Глава 6

Не песня услаждает их дикие сердца,

Левши-солдаты бьются до самого конца,

А выслушав историй и сказок целый рой,

И ураган поймают, и зверя под горой.

Если бы не бронзовая табличка, почти незаметная на фоне внушительного георгианского фасада, никто бы не догадался, что в этом пятиэтажном городском доме расположен магазин редких книг. И все же это был он – Новый книжный. Вход в него скрывал портик с колоннами, заглядывать под который не пришло бы в голову никому, кроме людей сведущих.

К удивлению Сьюзен, едва переступив порог, они уткнулись в другую дверь, массивную и очень старую с виду. Бронзовые створки украшали фигуры двух бородатых великанов с шипастыми дубинками на плечах. Глазами великанам служили камни – прозрачные и такие сверкающие, что их можно было принять за бриллианты, будь они поменьше. Первая дверь захлопнулась за Мерлином и Сьюзен, глухо щелкнув замком.

– К нам иногда наведываются незваные гости, – пояснил Мерлин и, шагнув вперед, нажал на кнопку звонка возле второй двери. – Ничего, сейчас откроют.

– Прекрасная работа, – ответила Сьюзен, которая внимательно разглядывала бронзовые створки.

– Гог и Магог, – охотно прокомментировал Мерлин.

Прозрачные глаза гигантов вдруг вспыхнули, заставив девушку отпрянуть.

– Дверь изготовил Великий Рондельчайд, изобретатель и маг, в тысяча восемьсот девяносто девятом году, – сказал Мерлин. – Он был праворуким. Настоящее имя – Рональд Биггинс. Чего он только не изобрел за свою жизнь: аппаратуру для иллюзионистов, исчезательные шкафы и все такое прочее. Обожал эти штуки. Нашим клиентам они тоже нравятся.

– А она что-нибудь делает? – спросила Сьюзен. – Я хочу сказать, эта дверь, она волшебная?

– Нет, – ответил Мерлин. – В глазах электрические лампочки, только чтобы видеть, кто пришел. Но дверь очень солидная – двухдюймовые бронзовые листы на стальном каркасе.

Сьюзен подняла голову. В потолке поблескивал странный кусок стекла.

– Одностороннее зеркало, – догадалась она.

– А вот оно как раз волшебное, – сказал Мерлин. – Две горсти воды, зачерпнутые из… ну, скажем, священного озера… с двух противоположных берегов одновременно. Будь зеркало побольше, ты могла бы шагнуть сквозь него прямо туда. Правда, ничего интересного ты бы все равно не увидела. Так, обычная столовая. Тебе не понравилось бы. Идем.

Бронзовые створки вздрогнули, с гулом и лязгом поехали в стороны, но застопорились на полпути. Один великан скрылся внутри стены, второй остался снаружи. В отверстие между ними Сьюзен увидела очаровательную уютную библиотеку, где массивные люстры лили с потолка электрический свет на шесть рядов книжных стеллажей. На застекленных полках стояли книги – старинные тома в переплетах из красной, черной, синей и зеленой кожи или клееного холста; попадались и более экзотические экземпляры, в обложках из металлических пластин или звериных шкур. В торце каждого стеллажа располагалось старое кожаное кресло, которое словно приглашало погрузиться в его уютные глубины и начать читать.

Прямо у входа два длинных стола красного дерева были буквально погребены под антикварными книгами. В проходе между ними Мерлина и Сьюзен ждал книготорговец средних лет с яркими глазами и необыкновенно длинной бородой, заплетенной в три косы. Большой передник с многочисленными карманами почти скрывал поношенный синий костюм с затертыми до зеркального блеска локтями, оставляя на виду клетчатую рубашку и потрепанный галстук-бабочку. На правой руке у продавца была хлопчатобумажная белая перчатка, а еще Сьюзен заметила на его переднике узкий карман-чехол, чтобы класть тонкий длинный нож для бумаги.

– Дверь опять заело, – сказал он. – На полу-Гоге, как мы обычно говорим. Добро пожаловать домой, Мерлин. Все уже с ног сбились, вас ищут.

– Значит, Одри все же добралась до вас?

– Добралась и принесла новость, неслыханную и довольно тревожную, – ответил тот. – Никто и не припомнит, когда гоблины в последний раз осмеливались вытворять такое при солнце, по крайней мере не в нашу бытность. О, прошу меня простить, я заболтался. Вы, наверное, Сьюзен? Меня зовут Эрик. Могу я предложить вам полотенце?

Сьюзен оглядела себя. За последние несколько часов с ней случилось столько всякого, что она даже забыла про свой мокрый до нитки комбинезон и облепленные грязью ботинки. Мерлин тоже промок, но все равно выглядел как картинка, а мокрое платье на нем – как каприз сумасбродного фотографа из модного журнала.

– Мм… да, пожалуйста, – сказала она, верно истолковав косой взгляд Эрика – тот боялся, как бы она случайно не закапала книги.

– Проходите сюда. Вон там, за столами, вход в служебные уборные, – сказал Эрик. – После чего вас будут ждать наверху.

– Предки уже здесь? – спросил Мерлин. – И Меррихью тоже?

– Да, сегодня они здесь, оба, – сказал Эрик и, помешкав, добавил: – Удачи.

Мерлин скорчил гримасу и протянул ему терновую палку:

– Передай Одри, когда она вернется, ладно?

Эрик кивнул и сунул палку в подставку для зонтов, сделанную из пня какого-то дерева. Подставка раскорячилась у двери, корни, хотя и подпиленные, занимали жутко много места; из выдолбленного нутра торчали еще несколько похожих палок, пара антикварных черных зонтов с ручками из слоновой кости и двуручный меч с бронзовой рукояткой в виде двух переплетенных драконов – здоровенный, выше Эрика.

– Может быть, розу тоже взять? – спросил Эрик.

– Э-э-э… не нужно, я сама подержу, – отказалась Сьюзен.

Она не знала, на что ей сдался этот цветок, просто чувствовала, что ей хочется рассмотреть его получше, как только представится возможность. Совсем недавно она видела, как гнется стебелек и колышутся лепестки, и даже теперь, когда цветок стал неподатливым и твердым, словно стекло, он сохранил естественность и индивидуальность, отличающие истинные произведения искусства от фабричной штамповки.

Идя следом за Мерлином, Сьюзен старалась не вертеть головой, чтобы вода с ее волос не капала, упаси бог, на книги. Тома были старыми, потертыми, без суперобложек, и читать названия, не поворачивая головы, не получалось, но некоторые, вытисненные золотыми или серебряными буквами, Сьюзен все же разглядела – больше потому, что хорошо знала и сами книги, и их авторов: «Буря», «Айвенго», «Доводы рассудка», «Грозовой перевал» – Шекспир, Вальтер Скотт, Остин и Бронте. Какое-то время они шли вдоль полок, сплошь занятых Библиями, в том числе старинными, и вдруг взгляд Сьюзен уткнулся в витрину, возле которой девушка потрясенно сбилась с шага: «Поэтические наброски» Уильяма Блейка соседствовали в ней с первым изданием «Семи столпов мудрости» Т. Э. Лоуренса, а венчало потрясающую подборку первоиздание всех пьес Шекспира.

У самого выхода из комнаты был большой шкаф, где книги стояли не корешками, а обложками вперед. Сьюзен опять замерла, узнав в них любимцев многих поколений детей: «Ящик наслаждений» Джона Мейсфилда; книги о Нарнии К. С. Льюиса; «Ослик подрезчика торфа» Патрисии Линч; «Очарованная зима» Виктории Уокер; «Черные сердца в Баттерси» Джоан Эйкен; исторические романы Розмари Сатклифф, в том числе «Серебряная ветвь», которую сама Сьюзен особенно любила в детстве; «Власть Трех» Дианы Уинн Джонс; «Странный камень из Бризингамена» Алана Гарнера; «Пятеро детей и Оно» Э. Несбит и многие другие. Сьюзен не раз брала в библиотеке точно такие же книги, только зачитанные почти до дыр, а эти были новехонькими, в целых, покрытых защитной пленкой суперобложках.

– Ох уж эти детские писатели, – вздохнул Мерлин. – Опасная компания. Вечно доставляют нам неприятности.

– Как так? – удивилась Сьюзен.

– Ну, не нарочно, – смилостивился Мерлин, открывая дверь. – Но один ощупью подберет ключ к какому-нибудь древнему мифу, другой выпустит на свободу то, чему лучше оставаться в неволе, – и сразу давай писать об этом в книжках. Детские сказки – это ведь, знаешь ли, не сплошь выдумки. Идем.

Сьюзен оторвалась от книг и шагнула за Мерлином в тесный кабинетик, где из-за двух бюро с откидными крышками, старого каталожного шкафа на шесть ящиков и стойки для оружия с шестью винтовками «Ли-Энфилд.303» было негде повернуться. Винтовочные штыки, «Паттерн Суорд» 1907 года выпуска, лежали на специальной полке. Под ней помещался потертый зеленый ящик для амуниции с желтой трафаретной надписью на боку: «Патроны 303. ПУЛИ 303».

В задней стене кабинета была дверь, через которую Мерлин вывел Сьюзен в узкий, обшитый панелями коридор с двумя дверями по левую руку и просторной лестницей по правую. Одну дверь украшало изображение дамской шляпки, другую – мужского цилиндра.

– Какую уборную предпочитаешь? – спросил Мерлин. – Полотенца есть в обеих, одежда тоже. Можешь переодеться, если захочешь. Правда, из одежды одни спецовки, и те огромные, как аэростаты. Похоже, мы скупили все, что не сносил за войну Черчилль[4]. Зато они сухие.

– А ты будешь переодеваться? – с подозрением спросила Сьюзен.

Образ Мерлина, облаченного в спецовку размером для Черчилля, как-то не укладывался у нее в голове.

– Потом, – ответил Мерлин. – Но тебе рекомендую, а то ты и правда очень грязная…

Сьюзен внимательно оглядела себя, убедилась, что это действительно так, и шагнула к двери со шляпкой. Она рассчитывала, что там будет почище – в пабе она, среди прочего, мыла уборные и хорошо представляла себе разницу между ними.

Когда десять минут спустя она вышла, Мерлин уже ждал ее в коридоре. Он ухитрился отчистить свое голубое платье, а мокрые волосы завернул в тюрбан из полотенца – и почему-то выглядел совсем не глупо, а так, будто это был последний писк моды, которую Мерлин сам же и придумал.

Но Сьюзен не стала завидовать элегантности Мерлина. Вопреки его заверениям, ей удалось отыскать в уборной спецовку своего размера, к тому же с поясом, который в магазинах подержанной одежды обычно отсутствовал напрочь. Спецовка сидела как влитая, а многочисленные удобнейшие карманы с лихвой компенсировали неприятное покалывание грубой хлопчатобумажной материи. Свою одежду она завязала в узел и теперь чувствовала себя киношным бродягой, странствующим в поисках работы, – в фильмах тридцатых годов те всегда выглядели чистенькими, умытыми, а потому совершенно неправдоподобными.

– Как ты нашла костюм по размеру? – удивился Мерлин. – Я сто раз искал, причем в обеих уборных! Бесполезно, одни переростки! Есть еще такие?

– Нет, – ответила Сьюзен.

– Ну вот, как всегда, – огорчился Мерлин.

– А что там за обувь? – спросила Сьюзен.

В просторной уборной, которая походила скорее на школьную раздевалку, чем на туалетную комнату, девушка обнаружила не только полки с аккуратно свернутыми синими спецовками, но и другие, с рядами черных ботинок, отполированных до зеркального блеска. Все были большими, неуклюжими и, вне всякого сомнения, неудобными.

– Церемониальная обувь, – сказал Мерлин и передернул плечами. – Которую нам иногда приходится надевать. Ладно, пошли. Дядюшка Торстон и тетушка Меррихью заждались.

Сьюзен сделала два шага и остановилась. Центральная лестница оказалась старше остального дома – средневековая, а не георгианская, с черными дубовыми перилами и ступенями из грубых досок. Подняв голову, девушка увидела, что лестничный колодец уходит вверх на шесть этажей – ровно на один больше, чем она насчитала снаружи. Еще три или четыре пролета вели вниз, где ступеньки терялись в непроглядной тьме: электричества и даже антикварных масляных ламп, как наверху, там не было.

– Да, там что-то вроде пентхауса, с улицы не видно, – беззаботно бросил Мерлин. – Вниз лестница уходит еще на несколько этажей. Этот дом построили вокруг другого, куда более старого, а тот возвели поверх совсем древнего. Пошли.

– Подожди, мне надо подумать, – упрямо сказала Сьюзен и уселась прямо на ступеньку. – Вообще-то, после всего, что со мной случилось, я имею полное право биться в истерике, рыдать и молить, чтобы меня избавили от этого кошмара.

– Вот как? – спросил Мерлин и начал подниматься по лестнице. – И что же, с тобой все в порядке?

Сьюзен подумала и кивнула.

– Да, – сказала она. – Наверное, это просто отсроченный шок. Скоро начну молоть всякую чушь. – Подумав немного, она добавила: – Вообще все это даже не показалось мне… таким уж неожиданным.

– Что именно? Хоровод гоблинов, которые заманили тебя на мифическую Майскую ярмарку?

– Ну да… – подтвердила Сьюзен и нахмурилась. – Может, я просто слишком мало знаю и потому не боюсь.

– Может быть, – согласился Мерлин, хотел что-то добавить, но передумал и быстро побежал по лестнице. – Нам наверх! Быстрее!

Сьюзен встала и последовала за ним, но на первой же площадке застыла как изваяние. Слева и справа от лестницы были две двери: стрельчатые, высокие, каждая не меньше восьми футов в высоту, расписанные сценами из пьес Шекспира. На левой двери три ведьмы и Макбет окружили огромный железный котел поразительных пропорций: верхний край находился на одном уровне с головами женщин. На правой двери рука об руку стояли Миранда и Просперо из «Бури», а за их спинами, в глубине темной пещеры на берегу моря, маячил Калибан. Росписи так поразили Сьюзен, потому что они были уменьшенными копиями картин Мэри Хоар, художницы восемнадцатого века, почти забытой. Сьюзен знала о ней от миссис Лоренс, своей учительницы живописи, которая обожала Хоар.

– Это же Мэри Хоар! – воскликнула она и шагнула ближе, чтобы рассмотреть росписи. – Только эти большие… и написаны маслом. Кто-нибудь знает, что они у вас?

– Надеюсь, что нет, – сказал Мерлин. – Мэри Хоар была одной из наших, праворукой. Художники или скульпторы чаще выходят именно из них, а мы, леворукие, обычно пишем стихи или музыку. Насколько я понимаю, эту Миранду художница писала с себя. Да и котел… гм… тоже… хотя не важно.

Но Сьюзен не обратила внимания на то, что Мерлин заговорил о котле, и потому не заметила, когда он передумал. Она стояла, почти уткнувшись носом в одну из дверей, и внимательно разглядывала роспись.

– Если это оригиналы, – заговорила она, – то они, должно быть, написаны около тысяча восьмисотого года?

– Тысяча семьсот девяносто шестой, – отозвался Мерлин. – Послушай, нам правда пора…

– Какая прелесть! – воскликнула девушка и бегом припустила по лестнице наверх. – А еще такие есть?

– Э-э-э… гм… нет, – ответил Мерлин. – В смысле, Мэри Хоар больше нет. Куда ты так несешься?

Сьюзен перескакивала через три ступеньки зараз, но на следующей площадке остановилась и разочарованно выдохнула. Там стояли совсем другие двери: стальные, крашенные серым, с заклепками по периметру. Никто бы не удивился, увидев их на военном корабле. Собственно, именно оттуда они и прибыли: эта пара бронированных дверей закрывала входы в бомбовые погреба «Бенбоу», дредноута флота его величества времен Первой мировой.

– Эти сняты с боевого корабля, – сказал Мерлин, догоняя Сьюзен, которая уже взбегала на следующий марш. – Дом ведь старый, в разные годы его интерьером занимались разные люди, но, поскольку посетителей дальше торгового зала не пускают, сделать все гармоничным не пытались никогда…

– Вы не пускаете посетителей внутрь? – удивилась девушка. – А как же я?

– А ты, видимо, исключение, – отозвался Мерлин. – Интересно, а этого мастера ты узнаешь?

Они достигли площадки третьего этажа, и Сьюзен снова остановилась, разглядывая очередную пару дверей.

– Нет… какие красивые. Немецкая работа?

Старинные полотнища дверей были набраны из липовых филенок, по девять штук в каждом. Их покрывала искусная готическая резьба со сценками из повседневной жизни. Вот крестьяне жнут в поле хлеб, вот меняла взвешивает монеты, вот рыцари на башне, монахи в скриптории, воз с поклажей у дорожной заставы… а вот и книготорговцы со своим привычным товаром и с мечами, припрятанными позади книг, и даже один дракон. Каждая фигурка была вырезана с большой любовью, сценки изобиловали подробностями.

– А ты соображаешь, – сказал Мерлин. – Это работа Тильмана Рименшнейдера. Скульптор пятнадцатого века. Работал по преимуществу в Вюрцбурге, но эти двери сделал на месте, то есть здесь.

– Тоже праворукий? – спросила Сьюзен.

– Нет, он был не наш, – ответил Мерлин. – Просто один из наших оказал ему важную услугу, и мастер расплатился с семьей этими дверями. К сожалению, двери на двух других этажах совершенно обыкновенные, но вообще здесь много произведений искусства, как и в других наших домах. Надеюсь, когда-нибудь я смогу тебе их показать. Придешь пораньше, и перед тем, как выйти куда-нибудь, пройдемся по комнатам, посмотрим. Те, кому мы помогаем, нередко выражают свою признательность, даря нам произведения искусства, а все праворукие – ярые коллекционеры.

– Один балл за «ярых коллекционеров», – сказала Сьюзен, пока они одолевали следующую лестницу; намек на то, что им еще предстоят совместные выходы, она предпочла проигнорировать. – Сейчас не часто услышишь подобное.

– Мы ведь живем в мире книг, – ответил Мерлин, пожимая плечом.

– А леворукие что-нибудь собирают? – спросила девушка, когда они миновали двери следующего этажа, такие банальные, что выглядели бы уместно в школе, где училась Сьюзен, – здании, построенном в середине пятидесятых.

– Оружие, – ответил Мерлин.

На третьем этаже, там, где кончалась главная лестница, было три двери. Левая и правая ничем не отличались от тех, что они видели на предыдущей площадке, – скучные фабричные штуковины из уродливой послевоенной фанеры, примечательные лишь тем, что совершенно не гармонировали со всем остальным зданием.

Третья дверь, прямо напротив лестницы, без украшений, впечатляла шелковистым блеском, какой бывает лишь у очень старого, многократно полированного красного дерева. На ней не было ни ручки, ни замка, только дверной молоток в виде головы льва с кольцом во рту, причем грива бронзового царя зверей распласталась вокруг головы на целый фут.

Мерлин подошел, взялся за кольцо и трижды стукнул.

– Не волнуйся, – сказал он, обернувшись через плечо к Сьюзен. – Они тебе ничего не сделают.

– Что? – удивилась она, ей и в голову не приходило опасаться чего-либо подобного, по крайней мере до намека Мерлина. – О чем это ты?

– Я на твоей стороне, – добавил Мерлин и отошел от Сьюзен.

Дверь распахнулась, открыв узкую лестницу между шершавыми оштукатуренными стенами. На ступенях лежал толстый красный ковер, его удерживали толстые бронзовые прутья, тускло поблескивая в свете старинных газовых ламп. Сьюзен слышала их характерное шипение, пока они поднимались наверх.

– Почему на моей стороне кто-то должен быть? – спросила Сьюзен. – И почему лампы газовые?

– Предки старые, им нравятся знакомые вещи, – ответил Мерлин. – Ну и театральности ради, конечно. Это у нас в крови.

Он продолжал подниматься, а Сьюзен стояла, разинув рот, и смотрела ему вслед. Сколько десятков лет минуло с тех пор, как в Лондоне, да нет, во всей Британии, сменили газовые рожки на электрические лампы? Не найдя ответа, она закрыла рот и пошла за своим провожатым.

Лестница оказалась изрядно длинной: немного погодя со стен исчезли всякие следы штукатурки, и каменная кладка стала видна во всей красе.

Они все шли и шли, и когда, по подсчетам Сьюзен, позади уже осталось столько ступеней, что с лихвой хватило бы на три или четыре этажа, впереди показалась еще одна дверь – из грубо оструганных досок. Мерлин постучал, на этот раз левой рукой в перчатке, и им тут же открыли: на пороге стояла высокая, изящная, удивительно черная женщина лет тридцати, в золотой сеточке на волосах, в длинном, до щиколоток, шелковом платье ярчайшего красного цвета и парусиновых армейских ботинках. Солнце светило ей в спину, так что она производила необычайно сильное впечатление.

В правой руке она держала шариковую ручку с синим эмалевым корпусом, в левой – блокнот. Сьюзен показалось, что кисть левой руки незнакомки покрыта перчаткой из сверкающих серебряных нитей, но, приглядевшись, поняла: свет испускает кожа.

– Кузина Сэм! – воскликнул Мерлин. – Не знал, что ты уже вернулась. Что пишешь – стихотворение?

– Совершенно верно, – сказала Сэм. – Прохожу курс восстановительного чтения и поэтической терапии в тиши своего кабинета после непредвиденных разногласий с Правокатящимися камнями и Среброглазым. Правда, меня внезапно вызвали, чтобы побыть телохранителем при Предках. Похоже, назревает какая-то заварушка.

– И что же ты пишешь? Сонет? Вилланель?[5] Канцону? – спросил Мерлин.

– Лимерик, – серьезно ответила Сэм. – Точнее, цикл лимериков, объединенных сквозной темой.

– Жду не дождусь следующего состязания поэтов, – сказал Мерлин. – А ты…

Тут из-за спины Сэм раздался сварливый женский голос с явным шотландским акцентом.

– Сэм! Это кто, Мерлин с той девушкой? Веди их сюда. Или мне весь день ждать?

Сэм отступила от двери и сделала прибывшим знак проходить. Первым вошел Мерлин, за ним – Сьюзен. Они оказались в просторном, без перегородок, пентхаусе с окнами во всю стену. Из них открывался вид на Гайд-парк на западе и дома к югу от Стэнхоуп-Гейт и отеля «Дорчестер» на севере. Все здания выглядели на удивление приземистыми, хотя Сьюзен могла поклясться, что уж отель-то, по крайней мере, выше магазина книготорговцев. Дождь перестал, и небо снова стало голубым, хотя ему было далеко до той безупречной синевы, которую Сьюзен наблюдала над Майской ярмаркой совсем недавно.

Сэм опустилась на стул у входа и взялась за книжку. Рядом с ней, у стены, стояли меч в ножнах, автомат Калашникова, парусиновая сумка, сквозь ткань которой отчетливо проступали гнутые линии магазинов с патронами, и, наконец, терновая палочка, очень похожая на ту, которая была в такси у Одри. Кисть левой руки Сэм продолжала испускать серебристое свечение, но Сьюзен велела себе не пялиться на нее и через две-три секунды преуспела в этом.

Оторвав глаза от Сэм, Сьюзен увидела другой любопытный предмет – бронзовую фигуру человека в натуральную величину: то ли «Бронзовый век» Родена, то ли его копия. Скорее второе, судя по бесцеремонности, с которой владельцы обращались со статуей – ее использовали в качестве вешалки для верхней одежды. Сейчас ее голову окутывал старомодный тренч от «Берберри» и плащ-дождевик. Эта статуя и еще большой линялый ковер, не то турецкий, не то персидский, были самым примечательным, что имелось в помещении. В целом пентхаус был обставлен непродуманно и скупо: длинная кушетка в стиле ар-деко двадцатых годов составляла компанию трем клубным кожаным креслам из предыдущей эпохи, а между ними торчал кофейный столик – бочонок из-под виски с круглой стеклянной крышкой на месте спиленного верхнего донышка. На клепках были видны порыжевшие от времени, когда-то красные буквы: «Миллтаун 1878».

Мужчина и женщина, по виду лет семидесяти, а то и старше, отложили книги и поднялись навстречу вошедшим. Он – сереброволосый, с дубленым лицом, плечистый и рослый, не меньше семи футов, в поношенном твидовом костюме и коричневой кожаной перчатке на правой руке. Она – невысокая, хрупкая, с морщинами на лице, все еще удивительно красивом, снежно-белые волосы зачесаны назад и перетянуты на затылке черной лентой. Ее наряд поражал эксцентричностью: поверх простого черного платья без рукавов был надет зеленый рыболовный жилет с множеством карманов, с которых свисали цветные мушки для рыбной ловли, зацепленные крючками за специальные петельки. Руки, открытые до самых плеч, морщинистые, но ничуть не дряблые, а мускулистые, на левом предплечье – сильно выцветшая татуировка: кинжал и три капли крови. Кисть этой руки покрывала резиновая садовая перчатка.

– Дядюшка Торстон, тетушка Меррихью, – начал Мерлин, – позвольте представить вам Сьюзен Аркшо.

– Наконец-то, – ответила дама с сильным шотландским акцентом. – Ты же знаешь, все это ужасно неудобно, Мерлин. А вы, молодая особа, подойдите ближе. Мы не кусаемся.

– Уж я точно, – рокотнул Торстон. – Бояться нечего.

У него тоже оказался акцент, но совсем другой, йоркширский. Сьюзен подошла ближе и остановилась, разглядывая обоих: Торстон читал «Загадку XIV века» Барбары Такман и, прежде чем закрыть ее, аккуратно поместил туда закладку, а Меррихью просто положила развернутую книгу корешком вверх на стеклянный столик. Это был «Тигр в дыму», детектив Марджери Аллингем, карманное издание «Пингвин букс».

Но больше всего девушку поразила разница их акцентов. Раньше она не задумывалась об этом, но вдруг поняла: Мерлин говорит как выпускник престижной частной школы, Одри – явно кокни, в речи Сэм, которая открыла им дверь, проскальзывали канадские или американские интонации, только смягченные образованием. И вот пожалуйста – шотландка и йоркширец, причем, скорее всего, фермер. Это совершенно сбило ее с толку. Как большинство британцев, она бессознательно и безошибочно делила людей на классы по их выговору.

– Да нет, – возразила Меррихью. – Бояться определенно есть чего, и, возможно, не тебе, а нам.

Загрузка...