Лесная обитель

Глава 3

Жилище жрицы-Прорицательницы – квадратное, точно склеп, строение, окруженное крытым портиком, – находилось чуть в стороне от всех прочих построек в стенах Вернеметона. И хотя поселение внутри ограды люди называли Лесной обителью, на самом-то деле это был целый городок.

Дома жались друг к другу и соединялись крытыми переходами, а между ними раскинулись сады и дворы; все в целом напоминало лабиринт. Только жилище Верховной жрицы стояло особняком, а ее образ жизни отличала строгая, аскетичная простота, соблюсти которую куда труднее, нежели самый сложный обряд.

Как только прибыл архидруид Арданос, жрица-прислужница – высокая темноволосая женщина по имени Кейлин – тотчас же провела его в покои своей госпожи. Одета она была почти так же, как Верховная жрица, – в платье из темно-синего льна, но витые браслеты на руках Лианнон и торквес[6] на ее шее были из чистого золота, а у прислужницы – серебряные.

– Ступай, дитя, – отпустила ее Лианнон.

Арданос дождался, чтобы за прислужницей опустился полосатый дверной полог, и улыбнулся.

– Она уже не дитя, Лианнон. С тех пор, как ты пришла с нею в Лесную обитель, минуло много зим.

– Верно, я потеряла счет годам, – промолвила Лианнон.

А ведь она и сейчас на диво красива, бесстрастно отметил про себя друид Арданос. Он знал Лианнон уже много лет и, вероятно, среди ее ровесников – тех, что еще живы, – он – единственный, к кому она относится почти как к другу. Когда он был помоложе, это стоило ему многих бессонных ночей; теперь он состарился и почти не вспоминал, как Лианнон некогда тревожила его покой.

Всех жриц Лесной обители в Вернеметоне, Священной роще, избирали столько же за их красоту, сколько и за другие достоинства. Арданос не уставал этому удивляться. Когда какой-нибудь бог хочет, чтобы ему прислуживали прекрасные женщины – особенно если это какой-нибудь никчемный римский божок – оно понятно; но с какой стати богиня требует себе в прислужницы красавиц? Это противоречило всему, что Арданос знал о женщинах.

Друид смолчал – но не потому, что опасался дюжего здоровяка Гува: тот застыл с дубинкой у порога и немедленно вышиб бы мозги любому мужчине – даже архидруиду, – если бы тот посмел обидеть Жрицу или хотя бы на словах выказал ей неуважение. Конечно же, ничего подобного Арданос не замышлял; присутствие Гува было просто-напросто залогом безопасности Лианнон и давало ей свободу принимать гостей – ведь всем прочим этого не дозволялось.

Арданос отлично знал, что для архидруида выглядит недостаточно внушительно; кроме того, он и не возродившийся мерлин Британии. Но он утешался мыслью о том, что и Лианнон уже не выглядит живым воплощением и пророчицей Священной Богини Мудрости и Вдохновения. Она изящна и нежна, и лицо ее дышит одухотворенностью благодаря суровому образу жизни, но в остальном она просто стареющая женщина, пусть даже волосы у нее такие светлые, что седина в них незаметна – хотя наверняка есть. Ее темно-синее жреческое облачение спадало жесткими, некрасивыми складками. Некогда прямая спина немного сутулится – усталость дает о себе знать. При виде столь явственных признаков ее увядания Арданос еще отчетливее ощущал бремя своих собственных лет.

В последние годы Лианнон, отдавая дань годам, начала покрывать голову платком, подобно большинству замужних матрон и женщин постарше, и распускала волосы только при совершении обрядов. Однако ж, размышлял Арданос, на протяжении двадцати лет – а ведь почти столько он ее и знает! – лицо и облик этой женщины являются средоточием их веры, и ее устами боги изрекают свою волю – ну, если не дословно, то, по крайней мере, в истолковании жрецов-Прорицателей.

Пожалуй, в лице стареющей женщины и впрямь ощущается нечто божественное – божественность окутывает ее словно незримый аромат. Вероятно, это потому, что бессчетные толпы столько лет видели в ней Богиню: не просто символ своей веры, нет – эти люди привыкли все воспринимать по-детски буквально; им она представала самой Богиней во плоти – великой Девственной Матерью Племен, Владычицей Земли.

Лианнон вскинула голову.

– Арданос, ты на меня так долго пялишься, что можно было бы успеть корову подоить! Ты пришел сюда что-то сказать мне или о чем-то спросить? Ну же, выкладывай! Самое страшное, что я могу сделать, – это ответить отказом. А когда это я говорила тебе «нет»?

И это речет божество, подумал про себя Арданос, радуясь возможности облечься в плащ цинизма: благоговейный настрой был ему тягостен.

– Прости меня, Священная Госпожа, – мягко проговорил друид. – Мысли мои блуждали далеко.

К немалому удивлению жрицы, гость снова встал, беспокойно прошелся взад-вперед и коротко бросил:

– Лианнон, мне тревожно; в Деве ходят слухи – и слухи эти повторил не кто иной как сын префекта, – что Рим, возможно, отзовет свои легионы. Я уже в третий раз об этом слышу; конечно, всегда найдутся горячие головы, которые готовы орать: «Долой Рим», но…

– И слишком многие из тех, кто разносит эти слухи и орет во всю глотку, ожидают – или, по крайней мере, надеются, – что мы воспрянем и станем орать заодно с ними. Я молве не верю, – без околичностей заявила Лианнон. – Но если такое и впрямь случится, мы отлично проживем и без легионов. Разве не об этом молимся мы с тех самых пор, как закованного в цепи Каратака водили по улицам Рима?

– А ты представляешь, какой хаос это вызовет? – спросил Арданос. – Та же самая клика, что орет: «Долой Рим»… – Старику так понравилось собственное выражение, что он повторил его еще раз.

– …конечно же, не понимает, что случится, если их желание исполнится, – докончила за него Лианнон.

«Она знает меня как облупленного; даже теперь мы понимаем друг друга с полуслова», – подумал Арданос. Но доводить эту мысль до конца ему не хотелось.

– Согласен, такая клика была и есть – с тех самых пор, как Цезарь вторгся в Британию и стяжал славу, необходимую ему, чтобы править Римом! И теперь эти бунтари ждут, что мы, жрецы Священной рощи, станем вопить заодно с ними, – и не поймут, если мы промолчим, – промолвил Арданос. – Прямо сейчас я беспокоюсь, как бы это все не вылилось в бесчинства на Белтайн.

– Нет, за Белтайн я бы не волновалась, – отозвалась Лианнон. – Люди приходят на праздник ради игр, и костров, и пиршества, и всего такого прочего. Вот Самайн – дело другое…

– Ты забываешь про «налог людьми» – недавние поборы подлили масла в огонь, – промолвил Арданос. – Римляне забрали тридцать человек у Бендейгида, всех рабов, которых он освободил, отправляясь в изгнание, когда его объявили вне закона, – и в придачу одного из его домочадцев. Изгнанник, тоже мне! – Друид невесело рассмеялся. – Да Бендейгид сам не знает, как ему повезло; его всего-то навсего выслали за двадцать миль[7] от Девы! И это он еще не знает в точности, скольких людей угнали, а как только выяснит – мало не покажется… что ж, он меня уже как только не честил, и предателем, и еще похуже; пусть бранится – брань на вороту не виснет!

У меня есть разрешение провести Белтайн – я сам съездил к Мацеллию Северу и испросил у него дозволения устроить мирный праздник в честь Цереры – как это делалось последние семь или восемь лет, а поскольку префект меня знает и мне доверяет, римляне не стали посылать сюда легионеров – на всякий случай проследить, чтобы не начались беспорядки и чтобы народ – ну, скажем так, не вздумал поклониться вместо Цереры – Марсу.

Верховная жрица вздохнула. Арданос знал: она вспоминает кровавые дни огня и меча, когда Боудикка приносила человеческие жертвы Богине в благодарность за победу. В ту пору они с Лианнон были так молоды – и ни минуты не сомневались, что сумеют вернуть былую славу, нужно только немного храбрости да острый меч!

– Если возникнет смута, да что там, если хоть какой-нибудь шум поднимется, ты не хуже меня знаешь, что нас всех под корень вырежут. Но откуда ж мне было знать, что легионеры только что прошли через здешние земли и увели три десятка наших славных ребят гнить в вонючих Мендипских рудниках?

Но он же архидруид, ему должно быть известно все на свете – он обязан предугадывать все замыслы римлян. Ему полагается быть готовым к любому произволу со стороны захватчиков.

– Если я в последний момент отменю церемонии, это, чего доброго, вызовет волнения даже там, где до поры все было спокойно. Мне попробовать? А что, уже были какие-то вспышки недовольства? В ответ на то, что рабочих угнали на рудники?

– Не уверен, – покачал головой Арданос. – Но, похоже, кто-то попытался сделать так, чтобы сын префекта… исчез.

– Сын префекта? – Лианнон изогнула тонкую бровь, словно недоумевая, кому и какое до него дело. – В знак протеста – или чтобы создать неприятности местным? Бендейгид скорее перебил бы солдат, явившихся за рабочими, разве нет?

– Он нашел мальчишку в ловчей яме и спас его от верной смерти, и теперь юнец гостит в его доме.

Мгновение Лианнон глядела на него во все глаза – а затем расхохоталась.

– И твой зять Бендейгид не знает, кто его гость?

– Парнишка очень похож на свою мать, а она была из племени силуров; его приняли за одного из наших, а у него хватило ума себя не выдать. Но прежде, чем он сможет продолжать путь, ему нужно поправиться. Если с мальчиком что-то случится – а он, насколько мне известно, ни в чем особенном не замечен, ни в плохом, ни в хорошем, – ты не хуже меня знаешь, что во всем обвинят нас. Нас и так в чем только не обвиняют – вплоть до разграбления Трои! В том, что легионы по-прежнему здесь, а не вернулись в Галлию, где им самое место, тоже виноваты мы. Да еще все эти россказни о чудовищных зверствах – старые байки времен Божественного Юлия, да упокоится он в мире, – добавил Арданос, свирепо усмехнувшись. Жрица ничуть не сомневалась, что собеседник имеет в виду нечто прямо противоположное.

– И все-таки пахнет бунтом, – продолжал Арданос. – В стенах Лесной обители ты этого не чувствуешь; да и я мало что вижу – я живу среди римлян слишком давно. Но мое дело следить, куда ветер дует. Подмечать знаки и предвестия. Например, куда вороны летят в полночь. Я говорю о тайном обществе, поклоняющемся Владычице Битв.

Жрица рассмеялась.

– Ох, Арданос! Эти полоумные старцы, которые приносят жертвы Катубодве, ворожат и гадают по птичьим потрохам – да они глупее легионеров с их священными курятниками! Как можно воспринимать их всерьез?

– Так было до недавнего времени, – кивнул Арданос. Он отметил про себя, что внезапно очень радуется возможности рассказать Лианнон что-то, чего она не знает. В былые дни жрицы участвовали в советах наравне с друидами, но после разорения Моны друидам, чтобы выжить, пришлось научиться скрытности. Случалось даже, что архидруиду приходилось действовать самому, на свой страх и риск. Порою Арданос задумывался, а не слишком ли далеко они зашли – наверное, жрицы исполняли бы волю Совета куда успешнее, если бы при принятии решений их мнение тоже учитывалось. Тогда он не чувствовал бы себя таким одиноким, оказавшись лицом к лицу с неразрешимой проблемой.

– Именно так все и было еще года три назад. И тут внезапно вместо дряхлых жрецов и гадателей, откуда ни возьмись, у нас тут орава юнцов, все – не старше двадцати одного года и в большинстве своем рождены на Священном острове, – и все они считают себя новым воплощением Священного отряда…

– А, эти дети! Памятуя о том, как они появились на свет, меня это не удивляет. – Лианнон наморщила гладкий лоб: она начинала понимать.

– Вот именно, – кивнул Арданос. – Кинрик, воспитанник Бендейгида, один из них, а мой зять, тот еще фанатик, конечно же, не преминул поделиться с мальчишкой своими политическими взглядами.

Лианнон побледнела.

– И как же так вышло, позволь узнать?

– Я не думал, что это важно; все случилось еще до того, как моя дочь Реис стала женой Бендейгида, а я тогда его почти не знал. К тому времени, как я понял, сколько неприятностей могут причинить эти двое, было уже слишком поздно. Кинрику не терпится продолжить дело приемного отца. Они вдвоем с Бендейгидом сумели отыскать почти всех остальных мальчишек – и вот вам, пожалуйста, Братство Воронов, тайное общество с громким именем, готовое действовать…

– Если с тобой или со мной что-либо случится… – Друид, поморщившись, покачал головой. – Они попытаются отомстить Риму за позор своих матерей, и кто их удержит? Отсюда и до самых озер в народе уже вовсю судачат о том, что эти парни-де – новое воплощение великих героев прошлого.

– Очень может быть, что так оно и есть, – обронила Лианнон.

– Хуже того, они и выглядят как самые настоящие герои, – хмыкнул Арданос.

– А я ведь тогда советовала утопить всех, а не только девчонок, если помнишь, – промолвила Лианнон: к ней постепенно возвращалось самообладание. – Звучит жестоко, зато сейчас нам бы ничего не угрожало. Но кое-кто считал по-другому: одни оказались больно жалостливыми, а другие, как Бендейгид, хотели, чтобы мальчики выросли и отомстили за жриц. Так что все эти дети живы, и избавляться от них поздно – это надо было двадцать лет назад сделать. И теперь я уже не могу запретить им мстить.

Конечно нет, подумал про себя Арданос. Ни в коем случае нельзя даже намекать на то, что Лианнон говорит за себя или повторяет слова жрецов: она всегда вещает от имени Великой Богини. Не стоит ей напоминать, что речи Лианнон по сути никогда не расходятся с решениями Совета Друидов или что Богиня – если она вообще существует, цинично сказал себе Арданос, – давным-давно перестала вмешиваться в дела людские и ей дела нет до того, что станется с ее почитателями или с кем угодно еще, кроме разве Верховной жрицы – да и то вряд ли.

– Я ничего такого не имел в виду, – осторожно подбирая слова, промолвил архидруид. – Я просто пытаюсь объяснить… да сядь уже, пожалуйста! Твой телохранитель и без того недобро на меня косится… я просто сказал, что если Богиня отвечает на твои молитвы о мире, Она точно так же слышит и пропускает мимо ушей молитвы большинства наших соплеменников об открытом восстании или о войне. Долго ли еще Она будет слушать тебя, а не их? Или, говоря прямо… – «Ну, не так уж и прямо», – поправился про себя он. – Прости мне эти слова, но ты с годами не молодеешь – настанет день, когда ты покинешь святилище, и что тогда?

«Если бы я только мог сказать ей правду… – Страсть, которую Арданос почитал забытой, захлестнула его с новой силой; в горле стеснилось. – Мы с Лианнон слабеем с годами, а Рим по-прежнему силен. Кто научит молодых, как сохранить наши древние обычаи до тех пор, пока Рим в свою очередь не состарится и наша земля не будет снова принадлежать нам и только нам?»

Лианнон послушно опустилась в кресло и прикрыла глаза руками.

– Ты полагаешь, я об этом не задумывалась?

– Я знаю, что задумывалась, – отозвался архидруид. – И знаю, к чему ты пришла. В один прекрасный день в Вернеметоне однажды может появиться служительница, которая, скажем так, откликнется на призывы толпы к войне, а молитвы Верховной жрицы останутся без ответа. Вот тогда война и впрямь неизбежна. И ты понимаешь, что с нами станется.

– Я могу служить Богине, только пока я жива, – горько произнесла Лианнон. – Даже ты не вправе требовать от меня большего.

– Пока ты жива, – эхом откликнулся старый друид. – Вот об этом нам и нужно поговорить.

Лианнон провела рукой по глазам.

– Разве не ты сама выбираешь себе преемницу? – спросил Арданос уже мягче.

– В каком-то смысле. – Жрица глубоко вздохнула. – Говорят, я почувствую, когда настанет мой смертный час, – и тогда передам кому-то свою силу и мудрость. Но ты-то знаешь, от кого зависит выбор на самом деле. Гельве выбрала не меня. Она меня любила, да, но не я – ее избранница. Как звали ту девушку, уже не имеет значения; ей было всего девятнадцать, и она была безумна. Выбор Гельве пал на нее; это ей Гельве даровала прощальный поцелуй – и однако ж, когда назначали преемницу, об этой девушке и речи не шло, и ей не позволили пройти испытание в руках богов. Почему нет? Ты, несомненно, знаешь лучше, чем я. Окончательное решение – за жрецами. Все, что я скажу насчет своей преемницы, не имеет ровным счетом никакого значения – разве что я предусмотрительно назову ту, что их устроит.

– Однако ж можно устроить и так, что твой выбор совпадет с их решением, – промолвил Арданос.

– То есть с твоим решением, – поправила жрица.

– Если угодно. – Друид вздохнул. Она слишком догадлива и видит его насквозь, но он не вправе обижаться – во всяком случае, теперь.

– Я однажды попробовала – я отстояла Кейлин, – устало промолвила Лианнон, – ты сам знаешь, что из этого вышло.

– И что же?

Лианнон посмотрела на него как-то странно.

– Тебе стоит больше интересоваться тем, что происходит в Лесной обители. Подозреваю, ты не сможешь ей безоговорочно доверять: у Кейлин есть одно чрезвычайно неудобное свойство – она привыкла думать головой, причем, как правило, в самый неподходящий момент.

– Но ведь она – старшая жрица. Мы оба понимаем: если ты умрешь завтра, то избрана будет Кейлин – разве что… – многозначительно проговорил Арданос, – разве что она не переживет испытания. – Лианнон побледнела, а друид как ни в чем не бывало докончил: – Тебе лучше знать, угодна ли она богам.

На сей раз жрица промолчала.

– Но ты, например, могла бы обучить еще кого-то, о ком не все знают. И если Совет… даже не заподозрит, что все подстроено заранее… – вкрадчиво добавил Арданнос.

– Если девушка умна и подходит по всем статьям, то не вижу ни кощунства, ни преступления в том, чтобы подготовить ее и представить на суд богов… и в том, чтобы она прошла испытание в руках богов, – задумчиво протянула стареющая Верховная жрица.

Арданос молчал; он понимал, что перегибать палку не стоит, и умел вовремя остановиться. Снаружи в кронах шуршал ветер, но в тишине комнаты слышалось только их дыхание.

– И кого я, по-твоему, должна выбрать? – спросила Лианнон.

В течение трех дней перед любым празднеством, на котором ей предстояло служить Гласом Богини, Верховная жрица жила в затворничестве – отдыхала, размышляла, молилась и совершала обряды очищения. Прислуживала ей только одна избранная помощница. Кейлин, которая почти неотлучно находилась при госпоже, всегда радовалась этой возможности отдохнуть в уединении от многолюдья Лесной обители; ведь везде, где бок о бок живет так много женщин, пусть и самых благочестивых, время от времени неизбежно вспыхивают ссоры и свары.

Но сейчас Кейлин непросто было отрешиться от воспоминаний о внешнем мире. Она зачерпнула ложкой овсянку – для сытности в кашу добавили орехов, ведь Верховной жрице запрещено вкушать мясо во время очищения, – наполнила резную деревянную чашку и подала ее Лианнон.

– Чего от тебя хотел Арданос, госпожа? – Кейлин сама слышала, как неприязненно звучит ее голос, но сдержаться не смогла. – Вот уж не ждала, что он заглянет к нам до праздника.

– Тебе не следует так говорить об архидруиде, дитя. – Лианнон нахмурилась и покачала головой. – Тяжкое бремя возложено на него.

– Твое бремя ничуть не легче, – дерзко возразила Кейлин. – А тут еще он вечно от тебя что-то требует!

Лианнон пожала плечами. И Кейлин в который раз подумала, как эти плечи хрупки – как непросто им выдержать груз стольких надежд и страхов!

– Он делает все, что в его силах, – промолвила Верховная жрица, словно не слыша. – Он тревожится о том, что случится, когда меня не станет.

Кейлин испуганно вскинула глаза. Считалось, что жрица, особенно из высших, способна почувствовать, что час ее пробил.

– Тебе было знамение? Или, может, ему?

Лианнон досадливо покачала головой.

– Он говорил в общем смысле, но кто-то должен подумать о таких вещах заранее. Все мы смертны, и та, что придет мне на смену, должна поскорее начать обучение.

Мгновение Кейлин смотрела на нее. А затем рассмеялась.

– Я так понимаю, что никто из нас, тех, кто уже прошел обучение, в преемницы не годится – особенно я? Не трудись отвечать, – добавила она. – Ты станешь защищать его, и по правде сказать, мне все равно. Все то, что ты выстрадала на моих глазах за столько лет, титула Верховной жрицы не стоит – цена слишком высока. «Тем более, что и почет – пустой звук, если Лианнон не считает нужным использовать свою власть», – добавила Кейлин про себя.

Лианнон неуютно поежилась, и Кейлин поняла, что едва не ступила на запретную почву. С тех самых пор, как у нее начались лунные крови, а это случилось больше двадцати лет назад, Кейлин для Верховной жрицы ближе дочери. Молодая женщина знала, как много значат для Лианнон иллюзии, помогающие смягчить жестокую реальность.

Другая не преминула бы спросить Кейлин, чего же она в таком случае хочет. Криво усмехнувшись, Кейлин убрала со стола недоеденную овсянку. Воистину, ответа она и сама не знала. Но сердце подсказывало старшей жрице, что служение Великой Богине – это нечто большее, чем все эти чисто формальные ритуалы, дразнящие несбыточной надеждой на подлинное могущество.