Лекарь Империи 3

Глава 1

Я стоял у панорамного окна реанимации и смотрел на Шевченко, опутанного проводами и трубками. Мы его еле вытащили. Еще одна такая атака, и мы его потеряем. Это понимал я, это понимал растерянный Сердюков, это понимали даже молодые медсестры, бегавшие вокруг него.

Внутри закипала холодная, бессильная ярость, направленная не на болезнь, а на самого себя. Я позиционировал себя как диагноста, моя работа — предвидеть и предотвращать, а не бегать с реанимационной укладкой.

Я упустил, проглядел, и мой пациент чуть не умер у меня на глазах. Что это было? Паралич диафрагмы? Внезапный отек легких? Острая сердечная недостаточность, вызванная неизвестной причиной? Неясность пугала больше всего, потому что это могло повториться в любой момент.

— Ну, двуногий, ты его спас, — осторожно пропищал Фырк у меня в голове, видимо, чувствуя мое состояние и не рискуя язвить. — Это главное.

— Я не спас его, Фырк, я реанимировал, — мысленно возразил я. — Это разные вещи. Спасти — значит, вылечить. А я до сих пор даже не знаю, от чего его лечить.

Стоять здесь и смотреть на результат своей ошибки было бессмысленно. Реаниматологи сделают свою работу, а моя — найти ответ. Должна быть какая-то подсказка, что-то, что все упустили. Болезнь не живет в вакууме, она живет в человеке, меняя его привычки, его окружение, его жизнь. Она оставляет следы, и я должен был их найти.

Я развернулся и быстрым шагом направился обратно в неврологическое отделение, в пустую палату номер 312. За окном сгущался вечер, в палате было тихо и сумрачно. Постель была пуста, но в воздухе все еще витал едва уловимый запах лекарств и чего-то личного, неуловимого — запах ее обитателя. Его фантом все еще был здесь.

Я закрыл за собой дверь. Нужно было думать как следователь на месте преступления. Преступник — болезнь. Жертва — Шевченко. А это место — его дом за последние недели. Здесь должны быть улики.

Я начал методичный осмотр.

— О, обыск! Мое любимое! — тут же оживился Фырк. — Давай, двуногий, ищи! Может, у него под матрасом пистолет? Или план побега из больницы? Или любовное письмо к медсестре Кристине?

— Заткнись, Фырк, — пробормотал я, открывая прикроватную тумбочку. — Просто помолчи и смотри.

Так, что у нас тут. В верхнем ящике обнаружилось несколько книг — толстые тома по истории Древнего Рима и кризису Поздней Империи, что было вполне ожидаемо, учитывая профессию пациента. Я быстро пролистал их, не обнаружив ничего интересного — ни закладок, ни подчеркиваний.

Просто книги для чтения.

Дальше шли упаковки с лекарствами — стандартный набор для пожилого человека: что-то от давления, легкое снотворное, витамины. Ничего необычного, ничего, что могло бы вызвать такую реакцию. Я проверил каждое название, все было чисто.

На самом дне ящика лежала фотография в простой деревянной рамке. С нее улыбалась молодая женщина, очень похожая на Сергея Петровича, которая нежно обнимала его.

Дочь, очевидно.

Фотография была сделана давно, когда он еще был полон сил, а в его глазах не было той вселенской усталости, которая поселилась там сейчас. Я на секунду задержал на ней взгляд, и моя решимость только укрепилась. Вот ради кого я должен был его спасти.

Но фотография не была уликой. Пока ничего.

Я аккуратно поставил рамку на место и открыл второй ящик. Там царил идеальный порядок: стопки белья, носки, туалетные принадлежности. Все было аккуратно сложено, что говорило о педантичном характере хозяина. Но и здесь не было ничего, что могло бы навести на мысль о причине болезни.

Я уже начал терять надежду, когда моя рука наткнулась на что-то твердое, обтянутое кожей. Это оказалась старая, потрепанная записная книжка, которую я и достал на свет.

— О, секретный дневник! — тут же взвился Фырк. — Сейчас мы узнаем все его тайны!

Но там не было никаких тайн. Первая же страница была исписана аккуратным, почти каллиграфическим почерком историка, и содержание было весьма прозаичным.

«Понедельник. Температура воды +25. pH 7.2. Добавил порцию нитратов. Гуппи ведут себя активно. Самка меченосца выглядит вялой».

«Вторник. Температура +24.5. pH 7.1. Замена 20% воды. Меченосец все еще пассивен, держится у дна. Добавил в корм витаминный комплекс».

«Среда. Температура +25. pH 7.2. Меченосец умер. Жаль. Остальные в норме. Неоны особенно яркие сегодня».

Я листал страницу за страницей. Все они были заполнены подобными записями: температура, жесткость воды, уровень нитратов и нитритов, подробные наблюдения за поведением каждой рыбки.

Странно.

— Рыбки? Серьезно? — разочарованно протянул Фырк. — Мы ищем причину смертельной болезни, а ты читаешь некрологи по какой-то дохлой рыбе! Двуногий, это тупик! Пойдем отсюда, у меня от этой тоски шерсть выпадает!

Но я его уже не слушал, потому что что-то в этом было неправильное, нездоровое.

— Он следит за своим аквариумом как за пациентом в реанимации, — пробормотал я вслух.

Это была не просто забота увлеченного любителя. Это была почти одержимость. Скрупулезное, ежедневное ведение «истории болезни» своего маленького подводного мира. Он контролировал десятки параметров. Зачем такая дотошность? Что заставило его начать вести этот журнал?

Я дошел до последней записи, сделанной до попадания в больницу: «Воскресенье. Температура +25. pH 7.2. Вода кристально чистая. Рыбки активны. Новые улитки, кажется, прижились. Отлично справляются с налетом на стеклах».

Я захлопнул книжку. Запись о новых улитках почему-то зацепила мое внимание, хотя я и не мог сразу понять, почему. Я инстинктивно чувствовал, что это — оно. Та самая незначительная деталь, которую все, и я в том числе, проигнорировали. Это не было лирическим отступлением. Это была улика.

В этот момент дверь палаты резко распахнулась.

— Что вы здесь делаете⁈ Это личные вещи моего отца!

На пороге стояла молодая женщина с заплаканными глазами. Та самая, с фотографии. Дочь. Она смотрела на меня с шоком и возмущением, видя в моих руках записную книжку отца.

Я спокойно повернулся к ней, положив книжку на тумбочку.

— Простите. Я — адепт Разумовский, лечащий лекарь вашего отца.

— И это дает вам право рыться в его вещах⁈ — ее голос дрожал от гнева и страха.

— Да, — ответил я ровно, глядя ей прямо в глаза. — Это дает мне шанс спасти его жизнь. Сейчас мне нужна любая, даже самая незначительная зацепка. И я ищу ее здесь.

Мой спокойный тон подействовал. Ее гнев угас, сменившись растерянностью и отчаянием. Она медленно вошла в палату и опустилась на стул, закрыв лицо руками.

— Простите… — прошептала она. — Я просто… я так испугалась. Как он? Мне сказали, что его увезли в реанимацию…

— Мы его стабилизировали, — сказал я, присаживаясь напротив. — Но, честно говоря, я в тупике.

Она подняла на меня свои полные слез глаза.

— Но вы же лекарь! Как вы можете не знать⁈

— Иногда честность — лучшее лекарство, — ответил я. — Я перепробовал все стандартные методы. Они не работают. Его болезнь не похожа ни на что из учебников. Мне нужна новая информация. Информация, которой нет в истории болезни.

Она молча кивнула, вытирая слезы.

— Расскажите мне о его привычках, — попросил я. — О его увлечениях. Может, в последнее время появилось что-то необычное? Новое хобби? Новая еда? Что угодно.

Она надолго задумалась, перебирая в памяти последние месяцы.

— Да ничего такого… Все как обычно. Книги, прогулки, пока мог ходить… Ах, да. Рыбки.

— Рыбки? — я подался вперед.

Она раздраженно махнула рукой.

— Его дурацкий аквариум. Он с ним носится, как с ребенком. У него рыбки болеют уже месяца три, если не больше. Я ему сто раз говорила: папа, выбрось ты их, купи новых. А он все лечит их, возится с какими-то порошками, капельками…

Слово «месяца три» прозвучало как ключ, отпирающий давно запертую дверь в моей памяти. Я замер, и все посторонние мысли исчезли.

— Три месяца? — я постарался, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее. — Вы помните, когда именно они заболели?

Она пожала плечами.

— Ну… где-то в конце весны, кажется. В мае. А что?

Конец весны. Первые симптомы у Шевченко — мышечная слабость, утомляемость — тоже появились в конце весны.

— Двуногий! — взвился Фырк у меня в голове. — Совпадение? Не думаю!

Я вскочил со стула, схватил со стола историю болезни и начал лихорадочно ее листать. Все это время я был зациклен на главном симптоме — мышечной слабости. Все лечили мышцы, нервы, иммунную систему, считая кожную сыпь чем-то побочным, незначительным, проявлением общего недомогания. Белым шумом.

А что, если все было наоборот? Что, если болезнь начиналась не с мышц, а с кожи?

Мой палец замер на строчке, написанной моей же рукой несколько дней назад при первом осмотре: «Периодическая кожная сыпь, похожая на крапивницу».

В голове, до этого забитой сложными иммунологическими теориями, вдруг стало ясно и пусто. Словно из комнаты, заваленной мебелью, вдруг вынесли все лишнее, оставив только суть.

Кожная сыпь плюс контакт с аквариумной водой равно… равно инфекция через кожу. Это же лежит на самой поверхности!

Шевченко, ухаживая за своим аквариумом, неизбежно опускал в него руки. Чистил стекла, пересаживал растения, убирал мусор. Любая, даже самая микроскопическая царапина на коже, любой заусенец становился входными воротами для инфекции. Для какой-то твари, которая живет в этой воде.

— Ну, наконец-то! — Фырк у меня в голове чуть ли не аплодировал. — Прозрение! Дошло до жирафа! Я уж думал, ты до конца жизни будешь его на аллергию к пыли проверять!

Я его почти не слышал. Мысли неслись с бешеной скоростью, выстраивая безупречную логическую цепочку. Мы все искали слона, когда нужно было заметить муравья.

Мой мозг заработал с холодной точностью хирурга. Так, что может проникать через микротравмы кожи при контакте с водой? Первое, что пришло на ум, — споротрихоз, так называемая «болезнь садовника».

Этот грибок живет в почве и на растениях, и картина его проявлений отдаленно напоминала нашу: поражения кожи, которые распространяются по ходу лимфатических сосудов. Но нет. У Шевченко была сыпь, а не характерные язвы. К тому же, системные проявления при споротрихозе развиваются крайне редко. Этот вариант можно было отбросить.

Что еще? Лейшманиоз? Простейшие, переносимые москитами, тоже могут вызывать кожные язвы, но москиты в Муроме — это звучало слишком экзотично и маловероятно.

И тут в голове щелкнуло, как будто встал на место вывихнутый сустав.

Микобактерии.

Не те, что вызывают туберкулез, а их многочисленные двоюродные сестры — атипичные микобактерии. Они живут повсюду, в воде и в почве, и одна из них, Mycobacterium marinum, или морская микобактерия, идеально подходила под нашу картину.

Ее еще называют «аквариумная гранулема» или «болезнь пловцов». Она вызывает именно такие кожные поражения и проникает в организм как раз через поврежденную кожу при контакте с зараженной водой.

Все сходилось: больные рыбки, уход за аквариуумом, кожная сыпь. Но как это объяснить мышечную слабость, анемию и дыхательную недостаточность? Я лихорадочно прокручивал в памяти все, что читал об этих микроорганизмах.

Обычно инфекция ограничивается кожей. Но у людей с ослабленным иммунитетом, у пожилых, она может распространиться и дать диссеминированную форму, поражая суставы, кости, легкие. И, конечно же, вызывать тяжелейшую интоксикацию, которая и приводит к анемии и мышечной слабости.

Все. Это было оно. Я был почти уверен, но уверенности было мало. Нужны были доказательства. Железные.

Дочь Шевченко все это время молча сидела на стуле, испуганно глядя на меня.

— Господин лекарь, что с вами? Вы что-то поняли?

— Кажется, да, — ответил я, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя внутри все ликовало. — Мне нужно еще раз осмотреть вашего отца. И мне нужна ваша помощь.

Я снова повернулся к своему невидимому помощнику.

— Фырк, — мысленно скомандовал я. — Это наш последний шанс. Забудь про органы, забудь про воспаление, забудь про все, что ты искал до этого.

— А что тогда искать, двуногий? — в его голосе прозвучало недоумение. — Комплекс неполноценности? Неразделенную любовь к соседке?

— Ищи чужого. Самого маленького. Ищи микроорганизмы. В крови, в тканях, в лимфе. Они должны отличаться от обычных клеток.

— Двуногий, это как искать иголку в стоге сена! — возмутился он. — В его теле триллионы клеток! А ты хочешь, чтобы я нашел там горстку каких-то… микробов?

— Именно, — мой ментальный тон был тверд как сталь. — Но эта иголка убивает Шевченко. Ищи!

Он недовольно фыркнул, но подчинился. Его полупрозрачная фигурка растаяла в воздухе.

Я снова подошел к дочери Шевченко.

— Кажется, я знаю, что с вашим отцом, — сказал я медленно, подбирая слова.

— Правда? — в ее голосе прозвучала такая отчаянная надежда, что у меня сжалось сердце.

— Да, — ответил я твердо. — Но теперь нужно убедить в этом остальных. А это будет непросто.

Я оставил ее в пустой палате, подбодрив еще парой ничего не значащих, общих фраз. На самом деле, моя голова уже работала в совершенно другом направлении.

Эйфория от найденного решения схлынула, уступив место холодному, трезвому расчету. Хорошо, я знаю диагноз. Но как мне его доказать?

Мое «я знаю» для консилиума Мастеров-целителей — пустой звук. Никто не поверит адепту, который выдвигает дикую, ничем не подтвержденную теорию после того, как все маститые лекари расписались в своем бессилии. Мне нужны были не догадки, а факты.

Не просто «думать», а «доказать».

Почти бегом я направился в ординаторскую. К счастью, там никого не было. Все разошлись по домам. Я плюхнулся за свой компьютер и погрузился в работу.

Мои пальцы летали по клавиатуре, открывая доступ к медицинской библиотеке. Mycobacterium marinum. Аквариумная гранулема. Диссеминированные формы у пожилых.

Я находил статью за статьей. Редкие клинические случаи, описанные в медицинских журналах. Вот одна — пожилой мужчина, диабетик, у которого все началось с незаживающей язвы на руке, а закончилось поражением костей. Вот другая — женщина с ослабленным иммунитетом, у которой инфекция вызвала тяжелейший артрит.

И вот оно. То, что я искал.

Редчайший случай, описанный лет десять назад. Пожилой пациент, без видимых проблем с иммунитетом. Все началось с кожной сыпи, которую долго лечили от аллергии. А потом — необъяснимая мышечная слабость, потеря веса, анемия.

В статье было подробное описание — диссеминированное поражение мышечной ткани и интоксикация. Картина совпадала с состоянием Шевченко на девяносто девять процентов.

Я откинулся на спинку стула. Теория есть. Она не просто моя догадка, она подтверждена, пусть и редкой, но все же практикой. Теперь второе. Как это доказать здесь и сейчас?

Стандартный посев на микобактерии — это долго. Он растет неделями, а то и месяцами. У нас не было этого времени. Шевченко мог не дожить. Нужен был быстрый способ. Альтернатива.

И я ее знал.

Микобактерии — особенные. У них очень плотная, восковая клеточная стенка, которая не пропускает обычные красители. Но именно это и было их ахиллесовой пятой. Они были кислотоустойчивыми. А значит, их можно было обнаружить с помощью специального метода окрашивания.

Окраски по Цилю-Нильсену.

Патологоанатом берет образец ткани, например, из кожного поражения. Обрабатывает его фуксином при нагревании, потом обесцвечивает кислотой. Все обычные бактерии и клетки обесцветятся. А микобактерии — нет. Они упрямо будут держать краситель. И под микроскопом они будут видны как яркие, малиново-красные палочки на бледном, голубом фоне.

Этот метод не скажет, какая это именно микобактерия, marinum или какая-то другая. Но он точно покажет, что она там есть. И это будет то самое материальное доказательство, которое я смогу предъявить консилиуму. Это будет мой козырной туз.

Я сорвался с места. Мне срочно нужен был Сердюков.

Я нашел его в кабинете. Он уже надел свой плащ и собирался домой. Вид у него был измученный.

— Мастер-целитель Сердюков, прошу прощения! — выпалил я с порога.

Он удивленно поднял на меня глаза.

— Разумовский? Что-то срочное? Пациенту Шевченко снова хуже?

— Нет, он стабилен. Но я, кажется, знаю, что с ним, — я вошел в кабинет.

Сердюков устало вздохнул и сел за стол, давая понять, что готов выслушать.

— Я вас слушаю, адепт.

Я быстро, но четко изложил ему свою теорию. Про аквариум. Про больную рыбу. Про кожную сыпь как входные ворота. Про диссеминированную форму атипичной микобактериальной инфекции, которая имитирует системное заболевание.

Он слушал меня внимательно, не перебивая. Но чем больше я говорил, тем больше скепсиса появлялось в его глазах.

Когда я закончил, он несколько секунд молчал.

— Разумовский, — сказал он наконец, и в его голосе звучала усталость. — Я ценю ваш энтузиазм. Но то, что вы описываете, — это экзотика. Медицинская казуистика. За тридцать лет своей практики я не видел ни одного подтвержденного случая диссеминированной инфекции, вызванной Mycobacterium marinum.

— Но клиническая картина совпадает! — настаивал я. — И есть эпидемиологическая связь с аквариумом!

— Это всего лишь гипотеза, адепт, — он покачал головой. — Красивая, но недоказуемая. У нас нет времени на экзотические предположения. Нам нужно действовать.

— Так давайте действовать! — я подался вперед. — Нам не нужно ждать посева! Мы можем взять биопсию из кожного очага и окрасить ее по Цилю-Нильсену! Это займет всего пару часов! Если я прав, мы увидим кислотоустойчивые палочки!

Сердюков посмотрел на меня как на слишком ретивого студента.

— А если вы не правы? Мы просто зря потратим время и ресурсы лаборатории. А пациент будет ждать. Нет, Разумовский. Ваша теория интересна, но маловероятна. Завтра утром соберем консилиум. Будем думать о других, более реальных причинах. Хватит фантазий. Идите домой, адепт. Вам тоже нужно отдохнуть.