Лекарь Империи 5

Глава 1

Он не двигался, продолжая смотреть на монитор остекленевшим, невидящим взглядом.

Пришлось действовать решительно. Я положил руку ему на плечо и физически, но без грубости, отодвинул его в сторону, занимая место оперирующего хирурга.

— Простите, — сказал я ровным, холодным тоном, уже протягивая руку сестре за скальпелем. — Но у нас нет времени на шок. Пациенту нужна помощь. Прямо сейчас.

Некрасов не сопротивлялся. Он покорно отступил к стене и сгорбился, как будто за одну минуту постарел на десять лет. Его эпоха в этой операционной только что закончилась.

— Скальпель! — скомандовал я, и сестра, словно ожившая статуя, вложила инструмент мне в протянутую руку.

Один длинный, уверенный разрез по средней линии живота — от мечевидного отростка до пупка. В этом мире, избалованном малоинвазивной хирургией и целительской магией, такой широкий доступ считался анахронизмом, почти варварством. Но сейчас мне нужна была не красота, а обзор. Полный, тотальный контроль над зоной катастрофы.

— Ранорасширитель!

Металлические крючья разошлись, и брюшная полость открылась передо мной во всей своей неприглядности. Картина была неутешительной — мутное, зеленовато-коричневое кишечное содержимое уже начало растекаться по блестящей, жемчужной поверхности брюшины.

— Фу, какая гадость! — брезгливо скривился у меня в голове Фырк. — Хорошо, что я умею отключать обоняние!

— Аспиратор! Убираем всё это немедленно! Артем, держи петлю кишки вот здесь, аккуратно!

Я быстро, но без суеты, мобилизовал поврежденный участок. Дефект был около полутора сантиметров — рваный, с обугленными, некротизированными краями.

— Викрил три-ноль на атравматичной игле!

Двухрядный шов по Альберту. Сначала серозно-мышечный узловой, потом — непрерывный по Ламберу. Классика.

То, чему меня учили еще в ординатуре другого мира. Надежно, как швейцарские часы. Мои пальцы двигались сами, на автомате, вспоминая тысячи часов, проведенных за операционным столом.

— Отлично держишь, Артем! Влей в него немного «Искры» еще! Сестра, влажные салфетки!

Проверка на герметичность. Я ввел теплый физраствор в просвет кишки выше и ниже наложенного шва. Ни капли не просочилось. Держит.

— Теперь санация! Десять литров теплого физраствора! И не жалейте!

Самый грязный, но самый важный этап. Каждый неотмытый миллилитр этой жижи — это миллионы бактерий, готовых сжечь брюшину и убить пациента. Здесь нельзя торопиться.

— Лей, ливень, не жалей! Все к чертям залей! — азартно подбадривал Фырк. — Чем больше промоешь, тем меньше у него шансов на осложнения!

Литр за литром я методично промывал каждый закоулок брюшной полости — подпеченочное пространство, малый таз, боковые каналы. Аспиратор работал на полную мощность, с жадным хлюпаньем откачивая загрязненную жидкость.

— Чисто! — наконец объявил я, убедившись, что промывные воды стали абсолютно прозрачными. — Контроль на кровотечение… Сухо! Устанавливаем дренажи!

Хирург должен быть не оптимистом, а параноиком. Две тонкие силиконовые трубки легли в малый таз и правый боковой канал. Для оттока, если я все-таки что-то пропустил.

— Начинаем ушивание! Артем, считай салфетки!

Послойное ушивание брюшной стенки заняло еще двадцать минут. Брюшина, мышцы, апоневроз, подкожная клетчатка, кожа — каждый слой своим швом, своей нитью.

— Косметический внутрикожный на финал, — я завязал последний узел, оставляя почти незаметный, аккуратный рубец. Я не просто спасал, я делал это красиво.

— Стежок к стежку, как у элитной вышивальщицы! — с неподдельным восхищением прокомментировал Фырк у меня в голове. — Да после твоей работы ему можно будет на конкурсе бикини выступать! Никто и шрама не заметит!

— Повязка! — скомандовал я, игнорируя его неуместный юмор.

Операция была завершена.

Когда я завязал последний узел, в операционной повисла оглушительная, напряженная тишина

Все смотрели на меня — медсестры с благоговейным ужасом, Артем с тихой, профессиональной гордостью. Некрасов так и остался стоять у стены, ссутулившись, словно воздух из него выпустили, оставив лишь пустую оболочку.

Кобрук молча наблюдала за всем из дверного проема.

В ее глазах я не видел восхищения. Я видел холодное, трезвое понимание — на ее глазах только что произошла смена власти.

Один хирург был публично низвергнут, другой — возвысился. Для нее это было не чудо, а новый расклад сил, который нужно было учитывать в своей дальнейшей игре.

— Ты был великолепен! — Фырк буквально подпрыгивал от восторга. — Этот старый маразматик чуть не угробил пациента своим упрямством, а ты вошел и всё исправил! Как настоящий хирург! Как герой! Как… как…

— Как лекарь, — мысленно и с легким раздражением поправил я его. — Просто как лекарь, который делает свою работу.

— Пациента в реанимацию, — нарушил я тишину, начиная снимать окровавленные перчатки. — Продолжить антибиотикотерапию по схеме, контроль по дренажам каждый час. Артем, ты со мной пойдешь протокол операции писать.

Выходя из операционной, я на секунду остановился у неподвижной фигуры Некрасова.

— Владимир Семенович, — сказал я ровным, спокойным голосом. — С пациентом всё будет в порядке. Но нам нужно будет позже поговорить о случившемся.

Он не ответил, продолжая сверлить взглядом безупречно чистый кафельный пол.

Один ноль в пользу прогресса. Хотя победа и не из приятных.

Анна Витальевна Кобрук сидела за своим массивным дубовым столом, изучая личное дело Ильи Разумовского. В просторном кабинете царила тишина, нарушаемая только мерным, убаюкивающим тиканьем старинных напольных часов в углу.

Талантлив, безусловно. Но неуправляем.

Нарушает протоколы, лезет на рожон, ставит на уши целые отделения. Опасный элемент… но пугающе эффективный. Посмотрим, как он поведет себя сейчас, после катастрофы в операционной.

Раздался короткий, уверенный стук в дверь.

— Войдите.

Илья Разумовский вошел в кабинет спокойным, ровным шагом. Ни тени волнения или страха на лице. Кобрук отметила это про себя — большинство подмастерьев на его месте уже бы дрожали от ужаса, будучи вызванными к ней на ковер после такого инцидента. Этот — другой.

— Садитесь, Разумовский.

Он сел, держа спину идеально прямо. Взгляд прямой, открытый, но без малейшего намека на вызов.

— Расскажите мне о сегодняшней операции, — Кобрук откинулась в своем массивном кресле, сцепив тонкие пальцы в замок. — Подробно. И без утайки.

— В ходе планового лапароскопического удаления инкапсулированного инородного тела произошла ятрогенная интраоперационная ошибка, — начал Илья ровным, бесстрастным тоном, словно читал лекцию. — Чрезмерное и технически неверное применение электрокоагуляции привело к полнослойному термическому некрозу стенки тонкой кишки с последующей ее перфорацией.

Он не называет имен.

Кобрук мысленно поставила первую, самую важную галочку. На его месте любой другой ординатор, любой другой молодой лекарь, опьяненный своей правотой, начал бы именно с этого.

«Мастер-целитель Некрасов совершил ошибку…», «Из-за действий Владимира Семеновича…». Он бы утопил старшего коллегу, переложил бы на него всю вину, чтобы обелить себя.

Но этот… этот говорит «произошла ошибка».

Безличная, почти академическая формулировка. Он не обвиняет Некрасова напрямую, он описывает событие, а не ищет виновных. Он не ябеда, не стукач, который пытается выслужиться за счет провала другого.

Он ведет себя как член команды, который не выносит сор из избы. Умно. Очень умно.

— Продолжайте.

— Размер дефекта составил примерно полтора сантиметра. Произошла массивная контаминация брюшной полости кишечным содержимым. В связи с этим был осуществлен немедленный переход на открытую операцию — срединную лапаротомию. Дефект ушит двухрядным швом по Альберту, проведена тотальная санация брюшной полости десятью литрами физиологического раствора. Установлены два дренажа в малый таз и правый боковой канал. На данный момент пациент гемодинамически стабилен, переведен в реанимацию для дальнейшего наблюдения.

Он закончил свой доклад и замолчал, спокойно глядя на нее.

Кобрук мысленно поставила второй жирный плюс. Четко, по существу, без единой лишней эмоции. Она вспомнила десятки других подобных «разборов полетов».

Вспомнила, как опытные Мастера-целители, допустив ошибку, начинали путаться в показаниях, сваливать вину на ассистентов, на оборудование, на «нетипичную анатомию пациента».

Как они кричали, оправдывались, впадали в истерику.

А этот Подмастерье, который только что вытащил пациента буквально с того света после чудовищной ошибки мастера хирургии, сидит перед ней и докладывает о случившемся так, будто читает сводку погоды.

Спокойно, методично, профессионально. Он не паникер. Не истерик. Он — идеальный кризис-менеджер. И это качество было гораздо ценнее любых регалий и рангов.

— Кто принял решение о переходе на открытую операцию и взял на себя ведение пациента?

— Я, — без малейшего колебания ответил Илья. — Ситуация требовала немедленных действий, промедление было равносильно смерти.

— Как думаете, почему Владимир Семенович не возражал?

— Владимир Семенович был… дезориентирован случившимся. Я взял на себя полную ответственность.

Даже сейчас защищает старика. Понимает, что нельзя выносить сор из избы. Соблюдает корпоративную этику, хотя Некрасов только что чуть не убил его пациента.

Но при этом не боится брать на себя полную, абсолютную ответственность в критический момент. Опасный парень. Очень опасный. И невероятно ценный.

— Хорошо, Разумовский. Можете идти.

Илья молча поднялся, коротко кивнул и направился к двери.

— И Разумовский, — окликнула его Кобрук, когда он уже взялся за ручку.

Он обернулся.

— Хорошая работа сегодня.

Когда тяжелая дубовая дверь за ним закрылась, Кобрук откинулась в кресле и на мгновение закрыла глаза.

Да, этот молодой человек определенно стоил того, чтобы в него инвестировать. Вопрос только в том, как быстро она сможет обойти все бюрократические препоны Гильдии и дать ему те полномочия, которых он заслуживал.

И которых требовала безопасность ее больницы.

Выйдя от Кобрук, я направился в ординаторскую.

— Ну что, двуногий, пронесло? — тут же высунулся из кармана Фырк. — Я уж думал, она с тебя сейчас шкуру спустит за то, что ты ее любимого динозавра подсидел!

— Она не так глупа, чтобы действовать на эмоциях, — мысленно ответил я. — Главврач как-никак.

Я ожидал чего угодно — выговора, отстранения, угрозы лишения лицензии. А вместо этого получил… признание. Она не просто простила мне самоуправство. Она оценила результат, проигнорировав вопиющее нарушение субординации и протоколов.

По сути, она дала мне негласный карт-бланш на подобные действия в будущем, если ситуация того потребует.

— Смотри-ка, какая хитрая! — фыркнул бурундук. — Поняла, что от тебя больше пользы, чем вреда, и решила тебя приручить! Делает на тебя ставку, как на скаковую лошадь!

Он был прав.

Кобрук — умный игрок. Она не делает ничего просто так. В ее сложной игре я из «неуправляемой проблемы» превратился в «ценный актив». Что ж, это меня вполне устраивало. По крайней мере, пока наши цели совпадали.

Я направился в ординаторскую, но в коридоре меня перехватил Артем. Вид у него был взволнованный.

— Ну как все прошло? Я видел, как Кобрук тебя к себе потащила. Честно говоря, думал, она тебя там за самоуправство распнет.

— Обошлось, — ровным тоном ответил я. — Поговорили. Конструктивно.

— «Конструктивно»? — он удивленно присвистнул. — После такого⁈ Слушай, я только что из предоперационной… Некрасов там сам не свой. Сидит, в стену смотрит. Говорят, уже готов заявление на увольнение писать.

Я молчал. Что тут можно было сказать?

— Я, если честно, как чувствовал, когда просил тебя пойти на эту операцию, — продолжил Артем, понизив голос. — Я с ним последние пять раз анестезию вел, он с каждой операцией все хуже и хуже. Руки дрожат, злится на всех, на аппаратуру не смотрит… Просто боялся, что однажды это плохо кончится.

— Сегодня и кончилось.

— Да. Спасибо, что не отказал тогда и согласился пойти, — он с благодарностью посмотрел на меня. — Вообще, с тобой как-то… спокойнее. Даже когда вокруг полный ад творится.

Он хлопнул меня по плечу и пошел дальше по своим делам, а я остался наедине со своими мыслями.

Что до Некрасова… его было почти жаль.

Он не был злым человеком, просто застыл во времени, а его гордыня не позволила ему вовремя остановиться. Его карьера хирурга сегодня закончилась. Это было жестоко, но справедливо. Пациенты не должны умирать из-за эго лекарей.

С этими мыслями я вошел в ординаторскую, Там, в самом дальнем углу, уставившись в одну точку, сидел Славик. Вид у него был как у побитой собаки.

Плечи ссутулены, руки безвольно лежат на коленях. Потрепало его сегодня похоже.

— Смотри-ка, наш неудачник страдает! — прокомментировал у меня в голове Фырк, который материализовался на спинке соседнего стула. — Может, принести ему платочек для слез?

— Не ехидничай. Парню и без тебя сейчас реально плохо.

Я подошел и тихо сел рядом. Некоторое время мы молчали.

— Славик, — наконец начал я. — Я видел историю болезни Вихлевой. Твой первоначальный диагноз был абсолютно верным. Острый калькулезный холецистит. Так что же произошло на «консилиуме»?

Славик поднял на меня удивленный, почти недоверчивый взгляд.

— Ты… ты проверял?

— Конечно. Мне было интересно, как прошло твое испытание.

Он долго молчал, потом глухо, без всяких эмоций, произнес:

— Борисова. Она подстроила все. Сначала незаметно склеила страницы в истории болезни — ту, где была огромная надпись об аллергии на цефалоспорины. А потом, когда я уже нашел УЗИ и был уверен в победе, она разыграла этот спектакль с кофе.

Каток под названием «Борисова», никого не щадит. Вот и Славика переехал.

Вот же стерва.

Хотя чего еще ожидать от амбициозной карьеристки. Хитро. Двойная ловушка. Кофейная атака была просто дымовой завесой, грубым отвлекающим маневром, чтобы он, спасая очевидную улику, не заметил настоящую мину, заложенную в анамнезе.

Коварно. У меня уже родился план как ее проучить. Только действовать нужно было хитро и аккуратно. Чтобы кара настигла её тогда, когда она максимально этого не ждёт.

— И ты промолчал? Не сказал Шаповалову?

— А что я мог сказать? — Славик с горечью усмехнулся и развел руками. — «Игорь Степанович, она специально испортила мои снимки и склеила страницы»? Доказательств у меня нет. Кто поверит простому терапевту против хирурга? Меня бы просто на смех подняли.

Он был прав.

Идти к Шаповалову сейчас — глупо. Это превратится в грязную свару «слово против слова». Доказать умысел почти невозможно. Значит, прямой конфликт — это проигрышный путь. Нужно действовать асимметрично.

Я откинулся на спинку стула, обдумывая ситуацию.

— Слушай, Славик. Я не пойду к Шаповалову с этой историей. Ты прав — доказывать диверсию долго, грязно и, скорее всего, бесполезно. Мы поступим умнее.

— Как это? — в его тусклых глазах появился слабый проблеск надежды.

— Ты должен реабилитироваться в глазах Шаповалова. Показать ему, что ты — не просто исполнительный терапевт, а думающий специалист. Но не в конкурсе, где тебя снова могут подставить. А как диагност. И я тебе в этом помогу.

— План такой, — я наклонился к нему ближе, и мой голос прозвучал тихо, почти заговорщицки. — Шаповалов ценит не только диагностические навыки, может быть, даже не столько их. Он ценит клиническое мышление. Способность видеть то, чего не видят другие. Ты выиграешь эту возможность на место благодаря мозгам, а не рукам.

— Но как? — в его голосе все еще звучало отчаяние.

— План такой, — я наклонился к нему ближе. — Мы найдем в отделении самого сложного из новых пациентов. Того, кто поступил недавно, пока я был во Владимире. Кого еще не успели «залечить» стандартными протоколами и кому еще не могут поставить точный диагноз. И ты его разгадаешь.

— О, мы будем играть в крутого диагноста? — тут же оживился у меня в голове Фырк. — Обожаю медицинские загадки! Особенно, когда ответ знаю только я! Ну и ты разумеется.

Он испуганно посмотрел на меня.

— Я? Но… я же не смогу… Если даже они не могут, то куда уж мне…

— Сможешь. Потому что я буду твоими глазами и ушами. Я направлю тебя. Пойдем.

Я повел все еще сомневающегося, но уже заинтригованного Славика по палатам, заглядывая в свежие истории болезни. В палате номер восемь мы нашли то, что искали.

Евдокия Петровна Синицына, семьдесят два года. Я быстро пролистал ее толстую, исписанную вдоль и поперек историю болезни. Потом заглянул в электронную карту.

Это была настоящая свалка диагнозов: дисбактериоз, хронический панкреатит, синдром раздраженного кишечника, старческая астения. Симптомы — хроническая, изнуряющая диарея, неуклонная потеря веса, слабость.

Ходит по врачам третий месяц. Без малейшего результата.

— Бинго, — пробормотал я. — Славик, жди здесь. Мне нужно пять минут, чтобы ознакомиться с состоянием пациентки.

Я зашел в палату, коротко представился пожилой, высохшей, как осенний лист, женщине и, делая вид, что пальпирую живот, приложил ладонь к ее коже, активируя Сонар. Затем мысленно обратился к своему невидимому помощнику:

— Дружище, ныряй. Мне нужен тонкий кишечник. И особое внимание на состояние слизистой, на ворсинки.

— Есть, шеф! — Фырк спрыгнул с моего плеча и бесшумно исчез.

Через минуту он вынырнул с озадаченным видом.

— Двуногий, там… там пустыня! Ворсинки почти все сглаженные, атрофированные, как будто их кто-то гигантской бритвой побрил!

Атрофия ворсинок тонкого кишечника. В сочетании с синдромом мальабсорбции… Целиакия. Глютеновая энтеропатия. Редкий, почти казуистический диагноз для ее возраста.

То, что нужно.

Я вернулся в коридор к напряженно ожидавшему меня Славику.

— Так, слушай меня внимательно. Я не буду говорить тебе диагноз. Ты должен прийти к нему сам. Но я дам тебе несколько подсказок.

— Давай! — он вцепился в меня взглядом, готовый впитывать каждое слово.

— Смотри. У пациентки хроническая диарея и потеря веса на протяжении нескольких месяцев. Что это может означать с точки зрения физиологии?

— Нарушение всасывания питательных веществ? Мальабсорбция?

— Отлично! А где в организме происходит основное всасывание?

— В тонком кишечнике. В основном, в двенадцатиперстной и тощей кишке.

— Правильно. А теперь представь, что проблема не в воспалении, которое лечили твои предшественники, а в самой структуре кишки. В атрофии. Какая болезнь вызывает атрофию ворсинок тонкого кишечника?

Славик нахмурился, лихорадочно перебирая в памяти курсы гастроэнтерологии из академии. Потом его глаза медленно расширились от изумления.

— Целиакия? Непереносимость глютена? Но… но ей же семьдесят два года!

— А кто сказал, что целиакия бывает только у детей? — я позволил себе легкую усмешку. — Поздняя манифестация. Встречается. Редко, но именно поэтому ее никто и не заподозрил.

Тем же днем в просторном кабинете главврача собрались трое — сама Кобрук, Игнат Семенович Киселев и Игорь Степанович Шаповалов. Атмосфера была тяжелой, как воздух перед грозой.

— Некрасов больше не оперирует, — начала Кобрук без всяких предисловий, и ее голос прозвучал как удар молотка судьи. — Либо досрочная пенсия по состоянию здоровья, либо консультативная работа в поликлинике, без доступа к операционной. Это не обсуждается.

Киселев поморщился, но промолчал. Некрасов был легендой, его учителем. Но сегодняшняя катастрофа, произошедшая на глазах у руководства, перечеркнула все прошлые заслуги.

Легенда умерла.

— Теперь о Разумовском, — Кобрук перевела свой холодный, изучающий взгляд на подчиненных. — Ждать полгода, пока он формально наработает стаж для повышения в ранге — это идиотизм и непозволительная роскошь, которую мы не можем себе позволить. Парень сегодня спас пациента, которого за пять минут угробил наш самый «опытный» хирург с сорокалетним стажем.

— Но регламент Гильдии… — начал было Киселев, главный блюститель всех правил и ус…