ЧАСТЬ 3 ТВАРЬ

По ощущениям я провалялась в забытии пару столетий. Даже представлялось, что, открыв глаза, увижу совершенно новый мир: удивительные летательные аппараты в небе, стеклянные дома и зеленые сады, где на грушах растут яблоки, на яблонях апельсины, а люди гуляют вовсе без одежды, принимая солнечные ванны. Но, увы, когда я открыла глаза, перед ними оказалась все та же темная Карда. Похоже, это была даже та же самая ночь нежданной встречи с Нонусом: в ночном пейзаже недоставало серебристых мазков Луны. Новолуние…

Я пошевелилась, возвращая ощущение тела. Оказалось, я лежу на спине в неловкой позе: голова уперлась во вздутые колонны балюстрады балкона, правая рука подвернута под тело. Я тихонько приподнялась, села. В левой руке зашуршала какая-то бумажка, сложенная вдвое. Я развернула ее. Записка от Нонуса.

«Моя великолепная Королева!

Знаю, как тебя возмутит собственническое обращение: «моя». Но смерть роднит, привязывает друг к другу сильнее всего на свете. Ты еще не убила никого без меня? Убей, тогда поймешь. Тот, у кого отнимаешь жизнь, становится твоим до конца твоей вечности, хотите вы оба того, или нет. Поняв это, ты примешь и мое панибратское отношение. К леди, которой собственноручно вскрывал горло, лишая жизни, чьи последние мгновения видел, уже невозможно обращаться на вы. Это интимнее, чем близость.

Я разболтался, моя Королева. Умолкаю. Отдыхай, охоться. Избегай солнца и охотников. Я покажусь, когда увижу, что ты готова к первому разговору.

Нонус»

Я поспешно разорвала записку, почему-то застыдившись. Будто хотела спрятать ее содержание не только от чужих глаз, но и от себя.

«Да он сумасшедший!» — я попробовала возмутиться, но обнаружила, что улыбаюсь. «Покажусь…» — значит, он и сейчас следит за мной? Я поднялась, держась за перила, огляделась. Территория дворца казалась пустой. Только крону большого дерева слева облюбовала стая ворон. Черные шарики перьев казались нанизанными на ветки — странное ночное украшение. И я зачем-то вспомнила, как играла с маленькой Антеей в зимнем саду, лепя из снега шарики и прицепляя их на голые ветки молодой яблони.

«Антея!» — лицо окаменело. Почему воспоминания о дочери всегда являются так, без предупреждения, в любое, и не отведенное для скорби время? Обычно я тут же погружалась в них с головой, не в силах противостоять напору горестного потока, но сейчас вдруг захотелось сопротивляться. Наверное, в глубине души я понимала: в моем новом состоянии скорбь и тоска могут полностью заполнить пустое тело и толкнуть тварь, которой я стала, на страшные дела.

«Мое новое состояние…» Я дотронулась до шеи, и пальцы нащупали гладкую кожу. Рана полностью затянулась, только покрывшийся панцирем засохшей крови лиф платья напоминал о недавней почти-смерти. Об изменениях цвета кожи сложно было судить в ночной тьме, но, кажется, руки стали бледнее. Если приглядеться, под кожей можно было различить синий узор сосудов.

«Постой, Ариста! Ты видишь тонкие нити сосудов, ты только что прочитала записку… в почти абсолютной темноте?!»

Ого! Значит, твари видят в темноте не хуже кошек! Я с энтузиазмом уставилась вдаль, и скоро обнаружила, что могу различить мелкие детали и даже размытые фигуры людей за стенами далеких домов. Фигуры были не тенями, наоборот, они словно светились. Этот свет мелко, ритмично подрагивал, также часто, как бьется сердце.

«А мое сердце теперь бьется?» — Я приложила ладонь к вене на шее, проверяя. Одна вялая волна пульса, через полминуты вторая. И все. Сердце затихало. Наверное, после первой жертвы остановится совсем.

Тем не менее, я не могла назвать себя мертвой, нежитью. Какая-то странная работа внутренних органов в теле велась. Жгло в правом подвздохе, печень как губка переполнилась очень горячей жидкостью и, будто взяв на себя роль сердца, периодически выжимала ее из себя, наполняя теплом все тело. Желудок молчал. Я со страхом ждала, что проснется голод твари, но он или еще спал, или вообще не был близок человеческому. Десны в области верхних и нижних клыков набухли и чесались. Превращение в тварь шло полным ходом.

«Интересно, можно ли еще остановить его?» — Я чувствовала положительный ответ на этот вопрос. Все можно изменить, кроме смерти. А я, что бы Нонус ни писал в записке, чувствовала себя до сих пор живой. Просто живой немного иначе.

Я простояла на балконе до утра, прислушиваясь к новым ощущениям, пытаясь увязать их со знакомыми понятиями, и чем дальше заходило превращение, тем знакомых понятий становилось меньше. Утром же ушла во внутренние помещения старого дворца.

Оказалось, Нонус напрасно пугал меня солнцем. Для новообращенных тварей оно не было жгучим, только тянуло силы. Оно делалось все ярче и сильнее, в то время как я слабела, превращаясь в тень. К полудню я задремала, улегшись прямо на пол. Сначала иногда приоткрывала один глаз: разбирало любопытство, как же Нонус следит за мной, и я надеялась поймать взглядом его или его соглядатая, потом уснула совсем.

…Снилось, что солнце, обратившись сияющей тварью южан, запустило горячие зубы, длиные и плоские, как у крыс, мне в шею и тянет остатки драгоценной жизни… Я проснулась с криком. Солнечный луч, проникший через щель в створке высокого окна, действительно, проедал шею. На коже появилось отчетливое красное пятно ожога. Превращение в тварь завершалось, закрывая передо мной дверь в дневную жизнь.

Солнце было тому виной или неостановимое безжалостное время, но силы иссякали. Я кружила по пустым залам брошенного дворца почти в беспамятстве. А сияние солнца лишь разрасталось, хотя близился вечер. Оно жгло немилосердно и как тень резко обозначало новую черную пустОту в моем теле. Голодную, очень голодную пустОту. Превращение замедлялось. Внутренним органам для работы требовалось топливо — живая кровь. Без него они останавливались. Холодная кровь замерзала в сосудах, обжигая изнутри. Сердце то отчаянно трепыхалось, то тоскливо замирало в немом ожидании. Это ожидание было хуже всего. Я чувствовала себя висящей над бездной, и от взгляда вниз все мертвело внутри. Осмелеть бы, расцепить пальцы и раскинуть руки в последнем полете-падении!

Я вздрогнула и открыла глаза. Оказалось, я опять забылась, прислонившись к колонне бальной залы, за которой когда-то пряталась от Макты и его тварей. Солнце давно ушло, щели в створках окон чернели дырами в зимнюю ночь. Но я по-прежнему ощущала сводящий с ума неведомый свет вокруг, он все также жег кожу и обозначал дыру внутри, голодную и тяжелую. Что же он?

Я рискнула выйти на балкон и теперь поняла: свет был чужими жизнями. Как его много в Карде, вместе люди сияют ярче солнца! Жаль, что сами они никогда не узнают об этом вдохновляющем эффекте… -

«Ариста, что за голодная философия?» — упрекнула я себя и беззвучно засмеялась. Еще днем я заметила, что дыхание становится легким и вовсе пропадает. Теперь, чтобы громко сказать что-то, требовалось набрать полную грудь воздуха, иначе звука не получалось.

Собратья-твари уже охотились. Обострившееся зрение улавливало быстрые передвижения крылатых теней высоко в небе. Иногда они пикировали на улицы города, поодиночке или группой, и через мгновение вновь ныряли в тучи с сияющей добычей. Наверное, и мне пора присоединиться к ним?

Я представила, как нагоню на улице прохожего, как вцеплюсь зубами ему в шею. Хорошо, что можно не дышать и не узнавать запах немытого тела, незнакомого ни с мылом, ни с духами. Потом буду долго тянуть его кровь — его жизнь, пока она не кончится и сияние не угаснет. Тело задрожит, потом обмякнет в моих руках. И ничего нельзя будет вернуть. Пустота напитается светом украденной жизни, а через день сожжет его и потребует снова. Еще, еще!

Нет, пока эта картина вызывала тошноту, а не голодную слюну. Я возвратилась в тронный зал. К счастью, отвращение пока сильнее голода, но что будет завтра? И я опять кружила по огромному залу:

«Может, все-таки лучше выйти на охоту сейчас? Голод пока слаб, я обойдусь каплями жизни. Остановлюсь вовремя, не убью. А завтра… Кто знает, что будет завтра? Может, завтра жажда крови разрастется до размеров вселенной, мне и города будет мало?»

А тихий расудительный голосок вещал:

«Сегодня или завтра твой голод сравняется с бездной Вселенной, не так уж важно. Главное, однажды он поставит перед выбором: чужая жизнь или твоя вечность. Можешь оттягивать этот момент, можешь приближать — он все равно настанет…»

Нельзя сказать, что до обращения в тварь я была невинным ягненком. Я познала смерть — такую смерть, которая была итогом какого-то принятого мной же решения, или, напротив, невмешательства. Я дважды выносила смертный приговор, прилежно играя роль Королевы. Также я представляла, к каким последствиям приведут некоторые решения моего высокого придворного окружения, но не пробовала ни препятствовать им, ни бороться с ними. Впрочем, за годы в образе Королевы я также и спасла нескольких от не в меру жестокого приговора, пойдя на поводу сиюминутной жалости… Знала я и что мой муж еще в бытность начальником королевской стражи участвовал во многих делах, приведших к смерти кого-либо, а также убивал своими руками людей, угрожавших Королю Арденсу. Но такова была его и моя служба. Все это казалось нормальным.

«Так может, и убийства людей тварями — это нормально? Таков их способ питания. В темные времена на заре человечества нормальным считалось пожирать трупы убитых врагов. Еще полтораста лет назад в голодные годы на рынках вместо говядины продавалось человеческое мясо. Границы нормальности меняют сами люди… Чего же ты все еще боишься, Ариста?»

Пока я танцевала безумный танец под руку с сомнением, другие твари охотились. И скоро с оставленного мною балкона послышались звуки их трапезы. Трое совсем юных, абсолютно нагих тварей-дикарей, на год-два старше Антеи, затащили во дворец добычу — пожилую женщину. Очевидно они похитили ее из спальни или с порога дома: кроме обрывков ночной сорочки на несчастной не было ничего. Я следила за трапезой тварей, встав в тени колонны. Я не вмешивалась и не отворачивалась, только до крови закусывала костяшки пальцев. Одной жизни мало для троих, каждая тварь торопилась урвать большую долю, пока жертва жива. Самая старшая и, наверное, главная в тройке разодрала женщине руки от запястья до локтя, единственый парень кусал грудь, а младшая девушка слизывала за ними потеки крови с кожи. Скоро последнюю вовсе прогнали лизать кровь с пола, чтобы не мешалась. А мне странно и страшно было слышать человеческую речь, лившуюся из звериных окровавленных пастей.

Женщина не могла крикнуть — парень сжимал ей горло. Он не перекрыл ей доступ воздуха совсем, но так, чтобы она ощущала себя плавающей на границе обморока — я догадывалась о ее состоянии по затуманенным глазам. Может, это было в какой-то мере милосердно: она не понимала, какой кошмар творят с ее несчастным телом. Я ждала, что зрение твари скроет реальность, ждала, что увижу угасающее сияние жизни и три темные фигуры, а не белое дебелое тело не то свиньи, не то человека, раскинувшееся в нелепой, неприличной позе, и трех перепачканных кровью подростков с волчьими оскалами возле него, но реальность не желала уходить. Наверное, если б женщина закричала: «Помогите!», если б встретилась со мной умоляющим взглядом, я бы бросилась ей на помощь. Но она только хрипела и закатывала глаза, превращая меня в любопытного наблюдателя затянувшейся агонии. Впрочем, честна ли я сама с собой? Возможно, я до сих пор остаюсь здесь, потому что какую-то маленькую темную частицу меня завораживает это зрелище? Она ждет его финала, как сладчайшего наслаждения. Маленькая темная частица, сплетенная тонкими, но крепкими нитями с черной тенью проклятия, подаренного Нонусом…

Ветер принес железный запах крови. Рот, вопреки ужасу, наполнился голодной слюной, и я бросилась прочь от жуткого зрелища, уже не дожидаясь его окончания, не заботясь, заметят ли меня твари. Питаться вот так? А если жертва взмолится пощадить ее?!

«Нет, я не о том думаю, не того боюсь. Я уже приняла положение дел, просто трепыхаюсь, и лишь по инерции сложившихся представлений, а не из-за эмоций. Боже, когда я потеряла человечность? Неужели превращение сразу же губит душу?»

Я опустилась на корточки у стены какого-то коридора. Меня трясло.

«Если б год назад я отпустила Антею, стала бы она питаться так же?» — мысль была ударом под дых, но ударом спасительным. Я поняла: если стану питаться, как твари на балконе, значит, на такое была бы способна и Антея, мое дитя. А если сохраню здравый ум и человечность, и образ дочери останется в памяти светлым.

Следующим вечером я все-таки вышла на охоту, вернее, меня выгнал из дворца отряд охотников. Я заметила их, когда они шли садом. Эреуса тут не было, но я узнавала резкие застывшие черты охотника Диоса в незнакомых лицах: агрессивно выдвинутую вперед нижнюю челюсть, плотно сомкнутые губы и сумасшедше светлые глаза с черными точками зрачков. Скоро охотники остановились у тела женщины, которое твари, насытившись, сбросили с балкона. Тогда я проскользнула мимо них по другим путям лабиринта и очутилась на улице Виндекса.

«Пора начать свою охоту», — крутилось в голове. Охотники раздразнили мою ненависть, сильную и подвижную, как годовалый пес. Я искала, на что бы направить проснувшуюся ярость.

«Главное, обозначить сразу, зачем это. Все это только для того, чтобы завершить превращение. Чтобы можно было получить крылья, чтобы узнать уровень своих чар. Чтобы, наконец, отрезать все сомнения, высветить единственную прямую дорогу перед собой. И конечная цель этой дороги — доказательство возможности исцеления темных тварей. Вот, зачем мне нужна чужая жизнь. Прости меня, моя несчастная жертва. И я себя прощу, когда моя цель будет достигнута».

Я добралась до лабиринта узких улочек нижней части города. Несмотря на поздний вечер, тут было многолюдно. Скоро я вспомнила, почему: последний предновогодний вечер.

«Странный город, окутанный невидимым туманом. Когда, в какую из страшных ночей правления Макты, он сделал свой выбор, превратившись в вечную жертву темных тварей? Или он не жертва, а радушный хозяин, приготовивший для гостей из Бездны лучшее угощение?» -

На мгновение я даже почувствовала холод, подумав так.

«Я не стану пить кровь у детей и беременных женщин. Еще у юношей и девушек, у тех, у кого нет своих детей».

— А про беременность и наличие детей ты собираешься предварительно спрашивать? — протянул знакомый рассудительный и сегодня вдвойне ехидный голосок. Но я упорствовала:

«Я буду пить кровь только у мужчин в возрасте за тридцать лет, те уже наплодили детей».

— А если жена этого несчастного с горя покончит с собой, а дети умрут от голода?

«Это будет ее слабость, не моя. Я бы никогда не оставила детей».

— Может, и денег бедной семье дашь по потере единственного кормильца?

«Хорошо! Смертельно больные и зажившиеся на свете старики. Преступники. Те, от кого уже отступился бог».

— Бог отступился? Значит, возьмешь на себя роль бога? Не много для темной твари?

Я вздохнула, огляделась. На куче мусора, вываленного у кухонной двери трактира, большая собака глодала кость.

«Животные! Я буду пить кровь животных!» — с триумфом заявила я ехидному голосу.

— Если б темным тварям было довольно крови животных, в Карде не пропадало бы по десятку человек еженощно. Твари разводили бы свиней и коров и существовали припеваючи. Не будь ребенком, Ариста! Не торгуйся, как бы уменьшить вину. Иди. Убей. Первого, кто попадется по дороге. Свои сомнения. Вот и все.

Я сдалась. Когда перевалило за полночь я, сбежав от двух патрулей охотников, притаилась на углу улицы и ждала первого прохожего, который повернет в мою сторону.

«Цокот копыт. Всадник. Едет сюда. Нет, лошадь — многовато для новообращенной. Проезжай, счастливец! Пусть это будет какой-нибудь бродяга. Больной, грязный, дурно пахнущий. Я не выпью много у такого…»

«Кто еще? Ноги заплетаются: пьяный. Что… Женщина? Одна? До дому она сегодня точно не дойдет, почему нет, Ариста? Потому что тошнит от вчерашнего зрелища? Ладно, достаточный аргумент».

Новорожденный месяц ехидно скалился с неба. Тонкая острая улыбка напоминала улыбку Нонуса. Где-то он сейчас? Наверняка следит за подопечной, хихикает в тени.

«Ты тут так до утра достоишь, а завтра с голоду набросишься на первых встречных — беременную женщину с выводком детей… Стук копыт, скрип колес опять. Экипаж. Пропускаем».

Мимо пронеслась карета, запряженная двойкой, Из окна выглядывали девчушки- двойняшки лет двенадцати, в глубине кареты дремала их мать. Девочки с любопытством уставились на меня — бледную оборванку с распущенными по плечам нечесанными черными волосами. Наверное, я показалась им призраком, также как и они мне показались видением. Видением из светлого мира, сосуществующего с нашим жестоким, проклятым в одном времени и месте, но в разных ценностных категориях. Я сама жила в нем, пока смертью дочери меня не вышвырнуло в искаженный мир темных тварей. Ведь это только в темном извращенном мире не странно, что леди Эмендо, любимица старой Королевы и подруга молодой, владетельница земель в западу от Карды и супруга начальника королевской стражи, бредет в ночи в окровавленном платье и ищет, кого бы съесть. Лишь в нем не странно отцу убить родную дочь, а всем друзьям семьи не странно забыть эту трагедию на следующий день. В этом мире не странно жить, ходить, дышать, рассуждать и мечтать о чем-то после смерти надежды. В этом мире не странно быть живым мертвецом…

Экипаж унесся куда-то в верхние кварталы. Я опустила голову, сжала зубы, будто могла этим скрыть черты чудовища, все ярче проявляющиеся в лице. Воспоминание годичной давности, как в подобной же карете мы с Антеей ехали с бала, обрушило края черной голодной бездны в груди на месте сердца. Пустота росла, ширилась, захватывая тело, расшатывая разум, трещинами испещряя душу.

«Кто там еще идет? Шаркающие медленные шаги, стук когтей по камням мостовой. Старый бродяга с собакой? В самый раз! Я готова».

Я так распалилась от злости и тоски, что сама выскочила навстречу жертве. Человек опешил. Он встал посреди тротуара, ошеломленно моргая старческими слезящимися глазами. Наверное, и ему я показалась призраком.

Вблизи живого человека меня замутило. Зрение твари опять покинуло в самый неподходящий момент, вдобавок, я вспомнила, что у меня нет с собой кинжала. Раздирать кожу зубами? Нет. Никогда.

Я собиралась позорно ретироваться в тень, но старик некстати сбросил оцепенение.

— Вампир! — заорал он. Я поморщилась. Если охотники поблизости, они сообразят, что «вампир» означает темную тварь? Вероятно, да, похожих черт много.

Я кинулась на старика, прижала к стене дома, зажимая холодный волосатый рот.

— Тихо! — шикнула я. — Я тебя не трону.

Заливающаяся лаем собака подскочила сзади, вцепилась в юбку. Я отшвырнула ее сильным ударом ноги на противоположный тротуар. Тряхнула старика, и он лишился чувств. Я опустила обмякшее тело на тротуар и отступила.

Отличная охота! Пора было удирать: крик старика могли услышать охотники. Но я не двигалась с места, глядя на бесчувственное тело на тротуаре. Сердце смертного сияло звездой, теплый яркий свет растекался от нее по лучикам-сосудам. Пустота в груди молила насытить ее им, и я уступила. Опустившись на корточки, подползла к старику, откинула его голову вбок и впилась в шею пока смешными клыками. Быстро поняв, что этого недостаточно, разодрала кожу зубами. Он пришел в себя, забился, но сила твари несравнима с человеческой силенкой — я легко удержала его и начала пить кровь. Не было ни противно, ни страшно. Волнение и сомнения исчезли. Как при первой близости с мужчиной, как во время родов и в мгновения умирания. Ритуал, сначала пугающий неизвестностью, а потом успокаивающий естественостью происходящего с тобой. В новой жизни, или, как это называл Нонус, вечности твари было естественно питаться так.

Крови из кожной раны было немного, и скоро она вовсе иссякла. «Нужно добраться до сосуда», — подумала я. Вгрызлась глубже, языком подцепила что-то скользкое, гладкое и почувствовала, что по нему катятся волны горячей крови, раздувая стенки.

О-оо! Это было так вкусно, что я даже застонала от наслаждения. Представила, как эти волны потекут в мою пустоту, замещая боль, которой она полнится, светом, и перекусила вену. Кровь хлынула потоком, и я жадно присосалась к шее старика, как гигантская пиявка. Еще, еще! Пустота почти сыта, еще немного!

Потом поток крови стал ослабевать. Досадуя, я тянула и тянула ее, пока не сообразила, что это означает близкую смерть жертвы. Это неожиданно отрезвило меня:

«Значит, довольно. Не хочу, чтобы он стал холодным и пустым, как я. Не хочу, чтобы звезда-сердце погасла».

Я оторвалась от шеи смертного и еще пять минут просидела рядом, зажимая его рану. Иногда я оборачивалась к черно-белому пятну — дворняжке, неподвижно лежащей на дальнем тротуаре. Жаль. Кажется, я нечаянно убила собачку.

Удостоверившись, что старик жив и смерть от потери крови ему не грозит, я отнесла его к ближайшему трактиру, где были люди, и вернулась к собаке. Бедная разбила голову о камни тротуара. Действительно, жаль. Нонус заживил мою рану, дав своей крови, может, и я смогу спасти ее?

Я порезала палец об острый камень, провела им по окровавленной пасти животного. Подождала. Вроде бы ничего не происходило. Нонус вливал свою кровь мне в рану на шее, наверное, нужно проделать то же самое?

На голове собаки ран не было, но я нашла царапину на десне и еще раз провела по ней кровящим пальцем.

Теперь что-то началось. Необычное ощущение! Неужели Нонус испытывал то же?! «Боже, но это же так интимно…» — я почувствовала, что краснею. Видимо, кровь твари обладала собственным сознанием. Как иначе объяснить, что я начала ощущать себя будто бы в теле собаки? Да, я была ею — мохнатой, поджарой, быстрой. Вместе с ней я поднялась, почесала за ухом задней лапой, промчалась по улице, а, воротившись, радостно вывалила язык и завиляла хвостом.

— Поздравляю, ты сразу нашла самое извращенное из увлечений carere morte, — знакомый вкрадчивый голос за спиной, похожий на моего внутреннего ехидного комментатора. Голос Нонуса.

— Что такое каререморте? — спросила я, не оборачиваясь.

— Carere morte. Так был озаглавлен трактат Атера, посвященный созданию существа Бездны — Макты. Я его использую, как синоним отрекшегося от смерти. Милая собачка. Что ты теперь будешь с ней делать?

Я пожала плечами:

— Отпущу.

— Ты правда решила, что воскресила ее? — Нонус неприятно засмеялся. — Ты просто сделала куклу — живого мертвеца. Марионетку. Она будет слушаться тебя также, как твои руки и ноги, но собственной воли у нее нет. Она не двинется без твоего приказа.

Теперь я обернулась. Отрекшийся от смерти стоял в трех шагах от меня, прислонившись к фонарному столбы. Он успел переодеться в нарядный белый кафтан, волосы убрал на спину. Белый-белый, будто обсыпанный мукой.

— Прости, что оставил тебя на первой охоте одну. Я наблюдал. Первая охота способна показать всю суть нового carere morte, если правильно ее организовать. А посмотри, что творят юные дикари вокруг, — он кивнул на проносящихся по небу собратьев. — Берут только что созданного за ручку, ведут, подначивают, убеждают сразу же удовлетворять самый слабый зов Бездны, и новообращенный не замечает, как попадает в зависимость от голода! К тому же первую жертву, как правило, режут старшие, так что младший не чувствует себя убийцей, а потом чувство голода уничтожает остатки разума. А твоя охота была правильной.

— Значит, они голые, потому что действительно лишились разума, стали зверьми? — догадалась я. Нонус поморщился:

— Не лови меня на слове, неудачно выразился. Вампиры-дикари все же достаточно умны и хитры. Просто некоторые из них раздеваются перед охотой, чтобы не замарать одежду. Наверное… — хитро прищурившись, заметил он, — …тебе тоже стоило бы снимать платье перед обедом. Пьешь ты неаккуратно.

— Благодарю за совет.

Нонус улыбнулся.

— Давай, прикажи собачке сесть, — велел он. Я посадила собаку и отошла к нему. Разочарованно вздохнула. Действительно, ни дать ни взять, чучело!

— Но я ведь не твое чучело? — голос стал хриплым от тревоги. — Я не марионетка?

— Я не дал тебе умереть до конца, так что нет, нет. Марионетки получаются из мертвых, — теперь Нонус был задумчив. Его рот, когда не произносил слов, превращался в грустную тонкую щель, как у маски. — Забавно. Макта хотел создать carere morte марионетками, но подавить стремление жизни к свободе не смог. Думал наделать рабов, а сам наплодил детей! — он засмеялся, грустно и как-то принужденно.

— Я слышала, что он управляет нашим голодом и силой, — заметила я.

Нонус взглянул с интересом:

— Даже так? Несчастного Макту они готовы обвинить во всех своих грехах! Нет, твой голод только на твоей совести, как и границы твоей силы. Сколько Бездны ты осмелишься взять, как распорядишься ей зависит от тебя и череды внешних случайностей, но не от Макты. Значит, Макту сейчас отождествляют с Бездной, забавно… Кто тебе рассказал о carere morte?

— Одна из первого поколения, — я усмехнулась. — А ты чей, Нонус? Кто из пятерки тебя обратил?

— По крови я сын Макты, хотя по времени создания, скорее, брат, — скупо сообщил тот. — Ну, ты сыта? Поздравляю с началом вечности. Идем.

Я подбоченилась, прищурилась. Внезапная сухость Нонуса после милой и творческой записки удивила меня.

— Это приглашение или приказ?

— Констатация факта, — по тонким губам пробежала змеиная усмешка. — Тебе же интересно узнать про Бездну, про первого лишенного смерти, Макту. Я современник Лазара Арденса и Макты, я был подручным у Атера, и я сarere morte вот уже сто сорок лет. Кладезь ценных сведений. Поэтому, моя любопытная Королева, поднимай собачку и идем.

И я, и животное остались неподвижными. Я была расслабленно-спокойна, а вот собака насторожила уши. Я научилась скрывать свое состояние от окружающих, но марионетку пока не научила.

— Что взамен сведений, Нонус? — ровно заметила я. — Не поверю, что такой, как ты, обратит такую, как я, просто потому, что ему не с кем разделить одиночество.

— Может, мне действительно хочется излить душу? — тут же принялся паясничать он. Я промолчала, но позволила собаке оскалиться и негромко зарычать. Нонус удивленно покосился на нее:

— Ого, похоже у тебя талант кукловодши! Размеется, причина есть. Мне нужен carere morte, который сыграл бы роль моего посланника. Один раз. Не завтра, лет через пять — десять. Я долго искал подходящего, а сегодня, услышав твой зов, остановил выбор на тебе. У нас уже сейчас много общего, и это отлично. Потому что к моменту отправления посланника для успешного выполнения поставленной задачи мы с ним должны слиться воедино.

Я переступила с ноги на ногу, и это движение довольно нелепо повторила собака. «Нужно как-то изолировать эту часть себя», — с досадой отметила я. Вслух же призналась:

— Я не совсем понимаю…

— Поймешь, когда получишь необходимые знания о новом предмете под названием carere morte, — опять эта острая улыбка, похожая на улыбку месяца. — Ну, идем. Я, как в некотором роде твой родитель, несу за тебя ответственность. Готов предоставить кров, пищу и защиту. С тебя послушание и прилежание во время обучения и подготовки к заданию. А после его выполнения получишь крылья и можешь выметаться хоть в вечность, хоть в Бездну. Хотя в нашем случае между последними должен стоять знак равенства. -

На последних фразах в тоне Нонуса вновь появилось раздражение. Похоже, ему не нравились долгие разговоры. Я поторопилась согласиться:

— По рукам.

Он кивнул и первым пошел вдоль улицы. Я с собакой последовала за ним в отдалении.

— Давай я расскажу, что я услышала от одной отрекшейся от смерти, а ты отметишь, что правда, а что ложь. Макту создал алхимик Атер по приказу Лазара Арденса. К Арденсу перешла жизнь Макты. Теперь Макта мстит, убивая всех потомков Арденса. И он создал темных тварей, чтобы те помогали ему в поисках Арденсов, так? -

— Почти. До самоубийства Кармель жизнью Макты владели в равной степени все потомки Лазара Арденса, но она оторвала сияние лишней жизни от их крови. Оно растворилось в мире и потеряно теперь навсегда. Но Макта из чувства мести решил отыскать всех потомков Арденса и убить их. Он придумал, как определять родословие по крови и обучил этому тварей. Они находят случайных потомков Арденса, и Макта судит их судом крови… -

Дорога оказалась долгой, и скоро я, не утерпев, возобновила разговор. Нонус отвечал довольно холодно и без приязни, но вежливо. «И пусть привыкает вежливо разговаривать с леди!» — про себя усмехалась я. Разговор оборвался, когда мы подошли к жилищу Нонуса на восточной окраине Карды.

Довольно скучного вида дом внутри оказался настоящей алхимической лабораторией из старых времен. Так могло выглядеть логово Атера сто лет назад. Оба этажа занимали склады с пряно пахнущими травами, банками порошков и жидкостей, стеклянной и глиняной посудой для опытов и еще разнородным хламом, в котором угадывались детали механизмов, медицинские приборы и анатомические инструменты. Само Великое Деяние совершалось в большом подземном зале, где на обшитых деревом стенах были вырезаны руны и символы планет и металлов и были приклеены крохотные зеркала, многократно умножающие единственную зажженную свечу. Лаборатория не производила впечатление заброшенной, здесь кипела работа. В башня алхимической печи догорало пламя, дальний стол был завален анатомическими рисунками и неясными схемами, обильно украшенными рунами и символами со стен. Средневековой дикости, вроде сушеных гадов, голов и человеческих рук, не наблюдалось. Наоборот, несколько полок было отведено под новейшие научные труды и измерительные приборы, и тишину нарушало частое щелканье самых настоящих механических часов. А обязательный для уважающего себя алхимика человеческий череп был разрисован уже не рунами, а линиями, обозначающими ход кровеносных сосудов и нервных волокон.

— Совмещаешь колдовство с наукой? — я улыбнулась. Подойдя к столу с приборами, взяла один — стеклянную трубку с шариком на конце и нанесенной на стенки шкалой. — Это все как-то связано с carere morte, верно?

— Положи термоскоп на место. Да. Алхимия, конечно, единственная дает ответы на вопросы о Бездне и ее детях, но царица наук — абсолютнейшая женщина, интуитивно чувствующая все верно, но не знающая слова «точность». Поэтому, на правах мужчины, я добавил в наш союз научной точности, — определенно рисуясь, сообщил Нонус. Я послушно положила трубку на место.

— Дети Бездны — кто это?

— Позже расскажу. Сейчас, как новорожденную carere morte, тебя больше должно интересовать другое, — он поманил вновь подняться на первый этаж и там распахнул дверь одного склада. Помещение напоминало винный погреб. Только в бутылях темного стекла было не вино, а кровь — обостренный нюх твари уловил знакомый запах.

— Разве кровь не испортится? — полюбопытствовала я, от удивления при виде этого зрелища даже позабыв новые вопросы о Макте, Лазаре и неизвестных детях Бездны.

— Еще Атер нашел средство, предупреждающее загустение крови ненадолго. А я продлил его действие до недель, — Нонус прошел в центр погребка, раскинул руки, гордясь собой. — Человеческая направо, коровья со свиной налево. Вон в том бочонке — собачья, для любителей. Ладно, с этим все, идем наверх.

Теперь его беззаботный приглашающий жест смутил меня. Кураж свободной прогулки по улицам уходил, я понемногу осознавала, что нахожусь в чужом доме на непонятных правах. А все-таки пользоваться гостеприимством чужого мужчины, даже видевшего твою смерть, что интимнее близости, не следует ни при каких обстоятельствах.

— Твоя спальня на втором этаже. Располагайся, моя робкая Королева, — опять широкий жест, сопровождаемый широкой улыбкой. Нонус сполна насладился моим смятением, а потом заметил:

— Ты меня не стеснишь. А если уже размечталась, что я захочу силой взять тебя, разочарую: влечение полов carere morte оставляют в первом пятидесятилетии.

— Благодарю за честность.

— Предлагая обращение, я предполагал, что после придется терпеть твое соседство несколько лет, — процедил он, и тут не оставшись в долгу, и отвернулся, показывая, что разговор закончен. Посмеиваясь про себя, я отправилась в свою новую спальню.

«Старая уловка, Нонус! Игра в угрюмость, интересность. Но что это со мной? Неужели, изголодавашаяся по общению, я рада и столь примитивной наживке?» Едкие комментарии Нонуса, саркастичное, но и ласковое: «моя Королева» дразнили и заставляли выбираться из ледяного панциря одиночества, не причиняя попутно боли. И я помимо воли снова училась улыбаться, даже мимические мышцы болели от позабытой нагрузки.

В итоге я задержалась. Идти было некуда, и вопросы остались. А Нонус следующим вечером был сама любезность. Кажется, я разгадала и причину приступов его грубости, и она была безыскусно проста: он, также как я, слишком привык к одиночеству. Общество, собеседник, одинаково то раздражали, то притягивали нас.

Жилые комнаты, не в пример лаборатории, были обставлены скудно, но в шкафу в спальне я обнаружила несколько дорогих, со вкусом подобранных и очень шедших мне нарядных платьев свободного покроя, с изящными драпировками. Были тут и нижние платья, рубашки, юбки с кружевами и вышивкой: похоже, пока я решалась на первую охоту, мой создатель посетил портных, чтобы приодеть новую ученицу. Все легко надевалось без корсета и почти не стесняло движений. «Должно быть, удобно для охоты», — подумала я и отметила, что не боюсь этой мысли.

Нонус и сам любил одеваться по прошлой моде, явно предпочитая белый цвет. Связав его внешний вид с запущеностью дома, я предположила, что мой создатель редко принимает гостей и давно один. Действительно, здесь изредка бывали только продавцы ингридиентов или покупатели странных зелий Нонуса. Осторожно спросив, является ли продажа лекарственных снадобий единственным источником его доходов, я получила насмешливый ответ: «Еще воровство. Все carere morte немного мародеры. Допивая жизнь, думаешь: зачем мертвецу украшения и деньги?» Доспрашивать, где он раздобыл наряды для меня, я после этого малодушно не стала. Но, одеваясь, иногда холодела. Мерещилось, что они сделаны не из ткани, а из человеческой кожи.

— Значит, жизнь Макты потеряна? И теперь его месть успокоит только смерть всех Арденсов? -

Новая беседа началась на складе препаратов. Нонус перебирал малоприятного вида тушки мелкой живности. Быстрым движением острого ножа он вскрывал им животы и извлекал внутренности. Я занялась семенами: отделяла гнилые от хороших. Монотонная работа успокаивала. Гладкие твердые холодные зерна приятно скользили в пальцах.

— Да, жизнь Макты потеряна. Я ждал и готовил его встречу с Кармель сто лет — и не дождался, — Нонус вздохнул и добавил непечатное ругательство в адрес моей названной матери. «Вот и открылся еще кусочек из ненужного, но как всякая тайна интересного прошлого белого вампира, — отметила я. — Похоже, история Арденса и Макты сильно задела его когда-то. Может быть, также как меня выкинула в извращенный проклятый мир».

— А как темные твари определяют по крови уцелеших Арденсов? — осторожно вдохнув воздух ртом, чтобы не узнавать запах тушек, наполняющий комнату, спросила я.

— Он наделил их своей способностью распознавать вкус этой крови.

— Другой вкус?

— Не знаю. Я был создан как carere morte до того, как Макта решил искать Арденсов. У меня этой способности нет, как и у тебя, мое дитя.

— Жаль, — обронила я и замолчала. В голове уже начинал складываться план: я нахожу всех Арденсов и передаю их Макте, а он снимает проклятие со всех обращенных в тварей, и оставляет Терратиморэ… Но собеседник разрушил хрупкую утопию одним ударом. Да, этот путь будет долгим.

— Пятерка старших должна знать вкус крови Арденса. Спроси у Вако, — с рассчетливой наивностью посоветовал Нонус, невозмутимо вспарывая очередное брюшко. Почувствовавший болезненную трещину в своей броне в начале беседы, он спешил возвратить мне ее. Я бросила перебирать семена, сжала руки между коленями. Руки, запросившие кинжал, чтобы опять направить его в сердце врага. Убийство Гесси не утолило мою боль. Став тварью, нечеловечески сильной и неподвластной внушению carere morte, я все чаще думала о других, погубивших Антею: о Вако, Митто, охотниках — о тех, с кем не справилась бы, будучи человеком. Но было одно ''но'': я клялась потратить вечность на исцеление тварей от проклятия. А для этого нужна ясная, не затуманенная яростью мести голова.

— К Вако я не пойду, — кратко сказала я. — Найду тварь второго-пятого поколения и спрошу ее.

— То есть, у тебя нет в планах нанести визит вежливости убийцам дочери? — фальшиво удивился Нонус.

— Оставим эту тему, — беззвучно попросила я, позабыв вдохнуть воздух для слов.

— Что?

— Когда я захочу поговорить на эту тему, я начну ее сама, ясно?!

— Ясно, — легко отступил он, решив не держать эту позицию. Я дрожаще выдохнула и опять занялась семенами. Только теперь получалось хуже. Пальцы стали нечувствительными, неловкими, занятие уже не успокаивало — раздражало. И установившаяся в комнате тишина резала слух также безжалостно, как наточенный нож Нонуса мертвых тварей.

— Зачем тебе семена и потроха несчастных зверушек? — грубовато спросила я, чтобы нарушить тишину.

— Сделаю вытяжки из того и другого. Однажды они мне понадобятся.

— Для чего?

— Для приготовления одного зелья, способного разделить Макту и его ненависть.

— Гм. Это ты надеешься проделать через пять-десять лет? А я тебе нужна как посланник, чтобы привести Макту?

— Не Макту. Ты должна будешь привести пятерку старших, — Нонус развел руками. — Прости, не я начал — ты спросила. У тебя есть еще время, чтобы определиться в своем отношении к компании Вако. В целом, через пять-десять лет я надеюсь на твою яркую ненависть.

Я сжала зернышко между пальцев — и растерла в крошку.

— Яркая ненависть есть уже сейчас. Ты ждешь, что я убью их? Или тебе нужны живые твари?

— Приведи их, куда я укажу, а дальше делай, что хочешь, — изучающий взгляд Нонуса следил не за моим каменным лицом, а за нервно подергивающимися, выдающими все истинные эмоции руками. — А как справиться с любой тварью, моя жестокая Королева, я научу тебя и за год, — закончил он. Холодно и резко, как ножом полоснул.

Я опять сжала руки на коленях и за день не проронила больше ни слова. Ночь я провалялась кверху лицом на жесткой узкой постели в маленькой аскетичной комнатке, которую мне отвел создатель. Сквозь пелену слез глядела в белый потолок и грезила, что лежу в мягких травах огромного поля под одеялом тумана. Это видение с юности придавало сил. К счастью, холод проклятия Макты пока не сделал меня нечувствительной к нему.

«Кто он, Нонус? Несдержанный на язык и грубовато-циничный, как мальчишка, но в то же время проницательный и мудрый, как старик. На вид он не слишком молод, но почему-то не покидает ощущение, что он был едва старше Антеи на момент обращения в тварь. Грязные слова простолюдина и сложные термины ученого-алхимика одинаково близки ему. Он подчеркнуто равнодушен, и при этом знает меня до капли, как не знал муж, самый близкий человек. Удивительно легко и… приятно общаться с ним. И очень похоже, что конечная цель Нонуса подобна моей. Жаль, что нам обоим пока слишком больно, чтобы хотя бы вслух проговорить другому свои тайные планы!» -

Я не препятствовала этим быстрым ярким мыслям-звездам, неслышно скользящим по затянутому черным туманом тоски небосводу дум. Они вспышками высвечивали длинную дорогу в будущее — путь со дна пропасти.

— В ночь обращения ты показал мне Карду без чар. На городе будто лежала огромная тень. Что она?

Пятый вечер вечности. Десны чесались немилосердно, голодная пустота в груди вновь набирала силу. Мы с Нонусом расположились для беседы в библиотеке — единственном помещении в доме, не заставленном стеклянной посудой с резко пахнущими смесями. Отрекшийся от смерти восседал в кресле напротив меня с бокалом крови в руке. Дом он до сих пор не покидал, не охотился. Видимо, довольствовался запасами.

— Ты же уже знаешь, моя зоркая Королева, — заверил он. Я нахмурилась, задумавшись, и Нонус улыбнулся, подбадривая: — Ну же?

— Тень над городом — это то, что ты называешь Бездной, да? Что она такое?

— Сил, текущая сквозь наш мир, но не касающаяся его, — Нонус заговорил необычайно тихо. Кажется, мы опять нечаянно близко подобрались к ледяной корке, под которой пряталось его мрачное прошлое. — Впрочем, иногда она находит проходы в мир, и тогда на свет рождаются удивительные создания. Кристаллы северян, сияющие существа южан…

— Слышала про них. А темные твари — тоже порождения Бездны?

— Да… Нет! — он вдруг вспылил. Рука с бокалом дернулась, кровь кляксой пометила деревянный выскобленный пол. Кривой рот искривился еще больше. — Carere morte — неправильные порождения Бездны! Все должно было быть не так! Атер обманул меня!

Я потрясенно молчала. Что-то знакомое почудилось в крике Нонуса. Не так ли я сама оправдывалась перед Эреусом за то, что выпустила дочку из внимания на балу?

Опять на мгновение стало очень больно. Но я заставила себя думать не о прошлом, а о будущем, сидящем передо мной с бокалом крови в тонких пальцах.

— А как должно было быть? — осторожно спросила я.

— Нет. Делиться с кем-либо этой мечтой я зарекся с тех пор, как оказался обращенным тварью.

— Тебя обратили против воли?

Нонус молчал, и я осторожно сделала новый шажок вперед:

— Кажется, я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил, что у нас много общего…

— Не гадай. Когда придет время, ты узнаешь все мои мысли.

Тогда я оставила вопросы метафизические. Голод твари при виде впустую пролитой крови властно заявил права на мою погрязшую в высоких рассуждениях персону, и пришлось вернуться к насущным вопросам:

— Я пойду на охоту. -

Я ожидала, что Нонус опять спрячется за стеной грубости, и была готова к этому. Но отрекшемуся от смерти, кажется, понравилось, что юная не посягает на его запасы крови, все темные твари жадны до нее. Он допил бокал и поставил на столик, на разбухший от времени и влаги фолиант. Поднялся:

— Идем. Преподам тебе наглядный урок, что такое Бездна.

Во дворе, как продолжение странного сна, не кончающегося пятую ночь, стояли два черных коня. Где Нонус прятал их, чем кормил? Удивление начало пропадать, только когда я пригляделась к ним. Животные не дышали и, как ни старалась я просветить их взглядом твари, сияющих сердец-звезд не находила.

— Они твои… марионетки? — недоверчиво протянула я. Нонус довольно кивнул:

— Это очень удобно. Потом за городом покажу еще одну ошеломляющую вещь.

— Мне хватит ошеломляющего знания, что я поеду верхом на тебе.

— Просто ты никогда не выступала в подобной роли. Попробуй. Когда несешь любимого человека прочь от опасности или когда грациозной кошкой выгибешься под его рукой… когда летишь по залитым луной полям стаей волков, загоняя врага в ловушку, или когда выклевываешь ему глаза в обличьи стаи птиц, ощущения вдохновляющие.

Я заметила сначала только намек на любимого человека. А потом окончание его монолога вдруг стрелой пронзило грудь: стаей… птиц?

Нонус не заметил, как изменилось мое лицо. Он запрыгнул в седло и крикнув: «За мной», умчался вниз по улице. Я последовала за ним, стараясь лишний раз не прикасаться к коже своего коня руками или ногами. Холодный ветер поймал единственную слезинку в ледяную клетку и унес ее прочь, царапнув щеку.

— Птиц, наверное, удобно использовать как наблюдателей! — крикнула я. Нонус с охотой отозвался:

— Да. Великолепнейшие зрение, ориентация в пространстве и координация движений!

«Значит, он использует стаи птиц», — я сглотнула, но больше ничего говорить пока не стала. Закрыла замерзшие от ветра глаза, и отдалась ровной и бешено быстрой скачке не знающего усталости послушного коня.

Зимняя ночь ведром черной липкой краски пролилась на город. Месяц улыбался шире, открыв ряд серых гнилых зубов. Мы тенями неслись через город, ровно, удивительно бесшумно, так, что иногда казалось, мы не скачем, а летим. Я вздрогнула один раз, когда из-за домов на мгновение выдвинулся далекий дворец Макты — темная громада с редкими огоньками окон, так непохожая на прежний сияющий, полный света дворец Арденсов. Где-то там темными коридорами гуляет бессмертный Владыка Карды, и непотопляемый Вако плетет очередную сеть интриг, пока его вампиры пируют… Я вздохнула. На мгновение представила как вместе с десятком кукол, таких же как у Нонуса, поджигаю проклятое логово carere morte, и почувствовала как вздох обозначил в груди черное пятно тоски. Нет, я не имею права губить себя так глупо! Я продолжу выбранный путь… -

Нонус заметил мое состояние — я поняла это по краткому взгляду. Но вампир ничего не сказал, только пустил наших коней еще быстрее, чтобы дворец Макты поскорее пропал из виду. Интересно, о чем думает он, глядя на это здание, вспоминая Макту, позорно прогнавшего его? Очень хотелось расспросить Нонуса о его прошлом, но очень не хотелось опять натолкнуться на грубость. «Ничего, я придумаю, как разговорить тебя», — усмехнулась я, глядя в спину белого вампира.

Мы остановились только у церкви Микаэля на западной окраине нижней Карды. Столетнее белое здание на вершине холма покоилось на широком толстом основании, к главным дверям вели широкие ступени, сбегающие до самого подножья холма. «С ее колокольни должна быть видна вся Карда», — подумала я. Удивительно, но в этом красивом месте мне до сих пор не доводилось бывать. Моя жизнь протекала в богатой верхней Карде, и улица Виндекса была своеобразной границей, за которой простиралась терра инкогнита.

— Мы можем входить в церкви? — спросила я.

— Не вижу причин, почему нет.

— Ну, как нежить…

— Ты считаешь себя нежитью?

— Как служительница Бездны, — поправилась я. — Если Бездна служит Нечистому, значит, и я…

— Оставь эту ерунду! — рассердился Нонус, спешился и подал руку, помогая слезть с коня. — Впрочем, я сам виноват: затянул с твоим обучением. Идем.

Мы спустились на бедную грязную улочку нижней Карды и, немного поплутав, вышли к серому дому в два этажа. На первом этаже располагалась аптека.

— Совместим обучение с мародерством, — улыбнулся Нонус. — Тебе нужна кровь, мне нужны кое-какие аптекарские порошки. Итак. Я уже говорил, Бездна — это сила, пронизывающая наш мир. Сама по себе она безразлична к материи и духу, к чистому и нечистому. Но ее можно направить, можно слепить из нее то, что нужно тебе, и многие этим пользуются, даже не сознавая того. Стремление к добру или злу — благодатная почва для семян Бездны. Они прорастает в человеческих душах, помогая творить добрые или злые дела. Также с помощью силы Бездны любой владелец создает защитную преграду вокруг своего дома. Эта преграда распознает угрозу извне и предупреждает владельца. -

Он шагнул ближе к дому, и, вытянув руку, принялся ощупывать что-то невидимое в воздухе.

— Вот, нашел! Против carere morte защита дома действует с удесятеренной силой. То ли из-за того, что голодные твари приходят с определенно злыми намерениями, то ли потому, что наша частица Бездны настолько искажена, что сама по себе чужда, враждебна той, что создает защиту дома. Она так уплотняется при нашем приближении, что ее можно даже пощупать. Да что я говорю! Подойди. Коснись и поймешь.

Чувствуя себя довольно глупо, я шагнула вперед и также вытянула руку. Пальцы тотчас же уперлись в холодную, гладкую как стекло стену.

— Ого! — не удержалась я.

— Да, в частных домах защита довольно сильна. Вот в гостиницах, общественных зданиях, за исключением церквей, она гораздо слабее, но ты же большая, умная девочка, поэтому я решил, что легкое мы пропустим. Идем дальше.

Он прищурился и шагнул к самой двери. Ссутулив плечи, вжав голову в плечи, будто против ветра. Маневр удался, он прошел защиту. Махнул мне:

— Вперед и побыстрее. Здесь частенько бывают патрули охотников.

— Как? Прямо сквозь стену? — рассердилась я, но шагнула вперед, как он указывал. Стена рассыпалась ледяным колючим ветром, толкнула в грудь, но я устояла. Что еще?

Все. Я стояла рядом с Нонусом. Защита дома осталась позади, только кожа лица горела от ее прикосновения. Впереди была запертая крепкая дверь.

— И дальше что? — я не отказала себе подпустить издевательскую нотку в вопрос. Нонус не распознал ее. Став чрезвычайно серьезным, он подошел к окну, также запертому ставнями.

— Сейчас будет немного волшебства, — шепнул он и сосредоточил взгляд на щели между ставнями. Через мгновение с той стороны послышался скрип отодвигаемого засова. Я почувствовала, что рот глупо округляется от удивления:

— Как это?

— Перераспределение собственной частицы Бездны, — тихо молвил Нонус. — Очень сильный carere morte отодвинет и тяжелый засов ворот, я довольствуюсь ставнями на окнах, а большинство юных дикарей по старинке вламываются в дома, как грабители. Они совсем не умеют пользоваться силой Бездны, ну, да нам с тобой это только выгодно. За мной!

Он распахнул створки и, легко подтянувшись, скользнул внутрь. Помучавшись с длинным платьем, я все-таки пролезла за ним и оказалась в помещении аптеки. Нонус уже перебирал какие-то баночки из темного стекла на полке.

— Скоро появится хозяин. Будь готова, он твой.

Сердце совсем по-человечески испуганно стукнуло. Голод набирал силу, в груди опять закручивалась невидимая воронка, ищущая живое тепло. Кажется я уже и видела его сквозь стены и пол — теплый свет жизни. Но, несмотря на голод, мысль о питье крови вызывала отвращение. К тому же выяснилось, что я снова забыла кинжал. Нонус будто прочитал мои сомнения.

— Ты очень рассеянна! — отругал он, подавая свое оружие. — Я ждал совсем другого от хитроумной леди Эмендо! -

В тоне было искреннее разочарование, оно подхлестнуло. Я приготовила кинжал и шагнула к двери из аптеки. Едва аптекарь с взведенным арбалетом показался на пороге, бросилась к нему. Перехватила руку с оружием и повалила человека на пол. Это опять оказался старик. Он слабо вскрикнул, и я торопливо зажала ему рот ладонью.

— Быстрее, что ты копаешься! — нетерпеливо крикнул Нонус. — Бей!

Как бить, если рукой с кинжалом я зажимаю смертному рот, а другой держу его руку с оружием?! Я чертыхнулась. Тело подо мной елозило, ноги старика путались в широкой юбке. Голод жадным ртом присосался изнутри к груди, но я боялась отпустить его на волю. Нельзя переставать контролировать ситуацию. Если можно считать это контролем…

«До чего нелепая ситуация! Нет, я не создана питаться так».

— Чем бить?! — прошипела я Нонусу.

— Неумеха! Сразу соображать надо было! — помогать создатель по-прежнему не намеревался и распалялся от моей глупости все больше. Что делать! Опять пришлось пустить в ход зубы. Заперев все мысли о том, что творит благородная леди Эмендо, я рванула жилистую шею старика. И первый же глоток крови как по волшебству убрал сомнения и метания. Я все делала правильно. Моей новой пустоте естественно насыщаться так.

— Не стесняйся. Не думай, правильно это или не правильно. Отпусти свою частицу Бездны, — вещал где-то позади Нонус. Восхитительное тепло текло по горлу к сердцу и печени, распространялось по телу. И тело оттаивало, согревалось. Покалывало кончики пальцев, будто до того они были отморожены. Неужели я была такой холодной, такой… мертвой? Я могла вовсе замерзнуть, застыть без чужой горячей крови.

Я перекусила вену и с наслаждением медленно тянула кровь, копила ее во рту, а потом глотала. Купающиеся в крови десны перестали зудеть, тело наполнялось светом чужой жизни. Только черную пустоту в груди этот свет все не мог просветить до конца. Его было недостаточно, чтобы сжечь неприятно тянущую старую боль.

— Отпусти тоску. Насыть ее, иначе она будет есть тебя. Перенаправь ее, преврати в ненависть и ярость, — неожиданно посоветовал Нонус. — Тебе же хочется этого? Ты еще не оглохла от ее крика? Убей смертного и заткни ей рот на неделю.

Этот негодяй воспользовался тем, что я занята трапезой и разом поддел мою ледяную скорлупу, обнажив кровоточащую рану! Я застонала, но шею смертного не выпустила.

— Чувствуешь покалывание? Тело словно оттаивает. Больно, правда? — голос Нонуса снизился до шепота. Завораживающего, какого-то мечтательного, будто он говорил сейчас сам с собой. — Но тепло лишь иллюзия жизни, и пустота в груди подсказывает это. Забудь наивную цель, вспомни месть и убей! Представь, что перед тобой враг, выпей его жизнь! Тело снова замерзнет, пустота в груди перестанет ощущаться. Чужая жизнь станет твоей яростью и убьет еще. И не будет больно! Больно будет другим, тем кто заслужил твою боль! Убей же! Представь, что перед тобой Вако или Диос — и убей!

Слишком больно! Я протестующее замычала и отпустила старика, лишившегося чувств. Не выдержав нагрузки, правый верхний клык выпал да так и остался в шее жертвы. Я провела языком по углублению в десне и нащупала растущий острый кончик настоящего хищного зуба.

— Что ты делаешь? — свистяще спросила я Нонуса, не оборачиваясь.

— А что я делаю?

— Я сказала не обсуждать со мной тему мести! Если тебе нужен фанатик, яростью которого легко управлять, то ты ошибся. Я не превращусь в… в… то же, что мой муж!

— Я проверяю, каково твое чудовище, — миролюбиво сказал Нонус. Подойдя, он забрал не пригодившийся кинжал и, отодвинув меня в сторону, повернул бесчувственного смертного набок. Вонзив лезвие ему над ключицей, он наполнил излившейся из узкой раны алой кровью склянку. Все движения были уверенными, отточенными, расчетливыми и лишенными дрожи эмоций. Называя меня неумехой, создатель не рисовался.

Звезда-сердце человека погасла. Но мне было не до этого. Руки сжались в кулаки, ногти впились в переполнившиеся чужой жизнью чувствительные ладони:

— Прекрати это! Ты мой учитель, но это не значит, что тебе дозволено совать любопытный нос везде, где вздумается!

— Ты держишь свое чудовище на коротком поводке шипами внутрь и моришь голодом. Но даже в таком виде его размеры и сила впечатляют, — Нонус закупорил склянку и поднялся. — Мне не нужен фанатик, но нужно примерно представлять масштабы разрушений, если ты сорвешься.

— Я не сорвусь!

— Почему? Твой муж сорвался, и это было вполне естественно. Кстати, он по-своему любил Антею, верил, что спасает ее душу. Сейчас он мстит тварям за нее, убивая их.

— При этом он служит другу Вако!

— …А ты никому не мстишь, никому не желаешь смерти. Почему? Ты не настолько любила дочь? — Пронзительный холодный взгляд, высвечивающий всю ложь. Взгляд божественного судии. Но он не испугал меня.

— Я обещала Антее, что ее исцелят! — прорыдала я и закрыла лицо руками. Судия замолчал, сжал тонкие губы. Он терпеливо ждал, когда стихнет мой горестный плач.

— Разве любовь обязательно должна превращаться в ненависть? — спросила я тишину, успокоившись. — Пусть моя любовь останется любовью. Я не могу исцелить дочь, но я хочу исцелить других. Приход в Терратиморэ темных тварей был и моей ошибкой. Я была беспечна очень долго. И сейчас не хочу усыплять данные мне разум и силу местью, ненавистью! С Вако и Митто мы все равно встретимся, ведь они защищают то, что я хочу разрушить. Тогда и поквитаемся! Я не сорвусь, я уверена! -

Опять собственный яростный крик эхом зазвенел в ушах. Нонус пожал плечами.

— А я вот до сих пор в себе не уверен, — грустно признался он.

Что-то дрогнуло внутри, потянулось к нему. Что-то, чувствующее родственную душу, ту же боль, так же разбитые на осколки наивную мечту и приятную жизнь.

— Поэтому ты пьешь кровь отделенной от тела, из склянок? — хрипло, грубым от недавних рыданий голосом спросила я.

— Да.

— Думаю, мне стоит питаться также.

— Нет, — неожиданно резко. Нонус подчеркнутым движением обтер склянку платком и убрал в карман с моих глаз долой. — Такой уровень контроля голода доступен очень немногим, и срывы с него страшны. Они разрушают разум сорвавшегося быстрее, чем регулярные убийства людей. Впрочем, можешь пить жизнь хоть из пробирок, хоть напрямую в вену вводить, только прежде узнай свое чудовище в ярости и укроти его, как я.

— Что, убийство — обязательный элемент посвящения в твари?

— Обязательное условие обретения тобой определенной силы и знания.

— Я не хочу совсем перестать быть человеком, — голос так и остался грубым, грудным, в любой момент готовым сорваться на крик или стон. Узкие губы вампира разошлись в наиязвительнейшей усмешке.

— А разве люди не убивают? — риторически вопросил он.

Из аптеки мы возвратились к церкви Микаэля. Оттуда Нонус направил коней в поля Патенса к западу от Карды. Мы скакали прочь от разгорающейся на востоке полосы восхода. Отрекшийся от смерти теперь меньше контролировал марионеток, они бежали как-то рвано, нервно, будто бы бесцельно. Хотя нет, цель была одна — скорость. Ледяной зимний ветер разбивался о разгоряченную чужой жизнью кожу, в груди я чувствовала огромную горячую пульсирующую звезду. Раздуваясь, она заливала теплом все тело, сжимаясь, светила ярко, как настоящее солнце. Было тепло и хорошо, только знакомый холод начинал леденить кончики пальцев и немного тревожил.

Над головой черной кометой пронеслась птица. И еще, еще. Они сопровождали бег коней по воздуху, нервно и быстро маша крыльями. Знакомые движения.

— Твои соглядатаи, Нонус?

Первая птица подтверждающе каркнула.

«Стая птиц…» -

Это напоминание оставило горечь во рту. А Нонус не замечал изменения моего состояния. Обернулся, повеселевший от бешеной скачки и ощущения свободы, которое она дарила:

— Держись крепче. Обещанная ошеломляющая вещь…

Тень заклубилась туманом вокруг моего коня, она струилась как шелковое покрывало, окутывая силуэт животного, не касаясь, но приятно холодя бедра. С конем Нонуса происходило то же самое. Вот тьма, собравшаяся вокруг него, плеснула от спины в стороны и вверх и развернулась двумя широкими перепончатыми крыльями, и в этот же миг такие же черные разворачивающиеся крылья моего коня толкнули меня, прижали к шее животного. Дробный стук копыт прекратился, земля скачками, как на качелях, стала удаляться. У себя за спиной я ощущала махи громадных крыльев, ощущала так близко, так чутко, словно крылья были моими собственными. Конь Нонуса летел впереди. Белое пятно одежды вампира мелькало, когда крылья коня расходились в стороны. Они были воистину огромны, острые концы их терялись где-то среди звезд.

Постепенно я сумела устроиться с комфортом и, осмелев, глянула вниз. К сожалению, раздуваемая ветром юбка закрывала большую часть картинки, но я разглядела черную крупу домиков, кое-где горстями раскиданную по бескрайним снежным полям. Вдали, уродливым пятном плесени у подножия островерхих, льдисто блестящих гор, расположилась Карда с предместьями. Луч дороги Виндекса был виден даже отсюда, он завершался клыком вздымающейся к небу церкви Микаэля.

Бег по полям дарил лишь слабую тень того ошеломляющего ощущения свободы, которое охватило меня в полете. Хотелось закричать во все горло, расхохотаться. Так долго и ярко я никогда не летала во сне. Птицы сопровождали наш полет и выделывали диковинные пируэты в облаках. Но солнце уже очерчивало белым мелом край гор, и, как ни упивалась я ощущением полета, скоро пришлось закричать:

— Нонус, не пора ли возвращаться?

— День проведем в селении… — донес ветер ответ создателя. — И можешь не орать: твой конь и все птицы вокруг прекрасно услышат и шепот, а с ними и я.

Через пять минут мы снизились в темном и кажущемся совершенно нежилым селении. Кони остановились у большого дома в конце улицы, единственного, где в окнах горел свет и мельтешили людские тени, а в загонах мычала чующая наступление нового дня скотина.

— Это моя маленькая ферма, — сообщил Нонус, спешиваясь. Он совсем сбил меня с толку:

— Люди в доме, они… твои слуги? А животные — марионетки, как те…

— Наоборот! — разозлился создатель. После быстрого полета его белые волосы торчали во все стороны, как на нечесанном парике, хотя и моя грива, должно быть, выглядела не лучше. — Люди — мои марионетки, работают тут. А животные живые. Откуда у меня, по-твоему, полный погреб животной крови?

Я застыла в изумлении, и создатель, неправильно это расценив, рассердился еще больше:

— Что, подруга Королевы брезгует учителем, который трудится на ферме, как простой работник? — он подбоченился. — По-твоему, достойнее по потребности ловить на улицах города бедняков и раздирать их, как стая одичавших собак? Наверное, это больше похоже на вашу прежнюю беззаботную ленивую жизнь, благородная леди Эмендо?

— Нет, я совсем не об этом думаю. Я сама год жила в деревне, разбила садик и разводила кур и кроликов. Я не могу представить, как это: марионетки из людей. Они должны быть в полной мере ходячими мертвецами, так? И ты ощущаешь их как самого себя, твоими дополнительными руками…

— Я предпочитаю звать их отражениями. Сейчас все увидишь, — довольно зловеще пообещал вампир, тем не менее, остыв.

Селение, кроме его дома, действительно, было пустым. Нонус утверждал, что всех жителей перебили темные твари вскоре после печально знаменитого Бала Карды и, по его словам, это было не единственное селение Термины, опустошенное непомерным аппетитом созданий Макты. Отражения же оказались до отвращения похожи на кукол Антеи. Безмысленные, но внимательные, словно стеклянные глаза, бледные гладкие холодные руки, лица, будто вылепленные из воска. Десять марионеток были заняты уходом за большим домом и животными. Их движения напоминали Нонуса, когда он собирал кровь в склянку: четкие, точные, механистичные. Я диву давалась, как создатель управляется со всеми своими человеческими помощниками, зверями и птицами. Это умение казалось куда более сказочным и ошеломляющим, чем крылатые кони. Мне же и одной нечаянно созданной собаки было достаточно. Я ощущала ее как отщепленную от себя часть — неболезненную, но неприятную. Иногда по приказу Нонуса я выводила ее в Карде погулять, пока сама была в селении, и странность происходящего выходила вовсе за всякие рамки, ведь я одновременно чувствовала себя и в столице и вдали от нее. Звуки, запахи, картинки накладывались одна на другую, и разобраться в них было непросто. Нонус подлил масла в огонь, заявив, что пока я не научусь легко вести хотя бы одну марионетку, в Карду мы не вернемся.

— А как ты управляешься со столькими марионетками одновременно? — полюбопытствовала я.

— Я брал их постепенно. Начинал с трех. А чтобы сохранялась возможность тонкого управления, брал только что умерших. В этом случае прижизненные знания, навыки и умения у марионеток сохраняются, и кукловод может пользоватся ими. Таким куклам достаточно дать определенный набор команд, и они будут выполнять работу точно, как часовой механизм.

— Подожди… То есть, можно читать память мертвого человека как книгу? Невероятно!

— Да. И можешь сравнить моих кукол и кукол пятерки Вако. Видела этих неуклюжих идолов в городе? Вампиры Вако не пытаются читать память мертвых, они просто подчиняют себе тела. А без подпитки прежней памятью те действуют неуклюже.

— И сколько у тебя всего марионеток?

— Вместе со зверями и птицами — около сотни, — Нонус скорчил смешную гримасу, передразнив мое изумление. — У меня был целый век на изучение способностей carere morte. За сто лет разум способен и не на такое! Знаешь, почему Создатель дал нам короткую жизнь? Чтобы мы не сравнились с Ним, — непонятно, то ли в шутку, то ли серьезно закончил он.

Вампир продолжал оставаться загадкой для меня. Чудилось что-то родное, знакомые очертания выдавались из-под непроглядного покрывала тайны. Кого принесла в жертву его ошибка? Родителей? Любимую? Детей? Или он не знал этих слов в своей смертной жизни и его разбитая мечта была хрупким воздушным замком, идеей? Я склонялась ко второму: любовь, привязанность, душевная близость вряд ли были ведомы Нонусу, он рассуждал о них столь же холодно, как обо всем в мире. Что он сделал с обманувшим его Атером: выпустил на волю свое чудовище и убил алхимика или оставил месть ради великой цели — спасти мир от Макты? И зачем он сопровождал Макту, какой путь ему предлагал?.. — Сам Нонус не давал ответа ни на один вопрос, отговариваясь тем, что когда нам придет время объединиться по-настоящему, я и так все узнаю, и ужасно напоминая этим Эреуса перед балом. Но в этот раз я собиралась все разузнать прежде, чем судьба подведет к очередной пропасти.

Представляя уровень закрытости собеседника, готовиться я начала заранее. Сама первой надломила свою скорлупу и, пусть сначала было больно, начала рассказ о прошлой жизни. О том, как родители устроили наш брак с мужем, как чувство долга медленно превращалось в любовь. О дитя нашего долга — Антее и о более поздних детях нашей любви, которые умерли, не родившись: после единственной дочери было три беременности, прервавшиеся на разных сроках. Рассказывала о начале службы Семель, как избегала участия в интригах двора, как вела свои, позволяющие избегать этого участия, вспоминала Кармель, то добрым, а то и худым словом. Я добралась до годов правления Макты и безжалостно, как гнойные нарывы, вскрывала свои ошибки: беспечность, наивность, страх, эгоизм, отстраненность от дел Антеи и Эреуса. Постепенно говорить становилось все легче, я уже не чувствовала боль в том месте, где сама надломила скорлупу. А Нонус слушал, и в его глазах все чаще мелькала тревога и неудовольствие. Он понимал, что останавливать мой поток слов нельзя: можно сделать слишком больно, но понимал также, что на такую откровенность придется отвечать подобной. Наконец, почва была достаточно подготовлена, и я приступила к вытягиванию сведений из загадочного создателя.

— Ты обмолвился, что целый век сопровождал Макту. А где вы путешествовали? — Увы, Нонус не выказал приязни к этому вопросу. Пришлось надавить сильнее:

— И почему вы не попытались уничтожить самого Лазара? Зачем ждали, пока его потомство расплодится, сольется с народом Терратиморэ? Это же глупо.

Был день. Уставшие, ослабевшие от бесплотной борьбы с разгорающимся ярче с приближением весны солнцем, мы расположились в погребе, переделанном под комнату отдыха для carere morte. Все щели, сквозь которые сюда мог проникнуть слабейший лучик, были заткнуты. Свечи, освещавшие искусственно созданную вечную ночь, быстро уничтожали невеликий запас пригодного для дыхания воздуха, но нас с собеседником это не пугало.

— Лазар должен был добровольно вернуть Макте его жизнь, — Нонус даже неосознанно подался вперед, естественно раздраженный замечанием о глупости. — Он не захотел добровольно. А другого способа нет. Этот ритуал — тончайшее переплетение химического чудодейства и воли, эмоций его участников. Уничтожение всех Арденсов не вернет Макте жизнь, хоть, возможно, и потушит его ненависть. Темные твари, дети этой ненависти, исчезнут, но Макта останется. И кто знает, какое его новое чувство явится в мир? Может быть, тоска?

Я содрогнулась, представив детей тоски в виде клочковатого серого тумана, отнимающего у всех в Терратиморэ волю к жизни.

— Значит, все, что мы можем после злодеяния Кармель, это убрать темных тварей? А Макта вечен?

— Макта — это дверь для Бездны в наш мир. Ее можно запереть только тем же ключом, которым она была отперта. А до тех пор она будет стоять открытой. Вечны и твари, пока Макта поддерживает их своей ненавистью.

— И ключ от двери — растворившаяся в мире жизнь Арденса?! — настал мой черед шипеть сквозь зубы страшные ругательства в адрес Кармель. Нонус усмехнулся в темноте:

— Вот так, моя наивная Королева. И ты сама помогла Кармель уничтожить этот ключ!

— Я легко закрывала глаза на чужую ложь и принимала недоговоренности, наивно думая, что этим защищу любимых людей и наш спокойный мирок, — ровно и, благодаря давешней откровенности, почти без боли признала я. — Но теперь у меня никого нет. Я больше ничего не боюсь. Все страшное уже случилось. -

Тут я замолчала, мысленно ругая себя, что разговор опять свернул не туда. Я надеялась выспросить у Нонуса его историю, но первый же вопрос вновь увел на историю Арденса и Макты, а о своем создателе я так ничего и не узнала.

«Кто ты, Нонус? Я ждала подобного ответа от мужа три года, но больше ждать не буду. В чем состоит план, который ты с моей помощью хочешь воплотить в жизнь?»

— Все-таки непонятно, что вы делали с Мактой целых сто лет? Упрашивали каждое следующее поколение Арденсов выполнить свой долг? — тихо заметила я, опять намеренно взяв чуть презрительный тон. Нонус даже поперхнулся от оскорбления:

— Ты думаешь, после опыта Атера Макта поднялся, отряхнулся и пошел к Арденсу требовать жизнь обратно? Да он сначала и на человека не был похож! Пришлось лепить ему оболочку, можно сказать, из того, что попалось под руку. Я закончил его восстановление всего тридцать лет назад, и он тут же отправился на поиски Арденсов, уже похожий на человека, но управляемый не более, чем каменная глыба, катящаяся с горы.

— Ты не шутить? — прошептала я. Сто лет кропотливого труда, серьезнейшей подготовки, черных мыслей о лжи геров и слепоте народа земли страха — и все для исправления чужого зла. Я испытывала к белому вампиру одновременно жалость и глубочайшее уважение. Нонус опять усмехнулся, блеснули острые зубы. Но рука на полокотнике дивана нервно подрагивала.

— Все-таки разговорила меня… Что ж, получай теперь. Атер был необычным человеком. Ему от рождения была дана способность ощущать Бездну в нашем мире. Такие люди рождаются редко. Голос Бездны — так зовут их, — очень ровно начал он рассказ, будто эта история не имела к нему ни малейшего отношения. — Повзрослев, Атер задумался, как бы выпустить Бездну в наш мир и здесь пленить, заставить служить себе. Вскоре его осенила идея обратиться к алхимии Юга — тамошние алхимики издавна вместо философского камня пытались самостоятельно создать «сияющих существ» из легенд. Атер верно рассудил, что сияющие существа южан есть не что иное, как воплощение Бездны, и, благодаря сверхчувствительности Голоса Бездны, смог достроить начатые ими теории. Он бывал и на Севере, изучал кристаллы. Долгие годы потратил он на изучение всевозможных воплощений Бездны и, в конце концов, пришел к выводу, что идеальной клеткой для нового воплощения станет человеческое тело. Он придумал и как укротить эту силу: заложить в тело-болванку особую чувствительность к каким-либо веществам, материалам. Атер тут выбрал солнце и свой любимый металл — серебро. Оставалось найти главное.

— Жертву?

— Средства! — оскалился Нонус. — Кстати алхимику подвернулся богатый клиент — Лазар Арденс, возжелавший жить вечно. Вроде бы даже, он полагал потратить свою вечность на благую цель: создание утопически счастливого государства — земли страха. Смешно, но он вовсе не замечал иронии самого названия новой страны… В жертву было решено принести Макту — телохранителя Лазара. Атер пообещал Арденсу, что ему отойдет жизненная энергия Макты, место которой в результате опыта алхимика займет Бездна, и они ударили по рукам. Опыт совершился. -

Нонус откинулся на спинку дивана, вдыхая воздух для новых слов. Дрожащая рука рисовала странные замысловатые узоры на подлокотнике:

— В результате опыта Лазар не обессмертился, но излечился от всех болезней и прожил двадцать лет сверх отпущенного ему срока. А Макта… После извлечения жизни он был так полон пустотой и не похож на желаемый итог: разумное существо, владеющее силой Бездны, что Атер посчитал его браком. Он обездвижил его, накрыв знаменем Лазара Арденса — в опыте-ритуале эта белая тряпка обрела особые свойства, зеркальные Бездне, закрепившейся в крови Макты. Что до Макты — алхимик решил перенести часть его крови в другое существо. Он надеялся, что новый опыт наконец даст ему разумное и управляемое воплощение Бездны. Кого же сделать новой жертвой? Выбор пал на юного подручного алхимика. Безвестного сироту, никому не нужного в целом мире, служащего великой идее — направить силу Бездны на благие дела. Идее, которую сам же Атер когда-то в него вложил… -

Он рассказывал кратко, сухо, но перед моими глазами так и проносились картинки далекого прошлого. Черноволосый смуглый Атер — очерченный тьмой силуэт отмеченного Бездной, властный, с брезгливо поджатыми губами владетель Термины — Лазар Арденс, и корчащаяся от боли фигура человека на земле перед ними. Макта. В глазах будущего Владыки Терратиморэ — та же боль и просьба о помощи, которую я заметила в ночь бала Карды.

И тощий мальчишка — подручный алхимика. Еще не поседевшие темные волосы, не колючие, не замерзшие льдом серые глаза. Нонус. Я верно чувствовала: он и много моложе, и много старше меня одновременно. И так же, как я, он был предан тем, кому верил, кого считал своим учителем.

— Что дальше? — хрипло спросила я, очнувшись и услышав тишину вокруг. Беловолосый вампир поморщился:

— Получивший кровь Макты мальчишка, — ты, конечно, уже догадалась, что это был я? — оказался более управляемым и сохранил прежнюю внешность. Но он владел лишь крохотной частицей Бездны. Частицей, не показывающей особенной силы, не способной двигать горы и управлять чужими мыслями, зато чрезвычайно голодной до живой крови и сверхъестественно прожорливой. И Атер окончательно разочаровался. В комнате для опытов, там, где заново родился Макта как создание Бездны, старый алхимик повесился.

Тело вздрогнуло от неожиданного окончания рассказа — будто судорога, выдергивающая тебя в реальность из кошмарного сна:

— Повесился? — глупо повторила я.

— Я успел вынуть его из петли до того, как он умер. Дал ему своей крови, чтобы восстановить повреждения. Он спит теперь, накрытый знаменем Лазара Арденса, в фунтаменте церкви Микаэля, он — залог успеха моего предприятия… А про Макту я уже рассказал. Освободив от покрова знамени, я восстанавливал его долгие годы, сначала наугад… наощупь в полной темноте… Но постепенно я понял, какое чувство питает его частицу Бездны — ненависть. Я начал давать его ненависти пищу, подогревать ее, и дело пошло на лад. Тридцать лет назад Макта пришел в разум и наилучшую телесную форму. Я за век также научился многому. Научился контролировать голод, пусть и расплатился за это внешностью: состарился, не возмужав. Зато теперь, увидев меня, Атер уже не был бы разочарован моими способностями! А бывший телохранитель Лазара нашел себя в военном деле. Я не препятствовал. Я полагал, героя, спасшего их край, Арденсы просто обязаны будут отблагодарить, вернув долг, от которого отрекся их предок.

— Значит, таков был твой план: мирный путь раскаяния?

— Да. Но Кармель сделала то, чего я не предвидел, то, что каким-то образом прошло мимо глаз моих марионеток — связалась с мерзким Ари! Этот алхимик прежде немного помогал мне с Мактой и додумался до того, как окончательно избавить Арденсов от их долга!

— Вако хвастался, что соблазнил Макту королевским путем, и тогда он прогнал тебя, отказавшись от твоего пути. И ты просто ушел?…Сбежал?

— Я ушел, но я и остался, — загадочно сказал Нонус. — Да, Вако с самого начала хорошо кормил ненависть Макты. Лучше, чем я! Эти двое безусловно, нашли друг друга, — с ядовитой злобой выдохнул он. Сейчас я не узнавала наставника. Вечная кривая усмешка отражала уже не иронию, а волнение и злость, глаза помутились от обиды, руки стиснули подлокотники, как рукояти двух мечей — для битвы. — Макта не смог сдержать себя и убил Арденса-Четвертого, а его министров обратил. Я долго не замечал этих новеньких тварей, а они тем временем от капли проклятия Макты возомнили себя бессмертными богами и принялись переделывать мир по своему вкусу. Они убедили Кармель оторвать жизнь Макты от крови Арденсов, чтобы их новому лишенному смерти существованию ничто не угрожало. Правда, вскоре выяснилось, что ему угрожает сам Макта… Тот вздумал поставить пятерку Вако во главе армии тварей, которые будут искать потомков Лазара — фактически искать свою погибель. Разумеется, Вако тотчас же объединился с уцелевшими Арденсами… против Макты.

— Мне это как тайну рассказала одна из пятерки. Откуда ты все знаешь?

Нонус снисходительно улыбнулся:

— «Знать все, что творится в Терратиморэ», — это я поставил целью давно… Мне помогают куклы. Птицы и собаки для слежки вне дома, мыши — в доме. Кроме того, есть еще Дигнус и Кауда — мои правая и левая руки во дворце.

— Вот, значит, как ты «остался во дворце»?! — я прижала платок ко рту. Поднималось отвращение, сильное до тошноты, как в смертной жизни. Выходит, во время представления в образе Королевы в тронном зале совсем рядом со мной были… ходячие мертвецы?!

— Морщишься… А кукол в селении ты приняла легко.

Я помотала головой, все еще чувствуя тошноту:

— Просто Дигнуса и Кауду я видела еще в той жизни. Смертной жизни. И воспринимается то, что они куклы, иначе. Я странно говорю, да?

— Ничего, привыкнешь, моя чувствительная Королева. Через Дигнуса и Кауду я наблюдаю за пятеркой и Мактой, — Нонус вернулся к рассказу и я понемногу убрала платок от губ: интерес вновь разгорался. — Я жду, когда для меня откроется возможность нового хода, и она откроется, не сомневайся! Вако и его вампиры выбрали войну злобы Макты со злобой народа, ждут, когда Правителя свергнет обозленная толпа… Но это не поможет уничтожить Макту и его Бездну ненависти, в лучшем случае они просто зациклят историю, выиграют столетие, чтобы потом проиграть все. Я же прощупываю сейчас другой путь: попробовать избавить Макту от его ненависти.

— А зачем тебе все это? — я нахмурилась, все же не вполне веря странным словам собеседника. — С такими знаниями, возможностями… неужели ты не задумываешься о власти над Терратиморэ?

— Зачем мне власть? — Нонус удивленно поднял брови. — Это скучно. Лишняя обременительная ответственность. Головокружение от иллюзии собственной значимости. И страх, что все это у тебя однажды отнимут… Нет, позволь мне просто мечтать — о чуде.

— Чуде? — голос задрожал. Кажется, я опять расчувствовалась, пришлось перейти на шепот. — Ты думаешь, еще возможны чудеса в Терратиморэ?

— Именно здесь они и возможны! — глаза создателя засверкали, увлеченное лицо на мгновение показалось совсем живым, чистым от проклятия carere morte. — У меня есть одна мечта… Та, которой меня хотел лишить Атер… Это хорошая мечта, тебе она понравится, Ариста! Но пока Макта и его Бездна ненависти находятся в нашем мире, она не может быть осуществлена в полной мере.

Нонус сильно, наверное, больно стукнул еще несколько раз костяшками пальцев по подлокотнику и очень тихо закончил:

— Меня, должно быть, непросто слушать, моя терпеливая Королева. В сущности, скучная, злая и мало говорящая лично обо мне история.

— Я узнала достаточно, — вымолвила я. — Мы действительно похожи с тобой, Нонус. Нас предали те, кому мы верили, и мы оба идеалисты, мечтающие о лучшем мире, в то время как туман ненависти заполняет настоящий мир за окнами, навсегда искажая его.

Нонус улыбнулся, недоверчиво, но с приязнью, и мне на его месте на миг привиделся мальчишка-подручный Атера:

— Может быть.

— Расскажи подробнее, в чем заключается твой план? Я искренне хочу помочь тебе.

— Вот этого я не могу сказать сейчас, — устало и как-то тускло. — Расспросы относительно наших грядущих дел можешь даже не начинать, моя пронырливая Королева. Успех будущему предприятию может обеспечить только полная секретность этих сведений. Надеюсь, ты понимаешь, почему я осторожничаю? Мне уже подпаливали крылья. Ну да не мне тебе рассказывать, как это неприятно.

— Но что там будет за ритуал, сливающий нас воедино, ты можешь сказать?! — мгновенно вскипела я, чувствуя, что перед любопытным носом только что захлопнули очень интересную дверь.

— Обмен кровью — обмен мыслями. То, чем мы с тобой с успехом занимаемся и сейчас, только на более тонком уровне, — невозмутимо сообщил Нонус и вдруг потянулся ко мне через комнатушку. Может быть, заметил разочарование от такого окончания разговора на моем лице? Оранжевый свет свечи залил его костюм, в живые тона окрасил бледную кожу. Вампир взял мои холодные руки в свои, спокойно и ласково взглянул в глаза:

— Я знал, зачем ты пожелала стать carere morte, Ариста, — сказал он. — Поэтому и захотел стать твоим создателем. Ты, как и я, вздумала бороться с Бездной ненависти, и я не разобью твою мечту о лучшем мире, не бойся. Я не предам тебя, никогда, и для нашей вечности это не громкое и не пустое слово.

Я поспешно отвела глаза, судорожно дернулось горло, загоняя вглубь комок слез. «Стаи птиц…» Как глупо, Ариста, зачем опять вспоминать об этом? -

— Я больше ничего не боюсь, — я даже смогла хрипло засмеяться и с вызовом повторила, неясно, Нонусу или судьбе: — Все страшное уже случилось.

Тонкий белый палец вампира уперся мне в грудь:

— Ничего не боятся только мертвые. Ты мертва? Тогда почему тут до сих пор болит? — серьезно и тихо спросил Нонус. — Но я не причиню тебе новой боли, Ариста. Никогда.

Так закончилась эта беседа, и сблизившая, и разъединившая нас, ведь, почувствовав сближение, мы поторопились разбежаться по разные стороны дома и ночи. Мы лелеяли свое одиночество и, хоть тяготились от его ноши, боялись боли освобождения. И все же так ясно видели друг друга даже сквозь прозрачную стенку недоговоренности, что хотелось сплести руки, несмотря на весь нелепый, намороженный вокруг лед.

К счастью, скоро я вспомнила о главной цели своего обращения, и думать о непростых взаимоотношениях с Нонусом стало некогда. Я изучала библиотеку алхимика и пыталась самостоятельно разобраться в хитроумных выводах Атера. Насколько глубоко проникает проклятие в душу обращенного, можно ли извлечь его, отделить от крови, не убив при этом обращенного… — ответы Атера тут были туманны. Но, возможно, это был просто туман тоски, окутавший алхимика в последние месяцы жизни? Став тварью, я смогла делать какие-то выводы и на основе собственного бытия, и пока мне казалось, что возвращение к людям вполне возможно. Сердце после снов про Антею и Эреуса билось совсем как у смертной, и в зеркале являлся прежний мой образ, миловидный и вполне здоровый. Впрочем, Нонус скучно говорил, что отражение в зеркале — часть чар carere morte, действующих и на того, кто их творит.

Выходя на охоту, я каждый раз следила за собратьями-вампирами, пыталась понять, как и чем они живут. Иногда, когда я видела, как какая-нибудь юная carere morte уговаривает своих собратьев не убивать жертву, во мне поднималась волна радостной уверенности, что я иду правильным путем: вампиры исцелимы. Но той же ночью натыкаясь на последствия другой трапезы тварей, я с горечью признавала, что, как и в смертной жизни, живу очередной иллюзией.

Одно время я увлеклась испытаниями Донумской воды: не могла забыть, как она скользнула по коже новообращенной дочери, не оставив следов. Но на крылатых, не раз убивших тварей эта вода действовала, как сильная кислота, а единственный новообращенный, которого мне удалось отбить у стаи дикарей, поднял на смех мои нелепые попытки избавить его от проклятия Макты. Он еще не понимал, что очень скоро безвредная вода, начнет уродовать его, и объяснить ему это я не смогла. Не были пока убедительны ни мои речи, ни я сама: мечущаяся и сомневающаяся между человеком и чудовищем, между голодом и контролем.

Тоска не проходила, лишь усиливаясь от моей замкнутости. С каждой новой не допитой до конца жизнью я ощущала ее все сильнее. Призыв Нонуса превратить боль в ненависть не пропал втуне, семя упало в благодатную почву и чужая кровь удобряла ее. Все чаще я останавливалась в самый последний момент, когда крохотные капли отделяли мою жертву от смерти. А вокруг в ночи пировали собратья-вампиры…

«Вампиры» — я, как и вся Карда, все чаще звала их так, а название «темные твари» растворялось в небытии прошедшего. Страх земли страха обрел определенность: туманные твари, сотканные из теней и молчания масок, обзавелись твердыми и острыми клыками и бледными, но реальными ликами нежити из сказок. Охотники контролировали Карду, но был еще покрытый мраком север, где за долгую зиму исчезало с карты дорог по два-три селения. Бездна расползалась по Терратиморэ — гигантский паук, сердце которого было сердцем Макты. Вечно голодная и сверхъестественно прожорливая, она хваталась за то, что было ей близко в мире людей: сомнения, страхи, эгоизм и затягивала весь мир туманом чар, в котором подменялись понятия, эмоции и цели. В котором взращивались новые сомнения, страхи, эгоизм и рвались связи между людьми. Обессиленые бесплотной борьбой с ним, те становились легкой добычей Бездны. И моя боль рвалась из груди — присоединиться к общему туману, преобразиться под лунным светом, распахнуть серебристые и острые, как кинжальный клинок, крылья ненависти. Я больше не могла сдерживать ее.

Это случилось летней светлой ночью, в тот краткий период безусловного могущества солнца над миром темных тварей, когда над западом большой равнины Патенса еще догорают последние угольки вечерней зари, а над восточным уже вытягиваются жгучие плети лучей рассвета. Вампиры обезумевали в пору светлых летних ночей, от голода и страха перед солнцем их жестокость и бесчувствие к чужой боли умножались. Не миновало это и меня.

…Чужая жизнь сияла в моем теле так ярко, так четко и быстро билось разбуженное ею сердце, что я не замечала, как эти сияние и трепет угасают в источнике. Не помня ничего, я пила жизнь, вот уже черное пятно тоски в груди распалось на части и растворилось, свет разъел его, как кислота ткани. Стало так спокойно и хорошо. Только кровь приходилось тянуть теперь с усилием, пульс смертной исчезал. Она уже не помогала мне пить ее жизнь, не хотела ею делиться, сейчас заберет свой свет, и черное пятно вернется! Ну нет, не хочу!

Я оторвалась от запястий жертвы, яростно разорвала ей одежду на груди, вырвала кусок плоти над сердцем. Но достать до пульсирующей светом звезды в черной клетке ребер не получалось, и я ненавидела смертную за это. Что ж, раз так, придется ломать клетку! Торопясь, совсем не рассчитывая силу, я надавила на сочленение ребер с грудиной. Кости сломались с чмокающим звуком, в котором потерялся последний вздох жертвы. Обломок ребра проткнул ее сердце, и я припала губами к потоку крови, излившемуся из дрожащего теплого комочка, а когда он иссяк, лакала кровь из раны, вместе с пузырьками воздуха и мякотью плоти. Осознание происходящего приходило медленно, так же медленно, как холодела кровь в моей импровизированой чаше. Свет угас в источнике, а тело твари плохо его поддерживало, вот уже и голова прояснела от золотистого тумана, и я с ужасом отодвинулась.

«Что со мной? Что я делаю? Что это… передо мной?»

Женское тело в нарядном платье напоминало кукольное, а обилие красного вокруг — как лоскуты из ее тряпичного нутра… — но утешительная иллюзия длилась лишь миг. Скоро ужасающая реальность обрушилась, буквально вдавив меня в плиты тротуара аллеи городского парка. Я могла обходиться без дыхания, но сейчас задыхалась, обезволело тело, будто я сама умерла вместе с жертвой. Издалека, возможно, из другого мира — мой сузился до размеров уголка парка, занимаемого телом убитой, — донесся знакомый голос:

— На следующую такую охоту я все-таки настоятельно рекомендую взять кинжал, — саркастично, как всегда, посоветовал Нонус. — Все хищники едят неаккуратно, но мы-то — разумные хищники!

Я чуть повернула голову, клацая зубами. Нонус стоял в трех шагах от меня. А с ветки ближнего дерева снялась большая черная птица, полетела прочь, упруго шурша крыльями… Разумеется. Соглядатай вампира следил за мной все это время. А когда я пришла в разум, явился и создатель, поглумиться.

— Ты не остановил меня… — грубым, почти мужским голосом заметила я. Тело покачивалось из стороны в сторону, как у помешанной, и прекратить это не получалось. — Ты мог остановить меня… десять раз. По какому праву что-то говоришь, советуешь сейчас?! Вон! Убирайся!

— Я мог остановить тебя. Но ты хочешь быть свободной и сильной carere morte или моей тенью, вечной деточкой, боящейся самостоятельно ступить шаг? Я не из тех отцов, которые будут подтирать выросшим детишкам носы, Ариста.

— Ты никогда не был отцом, — я поднялась, но покачивание из сторону в сторону никуда не делось. Для полноты образа сумасшедшей осталось только затянуть гнусавым голосом звуковую белиберду. Кожа carere morte быстро впитывала чужую кровь, руки и лицо были уже чисты, пятна крови на черном платье — почти незаметны. Если б и из памяти они могли также стереться!

— Мне нужна разумная союзница. Знающая свою силу и слабость, также как я! Мне некогда носиться за тобой по городу и ждать, когда твое чудовище порвет оковы! — Нонус распалился. Незамеченный прежде второй его ворон хрипло закаркал на меня, но я не готова была уступать.

— Ты не остановил меня! Ты… ты воспрепятствовал моей конечной цели, моей мечте, хотя обещал. Я клялась исцелять, а не убивать!

— Моя не-желающая-принимать-правду Королева, — несмотря на взвинченное состояние, я почувствовала холодную угрозу нового тона Нонуса. — Прости, но ты еще скажешь мне «спасибо»… — договаривая это, он с силой схватил меня за ворот платья, как кошку ткнул носом в содеянное — в уже холодную, все так же полную загустевшей кровью рану. Противостоять обозленному вампиру я не могла, только всхлипнула и попыталась отвернуться от жуткого зрелища.

— Это сделала ты, а не я! — жестко, громко, будто докладывал не мне, а всему городу. — И не пробуй перекладывать на других свою вину! Это сделала ты! Почему?.. — Ей, — он притиснул мое лицо к холодному лицо мертвой, — уже неважно! А мне было важно, чтобы ты узнала свое чудовище, поэтому я стоял и наблюдал и ничего не делал! И ты узнала его, не отворачивайся. Не смей теперь опускать глазки и воротить нос от слов ненависть и месть! Сегодня они победили тебя. Да, первый раз, да, единственный пока раз, но победили! А ты даже не заметила, как оказалась побежденной, погребенной под ними…

Я всхлипнула опять, но теперь сумела выставить вперед руки, отталкивая тело жертвы. Хватка ворота в это же мгновение ослабла, Нонус отступил. Утираться не было необходимости — чужая кровь вновь впиталась в кожу. Я закрыла чистое кукольное лицо руками. Кажется, только теперь я вполне поняла, в чем заключается способ питания тварей. Вампиры кормят не живое тело, а свои мертвые злые чувства, воскресшая их в новой горячей ярости. Через них Бездна ненависти входит в наш мир, чтобы пожрать его.

— Что же теперь делать? — всхлипывая и икая прошептала я.

Нонус молчал, впрочем, я не ждала от него ответа. Вампир получил все, что ему было нужно, и спокойно мог уйти.

— Сама выбирай, что дальше: честная перед собой ярость или строжайший пост. Да, можешь прибраться, если хочешь, патрулей охотников поблизости нет, — бросил он напоследок.

— Время есть? Тогда я успею узнать, как она умерла… — вдруг прошептала я. Нонус, уже отошедший на несколько шагов, остановился:

— Что?

— Ты говорил, carere morte может управлять умениями и памятью жертв. Я проплыву назад по реке ее воспоминаний. Хочу узнать, кого я убила.

— Хочешь сделать из нее марионетку?

— Не то, чтобы марионетку, но… — я замолчала, подбирая слова.

Сделать марионетку. Без прежнего ужаса, с какой-то печальной задумчивостью я вгляделась в распластанное на тротуаре девичье тело. Кукла, такая же, как собака, но из человека? Стеклянные глаза и желтоватая холодная кожа. Навеки застывшая в одном возрасте, с одним выражением лица. Нет, это отвратительно. Нонусу обязательно нужно было испортить мое благое намерение!

«Иногда мне кажется, ночью куклы думают, общаются мыслями между собой», — прошептал тоненький голосок из недавно такого близкого, а за последние полчаса вдруг убежавшего за сотню миль прошлого. -

«О ком они думают? Может быть, они думают о нас?»

«Мучилась ли она перед смертью? Или я оборвала эту жизнь милосердно быстро, как Эреус — жизнь Антеи? Пожалуй, ей столько же лет, сколько б исполнилось дочери этим летом. Проплыть назад по реке ее памяти, узнать, кем она была, куда бежала летней ночью, кто ее родители. И, может быть, вернуть им дочку еще на день или два, пусть скажут друг другу, что не успели сказать, пусть они отпустят ее легко и неболезненно. Если умение создавать иллюзию одушевленности неживого Антея взяла от меня — все получится».

— Я… я хочу… — я вздохнула, так и не сумев оформить мысли словами.

— Не нужно так казниться. Ты собираешь переживать смерть вместе с каждой жертвой? Кому и что это даст? Ты только потопишь свою вечность в море слез раскаяния, и более ничего. Просто впредь расчитывай, сколько жизни берешь и с какой целью. Если это ради поддержания преемлемого уровня твоей силы, а не ради мести, ненависти ко всему живому, не из желания поиграть или рассеять скуку — почему нет? Кстати, не думаю, что жизнь этой смертной дороже твой вечности. Ведь ты стала carere morte ради благой цели, — голос Нонуса утешал, но я тряхнула головой, прогоняя успокоительный дурман:

— А как собиралась прожить жизнь она, конечно же, не важно рядом с моей великой целью? Также, как жизнь старого аптекаря не стоила твоей вечности? Если я начну подсчитывать, что дороже: моя вечность или жизнь любого смертного, я продешевлю со своей вечностью, Нонус.

Я ждала ответа, но вместо этого вдруг застучали каблуки Нонуса — сбивчивый быстрый шаг, прочь, прочь от меня. Вампир чего-то испугался и торопился сбежать?

Утром нового дня я стояла у запертого окна, взглядом прослеживая путь невидимого солнца и изредка попивая прямо из горла бутылки свиную кровь. Нонус подошел, остановился в шаге. Я холодно кивнула ему, здороваясь, и вновь отвернулась.

— О чем задумалась моя грустная Королева? — сегодня он не хотел принимать моего холода. Я усмехнулась.

— Так… Я немного не поняла: Макта умер во время опыта Атера или он раньше стал вампиром, как мы с тобой? Ты знаешь его лучше всех, скажи, у Макты осталась душа?

— Я ничего не знаю о его душе, — Нонус замялся, — как и о своей, о любой. В мою схему Вселенной не укладывается этот наивный символ. Макта сейчас — кукла, управляемая Бездной. Бездна уцепилась за его последнее сильное чувство — ненависть к Арденсам, и питаясь им, разрослась. Ненависть так глубоко вошла в Ее структуру, что они стали нераздельны. Ненависть — материя Бездны в нашем мире. А Макта… Его оболочка осталась, но самого Макты давно нет. Он — это маска Бездны ненависти. И Вако понял это, также как я, поэтому сражается сейчас с воплощенной ненавистью — Мактой другой ненавистью — народной. Неглупый путь. Но мой мне, все же, нравится больше.

— Ясно.

Вампир молчал, но я чувствовала, он пришел, чтобы выговориться. Вот он шагнул ближе и — чудеса! — осторожно, нерешительно обнял со спины.

— Ты меня… меняешь, — глухо сказал Нонус. — Я знаю тебя всю, давно, но каждый день открываю в себе что-то новое благодаря твоим словам. И этот новый я понимает, что ничего-ничего не знает… ни о чем. Я думал, что создаю свою галатею, а, оказалось, оба мы резчики, и ты работаешь еще быстрее меня по какой-то дьявольской схеме, в которой разум плотно переплетен с сердцем и еще неизвестно чем, возможно, с этой твоей… душой. Не зови меня создателем: ты не меньший мой создатель, чем я твой.

Я усмехнулась. Следовало бы сразу же убрать его руки со своей талии. Но тело, забыв как дышать, не забыло истому близости с мужчиной и рвалось с цепи духа. Не напомнить себе о ласках мужа, наоборот, стереть эту память, заместив новой… На один дразнящий миг почувствовать, как близко порочное сходится с возвышенным в танце двух обнаженных тел! Поэтому я малодушно дождалась окончания монолога Нонуса, и лишь потом, призвав на помощь всю волю, освободилась.

— Я хочу побыть одна, — ровно сказала я. — Прости, Нонус. Скоро я перестану тебя… менять. Я выполню, что скажешь, получу крылья и сметусь отсюда. В вечность, а хотя бы и в Бездну.

Не проронив больше ни слова, он ушел, я опять слышала быстрый стук его каблуков. Нонус удирал от своей странной галатеи, а та закрыла глаза и нырнула в тело первой человеческой куклы, надежно спрятанное за городом. Растрачивая полученную жизнь, я восстанавливала разрушенный храм тела. Я сращивала ребра и заклеивала раны в легких, накладывала и сшивала пласты мышц и кожу, как лоскуты ткани. Вновь мерно билось сердце девушки, разгоняя по венам почерневшую от капли моего проклятия кровь. Скоро разбитая кукла будет восстановлена. Тогда я сама приду к ней, смою с тела засохшую кровь, причешу и обряжу в новое красивое платье. Никто не узнает, как она была разбита, но эта кукла никогда не оживет. Душа через трещину смерти уже вылетела прочь. Я потрачу всю украденную у нее жизнь на восстановление ее же тела, но что мне отдать, чтобы вернуть ее душу?

Я слышно вздохнула, стиснула пальцы в замок, прячась от тоскливых мыслей в ощущениях от новой куклы, но не могла спрятаться, скрыться совсем. Толстое и узкое зеркало на противоположной от закрытого окна стене оплетала паутина трещин. Проходя мимо него сегодня, я впервые заметила в серебряно-ртутных глубинах незнакомое чудовище: истощенную носатую ведьму с желтой пергаментной кожей и поредевшими волосами. Острые клыки выдавались из высушенных десен так, что отчетливо просматривались под тонкой пленкой кожи, а огромные глаза были полны тьмы и огня ада. Таков был мой облик без чар. Я видела его миг, а потом зеркало пошло паутиной трещин. Но мига было достаточно, чтобы понять: эта тварь там, за стеклом, неисцелима…

Так уже во второе бессмертное лето я узнала специфическую радость кукловода от новых игрушек и наркотическое забвение в них. Первая же человеческая кукла, созданная из убитой девушки, удалась настолько, что в ее облике я даже сумела попрощаться с друзьями убитой и наказать им передать преемлемую легенду для родителей. Также я исполнила главную мечту смертной — дала ей вволю потанцевать на настоящем королевском балу во дворце. И после кукла подчинялась идеально и верно служила мне долгие годы. Временами, когда я позволяла ей нестись на волне какого-либо ее собственного старого чувства, даже казалось, что искорка-душа вернулась в это тело. По аналогии с ней я сделала крылатых и четвероногих разведчиков, подобных нонусовым птицам и волкам, и с головой окунулась в управление ими. Я взяла за правило изучать все сведения о прежней жизни куклы, прежде чем поднять ее, и старалась следовать им в путешествиях новой марионетки. Я раздувала угасшее пламя ее эмоций и желаний, и следуя ему, завершала ее дела в мире живых, навещала прежних знакомцев, брала реванши в битвах с прежними врагами. И даже поставив все точки, не подчиняла марионетку полностью — такое отвращение до сих пор вызывало воспоминание о стеклянноглазых неподвижных куклах Антеи. Я оставляла кукле ее характер и страхи, приручала ее, тренировала на выполнение своих целей, будто она была живым и свободным созданием. И мои куклы выходили ловкими и сильными, зоркими и чуткими. Я позволяла им толику самостоятельности, и, благодарные за подобие жизни, они всегда приносили нужные сведения и исправно несли стражу на границах моих владений.

Я облюбовала домик в заброшенном селении близ истока Несса, чтобы быть поближе к Антее, и ночи напролет гоняла стаи марионеток в полях Патенса и лесах Сальтуса. Нонус оставался в Карде. Мы встречались редко и общались сухо. Но это была не сухость холодной зимы — духота грозового летнего полудня. Гроза вот-вот должна была разразиться — и он, и я понимали это. Поединок молний — двух мнений, ворчание грома — его и моей воли, и смывающий все лишнее, все наносное холодный ливень, или стеной разделяющий нас или навеки сливающий в один поток.

Я неслась по равнине в обличьи собаки. Бешено стучало сердце в такт оталкивающимся от теплой земли лапам. Нос наслаждалася весенней симфонией запахов — грубых, как рокот барабанов, и тонких, как переливы флейт, глаза следили за отражением полной луны на водной глади Несса — широкой, вкусно блестящей дорожкой. Она дразнила, то скрываясь за очередным извивом реки, то сияя на всю равнину не хуже серо-пепельного светильника в небе. Кажется, я уже чувствовала ее вкус на языке — забытый вкус свежего сливочного масла.

Чуткой слух издалека уловил шорох скольжения: меня преследовала птица… нет, шорох распадается на десяток шумов… — стая птиц! Я взяла круто вправо, надеясь укрыться от соглядатаев Нонуса в лесочке, но вороны снизились, черные крылья замельтешили перед самой мордой, в нос ударил отвратительный застарелый запах кукол — запах пыли и сухого пера с едва уловимой даже собачьему нюху сладковатой гнильцой.

Я чихнула, повернула резко влево, бросилась к берегу реки, на бегу чувствуя острые как шила клювы, колющие спину и дергающие шерсть, не так уж больно, скорее, дразняще: Нонус забавлялся. Прыгнула — и тут же, скакнув под берег, прижалась к земле, притаилась в тени под обрывом. Птицы закружились над рекой, хрипло ругаясь и зовя меня, а я, настоящая я, засмеялась в далеком логове и… перевоплотилась. Лошадь, застывшая над рекой в отдалении, подняла голову от воды и призывно заржала. Вороны Нонуса черным лезвием метнулись на зов, а большое животное уже прянуло прочь. Я бежала по краю реки, теплая вода, теплее моего тела, приятно грела сильные неутомимые ноги, тугое брюхо. Ветер пел в длинной гриве, хвост-помело сметал с неба звезды. Птицы летели следом, заходили слева, стараясь прижать к краю высокого берега. У очередной излучины я по тропке взлетела на берег, понеслась по равнине, взяв смертельную для живого животного скорость, и птицы скоро отстали, растаяли в ночном небе. Или Нонус также решил сменить маску?

Да, точно. Впереди на берег языком высунулся лес, и между однообразного рельефного узора черных деревьев мелькали быстро движущиеся серые пятна — стая волков. Когда я, топоча копытами, отфыркиваясь, влетела в лес, они шлейфом потянулись за мной, догнали. Ноги запутались в их мохнатой волне, бока зачесались от неболезненных, дразнящих покусов. Я опять заржала, негодующе, и остановилась.

— Что тебе нужно, Нонус? — настоящая я поднялась с замшелого стола мертвого упавшего дерева, откуда наблюдала за игрой в догонялки, скрестила руки на груди: — Зачем пожаловал?

Большая крылатая тень на миг закрыла бисер звезд над лесом, метнулась вниз, на лесной полог, и скинула крылья, тут же растаявшие клочьями черного тумана. Беловолосый вампир, не изменивший белому цвету в одежде, вежливо наклонил голову в качестве приветствия:

— Лесная Королева, по слухам, любит гостей. Настолько, что не отпускает, превращает в чучела… Я решил проверить эти слухи и свои силы.

— Глупые слухи.

— Почему ты ушла из Карды, Ариста?

Я вздохнула:

— Там слишком много соблазнов… в виде людей.

Опять зашуршали крыльями птицы в небе. Я слышала этот шум десятикратно усиленным ушами марионеток. И мои куклы, и куклы Нонуса рассыпались по равнине, как крупа звезд по небу. Этот кусок ночного мира принадлежал только нам двоим и — всецело нам.

— Когда ты вернешься?

Я опять тяжело вздохнула. «Сейчас? Пусть, сейчас! Отличная ночь для грозы!»

— Когда ты решишь покинуть Карду. Нам лучше меньше встречаться, Нонус. Голод моего одиночества… не слабее вампирского.

— Моего тоже, — глухо признался он. — И этому голоду я впервые за сто сорок лет не прочь уступить.

— Нет, Нонус. Не надо… — он шагнул ко мне, и я отступила. Мягкий от мха трухлявый ствол уперся в лодыжки: даже природа толкала меня в объятия белого вампира. Что же ты упрямишься, Ариста?

Я вскинула голову. Над лесом чертила круги стая птиц.

«Стая птиц…»

— Ты же давно следил за мной, Нонус, верно? Еще с тех пор, когда я была смертной. Я помню твоих птиц. В ночь бала, когда Вако вывел меня в сад и хотел обратить, на ветвях дремала стая птиц. Твоих птиц.

— Да. Ну и что? — вампир непонимающе хмурился. Губы напряглись, сжались: он уже чуял резкий, больно ударяющий по самолюбию отказ.

— Ты видел нашу с Антеей историю с самого бала, верно? Ты наверняка видел и как Митто обращал мою дочь тварью. Не поверю, что ты оставил бы без внимания хоть один уголок дворца в ту ночь, верно?

— Верно, я все видел. Ну и что?

— Ты не помешал Алоису обратить Антею тварью.

— А должен был? — Нонус вскипел. — Ты мать, нужно было лучше смотреть за дочерью! Что за глупые препятствия ты выдумываешь?!

— Ты тогда прошел мимо…

— Знаешь, скольких обратили в ту ночь? Почему я должен был бросаться спасать хоть кого-то из этих дурочек и дурачков?!

— Я бы бросилась, — прошептала я и закрыла глаза. — Все равно, к кому из них. Если б тогда знала то же, что и ты. Тут мы не похожи, Нонус — прими эту причину моего отказа, если она кажется тебе более логичной.

— Что?! Я не понимаю… — его птицы закружились черной стремительной воронкой над лесом, лицо потемнело. — Что за глупости ты себе надумала, Ариста?

— Глупости, да, — снова прошептала я, боясь что более громкий голос выдаст слезы. — Я все понимаю. Многие… проходят мимо. Так всегда было и будет, и я не вправе судить никого. Наверное, если б я не знала, просто не знала, что ты тогда… прошел, я бы была сейчас с тобой, давно с тобой. Но я знаю, и отмести это факт не могу, поэтому бегу от тебя, чтобы не искушать. Ты нравишься мне. Ты силен, умен, хитер, интересный ироничный собеседник, и не озлобился, в отличие от многих тварей и людей, переживших предательство. Я готова любоваться каждой твоей неправильной черточкой часами. Я старалась, правда, старалась остаться с тобой… но — нет.

Тишина. Птицы опустились в кроны деревьев, замерли, молчал принадлежащий нам двоим мир. Я наконец осмелилась взглянуть в лицо Нонусу. Оно было бледно и замкнуто, красные тонкие губы дрожали, но усмехались, а тело было напряжено — хищник перед прыжком. И я вдруг поняла: игра в догонялки сегодня еще не кончена!

— Лесная Королева… — насмешливо произнес вампир. — Ты всегда будешь моя, какую бы стену очередной ложной вины не вздумала возвести меж нами!

«Беги, Ариста!»

Я перескочила через упавшее дерево, бросилась бежать: в чащу, подальше от птиц и черных крыльев тени! Туфли на гладкой подошве оскальзывались в такой же гладкой траве, каблуки завязали во мхе и иголках, сухие сучки на пути со звоном откалывались от ветвей, застревали в платье, в волосах, оставляли красные метки на коже. И очень скоро сильные мужские руки, одетые черным туманом тени подхватили меня и рванули вверх, сквозь сети паутины, сквозь колючие, грустно повисшие еловые лапы — в чистое пустое небо.

Взлохмаченные волосы пополам с паутиной опутали голову. Я ничего не видела, только чувствовала, как холодные пальцы тьмы гладят плечи, грудь, спину под платьем. Поглаживания были изучающими и ласковыми. Да, ласки тьмы в темноте и тиши были единственным ощущением. Умер даже страх, так всепоглощающа была тень, чернее ночи, окутавшая коконом, подвесившая меня между небом и землей. Ноги вязли, утопали в ней — бездонной, руки, раскинутые, как на кресте, были перетянуты ее черными лентами, устремленными в бесконечность. Я совсем растворилась бы в ней, если б не сердце, забившееся от дразнящих прикосновений тьмы, как дикая птица в клетке, и давшее вновь почувствовать тело своим и… живым? Волны крови становились горячее с каждым кругом по телу, согревая не только меня, но и черную, тесную и бесконечную вселенную тени вокруг. Зашумело в голове. Дыхание… — «Дыхание?!» — стало влажным, глубоким. А холодные пальцы тьмы уже скользили вверх по бедрам. Они коснулись чаши живота, надавили, дав ощутить, как полна она сладкой боли, и забылось собственное я, забылось, что тенью вокруг управляет не кто иной, как Нонус. Нас двоих больше не было. Страсть, жажда близости и тьма — вот все, что осталось в мире.

Почувствовав отклик моего тела, тень стала грубее, настойчивее. Ее пальцы по-хозяйски обосновались под юбкой, не стыдясь добираться до самых потаенных мест. Ее ленты змеями скользили по телу — ласкающие и холодящие одновременно, дразнящие прикосновения. Одна, тяжелая, гладкая, поднялась между грудей до шеи, обвилась вокруг, на миг придушив, и, пощекотав затылок, соскользнула вниз по спине.

В какой-то момент, почувствовав приближение последней, главной вспышки наслаждения, я застонала, и тьма влилась в открытый рот, наполнила горло, легкие. Я выдохнула ее вместе с криком — избавлением от сладкой боли, и объятия тени тут же ослабели. Ее ленты укорачивались, черный туман уплотнился, оформившись в человеческую фигуру с огромными перепончатыми крыльями. Вампир уже не держал… он вовсе не касался меня, меня удерживала в воздухе пара таких же черных, сотканных из тьмы крыльев!

— Ого! — выдохнула я, глупо хлопая крыльями. «А вдруг упаду? Наверное, стоит махать еще быстрее!» Нонус засмеялся, глядя на мои нелепые усилия. Тень, окутывающая фигуру превратила его смех, как и мой крик, в вой. Вампир развернулся и махнул: «За мной!»

Через пять минут полета я окончательно уверилась, что крылья легко удерживают тело в воздухе. Тренировки птиц-кукол помогли: я быстро находила ветер и скоро плыла в потоках холодного и теплого воздуха наравне с Нонусом, хотя вряд ли так же ловко. Громадность драконьих крыльев после маленьких и удобных птичьих казалась совершенно излишней.

Мы пролетели над рекой, перед рассветом зябко кутающейся в серую тонкую мягкую шаль тумана, пронеслись через весь Патенс, концами крыльев касаясь узорчатых шапок-лесов. Быстрый свободный полет, полет человека, а не куклы-птицы. Как в детском сне. Постепенно ушло ощущение громоздкости крыльев, я купалась в своей новой силе. Сердце все не успокаивалось после странной близости с тьмой, внизу живота притаился теплый, мурлычащий от удовольствия котенок.

Мы опустились близ истока Несса — Нонус помогал, и я ступила на земля плавно, хоть пока и неизящно. Вампир первым скинул крылатую тень и, едва обретя возможность членораздельно говорить, тут же велел:

— Выдохни резко! Вытолкни тень!

Я послушалась. Холодное нечто ушло из легких все, полностью, как кусок шелка, и мои крылья и чудовищный облик рассыпались знакомыми по превращениям других тварей клочьями черного тумана.

— Ты же хотел подарить мне крылья после выполнения задания? — тихо, боясь, что горло опять выдаст вой вместо слов, спросила я.

— Во-первых, надо сказать…

— Спасибо, — я улыбнулась.

— Засчитаю это «спасибо» за удовольствие. И теперь еще одно, пожалуйста, за крылья…

— Нонус, — я подошла к вампиру, ласково коснулась угловатого по-мальчишески плеча, обтянутого белым шелком. — Зачем сейчас? Чтобы я чувствовала себя должной? Нет в этом необходимости: я и так тебе помогу, сделаю свою часть работы, когда скажешь. Я доверяю тебе.

Отворачивающийся от моего взгляда прежде, сейчас он обернулся, посмотрел прямо в глаза:

— И я доверяю тебе. Поэтому и подарил крылья… просто так. Чтобы ты почувствовала эту свободу.

— Ты что-то делаешь просто так? — не удержалась я и получила холодный острый взгляд:

— Сначала я глупо хотел заключить тебя в клетку бескрылости, но быстро понял, что принуждать тебя к чему-то, Королева диких кошек, смешно и нелепо. Если ты захочешь сбежать, все равно сбежишь. А сегодня понял другое: ты уже не улетишь от меня и на драконьих крыльях, моя покорная Королева…

Он засмеялся, и смех вновь превратился в вой, когда фигуру вампира окутала крылатая тень. Взмах крыльев: он взмыл над лесом и скоро растворился в небе. Марионетки Нонуса в это же время покинули мои леса и поля. Остались я, луна и тихая черная река.

Вскоре после того разговора с Нонусом я задумала путешествие на север — подальше от людей, их городов и селений, их шумной жизни, создающей ненужный хаос в мыслях. Чтобы не скучать, я взяла себе в спутницы речку и направилась ее берегом к истоку. Неглубокая и нешумливая простушка днем, ночью моя новая подруга превращалась в загадочную и печальную королеву, и плеск невидимых рыб в ее бездонных, наполненных тьмой глубинах, казался слезными вздохами. Я утешала ее, как могла. Пела ей песни, ласково поглаживала ее холодную спину, спускаясь к самой воде и окуная в нее ладони. А иногда я оставляла речку и уходила гулять в леса вокруг. Я ложилась на теплую, нагретую солнцем землю. Растирала ее в пальцах, смешно надеясь напитаться ее добротой, дающей жизнь всему, что есть вокруг. Я устраивала в кронах высоких деревьев лежанки и засыпала, качаясь в зеленой колыбели и слушая, как близкий-близкий ветер в оба уха гудит свои жестоко-честные сказки. Так, незаметно для себя, через несколько дней я дошла до истока речки — тривиального болотца. Что дальше?

«Что дальше?» — этот же вопрос можно задать моей вечности. Погруженная в очередную иллюзию — слитости с природой, я продираюсь сквозь живой лес, оставляя кровавый след из убитого зверья, а трава и листья съеживаются и чернеют там, где их касается моя крылатая тень. Марионетки-волки и птицы волной следуют за хозяйкой, и вся живность разбегается в сверхъестественном ужасе с их пути — оттого-то так тихо вокруг…»

— Но моя мечта об исцелении для вампиров вовсе не иллюзорна, — заспорила я с апатией, опускающейся шалью на плечи вместе с тихим синим вечером. — Я еще докажу Эреусу… им всем. Пока не знаю, как, но докажу!

«…Докажешь ли? Теперь ты сама тварь, ты узнала их внутреннюю пустоту, постоянно требующую пищи — крови. Одни, как дикари, бездумно следуют ей и убивают по первому ее зову, другие, как Вако, пытаются управлять, развивать свои волшебные способности через нее, и совершают уже расчетливые, хладнокровные зверства. Которых из них ты хочешь исцелить? И нужно ли это делать? Захочет ли мир, чтобы они были исцелены? Ты бы хотела увидеть живым и счастливым, например, Алоиса Митто, погубившего твою дочь? А ты, ты сама, погубившая похожую юную девушку, заслуживаешь ли быть исцеленной?»

Я вздернула голову — и вынырнула из синего тумана апатии. На небе загорались первые, самые яркие звезды — маячки для странницы-ночи.

«Чего ты хочешь, Ариста? Только в одно слово!»

— Я хочу… понять, — прошептала я. Звезды согласно мигнули и расплылись перед напряженными уставшими глазами. В голове зашумело, может быть, от неудобной позы, а, может быть, опять от голода.

«Хочу понять? Да, действительно, я прежде всего хочу понять. Потерявшая все, ставшая тварью, видевшая немыслимые в прежней жизни злодейства, в глубине загрязненной проклятием carere morte души я все еще остаюсь наивной и милой леди Эмендо, которая до сих пор не может ПОНЯТЬ, что же с ней произошло, как так получилось, что она лишилась семьи и устроенной жизни в одну только ночь? И она хочет понять, почему до сих пор жив мир, равнодушно прошедший мимо ее трагедии! Где спрятано сердце его надежды? Или оно давно замолчало под горой страха?»

«Я победила свое внутреннее чудовище, и больше не боюсь смотреть вперед. Я вышла израненной из этого боя, но живой, не мертвой душевно тварью. И я поняла, чего хочу: я хочу, чтобы моя пустота была заполнена не ненавистью, как у многих тварей, а любовью, — подумала я и почувствовала горячую приязнь к Нонусу, тактично и в то же время безжалостно четко направлявшему и вовремя отводившему мою разящую руку. — Что ж, разобравшись с собой, я вполне могу заняться выяснением того, что нужно миру».

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска и скачивания книг

Книжный Бот

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник