Глава 5

Немила открыла глаза ровно за мгновение до того, как в её светлицу ворвались сёстры, ещё более шумные, чем всегда.

– Вставай! Немила, проснись! Петушка утащили ночью! Ой, ты уже не спишь?

Она резко села, не понимая, о каком ещё петушке речь и почему его исчезновение должно её волновать. Что действительно волновало её воображение, так это пустая постель, согретая лишь теплом её собственного тела, и обнаруженное почти сразу исчезновение колечка с указательного пальца.

Не желая признавать очевидное, она вскочила на ноги, заглянула под лавку – пусто, посмотрела по углам, выскочила за дверь, выглянула во все окна второго этажа, полностью игнорируя сестёр, а затем вернулась, сложила руки на груди и требовательно топнула ногой.

– Где царевич Иван? Признавайтесь, вы же видели его? Куда он отлучился? И где моё колечко?

Немая сцена продлилась недолго. Скорбные лица сестёр вытянулись от недоумения, а через пару мгновений они уже громко и заливисто хохотали, одновременно вытирая кулаками слёзы.

– Ох, и Немила, ох, и шутница! – истерично хихикала Злоба. – Спасибо, настроение подняла! Это ж надо такие яркие сны видеть, чтоб путать их с взаправдашней жизнью! Завидую!

– А я не завидую, – протестующе качала головой Нелюба, сморкаясь в белый платочек. – Ты посмотри, какое разочарование на личике бледном, ажно вся краска схлынула с него.

– Он был, клянусь вам! Был! Царевич Иван, взаправдашний! Он надел мне на палец колечко золотое и пообещал сделать своей женой!

Она помахала в воздухе пальцем, тем самым, на котором ночью блистало самоварное золото, и снова грянул смех, да такой, что в голове у Немилы зазвенело. Она стояла совершенно растерянная. Нет, ну ей не могло ни привидеться наяву, ни присниться во сне такое. Очевидные признаки во всём теле и яркие воспоминания говорили о том, что вчера всё было взаправду, да и вообще, она никакая не блаженная, и она точно знала, что сны – они не такие, они совсем другие.

Немила рассеянно смотрела то на голый указательный палец, то на лавку, то на сундук, не зная, то ли начать сомневаться в самой себе, то ли… пока Нелюба не вернула её к реальности:

– Ладно, Немилка, не расстраивайся. Наверное, Морок с тобой пошутил. Оставишь ему сегодня ночью дары, и он от тебя отвяжется. Кстати, как там твоё шитьё? Наметала передник? Иголочку не испортила?

Точно, иголочка!

Она бросилась к сундуку. Одна-единственная игла лежала сверху на куче разного хлама ровно в том положении, в котором Немила вчера её и оставила. Она поспешно схватила иглу и тут же, ойкнув, выронила. На пальце выступила капелька крови.

Но боль физическая – ничто по сравнению с той душевной болью, что она испытывала, пока пыталась мысленно разложить по полочкам последние события. Колечко было, а сейчас его нет. Жениха тоже нет, а сёстры наперебой сокрушаются о том, что из курятника пропал ровно один петух.

Неужели не хватило силы любви, чтоб от Яги отвязатьсяя? Но почему? Она же так сильно полюбила Иванушку, как никого и никогда в жизни не любила! А вдруг – нет, даже думать об этом Немиле было тошно – вдруг это он её недостаточно любил?


* * *

В тот же день ближе к вечеру из самого Лыбедь-града пришло известие о том, что пропавшего царевича видели в царском дворце. Оно разнеслось по окрестным деревням с сумасшедшей скоростью. Немила весь день бродила по окрестностям, поэтому узнала об этом одной из самых последних.

Она вернулась домой только к ужину и собиралась проскользнуть мимо домашних, но поскольку сени сделаны так, что малейший шум из них доносится до людей, сидящих в горнице, то пройти мимо сестёр незамеченной у неё не вышло.

Сестрицы в два голоса начали звать её, но Немила твёрдо решила пропустить ужин и укрыться в своей светлице, не потому, что она была не голодна, но оттого, что не могла в своём теперешнем состоянии вынести ни одной живой души. Особенно сестриц.

«Спать всё равно не усну, – подумала Немила, пока сёстры в два голоса отчаянно звали её. – «Покушаю позже, когда все разойдутся».

Но тут из громких криков Злобы её слух выхватил кое-что важное, из-за чего она резвой орлицей слетела вниз и ворвалась в горницу.

– Что? Что ты сказала?

– Немила! – укоризненно повторила Злоба. – Там про твоего дорогого царевича новые вести завезли.

– Говори, сестра. Что там с царевичем, какие вести? – спросила Немила, протестующе выставив руку, когда та пододвинула в её сторону кувшин с молоком.

– Видели его вчера днём во дворце, – вкрадчиво ответила Нелюба и постучала по столу длинными пальцами. – Некрасивая история то была. Говорят, побывал он в нескольких помещениях втихомолку, словно не член семьи и хозяин, а какой-то вор! Обчистил казну царскую и смылся. Царь наш батюшка в ярости, что царевича не остановили, что смог сынок родной скрыться прямо из-под носа у дружинников. Дружинников своих царь постановил наказать, а за любые вести о царевиче Иване назначил награду, и немаленькую!

Пока Злоба и Нелюба обсуждали, что же именно мог украсть царевич и зачем ему это было нужно, Немила сидела за столом и вполуха слушала этот разговор, который казался ей напрочь лишённым смысла. В голове царил бардак страшный. Почему Иванушка наврал о том, где взял кольцо? Положим, стыдно ему было за ограбление собственного дома, в этом нет загадки. Но зачем он вместе с кольцом вынес другие драгоценности, которые сейчас Злоба с Нелюбой перечисляли с таким удовольствием, будто ждали, те на них теперь с неба свалятся?

Чего там, среди украденного, по их словам, только не было: и кучка перстней, и цепи, и браслеты, и корона. И Немила понимающе кивала сёстрам, когда те вскрикивали и заламывали руки: «Пошто?! Пошто царевичу все эти ценности? Какая нелёгкая довела его до жизни такой?»

Ей виделось так: царевич наведался в Лыбедь-град, чтобы взять для обручения кольцо, а остальные предметы прихватил ей же на подарки, которые, возможно, собирался преподнести днём, когда убедится, что порча снята.

Так была ли она снята? Если да, то можно рассчитывать на возвращение Иванушки с подарками. (Хотя, право, зачем такая спешка? Она бы потерпела до свадьбы). Если же порча не снята, то… неужто царевич разобиделся на неё, на Немилу, настолько, что даже забрал кольцо?

Но ей не давало во всей этой истории покоя ещё кое-что. В ночь их встречи суженый упомянул, что может-де лишь «скитаться у границ леса дремучего». А сам, выходит, долетел ажно до Лыбедь-града! Немила, в свою очередь, хорошо помнила, как батюшка утверждал, что «хоть из Лыбедь-града дремучий лес виден, но до него вёрст десять, не меньше».

В конечном итоге разозлилась Немила, но не на царевича, а на себя, за то, что не смогла освободить от порчи, за то, что позволила царевичу уйти – ах, как сильно он на неё, наверно, был расстроен, когда понял, что сила её любви оказалась недостаточной! Но где же он может быть в этот час? В лесу зализывает душевные раны, или улетел в края далёкие?

И пока разговор сестриц плавно перетёк на обсуждение царской награды, Немила предавалась куда более печальным думам, о том, что же её теперь делать и как дальше жить в неизвестности.

– Смотри-ка, со стола всё сметала, даже на завтра ничего не осталось!

Удивлённый возглас Злобы насильно вырвал Немилу из дум. Она застыла с ложкой во рту и воззрилась на стоявший перед ней чугунок таким взглядом, будто видела его впервые. Чугунок был почти пуст.

Это что же, она в одиночку столько съела? И даже не заметила этого? Почему тогда ощущение сосущей пустоты в животе никуда не исчезло?

– Я рада, что царевич дал о себе знать, что он оказался хотя бы живой, – заметила Нелюба, не обратив ровным счётом никакого внимания на Злобин возглас. – Но как вы думаете, куда бы он мог теперь отправится, со всеми этими богатствами. Они ведь тяжёлые, и не спрячешь никак. Вдруг его ограбят?

– Вот батюшка скоро приедет, тогда и узнаем получше, какие у них в большом миру дела творятся, – зевнув в полный рот, ответила Злоба. —Шила в мешке не утаишь. А теперь давайте-ка спать.

На том разговор был окончен.

А Немила промолчала, ни словечка больше об Иване не вымолвила.

Промолчала она и назавтра, и через неделю, когда награда за любые вести о младшем царском сыне возросла в несколько раз.

На то у неё была причина, которая с каждым днём становилась всё более и более веской.


* * *

Предрассветная серость уже начала медленно расцвечиваться яркими красками: голубые, зелёные, красные избы, белые резные наличники, похожие на снежинки, белый снег под ногами, который ещё не успел загрязниться, и над всем этим грязно-голубое утреннее небо.

Она немного постояла, вдыхая морозный воздух и любуясь прекрасным видом, после шмыгнула на задний двор, а оттуда, миновав соседский дом, свернула к следующей по счёту избёнке. Она незаметно миновала сарай, из которого доносились бодрые ритмичные звуки – то тугие струйки молока касались дна подойника, а затем обогнула избу по периметру, тихонько приоткрыла дверь и немного постояла на пороге, всматриваясь в полумрак единственного помещения, разделённого большой давно не беленой печью на две примерно равные части.

В одной половине избы на полатях, ютясь друг к другу, спали дети.

В другой половине было место для готовки и приёма пищи, с рядами полок, забитыми посудой, большим столом, который едва помещался между печью и стеной, и парой лавок, на одной из которых, той, что поближе к печи, явно кто-то спал.

Немила сразу поняла, что это была старая Мокша. Она пошла прямиком к старухе и потормошила её.

– Бабуля Мокша, – позвала она шёпотом и пригляделась к спящей.

Моложавая, не сгорбленная работой, с кожей, почти не знающей знойного летнего солнца, та выглядела совсем нестарой, а лет на пять или даже все десять моложе своих пятидесяти, и лишь грязновато-серые седины выдавали истинный возраст, тогда как зубы, зрение и слух у Мокши были в полном порядке.

Мокша открыла глаза, пощурилась, села в постели и попросила подать свечу.

– А-а, это ты, Немилушка. Из-за холода мне сегодня отвратительно спалось, пришлось несколько раз вставать, чтобы печь подкормить. Будь добра, глянь, остались ли дрова, а то старая уже, не помню ничего.

Немила метнулась к печи, нашла пару поленьев, подкинула их в затухающее пламя и пошерудила кочергой.

Пока она разбиралась с огнём, Мокша сдвинула одеяло в сторону, уселась на лавке, привычной рукою переплела свою длинную косу и спрятала её под платок. Немила нерешительно подошла ко столу и заняла место по другую сторону обеденного стола.

Мокша не спрашивала у непрошенной гостьи, с какой целью та пожаловала и не спешила проявлять гостеприимство, а молча ждала, пока Немила выложит цель своего раннего визита.

Чтобы явиться в такую рань в чужой дом, да ещё и тайком, причина должна быть существенная. Немила сама была не рада, что притащилась в эту тесную избу, к этой старухе, которая была ей не шибко приятна, но у неё не было выбора, поскольку никто больше в целом свете был не в силах ей помочь.

Вляпалась она в такое безвыходное положение, что хоть топись, хоть в лес на съедение волкам иди, а пожаловаться, поплакаться в рубаху и покаяться совсем некому. К сёстрам она бы ни в жисть не пошла, подруг у Немилы отродясь не было, а единственная, кто мог бы её понять – дорогая и любимая матушка – давненько ушла по тропе туда, откуда нет возврата.

Так почему же Мокша? Да потому что Немила верила слухам. В её голове не укладывалось, что внешне здоровая, цветущая женщина не могла за двадцать лет подарить своему мужу ни одного ребёночка.

И трудно было найти в деревне человека, который бы с Немилой не согласился, а оттого к Мокше относились с лёгкой опаской. (И как они жалели покойного её мужа! Говорили: бедненький влюблённый дурачинушка, надо было давно вернуть жёнушку в отчий дом, а себе нормальную найти! «Одурманила, навела порчу!» – добавляли они, но поскольку за последние тридцать лет никакого худа в деревне не произошло, то и Мокшу не трогали, ограничиваясь языкочесанием).

Единственные, кто вовсю избегал Мокшу – это бабы в ожидании чуда. Можно сказать, на деревне уже стало традицией, что возле дома Мокши они переходят на другую сторону дороги, приговаривают слова защиты, иногда плюют через плечо, да на том их боязнь и заканчивается.

Немила подалась вперёд и стыдливо зашептала:

– Бабуля Мокша, помоги, у меня беда страшная, – а про себя подумала: «Не могу! Не могу вслух признаться в том, что сделала! Стыдно мне, стыдно!»

Но как же отбросить жалкие остатки стыда и сказать эти три слова, которые складываются в одну унизительную фразу? «Я себя опозорила».

– Я себя опозорила, – зажмурившись, повторила Немила. Тотчас же на душе у неё стало немного легче, как будто какая-то доля ответственности, давившая на сердце тугими змеиными кольцами, разделилась надвое, и вторая половина переползла к старухе.

– Думаешь, ты первая, кто пришёл ко мне? – без тени улыбки спросила Мокша. – Нет, не первая. Много их было до тебя, и девиц, и замужних, и вдовиц, и все они просили об одном. Ублажи старую, встань и повернись ко мне боком. И рубаху подыми. Не бойся, никто тебя не увидит.

Она сделала всё, как было приказано. Поднялась на ноги, сбросила с себя мешавшую верхнюю одежду, выпустила из юбки рубаху и обнажила живот.

Мокша в ответ покачала головой, но, когда она заговорила, в её голосе не послышалось ни укора, ни презрения.

– Срок-то уж, поди, немаленький.

Немила пожала плечами – второй месяц пошёл, как Иванушка её бросил, и этот месяц показался ей невероятно долгим. Наверное, старая Мокша права, срок уже немаленький, раз уж живот стало так сложно прятать ото всех, особенно от сестёр. Да и чувствовала она себя теперь чаще неважно, поэтому старалась реже выходить из комнаты и подолгу лежала в постели, тупо глядя в потолок.

– Это хорошо, что ребёночек уже подросший. Она будет довольна.

– Кто «она»? – переспросила Немила.

– А тебе не всё равно? Избавишься от своей проблемы и будешь жить как раньше.

У Немилы возникли подозрения, но она тут же отогнала их от себя. Она была еще молода и за проступки свои отвечать не умела, поэтому достаточно было договориться с совестью о том, что главное в сложившемся положении – это думать о себе и своих интересах. А о том, что будет с ребёнком, она бы предпочла не знать. Лучше бы он просто исчез, будто и не было никогда. Да в её представлении ребёнка не существовало. Существовала некая обуза, кусок её собственной плоти, который бы вынуть и выкинуть, чтобы не мешался.

– Вижу по лицу, что тебя муки совести не мучают. Это хорошо, значит, не передумаешь и не попытаешься убежать. Учти, если, встретив её, решишь пойти на попятную, то она разозлится. И тогда пощады не жди, бегает-то она быстрее, чем мы с тобой.

Мокша прикрыла глаза. В комнате стало теплее. Немила нервничала. Её беспокоило, что день уже вовсю вступал в свои права и дети на полатях вот-вот могли проснуться. Она то и дело косилась в сторону печи.

– Я бы проводила тебя, – тусклым безжизненным голосом поведала Мокша, – дабы уберечь от возможной беды, да только слишком стара стала, ноги уже не ходят, а ежели упаду на скользкой утоптанной дороге, то боюсь, уже мне не подняться.

Немила с сомнением посмотрела на замершую в одной позе Мокшу. Она была уверена, что не далее как на прошлой неделе видела в окно старуху, бодро шагающую откуда-то со стороны полей. Непонятно, что та могла там делать, но Немиле почему-то в голову пришла шальная мысль, что та тоже любит улизнуть из дома, чтобы к ней не приставали домашние со своими делами и заботами, и сопровождать Немилу она отказывается не потому, что не может, а скорее из своего нежелания куда-то выходить в ночную стужу. Но Немила не была в обиде, она могла сама сходить куда надо, ей бы только вызнать, куда идти и кого именно искать, а там уж она сама разберётся.

Мокша зевнула, потянулась, расправила плечи, и внезапно для самой себя Немила отметила, что у той идеально прямая, почти царственная осанка, хотя это было не очень удивительно для белоручки и лентяйки. Чем меньше полевой работы, тем прямее спина, а эта спина явно давно не знавала вообще никакого физического труда.

У Немилы осанка была похуже, но при взгляде на статный фас Мокши её плечи сами собой развернулись, лопатки сблизились. «Ну уж нет, я не позволю своей красоте в какой-то забытой богами деревне пропадать! Заставлю батюшку во что бы то ни стало вывезти меня в Лыбедь-град, Нелюба мне нарядов нашьёт, а там уж я своего не упущу, найду жениха богатого, чтобы при нём как сыр в масле кататься… Только разберусь со своей бедой сначала».

Мокша улыбнулась. Зубы у неё были желтоватые, в целом хорошие, но почему-то её улыбка не вызвала желания улыбнуться в ответ. Немила сложила руки на коленях, склонила голову и замерла в ожидании наставления, от которого зависела её жизнь и её будущее.

– Слушай внимательно и запоминай. Дорога твоя в самый дремучий лес лежит, ибо единственное это место, где чудеса творятся, надо только уметь их искать. Тебя никто не должен видеть, поэтому пойдёшь ночью. Луна в последние дни почти полная стоит, ночью светло, а значит, идти надо в ближайшее время, то бишь сегодня, в крайнем случае – завтра.

Она всегда считала себя бесстрашной, но в дремучий лес – и ночью! Немила была так взбудоражена новостью, что чуть не упала с лавки.

– …а как из деревни выйдешь, иди в том направлении, куда солнце село, пока не достигнешь лесной опушки. Там дождёшься, пока на небе не появится луна, повернёшься три раза вокруг своей оси, постучишь три по три раза по ближайшему дубу (вот так: тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук) и три раза позовёшь богинку. В ответ из глубины леса раздадутся шаги. Пойдёшь в том направлении, откуда будет исходить звук, до тех пор, пока она сама тебя не остановит.

Немила поёрзала на лавке, поправила шерстяную юбку, потёрла друг о дружку пятки. Вдруг в жарко натопленной избе её бросило в холод.

– Никогда не слышала ни о каких богинках, – честно призналась она.

– Ничего-то вы не знаете, молодые, – проворчала Мокша в ответ, а потом, призадумавшись на одно мгновение, добавила к сказанному: – Может, и к лучшему оно. У нас, у людей, своя жизнь, а у леса – своя, и нам там делать нечего. А про богинок я скажу тебе так: внешность у них отвратительная, а душа чёрная, что дно самого глубокого болота, но, кроме них, никто не способен сделать то, чего ты так жаждешь.

Отвратительная внешность… Надо же, а Немиле при слове «богинка» представилась маленькая девочка, с пухленькими щёчками, длинными волосами и большими умными глазами, этакий идольчик.

Мать – идеал женской красоты. Высокая, сребряноволосая и белая лицом, на котором выделяются яблочки щёк, соболиные брови и нежные, как лепестки цветка, губы. Она плечистая, с большими грудями, с широкими бёдрами и мощными ступнями. В отличие от Отца, она приглядывает за детьми издалека, потому как её вотчина не здесь. И так как Отец-Солнце ввсегда рядом, то ему достаточно даров, которые доходят до него сгорая в пламени костров.

А чтобы и Мать была хоть чуточку ближе, люди вырезают красивейших идольчиков, котороых ставят и дома, и на улице, и носят с собой.

Но что же за зверь или птица такая, что богинкою зовётся? Немила от нетерпения попыталась было уговорить Мокшу описать облик загадочного существа подробнее, но та лишь ворчливо процедила:

– До чего же ты любопытная девчонка! Ничего я тебе больше не скажу, для твоего же блага. Ишь, какая! Ещё идти передумаешь.

– А я увижу ещё кого-нибудь, кроме богинки? – не унималась Немила. – Водяного, кикимор или лешего?

Мокша прищурила один глаз и снисходительно покачала головой:

– Не особо раскатывай губёху. Твоё счастье будет, если ты никого из них не встретишь.

Немила немного повеселела, даже аппетит разыгрался. Протянув руку на середину стола, она взяла из стопки зачерствевшего хлеба один ржаной сухарь, поднесла ко рту и принялась медленно рассасывать край тёмно-коричневой корки. Она пойдёт в лес дремучий, и наверняка станет свидетельницей чудес разных! Как же это будоражит! И почти совсем нестрашно…

– …когда богинка явит тебе свой лик, не выдавай страха, будь смелее. Скажи, что пришла от Мокши и просишь её принять в дар то, что тебе самой не нужно. Больше ничего говорить не нужно! После, когда она примет дар, ты развернёшься и пойдёшь домой, не останавливаясь и не оглядываясь. И никогда больше без крайней необходимости ты не вернёшься в лес. Запомнила?

Немила понятливо закивала головой. Звучало всё не так уж плохо и совсем несложно: пойди, покрутись, постучи, позови, снова пойди, скажи слова, вернись домой.

Был ещё один вопрос, уже не очень важный, но она решила для собственного спокойствия спросить:

– Матушка Мокша, скажи, а… – она немного замялась, не зная, какие слова выбрать, чтобы узнать то, что хочется, и не умереть на месте от стыда, – …а сколько месяцев должно пройти, чтобы ребёнок созрел и захотел выйти?

– Девять, – ответила Мокша и беспокойно нахмурилась. Покрытая пятнами, как обычно это бывало у старых людей, рука взлетела к виску и начала потирать его. – Тебе пора, милая. Чувствую, скоро дети проснутся. Неспроста у меня мигрень разыгралась.

Без особого удовольствия Немила покинула избу, но Мокша не могла или не собиралась ей больше ничего рассказывать. Особенно интересно было бы узнать о том, где и как та приобрела столь сокровенные познания. Наверняка это могла быть очень захватывающая и необыкновенная история, а Немила обожала такие истории.

Конечно, и того, что ей довелось узнать в то утро, было немало. Немила не сомневалась, что большинство жителей деревни предпочли бы вовсе не знать того, что узнала она, и им было вполне достаточно для собственного спокойствия каждый вечер ставить в укромном уголке блюдечко молока для домового, а утром убеждаться, что за ночь оно опустело – значит, всё идёт своим чередом, и можно не опасаться за привычный порядок вещей.

Но целых девять… Если её живот так раздуло в первый месяц, то что будет к концу девятого? И неужто обострившийся аппетит будет мучать её так долго? Этак до размеров Смеяны можно разъесться!

В обед небо затянуло сплошной пеленой облаков и начал сыпать мелкий снежок, который ближе к вечеру усилился. Немила, ожидавшая ясной лунно-звёздной ночи, была этим крайне недовольна. Она весь день беспокойно бродила по избе, то и дело выглядывая за дверь, отчего настроение её становилось мрачнее и мрачнее. Сёстры, видя, что из глаз младшей сестры вот-вот посыплются искры, старались поменьше пересекаться с ней в одном помещении. Утренней отлучки они не заметили.

Вечером раздался стук в дверь. Немила сидела за столом, уставившись в стену, и думала про себя, как же отвратительно будет тащиться через поле по сугробам, когда на её бедную отягощённую дурными мыслями голову свалилось ещё одно несчастье.

– Эй, хозяюшки, можно к вам? – раздался голос у порога, а потом в поле зрения появилась она, Смеяна. Громкая и упитанная баба моментально заняла собою всё свободное пространство между лестницей, печью и столом. Злоба, крутившаяся в закутке с противоположной стороны от стола и принюхивающаяся к запахам, доносящимся из-за печной заслонки, с искренней радостью поприветствовала незваную гостью (которая прекрасно могла сама пригласить себя куда угодно).

– Смеянушка! Всегда рады тебя видеть! Садись за стол, ты как раз подоспела к ужину.

Смеяну не нужно было уговаривать дважды. Она вприпрыжку обогнула стол и приземлила свой широкий зад рядом с Немилой.

– Я к вам не просто так, а с новостями, – похвасталась она тут же, водрузив тяжёлые локти на дубовую столешницу. – Была я сегодня у Мокши, и сказала она, что грядёт в ближайшем будущем некое страшное событие, которое коснётся каждого в деревне.

Немила навострила уши, а Злоба стянула с плеча полотенце и, размахивая им, разразилась недовольной бранью:

– Это ещё что?! Не нужно нам никаких предзнаменований! Особливо, когда мужи наши вынуждены по ледяной вьюге домой возвращаться! Ух, сказала бы я этой Мокше! И скажу при случае!..

– Тихо, тихо, не ерепенься, Злобушка, старая добавила ещё, что, скорее всего, этим событием станет её собственная смерть, – с улыбкой самодовольства произнесла Смеяна, склонив голову набок и приставив к толстой щеке палец, который был похож на кусок твёрдого куриного жира. Улыбка эта никак не соотносилась с произнесёнными словами, и, как скоро поняла Немила, это было неслучайно. Лицо Смеяны якобы случайно оказалось обращено в сторону Немилы, один глаз хитро подмигнул. У Немилы возникло жгучее желание отодвинуться, но это было, во-первых, крайне невежливо, а во-вторых, она и так уже сидела на само краю.

– Немилушка, – сладеньким голоском, не предвещавшим хорошего, затянула Смеяна, – а расскажи-ка, зачем ты сегодня поутру бегала к Мокше? Ты же не веришь тому, что она предсказывает? Разве я не права?

Немила никогда не высказывала напрямую своей неприязни к Мокше, но и не стеснялась с одобрением похихикивать, когда кто-нибудь отпускал грубые шуточки в адрес старой бездетной вдовы.

– Мне нужно было растолковать один сон, – затаив в душе возмущение, буркнула Немила. Этот ответ был заготовлен заранее, потому что она полагала, что кто-нибудь обязательно увидит её и начнёт допытываться «зачем да почему?»

Но лучше бы она промолчала!

– Уж не тот ли сон ты имеешь в виду, о царевиче Иване, который подарил тебе золотое колечко? – рассмеялась Злоба, мигом вогнав Немилу в краску. – Не сомневаюсь, что он! Ты же уже месяц сама не своя ходишь! Неужто о царевиче до сих пор мечтаешь? Бесплодны твои мечты, Немилушка, перестань травить себе душу.

Немила зашикала на сестру:

– Прекрати! Прекрати! Другой сон, не тот! Не думаю я ни о каком царевиче!

Но сказанного было уже не вернуть, Смеяна всё слышала. Немила испугалась, что теперь все над ней будут насмехаться из-за мечты выйти замуж за царевича, но всё обернулось куда хуже.

– Иван-царевич и кольцо, говоришь? – задумчиво переспросила Смеяна. – А я ведь чего к вам пришла-то? Сплетню хотела пересказать, из стольного града пришедшую. Я не давеча как сегодня получила письмо от мужа, в котором упоминается, что обнаружилась в царском тереме средь всех пропаж потеря старинного кольца, которое могло принадлежать ещё Лыбеди. Думали, оно затерялось где-то, но весь терем был перевёрнут вверх дном… И что вы думаете? Кольца нигде не нашли! А ведь оно почти десять лет после смерти царицы-матушки пролежало на одном месте никем не тронутое! Представляете, как расстроился царь-батюшка? Оно было, говорят, довольно простенькое с виду, без единого камушка, но очень ценное.

– Да что ты говоришь? – всплеснула руками Злоба и косо посмотрела на Немилу. – Очень любопытно. Получается, Немилушка у нас сны вещие теперь видит?

Ровно в этот момент наверху лестницы раздался тихий скрип. Смеяна вздрогнула от неожиданности, Злоба замерла на месте, а Немила перевела дыхание. Надо же, допрашивать вздумали! Двое на одну! Леший бы побрал эту Смеяну и старостину жену! И почему письмо именно сегодня пришло, а не завтра? Теперь от расспросов не скроешься, а ведь она собиралась улизнуть сразу после ужина, не дожидаясь наступления полной темноты.

Когда спустилась Нелюба, все вести снова были тщательно обтолкованы, Немила опять получила свою порцию насмешек, связанных с пропавшим царевичем – за последний месяц ей пришлось их выслушать целую гору – но главное, она никак не могла отделаться от подозрительного взгляда Злобы, который сулил море проблем в ближайшем будущем.

Смеяна улизнула тотчас же, как увидела, что больше в доме сестёр поживиться нечем. Лишь только за приставучей соседкой закрылась дверь, как Немила тоже выскочила из-за стола, схватила свой огарок и стремглав помчалась наверх. Прыгать через ступеньки в последнее время стало тяжелее, но она пока ещё была способна удрать от сестёр, не прилагая к этому больших усилий.

– Что ты носишься, как угорелая? Весь день ничего не делала, а к ночи силы появились? Смотри, завтра на тебе пахать буду! – донеслось в спину.

Пока жалкие остатки свечи не догорели, нужно было успеть снарядиться в дорогу. В углу комнаты лежали новые лапти, приготовленные специально к ночи. Немила спешно переобулась, набросила на плечи пуховой платок, надела тулуп и полушубок, схватила варежки, чтобы надеть их позднее – и села на постель. Ждать, когда в соседних комнатёнках отойдут ко сну. Она бы с удовольствием прилегла, но уж очень боялась уснуть, а потому сидела в сгорбленной позе и слушала, до тех пор, пока свечного жиру не осталось примерно на столько, чтобы добраться до крыльца.

Чтобы не тревожить попусту скотину, она решила выйти из избы через главный ход. Сёстры засыпали по обыкновению быстро, но соблюдать осторожность всё равно было крайне важно. Но удача этой ночью не спешила стать на её сторону. Половицы предательски стонали под ногами, ещё протяжнее, чем обычно. Дверь скрипела, будто ту не смазывали каких-то пару недель назад.

А в самый неожиданный момент, безо всяких предпосылок дверь напротив резко распахнулась, первым, что увидела Немилушка, была внушительных размеров свеча, а вторым уже стало вынырнувшее из темноты круглое лицо.

– Злобушка, – тихо выдохнула Немила, бочком пятясь к лестнице. – А мне вот, попить захотелось. Ты прости, что потревожила.

Злоба, не проронив ни слова, тоже сдвинулась с места. И тогда Немила рванулась вперёд, потому что знала, если старшая сестрица ухватит её своими ручищами-тисками, то вопьётся, как клещ, и точно не отпустит по своей воле.

У неё получилось проскользнуть к лестнице, но за спиной вовсю грохотали шаги, и встревоженная Нелюба присоединилась к переполоху, начав голосить, как это-де её посмели разбудить, и что вообще происходит?!

Планы Немилы поменялись. Она свернула не направо, к крыльцу, а налево. Хлопнула одна дверь, вторая, заволновалась потревоженная скотина. Злоба ещё даже не добежала до ворот, а она уже успела задвинуть засов со своей стороны!

– Погоди! Куда же прёшь в снежную ночь, сгинешь ведь, и косточек потом твоих не найдём! Немила-а! Как ты можешь так поступить с нами и с батюшкой!

В голосе Злобы слышалась паника. Немилино же сердце было безжалостно, она почти наслаждалась ситуацией и уже бежала дальше, думая лишь об одном: разделаться бы со своей бедой, с обузой! А ночью она тихонько вернётся в дом и как-нибудь да объяснит своё поведение.

Последнюю неделю Немила никак не могла отделаться от страха, что другие бабы в деревне, более опытные во всяких взрослых вопросах, те, которых она намеренно избегала – они точно раскроют её положение, и тогда скандала не избежать, а за скандалом последует изгнание, и тогда она точно больше не увидит батюшку, который откажется от непутёвой дочери.

Ужас, вновь нахлынувший на Немилу от этих мыслей, бешено гнал её по заснеженным полям. Туда, куда садится солнце… Она точно знала, куда держать направление, наизусть выучила каждый кустик, каждый холмик в округе, поэтому спокойно могла бы дойти до леса и вернуться хоть в кромешной тьме и с завязанными глазами, лишь бы только ноги не увязали и не проваливались в гадкий рыхлый снег, затрудняя передвижение…

Уйдя достаточно далеко, она начала оглядываться и бдительно высматривать, не мелькнёт ли где смолистый светоч, и прислушиваться, не примешиваются ли к песне вьюги человеческие голоса. Иными словами – не успели ли заметить её отлучки?

Несколько раз вьюге-шутнице удалось посеять в душе у Немилы тревогу своим совершенным подражанием Злобиному голосу: «Немила-а, Немила-а».

Но вот показалась опушка. На лапти налип мокрый снег, онучи намокли и неприятно холодили ноги начиная от кончиков пальцев и почти до середины икр, но в остальном Немиле было не холодно, а наоборот, жарко. Оттого что она почти всю дорогу сбивалась с шага на бег, увязала в сугробах и ни разу не позволила себе остановиться, сделать передышку, кожа под тулупом покрылась горячей испариной. Шея, грудь, подмышки и спина были скользкие от пота, и пот постепенно впитывался в нижнюю рубаху. Лицо тоже было мокрым. От смеси из снега и пота влажными были даже веки, из-за чего моргалось с трудом и приходилось часто отирать глаза.

Обернёшься вокруг своей оси три раза.

Три раза по три постучишь по ближайшему дубу.

Три раза позовёшь богинку.

Найти в зимних сумерках среди множества похожих друг на друга голых деревьев дуб – задачка непростая, но Немила прожила на этой равнине с единственным взгорком, широкой речкой, обширными плодородными полями и лесом в половину горизонта всю свою жизнь, и пусть она не знала всех деревьев наперечёт, но точно помнила, что где-то здесь, рядом, стоит дуб, ствол которого примерно на уровне пояса раздваивается, чтобы продолжить расти в разные стороны.

В её недалёком детстве девочки и мальчики любили качаться на его ветвях, приговаривая «одна сторонка для мальчишек, а другая – для девчонок». Благодаря снегу тень, укутывающая день, приобрела лилово-голубой оттенок. Сквозь кроны раскидистых деревьев снег почти не проникал, но несмотря на это ветер уже успел намести сугробов под ноги лесным великанам, оттого идти вдоль кромки леса было ненамного легче, чем по открытой местности.

И всё же Немила без особого труда нашла тот самый раздвоенный дуб. Она встала прямо напротив того места, где два ствола расходились в разные стороны, обернулась вокруг своей оси три раза («А в какую сторону – правую или левую? А! Без разницы! Пусть будет левая!»), постучала ровно так, как учила Мокша…

И крикнула три раза, удивившись, как звонко и громко прозвучал её голос, а вьюга словно нарочно настроилась на его звучание и подпела:

– Ба-а-агинка-ууу! Ба-а-агинка-ууу! Ба-а-агинка-ууу!

Она замолчала и прислушалась. Невероятно, но большой и тёмной, завьюженный лес откликнулся на зов мгновенно. Откуда-то из глубины, сквозь тесно переплетённых между собой ветвей дохнуло тёплым влажным воздухом с лёгким запахом затхлости. Тени сгустились. Ночь приняла бразды правления в свои руки, и с первым же её приказом вьюга стихла. Теперь ничто не могло заглушить хлюпающий звук, который поначалу раздавался то с правой стороны, то с левой, но потом выровнялся, стал более отчётливым и ритмичным. И тогда Немила поняла, что слышит шаги.

«Это она!» – подумала Немила, подалась на несколько шагов вперёд и встала как вкопанная.

В ответ на её сомнения из темноты раздался осторожный вкрадчивый голос:

– Не бойсья багиньку. Багинька тебя не обидьет.

Голос тот был приятный, воркующий и нежный, в котором угадывался не то лёгкий изъян, не то необычный говорок.

Немила фыркнула – ей-то, и бояться! Вот ещё! Да она ещё девочкой бегала по реке и звала водяного, потому что верила, что если хорошо попросить, то хранитель вод позволит ей встретиться с любимой матушкой.

Матушку Немила так и не увидела, а со временем совсем позабыла, потому как была совсем малюткой, когда та умерла, утонув… Батюшка иногда грустно шутил, что она стала русалкой, женой водяного, и живёт ныне на дне речном. Гоняется за рыбой, ищет под камнями раков, играет с пиявками и кормит лягушек комарами, а когда всё наскучит, то выбирается на берег и безмолвно сидит, вспоминая свою прежнюю жизнь.

Она отогнала непрошеные мысли. Матушку уже не вернуть – будь та где угодно и чьей угодно женой. Нужно позаботиться о себе и о собственном благополучии.

Богинка до сих пор оставалась полностью невидима, а у Немилы в голове никак не укладывалось то, на что намекала Мокша. Неужели обладательница такого сладкого чарующего голоса может иметь внешность отталкивающую? Увидеть бы загадочное неизвестное существо хотя бы краем глазочка!

– Сьледуй за мньой. Палучить вьеткой в глаз-с-с ньепр-риятна, – скупо проронила богинка. Снова раздался чавкающий звук, на это раз сопровождённый едва различимым бульканьем.

Немила сделала несколько шагов, чувствуя, как снег под её ногами сменяется чем-то жидким и мягким. В лапти мгновенно просочилась влага, намотанные в несколько слоёв онучи промокли сразу в нескольких местах. Вода! Снег тает! И это посреди зимы!

Обернувшись, она мысленно поблагодарила старый дуб за то, что послужил ей путеводителем, после чего бесстрашно ступила в лес.

Снег постепенно сходил на нет. С последними снежинками на небо выкатилось единственное око Матери, которым она приглядывала за порядком, пока второй глаз – также именуемый Солнцем – был закрыт.

Загрузка...