Лена Сквоттер и парагон возмездия

Сборы в поездку

Я выписала себе и Дарье срочную командировку и от имени Корпорации забронировала на завтрашний вечер билеты в Елец. У меня были резонные doubts, сможет ли Дарья выглядеть милиционером, надев форму, но я понадеялась на инструктаж, который проведу на месте. В конце концов, бывают же и у милиционеров стажеры?

Единственное, о чем я не волновалась, — милицейская форма. Если неопытная в этих делах Даша не сможет ее достать к вечеру, я это сделаю завтра. Весь день я посвятила своим интернет-проектам, а поздно вечером позвонила Даша и радостно отрапортовала, что дамскую милицейскую форму она нашла, и как раз наши размеры. Я похвалила ее и не стала уточнять, как ей это удалось. Как выяснилось, зря.

В утро перед поездкой мне предстояло уладить наши неприятные дела. Я обзвонила морги и выяснила, где Кутузов. Было удачей, что у него в штанах нашелся паспорт— иначе мне бы пришлось ездить опознавать, представляясь дочкой, чего совсем не хотелось. Найти его адрес в Ельце оказалось сложнее — пришлось поднять базу предприятий по Ельцу и копаться среди владельцев автомоек, а затем напрягать моего павлика, у которого имелась база квартир, в том числе и по Ельцу… Но в итоге я нашла телефон вдовы Кутузова. Моей задачей было предупредить, что завтра к ней приедут два следователя из милиции для уточнения показаний. Я сухо сообщила ей о случившемся и назвала телефоны морга, чтобы она могла вести дальше свои melancholiqe дела. Naturlich, она еще ничего не знала — ей никто не потрудился сообщить. Такого тяжелого телефонного разговора со мной не случалось с тех самых пор, когда меня пытался прессовать Google. Разговор я, конечно, выдержала, но потом слегка поплакала. Ich habe ein Recht darauf!

В офисе Корпорации мне предстояло три дела: распечатать визитки, забрать из кассы деньги, потраченные на обмундирование Даши — смета наверняка уже прошла по системе. А также мне предстояло перекинуть остальные свои вялотекущие истории на кого-нибудь другого — я чувствовала, что проект так называемого пива стал для меня настолько перспективным, что заниматься чем-то другим мне в ближайшее время не интересно.

Я понимаю, что отдел кадров расположен на первом этаже и дверь в его приемную всегда распахнута для того, чтобы наша кадровая полиция под управлением Эльзы Мартыновны всегда видела, кто и когда заходит в здание. Я не понимаю лишь одного: зачем это нужно в эпоху центрального электронного документооборота и компьютерной службы доступа, которая и так всех фиксирует?

Я почти успела дойти до лестницы, как Эльза Мартыновна выскочила за мной в коридор и приняла боевую стойку на ковровой дорожке.

— Илена, остановитесь, пожалуйста! — заявила она таким тоном, за которым должен следовать как минимум предупредительный выстрел в небо.

Я сделала вид, что не слышу, — это самая эффективная тактика общения с вахтершами, дежурными и прочими официальными паразитами социума, призванными защищать социум от паразитов неофициальных. Это срабатывает, если они цепные: в смысле, привязаны к своему караульному месту хотя бы морально и побежать за тобой, бросив будку, не могут.

Эльза Мартыновна оказалась сегодня не привязана. С удивительной для своего возраста Galopp она косолапо пустилась за мной и на лестнице догнала.

— Илена, я делаю последнюю попытку поговорить с вами, прежде чем буду вынуждена написать о вас докладную! — выговорила она, еле переводя дыхание.

— Что случилось, Эльза Мартыновна? — осведомилась я все тем же холодным тоном. — О чем вы пишете докладную?

— О вашем поведении, Илена!

Я подняла брови.

— Ваша работа — исследовать мое поведение?

— Моя работа — вести кадровую отчетность! Почему я не могу найти вас на рабочем месте и должна за вами неделю бегать, чтобы получить нужную информацию? — заскрипела Эльза Мартыновна, выходя из себя.

— Это все потому, что вы, Эльза Мартыновна, не умеете пользоваться нашей центральной системой электронного документооборота, — отчеканила я, глядя ей в глаза. — Я читаю корреспонденцию ежечасно, и мне ничего не приходило. Вам, Эльза Мартыновна, давно пора на пенсию, потому что даже лучшие компьютерные курсы в Англии не способны сделать из вас современного специалиста.

— Вы, Сквоттер, сами доиграетесь до увольнения! — зашипела Эльза Мартыновна. — У нас идут большие сокращения, как бы вам не оказаться на улице!

— Вы лжете мне снова, Эльза Мартыновна. У нас не идет никаких сокращений.

Эльза Мартыновна вспыхнула как водородный цеппелин.

— Вы самоуверенная невежда! — отчеканила она яростно это реликтовое оскорбление. — Между прочим, сегодня утром у нас уволили Соловьева, начальника отдела арендного маркетинга! Мы все были в шоке! И если вы думаете, что такая мелкая сошка, как вы…

— Вы мне сейчас впервые нахамили, — констатировала я, вынула смартфон и помахала перед ее носом. — Это было записано. И если понадобится, пойдет в мою докладную.

Разумеется, я ничего не записывала. Но Эльза Мартыновна отпрянула как ошпаренная кипятком.

— Сошка — это рыба такая, — тихо пробормотала она, непроизвольно пятясь. — Это просто пословица…

— Хамскими пословицами, Эльза Мартыновна, вы будете общаться с контингентом спецшколы для отстающих подростков, куда устроитесь мыть полы, когда выйдете на пенсию.

— А вот это, вот это теперь запишите! — оживилась Эльза Мартыновна, победно тыкая пальцем в мой смартфон.

— Я все запишу, Эльза Мартыновна, — пообещала я, — и подошью в папку. И передам кому надо, как только понадобится. Мне есть кому передать, поверьте. — Я сделала многозначительную паузу, чтобы до нее дошел смысл. — И если вам не нужны неприятности, забудьте мое имя и прекратите меня кошмарить в коридорах. А сейчас мне пора работать.

Я повернулась и пошла по лестнице вверх.

— Где вы работаете, Сквоттер? — тоскливо взвизгнула Эльза Мартыновна мне в спину с интонациями высококачественной электрической соковыжималки. — Где ваше рабочее место?

Я не обернулась, хотя слышала, как Эльза Мартыновна очень тихо прошипела мне в спину, полностью выпадая из стиля: «Ну погоди мне, блатная сучка». У старух, слегка тронутых глухотой, есть такое свойство — они уверены, что окружающие не слышат того, что не слышат они сами.

Через час Эльза Мартыновна действительно написала в систему электронного документооборота запрос. Насколько я понимаю, это был едва ли не первый запрос в ее жизни, который она написала на компьютере собственной рукой, колотя по клавишам как по пишмашинке, пыхтя и редактируя. Как лучший в мире филолог, меня всегда бесила любая человеческая неграмотность и отсутствие стиля, но подобного я не встречала давно. Процитирую этот pasquinade целиком:

Прошу обязать сотр. Сквоттер Илену Петровну пердоставить необходимые по требованию отдела кадров к кадровому учету документы. Спешу двровести до вашего сведения, что сотр. Сквоттер Илена Петровна систематически сабботирует работу кадрового отдела, отказывается в подчинении требованиями хамит.

Печатая визитки, я столкнулась с Позоряном. Позорян шел по коридору, шелестя пиджаком, а за ним плыла с синей папочкой его секретарша. Секретарша обладала большими стеклянными глазами на маленькой лисьей мордочке и огромной кормой, напоминавшей обтянутый эластичной синтетикой пароход «Титаник». Позорян вечно выбирал себе таких. Увидев меня, он расплылся в улыбке и сменил курс.

— А вот и Илена! — воскликнул он, словно долго обо мне думал. — Илена, вас можно поздравить!

— Спасибо, Гамлет Валентинович. Вы даже представить себе не можете, как это приятно слышать именно от вас! — в тон ему ответила я, показывая лицом, что все мои заслуги — это его заслуги.

— Отчего же? — даже слегка обиделся он. — Вполне могу представить!

Позорян показал ослепительные зубы, мастерски выпиленные на соседней улице, где располагалась наша корпоративная клиника.

— Кстати, в по какому поводу поздравить? — заинтересовалась я.

— Ну как же! Марина мне сообщила, как вы блестяще выиграли тендер! — Он кивнул на секретаршу, которая терпеливо стояла в отдалении, прикрывая папкой бюст, словно щитом.

В первый момент я подумала, что его секретаршу зовут Марина, но потом поняла, что кивок адресовался к той синей папке, которой она прикрывалась: на ней было написано золотом: «ТРК. Бизнес-план ребрендинга».

— Илена! — вдруг озарило Позоряна, и он доверительно взял меня за локоть. — Поехали с нами на презентацию, машина уже ждет! Вам хватит пяти минут, чтоб собраться?

— Спасибо, Гамлет Валентинович. — Я покачала головой. — Считаю, что моя скромная работа по ТРК выполнена. В любом случае у меня сегодня поезд в Елец.

— В Елец? — Позорян наморщил лоб. — А что у нас в Ельце?

— Перспективный интернет-проект с заводчиками пива. Мне отдел Никитина повесил. Там, как всегда, надо было все сделать еще вчера.

— Я скажу Никитину, чтобы больше вас ничем не грузил, — пообещал Позорян.

Мне хотелось попросить его, чтобы он сказал это Эльзе Мартыновне, но я знала, что над ней он не имеет никакой власти. Такие вопросы мог решать не он и даже не Игнаптев из директората, а только Карасев, да и то не факт. Либо — зарубежные владельцы, но они в такие дела никогда не сунутся, пока не заполыхает скандал. А он мне был не нужен.

— Хорошо, — решил Позорян. — Когда вернетесь из Ельца, зайдите ко мне! У меня будет к вам предложение, от которого вы не сможете отказаться! Ведь вам давно пора двигаться по карьерной лестнице!

Это мне совсем не понравилось, хотя он явно не имел в виду harrasment. Экспромт Позоряна, вызванный его хорошим настроением, следовало подавить в зародыше. Я вздохнула, опустила ресницы, как провинившаяся школьница, и тихо ответила:

— Гамлет Валентинович, у меня сейчас не самое удачное время, чтобы планировать карьеру. Возможен вариант, что мне придется уйти.

— Как? Куда?! — опешил Позорян.

— В декрет.

— Ах вон оно что… — Позорян чуть расслабился, но досадливо почесал нос короткими звериными рывками. — Ну, что ж поделать… — снова поморщился он с гадливым пониманием, чем, несомненно, нанес бы душевную травму любой женщине и даже, пожалуй, мне, если б я действительно была в положении. — И когда?

— Через десять месяцев.

— Ишь, как… — задумался он.

— Вас машина ждет, — напомнила я прямолинейно.

— Да, — спохватился он и пожал мне руку. — Иленочка, удачи вам и спасибо за работу! Как вернетесь из Суздаля — я вас все же жду. Надо вам хоть зарплату поднять!

— Из Ельца, — возразила я хмуро, но он уже не слышал. Терпеть не могу, когда кто-нибудь из начальства начинает разговоры о повышении моей зарплаты — это всегда оборачивается проблемами.

Я не люблю пересматривать договоренности. Но рассудила, что если Позорян так обрадован этой dumme ТРК, то я имею полное право перевесить свои истории на эту самую Марину. Осталось только ее найти. Я залезла в нотик в базу, но мобильника ее не нашла. Уж не поехала ли она с Позоряном на эту дурацкую презентацию? Пришлось отправить ей по корпоративке срочное сообщение, что жду ее в буфете второго этажа.

В буфете на меня напала Эльвира. Я и сама не знаю, отчего так добра к этому несчастному существу. Но сегодня Эльвира выглядела именинницей — ее глаза выражали не вековую скорбь, а щенячью радость, хотя лицо сохраняло напускное уныние. Я подумала, что у Эльвиры в результате тренингов наконец случились подвижки в private life. Но, увидев меня, она бросилась мне на шею целоваться с таким нерастраченным запасом нежности, что дело явно было в другом. Я не люблю, когда меня лижут щенки и целуют Эльвиры.

— Иленочка, — прошептала она, заговорщицки оглядываясь. — Все сработало! Представляешь?! Спасибо тебе!

— Что случилось? — нахмурилась я.

Эльвира снова затравленно оглянулась и полезла мне шептать в ухо:

— Я поехала на кладбище! И там все сделала! Все заклинания, как ты велела! И его выгнали! Представляешь, его сегодня выгнали! Говорят, откуда-то сверху пришел приказ! Он уволен! Уволен!

Merde, я уже и забыла об этой ерунде.

— Не стоит благодарности, — усмехнулась я. — Только никому больше не рассказывай.

Эльвира виновато прикусила губу, воткнула взгляд в кафель и ее веко дважды дернулось. Это мне не понравилось.

— Кому ты рассказала? — сурово спросила я.

— Никому! — быстро ответила Эльвира. — Никому! Я никому не давала заклинание!

— А что ты сказала?

— То, что и так все знают.

— Что все знают?!

— Что я и сама слышала…

— Что ты слышала?! — Я насела на несчастную Эльвиру, а на нас принялись оглядываться какие-то сметчики из-за соседнего столика.

— Ну…

Эльвира мялась, как фольга от конфеты, а я ее раскатывала взглядом, как ногтем.

— Ну, что ты владеешь офисной магией… — выдавила она. — Что ты колдуешь…

— Бака, — вздохнула я.

Веко Эльвиры дрожало, как первый проектор братьев Люмьер.

— И теперь девчонки всего вашего отдела мечтают записаться ко мне на прием со своими проблемами? — спросила я в лоб.

Проектор Люмьер вышел на полную мощность. Эльвира закрыла лицо руками, и плечи ее дрогнули.

— Все и так знают… — глухо донеслось из-под ладошек, — что ты колдуешь… Кто тебя тронет — тот или уволен, или оштрафован… Кто тебе понравится — тому премия или повышение… И как ты истории свои ведешь… все ж видят, как у тебя все получается, за что ни возьмешься… У тебя клиенты ходят как… гипнотизированные. И я… я тоже знала, знала, что ты мне поможешь… Не откажешь… Потому и подошла… И твое заклинание…

— Хватит бредить! — шикнула я, и Эльвира замолчала.

Definitely, сегодня у меня был неудачный день. Но из всего надо пытаться извлечь выгоду.

— Ты хоть понимаешь, чего мне это стоит? — страдальчески прошептала я. — Ты хоть понимаешь, как я расплачиваюсь жизнью и душой за свое колдовство? Что ты знаешь об этом, несчастная, со своими тренингами, эффекторами и рефлекторами?

— Я бросила тренинги, — доверительно сообщила Эльвира.

Я мысленно прокляла себя. Такие эльвиры тренинги просто так не бросают — они только переключаются. Либо на материнство, либо на другое учение. Материнство Эльвире не грозило еще долго. Значит, у меня появился новый адепт. Holy shit!

— Ты не представляешь, как жестоко отплатила мне, — вздохнула я.

— Прости! — в отчаянии всхлипнула Эльвира. — Как я могу исправить? Что я могу…

— Ты можешь взять у меня три проекта и выполнить их! Там надо поработать, но чисто технически — созвониться, встретиться, раздать заказы дизайнерам…

— Конечно! Что угодно!

И я открыла нотик и полтора часа втолковывала Эльвире, что ей надо делать. Эльвира была неважным работником, но у нее имелся опыт. А после такого инструктажа даже медведь научится ездить на велосипеде.

— Илена! — раздалось над моей головой. — Я так боялась, что вы уйдете!

Передо мной стояла Марина.

— Здравствуйте, Марина, — улыбнулась я. — Знакомьтесь, это Эльвира. Эльвира, это Марина.

Обе дежурно улыбнулись.

— Марина, вас можно поздравить? — Я тщательно скопировала интонацию и выражение лица Позоряна.

— Да! — улыбнулась Марина. — Они все приняли! Позорян сегодня уехал на презентацию! Он меня так хвалил, так хвалил, что со следующего месяца я ведущий проект-менеджер… — Она осеклась. — Разумеется, я ему сказала, что это целиком ваша заслуга, Илена!

— Я знаю. Марина, а что с моей просьбой?

Марина закусила губу. Я внимательно смотрела на нее. Марина выразительно скосила глаза на Эльвиру.

— Марина, не нужно подробностей при посторонних, скажите мне просто: да или нет?

Она покачала головой:

— Я попробовала… Но он…

Видимо, я все-таки на что-то надеялась. Хотя это было глупо — с чего я взяла, что эта Марина умеет хоть как-то контролировать своих мужчин?

— Марина, как же так?

Она молча развела руками. Этот жест офисного этикета — легкий букет грусти, вежливости и беззаботности — мне был хорошо знаком: так отказывают клиентам. Но не мне.

Я разозлилась.

— Марина, а вы знаете, что презентация проекта идет прямо сейчас?

— Да…

— А как вы думаете, проект еще может сорваться? — Я выразительно достала смартфон и углубилась в него, гоняя курсор по меню. Мне все равно надо было посмотреть, который час.

Я бросила косой взгляд на Марину. Та слегка побледнела, и зрачки ее расширились.

— Илена, я очень прошу… — Одну руку она прижала к груди, а другой попыталась забрать у меня смартфон. — Мне очень важен этот проект! Но эта ваша просьба… она нереальная, честное слово! Вы просто не понимаете, насколько… Я… Я попробую еще раз! Честное слово! Попробую!

— Попробуйте, Марина. Женщина вы или нет? Я надеюсь, через два дня, когда я вернусь из Ельца, все будет решено.

Марина закивала. Я уточнила:

— Вы понимаете, что с вами будет, если вы не выполните мою просьбу?

Марина снова закивала.

Мне чертовски надоел этот буфет и эти petty cares. Хотелось домой, собрать вещи, принять ванну перед поездом.

— Эльвира, если по нашим историям будут вопросы — обращайся к Марине, она сейчас даст свою визитку. Марина всегда поможет, правда?

Марина кивнула. Я повернулась к Эльвире и вдруг увидела ее совершенно круглые глаза. Только сейчас я поняла, каким ей виделся со стороны наш разговор. Наверно, так абориген смотрит, как колдун на его глазах протыкает иглой соломенную куклу врага. Нет, определенно у меня сегодня misery loves company.

Промысел

Скатерть покрывала столик неуклюжей коркой и сияла при этом неестественной белизной, призванной, очевидно, задать тон этого гламурного кабинета в полтора квадратных метра. Но ощущение гламура не появлялось. Наоборот, мне подумалось, что скатерть здесь не стирают, а лишь всякий раз покрывают побелкой для быстроты. И пока я запихивала сумку под сиденье, с удивлением заметила, что стараюсь не касаться скатерти из опасения испачкаться. На столе высилась пара пластиковых бутылок с минеральной водой, наверняка такой же пластмассовой на вкус. А посередине — ваза с ромашками. Настоящими живыми ромашками. Я представила себе проводников, которым строгие должностные rules приказывают наравне с растопкой печки собирать ромашки на полустанках, а затем расставлять в каждом купе вагона-люкс. Мне стало смешно.

Дарья Филипповна пришла на вокзал задумчивая и расстроенная. Я тоже после всех этих troubles была не слишком fresh, и поначалу мы молчали. Но если моё настроение было усталым, то Даша оказалась активна и явно желала делиться эмоциями. Мне этого не хотелось. Поезд все не ехал, хотя часы уже показывали лишние три минуты.

Все-таки есть что-то унизительное в самой идее общественного транспорта, будь то трамвай, набитый гегемоном, вагон-люкс в поезде дальнего следования или самолет, набитый, впрочем, тем же гегемоном, только в более чистой одежде. Общее у этого транспорта — полная невозможность повлиять на процесс движения и полная необходимость строго следовать режиму, не отставая от распорядка даже мысленно. От этого пассажир всю дорогу живет с ощущением, что в любой момент может явиться погонщик каравана и ударить хлыстом за нарушение какого-то пункта неведомой инструкции. И будет в своем праве. Пока что транспортный деспотизм проявлялся всего лишь в запертом клозете, но я знала, что впереди, насколько позволит путь до Ельца, нас ожидают побудки, централизованное включение и выключение света в вагоне и прочие атрибуты типично армейского графика, о котором мне часто рассказывали отслужившие френды с плохо скрытой nostalgie.

Я пока стала глядеть в низкое вечернее небо, больше похожее на брезентовую крышу в маскировочных пятнах облаков, растянутую над Москвой. Крыша держалась прочно, а затем поехала, все ускоряясь. Вскоре под полом начали вызывающе лязгать колеса — им было все равно, где лязгать, хоть в сидячем вагоне, хоть в люксе. Я прошла по вагону, но клозеты оказались все еще заперты. Поинтересовавшись у скуластой проводницы, когда они откроются, я получила равнодушный взгляд и процеженное сквозь зубы «ждите…» Ничего иного я и не ждала даже в люксе. Вернувшись в купе, я посмотрела на Дашу в упор:

— Даша, я вижу, вы чем-то расстроены. Что случилось?

— Да так, — тут же с охотой отмахнулась Даша. — Прочитала в интернете одну статью сегодня.

— В интернете? Это зря.

— Наверно, зря, — согласилась Даша. — Но об этом надо знать!

— О чем?

— О бельках.

— О чем?! — Я отбросила челку и посмотрела на нее.

— Это маленькие тюлени! — с готовностью затараторила Даша. — Была статья об их промысле, с фотографиями, как их убивают!

— Matka bozka! — вырвалось у меня.

— Это надо видеть! Я пришлю ссылку! Там такие…

— Ну, диктуйте свою ссылку… — Я вынула смартфон.

Несколько долгих минут процессор соревновался в слабости с интернет-волнами, но наконец стали появляться фотки.

— Дарья, но ведь этой статье пять лет… — вспомнила я.

— Правда? — растерялась Даша, но быстро опомнилась: — А ничего не изменилось! По-прежнему идет промысел!

Я посмотрела на нее с удивлением.

— Дарья, а ведь позавчера на наших глазах под троллейбусом погиб живой мужик, почти что наш с вами знакомый. Вы так не переживали. В чем дело? В фотках, сделанных умелой рукой? Хотите, найдем в сети позавчерашние — из-под троллейбуса? Наверняка их уже размазали по ютубам и блогам все те dickheads, что толпились вокруг с мобилками…

Дарья помотала головой.

— Тут несчастный случай, а там — убивают беззащитных. Там идет промысел! Вы, Илена, не поймете…

Промысел… Я задумалась. Колеса поезда всегда навевают на меня какое-то философское состояние.

— Почему не пойму? Мне тоже очень неприятно читать эту статью и видеть эти фотки. И мне очень жалко бельков. Честно. А кому их не жалко? Всем жалко. Разве нормальный человек станет голосовать за убийство белька? Вопрос в другом. Скажите, Дарья, вы об этом мне здесь, в купе поезда, рассказали для чего? Чтобы испортить мое настроение окончательно? Чтоб я тоже сидела и плакала над судьбой бельков? Или думаете, что я могу как-то повлиять на этот промысел?

Она помотала головой.

— Может, вы хотели услышать мое мнение?

— Конечно.

— Ну, тогда слушайте, Дарья, вот вам мое мнение. Это все очень печально и трогательно. Но только если рассуждать о бессмертном человеке, который оборвал жизнь бессмертного белька. В ситуации, когда и тот и другой обязательно умрут своей смертью в самое ближайшее по меркам космоса время, слегка теряется градус траура, не находите? Мир, где мы живем, целиком соткан из смерти. Мы — бесконечно кипящая каша из органики, размазанной по планете тонким слоем. Каждый атом кислорода, который вы вдыхаете, Даша, он не родился в атмосфере сам, его пукнули микробы миллиард лет назад. Каждый атом вашего тела, Даша, успел за миллиарды лет неоднократно побывать растением, животным, бактерией, грибом, жуком и кораллом. Что вы мне машете рукой? Да, ваш hand — second hand, Даша. Это сегодня вы офисный планктон, а миллиарды лет были просто планктон. Каждый ваш атом миллионы раз умирал в чьем-то теле, тысячи раз был убит, съеден и испражнен, закопан в землю и снова поднят обратно корневищами. Я понятно излагаю?

Судя по глазам Даши, о планете, обмазанной second hand-органикой, она никогда не задумывалась, бездумно пролистывая школьный учебник биологии. А сейчас осознать эту очевидную мысль во всей полноте была еще не готова.

— Нет, — упрямо покачала головой Даша. — Не понятно.

— О'кей. Если в материалистический бинокль нам проблема никак не видится, посмотрим тогда в бинокль религиозный. Вы же религиозны, Даша, я правильно догадалась? Вот же у вас крестик под кофточкой, верно? Так представьте, что у вас есть пудреница, и в обеденный перерыв ее кто-то украл. Вор подлец?

— Подлец.

— А теперь представьте, что пудреницу вечером по-любому украдет у вас Господь — таков порядок в здешнем офисе. Но кто-то его опередил и украл ее у вас в обеденный перерыв. Вор подлец?

— Подлец, — уверенно кивнула Даша.

— Который из двух? Который успел раньше?

— Чего — который? — возмутилась Даша. — При чем тут вообще дурацкие пудреницы, мы о промысле бельков говорим!

— Представьте, что пудреница — это жизнь, и тогда…

— Убийство — самый страшный грех! — перебила Даша. — Господь запрещает убивать!

Я усмехнулась.

— А почему? Не потому ли, что хочет сохранить это право только за собой?

— Я не понимаю, о чем вы, Илена! — отрезала Даша обиженно. — Господь дарит человеку вечную жизнь после смерти!

— А бельку?

Дарья Филипповна задумалась.

— Что вообще называть вечной жизнью? — продолжила я. — Из чего нам сделать вывод, что обещанная жизнь после смерти — это жизнь? Разве во всех этих сказках есть хоть одно упоминание о плодах посмертной жизни? Что делают сейчас миллиарды тех, кто умер? Какое деяние совершил какой-нибудь святой посмертно? Хотя бы о чем он думает последнюю сотню лет, к каким выводам пришел?

— Ну…

— Без «ну». Все религии описывают посмертное существование ровно теми же словами, как мы рассказываем о шубе из белька. Белек умер, он больше не двигается и не издает звуков, зато шуба его теперь вечна и принадлежит нам — вот она, можно пощупать.

— Просто душа становится рядом с Господом, и в этом счастье…

— Мы про шубу из белька? О да, она рядом. Сливается со своим Господом — запахивается, подвязывается пояском, а руки в рукава продергиваются для полного слияния. Осталось только объяснить бельку, что его шуба будет счастлива находиться в такой интимной близости рядом с человеком, и в этом предназначение белька — вовремя отдать свою шубу. Если бы среди бельков удалось провести эффективную пиар-кампанию по продвижению соответствующих нравственных ценностей…

— Но они же живут на фермах, как в концлагере, и ждут своей смерти! — воскликнула Даша с отчаянием.

Я пожала плечами.

— Вся планета Земля для своих обитателей, включая человека, — один большой концлагерь, где живут в ожидании разделки. — Я сделала паузу — долгую-долгую, чтобы она лучше поняла то, что я сейчас скажу: — Понимаете, Даша, кровавый промысел бельков — это жалкое подобие того промысла, в котором используют нас. Для чего это понадобилось Господу и что он шьет после из наших душ — вопрос, ответа на который никто здесь не знает. Но с подкупающей откровенностью это так и называется открытым текстом. Знаете как?

— Как?

— БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ.

Провинция

Всякий раз, когда ты выезжаешь из Москвы в провинцию, появляется странное ощущение, которое можно сравнить лишь с посадкой за чужой и старый компьютер. Не понять с ходу, что более непривычно — то, что компьютер чужой и в нем нет твоих программ, или то, что он старый — мониторчик маленький, мышка проскальзывает, клавиатура хоть сверху и чистенькая, но в глубине забита пылью, а из-под нажимаемых клавиш нет-нет да и высунется чей-то волос… Если добавить к этому притормаживающий процессор и отсутствие интернета — это будет именно та картина, которую видит москвич, попадая в любой провинциальный город. Как вы за этим компьютером работаете?

Мобильный интернет в Ельце, впрочем, был.

В России нет культуры провинции. Европейцу не придет в голову делить города на столичные и провинциальные. Для него это так же нелепо, как размышлять, какой «Макдоналдс» в городе главный, а какие — второстепенные. Matter of size. В России же любая провинция — бесконечная пародия с оглядкой на Москву, и все ее обитатели проводят жизнь с вывернутой назад шеей. Полагаю, именно это и возносит грязную, алчную и суетливую Москву на недосягаемый пьедестал центрального пупа России: короля играет свита. Москва — вечный жупел на горизонте. Москву и боятся, и любят. И ненавидят за это и ее, и себя. В Москву мечтает прорваться каждый, но не у каждого есть силы признаться себе в этом.

Комплекс немосквича — пожизненная родовая травма провинции, которая не лечится никогда. Даже перебравшись в Москву, провинциал до конца жизни будет морщиться, услышав мат, — так он постоянно доказывает самому себе принадлежность к культуре, потому что впитал с молоком матери позорное чувство, что он с обочины, а настоящая культура где-то там, за шесть часов плацкарты.

In theory ничто не мешает любому провинциальному городу сперва покрасить свои заборы, потом починить весь асфальт, а потом войти в ритм и пахать, пахать, пахать до тех пор, пока не выстроится вторая Москва, только размером с Токио, и не потянутся со всех сторон приезжие, привлеченные вспышками неоновых реклам, грохотом казино и сумасшедшим ритмом бизнеса. Что мешает? Лишь одно: каждый житель знает, если уж пахать по полной, то в Москве, а не здесь. Vicious circle.

Единственное, что приятно в провинциях, — это люди. Они, конечно, все пьют. А одеваются серо и однотипно, как милиционеры. В их домах ржавые батареи, полутеплые барашки кранов, похабнейшие ковры (мечта полковников в отставке) в стиле «украшай моя яранга», облезлая мебель и обои такой расцветочки, которой позавидует дизайн детских памперсов, которыми они тоже не пользуются, потому что это дорого, а тут не Москва. Но, verdammt, эти люди вместе с обоями и рассохшимися табуретками сохранили душу. Ту самую душу, которую москвич давно вынес на лестницу, а взамен купил в Икее практичный набор из восьми маленьких душек, пахнущих мылом, деревом и веревкой, — с беспрецедентной скидкой и лаконичной инструкцией по сборке.

Именно поэтому в Ельце можно, выйдя из здания вокзала, поймать случайную улыбку прохожего. В Москве все смайлы давно сползли с лиц и перекочевали в интернет. А в Ельце, поймав улыбку, можно улыбнуться в ответ, и жизнь вокруг тебя обустроится: прохожий остановится, объяснит дорогу, с ним можно не спеша поболтать о погоде и самым естественным образом получить приглашение на чай с земляничным вареньем. В Москве же около вокзала получить можно только приглашение на экскурсию, причем в ухо из лагерного рупора, и за деньги, унизительные не своей суммой, а той жадной ладонью, которая их сомнет, засунет в разбухшую муфту на брюхе, и презрительно укажет, в какой автобус садиться.

В Ельце нас ждали дела, а для этого было бы неплохо привести себя в порядок и переодеться. Поэтому мы согласились на предложение милого прохожего и зашли к нему на чай. Меня не очень смущало, как отнесется наш случайный гостеприимец к тому, что девушки, уединившись в спальне для переодевания, выйдут оттуда двумя милиционерами. Я рассудила, что наверняка у него в глазах отразится какое-то внутреннее объяснение, и мне останется его просто озвучить. Проблемой стало не это.

— Дарья, вы идиотка? — спросила я тихо.

Она поежилась.

— Дарья, как это понимать?

— Другого не было.

— Откуда это вообще?

— Моя одноклассница работает гримером в театре Советской Армии, — быстро пробормотала она.

— Верю. Но что это?

— Я не знаю.

— И я не знаю.

Я подняла со стула свои белые джинсики, нашарила на поясе смартфон и полезла в интернет. Интернет ворочался здесь с той скоростью, с какой монтажники тянут оптоволоконный кабель через канализационные коллекторы: мат, пауза, десять сантиметров уехало в люк, мат, пауза, еще десять сантиметров, петля зацепилась, мат…

В дверь деликатно постучали:

— Даша, Лена, я вам пока чай поставлю?

— Спасибо! — откликнулась я.

Наконец нашла чью-то домашнюю страницу, посвященную милицейским формам (господи, кто их делает по своей воле, эти страницы?), и дождалась загрузки картинок.

— Вы знаете, Дарья, что это такое? — Я покрутила на пальце белый берет и кинула на диван, где были разложены светлые блузы, черные, почти цыганские юбки и сложнейшие ременные уздечки в стиле BDSM. — Это даже не милицейская, это форма постовой регулировщицы тридцатых годов прошлого века. Полосатой палочки не прилагалось?

Даша трагически покачала головой.

— Честное слово, я не знала! Я не разворачивала даже!

— Даша, вы женщина вообще? Как это можно, принести домой новую одежду и не примерить?

Она снова тяжело вздохнула.

— Ладно, — скомандовала я, показав ей смартфон. — Надеваем. Вот на этой картинке — как это должно выглядеть.

— Как?! — удивилась Даша. — Это и надеваем?

— Это. Другого же все равно нет, верно? Да и в Ельце, glaube ich, это будет выглядеть органично.

— Но нас же вычислят тут же!

— Придется много отыгрывать лицом. Вы умеете играть лицом, Дарья Филипповна?

Госпожа Кутузова

Валерьянкой пахло уже на лестнице. Вдова Кутузова встретила нас такими заплаканными глазами, что мы могли одеться даже клоунами, и это бы ничего не изменило. За ее спиной маячили две старухи с тревожными совиными глазами, но они явно не имели здесь права голоса.

Я с полагающейся ленцой козырнула и вынула из-за пазухи визитку, показывая ее как удостоверение. Специально сверстала ее в виде удостоверения в триколоре с желтым гербом.

— Старший сержант Скворцова, информационный отдел города Москвы, — озвучила я надпись на визитке и протянула ее вдове. — Со мной помощник-курсант.

Как любой человек, получивший в руки визитку, вдова уставилась на нее. Даша попыталась вынуть свою визитку, но я подняла руку и хмуро скомандовала:

— Отставить.

Вдова оглядела Дашу — похоже, она думала увидеть курсанта. Пора было брать инициативу в руки.

— Приносим свои соболезнования, — искренне сообщила я. — Вы уже звонили в морг? Согласовали, когда приезжать за телом?

— Да… — Вдова всхлипнула. — Скажите, его… его убили?

— У нас нет такой информации. — Я строго покачала головой. — Несчастный случай при переходе проезжей части в непредусмотренном месте. — Помолчав, я добавила: — В его крови обнаружена высокая концентрация алкоголя.

Вдова горестно кивнула, словно ждала этого пояснения и всегда знала, что так и закончится.

— Это произошло на административном транспортном участке города Москвы, — отчеканила я со значением, — поэтому необходимо задать вам несколько вопросов, чтобы закрыть дело. Это чистая формальность. Но ради нее нам пришлось ехать в Елец.

Думаю, фразы выходили у меня чересчур литературно для милиционерши, но это не имело значения.

— Конечно, конечно. — Вдова понимающе посторонилась, пропуская нас в квартиру.

Я огляделась. Квартира господина Кутузова по меркам Ельца явно была преуспевающей — об этом говорила не только гигантская плазма в углу гостиной, но и само наличие гостиной. Впрочем, обои с рисунком памперса здесь, конечно, были тоже, но на полу лежал ламинат, демонстрируя широту бытовой мысли хозяев. Сделав лицо по-милицейски каменным, я заглянула в комнату — одна была типичной спальней с неизменными для провинции коврами. Я вернулась в гостиную и оглядела ее внимательней, но ничего интересного не нашла, кроме угла, где стояли две очень серьезные гири, валялись эспандеры и блестела массивная беговая дорожка с какой-то модной электроникой.

— Скажите, у вашего мужа было оформлено завещание? — строго начала я.

— Я не знаю… — помотала головой вдова Кутузова.

— Очень хорошо, — кивнула я, потому что для меня это действительно было очень хорошо. — Давайте тогда подумаем, есть в доме место, где он хранил свои личные бумаги?

Вдова задумалась, еще раз приложила ко рту кружевной платочек и ушла в спальню. Вернулась она с ключом от нижней дверцы серванта, уставленного классическим русским хрусталем — бессмысленным и беспощадным. Некоторое время передо мной маячила лишь ее корма в черном траурном платье, затем на свет родились полиэтиленовые узелки, стопка виниловых пластинок и полусдувшийся мяч, исписанный автографами. Сервант дышал и тужился. Госпожа Кутузова совсем углубилась в недра, и я подумала, что сейчас сервант разродится чем-то вроде дубового ларьца. Но это оказался старомодный пластиковый чемодан-дипломат.

— Вот, — сказала вдова. — Все свои документы он хранил здесь. Только он заперт.

— А где ключ?

— Здесь код. Его знал только он.

Я оглядела дипломат со всех сторон. Действительно, тут были колесики с цифрами. Я покрутила их, внимательно прислушиваясь, если так можно выразиться о подушечках пальцев. Но мне не удалось определить, какое положение правильное, как это всегда удавалось с моим велосипедным замком, код которого я забывала вечно.

— Будем вскрывать, — решила я. — Эти две пожилые женщины будут понятыми. У вас есть в доме отвертка?

Госпожа Кутузова снова полезла в ту же самую дверцу серванта и на этот раз вытащила деревянный ларь, набитый мужским железом.

Мне потребовался час, чтобы сломать замки, а заодно ноготь. Дарья Филипповна помочь не могла, а поначалу охала и давала советы, совершенно неуместные для милиционера. Мне пришлось грубо по-милицейски ее одернуть. Не буду описывать, какой вид приобрел дипломат, но в итоге он раскрылся.

Не знаю, рассчитывала ли госпожа Кутузова обнаружить там деньги или чужие лифчики — скорее всего ей было сейчас все безразлично. Но я обнаружила там именно то, на что надеялась: все бумаги Кутузова. Наверху лежала выписка о ремонте автомашины Audi, под ней — договор аренды, ниже — пачка спортивных грамот, и так далее. Кроме бумаг, в дипломате оказались ключи, карточки, загранпаспорт, парочка старинных мобильников и еще какая-то мелкая снедь, которая так тошнотворно гремела и перекатывалась, пока я ломала замки.

— Старший курсант Анохина! — требовательно позвала я, перенося дипломат с пола на стеклянный столик. — Возьмите свой мобильник, и в присутствии двух понятых, — я, не глядя, кивнула на старух, — тщательно сфотографируйте все бумаги с обеих сторон и все предметы. Когда найдете завещание, не останавливайтесь. Когда все закончите, доложите мне, составим протокол. Вопросов нет?

— Так точно! — по-пионерски задорно ответила Даша и козырнула.

Я поморщилась: это было чересчур. Впрочем, не зря интуиция подсказала мне представить ее курсантом.

— У вас есть паспорта? — сурово спросила я у старух, чтобы прекратили моргать на Дашу совиными глазами.

Одна замешкались, а вторая скрипнула:

— Есть пенсионное…

— Держите при себе, — сказала я со всей многозначительностью, на какую была способна, и повернулась к вдове: — А мы пока пройдем на кухню, я задам вам несколько вопросов.

В кухне я села за стол и выложила перед собой блокнот формата A4, ручку и молча начала писать. Во-первых, мне все равно надо было исписать для себя пару страниц, во-вторых, таков общеизвестный стиль общения любого милиционера. Написав первые несколько фраз, я подняла взгляд на вдову:

— Эти женщины кем вам приходятся?

— Моя мать и наша соседка по этажу… Мне стало плохо с сердцем, и…

— Понимаю. — Я постаралась сделать голос бесцветным и постучала авторучкой по блокноту. — Но вы сейчас в состоянии беседовать?

Она кивнула.

— Постараюсь закончить формальности как можно быстрее, — пообещала я и продолжила писать.

Писать было противно — я ненавижу это со школы. После школы мне не приходилось много писать от руки, а лишь расписываться в ведомостях. Производить немыслимое число суетливых движений вместо того, чтобы просто нажать кнопку, — унизительно для жителя нашего века. Прибавьте сюда унизительную невозможность редактировать текст, которая заставляет вначале продумывать его в уме — как если бы строителю приходилось сперва выстраивать этаж из кирпичей рядом, а потом перекладывать их в том же порядке повторно, но уже с цементом. Впрочем, даже строитель имеет право поправить кирпич прежде, чем схватится раствор. Ну и, наконец, я просто спотыкаюсь, когда дохожу до конца слова — несколько раз ловила себя на том, что большой палец постукивает по столу, а зрачок пытается разглядеть, почему не появился пробел.

В квартире стояла такая тишина, какая бывает только в провинциях. Я слышала, как ритмично капает из крана вода на брошенные в мойку чашки, как надорванно дышит вдова в белый платок, как шелестят в далекой гостиной бумаги под рукой Даши и пискляво шаркает над ними мобильник, изображая зачем-то звук старинного фотоаппарата.

Закончив писать расписку, я развернула сверток и выложила на стол бумажник, ключи и пачку денег, перевязанную резинкой, под которой торчал желтый листочек с суммой.

— Это ценные вещи, которые были найдены у вашего мужа. Пересчитайте, пожалуйста, прочитайте и распишитесь вот здесь, где галочка.

Я поставила галочку, вырвала лист с распиской и протянула ей. Вдова покорно пересчитала — шелест купюр смешивался с капаньем крана в мойке. Держалась она хорошо. Послушно расписалась в моем блокноте и старательным школьным почерком поставила дату.

Честно сказать, я взяла расписку вовсе не для артистичного официоза, а просто чтобы потом вдруг не возникло проблем. My way — не нарушать закон, и по возможности всегда этот факт фиксировать на тот случай, если когда-нибудь меня am Arsch packen. Пока что наш rendez-vous к вдове, несмотря на маскарад, являлся всего лишь актом передачи вещей покойного, что подтверждала расписка. А маскарад потом всегда можно объяснить тем, что я была шокирована случившимся и не хотела беспокоить вдову долгими объяснениями, кто я такая и как ко мне попали эти вещи.

— Скажите, ваш муж много пил? — продолжила я, перевернула лист и сразу начала писать вторую расписку для экономии времени.

Вдова замерла, всхлипнула, но быстро взяла себя в руки, и лицо ее снова обрело серьезность.

— В последний год — много.

— Понятно. Далее. Вспомните: у него были какие-то враги?

Она задумалась на миг, а потом помотала головой и вдруг с недоумением уставилась на мой костюм:

— Вы все-таки думаете, что это убийство?!

— Задать вам эти вопросы — моя обязанность, — мягко, но решительно ответила я. — Пожалуйста, вспомните.

— Я не знаю ничего об этом. Он никогда не упоминал про своих врагов.

— Хорошо, — продолжала я. — А друзья близкие у него были?

— Были, — кивнула она. — А зачем вам? Гена Азиатов, Митя Чумок, Валера Шашин.

— Продиктуйте их координаты.

Вдова печально покачала головой.

— Как это понимать? — насторожилась я и требовательно постучала ручкой по листу.

— Они умерли, — объяснила вдова и всхлипнула. — Петя так и говорил: следующий я…

Я насторожилась и позволила этой настороженности отразиться на лице во всей полноте.

— Расскажите подробнее, — потребовала я. — Что с ними случилось?

— Азиатов разбился… У Чумока открылась язва желудка, долго лечился, и… Валера Шашин утонул…

Я подробно записала это на отдельном листе — уже для себя.

— Шашин сам утонул?

— Да, летом мы на море ездили. Пошел купаться и утонул — прямо на наших глазах. Мы думали, ныряет… Плавал отлично…

— Они пили? — спросила я в лоб.

Вдова вздохнула и поджала губы.

— А как разбился Азиатов?

— Я не знаю. Петя просто сказал: Гены больше нет, разбился.

— Пьяный за руль сел? — спросила я.

— Не знаю.

Здесь мне следовало прямо спросить координаты их семей, но я представила себе еще три таких же разговора, и мне сразу захотелось встать и уйти. К счастью, вдова сама разрешила мои сомнения:

— Четыре друга были, — вздохнула она, — вместе в сборной когда-то играли.

— В сборной? — удивилась я.

Теперь я могла бы найти их самостоятельно.

— Да… Петя же играл в волейбол за сборную России. — Вдова помолчала и добавила с гордостью: — На олимпиадах выступали.

Это прозвучало неожиданно. Наш Кутузов действительно оказался совсем не прост.

— А где же награды? — не выдержала я. — Почему у вас дома ни одного кубка?

— Они в шкафу… Он не любил хвастаться…

Я с удовольствием поставила в блокноте многозначительную галочку и сочла этот вопрос закрытым — разыскать остальных олимпийцев сборной сумела бы даже Дарья Филипповна.

— Вы единственная наследница?

— Что? — спохватилась она. — Да…

Я задумчиво постучала ручкой по блокноту.

— Детей у вас нет?

— Нет.

— Почему?

Она вскинула на меня глаза:

— Послушайте, зачем вы мне эти вопросы задаете?!

— Положено.

— У меня нет детей, — произнесла она тихо.

Я кивнула.

— Понимаю. Скажите, для чего ваш муж поехал в Москву?

— По делам… Я не знаю…

— С кем он планировал там встретиться?

— Я не знаю… — Она подняла на меня взгляд. — Вы все-таки считаете, что его… убили?

— Это стандартные вопросы, которые мы вносим в рапорт, — сухо объяснила я. — Я понимаю, вам сейчас очень тяжело. Но таков порядок. Вспомните, с кем он планировал встретиться? Где останавливался?

— Я не знаю. — Она снова покачала головой с каким-то отчаянием.

— Ваш муж от вас скрывал что-то?

Она задумалась и молчала откровенно долго.

— Не знаю, — выдохнула она наконец.

— Как это? — удивилась я. — Вы не были с ним откровенны?

Она едва заметно пожала плечами.

— Откровенны были, но о своих делах и поездках он мало рассказывал.

— Хорошо. — Я прочертила в блокноте длинную полосу, обозначая следующий рубеж разговора. — Значит, о поездках. Куда он ездил в последние годы?

— В Петербург. — Она принялась загибать пальцы. — У него тренер там живет, у него инфаркт, он ездил помогать.

— Хорошо. — Я снова прочертила в блокноте линию. — В какие города он ездил еще?

— Я не знаю, — покачала она головой.

— Надолго он уезжал?

— Как когда…

— Самая долгая поездка?

— Самая долгая… — Она задумалась. — Ну, вот он ездил на спортивные сборы год назад. Месяц или даже два его не было…

— А куда и с кем?

— Со сборной, наверно…

— С какой сборной? — не выдержала я. — Его возраст, мягко говоря, годился только для тренерской работы.

— Значит, тренировал, — покорно согласилась вдова. — Устал очень. А как вернулся — мы с ним на море поехали отдыхать.

— Хорошо. А с кем он вел бизнес?

— Сам.

— А точнее?

— Не знаю.

Я вздохнула. То ли она действительно ничего не знала о своем муже, то ли не хотела говорить. Нужно было ее встряхнуть.

— Очень странно, что вы ничего не знаете о вашем муже, — произнесла я строго. — Скажите, у вашего мужа были любовницы?

— Да, — спокойно кивнула она с такой неожиданной простотой, что я даже растерялась.

— Кто они, где живут?

— Я не знаю. — Она снова покачала головой. — Это было давно, и он с тех пор с ней не общался.

— Почему вы так уверены? — удивилась я.

— Она узнала, что он женат, и прогнала его…

В тот момент я подумала, что некоторых вещей о людях мне лучше не знать.

— Выходит, о его жизни и работе вы ничего не знаете, а о любовнице — знаете?

Она подняла на меня прозрачные глаза.

— Он собрался к ней уйти, и сам сказал мне об этом. Но она его прогнала. Это было очень много лет назад.

Похоже, вдова не могла ему этого простить даже после смерти. Разговор claramente зашел в тупик — выяснить тут я больше ничего не могла. К счастью, в этот момент в кухне появилась Дарья Филипповна, пытаясь зачем-то изобразить строевой шаг.

— Так точно! — отрапортовала она зачем-то. — Я все сделала! Завещания нет!

— Вольно, — пробурчала я.

В коридоре мигали старушечьи глаза.

— Значит, паспортов при себе у вас нет? — констатировала я, глянув на старух.

Старуха, которой я велела хранить пенсионное, только развела руками, а вторая заторопилась:

— Я сейчас схожу…

— Не надо, — объявила я. — Тогда не будем писать протокол, просто напишете расписку, что по просьбе госпожи Кутузовой в вашем присутствии был вскрыт дипломат с вещами покойного и все вещи остались в сохранности. — Я вырвала уже заготовленный лист. — Где галочка — имя-фамилию, адрес прописки разборчиво, число и подпись.

Переодевались мы в туалете «Макдоналдса». Дарья Филипповна явно вошла во вкус: она была возбуждена как клоун-дипломник, который впервые вышел на арену и сорвал несколько детских улыбок. Она все порывалась начать мне что-то рассказывать, но я жестко пресекла ее, объяснив, что обсуждать свои служебные проблемы в кабинках привокзального «Макдоналдса» брезгуют даже солдаты-педерасты.

Впрочем, когда мы сели в поезд, разговора тоже не вышло. Забронировать люкс мне не удалось, а в купе оказались попутчики: унылый деловой Dad в пиджаке à la clochard и зеленой рубашке и стареющая девушка лет тридцати с обиженно-незамужним лицом, читавшая книгу в старомодной пластиковой обертке. Dad тут же выставил на столик четыре бутылки пива и теперь пытался растерзать кусок колбасы. Терзал он ее неумело — крошечным ножиком-брелком. Со связки ключей он его не снял, поэтому каждый проезд тупого лезвия по бывшему коню сопровождался мелодичным звоном.

— Ну а сами вы, девочки, из Москвы будете? — бодренько начал он, обводя плавным взглядом нас с Дарьей и пассажирку. — Симпатичные какие, давайте-ка знакомиться! Меня зовут…

— ** ** ************ **** ************ * ******, — четко произнесла я прямо ему в лицо и отвернулась к окну.

Брови Даши удивленно поднялись, а барышня загородилась своей книжкой и на лице ее отразился самый настоящий ужас, который свидетельствовал о том, что она, во-первых, точно не из Москвы, а во-вторых, уверена, что меня сейчас начнут убивать на ее глазах вот этим самым колбасным ножиком. Dad непонимающе открыл рот и в таком печальном виде застыл.

— У нас человек умер, — объяснила я, выдержав паузу. — Знакомиться он тут будет…

— Простите, я же не знал… — сдавленно пробормотал Dad, подумал немного, спрятал обратно в сумку три бутылки из четырех и больше не произнес ни слова до самой Москвы.