Легенда о солнечном свете

Глава четвертая. Дежурство

Мальчик лежал на твёрдой поверхности операционного стола в полузабытьи. Наркоз, кажется, начал отходить, так как дурацкие мультики (хаотично перемещающиеся по чёрному небу самолёты с немецкой свастикой, а никакие не диснеевские красочные про мастеров – ниндзяго) уже закончились. Мышцы не слушались, кожа не чувствовала, но уши уже слышали следующий диалог:

– Кривулина, опять узел распустила. Сильнее затягивай! Не бойся, это – кожа.

– Так? Ой, чёрт… Нитка порвалась.

– Третий раз уже.

Послышался шумный вздох. Затем пауза. Затем мужской голос сказал:

– Закончили. Всем спасибо. Маш, наклейку на рану положи. Я пошёл. Историю болезни принесёшь, протокол операции после обеда запишем.

Саша осознал, что ему сделали операцию, и всё прошло нормально. Что там за узел распустился на его коже он спросит потом. Не успел мальчик начать думать о шумно вздыхающей какой-то Кривулиной, как почувствовал неприятные похлопывания на своих щеках.

– Александр! Просыпаемся, открываем глаза! Сейчас в палату поедем. Са-а-ш! Как дела-а-а? – говорил кто-то прямо перед его лицом.

Это был анестезиолог Марат Юрьевич, мужчина средних лет с волевым лицом и металлическим голосом, больше похожим на голос робота, а не живого человека. Саша подумал, что, видимо, наркоз искажает восприятие звука (Саня был умным парнем, он любил думать и находить всему объяснение в любых обстоятельствах). Вот и теперь, вместо того, чтоб просто открыть глаза и дать понять врачам, что он пришёл в себя, паренёк углубился в мысли о волновой природе звука, да так углубился, что чуть не заснул. Удары по щекам усилились, и голос доктора продолжать звать его по имени и принуждать открыть глаза.

– Больно! – только и сумел прокричать Саша, но на самом деле это «Больно!» он прошептал едва слышно пересохшими губами. Затем открыл глаза, и сказал уже более чётко: – Не надо бить.

Назойливый доктор усмехнулся и наконец отстал от пациента.

– Проснулся малец. Перекладывайте его, вызывайте девчонок из хирургии, можно в палату ехать. – заключил анестезиолог и потрепал Сашу по волосам.

Пока ехал на каталке по коридору, а потом в лифте, Саня снова уснул, но уже не наркотическим, а обычным сном. Ему приснился странный сон: будто сидит он в каком-то помещении перед операционным столом. Над головой висит большая круглая лампа, состоящая из шести ярких лампочек, расположенных в виде цветка, одна в середине, пять вокруг. На столе большой компьютер, Саша смотрит напряженно в монитор, на котором мелькают цифры и знаки. Он быстро стучит пальцами по клавиатуре, выполняя какое-то сложное задание, как вдруг, при очередном ударе по кнопкам, руки его утопают в непонятно откуда взявшейся красно-коричневой липкой массе, похожей на мясной фарш. Саша с брезгливым отвращением вынимает руки из этой желеобразной субстанции и смотрит на них: с пальцев свисают кровавые нити, по виду напоминающие оборванные сухожилия и вены, с которых капает кровь. Он пытается стряхнуть с рук прилипшую сырую плоть, но не получается. Он судорожно трясёт конечностями, но лишь видит, как кровавые капли забрызгивают всё вокруг: белую простынь на операционном столе, стены, стеклянные лампочки и его лицо. Потом противное видение исчезло, и на экране монитора он увидел чьё-то лицо с чёрными прищуренными глазами, широким сплюснутым носом и ртом, уголки которого были опущены, как у обиженного клоуна. Глаза смотрели на Сашу с укоризной, а подбородок незнакомца дрожал.

Что ещё было в том сне мальчик забыл. Когда он проснулся, было семь вечера. На краю больничной койки полулёжа расположилась мама, рядом на стуле сидела молодая врач и вела с мамой беседу.

– … Ну а потом отдали мы его на кружок программирования. А что делать? И дорого, и ездить далеко. Две четыреста в месяц, представляете, Мария Анатольевна? – рассказывала мама, сетуя на нынешние цены.

– Понимаю, – отвечала доктор, – сейчас всё дорого. Но зато ребёнок чем-то увлечён, лишний раз по улицам болтаться не будет.

– Он не просто увлечён, он без гаджетов и часа прожить не может. Сначала садится за компьютер. Начинаю его гнать, говорю два часа уже сидишь! Он отвечает: «Мам, я ещё не доиграл». Или он ролик не досмотрел, или миссию не прошёл. И ещё на час. Потом я кричу, что если сейчас не выключит, выброшу к чертям этот компьютер! Выключает. И тут же жалуется, что нечего делать. Гляжу, через полчаса уже планшет схватил, играет. Я ору, что не разрешаю! Он его откладывает, пол – часика посидит, гляжу – уже в смартфоне ковыряется. Отбираю смартфон, он к отцу: «Пап, дай свой ноутбук ненадолго, я только кое-что посмотрю, и всё». И так каждый день. Гулять его не выпрешь. Скучно, говорит, на улице.

– Да, такие сейчас дети. А может зря Вы ему столько гаджетов купили?

– Да не покупали мы их. Компьютер старенький, он у нас давно. Ноутбук мужу нужен для работы. Планшет ему дедушка подарил на день рождения. А на смартфон он сам деньги два года копил. Не отбирать же.

Саша давно не слушал этот нудный разговор, а думал о своем: «В больничке теперь неделю проваляюсь, кружок программирования пропущу. Жаль. Да и смартфон мать сюда не взяла. Скучняк».

Пока интерн Кривулина вела неторопливые беседы с пациентами отделения и их родственниками, периодически проверяя повязки и замеряя давление всем старикам и старушкам, которые без конца об этом просили (эта привычка таскать с собой тонометр и мерять больным давление бесила Бориса больше всего. Зачем? Ты ж не терапевт!), дежурный хирург Борис Владимирович Зорин сидел, развалившись в кресле перед телевизором в ординаторской и трепался по телефону. Сначала с медсестрой Иркой, которая утром его так умело соблазняла, а сейчас не желала показываться в ординаторской из-за надоедливой Кривулиной, которая ходила туда-сюда то за историями, то приносила анализы, то затем, чтоб что-то спросить. Потом поболтал с двоюродным братом-бизнесменом, торгующим мебелью, в который раз позавидовав его свободному графику. Потом позвонил Кристине.

Она была единственной, кому Борис звонил всегда сам, и всегда якобы по делу. Она работала врачом-гистологом при онкодиспансере и была бывшей Бориной однокурсницей. И в этот раз доктор тщательно продумал свою липовую проблему, с которой попросит помочь коллегу. Неважно, что Кристина Максимовна, замужняя дама с дочерью-второклассницей, догадывалась об истинных намерениях Бориса (переспать с ней он хотел ещё в институте, да не получилось). Для них это было своеобразной игрой: он за ней охотится, изображая просто друга-коллегу-однокурсника-и ещё бог знает кого, на самом деле методично, медленно, но верно, шаг за шагом приближаясь к своей цели завоевать её сердце (не только тело!) А она играет роль неприступной крепости, равнодушной стервы и порядочной жены, и мамы, и ещё бог знает кого, кто никогда не снизойдёт до такого бабника и вообще козла, как Борис. Эта игра продолжалась почти десять лет, и не надоедала обоим. На самом деле, как думал Борис, для неё это просто встряска, развлечение. А для него… Вот это вопрос. Последнее время он стал думать о том, что ему бы хотелось не только овладеть Кристиной, но и влюбить её в себя. Возможно, он и сам любил эту женщину где-то в глубине души. Но признаться он не мог в этом никому и никогда. Особенно себе самому.

– Алло.

– Привет, Кристин. Это я. Ты на работе? – спросил он торопливо.

– Нет, дома. Кто говорит? (Ишь, делает вид, что не узнала).

– Это Борис.

– А, привет. Извини, у меня почему-то твой номер не высветился (Ага, сказки).

– Ну, извини.

– Ты прекрасно знаешь, что у нас нет дежурств. Гистологические исследования не выполняются по ночам и в выходные. (Ну конечно, отчитать поучительным тоном – как без этого?)

– Ладно, я завтра перезвоню.

– Так что ты хотел? (Сама-то хочет продолжить разговор!)

– Ты, наверное, занята?

– Есть немного. Давай ближе к делу (Голос старается пожёстче сделать!)

– Да просто хотел спросить. Наши к вам в лабораторию операционный материал отсылали в ту среду, там трое моих пациентов…

– Со среды всё готово, результаты завтра отошлём. Я сама над этим материалом работала.

– А ты не помнишь, там была папиллома с шеи от Афанасьева, 1951 года рождения? Это мой пациент. Просто я его завтра выписать хочу, а без результата не могу. Ну раз ты не на работе, то номер гистологии не подскажешь…

– Номер исследования не подскажу. Но точно помню, что там не рак.

– Ой, спасибо, Кристин!

– Пожалуйста. Это всё? До понедельника не мог подождать? (Ясно, хочет выставить дураком)

– Не, не мог. Я о своих больных днём и ночью думаю. Очень переживаю.

– Особенно о самых тяжёлых, да? С родинками (Смеётся, прикрыв трубку рукой).

– Не просто с родинками, а с подозрительными на меланому.

– Ври больше! (Та-а-а-к… Официальная часть беседы резко закончилась…)

– Кристин! Ты меня в чём-то подозреваешь?!

– Именно. В том, что тебе нечем заняться. (Раскусила. Хотя нет, просто соскучился…)

– Просто у меня выдалась свободная минутка, я стал планировать завтрашний день, вспомнил, что мне пора койки освобождать, наметил на выписку нескольких пациентов, в том числе Афанасьева, у которого оказалось не готовым гистологическое исследование папилломы. Тогда я вспомнил, что у меня однокурсница работает там, где выполняют эти анализы, и решил, почему бы мне не позвонить и не поинтересоваться. В общем, можно пригласить тебя на чашечку кофе?

– Ты думаешь, после того, что ты устроил на встрече выпускников в том году, я с тобой пойду пить кофе? (Блин, так и знал!)

– А что, собственно случилось в том году? – невозмутимым голосом спросил Борис.

– Может тебе диск с видеосъёмкой торжества прислать, чтоб память освежить? (Вот зараза!)

– Ну подумаешь, за попку тебя схватил нежно.

– При всех!

– Так все ж свои были.

– И знали, что я приличная замужняя дама.

– Я был пьян, и все поняли, что это было случайно!

– Я теперь тебе не доверяю! (Вот врёт, ведь! Сама просила три года назад, чтоб её батеньку прооперировал сам, говорила, что больше никому не доверяет из хирургов нашей клиники).

– Почему?

– Боюсь.

– Так я же на кофе тебя приглашаю. Им не напьёшься. Просто я на следующей неделе в ваших краях буду, могу тебя после работы подождать.

– Нет.

– Как хочешь, уговаривать не буду. Останешься без кофе и дружеского общения. (Вот ещё! Обойдёмся!)

– Мог бы сразу с кофе начать, а не с родинки какого-то Афанасьева.

– Я на самом деле хотел узнать об этом пациенте, а про кофе ради приличия сказал.

– Тогда пока!

– Ты ошибаешься, если думаешь, что я ради того, чтоб с тобой поболтать…

В трубке послышались короткие гудки. Последнее слово осталось за ней как всегда, Борис не успел объяснить, в чём она ошибается. Тем более, что она не ошибалась. Каждый раз, общаясь с Кристиной, Борис про себя комментировал каждую её реплику, искал скрытый смысл в словах. А потом неоднократно прокручивал разговор в голове, пытаясь найти хоть какие-то признаки симпатии с её стороны и заинтересованности в его персоне.

В ординаторскую зашла Кривулина и стала разогревать ужин, одновременно раскладывая по тарелкам разномастные пирожки и докладывая доктору как идут дела в отделении. Борис был голоден и устал. После Саши Руденко с его аппендицитом была ещё одна непростая операция, которую они выполняли совместно с дежурным урологом. Пациентом был мужик пятидесяти двух лет, страдающий шизофренией. Он с целью самоудовлетворения засунул себе в мочеиспускательный канал шариковую руку, которая ускользнула в мочевой пузырь и внедрилась в его стенку, приведя к кровотечению. Вдвоём они делали ревизию брюшной полости, вскрывали мочевой пузырь, извлекали инородное тело и восстанавливали целостность уретры и мочевого пузыря. На это ушло два часа двадцать минут. Хорошо, что Кривулиной не разрешили участвовать в операции, а то б времени ушло гораздо больше, с её медлительностью.

Борис, жуя булочку вдруг подумал: «Какой же я говнюк: одну женщину целую и зажимаю в порывах страсти, другую люблю и донимаю телефонными звонками, третья мне, вон, вкусняшки всякие готовит…» Однако, самобичеванием доктор заниматься не любил, поэтому мысль о том, что он говнюк, быстро растворилась в потоке других, более продуктивных мыслей: о работе, о скором отпуске, о планах поменять свою старенькую «Ниву» на какой-нибудь «Опель» или «Шевроле» и, конечно же о Кристине. Его (?) Кристине…