Леди и Некромант

Глава 5 Леди и приключение

– И вот он мне говорит, куда ты… неразумный человек, – Грен запнулся, верно, в исходном варианте речь нашего некроманта была куда более емкой и выразительной, – лезешь к упырице-то? А я откуда знал, что она упырица? Я ж что видел? Идет дамочка в белом платье… бледна? Так это ныне в моде…

– А когти? – Ричард по-прежнему сидел в дальнем углу.

Забился в кресло.

И давился бутербродом. А на стол смотрел… вот примерно как та несчастная упырица на Грена. Нет, я в жизни упырей не встречала, но подозреваю, что от некромантов они не сильно отличаются.

– Что когти? Я в прошлом году в столице был… чудеснейший город, Ливи, вам доводилось?

– Нет.

– Жаль, непременно должны заглянуть… такая архитектура… а сады! Какие сады… но главное, что в прошлом году в моде были длинные ногти. Магически нарощенные и покрытые синим лаком…

Он повертел в руках вилочку.

Ужин шел своим чередом.

Стол.

Скатерть. Салфетки, которые отыскались в одном из шкафчиков, заваленные кучей пакетов с приправами. И сейчас салфетки неуловимо пахли базиликом и куда явственней – сушеным чесноком. Но эта мелочь не могла испортить настроения.

Неадекватно приподнятого настроения.

Я… я осознавала, что все произошедшее со мной в высшей степени ненормально. Предательство супруга. Убийство. Мир иной… люди и нелюди… и эта машина, которую Тихон гордо именовал октоколесером – язык сломаешь.

Некроманты.

Ужин при свечах, к слову, готически черных свечах, которые тоже отыскались на кухне и вполне себе гармонировали с белым фарфором.

И впору бы в панику удариться или закатить истерику, а я вот… сижу и слушаю истории про упырей.

Не плачу.

Не буду плакать.

Я смеюсь… чему? А чему-то… и слезы, которые из глаз, это от смеха, не иначе… зачем мне плакать? Я ведь жива.

Знаю, что жива.

Что это все – не предсмертный бред, когда время индивидуально и за секунду проживаешь альтернативную жизнь. В фантазии своей или в бреду там я бы выбрала жизнь иную, более… типичную, что ли? Уютную… а в этом фургоне уют наводить и наводить.

– Оливия?

– Извините. – Я встала из-за стола. – Мне… мне бы на воздух.

Леди не плачут.

Во всяком случае, на людях. И пусть люди эти внимательны и, полагаю, за истерику меня не упрекнут, но… я все одно не могу, а если и дальше сдерживаться стану, то меня попросту разорвет.

Я аккуратно разложила салфетку на спинку стула.

И вышла.

За ширму.

Но тонкая ткань – шелк? – не способна была укрыть меня от взглядов. Дверь отворилась беззвучно.

Хорошо.

Вечерний воздух был прохладен. Небо… небо черничного оттенка. И солнце с прозеленью. Смутные очертания городка, до которого мы не добрались по непонятной мне причине.

Лесенка оказалась удобной.

Прочной.

Дорога… холодной, и я вспомнила, что так и не нашла себе обуви. Острый камушек тут же впился в пятку. И эта мелочь, в общем-то ничтожная по сравнению со всем, что сегодня случилось, стала последней каплей.

Я разревелась.

Я плакала, захлебываясь слезами, глядя на зеленое солнце и спутника его, который налился алым цветом…

Как долго?

Не знаю. Может, минуту, может, час. Время смыло слезами. Когда я очнулась, обнаружила, что сижу, прижавшись спиной к холодному колесу. Зеленое солнце почти исчезло за горизонтом, а спутник его повис алой бусиной.

Я замерзла.

И кажется, нарыдалась до хрипоты.

И глаза, думать нечего, заплыли… и если вернуться сейчас, не избежать расспросов, а ко внятному диалогу я была морально не готова.

Надо собраться с силами.

Надо…

И я обняла себя. Летняя ночь прохладна, но, глядишь, не окоченею. Приду в себя и вернусь… мне всего-то надо минуту-другую, чтобы окончательно успокоиться…

Всхлип раздался где-то рядом. Тоненький и жалобный.

Я повернулась.

Никого.

Но ведь… или послышалось? Может, местная птица какая рыдать изволит? Или…

Всхлип повторился.

– Эй, – осторожно окликнула я, вглядываясь в тени. А их в подбрюшье машины было изрядно. – Кто здесь?

Вновь всхлипнули…

– Выходи, я не обижу…

Плакал ребенок. Несомненно. И где-то рядом… только где?

Я наклонилась, заглянув под вагончик, хотя отдавала себе отчет, что под этим вагончиком ребенок не поместится. Да и как он забрался бы?

И откуда взялся?

Откуда бы ни взялся, но ребенок был. И плакал.

– Я не обижу, честное слово…

Теперь плач доносился со стороны поля, отделявшего нас от города. И я решительно встала. Ребенок был. Я слышала.

– Ты где?

Рядом.

– Ты заблудился? Не бойся… я не причиню тебе вреда…

Я с трудом продралась через узкую полосу придорожного кустарника. Запоздало подумалось, что стоило бы на помощь позвать, все же втроем – на Ричарда я не рассчитывала – искать потерявшегося ребенка было бы проще, но не возвращаться же?

– Иди ко мне. Мы отвезем тебя домой… обещаю!

Я огляделась.

Поле… обыкновенное поле… пшеница волнами ходит, хотя ветра и нет. А она перекатывается, шелестит, кружит. Колосья тонкие касаются рук.

Щекотно.

И страшновато.

Вспомнилась история с упырем, и… и я ничего не знаю об этом мире.

– Эй…

Горло перехватило. Откуда здесь ребенку взяться? До города еще миль десять, как Тихон сказал, выбирая место для стоянки. Нет, если по полю, оно быстрее будет… и если ребенок есть, почему он не выходит?

– Ты где? – я сделала шаг назад.

Октоколесер возвышался серебристою громадиной и ныне гляделся родным, близким. Я ведь не убегаю. Я лишь позову на помощь. И если ребенок действительно заблудился… точнее, если это заблудился действительно ребенок, то мне помогут его отыскать и…

Я увидела ее.

Девочку в белом платьице.

Я готова была поклясться, что секунду тому не было ни ее, ни огромного валуна, на котором эта девочка сидела. Она забралась на камень, поджала коленки к груди, обняла себя…

– Эй, – я отступила.

Девочка мазнула ладонью по лицу и повернулась ко мне.

Я отчетливо видела личико ее, с чертами тонкими и изящными. Светлые волосы, заплетенные в две косички. И банты в этих косичках. И пышное платье из какой-то легкой ткани… и даже туфельки атласные, бисером расшитые.

Она была красива.

Слишком красива.

И платье это… мое всякий вид потеряло, хотя я и старалась быть с ним аккуратней… а она…

Девочка еще раз всхлипнула и уставилась на меня. Черные глаза. Яркие такие. Никогда не видела настолько ярких… и надо бы разглядеть поближе… если подойти, я пойму, человек ли она. Нет, конечно же человек.

Человеческий ребенок.

Она заблудилась.

Ей страшно.

Плачет.

Мое сознание словно бы раздвоилось. Одна часть меня требовала немедленно повернуться и бежать изо всех ног к октоколесеру, глядишь, и получится спастись от хитрой твари. Другая не находила в себе сил противиться наведенному желанию заглянуть в черные глаза.

И я шла.

Медленно.

С трудом переставляя ноги. И ноги эти не гнулись. Я чувствовала себя куклой, которую неведомый кукловод терпеливо и спокойно вел к цели.

Девочка всхлипнула. И из черного глаза выкатилась крупная слезинка. Она пролетела по щеке и была поймана длинным раздвоенным языком, который скользнул по губам. А губы растянулись в дурном подобии улыбки. И чем ближе я подходила, тем явственней становилась нечеловеческая сущность девочки.

Слишком тонкий нос.

Вывернутые широкие ноздри.

Тяжеловатые надбровные дуги и синюшная сеть сосудов на запавших щеках. Треугольные зубы, которые тварь и не собиралась прятать. Зачем? Добыча не ускользнет.

Она близка.

И близость будила голод, заставляла нетерпеливо ерзать на камне, изнывая от желания скорей вонзить зубы в горло.

Меня мутило.

И тварь мутило.

Но меня от отвращения, а ее – от голода… и, наверное, в этом было что-то извращенное, но я даже сочувствовала ей, запертой в этом круге. И когда холодная пятерня вцепилась в руку, я смиренно закрыла глаза. Вот и все. Конец приклю- чениям.

Острые когти пробили кожу…

…раздался оглушительный визг, громыхнуло – я вяло удивилась, что громыхнуло так близко. В лицо плеснуло чем-то теплым, но явно не водой… а потом щеку обожгла пощечина.

И я открыла глаза.

– Очнулась, идиотка? – осведомился Ричард, меланхолично дожевывая колосок.

Я кивнула.

И потрогала лицо. И на руки посмотрела.

И даже умудрилась не заорать, сообразив, что покрыты те черною липкою жижей. Я просто вновь зажмурилась и упала.

В обморок.