Глава 2

Пути ученых, как и пути Господа Бога, чье существование «толстолобики» официально опровергают, так же неисповедимы. По крайней мере, для подопытных кроликов вроде меня. Предоставив фору Асу, Грободел тем не менее не стал помогать Непоседе. Даже несмотря на то, что он, в отличие от более матерого соратника, действительно нуждался в поблажке наших арбитров.

Авиаботы безучастно взирали с небес, как я подбираю очередной камень – на сей раз увесистее и убойнее прежних, – и направляюсь с ним к недобитому камикадзе. Он очнулся, но еще толком не оклемался и стоял на четвереньках, собираясь с силами и явно планируя возобновить бой. Задержись я на минуту-другую, и Непоседа, глядишь, поднялся бы с четверенек на ноги. Однако что толку? Встать бы он встал, но достойный отпор уже вряд ли бы мне дал. И в итоге снова плюхнулся бы ничком на обледенелые камни, чтобы уже никогда с них не подняться.

– Ничего личного, приятель, – произнес я, приближаясь к жертве с пудовым булыжником на плече. – Ни я, ни ты не виноваты в том, что здесь очутились. Просто сегодня одному из нас повезло больше, а другому – меньше. Поэтому не обессудь. Поверь: на твоем месте я бы тоже на тебя не обиделся…

Что вы сказали, прошу прощения? «Какой кровожадный цинизм!», «А как же милосердие и человеколюбие?» «Где мой гуманизм, который отличает высшее существо – человека, – от животных?»

Все понятно. Дайте-ка угадаю: с вами, в отличие от большинства здесь присутствующих, мы встречаемся впервые, верно?

Как я это узнал? Нет, не потому что у меня хорошая память на лица. Дело в другом: бескомпромиссные сторонники гуманистических взглядов до конца моих историй попросту не досиживают. И тем более не приходят слушать их впоследствии. Уж больно коробят хронического человеколюбца те принципы, которых я придерживаюсь с тех пор, как поклялся не дать себя прикончить ни в Пятизонье, ни за его пределами. Ведь там, за Барьером, у меня остались жена и дочь, которые вот уже пять лет вынуждены скрываться от охотников за моими алмазами. И к которым я поклялся однажды вернуться. Сразу, как только избавлюсь от своего проклятия и вновь стану полноценным человеком, способным жить вдали от питающих моего паразита энергией гиперпространственных аномалий.

Но вы задали вопрос, и мне придется на него ответить. Где, черт побери, мой гуманизм? Так вот же он, прямо перед вами. Весь, как на ладони. Чистейший, неразбавленный гуманизм высшей пробы. Без примесей каких-либо предательских сомнений и двусмысленности…

В упор не видите? Тогда следите за мыслью.

Из двух выживших на этот час противников на базу возвратится только один. Или, в худшем случае, никто. Иных вариантов нет. В «Светоче» всем заправляют военные, а порядки у них железные и оспариванию не подлежат. Согласно подлинно гуманистическим убеждениям, жизни всех людей на планете имеют равнозначную ценность, и потому нет принципиальной разницы, кто сегодня выживет: я или мой противник. Но человеколюбие-то – штука субъективная. Оно не существует в отрыве от человека и не может быть направлено ни на кого другого, кроме человека. И опять-таки без разницы, на какого, ведь все мы равны, помните? Вот почему сейчас, при изначально одинаковых условиях моего выбора, для меня будет гуманнее спасти того из нас, к кому лично я испытываю наибольшую симпатию и уважение.

То есть, конечно же, я спасу себя.

Как видите, я вам не соврал: все очень гуманно и справедливо.

«Ага! – потирает руки мой слушатель-гуманист, заметив, как ему мнится, прореху в моей кристально честной логике. – А вот если бы, например, на месте этого несчастного, кому ты собрался размозжить голову, оказался ребенок? Что тогда?»

А ничего. Ваше «если бы» – это лишь никчемные, высосанные из пальца домыслы. За действия Мангуста в ваших фантазиях я – настоящий Мангуст – не несу решительно никакой ответственности. Мы с вами говорим о реальном сегодняшнем положении дел. А оно таково, что никакого ребенка здесь нет и быть не может. При всей жестокости «Светоча» втягивать в свои эксперименты детей ему и в голову не пришло. Равно как и у меня не хватило воображения представить такую немыслимую ситуацию. И заметьте: это не мне, не «толстолобикам», а вам не терпится взглянуть, как повел бы себя Алмазный Мангуст, столкнись он вдруг на этой кровавой арене с ребенком!

Ну и кто из нас – я или вы – может считаться после этого наиболее гуманным человеком?..

Впрочем, за нашими философскими спорами мы здорово отклонились от темы. Виноват. Немедленно исправляюсь и возвращаюсь к нашему повествованию…

Дабы раз и навсегда разрешить печальную участь смертника, я не стал ломать ему руки и ноги, а просто сорвал с него шлем. Все, что мне после этого оставалось, это хорошенько размахнуться и обрушить камень на макушку стоящего на четвереньках врага…

Перехватившись за края продолговатого булыжника, я набрал полную грудь воздуха, занес свое карательное орудие над головой Непоседы и…

Коварство переломных моментов в нашей жизни состоит в том, что порой они происходят столь внезапно, что мало чем отличаются от того же удара камнем по голове. Нечто подобное я сейчас и пережил. И в итоге вышло так, что это я фигурально огрел себя по лбу собственным булыжником. А Непоседа, напротив, сумел его избежать практически за миг до своей смерти.

– …твою мать! – вырвалось у меня в сердцах вместе с резким, сопровождающим мой удар выдохом. Но в этот же миг я поневоле отшагнул назад, и камень упал не на темя жертвы, а прямо перед ней. Смертник поморщился от брызнувшей ему в лицо слякоти и вытаращился на булыжник так, словно я швырнул наземь не его, а бриллиант аналогичной величины.

– У-у-у! – прогудел при этом Непоседа и ткнул в камень указательным пальцем. – У-у-у… блин!

Вообще-то, внешне мой булыжник походил не на блин, а скорее на хлебный батон. Но спорить со смертником по поводу не принципиального для нас обоих разногласия я не стал. Вместо этого с изумлением и нескрываемой радостью воскликнул:

– Жорик! Сукин ты сын! Какого хрена ты здесь делаешь?!

– А? – переспросил… или, вернее, просто акнул мой невесть откуда взявшийся напарник, переведя немигающий взгляд с булыжника на меня. – Кто… Жо… блин?

Никакой ответной радости в голосе Дюймового не слышалось. Да и в глазах не было даже намека на то, что он меня узнал. Черный Джордж смотрел на меня с тупым овечьим безразличием, без присущей камикадзе ярости, и в драку больше не лез. Вот только нужно ли этому радоваться, пока неясно.

Вместилище и без того невеликого ума Жорика, как и головы прочих хряковских смертников, подверглось капитальной промывке. Причем последнее вмешательство извне в скрипучую работу Жорикового мозга было на порядок серьезнее тех, которые этот парень претерпел на службе Ордену Священного Узла. По крайней мере, Командор Хантер и прежний наставник Дюймового, ныне покойный узловик Ипат лишь дурили этого простака, превратив его в свою марионетку, но отнюдь не в олигофрена. «Светоч» шагнул в этом плане гораздо дальше. Чем он воздействовал на сознание Жорика – гипнозом, психотропными препаратами или еще какой зомбирующей дрянью, – понятия не имею. Но выглядел бедолага донельзя беспомощно и жалко.

Хотя его беспомощность – это, судя по всему, уже моя заслуга, а не «Светоча». Огрев бывшего напарника по шлему булыжником, я явно сбил заложенную в камикадзе боевую программу. Отчего тот больше не набрасывался на меня, брызжа в бешенстве слюной. Но и перезагрузить мозг Черного Джорджа, вернув парню здравый ум и твердую память (в смысле, настолько здравые и твердые, какими они были у него прежде), мне не удалось.

Утратил ли Дюймовый разум безвозвратно? Кто знает. Но, с другой стороны, работа, на которую Грободел рекрутировал Жорика вопреки его воле и заключенному со мной договору, не требовала от сталкера ни особого умственного напряжения, ни нужды запоминать все, что он тут делал. При всей моей жалости к этому неплохому в прошлом парню приходилось признать: сегодня безумие для него – скорее благо, нежели проклятие. Ведь, если верить Церкви, все блаженные так или иначе попадают в рай, ибо они не ведают, что творят, даже если творят откровенное зло.

– Черный Джордж! – сострожился я в надежде, что мой грозный голос пробьет покосившийся, но все еще устойчивый ментальный барьер, возведенный «толстолобиками» в голове у Жорика. – Хорош придуриваться! Вставай!.. А ну встать, кому говорят!

– Чер… Джо… тать! Блин! – встрепенувшись, пролепетал бедолага. И… подчинился, взявшись неуклюже, но весьма целеустремленно подниматься с четверенек!

Ай да я, ай да молодец! Не имея ни опыта работы с сумасшедшими, ни вообще медицинского образования, так быстро установить контакт с одним из них! Надо же, четвертый десяток разменял, а все еще продолжаю открывать в себе всевозможные таланты!

Правда, ликование мое продлилось недолго и сошло на нет еще до того, как Дюймовый оказался на ногах. Стоило лишь мне взглянуть на авиаботы, о коих я на радостях ненароком позабыл, и меня вновь охватило уныние, а продрогшее тело сразу вспомнило о холоде.

– Эй, Хряков! Будь ты проклят, лживая гнида! – воззвал я к небесам, глядя в нацеленные на меня оттуда объективы видеокамер. Радость от нечаянной встречи с напарником быстро переросла во мне в лютую, под стать усиливающемуся бурану, ярость. – Ты ведь дал мне клятву, что мои друзья получат амнистию и уедут отсюда за Барьер свободными! Я свою часть нашего договора выполнил?! Выполнил! А ты, тварь, вот так, значит, решил со мной поступить?! И как это прикажешь понимать?!

Я гневным жестом указал на Жорика. Но его на прежнем месте уже не было. Зато за спиной у меня выросла зловещая, растопырившая руки тень.

Вот паскудник! Стоило мне лишь на миг отвлечься, как этот псих тут же вышел из-под моего контроля. А вой ветра и мельтешение снежных хлопьев позволили Дюймовому незаметно подкрасться ко мне сзади.

Вмиг забыв о Грободеле, я обернулся и едва успел увернуться от двух пятерней, что спустя миг грозили сомкнуться у меня на горле. Хорошо, что Дюймовому не хватило ума подобрать и метнуть в меня мой же камень, а иначе все обернулось бы куда хуже.

– Старый трюк, Жорик! – процедил я сквозь зубы, уклоняясь от второй, столь же неуклюжей, но не менее энергичной атаки. – Мы с тобой этот урок уже проходили! Забыл, что ли, как вверх тормашками на столбе болтался, рыцарь недоделанный?

Черный Джордж издал в ответ короткий, утробный рык, который можно было трактовать и как «да», и как «нет». Я же, не дожидаясь, когда противник возобновит атаку, подскочил к нему и с ходу, что есть мочи зарядил ему кулаком в скулу.

Будь на голове сталкера шлем, я бы попросту сломал о него руку. Но, поскольку голова психа была сейчас непокрыта, мой удар возымел именно тот эффект, на какой я рассчитывал. Получив по морде, увалень взмахнул руками, попятился, но потерял равновесие и грузно плюхнулся задницей на подмерзшую слякоть. После чего так и остался сидеть, протянув ноги и тряся ушибленной головой, чье содержимое было взболтано мной за сегодня уже повторно.

Агрессивный настрой Дюймового опять иссяк. Но, наученный опытом, теперь я не впал в заблуждение при виде этого коварного спокойствия. Однако и добивать Жорика, дабы избавить его от страданий, пока не спешил. Во-первых, потому что он вовсе не походил на страдальца. А во-вторых, все-таки мы с ним успели на пару не один пуд соли съесть, чтобы вот так, хладнокровно, лишить этого простодушного балбеса жизни. Пусть пока поживет. Тем более что для обуздания его агрессии, как выяснилось, не так уж много и надо.

Однако не успел я потереть отбитые костяшки кулака, как произошло еще кое-что. И это «кое-что» шло вразрез с моими планами даровать Черному Джорджу пощаду.

– Убей его, Хомяков! – Небеса, к которым я только что взывал, соизволили наконец-то откликнуться. Голос полковника Хрякова доносился из динамиков авиаботов и был как всегда резок и суров. – Сверни сосунку шею, и на сегодня твои мучения прекратятся! Вертолет не прилетит за тобой до тех пор, пока ты не завершишь эту миссию согласно протоколу!

– А не пошел бы ты в задницу, хрен собачий, со своими миссиями и протоколами! – вновь вскипел я. Не забывая, разумеется, следить вполглаза за неблагонадежным Жориком. – Ты нарушил наш договор, поэтому можешь считать, что отныне он недействителен! Всю зиму я только потому и позволял вам изгаляться надо мной, чтобы вы отстали от моих товарищей и больше их не трогали! И в итоге я, по вашей же прихоти, должен одного из них казнить? Да вы вконец рехнулись?!

– С каких это пор у нас принято давать клятвы и заключать договора с подопытными крысами? – как ни в чем не бывало ответил Грободел. – Можешь думать что угодно и обвинять нас в чем угодно, Хомяков, только это ни на йоту не приблизит тебя к горячему душу и ужину. Или добивай противника и возвращайся, или оставайся там и замерзай насмерть. Твоя жизнь будет интересовать нас до тех пор, пока ты сам не утратишь желание за нее бороться. Так что цепляйся за нее зубами и ползи вперед по трупам! Или иначе через пару часов мы вырежем из тебя алмазы, а бесполезные ошметки твоей плоти вышвырнем на помойку! Решать тебе! Я все сказал! Конец связи!

Услыхав столь безапелляционное заявление, я задохнулся от бессильного негодования. Только тут до меня дошло: и моя неожиданная встреча с Жориком, и наплевательство Хрякова на наш с ним договор, и полковничий цинизм – все это тоже часть научного эксперимента. Вписанный в его протокол новый, не опробованный ранее пункт, меняющий научную стратегию «Светоча».

Не достигнув нужного результата простым путем, – стравливая меня не на жизнь, а на смерть с матерыми убийцами, – «толстолобики» решили зайти с другого фланга. А что, тоже любопытный вариант: повергнуть испытуемого в шок и ярость, обратив в полное ничтожество и официально низведя его до уровня подопытной крысы. Гнев гневу рознь. Кто знает, вдруг, загнанный в угол, я впаду в дикое безумие, и во мне проснутся-таки те аномальные качества, которые ученым так и не удалось за три месяца пробудить.

Пробудить не пробудили, но сегодняшним своим вероломством «толстолобики» и впрямь разъярили меня как никогда прежде. И потому за бурным потоком адресованных Грободелу проклятий я поначалу не разобрал, что пробурчал сидящий неподалеку Дюймовый. Это было первое его слово, сказанное с момента нашей последней стычки, что, естественно, не могло не привлечь мое внимание.

– А ну-ка повтори! – потребовал я, уловив в бормотании психа вроде бы знакомое сочетание звуков.

– Динара, – послушно произнес тот, покачав головой. Речь его звучала теперь гораздо увереннее и разборчивее, нежели после первого пережитого им удара по голове.

– Что с Динарой? – поинтересовался я, хотя предчувствовал: вряд ли судьба Арабески сложилась удачнее мученической доли Черного Джорджа.

– Ушла… Навсегда, – вымолвил он, продолжая безостановочно качать головой, словно китайский болванчик. – Без меня… Блин!

– Как это случилось? – помрачнев, продолжил я допрос. Глупо, конечно, верить словам сумасшедшего. Но в его голосе сквозила отнюдь не наигранная печаль, и значит, все сказанное им вполне могло являться правдой.

– Ушла навсегда. – На сей раз смысл моего вопроса до Жорика явно не дошел. – А я остался… Один… И скоро умру!

– Блин!.. Ты считаешь, мне здесь светит стать долгожителем? – Я задумался. Любопытно: а ведь он сказал «скоро умру», а не «тоже скоро умру». Разговаривай я с нормальным человеком, отсутствие в его ответе этого ключевого союза многое расставило бы на свои места. Но делать твердые выводы на основе Жориковых причитаний было нельзя.

Кроме, пожалуй, одного: мой кулак повлиял на связность его речи благотворным образом…

О, да, знаю, о чем вы сейчас подумали! И меня посетила аналогичная мысль: попробовать окончательно вправить напарнику вывих мозга еще парой-тройкой терапевтических зуботычин. Но то, что выглядело логично в теории, на практике могло обернуться совершенно непредсказуемо. Сомнительная это методика – чинить молотком заглючивший процессор. Даже если такое радикальное вмешательство даст поначалу нужный эффект, где гарантия, что следующий удар не аннулирует достигнутый результат? Или того хуже – не нанесет высокоточной технике гораздо больший урон?

А впрочем, что мы – потенциальные покойники – сейчас теряем?

Я вгляделся в слегка просветлевшее, но все еще отрешенное лицо Черного Джорджа. Бедолага! Прошел со мной плечом к плечу огонь и воду – и такой бесславный финал! Не в русских это традициях, чтобы Иванушка-дурачок превращался под конец сказки вместо царевича в полного дебила, а затем склеивал ласты…

Ладно, так и быть – двинем ему из сострадания по башке еще разок. Как говорил горячо любимый шеф одного киношного бандита: будем бить аккуратно, но сильно. Всего один разок! Ну а там поглядим, какой из меня мозгоправ. И если хреновый, значит, придется от психотерапии сразу переходить к эвтаназии. Науке, в которой я уж точно не оплошаю…

– Динара ушла, – повторил Дюймовый, уныло таращась на носки своих ботинок. Я же в этот момент, стиснув для удара кулак и избегая резких движений, осторожно заходил пациенту за спину. – Ушла с ними! Навсегда! Они ее заставили! Они!

Сталкер поднял руку и указал на авиаботы. Оба летающих соглядатая снизились и, зависнув рядом друг с другом, навели на нас пулеметы, словно ожидающая приказа «Пли!» расстрельная команда. Наверняка «толстолобики», следящие за нами через объективы камер, заключили между собой пари, чем завершится сегодняшний эксперимент. Азартная складывалась игра, учитывая, что я сам понятия не имел, каким выдастся ее финал.

– Силой заставили! Сволочи! – продолжал Жорик. И, немного помолчав, резюмировал: – Убить вас мало! Блин!

Сказано это было по-прежнему унылым, спокойным тоном. И кто бы мог представить, насколько обманчивым оказалось Жориково спокойствие! Мгновение – и парня будто подменили. Он вскочил с земли с такой решимостью, что когда я бросился к нему, дабы угомонить, он толчком отшвырнул меня назад на несколько шагов.

Поскользнувшись, я прокатился голой спиной по застывшей слякоти, после чего, завывая от боли, сделал обратный кувырок и снова очутился на ногах. Три секунды, и я опять готов к бою. Что мог успеть за столь малый срок Дюймовый? Думаете, ничего? Как бы не так! Чертов псих умнел прямо на глазах. И когда я схватил первый подвернувшийся под руку камень, сталкер уже держал наперевес куда более весомый контраргумент. Такой, против которого мой булыжник выглядел просто смехотворно.

Импульсная картечница «Мегера»! Та, с которой Грободел выпустил Черного Джорджа на арену и которую он выронил, когда впервые схлопотал от меня по голове. Однозарядное ручное орудие, оно сполна компенсировало свою низкую скорострельность немереной мощью и обширным сектором поражения. Идеальная пушка для зомбированного сталкера, утратившего навыки прицельной стрельбы и тактического мышления.

Отбросив вмиг ставший бесполезным камень, я метнулся за ближайший обломок скалы, хотя и сознавал: выстрел «Мегеры» шутя обратит его в крошево, а меня – в разбросанные по льду ошметки. Оставался один шанс: разъяренный псих утратит самоконтроль и пальнет сгоряча куда-нибудь в другую сторону.

Я уже не раз сетовал вам на то, что в Пятизонье мои желания сбываются крайне редко. Да и те, что сбываются, не всегда соответствуют возложенным на них надеждам. Но, как бы то ни было, порой и для меня звезды выстраиваются на небе в удачный порядок. И тогда происходит чудо: я вытягиваю из колоды козырного туза, который позволяет мне переломить ход, казалось бы, проигрышной партии в свою пользу.

Дюймовый не выстрелил по глыбе, за которой я прятался. Как выяснилось, его новый всплеск агрессии был вообще направлен не на меня, и на уме у Жорика зрело совсем иное злодейство.

Являлось ли это следствием второго перенесенного им удара по голове? Или причиной описанного далее события послужили нахлынувшие на парня горестные воспоминания, сумевшие вернуть его к реальности через эмоциональное потрясение? Трудно сказать – я ведь не психиатр. Но так или иначе, а сейчас передо мной вскочил с земли и схватился за картечницу уже не хряковский камикадзе, а практически тот самый Черный Джордж, какого я прежде знал. И стоять в этот миг у него на пути я бы не советовал никому.

Само собой, надзирающие за нами авиаботы были вовсе не они — те самые негодяи, которые, по словам Дюймового, разлучили его с Динарой. Но именно на них – железных пособников Центра – он обрушил свой праведный гнев. Град картечи врезался в летающих роботов, превратив один из них в груду рваного металла, а второму лишь оторвав правую турбинную консоль. Что, в общем-то, тоже было фатальным повреждением. Реактивная струя, бьющая из уцелевшей мини-турбины, закрутила потерявшего равновесие летуна, и он, выписав в воздухе крутой зигзаг, грохнулся на скалы. После чего стал неотличим от растерзанного картечью собрата, чьи останки рухнули неподалеку от него мгновением раньше. Две оранжевые вспышки полыхнули в белой пелене бурана, но не погасли окончательно, а превратились в чадящие, ревущие на ветру костры. Которым предстояло гореть до тех пор, пока огонь не сожрет все разлитое авиаботами топливо.

А Черный Джордж опустил «Мегеру», да так и остался стоять в этой позе, глядя в молчании на содеянное им безобразие.

Перезаряжать оружие он не спешил, и я, осмелев, выбрался из-за камня и настороженно приблизился к ботоубийце. Тот заметил мое присутствие, обернулся, выронил картечницу и, недоуменно наморщив лоб, осмотрел меня с ног до головы. Теперь взгляд у Жорика был не угрюмо-отрешенный, а самый что ни на есть живой и наполненный хорошо знакомым мне глуповатым простодушием. Тем, что в былые времена никогда не сходило у него с лица и являлось по сути исчерпывающей характеристикой этого раздолбая.

– Геннадий Валерьич? – неуверенно осведомился Дюймовый. – Это… точно вы?

– А что, без смокинга я на себя уже не похож? – задал я встречный вопрос, пританцовывая от холода и растирая руками закоченевшее тело. – Ну извини! Кабы знал, что встречу здесь старого друга, оделся бы поприличнее.

– Да, это – вы, – прекратил сомневаться Жорик, видимо, решив, что вряд ли обычная галлюцинация стала бы говорить с ним в таком тоне. – Честное слово – вы! И-эх, блин!.. Здорово!.. Как же я рад вас видеть!

– А я-то как счастлив, что ты наконец-то пришел в себя! Так счастлив, что прямо обнял бы тебя, балбеса, да боюсь, к твоим доспехам примерзну, – в свою очередь, порадовался я, пожалуй, первой хорошей новости за очень долгое время. – Каюсь: думал, ты из своей нирваны больше не вынырнешь. Хотел грешным делом тебя уже того… Ну, ты понимаешь… А, забудь про эти мелочи! Лучше скажи, как себя чувствуешь? Голова не болит? В ушах не звенит? Галлюцинации не докучают? Желания задушить меня больше нет?

– Задушить?! Вас?! За что?! – изумился Жорик. Конечно же, искренне – лицемерить и притворяться этот простак никогда не умел. А затем, озадаченно нахмурившись, посмотрел на свои руки и с опаской поинтересовался: – А почему вы спрашиваете? Я что… и правда пытался?

– Ерунда! Всего один раз и то, как видишь, неудачно. Дело житейское, с кем не бывает? Или, полагаешь, я от тебя пощечинами отбивался? – отмахнулся я, косясь на горящие останки авиаботов. Столько тепла пропадает зазря! И совсем рядом! Какой восхитительный соблазн! Воистину, надо быть Снежной Королевой или Дедом Морозом, чтобы устоять против такого искушения. – Ладно, сгребай свои манатки и айда к огню. Продрог я совсем, зуб на зуб не попадает. К тому же нам с тобой надо еще кое-какие дела обмозговать, пока чистильщики не вернулись.

– Чистильщики? – вздрогнув, переспросил Дюймовый и начал испуганно озираться.

– Ну да, – подтвердил я, продолжая ежиться и стучать зубами. – Не думаешь же ты, что, сбив два авиабота-надзирателя, мы сразу получили вольную? Нет, Черный Джордж, за истинную свободу тебе и мне придется еще побороться. Однако у меня есть мыслишка, как нам с тобой не дать себе подохнуть. Но сначала – срочно к теплу! Хотя бы на полминутки! А то, кажется, у меня уже не только пальцы, но и мозги смерзлись.

И я, будучи не в силах сопротивляться манящим отблескам пламени, припустил к ближайшему костру…

Вот он, истинный, ни с чем не сравнимый кайф! Очень жаль, что им нельзя наслаждаться вечно. Но и такое мимолетное блаженство – прямо как райский оазис посреди бескрайнего ледяного ада. А метель усиливается, и очередной оттепели в ближайшие час-полтора явно не предвидится. Впрочем, оно и к лучшему. Авантюру, которую я задумал, гораздо удобнее провернуть в непогоде и сумерках, которые как раз начинали сгущаться над Крымом.

– А что случилось с вашей одеждой? – полюбопытствовал Жорик, присоединяясь ко мне, стоящему у костра и поворачивающемуся к огню то одним, то другим боком. – Надеюсь, это не я вам ее изорвал?

– Нет, не ты, успокойся, – ответил я. – Это Хряков меня таким образом всю зиму в черном теле держит. Ни ты, ни твой дебил-соратник на мое целомудрие, к счастью, не покушались. Хотя что там у вас на уме было, я понятия не имею. Со «Светоча» взятки гладки – он мог вам и такую программу в мозги вшить… Кстати, что случилось с Динарой? Надеюсь, она жива? Ты вроде бы сказал, что чистильщики куда-то ее насильно отправили. Куда именно?

– Когда это я вам такое говорил? – округлил глаза сталкер.

– Сразу после того, как попытался меня придушить и получил по морде, – напомнил я. Но, всмотревшись в честные, удивленные очи простофили, понял, что мой вопрос поставил его в тупик. – Постой-ка! Да ты хоть помнишь, как впал в ярость и сбил вот эти авиаботы?

– Как сбил – помню, – признался Дюймовый. – Как разозлился на чистильщиков, тоже помню, но смутно, словно в тумане. А вот почему я на них разозлился и как вообще здесь очутился – уже не припоминаю. Простите, Геннадий Валерьич. Это плохо? Я вас подвел? Теперь мы все умрем?

– Мы так и так рано или поздно умрем. Но пока у нас есть силы и зубы, значит, будем брыкаться и кусаться, – глубокомысленно заметил я и, немного подумав, решил подступиться к дырявой памяти напарника с другого фланга: – Ну хорошо, а момент, когда ты перестал себя контролировать, помнишь?

– То есть день, когда мне начали колоть в шею зеленую дурь, после чего меня стало не по-детски плющить? – оживился Черный Джордж.

– Да, именно так, – кивнул я, хотя и не был уверен, что мы с напарником ведем речь об одном и том же событии.

– А какое сегодня число? – вновь поинтересовался он.

– Хороший вопрос, дружище. – Теперь я был загнан в тупик. – Сейчас, по всем предпосылкам, первая декада февраля. Но могу и ошибаться. В лабораториях, где меня держат, нет ни часов, ни календаря.

– Первый укол мне сделали примерно через две недели после Нового года, – поскребя макушку, припомнил Дюймовый. – Это совершенно точно. В изоляторе у нас с Динарой была возможность обмениваться записками, и она всегда знала правильную дату.

– Ушлая малышка, – пробормотал я под нос. – Узнаю пройдоху-Арабеску. Везде, даже в тюрьме, с комфортом устроится. И под каждым ей кустом здесь готов и стол, и дом.

– При чем тут кусты? На что это такое вы намекаете? – вдруг насупил брови Жорик и посмотрел на меня с откровенным недружелюбием.

Надо же! Весьма показательная, между прочим, реакция. Особенно если вспомнить, как эти две крайне противоречивые личности сдружились в ходе наших поисков Мерлина. Да, похоже, многое изменилось в отношениях Арабески и Черного Джорджа с тех пор, как я видел их в последний раз. Любопытно, о чем таком они писали друг другу в своих тюремных записках?

– Остынь, Жорик, – попросил я, дав себе зарок впредь воздерживаться от подобных комментариев. – Ни на что я не намекаю – просто к слову пришлось. Неудачная цитата, согласен… Так что там насчет уколов, какие тебе ставили в последние две или три недели?

– Значит, февраль, говорите? Н-да… Прямо в толк не возьму, когда успело так много времени пройти. – Озадаченный Дюймовый пожал плечами. – Для меня все эти дни, будто сон, пролетели. Причем чем дальше, тем я в него все глубже и глубже проваливался… А затем бац! – резкое пробуждение! Будто кто-то меня во сне несколько раз пребольно ущипнул. И я на этого шутника так разозлился, что вскочил с кровати и сразу же спросонок в драку полез. «Ну все, достал! Конец тебе, урод!» – примерно такие мысли у меня тогда были. После чего шары продрал и вижу: горящие авиаботы с неба падают, а в руках у меня – картечница… Потом-то я прочухался, но все равно, даже сейчас перед глазами все словно не наяву. Смутно верится, что я и вы стоим сейчас здесь и разговариваем… А что, я во сне… ну, то есть под кайфом, вам про Динару все прямо так и сказал?

– Совершенно верно. Почти слово в слово. И не похоже, чтобы ты бредил. Очень уж связные и горькие были твои откровения.

– Странно. Ни хрена не помню и не врубаюсь, откуда я мог это взять… Хотя если напрячь мозги… Хорошенько напрячь!..

Черный Джордж уставился на огонь и взялся тереть ладонью наморщенный лоб, очевидно, подстегивая тем самым стартовавший за ним мыслительный процесс. Усердие, с которым сталкер предался воспоминаниям, было столь велико, что казалось, будто я даже слышу, как в голове у Жорика что-то бурлит, поскрипывает и потрескивает. И хотя все эти звуки издавали пылающие останки авиабота, я все равно забеспокоился. Опасное это дело: включать мозги после долгого бездействия и тут же переводить их в форсированный режим работы. Особенно, если раньше напарник пользовался ими лишь от случая к случаю. Того и гляди, перегорят, а перегоревшие мозги – это вам не лампочка; их из черепной коробки не выкрутишь и на новые не заменишь.

– Короче, мыслитель: хватит пар из ушей пускать! – не выдержал я, замаявшись глядеть на Жориково самоистязание. – Крышка вон на котелке уже дребезжит! Сорвет ее не ровен час, и что тогда прикажешь с тобой делать? Да и хватит уже расслабляться – пора за работу! Вертолеты с чистильщиками наверняка вот-вот с базы вылетят, а мы еще тут топчемся.

– Записка! – вдруг встрепенулся Дюймовый, резко прекратив тереть лоб и выставив палец в небо. – Точно! Была ведь еще записка! От Динары! Уже после того, как мне стали зеленую дрянь колоть! Я тогда туго соображал, но записку прочесть смог. А когда прочел, сильно осерчал и буянить начал – это я тоже помню. И после этого мне аж двойную норму зеленой дряни впендюрили! То ли в наказание, то ли, чтобы успокоить…

– И о чем конкретно говорилось в той записке?

– О чем?.. Хоть убейте, не помню! Блин! Блин! Блин! – Дюймовый в отчаянии постучал себя по лбу, словно пытаясь вытрясти эту подробность из упрямой памяти так, как пропойцы вытрясают из пустой бутылки последние капли. – Читал – помню! Разозлился – помню! Почему разозлился – забыл!.. Ну в кого, скажите, Геннадий Валерьич, я – такой пустоголовый идиот – уродился?

– Понятия не имею. Я ваше генеалогическое древо не изучал. Однако будь уверен: твои потомки – если, конечно, таковые появятся и тоже когда-нибудь зададутся этим вопросом, – быстро найдут ответ, в кого они такие уродились, – заключил я. И, всмотревшись с тревогой в затянутое снежной пеленой небо, отрезал: – Ну все, Черный Джордж, баста! Хватит предаваться ностальгии, проваливаем отсюда! Все равно, если мы не удерем от «Светоча», твои воспоминания нам ничем не помогут.

– А как мы от него удерем?

– Идем, по дороге расскажу. Здесь недалеко – пара минут ходьбы, не больше. И не забудь прихватить «Мегеру» – она нам еще понадобится…

Загрузка...