Лесной Охотник

Глава первая

— Пристегнитесь, майор.

Майор уже пристегнулся.

— Сегодня полет будет недолгим, сэр.

— Ну, раз ты так говоришь, — передернул плечами Майкл Галлатин, занимавший заднее сидение самолета «Вестланд Лисандр». На нем была его выгоревшая на солнце пыльная форма британских вооруженных сил для Западной пустыни: влажная от пота рубашка с короткими рукавами, шорты, серые гольфы и ботинки цвета загара. Вокруг его шеи оборачивался темно-синий платок, предназначенный для защиты от мелких травм, вызванных постоянным попаданием песка, мелкие ранки от которого грозили серьезными инфекциями в суровом климате и могли привлечь насекомых. Также на майоре сидела офицерская фуражка цвета Ливийской пустыни — оттенка бесконечного песка и серых камней. В тесном пространстве под ногами лежал его вещмешок, в котором находились сменная одежда, фляга, бритвенные принадлежности и его надежный американский автоматический «Кольт» 45-го калибра. К своим знакам отличия он относился довольно небрежно и иногда даже предпочитал их не носить, что не вызывало никакого одобрения в глазах старших офицеров, однако все, кто был ниже рангом, проникались к нему негласным уважением. Так или иначе, высшие чины были информированы, что донимать этого человека по пустяковым поводам им не следует, согласно важному письму, которое он привез с собой из Лондона.

— Погодка для полетов сегодня хороша, сэр. Доберемся, не спеша, — сказал молодой пилот с акцентом кокни[5], и кривовато осклабился, обнажив неровные передние зубы. Он, очевидно, наслаждался нервозностью своего пассажира. — Беспокоиться не о чем.

— А кто беспокоится? — парировал Майкл, выпалив свой вопрос слишком быстро. Для него подниматься в небо в пустыне Северной Африки в середине августа никогда не было приятным занятием, настроение оно ему, во всяком случае, не поднимало. Небо могло быть безоблачным, но чаще оно было бледно-молочного цвета — больше белого, чем синего — как будто это жестокое солнце даже безграничную небесную высь могло опалить.

Вздохнув, Майкл неуютно повел плечами.

— Просто у нас разные впечатления от полетов. Тебе, например, нравится летать.

Майкл и впрямь осознавал, что начинает заметно нервничать, посему приказал себе расслабиться. Но сказать легче, чем сделать. Он никогда не мог подолгу выносить перелеты. Возможно, он испытывал к ним некоторое недоверие, со временем переросшее в страх. Впрочем, страхом он тоже не в полной мере мог это назвать. Скорее, он просто недолюбливал заточение в тесном пространстве на высоте более ста тысяч футов над землей. Это казалось ему еще более неестественным, чем морские путешествия.

Хотя на этот раз он переживал не столько по поводу самого факта полета, сколько по поводу непосредственно самолета. Этот инвалид с обрубленным носом и широкой талией осыпался буквально на ходу, шасси его двигались резко и неуклюже, и Майклу казалось, что этот пережиток авиации больше годится для прошлой мировой войны, чем для нынешней. Этот «Вестланд Лисандр» мог считаться антиквариатом еще во время своего первого вылета в 1936-м году, а сейчас на дворе стоял 1941-й. Трудно было поверить, что он вообще может подняться в воздух. Маневренным Лисандр тоже не был — три военных истребителя могли взлететь, сделать круг и сесть на посадочную полосу, прежде чем этот самолет только оторвался бы от земли. Майкл поерзал на неудобном жестком кожаном сидении, чувствуя, что начинает сильно потеть, и невольно подумал, что этот клятый «Лисандр»[6] недаром был назван в честь спартанского генерала. А спартанцы, как он знал, слыли довольно категоричными: со щитом или на щите. Сильные слова, однако сейчас они не воодушевляли.

Аэродром в оазисе Бир Аль-Кабир был построен наспех и сплошь состоял из сборных конструкций и палаток, проделавших путь в 224 мили на восток из Каира. Растущие вокруг водопоя тощие пальмы таким вмешательством были явно недовольны, да и вода тоже — она отдавала запахом и даже вкусом тухлых яиц, и трудно было представить, как жизнь вообще может зародиться в таком злобном месте, где температура днем поднимается до 120 градусов[7]. Иногда по рядам палаток проносились порывы горячего ветра, гудевшего в двигателях, шуршавшего по брезенту и пропадавшего лишь в короткой страдальческой тени.

Здесь шла война, и не только между британцами Черчилля, немцами Гитлера и итальянцами Муссолини… иногда война шла между британцами и бесконечными вторжениями сотен тысяч кусачих насекомых. Или между британцами и целыми месяцами дней под палящим солнцем, когда губы трескались от жажды, а слюна высыхала во рту за несколько секунд. Или между британцами и пустым горизонтом, под которым благодаря безжалостным лучам появлялись миражи в виде огромных мерцающих озер, словно выполненных из белого стекла…

Первый из «Спитфайров» начал взлетать, погружая других пилотов позади себя в облако песка и пыли, и юный кокни за штурвалом «Лисандра» прищурился.

— Вы, похоже, важная птица, сэр, — хмыкнул он. — Не у каждого тут такой эскорт, прошу прощения.

— Скажем так, от меня есть кое-какая польза.

Двигатель «Лисандра» загудел и заговорил, как ворчливый старик. Юный пилот приготовился к взлету, ожидая, пока взлетят второй и третий «Спитфайры», а это могло произойти в любую минуту.

— Это Роджер. Мы ждем. Прием, — проговорил пилот в свою гарнитуру.

Второй истребитель, ревя, взмыл в небо. Третий вырулил на взлетную полосу.

Майкл сверился со своими наручными часами «Ролекс». Он надеялся, что после встречи в штаб-квартире в Каире сможет пообедать на тенистой веранде клуба «Пайпер». Он даже не представлял, сколько этих обедов пропустил, и с тоской вспоминал о целом блюде мяса с апельсинами и о прекрасном холодном пиве. Если там будет два сорта пива, день можно будет считать удачливым. И на сон останется целых двенадцать часов на простынях из египетского хлопка.

Третий «Спитфайр» взлетел, оставляя за собой облако пыли.

— Вот и наш черед, сэр, — бодро сказал пилот. Майкл подумал, что молодой человек упивался собственным садизмом, когда начал довольно резкими рывками выводить самолет на полосу, словно хотел нырнуть в воздух без необходимого разбега. Шум двигателя был оглушительным, как бой кузнечных молотов по металлическим барабанам, отбивающий свой сумасшедший ритм внутри этого жуткого самолета, и Майклу казалось, будто он слышит, как ослабляются крепления крыльев «Лисандра».

— Роджер. Мы на пути, — сообщил пилот своему диспетчеру. — Прием.

Он включил тягу и начал руление.

Главным талантом «Лисандра» было то, что ему не требовалась очень длинная взлетная полоса, и он смог оторваться от земли за десять секунд. «Спитфайры» уже ждали его в небе, кружа над полем.

Майкл при взлете напрягся, как струна, сжал руки на коленях и постарался унять сердцебиение, хотя все попытки и оказались тщетными.

— Сегодня пойдем на пятнадцати тысячах, сэр, — сообщил пилот. — Так что по пути сможете хорошо рассмотреть пустыню, вид отличный.

Пустыня — это последнее, что Майкл Галлатин хотел сейчас видеть. Вся его четырехдневная миссия здесь состояла из постоянных видов пустыни. Он знал, как его называли на аэродроме: Майор Чудак. Так говорили, потому что после каждого захода солнца он проезжал через посты охраны на открытом грузовике «Моррис» и возвращался обратно за час до восхода. Люди знали, что он был офицером разведки, но не понимали, почему он работал один. Они не знали, что, уехав далеко в пустыню, Майор Чудак останавливал свой грузовик, снимал форму, складывал и прятал ее, а после… обращался в существо, которое вряд ли можно было описать словом «чудак». Он перескакивал песчаные барханы и огромные камни размером с кулак титана, направляясь на запад на четырех лапах, маскируясь в ночи. Он делал пометки в своем человеческом разуме по мере того, как зверь, вышедший наружу, изучал окружающий пейзаж: мягкие песчаные ямы, которые могли поглотить грузовик или танк, дюны, в коих могли увязнуть ноги солдата, как в желе, обширные плоские равнины, покрытые щетиной кактусов, поднимавшихся ввысь и снова падавших в бездны. Он также искал немецкие мины, скрытые под тысячами песчинок и каменистой коркой, потому что он мог чувствовать их металлический запах и ощущать опасность, исходившую от них не меньше, чем от змей, к которым он иногда подбирался слишком близко. А вокруг было очень много металла и много взрывчатого вещества. Воздух был насыщен этими запахами.

Майкл использовал свое обостренное чувство направления, чтобы пометить эти минные поля на карте, которую запечатлел у себя в голове, а далее он запоминал расположение немецких патрулей и изучал передвижение войск и бронетехники, оставаясь незаметным для синих ламп с форпостов врага, где стояли пулеметные вышки, а вокруг были размещены мины «Прыгающая Бетти», нацеленные на то, чтобы взрываться под землей и разбрызгивать раскаленно-красную шрапнель.

Работа Майкла состояла в том, чтобы найти путь для британской армии, которая должна была продвинуться на запад и снять осаду с африканского корпуса близ Тобрука, где более двадцати четырех тысяч солдат Содружества были схвачены в стальное кольцо 10-го апреля.

Вернувшись на аэродром, Майор Чудак направлялся в радиорубку, откуда отправлял свои наблюдения в штаб-квартиру в Каире. Сведения были зашифрованы с помощью британских детских песенок. Можно сказать, будущее войны в Северной Африке и жизни многих тысяч людей зависели от того, сумеет ли злой и голодный волк найти нужную дверь к немецким поросятам.

— Проще простого, — возвестил пилот. — Проще пареной репы.

Они заняли свои позиции позади и чуть ниже двух истребителей, третий летел замыкающим. Они двигались на восток. Шум двигателя «Лисандра» продолжался на протяжении всего пути, и Майкл, снова проверив для надежности ремни, прикрыл глаза и попытался отдохнуть.

Вчера произошла одна из тех редких встреч, которая внесла в жизнь Майкла интересную загадку. Такие истории — он полагал — должны быть описаны в книгах.

Он направлялся в свое временное жилище после того, как послал зашифрованную радиограмму, когда кто-то вдруг остановился рядом с ним.

— Простите, сэр. Майор?

— Да? — Майкл слишком устал и слишком хотел спать, поэтому чувства его притупились. Он увидел молодого человека в запыленной униформе Западной пустыни с отличительными знаками капрала. Он отсалютовал, Майкл вернул ему приветствие, затем улыбнулся и предложил руку для рукопожатия. Капрал ответил тем же.

— Я так и подумал, что это вы, сэр! — воскликнул молодой человек с улыбкой, столь же запыленной, сколь и его униформа. На лице его оставались светлые круги, куда не мог проникнуть загар из-за защитных очков, которые он носил. — Если помните… мы с вами в одной компании, можно сказать, вышли сухими из воды некоторое время назад, сэр. Могу я спросить… что вы здесь делаете?

— Я здесь по долгу службы, — ответил Майкл.

— О… да, конечно. Ну… я здесь по той же причине. Столько всего произошло! Знаете, она спрашивала меня, не хочу ли я вернуться в морфлот, но я ответил, что на суше мне теперь комфортнее, чем на море, — он сделал паузу, но понял, что майор его не понимает, и пояснил. — Я и Мариэль. Мы поженились в прошлом апреле, сэр. Через три года после нашей встречи.

— Билли, — кивнул Майкл. — Это чудесная новость.

— Спасибо, сэр. Мне с ней повезло, она чудесная.

— Не сомневаюсь в этом. Твоя компания будет двигаться по восточному направлению? — Майкл видел несколько грузовиков вокруг Бир Аль-Кабирского оазиса, и отметил, в каком направлении они движутся.

— Да, сэр, нас оттягивают назад. Прошлой ночью мы столкнулись с довольно жестким отпором. Несколько танков отправилось искать неприятности.

Майкл кивнул. Что бы ни случилось, Билли явно преуменьшал. Выходя на волчьи пробежки, Майкл никогда не пропускал вспышки артиллерийского огня, и иногда он слышал выстрелы и взрывы гранат. Возможно, между официальными мероприятиями основных армейских сил сейчас наступил небольшой перерыв, но затишья в маленьких боях не наступало никогда — такие битвы происходили между отрядами и взводами, бравшими на себя основную и самую горькую часть расплаты за войну.

Майор и капрал поговорили еще несколько минут, а потом для Билли настало время вернуться к своей группе.

— До свидания, сэр, — попрощался он, и Майкл пожелал Билли Бауэрсу и его молодой супруге всего счастья в мире. Тот в ответ пожал ему руку, и каждый пошел своей дорогой.

Сейчас же, на пятнадцати тысячах футов над пустыней, Майкла мучил кошмар о волке, падающем с неба. Его разбудил сильный толчок.

— Все в порядке? — спросил он пилота, и голос его прозвучал чуть более пронзительно, чем он хотел.

— Все хорошо, сэр. Просто расслабьтесь.

Майкл посмотрел на часы. В общей сложности прошло лишь девятнадцать минут с тех пор, как они покинули аэродром. Майкл внутренне застонал и снова сдвинулся на сидении, насколько позволял тугой ремень.

— Ох, божечки! — выдохнул пилот, и сердце его пассажира резко подпрыгнуло, потому что он уже знал, что что-то пошло не так.

Один из истребителей резко накренился и нырнул вправо. Через плексиглас Майкл заметил блеск металла, поднимавшийся от земли. Два самолета? Они шли быстро, примерно на двенадцати тысячах футов, и по форме напоминали известных немецких воздушных хищников «Мессершмитт Bf 109», раскрашенных камуфлирующей краской, предназначенной для пустынного пейзажа. На черном хвосте того, что летел впереди, маячила белая нацистская свастика.

— Боже! Боже! — выкрикнул пилот, голова которого лихорадочно вертелась из стороны в сторону в поисках новых вражеских истребителей. Ему делало честь то, что в этой ситуации он умудрялся удерживать «Лисандр» устойчиво. Через несколько мгновений чернохвостые «Мессершмиты» промелькнули по обе стороны от «Лисандра», набирая высоту. «Спитфайр» позади самолета Майкла сел ему на хвост.

— Спокойно! — вдруг очень громко воскликнул молодой человек, явно обращаясь к самому себе.

Второй «Bf 109» открыл стрельбу. Трассирующие снаряды пронеслись по небу. Попавший на линию огня «Спитфайр» накренился и ушел вниз. Майкл видел, что он пытался занять атакующую позицию за 109-м: под крылом заблестели пушки, и снова трассеры потянулись к своей цели, однако не достигли ее. Майкл посмотрел чуть левее и увидел, как чернохвостый 109-й зашел сзади первому «Спитфайру» и теперь нагонял его. «Спит» нырнул вправо, и «Мессершмитт» последовал за ним. Немецкие трассеры нарисовали в небе узор, который даже можно было назвать красивым, не будь ситуация такой напряженной. «Спит» качнулся влево, снаряды нашли его, беспощадно оторвав куски металла от фюзеляжа. Подбитый самолет нырнул ниже, и 109-й ринулся вслед за ним, в то время как третий «Спитфайр» сел на хвост другому «Мессершмитту» и удерживал позицию на невероятной скорости.

— Это 109-й Рольфа Гантта! — произнес пилот, и его голос звучал приглушенно — одновременно от страха и благоговения. — Нужно убираться!

Он усилил тягу, двигатель взревел так сильно, как только могли взреветь эти исцарапанные песком мощи, и «Лисандр» ринулся носом вниз, отчего Майкла почти подбросило, а ремни впились в тело так, словно собирались разрезать его на части. Он всячески старался не кричать, но желание нарастало с каждой секундой.

Снижение было быстрым.

И вдруг что-то начало снижаться быстрее. Горящая передняя часть фюзеляжа «Спитфайра», пронзенная пулеметной очередью и примерно двадцатью пушечными снарядами величиной с кулак. Сбитый самолет пролетел мимо «Лисандра», его контрольные кабели, свисавшие с разломанного корпуса, болтались, как порванные вены. Чернохвостый 109-й улетел прочь от падающих обломков.

Майкл наблюдал за тем, как «Мессершмитт» уклонился от трассеров «Спита», зашедшего ему в хвост. Самолет снова начал набирать высоту и вдруг снизил скорость, отклонился влево, и «Спит» пролетел мимо него, ощутимо отдалившись. По мере того, как «Спитфайр» пытался вернуться на нужный курс, чернохвостый 109-й выполнил полный переворот и принялся стрелять по животу британского истребителя. Куски металла разлетались в стороны. Ярко-красное пламя взметнулось и распространилось вдоль правого крыла. «Спитфайр» перевернулся, и 109-й добил его выстрелом разрывных снарядов пушки. Эбеновый дым и багровые языки пламени вырвались из двигателя «Спита», пропеллер замер, и самолет полетел вниз, в пустыню, лежавшую в десяти тысячах футах под ним.

Майкл вытянул шею в попытке разглядеть третий истребитель, воюющий за свою жизнь с немецким орлом, а затем еще один чернохвостый ас вступил в бой. Трассеры, казалось, летели во всех направлениях. Самолеты стреляли крест-накрест, однако затем 109-й с маскировочной окраской сделал ошибку, потерял синхронизацию в полете и вышел на линию огня извилистых пулеметных очередей. Из двигателя повалил черный дым, одна из лопастей пропеллера отвалилась. По мере того, как 109-й начал уходить в пике, из него вдруг выпорхнул купол парашюта, после чего пилот «Мессершмитта» исчез из поля зрения.

— Ниже, детка, ниже! — прикрикнул молодой пилот Роджер, пытаясь увести свой «Лисандр» прочь. Его пассажир молчал, всеми силами стараясь сохранить самообладание, хотя его руки и ноги дрожали, и вся тридцатилетняя жизнь проносилась перед глазами.

Оставшиеся «Спитфайр» и «Мессершмитт» выполняли маневр за маневром, то и дело поворачиваясь друг к другу. Майкл, замерев, наблюдал, как пилоты боролись за нужную позицию и старались не дать занять ее противнику. Трассеры прострочили пустой воздух, хотя секунду назад цель еще была на линии огня. Столкновения едва удалось избежать. Один самолет резко набрал высоту, другой нырнул вниз, раздался визг. У Майкла пересохло во рту, мозг работал лихорадочно, одновременно пытаясь бороться с паникой: он понимал, что чернохвостый 109-й своим элегантным маневром поворачивался к ним, надеялся захватить их в нужную позицию и открыть огонь.

Трассеры протянули свою смертельную руку к ним, и время будто замедлилось, задерживая этот смертельный и благоговейный момент.

Молодой пилот резко развернул самолет в другую сторону, чтобы уйти от обстрела влево, но они были в максимально незащищенной позиции, спрятаться было негде. И трассеры настигли свою цель.

Майклу показалось, что самолет катится по гравийной дороге.

Это была грубая встряска. По лобовому стеклу пошли трещины, и, по меньшей мере, одна пуля прошла через него. Отверстия появлялись в нижней части, затем в крыше. Пилот сдавленно вскрикнул. Майкл помимо запаха жженого металла почувствовал запах свежей крови. Красный туман закружился в воздухе, прежде чем подняться вверх. Затем 109-й промелькнул и пролетел вперед, оставляя «Лисандр» в его агонии от ранений, пока его двигатели шумели, как избитые бойцы, лихорадочно хватающие ртом воздух. Ремень сильно натянулся на Майкле Галлатине, а уже через секунду его вжало в сидение. «Лисандр» начал терять высоту. Пилот уронил голову вперед.

Боже, храни короля, — нервно подумал Майкл в бешеном ритме, когда небо стало землей, а земля стала небом. Он с силой ухватился за две резиновые рукояти на задней стороне сидения пилота и подумал, как нелепо, наверное, выглядят все попытки к спасению здесь, на такой высоте, когда самолет пикирует со скоростью больше двухсот узлов в час.

Рядом с «Лисандром» блеснул металл. «Спит» и чернохвостый 109-й продолжали сражаться на пути вниз. «Спитфайр» явно был поврежден, из двигательного отсека валил черный дым, который, вероятнее всего, слепил пилота. Самолет Рольфа Гантта проделал ему больше дюжины дыр в фюзеляже, два бойца вновь бросились друг на друга, лоб в лоб, отчаянно стреляя. На следующем вираже Майкл заметил, что 109-й Рольфа Гантта потерял часть правого крыла, и та отлетела прочь, но мгновение спустя пули немецкого орла нашли свою цель. Вся передняя часть «Спитфайра» взорвалась, и самолет будто сложился, крылья сомкнулись, фюзеляж скомкался, как консервная банка, на которую наступили. В следующий миг «Спит» просто развалился, и его горящее тело — похожее на труп с распростертыми руками и ногами — рухнуло вниз.

— Сейчас, сэр! Сейчас, сэр! — простонал пилот, стараясь бороться с бессознательным состоянием и усиленно разгибал спину, чтобы вновь взять под контроль управление самолетом.

Майкл и сам был близок к тому, чтобы потерять сознание. Кровь прилила к его лицу и ревела в ушах. Он практически повис на рукояти, держась за нее с отчаянной силой перепуганного насмерть человека.

— Сейчас, сэр! Сейчас, сэр! — продолжал повторять пилот, и голос его звучал мучительно.

И вдруг — неожиданно — ему удалось совладать с собой, «Лисандр» выровнялся. Он все еще стремительно терял высоту, и к нему приближался ландшафт из желтого песка и черных скал, располагавшийся примерно в тысяче футов внизу, однако пилот сумел вытянуть руль и поднять нос самолета.

— Есть, сэр! — крикнул он с кровавым триумфом во рту.

Что-то огромное и темное пронеслось над ними, затем прокатилось по левому крылу «Лисандра» и буквально пнуло громоздкий самолет в небе. Майкл увидел над головой живот 109-го. Обездвиженный пропеллер был охвачен огнем. «Мессершмитт» падал.

И снова молодой пилот принялся бороться за управление самолетом. На этот раз было понятно, что шанс на удачу совершенно мизерный. Майкл осмелился посмотреть налево и увидел, что левое крыло разорвано в клочья.

— Вы можете выбраться, сэр? — спросил пилот, сознание которого было затуманено болью. Вопрос был лишним, ведь парашюта на его пассажире не было.

— Посади нас! — приказал ему Майкл. — Ты сможешь, давай!

Пилот кивнул. Он зашелся глубоким грудным кашлем, и кровь брызнула на разбитое стекло перед ним.

— Да, сэр, — сумел вымолвить он.

«Лисандр» скользнул влево, но пилот выровнял его. Затем «Лисандр» отклонился вправо, и пилот снова стабилизировал его, собрав в кулак всю свою волю и волю изорванного в клочья самолета, заставляя в этой посудине работать все, что еще может работать. Он двигался медленно, с узнаваемой неторопливостью умирающего бойца. «Лисандр» завалился на свое изломанное крыло, земля метнулась навстречу, угрожающе близкими показались песок и острые скалы. Майкл примерно прикинул, что протянуть осталось футов сто, а потом…

Он отчаянно думал, что стоит приободрить пилота, однако прекрасно видел, что толку от этого никакого не будет.

— Я пытался, сэр, — произнес пилот голосом, который теперь казался страшно далеким и почти неслышным, будто он пропадал во времени и растворялся в нем.

Пятьдесят футов, подумал Майкл. На его лице выступили крупные бусинки пота.

Тридцать футов.

— Да, сэр, — сказал пилот, отвечая на какую-то ему одному известную команду.

Они врезались.

Послышался хруст кости — совсем рядом. Майкла отбросило в противоположный конец самолета так сильно, что он услышал, как его плечо рванулось в сторону, чудом удержавшись на теле, а внутри будто взорвалась граната. Фуражка слетела, левая сторона лица врезалась в навес, который, к его удивлению, остался целым. Возможно, челюсть и скула его были сломаны — он не мог сказать точно. Боль затуманила разум. Левая рука похолодела, держаться было не за что.

Раздался стук срывающихся металлических креплений, и «Лисандр» проехал на животе по земле, потому что его шасси не опустились. Далее следовала бесконечная череда ударов о камни и песок. В своем движении «Лисандр» развернулся в прежнее положение и вскоре, наконец, остановился. Майкл Галлатин сидел с лицом, обращенным на запад — истекающий кровью и избитый — среди симфонии металлических стонов, скрипов, скрежетов и приглушенного стука двигателя, напоминавшего медленное сердцебиение умирающего.

Через несколько секунд он ощутил сладковатый горячий запах нагретого металла и горький аромат дыма.

Майкл моргнул, пытаясь прийти в себя. Челюсть все еще на месте?

Дым начал заполнять разворошенный салон.

Нужно было двигаться.

Стоило хоть немного пошевелиться, как левую руку пронзила острая боль от плеча до ключицы. Ему с трудом удалось отстегнуть ремень безопасности и освободиться, работая лишь правой рукой. Во рту была кровь, и Майкл с отвращением сплюнул. Сумев открыть дверь, он выбросил свой вещмешок и сам, постаравшись осторожно выбраться, упал на песок. Безжалостная боль вновь прострелила поврежденную руку, и Майкл с силой стиснул зубы.

Маленькие языки пламени начали вспыхивать вокруг двигателя разбитого самолета.

— Выбирайся оттуда! — закричал Майкл пилоту, но молодой человек не двигался. Он постарался подняться, однако тут же снова упал — удержать равновесие он сейчас просто не мог. Тем временем огонь рос, и необходимо было вытащить раненого пилота как можно скорее. Подняться удалось не без труда, Майкл несколько раз споткнулся, промычав ругательства на родном языке от боли в левом плече, и, наконец, сумел выпрямиться. Яростное солнце нещадно слало свои самые жаркие лучи прямо в его череп. Из обеих ноздрей сочилась кровь, левый глаз отек и заплыл. Майкл вытер нос тыльной стороной ладони и нашел поблизости один из металлических прутьев, которые пролегали вдоль навеса пилота. Он постарался поднять навес, правая рука напрягалась изо всех сил, но крышка была заперта изнутри. Майкл отчаянно застучал по забрызганному кровью плексигласу. Пилот пребывал на грани между явью и обмороком, он повернул голову, чтобы показать окровавленную маску на нижней части своего лица. В оцепенении он уставился на Майкла Галлатина. На рубашке пилота проступало расплывавшееся красное пятно, и это означало, что, как минимум, одна пуля точно попала ему в грудь.

— Открой! — крикнул Майкл, однако молодой человек его не слышал. — Открой свой навес!

Пилот просто смотрел на Майкла, его опухшие глаза были тяжелыми.

— Открой навес, слышишь?! Ну же, давай! — призывал Майкл, начав молотить по плексигласу кулаком здоровой руки. Тем временем огонь из двигательного отсека переместился к кабине. Опасное тепло заставило Майкла отшатнуться.

Сгусток красного пламени проскользнул в кабину пилота. Роджер продолжал молча смотреть на Майкла Галлатина, даже когда загорелся и уже перестал походить на человека — из его горла не вырвалось ни звука.

Перед глазами Майкла жизнерадостный пилот превратился в живой факел. В какой-то момент одна покрытая черной коркой рука дернулась, будто собиралась нажать кнопку и открыть навес, однако затем она лишь вновь упала в огонь, и это выглядело, как пир целого роя пчел, обращающего все вокруг в прах.

«Лисандр» утопал в огне, посылая в небо черный столб дыма. Майкл отошел подальше от пожарища. Навес почти тут же взорвался со звуком выстрела дробовика.

Оказавшись на достаточном расстоянии, Майкл сел на землю, как мальчик у летнего костра, и позволил себе забыться, потому что теперь ему уж точно некуда было спешить. Тьма навалилась на него, словно солнце решило внезапно скрыться с опаленного неба. Падая, Майкл приземлился на поврежденное плечо и успел испустить мучительный вздох боли, однако глаза его уже закрылись, и сознание ускользнуло от него.

Глава вторая

— Эй, англичанин! — позвал чей-то голос на языке Короля. — Ты мертвый, что ли?

Носок ботинка ткнул Майкла в бок.

Он услышал голос и почувствовал этот тычок, но ему потребовалось еще несколько секунд на то, чтобы прорвать густую темноту, застилавшую его сознание, и выбраться из нее. Когда он открыл свой единственный неповрежденный глаз, мир перед ним был залит ослепительным белым светом и изнывал от сухого солнечного жара, испепелявшего легкие при каждом вдохе. Майкл сел и только тогда увидел, что ему в лицо смотрит пистолет.

— Тише, — предостерег человек из-за своего пистолета «Вальтер П-38». — Не делай резких движений. Впрочем, вряд ли ты способен на слишком резкие. Друг, ты в адски плохом состоянии.

Майкл посмотрел на незнакомца.

На человеке была распахнутая коричневая рубашка, под которой на загорелом теле сидела белая майка. Его брюки цвета интенсивного пустынного загара были заправлены в пыльные черные сапоги. На кармане рубашки был приколот черный металлический крест с отличительным знаком люфтваффе. Это был пример истинной скандинавской красоты с непослушными светлыми волосами, как у шкодливого ребенка, и сардонически-янтарными глазами, в которых виднелся богатый опыт их обладателя. Он был не очень высоким — около пяти футов и восьми дюймов — но телосложением обладал довольно крепким. Черты лица выглядели аккуратными, точеными, челюсть была твердой и массивной, а нос — длинным и чуть крючковатым. Правую щеку пересекал шрам от ножа, на который не желал ложиться даже упрямый пустынный загар. Еще один шрам — чуть меньше — пробегал через левую бровь блондина, и словно делил ее на две половины. Майкл подумал, что этот человек, без сомнения, видел свою долю боевых действий… не исключено, что для многих он послужил пропуском на небеса. То, как он держал пистолет, говорило о том, что он прекрасно знает, как его использовать, и сделает это при малейшей провокации. Янтарные глаза полностью сосредоточились на Майкле, оружие в руке и не думало подрагивать, однако этот человек, похоже, за сегодня уже насмотрелся на достаточное количество боли и не спешил творить новую. По правой стороне лица текла кровь из раны на лбу, нижняя губа была сильно рассечена, и кровь запеклась коркой на подбородке. Под левым глазом растекался синий след. Похоже, этому человеку пришлось пробираться через суровую непогоду.

Позади незнакомца, быть может, милях в двух Майкл заметил черный дым, поднимавшийся от воздушного судна, ныне потонувшего в песках. Этот пилот явно не потонул вместе с самолетом, сумел выбраться, и парашют все еще был на нем, перекинутый через одно плечо.

— Имя? — требовательно спросил незнакомец.

— Галлатин, — ответил Майкл. Челюсть, похоже, была вывихнута, но сейчас поделать с этим было ничего нельзя.

— Гантт, — представился пилот. — Это твой? — он быстрым кивком указал в сторону открытого вещмешка на земле в нескольких футах от него. Майкл полагал, что человек нашел вещмешок возле горящего «Лисандра» и принес сюда, сбив успевшее охватить его пламя.

Нужно было отвечать, и Майкл кивнул.

Вещи явно досматривали. Майкл отметил, что его «Кольт» теперь покоится за поясом Гантта. Сменная одежда была разбросана вокруг, и одна пробитая фляга с черным кожаным ремнем лежала поверх его сменных шорт. Трудно было не заметить три пулевых отверстия в полотне вещмешка. Гантт проследил за взглядом Майкла и толкнул мешок в районе пулевых дыр.

— К сожалению, большая часть воды потеряна, — сказал он. — Но часть ее я выжал с твоей одежды во вторую флягу, — он нахмурился и посмотрел на третий столб черного дыма, поднимавшийся вдалеке. — Талантливый ублюдок, который меня подбил, превосходно выполнил петлю Иммельмана[8]. А вот штопорную бочку закончил плохо. Ты, наверное, и сам оценил?

— Я не знаю. Я не летун, — невесело усмехнулся Майкл.

— Нет. Ты падун, — был ответ. — Ты везунчик, раз остался жив. Большинство из тех, кто сталкивается со мной в небе, не могут таким похвастаться.

— Большинство из тех, кто сталкивается с тобой в небе, — осторожно произнес Майкл. — Не имеет на своих самолетах никакого вооружения? Зачем понадобилось сбивать «Лисандр»?

— Он угодил между мной и «Спитом», только и всего. А пули просто двигались в своем направлении, — Гантт быстро осмотрел горизонт. — Пора бы нам идти. Они увидят дым и придут сюда. Вставай.

— Нет, — не согласился Майкл.

— Повтори-ка, англичанин, я не расслышал.

— Я сказал «нет». Я не поднимусь. Иди, куда хочешь, я останусь здесь.

— Серьезно? — Гантт сделал шаг вперед и навел ствол пистолета на травмированное плечо Майкла. — Я могу ранить тебя сильнее, и ты станешь посговорчивее, можешь мне поверить.

— Валяй. Одной травмой больше, одной меньше, мне уже без разницы. Я просто дождусь своих. Ты сам сказал, они видели дым и придут сюда.

— Я не имел в виду британские воздушные силы, — хмыкнул Гантт. — Ты слишком далеко от своей базы, к тому же, во время нашей воздушной перепалки вы ушли с привычного маршрута. Я говорю о даласиффах. Смертельных Охотниках. Ты же о них слышал, верно?

До Майкла доходили слухи. Якобы даласиффы были неким воинственным племенем мародеров, которые находили трупы после подобных аварий и обирали их до нитки. Выживших это тоже касалось… впрочем, выжившие быстро теряли свой статус и приравнивались к трупам насильственно. Даласиффы выбивали золотые и серебряные зубы, забирали деньги, часы, медали, шлемы, ботинки… скорее всего, они были хорошо вооружены. Майкл знал эти россказни, но ни он, ни кто-либо из его штаб-квартиры никогда не встречался с этими людьми и не знал никого, кто бы встречался.

— Они вполне реальны, — сказал Гантт. — Обычно они путешествуют группами человек по шесть-семь. И мы на их территории. Они увидят дым и придут за пожитками с трупов. Для них нет никакого значения, в какой ты форме, за кого воюешь и насколько тебя возможно спасти. Они добьют тебя и закончат свою работу, — его взгляд упал на руку Майкла. — Например, твои часы… какой они фирмы?

— «Ролекс».

— «Брайтлинг», — Гантт продемонстрировал Майклу часы с коричневым кожаном ремешком на своем запястье. — Тоже их заинтересуют. И я намерен сохранить свои часы. Впрочем, как и руку. Ну, что? Ты идешь?

Майкл задумался, но долго сомневаться не пришлось. «Лисандр» сгорел до металлического каркаса и уже не отбрасывал тени. Мир здесь состоял из желтого песка, черного камня и ослепительно белого солнца. Это была печь — самая настоящая.

Майкл поднялся.

— Бери свою сумку, — сказал ему Гантт. — И, ох, да… твою замечательную бритву я положил себе в карман, если что. Флягу тоже понесу я. Но одежду можешь положить обратно — она еще пригодится.

Майкл осторожно принялся выполнять указание.

— Левая рука сломана? — спросил летчик.

— Возможно. Как бы то ни было, она не работает, — Майкл уже рассматривал возможность превратиться в волка и разорвать этого человека на куски так, что даже даласиффам будет нечего грабить. Проблема заключалась в том, что сейчас он не мог передвигаться на четвереньках. Не мог достаточно быстро прыгать, чтобы избежать пули, поэтому пока что от него было больше пользы в человеческом облике, на двух ногах.

Гантт кивнул.

— Перевяжи ее, — сказал он, в очередной раз направив свой взор на горизонт.

Майкл потратил некоторое время, чтобы снять свой темно-синий шарф, обвязать его вокруг шеи и соорудить перевязь. Когда он просовывал через нее руку, от боли из его груди вырвалось грубое рычание, а на лбу выступила испарина. Дорога предстояла непростая…

Взяв вещмешок, он зашагал медленно, как старик.

— Идем! — Гантт указал на запад. — Туда!

Для Майкла не стало неожиданностью, что Рольф Гантт, немецкий ас «Мессершмитта», начавший свою карьеру еще в 1939-м со вторжения в Польшу и сбивший 46 вражеских самолетов (а теперь присоединил еще четыре к своему послужному списку), решил двигаться в сторону немецкой базы, а не в сторону британской штаб-квартиры. Майкл был более сведущим в сухопутной войне, однако о мастерстве Гантта читал. Были и другие асы люфтваффе в Северной Африке. Например, Рихард Тесс или Франц Убервельдер, но именно Рольф Гантт стал наиболее известным из всех — он появился на обложке немецкого журнала «Сигнал» в прошлом месяце, стоя на снимке с широкой улыбкой перед своим чернохвостым 109-м «Мессершмиттом».

Майкл шел, неся вещмешок. Гантт еще некоторое время держал его на прицеле, но затем решил опустить пистолет и не тратить силу рук понапрасну. Майкл точно знал, чего хотел Гантт: найти немецкий патруль или аванпост как можно скорее, чтобы сдать своего пленника и, возможно, найти грузовик, чтобы его подвезли до его авиабазы.

А Майклу Галлатину явно предстояло отправиться в лагерь для военнопленных, где, похоже, для загнанного оборотня война и закончится.

Они двигались через пейзаж, который, казалось, не имел ни начала, ни конца. Это был утопающий в своем однообразии и одиночестве мир, беспощадно яростный, молчаливый, нарушающий тишину лишь шипением внезапного ветра, который нес путникам очередной тепловой взрыв и пригоршни песка в глаза.

Они проделали небольшой путь, когда Майклу стало очевидно, что уйти далеко им и не удастся. Его тень на песке казалась чернее чернил. Солнце раскаляло его голову добела, он умирал от жажды, а вокруг уже роились кровожадные мухи, стараясь дотянуться до ран. Почуяв нетвердую кровавую корку, одна или две первых мухи поманили за собой целый рой, и начался настоящий пир. В течение получаса после того, как путники отошли от обугленного скелета «Лисандра», Майкл стал жертвой движущейся и жужжащей массы, которая липла к порезу над его левым глазом. Некоторые крылатые твари назойливо лезли в нос и рот, и стоило огромных усилий не позволить им проникнуть внутрь. Не помогали ни встряхивание головой, ни взмахи здоровой рукой — ничто не могло отпугнуть этих алчущих созданий от такого банкета. Запах пота только привлекал их.

Гантт страдал от той же напасти — рана на лбу была сосредоточением для плотного роя мух размером с кулак, который корчился и извивался над своей жертвой в порывах почти экстатического восторга, стараясь добраться до лакомого кусочка. Они прилипали к разбитой губе пилота, пытались забраться в рану и расширить ее, чтобы получить больше крови. Проклятые паразиты силились добраться до глаз, будто их коллективный слабый ум пришел к выводу, что ослепленная жертва будет меньше сопротивляться. Особенно если упадет. Поэтому они продолжали кружить над ним плотной тенью, забирались в густую шевелюру и копошились во влажной, потной прическе.

Майкл выплюнул несколько мух.

— Руководство по выживанию говорит, что первое, что мы должны сделать, это найти, чем прикрыть голову и лицо. Иначе путешествовать придется только по ночам…

— В руководстве по выживанию ни слова не говорится о даласиффах, — отозвался Гантт. Щурясь от яркого полуденного света, он огляделся, пытаясь оценить их позицию. — Еще некоторое время нам нужно продолжать двигаться, — пока они шли, он открыл флягу и сделал один короткий глоток. Мухи, чье спокойствие так бестактно потревожили, возмущенно зажужжали. Гантт протянул флягу Майклу. — Вот, — сказал он. — Но только один глоток.

Отказываться Майкл и не думал. Вода на вкус показалась ему мыльной. Он закрыл крышку и вернул флягу Гантту, который тут же вновь закрепил ее на плечевом ремне.

— Продолжаем идти, — скомандовал немецкий ас, демонстративно указав на свой «Вальтер П-38».

— Ты уверен, что сможешь что-нибудь найти в этой пустоши? — Майкл говорил небезосновательно: каждый из его выездов показывал, что пустыня Северной Африки — это сплошные пески на множество миль вокруг и ничего больше.

— У меня очень хорошее чувство направления.

— Как и у меня, но это все еще не значит, что ты сумеешь найти форпост до того, как у нас кончится вода.

Во фляге воды должно было хватить каждому из них глотка, может, на три, не больше. Мухи кружили вокруг лица Майкла, и некоторые не оставляли попыток атаковать его здоровый глаз в поисках влаги. Боль и усталость измучила его окончательно, и он подумал, что, раз немецкий ас все равно ведет его на убой, то, пожалуй, пуля сейчас будет даже более милостивым и быстрым избавлением. Эта мысль заставила его замереть.

— Идем! Не останавливайся!

— Мне нужно чем-то накрыть голову. А ты — перестань уже размахивать этой пушкой. Что, похоже, что я достаточно в форме, чтобы доставить тебе неприятности?

Гантт поднял пистолет, прицелившись в изувеченное лицо Майкла, однако быстро вновь опустил его.

— Нет, — сказал он с легким намеком на улыбку. — Не похоже.

Майкл положил вещмешок на землю посреди камней и опустился на колени рядом с ним. Он нашел небольшую бутылку своего лосьона с запахом лайма — к счастью, не пробитую пулей — в которой содержалось достаточно алкоголя, чтобы обеззаразить небольшие порезы. Сейчас важнее всего было хоть как-то продезинфицировать раны, полученные в авиакатастрофе.

Морщась от боли, Майкл плеснул немного жгучей жидкости в рассечение над глазом. Прикосновение лосьона ужалило, как дьявольский сок, но практически сразу — или это только казалось? — наступило некоторое улучшение. По крайней мере, оно заключалось в том, что мухам явно не понравился запах, и они отступили. Майкл чуть более обильно потер лицо жидкостью, тут же ощутив жжение от самого подбородка до лба.

— Ты англичанин, — буркнул Гантт с ноткой презрения. — Вот, почему тебе не победить в этой войне, ты ведь знаешь это. Ты слишком привык к своим комфортным условиям и к своему жалкому… что это? Лосьон после бритья?

— Верно, — Майкл снова закрутил крышку. — Держи, — он бросил лосьон Гантту, который рефлекторно поймал его левой рукой. — Спирт поможет.

— Я не собираюсь пахнуть, как маленький британский остров в центре Карибского моря, — ответил Гантт, однако бросать бутылку обратно не спешил. — Вы, люди, вообще, воспринимаете эту войну всерьез?

Майкл предпочел проигнорировать своего попутчика. Он извлек из вещмешка коричневую рубашку, разорвал ее и, отмахнувшись от остатка мух, перемотал несколько особенно серьезных порезов, после чего обмотал полученную повязку вокруг головы и лица, чтобы создать наилучшую имитацию куфии местных племен.

— Возьмем, к примеру, ваши перерывы на чай, — продолжал Гантт. — Почему всё в определенный час останавливается ради этого чайного времени? Вы можете даже прервать рабочий процесс, чтобы попить чай. Вы разве не понимаете важности дисциплины?

— Я не останавливаюсь на чайные перерывы, — ответил Майкл, продолжая корректировать свой головной убор здоровой рукой. — Но я думаю, что эти чайные часы тоже являются одной из форм дисциплины.

— Вы, англичане, живете в вымышленном мире.

Майкл, наконец, сумел устроить в разорванной рубашке специальную прорезь для глаз и снова обрел зрение. Попробовав поправить ткань то тут, то там, он понял, что действительно нашел лучшую конструкцию.

— О, а вы, нацисты, надо думать, живете в реальном мире?

Гантт нахмурился, и глаза его потемнели.

— Я не нацист, — он открыл бутылку лосьона зубами и плеснул на рану на лбу, вокруг которой продолжали кружить мухи. Те с недовольным жужжанием взмыли вверх, как маленькие самолеты, и в диком, хаотичном порядке принялись разлетаться прочь, словно искали себе более подходящую взлетную полосу. Гантт поморщился от боли, но налил чуть больше жидкости, чтобы лучше промыть рану. — И никогда не был нацистом, — продолжил он, пока лосьон стекал по его лицу. Он быстро посмотрел вверх на горящий солнечный шар, будто старался измерить, насколько сильно он давит на его голову и на его силу воли. Мухи постепенно начали появляться снова — одна за другой. Немец сбросил парашютный рюкзак и ремень с флягой.

— Как тебя зовут? Имя.

— Майкл.

— Хорошо, Майкл. Итак, я выстрелю в тебя, если ты не начнешь двигаться в течение следующих двух минут. Пуля войдет в колено, и это будет сокрушительным ударом для тебя, потому что стрелок я хороший. Тогда — хотя я бы предпочел доставить тебя на базу в качестве пленника — я оставлю тебя умирать здесь. Ты это понимаешь?

Майкл кивнул. Он не сомневался, что этот человек будет действовать именно так, как сказал. Лучше уж попытать счастье и выгадать возможность переломить ситуацию в свою пользу чуть позже, чем умереть здесь, в этом аду. Проблема будет состоять лишь в том, что, в любом случае, с немцем придется справляться с одной здоровой рукой.

Тем временем Гантт снял рубашку и натянул свою майку на лицо, располагая свою защитную повязку так, чтобы видеть сквозь шейную прорезь, но при этом прикрыть голову. Затем он снова надел рубашку и, изучив бутылку с лосьоном, сунул ее в свой рюкзак.

— Все-таки это великодушно с твоей стороны, — хмыкнул он. — И умно придумано. Кстати, вижу, ты майор, но ты не носишь никаких знаков отличия. В чем твоя специальность?

— Рекогносцировка.

— О, так ты привык ходить по заброшенным путям, верно? — Гантт повел пистолетом, словно обводя контуры территории, которую племя берберов могло бы назвать Долиной Скорби. — Итак, после тебя.

И он указал пленнику, чтобы тот двигался дальше.

Сейчас солнце было их общим врагом. Скорпионы замирали среди камней у самых ног, небо было выжжено добела, а земля, казалось, приобрела цвет праха. Почва срывалась в овраги и спускалась все ближе к аду. Песок то и дело пытался утянуть с собой обувь, а свет и насекомые жестоко пытались лишить двух непрошенных гостей зрения. Горячий ветер набрасывался на пришельцев и старался разорвать из самодельные куфии. Идя по этой Преисподней, Майкл думал, что выручает его, возможно, даже не армейская тренировка, а сверхъестественная способность к перевоплощению и время, проведенное в стае Виктора. Если бы не это, вряд ли бы он так долго сумел удерживаться на ногах.

Рольф Гантт, надо думать, был в превосходной физической форме, и на чем сверхъестественном держался он — трудно было сказать. На нерушимой силе воли, разве что…

Ветер окреп и закружился над ними. Песок жалил глаза, как острые осколки стекла. Пришлось держать лица опущенными. Майкл невольно начал думать, что время действия приближалось. Один неверный шаг может этому способствовать. Гантт может споткнуться, оступиться… а потом что? Ударить его локтем в челюсть? Коленом в пах? Майкл сомневался, что будет достаточно быстрым, чтобы обезвредить этого человека. В конце концов, Гантт был признанным экспертом, способным чувствовать опасность, и, возможно, он ощущал ее прямо сейчас. Но… выбор невелик! Нельзя слишком долго готовиться нанести решающий удар — пока что у Майкла в здоровой руке было достаточно сил, но и эти силы в таких условиях убывали с каждой минутой. А еще слишком уязвимым было поврежденное плечо, чтоб его!

Черт бы побрал эту руку! — со злобой подумал Майкл.

Если бы он мог свободно пользоваться всеми своими конечностями, продуманный сценарий мог быть реализован уже несколько часов назад. Но нет… нет…

За столь сокрушенное состояние Майкл разозлился на себя. Бессмысленно стонать над сломанным плечом! Нужно попытаться хоть что-то сделать. Он начал чуть замедлять шаг.

— Не отставай, — тут же среагировал Гантт, что говорило о высоком уровне его концентрации даже при бьющем в глаза песке.

— Мне нужно немного воды.

— Мне тоже, но ни один из нас ее не получит. Пока что.

Майкл продолжал замедлять свой темп, а через несколько мгновений изобразил довольно правдоподобную запинку для пущего эффекта.

— Воды… — попросил он, подсчитывая про себя расстояние. Если ему удастся выбить этот пистолет из руки Гантта… но ведь его собственный «Кольт» тоже находился у противника. Что бы ни произошло в последующие несколько секунд, перспектива у этого была явно не радужная…

Гантт направил пистолет в землю между ними и выстрелил. Пуля срикошетила о камень, взвизгнула и улетела прочь. В следующий миг «Вальтер» снова указал на Майкла.

— Не пытайся провернуть то, что задумал, — сказал летчик, и голос его был поразительно спокоен. — Ты не в лучшей форме сейчас, ничего не выйдет. Так что просто продолжай идти и будь хорошим пленником.

Он вдруг резко повернулся вправо, держа пистолет перед собой.

Майкл посмотрел в ту же сторону.

На небольшом бархане неподалеку стояла чья-то фигура. Точнее, маленькая фигурка в грязной одежде, которая когда-то, возможно, была белой… На деле одеяние незнакомого человека казалось просто колышущимися на ветру тряпками. На голове незнакомца была коричневая куфия, прижатая шотландским беретом Тэм О’Шентер, который — Майкл знал — часто встречался у солдат Содружества.

— Подойди! — приказал Гантт.

Фигура не двигалась.

Гантт быстро взглянул на Майкла.

— Ты знаешь язык?

— Немного.

Словарный запас его и вправду был ограничен, но он мог связать несколько предложений после опыта, полученного из работы с племенными разведчиками.

— Скажи ему, чтобы подошел.

Майкл командным голосом сказал, чтобы человек подошел к ним — сначала на тамазигхтском[9] наречии, а затем на туарегском[10]. Фигура повернулась и побежала, через несколько секунд исчезнув из поля зрения.

Гантт еще некоторое время держал бархан на прицеле, после чего, наконец, опустил пистолет и посмотрел на Майкла.

— И что скажешь? — спросил он, хотя казалось, что он задает этот вопрос больше себе, чем своему пленнику. Майкл отвечать не стал и, не дождавшись от него комментариев, Гантт кивнул. — Продолжаем двигаться. И давай теперь без актерства, пожалуйста. Ты не из тех, кто путается в собственных ногах.

Майкл зашагал вперед, приблизившись к немцу на несколько осторожных шагов, решив снова выжидать, ведь новая возможность обязана была появиться. Если нет, то он найдет способ создать ее, прежде чем они достигнут тени под флагом Африканского корпуса.

Летчик продолжал изучать пространство, поглядывая то вправо, то влево, но никто больше не появился.

Майкл решил, что Гантт был сильно встревожен этой встречей, потому что через несколько минут после инцидента он заговорил:

— Развлеки меня. Расскажи о себе.

— Я лучше поберегу дыхание.

— Справедливо. Тогда я расскажу о себе. Ты знаешь, что я сбил… ну… можно сказать, 50 самолетов, если учесть те, что добавились к списку сегодня. А есть ведь пилоты, которые ни одного вражеского самолета не сбили за все время своих боевых вылетов. Что скажешь по этому поводу?

— Скажу, что теперь ты идешь по пустыне так же, как и я.

— Да, только в нашем будущем есть существенная разница. Ты будешь военнопленным, а я снова буду работать. Там мое место, Майкл, понимаешь? — он кивком указал на небо. — Это то, что дает мне почувствовать себя по-настоящему живым. У тебя есть такое место?

Майкл нервно хохотнул. Лесной охотник забрался очень далеко от дома, подумал он.

— Никакого конкретного места, — был ответ.

— И от этого мне лишь становится жаль тебя. Все люди нуждаются в месте, которое помогает им жить по-настоящему. Это место, где их души свободны. Небо — мое место. Я считаю его красивым даже в пасмурный день, я поднимаю к нему голову, даже когда мой самолет стоит на земле. Для меня небо — это женщина с тысячей лиц, и каждое из этих лиц прекрасно. Ты женат, Майкл?

— Нет.

— Я тоже, — он коротко рассмеялся. — Как будто мне когда-нибудь захочется надеть на себя цепь! Первое, что любая жена скажет мне, будет: «не летай так высоко и быстро!», она захочет, чтобы я послушался ее, доставил ей удовольствие и был убит, как множество других пилотов с… — он помедлил, подбирая нужное слово. — С привязанностями, — закончил он и снова рассмеялся, однако на этот раз, как показалось Майклу, смех звучал несколько натянуто. — Такие, как мы, не нуждаются в привязанностях, не так ли?

— Такие, как мы?

— Любители риска. Люди, которые избрали находиться на фронте. Возьмем, к примеру, тебя. Ты работаешь в разведке. Постоянно рискуешь, разве нет? И ты ведь из тех, кто рвется вперед через шахты и рвы. Не говори мне, что ты просто носишь бумажки и сидишь за столом, я в это ни за что не поверю.

— Нет. Я не из таких.

— Человеку действия легко распознать человека действия, — со знанием дела сказал Гантт. — Это… видно по тому, как ты двигаешься. Ты уверен в своих силах даже сейчас, со сломанным плечом. И ты сделаешь все, чтобы я никогда не достиг форпоста. Ты уверен, что рано или поздно я сделаю ошибку, которой можно будет воспользоваться. Так? А я уверен, что не ошибусь. И что это говорит о нас?

— Что мы — два уверенных в себе идиота, бредущих посреди пустыни с парой глотков воды на двоих в одной фляге.

— Нет! В каком-то смысле это делает нас боевыми товарищами! Как шахматисты, понимаешь? Два человека действия вынуждены сосуществовать, чтобы выжить. Перед нами стоит задача преодоления…

— Мне кажется, ты недостаточно хорошо прикрыл голову от солнца. Тебе напекло.

— Может, и так, мой британский друг, может и так. Но я тебе вот, что скажу… Твоя уверенность в сложившейся ситуации интригует. И развлекает. Мне интересно посмотреть, что ты собираешься сделать, чтобы избежать лагеря для военнопленных. И я не сомневаюсь, что ты что-то предпримешь.

— Ты бы предпринял, — кивнул Майкл.

— Конечно! Я бы никогда не отказался от попыток. Вот, почему я говорю, что мы боевые товарищи, разве я не прав?

— Ну, раз ты так говоришь, — отозвался Майкл рассеянно: его внимание привлекло какое-то движение справа. Он посмотрел туда и заметил на белой равнине маленькую белую фигурку в грязных тряпках и в кепке цвета хаки примерно в сотне метрах от их с немцем местоположения.

— Гляди! Он снова там, — сказал Гантт, тоже заметив незнакомца. — Похоже… что это не разведчик даласиффов, в противном случае он бы на верблюде скакал. А, кстати сказать, действительно, почему нет верблюда? Если прикинуть рост, то наш друг ростом около четырех футов и шести дюймов, ведь так? Это ребенок. Маленький мальчик? Здесь, в пустыне? Один? Что он тут делает, как думаешь?

— Если тебе действительно так любопытно, — хмыкнул Майкл. — Иди и предложи ему воду.

— Отдать ему те жалкие остатки, которых не хватит нам самим? И кому из нас еще сильнее голову напекло?

— Если он из местных, то может знать, где найти воду. На самом деле, он может уже быть на пути к ней. Так что… один глоток воды, отданный на сторону, может нам существенно помочь в будущем, — сказал Майкл.

Они продолжили путь в молчании, но Рольф Гантт явно пребывал в тяжелых раздумьях и вел внутренний спор с самим собой.

Ветер чуть поутих и уже не швырял песок в лицо так яростно, но солнце, казалось, стало только жарче. У Майкла пересохло во рту. Он полагал, что температура воздуха сейчас должна была уже перевалить за сто десять градусов, и разгоряченная пустынная земля только усиливала ощущение жары. Тем не менее, он вспотел, и это было хорошим знаком. Вот когда пот перестанет выделяться… тогда уже стоит беспокоиться.

— Ну, хорошо, — сказал, наконец, Гантт. — Скажи ему, что у нас есть вода.

Майкл резко остановился, Гантт также замедлился и даже отошел назад на пару шагов. Движущаяся по песчаной равнине фигура замерла и посмотрела в их сторону.

Майкл вновь окликнул его на тамазигхском и туарегском языках. Никакого ответа не было.

— Подними флягу, — сказал Майкл, и Гантт повиновался. Тогда Майкл обратился снова. Его голос прокатился по молчаливой равнине, и тишина поймала его слова на полпути.

Ответа не было. Фигура мальчика просто стояла и смотрела.

— Он не подойдет, — Гантт открыл флягу и позволил себе сделать всего один глоток, после чего немного задержал воду во рту и лишь потом проглотил. — Держи.

Майкл отпил. Сейчас даже такая теплая и противная вода показалась ему божественным нектаром, как только коснулась пересушенного рта. Он последовал примеру немца, чуть сполоснул рот скудным глотком, а затем нехотя проглотил. Гантт забрал флягу и вновь закрепил ее на ремне.

— Идем, — сказал он.

В течение следующего часа фигура держалась от них все так же примерно в ста метрах и ближе не подходила. Они вышли на настоящую площадь, состоявшую из песчаных дюн, выраставших в огромные волны. То, что выглядело лишь грудами черного щебня, разбросанного повсюду, на деле было опаснейшим убежищем рогатых гадюк и трехдюймовых скорпионов — этих обитателей местных краев видеть доводилось уже не раз. А также Майкл и Гантт видели следы, начинающиеся между камней и ведущие к одной из самых больших дюн. Кто-то шел впереди них.

Маленькая фигурка тем временем исчезла из виду.

Когда попутчики достигли вершины первой дюны — что было тяжким испытанием вне зависимости от того, насколько в хорошей форме человек находится — они заметили примерно в двух сотнях метров перед собой человека. Он носил черные сапоги и желто-коричневую одежду, вокруг головы оборачивался темно-зеленый платок. Он упал, встал, затем снова упал и снова поднялся, пытаясь продолжать путь.

— Боже мой, — тихо сказал Гантт. — Мне кажется, это… это Хартлер. Мой второй полот. Он носит на голове шарф, который подарила ему жена, — ас поднял руку и сложил ее трубкой, чтобы позвать своего друга.

Перед самым окриком кусок черного щебня ударил Гантта в правое плечо. Практически в тот же момент Майкл заметил шестерых человек на верблюдах, показавшихся из-за дюны и окруживших второго пилота. Хартлер упал на колени. У всех шестерых были винтовки, и один из них, похоже, полагал себя лидером этой группы — человек в ярко-красной робе и такой же яркой куфие. Он нацелил свое оружие прямо в голову Хартлеру.

— Пригнись, — тихо сказал Майкл Гантту, который уже и без того начал опускаться на песок. Майкл лег на живот — осторожно, стараясь не потревожить травмированную руку. Оба спутника наблюдали за происходящим, понимая, что попали на территорию активных действий даласиффов.

Двое других мужчин обвили веревки вокруг Хартлера. Один из верблюдов издал блеющий звук, напоминавший суровый смех, и двое других присоединились к нему, словно зайдясь в горячем споре. Жуткий звук продолжался, пока короткий кнут не урегулировал разногласия животных.

Человек в темно-красной робе и куфии выстрелил Хартлеру в голову с близкого расстояния. Зеленый шарф упал на землю. Как только винтовка была опущена, Гантт заметно вздрогнул. Хартлер завалился вперед, его тело положили поперек двух верблюдов и отослали прочь.

Ни Гантт, ни Майкл не двигались еще некоторое время. Дыхание немецкого пилота напоминало звук ключа, пытающегося провернуться в насквозь проржавевшей замочной скважине. Сейчас он сжимал в руке «Вальтер», и рука эта была вполне в пределах досягаемости Майкла. Но…все по порядку.

Майкл схватил горсть песка и быстро швырнул ее в глаза летчика. Ослепив Гантта, он ухватился за державшую пистолет руку, но противник держал крепко, даже ослепленный. Рукоятью оружия он нанес удар прямо в больное плечо Майкла, и боль взорвалась в нем, заставив его застонать.

Борясь за власть над пистолетом, они соскользнули вниз по большой дюне. По телу Майкла разливалась жгучая резкая боль. В то же время в агонии зубы его стали удлиняться: он почувствовал, как изменяются десны. Маленькие волоски начали прорываться из кожи вдоль правой руки, а пальцы принялись менять свою форму.

Колено Гантта врезалось ему в челюсть, и Майкл, не удержав равновесие, завалился назад. Яркий солнечный свет слепил глаза. Майкл почувствовал, как искажается его позвоночник, и как перевоплощение начинает изламывать и грызть его изнутри. Он попытался вскочить, и его тут же встретил удар ботинком под ребра. Боль и уверенность, что Гантт сразу выстрелит, как только улучит момент, заставили Майкла обуздать зверя внутри себя и вновь заточить его в клетку. Сейчас было время человека действия, не зверя. Разгневанный зеленоглазый волк смирил свой гнев и скрылся в своем потаенном углу, в темноте, решив подождать более подходящего момента, чтобы потопить свои острые зубы в горле Рольфа Гантта.

— Ты думаешь, ты умен, да?! Чертовски умен? Идиот, вот ты кто! — импровизированная куфия Гантта была почти сорвана. Он стоял над Майклом, глядя на него яростно и целясь ему в голову. — Одна пуля в мозг, и с тобой будет кончено!

Майкл посмотрел на него единственным здоровым глазом. Его собственная самодельная куфия развязалась, и изувеченное лицо показалось наружу. Он сплюнул свежей кровью, запах которой сделал его голод и жажду почти невыносимыми. Ему удалось натянуто улыбнуться, но с тем, чтобы вобрать в грудь достаточно воздуха для вдоха, были определенные проблемы. Да уж, не хватало еще пары сломанных ребер!

— Если выстрелишь… они вернуться… потому что услышат шум… так что давай, — он с трудом перевел дыхание. — Стреляй.

Палец Гантта на спусковом крючке дрогнул. Но, когда через несколько секунд ничего так и не произошло, стало ясно, что стрелять он передумал.

Майкл почувствовал, что тело от боли бьет мелка дрожь. Плечо убивало его: через раненую руку попеременно пробегали невыносимые волны жара и холода. Она чуть выскользнула из перевязи, и от боли, которая вспыхнула, когда Майкл снова протянул ее через шарф, он стиснул зубы и тихо замычал. Похоже, даже для человека действия это уже слишком, мрачно подумал он.

Внимание Гантта ныне уже не было всецело сосредоточено на Майкле Галлатине.

— Какого черта тебе надо? — спросил он кого-то, и Майкл повернул голову, чтобы проследить за его взглядом и увидеть мальчика в грязной одежде и куфии с армейской кепкой. Похоже, этот ребенок заметил даласиффов первым, и сумел укрыться. Именно он бросил кусок камня в плечо Гантту перед тем, как тот позвал Хартлера, чем мог навлечь смерть на всех них.

— Спроси его, что ему нужно, — приказал Гантт. Майкл снова сделал попытку на двух берберских наречиях, но не получил никакого ответа. — Да что с ним такое? Он не может говорить?

— Ты не можешь говорить? — спросил Майкл, выбирая более общее тамазигхское наречие.

Мальчик поначалу даже не шевелился. А затем вдруг поднял правую руку и раздвинул куфию на месте рта. Майкл повторил свой вопрос — ему было тяжело говорить, поэтому на этот раз акцент получился еще грубее, чем в предыдущий. Но ему показалось, что на этот раз мальчик его понял. Преодолевая боль, Майкл поднялся и шагнул к ребенку, который тут же начал отступать.

— Не бойся. Опасности нет, — заверил Майкл. — Дай мне посмотреть.

Мальчик остановился и неуверенно снял куфию. Ему было около десяти лет. Милый ребенок с вьющимися черными волосами и кожей оливкового оттенка, однако в темных запавших глазах отражался опыт, которым не должен обладать ни один ребенок его возраста. Они были настолько полны страданий, боли и печали, что выглядели пугающими. Мальчик открыл рот.

— Ему вырезали язык. Похоже, довольно давно, — объяснил Майкл Гантту. Затем обратился к мальчику. — Это сделали твои соплеменники?

Мальчик покачал головой и указал пальцем в сторону кроваво-зеленого шарфа, лежавшего на песке в двухстах метрах.

— Даласиффы? — понимающе спросил Майкл. Мальчик кивнул и закрыл рот, снова обернув куфию вокруг лица, оставив прорезь для своих умудренных опытом затравленных глаз, которыми он смотрел на мир.

— Как думаешь, что с ним случилось? — спросил Гантт, становясь позади Майкла.

— Война между местными поселенцами, я полагаю. Наверное, даласиффы совершили набег на его деревню. И, возможно, они решили оставить его в живых, вырвав язык, в качестве предупреждения. Можно предположить, что он подружился с кем-то из солдат Содружества, и даласиффам это не понравилось, — Майкл потер грудную клетку и подумал, что под одеждой, должно быть, уже появились множественные синяки. Хорошей новостью было то, что обошлось без переломов. Мельком он взглянул на свою руку и не нашел признаков перевоплощения. Пока что.

— Черт побери! — воскликнул Гантт, и было неясно, высказывается он насчет судьбы мальчика или сетует на то, что у них, похоже, появился нежелательный спутник, от которого можно было ждать чего угодно.

Майкл заметил, что мальчик что-то делает левой рукой: сжимает ее и трясет из стороны в сторону. Послышался щелчок. Майкл жестом попросил его разжать ладонь, но мальчик упрямился в течение нескольких секунд. По его темным глазам ничего нельзя было понять.

И вдруг ладонь раскрылась.

На ней оказалась пара пожелтевших кубиков с красными точками. Мальчик почти сразу снова сжал руку и продолжил трясти ее.

— Похоже, это подарок от того же солдата, который дал ему фуражку, — вслух подумал Майкл, тут же обратившись к Гантту. — Дай ему немного воды.

— Эй, ты здесь не командуешь!

Майкл повернулся к нему лицом. Здоровый зеленый глаз глядел строго — настолько, что Гантта проняло от этой непоколебимой уверенности.

— Воды, — повторил он.

Летчик пробормотал проклятие, которое, судя по злости, могло сбить с неба B-17[11], однако флягу с ремня все же снял, открутил крышку и протянул мальчику питье.

— Пей, — подбодрил его Майкл.

Ребенок не отказался. Он сделал один глоток — только один, потому что прекрасно знал, что от количества воды зависит выживание всех троих попутчиков в этом диком краю. Он передал флягу обратно Гантту, тут же снова опустив куфию так, чтобы прикрыть рот.

Большими знаниями тамазигхского Майкл не обладал, но все же сумел подобрать слова, чтобы спросить у мальчика, есть ли поблизости колодец.

Ребенок жестом изобразил взлетающую птицу и указал пальцем на юго-запад. Майкл примерно понял, что его немой собеседник пытается описать расстояние.

— О чем ты с ним говоришь?

— Спрашиваю его, есть ли поблизости колодец. Он говорит… я думаю, что это достаточно далеко, на юго-западе.

— Как далеко?

— Он не сумел мне сказать.

— Что ж, я намерен продолжить держаться прежнего курса.

— Хорошо, — кивнул Майкл. — Полагаю, наши… гм… разногласия следует оставить позади, — он начал снова наматывать рубашку так, чтобы закрыть лицо и голову от солнца и песка. Интересно, был ли он когда-нибудь в своей жизни слабее, чем сейчас? Он даже сам себе не мог ответить на этот вопрос. Бывало всякое, но сейчас… Майкл чувствовал себя в аду. Жара подрывала даже волю к движению.

— Продолжай свой нынешний курс. А я собираюсь пойти с мальчиком, чтобы найти колодец.

— Что, прости? — «Вальтер» указал в грудь Майкла.

Позади себя он услышал, что ребенок зажал в руках кости. Интересно, какие сейчас выпали числа? Что преподнесет судьба? Счастливую семерку или «глаза змеи»?

Майкл принял решение. Если он не сможет переубедить Рольфа Гантта, стало быть, он умрет здесь, в этой пустыне. По крайней мере, смерть будет его собственным, свободным выбором, а не вынужденным обстоятельством в военном лагере, где смерть — единственная милость, достающаяся истощенным пленникам за колючей проволокой. К тому же, когда они узнают, кто он, его, скорее всего, тут же переправят прямо в Берлин, где какой-нибудь лысый безумный доктор в толстых очках будет жаждать разрезать его вдоль и поперек и изучить каждую клеточку его уникального тела, способного к превращению в волка. А он не собирался становиться подопытном зверем.

Майкл прислушался к перестуку костей в руках мальчика, а затем заговорил.

— Воспользуйся уже пистолетом или опусти его, — его голос был спокойным и даже, возможно, слишком усталым, однако в нем слышалась непробиваемая решимость человека, не страшащегося смерти. — Я собираюсь пойти с этим мальчиком и найти колодец. Может быть, мне это удастся, а может, нет. Но я не позволю тебе привести меня в лагерь для военнопленных. Да, я думал, что сумею от тебя сбежать. Сейчас я понимаю, что ты слишком внимателен, чтобы я мог тебя перехитрить, а побороть тебя я сейчас физически не в состоянии. Что ж, прими мое восхищение: ты в своем деле хорош, некоторых я и в такой своей форме мог побить, а тебя — нет. В целом сейчас мы схожи лишь тем, что наше время уходит, — он сделал паузу, чтобы позволить Гантту переварить эту мысль. «Вальтер» не сдвинулся ни на дюйм.

Майкл продолжил:

— Я предлагаю тебе забрать остатки воды и продолжить идти своей дорогой. Возможно, тебе и впрямь удастся найти аванпост или встретить патруль… сегодня вечером или завтра — как знать. А может, ты угодишь прямо к даласиффам. У тебя два пистолета, которые смогут чуть продлить твою жизнь в этом случае, но тут уж тебе должно повезти. Если же ты наткнешься на британский патруль, то сам окажешься в том положении, в которое хотел загнать меня. Да, может быть, ты и переживешь войну, но небо тебя ждать не будет. Что бы ты ни решил, Рольф, выбор за тобой. Это твой день, — Майкл осмелился бросить быстрый взгляд на опаленное солнцем небо. — И разве он не прекрасен?

— Ты с ума сошел, — ответил Гантт.

— Нет. Я пришел в себя. Ни один человек не сможет заставить меня сделать что-то против воли. И, возможно, эта позиция выйдет мне боком, потому что вооруженный человек, который с ней не согласен, сможет попросту прервать мою жизнь, но время покажет. Итак. Пистолет. Используй его… или опусти и проваливай, — Майкл обратил свое внимание на мальчика. — Колодец. Отведи меня туда.

Мальчик недоверчиво переводил взгляд с одного человека на другого, все еще зажимая кости в руке. Затем он вновь потряс их и раскрыл ладонь, показывая выпавшие числа. Майкл подумал, что, похоже, этот ребенок понимал, насколько сильным и мистическим образом числа могут влиять на человеческую жизнь.

Итак, ребенок направился на юго-запад.

Майкл последовал за ним.

Гантт стоял на перепутье, хотя по сути, под ним был лишь бесконечный песок, и ни о каких перекрестках и речи быть не могло. Он смотрел, как две фигуры — маленькая и большая — удаляются от него. Затем посмотрел в направлении своего курса на северо-запад, где, он надеялся, он мог бы найти своих братьев по оружию. Следом посмотрел на флягу, снял ее с ремня и на слух определил, какое скудное количество воды плещется внутри. Едва ли достаточно, чтобы сделать три глотка.

Это была огромная пустыня. Иногда орел, который умел летать достаточно высоко, чувствовал себя совершенно беспомощным на земле, потому что лишь небо было его царством, и он сожалел, что не мог остаться там навсегда.

Но сейчас он не был орлом. Он был человеком.

Наконец, он уронил руку с пистолетом по шву.

Его мысль была такова: если они угодят к даласиффам, то будут нуждаться в помощи. В его помощи. Потому что он был человеком действия.

Он испустил долгий, жаркий выдох, словно из печи, а затем начал нагонять две фигуры — низкую и высокую — следуя через золотые дюны к дальнему горизонту.

Глава третья

В тени грубой, обтесанной ветром пустыни красной скалы, похожей на паука в исполнении Пикассо, отдыхали трое странников.

Солнце ближе к вечеру переместилось на небосводе, тоже покраснев и придав всему окружающему пейзажу кровавый оттенок. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихими щелчками игральных костей в руках мальчика.

— Ему обязательно это делать? — раздраженно спросил Гантт, прислонившись спиной к скале. Он снял головной убор, чтобы просушить лицо от пота, хотя понимал, что уже перестал так обильно потеть. Начиналось обезвоживание.

Майкл не ответил. Все они расположились в различных позах на парашюте Гантта, который тот расстелил на песке. Майкл лежал на спине с закрытыми глазами и не видел смысла начинать разговор. Он подумал, что после того, что этому мальчику пришлось пережить, он вполне мог немного помешаться и приобрести какие-либо странные привычки.

Майкл тоже снял свой импровизированный головной убор. Мальчик же, сидя на расстоянии с подтянутыми к подбородку коленями, смотрел прямо перед собой через щель его коричневой куфии, прижатой к голове запыленной фуражкой Тэм О’Шентер.

Гантт больше не грозил никому оружием. «Кольт» отправился в парашютную сумку, а «Вальтер» был закреплен на ремне аса. Теперь все три странника были равны: все были одинаково измучены и одинаково хотели пить.

Уже в который раз Гантт изучал взглядом небо, ища в нем самолет — предпочтительно немецкий — коего за весь день не появилось ни разу. Затем он сосредоточил свое внимание на пейзаже, представляя себе шестерых мужчин верхом на верблюдах, которых, по счастью, тоже не было.

— Хартлер был хорошим человеком, — сказал Гантт. Его голос звучал хрипло, в горле пересохло, и с каждым словом казалось, что внутри перекатываются раздражающие песчинки. Вполне возможно, что за время дороги ему не раз довелось наглотаться песка. Это был уже третий раз, когда он назвал Хартлера хорошим человеком. Гантт прикрыл глаза, и голова его обессиленно рухнула на грудь, словно ее тяжело было держать на шее. — Он был самым хорошим вторым пилотом, — сказал Рольф уже не в первый раз. — Доверие является важным качеством, не правда ли, Майкл?

— Да, является, — глаза Майкла открылись. Похоже, это было новым витком беседы.

— Я мог доверить Хартлеру свою жизнь, — произнес Гантт с нескрываемой болью в голосе. — И делал этот много, много раз. У него была жена и две прекрасные дочери. И я сказал ему: «Хартлер, откажись от этого всего, возвращайся домой. Скажи им всем, что ты свое отлетал, а сейчас у тебя есть семья, которая ждет тебя, и ты хочешь жить. Уволься из армии». Знаешь, что он мне ответил? — глаза Гантта устало прищурились от раздражающего света кроваво-красного солнца, однако он продолжал смотреть на Майкла. — Он сказал, что вернется домой, как только станет таким же асом в небе, как я. Героем.

И снова — Майкл не почувствовал необходимости отвечать. Но он слушал, потому что что-то в голосе летчика казалось ему особенным.

— Героем, — повторил Гантт. — А я, полагаю… точнее, нет, я знаю, что я герой. Все эти письма, статьи, газеты говорят, что так и есть. В «Сигнале» писали это: там была большая статья на трех страницах. Да, я герой. Яркий маяк, пример для всей немецкой молодежи. Пример того, к чему надо стремиться, — он снова посмотрел в пустое небо.

— Но я тебе так скажу… позволь мне тебе так сказать, — отчего-то поправился он. — Что жизнь героя… — он сглотнул песок, попытавшись собрать во рту слюну, чтобы хоть как-то промочить горло. — Это множество огней, освещающих твой путь в мире, но ни один из этих огней не горит, когда ты возвращаешься домой. Это обеты вечной любви, верности и безрассудного секса, но не тарелка заботливо приготовленной еды дома. Это восторг в глазах какого-нибудь юноши, который смотрит на тебя и говорит, что тоже хочет быть орлом, а ты уже видел при этом так много лиц, которые достигли этой цели или сгорели в этом пламени, так и не добившись признания общественности, — Гантт помолчал немного. В закрытой ладони мальчика продолжали ритмично перекатываться игральные кости.

— Я герой, — продолжил летчик еще тише. — Который находит слабости в еще более слабых людях. Я герой, который пробился из низов, который работал вчетверо усерднее других и ничего не ждал взамен. И которого никто не ждет. И, сказать тебе по правде, Майкл, иногда, когда парашюты не раскрываются у других, это заставляет меня улыбаться. Вот эти люди — которые разбиваются — герои. Они погибают в зените славы, погибают, делая свою работу. С одной стороны, и я бы когда-то хотел стать таким героем. Но, боже, как я люблю небо!

Гантт изменил положение. Майкл заметил, как он поднял руку и покосился на свои наручные часы.

— Твой «Ролекс», — хмыкнул пилот, и в его голос вернулась прежняя напыщенность. — Хорошая игрушка, но с «Брайтлингом» не сравнится.

— Уверен?

— Абсолютно. Ну, ты просто посмотри на разницу! Шахта шире, цифры четче… на мой взгляд, у тебя цифры вообще едва различимы, и нужно с лупой стоять и выяснять, где там число. Автоматический намотчик, хронограф. На самом деле, мои часы были сделаны специально для летчиков. И еще ни разу за четыре года они не доставили мне никаких проблем. Твой «Ролекс» может быть красивым, но с «Брайтлингом» ему не тягаться.

— Хм, — только и сумел отозваться Майкл.

— «Брайтлинг» делает часы с 1884-го. А «Ролекс», если я правильно помню, с 1908-го. И, если дашь себе труд посчитать разницу, то увидишь, что у «Брайтлинга» в сравнении с «Ролексом» на двадцать четыре года больше опыта. Что скажешь на этот счет?

— Скажу, что «Ролекс» очень быстро нагнал «Брайтлинг» и даже превзошел эту марку, потому что учился на ошибках «Брайтлинга».

— О, в самом деле? И в чем именно «Ролекс» превзошел «Брайтлинг»?

— В области гидроизоляции и ударопрочности, — спокойно ответил Майкл. — «Ролекс» носила первая в Британии женщина, которая решила переплыть Английский канал в октябре 1927-го. К слову, о температурной устойчивости: ты представляешь, какая холодная там вода?

— К, сожалению, пока могу только представлять, — фыркнул Гантт.

— После нескольких часов в воде ее «Ролекс» все еще отлично работал, — продолжил Майкл. — Насчет ударопрочности: мой «Ролекс» по-прежнему отлично работает, несмотря на то, что побывал в авиакатастрофе.

— А! Туше! — признал поражение Гантт в этом раунде с тонкой, хитрой улыбкой на лице. Он потянулся к запястью Майкла, чтобы внимательно рассмотреть часы. — Но есть аспект, в котором мой «Брайтлинг» все еще бьет твой «Ролекс».

— Да? И какой же?

— Ремешок. Это кожаный ремешок, видишь? — это был обычный кожаный ремешок, ничего особенного Майкл в нем не нашел. — Этот ремешок, — с гордостью продолжал Гантт. — Сделан из кожи с приборной панели истребителя моего отца, «Альбатроса» 1918-го года. Отец умер, но самолет посадить успел. Идеальная посадка, как потом сказали, несмотря на повреждения двигателя. И сам он был превращен почти в решето пулями. Его второй пилот прислал моей матери один из рисунков, которые отец набросал на базе. Он запечатлел на нем членов своей эскадрильи — его второй семьи. Сейчас этот рисунок хранится к нас дома в рамке. Помещали его туда вместе с куском кожи с отцовского самолета. После того, как моя мать умерла, я решил, что хочу быть ближе к человеку, который нарисовал этот рисунок, хочу быть более похожим на своего отца. Я хотел, чтобы что-то, что было ему дорого, всегда было при мне, — Гантт развернул запястье и поводил им перед лицом Майкла. — И вот, что вышло.

Майкл осознавал, насколько Гантт боится даласиффов. Они, разумеется, попытаются отнять часы и, скорее всего, преуспеют в этом. А вместе с часами уйдет и ремешок, который, по сути, представляет собой наибольшую ценность во всей конструкции. По крайней мере, для Рольфа Гантта. И он умрет, зная, что память его отца попала в руки к мародерам, то есть, потерялась навсегда.

Майкл подумал, что пришло время начать двигаться. Он сел, стиснув зубы от боли в плече и придержал его здоровой рукой. Мальчик продолжал трясти кости иногда разжимал пальцы, чтобы увидеть, какая выпала комбинация. Гантт вновь прислонился спиной к красной скале, лицо его окрасилось багрянцем от лучей закатного солнца, а глаза продолжали смотреть на простой кожаный ремешок часов.

Майклу никогда еще не было так трудно подниматься на ноги, но он это сделал.

— Я думаю, нам пора…

— Ох! — вдруг вскрикнул Гантт, сморщившись. Он мотнул головой в сторону и ухватился за заднюю часть шеи. — Scheisse [Дерьмо! (нем)]! Что-то меня укусило!

Майкл посмотрел на землю под скалой и заметил какое-то движение в тени. Присмотревшись ближе, он разглядел черного трехдюймового скорпиона, который сидел там, явно чувствуя себя хозяином положения. Его жало готовилось нанести новый удар.

— Скорпион, — выдохнул Майкл. Он не сказал, что это был ядовитый скорпион. Не сказал, что смертельно ядовитый. Не сказал, что яд этого скорпиона способен убить человека за несколько часов.

Ему не пришлось, потому что Гантт и сам увидел скорпиона. Он выхватил «Вальтер» и обратил весь свой гнев на крохотного смертельного врага, прячущегося в тени. Он стрелял, пока скорпион не превратился в сплошное молочное месиво.

Затем он посмотрел на Майкла с ужасом в глазах.

Рука мальчика замерла.

— Бритву! Быстро! — приказал Майкл.

Гантт вытащил его бритву из кармана и протянул ему, наклонившись. Майкл открыл бритву и нашел место, куда попало жало, чуть правее позвонков Гантта. Это был маленький красный прокол, но ранка уже начинала набухать и побелела.

Не медля, Майкл сделал Х-образный разрез и принялся выжимать яд. Гантт зашипел.

— Получилось выдавить все? — отчаянно прохрипел он, по-прежнему наклоняясь вперед.

Майкл не знал. Он не был уверен в том, насколько глубоко проникло жало и как много яда было впрыснуто. Он опустился на колени рядом с летчиком и попытался высосать остатки яда ртом, словно вампир из ужасов Брэма Стокера. Гантт не издал ни звука.

Через несколько секунд Майкл сплюнул кровь и повторил попытку. Запах и вкус крови будил волчью сущность внутри него, и было ясно, что хищник может начинать свое пиршество прямо здесь. Майкл предпринял еще одну попытку, после чего сплюнул кровь, понимая, что больше ничего не может сделать.

— Спасибо, — выдавил Гантт. Он приложил руку к затылку, затем отнял ее и посмотрел на свои окровавленные пальцы. — Спасибо, — повторил он.

— Я не знаю, получилось ли.

— Ничего. Спасибо. Ты попытался.

— Нам лучше остаться здесь подольше, — решил Майкл. Он отметил, что мальчик снова начал трясти кости в руке. Глаза его обращались то к Майклу, то к Гантту. — Тебе лучше поменьше двигаться.

— Да. Сделаем, как ты сказал. Да, — Гантт отполз от скалы и лег на расстеленный парашют на правый бок. Затылок его продолжал кровоточить. Он свернулся в позе эмбриона, подложив руки под правую щеку.

Прошел час, в течение которого солнце начало садиться за горизонт. Свет теперь был более насыщенно красным и переливался синими тенями. Принеся с собой охлаждение воздуха, наступила ночь.

— Я горю, — вдруг нервно произнес Гантт. — Горю, — повторил он и сел. В красном полумраке Майкл заметил, что лицо его покрыто крупными каплями пота. — Можно мне немного воды?

— У нас нет воды, — ответил Майкл.

— Мне нужна вода. У меня во рту что-то горит… это неправильно…

— У нас нет воды, — снова осторожно сказал Майкл, видя в глазах Гантта лихорадочный блеск.

Летчик приложил руку ко лбу.

— У меня жар, — сказал он, будто бы это была новость.

— Рольф? Просто ложись и постарайся…

— Я настаиваю на воде! — на этот раз он произнес это по-немецки. — Вы отказываете жаждущему человеку?

— Послушай меня. Ты знаешь, где ты находишься?

— Я… я… да, я в лазарете, — он кивнул, примеряя эту иллюзию на себя, продолжая говорить на родном языке. — Я помню… я летел… а потом… было масло на… на моем ветровом стекле. Я ничего не видел, не знал, куда лечу. Я выпрыгнул, и мой парашют раскрылся. Что случилось с моим самолетом?

— Он сломался.

— Свет, — пробормотал Гантт. — Почему он такой тусклый?

— Ложись, — настоятельно произнес Майкл, решив добавить. — Ложись на кровать.

Он снова услышал перестук игральных костей у себя за спиной.

Гантт огляделся вокруг, очевидно, запутавшись. Он понимал, что что-то не так, но не мог понять, что именно.

— Мне не нравится, — сказал он почти детским голосом. — Не нравится, что здесь так темно…

Похоже, в его организм все-таки попало достаточно большое количество яда. Майкл читал, что в Сахаре водится больше тридцати различных видов скорпионов, и некоторые из них были смертельно опасны для человека. Тот, что ужалил Гантта, был токсичен, как кобра. Яд поначалу должен был вызвать сильный жар и галлюцинации, затем конвульсии и, наконец, сердечную недостаточность. До последнего могло и не дойти, если Майклу удалось выдавить и высосать из раны большую часть яда.

— Да, — ответил Гантт. — Думаю, мне надо прилечь.

Он свернулся на парашюте и вновь закрыл глаза.

Майкл стал ждать. Он заметил, что мальчик безотрывно наблюдает за ним, перекатывая кости в ладони.

Прошло несколько минут. Гантт, казалось, уснул. По крайней мере, грудь его медленно поднималась и опускалась в такт ровному дыханию. В какой-то момент он резко дернулся, но это оказалось лишь единичным мышечным спазмом.

А затем он раскрыл глаза и снова сел, на этот раз сердито посмотрев на Майкла. Гнев в его взгляде нарастал с каждой секундой.

— Я сказал, мне нужна вода! Это очень некультурно — не давать жаждущему пить! Вы слышите меня, сэр?

— Рольф, воды больше нет, — но даже сейчас, говоря это, Майкл знал, что это безнадежно. Сейчас Гантт был странником в другой пустыне, и пустыня эта находилась за пределами разума.

Он молчал. Долго молчал, и его запавшие глаза яростно смотрели на Майкла Галлатина, кем бы он сейчас его ни считал.

— Вы не имеете права так относиться к своим пациентам, — тихо сказал Гантт. — Все эти люди здесь… они заслуживают лучшего, сэр. К ним нельзя проявлять такое неуважение.

Майкл понятия не имел, что за ситуацию выстроил для себя воспаленный разум летчика — было ли нечто подобное на самом деле, или это лишь фантазии и домыслы. Так или иначе, оставалась одна угроза: рука Гантта потянулась к «Вальтеру».

— Я хочу воды. Для всех нас. Сейчас же.

Майкл заговорил по-немецки.

— Что ж, хорошо. Вы ее получите. Под кроватью стоит кувшин. Прямо там, — он указал в пустоту. — Потянись под кровать и достань его.

Гантт безучастно посмотрел на него.

— Под кроватью, — строго повторил Майкл. — Прямо там.

Кости перестали щелкать в ладони мальчика.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Гантт, наклонившись, чтобы достать несуществующий кувшин с водой из-под несуществующей кровати.

Майкл действовал так быстро, как только мог. Он сорвал «Вальтер» с ремня Гантта и, когда летчик озадаченно посмотрел на него, Майкл постарался как можно легче — но с достаточной силой, чтобы заставить его потерять сознание — нанести удар по его затылку.

Гантт рухнул на парашют. Его тело начало содрогаться, руки и ноги неестественно скрючились. На мгновение показалось, что даже в бессознательном состоянии он продолжал искать этот клятый кувшин с водой, но затем снова упал и затрясся.

Майкл убрал пистолет в сторону и стащил с бившегося в судорогах летчика его пропитанную потом рубашку. Опустившись на колени рядом с ним, с трудом работая одной рукой, он скрутил рубашку и зажал ее между зубов Гантта, чтобы тот не проглотил язык или не прикусил его, если судороги будут слишком сильными.

Затем Майкл отполз в сторону и обессиленно сел на землю, держа при себе пистолет.

Он наблюдал за страданиями Гантта, пока угасали последние лучи солнца.

Конвульсии стали более сильными. Эта отвратительная фаза длилась около пятнадцати минут, после чего Гантт вдруг замер.

Майкл проверил его пульс. Слабый. Но Рольф был жив.

Ночь становилась все холоднее. Группа шакалов пришла, чтобы обнюхать все вокруг, но Майкл отогнал их камнями. Его «Ролекс» показывал, что прошло еще три часа, когда Гантт вдруг снова зашевелился, сплюнул ткань, и медленно встал на четвереньки, после чего его начало выворачивать наизнанку. Его рвало так сильно, что, казалось, внутренности вот-вот вываляться наружу. Затем Гантт застонал, выругался и сказал с заплетающимся языком:

— Черт, как же болит голова…

Он говорил по-английски. После этого он снова свернулся в позе эмбриона и уснул.

Майкл тоже решил поспать. Последним его впечатлением был мальчик, сидевший со скрещенными ногами под звездным небом в пыльной фуражке Тэм о’Шентер солдата Содружества, и лицо его было скрыто куфией, поэтому нельзя было доподлинно сказать, спит он или бодрствует. По крайней мере, сейчас его левая рука оставалась неподвижной, и игральные кости в ней молчали.

Глава четвертая

Они добрались до колодца, когда на рассвете тонкая красная полоса прорезала горизонт, и мир начал выплывать из глубин тьмы.

Как далеко они прошли за эту ночь, Майкл не знал. Ноги держали нетвердо, левая рука висела мертвым грузом. Он оставил свой вещмешок, чтобы не отяжелять себе путь и беречь энергию, однако оба пистолета и парашютная сумка Гантта теперь были у него. Гантт — ослабленный и истощенный — не протестовал. С каждым шагом Майкл чувствовал, что вот-вот споткнется, но продолжал идти, следуя за мальчиком. Позади него плелся ас «Мессершмитта».

Колодец выглядел непрезентабельно: он расположился у изножья скалы, что защищала его от солнца. Неровные камни были сложены вокруг небольшого бассейна размером с ванную в дешевой гостинице. Вокруг валялся помет шакалов, обозначивших свою территорию. Однако, хороший или нет, это был колодец, и Гантт с потрескавшимися губами, вдруг ожил и бросился вперед мимо Майкла и мальчика.

Он навис над камнями и принялся жадно поливать водой лицо, голову и плечи. Протянув руку вниз, в глубину ради живительной водной прохлады, Гантт вдруг замер, и когда его руки показались на поверхности, Майкл увидел, что вокруг них были обмотаны чьи-то кишки. В следующую секунду на поверхность прямо перед лицом летчика всплыл чей-то обескровленный торс, а рядом показалась отрезанная человеческая голова, рот и глаза которой были широко открыты, а посреди лба темнело фиолетовое отверстие от ружейной пули.

Гантт вскрикнул, и никакие человеческие слова не могли описать этот звук. Он попытался сбросить с себя посиневшие кишки, связавшие его запястья, отшатнулся назад и едва не упал на мальчика, который тоже отступил, но в полной тишине. Больше всего его пугало, что колодец испорчен.

Гантт опустился на землю среди звериного помета и принялся лихорадочно скрести свои губы в попытки очистить их от трупной воды — так яростно, что расцарапал рот до крови.

Майкл приблизился к колодцу, в котором уже зародился запах гниения. Пустыня оказалась не очень добра к трупу. К концу следующего дня этот запах будет отгонять отсюда животных.

Но еще в воздухе был и другой запах: соль. Майкл полагал, что помимо того, что колодец был отравлен трупным ядом, он был еще и испорчен солью, и мотив этой жестокости был ему понятен.

— Даласиффы, — обратился он к Гантту. — Они отравили колодец, чтобы держать другие племена подальше от воды.

На рассветном солнце он заметил верблюжьи следы, уходящие на юг.

— Их собственная деревня должна быть не слишком далеко. Вероятно, там — колодец есть. Видимо, они требуют от других племен дань за воду, — он уставился на песчаные барханы к югу от себя. Мышцы его челюсти слушались с трудом.

— Нам нужна вода, иначе мы умрем, — обратился он к Гантту. — Вставай.

— Я не могу, — прохрипел летчик едва слышным голосом. Сил в нем совсем не осталось. — Я не могу…

— Вставай или я тебя заставлю.

— Пожалуйста… оставь меня здесь. Я не могу… Боже… я не могу…

Причитания Гантта были прерваны резким и грубым рывком — Майкл нагнулся, ухватил его здоровой рукой за воротник рубашки, вытягивая его лицо из песка.

— Слушай меня, — прорычал Майкл. — Говорю четко, ясно и один раз, — его глаза в свете зари казались люминесцентно-зелеными. Красный солнечный полукруг, поднимавшийся на востоке, отражался в них пламенем гнева. — Ты умеешь обращаться с оружием. Я тоже. Оружие может помочь нам добыть немного воды. Это означает, что мы выживем, по крайней мере, еще на один день. Иначе даласиффы убьют нас при первой же возможности. Они могут найти наши истощенные полутрупы, но не думаю, что они будут ждать двух вооруженных мужчин. Так что поднимайся!

— Со мной покончено, — Гантт задохнулся отчаянным всхлипом, глаза опухли от ужаса, губы кровоточили. Во взгляде читался только что пережитый ужас. — Иди один.

— У одного человека шансов мало. У двоих их может быть больше. Они больше, слышишь ты или нет? Итак… ты солдат. Я тоже. Выходим на войну, служба не ждет. Ты меня слышишь?

— Я не могу это сделать. Пожалуйста. Мне конец…

— Я тебе подскажу, когда настанет конец, — Майкл стиснул зубы и постарался поднять его рывком, но у него самого сил было катастрофически мало. — Рольф! — отчаянно крикнул он. — Не смей подыхать, как собака! — и решил добавить. — Твой отец умер не так.

Несколько секунд Гантт молчал. Затем протянул руку назад и грубо оттолкнул Майкла прочь, после чего медленно повернулся и сел. Он снова прижал руки к лицу и несколько раз качнулся взад и вперед.

Майкл услышал шум игральных костей. Обернувшись, он увидел, что мальчик бросает их на землю, а затем наклоняется вперед, чтобы посмотреть числа, перед тем, как поднять.

— Мы должны попытаться, — сказал Майкл, хотя и сам не был уверен, что им удастся подобраться живыми к деревне даласиффов достаточно близко. — Мы должны что-нибудь придумать.

— Я слишком слаб. Я едва могу идти.

— А ползти ты можешь? — спросил Майкл.

Гантт опустил руки и посмотрел на Майкла Галлатина. Его глаза казались глубоко запавшими, тусклыми и безжизненными. Плохой знак, подумал Майкл. Признак отказа. Он полез в парашютную сумку, извлек оттуда «Вальтер П-38» и протянул его владельцу.

— Возьми, — сказал он. — Давай. Выбей себе мозги, если хочешь. Я похороню тебя здесь, и ты сможешь присоединиться к Хартлеру в его ванной.

Гантт пристально посмотрел на пистолет и нахмурился в поисках твердой почвы в этом пустынном аду. Солнце постепенно восходило и нагревало воздух. Вокруг не было и намека на движение легкого ветерка.

Наконец, Гантт заговорил.

— С чего ты взял, что я захочу покончить с собой?

— Это будет быстрее, чем умереть от жажды. Может, у тебя еще остались силы? Деревня может быть всего в нескольких милях отсюда, вряд ли дальше. И там будет чистая вода, — мысль пришла ему в голову, и он понял, что хочет ее озвучить. — Если я должен умереть сегодня, я хочу умереть в бою за жизнь.

— В этом нет ни крупицы здравого смысла, — отозвался пилот.

— Я знаю. Но это одна из твоих цитат в том выпуске «Сигнала».

Несмотря на бушующую жажду и смертельную усталость, Гантт выдавил из себя слабую улыбку.

— Странный ты ублюдок.

— Сохрани красноречие до завтра. Сегодня тебе надо взять этот пистолет и встать. Я достаточно хочу пить, чтобы убить за воду. А ты?

Гантт осторожно потер окровавленный рот, затем протянул руку и взял пистолет.

— Да. Я тоже, — уверенно отозвался он и с большим трудом поднялся на ноги.

Идя по верблюжьим следам, они направились на юг. Майкл шел впереди, мальчик следовал за ним, а позади плелся Гантт. Солнце неуклонно набирало жар, и пришлось остановиться, чтобы снова прикрыть головы от солнца. Затем они продолжили нескончаемый путь через пустыню.

Пейзаж сделался сюрреалистическим. Утрамбованная корка песка стала коричневой с желтыми прожилками, а из земли огромными каменными гребнями возвышались скалы — скульптурные памятники песчаника, достигавшие двадцать и тридцать метров в высоту. Майкл продолжал читать верблюжьи следы, которые вели в обход скал.

Температура все росла, и идти дальше становилось все труднее. Тяжелее всего приходилось Гантту. Как можно чаще Майкл старался проверять остальных. Мальчик двигался медленно, но был в порядке. Гантт же постоянно спотыкался, падал, а, поднимаясь, выглядел едва живым. Безусловно, яд скорпиона все еще находился в его организме, а эффект усиливался стрессом, который пережил летчик, увидев труп Хартлера в колодце. Поэтому то, что Рольф все еще был способен переставлять ноги, уже делало ему честь. За время дороги им удалось найти несколько кактусов, разрезав которые, они получили немного горькой, но живительной влаги. Тем не менее, потребность в воде продолжала занимать каждую мысль Майкла, и он позволял этой мысли культивироваться, чтобы не угасала злость на даласиффов. Он понимал, что мальчик и Гантт в этом смысле разделяли его стремления. Однако они не обладали инстинктом хищника, который целеустремленно вел бы их к выживанию.

Вода. Можно было представить, как она попадает в рот. Можно было представить, как ее холодные потоки льются на голову, лицо и грудь. Представить себя лежащим в прохладном бассейне и вновь набирающим силу. Вода защищала от жаркого солнца. Вода. В этот момент тяжелой тишины и палящего солнца у трех бредущих по пустыни страдальцев была только одна мечта — пить. И эта мечта помогала им преодолевать шаг за шагом. Вода.

Наконец, когда солнце начало закатываться и вновь погружать мир в синие оттенки ночи, а шакалы вышли на поиски добычи, чувствуя запах приближающейся смерти, но пока не находя своих жертв, три человека присели на гребне скалы и изучили раскинувшуюся перед взглядом местность. Майкл заметил это первым и предупредил остальных, чтобы были осторожными.

Он не хотел, чтобы дозорные на вершине деревянной башни увидели их. Человек, облаченный в традиционные берберские одежды и куфию, вел наблюдение через бинокль. Сторож стоял под навесом из желтовато-коричневой ткани, который, возможно, был сшит из рубашек погибших в пустыне солдат. Позади него висел сигнальный рупор, с помощью которого он мог предупредить своих соплеменников об опасности. Рупор, к слову, напоминал тот, что носят с собой солдаты Содружества.

Но, судя по тому, как шел верблюжий след мимо башни дозорного, деревня по периметру была окружена забором с колючей проволокой и хорошо охранялась. В поселении стояло много палаток и несколько загонов для коз. Майкл уже успел насчитать человек тридцать пять — большинство из них мужчины, но попалось на глаза также несколько женщин и детей.

В центре поселения, окруженный десятком пальм, располагался водопой, размером с небольшой бассейн, который, надо думать, очень ревностно охраняли. На противоположной стороне деревни стояла вторая сторожевая башня. Охрана по высшему пустынному разряду, подумал Майкл. К тому же он знал, что в одной или нескольких палатках находится настоящий оружейный склад, полный боеприпасов, украденных у погибших солдат.

— Как, черт возьми, мы туда попадем? — спросил Гантт.

Майкл уже задавал себе этот вопрос.

— После наступления темноты, — сказал он. — Один из нас выйдет и позволит захватить себя в плен. Он вызовет беспорядки и отвлечет на себя внимание, а остальные члены команды смогут пробраться через ограждение незамеченными. У них уже будет шанс найти палатку, где хранится оружие и боеприпасы. Если есть гранаты, можно устроить тут неплохой фейерверк. И после — сможем получить воду.

— Члены команды, — хмыкнул Гантт.

— Все верно. Ты и мальчик.

— Ты спятил, — заверил летчик.

— Ты поймешь, когда нужно прорываться, — Майкл внушительно посмотрел на Гантта, не позволяя ему отвести взгляд. Он протянул ему парашютную сумку. — Возьми оба пистолета. Мне они не понадобятся.

— Ты собираешься идти туда без оружия? — Гантт нервно усмехнулся. — Ах, ja [да (нем.)]! Тонкий английский юмор, да? Не забудь убедиться, что ты пахнешь хорошим одеколоном и имеешь при себе чай, прежде чем идти в гости.

— Другого пути все равно нет, — ответил Майкл. — Кроме того, что я предлагаю, — он уловил слабый аромат, дрейфующий в охладившемся воздухе. — Ты чувствуешь этот запах? Запах сладкой воды?

— Я не чувствую никаких запахов. Ты тоже. Ты перегрелся, серьезно.

— Нет. Я — чувствую, — ухмыльнулся Майкл.

Они ждали, укрывшись на горном хребте, пока закатывалось солнце. Когда свет погас, и безвкусные блики звезд появились на небе в своем пошлом множестве, в селе даласиффов вспыхнули факелы. В изредка прорывавшихся в тишине голосах можно было расслышать периодический хриплый смех. Майкл выглянул из укрытия и заметил группу даласиффов в своих привычных одеяниях, стоявших вокруг некой прямоугольной ямы, выкопанной рядом с водопоем. Он постарался разглядеть, что там творится, и заметил с такого расстояния, что две сцепленные друг с другом фигуры были привязаны к какой-то балке, подвешенной над ямой.

— Что там такое? — Гантт возник рядом с Майклом, чтобы тоже оценить ситуацию.

— Пока не уверен. Кажется, какой-то праздник… — такой вывод можно было сделать только из шума. Однако фигуры, похоже, сопротивлялись и боролись за жизнь, а в голосе жителей не было никакого гнева, только веселье. И вдруг одна из фигур упала в яму, откуда донесся страшный крик, сопровождаемый смехом даласиффов. Люди радостно заулюлюкали и принялись прыгать, явно воодушевленные зрелищем. Человек пытался выбраться из ямы, изо всех сил цепляясь за землю, будто бы под ним разверзлась Преисподняя.

Что ж, плану Майкла эта суматоха не противоречила.

Еще двое человек вышло на балку, и завязалась борьба не на жизнь, а на смерть. Зрители снова начали вести себя дико.

— Спортивное состязание, — понял Гантт. — Похоже, они делают ставки на победителя.

— Хм. Тогда им надо ставить на нас, — сказал Майкл. Он снова вернулся в укрытие, где ждал мальчик, и Гантт последовал за ним. Мальчик бросал кости на землю, полностью отдавшись своему развлечению. Майкл щелкнул пальцами перед его глазами, привлекая внимание.

— Следуй за ним, — сказал он и указал на Гантта.

Настало время добыть воду.

Крики и смех снова усилились. Сейчас к толпе уже присоединилась пара музыкантов: барабан начал выдавать пронзительный, отрывистый ритм, под который принялась весело насвистывать флейта. Воздух насытился ароматом жареного козла. Похоже, там, в «Даласиффавилле» у них подобное мероприятие было довольно частым развлечением.

Гантт поймал Майкла за запястье здоровой руки.

— Ты же не серьезно собрался туда идти безоружным? Даже вы, англичане, не можете быть настолько сумасшедшими!

— Я родился в России, — сказал Майкл так, словно это объясняло все, и высвободил руку. — Могу пообещать, что привлеку к себе все внимание, но вам нужно быть быстрыми и осторожными, когда будете пробираться через проволоку. Найдите палатку, в которой хранится оружие — чем скорее, тем лучше. Тогда, возможно, у нас появится реальный шанс на успех, и мы сможем взорвать тут все к черту. Позаботься о мальчике и о себе, понял?

— Они тебя сразу же убьют, — поморщился Гантт. — И нам даже пробраться туда не удастся — ты уже будешь мертв.

— А я говорю, что удастся. Просто поставь себе цель, — он снова заговорил с мальчиком. — Запомни: следуй за ним.

Мальчик плотно сжал в руке кости и кивнул.

Майкл встал и начал спускаться с другой стороны своего укрытия. Назад он не оглядывался. Того, что должно было произойти, он, может, и опасался, но настоящего страха не было. Он подготовился, и настало время действовать.

Музыка и крики продолжались. Майкл достиг изножья горы и направился прямо к сторожевой башне. У входа висела масляная лампа, освещавшая часть колючей проволоки. Майкл прошелся вдоль так, словно был здесь хозяином и знал в этой пустыне каждый дюйм и каждого скорпиона звал по имени.

Тогда залаяли винтовки, и пулеметная очередь взметнула песок перед ним. Сторож заорал на него — вероятнее всего, скомандовал остановиться, но Майкл продолжал идти. Снова пуля взметнула песок возле его левого ботинка, поэтому на этот раз он решил, что остановиться будет в его интересах.

Рупор несколько раз прогудел. Звук был отвратительным, и после него музыка и смех в деревне стихли.

Похоже, игра была окончена. По крайней мере, так думали даласиффы. Майкл же знал, что игра только начиналась.

Глава пятая

Облаченный в робу сторож спустился по лестнице, целясь из винтовки в центр груди Майкла Галлатина. Итак, вот он, благоприятный момент для Гантта и мальчика, чтобы пробраться через колючую проволоку, подумал Майкл.

— Кто твой вождь? — спросил он. Он понимал, что вопрос придется задать еще раз на туарегском наречии, потому что сторож, разумеется, его не понял. Вопрос был задан снова, но ответа не нашел, хотя подтекст его был кристально ясен: кто ваш лидер? Начальник племени — человек, который берет на себя обязанность защищать свой народ — у туарегов всегда назывался вождем.

Через несколько секунд рядом появились другие туареги, отреагировав на зов рупора. Они были вооружены пистолетами и винтовками, отнятыми у солдат разных наций: британцев, немцев и итальянцев. У некоторых облаченных в робы воинов были при себе факелы или масляные лампы. Прибывшие столпились вокруг Майкла, не позволяя ему ни пройти дальше, ни отступить. Они размахивали оружием и кричали так, будто каждый из них воображал себя главнейшим человеком в племени. Ружейные стволы начали грубо толкать Майкла в ребра, один раз он мучительно зашипел от боли, когда особо суровый тычок пришелся в травмированное плечо, однако он заставил себя не потерять лицо и даже сохранить на нем подобие кривой и самоуверенной полуулыбки.

Сквозь растущую толпу пробиралась фигура в малиновой робе, и, почувствовав его приближение, воины довольно быстро разошлись в стороны, давая этому человеку свободно пройти. Он остановился рядом с Майклом. Сейчас его куфия была завязана в тюрбан, поэтому его красивое и немного хищное лицо предстало пред непрошеным гостем во всей красе. Черные глаза под густыми черными бровями смотрели с негодованием. Лидеру было около тридцати пяти лет, кожа имела полированный темно-коричневый оттенок. Вождь обладал высокими скулами и длинным изящным носом, которому мог легко позавидовать любой знатный англичанин.

В каком-нибудь другом мире этот мужчина в темно-красных одеждах мог бы легко стать ливийской кинозвездой. Он был чисто выбрит, а в его глубоко посаженных глазах отмечалась печать высокого интеллекта и хитрости. Он заговорил бархатным голосом, в котором слышалась тихая угроза, изъясняясь на наречии, имевшем некоторую схожесть с туарегским, но все же Майклу этот язык был незнаком.

Он не ответил. Человек в темно-красных одеждах протянул руку и указал на униформу пришельца.

— Брит, — коротко отчеканил он.

— Английская униформа, да, — кивнул Майкл.

— Брит, — повторил человек, явно обладая скудными познаниями в чужом языке. Он ткнул себя в грудь. — Нури, — и добавил с царской интонацией вождя, желавшего просветить невежду. — Значить «огонь».

— Занимательно, — ответил Майкл, теперь говоря только с человеком в темно-красной робе и не обращая внимания на толпу. Похоже, вождь даласиффов был прирожденным артистом и имел определенную склонность к театральности. К затылку Майкла прижался ствол винтовки, другой ткнул его в основание позвоночника.

— Кто ты есть? — язык Его Величества совершенством не отличался.

— Я? — Майкл сохранил на лице легкую полуулыбку. — О, я Дьявол, пришедший уничтожить тебя.

— Уничтожить… меня? — переспросил Нури. Его брови недоуменно поползли вверх, а лицо еще несколько секунд сохраняло торжественное выражение. А затем от открыл рот и рассмеялся, а другие быстро подхватили его смех. Впрочем, казалось, что никому из толпы была толком не ясна причина веселья, но они хохотали громко, демонстрируя свое полное почтение вождю. Видимо, такова была сила воздействия Человека-Огня на свой народ.

Успокоившись, Нури повернулся и перевел своим людям то, что сказал Майкл, и бездна смеха вновь обрушилась на пустынную ночь, растягиваясь в ширину. Некоторые даласиффы начали так усердно хохотать, что даже запрыгали на месте. Особенно отличившиеся энтузиасты пустили слезу сквозь смех.

Майкл терпеливо наблюдал за тем, как утихает веселье. Когда Нури перестал смеяться, остальные мгновенно затихли. Он очень быстро произнес что-то на своем языке, и Майкл не смог разобрать ни слова.

— Ты говоришь, ты Дьявол, — хмыкнул Нури. — Но не знаешь мою речь? Как это?

— Всем известно, что Дьявол — англичанин, — ответил Майкл, и, когда Нури перевел, толпа взорвалась сумасшедшим смехом, как самая благодарная публика на Западном Побережье.

На этот раз сам Нури только улыбнулся, но не стал хохотать. Он жестом призвал всех к тишине, и тишина настала. Его внимание привлекло разбитое лицо Майкла, его опухоль над левым глазом, протянувшаяся на несколько дюймов, также он не преминул рассмотреть руку, покоившуюся на перевязи, и печально покачал головой.

— Ты не быть Дьявол. Ты ранен и тебе болеть. Ты похож на сумасшедший дурак.

— Это лишь моя маскировка, — сказал Майкл. Нури, похоже, его не понял, поэтому пришлось пояснить. — Моя маска.

Человек-Огонь скользнул рукой под свою робу и извлек нож с изогнутым лезвием, тут же приставив его к подбородку Майкла.

— Нури срезать твой маска, — сказал он, и глаза его блеснули в свете факелов. — Тогда я знать твой настоящий лицо.

Майкл готовился к этому. Он знал, что не имеет права потерять самообладание, и у него было ощущение, что переходить в наступление еще не время. Очень скоро оно придет, но не сейчас.

Он легко сказал, вздохнув:

— Я проделал сюда путь из Ада, Нури. Длинный путь. Не хочешь ли ты показать мне свою деревню, прежде чем я уничтожу тебя?

Кончик ножа кольнул плоть Майкла в знак предупреждения, но недостаточно сильно, чтобы пролилась хоть капля крови. Нури снова засмеялся. Это был низкий и угрожающий смех, который решились подхватить лишь немногие. Человек-Огонь опустил свой нож и криво ухмыльнулся.

— Всё — Ад, — сказал он, широко разводя руки, будто хотел объять ими весь мир. — Везде. Я. Король Ада. Я. Король для все дьяволы. А ты есть просто сумасшедший дурак здесь, — он прикоснулся к вырезанному на рукояти ножа черепу. — Откуда ты приходить? Не знать. Куда ты приходить? Нури знать, — он воскликнул нечто призывное, похожее на команду. Ствол винтовки поднялся к точке между лопатками Майкла, другой вооруженный пистолетом человек прицелился ему в висок. Нури отвернулся и пошел сквозь толпу. Ствол винтовки ткнул Майкла вперед.

Какой-то мужчина, у которого отсутствовало три передних зуба, вдруг метнулся в первые ряды конвоя и принялся обсуждать что-то со своими соплеменниками, постоянно указывая на ботинки Майкла, словно сравнивал их со своими сандалиями. Майкл перемещался вместе с даласиффами, плывя внутри толпы. По крайней мере, думал он, я двигаюсь в правильном направлении — в направлении водопоя.

Он отметил, что сторож не вернулся на свой пост, однако Нури не был дураком и отправил тройку своих воинов проверить окрестности на предмет того, не притаились ли рядом еще какие-нибудь черти. Что ж, теперь Гантт и мальчик были предоставлены сами себе.

Майкла вели через деревню даласиффов. Женщины, дети и собаки примыкали по ходу процессии и шли по бокам от вооруженных людей, окружавших его. Одна собака подбежала и начала неистово лаять, извергая слюну, и Майкл даже подумал, что она вот-вот укусит, но какой-то мужчина отвесил псине увесистого пинка, который отправил ее к своим менее норовистым собратьям. Это явно были не нежные люди. Майкл понимал, что любой обычай гостеприимства, который продемонстрируют даласиффы, придется ему не по духу.

Его остановили где-то в пределах деревни. Факелы и масленые лампы окружали его, и ствол каждого пистолета и каждой винтовки готовился нанести ему смертельную рану.

Толпа снова расступилась, когда подошел Нури. Он пристально посмотрел в лицо Майкла.

— Деревня моя, — сказал он. — Люди мои. Нури управлять тут. Ты скажешь другое, Дьявол?

Майкл, не дрогнув, посмотрел в глаза этого человека.

— Я скажу, что скоро Нури будет стоять на коленях. Я скажу, что скоро Нури будет молить о пощаде.

Это вызвало широкую улыбку Человека-Огня и заставило его радостно захлопать в ладоши. Очевидно, Нури наслаждался этой игрой, как и любой закоренелый убийца, которому была необходима острота ощущений. Возможно, в какой-то степени он искренне верил словам Майкла. По крайней мере, он не знал, кто еще осмелился бы говорить с ним в таком тоне. Разве что, действительно, сам дьявол?

— Дьявол, — сказал Нури. — Познакомься с мой сын.

В поле зрения показался мальчик лет четырнадцати, передвигавшийся на костылях, которые сверху были обвязаны марлей — похоже, из лекарского снаряжения.

Мальчик, одетый в свободную белую рубашку и красные штаны, был похож на своего отца. За исключением того, что его правая нога от бедра отсутствовала, а от левой ноги осталось нечто, способное слегка загребать землю, напоминавшее по форме копыто. Майкл представлял себе, что это была за травма — такие увечья могла оставить подорвавшаяся мина. Даже если сам ты переживешь взрыв, часть тебя не переживет его. Глядя в запавшие глаза мальчика, Майкл не представлял себе, как тому вообще удалось выжить. Правый глаз у него был белым, словно закатанным кверху, незрячим. Вся правая сторона лица странно подергивалась, что могло быть результатом травмированных лицевых нервов.

— Мой Хасиб, — тихо сказал Нури, наклонившись к самому уху Майкла. — Старший сын. Мой гордость. Он быть красивый мальчик? Говори мне, Дьявол.

Мальчик посмотрел на Майкла с такой ненавистью, какой Майкл никогда прежде не видел. Казалось, если бы у этого ребенка был пистолет, вся эта маленькая игра быстро закончилась. Ненависть составляла все его существо. Он напоминал ящерицу с покрытой шипами кожей, и от него пахло, как от охваченного огнем мира. Майкл знал этого мальчика. Он хорошо знал его. Таким же мальчиком был каждый страдалец, каждый, кому довелось пройти через ужасы войны, каждый сирота, каждая вдова, каждый инвалид, каждый озверевший выживший, нашедший труп своего товарища в канаве. Каждый кусочек человеческой плоти его издавал безмолвный крик.

О, Майкл Галлатин хорошо знал этого мальчика, и он чувствовал страх по отношению к его искалеченной душе.

— Красивый, — прошептал он.

— Ах! — вскликнул вождь, улыбаясь. — Спасибо!

Майкл почувствовал дуновение ночного ветерка, в котором повеяло соблазнительной влагой. Желание попить воды напало на него неистово, несмотря на то, как ошеломлен он был до сих пор печатью ужаса войны на ребенке, которая сделала его слабее.

— Я хотел бы немного воды, — обратился он к Нури.

— Дьявол хотеть пить? Как это? — голова вождя склонилась набок, в глазах стояло кровоточащее зло. — Пить! — бросил он, плюнув в лицо Майкла.

Толпа одобрительно закричала, некоторые принялись приплясывать на месте, другие начали палить в ночное небо. Майклу казалось, что время почти настало…

Нури выкрикнул еще серию команд. Чьи-то руки схватили Майкла, кто-то грубо дотронулся до его левого плеча, что заставило его стиснуть зубы от боли и опустить голову, чтобы не дать себе застонать. Толпа наполовину потащила, наполовину поволокла его за собой. Казалось, весь народ даласиффов собрался здесь, как сплошное людское море в пустыне, двигавшееся волнами.

Они повели его к яме.

Он поднял голову и увидел, что яма была примерно шесть метров глубиной и около трех шириной, и по всей ее длине протягивался надежный пальмовый ствол, закрепленный на обоих концах грудами мешков с песком. Рядом с ямой стояло множество глиняных горшков. Толпа пребывала в праздничном предвкушении, музыканты начали снова играть, и Майкл подумал, что угодил в тот еще переплет.

У него была возможность заглянуть в яму. При свете мерцающих факелов он увидел, что примерно на полтора метра по высоте ямы поднимается копошащийся черный столб, из которого, не доходя до края ямы, ведет короткая лестница. Приглядевшись, он понял, что видит внутри ямы несколько сотен скорпионов, а на дне лежат мертвенно-бледные тела тех, кто проиграл в эту смертельную игру. Судя по виду скорпионов, они не были смертельно-ядовитыми, как тот, что укусил Гантта, но в таком количестве их жала запросто могли принести смерть.

Майкла выдвинули и подтащили к одному концу пальмового ствола и поставили там, наконец, отпустив его правую руку и левое плечо. Переведя дух, Майкл заметил, что Нури занял позицию на противоположном конце ствола и провозгласил в толпу:

— Дьявол! — крикнул он. — У нас быть конкурс!

Майкл молчал. Два десятка пушек из трех разных стран были направлены на него. Нури ступил на пальмовый ствол. Держался он уверенно и широко улыбался.

— Дьявол! — воскликнул он. — Встретимся в… — он замялся, подбирая нужное слово, — Там, — он указал в центр ствола. — У нас… как ты это говорить? Быть маленький война. Я, король для все дьяволы. И ты, сумасшедший дурак с битый лицо! — он перевел сказанное своему народу, и толпа рассмеялась так громко, что — Майкл был уверен — некоторые из них обмочили свои одежды. Что ж, как немного нужно, чтобы осчастливить этих людей!

Сочтя молчание Майкла страхом, Нури обратился снова:

— Дьявол не быть храбрый?

Майкл наблюдал за скорпионами. Скорее всего, их больше трехсот, решил он. Но не ядовитые. Он знал, что должен был принять вызов.

— Дьявол смел, — ответил он.

— Ах! Тогда хорошо! — Нури отдал приказ. Один из мужчин перевернул глиняный сосуд, и ядовитые черные скорпионы десятками полетели вниз.

Зрители снова начали танцевать и хлопать в такт музыке. Нури взмахнул своей робой и показал изогнутый нож, зажатый в руке. Правая рука схватила кусок железной трубы, на которой было закреплено полдюжины коротких цепей с гвоздями на концах.

Перевернули второй горшок, и еще десятки черных скорпионов скользнули в яму. Некоторые из них, очевидно, умерли, пока пребывали в заточении, но легче от этого остановилось. И оставалось достаточно много извивавшихся от гнева опасных скорпионов, которые готовы были впиться жалом в добычу.

Еще один даласифф потянулся к короткой лестнице, выдернул ее из ямы и отбросил в сторону.

— Дьявол! — воскликнул Нури. — Приди! Приди! — он приблизился к нему по бревну, вооруженный ножом и цепями, которые кружились над его головой, нисколько не нарушая его равновесия.

Майкл кивнул, соглашаясь с самим собой.

Время почти настало.

Оставался лишь вопрос: где носит Гантта и мальчишку?

Не торопясь и с особой осторожностью Майкл шагнул по бревну вперед над ямой со скорпионами. Это действие было воспринято ревом восторга даласиффов, которые, очевидно, очень приветствовали такие неравные бои. Им было интересно посмотреть, как незадачливый противник будет бороться за свою жалкую жизнь или как начнет молить о пощаде. А ведь дальше его ждет плачевная судьба — он в любом случае окажется подушкой для жал скорпионов…

— Ну, Дьявол! — кричал Нури, размахивая цепями. — Приди! Приди!

Он шел по бревну так уверенно, что, казалось, мог идти по нему даже во сне. Когда Майкл оказался в диапазоне его досягаемости, гвозди с цепей бросились ему в лицо, и ему пришлось рвануться обратно, чтобы сохранить при себе нос. Левая нога соскользнула. Он чувствовал, как в яме под ним копошится множество злобных тварей. Нужно было отвлечься от этого и сосредоточиться только на борьбе. Нури шел вперед, ничего не опасаясь и размахивая цепями. Гвозди вновь полетели в голову Майкла, и он едва успел увернуться. В следующую секунду ему пришлось уходить уже от атаки кривого ножа и снова отступать под крики и улюлюканье толпы.

Нури был быстр и беспощаден и с дикой улыбкой на лице продолжал двигаться на Майкла, раскручивая цепи, попадая ему по левому бицепсу, разрывая рубашку и задевая плоть. Из ранок с шипением боли выстреливали алые капли крови и летели вниз.

Майкл увернулся от нового вихря цепей, но нож направился в его правое бедро. Ему удалось отвести ногу, чтобы избежать удара. Он едва удержал равновесие, миновал очередной вихрь цепей, прорвался вперед и ударил своего противника лбом в нос, который тут же сломался, кровь мощным потоком хлынула из обеих ноздрей, и толпа затихла.

В воцарившейся тишине Нури издал звериный рык и размахнулся цепями так, чтобы достать грудь Майкла с левой стороны. Бешеная центрифуга вновь захватила куски ткани, полетели капли крови. Нож сверкнул, но Майкл уже изменил свою позицию, потому что был готов к такой атаке.

Он поймал запястье вождя и удержал его. Нури отвел свою правую руку назад, чтобы ударить цепями, но Майкл уже знал: время пришло.

Он открыл клетку души, позволил ей треснуть, чтобы зверь выбрался наружу и освободился.

Его рука, державшая запястье Нури, исказилась и начала меняться. Майкл умел направлять свою трансформацию и полностью владел ею. Через несколько секунд рука его покрылась темной шерстью, изменила форму, пальцы изогнулись и превратились в лапы убийцы. Черные волосы взбежали вверх по руке, опоясав ее полностью.

Также Майкл приказал измениться и своему лицу.

Движения Нури вдруг стали заторможенными, потому что он видел, как рука, захватившая его запястье, обращается в звериную лапу. Кровь выступила на его коже, и давление вот-вот могло сломать ему кости. Его глаза округлились от ужаса, рот раскрылся, так и не произведя ни звука на свет — ни крика, ни стона, ни, разумеется, смеха, который мог бы подхватить его народ.

Лицо. Лицо — вот, что вызвало его настоящий страх, и заставило жалобный, слабый крик прорваться на волю.

Изменяясь, Майкл прерывисто вздохнул.

Вслед за хрустом костей меняли свою форму мышцы и сухожилия, уходя все дальше от человеческой формы, перестраивая себя подобно континентам некоего сказочного мира. По лицу Майкла пробежала тень, и из тени этой вынырнула волчья пасть, зеленый глаз — тот, что не был травмирован — с яростью уставился на лицо Нури, демонстрируя, что пощады ждать не стоит. В следующую секунду волчья челюсть распахнулась, обещая своему противнику нескончаемую агонию. То было правосудием Дьявола. Майкл не собирался держать Нури долго. Он обвил одноглазым светящимся взором толпу, и черная шерсть начала уходить обратно в кожу его руки, лица и шеи. Он ощутил, как его кости и суставы снова ломаются и принимают то положение, которое было дано ему по умолчанию. Примитивное положение. Даласиффы — все, как один — замерли на месте. Кто-то бросил масляную лампу, и та разбилась оземь. Женщина закричала, и ребенок взвыл от страха. Голос человека… нет, голоса нескольких человек, слившиеся в единый хор, взлетели в ночное небо.

Майкл Галлатин балансировал не только на бревне сейчас, но и между мирами. Зеленый глаз оборотня всмотрелся в лицо Нури и увидел, как ужас превращается в безумие. Это произошло за один удар сердца. Слюна брызнула у него изо рта, подбородок опустился, глаза будто запали и выгорели изнутри. Он действительно видел, что скрывается за маской Дьявола, и это уничтожило его.

Майкл отпустил запястье врага.

Нури отступил, поскользнулся и упал. Упал на спину в центр ямы, полной скорпионов, и коричневая кожа смешалась с черными тельцами пустынных убийц. Он тщетно пытался изворачиваться и уходить от жал, но даже сквозь его куфию и одежду в тело проникло достаточно яда в первый же миг. Такого количества — подумал Майкл — хватило бы, чтобы убить и настоящего короля Ада, что уж говорить о самопровозглашенном?

Прошло несколько тягостных секунд, а затем некогда ликующая толпа даласиффов повернулась к Майклу лицом и разом опустилась на колени, начав на своем языке просить о помиловании. Впрочем, уже в следующий миг большая часть зрителей предпочла броситься бежать в страхе за свою жизнь.

Вдруг по деревне пронесся взрыв, взметнув вверх красный и белый фейерверки. Или, вернее, то были куски шрапнели. Второй взрыв прогремел, быть может, секунд через пять, и шум слился в один оглушающий громовой раскат. Очевидно, Гантт и мальчик нашли нужную палатку. Впрочем, основная работа была уже сделана, потому что теперь даласиффы даже не попытаются их остановить — основной их задачей станет убежать и сохранить свою жизнь. Масса людей с визгом бросалась к противоположному концу деревни, ища спасения в любом месте, где Дьявол не найдет их. Даже собаки бежали прочь. Майкл посмотрел вниз, в яму и увидел, что Нури перевернулся на живот и попытался вскарабкаться вверх слабеющими руками, по которым взбиралось несколько скорпионов.

Майкл решил оставить Человека-Огня лицом к лицу с его надвигавшейся смертью. Он осторожно вернулся по бревну на песок, и сейчас мог поклясться, что вряд ли когда-либо раньше испытывал такое блаженство от того, что его нога ступила на твердую землю. Сейчас он уже полностью принял человеческую форму. Особенно сильно после трансформации болели зубы. Инстинкты животного подсказывали ему — новому хозяину территории — пометить свои владения, и он решил не отказывать своей натуре в этом.

Деревня опустила. Может быть, даласиффы перестанут существовать, и никто из них не доберется до Каира, ведь на пути их будет лежать минное поле… как знать!

Майкл направился к палатке, которая горела и испускала яростный фейерверк, пригодный для самого яркого праздника. Другой взрыв взметнул в воздух столб рыжего пламени. Возможно, в ход пошли мины? Другие палатки под дождем горящих боеприпасов тоже быстро занялись пламенем: похоже, ночка предстоит праздничная.

В лучах огня к Майклу приближались две фигуры — высокая и низкая.

— О, Боже! — воскликнул Рольф Гантт, когда расстояние между ними достаточно сократилось. — Какого дьявола ты там натворил?

— Именно, — усмехнулся Майкл.

— Именно… что?

— Ничего, — он посмотрел вокруг, но не увидел ни одного даласиффа. Мальчик уже начал снова играть в кости, не зная усталости в этом занятии. — Нам лучше быть осторожными, — посоветовал Майкл. — Большинство людей ушли, но трое сторожей отправились искать вас двоих. Они могут вернуться, так что дай-ка мне пистолет.

Он протянул руку. Гантт уже начал передавать ему «Кольт», как вдруг остановился. У немецкого летчика было два пистолета. Да, он был слаб и едва держался на ногах, но все еще контролировал свои чувства. Майкл знал, о чем он думает.

— Ты должен убить меня, — сказал Майкл, и он утверждал, не спрашивал.

Игральные кости щелкали… щелкали… щелкали. Мальчик открывал свою руку и смотрел на то, какие ему выпадают значения.

— Прекрасный пистолет, — сказал Гантт с коротким кивком. — Но не немецкого качества, — он вложил пистолет в протянутую руку Майкла, глаза его прищурились. — Тебя изрядно потрепало. Надо бы найти здесь аптечку. Впрочем, мне тоже не помешает.

— Позже. Сначала… вода.

Три человека стремительно направились в сторону водопоя. Несколько либо слишком храбрых, либо слишком глупых собак плелись неподалеку от них. Пламя все еще горело высоко, и раздавались частые взрывы оставшихся боеприпасов.

— Пожалуй, я не буду спрашивать, — сказал Гантт, пока они шли.

— О чем спрашивать?

— Как тебе удалось так их запугать, что они понеслись прочь отсюда. И я полагаю… что действительно не хочу этого знать, — он покосился на Майкла, и Майкл невольно задумался, не мог ли один из его пальцев бесконтрольно измениться, пока он протягивал руку, чтобы взять пистолет?

Нет, конечно же нет. Просто он так устал! Ну, конечно, нет.

Они практически дошли до водопоя, когда в поле видимости показалась фигура на костылях, возникнув между палатками, и в руках ее был пистолет. Возможно, он просто упал на землю, пока даласиффы бежали, и решил сражаться за свою жизнь? Как ему удалось завладеть оружием? Должно быть, взял из своей палатки. Так или иначе, сын Нури Хасиб был вооружен и опасен. Первым делом он направил пистолет на Майкла, но что-то в лице мальчика… в его единственном зрячем глазу подсказало ему, что стрелять в дьявола бесполезно, поэтому он перевел прицел на Гантта.

Два выстрела прогремело, когда Майкл уже толкал летчика в сторону.

Хасиб выстрелил снова, и Гантт упал на колени. Затем Майкл дважды выстрелил в сына Нури, но не знал, попал ли, потому что подросток уже ковылял на своих костылях прочь, в тень, а его раздвоенное копыто оставляло за собой брызги песка.

Еще через несколько секунд сын Человека-Огня исчез из виду.

— Ах! — устало выдохнул Гантт. — Ah, verdammen Sie alles dieses! [Да пошло оно все к черту! (нем.)]

Майкл опустился на колени рядом с ним. Обе руки Гантта были прижаты к животу. Кровь выступила на рубашке, и красное пятно продолжало расплываться. Майкл понял, что обе пули попали в живот.

— Черт, убери руки, — строго проговорил он, но Гантт не послушался. — Давай, Рольф, дай мне посмотреть!

— Jeder möglicher Dummkopf kann Sehen, dass ich Sterben Werde [Каждый дурак увидит, что мне предстоит умереть (нем).]

— Нет, если я смогу найти аптечку, — упорствовал Майкл, начиная вставать.

Гантт ухватил его за запястье окровавленными пальцами.

— Береги свои силы. Ты хирург? Нет. Так что, как говорится… ich bin kaput [мне конец (нем.)], — он мучительно поморщился. Тонкая нить крови показалась на его нижней губе. — Помоги мне… прислониться к чему-нибудь спиной. Поможешь?

Майкл помог ему подняться, но не смог протащить его слишком далеко, потому что Гантт слишком страдал от боли. Майкл осторожно опустил его вниз так, чтобы спина его была поддержана палаткой, находившейся далеко от очага пожара.

— Лучше, — слабым голосом сказал Гантт. — Спасибо, — он не потел, но глаза его были влажными. Руки прижимались к животу так, будто он пытался помешать своим внутренностям вывалиться наружу.

Мальчик встал на колени рядом и начал бросать свои кости на землю.

— А ему обязательно… это делать? — мучительно спросил Гантт, тут же слабо махнув рукой, отменяя собственный вопрос. — Ах, черт с ним. Думаю, это единственное удовольствие, которое у него есть. Да?

Двигаясь с болезненной медлительностью, немецкий ас достал «Вальтер» из-за пояса. Майкл не предложил ему в этом помощи, понимая, что на такое действие Гантт способен сам.

— Немецкое качество, — хмыкнул летчик. — Не может быть побеждено.

Какое-то движение справа привлекло внимание Майкла. Двое оставшихся мужчин даласиффов с винтовками шли через деревню. Возможно, они были частью того трио, которое Нури отправил на охоту.

Майкл выстрелил в них, и они исчезли, как шустрые зайцы.

— Ты сможешь за себя постоять, пока я не принесу тебе воды? — спросил Майкл.

— Я смогу. Но… знаешь, очень интересно, Майкл. Я больше не хочу пить. Пожалуйста, иди вперед. Вы оба — идите.

— Оставайся тут, — приказал Майкл мальчику. Во второй палатке, в которую он вошел, нашелся подходящий сосуд для воды — немецкая фляга с выгравированным нацистским символом и печатью Африканского Корпуса. Он попытался найти аптечку, но на этот раз удача ему не улыбнулась. Майкл направился к водопою. Он встал на колени, уперся здоровой рукой и принялся жадно пить, как не пил никогда. Вода была слаще любых вин из самого сочного винограда. Затем он наполнил флягу полностью и, пока делал это, успел выстрелить в человека, который показался у оазиса с противоположного направления. Нарушитель взметнул полами робы и помчался прочь. Казалось, без своего вождя даласиффы готовы были прятаться от собственной тени. Что ж, Майклу это было только на руку. Он провел еще несколько секунд, наслаждаясь брызгами воды на иссушенную кожу лица, затем взял флягу и вернулся тем же маршрутом, которым пришел. Он знал, что не мог дать Гантту много воды — спазмы желудка только усилят агонию, и без надлежащей медицинской помощи Гантту, как он и сказал, настанет kaput. Получается, все, что можно было сделать для раненого сейчас, это оставаться с ним рядом. Майкл знал, что тяжелые раны в живот могут убить примерно через час… с другой стороны в зависимости от обстоятельств раненый может находиться в своем состоянии почти сутки, и здесь распорядиться могла только судьба.

Кости все еще перекатывались по земле. Гантт поднял револьвер при приближении Майкла, а затем снова опустил его. Майкл протянул мальчику флягу, но тот не отвлекся от своих игральных костей, даже когда жадно начал пить. Слишком быстро, отметил Майкл, и слишком много. Он забрал флягу и сел на землю в нескольких футах от Гантта, заняв позицию, из которой удобно будет наблюдать за даласиффами, которые могут оказаться поблизости. Если осмелятся.

Казалось, что смелости у них поубавилось. Никто больше не возвращался, пока шел первый час… а затем и второй. Мальчик уснул, свернувшись клубком с костями в руке. Под глазами Гантта пролегли темные круги, веки тоже потемнели и закрылись, но Майкл Галлатин бодрствовал и оставался начеку.

Через некоторое время Майкл встал и направился обыскивать ближайшие палатки, надеясь все же получить аптечку. Он нашел коробку британских бинтов и смог перевязать раны Гантта, пока тот спал. Вся рубашка летчика превратилась в кровавый беспорядок. Два пулевых отверстия находились на расстоянии около четырех дюймов друг от друга, и пули все еще оставались в его кишечнике.

Наконец, на востоке небо начало светлеть. Это было началом нового дня.

Красные осколки солнечного света лопнули из-за горного хребта, сжимая тени. Тепло начало постепенно расти.

Мальчик пробудился. Майкл дал ему попить побольше воды, и тот с благодарностью принял ее, продолжая перекатывать в кулаке игральные кости. Сам Майкл сидел, скрестив ноги и глядя на спящего Гантта. В какой-то момент он наклонился вперед, чтобы проверить пульс. Гантт очнулся и открыл глаза.

— Я не умер, — сказал он, хотя лицо его — тощее, с заостренными чертами и постаревшее за один день (даже удивительно, как такие изменения могли произойти настолько скоротечно!) — напоминало маску смерти.

Гантт почувствовал бинты.

— Хорошая работа, — отметил он со слабой улыбкой, посмотрев на небо. — О… светает.

— Жаркий будет день, — ответил Майкл.

— Как будто в пустыне… бывают другие, — Гантт улыбнулся ему, но улыбка быстро поблекла, превратившись в гримасу боли. — Ah, Scheisse, die verletzt! [Ах, дерьмо, как больно! (нем.)]… ммм… нет… уже лучше… уже лучше. Боже, — он дышал неглубоко, принимая воздух внутрь осторожными порциями. — Майкл, — обратился он, передохнув.

— Да?

— Я хочу извиниться. За то, что… сбил твой самолет. Я не хотел… сбивать невооруженный самолет… это было… недостойно…

— Думаю, что достоинство мало имеет отношение к войне.

— Может, и так… но… есть…. принципы, — ему пришлось снова замолчать, потому что боль накатила с новой силой. Майкл подумал, что было бы милосерднее ударить Гантта, чтобы он отключился, но был ли в том смысл?

Кости мальчика перекатились еще раз.

— В любом случае, сэр… прошу прощения, — выдавил Гантт.

— Это была твоя обязанность.

— Да. Была, — Гантт поморщился вновь и закрыл глаза. На мгновение он стал похож на мумию, каждая пора на его побледневшем лице была забита песком и пылью, а рот исказился мрачной линией боли. Глаза снова открылись, но Майкл понял, что они уже не совсем в этом мире. Цвет их из янтарного превратился в бледно-выгоревший на солнце желтый.

— Я всегда… любил… рассвет, — выдавил Гантт с усилием. — Чистейший воздух… Лучше всего самолет… летает на рассвете. О, Майкл! — он сумел натянуть еще одну слабую улыбку. — Тебе бы хоть раз побывать со мной там!

— С тобой или против тебя? — невесело усмехнулся Майкл.

— Со мной. О… ты не продержался бы… и мгновение… против меня. Сколько у меня счет?.. Я думаю… сорок шесть… нет… пятьдесят. Я думаю, пятьдесят…

— Внушительное число, — сказал Майкл, видя, как мальчик наклоняется снова над своими игральными костями и смотрит, что на них выпало.

— А мы нашли… воду? — вдруг спросил Гантт, глаза его прищурились от света восходящего солнца.

— Да. Нашли.

— Sehr gut [Очень хорошо (нем.)].

Глаза Гантта прищуривались все сильнее, и вдруг захлопнулись. Майкл и мальчик стали ждать.

Примерно минут через десять Гантт очнулся и невидящим взглядом посмотрел на Майкла.

— Ты англичанин… играешь в войну. С вашими… перерывами на чай… ты… что это? Лосьон после бритья? О, Боже! Ну, ты… чтобы победить… должен пахнуть… как джентльмен… С чем тебя… и поздравляю.

— Большое спасибо, — отозвался Майкл, понимая, что уже не может смотреть в лицо Гантта, потому что этот человек угасал с каждой секундой.

Если раньше время было сущностью, то теперь — сущность стала временем. Гантт поднял руку и начал снимать свои наручные часы.

— Что ты делаешь? — спросил Майкл.

— Вот, — Гантт отшвырнул свой «Брайтлинг» прочь. — Я хочу, чтобы ты… чтобы он… — и указал Майклу кивком на часы.

— Я не могу принять это.

— Если ты этого не сделаешь… они сами сделают…

Майкл принял часы.

— Я позабочусь о них.

— Позаботься, — перебил Гантт. — Тебе предстоит… долгий путь.

Кости снова упали на землю, а после скользнули в ладонь мальчика.

Восходило солнце, распространяя горячий яркий рассвет. Вот она, летняя погода в пустыне…

Гантт снова заговорил:

— Майкл, — прошептал он почти угасшим голосом.

— Да?

— Мы… люди… действия… — сказал он, улыбнувшись. — Никогда не должны… прекращать… попытки. Да?

— Никогда, — согласился Майкл.

— Хороший человек, — одобрительно произнес Гантт, затем уставился на возвышавшееся в небе солнце.

В течение нескольких следующих минут он покинул этот мир.

Майкл почувствовал это и, взглянув в лицо немецкого летчика, увидел в его глазах пустоту. Когда он проверял пульс, он уже прекрасно понимал, что ничего не услышит. Мальчик перестал кидать кости, а молча сел, глядя на тело Рольфа Гантта, знаменитого аса «Мессершмитта», яркого примера для немецкой молодежи, знаменитость, великого человека, человека действия, героя…

Через некоторое время мальчик пополз вперед. Он положил пару игральных костей в правую руку Гантта — возможно, на удачу в загробной жизни — а затем сомкнул его пальцы, встал и потянулся, словно только что пробудился от долгого сна.

Майкл положил «Брайтлинг» в карман. Не было никакой необходимости хоронить Гантта. Даласиффы, вернувшись, могли попросту выкопать тело, но Рольфа уже здесь не будет — это будет лишь костюм из плоти, а сам летчик уже будет далеко.

Настало время найти дополнительные фляги, наполнить их и снова начать искать способ вернуться домой.

Мальчик жестом указал на верблюда в загоне.

Майкл не имел ни малейшего понятия о том, как справиться с таким передвижным средством, как оседлать его и как править. Но, к счастью, мальчик это знал и проявил свои навыки на очень высоком уровне.

Они обернули вокруг своих голов влажную ткань, повесили фляги на кожаные седельные шнуры и отправились в ту сторону, откуда пришли. Верблюд Майкла, казалось, ненавидел своего наездника и плевался, как недовольный мстительный старик. Вероятно, он что-то почувствовал, думал Майкл. Но, несмотря ни на что, верблюд продолжал шагать по пустыне весь день и на следующий день тоже.

На исходе второго дня, когда горячий ветер подул с юго-запада, оба наездника наткнулись на взвод солдат в сопровождении пары танков «Матильда». Солдаты носили британскую униформу цвета хаки. Когда Майкл дал командиру взвода понять, кто он и откуда родом, он и мальчик были размещены в одном из танков и доставлены на небольшую авиабазу Аль-Массир, примерно в двадцати километрах к востоку.

На базе была больница. Возможно, не самая хорошая, но там были мягкие кровати и пальмовые вентиляторы, закрепленные на потолке. Сломанное плечо Майкла было выправлено и помещено в гипс, а порезы обработаны и смазаны йодом. Он решил некоторое время не смотреть в зеркало, потому что видел, как на него поглядывала симпатичная брюнетка-медсестра, и представлял, насколько непривлекательно сейчас выглядит. Майкл и мальчик проспали около двенадцати часов, а, когда проснулись, то получили на завтрак по стакану апельсинового сока, яичницу, инжир и маслины. Розовощекий, серьезный рыжий капитан по фамилии Финдли-Хьюз явился к ним, чтобы расспросить Майкла и сделать заметки о произошедшем. Допрос шел в довольно официальной форме, пока Майкл не спросил, отпраздновал ли этот молодой человек свой восемнадцатый день рождения.

После этого оба держались более непринужденно и по-свойски.

Мальчика почти никто не навещал… за исключением привлекательной брюнетки-медсестры. Она приходила довольно часто, чтобы увидеть его, посуетиться над ним, расчесать ему волосы, а один раз даже посидеть на его кровати и напеть ему пару колыбельных.

Она, похоже, просто не могла оставить мальчика. Вскоре молодая женщина принесла ему несколько простых игрушек, в числе которых был мячик и игральные камушки. Майкл наблюдал за тем, как ребенок перекатывает их в руке, и понял, что теперь — после того, как игральные кости остались в руке мертвеца — медсестра стала самым лучшим другом для этого травмированного ребенка, может быть, не только в пределах больницы, но и во всем мире.

Врач дал мальчику прозвище: Джеки[12]. В один прекрасный день Майкл услышал, как медсестра называет его Джеком, и мальчик посмотрел на нее так, будто всю жизнь жаждал услышать это имя, чтобы его произносил голос, похожий на ее голос.

Майкл узнал, что муж медсестры был пилотом «Спитфайра», который умер под Дюнкерком. Ее маленький сын был убит немецкой бомбой в Лондоне в 1940-м. Он не спрашивал, как его звали. Ему казалось, что не стоило…

Что ж, даже грубейшая дорога куда-то ведет, подумал он.

Утром на пятый день два офицера в чистой униформе с полированными пуговицами прибыли на базу в транспортном самолете «Дуглас Дакота». Майкл знал, что один из этих людей иногда берет себе имя Мэллори — на нем были отличительные знаки полковника. Позже, когда они сидели под тентом лицом к взлетно-посадочной полосе и пили «Гиннес Стаут», который привезли в бочке на «Дакоте», Мэллори объяснил Майклу, что ему сейчас необходимо вернуться в Каир и, как он выразился, вернуться на коне.

Ему сказали, что он может улететь обратно с ними в «Дакоте» или же — памятуя о его недавнем опыте и общей нелюбви к воздушному транспорту — направиться в штаб-квартиру в грузовике. Разумеется, во времени между этими дорогами будет большая разница, но решать предстояло только Майклу.

На него никто не собирался давить, разумеется.

Майкл Галлатин потягивал свой бокал «Гиннеса» и слушал шум двигателя самолета на поле. Небо было ясным и безмятежным, не возмущенным немецкими истребителями, но откуда знать, где может притаиться следующий ас «Мессершмитта»?

Майкл обратился внутренне к самому себе, и сердце его забилось чаще. Возможно, даже блеск пота выступил на его висках.

Он вынул из кармана наручные часы.

Некоторое время он смотрел на кожаный ремешок. Это ведь обычная коричневая кожа, но теперь она привлекала его внимание. Он думал о старых самолетах Великой Войны, о том, как в них сочетались провода, кожа и дерево. Как они были придуманы, как поднялись в воздух… и подняли с собой маленьких людей с большими мечтами о небе.

Он провел пальцем по полоске коричневой кожи, продолжая слушать обороты двигателя.

В этих кабинах все еще сидели маленькие люди с большими мечтами. На деле — храбрые великаны.

Может быть, и ему настало время вырасти?

Он дал свой ответ.

— Я полечу.