Лев и ягуар

ВЫБОР

«Странно. Война идет полным ходом, а мы этого почти не ощущаем».

За два с лишним года со дня битвы у Сен-Доменга много воды утекло. Флот и город восстановили. Устроили английским колониям прессинг по полной программе, поочередно навещая то Антигуа, то Барбадос, то Ямайку, организуя налеты индейцев на континентальные владения британской короны, перехватывая в море английских купцов. Английские колонисты слезно жаловались королю, король, раздражаясь все больше, слал в Версаль письмо за письмом. А король Франции только пожимал плечами: дескать, я-то тут при чем? У вас война с Сен-Доменгом и Голландией — вот сами с ними и разбирайтесь. Впрочем, если вы, дорогой кузен, желаете, чтобы я был посредником… И начиналось перечисление услуг, кои должны были обеспечить благожелательное Англии посредничество великого соседа. В ответ Карл раздражался еще сильнее и требовал, чтобы кузен Луи прекратил поддерживать мятежника — герцога Йоркского… Словом, такой вот родственный междусобойчик. Сен-Доменг вовсю пользовался плодами сей «мудрой» политики, практически безнаказанно блокируя английскую торговлю в Мэйне и разоряя колонии… Галка знала, что при всей соблазнительности предложения голландцев — пограбить города южного побережья Англии и подпрягшейся к этой войне Португалии — Сен-Доменгу пока еще рановато соваться в Европу. Иначе Европа, осознав опасность, сунется в Мэйн гораздо раньше, чем Сен-Доменг будет к этому готов.

«Вильгельм — хитрый перец, — думала мадам генерал, пока матросы подгребали шлюпку к пирсу. — Как любой здравомыслящий политик он прекрасно понимает одну простую вещь: сегодняшний союзник завтра может стать противником. Не мешало бы подложить под него мину замедленного действия. Что ж, не он один такой умный».

Амстердам. Крупнейший город Соединенных Провинций Нидерландов. Можно сказать, нынешний деловой центр Европы. «Гардарика» едва втиснулась на рейде — так много здесь стояло торговых судов. Досужие горожане в первые пару дней специально приходили поглазеть на пиратский флагман. Опытные голландские моряки и корабельные мастера, разглядывая невиданную доселе конструкцию его корпуса, только диву давались: как эта посудина не развалилась пополам при своем знаменитом таране? Какие там должны быть шпангоуты? Какое крепление обшивки? Эх, вот бы Рюйтеру, покойнику, такой кораблик… «Рюйтер славно отметился напоследок. — До полудня, когда Вильгельм ждал ее во дворце на площади Дам, было еще много времени, и Галка, отпустив матросов, пошла прогуляться по набережной. — Так долбанул англичан, что от Ройял Нави остались рожки да ножки. Пожег верфи, поднялся вверх по Темзе и не отказал себе в удовольствии пострелять по Лондону. Короче, в каком-то смысле старик отомстил за английский обстрел собора в Сен-Доменге… Что ж, на эту тему, кстати, сегодня с Вильгельмом будет непростой разговор». Рюйтер умер вскоре после своего рейда на Англию, даже не подозревая, что заметно осложнил жизнь своему штатгальтеру. Ведь англичане, здорово обиженные на суд, состоявшийся летом восьмидесятого в Сен-Доменге, теперь осаждали Вильгельма требованиями выдать им «военных преступников» — офицеров Рюйтера, коль уж самого адмирала с того света достать было затруднительно…

— Сеньор Эллиот, сеньор Бертон, — Фернандо Моралес, главный прокурор Сен-Доменга, обратился к адвокатам, — есть ли у вас вопросы к свидетелю?

Оливер Хиггинс. Да, да, тот самый. Под конвоем двух крепких молодцов, но без цепей. Свидетель по делу о военном преступлении, одним словом…

— Да, ваша честь, — адвокат Эллиот, отлично говоривший по-испански, в переводчике не нуждался.

— Извольте.

— Сеньор Хиггинс, исходила ли инициатива целенаправленного обстрела собора Санта-Мария-де-Энкарнасион от моего подзащитного или же он действовал согласно приказу, полученному от вышестоящих персон? — хитрюга Эллиот, дабы не обвинили его в неуважении к суду, и к свидетелю-англичанину обратился по-испански. Благо тот сразу заявил, что владеет обоими государственными языками республики.

— Сэр Чарльз ссылался на имеющиеся у него инструкции, — ответил Хиггинс.

— Вы видели эту бумагу или же о наличии приказа знаете со слов подсудимого? — тут же встрял обвинитель Родригес.

— Протестую, ваша честь! — воскликнул Эллиот. — Для подданного британской короны приказ коронованной особы и вышестоящего начальства является обязательным к исполнению, и неважно, отдан он в письменной или устной форме!

— Протест принимается, — важно произнес прокурор. — В данном случае наличие или отсутствие письменного приказа не имеет значения, ибо согласно статье тридцать шестой Уголовного кодекса республики отдавший преступный приказ и исполнивший его несут равную ответственность…

«Вся фишка в том, что ни в Англии, ни в Голландии нет законов, позволяющих осудить военного преступника. А если и примут такие законы, то они обратной силы не имеют. — Амстердам Галке понравился, и она с удовольствием разглядывала декор домов, выходивших к трем большим каналам. — Вильгельм воспользовался этим не хуже пройдохи-адвоката, но его проблемы это не решит. Лондон-то горел. И люди погибли. А свою кровь англичане привыкли ценить очень дорого».

Что правда, то правда, тут Вильгельм был полностью согласен с пираткой. Но он, еще полтора года назад предъявивший от имени своей жены Марии, дочери герцога Йоркского, права на английский престол, не был заинтересован в полном разгроме Англии. Кто ж в здравом уме будет дотла разорять то, чем собирается владеть? Он уже дважды лично переговорил с заокеанской дамой, и та согласилась с его аргументами. Англию стоит ослабить лишь в той степени, чтобы Вильгельм мог спокойно, без особенных усилий забрать у Стюартов плохо лежащее имущество. А полтора года войны и Декларация в защиту свободной торговли, подписанная к этому времени Голландией, Сен-Доменгом, Юкатаном, Кубой, Швецией, Испанией и Францией («Во гадючник! Кое-кто стонал, рыдал, скрипел зубами, но ведь подписали же!»), привели экономику Англии в глубокий кризис. Основная ее статья — экспорт шерсти — как раз от этой декларации и пострадала. Ведь страны, ее подписавшие, объявили бойкот английским судам до тех пор, пока Англия не отменит свой Навигационный акт. А поскольку Англия сей акт пока не отменила, купцы не могли зайти в гавани стран, подписавших декларацию: их корабли и груз попросту арестовывали. Владельцы овечьих стад и выпасов, привыкшие к богатой жизни, в большинстве своем разорялись. Немногие, самые оборотистые, вовремя переориентировались на поставки шерсти в Португалию. А португальцы в свою очередь поставляли эту же шерсть в Голландию. Пока их принц-регент Педро Браганза, вообще-то достаточно умный человек, не сподобился сделать большую нелепость — под нажимом Англии объявить Голландии и Сен-Доменгу войну…

«Это называется — допрыгались, — мрачно усмехнулась Галка, вспомнив про сей, если так можно выразиться, „успех“ британской дипломатии. — Подрубили последний сучок, на котором сидели. Впрочем, чего я хотела? Какой король, такие и послы. Один сэр Чарльз Ховард чего стоил». Конечно, Англия получила неплохого военного союзника. Но при этом голландские суконные мануфактуры, оставшись без английской шерсти, переключились на немецкую, испанскую и частично на французскую. А английские «джентри» лишились одного из немногих легальных каналов сбыта продукции. Результат — разорение многих богатых семейств, запустение земель, ранее отнятых под овечьи пастбища, и страна, оказавшаяся на краю пропасти. То есть гражданской войны. Два претендента на трон при живом, но стремительно теряющем остатки влияния короле… Такой беды Галка и злейшему врагу бы не пожелала. А ведь после битвы у Сен-Доменга у Карла был чудесный шанс. Гибель эскадры и двойное разграбление Порт-Ройяла подняли в Англии волну патриотизма. Вновь созванный парламент выделил королю сумму, достаточную для постройки целой эскадры. На какое-то время даже прекратились междоусобицы внутри страны. Умница Вильгельм прекрасно понимал, что сейчас не время для громких заявлений, и Голландия тогда вела войну без «шумового прикрытия». Зато герцог Йоркский не сумел вовремя заткнуться и растерял многих своих сторонников в Англии. Еще одно очко в пользу Карла. Но… Получив такой кредит доверия, незадачливый король ухитрился меньше чем за год обратить его в пыль. Половина отпущенных парламентом денег до верфей даже не дошла, на оставшиеся средства построили всего пять линкоров и два десятка фрегатов. А полученную поддержку внутри страны Карл совершенно бездарно растратил на борьбу с родным братом. Так что к моменту, когда «Гардарика» бросила якорь на рейде Амстердама, все вернулось на круги своя. Англичане уже прозрачно намекали на мирные переговоры. Вильгельм Оранский в принципе не имел ничего против мира, даже сепаратного, а вот сен-доменгская дама уперлась, публично заявив, что не будет вести никаких дел с Англией Карла Стюарта. Этот намек тоже был более чем прозрачен, и Вильгельм осторожно, шаг за шагом, подводил мадам генерала к решающей, третьей беседе.

Мир был нужен всем. Но для каждого он имел свою цену.

«Джеку сейчас лучше оставаться на борту „Гардарики“, хоть такое поведение тут считается признаком дурного тона, — думала Галка, отвечая на приветствие штатгальтера. — Когда на моего милого мужик заглядывается, да еще такой шибздик, как Оранский, — пардон, это ни в какие ворота не лезет!»

— Приношу извинения от имени моего супруга, — мадам генерал ответила на вопрос, заданный как будто не всерьез, но несерьезные вопросы, как правило, сходу не задают, не так ли? — За долгие годы жизни в теплых краях он настолько отвык от северного климата, что почти сразу подхватил простуду.

— Обидно, — Вильгельм был крайне любезен и всегда приглашал Галку присесть. — Я слышал, у него есть великолепные лоции. Хотелось бы обсудить возможность их покупки… но раз уж так получилось, передайте ему мое искреннее пожелание скорейшего выздоровления.

— Обязательно передам, — женщина тонко улыбнулась: все всё прекрасно поняли, и в то же время приличия соблюдены. Черт бы побрал того, кто придумал этикет… — Преамбула, надеюсь, завершена?

— Вы не любите долгие разговоры, мадам, — Вильгельм Оранский, и в самом деле неказистый, слабоватый здоровьем молодой человек, тем не менее был одним из самых блестящих политиков своего времени. — Что ж, к делу так к делу… Вчера вечером я постарался тезисно сформулировать основные вопросы, какие нам с вами следует обговорить и по возможности решить. Итак, вопрос первый: захват и раздел английских колоний Северной Америки между Голландией и Сен-Доменгом. Что скажете, мадам?

— Ну здесь особенно обсуждать уже нечего, — произнесла Галка, закинув ногу на ногу. Весьма вольная по тем временам поза для дамы, даже если учесть, что она одета по-мужски. — Голландия имеет прекрасную возможность вернуть то, что она потеряла по Вестминстерскому миру. А мы возьмем себе земли южнее. Границу на карте мы уже провели, осталось только пойти, взять и поделить.

— Но ваши войска, мадам, — простите за откровенность — вряд ли обладают достаточной численностью для проведения этой военной операции.

— Я знаю верный способ увеличить их численность до приемлемой величины.

— Индейцы?

— Да, союз ирокезов. Им очень не нравится, как англичане ведут себя на их землях.

— Боюсь, вы совершите ошибку, мадам. Индейцы — ненадежные союзники. Говорят, они склонны к нарушению данного слова, — Вильгельм покачал головой.

— Боюсь, вас кто-то обманул на сей счет, — усмехнулась Галка. — Те индейцы, с которыми я была знакома лично, таковой склонности не проявляли. Более того: сами находясь в тяжелом положении, они прислали Сен-Доменгу помощь, когда официальные союзники предпочли занять выжидательную позицию.

«Запрещенный приемчик. Удар ниже пояса, — подумала она при этом. — Я равняю его с ненавистным ему Людовиком, который тоже решил не ввязываться, посмотреть, кто кому в итоге лапки оторвет — Англия нам или мы Англии… Что ж, интересно, как вы выкрутитесь, минхеер».

— Если Людовик Французский, имея неограниченную власть в своей стране, не пожелал исполнить союзнический долг, пусть это останется на его совести, — ровно проговорил Вильгельм. — Мне же с большим трудом удалось убедить Генеральные штаты в необходимости вступления в войну против Англии. Это, если хотите, одна из самых неприятных черт, присущих республике, будь она торговой, как Голландия, или военной, как Сен-Доменг.

— Сожалею, что вам пришлось преодолевать подобное препятствие, — сдержанно ответила Галка. «Выкрутился. Еще и шпильку мне подпустил. Молодец». — У нас с этим проще.

— Совет капитанов распоряжается государственной казной? — удивился Вильгельм.

— Не совсем. У нас вообще-то не одна казна, а четыре. Основная, из которой выделяются средства на общегосударственные нужды, и по одной у каждого из трех Советов. Никто ни у кого не попрошайничает: распределение происходит сразу по приходу денег. А процентное соотношение этого распределения зависит от ежегодно утверждаемого всеми тремя Советами бюджета.

— Весьма удобно, — согласился Вильгельм, явно мотая на ус: ему-то все время приходилось применять свои блестящие дипломатические способности, чуть не ежедневно убеждая лавочников из Генеральных штатов в необходимости постоянно выделять средства на военные расходы. — А военная добыча? Она поступает в распоряжение Совета капитанов, или ее расценивают как рядовое денежное поступление в казну?

— Ее делят на три равные части, — Галка охотно поделилась пиратским опытом. — Треть — это законная доля команды или команд кораблей, добывших эти ценности. Треть поступает в государственную казну и сразу распределяется согласно статей бюджета. Треть уходит в казну провинции, куда была подана заявка и привезена добыча. Точно так же мы поделили и поднятый со дна морского груз испанского серебряного флота.

— Большая сумма?

— Огромная. Миллионы ливров.

— Мне говорили, город Пуэрто-Плата за короткое время сделался третьим по значению городом республики… Лицензии, которые продаются для торговли в столице, действительны для всех портов вашей страны?

— Естественно.

— Иногда я вам завидую, мадам, — улыбнулся Вильгельм. Эта улыбка показалась Галке разрубленной пополам его длинным крючковатым носом. — У нас, к сожалению, еще помнят времена вольных городов… Традиции иной раз становятся досадной помехой, а молодое государство может позволить себе роскошь создавать собственные.

— Которые лет через триста кое-кому тоже покажутся досадной помехой, — рассмеялась мадам генерал, переводя разговор в шутку. — Тем не менее без прошлого не построить будущего. Но и чрезмерное увлечение оглядками назад тоже опасно: можно похоронить новое под завалом давно устаревших традиций и правил.

— Однако то, что мы собираемся обсудить вслед за североамериканским вопросом, без оглядки на эти самые традиции не разрешить, — не без иронии проговорил Вильгельм. На нем сегодня были камзол и шляпа английского покроя. Пышные перья на шляпе, заставившие Галку вспомнить старые-престарые иллюстрации к «Гулливеру», раскачивались над головой голландца, а тщательно завитые локоны модного среди коронованных особ светлого парика скрывали его естественную прическу. — Англия, мадам. Я намерен получить это несчастное королевство и привести его к процветанию.

— Откровенно и без уверток, сударь.

— Мне понравилась ваша манера вести беседу, мадам. Весьма практично. Итак, нам стоит обсудить кое-какие детали этого предприятия.

— А почему именно со мной? — Разговор принимал новый оборот. Сейчас каждое слово стоило отмерять семь раз, прежде чем произнести, и у Галки от тщательно скрываемого напряжения даже начала побаливать голова.

— Разве вам все равно, кто занимает английский престол? — Вильгельм умел придавать своим словам вес без излишних интонаций. — Кажется, вы отвергаете любую попытку короля Карла заключить мир с Сен-Доменгом. Война, как морская, так и дипломатическая, с каждым днем наносит Англии все больший вред. Если вы за что-то невзлюбили Англию и добиваетесь ее разорения, то вы весьма близки к цели. Если же вашей целью является свержение бездарного монарха, то здесь нам с вами есть что обсуждать, не так ли?

— Это так, но каким образом Сен-Доменг может быть вам полезен в таком деликатном деле? — без малейшего намека на иронию проговорила Галка. — Мы едва утвердились в статусе лидера Нового Света, и мне — прошу понять меня правильно, сударь — вовсе не хочется жертвовать только что завоеванным.

— Я пока не говорил о каких-либо жертвах со стороны Сен-Доменга, мадам.

— Вот то-то и оно, что «пока», — тут Галка позволила себе тонкую многозначительную улыбку. — Подобные оговорки иногда становятся теми самыми подводными рифами, о которые могут разбиться даже самые прочные корабли.

— Вы желаете загодя оговорить условия сделки? — Вильгельм ответил ей точно такой же улыбкой. Встретились два политика, называется… — Что ж, я не против.

— Тогда карты на стол.

— Хорошо. Мне была бы весьма желательна ваша поддержка в Версале.

— Это напрашивается по логике событий, сударь. Король Людовик вас, мягко говоря, не жалует, и будет всячески возражать против… ваших планов. Особенно когда узнает, что его протеже — герцог Йоркский — пользуется куда меньшей поддержкой в Англии, чем вы.

— Вы полагаете, что король Франции еще не в курсе?.. — Вильгельм удивленно поднял брови.

— Я полагаю, он абсолютно уверен в том, что одна лишь его поддержка гарантирует Джеймсу Стюарту победу в этом противостоянии. И что бы ни докладывал месье де Ла Рейни по обстановке в Англии, ему хоть кол на голове теши — не верит. — Теперь настало время иронии, и Галка дала ей волю. — Но его величество ждет небольшое разочарование. Вот тогда, и не раньше, я смогу встрять со своим мнением.

— Мадам, это именно то, чего я от вас и жду, — штатгальтер чуть заметно качнул головой. Дрогнули пышные перья на шляпе.

— Но это не все?

— Нет, — на сей раз усмешка Вильгельма была загадочной. — Я понимаю, что Сен-Доменгу еще рано ссориться с такой могущественной державой, как Франция, однако рано или поздно такой момент настанет. Однажды его величеству Людовику надоест играть с вами в независимость, и тогда…

— Сударь…

— Мадам, мы ведь с вами добрые друзья, не так ли?

— Хорошо… друг мой, — улыбнулась Галка, подумав при этом: «Блин, еще один „добрый друг“ на мою голову…» — Я предвидела это задолго до того, как мы объявили о независимости Сен-Доменга. Я говорила о том своим товарищам, и мы еще семь лет назад пришли к одному непростому, но единственно возможному для нас варианту: держаться в кильватере Франции до тех пор, пока не сможем идти своим курсом. Вы правы, ссориться с Францией мы пока не имеем права. Однако если вы предлагаете нам пойти на столь рискованный шаг, то вы наверняка можете также предложить нам расклад получше. В противном случае этот разговор не имеет смысла.

— Что вы скажете о некоей лиге государств, призванной не допустить превращения Франции в агрессивную империю на манер Римской?[41]

— Стать убийцами империи? Заманчиво, — произнесла Галка. — Один уточняющий вопрос: вы намерены убивать так каждую потенциальную империю, или ваша ненависть обращена именно против Франции?

— В данный момент никто иной не угрожает европейской безопасности более, чем непомерные амбиции короля Людовика. — Вильгельм ловко ушел от прямого ответа. — Сейчас важно остановить его. А в будущем… Мадам, друг мой, я не дельфийский оракул, чтобы предвидеть комбинации, которые сложатся через двадцать, тридцать или сто лет.

— Я тоже не оракул, друг мой, — теперь от улыбки мадам генерала повеяло холодом. — Однако кое-какие мои предсказания имеют странное свойство сбываться. И я предсказываю Англии, если она пойдет по имперскому пути, очень большие неприятности.

— У вас репутация честного человека, мадам, и только потому я уверен, что это не угроза, — мягко проговорил Вильгельм. — Насколько я понимаю, вы враждуете не со Стюартами, не с Англией, а с некими принципами, кои вам глубоко противны. Могу ли я узнать, каковы эти принципы, и почему они для вас неприемлемы до такой степени?..

— Обвиняемый Грин, из показаний свидетелей стало ясно, что вы не были в курсе относительно намерений вашего адмирала вплоть до того момента, как он отдал приказ. Так ли это?

— Так и есть, — ответил бывший старший помощник «Сент-Джеймса», когда судебный пристав перевел вопрос обвинителя на английский язык. — Когда сэр Чарльз отдал приказ открыть огонь с левого борта, меня это удивило и озадачило, ведь корабль противника находился по правому борту от нас. А повреждения, полученные в бою, не позволяли нам стрелять с обоих бортов одновременно.

— Скажите, сеньор, могли ли вы отказаться от исполнения данного приказа?

— Нет, сэр. Я офицер королевского флота.

— Скажите, есть ли у вас семья, сеньор Грин?

— Протестую, ваша честь! — тут же взвился Эллиот. — Этот вопрос не имеет никакого отношения к рассматриваемому делу!

— Протест отклонен, сеньор адвокат, — спокойно ответил прокурор. — Следует дать возможность сеньору Родригесу довести его мысль до конца… Обвиняемый, ответьте на заданный вопрос.

— Да, сэр, у меня есть семья, — сказал Грин. — Мать, брат, жена и две дочери.

— Стало быть, если бы адмирал приказал вам расстрелять ваших близких, вы и в этом случае не рискнули бы ослушаться? — Родригес не был иезуитом, но наверняка учился в их коллегиуме.

— Я снова вынужден заявить протест, ваша честь! — искренне возмутился адвокат. — Ставить моего подзащитного перед необходимостью отвечать на столь чудовищный вопрос недопустимо!

— Офицер английского королевского флота обязан подчиняться приказам вышестоящих офицеров, не так ли? — поинтересовался прокурор. — Насколько мне известно, за неподчинение приказам предусмотрены весьма суровые наказания.

— Вот именно, ваша честь! Мой подзащитный стоял перед непростым выбором — либо обстрелять город, либо быть казненным за неповиновение!

— Однако вопрос обвинителя весьма резонен, вы не находите? Если вы считаете, что задавать вашему подзащитному столь чудовищный вопрос недопустимо, ответьте на него сами. Смогли бы вы исполнить приказ адмирала, если бы он приказал вам расстрелять ваших близких?

— Вполне вероятно, что нет.

— Будьте добры отвечать более конкретно.

— Нет, ваша честь.

— Значит, вы предпочли бы бунт и смерть, но сберегли бы жизни своих близких?

— В рассматриваемом нами деле речь не шла о жизни близких моего подзащитного, ваша честь.

— Но погибшие в соборе Примада де Америка тоже были чьими-то близкими, не так ли? — прокурор поддел кончиком пера бумагу — список жертв обстрела. — Женщины, дети. Они имели такое же право на жизнь, как и ваши близкие, и близкие сеньора Грина. Почему же тогда убийство чьих-то близких является менее чудовищным деянием, нежели убийство собственных?

— В таком случае, ваша честь, следует поставить под сомнение законность любых военных действий, — язвительно проговорил адвокат. — Ибо там убийство чьих-то близких происходит в масштабах, несоизмеримо больших, нежели в рассматриваемом нами случае.

— Убийство вооруженного, способного дать отпор человека классифицируется несколько иначе, чем хладнокровный расстрел беззащитных женщин и детей. Вы не согласны?.. Желаете ли вы что-либо добавить к сказанному?

— Нет, ваша честь.

— Продолжайте, сеньор Родригес…

Штатгальтер Вильгельм смотрел на эту женщину с нескрываемым удивлением.

— Теперь я понимаю, почему вас так боятся, — проговорил он. — Вы настаиваете, чтобы в вашем государстве непременно соблюдалось всеобщее равенство перед законом. Это действительно мало кому может понравиться, ведь каждый считает себя лучше прочих.

— За редким исключением.

— Ваша беда в этой редкости, друг мой. Сколько в истории примеров, когда прекрасные начинания были загублены недостойными наследниками! Только не говорите, что вы придумали, как избежать этой опасности.

— А рецепта идеального государства еще никто не изобрел, друг мой, — невесело усмехнулась мадам генерал. — Любая система, будь то монархия или республика, имеет свои достоинства и недостатки. Парламентаризм и свобода слова хороши в мирное время, но во время войны превращаются в смертельную опасность для государства. Жесткая централизованная власть по типу французской монархии прекрасно мобилизует все силы страны, когда приходится воевать, но в мирное время… Да вы и сами видите, что происходит, за примером далеко ходить не надо.

— Говорят, в вашей республике нет единоличного правления. Это правда?

— Правда.

— Однако вас называют чуть ли не диктатором.

— Тот, кто думает, будто я диктатор, судит по себе, — рассмеялась Галка. — На мне — война и дипломатия. Все, никаких иных полномочий. Если я вздумаю указывать негоциантам в приказном порядке, Торговый совет пошлет меня подальше и будет трижды прав. А я при всем желании ничего не смогу с этим поделать. Хорош диктатор, не правда ли?

— При наличии собственной казны можно с этим смириться. Однако нет ли в этом элемента анархии? Если Совет капитанов примет решение объявить войну некоему государству, с которым у Торгового совета налажены надежные связи… Впрочем, я слышал, что подобные важные решения не принимаются без согласия глав всех трех Советов. Как же вам удалось убедить месье Аллена в необходимости отказаться от торговли с английскими колониями?

— Мне не потребовалось ни в чем его убеждать. Он и без меня прекрасно понимал, что у Англии были весьма определенные планы на Сен-Доменг, с торговлей никак не связанные.

— Он тоже политик?

— Даже в большей степени, чем я.

— Тогда мне остается вас поздравить, мадам, — теперь улыбка Вильгельма стала бесплотной, словно лунный блик. — Нашим лавочникам зачастую не хватает именно умения разобраться в политической обстановке. Однако… Вы уж простите, но я не могу не коснуться этой темы. Одним словом, как друг я должен вас предупредить: король Людовик намерен потребовать освобождения осужденных в Сен-Доменге сэра Чарльза Модифорда и капитан-лейтенанта Грина.

— Слышу глас герцога Йоркского, — ехидно усмехнулась Галка.

— Вы понимаете, чем может быть чреват ваш отказ?

— Интересно, а король Франции понимает, насколько смешно он будет выглядеть в глазах всей Европы, если встрянет в свару на чужой кухне?

— Вы правы, мадам, он не пошлет свою эскадру освобождать двух проштрафившихся англичан. Но отношения между Версалем и Алькасар де Колон будут испорчены.

— Можно подумать, они до сих пор были идеалом доброй дружбы. В этой войне Людовик палец о палец не ударил, чтобы помочь нам. Зато когда речь заходила о дележе добычи из Порт-Ройяла, господин посол не преминул нанести визит, — с едкой иронией проговорила Галка. — Естественно, им ничего не обломилось, отсюда и такие вот… требования.

— Из всего услышанного я делаю вывод, что вы наперед знали о нежелании Франции участвовать в этой войне.

— Да, это так.

— Значит, Людовик ждал, что вы сами попросите у него помощи…

— Возможно.

— Но вы справились с проблемой без его участия, и это не может его радовать.

— Вы уже второй раз намекаете на необходимость создания антифранцузской коалиции, друг мой. Но пока министром финансов Франции является месье Кольбер, эта коалиция не имеет смысла.

— К сожалению, должен с вами согласиться, мадам. Победить такого противника можно либо с помощью большой армии, либо имея большие деньги. Что, впрочем, в наше время равнозначно. Но казна Голландии изрядно пострадала от войны.

— А казна Сен-Доменга изрядно от той же войны пополнилась, — рассмеялась Галка. — Да, у нас в запасе лежит некая сумма денег, однако мы не рискуем пускать их в оборот, опасаясь экономической катастрофы. Но если вы говорите о займе…

— Генеральные штаты готовы предоставить Торговому совету любые гарантии, — Вильгельму было крайне неудобно просить денег, и он едва сумел скрыть облегченный вздох: сен-доменгская дама поняла намек и пошла ему навстречу. — Что вам было бы предпочтительнее видеть в качестве залога?

— Владения на континенте.

— В каких границах?

— Земли за рекой Огайо, до Великих озер на севере и до верхнего течения реки Миссисипи на западе.

— Много.

— Вы тоже мало не попросите, — Галка говорила с ним вежливо, без каких-либо вызывающих ноток. И оттого иногда позволяла себе ироничные пассажи. — А корабельный лес морской державе так или иначе необходим. Вам же останется богатое побережье с готовыми городами и верфями.

— Которое еще следует захватить.

— Теперь для нас это не проблема, друг мой…

«…Поскольку было установлено, что подсудимые Модифорд и Грин являлись исполнителями приказа вышестоящего начальства, суд, рассмотрев свидетельские показания, а также доводы обвинения и защиты, постановляет:

— признать подсудимых Чарльза Модифорда и Джеффри Грина виновными в исполнении преступного приказа, заключавшегося в злонамеренном и не обусловленном никакой военной необходимостью обстреле собора Примада де Америка, повлекшем жертвы среди мирных граждан;

— принимая во внимание то, что подсудимые имеют статус военнопленных, а также учитывая, что неисполнение преступного приказа повлекло бы за собой угрозу жизни подсудимых, заменить Чарльзу Модифорду смертную казнь пожизненным тюремным заключением без права выкупа;

— принимая во внимание вышеперечисленные факторы, а также учитывая большую степень зависимости от приказов вышестоящего начальства, заменить Джеффри Грину смертную казнь на десять лет тюремного заключения без права выкупа…»

«Хорошо, что мы еще до войны подсуетились принять закон об оккупированных территориях, — подумала Галка, вспоминая юридическую войну, предшествовавшую этому приговору. Цветные стекла большого кормового окна слегка подцвечивали пасмурный дождливый полдень. С утра поднялся ветер, и „Гардарику“ изрядно качало на мутной зеленоватой волне. — И хорошо, что в Порт-Ройяле мы впервые применили новый закон на практике, первым делом объявив этот милый городок таковой территорией. Англичанам осталось только утереться. И не удивлюсь, если узнаю, что сейчас во многих европейских странах идет обсуждение подобных же законов… А что? Если мы можем грабить на законных основаниях, то почему им нельзя?»

Когда она рассказала Джеймсу о вчерашней беседе, тот долго молчал. А затем сказал, что с этого момента Галке действительно придется играть по правилам «для больших мальчиков и девочек».

— Не слишком ли рано мы выходим в открытое море, Эли? — спросил он. — Мы с трудом отбили атаку всего одной английской эскадры. А ведь есть еще огромный французский военный флот. Если Людовику разонравится представлять из себя нашего «доброго друга», мы погибнем.

— Да, — на удивление спокойно ответила Галка, ласково проведя ладонью по его щеке. — Мы погибнем. Если у Франции не будет куда более серьезных проблем, чем мы.

— Это нелегкий выбор, любимая, — Джеймс обнял ее. — Ты знаешь, чего я боюсь больше всего на свете. Без Сен-Доменга не сможешь жить ты. А я не смогу жить без тебя.

— Всем нам рано или поздно приходится делать нелегкий выбор, мой милый. — Галка, несмотря ни на что, обожала эти моменты — когда, казалось, никто и ничто не может их разделить. Шутка ли — столько лет вместе. — Всем. Даже Жано в свои неполные восемь этого не избежал…

Женщина в мужской одежде и мальчик лет семи или восьми шли по городу. По красивому французскому городу, построенному в тысячах миль от Франции. Такое зрелище могло бы удивить жителей Фор-де-Франс, но не удивляло. Может быть, потому, что эту женщину видят здесь далеко не в первый раз?

Так же, как и в памятном семьдесят четвертом, эта женщина навестила резиденцию губернатора. Распоряжался здесь уже не хорошо знакомый ей Жан-Шарль де Баас, а Шарль-Франсуа д'Анжен. Тоже очень хорошо знакомый ей персонаж. Шевалье д'Анжен, которому губернаторский пост достался в качестве компенсации за титул маркиза де Ментенон, отнятый королем и подаренный своей фаворитке мадам Скаррон, даже не пытался скрыть холодное недовольство неофициальным визитом генерала Сен-Доменга. Потому-то этот самый визит и не затянулся. А женщина, которую Фор-де-Франс в семьдесят четвертом году видел победительницей знаменитого Рюйтера, невесело усмехнувшись, подозвала мальчика и отправилась на кладбище…

— «Франсуа Требютор, контр-адмирал Антильской эскадры. Погиб, защищая город», — громко прочитал Жано. — Ты рассказывала мне о нем. Он был героем?

— И героем, и пиратом, — грустно усмехнулась Галка, присаживаясь на нагретый солнцем камень. — И моим другом.

— Мам, а зачем ты привела меня сюда? — Жано прекрасно знал, что мама ничего просто так не делает, и задал неизбежный вопрос.

— Потому что ты должен знать… — у Галки от волнения перехватило горло. — Когда Франсуа погиб, я дала слово, что воспитаю его ребенка как своего собственного… Ты и есть этот ребенок, сынок.

Жано настолько не ожидал услышать это, что не удержался на ногах, сел на камень рядом с Галкой.

— А… кто моя мама? — едва слышно спросил он. — Она тоже умерла?

— Нет. — Самое трудное в таком деле — решиться. Галка же миновала эту черту. — Она жива. По крайней мере, была жива, когда передавала тебя мне.

— Но почему она меня оставила? — мальчик, справившись с первым потрясением, дрожал от непонятной, до сих пор неведомой ему обиды.

— Твои родители не были женаты, сынок. Она… наверное, испугалась, что если вернется домой невенчанная, с ребенком на руках, будет плохо и ей, и тебе. — Сейчас Галка погрешила против истины. Аннеке Бонт весьма недвусмысленно высказывалась, что хотела бы смерти своему сыну. В секретной шкатулке лежал ее письменный отказ от ребенка. Но не вываливать же на голову восьмилетнего мальчишки еще и такое? Он и так чуть не плачет. — Бюрократы, будь они неладны, тогда уперлись рогом: или записывайте под фамилией матери, или под фамилией усыновителей. Поэтому ты Джон Френсис Эшби, а не Жан-Франсуа Требютор… И вот что, малыш… Я знаю, как тебе сейчас тяжело. Тебе решать, как нам всем быть дальше. Но что бы ты ни решил, знай: мы с отцом тебя любим, и ты навсегда останешься нашим сыном.

Жано, судорожно сглотнув, только молча кивнул.

«Весь в отца. Обеими ногами прочно стоит на земле, — подумала Галка. Без страха ходившая на абордажи, сейчас она до смерти боялась, что приемный сын ее оттолкнет. Бывало ведь и такое, хоть и не с ней. — Но пусть он лучше узнает это от меня, чем от постороннего человека. И лучше сейчас…»

— Жано — истинный сын своего отца, Эли, — негромко проговорил Джеймс. — А Франсуа, насколько я помню, всегда отличался редкостным здравомыслием, когда речь шла о людях. Мне за него не страшно.

— А я боюсь, — призналась женушка. — В моей семье был похожий случай. У маминой двоюродной сестры с мужем не было детей. Хотели взять ребенка из детского дома. А тут с их другом произошел несчастный случай, он погиб. Его жена умерла в роддоме. Ну тетушка с дядюшкой и решили удочерить девочку. Удочерили. До семнадцати лет все было нормально, у девчонки разве только птичьего молока не было. А потом одна милая соседушка взяла и рассказала Вальке, что она приемная. Да под таким соусом все подала, будто у этой Вальки что-то украли… Ты не представляешь, что тут началось! — Галка с язвительной, но невеселой усмешкой села за стол и, глядя в окно, продолжала: — В чем она родителей своих не обвиняла! «Вы мне никто, вы не имели права мне указывать, как жить!» Ну и так далее… Знаешь, чем все кончилось? Эта коза ушла из дому, связалась с какой-то развеселой компанией, села на иглу…

— Куда она села? — не понял Джеймс.

— На наркотики. Потом попала в тюрьму. Вышла. О родителях тут же вспомнила: за деньгами явилась. Не одна, с приятелями. Эту душераздирающую сцену я наблюдала своими глазами. Мне самой уже восемнадцатый год шел, и к таким вот… гм… красоткам я относилась крайне отрицательно. Да и сейчас отношение не лучше. А мы ведь тогда к тетушке в гости всем семейством заявились — отец, мать и я… Ага, милый, ты уже понял, что случилось дальше. Картина маслом: выдворение блудной дочери и ее великолепной компании. Батя первый пошел на конфликт. Еще и я до кучи подпряглась. Короче, скандал был еще тот… Нет, Джек. Я боюсь, но уверена, что поступила правильно. Жано должен был все узнать от меня, а не от кого-то чужого.

— Не рановато ли? Ему еще восьми нет.

— Жано умный парень. В отличие от моей, мягко выражаясь, кузинки он думает не только о себе.

— Это результат воспитания, Эли, — мягко улыбнулся Джеймс. — Джону повезло с матерью.

— И с отцом тоже, не надо прибедняться, милый.

— Эли, прошу, не изводи себя, — во взгляде и в голосе Эшби чувствовался укор. — С тех пор, как мы отправились в Европу, ты только об этом и думаешь.

— Да, ты прав. Так недолго с ума сойти. Все равно пока домой не вернемся…

— Лучше скажи, пришло ли письмо от Николаса?

— Еще нет. Потому мы тут до сих пор и торчим, — вздохнула Галка.

— Зачем ты отправила его в Москву? Прости, Эли, я не верю в то, что ты сделала это без некоего умысла. — Джеймс хорошо изучил свою драгоценную и нисколько не сомневался в положительном ответе. — Знаешь, что я об этом думаю? Ты вознамерилась изменить историю своей родины. Убрать некое лицо или наоборот — вывести на первые роли человека, по неким причинам устраненного от власти в твоем мире. Я не берусь судить, насколько хороша или плоха была история России, которую ты учила в школе, но как ты можешь быть уверена, что внесенные не без твоей помощи изменения дадут лучший результат?

— Я не уверена, Джек, — слабо, почти беспомощно улыбнулась Галка. — Может, станет лучше. А может, я так все напорчу, что останется только застрелиться от стыда. Одно я знаю точно: так, как раньше, уже не будет. Если, конечно, Николас сумеет довести эту операцию до конца.

— Эли, ты невыносима, — Джеймс рассмеялся, и его смех был полон горечи. — Почему ты никогда не довольна окружающим тебя миром?

— Как ты однажды сам сказал, милый — я самый неудобный человек на свете, — Галка откинулась на спинку стула. — Такие, как я, все время идут по лезвию ножа и не могут выжить иначе, кроме как изменяя мир… Кстати, Жано не из таких. Он, как и Франсуа, всегда будет встречать любое изменение в штыки.

— Но так же, как и Франсуа, все равно пойдет по новому пути…

«Задуманное исполнено, — думал господин посол. — По крайней мере, первая часть. Но стоит ли этому радоваться — не знаю».

Здешние жители не зря называют свою столицу «белокаменной». В этом Николас убедился еще пятнадцать лет назад, когда приехал сюда впервые. И всюду церкви, церкви, церкви… Это почему-то напоминало Николасу Испанию. Насколько несхожи были между собой русские и испанцы, но две общие черты у этих народов предприимчивый голландец все же подметил. И те, и другие были, на его взгляд, слишком набожны. И те, и другие верили, что они призваны совершать великие дела. Что ж, испанцы в свое время владели половиной мира. Сейчас их огромная империя рушится. Полномасштабной катастрофы — быстрого обрушения этой колоссальной постройки — испанцам удалось избежать, но Николас был уверен, что жить этой империи осталось недолго. Какие-то колонии отделятся сами, какие-то будут присвоены Францией, Голландией, Англией. Даже Сен-Доменгом. Мадам Эшби не откажется прирастить свою державу за счет бесхозных испанских земель на континенте. Словом, демонтаж Испании и ее возвращение в границы Пиренейского полуострова — дело времени. Русским же, по его мнению, еще только предстояло создать свою империю. Но они явно к этому готовы. Царь Алексей и его сын Федор последовательно проводили политику присоединения пограничных земель и наращивания экономической мощи государства. В одной из последних бесед с умиравшим от чахотки Федором Алексеевичем Николас имел возможность убедиться: планы у молодого царя были вполне достойны империи. Выход к Балтийскому морю. Захват шведских прибрежных крепостей, постройка собственных портов, верфей, флота. Реорганизация и перевооружение армии. И, как явная необходимость для осуществления всего этого — изменение структуры государственного аппарата. Династия, опиравшаяся на «родовитых» — это не империя. Это именно царство с замашками внезапно разбогатевших провинциалов, и не более того. Наивысшим проявлением такого вот воинствующего захолустья, по мнению Николаса, была соседняя Польша. Месяцы переговоров в сейме, с огромным трудом собранные альянсы, десятки тысяч золотых, потраченных ради достижения нужного решения, могли разбиться о «Не позвалям!» какого-нибудь полуграмотного деревенского шляхтича, не успевшего пропить только саблю. И все приходилось начинать сначала…

«Возможно, мадам генерал знала, что делала, давая мне подобные инструкции. — Николас открыл окно: в сен-доменгской миссии, в отличие от посольств иных держав, окна открывались на петлях, подобных дверным. Именно из-за этих новомодных окон, недавно изобретенных испанцами, он и выбрал для поселения не старую Немецкую слободу, а новую — Гишпанскую. Населенную сбежавшими из метрополии купцами, опасавшимися разорения на терзаемой неурядицами родине. — Болезнь царя Федора не оставляла ему никаких шансов. Его ближайший наследник — Иван Алексеевич — хилый, весьма посредственного ума подросток. Петр Алексеевич, по свидетельству близких ко двору людей, напротив, отличается живым умом и достаточно крепким для царевича здоровьем, но он совсем еще дитя. Десять лет. Это — царь для России? Этот ребенок — исполнитель планов отца и брата? Возможно. Когда повзрослеет. Но до тех пор его ближайшие родственники со стороны матери растащат страну по своим сундукам, разрушат все, что было создано за десятки лет. А Петру придется воплощать в жизнь планы царей Алексея и Федора с пустой казной. На руинах. Драконовскими мерами… Нет, царствование ребенка при своре жадных родственников смертельно опасно для любой страны. Однако станет ли благом царствование дочери царя Алексея — Софьи?»

Николас не мог забыть тот страшный день, когда стрельцы, подученные Софьей и Василием Голицыным, кричали по всей Москве: «Царица Наталья Федора Алексеича ядом опоила и царевича Ивана опоить хотела, чтоб Петрушку, дитя неразумное, на трон взгромоздить и самой за него править! Смерть Нарышкиным! Не хотим Петра, хотим Ивана и Софью!» Братьев государыни на бердыши подняли! Артамона Матвеева, ее воспитателя — тоже! Сама вдовствующая царица попыталась заслониться детьми. Никто не посмел поднять руку ни на нее, ни на царевичей, но на строптивых властителей тоже находится управа. Что в России, что в Европе. Царицу Наталью с дочерью мгновенно, никто и пикнуть не успел, отправили в Новодевичий и насильно постригли в монашки. Царем провозгласили несовершеннолетнего Ивана при царевне-правительнице Софье, а Петр… Десятилетнего мальчика — в Соловецкий монастырь! Сурова ты, сестрица Софьюшка…

Мало кто знал, о чем так часто беседовал князь Василий Голицын с послом далекого, неведомого Сен-Доменга. И совсем уже считанные люди знали, чьим золотом был щедро оплачен тот памятный стрелецкий бунт.

Николас написал это письмо две недели назад, но помнил каждое слово наизусть. Софья Алексеевна Романова. Молодая, честолюбивая и властная женщина, рискнувшая сломать вековую традицию, повелевавшую русским царевнам тихо угасать в теремах или монастырских стенах. Не имевшая права на супружество, она почти открыто жила с князем Василием Голицыным. Не имевшая права на престол, она теперь управляла огромной страной, на просторах которой Голландия или Сен-Доменг затерялись бы без следа. Что ж, в истории случались коллизии и покруче. Каким образом Софья Алексеевна планирует удержать захваченную власть, Николас не знал и не пытался гадать на кофейной гуще. Правильно русские говорят: чужая душа — потемки. Но что должен теперь делать он сам, знал очень хорошо.

Жаль, что ради этого придется на долгое время забыть о возвращении в Голландию…

«Гардарика» давно оставила за кормой берега Голландии и на всех парусах направлялась домой. Переговоры окончены, результаты их можно назвать положительными. Если, конечно, перспективу в ближайшие лет пять крепко рассориться с могущественной Францией можно назвать положительным результатом. Но, как говорил незабвенный Ходжа Насреддин, «за это время кто-нибудь обязательно умрет — или я, или ишак, или эмир». За пять лет все может очень сильно измениться. И скорее всего изменится: стратегия совместных действий, выработанная штатгальтером Соединенных Провинций и генералом Сен-Доменга, должна была со временем обернуться серьезными изменениями в политическом раскладе Старого и Нового Света. А его величество Людовик Французский должен был узнать о секретных статьях их договора одним из последних.

«Выбор, — думала Галка, перечитывая письма, после получения которых она и отправилась в путь. — Даже в сказках он никогда не бывает легким, что уж там говорить о жизни… Да. Если нас приняли в клуб цивилизованных государств, то придется либо принимать клубные правила, либо, если они не нравятся, заставить играть по своим. Но не нахрапом, а постепенно, шаг за шагом. День за днем, год за годом — а там, глядишь, старушка Европа однажды проснется и поймет, что мир изменился. Да только поздно уже будет спохватываться. Тут Вильгельм тысячу раз прав. Но как король Англии он не даст мне сыграть в собственную игру, если у него не будет иной головной боли, кроме нас. А обширную и длительную головную боль я ему гарантирую, и отсутствие анальгина в аптечке тоже».

Письмо от Николаса не добавило радости. Галка действительно не знала, огорчаться ли устранению Петра — невероятно энергичного человека, который принес России больше беды, чем пользы — или радоваться этому факту. Одно теперь было ясно: чтобы удержаться у власти, Софья и Голицын должны сперва завоевать доверие народа. А затем, пользуясь этим доверием и поддержкой армии, они смогут провернуть самые смелые свои предприятия. А если от Ивана не будет наследника, то предприимчивая царевна вполне способна продавить беспрецедентное решение о своем замужестве — хотя бы под соусом продолжения царского рода мужским потомством. О Петре же к тому времени успеют как следует позабыть. А мальчик-царевич, заточенный в монастыре… Впрочем, Галка не рисковала загадывать на его счет. Мало ли что случится в Москве через десять лет? Может, сумеет отвертеться от пострига и взбунтует страну ради возвращения на трон. Эдакий Емелька Пугачев, только имеющий все законные права. А может, если примет постриг, пойти вверх по церковной линии. А что? Ему, умному и чертовски честолюбивому царевичу, быстрая карьера практически обеспечена. Глядишь, и будет на Руси через четверть века молодой, безумно энергичный патриарх… Галка криво усмехнулась. Петр Алексеич — патриарх! Вот в такой неожиданной роли еще никто и никогда не пытался его представить. Он покруче Никона будет, это уж точно. А если Софья или Иван все-таки родят наследника престола, и этот наследник заполучит престол, то еще вопрос, кто при таком раскладе будет править Россией…

Выбор сделан. Теперь назад при всем желании ничего не воротишь. Галка понимала эту необратимость и принимала на себя всю ответственность за содеянное. Плохо будет или хорошо — так или иначе ей придется держать за это ответ. Любому на ее месте было бы тяжело. Только совершеннейшие мерзавцы способны ломать судьбы людей и стран, а ответственность за это перекладывать на Бога. Галка искренне считала себя сволочью. Когда ей бросали это слово в лицо, только согласно кивала и говорила: «Совершенно верно. А вы что, не знали?» Но равнодушно переступать через чужие жизни она так и не научилась. Плох или хорош был Петр в качестве государя, известная Галке история уже дала ответ. Мощная личность, умный, невероятно деятельный человек, рубивший окна там, где существовали двери. Великий человек. Но цена этого величия для России оказалась слишком уж большой. Вот уж в самом деле, его бы энергию да в мирное русло…

«Впрочем, — думала Галка, перебирая бумаги, — может быть и совсем иной вариант развития событий. Если у Николаса выгорит финальная часть нашего плана… Ну это было бы вовсе замечательно. Надежды, правда, маловато, но я положусь на свою пиратскую удачу. Вдруг вывезет!»

Настроение у нее со времени стоянки в Бресте было приподнятое. И виной тому оказался не гербовый лист с пышным вензелем Людовика, а простое письмецо, доставленное из Вест-Индии. Листок обычной почтовой бумаги сен-доменгского производства. Несколько строчек корявого детского почерка, с обязательной кляксой, почти без знаков препинания и со смешными грамматическими ошибками…

«Он решил. Он сделал выбор. — Галка в сто первый раз перечитала это письмецо — первое письмо Жано, адресованное им, приемным родителям. — Джек был прав. Я зря себя изводила… Ну, дай-то Бог, чтобы это был самый трудный выбор в жизни нашего сына. Зато мне еще предстоит…»

Да. Ей еще нужно было ответить на письмо короля Франции. И тут торопиться не стоило. Слишком высока цена каждого слова.

— Что сообщают ваши люди?

— Сир, мой человек в Амстердаме сообщает, что Вильгельм Оранский неоднократно виделся с мадам Эшби. Они подолгу беседовали, обедали, после чего расставались.

— Ла Рейни, меня не интересует, чем они там занимались. Меня интересует содержание их бесед, — нахмурился король. — Или вашему человеку не удалось раздобыть эти сведения?

— Удалось, ваше величество, — не меняя тона проговорил де Ла Рейни. — Они обсуждали некоторые вопросы относительно совместных военных операций против Англии в Новом Свете.

— Так… — его величество мельком взглянул на карту, висевшую на стене. — Надо полагать, они пришли к взаимопониманию относительно дележа английских колоний. Мы могли бы… Нет, это может помешать исполнению наших планов в Европе.

— Сир, мой человек сообщает, что во время этих бесед обсуждалась возможность получения крупного займа.

— Мадам Эшби собралась взять в долг у голландских торговцев или сама намерена ссудить Вильгельма деньгами?

— Второе, сир. Она потребовала гарантий, и скорее всего их получила.

— Черт знает что… — Король редко сердился, а если уж сердился, то старался не демонстрировать этого. Но как тут скроешь свои эмоции, когда Ла Рейни прекрасно знает о его отношении к голландскому штатгальтеру! — Впрочем, если Вильгельм надумал одалживаться всю свою жизнь, я не стану ему в том препятствовать. Мадам Эшби не производит впечатления дамы, способной простить долг в случае его неуплаты. Эти разбойники… Они умеют считать деньги и никогда не упускают своего, не так ли?

— Простите, сир, вы изволите говорить…

— … о том, способствуют ли продлению дружбы не отданные долги. Что мадам Эшби потребовала в качестве гарантии?

— Здесь я не могу быть уверен, сир, но, по-моему, речь шла об обширных владениях.

— Вильгельм поступил весьма мудро, фактически продав Сен-Доменгу то, что он все равно не сможет удержать. Надо отдать ему должное, он тонкий политик. Его успех в Швеции… Впрочем, не будем говорить о неприятном.

— Сир, шведы повели себя крайне недружественно, — поморщился Ла Рейни. Провал его ведомства в Стокгольме, позволивший Вильгельму Оранскому втянуть Швецию в создаваемый антифранцузский союз, он числил в графе своих личных неудач. Но если честно, в этом был повинен сам король: наступая на протестантов во Франции, он отталкивал своего последнего союзника в Европе — протестантскую Швецию. — Однако осмелюсь предположить, ваше величество, что положение еще возможно исправить.

— Каким образом?

— Вашему величеству наверняка известно, что перемены, произошедшие весной этого года в Москве, привели к власти сторонника установления дружеских отношений с Францией — князя Василия Голицына. Принцесса-регентша назначила его главой своего правительства.

— Что это нам дает кроме новых расходов на посольство?

— У Московии давний спор со шведами из-за крепостей на побережье Немецкого моря,[42] сир. Что если этот спор возобновится?

— В свете новых инициатив Вильгельма это помешает русским любезничать с Веной. Но пока не стоит торопиться. Если принцесса-регентша не сумеет удержать власть, но успеет избавиться от обоих братьев, для нашей дипломатии откроется обширнейшее поле деятельности…

В тысячах миль от Версаля, куда еще в апреле этого года окончательно перебрался французский двор, красно-белый флагман Сен-Доменга заходил в родную гавань.

Война войной, а за два года после битвы с английской эскадрой город успел подрасти. Там, где когда-то кипел бой между английским десантом и ополченцами, уже настроили новые дома. Столицу застраивали не лишь бы как, а по плану. Мэрия просто взяла старый испанский план, утвержденный еще при Николасе де Овандо, и основательно его доработала — с учетом особенностей почвы, преобладающих ветров, производственных потребностей и удобства жителей. Дома тоже строили не все равно какие, а по разработанным типовым проектам. Так что в городе хватало всякого жилья — и «бюджетного», для малообеспеченных и студентов, и для людей со средним достатком, и для богатых. Кто имел много денег, мог купить участок земли под застройку и оплатить труды архитектора, чтобы тот создал уникальное здание. И таковых зданий в городе становилось все больше: несмотря на войну, а во многом даже благодаря ей экономика Сен-Доменга была на подъеме.

Когда Галка впервые вошла в Санто-Доминго, а случилось это осенью 1673 года, город показался ей маленьким кусочком Испании. Хоть на родине Мигеля де Сервантеса она ни разу бывала, но видела в телепередачах эти красивые домики с плоскими крышами и узорными решетчатыми ставнями. По прошествии девяти лет город Сен-Доменг сделался на удивление космополитичным. Центр так и остался испанским, но новые кварталы заставляли вспоминать то Германию, то Голландию с Фландрией, то Францию или Италию… Словом, как любили выражаться враги Сен-Доменга — сущий Вавилон. Особенно хорошо эту мешанину можно было рассмотреть при подходе к гавани с востока. А «Гардарика» как раз и шла с востока, возвращаясь из Европы через пролив Мона. Галка не раз уже видела город со стороны моря, но впервые отметила для себя эту его необычность. И на какой-то миг испугалась: не погубит ли Сен-Доменг такая пестрота? Хорошо ведь рассказывать Хосе, перед какими трудностями оказался Александр Македонский, собравший под своим скипетром десятки разных народов. А самой-то каких трудов стоит оберегать созданное государство, в сотни раз уступавшее по размерам империи Александра! Галка, правда, подметила одну странную вещь: как только службе Этьена удалось полностью нейтрализовать агентуру Англии, весьма осложнить жизнь всем прочим агентурам, даже дружественных стран, и прижучить особо активных в своей ненависти проповедников всех конфессий, так пошла на убыль бытовая неприязнь между общинами Сен-Доменга. Без определенного влияния извне — то бишь без усилий вольных или невольных подстрекателей — граждане стали как-то меньше акцентировать внимание на национальной и религиозной принадлежности своих соседей. Да и высокий достаток играл свою положительную роль: когда человек сыт, обут, одет, обеспечен жильем и уверен в достойном будущем своих детей, ему незачем искать себе врагов… Пока эти изменения были заметны лишь немногим, но начало было положено.

На борту флагмана тоже была довольно пестрая команда. Французы, англичане, испанцы, португальцы, голландцы, индейцы и метисы, трое или четверо негров… Всех не перечислишь. Но каждый смотрел в сторону раскинувшегося на берегу, большого даже по европейским меркам города, и на лицах людей — от юнги до капитана — было одно и то же выражение.

Эти люди вернулись домой.

— Все, завтра спуск фрегата на воду! Хватит ходить безлошадным! — со смехом заявил Влад, рассказав последние новости явившейся после долгого отсутствия названой сестрице. «Банда» в полном составе уже «засвидетельствовала почтение» супругам Эшби, едва не разнеся на радостях весь дом. Жано и Робин, с самого утра не отходившие от папы с мамой, наконец отправлены спать. А братец остался: нужно было о многом переговорить без лишних свидетелей.

— Фрегат — это замечательно. Просто чудесно, — хитро прищурилась Галка. — Ладно, Влад, хватит баки забивать. Лучше ответь: ты обдумал мое предложение?

— С места в карьер, — хмыкнул Влад. — Ох, не любишь ты длинные предисловия.

— А зачем время терять? Думаешь, у нас его так уж много? — Галка тоже хмыкнула. — Мы не молодеем, брат. Скорее, наоборот.

— Мы вложили сюда хороший кусок жизни. Но зато теперь это наш мир.

— Верно. Только чтобы он таковым и оставался, нам нужно действовать, а не предисловиями баловаться… Итак, твое решение?

— Я согласен.

— Хорошо подумал?

— У меня было время на раздумья, — спокойно ответил Влад. А потом достал из кармана новенькую резную трубку, уже набитую табаком, и прикурил от свечки.

— Вот это да! — весело воскликнула Галка, не скрывая удивления. — У Причарда моду подцепил или у меня? И что тебе Исабель скажет, когда явишься домой весь в табачном аромате?

— Не все же тебе одной подрывать здоровье вредными привычками, — усмехнулся Влад. — В конце концов, я капитан, или погулять вышел?

Сестрица так и покатилась со смеху.

Это был первый боевой фрегат нового поколения, спроектированный и построенный на верфи Сен-Доменга. До того здесь строили либо сторожевики-«барракуды», либо мелкие торговые посудины. Крупные боевые суда только ремонтировали. И до спуска на воду этого фрегата шедевром местных корабельных мастеров считался линкор «Победитель»: его в буквальном смысле слова собрали из запчастей двух потопленных и затем поднятых английских восьмидесятипушечников — флагманского «Сент-Джеймса» и «Ирландии».

— Красавчик, — Билли критически осмотрел фрегат, еще стоявший на стапелях, но уже почти полностью готовый к спуску на воду. — Такой при хорошем ветре не меньше шестнадцати узлов даст.

— Испытания покажут, — Влад, уже назначенный капитаном новенького корабля, тщательно скрывал дрожь нетерпения: хотелось снова в море. На волны и ветер. На свободу. — «Гардарика» после переделки быстрее четырнадцати не пошла.

— Так она ж тяжелее раза в полтора!

— Одно меня смущает, — проговорил Жером. — У фрегата еще нет имени.

— За именем дело не станет — верно, Воробушек? — Билли по-дружески пихнул Галку в бок.

— Предлагаешь окрестить? — криво усмехнулась Галка: дружище Билли весьма чувствительно заехал ей локтем по ребрам.

— А почему нет? Давай, чего стесняешься? Не замуж выходишь.

Галка чуть было не напомнила чрезмерно веселому сегодня Билли («Уже где-то стаканчик пропустил, засранец, а то и не один!»), как он в свое время без конца сватал ее за каждого более-менее приличного капитана, но вовремя прикусила язык. Не здесь и не сейчас.

— Ладно, будут крестины, — сказала она, еще раз придирчиво осматривая фрегат. — Что ж, кораблик замечательный. Быстрый, маневренный, дерзкий… и носатый. Да будет он отныне зваться «Сирано де Бержерак»!

Влад и Джеймс, прекрасно знавшие, кем был Сирано де Бержерак, громко рассмеялись.

— Удачное имечко для боевого корабля, — весело проговорил Эшби. — Будем надеяться, что и этому фрегату выпадет шанс прославиться столь же необычными поединками, как и покойному де Бержераку.

— Черт подери, Воробушек, ты как обзовешь корабль, так хоть стреляйся, — гыгыкнул Жером. — Книжек начиталась и козыряешь заумными словечками. А нам-то, безграмотным, что делать?

Тут рассмеялись уже все…

Солнце закрыла тоненькая кисея — первый вестник приближавшегося шторма. Новоназванный «Сирано де Бержерак», заложив лихой разворот, лег на обратный курс. Незачем трепать фрегат штормом, особенно перед тем, что ему предстоит в скором будущем.

Два долгих месяца письмо добиралось из Москвы в Сен-Доменг, и это его еще быстро доставили — сушей через германские земли в Амстердам, а оттуда уже «почтовым барком» — новинкой сен-доменгских корабелов — через океан. К слову, кроме почты эти небольшие, но быстрые и достаточно вместительные барки могли возить и товары, и пассажиров. Голландцы, во всяком случае, покупали их еще до того, как они сходили со стапелей. Но и для доставки корреспонденции они оказались именно тем, что требовалось: трансокеанский переход в зависимости от сезона занимал от двадцати до двадцати пяти дней — вместо пяти-шести недель. Так что в ноябре, перед самым выходом эскадры в море, Галка имела возможность ознакомиться с подробностями дипломатических игр Николаса, имевших место в августе-сентябре этого года. По тем временам и для тех расстояний — огромная фора по времени.

«Что ж, Николас — ловкий юрист, — подумала Галка, запирая письмо в шкатулку. — Он не был бы адвокатом, если бы не умел убеждать кого угодно в чем угодно. Впрочем… Попался же он тогда, в семидесятом, на зуб английским судейским? Ладно. Будем считать, что это случайная осечка, с каждым может произойти. В том, что касается закулисной политической игры, наш друг Николас может дать сто очков вперед кому угодно. А пока… Пока — поисполняем союзнический долг, а заодно малость прирастем землицей на континенте».

Бостон! Вильгельм Оранский положил глаз на этот порт уже давненько, но «видит око, да зуб неймет». А сейчас образовалась отличная возможность как вернуть себе потерянные по Вестминстерскому миру колонии, так и прихватить то, что Голландии никогда не принадлежало. Расчетливый штатгальтер совершенно справедливо предположил, что эти приобретения окажутся весьма полезны Республике Соединенных Провинций, если не как источник постоянного дохода, то как хороший товар в случае, если ему срочно понадобятся деньги. А покупатель… Сен-Доменг, кажется, вовсе не против вложить свободные денежки таким образом, хотя его население еще не настолько велико, чтобы быстро освоить эти земли. Штатгальтер видел, что его гостья создает для своего государства огромный задел на будущее, но своей личной задачей видел не аналогичное создание за океаном задела для Голландии, а недопущение — любой ценой! — превращения Франции в мировую империю. А если попутно можно разжиться добычей за счет Англии — на здоровье. Меньше придется унижаться перед торгашами из Генеральных штатов, выпрашивая деньги на армию…

Пираты, по мнению голландского адмирала, действовали предельно дерзко и смело. Их артиллерия сумела подавить огонь фортов Бостона еще до того, как голландский десант был готов к высадке на берег, а стоявшие в порту английские военные фрегаты были потоплены или взяты на абордаж самими голландцами. Вот уж что-что, а драться на море минхееры умели. Когда хотели. Но голландских капитанов, что повели своих матросов в сухопутный бой, ждал настоящий шок, когда они увидели бой первой волны пиратского десанта с английским гарнизоном… Дробовики — не новость. Но шестизарядные, немного укороченные ружья револьверного типа, стреляющие дробью и картечью — это было нечто ужасающее. Пираты первым же залпом просто смели бросившихся в бой англичан. Затем были пущены в ход шестизарядные пистолеты. И только потом уже началась привычная обеим сторонам драка на саблях… Когда город был взят (сухопутные отряды, высаженные на побережье еще ночью постарались, чтобы никто из горожан не унес свои ценности, а городские ворота отомкнулись как можно быстрее), адмирал приказал подсчитать потери. И впал в ступор, когда офицеры доложили…

Семь к одному! Даже если учесть, что вояки из англичан так себе, все равно впечатляет. И адмирал, когда шум улегся, а госпожа генерал Сен-Доменга взяла город под свой контроль, сел составлять подробный отчет о сражении. Штатгальтер должен знать, с кем на самом деле имел неосторожность заключить договор…

Фрегат «Сирано де Бержерак» не подвел. Оказался достоин носимого имени — имени бретера и забияки, в свое время прославившегося дракой одновременно с сотней противников, а затем засевшего за философско-фантастические трактаты. Под командованием Влада он одним из первых атаковал английские фрегаты береговой охраны. А поскольку на этих фрегатах новой артиллерии еще не установили (тяжела для таких посудин), бой, на взгляд капитана Вальдемара, выглядел попросту скучным. Куда веселее было на берегу, когда десант принялся за городской гарнизон. И еще веселее стало, когда миссис Эшби, объявив город временно оккупированной территорией, принялась за хорошо знакомое дело — грабеж по списку…

Бостон и колония Массачусетс по договору отходили Голландии, пираты же получали две третьих собранной добычи, две третьих захваченных кораблей и боеприпасов, и должны были преспокойно отправиться с полными трюмами домой. Путь неблизкий: тысяча с лишним миль до Сан-Августина, затем остановка в Форт-Луи,[43] и только потом, сгрузив часть добычи во флоридских портах, эскадре предстоял переход до столицы. С заходом на Тортугу, естественно. Нужно было доставить Жана Гасконца из Сан-Августина на место его постоянной дислокации. А «на хозяйстве» в континентальных владениях Республики Сен-Доменг оставался новый руководитель.

Капитан Вальдемар. С семейством.

Удачи вам, господин капитан-губернатор!

— Что у нас, Бенигна?

— Приглашение на коронацию дона Хуана Кокома, мадам, — секретарша, поправив казавшиеся Галке забавными круглые очки, открыла бархатную, с золотым тиснением, папку для официальной переписки. По-французски она, немка, говорила получше своей начальницы. — Уведомление о прибытии в Сен-Доменг посла Республики Кулуа — дона Аурелио Диего Хуана Фуэнтес дель Кампо-и-Корбера. Письмо от директора Кюрасао ван Либергена… Я заготовила проекты ответов, мадам. Будьте любезны ознакомиться с письмами и черновиками.

«Коронация дона Хуана, — весело подумала Галка, читая по-испански вычурное письмо, украшенное гербом Юкатана — излучающим свет католическим крестом на вершине горы. — Ну надо же — уломали-таки папу Иннокентия! Интересно, кого же назначили в Мериду епископом?.. Ладно, оригинальничать в любезностях не будем, Бенигна написала идеальный в данном случае ответ. Пусть отдаст переписчику, а мы, трое глав советов, поставим автографы и приложим печать. Придется ехать на церемонию… Посол Республики Кулуа… Нет, ну ни хрена себе — такой смачный плевок в сторону Испании! Обозвать Мексику ее историческим самоназванием — Кулуа![44] Поглядим, что собой представляет этот дон Аурелио. Говорят, будто он был полевым командиром? Любопытный, наверное, кадр… Вот ван Либергену придется отвечать, взвешивая каждое слово: хитрый дядька. В любом случае стоит обсудить содержание его письма с месье Алленом… А в общем, не так уж и много дел у нас на сегодня, что странно. Надо будет устроить сегодня вечером домашние посиделки!»

Управившись с бумажными заботами, мадам генерал уже в два часа дня была свободна как ветер. Вот что такое вовремя раскидать основную массу рутинной работы на толковых секретарей! Фрау Эбергардт, кстати, строила всю канцелярию не хуже, чем Галка — своих матросов. Мартин только радовался, глядя на этот идеальный германский орднунг. Вот к нему-то Галка и отправилась: в его резиденции — в старом форте Святой Барбары, из-за постройки новых кварталов лишившемся своего военного значения — сейчас шла работа над электролампами. Насколько ей было известно, пока не удавалось создать в стеклянном баллоне достаточный для длительной работы лампы вакуум. Но последняя записка от немца внушала оптимизм: не иначе, как что-то придумал. Ведь пустил же старый мастер Ламбре в дело то, что поначалу сочли неудачным образцом! Только за основу взяли не пистолет старого типа, а ружье. И получился шестизарядный штурмовой дробовик. Тот самый, что отлично зарекомендовал себя при взятии Бостона, который голландцы не преминули тут же обозвать Новым Гронингеном. Так что если Мартин действительно придумал, как продлить жизнь электролампочке, недалек тот день, когда все-таки сбудется мечта невольных пришельцев из будущего — появится привычное им электрическое освещение.

«И не нужно думать, будто это тут не приживется, — размышляла Галка, поднимаясь вверх по Торговой улице до церкви Святой Барбары, стоящей на месте старой испанской каменоломни, откуда при Диего Колоне брали камень для строительства крепостей и домов Санто-Доминго. — Конец семнадцатого века, как-никак, а не достопамятные времена короля Артура, куда Марк Твен засунул своего янки. Здесь люди уже более-менее привычны к техническим новинкам и достижениям науки, достаточно вспомнить, как пошли на ура наши керосиновые лампы. А как еще пойдет паровой котел — доработанный вариант уже существующей в Англии примитивной паровой машины? И топливо есть — мазута-то сколько… Короче, технический прогресс в полный рост». И это Галка еще не упомянула судно для перевозки нефти — перестроенный испанский галеон, почти весь трюм которого представлял собой набор больших медных емкостей. Его построили на верфи Сен-Доменга по заказу купца из Маракайбо, сделавшего состояние на торговле нефтью. И на той же верфи сейчас были заложены еще два таких же кораблика — эти уже строились «с нуля» и были проданы предприимчивому испанцу еще до того, как плотники положили первый брус. Но эти «танкеры» не были результатом прогрессорства попаданцев. Их спроектировал для удобства перевозки жидкого товара все тот же купец, а сен-доменгцы лишь реализовали проект по сходной цене… Одним словом, в этом мире случилось именно то, что и должно было случиться: толчок, данный идеями пришельцев из будущего, породил цепную реакцию открытий, сделанных людьми семнадцатого столетия, даже не подозревавшими об истинной природе этого явления. Как, скажем, казнозарядные английские ружья и тяжелая нарезная артиллерия появились в ответ на аналогичные новинки Сен-Доменга…

— Лейбниц, — с едва заметной невеселой усмешкой говорил Мартин. — Переписка с Гюйгенсом, Ньютоном… О таком, признаться, я и мечтать не смел. Думал, если не убьют, после войны займусь отцовской радиомастерской…

— Я тоже думала, что после получения диплома буду работать системным администратором в какой-нибудь процветающей фирме, — с иронией проговорила Галка. — Или свою фирмочку бы открыла… Ну да ладно, незачем жалеть о несбывшемся. Поговорим о текущих делах. Вы точно уверены, что можно включать электросеть без риска облажаться в момент запуска? Оно, знаете ли, обидно будет, да и политический конфуз может оказаться немалый.

— Да, я могу гарантировать, что сеть не откажет в момент запуска, — совершенно серьезно сказал Мартин. Он тоже отнюдь не помолодел за эти годы, да и южный климат ему, европейцу, не очень-то нравился. Но куда деваться? — Мы провели уже десятки испытаний, лампы вполне надежны. Ни одна не лопнула в момент включения. Секрет оказался не в вакууме, а в отсутствии кислорода. Видите этот налет у цоколя и два тонких проводка? Мы вплавляем кроме положенных электродов с нитью еще эти тонкие электроды и присоединенное к ним легко воспламеняющееся вещество. Именно воспламеняющееся, а не взрывчатое. Когда воздух частично откачан, а баллон запаян, мы пропускаем ток через эти электроды. Вещество вспыхивает и выжигает весь кислород внутри лампы, после чего ее можно подключать в сеть без опасения, что нить сгорит.

— Лихо, — согласилась Галка. — А нить металлическая?

— Нет, пока еще карбонизированная хлопчатобумажная. Увы, месторождениями вольфрама Сен-Доменг и соседние страны обделены, — на строгом лице Мартина веселая улыбка казалась какой-то чужой.

— Как долго может работать ваша лампа?

— Вы имеете в виду продолжительность непрерывной работы? От сорока до семидесяти часов. С выключениями, то есть в нормальном бытовом режиме — в среднем проработает около года.

— А будет совсем неплохо для начала, — согласилась Галка. — Конструкция проста, в генераторе и гидростанции тоже ничего сверхсложного нет. Так что Европа довольно быстро обзаведется таким вот новшеством, это не белый порох. А за Европой подтянутся уже и другие части света…

— Вы этого хотите, фрау капитан? — спросил немец. — Я полагал, вы примете меры для сохранения секрета электросети.

— Мартин, это не тот секрет, который можно удержать. А также не тот, который нужно удерживать. Все равно пройдет не меньше полувека, пока его внедрят в быт. Вы и сами можете это подтвердить — сколько времени прошло от первых лампочек Свена до электрического освещения в каждом немецком доме? А у нас, между прочим, и в начале двадцать первого века в глухих селах освещают дом керосинками и топят печи донецким угольком. Совсем как здесь, правда?.. Короче, герр гауптман, — заключила настырная дама, — будьте любезны применить свои знания на благо человечества. А человечество в благодарность поставит ваше имя наравне с упомянутыми вами Лейбницем, Гюйгенсом и Ньютоном.

— Ну если так… — негромко рассмеялся Мартин. — Я действительно честолюбив, фрау капитан. Но стараюсь хорошо это скрывать.

— Какими судьбами, Воробушек? Неужто наконец забросила свои бумажки?

— Да нет, просто сегодня бумажек было поменьше. Вот и освободилась раньше… Здорово, Хайме!

Хайме быстро утряс свои дела — он явился на оружейный завод оформить заявку на партию тяжелых снарядов для крепости Осама, где после списания на берег служил интендантом — и они пошли в порт, посидеть в таверне Причарда… Хирург тогда действительно отпилил ему ногу ниже колена. Первое время, как зажили раны и списанный боцман смог передвигаться с помощью костыля, он чуть не ежедневно приходил в порт и с грустью смотрел на корабли. Когда ему приставили к обрубку грубую деревяшку, комендант крепости Франческо Бенедетти предложил толковому метису место интенданта. Хайме согласился. Местечко не особо пыльное, жалованье неплохое, а за каждодневными заботами отходит на второй план свирепая тоска по морю. А недавно какой-то мастер вырезал для него удобный деревянный протез, удачно имитировавший человеческую ногу. Даже ступня, приделанная на хитрой железной конструкции, могла немного двигаться. Хайме, освоившись с новинкой, завел моду носить высокие испанские сапоги, и со стороны казалось, что никакой он не увечный. Ну там, прихрамывает чуть-чуть на правую ногу — подумаешь. Военные моряки и пираты крайне редко могли похвастаться целой шкурой… Однако на борт «Гардарики» ему, претерпевшему такой значительный телесный ущерб, ходу больше не было: пираты искренне верили, что увечные отнимают удачу, и списывали их на берег, предварительно выплатив щедрую компенсацию.

— А жаль, чертовски жаль, — Хайме вздыхал над кружкой рома. — Как послушал, чего наши в Бостоне при штурме натворили, так обида меня взяла. Такая заваруха — и без меня!

— Всему когда-нибудь приходит конец, братан, — успокаивала его Галка. Ром она по-прежнему не жаловала, но ее кружка тоже не пустовала: Причард, зная ее вкусы, всегда держал про запас хорошее красное вино. — И мне однажды придется оставить мостик. Даже «Гардарику» когда-нибудь спишут. Одно я знаю точно: мне есть для кого стараться, пока «Гардарика» на плаву и я еще чего-то могу, в смысле командовать кораблем.

— Ты о своих пацанах, что ли?

— И о них. И о дочках Жерома, и о детях Билли — Джиме и Марго. И о… племянниках. Пожили для себя — теперь живем для детей. А ты? Столько девчонок кругом, и до сих пор ни одна не смогла утянуть тебя под венец?

— Кому я нужен — с деревяшкой вместо ноги? — хмыкнул Хайме. — Хотя… Есть тут одна семейка — отец с дочерью. Папаша рыбачит, дочка учится. Хорошая девочка. Я ей тоже вроде не противен. Только две загвоздки: девочка требует, чтобы я дождался, пока она выучится, а это еще полтора года. И папаша кривится. Хоть и рыбак, но у него герб и родословная. А что у меня есть, кроме чина лейтенанта и интендантской должности?

— Постой, ты случайно не о тех басках говоришь? — удивилась Галка. — Отец рыбак, а дочь — пока единственная девушка, поступившая на учебу в университет? Как там их фамилия… Блин, забыла…

— Точно. А по фамилии они Ариета.

— Ну тогда девушка права: дай ей доучиться. А как выучится и пойдет учительствовать, покупай хороший дом и нанимай прислугу — учительскую работу она точно не бросит.

— Папашу поможешь уломать?

— Нет проблем, уломаем. Денежки есть?

— Водится маленько.

— Тогда прими мой совет — сговаривайся о покупке дома уже сейчас. Через полтора года тут недвижимость намного дороже будет.

— Ладно, — согласно кивнул метис. — Сегодня же пойду в контору, узнаю насчет дома… Э, да там, никак, зашевелились в порту! — присвистнул Хайме, выглянув в окошко. — Что-то случилось.

— Пошли, посмотрим. — Для Галки каждый день «что-то случалось», она к этому привыкла. А для Хайме, обреченного вести жизнь «сухопутной крысы» все же развлечение…

— Фрегат. То ли испанский, то ли португальский. Но флаг наш. И идет с юго-востока. А паруса-то какие! Просто загляденье!

Паруса в огне заходящего солнца сияли так, словно их сделали из дорогого сен-доменгского хрустального стекла и выставили на свет. Впрочем, они и должны были так сиять: шелк. Хороший, стоивший бешеных денег китайский шелк. Галка еще не была уверена на сто процентов, но она догадывалась, кого могло угораздить прицепить на реи целое состояние. «Вряд ли наш шевалье прошел весь путь под шелком. Скорее, приказал поставить эти паруса в нескольких лигах от берега… Тоже мне, капитан Грей нашелся! — мысленно хихикала мадам генерал. — Последний романтик, блин… Жалко, что паруса не алые. Тогда я бы точно знала, что ему сказать…»

Через час фрегат уже бросил якорь в бухте, и Галкины подозрения полностью оправдались. Спустя пять лет в гавань Сен-Доменга явился не кто иной, как шевалье де Граммон, считавшийся пропавшим в далекой Африке, на Берегу Скелетов. Действительно, только ему могло прийти в голову поставить шелковые паруса. И только ему могло приспичить одеться по-европейски, но с роскошью индийского магараджи: на него больно было смотреть от блеска многочисленных бриллиантов и рубинов. А смуглые усатые рожи гребцов, их синие чалмы и восточные одежды сразу сказали Галке, в каких краях блистательный — в прямом и переносном смысле — шевалье сумел нажить такое гомерическое состояние… Вид великолепного капитана вызвал массу эмоций у моряков и зевак, столпившихся на пирсе. Горожане, особенно молодежь, не скрывали удивления и восхищения. Бывалые пираты качали головами и обсуждали открывшееся им зрелище: столько драгоценностей на себя не навешивали даже испанские гранды, падкие на золото и блестящие камушки. Хайме, всякое повидавший на своем веку, и тот округлял глаза; «Ни черта себе! Во разжился мужик! И у кого он столько украл?..» Зато Галка посмеивалась. А когда шевалье де Граммон, наживший не только кучу денег, но и седину, лихим молодцом выпрыгнул из шлюпки на мол, она сделала индийское намасте — приветствие — сложив руки и поклонившись.

— О великий сахиб Граммон! — весело проговорила она, шутливо кланяясь. — Солнце воссияло на небесах — ты наконец вернулся… засранец эдакий! Где тебя черти носили, позволь спросить?

— С ума сойти! Ты встречаешь меня как любящая жена, — рассмеялся шевалье.

— Размечтался! — весело фыркнула Галка. — Пошли.

— С тобой я пойду хоть на край света, — шевалье вернул Галке насмешливый комплимент. — Но куда мы пойдем сейчас?

— Куда, куда… Сперва к начальнику порта, а потом в Алькасар де Колон, будешь хвастаться своими подвигами! Я сейчас пошлю за братвой, пусть послушают твои враки…

Жизнеописания шевалье де Граммона и без того хватило бы на три авантюрных романа, а тут количество приключений на единицу времени вообще зашкаливало. Но Граммону верили. Потому что это был Граммон… Он явно поскупился на слова, описывая, как выбирался с Берега Скелетов. Упомянул только, что до Алмазной бухты добралось меньше половины спасшихся с «Ле Арди» и шхуны капитана Луи. Остальные погибли от невыносимой жары и нехватки воды. Выжившим удалось добраться до селения того африканского племени, что продавало им алмазы. Местные, проникшиеся уважением к сильным людям, одолевшим страшную пустыню, предупредили, что в бухте стоят португальские корабли, две штуки. И Граммон принял безумное решение — захватить «португальца», купить у негров немного скота на мясо, запасти воды и двигать дальше, на Мадагаскар. Многие поначалу сомневались, но в итоге Граммон их уговорил, и они ночью напали на стоящий в бухте крупный фрегат. Старая пиратская тактика: вырезать вахтенных, поднимать паруса и заряжать пушки — если второй португалец будет их преследовать… Поскольку большая часть команд отдыхала в крепостице на берегу, пиратам удалось провернуть свое предприятие. А второй португальский фрегат был очень быстро потоплен, благо при выходе из бухты Граммон приказал его хорошенько обстрелять… Дальше не произошло ничего примечательного до самого Мадагаскара. Там шевалье нашел небольшое пиратское поселение, где смог разжиться свежими продуктами, а заодно нарассказал всякого разного про государство Сен-Доменг. Местные джентльмены удачи, почти поголовно англичане, не особенно вдохновились байками какого-то француза, и Граммон принял решение отправиться дальше на восток. Подзаработать деньжат на торговых путях мусульман. Первый же рейд принес ему и команде баснословную добычу и славу удачливого пирата. Прочие рейды тоже имели успех, но во время абордажей и от неведомых восточных лихорадок полегли две третьих экипажа. Над грозой Индийского океана нависла реальная угроза плена и смерти. И Граммон принял еще одно безумное решение: попроситься на службу к Великому Моголу… Надо ли говорить, что его просьба была удовлетворена? Правителю нужны были отчаянные мореходы и хорошие бойцы…

— Ага, — хмыкнул Билли. — Вот откуда шелковые паруса!

— Да, эти черти не скупились при расчете, — заявил Граммон. — Десятину отдал в казну — остальное твое. Все равно тут и прогуляете. Матросов не хватает? На тебе сикхов. А сикхи, я вам доложу, отменные вояки. Всего-то и дела было, что обучить их морской науке. Вот так и прослужили там добрых три года. Потрошили арабов и персов так, что пух и перья летели. А золота и камушков там — испанцы по сравнению с этими индийскими раджами просто нищие! Слово дворянина!..

Дальнейшее, зная натуру шевалье, представить было нетрудно: ему однажды попросту все надоело, и он, захватив богатый приз, не пожелал возвращаться в Индию. Начался обратный путь. Каково же было его удивление, когда, со всеми предосторожностями миновав Берег Скелетов (он даже увидел и узнал стоящий на берегу уже в нескольких десятках ярдов от кромки пробоя «Ле Арди»), около Алмазной бухты его встретила «Эвридика» Лорана де Граффа! Встречу старых друзей три дня отмечали всей пиратской компанией. В крепостице, отбитой у португальцев и ставшей фортом маленького городка, населенного почти сплошь местными неграми. Там Граммон узнал о переменах, произошедших в Сен-Доменге, и решил своими глазами на это взглянуть. Вот так он и оказался пять лет спустя в столице пиратской республики, которую, по его же словам, отказывался узнавать. За время его отсутствия город вырос чуть ли не втрое. Количество кораблей в порту впечатляло. А уж известия о признании Сен-Доменга европейскими грандами, о приобретениях на континенте, об удивительном оружии и прочих чудесах техники, о войне и победе над английской эскадрой вовсе его добили. Когда господа капитаны, перебивая друг друга, поведали ему эти новости, он поначалу даже не поверил. Но потом, уже после праздничного ужина в его честь, крепко задумался… Уходя отсюда пять лет назад, шевалье на всякий случай вложил некую сумму в республиканский банк. Даже если бы он вернулся голым и босым, нищета бы ему не грозила: и вклад был немаленький, и проценты наросли. Но домом он тут не обзавелся, потому его пригласили погостить в Алькасар де Колон. И это ему тоже было не очень-то по душе. Здесь, под этой крышей, жила женщина — одна из очень немногих, что отказали ему. Женщина-генерал, сумевшая делом доказать недоверчивому шевалье, что она достойна своего нынешнего положения. Наконец, женщина, ради которой он собственно сюда и вернулся. В этом Граммон никому никогда не признавался, но и шелковые паруса, и великолепная одежда, и бриллианты были призваны поразить воображение этой женщины. А она… Она уязвила шевалье в самое сердце, переплюнув все его подвиги своим ненаглядным Сен-Доменгом…

Не в силах заснуть, он спустился в сад, освещаемый яркими керосиновыми фонарями. Звенели цикады, бились о плафоны фонарей ночные бабочки, где-то неподалеку слышались шаги патруля… Граммон еще в комнате запалил трубку, но так и держал ее в руке, не закуривая.

«Она обошла меня».

Вот этот факт ему и не нравился. Честолюбивый шевалье привык к первым ролям, он был лидером без всяких преувеличений, и лидером удачливым. А здесь ему наглядно продемонстрировали, что удача — далеко не все. Что к удаче следует приложить еще и немалый труд, иначе любой достигнутый результат будет развеян по ветру… Сен-Доменг, этот самый результат, пока держался. Но зато мадам генерал изрядно сдала за те пять лет, что они не виделись… Сам Граммон вряд ли согласился бы платить такую цену.

«Все-таки я сглупил, что вернулся, — думал он. Вспомнив про трубку, закурил. — Чего я хотел? Шикануть перед женщиной, для которой я не больше, чем союзник? Ха! Ну пришел. Ну блеснул дорогим нарядом. Дальше-то что? Она ведь не из тех, кого можно купить… Правительница, черт бы ее побрал!»

— Не ревнуй к чужим успехам, приятель, — за спиной раздался хорошо знакомый ему женский голос, отчего шевалье вздрогнул и моментально обернулся: он не услышал шагов. — Откуда ты можешь знать, какой ценой они оплачены?

Граммон прищурился: вот стерва. Может, как капитан она ему и уступит, но по части чтения в человеческих душах на этом острове ей равных нет.

— Ты уже мысли научилась читать? — недовольно хмыкнул он.

— У тебя эти мысли во-от такими буквами на лбу написаны, — сказала Галка. Граммон, обернувшись к ней, оказался спиной к фонарю, но ей не требовался свет, чтобы угадать выражение его лица. — Не буду спрашивать, зачем тебе понадобился сегодняшний парад. И так все ясно. Но что ты будешь делать дальше?

— То же, что и раньше делал, — уверенно заявил шевалье. — Или ты против?

— Ты по-прежнему живешь сегодняшним днем, дружище. А годы-то идут. Или ты решил плюнуть на все и не доживать до старости?

— Готов рассмотреть твои предложения, — Граммон давно понял, к чему она клонит.

— Мы формируем Континентальную эскадру, — Галка не стала тянуть кота за хвост. — Как насчет стать ее адмиралом?

— Где база?

— В Сан-Августине и Форт-Луи.

— Кто там губернатором? Твой братец?

— Да.

— Тогда сработаемся. А может, и нет… А может, я и вовсе пошлю вас всех к чертям и пойду на вольные хлеба, — едко усмехнулся шевалье, дымя трубкой. — Война с англичанами? Очень хорошо, буду потрошить англичан. Надумаешь повоевать с испанцами — буду потрошить испанцев. Мне по большому счету все равно, кого потрошить, лишь бы жизнь не была противной, как позавчерашняя лепешка.

— Ну а если я надумаю заключить со всеми мир? — Галка знала, что Граммон внимательно наблюдает за каждым ее движением, и держалась на безопасном расстоянии. Он тоже был опасно непредсказуем. — Что ж ты будешь делать, бедный мой шевалье? Снова отправишься на заработки в Индию?

— Испорчу тебе всю дипломатию на хрен, — честно ответил Граммон.

— Тогда я испорчу тебе жизнь. Да так, что она тут же и закончится.

— Не боишься мне угрожать?

— Я ответила взаимностью на твою угрозу, дружище.

— В этом смысле мы с тобой действительно друг друга стоим, — хмыкнул француз. — Хорошо. Допустим, я соглашусь стать твоим адмиралом. Теперь твой черед ответить на вопрос — что дальше?

— А дальше мы будем делать то, что должны делать. Я займусь дипломатией, а ты содержи в порядке эскадру и защищай побережье от супостата. Чего уж проще-то? Вот насчет вольницы — тут ты опоздал. Все. Кончилась вольница. Теперь каждому из нас придется отвечать за содеянное и сказанное.

— Перед кем? — нахмурился Граммон.

— Перед законом. Перед нашим законом, приятель.

— Отлично, — шевалье был просто взбешен: до сих пор он не признавал над собой власти никаких законов, и если соблюдал пиратские «понятия», то только из-за команды. — Ты предлагаешь мне самолично надеть на себя ошейник?

— Тьфу, блин! — вспылила Галка. — Ты хоть сам-то понял, что сказал? Законы Братства для тебя уже ошейником стали? Скажи спасибо, что тебя твоя команда не слышит! Или ты так возгордился, что считаешь себя превыше любых законов?

— Мне кажется, что ты сама считаешь себя законом, — шевалье едва сдержался, чтобы не вспылить в ответ.

— Это не так, и ты это знаешь.

— Да? Ты забываешь, что Братство провозглашает равенство. А равенства не существует, ведь одинаковых людей не бывает. Кому-то дано больше, кому-то меньше. Кто-то капитан, а кому-то до конца дней своих не подняться выше матроса. Что ты на это скажешь? — Граммон, когда хотел, умел философствовать не хуже профессоров Сорбонны.

— Скажу, — Галка успокоилась так же быстро, как и рассердилась. — Есть единственное равенство, которого можно было достичь уже давно — равенство перед законом всех без исключения. Когда и матроса, и капитана за один и тот же проступок наказывают одинаково — это справедливо или нет?

— Справедливо.

— Разве на наших кораблях этот закон не работает? Так почему он не может работать для целой страны? Да, тут делов еще — внукам моим хватит и правнукам останется. Но мы кое в чем уже добились своего.

— Ты не можешь предусмотреть каждую мелочь.

— Не могу. И не пытаюсь. Да я одна бы никогда и не справилась. А вместе…

— Послушай, Воробушек, — спокойно, даже немного грустно проговорил Граммон. — Ты замахиваешься на такие вещи, какие могут запросто оказаться тебе не по зубам. Неужели ты не можешь жить просто, без особенных затей?

— Могу. Но не имею права.

— Тогда чего ты добиваешься? — спросил Граммон. — Славы? Слава и место в истории тебе были обеспечены уже после Картахены. Денег? Нет, я за тобой тяги к золотишку не замечал. Большой и чистой любви? Так это у тебя вроде есть, ты как будто счастлива с мужем. Власти? Этого добра у тебя тоже хватает, но ты прекрасно понимаешь, что над всеми и вся командовать не выйдет, и спокойно окучиваешь свой огородик — Сен-Доменг… У меня слабовато с фантазией, когда речь заходит о женской душе. Так скажи мне, только честно — чего ты хочешь?

В свете керосинового фонаря тонкая, грустная, едва заметная улыбка женщины-генерала оказалась похожей на мимолетную тень. Была — и пропала, стертая ночью.

— Я хочу, чтобы моим детям не было за меня стыдно, — раздельно проговорила она, тщательно проговаривая французские слова. — А насчет моего предложения — ты не торопись с ответом. Время пока есть… Спокойной ночи, шевалье.

Галка отступила в тень и будто растворилась в ночной темноте. А шевалье де Граммон — и в самом деле один из последних романтиков пиратства — смотрел ей вслед со странным чувством. Смесь гнева и грусти. Гнева от того, что приходится хоть в чем-то уступать этой ненормальной женщине, и грусти — что вольным денькам действительно пришел конец.

Пришли другие времена и другие люди.

— Давно надо было учредить в Сен-Доменге какие-нибудь ордена! — воскликнула Галка, прочитав это письмо. Корреспонденция от послов республики, минуя фрау Эбергардт, сразу попадала на стол генерала, и Галка могла вести переписку с послами будучи более-менее уверенной в ее конфиденциальности. — Николас и без того отлично сработал в Голландии, а вот за эту операцию ему с чистой совестью высший орден можно вручать!

— А орден никогда не поздно учредить, — не без иронии отметил Джеймс. — По-моему, самое время.

— Угу, и как ты намерен этот орден назвать? «Веселый Роджер» или «Джентльмен удачи»? — рассмеялась супруга. — Ну ладно, ладно, милый, я шучу. Придумается что-нибудь, главное внести предложение. А там уже люди поумнее меня сообразят… То, что Николас сработал по высшему разряду, это хорошо, — добавила она, становясь серьезной. — Вот с Петром Алексеевичем, боюсь, тяжело будет общаться. Особенно на первых порах.

— Ему одиннадцатый год, Эли. В чем могут быть проблемы? — Джеймс пожал плечами.

— Главная проблема в том, что он царевич. Если ему уже внушили царскую спесь, забороть это будет тяжело. Если успели озлобить, внушить ненависть — еще хуже. А ломать его через колено себе дороже. Насколько я знаю из нашей истории, личность была невероятно мощная.

— Хосе тоже отнюдь не слабак, но ты сумела вылепить из него потенциального лидера. Он, кстати, забегал, пока ты была у Мартина. Обещал прийти в гости в воскресенье: у него сейчас масса работы с книгами.

— Хосе не царевич, милый, — грустно усмехнулась Галка.

— Да. Но по прошествии какого-то времени он получит власть ничуть не меньшую.

— Если докажет, что достоин ее.

— Совершенно справедливо. Попробуй внушить принцу Питеру ту же мысль: чтобы получить власть, мало родиться в семье государя, нужно оказаться достойным принять ее.

— Попробую. Парень ведь далеко не дурак. Но и гарантировать полный успех не могу…

«Что за черт? Почему они так задержались?»

Галка нервно расхаживала по каюте: время от времени ей просто приходилось устраивать себе «отпуск» — сбегать из Алькасар де Колон на «Гардарику», выходившую на патрулирование побережья. Ответственность. Огромная ответственность придавила ее словно камнем. А вдруг почтовый барк, что должен был доставить юного Петра в Сен-Доменг, потонул по дороге? А вдруг был встречен англичанами или португальцами? Конечно, оснащенный такими же, как на сторожевиках, пушками, почтовый барк мог здорово испортить настроение любому врагу, но это во многом зависело от решимости и профессионализма его капитана. Галка всякое видала на своем веку, в том числе и сдачу полностью боеспособного корабля без единого выстрела, и сражение жалкой посудины против мощного боевого фрегата… Слишком много случайностей. Николас сделал свое дело. Выдернул Петра из обстановки, где ему неминуемо внушили бы полнейшую безнаказанность («Царю все можно!»), и приохотили бы к разным вредным привычкам вроде хмельного пития. Или тихо прибили бы, когда у Софьи или Ивана появился бы наследник. А Галка должна была сделать как раз наоборот — приучить царевича к строжайшей самодисциплине. Потягает концы на корабле годик-два, примет посвящение в матросы, а дальше можно будет исподволь, понемногу, как в случае с Хосе, поделиться с ним опытом правления…

Если он только жив.

Беспокойство оттеснило на второй план все, даже согласие шевалье де Граммона принять под свое командование Континентальную эскадру, что в другое время конечно же стало бы событием номер один. Если Петр погиб, сможет ли Софья вытянуть на себе огромный воз, именуемый Россией? Сможет ли она дать достойный отпор шведам, когда те неминуемо полезут «осваивать» соседнюю страну? Галка не могла сказать ни «да», ни «нет». И отчаянно сопротивлялась одолевавшему ее страху: сейчас речь шла о действительно глобальных переменах в развитии этого мира.

«Нет, — думала она, загоняя свой страх куда подальше. — Он жив».

Находиться в каюте стало невыносимо: тут, в одиночестве, недолго и с ума сойти. Галка поднялась на мостик. Свежий ветер, наполнявший паруса «Гардарики», тут же растрепал ее волосы.

— Курс норд-норд-ост, идем в крутом бейдевинде при ветре норд-ост, на левом траверзе остров Саона,[45] — на мостике Джеймс всегда свято соблюдал субординацию, и при появлении капитана тут же доложил обстановку.

— Следовать вдоль побережья до мыса Энганьо… будь он неладен, — стальным голосом сказала Галка, сразу вспомнив богатый на события семьдесят третий год и то, как «Гардарику» тогда изрядно помотало по проливу Мона во время шторма.

— Эли, перестань себя изводить, — тихо проговорил Джеймс. — Очень многое в этом мире зависит не от тебя. Смирись.

— Джек, это не тот случай, — так же тихо ответила Галка, наблюдая за палубной работой. Боцман Мигель отличался от многих своих горластых коллег как раз тем, что редко повышал голос. Но матросы слушались его беспрекословно. — Слишком многое поставлено на карту.

— Сейчас ты ничего не можешь изменить.

— Остается только надеяться…

— Парус впереди по курсу! — донеслось с фор-марса.

Ветер сегодня был не очень сильный, и прошло не меньше часа, пока марсовой не опознал три почтовых барка под голландскими флагами. На грот-мачте головного подняли вымпел, означавший наличие важной почты и пассажиров до Сен-Доменга. На красно-белом флагмане республики подняли вымпел «Принимаем под защиту». Ничего необычного, так поступали и раньше. Три сторожевика и фрегат пошли прежним курсом, патрулировать побережье, а «Гардарика» возглавила строй голландцев, которым теперь уж точно нечего было бояться. Нарываться на драку с «Гардарикой» после всех известных фокусов ее капитана не рисковали даже самые безбашенные джентльмены удачи с Ямайки, коих миссис Эшби в последнее время чихвостила с завидной регулярностью. На головном барке снова подняли вымпел — на этот раз просьба принять шлюпку. «Гардарика», свернув паруса, остановилась, и через полчаса на борт флагмана пожаловали несколько человек — два голландца, с ними какой-то офицер, и крепкий седой мужик, косая сажень в плечах, а при нем мальчик в голландском кафтане… Галка сразу его узнала, хоть никогда не видела портретов Петра в детском возрасте. Она помнила это лицо по гораздо более поздним портретам, где он был изображен взрослым мужчиной, императором. Тем самым императором, забавлявшим себя и шокировавшим страну «всепьянейшими соборами», набившим себе и России немало шишек, создавшим действительно правильную вещь — Табель о рангах — и в то же время превратившим в рабов миллионы подданных… И — вот он, десятилетний мальчик, даже не подозревающий, какая судьба его ждет. Опальный царевич, фактически высланный из страны своей сестрой, чтобы не питал надежды ее противников… Галка не заметила в его взгляде надменности, присущей коронованным особам. А то ведь даже незаконный сын короля Франции юный граф Вермандуа, никогда не видевший моря, но пожалованный коронованным отцом в адмиралы Франции, и тот задирал нос перед заслуженными боевыми офицерами. И отсутствие этой надменности внушало надежды на лучшее. «Значит, не успели еще испортить мальчишку, — думала Галка, когда голландцы просили принять их на борт, ибо везут они в Сен-Доменг шкатулку с неким особо ценным содержимым. — Он ведь был третьим в очереди на трон, а значит, почти не имел шансов, пока братец Федор не умер. Потому матушка Наталья Кирилловна обращалась с ним как с сыном, а не как с малолетним царем, которым можно управлять. Очень хорошо. Даже лучше, чем я думала… Что ж, вот теперь точно все в твоих руках, подруга. Ошибешься — пожизненный расстрел на месте».

Наконец голландцы получили разрешение перенести свой «особо ценный груз» (оказавшийся на поверку испытываемым новоизобретением минхеера Гюйгенса — морским хронометром) на «Гардарику», и очередь представляться пришла уже седому мужику и мальчику. Мужик, сняв шапку и поклонившись, на неплохом голландском языке отрекомендовался Федором Дементьевым.

— Состою денщиком при Петре Михайлове, недоросле дворянском, определенном по повелению царя Ивана Алексеевича в учение, — добавил он. А мальчик, что самое интересное, с достоинством поклонился, когда его представили.

— По батюшке-то тебя как звать, Федор Дементьев? — спросила Галка по-русски. Ее русский язык по понятным причинам несколько отличался от русского языка тех времен, но у нее всегда наготове было объяснение: язык один, а диалектов много.

— Артемьев сын я, — Федор усмехнулся в бороду: похоже, не врут люди, что правит тут бабенка русских кровей.

— Вот что, Артемьич, раз уж привез… сего недоросля дворянского к нам в учение, знай — у юнг на наших кораблях денщиков не бывает, — спокойно проговорила Галка, краем глаза наблюдая за реакцией Петра. Мальчишка пока никакого недовольства не проявлял, скорее, наоборот — наверняка был рад избавиться от опеки навязанного ему человека. — Нянек — тоже. Так что или сам на службу поступай, или езжай себе с миром обратно.

— Но как же… А повеление царево? — опешил Федор. — Да и не могу я на службу-то, и без того при деле!

— Я уж как-нибудь сама с этим разберусь. Иди с Богом… Иди, Артемьич, не зли моих людей, — с нажимом повторила Галка, заметив, что на шкафут подтягиваются матросы во главе с боцманом. — Порвут на тряпки, и пикнуть не успеешь.

— Да как же я покажусь обратно без Петруши! — взвыл Федор.

— Ладно. Придем в порт — решим, как поступить. А пока возвращайся на барк, Артемьич. Мы тут как-нибудь без тебя обойдемся, — Галка давно поняла, что за субъекта прицепили на хвост юного царевича: опять «хороший человек из Тайной канцелярии». И заговорщически подмигнула мальчишке. А тот кусал губы, чтобы не рассмеяться. Может, и не держал он зла на сестрицу Софьюшку, но людей ее явно не жаловал. — Все, господа, — добавила она по-французски. — Время для визитов исчерпано. Через четверть часа поднимаем паруса.

— Что это?

— Бизань-ванты.

— А для чего они?

— Чтоб мачта нам на голову не упала. И еще чтоб матросы могли на крюйс-салинг подняться.

— А это как называется?

— Флаг-фал.

— Это чтоб флаги поднимать, значит?

— И флаги, и вымпелы, — ответила Галка. — Правильно делаешь, что спрашиваешь, парень. Голова человеку на то и дана, чтобы ею думать, а не только шапку носить.

— Шапки тоже всякие бывают, — с вызовом ответил царевич. Видимо, накрутить насчет шапки Мономаха его уже успели…

— Верно, — Галка не стала сходу нарываться на конфликт — искусство, которому Петру еще предстоит долго учиться. — Но даже этих шапок нужно быть достойным. На пустой голове и корона будет сидеть как дурацкий колпак.

— Учиться-то поди нелегко, — вздохнул мальчик, молча согласившись с последним утверждением.

— Учиться всегда нелегко, парень, особенно если учишься полезному делу… Ладони-то уже в мозолях, — хохотнула мадам генерал, случайно заметив руки Петра. — Где нажил? Небось, на борту голландца упражнялся?

— Где нажил, там нажил, — дерзко ответил мальчишка, пряча руки за спину. — То мое дело.

— Юнга Михайлов, — не повышая голоса, но с явственно прозвеневшей стальной ноткой проговорила мадам генерал. — Если вы изволите дерзить капитану, у вас для этого должны быть веские основания. Либо предъявите их, либо примите положенное наказание за беспричинное нарушение субординации. Вам ясно?

— Ясно, — процедил сквозь зубы упрямый мальчишка. Ох, и не любит же он подчиняться…

— На корабле может быть только один капитан, парень. Запомни раз и навсегда.

Один из шкотов грот-брамселя вдруг дал слабину: видать, плохо закрепили. Здоровенный парус захлопал выпроставшимся краем, заплескался на ветру.

— Гаспар, мать твою! У тебя что, руки из задницы растут? — во всю глотку, не утратившую с годами ни капли своей мощи, заорала Галка. Она не хуже боцмана знала, кому в этой вахте было поручено крепить шкоты. А в следующий миг, словно приняв какое-то решение, вдруг обратилась к мальчишке: — Узлы вязать умеешь?

— Научили, — ответил тот.

— Ну-ка покажи вон тому безрукому, как надо шкоты крепить!

Гаспар, четырнадцатилетний юнга, обиженно шмыгнул носом, но смолчал: ничего не попишешь, сам виноват. А мальчишка-московит, несмотря на свои десять… вернее, без двух месяцев одиннадцать лет, ростом почти его догнавший, на удивление ловко захлестнул пойманный матросами шкот за кофель-нагель и столь же ловко закрепил его хитрым узлом… Когда Петруша обернулся, в его глазах светилась даже не радость — истинное счастье. Он что-то сделал, и сделал лучше других!.. Галке все стало ясно. По крайней мере, насчет этого мальчика. Первый император России действительно вкладывал в то, что делал, всю душу без остатка. Причем безразлично, что именно он делал — вязал узлы, стриг бороды, махал топором или развлекался. «Да, тяжело с ним будет, — подумала капитан „Гардарики“, сдержанно похвалив юнгу Михайлова за отличную работу. — Контролировать свою силищу он научится, не вопрос. Морская наука и не из таких спесь вышибала, а Мигель умеет салаг строить. Но самое сложное, как всегда, состоит в выборе цели и путей к ней. С целью у Петра Алексеича был полный ажур, вот с путями…»

Это был уже другой мир. Другая история, хоть и создаваемая теми же людьми. Теперь корабль этой истории находился в незнакомых водах, и никто не мог предсказать, куда его занесут ветра и течения будущего.

Но зато он шел своим собственным курсом.