Лэйла-стероид

1

Большое багровое море бесшумно перекатывало волну за волной, грозя накрыть с головой Скалина, плывущего по бесконечности вот уже несколько веков. Смрад разложения витал над этим миром под черными небесами, куда попадают все тяжелобольные, по странному недоразумению задержавшиеся на грани двух миров. Они еще живут, но не совсем.

– Ты мертв, – глухо упали слова откуда-то сверху. – Ты мертв, живой.

Скалин переместил мир поближе к глазам. Шевелиться он не мог и вообще теперь считал, что двигать пространство гораздо удобнее, чем двигаться в нем самому.

Пейзаж резко изменился. Кто-то кричал и было неимоверно жарко. Широкая каменная дорога, припорошенная мелким сухим песком вилась между горами, поднимающимися не так высоко, чтобы заслонить солнце.

– Ну где вы там застряли, – кричала экскурсовод, призывно махая руками перед входом…

"Куда?"

Бетонные ступени вели вниз, в темноту, откуда несло странным консервированным воздухом с привкусом чего-то неприятного.

– Вот здесь, – возбужденно бормотала женщина с головой, накрытой капюшоном. Она стояла к Скалину спиной и водила по стене лучом фонарика странно медленными движениями, противоречащими нервному голосу.

– Вот она, – палец с идеально наманикюренным ногтем указал на грубо намалеванное изображение змеи. – Это единственный такой рисунок среди всего этого немыслимого обилия иероглифов.

Заинтригованный Скалин подошел поближе и увидел, что рисунок изображает змею с двумя головами. При всем том непрофессионализме, с которым древний художник изобразил гада, в теле змеи чувствовалось непонятное, неуловимое движение.

– Она стремится вперед, – тихо сказал Краб, появляясь из темноты.

Скалин отшатнулся. Кожухов улыбнулся и из уголков его рта потянулись нитки крови.

– Все эти люди со звериными головами, – он показал на исписанную иероглифами стену, – бегут от нее. Это действительно единственное изображение двуглавой змеи, среди всех неоднократно повторяющихся иероглифов.

– Потому что она одна, – сказала экскурсовод. – Она уникальна.

– Знаешь, майор, – Краб задумчиво водил по стене пальцем. С его губ с каждым словом падали тяжелые, густые капли, – с тобой произошел редчайший случай. Знаешь такое старорусское выражение "ни жив ни мертв"? Это сейчас оно означает крайнюю степень испуга, а когда-то…

– Когда-то, – подхватила экскурсовод, – так называли состояние, в котором судьба человека еще не определена. Продолжит ли он еще существование в физическом теле, или пойдет дальше.

– Свободный, – прошептал Скалин.

Экскурсовод рассмеялась.

– Какая мечтательность в голосе. Поразительно, от каких подарков иной раз отказываются люди. Так думают они. Те, кого ты ищешь. Они убьют любого, кто встанет между ними и их бешеным желанием обладать плотью.

Полы ее плаща колыхнулись словно под ветром, хотя ни малейшего движения воздуха не чувствовалось.

– Физическое тело, это дар Божий, – наставительно сказал Краб, тыкая указательным пальцем в потолок. – Этот подарок дается один раз и на безумно короткое время.

– Так думает он. Тот, кого ты ищешь. Поэтому, они вернулись, – сказала экскурсовод, медленно и тяжело. – Кот Проксима скоро обретет силу. Пожиратели душ просыпаются. Поэтому я разговариваю с тобой. Потому, что ты думаешь, как мы.

– И потому что ты ни жив ни мертв, – хихикнул Краб. – Только в этом состоянии она может разговаривать с тобой так четко и ясно. Когда ты придешь в себя, трудно будет определить, с тобой кто-то говорит, или это твои собственные мысли. Так что пользуйся случаем.

Женщина в плаще с капюшоном медленно повернулась.

– Я хочу остановить их, – сказала темнота, глядящая холодными ледяными глазами из пустоты капюшона. – Но смогу я это сделать только вместе с тобой.

Скалин вяло улыбнулся.

– Почему именно со мной? Мое состояние такая уж редкость?

– Именно. И для того, чтобы действовать в физическом мире, необходимо физическое тело. А у меня его нет. Ты дашь мне свое, когда придет время.

– Не ужасайся, – встрял Краб. – У вас общий враг, а здесь уже вступают в силу законы другой логики. Против общего врага можно объединиться.

Скалин попытался пожать плечами, но у него ничего не получилось. Сон накладывал ограничения.

– Отдать тело, говоришь. Интересно как?

Позже, – прозвучал холодный ответ. – Узнаешь позже. Когда поймешь.

– Скажи мне кто-ты, прежде чем этот сон закончится. Покажи свое лицо.

– Ответом ему был, – драматично возвестил Краб, – шипящий смех.

Она засмеялась и откинула капюшон. Мир содрогнулся и по древним стенам от пола до потолка зазмеились трещины.

– Ядовитая фея, – почтительно произнес Краб, склоняя голову.

Скалин посмотрел на нее и дико, пронзительно закричал.

– Тихо, тихо, – зашептали рядом. – Это все сны, проклятые. Уж который день спать тебе не дают.

Ласковый голос с мягким окающим выговором и нежное прикосновение к сжатому кулаку оживили Скалина. Они сделали то, чего не смогли те бесчисленные лекарства, запах которых витал в воздухе, создавая вместе с едким духом хлорки ту неповторимую атмосферу, рождающуюся только в больницах.

Скалин с трудом открыл глаза, весьма удивленный тем, что их не режет свет. Он знал, что после долгого пребывания в бессознательном состоянии глаза должны просто не переносить дневной свет. Потом он понял, в чем дело. Его голова была обмотана бинтом.

На миг Евгению показалось, что он задыхается.

– Снимите его, – слова приходилось выталкивать из горла, но несмотря на это, Скалин понимал, как слабо и безжизненно звучит его шепот. – Снимите бинт… с глаз… хотя бы.

– Нельзя пока, милый. Вот доктор разрешит…

Скалин не понимал, как это можно лежать с завязанными глазами, если только что буквально вынырнул с того света. Больше ему не хотелось смотреть ни на змею с двумя головами, ни на мертвого Краба. Перенапряженный мозг срочно требовал дозы чего-то понятного и легкообъяснимого.

– Снимите бинты… или я сам…

Говорившая видимо поняла, что он не шутит. Поэтому вскоре майор ощутил, как слой за слоем уходит белая марля, защищавшая его зрение.

Кругом было почти темно. Скалин удивленно покосился на пожилую нянечку, меланхолично комкавшую в руках испачканный бинт.

– Свет я погасила, – сказала женщина. – Так-то безопаснее будет.

– Сейчас ночь?

– Верно. Ночь. Ты лежи смирненько, а я пойду врача позову.

Он окликнул ее у самого порога.

– Зеркало.

Она обернулась, уже взявшись за ручку двери.

– Принесите мне зеркало.

Нянечка неожиданно рассмеялась. Скалин недоуменно моргнул.

– Помощь тебе, милок, требуется, а не зеркало. Помощь.

– Какая помощь?

– Отомстить, для начала. Причем без меня не получится. Слишком уж враг твой… не для людей, что ли, – сказала женщина. Глаза ее сверкнули в темноте ледяным светом. На мгновение между зубов проскользнул извивающийся раздвоенный язык. – Разве ты не хочешь отомстить, а, майор? Ведь у нас общая ненависть. Доверься ей и она поведет тебя. Не хочешь? Ну тогда тебе действительно нужно посмотреть в зеркало.

Дикий шипящий хохот хлестнул по нервам.

Скалин снова закричал.

И снова очнулся.

На этот раз по-настоящему.

Непосредственного начальника Скалина полковника Кадышева в ФСБ за глаза звали «грязный босс». Или коротко Гэбэ. Этот человек принадлежал к той породе людей, которых всю жизнь окружает ореол из самых разнообразных некрасивых слухов. Для некоторых, просто по капризу природы обладающих подозрительной внешностью и достаточно высокой должностью, годной для выращивания сплетен, такой ореол становится чем-то вроде проклятия – несчастья, свалившегося на ни в чем не повинную голову. Владимир Николаевич Кадышев – сын потомственного рабочего и не менее потомственной крестьянки к этой категории не относился. Внешностью он обладал самой что ни на есть респектабельной, репутация его, если судить по служебному досье, была безупречной, начальству он был глубоко симпатичен, а подчиненные упорно звали его «грязный босс». Даже после того, как его назначили главой «сталкеров», то есть подняли на вершину, на которую мечтали вскарабкаться очень многие чинуши из ФСБ. Конечно те, кто вообще знал о существовании этих самых «сталкеров».

Мысленно плюнув на все эти ежевечерние размышления, ставшие для него почти традиционными, Кадышев снял с вешалки утепленный плащ и окутал им свое дородное тело, с трудом переносящее как холод, так и жару. Он уже собирался попрощаться с секретаршей, когда по селектору пришел вызов от генерала Сомова. Быстренько превратившись из начальника в подчиненного и соответствующим образом изменив тон, Кадышев ответил, что сейчас будет.

Глава ФСБ встретил его пристальным взглядом из-под тонких седых бровей. Пристальный взгляд водянистых глаз Сомова, по своей всегдашней привычке молниеносно пробежался по лицу собеседника.

– Садись, – отрывисто приказал генерал, предварительно буркнув в селектор, чтобы его ни с кем не соединяли. – Подожди секунду.

Сомов начал перелистывать лежащие на столе бумаги, а Кадышев мысленно сосчитал до десяти. Каждая встреча с начальством, это небольшой спектакль, ведущийся на немом языке. Причем язык этот очень многолик. Проще говоря – сколько начальников, столько языков. Сегодняшний беззвучный монолог генерала означал следующее: «не робей, полковник, хоть разнос и будет, с тобой ведь не поздоровались, но раз я пригласил тебя сесть, то напартачил на сей раз не ты, а кто-то из твоих людей».

Придя к такому выводу, Кадышев уже знал, о чем пойдет речь.

Закончив ворошить листы на столе, Сомов сцепил бледные короткие пальцы и посмотрел полковнику в переносицу уже не исподлобья, а прямо и с затаенной мыслью в глубине мутноватых серых глаз. Как и ожидал Кадышев, генерал заговорил через секунду после того, как молчание стало невыносимым.

– Краб мертв, – невыразительно произнес Сомов, постукивая отполированным ногтем по столу, – Давыдов и трое его людей тоже, Скалин в больнице, главный подозреваемый скрылся, двух его сообщников застрелили…

Слушая это перечисление грехов, Кадышев размышлял, на кого же посыплются шишки в этот раз, если не на него?

– …а эти нелепые слухи о «Капелле»? – донеслось до полковника. – Я думал ваши сотрудники уже достаточно взрослые, чтобы не увлекаться историями о Фантомасе.

«О, Господи. Ну передо мной то зачем ломать комедию?»

Сомов хлопнул по столу ладонью, мгновенно раздробив мысли Кадышева. Гэбэ вздрогнул и сжал губы.

– Значит так, Разина к чертовой матери. Смирнову и Нилиной строгий выговор.

Генерал засопел и быстро поднявшись подошел к окну. Кадышев не шевельнулся. Всем сестрам по серьгам еще не раздали. Оставалась еще одна сестричка.

– Как там Скалин? – чуть невнятно спросил Сомов.

– Серьезные ожоги лица… в сознание пока не пришел…

– Под капельницей, наверное, – задумчиво сказал генерал не оборачиваясь. Голос его потеплел. – Я тебе не рассказывал, Владимир Николаевич, какой со мной случай приключился пару лет назад? Нет? Камень в почке зашевелился, подсоединили меня к капельнице, чтобы организм прочистить, а сестричка неопытная оказалась. И вот лежу я с иглой в вене, а глюкоза вся из мешочка уже вылилась по капелькам. Смотрю, а по трубочке тем временем не лекарство, а воздух идет. Тихенько так ползет, – Сомов задумчиво покачал головой. – Как смерть на мягких лапах… Понимаешь, что это означает? Попади такой пузырек в кровь и все, приказал долго жить.

Генерал круто обернулся. Кадышев побледнел.

– Несчастный случай со мной бы приключился, понял.

– Кажется да, – с трудом шевеля губами произнес полковник.

– А если понял, то посмотри, не найдется ли такой неопытной медсестры где-нибудь поблизости от Скалина. У меня все.

Почувствовав сильную резь в глазах, Скалин зажмурился. Несмотря на слезы, полившиеся из-под плотно сжатых век, Евгений чувствовал огромное облегчение. За последнее время он увидел уже столько кошмаров, невыносимых именно из-за своей похожести на жизнь, что любое подтверждение реальности происходящего приносило детскую радость. Пусть даже такое подтверждение, как резь в глазах, давно не видевших света. Скалин смотрел сквозь веки на белое пятно, ставшее для него миром, и был счастлив.

– Очухался, приятель, – Евгений слабо улыбнулся. На миг ему показалось, что вот сейчас он услышит мягкий окающий говорок и все начнется сначала. Однако, говоривший несомненно был мужчиной.

Огненный столб полыхнул в глаза. Вернулась память и понимание. Скалин попытался сесть на кровати, но лишь сумел приподняться на несколько сантиметров. Крепкая ладонь легла на грудь и осторожно, но решительно толкнула его назад на подушку.

– Утихомирься, родной. Прыгать тебе сейчас нечего. Получил по мозгам, так валяйся и не дергайся.

Сердце неожиданно снова сдавил страх.

– Уйди, – просипел Скалин, пересохшим горлом. – Уйди к чертям, Краб, вместе со своей феей и…

– Ты если уж очнулся, – спокойно сказал голос, совсем не похожий на голос Краба, – то уж и чушь прекращай нести. Какой краб, какая фея? Приходить в себя наполовину – первый шаг в дурку, не при нашем психиатре будет сказано.

Мысли Скалина сделали скачок. Визгливый звук скрипки резанул по нервам и оборвался, словно сгнившая струна.

– Ушел. Ушел падла, – он цедил слова как ядовитые капли на рану. – Ушел, пока…

Тут он вспомнил еще одну вещь.

– Не знаю о чем ты, и кто там от тебя ушел, как Колобок от дедушки с бабушкой, – мужской голос скрипнул кроватью и поднялся повыше, – но думаю все не так страшно.

– Что с лицом?

– Глаза целы, все нормально.

– Что с лицом?

– …могло быть и хуже. За две недели, что ты тут валяешься, ткани практически…

– Что с лицом, твою мать!? – заорал Скалин, стараясь криком заглушить рвущийся наружу страх, перемешанный с гневом. И тут же зашелся натужным кашлем, с силой выталкивая воздух из разрывающейся на части груди.

– Могло быть гораздо хуже, – с упрямым нажимом произнес голос. – Мог потерять зрение. Полная слепота, понял, идиот. Благодари Бога, что успел рукой заслониться в последний момент.

Скалин усилием воли разжал стиснутые веки, прорвав тоненькую внутреннюю защиту. За мгновение до того, как боль резанула по глазам и с новой силой хлынули слезы он увидел молодое бородатое лицо врача, стоящего рядом с койкой.

Скалин положил ладонь на лоб, ощутив странную сухую кожу. Затем он провел пальцами по лицу, ощупав каждый сантиметр.

– Эй… слушай, – с неуклюжим, запинающимся о каждое слово сочувствием проговорил врач. – Ведь не ослеп же и… в общем с лицом мы сделали все что смогли.

Евгений расхохотался. Он уже понял, что зеркало можно не просить. Вряд ли его ослабший организм вынесет подобное зрелище.

– Заплатят, – сквозь душивший его хохот вытолкнул Скалин, чувствуя как на губы брызгает слюна. – О, как эти сволочи мне заплатят. Каждого найду и потом… потом…

Он вцепился ногтями в прилипшую к зубам щеку и сильно рванул.

– Не сходи с ума! Ты что?!

– Я им покажу, – прошипел Скалин, коснувшись языком окровавленных пальцев. – Вся эта гребаная «Капелла» у меня попляшет, клянусь двухглавой змеей!

Если бы Степа знал, что в обрушившейся на него стрессовой ситуации он поступил точно так же, как глава ЦРУ генерал Ди Маршан, Разин, наверное, удивился бы. А может и нет. В конце концов, мужик остается мужиком в любой должности. И в настоящий момент Степа был очень занят, чтобы предаваться дальнейшим размышлениям.

Он пил.

Вернувшись домой из управления, Степа не разуваясь пошел прямо по цветастому ковру, составлявшему чуть ли не единственное украшение его холостяцкой квартиры. В углу стоял купленный в прошлом месяце бар, который Степа прилежно и с любовью набивал всяческой импортной продукцией. Его знакомым девчонкам очень нравилось обилие дорогих этикеток. Кроме того, и сам Разин так и не привык к водке и пил ее только тогда, когда не было ничего другого.

Непочатая бутылка бурбона одобрительно звякнула в ответ на прикосновение степиных пальцев. Бутылкам нравится, когда их берут нежно. Разин уже влил в себя некоторое количество алкоголя по дороге домой, а посему мысли его были… несколько затуманены.

– Бывшие служащие ФСБ, выгнанные по собственному желанию, – сообщил Степа зажатой в руке бутылке, – просто обязаны быть в хлам. Иначе это произд… ведет плохое вчепят… тьфу… впечатление, – старательно договорил он.

Разин ударил бутылкой о стол и с третьей попытки ему удалось отбить горлышко. Несколько капель напитка впиталось в ковер. Степа высоко поднял изуродованный сосуд и, не заботясь о том, что в бурбон могли попасть осколки вылил в себя сразу половину огненной воды, как сказали бы индейцы.

Ему немного полегчало.

Совсем хорошо стало, когда допитая до конца бутылка разлетелась о дальнюю стену. К тому времени Степа был пьян в стельку и тихонько засмеялся.

– И пусть соседи… и не вздумают жаловаться. Уб… бью.

Тут Степа на какое-то время выключился, а придя в себя обнаружил, что его руки копошатся в баре, вяло стряхивая несуществующую пыль с этикеток.

Пьяная улыбка растворила последние твердые черты на лице Разина. Он прижал к груди невесть как попавшую в бар бутылку водки и неизвестно почему залился слезами, поглаживая ее гладкое тельце.

– Виски – дерьмо, – всхлипнув сказал он. – А ты хорошая. Пора мне к тебе привыкать.

Через несколько минут счастливый Степа снова спал на полу сильно вбирая воздух широко открытым ртом.

Хотя на календаре уже маячили последние числа ноября, окна в степиной квартире не закрывались круглые сутки. Через каких-нибудь шесть часов, относительно чистый и весьма холодный воздух воскресил покойного Разина вместо того, чтобы отправить в ад для замерзших алкашей. Неблагодарный Степа тут же пожалел об этом чуде. До сего момента он и не предполагал, что человеческая голова может ТАК болеть. Муки, испытываемые Степой при каждом толчке сердца не поддавались описанию. Тихонько постанывая, он перевернулся на живот и с трудом встал на четвереньки. Еле-еле протолкнув горькую слюну в высохшую глотку, Разин пополз в ванную, мутно размышляя о многих вещах и, в частности, о деградации личности, происходящей именно тогда, когда ходьба на четвереньках становится наиболее приемлемым способом передвижения.

Ледяная струя из-под крана, хлынувшая на пылающий затылок, слегка приглушила пинки, обрушивающиеся на мозг. Степа почти повис на борту ванны, предаваясь мечтам о холодной бутылке пива.

– Эк тебя перекорежило, – произнес за спиной странно знакомый хрипловатый голос. – А я-то уж думал пал Степан Разин в неравном бою с зеленым змием.

Степа недоверчиво взглянул через плечо, поежившись, когда тонкая струйка стекла с волос и поползла по спине. На пороге ванной стоял человек в темно-синем пальто с такого же цвета платком, закрывавшем лицо до глаз. Разин узнал и голос, и фигуру, однако еще долго он не произнес ни слова. Соображалось сейчас не ахти как, да и зачем было этому человеку приходить к проштрафившемуся сотруднику.

– Скалин, – выдавил он после длительной паузы, – ты здесь зачем? Меня уволили…

«И не твоими ли заботами, а? Решил свалить на меня провал операции, а сам…»

– Да и меня вот хотели, – из-под платка послышался смешок, – уволить, скажем так.

– Только хотели?

– Так я ж не дался. Жить хочется даже таким уродам как я.

Скалин засмеялся каким-то чужим и злым смехом, в котором не было и грамма юмора. Даже злого.

Степа очухался уже до такой степени, что смысл сказанного дошел до него почти мгновенно. Разин провел ладонью по пересохшим губам.

– За что же? – тихо спросил он, – И кто? Я… не понимаю. Это же… Времена же не те…

– Хватит блистать красноречием. "За что", меня не волнует, а вот «кто» и я не прочь выяснить, Скалин засунул руки в карман пальто, вынул мобильник и бросил его Степе.

– Тот кретин, что пришел за мной, умер слишком рано. Поторопился я… Но кое-какая информация есть.

Степа уставился на фотографию. Его бедный отравленный алкоголем желудок глухо заворчал, едва Разин увидел посиневшее лицо с выпученными глазами и вывалившимся языком.

– Долго он у меня в руках трепыхался, пока не подох, – равнодушно сказал Скалин.

– Галанин Пашка, – отводя глаза от снимка растерянно сказал Степа. – Тоже из сталкеров.

– Из сталкеров, – Скалин задумчиво поморгал. – Ну раз из сталкеров, то… Если собака нагадила, все претензии к хозяину. Кадышеву придется ответить на пару вопросов. Хочешь поприсутствовать при этом?

Степа молча посмотрел на стоявшую в дверях фигуру. Некогда голубые, а теперь налившиеся густой синевой и в паутине красных жилок глаза Скалина сверлили Разина. Во время этой паузы Степа с трудом подавлял в себе желание убежать отсюда подальше. Лицо на фотографии молча твердило, что бегство будет самым лучшим решением. И почти в тот же миг Разин понял, почему.

Прежний Скалин никогда не убил бы человека вот так. Степа представил себе пальцы всегда спокойного и в общем-то добродушного сталкера, сжимающие горло живого существа с безумной силой. Выдавливающие жизнь каплю за каплей, а затем равнодушно нажимающие на значок камеры в телефоне. Со Скалиным что-то случилось. И это что-то Разину решительно не нравилось.

– Скалин, зачем ты так, – вырвалось у Степы, помимо воли снова взглянувшего на почти раздавленную шею Галанина. – Самооборона и все такое, но это… это…

– Скалин, говоришь? – сталкер засмеялся шипящим смехом и ухватился за скрывающий лицо платок. – Нет, Степа. Я даже не знаю, о ком ты.

Платок слетел на пол. Разин отшатнулся, зажмурив глаза и с трудом подавив крик.

– Скал, – донеслось до него. – Скалина сожгли, приятель. Добро пожаловать в комикс. Теперь можете звать меня майор Скал.

Тут Степин желудок перестал сдерживаться и снова заставил хозяина перегнуться через борт ванны.

– Плохое имя, что ли? Скал же по-английски «череп»? У урода и имя уродское должно быть, в целях гармонии, – пробормотал майор, возвращая платок на место. – Кстати Крабу наверняка бы понравилось.

Темнота накрыла город уже два часа назад. Полковник Кадышев направлялся домой. Служебная машина разбрызгивала лужи, не обращая внимания на случайно облитых грязью прохожих, непредусмотрительно оказавшихся поблизости от края дороги. «Грязный босс» еще не знал, что Павла Галанина недавно отвезли в морг. Ему вообще не хотелось больше ничего знать об этом деле. Государственная машина распорядилась своим правом на жизнь Е. В. Скалина и больше здесь не о чем было говорить. У каждого из нас есть всевозможные права, лимитированные кем-то, у кого их больше. У Кадышева, например, тоже было одно право, которое ему очень нравилось. Право жить за городом, где воздух еще не так загажен, как в центре. Поскольку пост полковник занимал не самый высокий, можно было не стеснятся. Будь он президентом или премьер-министром, тогда другое дело. Приходилось бы жить там же где народ и дышать тем же воздухом из чисто политических соображений. Совсем скоро простые граждане поймут, что в наш загазованный век престижно жить как раз таки не в центре, а на окраине. Именно там пока можно подышать в свое удовольствие. Если к моменту такого прозрения, все власть предержащие окажутся за городом, поднимется несусветный хайп в стиле: «Мы тут задыхаемся, а они…».

– Владимир Николаевич, – добродушный голос шофера прервал ленивый ход мыслей Кадышева, – вы просили напомнить насчет магазина.

– Ах да, – полковник рассеяно кивнул. – Спасибо, Леша. Тормозни возле какой-нибудь лавки.

Темно-вишневый "мерс" замер возле небольшого магазинчика, стилизованного под некое подобие супермаркета, чья вывеска сияла всеми оттенками трупно-синего цвета.

Да, мысли полковника не отличались оптимизмом и весельем. И вовсе не потому, что выгнали Разина, а Скалина вообще приказали… Кадышев по привычке заглушил окончание фразы, так как не позволял себе даже мысленного разглашения очередной грязной тайны. Ни Разин ни Скалин не представляли для полковника интереса, его злила лишь непосвященность в то, что Кадышеву знать не полагалось.

Уловив косой взгляд продавца, он поспешно схватил батон, пачку молока и сигареты. Расплатившись, Кадышев подошел к машине. Зажав хлеб под мышкой, он с трудом открыл дверцу, неловко вывернув пальцы. Повернувшись к сидению задом, полковник осторожно сел, втянув в салон ноги.

– Поехали, Леша.

Холодный металл прикоснулся к виску. Сама собой захлопнулась дверца машины. Хлеб, падая мелькнул своим пропеченным боком. Кадышев осторожно скосил глаза и увидел зажатый в чье-то руке пистолет, заканчивающийся глушителем, уткнувшимся в голову полковника.

– Здравствуй, Владимир Николаевич.

Машина Кадышева стояла сбоку от магазина. Благодаря этому полковник был освещен светом его витрины, тогда как говоривший оставался в тени. В такой ситуации, лучшее, что можно было сделать, это постараться успокоиться и ждать, когда с тобой заговорят и объяснят, какого черта им понадобилось.

– Успокоился, – удовлетворенно произнес голос. – Вот и молодец.

Пистолет отодвинулся и исчез в темноте. Непроизвольным движением полковник поднял руку и коснулся виска, стараясь стереть с него ощущение смертельного холода.

– Извини за ствол, но мне хотелось, чтобы ты сразу понял, что к чему.

Все было действительно понятно. Если вы служите в ФСБ в чине полковника, то очень вряд ли кто-нибудь приставит к вашей голове пистолет без особой причины. И тут уже бесполезно кричать что-нибудь вроде «да вы знаете, с кем имеете дело». Они знают и именно поэтому без сомнения чувствуют себя достаточно сильными, чтобы наплевать на все твои угрозы.

– Что вам нужно? – полковнику пришлось заговорить первым, поскольку чувствовалось, что его сосед делать этого не собирается.

– Всегда мечтал покататься с тобой по Москве. Красивая она – столица. Особенно ночью и вдвойне особенно из окна твоего шикарного «мерса». Знаешь, мне всегда хотелось иметь что-то подобное. Поехали, Степа.

Кадышев вскинул глаза. Водитель, занявший место исчезнувшего Алексея, на мгновение повернул голову, всматриваясь в зеркальце заднего вида.

– Разин! – воскликнул полковник. – Если это ты, то значит…

Он повернул голову и с растущим страхом взглянул в темноту. Машина плавно переместилась поближе к проезжей части. Яркий уличный свет поплыл по салону, медленно обрисовывая то, что поначалу Кадышев принял за маску, купленную в магазине приколов.

– Главное, что глаза целы, – майор оскалил зубы, став еще больше похожим на высохший труп. – Могло быть гораздо хуже, как говорит мой врач.

Полковник не был трусом, но мало кто останется спокойным, сидя рядом с озлобленным и изуродованным человеком, у которого есть все основания считать тебя врагом. По той простой причине, что ты пытался его убить. Затевая перестрелку, лучше всего выстрелить первым, и совсем здорово при этом еще и попасть. Ведь противнику принадлежит следующий выстрел.

Лоб Кадышева покрылся испариной. В такие минуты, когда смертельный страх холодом стискивал сердце, полковник предпочитал побыстрее расставить точки над i. И это не было проявлением храбрости. Гиена тоже способна яростно защищаться, но только тогда, когда ее припрут в угол.

– Хватит танцевать вокруг да около, – хрипло сказал Кадышев. – Выкладывай, что тебе нужно и уматывай.

Скал ухмыльнулся, но отвечать не спешил. Полковник обеспокоено покосился на окно и с некоторым облегчением заметил, что машина движется по ярко освещенной улице, по направлению к центру. Значит убивать его не собираются. Для такого дела выбрали бы менее людное и светлое место. Кадышев стряхнул с себя оцепенение и приободрился.

– Ну так что? – переспросил он более уверенным голосом. – Имей в виду, охрана скоро подъедет, я…

– Имена и кода вызова двух лучших «механиков» нашего ведомства.

Полковник недоверчиво рассмеялся. Но потом вдруг сообразил, что человек с таким лицом шутить не будет.

– Ты спятил, Скалин, – спокойно сказал Кадышев. – Ты представляешь, какой ор поднимется, если вдруг я отдам тебе их? Как я это объясню?

– Постарайся. Сделай мне подарок.

– С какой стати?

Скал наклонил голову к груди полковника и повернул шею, глядя снизу вверх в глаза Кадышева.

– Вот с этой стати, – рука майора сделала плавное движение, описывая овал вокруг лица. – Ну подумай, разве можно в чем-нибудь отказать такому красавцу. Кстати, твоя шестерка Галанин, прежде чем я раздавил ему горло, успел мне кое-что пискнуть.

Помертвевший полковник мгновенно вспомнил все, что мог узнать майор из такого источника, но, прежде чем он вытащил на свет нужный факт, Скал ему помог.

– Так куда ты дел эту сучку из ресторана? Как думаешь, Сомову, нашему доблестному генералу понравится эта твоя шалость?

Выстрелив двумя вопросами, майор засмеялся и ушел в тень, откинувшись на сидение. Кадышев закрыл глаза. Именно Галанин был одним из тех, кто забрал девчонку с места перестрелки. С этого момента официально она умерла.

Для всех, в том числе и для Сомова.

Капли пота, покрывавшие лицо Кадышева мгновенно увеличились в размере и заледенели. Зачем было отправлять в больницу Галанина? Болван я, болван…

– Нехороший ты человек, полковник, – донесся до него усталый голос Скалина. – Не хочешь по доброте душевной мне помочь. Приходится вот вытягивать из тебя сокровенное. Ну, так как насчет «механиков»?

– Спрашивай у Сомова, – поддавшись вполне понятному чувству озлобления сказал Кадышев. – От меня ты ничего не услышишь.

– Ладно, – вздохнул Скал. – Попробуем по-другому.

Полковника сильно рванули за лацканы, разворачивая вправо. Молниеносным движением лоб майора врезался в переносицу Кадышева, почувствовавшего, как в голове разорвалась бомба. Рука Скала вцепилась в горло полковника. Полуослепший от боли Кадышев глухо вскрикнул.

– Знаешь, ты мне очень нравишься, полковник, – голос майора оставался спокойным. Закрывший глаза Кадышев ощутил сильный нажим на веки. – А потому хочу сделать тебе любезность и избавить от проблем со зрением в старости. Как говорится, есть глаза есть проблемы, нет глаз нет проблем.

Полковник ощутил, как медленно голова пошла кругом. К горлу подкатила тошнота, усиленная вкусом крови, текущей из разбитого носа. В ушах начало звенеть. В такие минуты каждый способен отличить правду от лжи, блеф от спокойной уверенности. Кадышев понял, что Скалин сделает так как сказал.

– Код запроса для Москвы – 0860, 10–50, подтверждение – «Секира», – захлебываясь затараторил полковник, понимая, что дальше молчать нельзя. – Для Петербурга – 0175, 11–37, подтверждение – «Карма». – Скал немного разжал пальцы, давая Кадышеву глотнуть воздуху. – Способ обращения: «Московское время – день и час». Местный телефон связи – 217-35-82.

Майор отшвырнул от себя Кадышева, уткнувшегося головой в спинку сидения.

– Тормози, Степа.

"Мерс" свернул за угол в проходной двор, приткнувшись между мусорным контейнером и грудой камней. Скал немного помедлил, глядя на хватающего воздух полковника.

– Мне чертовски хочется тебя убить, Владимир Николаевич, – сказал он. – Придумай что-нибудь для начальства насчет «механиков». Не заставляй семью тратиться на похороны.

Хлопнули дверцы. Трясущейся рукой Кадышев полез в карман за платком. На переднем сидении зашевелился очнувшийся водитель.

– Владимир… Николаевич, вы как там… в порядке… все?

«О, да. Все просто прекрасно.»

– Владимир…

– Все нормально, – заорал полковник в покрасневший платок. – День удался на славу, твою мать.

Через час после того, как Скал с Разиным покинули машину Кадышева, генерал Сомов, прослушав запись разговора майора с полковником, понял, что наживка проглочена. Вытащив ультрасовременный «ноутбук», какой и полагалось иметь главе ФСБ, генерал вышел в «интернет». Несколько мгновений спустя электронное сообщение запечатали в электронный конверт и отправили.

В ту же ночь, генерал Ди Маршан вызвал к себе командира группы «Регистан», подготовленной для операций на российских просторах.

– Ну, что ты думаешь обо всем этом, – Разин высматривал такси. Взгляд майора задумчиво скользил по земле.

– Завтра ты свяжешься с «механиками».

– Я не совсем понял, как.

– 0860 – это номер, на который посылается сообщение в этом вот мессенджере. 10–50 – код подтверждения. Соответственно 0175 и 10–37 для Петербурга. Оставишь сообщение: «Московское время – 10 часов 00 минут. Среда». К сообщению для Москвы добавишь слово «Карма», а для Питера – «Секира». После получения запроса в среду в 10.00, «механики» должны позвонить по телефону связи в Москве и сообщить, где они. Твоя задача, как специалиста – перехватить звонок.

– Но ведь Кадышев сказал Карма для Мос… – заикнулся было Степа, но тут же умолк, остановленный взглядом майора.

– Для Москвы – «Карма», – холодно повторил Скал, – для Питера – «Секира». И никак иначе. На все есть свои причины, Степа.

Неподалеку замаячил зеленый огонек.

– А ты, значит… – Разин замахал рукой вынырнувшему из-за поворота такси.

– А я значит нанесу визит твоей старой знакомой. Надо посмотреть, вдруг ей там слишком хорошо.

2

Гарпию спасла темнота и нервозное состояние федералов, впервые столкнувшихся с ожившими покойниками. Девушка лежала на постели, неподвижными глазами глядя на потолок и пыталась вспомнить, кто она и что с ней случилось. На теле приятным, но странноватым теплом пульсировали три точки. Вскоре, однако, тепло переросло в тяжелые удары толстенной иглы, немилосердно вонзающейся в плоть. Закусив губу, Гарпия терпела и не кричала от боли просто по привычке. Правда, что это за привычка ей также было невдомек.

Чтобы отвлечься, она принялась рассматривать окружающую обстановку. Легче всего было смотреть на потолок. Безукоризненно белый, подвесной, с круглыми глазами мягко светящихся ламп, неожиданно погасших через несколько минут после того, как Гарпия пришла в себя. Простыни, осторожно и медленно ощупанные негнущимися пальцами, оказались шелковыми. Приложенное для этого открытия усилие, высосало остатки сил из истерзанного тела. Боль возросла до неимоверных размеров. Стиснув зубы, Гарпия тихонько застонала.

Если это и была больница, то наверняка очень крутая. Едва только прозвучал этот еле слышный стон, раздался звук открываемой двери. Мягкий шорох чего-то, плавно ползущего в сторону. Уверенная поступь и хруст накрахмаленного халата, белоснежную чистоту которого Гарпия заметила краем глаза могли принадлежать только врачу. Девушка осторожно скосила глаза.

– Здравствуй, – сказал повзрослевший и отпустивший бороду Васька Мальцев – Здравствуй, Илонка. Давно не виделись.

«Васька Мальцев! Боже мой! Ты как здесь?! И…»

Все эти возгласы прозвучали в ее голове. Сознание дало трещину и начало разваливаться на две половинки. Неожиданно мигнуло солнце за окном, разбитое на множество стеклянных осколков. Она с ужасом увидела горящий вагон, кренящийся на бок, чтобы придавить ее своим многотонным телом.

Мягкая прохладная ладонь легла на лоб, прогоняя кошмарное видение. Илона ощутила текущие по щекам слезы и одновременно вспомнила.

Вспомнила свое давно похороненное имя.

– Илонка, – с неловкой мужской нежностью сказал Василий. – Илонка Ленс. Не увидел бы сам, не поверил бы.

Она приоткрыла глаза, чтобы еще раз перепроверить реальность происходящего. Несколько вымученно улыбающееся лицо Васьки не растворилось. Более того, Илона услышала шелест кондиционера и прилетевший со стороны окна ветерок прогнал остатки тумана в голове.

Она засмеялась. И закашлялась.

Василий немного неловко засуетился. Сунул ей в рот какую-то мерзкую на вкус таблетку. Она яростно разгрызла ее, но даже это не смогло заглушить рвущийся наружу смех.

– Да, Васенька, – Илона с трудом расслышала собственный голос. – Это, кажется, действительно я.

Васька пристально взглянул ей в лицо и тоже засмеялся. Он расстегнул пуговицу халата, чтобы достать из кармана платок.

Илона почувствовала, как смех внутри стихает. Не понимая, что происходит, она ощутила сжавшиеся до боли зубы. Где-то глубоко в сердце вспыхнула непонятная злоба, вызванная ни чем другим, как формой офицера ФСБ, на миг показавшейся между накрахмаленными полами халата.

– Что со мной, Вася? – на самом деле она спрашивала не его, а себя. – Я не помню… У меня… какая-то чертовщина в голове.

– Неблагодарная скотина, – прозвучало в голове. – Это ты так обо мне?

Илона стиснула пальцами виски. Мерзкая таблетка подействовала. Игла перестала вонзаться в тело. С головой обстояло хуже. Голос внутри не исчез. Продолжал что-то невнятно шептать.

– Ты воскресла, – серьезно сказал Василий, осторожно присаживаясь на край кровати. – И это самое настоящее чудо. Думаю, надо радоваться, а не задавать вопросы. Лечиться, выздоравливать. Это сейчас самое главное.

Он помолчал, а она сжалась, ожидая продолжения так хорошо начавшейся фразы.

– По крайней мере пока, – закончил Василий.

Он больше не улыбался.

Те, кто знал о существовании этой больницы звали ее Клиника 15. Все давно забыли, когда, как и почему появилось это название. В годы благословенно-проклятого застоя здесь лечилась партийная номенклатура. В то время, когда во всей стране царил протекционизм и для того, чтобы получить любое теплое местечко достаточно было иметь некоего родственника, обладающего более высоким постом, чем тот на который метил ты, персонал клиники подбирался только по одному признаку – высокому профессионализму. Никакие связи не могли обеспечить бездарю место в Клинике 15.

Застой миновал. Власть предержащие получили возможность обеспечивать себе лечение за рубежом, и надобность в номенклатурных больницах отпала. Как раз в это время Клиника 15 прекратила свое официальное существование. Ни в одном списке больниц она теперь не значилась.

Тем не менее пациентов здесь принимали. Но только тех, кем по тем или иным причинам заинтересовались правительственные спецслужбы.

Когда полковник Кадышев выслушал сбивчивый доклад оставшихся в живых агентов группы Давыдова, решение о помещении Гарпии в Клинику 15 пришло само по себе. Помимо врачей, в персонал этого заведения входило множество специалистов по изучению экстраординарных человеческих способностей. Гипнотизеры, экстрасенсы, парапсихологи и прочие, обследовали очередного «экстраординарного», давали авторитетное заключение, передававшееся затем в особый отдел ФСБ, занимавшийся «изучением возможностей использования в военных целях людей с паранормальными способностями».

Скал, использовав в разговоре с Кадышевым информацию, полученную от Галанина, вовсе не ожидал, что она произведет желаемый эффект. Он решил припугнуть ею полковника только потому, что Галанин пытался с помощью этих сведений спасти себе жизнь. И теперь майор гадал, почему так испугался Кадышев. Впрочем, испуг был понятен, непонятно было другое.

Почему он так быстро сдался? Хватило небольшого шантажного фактика и однократного применения силы. Почему? При всех своих недостатках ГБ вовсе не был таким уж трусом.

Сегодня утром Скал получил еще одно настораживающее известие. Его приятель, входивший в тот самый особый отдел ФСБ, сообщил, что смерть Галанина приписывают неизвестному. Никаких мер по розыску Скалина не предпринимается. Похоже, что несмотря на бесспорную осведомленность и Сомова и Кадышева в вопросе о личности убийцы Галанина, Скала оставили в покое.

И как раз после того, как ему удалось расколоть «грязного босса».

«Удалось ли? Расколол ли я его или же ему приказали расколоться? Если приказали, то чего ради им было отдавать мне двух лучших «механиков»? И пытаться меня убить?»

Доходя в своих размышлениях до этого места, майор неизменно возвращался к вопросу, вертевшемуся в его голове постоянно. Он никак не мог понять, за что его приговорили к смерти. Совершенный им промах был не настолько серьезен, чтобы повлечь за собой ТАКОЕ наказание. А раз смерть Кожухова здесь ни при чем, значит…

Значит врезали всем, кто соприкоснулся с «Капеллой». Смирнову, Нилиной, Разину и Скалину. Люди Давыдова хоть и были предупреждены об осторожности, но причину этого Степа им не объяснял. Смирнов и Нилина отделались легче всех, вероятно потому, что когда их допрашивали, они не упомянули о «Капелле», выразив тем самым несерьезное к ней отношение.

Скал стиснул руль. В последнее время он все чаще и чаще замечал, как от гнева темнеет в глазах. За всю свою жизнь майор ни разу не творил себе кумиров и ни разу не создавал себе образ врага. И лишь недавно этот самый образ предстал перед ним во всей красе.

Скал начал медленно и методично бить ладонями по ребристой поверхности руля, не обращая внимания на боль. Он прекратил это занятие только после того, как баранка стала скользкой от крови из разбитых рук. После этого майору немного полегчало.

– Черт с ним, – пробормотал Скал, тяжело дыша. – Со мной играют, это очевидно. Но пока все идет так, как и задумано. Упав в бурную реку, лучше всего экономить силы и потихоньку плыть по течению, пока не подвернется какое-нибудь бревнышко.

Его машина стояла в скверике у небольшого кирпичного дома, являющегося корпусом Клиники 15. Главное здание – пятиэтажный кирпичный куб, возвышалось прямо перед ним.

За этими вылизанными до блеска стенами скрывалась ниточка, ведущая к тем, кто превратил майора в урода, лишил работы и едва не прикончил.

Скал поймал себя на мысли, что почти те же самые мысли приходили к нему в голову в тот проклятый день, когда он, все еще красивый и самоуверенный, стоял перед гримеркой музыканта.

Да, да. Пусть лучше будет безликий музыкант, чем Макс Кретов. Почему-то при мысли об убийстве школьного приятеля все еще неуютно. Музыкант – другое дело. Тут никакого неудобства… И потом, к черту его. Смерть пешки – это ерунда. Мне не нужны фигуры, мне нужен шахматист.

Он глухо захрипел от бессилия и невозможности утолить жажду мести немедленно.

Ничего, ничего. В среду прибудут «механики» и в их компании Скал сможет наворотить черт знает что.

Даже если они часть какой-то непонятной мне игры, поиграем до поры до времени.

– И тогда никто не вырвет у меня из-под носа эту сучку, – прошептал майор, пристально вглядываясь в здание Клиники15. – Я из нее выбью все, что она знает. А потом дойдет черед и до музыканта. Даже если со мной играют, нужно просто понять правила и все.

Послышался шум мотора. Откуда-то сзади вынырнул роскошный спортивный автомобиль, серебристого цвета. Взглянув на номер, майор слегка повернул руль в сторону и нажал на газ, перегородив проезд к больнице. «Тойота» взвизгнула тормозами и слегка ударилась о заднее крыло. Из серебряной красавицы после нескольких возмущенных гудков вышел мрачный молодой человек из той породы людей, которым в жизни все далось легко и сразу. Шевельнув губами в беззвучном ругательстве он направился к досадной помехе.

– Может быть вы все-таки освободите дорогу? – с трудом сдерживая раздражение спросил мужчина, постучав костяшками пальцев по крыше машины майора. – Мне как бы на работу пора.

– Скажите, доктор, – донеслось до него снизу, – у вас мобильник с собой?

– Что?

Врач с негодующим возгласом наклонился и заглянул в стекло машины.

Скал повернул к нему улыбающееся лицо.

– Вы не поверите, дорогой мой. Чертовски нужен мобильник.

Главврач Клиники 15, так во всяком случае было написано в его документах, рассеяно нажал кнопку на пульте.

– Семен Андреевич, – почти неискаженный голос секретарши полился из динамика ровной, официальной волной. – Горский звонил.

– Кто? – вяло поинтересовался главврач и добавил с неким раздраженным оправданием в голосе. – Я же не обязан помнить весь персонал.