по колено в снегу тяжело, холод унесёт не меньше жизней, чем стрелы и клинки. Уже скоро тархтарские пути просохнут, реки вернутся в русла. Поэтому поторопись, мой друг, поторопись.

— Да, мой господин, — поклонился генерал и хотел вновь уточнить что-то, как чьи-то костлявые пальцы сжали плечо, с силой оттолкнули в сторону.

Безумный взгляд единственного видящего глаза впился в лицо императора, хриплый голос заглушил слова Муна. Лунвэй почти вплотную приблизился к Ши-цзуну, не боясь быть казнённым за такую дерзость.

— Где моя плата? — твердил колдун. — Ты не можешь нарушить слово.

— Я не отказываюсь от своего обещания, — невозмутимо ответил император, сорвав со сливовой ветки цветок. Чтобы не ощущать так отчётливо запах собеседника, поднёс благоухающее соцветие к носу. — Те пирамиды, что ты просил, находятся за тархтарской границей. Чтобы пробраться к ним, нужно взять три крепости. Придётся ждать, а судя по твоему потрёпанному виду, ожидание может убить тебя, поэтому могу предложить пирамиды, расположенные на территории Аримии.

Отскочив от владыки, колдун ощетинился, словно бродячий пёс, всплеснул руками.

— Зачем мне могилы древних императоров? — брызжа слюной, завопил он. — Мне нужны Белые Боги — четыре нетленных тела! А о моих силах ты знаешь слишком мало, чтобы судить о чём-то. Я способен отделить свой дух от плоти и забрать душу любого человека, хоть старика, хоть маленького мальчика.

Император резко сжал в руке цветок, впился взором в безумного колдуна. Генерал обнажил меч, подался было к наглецу, но Ши-цзун жестом велел ему оставаться на месте.

— Не стоит угрожать мне, — спокойно ответил владыка, — иначе твоему духу будет некуда вернуться. Свою плату ты получишь. Когда моё войско нападёт на пограничные крепости, тархтарам будет не до пирамид. Я дам тебе троих самых лучших воинов, вы незаметно проскользнёте в гущу тархтарских лесов. Если ты такой умелый колдун, то сможешь пробраться к нетленным телам своих Богов.

— Я согласен, — оскалился Лунвэй, накинув на голову потёртый капюшон.

Вечер робко касался небесного купола, цеплялся за еловые лапы и кроны деревьев, дымкой опускался над быстрой рекой. Солнце медленно клонилось к закату, словно ожидая кого-то, чтобы уйти вместе. Даже ветер стих, не смея шелестом листьев нарушить размеренный стук топоров. На широкой поляне у острога, кутающей бок в лесной тени, кипела работа. Но не было в ней людского единения и усердия мастеров, не было даже деловитого гомона. Было лишь молчание, горестное, тяжёлое. Дружинники неустанно работали. Одни копали земляную борозду, неглубоко, словно подготавливая лоно малому ручейку. Борозда закручивалась спиралью, упираясь в два массивных столба. Другие воины рубили деревья, отсекали сучья. Стройные стволы ложились на столбы, связывались меж собой, становясь основой ложа.

Велибор молча наблюдал за работой осиротевших дружинников. Рагдай, изменившийся до неузнаваемости, руководил горестным строительством. Всегда весёлый, решительный, теперь он отрешённо раздавал поручения, стягивал верёвками брёвна, посылал дружинников в Перунову крепость за маслом. Лишь изредка он заходил в избу воеводы, чтобы поговорить с его дочерью. Родослава же готовила отца к погребению с самой ночи, неустанно читая молитвы и проводя обряды. Велибор не смел мешать ей, даже прибывшим из Полозова разведчикам велел ждать Акимовну в остроге и в избу не заходить.

«Отчего Роду величают то Огнеяровной, то Акимовной? — подумал он, пытаясь отвлечься от печального зрелища. — Сколько чад усыновлённых именем отчима нарекаются, а за ней оба отца остались».

Помнится, он уже спрашивал её об этом, когда-то очень давно, но в ответ получил лишь подзатыльник. Это на самом деле было странно и непривычно, но те, кто хорошо её знал, обращались к ней «Родослава Акимовна»; все те, кого богатырша держала на расстоянии, — «Родослава Огнеяровна». А при Акиме её «Огнеяровной» никто не смел называть. Чудно. Поёжившись, Велибор скрестил на груди руки, горестно взглянул на связки хвороста, которые дружинники укладывали у столбов.

— Эх, батый, малость дочери не дождался, — прошептал он. — Хоть не родная, а любила тебя всей душой.

— Родной человек не обязательно должен быть с тобой кровью связан, — возник из ниоткуда низкий женский голос.

Нахмурившись, Велибор повернулся к бесшумно подошедшей Родославе.

— Тебе надобно колокольчик на шею повесить. Чего пугаешь?

— Не больно-то ты испугался, — заметила богатырша.

— Я как-то спрашивал тебя, да ты не ответила. Отчего имя кровного отца оставила? Ходишь по свету с двумя отчествами.

Рода молча опустилась на бревно, всматриваясь в подготовленное кострище. Заправив за ухо выбившуюся прядь, отвязала от ремня флягу. Живительная влага коснулась пересохших губ; тонкий ручеёк, блеснув, пробежал по подбородку и шее. Смахнув с рубахи прохладные капли, Рода посмотрела на друга, пристально, холодно. Её взгляд редко нёс тепло — в сером дыму выразительных глаз отражались либо созерцание иных миров, либо равнодушие.

— Мой кровный отец не умер да не отрёкся от меня, — заговорила она. — Меня отдали во служение Макоши. Мой удел ведовской. В нём нет места семье, нет места простым радостям. Когда же Род передал меня Перуну, он изменил мой путь. Абатур мог не принимать меня в семью, мог не любить, Аким мог не становиться мне отцом. Все они могли не принимать меня. Могли, да не стали. С иным ремеслом я обрела иную семью, да при том осталась своего рода-племени. Посему по обычаю, по закону я Огнеяровна, а по совести, по сердцу — Акимовна… Коли спросить тебе боле не о чем, то пойдём. Хочу, дабы вы с Рагдаем отца несли, аки самые близкие его ученики.

Кивнув, Велибор молча направился к острогу; худощавая тень вилась возле него — Рода шла следом, не спеша догонять. Её жилистое тело не утратило женской грации, неслышная поступь придавала сходство с диким зверем. Будь она в простом платье, ничто не выдало бы её ремесла, кроме слишком широких для женщины плеч. Сейчас Родослава, безучастно смотря перед собой, пыталась принять произошедшее и предугадать грядущее.

В избе Акима было многолюдно. Каждый хотел в последний раз поклониться великому воеводе, проститься. Протиснувшись в светлицу, Велибор обернулся, но Роды не было рядом. Недовольно поворчав, он подошёл к широкому столу, на котором стояла резная лодка, словно колыбель, скрывающая Акима. Сжав широкий борт, Велибор наклонился к учителю, коснулся могучей холодной руки — на бледное лицо в обрамлении седой бороды и волос падали лучи уходящего солнца, белая рубаха скрывала неподвижную грудь. Выпустив руку Акима, Велибор поднял взор на Рагдая:

— Ну что, понесли?

— Понесли, — еле слышно шепнул Рагдай.

Ещё два дружинника подошли к лодке, помогая поднять её, возложить на плечо. Воины расступились, освобождая путь.

Солнечный свет ослепил глаза, лишь стоило выйти из избы. Голоса дружинников смолкли разом. Потерев веки, Велибор увидел Родославу. Она стояла в полном облачении — чёрные ножны мечей красовались на бедре, кольчуга доходила до колен. В руках богатырша держала отцовский щит с лежащими на нём мечом и шлемом. Не проронив ни слова, Рода направилась к поляне. Дружинники серебристым озерцом последовали за дочерью воеводы, с каждым шагом приближаясь к кострищу.

— Олех, отчего я не слышу весёлых песен? — пробормотал Рагдай, буравя взглядом спину Велибора.

Молодой мужчина непонимающе посмотрел на старшего дружинника, помявшись, возразил:

— Да как же, Рагдай?

— Ой, да почто ты меня губишь, — неожиданно для всех запела Рода, — в очей омуте топя? Не прогонишь да не приголубишь, извела меня ты, извела…

— Пред тобой, главу склоняя, на заре предстану я, — подхватил Рагдай. — В твою власть сдаюсь смиренно, жизнь моя, душа моя…

Вздохнув, Олех вытащил из-за пояса свирель, подхватил мотив любимой песни воеводы. По его примеру дружинные братья брали в руки гудки и домры, провожая своего наставника так, как он завещал, — без горести, без скорби.

Тяжёлую лодку возложили на кострище, Велибор с Рагдаем подняли кувшины с маслом. Вязкое блестящее масло расползлось по хворосту, застучало по земле. Двигаясь по спирали от кострища к выходу из круга, Акимовы ученики осушили кувшины, встали за спиной Родославы. Музыка смолкла, словно и не начиналась; Рода положила у входа в круг щит, меч и шлем.

— Макошь, Великая Матерь, — заговорила она, отвязав от рукояти меча отцовский пояс. С каждым сказанным словом богатырша проводила пальцем по плетению, повторяя рисунок вязи. — Величайся над мирами, уплетай судьбы людские, храни равенство жизни да смерти. К Тебе, Преславная Матушка, обращаю мольбу свою, отворяю душу. Уплети, Мати, лета отца мого, кои не доходил он по земле Твоей. Уплети во вязь светлую да передай во длани белые Мары Свароговны.

Протянув руку, Родослава взглянула на своего воина, стоящего в тени раскидистых елей. Мужчина подошёл к ней, молча передал пучок сухой травы, отступил на шаг. Богатырша согнула пучок, завертела, ловко переплетая в подобие куклы.

— Мара-Маренушка, княжна Смертушка, всесильная Владычица Нави, к Тебе взываю, услышь! Пребудь с отцом моим, укажи ему путь в чертоги свои, очисти дух великий, упокой в Слави благостной. Мудрая, справедливая Матерь, прими у Макоши вязь не отжитых лет его, не дай раствориться в Яви. Взываю к Тебе, Марена Свароговна, не оставь витязя светлого, что верой, правдой до вздоха последнего хранил земли Тарха да Тары, хранил люд славянский.

Сжав сплетённую куклу, Рода протянула её своему воину. Следопыт поднёс к ней факел, и огненные языки перекинулись на сухую траву. Поднявшись, богатырша зашагала по спирали к кострищу. Уложив горящую куклу на связку хвороста, в последний раз взглянула на отца.

— Знаю, что завсегда будешь со мной, — сказала она. — Да ты знай, что любить тебя не перестану, навсегда в сердце сохраню.

Повернувшись спиной к занимающемуся пламени, Рода закрыла глаза; коснувшись пальцем лба, очертила перевёрнутый треугольник. Медленно ступая по спирали, она направилась к выходу из круга, проговаривая еле слышно:

— Аким, сын Абатура — отец духа мого — покинул Явь, ты прими его, Марена-Матушка, в царстве своём духовном. Ты вознагради его по достойным делам его, по делам его праведным. Прости поступки скверные, кривду вольную да невольную, Духом своим Всесветлым очисть его, защити…

Выйдя из круга, Рода приняла у следопыта факел, бросила его на масляный след, устилающий тропку. Огненный ручей побежал к кострищу, змеёй окутал столбы; разрастаясь, исходя жаром, заплясал на бортах лодки. Воины смотрели, как в золотистом сиянии утопал их воевода, наставник, учитель, отец. Дым поднимался в небо, расправляя серые паруса, увлекая за собой дух могучего тархтарского богатыря.

_____________________________________________________________________________

Ханьфу* — традиционный наряд, состоящий из платья-халата и широкого пояса.

Лунпао* — платье-халат, украшенное изображениями дракона (обычно жёлтого цвета).