Ласковые игры

Часть 2. Звериный цветок

Волхвам никогда не войти в этот загон,

Но закон – есть закон! А нет – значит, нет!

(С)Б.Г.

Ночь пала на Хоппи непроглядной тьмой и густым туманом. Они шли по лесу рядом, спеша уйти подальше от развратной обители господина Сайскинга. Чувство благодарности к охотнику ворочалось под сердцем теплым комком. Дина старалась не оглядываться назад, не думать, что могло бы с ней произойти, не явись Киллджо на помощь, или опоздай он на пару часов! Бр-р-р. Сайскинг не оставил бы ее в покое, вколол возбудитель и тогда она сама бы отдалась ему в здравом уме и по собственному желанию? Нет, вряд ли. Скорее всего, в ее организме произошли бы гормональные изменения, как во время течки – и она бы просто на время потеряла память и разум… Никакой сознательности.

Течка у Дининых сородичей обычно случалась раз в год. У взрослых женщин процесс проходил почти безболезненно и физически и морально. Для молодых, еще не созревших до конца девственниц происходящее становилось сущей пыткой. В эти моменты девицы в прямом смысле сходили с ума. Теряя контроль, они рвались сбежать из дома и отыскать себе мужчину. Если побег происходил в городе – полбеды. Настоящее несчастье случалось, когда юные зверолюдочки, как Дина, живущие на периферии, сбегали искать приключения в лес, где становились легкой добычей для диких самцов.

Дина с содроганием вспоминала первую течку старшей сестры – Майки. Мать, желая оградить дочерей от страшной участи, поступала жестоко – сажала в подвал на цепь и не выпускала оттуда минимум неделю. В это время дом запирался на все замки, превращаясь в крепость. Дина поежилась от воспоминаний: вот она, маленькая, жмется к теплым камням огромной печи, в подвале мечется и призывно стонет ополоумевшая Майка, а за плотными ставнями, за дубовой дверью бродят во мраке дикие зверолюды-самцы, скребутся в стены, требовательно рычат, желая вызвать наружу общую невесту.

Когда первая течка началась у самой Дины, она, удивив домочадцев, ушла в подвал самостоятельно.

Перемены в непослушном теле было сложно объяснить: низ живота ныл, сердце билось бешено, будто она не сидела, обхватив колени на старом матрасе, а бежала бегом. Хаос чувств и ощущений накрывал с головой. Периодически на девушку накатывало непреодолимое желание ощутить рядом с собой мужчину… не просто рядом – на себе… в себе… В следующий миг томление сменялось омерзением и страхом. Обычно страха было больше…

От неприятных воспоминаний ее отвлек спокойный голос Киллджо:

– О чем задумалась?

– Почему ты пришел за мной? Ты ведь собирался идти на север? – вопросом на вопрос ответила Дина.

– Планы изменились. По пути я наткнулся на убитых собак, рядом с ними отыскалась кровь одного из охотников – Мотта. Я пытался связаться с ним, но толку – ноль.

– Разве его не мог убить кто-то из Претендентов? – наивно поинтересовалась зверолюдка.

– Мог, – невозмутимо отозвался Киллджо, – такое случалось дважды за историю Игр. Не при мне – Холли-Билли рассказывал. И когда такое случалось – весть о невероятной победе транслировалась со всех камер. Шуму много было, а тут ничего. Никаких сигналов, никаких известий.

– Может быть, его ранили?

– Может, – опять не стал спорить собеседник, – но почему он не сообщил об этом, вообще из связи выпал?

– Не знаю…

И хотя Киллджо выглядел по-прежнему спокойным, Дина уловила, что внутренне он напряжен. Волнение охотника автоматически передалось ей, девушка стала озираться по сторонам. В подступающей тьме ей то и дело чудились какие-то звуки и движения. Туман исчез, высокий звездный купол заволокло серыми облаками, стало холодно. В этот миг Дина вдруг поняла, что безумно устала и замерзла. Она не спала уже несколько суток, а это серьезно даже для выносливого представителя звериной расы.

– Куда мы идем? – осторожно поинтересовалась она у охотника.

– В Старый Город. На его западной стороне находится крупное убежище, мы зовем его Курортом. Там сидит игровой персонал, среди которого есть один умелый хакер. Хочу, чтобы он пробил Мотта через спутник, а заодно вскрыл приемник Майло – взглянем на твоего Вончеса.

– Спасибо, что помогаешь, – искренне поблагодарила Дина и не удержалась, спросила. – Долго нам еще идти?

– Прилично. Устала?

– Нет, – упрямо соврала зверолюдка, стыдясь собственной слабости.

– Не переживай, – проигнорировал такой ответ Киллджо, глядя в небо, – погода портится, придется делать остановку. Ребята из климатического штаба собираются устроить снежную бурю, но я знаю неподалеку одно местечко, где можно ее переждать…

Дина покорно пошла за охотником. Становилось все холоднее, поднялся ветер. Девушка ежилась, вспоминая выданную перед Играми теплую куртку, которую она так и не успела примерить.

Вскоре лес сменился рощей исполинских деревьев. Их стволы имели метра по три в диаметре, а кроны терялись в серой небесной мгле. Киллджо подошел к одному из гигантов и, ухватившись рукой за выступ коры, кивнул Дине:

– Нам наверх.

Хватаясь замерзшими, но все еще цепкими пальцами за выросты и обломки сучьев, Дина какое-то время карабкалась в неизвестность. Нижние ветви дерева начинались высоко от земли, перебираться по ним стало легче. Взобравшись на высоту пятиэтажного дома, Киллджо остановился, дождался Дину.

– Нам сюда. Не люкс, но от снега и лишних глаз укрыться можно, – кивнул на темный проем большого дупла.

Дина вгляделась в темноту, потянула носом – движение воздуха принесло старый, едва уловимый запах зверя, что когда-то тут жил. По ощущениям дупло пустовало не первый год и выглядело вполне безопасным. Жаль, что оно оказалось тесным. Когда Киллджо по-хозяйски улегся внутри, зверолюдке пришлось прижаться к нему.

– Я тебя целовать не буду, не переживай, – заметив дискомфорт соседки, объявил ей охотник и просунул руку девушке под плечи, вынуждая положить голову себе на грудь. – Прижимайся сильнее.

– Зачем?

– Включу внешний обогрев на броне.

Вскоре стало тепло. Снаружи пошел снег. Некоторое время густые хлопья летели медленно и тихо, но вскоре вновь поднялся ветер. Вой вьюги и скрип ветвей могучего дерева успокаивали, баюкали зверолюдку. Нервное напряжение постепенно отступало. Воспаленный недоверием ко всем и вся мозг какое-то время пытался бить тревогу, но согретое охотником тело продалось комфорту с потрохами. По инерции девушка немного поборолась со сном, но силы оказались неравны.

Дина сдалась, ловя себя на мысли, что впервые за Игры чувствует себя относительно спокойно. Она даже уснула, но спала урывками минут по пятнадцать. Раз в четверть часа зверолюдка резко вскидывалась, прислушивалась к снежной тишине, вглядывалась в перечеркнутую сплетением ветвей ночь и снова проваливалась в небытие.

После очередного пробуждения сон отступил, в голову полезли всякие мысли. Дина приподнялась на руках и стала разглядывать лицо Киллджо. Спит или нет? Вроде спит и даже во сне выглядит каким-то загруженным, нахмуренным. Чтобы окончательно унять собственную паранойю, Дина низко склонилась к охотнику и принялась настойчиво обнюхивать его лицо. Самцы пахнут сильнее самок, даже у людей, поэтому всегда можно учуять их вранье, похоть, злобу или страх. Запах не обманет, в отличие от слов.

От Киллджо ничем подобным не пахло, от него веяло железным спокойствием и уверенностью. Дина почти коснулась носом щеки парня.

– Зачем ты меня нюхаешь? Щекотно, – не открывая глаз, поинтересовался тот, заставив зверолюдку смутиться и отпрянуть. – Пока есть возможность спать – спи и не занимайся ерундой. Если не доверяешь мне, можешь идти наружу, я тебя не держу.

Ощутив на щеках жар стыда, Дина пробормотала что-то нечленораздельное, попыталась отвернуться и буркнула напоследок первое, что пришло в голову:

– Ты сам-то мне доверяешь?

– Я? – парень положил руку на Динин затылок и притянул близко, заставив уткнуться носом и губами себе под нижнюю челюсть, туда, где его горло не укрывала защита. – Доверяю.

Других разговоров не последовало. До утра Дина дремала. Крепкий сон не шел. Когда снежная буря кончилась, в дупло сквозь ожившую листву пробился зеленоватый солнечный луч. Выпавший ночью снег таял, по-весеннему звенела капель. Перебравшись через вроде бы спящего охотника, Дина восторженно высунулась из дупла, желая полной грудью вдохнуть утреннею свежесть. Далеко внизу происходило какое-то движение. Зверолюдка затаилась и принялась наблюдать.

Под деревом обнималась парочка участников: высокий бритый на лысо парень и красивая девушка с крашеными в ярко-голубой цвет кудрявыми волосами. Серебристая куртка «мальвины» была расстегнута, внушительная грудь обнажена – парень уже успел стянуть с подружки обтягивающий топ без бретелей, который теперь висел у той на поясе. Помяв увесистые полушария, лысый переместил руки на круглую попку партнерши. Он принялся сжимать сочные ягодицы и сосать набухшую грудь. Девица стонала в ответ, до белков закатывала глаза, одной рукой судорожно царапала мужскую спину, второй неистово терла еще упрятанный в штанах член.

Дина «зависла», завороженная и встревоженная увиденным. Она боялась двинуться и привлечь внимание любовников, с другой стороны ей совершенно не хотелось, чтобы Киллджо застал ее за наблюдением подобных сцен. Опасения подтвердились. Над ухом раздался тихий голос охотника:

– Интересно?

– Нет. Конечно же нет! – возмущенным шепотом принялась оправдываться зверолюдка и скорее перевела тему. – Ты убьешь их?

– Не-а, – в глазах Киллджо неожиданно мелькнули озорные огни. Парень отковырнул кусок коры и прицельно кинул вниз. «Снаряд» звонко щелкнул лысого по голове. От неожиданности тот подскочил и выпустил из объятий «мальвину». Девица истошно взвизгнула, после чего оба неудачливых любовника, сверкая пятками, понеслись прочь от злополучного дерева.

– Пусть валят отсюда, – сдержанно прокомментировал свой поступок Киллджо, и Дине показалось, что он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.

Потом, не дав опомниться, охотник настойчиво потянул ее обратно в дупло. Там, привалившись спиной к стене, крепко сжал запястье зверолюдки и, заглянув в глаза, медленно произнес:

– Сейчас мне придется сделать с тобой кое-что неприятное. Будет больно, но это для твоего же блага.

– Что ты собрался делать со мной? – Дина напряглась, потянула руку к себе, но захват Киллджо оказался стальным. После увиденного внизу, у несчастной девушки в голове созрела лишь одна догадка…

– Ты мне доверяешь? – настойчивый голос охотника надорвал ход панических мыслей.

– Да, – собрав в кулак уверенность, ответила Дина и вся натянулась, словно готовый к выстрелу лук, наблюдая, как свободной рукой охотник снимает с бедра незаметный доселе нож. – Так что ты собрался делать? – повторила в последней надежде.

– Убирать тебя со сканеров, – прозвучало в ответ.

– Срежешь татуировку-штрихкод? Уф! – облегченно выдохнула зверолюдка и доверчиво развернулась к Киллджо спиной. – А я-то думала!

– И чего ты там думала?

Пальцы охотника коснулись Дининого загривка, настойчиво помяли кожу, потом потерли татуировку.

– Да так, ничего… насмотрелась тут на всяких…

– Так я ведь сразу сказал, что будет больно, а не приятно, – отозвался Киллджо, прикладывая холодное лезвие к смуглой коже собеседницы. На миг он застыл, а потом, проанализировав свои собственные, сказанные ранее слова, поинтересовался. – Ты что, еще девочка? – Дина промолчала. Охотник, сообразив, видимо, что тема развития не получит, перевел разговор в другое русло. – Штрихкод снимать придется медленно – под ним тонкие проводки, которые нельзя разрывать. Это защита, чтобы особо хитрые участники не срезали татуировки. Разорвешь проводок – дисквалификация, и за тобой уже едет силовой отряд, чтобы выкинуть тебя с полигона без оплаты контракта.

– А если не рвать? – с надеждой спросила Дина.

– Если аккуратно, то татуировка пофонит некоторое время, а потом просигнализирует о твоей смерти.

– Значит, так убийства идут в зачет?

– Так.

– А Майло, выходит, записали на мой счет?

– Так и есть.

Откровение оказалось крайне неприятным, слишком цинично оно выглядело – убила за деньги.

– Если Сальвареса записали на меня, зачем ты предложил его голову Сайскингу?

– У нас свои фишки, свои долги и договоры – можем «перебивать» добычу с одного на другого.

– Понятно, – хмуро откликнулась Дина, не в силах избавиться от неприятных чувств. Она ведь защищалась, боролась за себя, за свою честь, душу, свободу… а по факту выходит, просто лишних денег к контракту заработала?

– И что же, выходит, меня «убьешь» ты? – осторожно поинтересовалась у Киллджо.

– Да, твою «смерть» запишут на мой счет.

Фраза прозвучала жутковато. Дина непроизвольно поежилась. Охотник приял этот жест за возмущение и поспешил успокоить:

– Ты не переживай – мне чужого не надо. Я получу зарплату после Игр и тебе наличкой твою «голову» отдам, чтобы лишних вопросов не возникало. Есть возражения?

– Нет.

– Тогда сиди тихо и не дергайся. Процесс долгий. Как чувствуешь себя?

– Нормально, – уверенно заявила девушка и задала вопрос, который давно терзал ее. – Почему ты не убил этих… под деревом? И меня тоже… по-настоящему? Инесса говорила, что ты убиваешь всех подряд.

– Потому что Инесса привыкла судить по себе, а ей подобных охотники обычно не щадят.

– И все-таки?

– Пять лет назад я действительно усердствовал, возможно, даже слишком, а теперь у меня здесь другая миссия.

– И что ты делаешь?

– Слежу за порядком на Играх. Твое присутствие на полигоне – беспорядок, поэтому я здесь. Я бы с удовольствием отправил тебя на большую землю, несмотря на протесты, но сперва нужно разобраться с твоим Вончесом.

– Я не уйду, пока не разберусь с ним, – стиснув зубы, заявила зверолюдка. Боль «операции» была тупой, тягучей, словно коварные нити ушли в самую глубь тела. Но Дина умела терпеть.

Навык отключать эмоции от тела остался еще со времен охоты. Остро боль чувствовалась лишь в первый миг, как идущий в мозг сигнал опасности, а потом сигнал принимался и чувствительность резко падала.

Наконец все завершилось. Охотник обработал рану и прилепил пациентке на шею заживляющий пластырь, который, попав на благодатную почву, стер остатки боли.

Дина повернулась. Встретившись с Киллджо взглядом, благодарно кивнула ему, а потом неожиданно спросила:

– Что произошло пять лет назад?

– О чем ты?

– Ты сказал, что пять лет назад ты действовал на Играх иначе. Что изменилось?

Парень ответил не сразу. Несколько секунд он раздумывал, но, потом, вспомнив, видимо, про общее решение доверять друг другу, произнес:

– Система стала разрушаться изнутри.

– То есть?

– Тогда на Играх изменился состав охотников. Старых стали убирать, замещать новыми. Началось с того, что пять лет назад двоих охотников сняли прямо во время Игр, осудили и казнили за несанкционированные отношения с Претендентом.

– Чего-чего? – непонимающе потрясла головой Дина.

– Претендент подошел вплотную к главному призу, а когда его прищучили охотники, предложил им разделить добычу, и те якобы согласились. Их обвинили в коррупции и жестком нарушении правил.

– Инесса… Инесса об этом рассказывала на тренинге. О том, как «ее» Претендент сорвал куш.

– Все верно, – кивнул Киллджо. – Так и было. Спустя год уходит еще один охотник, погибает на полигоне – несчастный случай. Три года назад двое наших исчезают на Играх без следа. Начинаются поиски и разбирательства, поднимается шумиха, но толку – ноль. Два года назад происходит еще одна потеря – охотник отказывается от участия в Играх, чего еще не случалось никогда. Он рвет контракт, выплачивает умопомрачительную неустойку, попадает в психушку и находит там свой конец. Год назад – опять гибель, в этот раз все валят на киберзверя, но…

– И в этом году опять? – нахмурилась зверолюдка.

– Похоже на то. С той лишь разницей, что вместо старого состава напали на новичка.

– Но ведь ты не нашел его труп? Может, он еще жив? – заметив, каким напряженным стало лицо собеседника, поддержала его Дина.

– Возможно, но процесс продолжается. Мотт выпал из связи, с севера приходят какие-то невнятные сигналы. И этот твой Вончес. Если он действительно пришел на Игры в обход кастинга или еще каким-то нелегальным способом, это значит одно – система рушится, скоро Игры погрузятся в хаос…

– Так и черт с ними, – не понимая, о чем так беспокоится Киллджо, честно заявила зверолюдка, – по мне лучше, чтобы их вообще не было. Тупое, жестокое шоу! Кто вообще его придумал и зачем?

Почувствовав, как сильно вспылила девушка, охотник осторожно коснулся пальцами ее руки, предлагая успокоиться и выслушать нечто важное:

– Хочешь знать правду?

– Какую еще правду?

– Про суть, смысл и необходимость Игр?

Дина напряженно кивнула, хотя, если быть честной, она совершенно не представляла, что можно найти хоть какое-то оправдание для самого безжалостного в мире шоу. Даже интересно!

– Хочу.

– Тогда слушай. Игры – это президентская программа Аски.

– Шутишь, да? – криво усмехнулась Дина.

– Я не шучу. Мистер Президент – секретный учредитель.

– Зачем ему это нужно? – задала вопрос зверолюдка, вглядываясь в глаза охотника и желая поймать его на обмане. Президентская программа! Да это же смешно! Но Киллджо был по-прежнему серьезен.

– Чтобы сдерживать народные волнения. Разрыв между богатством и бедностью в Аске критичен. И суть даже не в деньгах, в безнаказанности, в том, что существует элита, которой закон не писан.

– Почему не разобраться с ними напрямую?

– Потому что у нас олигархическая республика. Капитал элит питает бюджет государства. Мистер Президент не может противостоять олигархам в открытую. Поэтому все они – небожители, чьи образ жизни и поведение крайне раздражают простых смертных граждан. Раздражают до такой степени, что Аска уже несколько раз оказывалась на пороге революции.

– Сказать честно? Мне плевать на революцию. Будет она или нет – мне плевать. Аска ваша, людская, не наша…

– Но живем то мы все вместе, и если свершится переворот, плохо будет всем. Революция ведь не строит, а разрушает все, ввергает в хаос, обращает мир в руины и развалины…

– По мне лучше жить на развалинах ада, чем в самом аду, – жестко парировала Дина.

– А по мне лучше жить в аду, где есть справедливость и порядок, чем в аду, где царит беспредел, – не менее жестко ответил ей Киллджо.

Оба замолчали. Некоторое время между ними висела напряженная пауза – безмолвное противостояние, в котором каждый из собеседников беззвучно продвигал собственную правду. Первым тишину нарушил охотник.

– Я не навязываю тебе свое мнение. Просто выслушай. Ты называешь Игры жестокими, потому что сама попала сюда, а тебя здесь быть не должно. Твое присутствие дискредитирует шоу в глазах смотрящих. На Играх не должно быть невинных жертв. Вообще жертв. Только кара для преступников, которые ее заслужили. Ты думаешь, в Претенденты берут абы кого? Нет. Только самых ненавистных в обществе людей. Тех, кто раз за разом обходил законы и выбирался сухим из воды. Взять того же Сальвареса. На нем столько всего, что на пять пожизненных хватило бы. Остальные такие же. И их выбрал народ.

– Что ты имеешь в виду?

– Среди населения проводятся опросы. Люди выбирают самых ненавистных кандидатов.

– Бред какой, – непонимающе поморщилась Дина. – Эти кандидаты, они, что, дураки?

– Нет. Они считают себя героями, крутыми парнями. Ты, может, не обращала внимания, но элитарная и народная культуры в Аске четко разделены. У элиты свои телеканалы, газеты, соцсети, радиостанции, театры, музеи, у простых людей – свои. И Игры они смотрят по-разному. Для олигархов – это модное престижное шоу бесстрашных экстрималов, для народа – справедливая расправа над ненавистными преступниками. Игры обслуживает специальная команда социологов, политологов, психологов, маркетологов и пиарщиков. Существует две версии шоу, и для каждой своя пропаганда.

Дина медленно вдохнула и тяжко выдохнула, пытаясь переварить услышанное. Слишком много. Слишком сложно. Слишком неправдоподобно и тяжело. Зверолюдка снова вздохнула и постаралась собраться. Какая ей разница, что происходит на Играх, за что они все тут борются, с кем воюют, что делят. У нее есть собственная цель. Цель, которая не противоречит правилам, даже наоборот. Она найдет и убьет врага, и никак иначе.

– Пообещай мне одну вещь, Киллджо. Пообещай, что позволишь мне самой убить Вончеса, не станешь вмешиваться! – настойчиво потребовала девушка.

– Не могу пообещать. Вдруг ты не справишься? – прозвучало в ответ.

– Куда мы идем? – спустя час пути осмелилась спросить Шахерезада.

– В рай, милая. В рай! – загадочно ответил ей Холли-Билли.

Уточнять, в какой именно рай, Шах не стала. Они шли по окраине некогда великого города. По левую руку тянулись полуразрушенные, заросшие лианами и хмелем дома; по правую стеной стоял лес, из которого там и тут проглядывали острые вершины скал. Иногда среди деревьев попадались огромные колонны, уходящие к облакам. Шахерезада подняла голову, пытаясь рассмотреть их вершины – колонны соединяла тонкая, как нить, линия. Догадаться о назначении строения пока не получалось.

Вскоре скалы стали выше, и Холли-Билли свернул в лес. Там, среди плотного сплетения кустов отыскалась едва заметная тропа. Охотник двинулся по ней куда-то вверх. Шах старалась не отставать, спешила, как могла, к концу подъема едва не задохнулась от усталости – таким крутым он оказался.

Поднялись действительно высоко. Вершина скалы крылась в зарослях цветущей сирени. Между душистых кустов открылись ступени – потрескавшиеся, обросшие сизым мхом, древние. Холли-Билли и его спутница поднялись по ним, и оказались под прозрачным куполом остановки. Странно, но здесь, на невероятной высоте постройка сохранилось в первозданном виде. Только заглянув за край платформы, Шах догадалась, зачем нужны торчащие внизу столбы. Они поддерживали монорельсовую железную дорогу.

– Сейчас прокатимся по Небесному Пути, – объявил охотник и указал на робопоезд, бесшумно ползущий к остановке.

– Это не опасно? – рискнула спросить девушка, с сомнением поглядывая на тонкую нить монорельса.

– Нет, – успокоил ее Холли-Билли, по-своему расценив вопрос, – все вагоны заперты, в них не попасть без этого, – он помахал перед носом спутницы плоской картой ключа. – Ни живности, ни игрокам в мой поезд не пролезть.

Сцепка белых вагонов с тихим шипением затормозила у перрона. Охотник чиркнул картой по электронному замку, глянцевая округлая дверь плавно отъехала, приглашая ступить на борт. Шах со страхом вошла внутрь, ее не покидало ощущение, что хрупкая конструкция подвесного пути пошатнется под ее весом или вообще развалится, но поезд выдержал, даже не дрогнул и спустя миг стремительно понесся вдоль границы Старого Города, чтобы обогнуть его с востока.

Шах не поняла, сколько конкретно прошло времени, прежде чем они добрались до места. Это было очень странное место, похожее на картинку из постапокалиптического сна. Зеленое марево леса прорывали высокие башни – тонкие, обманчиво невесомые небоскребы с огромными балконами и зеркалами непрерывных панорамных окон.

Охотник и его спутница покинули поезд, вышли на перрон, спустились по неработающему эскалатору в помещение станции. Оттуда, словно прозрачная полая паутина, растягивались к зданиям подвесные коридоры. Холли-Билли двинулся по одному из них. Шах послушно побрела следом, стараясь не смотреть себе под ноги.

Шли долго. Очень долго. Шахерезада еле перебирала ногами. Заметив это, спутник невозмутимо подхватил ее и закинул на плечо.

– Потерпи, милая, осталось недолго…

Путь их окончился в одном из небоскребов. Коридор плавно втек в большой, заросший мхом и зеленью зал, с разбитым панорамным окном. Под цветами мясистой лианы угадывалась стойка ресепшена. Холли-Билли приблизился к ней:

– Дайте ключ от Президентского люкса, – обратился к кому-то.

Под цветами мигнуло, из их гущи поднялась сенсорная панель и механический голос потребовал:

– Введите пароль.

Охотник набрал что-то на сенсоре, на что голос безучастно заявил:

– Пароль неверный. В доступе отказано.

– Чтоб тебя, – Холли-Билли разочарованно покачал головой. – Опять отказано. Когда-нибудь я угадаю заветное слово, и ты пустишь меня в Президентский номер. А сейчас – нет, так нет. Давай министерский.

– Все заняты.

– Глупая автоматика, – нахмурился охотник, – если в номере валяется полуистлевший труп, это вовсе не значит, что он занят!

– Номер считается занятым до тех пор, пока постоялец не сдал ключи на ресепшн, – попытался объясниться голос.

– Ладно, чего уж с тобой спорить? Давай тогда как обычно от судейского на шестидесятом.

– Введите пароль. Пароль принят. Добро пожаловать в «Путеводную звезду»…

Холли-Билли уверенно шел по сумрачным коридорам, несколько раз поднимался по лестницам. По прикидкам Шах зал с ресепшеном, куда привел их подвесной коридор, находился этаже эдак на пятидесятом, еще десять этажей пришлось пройти пешком.

Когда они наконец достигли заветного номера, Шах была готова упасть там, где стоит. Дверь за спиной закрылась, автоматически зажегся свет.

– Здесь все работает, электричество, мусоропровод, подача и очистка воды, – по-хозяйски пояснил девушке Холли-Билли. – Сейчас проснуться роботы-горничные, начнут уборку.

И действительно, спустя несколько секунд в стенах открылись люки, из которых на свет выбралось пять робоуборщиков, похожих на блестящие цилиндры с множеством щупальцев. Они расползлись по комнатам, которых в номере оказалось три: большая спальная с огромной кроватью, зал с плазмой во всю стену (жаль, треснутой и нерабочей), и еще одно помещение непонятного назначения. Шах туда не пошла. Заглянула, и, заметив огромный открытый балкон (это на шестидесятом-то этаже) тут же вернулась в зал. Села на обтекаемый дизайнерский диван из полупрозрачного изумрудного пластика.

– Надо бы поесть, помыться и спать лечь, – легонько пнув суетящегося рядом робота, предложил охотник. Потом, зевнув, добавил – Завтра, быть может, дойду до местной столовой, пошарю у них в морозильниках, а пока – только это.

Он бросил спутнице питательную гранулу, после чего коснулся своей шеи, и Шах принялась зачарованно наблюдать, как уползают в черное кольцо пластины брони. Проглотив пилюлю, вопросительно взглянула на разоблачившегося спутника.

– Раздевайся. Хозблок рядом со входной дверью. Оставь одежду там – дроиды ее постирают. Ванная там, где балкон.

Завершив пояснения, охотник покинул комнату. Шахерезада опасливо огляделась по сторонам, задумалась, стоит ли следовать его совету. Вонь и грязь, наконец-то обратившие на себя внимание, красноречиво говорили, что стоит. Пот свой и чужой, кровь своя и чужая, трава, земля, глина равномерно покрывали порванные чулки, юбку и топ, который из белого стал каким-то неопределенно серым.

Вздохнув, Шахерезада разделась. Выглянув в коридор, быстренько пробралась в хозпомещение – крошечную комнатку с встроенным в стену стиральным автоматом. Положив вещи возле закрытой дверцы, девушка стянула с вешалки единственное полотенце и замоталась им.

– Иди сюда, – позвал Холли-Билли.

Шах покорно пошла на его голос. Усталость притупила эмоции. Волнение и страх ушли, уступив место безразличию и отупению.

– Давай быстрее, милая, я тебя заждался…

Она вошла в зал, подтянула затянутое на груди полотенце. Там глаза девушки расширились от удивления, вслед за которым вернулась тревога. На обрушенном балконе, увитая лианами и плющом, стояла белая ванна. Вернее, не стояла, а нависала над бездной. Клубы радужной пены переваливались через борт, повисали на листьях растений, падали в пустоту. В ванне ждал Холли-Билли.

– Дверь душевого отсека заблокирована намертво, – невозмутимо пояснил он, – раньше тут был бассейн, но он обрушился с половиной террасы. Осталось только это корыто. Тесновато, конечно, но я подвинусь. Иди сюда, скорее, вода остывает. Автомат подогреет ее в лучшем случае через час – энергию, падла, бережет – для кого непонятно!

Шахерезада медленно приблизилась. В метре от ванны замерла. Неясно, что в тот момент напрягало ее больше, сидящий в пене обнаженный мужчина или отороченная узором растений бездна в нескольких шагах.

– Иди не бойся, – подбодрил девушку охотник, – ветром не сдует. Здесь нет ветра – на крыше отеля установлен контроллер климата. Снимай уже свое полотенце…

…Теперь ее пугал вовсе не ветер, и не высота. Спокойный голос охотника также наводил на мысль, что насилие с его стороны не грозит. Глупость какая! Если бы он хотел изнасиловать или убить – сделал бы это сразу. А если еще не хотел – что остановит его, неужели глупое полотенце? Нет, причина новых сомнений была в другом. Стыд. Дикий стыд. В случае обнажения Шах пришлось бы явить мужскому взгляду свое несовершенное (и это мягко сказано) тело. Конечно, охотник пару раз называл ее симпатичной, но Шахерезада так и не поверила до конца его словам. Ну, сказал и сказал… ляпнул… не присматривался же особо, а тут…

И все же она послушалась. Полотенце скользнуло на пол, мягко опало, накрыв махровой волной сброшенные вещи Холли-Билли. Шах вся поджалась, ссутулилась, попыталась прикрыться руками везде, где можно. К сожалению, везде никак не получалось.

– Да залезай уже, чего стоишь, – поторопил охотник.

Шахерезада с замиранием сердца перебралась через край, спешно погрузилась в воду, забилась в уголок, плотно подтянув к груди колени. Ванна оказалась маловата для двоих. Расслабиться, постоянно сжимаясь в комок, не выходило.

Проблему решил Холли-Билли. Он легко подхватил девушку за щиколотки и закинул ее ноги себе на плечи. Шах вскрикнула, на что получила убедительное пояснение:

– Так всем будет удобнее. Места маловато. Кстати, если вестибулярка не очень, за бортик лучше не выглядывай…

И опять было не страшно, не неприятно – стыдно. «Теперь сто процентов не тронет, – с иронией подумала Шах, – когда увидит вблизи такие ноги»… Помнится, Жак всегда хвалился своей выдержкой – ведь не каждый мужчина возьмется ублажать женщину с такими несовершенными ногами. У настоящей женщины ноги должны быть идеальными, ланьими, тонкими, с икрами, которые одной мужской рукой можно охватить, с тонюсенькими коленочками… А если природа и спортзал не помогли – ставь на себе крест, или ищи мужа-благодетеля, который героически стерпит столь жуткий недостаток жены…

Шах горько вздохнула. Старая обида кольнула сердце.

– Ты чем-то недовольна? – прозвучал вопрос.

– Все прекрасно, спасибо, – вежливо ответила Шахерезада, принюхиваясь к душистой пене и пытаясь выкинуть из головы мысли о старых заморочках.

– О чем задумалась? – новый вопрос не заставил себя ждать.

– О муже, – честно сказала Шах. Если Холли-Билли что-то спрашивал, врать ему не получалось. Да и смысла во вранье девушка не видела.

– Он ведь, кажется, ушел от тебя?

– Между нами все кончено, – холодно подтвердила Шахерзада, поразившись собственной решительности. А ведь еще какую-то неделю назад она не представляла, что когда-нибудь рискнет произнести подобное. «Все кончено» – какое же это пугающее словосочетание!

– Дай-ка угадаю, твой муж – мудак, верно?

– Нет…

– А вот по выражению твоего лица сейчас я бы почти стопроцентно сказал, что твой муж – мудак, да еще и редкостный. Хотя, тебе виднее…

Шах отрицательно помотала головой, не слишком уверенно, скорее поддаваясь многолетней привычке, сказала:

– Мой муж, Жак, когда-то был прекрасным человеком…

– Был? Так он умер?

– Нет, не умер.

– Хорошо, что не умер, или жаль, что не умер?

– Конечно же хорошо, как можно желать смерти человеку, с которым прожила много лет бок о бок… и пусть он изменился, пусть совершил ошибку, пусть…

– Значит, все-таки жаль. Я тебя понял, – коварно улыбнулся Холли-Билли, и его пальцы мягко погладили щиколотку Шахерезады. Девушка панически дернулась. Какой ужас, какой стыд. Подлый организм, ужасная наследственность – несколько дней проходит после эпиляции, и на ногах появляется омерзительная щетинка. Сколько раз она получала за это от Жака – и не сосчитать. Муж постоянно смеялся, грубил, обзывал неухоженной. С какой брезгливостью он это делал, с каким смаком! Один раз летом в кафе Жак под столом погладил ножку жены и, обнаружив, что гладкость кожи не соответствует идеалу, молча ушел, оставив недоумевающую девушку в одиночестве – наказал морально. Дома сделал благоверной выговор и заявил, что не намерен проводить время в обществе обезьяны. Настоящему мужчине нужна не горилла, а утонченная женщина, которая не позволит себе так запуститься.

Вот и сейчас, под ладонью охотника Шах ощутила себя омерзительной, уродливой обезьяной. Она покраснела до кончиков ушей и пришибленно зажмурилась. Ей очень хотелось выскочить из ванны, убежать, спрятаться в самый дальний угол, остаться наедине со своим позором, но головокружительная высота не терпела резких движений.

А Холли-Билли, кажется, понял ситуацию по-своему:

– Что не так? – он успокаивающе похлопал девушку по икре. – Не бойся, я просто погладил тебя, как гладят пушистую мягкую кошечку, от умиления – не для того, чтобы трахнуть, – он снова провел рукой по коже Шахерезады, вызвав у той волну дрожи. – Конечно, трахаться с тобой должно быть приятно, не отрицаю, но есть ведь и другие вещи, которые приятно делать с женщиной. Разговаривать по душам, например. Что не так с твоими ногами, они болят?

– Нет, – подавлено отозвалась Шах. – Я их стыжусь.

– Стыдишься, значит… Вот и рассказывай об этом, мы же договорились, что ты будешь развлекать меня правдивыми историями из собственной жизни.

И Шах рассказала, все как есть. Про «обезьяну», вообще про всю Жакову критику. Она вещала с чувством, с расстановкой и с полной уверенностью в том, что уж тут-то Жак был прав! Природа действительно обделила ее, газельих конечностей не подарила, что поделаешь. Воспоминания немного успокоили Шахерезаду, отвлекли от мыслей о страшной бездне за краем ванны. Погрузившись в них, девушка вспомнила еще один случай, когда она ушибла дверью большой палец на правой ноге, и с него сошел ноготь. Жак устроил ей дикий скандал, до конца жизни запретил носить обувь с открытым мыском, даже в жару.

Выслушав все это, Холли-Билли разочарованно покачал головой.

– Твой муж тоже сектант? Протерианец-ортодокс?

– Нет.

– Он садист или может быть женоненавистник?

– Нет. Конечно, нет… – в тот момент Шах сама не понимала, почему так рьяно защищает предателя-мужа, наверное, по какой-то глупой привычке, инерции. Само собой выходило. Отношения с Жаком развалились на два временных куска – до предательства и после, и в том, что происходило до, девушка до сих пор не могла обвинить кого-то, кроме себя самой. Даже предательство видела результатом собственной вины.

– Так в чем тогда же была проблема? Почему он измывался над тобой? – настойчиво поинтересовался Холли-Билли, а Шах даже обиделась. «Измывался» – и это заявляет ей убийца со стажем, которому содрать с человека кожу, что апельсин почистить!

– Жак не измывался, наоборот, старался помочь. Он очень хотел, чтобы я ему соответствовала, чтобы ему не было стыдно за меня. Он направлял мою жизнь, помогал совершенствоваться.

– И как же он это делал? – с ироничной улыбкой поинтересовался охотник и медленно провел ладонью по ноге Шах, от колена до стопы, мягко продавил пальцами свод, от чего мысли девушки сбились, уж слишком приятными оказались ощущения.

Но она все еще пыталась спорить, получилось отрывисто и совершенно неубедительно.

– Он оградил меня от ненужных контактов и занятий… от работы, которая не приносила мне удовлетворения… от друзей, которым на самом деле… ах…

Она закусила губу и дернулась, когда вместо пальцев охотника стопы коснулись его губы. Они переместились на пальчики, прошлись по каждому, даже по тому, отбитому с не до конца выровнявшимся ноготком.

– Да ну? – не поверил словам Холли-Билли, оставив ножку Шах в покое. – Ты сама-то в это веришь?

– Во что? – отрывисто выдохнула девушка.

– В то, что твоя работа, твои увлечения и друзья были ненужными. В то, что некто выкинул в помойку твою собственную жизнь, заставил пресмыкаться – и это хорошо?

– Не говори так, пожалуйста, я ведь сама сделала свой выбор, – испуганно затараторила Шахерезада, боясь, что собеседник снова ее поцелует и тогда… что тогда, девушка представляла смутно. Странный коктейль из тревоги и возбуждения, который она только что испытала, пока скорее пугал, нежели вдохновлял. А еще этот разговор ни о чем…

– Выбор сделали за тебя. Моя мать, она тоже была такой – несчастной, забитой и покорной. Мой отчим измывался над ней, а она терпела. Он бил и насиловал ее…

– А ты? – вырвалось у Шах непроизвольно.

– А что я? Мне было пять, у отчима была бейсбольная бита, которой он загонял меня под кровать, вынуждая молча слушать крики, стоны и неистовый скрип старых пружин.

– Как ужасно… Со мной такого не было, – покачала головой Шахерезада.

– Просто у тебя нет детей. Возможно, они посмотрели бы на твою жизнь иначе, – спокойно отозвался Холли-Билли. – Когда мне исполнилось семь, я решился защитить мать. Отчим взбесился, схватил со стола пластиковую вилку и воткнул мне в глаз. Он целые сутки не позволял матери отвезти меня в больницу. Я чудом выжил – из-за заражения пришлось делать операцию, половина лица сгнила заживо. Когда меня выписали из больницы, мать плакала, а отчим ухмылялся, он считал, что я получил по заслугам… В тот день я дал себе слово, что однажды уберу с его рожи эту чертову ухмылку.

– Ты его выполнил? – на автомате спросила Шах, понимая, что совершенно не желает знать ответ, но было поздно.

– Да. В пятнадцать. Тогда, в день рожденья отчим вознамериться сделать меня настоящим мужиком. Отвел в сарай, где держал в клетках шиншилл, достал приготовленного на убой зверька и дал мне свой нож. Он хотел, чтобы я взял эту маленькую, теплую тварь и содрал с нее шкурку живьем. Конечно, я этого сделать не смог. Отчим дико разозлился, вырвал у меня шиншиллу, чтобы показать, как надо действовать… Он на миг повернулся ко мне спиной, и я больше не ждал – разбил ему голову колуном для дров. Потом подобрал нож, распорол гаду глотку от уха до уха, сорвал с него лицо и отдал соседской цепной собаке, чтобы сожрала эту дрянь вместе с поганой ухмылкой… Навсегда. А на следующий день я отправился на кастинг Ласковых Игр.

Повисла напряженная, гнетущая пауза. Пораженная в самое сердце Шах попыталась разрядить обстановку. Вышло неумело, зато честно:

– У меня тоже была… шиншилла. Я очень любила ее, но однажды забыла закрыть клетку и она… выпала из окна.

– Какая жалость, – Холли-Билли выглядел абсолютно спокойным. Он склонил голову к плечу и, чуть заметно улыбаясь, пристально посмотрел на девушку. – Шиншиллы хорошие животные, они никому не делают зла. Ладно, уже холодает, пойдем спать.

Он бережно снял ноги Шах с собственных плеч и выбрался из ванной. Девушка проводила охотника туманным взглядом, но последовала не сразу. Услышанное камнем придавило к пластиковому дну. Вокруг было тихо-тихо. Жутко.

Безмолвие нарушил дроид. Он сгреб манипулятором вещи Холли-Билли и потащил их в хозблок. Второй робот попытался схватить полотенце, но Шах выбралась из все еще теплой воды, забрала, обмоталась, мелкими неуверенными шажками посеменила в спальную.

Охотник лежал на кровати, его обнаженное тело скрывалось под блестящим лиловым шелком. В этот раз Шах не стала стесняться, почти смело сбросила полотенце и выжидающе легла рядом. Холли-Билли придвинулся к девушке, поделился одеялом и… отвернулся к соседней стенке. Шахерезада долго прислушивалась к его дыханию, пытаясь понять, спит или нет, пока не бросила эту затею – дыхание не менялось.

Решив, что охотник все-таки уснул, девушка осторожно прижалась к его широкой спине, удобно устроив голову между лопаток. Тепло. Тепло и горько. Спокойствие мужчины она растолковала однозначно – безразличие. В голову полезли старые мысли о собственной никчемности, непривлекательности. Конечно, я для него просто пушистая кошечка… Она невольно потерла ноги друг о друга, и слово «пушистая» сразу приобрело обидный оттенок. Кошечка… или несчастная шиншилла, которую нужно спасать от живодеров. Маленькая, беззащитная тварь… не женщина. Нет!

Решив окончательно расстроиться и приуныть, Шахерезада тихонько погладила охотника по боку. «Точно не нравлюсь!» – сделала поспешный вывод.

– Да нравишься ты мне, нравишься, – с напускной грозностью неожиданно заявил Холли-Билли, легко разгадав мысли соседки. – Хочешь, проверь.

Не дожидаясь ответа Шахерезады, он взял ее руку и положил себе туда, куда надо… или куда не надо! И там было все – впечатляющая твердость, бархат кожи и заманчивый узор выпуклых вен под пальцами… Шах пискнула, попыталась освободить руку. Холли-Билли отпустил. Потом одним быстрым, почти неуловимым движением перевернул девушку на спину и сам навис сверху. Теперь она лежала под ним, раскрасневшаяся, с огромными, как плошки глазами… Он смотрел на нее некоторое время, блуждая взглядом единственного глаза по лицу, по груди по шее с бешено бьющейся жилкой, а потом заявил на полном серьезе:

– Прости, милая, но я так не могу. Ты так меня боишься! И пока ты будешь меня бояться, я буду чувствовать себя насильником. Вот, хоть убей! Твой страх меня с толку сбивает. Давай лучше просто спать…

Он сполз с нее и откатился в сторону.

В тот момент Шах охватили двоякие чувства. С одной стороны – облегчение и покой, а с другой – предательская, подлая досада. В кровь ядом сочилось возбуждение, неконтролируемое желание от сопротивления которому начинало колоть виски.

Шахерезада попыталась справиться с собой, урезонив подлый организм воспоминаниями последних событий собственной сексуальной жизни. То ведь были весьма удручающие события: нежеланный, навязанный секс, какое-то механическое, дежурное соитие, потерявшее всякую чувственность и романтику. Но какая романтика? Какой накал страстей? Пару последних лет Шах была уверена, что больше никогда не сможет воспылать желанием к мужчине…

Да и вообще, к какому еще мужчине? Ведь все свое возможное будущее она видела рядом с Жаком. А, значит, неприятный секс навсегда…

Как же резко все поменялось теперь, и от этого страшно! Холли-Билли прав, она боится его, всего происходящего боится! Нет больше привычной жизни, за полигоном она осталась, за стеной. И будущего вроде как тоже нет…

А что есть? Кровавые Игры, обрушенный балкон шестидесятого этажа, судейский люкс, отель-призрак и город-лес … А еще мужчина, полуангел-полудемон, с отношением к которому она так и не смогла пока определиться. И страшно, и притягательно. Сначала было только страшно – страшно до безумия, а теперь нет…

– Эй, чего опять не спишь? – окликнул через плечо Холли-Билли.

– Я сейчас, – Шахерезада принялась старательно жмурить глаза, – уже почти уснула.

– Молодец. Если с утра мой член тебе куда-нибудь упрется, мешая досматривать сладкий сон, просто скажи волшебные слова.

– Какие еще?

– Забыла? «Пошел ты на хрен, Холли-Билли»…

Дина вздохнула, медленно закрыла глаза, потом снова открыла – удивительная картинка не исчезла. В небольшой скрытой скалами низине, до которой они с Киллджо добрались по подземному переходу, цвел сад, и черный гладкий пруд отражал испещренное звездами ночное небо. Перед прудом стояла открытая беседка в восточном стиле, от нее растекались в стороны усыпанные гравием дорожки. В глубине сада, там, где стеной поднималась отвесная скала, ютился невзрачный длинный дом на сваях и с длинной верандой.

– Здесь безопасно? – на всякий случай уточнила Дина. Умиротворенный вид человеческого жилья почему-то не вызвал у зверолюдки доверия.

– Более чем, – успокоил ее Киллджо, и его Дина сразу ощутила себя немного спокойнее.

Охотник направился было к дому, но дорогу ему преградил коллега – коренастый, русоволосый, с черными, как колодцы глазами, парень. Лицо незнакомца от переносицы, через скулу и до уха пересекал свежий глубокий порез, скрепленный скобами из биопластика.

– Мотт? – сдержанно поинтересовался Киллджо. – Почему ты не отвечал на вызовы? На тебя напали?

– Да, – ответил второй охотник хриплым голосом заядлого курильщика. – Собак уложили, и меня порезали. Видишь? – он красноречиво указал на рану, улыбнулся, отчего по щеке его сползли несколько кровавых капель.

– Кто?

– Не видел. Со спины подошли, а потом будто вспышка – и хрясь! Если бы я не отскочил – полголовы бы отлетело!

– Ты видел нападавшего? – продолжил допрос Киллджо.

– Нет, – мотнул волосами Мотт, – вспышка была такая, что я чуть глаза не растерял, отступать пришлось – сбегать, если быть точным.

– Вспышки есть только у персонала, – задумчиво произнес Киллджо, а Дина тут же вспомнила гостеприимных слуг Сайскинга и подземную вагонетку.

– Ай, парень, не будь наивным! – разочарованно отмахнулся Мотт. – Все, что есть у персонала, вполне может перепасть и Претендентам. Я даже не удивлюсь, что вскоре они заявятся на Игры в охотничьих доспехах. Но, утверждать не буду – не видел я нападавшего и все тут!

– А маску зачем снял?

– Покурить хотел, не знал, что какая-то сволочь рядом ползает. Чертов сканер глючит второй день: то сигнал теряет, то ложные показывает. Хрень какая-то… Да, не суть, в общем. Предупреждены, значит вооружены, так ведь, Киллджо?

Мотт снова кроваво улыбнулся, болезненно шикнул, махнув на рану рукой. Потом, заметив Дину, опять оскалился:

– Ты зверушку поймал? Миленькая. Поделишься?

– Не лезь к ней, – отстранив зверолюдку себе за спину, холодно ответил Киллджо, и в голосе его проступил такой металл, что Мотт даже отошел на несколько шагов.

– Да брось, дружище! Не нужна мне твоя конфетка, у меня своих найдется. Пошли, лучше, отдохнем, посидим. Кстати, Фосса тоже здесь. Вчера пришел.

Он развернулся и направился к беседке. Дина принюхалась ему в след. Ветерок принес запах табака и алкоголя. Походка охотника на первый взгляд показалась какой-то неустойчивой, но зверолюдка была уверенна: весь этот раздолбайский флер – лишь напускное. Обычно звериное чутье не обманывало.

– Постарайся от меня далеко не отходить, – тихо подтвердил ее опасения Киллджо. – Будь рядом, поняла?

Дина кивнула.

По одной из дорожек они прошли к дому. Вместо того, чтобы подняться по ступеням вверх, на веранду, наоборот спустились в тень ее навеса. Там отыскалась едва заметная дверь. Киллджо открыл, вошел первым. Дина следом. Их встретил полутемный коридор с тусклыми, забранными в стальные решетки лампами. Пройдя несколько поворотов, охотник остановился перед еще одной дверью, постучал. Ему отпер человек.

– Привет, Гри, к тебе дело, – Киллджо передал незнакомцу прибор, снятый с Майло. – Взгляни в ближайшее время, ладно?

Человек коротко кивнул и снова скрылся за дверью.

Они снова прошли по переходам и оказались на улице. Киллджо направился к беседке у пруда, откуда доносились громкие возгласы Мотта.

– Мы пойдем туда? – разочарованно поинтересовалась Дина.

– Да. Нужно поговорить с ними. И послушать, – коротко пояснил охотник, зверолюдка поняла его.

За деревянным столом сидели Мотт и еще один охотник. Фосса. Одного взгляда на него Дине хватило, чтобы понять окончательно – здесь расслабляться нельзя. Лицо у Фоссы было сухое, острое, глаза бесцветные, с черными кольцами вокруг блеклых радужек, словно у вампира.

Заметив гостей, Мотт оживленно замахал им, кивая на стол, переполненный тарелками с едой.

– Садитесь, ребята! У нас тут целый стол жратвы! Это мое, – он жадно подтянул к себе блюдо с целой зажаренной курицей, – а вам еще принесут!

У зверолюдки даже живот скрутило от такого зрелища. А аромат! Жареное мясо, хлеб – запах острый, пронзительный! После таблеток, от которых хоть сил и прибавляется – но удовольствия никакого, вид реальной, вкусной пищи на какое-то время затмил все и вся. Но Дина вытерпела, вопросительно покосилась на Киллджо. Тот сел напротив Мотта и Фоссы. Зверолюдка опустилась на скамью рядом с ним.

Две молчаливые женщины, похожие на служанок Сайскинга, принесли еще еды. Подождав, когда спутник начнет есть, Дина жадно впилась зубами в сочную куриную ножку, еле сдержалась, чтобы не чихнуть – людская кулинария, чтоб ее! Зачем класть в мясо столько специй и соли? Голод пересилил все гастрономические недопонимания, и вскоре зверолюдка уже не обращала внимания на пряность и остроту.

Поев, она немного расслабилась. Глядя, как Киллджо мирно беседует с охотниками, успокоилась.

Вскоре Фосса поднялся и ушел в дом. Остался только Мотт. Он болтал без умолку, курил вонючие сигареты, одну за другой, то и дело прикладывался к бутылке с вином.

– Хорошо здесь, братишка! – вещал пьяным голосом, нелепо раскинув руки и запрокинув голову. – Да тут, как в раю! Жратвы немерено, бухла – сколько хочешь! – Он тяжело поднялся, перегнулся через стол и весело хлопнул Дининого соседа по плечу. – А тебе так и вообще грех жаловаться – красотку с собой привел… Ночь горячая будет, да?

– Ты бы с бухлом так не усердствовал, – спокойно ответил Киллджо, стряхивая с себя руку коллеги и отталкивая на место.

– Ой, ну ребя-я-я-та! – продолжил свои рассуждения Мотт. – Ну, это же Игры! Чего ж вы такие скромные-то? Какого черта вы вообще притащились вдвоем?

– Это наше дело.

– Да ладно, ладно… Я типа поверил…

Глаза у Мотта расползлись в разные стороны, похоже, алкоголь одолел его окончательно. Охотник взял со скамьи пачку и попытался вынуть оттуда сигарету, но это оказалось не так-то просто – проклятая сигарета никак не вынималась, пальцы не слушались.

Пока Мотт мучился, Дина смотрела на него с презрением. Вот придурок, сразу видно в одну сторону мозги работают.

Она с благодарностью взглянула на Киллджо – как спокойно он говорил с этим… Хотя, где-то в глубине души родилась неожиданная досада. В голове проснулись воспоминания…

Майка, Тома и соседская Идка. Мать всегда называла ее беспутной. Идка была старше Дининых сестер. Она уже не бесилась во время течек и жила в городе без материнского присмотра. Дом Идкиной родительницы стоял в нескольких километрах от Дининого, но стоило соседке явиться в лес, Томка с Майкой сразу прознавали об этом и в тайне от матери бежали за новостями к не в меру взрослой подруге. Маленькую Дину, чтобы не вызвать подозрений, тащили с собой. Все равно еще бестолковая и ничего не поймет из их болтовни, а дома оставишь – матери чего лишнего расскажет!

Идка подружек ждала, чтобы похвастаться и жизни поучить! Ох, чего только она не рассказывала им про красивую городскую жизнь! Про рестораны, про машины, про дорогие, безумно дорогие дома… Идка раскрыла страшную тайну – ей посчастливилось стать любовницей человека. Такое случалось редко, обычно люди брезговали связями с чужой расой. Иногда молодых зверолюдочек держали ради экзотики в борделях, но вот чтобы заводить с ними серьезные отношения… Во всем есть свои исключения. И внешностью Идка была хороша по любым меркам – хоть по людских, хоть по звериным, а еще невероятно упорна, хитра и целеустремленна. Она всю жизнь мечтала не прозябать в лесных норах, а взлететь до самых верхов, и мечта сбылась – красавица охмурила богатого бизнесмена.

Тома и Майка, глупые, слушали счастливицу со страхом и интересом. Человек… Каковы отношения с человеком? Они с горящими от любопытства глазами внимали Идке, а та, краснея и хихикая, вещала им про такое… Про все! Про то как бывает у зверолюдской самки с человеческим самцом в постели… Оказывается, есть столько поз и вариантов, столько разнообразных ласк. «Это не дикие ракши, что запрыгивают тебе на спину, делают свое дело, не заботясь о безболезненности, а потом уходят в лес. И даже не цивилизованные полулюды, которые внешне пытаются жить по-людски, и на деле – только целоваться кое-как научились, а так – то же самое, никакой тебе романтики: все быстро, как у животных при случке. А вот с людским самцом все иначе – он может долго, может ласкать так, что разум потеряешь, может…» – с душой разглагольствовала Идка, а Дина по юности лет ворчала и морщилась. Все Идкины рассказы казались ей тогда жуткой мерзостью…

К чему все это вспомнилось? Дина отогнала лишние мысли, старательно помотав головой. Поглубже вдохнула ночной воздух. Холодный ветерок приятно щекотал кожу, покачивались на кустах пышные шапки цветов, по темному зеркалу пруда рассыпались блики от луны.

В нос ударил едкий сигаретный дым, брызнули на стол желтые искры – Мотт все-таки справился с упрямой пачкой и закурил. Он попытался сказать что-то, но язык заплетался, не слушался. Наконец, собравшись, охотник с трудом сфокусировал взгляд на сидящих напротив и, поучительно грозя зажатой в пальцах сигаретой, произнес:

– Ребя-я-я-та, я ведь все понимаю… Я вам мешать не буду – потрахайтесь уже в свое удовольствие, а я спать пошел!

Он решительно поднялся, попробовал выбраться из-за стола, запутался в собственных ногах, упал обратно на скамейку и захрапел сидя.

Дина искоса взглянула на Киллджо, тот смотрел на Мотта с каким-то брезгливым недоумением. После последней фразы перепившего охотника зверолюдка чувствовала себя жутко неудобно. Дурацкая ситуация, в которой даже заговорить как-то стыдно, поэтому приходится сидеть и молчать. Чтобы абстрагироваться от гнетущей тишины, Дина стала прислушиваться к собственным ощущениям и снова наткнулась на затаившуюся в груди досаду. Да что же это! Она что, поддалась на глупые провокации пьяного Мотта? Невозможно так сидеть…

Решив разрядить неудобную ситуацию, девушка поднялась из-за стола, ощутив чуть заметное головокружение.

– Ты куда? – поинтересовался Киллджо.

– Хочу попросить воды у персонала. Пить очень хочется, а на столе только вино, – почти честно ответила зверолюдка.

– Я тебя провожу.

Охотник поймал ее за руку и зачем-то потянул к себе. От неожиданности Дина пошатнулась и плюхнулась ему на руки. Их лица оказались слишком близко, опасно близко. По взгляду Киллджо зверолюдка поняла – настало время старого доброго «другого варианта». Что удивительно, в этот раз «другой вариант», кажется, ждала и жаждала она сама. Именно поэтому Дина смело прикрыла глаза, ощущая, как губы Киллджо завладевают ее ртом, и поцелуй, одновременно горячий и нежный, нарывает, словно лавина, рассыпая по внутренней стороне плотно сомкнутых век каскады золотых искр.

Она боялась открыть глаза, думая, что стоит взглянуть, и все исчезнет миражом. Сердце в груди уже не билось – судорожно трепыхалось, как пойманная в силок птица. Сильные руки гладили спину девушки, заставляя податливо прогибаться, поддаваясь напору жестких ладоней. Мужские губы скользнули по подбородку, по щеке, по шее, коснулись чувствительного уха.

– Пойдем в дом, – тихий шепот прозвучал интимно и многообещающе.

– Пойдем, – открыв глаза, ответила Дина…

В полузабытьи она сползла с коленей Киллджо, кое-как выбралась из-за стола. Охотник поднялся и уверенно потянул ее за руку…

Дина совсем потерялась. Что-то было потом – быстрые шаги на ватных ногах и желание забыть обо всем на свете… От ладони, сжимающей запястье, расходилось по телу приятное тепло. Дина ощутила, как на концах пальцев парня играет пульс, и колкие молнии возбуждения тут же пронзили ее живот. «Ой, мамочка, сейчас что-то будет… ой-ой-ой… Интересно, как это? Почему не страшно, как раньше? Не противно? Или противно будет потом? А вдруг будет омерзительно – с мужчинами ведь по-другому не получается… наверное? А если получается? Может все-таки куснуть и сбежать? Не-е-ет, сначала надо проверить, насколько все омерзительно… все это, а уж потом… и внутри так раньше не было, так приятно…» – путаные мысли, одна глупее другой, сыпались в кружащуюся голову, как из рога изобилия. Суровая, жесткая Дина никогда не чувствовала себя такой пустоголовой дурочкой. Но ведь происходящее выглядело очень странным. Она и Киллджо! «Почему он вдруг ни с того ни с сего захотел меня? А я его? Ведь у меня нет течки, и ночь назад мы спали рядом, даже не думая о подобном! Это непонятно, очень непонятно… и так заманчиво».

С каждым шагом сомнения уходили прочь, а любопытство, подогретое теплом, нарастающим в паху, становилось все сильнее. Ощущения были новыми, совсем не такими, как в период особых дней, когда почти две недели в промежности все тяжелело, гудело и ныло. Сейчас они рождались из эмоций, текли в низ живота из груди, от бешено бьющегося сердца, и тело словно наполнялось воздухом – безумной, неведомой эйфорией восторга, предвкушения и легкого стыда.

Дина даже не заметила, как они вошли в дом, поднялись по ступеням и оказались в одной из комнат второго этажа. А там – полумрак, душный, теплый, пахнущий садом. Этот сад с уникальными вечнозелеными и вечноцветущими растениями оставался непобедимым даже для мороза и снега… Посреди сада беседка и храпящий в ней Мотт – вид из окна, до которого теперь никому нет дела.

Дверь закрылась, и они прижались друг к другу, опьяненные происходящим. Киллджо небрежно коснулся рукой шеи – пластины доспеха с едва слышным звуком втянулись в черное кольцо, – и тут же притиснулся к девушке сильнее, перехватил гибкую спину зверолюдки, потянул на себя. Та чуть не задохнулась в этих объятьях, чувствуя, что уже не может справляться с эмоциями. Теперь, когда ее обонянию и осязанию не мешала непробиваемая броня, она окончательно потеряла разум. Мир вокруг исчез, остались только запах возбужденного мужчины и его тело, горячее, сильное, твердое там, где ему положено быть таким природой.

Происходящее вовсе не походило на гадкие идкины россказни, совсем наоборот. Дина трепетала и наслаждалась каждым поцелуем, каждым движением рук партнера. В нем пылал огонь. От него исходили флюиды уверенности и силы, и у девушки не возникало ни одной мысли, чтобы противостоять или противиться ему. Киллджо не принуждал, Дина сама тянулась к нему, подсознательно сделав собственный выбор. Охотник стал первым мужчиной, которому она позволила ласкать себя добровольно, и ласк которого жаждала, как жаждет дождя уставший от засухи цветок.

Повинуясь природе, зверолюдка разорвала долгий, тягучий поцелуй, развернулась спиной, призывно прогнула поясницу, неосознанно предлагая запрыгнуть на себя сзади… Представив, как мужские руки перехватят ее под животом, ощутила очередную волну жгучего возбуждения. Внутренности скрутил сладкий спазм, дыхание стало еще глубже, тяжелее… Но охотник поступил по-своему – человеческие самцы непредсказуемы и не собираются играть по звериным правилам, – он резко развернул Дину обратно, лицом к себе, впился в губы новым поцелуем, потом, легко подхватив партнершу под бедра, закинул на себя и прижал спиной к стене.

– Черт возьми, – выдохнул ей в ухо, – не время сейчас, но ты такая… устоять невозможно…

– А ты пахнешь змеиным дурманом, – заплетающимся языком невпопад ответила Дина, зачем-то принюхавшись к губам парня, и улыбнулась пьяно.

Выражение на лице Киллджо резко поменялось. Мутная пелена мгновенно слетела с глаз, тревожная складка вновь пролегла между бровей.

– Дурман, – тихо произнес охотник, медленно снимая с себя девушку, – нас чем-то одурманили. В еду подсыпали.

– З-зачем? – заикаясь от неожиданности, спросила зверолюдка.

Парень не ответил, осторожно коснулся шейного кольца и… ничего не произошло, лишь почти неслышное, мерное гудение нарушило повисшую тишину, но вскоре и оно стихло.

– Затем, чтобы я убрал броню, – прозвучал очевидный ответ.

Киллджо и Дина почти одновременно взглянули в окно. Там по-прежнему блистал в лунном свете пруд, отражалась в водной глади беседка, и благоухал ночной сад, только пьяного охотника на месте не обнаружилось.

– Мотт. Фосса. Сейчас придут сюда.

Резким движением он оттолкнул Дину в дальний угол, нажал что-то на стене. В тот же миг на окно и дверь с грохотом упали решетки. Спустя еще один миг на широком подоконнике появился Мотт. Одним демонам ведомо, как он оказался там, но факт оставался фактом – охотник подергал толстые стальные прутья, с наигранным безразличием махнул на них рукой:

– Ты же понимаешь, дружище, что решетки тебя не спасут?

– Тебя тоже, – спокойно ответил Киллджо, – так что у тебя еще есть шанс убраться подальше, спрятаться получше и как следует проанализировать свои поступки.

– Давай-давай, пугай меня, – самодовольно усмехнулся Мотт, – мы ведь оба прекрасно понимаем сложившуюся ситуацию. Теперь ты без брони – нано-боты, которыми я «похлопал» тебя по плечу, уже попали в шейное кольцо и заблокировали доспех, так что не надо храбриться. Это все, Киллджо, сам понимаешь – это конец. Мы с Фоссой все равно сломаем твои укрепления и доберемся до тебя, – охотник болезненно закашлялся, после чего продолжил. – Перед тем, как подохнуть, можешь выпросить последнее желание. Дай угадаю, какое? Оставить в живых хорошенькую сучку-зверолюдочку? Точно? Оставим, не переживай, но ей придется отработать свою ж…

– У меня сейчас одно желание, – хладнокровно перебил предателя Киллджо, – не созерцать более твою поганую рожу.

Произнеся это, он поднял с пола широкий темный матрас, который поглощенная страстью Дина даже разглядеть не успела, и прислонил к окну. Комната погрузилась в кромешную тьму. По ту сторону злобно выругался Мотт. Укрепленная дверь дрогнула, затряслась от ударов – Фосса не терял времени даром!

Дина вздрогнула, когда Киллджо взял ее за руку и повел к противоположной стене. Там что-то чуть слышно скрипнуло, а потом потянуло сквозняком. Зверолюдка притормозила, но охотник легко подтолкнул ее. Едва человек и зверолюдка ступили в пугающую пустоту, за их спинами зашуршала, возвращаясь на место, потайная дверь.

Дина не стала задавать лишних вопросов, принюхиваясь, пошла следом за Киллджо. Тот безошибочно ориентировался в лабиринте потайных переходов и лестниц. Здесь, похоже, редко кто ходил – сильно попахивало мышами и плесенью.

– Переговорник! – вспомнила Дина и остановилась. Она понимала, что опасность слишком велика, но не удержалась. В приборе Майло крылся теперь основной смысл ее пребывания на Играх!

– Сейчас. Стой тут, – кротко бросил ей спутник. Дина послушно замерла в ожидании. Охотник ушел. Спустя пару минут он вернулся, сунул в руки девушке влажный гаджет. Пахнуло кровью, и Киллджо пояснил. – Мотт с Фоссой перебили всех…

Они еще долго шли во мраке. Молча. Вскоре запахло землей – коридор превратился в длинную нору. Втягивая носом дух сухой почвы, Дина ощутила себя затравленной лисой… или барсуком. Она отчетливо прочувствовала все, что ждет загнанного в подземный ход зверя, за которым охотится кто-то безжалостный, неумолимый, способный вцепиться в горло крепкими зубами и душить, выжимая по каплям жизнь из слабеющего тела…

Когда нора неожиданно открылась выходом, ночь показалась зверолюдке светлой, как день. Небосвод, щедро осыпанный звездами выгнулся в высь синим куполом.

– Они пойдут за нами? – тревожно поинтересовалась Дина, оглядываясь через плечо на черный зев тайного выхода.

– Сразу не догадаются – сперва потратят время, чтобы сломать дверь и стены. Это убежище строили по моему личному заказу, поэтому все его фишки знаю только я и еще пара охотников из старого состава, – ответил Киллджо, – но расслабляться не стоит, придется долго идти без отдыха.

– Доспехи… не исправить? – робко спросила девушка, предполагая возможный ответ.

– Нет, – со стальным спокойствием произнес охотник, и тут же обнадежил, – но в их отсутствии есть одно важное преимущество, теперь я тоже исчез со сканеров, нас будет непросто выследить…

Они шли долго, больше суток, пока, наконец, Киллджо не решил сделать привал. Дина беспокоилась, предлагала пройтись еще немного, но охотник решения не поменял:

– Мы и так слишком долго не спали, что толку с того, что пройдем еще десяток километров и вымотаемся окончательно – фора будет невелика.

Дина понимающе кивнула. Ну, конечно, черт возьми, он был прав. Она еле стояла на ногах и с начала Игр скинула от измотанности и стресса наверное килограммов пять. Даже последний сытный ужин не спас положения.

Стремительная потеря веса моментально отражалась на выносливости: холод и усталость ощущались гораздо сильнее. А еще – и это, пожалуй, самое главное – Дина не представляла, как они с Киллджо будут теперь ночевать рядом. Эйфория страсти, навеянная змеиным дурманом, прошла, и теперь в душе назревали смятение и паника… Киллджо. Он человек и мужчина – его можно понять, каждому зверолюду известно, что в любовных порывах людские самцы бывают непредсказуемы и неадекватны, а тут еще зелье, но она-то сама чем думала? Хотя, какое там думала… забылась. Только вот забытье должно проходить, а оно почему-то до конца так и не отпустило. Витало где-то на грани сознания, мучило, навевало сомнения, что виной произошедшему в убежище вовсе не змеиный дурман. Не он один, что-то еще…

Не понимая собственных чувств, Дина так погрузилась в себя, что на время умудрилась забыть о Вончесе. Лишь когда они с Киллджо забрались под корни огромного дерева, с вросшими в землю нижними ветвями, вспомнила про гаджет Майло. Охотник забрал прибор из ее рук, включил, и девушка обрадовано выдохнула – экран загорелся дежурным «Добро пожаловать в систему».

– Молодец, Гри, сломал-таки, – запоздало похвалил мастера охотник.

Дина тихо скрипнула зубами, пообещав погибшему незнакомцу, что так помог ей, отмщение – теперь будущее убийство Дика Вончеса она посвятит и ему в том числе… А как еще она может отблагодарить этого самого Гри?

Киллджо недолго копался в файлах и картах, войдя в память, выудил из нее последний звонок. Пошло видео, включился звук. Словно с того света зазвучал записанный голос Майло Сальвареса. Дина даже зубами скрипнула от омерзения, после чего успокоила себя – скоро от ненавистного Вончеса тоже останется только запись. Так будет обязательно, она убьет врага или умрет сама – других вариантов нет.

Зверолюдка взглянула на охотника и напряглась. За время их недолгого знакомства она все же научилась читать, а скорее угадывать намеки на скудные эмоции, мелькающие на его непроницаемом лице.

– Узнаешь его? – задала решающий вопрос.

– Узнаю, – с иллюзорным спокойствием отозвался Киллджо. – Его не должно быть на Играх. Он не заявлялся на кастинг, не брал псевдоним, не приносил поддельных документов. Официально его здесь нет.

Шахерезада спала, как убитая. В ее голову не лезли лишние мысли и тревоги, даже сны не шли. Утро встретило ее неожиданным холодом. Какое-то время девушка пыталась бороться с ним, безуспешно кутаясь в одеяло, но вскоре поняла – это бесполезно, пора просыпаться.

Причина холода сразу обнаружилась. Холли-Билли не было рядом. На миг Шах показалось, что он оставил ее одну и ушел, а может быть и вообще исчез. Она, как ошпаренная, вскочила с постели, оглянулась по сторонам, не одеваясь, выбежала в комнату с балконом, там выдохнула облегченно…

– Доброе утро, милая. Уж извини, но завтрак в постель я тебе сегодня не принес.

– Доброе… – облегченно пробормотала Шахерезада, пятясь обратно в спальню, чтобы завернуться чем-нибудь в отсутствии одежды. Она паниковала зря. Холли-Били никуда не делся, не бросил ее на произвол судьбы в пустом доме, посреди оставленного миром утопического города.

Странно, но теперь реальность по ту сторону забытья казалась девушке зыбким кошмаром, душераздирающим и в то же время нереальным. В стенах отеля царили покой и мир, а где-то там, за тонкими арками монорельса, за паутиной прозрачных подвесных ходов бушевали Ласковые Игры, раскручивали на потеху публике свои смертельные жернова… Насилие, кровь… И Холли-Билли был частью всего этого – сдирал кожу со Свена, рубил головы… Она почти поверила ему, но вера не несла успокоения. Животный страх, испытываемый к охотнику, несмотря на странные позывы необъяснимого влечения, прочно засел внутри. И этот мерзкий страх питался вовсе не жестокостью Холли-Билли, а привычкой к тому, что от любого мужчины в принципе нельзя ждать добра. Даже если они и дают его, потом в любом случае придется платить! Среди возможных вариантов расплаты самым страшным казались пытки. Рассказ охотника про собственное детство поразил Шахерезаду, вызвав новую тревогу – после такого нельзя сохранить здравый ум, просто невозможно. Да, вчера он был крайне мил и безобиден, но так ли это на самом деле? Уж слишком разительно меняется его поведение. Сегодня милый, а завтра что? А вдруг завтра…

– Эй, чего грузишься?

– Я? Все в порядке.

Шахерезада очнулась от раздумий и бессмысленно уставилась на Холли-Билли. Тот стоял, уже одетый, подпирая спиной стену. Как он появился рядом так быстро? Немыслимо…

– Я тебя напрягаю, да? – прошел мимо Шахерезады, уселся на кровать, чтобы не нависать над ней с высоты своего роста. – Знаешь, милая, собаки всегда чуют, когда их боятся. Я не пес и кусаться не буду, но со всем этим надо что-то делать.

– Надо, – смиренно согласилась Шахерезада. – Я стараюсь.

– Это хорошо, – кивнул охотник, – и все же получше подумай на досуге.

– О чем?

– О том, что иногда можно поступать так, как хочется тебе, а не другим.

В общем-то, Шах и сама понимала, что надо бы. И, как всегда, проблема отложилась на неопределенный срок. Резко поменяв тему, охотник предложил девушке выбраться из номера и прогуляться по окрестностям. Хорошая мысль. Шахерезада отыскала в хозблоке свою одежду, сухую и чистую. Надела, насладившись невесомым ароматом кокосового кондиционера.

Почти весь день они бродили по турзоне: стеклянные туннели, мосты монорельса, заросшие зеленью дома, несговорчивые автоматы, стерегущие входы в дорогие номера… Фантасмагория, сон. Сюрреализм происходящего успокоил Шахерезаду, она с головой погрузилась в созерцание окружающего мира. Волшебный, зеленый, тихий, одновременно мертвый и полный жизни, он отрешал, отрезал от прозаичности прошлой жизни.

Всю прогулку Шах не покидало беспокойство. Ей казалось, что охотник задумал нечто пугающее, а ей не говорит. По пути она старательно буравила взглядом его спину, будто так можно пробиться к мыслям и выяснить, что ждет ее впереди.

В судейский номер она пришли уже в сумерках, и опасения сбылись. Холли-Билли остановился перед спутницей, взглянул сверху вниз и заявил:

– Знаешь, я тут подумал и понял, эта твоя вечная робость жутко мешает. Всем. А главным образом тебе и мне. Твой страх здорово напрягает. По мне так чувствовать, как некто рядом с тобой постоянно боится, еще хуже, чем бояться самому.

– Но ты ведь убиваешь… и они… боятся, – рискнула уточнить девушка.

– Но тебя-то я убить не могу? Ни убить, ни отпустить. Поэтому ощущение, что я долго и упорно мучаю кого-то беззащитного, меня не покидает. И я начинаю ощущать себя собственным отчимом – беспринципной, трусливой тварью, способной лишь на то, чтобы издеваться над слабыми. Это мерзко, знаешь ли.

– И что мне делать? – Шах виновато понурила голову, получилась привычная, если не сказать извечная поза извинения.

– Все дело в том, что ты – профессиональная жертва. Быть жертвой ты умеешь лучше всего. Ты, милая, совершенно не представляешь, как это – находиться по другую сторону.

– По другую сторону чего?

– Насилия, конечно же.

Шахерезаде совершенно не хотелось знать ничего подобного, но узнать пришлось… В первое мгновение ее охватил ужас. Неужели Холли-Билли заставит ее убивать или пытать кого-то из участников? Только не это!

– Убивать мы с тобой сегодня никого не будем, – разгадал ее страхи одноглазый, а вот насиловать попробуем.

– Что… что ты имеешь в виду, – бедная Шах даже поперхнулась от такого вопиющего предложения.

– То, что ты слышала, милая. Насилие – это желание властвовать над другим человекам, заставлять его делать то, что хочешь ты. Понимаешь?

Шахерезада судорожно затрясла головой, боясь подумать, что ждет ее впереди. И все же она собралась, взяла себя в руки – будь, что будет, -послушно взглянула на охотника и спросила:

– Что я должна сделать?

– Изнасиловать.

– Кого?

– Меня.

– Тебя?

Девушка уставилась на собеседника ошарашено, пытаясь поточнее определить оттенок прозвучавшей шутки: насмешка, издевка, подкол? Что конкретно? Но Холли-Билли старательно предавал лицу серьезное выражение. Выходило не слишком убедительно, единственный глаз лучился азартом и любопытством. «Это такая проверка на вшивость, – догадалась Шах, – игра, ловушка. Он ведь прекрасно понимает, что отказаться от предложения я побоюсь, ровно так же, как побоюсь выполнить это глупое задание. Он сделал ставку и теперь ждет. Интересно, что он там себе загадал?» Правильного ответа Шах не знала, поэтому решила, – будь, что будет, – с закрытыми глазами и в омут с головой!

– Хорошо, – кивнула тихо, – я сделаю, как ты хочешь.

– Нет, – строго погрозил ей пальцем Холли-Билли. – Сделай так, как хочешь ты, иначе какой смысл?

Он поднялся с кровати, галантно подал руку собеседнице, заставив ее встать напротив. Шахерезада «зависла». Сердце билось, кровь пульсировала в висках. И чего она так боится? Девушка выдохнула, словно перед прыжком с вышки. Нет, действительно, чего боится? Хотя, боится ли? Наверное, это просто мандраж перед неизведанным… Только какое неизведанное! О чем она вообще? Она ведь не маленькая невинная девочка – женщина взрослая, жена с многолетним опытом. Уж что-что, а секс она видела в своей жизни часто. Пожалуй, даже чаще, чем хотелось бы. Вот только последняя фраза – «сделай так, как хочешь ты», совершенно выбила из колеи. За все свои супружеские годы Шахерезаду ни разу не спросили, чего хочет лично она. Даже в самое безмятежное, конфетно-букетное время на заре отношений с мужем их сосуществование в постели всегда происходило исключительно по Жаковым правилам…

Расценив заминку, как протест, Холли-Билли развел в стороны руки и склонил голову к плечу – давай, мол, чего ждешь? И Шах не стала больше раздумывать, решив делать ровно то, что знает и умеет…

Она бережно подхватила футболку охотника, быстро стянула с могучего торса. Потом осторожно положила руки на пояс его штанов, взглянула в лицо, словно извиняясь. Глаз Холли-Билли тут же коварно прищурился. Его напускная, игривая суровость не напугала, а придала смелости. «Это просто игра!» – шепнула себе девушка, и ее ногти невольно царапнули мужские бедра, когда она потянула вниз штаны, комкая пальцами ткань.

Зажмурившись, Шахерезада опустилась перед охотником на колени, открыла глаза и снова плотно сомкнула подрагивающие веки. Увиденное впечатлило, пустило по телу бесконтрольные волны возбуждения. Девушка протянула руку, ощутив под пальцами твердость горячей, увитой венами плоти, почувствовала, как предательски мокнет под коротенькой юбочкой ее недавно постиранное белье. Она раскрыла рот, и тут Холли-Билли невозмутимо постучал ей пальцем по макушке:

– Ты серьезно? – в его голосе прозвучало разочарование, опять же наигранное, но и такого хватило, чтобы заставить бедную Шах вздрогнуть от недоумения. – Я спрашиваю, ты серьезно настолько любишь сосать член?

– Я не знаю, – тупо пробормотала девушка.

– Милая, ты не обязана ублажать меня. Ты – эгоистичный насильник, а, значит, все должно произойти ровно наоборот. Так чего же сама хочешь, а?

– Я?

Задав очередной бессмысленный вопрос-переспрос, Шах впала в ступор. Матушки-телесницы в кружке будущих жен постоянно талдычили, что в постели женщина не должна думать о себе, ведь все это неугодная Святому Протери похоть, а мужское вожделение – оно природное, его можно и нужно поощрять. «Высшим пилотажем» у опытных матрон из общины считалась наука подавлять собственное возбуждение, а главным образом не испытывать оргазм. «Хорошая жена должна быть умелой и неэгоистичной». По-первости Жак несколько пошатнул священные протерианские устои своей новоиспеченной жены. В первую брачную ночь она даже побывала на пике наслаждения. А потом еще пару раз в медовый месяц.

– Так чего же ты хочешь? – охотник подцепил пальцем подбородок притихшей девушки и взглянул в глаза. – Только честно?

Шахерезаде показалось, что он видит ее насквозь до самого потайного желания, до самой сокровенной мысли, до самой запрятанной пошлой фантазии. И ничего не скрыть теперь даже за семью замками, не отмазаться, не соврать. Значит, придется поддаться на провокацию и раскрыть все карты… Но как же неудобно, боже, как стыдно!

Она поймала мужчину за руку и потянула вниз, заставив опуститься на колени напротив нее. Сама села на пол и, умирая от собственного бесстыдства, развела в стороны ноги. «Так надо! Надо сделать, что он просит, искренне и честно. Обмануть все равно не получится – раскусит. Отказаться тоже не выйдет – не отстанет ведь, пока свою «увлекательную» задумку в жизнь не воплотит». Шах до последнего не желала признавать назревающих внутри интереса и вожделения, отказывалась от собственных чувств и эмоций, мысленно валила все на Холли-Билли – дескать, заставляет…

Твердо решив закончить все побыстрее, она ухватила мужчину за прядь светлых волос и потянула вниз. Он склонился лицом к разведенным женским бедрам, окольцевал пальцами щиколотки Шах и довольно прищелкнул языком:

– Ладно, понял, милая. Так -то лучше…

А потом Шахерезада провалилась в небытие. Во всех смыслах. Когда охотник подтянул ее за голени к себе, девушка невольно откинулась на спину. Когда первый поцелуй раскаленным железом обжег кожу чуть выше щиколотки – закусила губу до крови. Тревожность, напряженность происходящего сменилась пьянящим коктейлем из любопытства и возбуждения. Шахерезада так давно отвыкла от ласк и горячих прелюдий, что совершенно растерялась.

И все же ее не оставляло ощущение неправильности, постыдности происходящего. И было с чего! Жак твердо вбил в голову жены мысль о том, что оральный секс – привилегия мужчин, и удостаивать подобным женщин ниже мужского достоинства.

«Прелюдии, – заявлял муж, – это ненужная трата времени, к тому же чего там тебе ласкать? У тебя даже нет нормальной груди!» Такое отношение сказалось на самооценке Шах, постепенно она стала считать свое тело грязным и отвратительным… Но теперь все встало с ног на голову…

Поцелуи становились все настойчивее, поднимались все выше… ближе… Шах пыталась контролировать рвущиеся из груди стоны, не слишком удачно. После очередного сдавленного всхлипа охотник легонько хлопнул ее ладонью по бедру и, прервав ласки, урезонил:

– Чего ты сдерживаешься? Хочешь орать – ори, соседям не помешаешь, они все мертвые.

Само собой, Шах боролась с собой не из-за соседей. Она до последнего пыталась сдерживать взрывающие тело ощущения и плавящие душу эмоции. Не справилась. Застонала в голос, когда наглые губы охотника добрались до самого чувствительного и сокровенного. Низ живота превратился в жаркую печь, наполнился изнутри бушующим пламенем, жаждущим прорваться наружу огненной лавиной. Как выдержать все это? Где взять силы? Девушка заскребла ногтями по полу, выгибаясь, подрагивая, трепеща. Она уже не разбирала, что – пальцы, губы, волосы, – и где касалось ее. Жесткие светлые пряди щекотали внутренние стороны разведенных бедер, сильные руки то сжимали щиколотки, то упирались под колени, чтобы закинуть ноги Шах выше и развести шире… А губы… Губы терзали и мучили податливое женское тело со всей сладостью, нежностью и настойчивостью… И Шахерезада до последнего боялась признаться себе, что с ней действительно произошло то, чего она хотела, что скрывала в самых грязных и порочных по ее мнению мыслях, никоим образом невозможных к исполнению в жизни… Никогда. Даже в самом страшном кошмаре. Даже в самом сладком сне…

А потом она взорвалась, захлебываясь криком, безнадежно пытаясь вцепиться непослушными пальцами в ковролин на полу. О, небо! За что он с ней так? Ведь это все мимолетно, все неправда… Сильные руки удержали дрожащие женские бедра, не дав им сомкнуться, закрыться – так Шахерезада намеревалась спрятаться от растекающихся по телу ручейков раскаленной лавы. Ощущения заставляли млеть и немного пугали – тело теперь жило своей жизнью, не подчинялось, не слушалось. Руки и ноги – вата. Легкие, переполненные воздухом, замерли на вдохе. Глаза невозможно открыть. Они сами собой закатываются и не желают смотреть на мир, будто там, на темной стороне век продолжается запретное действо, раз за разом, вновь и вновь. Искры, вспышки, наслаждение, такое острое, невыносимое, почти граничащее с болью…

Наконец охотник сжалился. Отпустил, позволив крепко стиснуть бедра. Шах с трудом разомкнула глаза, села, чувствуя, как жар и краска заливают ее с головы до пят. Стало стыдно за собственную чувствительность, за несдержанность. В тот миг Шахерезаде показалось, что она выглядит глупо и жалко. Она ведь не роскошная красавица из эротического фильма, не популярная секси-дива… Она орала, стонала, дергалась и тряслась от оргазма – ох, и ужасно, наверное, все это выглядело со стороны… Надумав себе опять невесть чего, под конец Шах ляпнула самую глупую и неуместную в данной ситуации фразу:

– Я теперь… тоже… должна тебе…

– Забудь, ты ничего никому не должна, – невозмутимо отмахнулся Холли-Билли, поднялся, подал руку девушке, усадил на кровать.

– Но… я ведь, а ты не… – никак не унималась Шахерезада, ее упрямство даже возмутило охотника.

– Какие «но»? Я твоя жертва, поэтому должен страдать и мучиться… от неудовлетворенности в том числе, – заявил он, а ошалевшая Шах не сразу поняла, серьезно он говорит или издевается.

– Но это же так неправильно, если мужчина не получил удовольствия… Это против природы, это так…

– Слушай, милая, вот сейчас ты реально насилуешь мой мозг своими сектантскими бреднями. Я сейчас будто Святому Протери отлизал…

Последняя фраза так живо и ярко представилась Шах, что она не выдержала и истерически рассмеялась. Для постижения творящегося абсурда нервов уже не хватало. Откинувшись спиной на кровать, она еще долго то смеялась, то плакала, будучи не в силах справиться с эмоциями.

Шахерезада ровным счетом ничего не понимала, совершенно запуталась, завязла в происходящем. Старые ориентиры, навязанные еще Жаком, уже сбились, но и проложить себе новый путь она пока не могла. Слишком сложно было понять эту новую правду, что пытался донести до нее Холли-Билли, принять новую себя – притягательную, свободную и желанную. Может, охотник ошибается? Или ошибается она сама, принимая за симпатию банальное любопытство, экспериментаторский дух?

А ведь она даже не заметила, что осталась в комнате одна. Шах стало досадно до слез. Почему она, вместо того, чтобы продолжать предаваться удовольствиям, в очередной раз грузится из-за собственной несостоятельности? «А потому! Потому, – ехидно пропел внутренний скептик голосом подлого муженька, – что ты переоцениваешь себя, это же объективно! А Холли-Билли просто экспериментирует, проводит над тобой опыты. Ему плевать на тебя, он тебя не хочет. Ты для него не женщина – морская свинка, лабораторная крыса, шиншилла…»

– Нет! – в голос возразила Шах. – Это не так.

Она резво вскочила с кровати и покинула спальную. Хватит! Пора расставить все точки над «и»…

Охотник отыскался в гостиной. Он сидел на зеленом диване и тянул из бутылки алкоголь. Откуда взял? Напротив, в стене виднелись полки разоренного потайного бара.

– Я думал, ты спишь? – поинтересовался так, будто ничего не случилось. – Что с тобой, милая? На тебе лица нет.

– Я не шиншилла, – тихо сказала девушка.

– Что, прости?

– Я не шиншилла.

– Конечно, нет, – мужчина удивленно вскинул брови, при этом он прекрасно понимал суть происходящего – блеск глаза выдавал.

– Я не шиншилла, – в третий раз повторила Шахерезада. – Я – женщина. А еще, ты сказал, чтобы я делала то, что хочу… – она подошла вплотную, умирая от нахлынувшей чувственности, медленно опустилась перед Холли-Билли на колени, осторожно положила руки на его бедра и добавила еле слышно. – Я хочу, чтобы этим вечером хорошо было всем…

Она не медлила больше, закрыла глаза и провела ладонями по одежде охотника, вцепившись пальцами в пояс, потянула и не встретила сопротивления, наоборот. Она закрыла глаза, медленно разомкнула губы…

В тот миг Шах будто увидела себя со стороны, и картинка не отвратила ее, напротив, показалась возбуждающей, манящей. Она давно не желала секса так сильно, так пьяно. Ей хотелось не получать – отдавать. Теперь этот отголосок рабской привычки окрасился иным цветом: Шахерезада не пересиливала себя, не терпела, не пережидала, как было раньше, она хотела. Хотела, чтобы сидящий перед ней мужчина хоть на секунду скинул маску невозмутимости.

Ей безумно хотелось, чтобы он стонал и «мучился» так же, как она, но Холли-Билли оказался крепким орешком. Когда его пальцы все же сомкнулись у Шах на затылке, вплелись в волосы – стало ясно, железный самоконтроль дал трещину. По внутренностям прошла волна сладкого злорадства и тут же сменилась возбуждающим страхом. «Если он потеряет над собой контроль, кто знает, в какую сторону его занесет?» Из глубины сознания вынырнуло лицо Клауса, унылое и мертвое, и тут же расплавилось в языках нарастающего внутри пламени. «Какая разница, что будет. Это мое желание и мой выбор. Я так хочу»…

Выкинув из головы лишние сомнения, девушка полностью отдалась страсти. Она ласкала, лизала, гладила – погружалась в процесс до беспамятства, пока в ладони Холли-Билли не разлетелась вдребезги бутылка, которую он до сих пор сжимал…

Мужчина успел поймать Шахерезаду за руку и переплести с ней пальцы, прежде чем в горло девушки хлынула горячая, вязкая влага. Шах закашлялась и обессилено ткнулась лбом охотнику в бедро. Приятное удовлетворение накрыло с головой, и она поймала себя на мысли – искренне отдавать, оказывается, еще приятнее, чем получать…

– Вошла во вкус, милая? Насилие быстро затягивает, – охотник подтянул девушку к себе на диван. Она доверчиво прижалась к нему, подрагивая от не отпустивших до конца эмоций, нервно облизнула губы. – А теперь рассказывай, – голос Холли-Билли прозвучал над ухом требовательно и таинственно.

– Что рассказывать?

– Забыла? Наш уговор?

– Я помню. Что именно рассказывать? – рассеянно отозвалась Шахерезада. – Ты спроси, мне будет легче…

– Почему ты такая неуверенная? Где корень зла? Можешь же быть другой.

– Все потому что я некрасивая, – честно заявила Шахерехада, не видя смысла скрывать очевидное. Холли-Билли ведь не слепой, и понравилось она ему, похоже, такая, какая есть. За что-то… знать бы, за что? Уж не за красивую внешность точно.

– Красивые женщины… – задумчиво пробормотал Холли-Билли. – А красивые по-твоему, это какие, а, Шах?

– Длинноногие, высокие, с большой грудью, – подготовлено отчеканила Шахерезада. За долгое время супружеского существования муж доходчиво объяснил ей все тонкости и грани подлинной красоты. – Актрисы. Модели. В интернете можно посмотреть…

– Модели чего? Модели женщин? – переспросил охотник с нескрываемым стебом. – Те, что находятся по запросу в интернете? Фаршированные: большие сиськи, жопы балконом, поджарые животы. Это истинная красота, милая?

– Наверное.

– Ох уж эта «истинная» красота. Она, как твоя секта, – думай то, что дают. Будь таким, как говорят. Инакомыслящим вход закрыт: если у тебя нет резиновой груди и задницы-глобуса – ты никто. А те, у кого это богатство есть – все, успех! Вот только в глаза посмотришь, а там стекло, мразота, дрянь. Пустые банки от дешевого пива. Красивая картинка на жестянке, а внутри ничего. Красавицы-умницы. Они умеют хорошо сосать, но лучше бы умели хорошо думать. Все их заботы, как поделить мужиков – лучше б делили хлеб с обездоленными. Они разводят богатых папиков на бабло, когда стоило разводить аквариумных рыбок исчезающей породы. В их головах ветер гоняет мятые купюры. Они все уродливые, Шах, забудь о них, ты им не ровня.

– Кто же по-настоящему красив? – озадаченно поинтересовалась девушка, отрывая голову от надежной, теплой груди собеседника и вопросительно вглядываясь ему в лицо.

– Красив? Много красивых.

– Ну, например?

– Ты красивая.

– А еще?

– Еще… принцесса Луиза Сазерлендская.

– Та, которая… – Шах расплывчато провела рукой у себя перед носом, иллюстрируя обезображенное многочисленными операциями лицо знаменитости. Она сразу вспомнила эту странную личность. Кажется, Луиза родилась изуродованной, потом долго лечилась, что-то там еще…

– Она, – глаз Холли-Билли опасно сверкнул, прищурился, и девушка испуганно сжалась, сообразив, что сказала и подумала что-то не то. – Луиза была моей соседкой, ровесницей. Еще в материнской утробе она попала личиком в тяжи и родилась не такой как все. Глаза без век, развороченная носоглотка, зубы наружу, ведь губ то нет – разошлись пополам и в стороны… Она росла со мной и была для всех монстром, а для меня одной из самых прекрасных девушек, что рождались когда-либо в этом гребаном мире. Пока сисястые суки фоткали свои жопы для инстограмма, она собирала деньги больным детям, пристраивала в добрые руки недобитых котят и кормила по вечерам нищих. Моя первая любовь – я помереть за нее был готов, а она любила всех, кроме меня. Потому что она была доброй, а я злым. Потому что бил тех, кто говорил о ней плохо, кто смел раззявить свой поганый рот и заикнуться о ее внешности. Однажды, когда какая-то очередная погань стала тявкать что-то по поводу Луизиного лица, я принес из дома тот самый нож отчима, мне за это потом хорошенько попало, но оно того стоило. Тогда, с оружием в руках, я объявил во всеуслышание, что если хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь еще рискнет заикнуться об этом, то все они – вся улица, весь район, вся Аска – будут ходить с такими же, как у Луизы, лицами. Уж я постараюсь и морды их поганые ножиком подправлю…. И все заткнулись. Время шло, мы росли, вскоре я тайно дрался в ринге на подростковых уличных боях и таскал деньги луизиным родителям на операции. Потом ушел на Игры и снова отдал ей то, что заработал. Я думал, она оплатит очередную пластику, но Луиза не хотела брать деньги, я настаивал – она уперлась. В итоге – открыла детский фонд. Потом еще один. Стала писать статьи, выпускать газеты… Меня она избегала – добро не любит водить дел со злом. Даже деньги больше не брала. Никогда. А однажды к нам приехал Дарвин Сазерлендский, принц, известный филантроп и борец против Игр в Аске. Он много сил приложил, чтобы Игры закрыли ввиду их чрезмерной жестокости – наивный. Тогда он собрал нас, охотников, на встречу и принялся читать мораль. А сам приперся с какой-то безмозглой потаскухой-старлеткой под ручку. Помнишь ту малолетнюю суку, которая сделала себе имя, потрясая в клипе голой задницей под пошленький мотивчик? Луиза тоже пришла на встречу, встала в углу с фотоаппаратом незаметной тенью, как всегда делала. Тогда я выкрикнул этому принцу прямо в лицо: «Ты пришел учить нас морали под ручку со шлюшкой?» и послал его ко всем чертям. Он не обозлился, даже бровью не дернул, только спросил, тихо так, настойчиво: «Я пришел со знаменитостью. С кем я по-твоему должен ходить, охотник?» Я разозлился еще больше и в сердцах указал на Луизу. Он взглянул на нее, и пропал. Аккуратненько вытянул руку из цепких лап своей спутницы, отстранил ее и к Луизе подошел. На колено перед ней опустился, в глаза ее неземные, небесные взглянул и говорит: «Так это вы учредительница фонда СПАСИ? Я много о вас читал и слышал, но не знал что вы в жизни такая…прекрасная» …и увез мою Луизу в свой Сазерленд. Вот так все и кончилось, верно и правильно. И теперь Луиза счастлива и любима, ведь иначе просто не могло быть.

– Как в сказке, – всхлипывая, прошептала Шах. С ее сентиментальностью выдержать подобную историю без слез было нереально. – А ты? – заикаясь, спросила она, наконец.

– Что я?

– Как же ты?

– Я рад, что все так сложилось. Пусть принадлежит тому с кем действительно хорошо. Что поделать, такова свобода выбора. И ее, и моего. Я понимаю, что там, в гребаном Сазерленде Луизина сказка продолжилась хэппи-эндом, таким, какой она заслужила. Да будет так.

– Удивительная история, – Шах скривила рот в глупой гримасе-улыбке, пытаясь сдержать подступившую волну рыданий, – у….удивительная… – она подавилась мощным всхлипом. И закрыла лицо руками.

– Реви-реви, – тяжелая рука Холли-Билли мягко опустилась на трясущиеся плечи девушки, – ты безумно красивая, когда ревешь.

От комплимента Шахерезада зарыдала еще громче. Услышанная история поразила, напалмом выжгла ее изнутри, заставив ощутить себя маленькой серой и никчемной. Бледной молью, с восторгом летящей на огонь. Все внутренние компасы сбились, выстраиваемые годами иерархии и градации рассыпались в прах. Перед глазами стоял лишь черно-белый, неровный, гордый профиль Сазерлендской принцессы, увиденный мельком в одной из газет. И если раньше он вызвал бы у Шах лишь сочувствие и отвращение, то теперь сквозь него сочился яркий свет, уплотнялся вокруг сияющим нимбом. Теперь Шах все поняла, ну, может не все, но многое. Главное, она поняла, что хотел донести до нее Холли-Билли. Суть красоты. Настоящую, истинную суть.

– Красивая? – она оторвала от лица руки и повернулась к охотнику, отчаянно скользнула взглядом по его лицу, светлым волосам, мятой коже возле отсутствующего глаза. – Не смотри на меня так… Мне далеко до любой красоты, я знаю. Непреодолимо далеко…

Как, оказывается, страшна безысходность. А она еще ревела из-за обидок Жака? Из-за того, что он сравнивал ее с тощеногими, шарогрудыми моделями, однотипными, словно клоны. Грудь можно накачать силиконом, слить в клинике жир с ляжек, но что делать перед истинным совершенством? Как конкурировать с женщиной, которую любят не за ноги и не за сиськи? Сердце ведь силиконом не накачаешь, и не пересадишь душу… Как ровняться с ней? Чем мериться? Да и стоит ли… даже завидовать стыдно…

– У тебя что, первой любви не было? – разгадал сомнения собеседницы Холли-Билли.

– Б-была, вроде.

«Вроде». Какое гадкое, омерзительное слово! Она даже не помнит, нет… не знает, была ли у нее первая любовь. Может, это был мальчишка-сосед, за которым она украдкой наблюдала из окна отцовского дома. Или парень с соседней парты – он был веселый, добрый, но Шах, испугавшись отцовского неодобрения, закончила отношения на паре робких поцелуев…

– Вот и успокойся. С первой любовью почти всегда так. До слез. И услышь меня, в конце концов! Ты мне нравишься! И ты красивая, Шах, самая красивая, просто запуталась, веру в себя потеряла – поэтому сомневаешься. И душа у тебя прекрасная. Не продолбай ее на этих чертовых Играх, ладно? А прошлое отпусти и забудь. Нет его, рассыпалось в прах!

– Ладно, – девушка застыла, как змея перед факиром. Она еще никогда не видела Холли-Билли таким. Таким открытым, искренним и безопасным. Желанным. Она больше не стеснялась его и не боялась. Она поняла. Истину. А еще, ей безумно захотелось его поцеловать.

И она не стала медлить – потянулась к охотнику первая. Новое забытье утопило реальность в розовых волнах нежности. Для Шах это было высшей формой близости между мужчиной и женщиной – всепоглощающие доверие, нежность и тепло. И она целовалась, будто в первый раз, как бунтарка, с пьяным восторгом, как непокорная школьница, сбежавшая на свидание, несмотря на родительские запреты…

Они торопились, поэтому быстро покинули дерево-шатер. Гостеприимные ветви вяло качнулись, провожая неспокойных гостей.

Идти получилось недолго. В лиловом небе собиралась гроза. Дождь еще не прорвался к земле, но черные животы туч уже набухли, готовые вот-вот разродиться тугими струями. Пришлось вновь искать пристанище и подниматься на скалы так высоко, как только возможно.

Убежищем послужила пещера. К ней не вели тропы, поэтому выглядела она вполне безопасно. Внутри оказалось сухо и пусто – каменные стены, не по-природному ровный пол. Возможно, пещеру вырубили в скале искусственно…

– Как ты попал на Игры? Зачем? – спросила Дина, разглядывая, как секут землю первые резкие капли. Вопрос мучил ее уже давно, как только их с Киллджо пути сошлись возле поверженного Сальвареса.

– Отец отправил.

– За что?

– Не за что, а для чего, – поправил парень. – Набраться ума-разума.

Странный ответ не дал зверолюдке нужного понимания, но она не стала расспрашивать дальше. Ей показалось, что своим ответом Киллджо и так разгласил слишком многое. Тольку пытать, да и не к чему. И все же она не удержалась от комментария, немного едкого, возможно:

– Мой отец так бы не поступил.

– Твой отец? – охотник заинтересованно вскинул брови. – Я всегда полагал, что зверолюды не знают своих отцов и до совершеннолетия живут с матерями.

– Мой отец был человеком.

– Что? Бред. Все знают, что люди и зверолюды не могут иметь общего потомства.

– Мой отец был человеком, – сурово пригнув голову, повторила Дина, и в глазах ее сверкнуло злое упрямство. – Приходил к нам в лес, дарил еду и игрушки. Никто в него не верил, но он был! Я совершенно точно это знаю!

– Был, так был, как хочешь, – не стал спорить охотник. Всякое ведь может быть – ну, забредал в лес какой-нибудь натуралист, любитель животных, подкармливал от щедрот душевных зверолюдский молодняк, вот и привязались. А там и до легенды недалеко… про отца.

Дина задумчиво отвернулась ко входу, стала наблюдать за дождем. Он растянулся длинными линиями, перечеркнул реальность, оставив нетронутым лишь пространство пещеры. Отца она помнила хорошо. Высокий, угловатый, сухощавый, он носил на носу круглые очки и пах какой-то невозможной химией. Он улыбался и трепал по голове, приносил странные человечьи игрушки – мягких медведей и кукол, которых Дина, будучи не в силах совладать с охотничьими инстинктами, быстро растрепывала в лоскутки. Отец был, и каждый, кто пытался оспорить его существование, рисковал оказаться врагом… Зверолюдка искоса взглянула на Киллджо – хорошо, что он не стал с ней спорить, – и быстро перевела тему разговора:

– Ты знаешь Вончеса? Откуда?

– Этот твой Вончес – человек из личной гвардии Правой Руки Президента. Там он числился под другой фамилией, но лицо слишком похожее.

– Понятно, – кивнула зверолюдка. Схожесть Вончеса с «гвардейцем» высокой шишки не говорила ей почти ни о чем.

– Надо бы отдохнуть, – после недолгой паузы сделал вывод охотник, кивая на беснующийся снаружи ливень. – Сама природа намекает…

Он привалился спиной к стене, прикрыл глаза. Дина сделала то же самое, опустившись напротив него. Низ живота неприятно кольнуло, потом еще раз. Зверолюдка замерла, тревожно прислушиваясь к собственным ощущениям. «Только не это. Только не сейчас!» – пронеслась в голове паническая мысль. Но звериная природа оказалась безжалостной, непредсказуемой и глухой ко всем просьбам…

Когда Киллджо открыл глаза, Дина уже сидела в углу, поджав колени к груди и спрятав в них лицо. Почувствовав движение, она вскинула голову и глаза ее отразили такую безысходность, что охотнику стало не по себе.

– Что с тобой? – спросил он настороженно.

– Течка началась… – Дина не видела смысла скрывать очевидное. Она пыталась предугадать, сколько времени ей осталось до беспамятства и помешательства, до того, как она, потеряв разум, ринется в леса искать диких сородичей, чтобы отдаваться им всем по очереди, каждому встречному, каждому возжелавшему ее зверолюду… Вспомнилась фраза Киллджо о том, что на полигоне все зверолюды самцы, и от этого на душе стало еще тяжелее.

– Идти сможешь? До тайника отсюда рукой подать.

– Я не могу пойти с тобой. Оставь меня здесь и иди один.

Киллджо не ответил – стал задумчиво взвешивать все «за» и «против» такого варианта. А Дина встряхнулась, немного собралась с мыслями и потребовала.

– Выполни, пожалуйста, мою просьбу. Оставь одну и завали пещеру камнем,

– Исключено, – мотнул головой охотник, – я не могу ограничивать твою свободу, ведь если я погибну по пути к тайнику, освободить тебя будет некому. Ты об этом подумала? Если хочешь, оставайся так, сюда никто не придет, даже твои сородичи.

– Ты не понимаешь! Не понимаешь ничего. Не их надо сдержать, а меня! Я сама вскоре утрачу разум и брошусь из пещеры на поиски приключений. Так у нас бывает… как наваждение, как безумие. Сделай, как я прошу, пожалуйста. Завали вход и свяжи меня – я не должна отсюда выйти! Защити меня от себя самой!

Произнеся это горячо и пылко, Дина принялась остервенело терзать на ленты штанины своих леггинсов.

– Свяжи, пожалуйста! Так надо.

Киллджо смотрел на нее, и не узнавал. Впервые уверенная, решительная Дина выглядела такой испуганной, потерянной. Прикинув все возможные выходы из ситуации, Киллджо решил прислушаться к просьбе зверолюдки – благо, резон в ней был. Первым делом он достал гаджет Майло. Обнаружив в меню встроенный силовой барьер против диких животных, положил у выхода, пояснив.

– Скажи спасибо Сальваресу. Его прибор не пустит сюда твою родню и не позволит уйти тебе. Я быстро вернусь. Очень быстро.

Дина приблизилась, развернулась спиной, подставляя запястья. Киллджо прикинул крепость пут и сделал вывод, что в случае опасности зверолюдка сможет их порвать. Хочет быть связанной – пусть будет, раз так ей комфортнее, иначе наделает глупостей: решит, например, в порыве гормонального безумия отключить отпугивающий барьер, потянется к нему и получит нехилое оглушение. Пусть сидит связанная, так и ему, пожалуй, будет спокойнее…

До тайника Киллджо добрался быстро. Там нашлись детали доспеха старого образца, еще без телескопии. Они выглядели громоздко, но были вполне надежными. Оружие тоже нашлось – охотник взял короткую секиру. На полигоне у людей его профессии имелся собственный кодекс чести, не позволяющий пользоваться огнестрелом – только холодная сталь клинка.

Он вернулся к убежищу и сразу почуял неладное. Киллджо не мог объяснить своих ощущений, но в груди само собой назревало беспокойство, что-то витало в воздухе, какое-то живое, гнетущее напряжение.

Первое доказательство тревожных догадок обнаружилось на половине скального подъема. Поперек пути лежал гигантский зверолюд. Киллджо, знающий полигон вдоль и поперек, ни разу не встречал здесь таких громадных особей. У зверолюда была серая шкура, он лишь отдаленно походил на гуманоида, отличался этим даже от сородичей-ракшей, которые, по сравнению с ним, казались вполне человекообразными.

Охотник обошел чудовище, внимательно оглядел его округлые уши – никаких опознавательных меток, а ведь должны быть! На Играх строгий учет! Заметив, как чуть уловимо двигается бок существа, Киллджо понял – монстр не умер, просто оглушен. Парень выдохнул облегченно, решив, что бедолага-зверь по наивности сунулся-таки в силовое поле барьера и хорошенько огреб.

Через несколько шагов охотник стиснул зубы и крепче сжал рукоять секиры – на земле, все еще излучая силовое поле, валялся гаджет Сальвареса…

Он поспешил к пещере, выстраивая в голове все возможные модели произошедшего. Зверолюд не пролез в убежище, но открыл Дине выход. Связанная по рукам и ногам она вряд ли сбежит. Но что если дикарь был не один?

Все предположения оказались неверными. Киллджо не представлял масштаб случившегося, ведь одним зверолюдом дело не ограничилось…

Чем ближе охотник подходил к убежищу, тем сильнее ощущалось чужое присутствие. Там и тут виднелись следы и клочья чьей-то шерсти. В воздухе повис тяжелый мускусный запах, смешанный с вонью псины… Они встретили его у входа – несколько ракшей, лишь у пары из которых висели на ушах опознавательные серьги-маячки. Оскалились, зарычали. Киллджо напряженно оглядел их – если бросятся все вместе, туго придется, – и поднял секиру. Но зверолюды почему-то не напали. Не прекращая ворчать, они посторонились, нехотя пропустив человека внутрь.

В пещере творилось нечто невообразимое. Там теснилась, наверное, пара десятков зверолюдов всех размеров и мастей. Среди привычных ракшей нашлась пара каких-то длинноруких тварей с вытянутыми, как у бабуинов, рожами, и еще один, огромный и волосатый, подобный тому, что валялся внизу на склоне. Странно, но по всему выходило, что оглушенный громила пожертвовал собой и снес мешающий гаджет, чтобы дать дорогу другим – что за немыслимая солидарность?

Все присутствующие с обожанием смотрели в дальний угол пещеры. Там стояла Дина, совершенно голая и абсолютно безумная. Ее глаза, подернутые мутной пленкой, не выражали ничего, кроме болезненного томления. Остатки пут валялись у ног, вместе с клочками одежды. Странно, но ни один из самцов не осмеливался приблизиться к ней. Клыкастые твари топтались на месте, рыкали и похрюкивали вопросительно, с какой-то раболепной, подобострастной покорностью ожидая Дининой милости, но девушка была непреклонна. Когда один из кавалеров осмелел и рискнул приблизиться, она позволила ему лизнуть свою щиколотку, а потом ударила наотмашь по широкой угловатой морде. Зверолюд взвизгнул и отскочил. Толпа остальных резко прянула к выходу, подождала несколько секунд и стала мелкими шажками возвращаться на места…

Киллджо молча наблюдал за процессом, чувствуя, как волнение стоящих вокруг зверолюдов передается ему, будто между всеми существами в пещере наладилась необъяснимая ментальная связь. Охотник отчетливо воспринимал эмоции находящихся рядом ракшей: вожделение, страх и надежда. Его собственные ощущения были другими: раздражение, гнев, ревность – хотелось немедленно сцепиться с кем-нибудь из соседей, лучше со всеми сразу, и разогнать их отсюда к чертовой матери! Нечто животное, дикое проросло в душе, и этому невозможно было сопротивляться. В один миг он стал частью алчущей самку стаи, даже ракши будто принимали и понимали это. У них были свои правила поведения, свои кодексы чести. Поэтому они не нападали, только недовольно толкались и скалились, полностью признав за человеком право стоять рядом с ними и ждать, когда дева сделает свой выбор…

Дина выглядела пугающе в своем безумии. Озлобленная, вмиг одичавшая, агрессивная и одновременно чувственная, переполненная манящим желанием, похотью. У нее даже фигура изменилась: грудь налилась, округлился живот, и рельефные мускулы заметно сгладились, придав стройному телу дополнительной женственности и мягкости. Она стояла и, томно прикрывая глаза, гладила себя руками по груди, по животу… Она отогнала от себя еще нескольких особенно настойчивых самцов, а потом стала искать кого-то глазами. Решив, что пора действовать, Киллджо попытался пробиться к ней через толпу, но зверолюды тут же занервничали, зарычали утробно и свирепо засверкали глазами, намекая, что алгоритм ритуала нарушать нельзя…

Тогда Киллджо позвал. Зверолюдка услышала и подошла к нему, вынудив своих сородичей растечься к стенам, уступить ей дорогу. Девушка замерла перед охотником, пристально вгляделась ему в лицо, силясь узнать и не узнавая. Она даже протянула к нему руку, но вдруг тревожно вскинулась, услыхав в воздухе нечто, недоступное для всех остальных, нервно закрутила головой, отыскивая что-то, а потом резко отстранилась и понеслась прочь из пещеры.

Ракши разочарованно завыли, некоторые из них – самые уверенные и наглые – кинулись за сбежавшей самкой. Киллджо не стал медлить и двинулся за ними следом. По дороге он подобрал бесполезный уже прибор Майло, рядом с которым по-прежнему лежал зверолюд…

А Дина бежала, куда глаза глядят, словно бегом можно было спастись от помешательства. Теперь это было единственным и главным действием – бессмысленное, дикое движение. Оно притупляло тягучее желание, пульсирующее внизу живота, помогало немного прийти в себя. Иногда она останавливалась, и самцы тут же нагоняли, принимались лизать ей руки и ноги. От их прикосновений Дину охватывало приятное возбуждение, но, стоило потенциальным любовникам зайти чуть дальше, похоть тут же сменялась яростью. Зверолюдка рычала на них, и самцы понимающе отставали…

Иногда на девушку снисходило озарение, природа будто отпускала ее, позволяя взглянуть на себя со стороны. Тогда ее охватывал стыд, бессильная ненависть к собственному телу за предательство. И она с новой злобой напускалась на сородичей, которые с пониманием терпели выходки желанной самки. Все эти огромные, сильные самцы все еще надеялись на что-то, но Дина даже в безумии знала – никто из них не нужен ей так, как… Зверолюдка остервенело потрясла головой, пытаясь выкинуть из нее очевидное, но лицо Киллджо раз за разом проступало в памяти, а момент в убежище с беседкой и прудом прокручивался в режиме нон-стоп…

И снова раздался зов, что трудно было описать словами и, кажется, никто, кроме Дины не слышал его, но зов был. Дина рванула из пещеры в первую очередь из-за него.

Зов нельзя было объяснить или описать словами. Неясно, где он рождался – внутри головы или снаружи. Зов не имел звуковой формы, он существовал, как волна силы, как тяготение. Он шел из центра карты, неумолимый, беспощадный, а потом вдруг материализовался в картинку из кошмарного сна, и Дина вновь увидела его – сказочного эльфийского короля в чертогах смерти. Она подробно разглядела его неживое, одновременно старое и юное лицо, венец из острых рогов… костей, то ли зверолюдских, то ли человечьих. Он тянул к ней руки и шептал: «Приходи. Ты моя. Твое место здесь. Ты вернешь мне свою жизнь и познаешь истину – это равноценный обмен»…

Дине стало страшно, она бросилась бежать еще быстрее. В тот миг ей казалось, что она может сбежать от страшного незнакомца, если захочет, но в глубине души понимала – зов сильнее, и исход побега уже решен наперед…

Местность изменилась. Лес исчез, остались только серые, покрытые мхом скалы. Земля под ногами стала обнаженной и черной.

Дина остановилась, обернулась на сопровождающих – они беспокойно ворчали, в этих звуках отчетливо проступали ноты страха. Дина сделала шаг вперед, потом еще… Только один зверолюд последовал за ней – остальные замерли, словно боясь нарушить незримую границу.

В воздухе витал едва уловимый запах тлена. Еще пара шагов навстречу неизвестности, и последний поклонник благоразумно отступил. Шаг, снова шаг… Зверолюды за спиной уже не рычат, скулят испуганно и тоскливо, будто пытаются отговорить отчаянную самку двигаться вперед. Та не слушается, опять идет навстречу кошмару, таящемуся за стеной из серых камей. Страх смерти сильнее вожделения, самцы разворачиваются и понуро убредают прочь. Дальше Дина идет одна.

Она миновала несколько узких переходов, попетляла между скальными нагромождениями, пока не вышла на открытое пространство. Запах тлена усилился. Зверолюдка настороженно осмотрелась. Прямо перед ней из-под каменного завала выглядывала часть бетонного здания. За ослепшими окнами жила тьма. Входа не было, попасть внутрь позволял провал в стене. У провала, аккуратно разложенные по камням, лежали человеческие и зверолюдские черепа. Из их пустых глазниц выбивались сизые космы мха. И тишина кругом стояла мертвая.

Дина прислушалась к ней, принюхалась – ни единого признака жизни вокруг. Собравшись духом, девушка смело двинулась в пугающую неизвестность. Звали оттуда. Сопротивляться было бесполезно. Зависимость от зова перекрыла даже животный инстинкт размножения, что само по себе казалось немыслимым. Чем сходить с ума, лучше решить все разом – найти, увидеть и понять. И неважно уже, каков будет исход. Ведь либо исход, либо вечные муки от неизвестности, постоянный страх в мертвом чертоге. Если и есть он там… этот эльфийский король, надо встретиться с ним, встать лицом к лицу и понять, что ему нужно, даже если придется драться. Дине не привыкать к борьбе…

Отследить, куда убежала Дина, оказалось несложно. Киллджо почти настиг ее – заметил впереди группу зверолюдов. Когда приблизился, понял – Дины среди них нет. Судя по тоскливым, тревожным взглядам самцов, охотник сделал вывод – его спутница ушла за каменную гряду, по направлению к одному из опаснейших мест полигона. Почему она так поступила, оставалось загадкой, и на данный момент не имело большого значения. Дину нужно было срочно остановить, забрать из опасной зоны, пока не случилось с ней беды.

Обитель смерти нависла над охотником тяжелой серой махиной. Беззвучно оскалились стерегущие вход черепа. Киллджо много раз бывал здесь, но ни разу не заходил внутрь. Теперь он не сомневался – время для посещения самое подходящее.

Стена древнего здания обвалилась давно, еще до того, как Хоппи стал полигоном Ласковых Игр. Когда-то все местные постройки принадлежали археологическому заповеднику, но теперь уцелело лишь здание музея. Через дыру Киллджо вошел внутрь. В полуразрушенном фойе еще остались признаки былой жизни – железные остовы стульев и вешалок бывшего гардероба, и смерти – аккуратно разложенные по углам и подоконникам вездесущие черепа.

На полу, густо покрытом каменной пылью, отчетливо виднелись Динины следы. Она ушла вглубь завала по длинному коридору, ведущему к святая святых музея – экспозиции.

Не теряя времени, Киллджо последовал туда. В темноте коридора автоматически зажглось несколько аварийных ламп – в глубине здания до сих пор работал робогенератор. Переход соединял современную музейную постройку с древним аборигенным храмом, все тайны и чудеса которого ученые так и не успели постичь. Первое помещение – просторный каменный зал – встретило охотника пустотой. Единственная тусклая лампочка вырвала из мрака сохранившиеся на стенах фрески. На них были зверолюды, много зверолюдов. Одни походили на диких ракшей, другие на цивилизованных, третьи на длинномордых «бабуинов», четвертые на гиганта, разрушившего барьер у убежища. Было и много других, о существовании которых Киллджо не предполагал, поэтому принял их за вымершие формы. И все зверолюды со всех стен, со всех фресок, со всех концов зала направляли свои взгляды в дальний темный угол. Что было изображено там, рассмотреть не выходило – тусклый свет поглощала непроглядная тьма.

Следующее помещение явило взгляду то, о чем Киллджо был наслышан, но реальное воплощение слухов не несло ничего приятного. Со всех сторон на охотника смотрели мумии. Они сидели в каменных нишах в разных позах, усыпанные сверкающими украшениями. Их сухие тела скрывались за белыми саванами…

– Добрый вечер, Киллджо, чем обязан? – прозвучало из темноты, которою тут же прорезал яркий свет с потолка.

– Здравствуй, Цернуннос, я по делу.

Цернуннос – странное существо. То ли триумф, то ли жертва современных биотехнологий. Иначе как объяснить несоответствующую возрасту внешность двадцатилетнего юноши, перешитое до неузнаваемости лицо, не попадающее ни в какие человечьи стандарты. Никакой реальности: противная биологии абсолютная симметрия, искаженные, как у сказочного персонажа, черты – вечно юное и оттого жуткое создание. Лишь глаза выдают – в них стеклась из совершенного тела вся старость, вся удрученность и пресыщенность. Ведь по слухам, этот мрачный тип жил и работал на Хоппи еще во времена его процветания. По тем же слухам он был ученым, занимался археологией, этнографией и палеонтологией, изучал древние артефакты, но всегда пребывал в тени своего гениального коллеги – некоего Дэвида Ноулесса…

И вот теперь Цернуннос, настоящее имя которого стерлось из истории человечества, предстал перед Киллджо во всем своем величии: черные доспехи охотника бликуют особым глянцем, маски нет, вместо нее корона из остро заточенных ребер, белая, но ей далеко до белизны струящихся по широкой груди волос…

– Не торопись с делами, лучше расскажи, что там творится снаружи.

– Некогда.

– Что за неуместная спешка, Киллджо?

– Я ищу зверолюдку. Она пришла сюда…

– Альфа-13-А? – Цернуннос зевает с напускной ленью и кивает себе за спину. Там круглая дыра какого-то хода, ведущая еще дальше вглубь древнего храма.

– Что?

– Не важно, – глаза старика на юном лице выглядят неуместно устало. – Ты искал только ее? Зверолюдку?

– Да.

– Зачем?

– Это не имеет значения.

– Имеет очень важное значение, – Цернуннос складывает на груди руки и недовольно качает головой. – Эта зверолюдка – моя собственность. Мое наследие, я не могу отдать ее тебе, не разъяснив некоторых моментов.

Киллджо напряженно меряет коллегу взглядом, взвешивает все «за» и «против» и делает выбор – информация лишней не бывает никогда.

– Так поясни их. И чем раньше ты это сделаешь, тем лучше.

– Хорошо, – с плохо скрываемой насмешкой соглашается Цернуннос и кивает на круглый проход. – Идем, покажу тебе кое-что…

Они долго шли в темноте. По пути Цернуннос выспрашивал последние новости с полигона, отпускал замечания по поводу устаревшей брони Киллджо, сетовал на несознательность новых охотников.

– Тебе известно о предательстве? – уточнил у спутника Киллджо.

– Да. Мотт с Фоссой приходили сюда. Эти болваны пытались выкупить у меня кое-что.

– Они не пытались убить тебя?

– Меня? – Цернуннос самодовольно ухмыльнулся. – Конечно, нет. Им хватило ума этого не делать. Дураки. Думают, когда на Играх поменяется власть, их не уберут за ненадобностью, а вознаградят.

– Так ты в курсе всего? Почему молчал? Охотники погибают уже не первый год!

– Не горячись, – Цернуннос миролюбиво развел руками. – Ты же знаешь, я – ученый, а не следователь, не активист и не любитель побороться за власть. Теперь мой дом не Аска – Хоппи. Это разные вещи. Поэтому мне уже давно плевать на Господина Президента со всеми его друзьями и завистниками… Мотт и Фосса пришли не одни, лишь поэтому картинки сложилась. С ними явился ручной головорез Господина Правой Руки, известный охотник за зверолюдами.

– Дик Вончес, – утвердительно произнес Киллджо.

– Дик Вончес, Бист Слеер, Пред Гроу – у него много имен, ни одно из которых не соответствует реальности. Я увидел его, а потом услышал их общую просьбу и у меня все сложилось… Но об этом чуть позже. Взгляни-ка, Киллджо…

Грот, в который они пришли, отличался от предыдущих высотой потолка. Он тянулся ввысь всеми своими стенами, и темнота густой шапкой покоилась наверху. Фрески на стенах, фрески на полу, стройные резные колонны, а за ними Дина! Вернее то, что от нее осталось… Сухая мумия в белом саване, уже посеревшая, скукоженная, но до сих пор узнаваемая…

– Что ты сделал с ней, Цернуннос! – голос охотника не дрогнул, но то, что творилось в его душе, не возможно было передать словами. Разум отказывался верить…

– Там не твоя зверолюдка, а ее основа.

Киллджо постарался выдохнуть тихо, Цернуннос услышал и поинтересовался в очередной раз:

– Какое дело тебе до нее? Почему так печешься?

– Обещал, что она выживет.

– Ей?

– Нет. Себе.

– Понятно. Юношеский максимализм всему виной, – с новой насмешкой заявил старый охотник, но его собеседник проигнорировал сарказм.

– Что значит «основа»?

– Этой мумии много лет. Она – древняя царица, что видела Терру-2 еще до колонизации. Твоя зверолюдка – лишь новое воплощение.

– Что за бред? – голос Киллджо звякнул сталью. – Где Дина?

– Она жива. Лежит в лабораторном отсеке. Я сделал ей укол успокоительного со снотворным – пусть отдохнет. Слишком утомительное это дело – путь к себе… Так ее зовут Дина? Альфу-13-А? Хотя, Дэвид всегда был сентиментальным, поэтому не удивлюсь, что на старости лет он начал давать подопытным клонам настоящие имена. Еще бы! По слухам старина Дэвид так привязался к своим творениям, что даже наведывался к ним в лес с подарками, будто заботливый папаша…

Киллджо слушал внимательно, стараясь не пропустить ничего. У него не было причин не доверять Цернунносу. Самый старый из охотников, самый сильный, один из самых надежных, хоть и со странностями… Вспышкой сверкнул в памяти Динин рассказ про таинственного отца-человека. Значит, она не фантазировала, просто заблуждалась…

– Ты говоришь сейчас о Дэвиде Ноулессе?

– Да, Киллджо, о нем.

– Почему ты назвал Дину клоном?

– Долгая история.

– И все же?

– Хочешь все знать? Присядь, – Цернуннос указал гостю на два плоских камня. Когда тот послушался, сам опустился напротив. – Начнем, пожалуй, сначала. Ты знаешь, отчего на Хоппи произошла катастрофа?

– Официально – вспышка агрессии среди зверолюдов. По легенде – какое-то древнее зло или проклятье.

– Именно, – Цернуннос величественно кивнул, чуть заметно качнулся венец на его голове. – Древнее проклятье, древняя сила. Оно сотрясло мир, когда мы с Дэвидом отыскали на Хоппи гробницу царицы зверолюдов. Она – существо особенное – редкая, исчезнувшая порода. Сейчас от ее родни остались лишь полуистлевшие черепа – всего-то несколько штук. За удивительные челюсти, способные откидываться под углом больше девяноста градусов, мы с Дэвидом назвали их Махайродами. Царский род, великая кровь. Они правили планетой тысячелетиями, и при них она Террой не звалась. Это наше уже, людское, жадное – отнять чужое и обозвать по-своему, и по своим правилам все переправить. А ведь до прилета людей аборигены не знали войн. Для всех завоевателей у них был заготовлен один хитрый ход – полная ассимиляция. Правящая самка из рода Махайродов имела одну очень ценную особенность – умение скрещиваться с любым гуманоидным видом во вселенной. Тогда зверолюды не воевали – они принимали врагов в свою семью, делая их частью себя. Ракши, волкоглавы, гиганты иркуйи и десятки других – потомки гостей с иных планет, полукровки чужих миров… И только мы, люди, не стали играть по общим правилам. Люди поработили зверолюдов, и хотели уничтожить царицу, но не учли одного… – Цернуннос указал на мумию, – взгляни на нее хорошенько. Она – настоящее чудо мумификации. Снаружи – сухая и мертвая, а внутри живые клетки. Она как цветок звероцвета, что высыхает зимой, а весной роняет на землю лепестки, и они прорастают, питаясь солнцем и дождем. Я много раз пытался скопировать древнюю технику сохранения тела, но все мои мумии – лишь жалкие попытки повторить невозможное… Когда мы раскопали гробницу, на Хоппи случилась катастрофа. Зверолюды не простили нам осквернения своей святыни…

– Все это интересно, Цернуннос, но причем тут Дина? – поторопил рассказчика Киллджо.

– Ты так упрямо называешь зверолюдку Диной, но ее настоящее имя – Альфа-13-А. Она – четырнадцатый неофициальный клон древней царицы. Седьмой клон, выживший при рождении, и единственный, существующий на данный момент… Я был против, но Дэвид, одержимый идеей нового мира – мира, где зверолюды и люди станут единым целым, не успокоился, пока не попробовал воплотить ее в жизнь. Он рассказал о своем плане Господину Президенту и так вдохновил, что тот выделил на проект приличную сумму.

– Я не знал об этом, – нахмурился Киллджо, – Господин Президент не похож на фанатичного мечтателя, как твоему коллеге удалось раскрутить его на финансирование?

– Просто, Киллджо, очень просто. Ты ведь знаешь, что, как планета, Терра-2 почти непригодна для человеческого проживания. Большая часть ее территории людям не подвластна. Только в городах мы можем жить относительно спокойно, но великие леса для нас закрыты, ибо смертельны. А еще был процветающий Хоппи, но теперь его нет. Именно поэтому большинство ресурсов завозятся сюда с Земли. Терра-2 – планета-банкрот, она неперспективна для проживания, но и деваться нам с нее уже некуда. Перенаселенная Земля не примет блудных детей назад. Исследуя потомков предыдущих колонизаторов, мы выяснили, что жить на Терре-2 полной жизнью они смогли лишь после того, как стали со зверолюдами единым видом. Понимаешь теперь?

– Понимаю. Господин Президент счел проект необходимым для благополучного будущего своих граждан.

– Да. Но нашлись и недоброжелатели – ортодоксы человеческого превосходства, наподобие Господина Правой Руки, считающие людские гены неприкосновенными. Он считал, что для улучшения жизни не нужно искать компромисс с аборигенами, считая их полное истребление лучшим вариантом. Господин Правая Рука со злорадством наблюдал, как одна за другой проваливаются попытки клонирования царицы. Он пришел в ужас, когда узнал, что эксперимент все же удался, и бросил все силы на уничтожение новоиспеченных царевен. Когда три клона были уничтожены, расстроенный Дэвид объявил, что закрывает проект, и продолжил работу в строжайшей тайне от всех. Решив схитрить, он уговорил одну из цивилизованных зверолюдских самок выносить клонов в своей утробе и воспитать, как собственных детей в лесной глуши. Клоны Альфа-12 и Альфа-13 росли, все было хорошо, но шпионы Правой Руки разузнали про них и уничтожили по-тихому. Правда, никто из них не ведал, что существует еще один, запасной клон Альфа-13-А. И, вопреки стараниям ненавистников, маленькая царевна выжила.

Несколько минут Киллджо молчал, раз за разом прокручивая в голове услышанное. Сколь много он, оказывается, не знал, как мало беседовал с Цернунносом по душам, а зря…

– Спасибо за пояснения, Дину я заберу. Ей не место на Играх.

– Не место, согласен, – кивнул Цернуннос. – Пока она здесь, у Дика Вончеса все шансы убить двух зайцев и получить двойную премию от Господина Правой Руки. Он ведь явился сюда с целью уничтожения мумии-источника, чтобы не было больше шансов у романтиков вроде Дэвида. Вончес не знает про твою Дину, но если догадается – в покое уже не оставит. Он – правительственный агент и привык доводить дела до победного конца. А пока Вончес будет изыскивать способы избавиться от царицы со всеми ее возможными потомками, новые охотники захватят на Играх власть. Обставят все тихо, как нечто само собой разумеющееся. О том, что значат Игры, ты, Киллджо, наверняка догадываешься не хуже меня. Игры – власть. Игры – сила. Тот, кто владеет Играми, владеет народным духом. Пока на полигоне мочат золотых негодяев – народ счастлив, но стоит только заменить говнюка безвинной жертвой – народ примется рвать собственных правителей на куски. Важный момент, с помощью которого удобно дискредитировать Господина Президента – дескать, он виноват во всем, – а потом получить власть в свои руки и милостиво все «исправить». Вот тебе и Игры, Киллджо! Вот тебе и Игры…

Киллджо взглянул на царицу, глаза которой не сгнили от времени, и теперь смотрели на него свысока. В их мутной, статичной безжизненности читался молчаливый триумф. Почти такой же взгляд был у Дины перед тем, как та сбежала из пещеры.

Только за царственным взглядом мумии таилась древняя межвидовая ненависть, непреклонность и злоба. В Дининых же глазах тогда еще теплились доверие, надежда – потухающие искры непреодолимого притяжения к человеку, ставшему гораздо ближе, чем положено быть захватчику или кровному врагу….

– Не смотри на нее так – голова взорвется, – громко одернул задумавшегося собеседника Цернуннос. – Она даже мертвая притягивает. Ты пойми, в ней лишь обида и ненависть. И в клоне, скорее всего, то же.

– Покажи мне Дину, – короткое четкое требование, и земля содрогается в унисон.

– Идем, только поздно уже, похоже… цветок распустился.

Киллджо шел за Цернунносом в лабораторию, понимая, что земля тряслась не просто так, и вообще… Догадки оправдались. Пустой белый стол с порванными или перекушенными ремнями фиксации, выдернутые из вен катетеры и провал в стене, отмеченный клочьями шерсти…

Дина была уже далеко. Огромные зверолюды двигались быстро, унося прочь свою госпожу, а вокруг них собиралась стая. Подданные, что прятались на Хоппи годами… веками, выбирались из своих укрытий и нор. Самцы и самки всех видов, размеров и мастей шли поприветствовать возрожденную повелительницу, выразить ей восхищение и готовность идти за ней до конца…

Дину уносили, но она не сопротивлялась – заботы теперь нашлись другие. В голове что-то двигалось и менялось, кто-то рвался туда издали. Кто-то яростный, властный и озлобленный.

Древняя царица устала ждать среди тлена. Новое тело, явившееся пред царственные очи, пришлось по душе. Да что там, оно оказалось великолепно! Омрачалось долгожданное воскрешение лишь тем, что своевольная, глупая девичья душонка прижилась внутри и никак не желала впускать законную хозяйку. Этот дерзкий кусочек сознания, так некстати связавшийся с человеком, все еще бился… все еще сопротивлялся… боролся… И пробуждающая царица гневалась, посылая в Динины виски острые уколы боли, разрывая ее мозг, терзая изнутри… Древняя владычица не сомневалась – еще немного, и строптивая сущность падет, рассыплется в пыль, уступив тело истинной хозяйке…

Дина боролась. Она не понимала, что происходит – гормоны бушевали, все болело и ныло, уже не только внизу… Боль все больше концентрировалась в висках, и зверолюдка интуитивно понимала – если поддастся, потеряет сознание – канет в небытие навсегда, назад уже не вернется. И место займет другая…

Грань забытья подступала все ближе… Так близко, что от нее уже веяло смертью… Самый кошмарный враг тот, в чье горло не запустишь острые клыки. Самый кошмарный враг живет в твоей голове. Это – ты… Дина впервые ощутила страх. Настоящий. Липкий и безысходный. Пугающий своей неотвратимостью. И губы двинулись сами, взмолились беззвучно:

– Не оставляй меня… Найди меня… Помоги прогнать ее из головы… Помоги мне, прошу… Джозеф…

Настало время любви, время страсти и полного забытья. Мир стал сном, таинственным, возбуждающим и немного страшным. И все же страха было гораздо меньше, чем притягательности. Здесь, в пустоте забытого города, Шах наконец-то выбралась из скорлупы. И пусть первое время она ощутила себя голой во всех смыслах – неудобство того стоило. Тело и дух вновь учились чувствовать и жить, ощущать, получать удовольствие, а не только прислуживать, не мешать и подчиняться. Ломать себя тяжело. Ломать себя больно. В любую сторону. Но, зная, что боль ведет к свободе, воспринимаешь все иначе…

Поцелуи на шее, на груди. Это, как агония… и кажется, что поцелуи последние в жизни, что больше не будет ничего… Шах прикрывает глаза, чувствуя, как солнечные лучи пытаются прожечь веки. Утро. Каким, оказывается, прекрасным может оно быть!

Она поднимается с постели медленно, сонно. По привычке кутается в простыню – от стыда за собственную наготу не избавишься в один вечер. Этот стыд – неприязнь собственного тела – Жак усердно вбивал ей годами. «Твое тело некрасиво. Твоя грудь некрасива. Твои ноги ужасны». Теперь эти слова стали просто словами. Она больше не имели того сакрального смысла, что таился в них ранее. Новая высшая истина низвергла все доводы Жака, но тело еще помнило… поэтому стыдилось.

Шах была одна. Охотник покинул номер – она это чувствовала, поэтому рискнула выйти следом. Выбравшись в светлый, обрамленный стеклом коридор, она прошлась по нему, ловя себя на том, что запустение древнего отеля больше не пугает ее. Напротив, все его переходы, окна, лифты, этажи кажутся по-домашнему уютными. Они ведь здесь вдвоем… И весь этот мир только для них… Весь.

Девушка вышла на открытую террасу. Легкие заполнил свежий, чистый воздух, какой бывает в горах. Шах бывала в горах всего раз в жизни, но их запах и чистоту запомнила отчетливо. С горной свежестью трудно сравниться, она словно очищает изнутри, наполняет тело жизненными силами и позитивом. Здесь, на невероятной высоте, воспоминания ожили, повторились. Шах положила ладони на гладкие пластиковые перила и зажмурилась, доверяясь ветру, треплющему волосы. Хотелось высунуться за парапет, свеситься и отпустить руки, но так делать страшно – слишком высоко.

Она вздрогнула, когда знакомые ладони скользнули по ее животу, приятно проминая его.

– Доброе утро, милая, – ветер у виска. – Наслаждайся этим утром…

Шах даже пискнуть не успела – парапет уперся в живот. Ее перегнули через опасный край, и бездна внизу растеклась в стороны пятнами. Мир качнулся, теряя равновесие, и все теперь зависело от сильных рук, пережимающих ее поперек живота. Надежно. Так надежно и крепко, что остатки страха рассыпались. Это ведь сон, а во сне можно все. И пусть она висит над чертовой бездной, перекинутая животом через перила балкона на поднебесном этаже заброшенного небоскреба. Пусть мужские руки упорно и настойчиво стягивают с нее простыню… И вот она уже обнаженная – полностью голая, податливая и беззащитная. И эта беззащитность вовсе не прежняя слабость, это часть вчерашней игры, в которую она решилась вступить и о которой не пожалела. Играть приятно! О, как приятно притворяться слабовольной… именно притворяться, а не быть. Она не игрушка, она партнерша, и главное слово в происходящем – доверие.

От высоты, покачивающейся перед глазами, содрогаются внутренности, и сосет под ложечкой. Коктейль из ощущений слишком сильно будоражит, заданный ритм движений взбивает его все сильнее и сильнее. Сегодня им не до откровений, настала пора просто насладиться друг другом, безлюдностью и свободой.

Мужские руки обнимают сильнее, словно намекая, что сорваться за край шансов нет. Все надежно – Шахерезаду удержат во что бы то ни стало… А внутри у нее горячо и влажно, чувство наполненности приятно до удивления. Раньше такого не было, она ее верила, что секс может приносить столько приятных моментов. Все еще не могла, не позволяла себе поверить…

Одно дело, когда тебя используют, как бездушную секс-игрушку, обуславливая это обязанностями жены. Ты жена – ты должна! Должна в любое время дня и ночи, в любом состоянии, ведь речь идет не о твоем удовольствии, а о твоем супружеском долге… Глупая Шах, всю свою жизнь вместе с Жаком она наивно полагала, что этот дурацкий долг можно отдать! Как кредит, как заим, как ссуду. Отдашь – и свободен! Какое бессмысленное, детское заблуждение…

Толчок, еще толчок. Весь мир качается перед глазами. Ощущение такое, что после следующего толчка она непременно перекинется через перила и выпадет с балкона вниз, туда, где клубится у подножья небоскреба-отеля зеленое марево леса. Там щебечут невидимые птицы, а кроны деревьев обманчиво мягки, похожи на изумрудные облака… Горячие ладони охотника сильнее впиваются в голый живот, красноречиво намекая, что из таких рук не вырваться, и все мечты о падении в этот дивный облачный сад бессмысленны! Как приятно! Как надежно и сладко!

После всего они лежали на жестком пластиковом диване, окруженном хищными, дырчатыми листьями монстер, увитом плетями воздушных корней… После всего она прижалась к нему – единственному мужчине, рядом с которым ощутила себя женственной и красивой… Прекрасной. Даже сама почти поверила в это.

– Скажи, как ты видишь? – спросила, не зная, как понятнее сформулировать вопрос.

– Так, как надо видеть. Красивое – красивым, а уродливое – уродливым. Ты и сама понимаешь, что в душе гораздо больше сексуальности, чем в теле. Все внутри, вот тут.

Мужская ладонь легла Шах на грудь. Самое «провальное» место ее фигуры. Старая память заставила привычно сжаться, напрячься, но Шахерезада отогнала прочь мысли о былом и заставила себя расслабиться. Приятно. Тепло руки просачивается сквозь кожу до самого сердца, греет его, топит слежавшийся там лед былых обид на себя и Жака. И вообще, думать о Жаке совершенно не хочется. Пусть остается там, за гранью…

– Научи меня видеть так, как видишь ты.

– Сама научись. Это просто.

– Так уж и просто?

– Да. Как разглядывать объемные картинки. Поймешь принцип однажды, и уже не разучишься.

– Что же мне, глаза к носу косить, когда на людей смотрю?

– Попробуй. Все индивидуально…

Разговор резко оборвался, когда под ними затрясся пол. Земля содрогнулась столь отчаянно и конвульсивно, что страх ее – страх самой земли – мгновенно передался Шахерезаде. Забыв о романтике, девушка перепугано прильнула к охотнику, с надеждой заглянула ему в лицо и занервничала еще сильнее – она уже научилась читать эмоции, таящиеся под маской спокойствия. Случилось что-то нехорошее, опасное и непредвиденное.

– Идем, – голос Холли-Билли остался невозмутимым и веселым. – Если будет трясти, не пугайся. Эти дома строились с расчетом на возможную тряску.

Мужчина поднялся. Шах вскочила на ноги, схватила простыню и закуталась в нее, словно легкая ткань могла защитить от пугающих движений под ногами. Дом двигался едва ощутимо, но Шахерезада отчетливо замечала каждое из этих движений. Будто в качку на большом многоэтажном пароме. Все вроде бы на месте, но устойчивости нет…

Они вернулись в номер. Земля успокоилась, притихла. Отель больше не качался, не двигался и не дергался. Шахерезада собралась выдохнуть с облегчением, но в наставшей тишине что-то захрустело страшно. Обвалился кусок балкона. Вырвав из пола куски труб, полетела в бездну ванна и повисла, пойманная жадной лиановой паутиной – добыча леса, все еще жаждущего разорвать упрямый город на куски.

В коридоре за дверью грохнуло, посыпалось.

– Одевайся, милая, – буднично произнес Холли-Билли, чутко прислушиваясь к звукам вздрагивающих в глубине здания обрушений. – Ну, вот, отдохнули, называется.

Шах послушно натянула одежду и пошла за охотником. Иллюзия тихого уюта окончательно рассыпалась вместе с перегородкой на лифтовой площадке. Там, под остатками арматуры и какой-то строительной трухи обнаружилось человеческое тело. Девушка слышала от охотника, что в некоторых номерах остались такие «жильцы», но этот несчастный, похоже, был замурован в стене – странновато для элитного отеля.

Холли-Билли знаком велел спутнице остаться, а сам приблизился к телу. Оно оказалось сухим и знакомым. Черное кольцо охотничьего доспеха на шее сложно не узнать.

– Ты знаешь его? – осторожно поинтересовалась издали Шах.

– Да. Это Дэнни – охотник. А говорили, что он без вести пропал.

– Его убили?

– Да, – Холли-Билли коснулся пальцами черного кольца, недовольно поморщился, оглядывая грудь мертвеца. – Заблокировали доспехи и пробили дыру в сердце. И не спрашивай кто! Восьмигранный клинок Фоссы узнаваем, как личная подпись. Вот ведь жадный засранец, мало ему зарплаты – обязательно надо было влезть в какое-то авантюрное дерьмо, – он разочарованно вздохнул, поднимаясь. – Никогда не доверял новичкам. Прав был… Пойдем, милая. Жаль, что все так вышло. Я-то думал – отдохнем мы с тобой на курорте, а потом погуляем в свое удовольствие по полигону, но ситуация, чтоб ее, поменялась. Что-то неладное творится. Поэтому я, как волшебный дракон, должен отнести тебя к границам страны Фантазии и отправить домой.

– Что?

– Тебе придется уйти с полигона, Шах. Игры Играми, но тут стало небезопасно, а для таких случаев у нас есть пара служебных ходов в стене. Вот так.

Шах не знала, что сказать. Новостей оказалось слишком много, чтобы понять и рассортировать их правильно. Возможность покинуть жуткие Игры радовала… и пугала одновременно. Она уйдет? Куда? В прошлую жизнь? Бр-р-р. Девушка вопросительно взглянула на Холли-Билли, ловя себя на мысли, что не хочет, совершенно точно не желает расставаться с ним сейчас.

– Не спорь, – прозвучало строго и неоспоримо. – Любовь потом, сначала дела.

Шах нервно сглотнула и кивнула послушно. Стало страшно. Очень страшно. И не от тряски. И не от спешки. От непонимания. Холли-Билли был спокоен, но Шахерезада чувствовала – все плохо. И с каждой минутой становится хуже.

– Да не переживай ты, – насмешливый голос охотника сорвал липкие путы ужаса, – успеем дойти. Я все дороги знаю, в отличие от новичков, раздери их Джа. Все нормально, милая. Испугалась?

– Да.

– Не бойся.

Сразу стало легче. Шах доверчиво приблизилась к Холли-Билли и с надеждой коснулась его руки. Словно проверила и убедилась – так и есть. Уверенность мужчины передалась ей, вдохновила. И только мысль о доме по-прежнему была неприятна.

Охотник поднялся, включил переговорник.

– Надо связаться с парнями, выяснить, как у них дела.

Но гаджет упрямо молчал. Иногда из динамика доносились упрямые бульканье и шипение – больше ничего.

– Связи нет, – прокомментировал Холли-Билли. Шах попыталась отыскать в его тоне тревогу, но ее не было – только легкое удивление. – Интересное дело. А это еще что? Звонок от Претендента? Мертвого? Дожили! – подумав пару секунд, вызов он все-таки принял. Выдохнул облегченно. – Так это ты, Киллджо! Что за тупой прикол с претендентским гаджетом? А-а-а… Потерял свой… Вместе с доспехами? Вот же умудрился… А у меня на «родном» связь барахлит, даже с парнями поболтать не могу…. Тут такое дело…

Разговор не принес особых утешений. Стандартная связь не работала, и о судьбе остальных охотников старого состава ничего не было известно. А еще Киллджо поведал про заговор и про возрождение царицы зверолюдов. Правда, о Дининой роли в произошедшем не упомянул. Возродилась – и возродилась. Царица – и царица!

– Надо бы встретиться, вместе решим проблемы быстрее, – прозвучало из динамика. – Старое место. День пути.

– Понял, – согласился Холли-Билли. Лишние уточнения ни к чему, на претендентском оборудовании наверняка есть прослушка. – День с половиной. У меня есть одно неотложное дельце…

Поднебесный монорельс унес их дальнему, северо-восточному краю карты. Среди царящих там высоких сосен пришлось спешиться, и Шах снова ощутила себя крайне неуютно. Безумно захотелось вернуться обратно, в отель. И пусть он рушится, пусть качается – все равно там спокойнее, чем здесь, на открытом участке полигона.

Волнения оправдались. Вскоре, к ним пришли трое – Мотт, Фосса и Санчес, еще один из мятежных новичков. Окружили.

– Нашел себе новую игрушку, Холли-Билли? – с лживым дружелюбием поинтересовался Мотт. – И что собираешься с ней делать? Сдерешь шкурку и чучелко набьешь?

– Привет, Мотт, и тебе доброго дня, – проигнорировал вопрос одноглазый.

Шах в это время находилась у него за спиной. Когда она услышала, как звучит голос Холли-Билли, ей стало еще страшнее, и Клаус вновь глянул из глубин памяти. Самым отвратительным было непонимание, что нужно делать, как вести себя?

А Мотт тем временем продолжал:

– А мы тут ходим с ребятами, ищем своих. Связь не работает, видел? Наверняка происки Претендентов. У них каждые Игры новые гаджеты, разбаловались совсем. Охотникам нужно держаться вместе, быть осторожнее. Я так рад, что ты в порядке, приятель, – он улыбнулся, потом почесал засохшую рану на щеке, оставив под ногтями кровавые корки, протянул руку к плечу коллеги, чтобы похлопать по нему, но не успел…

Холли-Билли не дал ему коснуться себя. Отбросил чужую руку, после чего стремительно запустил пальцы в Моттову рану и рванул ему кожу с лица. Враг явно не ожидал такой прыти и адской боли, сдобренной сокрушительным ударом в челюсть… и еще одним, по почкам… и еще – в живот…

– Фосса… Санчес… – падая, успел выкрикнуть он.

Соратники поняли. Каждый по-своему. Санчес бросился на Холли-Билли и тут же получил короткий и резкий тычек в шею. Пластины отключенной брони предательски зашуршали, прячась в кольцо и оставляя своего хозяина без необходимой защиты. Пара ударов в корпус… и цепкие пальцы, пролезающие под ребра, чтобы выломать их наружу…

– Хреновая у вас подготовка, ребята. Вот я думаю, зря состав-то поменяли. Не чета нам, старикам нынешние охотнички. Так, Фосса?

– Ты, Холли-Билли, совсем сбрендил, – отдаляясь на безопасное расстояние, прошипел единственный из противников, оставшийся целым и невредимым. – Крыша поехала? Чего на нас кидаешься?

– А ты иди сюда, Фосса, – с опасным дружелюбием в голосе позвал Холли-Билли, – я расскажу. Про Дэнни и про других. Где они лежат, Фосса? Как они умерли?

Фосса не ответил, плюнул себе под ноги, выругался и быстро исчез за деревьями, словно испарился – был и уже нет…

– Сбежал, поганец, – безразлично бросил ему в спину Холли-Билли, – ладно, пусть пока погуляет, а вы, – он присел возле корчащихся на земле коллег, – что мне расскажете интересного?

– Мы… тут… не причем, – захлебываясь тяжелыми, болезненными вздохами, прохрипел Мотт.

– Да ну? Правда что ли? – Холли-Билли невозмутимо подцепил торчащий на лице Мотта клок содранной кожи и потянул его в сторону, заставив охотника взвыть. – Не ври мне, я все знаю. Все написано на твоем лице, приятель, вот прямо тут. Так что включай свой переговорник и начинай исповедоваться. Все рассказывай, как есть.

– В штаб передавать… да? – натянув на остатки лица маску услужливой покорности, попробовал улыбнуться Мотт, тут же перекосился и заскулил от боли.

– Туда, куда я тебе скажу…

…Лишь когда все кончилось, Шах позволила себе выдохнуть и оглянуться назад. Там, живые, валялись поверженные охотники-предатели. Холли-Билли не убил их.

– Не стал, – догадавшись о сомнениях спутницы, пояснил одноглазый, – пусть сами с организаторами и правоохраной разбираются. Свидетели и участники преступления – ценные, сволочи.

– А тот, что убежал? – тревожно спросила девушка.

– Фосса? Пусть бежит. Должен же кто-то привести остальную компашку? Да, ладно тебе, милая, расслабься. Ты скоро будешь дома. А у меня сейчас много дел: найти своих ребят. Киллджо, вот, вроде объявился, а жив ли Джагг – не знаю. От Цернунноса и Сайскинга проку мало – эти любят сидеть в своих норах и хрен оттуда выберутся. Придется разгребать дерьмо втроем, а в худшем случае вдвоем: приструнить остальной обнаглевший молодняк, искать тех, кто еще на полигоне нелегально разгуливает, да и с местными зверолюдами, говорят, какие-то проблемы… Жаль, детка, не погуляем сегодня с тобой, но ты не переживай – на материке потом найдемся.

– Да, – послушно кивнула Шах.

– Тогда шевели своими прекрасными ножками, милая, поспешим…

…Теперь они шли четко на восход. Холли-Билли заметно торопился, и это тревожило Шах. В воздухе витал запах опасности, он мешался со смолистым, пьянящим ароматом сосен, а откуда-то издалека несло кровью…

– Давно тут не ходил, дорогу почти забыл, – разрушил напряжение спокойный голос Холли-Билли. – Иди чуть позади, хорошо?

Охотник словно в воду глядел. Шах не успела ответить, только тихо пискнула и вздрогнула всем телом, когда по обеим сторонам дороги стремительно вскинулись вверх челюсти огромного капкана… Она так и стояла, онемев от ужаса, оглохнув и отупев. Голос охотника донесся откуда-то сверху, по-прежнему спокойный и невозмутимый:

– Ну, вот, и правда забыл все… или это новое уже? Когда успели поставить…

Его тело, вывернутое под неестественным углом, висело в паре метров от земли. Там, где стальные зубья впивались в доспех, расходились неглубокие еще вмятины.

– Холли-Билли! – не своим голосом крикнула Шах, метнулась к капкану, обежала его кругом, не понимая, что делать, как помочь. Ужас накатывал волнами, к щекам подступил жар, а мысли в голове рассыпались, словно горошины из рваного мешка.

– Тихо, милая, не кричи, успокойся. Все нормально, все хорошо. Своими криками ты привлечешь к себе лишнее внимание, – спутник улыбнулся ей с высоты и, кажется, даже подмигнул. – Думаю, ты поняла уже, что дальше пойдешь одна?

– Нет! Нет… – тихо прохрипела Шахерезада, и в тот миг ей показалось, что сейчас она умрет.

– Да, – настойчиво перебил ее истерику охотник. – Обогни капкан и иди по тропе до конца. Никуда не сворачивай.

– Нет, пожалуйста… я не пойду!

– Иди, – голос Холли-Билли остался почти таким же спокойным, как несколько секунд назад, но Шах уловила в нем чуть заметную ноту тревоги. – Давай, Шах, не дури. Уходи отсюда. Ты теряешь время.

– Нет, я тебя не оставлю.

– Не спорь. Ты ведь умеешь быть послушной, вот и послушайся. Сейчас настал, может быть, единственный в твоей жизни подходящий для этого момент. Со мной все будет в порядке. Доспех выдержит. Я как-нибудь выберусь отсюда и уж точно без твоей помощи…

Словно в насмешку над его словами безжалостные створы ловушки опасно двинулись. Захрустела в тишине броня. Шах сжала кулаки и расширила от ужаса глаза, глядя, как с края губ охотника потекла по щеке кровавая змейка и скрываясь под шейным кольцом.

– Я не уйду. Я помогу, – как одержимая выкрикнула девушка и принялась бешено оглядываться по сторонам. Что делать? Как действовать? Как разжать этот чертов капкан… Как?

– Шах, послушай меня, прошу, – голос охотника снова стал спокойным и каким-то умиротворенным. – Помнишь, я обещал отвести тебя к границам Фантазии? Немного не довел. Тебе осталось чуть-чуть – и ты свободна. Не упускай свой шанс. И не обнуляй все мои старания – ведь если ты погибнешь на полигоне, все будет зря. Иди.

Его тон был таким чертовски невозмутимым и одновременно властным, требовательным, что Шах на какой-то миг потеряла кураж, перестав сопротивляться. Она даже сделала несколько шагов вперед, но из глубины души, как цунами, поднялось возмущение.

– Ты учил меня поступать так, как хочу я, – прошипела сквозь зубы. – Я не хочу уходить и не уйду. Смысла в этом уже не вижу.

– Глупая, нашла время практиковать полезные навыки. Оставь меня тут и убирайся отсюда к черту, Шах! – кажется, железное спокойствие охотника дало трещину, а, может, он просто торопился, чувствуя, что мертвая хватка ловушки стала еще плотнее. Доспеху уж недолго осталось сдерживать ее.

Шах поймала его взгляд. Уставилась прямо в глаз, уверенная, как никогда, и какая-то возвышенно-обреченная, словно решившийся, наконец, самоубийца, будто герой-смертник, готовый погибнуть в зените славы и от того счастливый…

– Пошел ты на хрен, Холли-Билли! – ответила дерзко, громко и затряслась, как в лихорадке, потеряв контроль над нервами. – Я решила, я остаюсь…

Она метнулась к деревьям, стала бешено вцепляться в их упрямые ветви, пытаясь выломать хоть одну, чтобы использовать, как рычаг. Руки не слушались, и деревья не слушались – не отдавали. Плача от беспомощности, Шах отыскала, наконец, длинную толстую палку и, всхлипывая, поволокла ее к дороге. А там смертоносные жвала снова двинулись, обкрадывая еще на миллиметр жизни… Время…

– Шах, замри. Стой и замри. Не двигайся.

Голос Холли-Билли прозвучал пугающе тихо, но тон его поменялся, и девушка послушалась. Остановилась, до белизны в костяшках сжала палку.

Позади кто-то был. Кто-то смотрел ей в затылок, практически буравил взглядом череп. Ощущение чужого присутствия стало невыносимым, слишком невыносимым, и Шахерезада повернулась…

За спиной, на опушке леса стояла Богиня…

Шах плотно зажмурила глаза и вновь открыла, решив, что бредит в истерике. Галлюцинации…

Богиня не исчезла. Она продолжала стоять, освещенная солнцем, величественная и обнаженная. На ее коже тени древесных ветвей мешались с рисунком темных пятен, то ли оленьих, то ли леопардовых. В ее волосы вплелись золотые лучи света, а глаза с расширенными до невозможности зрачками скрывали ночную тьму. И была она женственна, словно сама Мать-Природа, и так же царственна и сильна. В волнах этой необъяснимой, но вполне ощутимой силы купалась ее свита – странные твари, лишь в некоторых из которых узнавались дикие зверолюды. Они выглядывали из-за деревьев, нюхали воздух и тихо ворчали, со злобой косясь на коварную сталь…

И Шах не удержалась. Ноги подкосились сами, палка выпала и откатилась в сторону. Рухнув на колени перед лесным божеством, она сложила в молитве ладони и зашептала, глотая слезы, словно безумная:

– Я прошу тебя, помоги! Спаси его и, если нужно, прими в жертву меня… Только помоги мне, я прошу, я умоляю!

Она никогда не молилась так искренне и так отчаянно ни Святому Протери, ни другим богам. Наверное, просто повода не было. А теперь повод появился… И явилось исходящее светом божество на грани реальности… И все это было уже неважно… Неважно…

Шах нервно вскинула голову, встречаясь с Ней взглядом. Лесная Владычица… Царица Зверей… а лицо, такое знакомое… уже почти неузнаваемое, но все же знакомое… И невероятная, крамольная догадка, озарив сознание, неудержимо сорвалась с губ:

– Дина. Это ты? Ты жива…

Богиня не ответила. Только ноздри ее чуть заметно дернулись, настойчиво втянули идущий от Шах запах. Царица в голове уверенно стирала все ненужное, но память все еще цеплялась за жалкие остатки воспоминаний о былой жизни.

– Дина! Это я, Шах! Ты помнишь меня? Ты слышишь?

Запах леса и запах крови… Пустота и тишина… И эта коленопреклоненная маленькая женщина у ног, как пушинка, как пыль… Кажется, она что-то кричит, молит… Как она смеет молить ее о чем-то, глупый и слабый человек! Дина величественно склонила голову, разглядывая трясущееся тело, заплаканное, бледное лицо:

– Кровь за кровь, око за око, клык за клык… Людям… – слова потекли через сомкнутые губы. Необратимые, решенные слова. Приговор всем им. Всему человечеству на ее земле. Зверолюдка замахнулась медленно, не торопясь, чтобы ударить наотмашь, швырнуть своей стае это жалкое, бессмысленно пищащее у ног существо… Потом взглянула на отброшенную палку. В голове, словно вспышка, мелькнуло воспоминание: такая же палка с ремнем на конце давит горло, а маленькие слабые руки – человеческие руки – обрезают его и даруют свободу. Эти руки, даже запах тот же… И губы разомкнулись, произнося. – Свобода за свободу.

Она не ударила – вместо удара указала на капкан. Стая поняла и принялась звать. Дружно, громко, хором настойчивых разноголосых звуков. И их услышали. Из глубин леса вышли существа – зверолюды, – от вида которых у Шах по спине потекли ручейки холодного пота. Огромные, как валуны, как заросшие шерстью-мхом холмы, они бесшумно двинулись к капкану и принялись разжимать его. Потянули в стороны стальные створы, заставляя металл подчиниться и сдаться. Они вытащили оттуда охотника, положили у края тропы и начали крушить побежденную ловушку. В повисшей тишине остался лишь один звук – скулеж разгрызаемого невероятными зубами, разрываемого могучими конечностями металла…

А потом Богиня побежала. Просто развернулась и понеслась прочь, легкая, свободная, отрешенная от всего и вся и в то же время пугающая, опасная, словно грядущая гроза. Стая последовала за своей Царицей. Звериные тени замельтешили, наполняя лес, и не было им числа…

Шах проводила зверолюдов взглядом, бросилась к охотнику. Тот уже поднялся на ноги и, пошатнувшись, прижал дрожащую девушку к себе.

– Испугалась, милая? Я тоже удивился. Сколько зверей, оказывается, на Хоппи. Я ведь, признаться честно, всегда знал, что их тут больше, чем положено, но это… Целый Ноев Ковчег. Умеют, же прятаться. Ну что ты, Шах, не плачь, – он погладил Шахерезаду по голове. – Спасибо тебе.

– Я не знаю, что это… Что происходит? Почему она такая? – девушку понесло, она путалась в словах, шмыгала носом, всхлипывала. Эффект от пережитого страха мог сравниться с алкогольным опьянением. – Эта девочка… зверолюдка, она была со мной на кастинге, на полигоне, а потом попалась Майло… Что она такое… Что они такое…

– Я не знаю, милая, не знаю, – Холли-Билли погладил девушку по спине. – На Играх сейчас черт знает что творится, и языческие богини древних лесов не самое большое безобразие. Хотя, Святому Протери происходящее наверняка бы не понравилось, да, Шах? – он усмехнулся, отстранил и весело потрепал Шахерезаду за плечи.

Она взглянула на него снизу вверх одуревшая и одновременно строгая, как учительница… такая нелепая. Но ее честный взгляд подкупал, а решительность льстила – уроки не прошли даром!

– Даже не думай отправлять меня домой.

– Я и не думал. Вот только как быть с границами Фантазии, к которым я хотел тебя отвести? – единственный глаз смотрел хитро, испытующе, словно была задана загадка, на которую нужно дать единственно верный ответ. И Шах нашла его. Вспомнив цитату из любимой в детстве книги, произнесла уверенно:

– Ты же знаешь, «у Фантазии нет границ».

Они шли в темноте, которую время от времени прорывали вспышки резервных ламп. Тогда на стенах проступали новые фрески – зверолюды, поклоняющиеся своей госпоже, космические корабли, бороздящие небо над Террой-2… И каждый раз, мешая рассмотреть, закрывала их тень Цернунноса в рогатой короне.

– Зверолюды. Почему их здесь так много?

– Прятались на полигоне, они могут быть незаметными, невидимыми, они хитры и коварны. Они ждали свою госпожу, и время настало, теперь они пойдут за ней до конца.

– Конца чего?

– Конца этого времени и начала нового… А я ведь знаю, кто ты, – сказал Цернуннос, будто невзначай, – твой отец поступил верно, отправив тебя на Игры.

– Знаешь? – в голосе собеседника не было особого удивления. Знает и знает. Пусть знает. – Тебе отец сказал?

– Нет. Сам догадался, по лицу и по прозвищу. Джозеф К…

– А что значит твое прозвище? – резко перебил собеседника Киллджо.

– Когда начались первые Игры, я в шутку назвался именем мифического Цернунноса – забытого бога Земли, возлюбленного богини-Прародительницы, Матери всего… А я ведь ученый! Мне не пристало быть суеверным. Но здесь, на Терре-2 все суеверия стали слишком схожи с правдой, – он снял свой венец и медленно водрузил его на Киллджо. – Я взял его с головы последнего завоевателя этой планеты – Пуласа, отца всех ракшей. Я носил его и верно служил своей уснувшей Царице, в надежде, что однажды она проснется, смилостивится и обратит взор на нас, людей. Я слишком долго ждал, я стал стариком, а она наконец возродилась. Теперь она юна и полна сил. Она готова стать Матерью нового мира и нового человечества. И ей нужен новый Цернуннос – Покоритель Зверей, Охотник, Защитник, Любовник, Единомышленник… И, похоже, на эту роль она выбрала тебя. Или ты и вправду думаешь, что ваше притяжение случайно…

– Это уже слишком, Цернуннос! Все это похоже на сумасшествие и фанатизм. Я пришел к тебе не за безумными сказками и не за полусгнившими мощами. Я пришел за зверолюдкой, которая доказала мне, что она не существо второго сорта, не животное. Я пришел сюда за девушкой, которая не должна становиться жертвой Игр. Я заберу ее и выведу за границу полигона, чего бы мне это не стоило.

– Жертва Игр… Хочешь, я расскажу тебе всю правду об Играх и их жертвах?

– Я представляю, зачем нужны Игры, не хуже тебя. Для укрепления и поддержки Президентской власти.

– Президентская власть и так крепка. Ты же знаешь сам, что выборы фиктивны, а власть передается по наследству от отца к сыну. Ты хорошо это знаешь, Киллджо. Мистер Президент все еще силен, как был силен и могуч его далекий предок, завоевавший эту планету для людей.

– Недостаточно силен. Из-за того, что олигархи пользуются критическим состоянием экономики и создают основной приток капитала, Господин Президент зависит от них. Он не может противостоять их беспределу открыто. Игры – хитрость, механизм сдерживания народного гнева и примирения масс с верхушкой.

– Близко, но не только. Есть еще один важный аспект, о котором не ведает даже сам Господин Президент. Игры – ритуал. Жертвоприношение… Когда-то мы отказались соединиться со зверолюдами в одно целое, стать частью их семьи. Когда-то люди оскорбили Царицу отказом и низвергли ее детей, назвав их созданиями второго сорта. И Она отомстила. Ведь вся земля, вся Терра-2 по-прежнему принадлежит им – зверолюдам, – а чужаков Она губит своими лесами, своими бездонными глубинами, катаклизмами и мором… И теперь у человечества есть лишь один шанс – повиниться и попросить Ее запустить круг жизни сначала. Для этого нужна жертва. Каждый год мы приносим ее, проливая кровь наглецов, развратников, убийц, преступников и негодяев. Мы очищаем себя. Мы винимся перед Ней. И вот, наконец, она нас услышала. Теперь-то ты понимаешь, кто чья жертва, Киллджо?

Охотник молчал. И теперь при каждой световой вспышке уже его коронованная тень проявлялась на каменной стене там, где было изображено огромное дерево. Древо жизни. Древо смерти. Древо возрождения. И стояли возле него медведи и олени, волки и овцы, и ракши кланялись черепам и костям, запутанным в могучих корнях, а другие, имени которых Киллджо так и не запомнил, протягивали лапы-руки к уходящей во тьму вершине. И сидела в зеленых ветвях обнаженная Звериная Богиня и манила к себе, раскрывая ласковые ладони волшебным цветком…

– Все это сказки, а времени мало.

Киллджо отвернулся от фрески резко и решительно. Он хотел снять с головы костяной венец, но Цернуннос остановил его.

– Оставь, если хочешь быть услышанным.

И он оставил. После чего покинул музейный комплекс.

А потом шел целый день, до вечера – чувствовал, куда идти. Киллджо помнил, что к половине грядущего дня он должен пересечься с Холли-Билли, но время было. Он знал, что успеет. Просто знал – и все. Охотник шел на восток, как зверь чуя, что где-то там отыщется она. Судьба.

Дина ждала на скале. Стояла, освещенная закатной зарей, и попирала ногой серый камень. Зверолюды – ее верная свита – держались поодаль. Больше никто из них не пытался подойти к ней. Всем было ясно – Царица свой выбор сделала… И вскоре он явился.

Серые гиганты первыми заметили чужака, поднялись и заворчали. Следующими завыли ракши, заметались кругами, вопросительно глядя на свою госпожу, но та лишь отмахнулась – не трогать!

Человек приблизился, подошел вплотную. В своих грубых доспехах – мощной кирасе, увесистых наручах и шипастых наплечниках, в старинной, до боли знакомой короне он выглядел нелепо и одновременно впечатляюще. Зверолюдка смотрела на пришедшего тяжелым, томным взглядом, улыбалась пугающе. Она подпустила его близко, прежде чем заговорить.

– Ты явился, человек.

– Дина, приди в себя! – голос охотника был отрезвляюще резок, даже груб.

– Дины уже нет, вернее скоро не будет. Есть я. Ты пришел ко мне, человек.

– Очнись! Выбрось дурь из головы! Это я, Киллджо. А ты Дина. Ты хочешь убить Дика Вончеса, а я обещал помочь тебе с этим делом, забыла?

– Убить Вончеса? – в почерневших, диких глазах отразилось недоумение, которое быстро сменилось яростью. – Не только Вончеса. Всех. Всех людей, – ласковые руки скользнули по груди охотника, погладили его шею, настойчиво прошлись по щеке.

– Ты этого не сделаешь, – Киллджо перехватил запястье зверолюдки и отстранил от себя.

– Сделаю.

– Да что ты сделаешь? Ты заперта на полигоне Хоппи…

– Ошибаешься, человек! Я здесь Владычица, Госпожа и Мать. Они все, – девушка окинула жестом воспрянувших подданных, – моя свита, моя армия, мои дети. Она все слышат меня. ВСЕ, понимаешь? Не только на Хоппи – по всей планете, даже на другой ее стороне. Я прикажу – и они станут убивать. Я – Царица, я прикажу…

– Ты – плохая Царица. Ты должна беречь своих подданных, а не швырять их в пекло войны. Ты должна защищать, а не губить! Подумай о том, что затеваешь! Об активности на Хоппи наверняка уже передали материковым службам контроля. Твоих подданных начнут отстреливать раньше, чем ты успеешь отдать приказ.

– У меня много подданных, – кровожадная улыбка скользнула по красивым губам, – их не перестрелять. Хватит на вас всех.

– Не дури, Дина. Приходи уже в себя! – Киллджо схватил девушку за плечи и легко встряхнул. Та зашипела, оскалила зубы, а потом поникла и захныкала капризно, одержимо.

– Зачем тебе какая-то Дина, когда есть я! Я – твоя Царица, ты – мой Царь. Я -твоя самка, ты – мой самец. Я – твоя земля, ты – мое семя… Мы уничтожим все сами и сами же начнем заново. Мы породим новых детей, а костями старых удобрим леса. На тебе венец моего Возлюбленного… всех моих Возлюбленных. Значит, ты следующий в очереди перерождения. Я выбрала тебя, ты – меня.

Она заглянула охотнику в лицо призывно, с каким-то гипнотическим томлением, еще сильнее зачернела глазами, а ясный взгляд Киллджо стал лишь спокойнее.

– Я тебя не выбирал, – он медленно снял с головы венец, а потом неожиданно резко швырнул его о ближайший камень. Старые кости рассыпались в труху, щепами разлетелись по земле. – Мне нужна Дина. Моя Дина. Отдай ее мне.

– Что ты сделал, человек… что ты сделал… – зверолюдка вскрикнула, словно от боли, обреченно закрыла глаза и улыбнулась вдруг нервно, устало. – Ты все правильно сделал. Старая Царица жила слишком долго. Старая Царица одряхлела и выжила из ума… Пусть будет новая… Пусть будет Дина…

Шах торопилась. Она карабкалась за охотником по острым камням, боясь отстать и удивляясь, как после полученных травм он вообще стоит на ногах. Холли-Билли в очередной раз угадал ее мысли:

– Не бойся. Я не упаду до тех пор, пока не выведу тебя отсюда и пока не завершу на полигоне своих дел. Это будет не сегодня и, возможно, не завтра.

– Упадешь? Что ты имеешь в виду? – в голове Шах начали зреть пугающие мысли, и она гнала их прочь изо всех возможных сил.

– Просто упаду на землю и буду лежать, раскинув руки. И все будет хорошо.

– Поступай, как хочешь, только не умирай.

– Ну что ты, Шах, – ладонь охотника легла на плечо спутницы. – Неужели ты во всем видишь только плохое? Даже в безобидных словах…

Они поднимались все выше.

Скалы нависли над идущими, недовольные, растревоженные, полные звуков и шорохов. Где-то внизу звонко пела река. В свисте ветра и журчании воды Шахерезаде мерещился голос человека. Она останавливалась, пытаясь уловить его отчетливо.

– Да, мы не одни. Кто-то из участников. Идем, Шах, сейчас не до них, – позвал охотник, но девушка разобрала, наконец, чей голос слышится ей по пути.

Она испуганно сглотнула, заметалась взглядом по камням, потом, обнаружив прогал между двумя замшелыми валунами, заглянула в него.

За проходом каменные ступени спускались на круглую плоскую площадку, вознесенную над бурной речкой несколькими парами каменных колонн.

Посреди площадки лежала полуобнаженная девушка. Вернее, не лежала, а пыталась уползти от другого игрока, сжимающего в руках булыжник. Девица отчаянно материлась и выкрикивала громкие проклятья. Мужчину Шах узнала сразу. Она узнала его еще до того, как увидела – по голосу…

– Твою мать, Жак! Ублюдок! Я не для того трахалась тут с тобой, чтобы ты теперь прибил меня. Я тебе что, мешаю? Ты сказал, что мы теперь партнеры, – кричала затравленная участница.

– Заткнись, тварь. Какие партнеры? Я получу за тебя лишний бонус.

– Да какая с меня прибыль? – захныкала жертва. – Найди кого-нибудь другого.

– С тебя упадет хороший процент. Говорят, что ты ушла живой от Холли-Билли, значит, теперь стоишь дорого. Так что не ври мне, сука! – зло выплюнул мужчина, выкатывая глаза, словно сумасшедший.

Голос мужа звучал истерично, безумно. Его руки дрожали, он сомневался, поэтому никак не мог собраться и ударить, даже подойти вплотную к своей жертве у него не получалось. Жак выглядел жалко и одновременно жутко. Растрепанные волосы, красные от долгого недосыпа глаза, щетина, грязь – а ведь он всегда был аккуратистом и педантом.

Девицу Шах тоже узнала. Хотя, сделать это было не так просто. Трисс здорово изменилась с начала Игр, и теперь на холодных камнях скулило и ползало нечто грязное, окровавленное и почти не походящее на разумное существо. Шикарные волосы блондинки были отрезаны и торчали спутанными клочьями – постарался кто-то из садистов-любовников. Кто-то из тех, с кем столкнула ее судьба после охотничьей милости…

От низости происходящего у Шахерезады ком в горле застрял. Девушке казалось, что сейчас ее непременно стошнит. Гадко. Мерзко. Тошно. И все же она взяла себя в руки, тихо окликнула охотника.

– Холли-Билли, мне нужно кое-что закончить…

Тот подошел. Безмолвно взглянул на происходящее внизу и кивнул.

– Давай закончим.

– Нет, – нежные руки настойчиво уперлись в широкую мужскую грудь. – Я должна сама, понимаешь?

– Понимаю, милая. Понимаю. Иди, раз решила, – охотник внимательно оглядел Жака, застывшего возле Трисс с камнем в опущенных руках. – Он ничего тебе не сделает.

В противовес собственным словам, Холли-Билли скинул со спины ножны, вынул из них мачете и бережно вложил в руки Шахерезады.

– Зачем это? Я ведь не собираюсь его… Я только поговорить, выяснить…

– Но он-то этого не знает? Так что бери для убедительности, милая, только для нее. А я буду рядом.

– Спасибо.

Шахерезада подняла оружие, поразившись его тяжести, и смело шагнула навстречу судьбе. Волны спокойствия омыли душу, уняли тревоги и сомнения. Момент истины настал…

Жак заметил ее приближение не сразу. Первой это сделала Трисс. Выкатив из орбит глаза, она яростно замахала мужчине на идущую к ним девушку.

– Отстань от меня, разбирайся с кем-нибудь еще. Вон, сюда идет!

Жак сперва не поверил, но прислушавшись, все же устремил взор на Шахерезаду. Уж кого-кого, а ее он увидеть не ожидал. Жак не сомневался, что жена давно погибла, если не от рук той головотяпистой троицы, что встретилась ему во время неудачной охоты на дроидов Сайскинга, то уж от чьих-то еще – точно!

Он пригляделся, прищурился, встряхнулся, решив, что почившая женушка привиделось ему из-за постоянного стресса и недосыпа, но вскоре убедился, что стоит перед ним именно Шах. Живая и невредимая. Целая, спокойная, в чистой одеже и при оружии. Величественная, совершенно не похожая на себя, гордая, как воительница из древних сказаний… Аж смотреть жутко!

– Шах? – недоверчиво присмотрелся к пришелице Жак. – Это ты?

Ответом послужило молчание. Оно просто стояла и смотрела на него, недвижная, словно кусок скалы…

Пока несостоявшийся убийца тормозил, Трисс воспользовалась моментом. Она поползла по камням, пытаясь скрыться на узкой тропке, что балконом тянулась по круче над шумной рекой. Но Трисс слишком устала, слишком измучилась, чтобы успешно справиться с подобным экстримом. И сорвалась.

Шах не удержалась, вскрикнула, когда тело несчастной блондинки камнем рухнуло в воду.

– Шах! Живая? – обрадовался Жак, окончательно убедившись, что перед ним не призрак. – Ну-ну, шлюха, и кому ты отсосала, чтобы тебя не грохнули? Кто позарился на тебя, уродина? Или тебя выбросили, за ненадобностью? Никто руки марать не захотел? Даже на жалкую жизнь твою не повелись – стоишь, наверное, копейки…

Нервы сдали окончательно. Жак совсем не контролировал себя. Слова валились из его рта неудержимым потоком скверны. Он хотел замолчать, но не мог. Долго не мог. Но, наконец, сквернословия иссякли, и он заткнулся, усталый и опустошенный.

Жена смотрела на него спокойно. Так смотрят на лающую собаку или невоспитанного капризничающего ребенка – строго и снисходительно. По крайней мере, так это смотрелось со стороны…

На самом деле Шах было тяжко выслушивать… то, что она слышала ни раз. Восемь лет супружеской жизни – вроде бы долгий срок, но девушка поймала себя на том, что совершенно не может понять теперь, как она вообще могла сосуществовать с этим подлым, злым человеком… даже день! А тут – восемь лет!

– Жак, – Шахерезада погасила последние всполохи душевной боли и постаралась полностью отрешиться от происходящего. – Я просто хочу, чтобы ты знал это. Я тебя не люблю. Я не хочу быть твоей женой. Я поняла, что не любила тебя никогда, что брак наш был ошибкой. Наша первая встреча была ошибкой. Я заблуждалась. Ты «заблуждал». Ты мерзавец, подлец, тиран… и ты сам это прекрасно понимаешь, а если не понимаешь, то еще и дурак. И запомни – я больше никогда не унижусь перед тобой.

– Ты… Ты! Ты – дрянь! Полная дура! Уродка! – его снова понесло.

Оскорбление, нанесенное безответной доселе женой, распалило ярость с новыми силами. Хотелось ответить достойно. Чтобы она так не стояла! Чтобы плакала от боли душевной, а лучше физической… Жак был почти готов броситься на нахалку с кулаками, но оружие в ее руках отпугивало от подобной выходки.

– Мне все равно, что ты думаешь и говоришь, Жак. Теперь все равно.

– Да чтоб тебя! – мужчина вскинулся и с пеной у рта начал вываливать на жену все, что накопилось за долгие годы совместной жизни. Все самое низкое, грязное и больное. – Да мне плевать на тебя, Шах. Вот теперь совсем плевать! А ведь раньше я мучился с тобой, как Пигмалион, пытался вылепить из тебя Галатею. Нелегко мне это давалось, приходилось иногда вдохновляться другими женщинами. Более соблазнительными и привлекательными. Да-да, Шах! А ты как думала? Эта была вынужденная мера, с самого первого года брака… – и так он перечислял и выуживал из памяти все, что мог выудить. Глядя в бесстрастное лицо жены, бесился, понимая, что эту «броню» уже не пробить. – … а еще Шах, я выбросил в окно твою мерзкую крысу! Да, это сделал я!

– Мою шиншиллу? – Шах не удержалась, сглотнула нервно, чувствуя, как глаз щекочет подлая слеза. – Зачем?

– Затем… – почуяв в противнике слабину, бодро начал Жак, но тут же осекся, – затем…

Договорить он не смог. Потеряв дар речи от страха, застыл, как вкопанный с открытым ртом. Со скал к нему двигалось нечто, что сложно было назвать человеком. Разгневанный демон, безмолвный и смертоносный.

– Ты убил шиншиллу?

Демон медленно склонил набок голову и посмотрел на Жака единственным глазом. Взгляд его был пустым и холодным, каким-то стеклянным, бездушным.

– Нет… вы не так меня поняли… – стал мямлить Жак. Он даже осмелился отступить назад, но громовой голос мгновенно приковал его к земле.

– Стоять. Добегался…

Холли-Билли приблизился к Шах и положил руку ей на затылок. Девушку мгновенно охватил былой страх. Она ни разу не видела Холли-Билли таким. Таким пугающим и безумным. Мертвая шиншилла… Неужели она сломала ментальный код и…

– Не бойся, Шах. Он только получит то, что заслужил…

Голос охотника снова стал прежним и девушка успокоилась. Не так-то просто его «взломать», если вообще возможно… И все же неизвестность пугала. Как бы ни был омерзителен Жак, пыток и смерти Шахерезада ему не желала, но, кажется, от нее уже ничего не зависело!

Холли-Билли ухватил свою жертву за волосы на затылке и небрежно притянул к жене, заставив супругов стоять напротив друг друга. Одна рука охотника лежала на затылке девушки, другая крепко сжимала сальные пряди Жака.

– Я бы мог содрать с тебя кожу или переломать тебе кости, но ты заслуживаешь большего, правда, Шах? Готова сама наказать его?

– Я не хочу, – с несвойственной твердостью заявила та. – Не хочу никого убивать и наказывать.

– Это хорошо, – в тоне охотника прозвучало удовлетворение, – очень хорошо! Тогда, просто отдай поганцу все, что тебе не принадлежит. Все, что его по праву.

– Что отдать? – не поняла Шахерезада, и ответ не заставил себя ждать.

– Восемь лет боли и унижения, отчаяния и страдания, незаслуженно полученных тобой…

После этого охотник просто столкнул пару лбами. Несильно, но девушке показалось, что в голове ее пробита дыра, через которую потоком ливанул запрятанный в ментальных недрах негатив. Будто вскрылся душевный нарыв и тек из него омерзительный гнойный ручей – боль, досада, унижение, обида, ощущение постоянной несправедливости… И все передавалось Жаку – Шах почти физически чувствовала это!

Наконец охотник отпустил.

– Пошли, Шах, – он резко отшвырнул Жака в сторону, забрал из рук подруги свое оружие и настойчиво повел ее прочь.

Шах невольно обернулась. Муж метался из стороны в сторону, хватался за голову и выл. Ветер разносил по округе сотни проклятий, на которые Шахерезаде было теперь абсолютно плевать! Точка поставлена. Хватит. Все.

Чертов ублюдок! Чертов ублюдок Холли-Билли отключил ему броню, заставив надежные пластины стянуться в шейное кольцо и навеки застыть там. Бесполезная дрянь эти нано-боты! Мотт так и не успел похлопать одноглазого по плечу, и теперь они заблокировали его собственную защиту. Черт, черт и еще раз черт…

Мотт старался убраться подальше от места злополучной встречи. Пусть там валяется Санчес, которому тоже повезло мало – вывернутые наружу ребра сделали и его броню бесполезной. Поползут на тело пластины – сдохнешь от боли.

Мотт то шел, то полз. Чертыхался, матерился про себя. Кусок сорванной с лица кожи трепыхался в такт движениям, как поникший на безветрии флаг. Боли почти не осталось. Она сменилась вязким жгучим онемением – и то ладно. Самое главное теперь – слиться с местным ландшафтом и никому не попадаться на глаза. Стать незаметным, исчезнуть с лица земли, но исчезнуть совсем не вышло…

…Перед охотником застыло жуткое существо, лишь отдаленно похожее на женщину. Мокрое, покрытое тиной и грязью, оно скалилось, задирая выше десен перекошенные, заляпанные кровью губы.

– Мужик… живой, – прохрипело чудище, глаза его налились кровью. – Я тебя убью… Прямо сейчас.

Мотт сглотнул, глядя, как безумная, голая девица крутится вокруг себя, отыскивая камень или сук, что угодно, чем можно вершить расправу над себе подобным. Память у Мотта была отличная, и всех участников Игр он помнил в лицо. Особенно женщин. Особенно тех, у кого грудь была больше четвертого размера. Таких в этом году было не так уж много.

– Привет, Трисс. Ты ведь Трисс? Ты купалась, как я погляжу? Прости, что отвлек, – проворковал он самым сладким голосом, сел и попытался дрожащими от напряжения руками вернуть оторванную кожу на место. – Детка, не злись, чего я тебе сделал такого, а? – заскрипев зубами, охотник выцепил из раны пару застрявших там скоб и воткнул их так, чтобы выдранный лоскут больше не падал. – Де-е-етка…

– Пошел ты к черту, урод, – рыкнула безумная дамочка и оскалилась еще сильнее. – Я вас всех ненавижу и буду убивать.

– Да ладно тебе, детка, успокойся, – внимательно отслеживая движения сумасшедшей, Мотт миролюбиво развел руками и многообещающе прищурился. – Ты такая хорошенькая… Хочешь отлижу тебе? А хочешь – трахну так, что звезды из глаз полетят? Кошечка, зачем нам драться, лучше проведем приятно время, только ты, я и секс…

Он хотел отвлечь опасную тварь, расслабить ее, а потом быстренько пристукнуть, но девка почему-то не повелась, а наоборот – разозлилась.

– Время, говоришь… – она медленно погладила свои стройные бедра, запачканные кровью и землей, – хорошо проведем… Секс, говоришь? Черта с два! Я ненавижу секс! И вас, уродов, ненавижу! – пальцы с обломками яркого маникюра скользнули внутрь лона и вытянули оттуда сложенный выкидной нож.

Откуда он взялся у Трисс, оставалось лишь догадываться. В наступившей тишине раздался громкий щелчок. Времени даром Трисс больше не теряла – прыгнула на обалдевшего Мотта и, сжав бедрами его ребра, приставила к горлу охотника острое лезвие.

– Ты тру-у-уп, – протянула кровожадно, заглядывая в глаза. – Убью… Хоть кого-то убью. Будет месть всем…

– А как же последнее желание, детка? Я не согласен подыхать без последнего желания…

Конечно, Мотту не представляло большого труда скинуть с себя одуревшую бабу и добить, чтоб не мучилась, но это было слишком просто. Просто и расточительно. В голове охотника созрел другой, альтернативный план…

– И какое твое желание? – поддалась на провокацию Трисс.

– Я бы покурил, детка, да сигареты кончились. У тебя там не завалялось пачки?

– Нет, – грозно рыкнула участница, немного утратив сосредоточенность и решимость. Позитивный тон охотника выбивал из колеи.

– Жаль, – Мотт осторожно коснулся женской ноги, погладил, как можно более ласково и успокаивающе, но заметив, как девица напряглась, тут же убрал ладонь.

– Руки прочь!

– Уже убрал. Может, и ты спрячешь обратно свой ножик?

– С чего бы?

– Поговорить нормально мешает.

– Не о чем нам говорить.

– А если найдем?

Мотт устал препираться и решил ускорить события. Резким движением он скинул девку и подмял под себя, благоразумно выковыряв из пальцев Трисс ее оружие.

– Сука, отпусти… – по-змеиному зашипела та, но у охотника были на нее свои планы.

– А вот теперь поговорим… – он сильнее придавил добычу к земле, задрал ей руки над головой, перехватил запястья. Невозмутимо раздвинув коленом женские бедра, сунул пальцы между покрытых синяками ног, ласково подвигал, перебирая сухие складочки. – Ну, чего же ты, Трисс? В досье говорилось, что ты горячая штучка. Не бойся меня…

А она боялась и бесилась одновременно. Последнее время, еще до роковой встречи с Жаком, девица провела в компании одного из самых жестоких Претендентов, секс с которым оказался настоящей пыткой даже для искушенной Трисс. По большому счету он пыткой и был. Прежде чем поиметь, садист по имени Джоуи колотил ее до полусметри, засовывал ей во все места камни и палки… Мучил от души, с фантазией и азартом. Не за таким сексом Трисс пришла на Игры… не за таким!

И все же похотливая натура выдала себя. Мужские пальцы двигались слишком умело и приятно. Без грубости. И тело начало отвечать на ласки само – засочилось влагой, вызвав на губах мужчины довольную улыбку.

– Какая ты сговорчивая. Видишь, все хорошо, а будет еще лучше.

– Отстань, – прозвучала дежурная фраза, но теперь в ней отчетливо чувствовалась фальшь.

Мотт не собирался измываться над поверженной участницей. Наоборот, хотел расположить к себе, чтобы больше не дурила. Иначе план в жизнь не воплотить. Поэтому он действовал аккуратно, как сапер. Когда под пальцами нашелся ощутимый разрыв, девица болезненно дернулась и вскрикнула. Охотник тут же убрал руку, поинтересовался.

– Это садист Джоуи постарался, да? Ты же моя бедная! – настал кульминационный момент спектакля, и Мотт окончательно вжился в выбранную роль.

– Да, – подавленно выдохнула Трисс, – но я от него сбежала.

– Маленькая моя, – охотник низко склонился к девичьему уху, чтобы дыхание казалось согревающим, а шепот многообещающим и интимным, – да как он посмел обойтись так с тобой? Вот гад… А хочешь, я убью его для тебя, а?

– Да… да, – порывисто прошептала Трисс, окончательно забыв о желании убить Мота, – сначала его надо пытать… Пытать!

– Обязательно, сладенькая. Обязательно! Но прежде мы с тобой провернем одно выгодное дельце… Ты ведь со мной теперь, верно?

– С тобой, – неуверенно промямлила участница.

Охотник приподнялся на локтях, заглянул ей в глаза, мысленно поставив галочку – приручение прошло успешно. Теперь эта дура пойдет за ним хоть на край света и выполнит все, что он скажет. Тем более что предложение у него очень заманчивое. Тут и умная бы повелась.

– Тогда, детка, я отведу тебя в одно замечательное место и покажу кое-что волшебное.

– Что волшебное?

– Волшебный клад. Большой куш Ласковых Игр. И он будет твоим. Только твоим! Но ты ведь поделишься со мной, правда? Мне много не нужно, совсем чуть-чуть за охрану и за наводку.

– Да, – хрипло ответила Трисс. Глаза ее блестели, как у наркоманки, которой предложили дозу. Деньги! Боже мой, деньги! Главный приз! Да ради этого стоило жить. Да рядом с этим все пытки Джоуи уже не казались такими уж неприятными. Ради кучи бабла можно все стерпеть.

– Вот и славно, – медовым голосом пропел Мотт. – Вот и славно…

План охотника был прост: дойти до тайника и заставить Трисс вытащить оттуда чемодан. По правилам охотники не должны были касаться приза. Попробуй Мотт забрать деньги сам – тут же сработает сигнализация и блокировка. А если заберет участница – дело другое. Тогда в небо взлетят яркие салюты, оповещая о долгожданной победе. Тогда на полигон поспешат розыскные контрольные бригады… Но пока они в суматохе доберутся на место, пока отыщут счастливую победительницу, Мотт успеет грохнуть ее и свалить с полигона через служебный выход – ищи ветра в поле.

– Ну, – охотник отпустил девицу, поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся прочь. – За подарками идешь? – небрежно бросил через плечо.

Трисс отчаянно закивала. Мотнулись в воздухе неровные клочья белых волос.

– Отведи меня туда. Скорее!

Она шла за Моттом, словно одержимая, не замечая ничего, а вокруг прыгали по ветвям деревьев золотые искры – призраки легкой наживы. Золото, деньги, богатство! Вот оно счастье! Вот она удача! На все остальное плевать. Скоро она победит…скоро…очень скоро.

Охотник остановился на краю большой поляны. Посреди нее возвышался земляной холм с круглой дырой в центре. Из дыры тянуло холодом и сыростью.

Трисс поморщилась.

– Мне лезть туда?

– Да. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше.

– Может, сам слазаешь?

– Пожалуй, – стал блефовать Мотт, а Трисс тут же перепугалась и передумала.

– Нет. Я сама!

Она решительно пересекла поляну и скрылась в темном проходе. Охотник осторожно приблизился и стал ждать. Пока все складывалось хорошо. Мотт ощущал себя рыбаком, что сидит перед полыньей – ждет улова, и поплавок уже дергается и сытная рыбина вот-вот появится над водой. Как же Мотт умен. Как же хитер. Даже если кто-то еще додумался умыкнуть главный куш, пользуясь суматохой на полигоне – Мотт будет первым. Первым и самым удачливым. И к черту все зарплаты, пайки и гонорары…

– Их тут два…

Голос Трисс зазвучал из-под земли приглушенно и неожиданно. Мотт, вырванный из сладких раздумий, не сразу понял, что хочет донести до него блондинка.

– Чего еще? Тащи чемодан и не болтай!

– Их два. Чемодана два.

– Два… – Мотт обрадовано улыбнулся и зашипел от боли. – Так тащи оба!

– Тяжелые…

– Тащи один мне и вали за вторым, живо!

– Не-е-ет, – уперлась Трисс.

Деньги отрезвили и вновь обозлили ее. Стоя в полумраке тесного земляного грота, блондинка пожирала глазами пару гладких пластиковых чемоданов. Не кейсов, а именно чемоданов – здоровенных, с такими зажиточные барышни катаются по югам, набив их тряпками…

Трисс нервно кусала губу. Она уже стянула чемоданы с каменных помостов и мысленно взвесила – сразу оба наверх не поднять. А, значит, придется делиться с Моттом. Мужикам верить нельзя! Подлый ублюдок наверняка утянет половину добычи и свалит!

От жадности и досады блондинка скрипнула зубами так, что с потолка и стен стала осыпаться комья почвы земля. Конечно, осыпающаяся земля не была связана с яростью загнанной в угол девицы. Это была ярость совсем иного рода.

– Чего ты ждешь? Тащи сюда чертов чемодан! – почуяв неладное, поторопил подельницу Мотт. – Не тупи, дура, тут что-то не то происходит!

Его волнения подтвердились новой судорогой. Поляна заходила ходуном, земля под ногами стала трескаться, холм обвалился, осыпался кусками внутрь, словно пробитая сверху яичная скорлупа.

Охотник отыскал взглядом Трисс. Она так и стояла посреди разрушенного холма, сжимая белыми от волнения пальцами ручки тяжелых чемоданов. Забыв все предосторожности, Мотт сам ринулся к ней. Добыча была слишком близко, чтобы бросить ее даже под страхом смерти. А страх этот был силен и нарастал с каждой минутой, накатывал волнами, что приближались к девятому валу.

Оказавшись рядом с блондинкой, Мотт оттолкнул ее и вцепился в ручку одного из чемоданов самолично. Трисс зашипела и крепче стиснула пальцы. Такие, как она, так просто своего не отдают!

– Отвали…

Она хотела сказать что-то еще, но земля в очередной раз загудела и ушла из-под ног. Под ней открылось полое пространство, где, как огромные бледные черви, переплетались древесные корни. Они извивались и двигались, осыпая остатки почвы в первозданную тьму.

– Какого лешего!

Мотт даже выругаться успел. Его израненное тело забыло об увечьях и боли – сработало на все сто! Цепкие пальцы охотника впились в ближайший корень. Чемодан он так и не отпустил. Трисс тоже не отпустила, и теперь висела на нем всей тяжестью, показавшейся Мотту просто невероятной.

Охотник вновь выругался. Жадная баба впилась в заветную ручку, как бультерьер в покрышку, и особых надежд стряхнуть ее вниз не имелось. Стоило признать – эта сука скорее издохнет богатой, нежели позволит Мотту забрать куш единолично…

Пришлось тащить из всех сил девку с чемоданом. Мот зарычал зверем и чуть не сорвался с заветного корня, когда Трисс, вместо того, чтобы пытаться помочь или хотя бы не мешать спасению, стала вертеться, как ужаленная.

– Да уймись ты, тварь! – рявкнул охотник.

– Там второй… совсем близко, я дотянусь!

Мотт глянул туда, куда она стремилась. Второй чемодан был совсем рядом. Протяни Трисс руку – и все, ни рэлли не будет потеряно зря! «Может черт с ним, с другим? Вытянуть девку и свалить с тем, что есть? – мелькнула в голове предательская мысль и тут же стерлась очередным ненасытным порывом – черта с два! В одном чемодане ведь только половина выигрыша! Половина! А нужен весь… Весь – и точка!»

– Давай, доставай! – напрягая мышцы, потребовал охотник, и Трисс, алчущая и безумная, растянулась, словно став гуттаперчевой…

Ее глаза светились от счастья, а лицо кривилось сильней, чем при самом диком оргазме. Ее пальцы коснулись заветной ручки, но подлые корни двинулись в очередной раз, скидывая с себя дрожащие, уставшие от напряжения пальцы Мотта… И все полетели в подземную тьму. И всё полетело в нее…

Один из чемоданов раскрылся в полете. Вожделенные рэлли разлетелись из него победным фейерверком. Они кружились над бездной, оседали на вьющихся корнях.

Мир рушился, земля стонала, билось под ней что-то грозное и живое… И только веселым купюрам было все равно – они порхали бабочками, словно смеясь над теми, кто обожествил их и вознес до небес. А потом падали. Прямо в преисподнюю, над которой, впившись обломками ногтей в корни, висела Трисс.

Вместо того чтобы бороться за жизнь и лезть наверх, обезумевшая блондинка заворожено смотрела на денежный дождь. По щекам ее катились слезы. Соленые слезы обреченности.

«Жизнь потеряла смысл! Все! Конец! Денег больше нет! А что если там… внизу… на дне…» – била по вискам болезненная мысль. Трисс начала разжимать пальцы, но инстинкт самосохранения пробудился внутри, неподвластный могуществу денег. Участница вцепилась в корни с новой силой, подтянулась, закинула голову наверх. Там светило солнце.

Уже несколько часов Жак бессмысленно бродил между деревьями. Он не замечал ничего вокруг, и ему крупно везло – рядом не оказалось ни души.

Впрочем, Жак не мог в полной мере оценить собственную удачливость. Не до того ему было! Вот уже несколько часов его обезумевший мозг жил собственной жизнью.

В висках не умолкал хор голосов, настойчивых и злых. Осуждающих, мерзких голосов, что устроили судилище в Жаковой голове, не спросив разрешения у хозяина.

– «Ты плохой муж! Отвратительный! Неблагодарный! Грубый! Жадный! Я буду перевоспитывать тебя… я сделаю тебя лучше, правильнее, идеальнее!» – вещал кто-то, и сложно было разобрать, в мыслях или наяву.

Жак мог поклясться, что этот голос принадлежит Шах. Но где она? Мужчина в безумии закрутился на месте, как подбитый камнем пес. Вглядываясь в хоровод несущихся по кругу деревьев, он выкрикнул отчаянно и гневно:

– Какого черта, Шах! Как ты смеешь осуждать меня, глупая баба? Я хороший муж! Лучший муж! Идеальный мужчина!

– «Не-е-ет, Жак. Какой же ты идеальный? У тебя все неидеальное. Неидеальный рост, неидеальная грудь и даже неидеальные глаза!» – издевательски пел проклятый голос, и тембр его, слишком высокий, чтобы принадлежать человеческому существу, резал виски, как нож масло.

– Заткнись, тварь! Замолчи! Я знаю себе цену, тебе не убедить меня…

Жак лгал. Конечно же, лгал! Голос в голове был слишком убедителен, чтобы противиться ему. Он заставлял верить в каждое слово, внимать и содрогаться от безысходности истины, которую он внушал. Несовершенство. Неудачник. Слабак. Хуже всех… Жак уже почти до конца уверовал в это, и его с головой затопило отчаяние. Несправедливо! Как несправедливо! Ведь он старался быть хорошим, занимался спортом, следил за собой… И что же, все было тщетно?

– Ты несовершенен, Жак, – продолжал пытать голос, теперь он несся отовсюду и грохотал, подобно груму, – тебе не дано быть хорошим. Ты не притягателен, не сексуален. Ты скучен и жалок. Ты ленив и нищ. Нищ душой. Нищ телом. Ты – жалкое подобие мужчины. Ты ничто! Ничто…

– А-а-а! Отстань от меня! Замолчи!

Сумасшествие завладело Жаком. Лес будто ожил. Отовсюду – из травы, из ветвей, из-под земли – полезли какие-то расплывчатые фигуры, и реальность отступила окончательно.

Жак уже не разбирал, где явь, а где безумный угар. Он метался из стороны в сторону, что-то кричал, срывал голос, до боли, до слез. Спасения не было. Не было конца потокам осуждений, придирок и насмешек. Самым ужасным было то, что Жак поверил и больше не спорил – да, он ничто. Он жалок, и выхода нет. Что бы он ни делал, голос не примет его, будет осуждать и гнобить. Насмехаться… А самое страшное, Жаку вдруг показалось, что так было всегда. Ну, если не всегда, то очень давно это все началось. Где-то в начале их с Шахерезадой брака. Моральное бессилие лишающее способности радоваться, веры в себя и энергии. Ощущение, будто мир всегда грязен и черен, при солнце ли, при луне…

Новая реальность. Новая память. Он полностью поверил в собственные страдания, в то, что прожил последнее восемь лет не лощеным эгоистом и бабником, а жертвой – несчастным, депрессивным человеком, потерявшим веру в будущее. Восемь лет! И снова никакого просвета! Его снова раздавили, унизили, предали. Какой смысл в такой жизни? Какой?

– Оставь меня, Шах! Проклятая! Не мучай! Что я сделал тебе? Как ты можешь быть такой черствой? Такой эгоистичной! – он вновь орал в тишину, плакал и выл. Призрачный голос не отвечал больше, но Жака несло, никак не мог остановиться. – Гадина! Какая же ты гадина! Изменница чертова! Значит, не хорош я для тебя? Чем не хорош?

– «Не хорош! – ментальный собеседник вернулся из небытия, – ты уродливый. Ты слабый – так и не смог никого убить. А еще, ты абсолютно несексуальный…»

– Да что ты знаешь? Да я…

– «У тебя два глаза, Жак… целых два… это не сексуально, зайчонок…»

– Ах, вот оно что! – Жак тяжело задышал, изо рта его капнула слюна, упала под ноги тягучей каплей. – Я тебе докажу сейчас! Я тебе устрою! – в забытьи, он подхватил с земли острый сук и с размаху всадил себе в лицо. – Вот так, женушка! Вот тебе! Получай, сука! И прочь… прочь из моей головы…

Он загнал сук глубже в глазницу. Он не чувствовал боли. Он уже полностью принадлежал своему страшному, перевернутому миру кошмаров. Он стоял посреди леса, обливаясь кровью, и бормотал себе под нос что-то нечленораздельное.

Наконец его истерику услышали. Жак скулил, качаясь на дрожащих ногах, когда навстречу ему вышел огромный зверолюд. Гигантский – один из самых крупных на острове – он был покрыт серой мягкой шерстью и, словно вставший на задние лапы грызун, комично прижимал к широченной груди огромные ручищи…

Жак заткнулся и вылупился на пришедшего. Воспаленный мозг творчески откорректировал картинку. На свою беду он видел вовсе не лесного жителя: перед ним стоял жуткий монстр с телом шиншиллы и лицом подлой жены…

– Ты пришла ко мне, Шах, чтобы поглумиться? Дура! Сука! Тварь! Ты специально обернулась этой мерзкой крысой? Я ведь выкинул ее в окно! Выкинул… – он медленно вытянул из глаза окровавленный сук и наставил его на чудовище. – Я и тебя выкину! Всех выкину в окно!

Зверолюд выслушал его внимательно и немного удивленно. Склонил голову к мощному плечу, принюхался – от жалкой щепы шел аромат свежей крови…

Хозяин леса шагнул к человеку, и человек упал. Упал сам, резко и быстро, словно кукла, у которой кончился завод. Он лежал на земле, больше не двигался и не угрожал. Его время подошло к концу.

Незадолго до происходящих событий.

Дина очнулась оттого, что мир кругом покачивался в такт шагам несущего ее на руках человека. Киллджо. Зверолюдка открыла глаза, встречаясь с ним взглядом. Умиротворение и покой охватили ее, но, лишь на минуту. Потом вернулась привычная тревожность. В голову поползли воспоминания последних часов, нечеткие и рваные. Память становилась то своей, то чужой. От этого нехорошо было почти физически – в горле нарос тошнотворный комок, а в висках острый гул.

– Дина, это ты? – жесткий голос охотника отрезвил зверолюдку, вернул к реальности.

– Да.

Она заерзала, требуя спустить на землю. Киллджо поставил ее на ноги. Отошел на пару шагов. Дина осторожно подвигала руками, сжала ладонями виски. Так она стояла какое-то время, плотно зажмурив глаза.

– Ты в порядке?

– Да, – она помотала головой, встряхнулась, словно выбравшаяся из воды собака. – Она больше не пытается вытеснить меня… Царица…

– Я знаю про нее.

– Знаешь? – Дина непонимающе посмотрела на охотника, во взгляде которого мелькнуло неприкрытое восхищение.

Обнаженная, пятнистая, все еще дикая, она стояла перед ним, облитая солнцем. Глаза ее от удивления были огромными, как у лесной лани, растерявшими всякую хищность.

– Я шел за тобой от музея Цернунноса, а потом говорил с тобой, вернее с ней. С Царицей. Цернуннос мне про нее рассказал.

– Что еще он тебе рассказал? – Дина мягко склонила к плечу голову, но взгляду ее уже возвращалась привычная твердость.

– Что твой Вончес явился на полигон за вашей Царицей.

– Вот оно что, – Дина сжала кулаки и скрипнула зубами. – Судьба, значит, – она снова прикрыла глаза и принялась медленно поворачиваться вокруг собственной оси, прислушиваясь и принюхиваясь к одной ей ведомым запахам и звукам. – Я не могу найти его. Как мне его найти?

Она еще крепче зажмурилась и закрутилась еще быстрее. В голове, словно стекла в калейдоскопе стремительно и ярко складывались и распадались картины разных участков полигона. Царица более не претендовала на власть в Динином теле, но связь с другими зверолюдами Хоппи… со всеми зверолюдами осталась. И теперь Дина смотрела их глазами и нюхала их носами тревожный воздух. Он пах электричеством, словно перед грозой.

– Никто не видит его… Никто не знает… Он будто невидимка! – бросила наконец с досадой, но Киллджо успокоил ее.

– Он пришел за Царицей, значит, путь у него один – в логово Цернунноса. Надо вернуться туда.

– А если его не будет там? – Динины глаза фанатично блеснули.

– Тогда мы его подождем.

Ее уже не смущало слово «мы». Все отошло на второй план. Долгожданная месть дымилась на горизонте сытным блюдом. Сколько ей пришлось пережить ради ее исполнения! А, может, сама мысль о мести возникла уже тогда, когда ситуация стала казаться безысходной? Когда силы и ресурсы для борьбы за жизнь нужно было вытянуть из ничего? И что же выходит, месть спасла ее? Так нужна ли она теперь?

Дина мысленно обругала себя за малодушие. Что за глупые сомнения? Если взялась быть решительной и принципиальной, оставайся такой до последнего! Иначе будешь тряпкой, от которой никому нет прока, которой и спасаться-то незачем! Дела надо доводить до конца…

Они шли, коротая путь разговорами. Наверное, со стороны они выгляди фантасмагорично и странно – дикая девушка без одежды и парень в древнем доспеха с огромной секирой за спиной. Занятная парочка, бредущая среди леса…

Киллджо рассказал зверолюдке обо всем, что поведал ему Цернуннос. Странное дело, но от откровений Дине стало легче и понятнее. Понимание успокоило, многие вещи расставило на места. Многие несправедливости прошлой жизни обрели логику и окрасились иными цветами. Если бы она знала сразу. Если бы знала ее мать… Так ведь, кажется, мать все знала? Или не все?

Много вопросов, много ответов! Искать их все зверолюдка пока не собиралась. Хватало и того, что она выяснила, рассортировав, разложив по полочкам в собственной голове. А еще, она убедилась в правильности выбранного пути. Что бы ни рассказал ей Киллджо, а ему Цернуннос, поступки Вончеса не меняли своей сути. Его вина лишь усугублялась прояснившимися деталями…

Земля начала дрожать и дергаться гораздо раньше, чем они вернулись к музейному комплексу. Дина ощутила эти толчки не только снаружи, но и внутри собственного сознания. Начиналось что-то важное. Что-то масштабное и глобальное, как для зверолюдов, так и для людей. Переворот старого мира, новый виток истории.

– Надо идти быстрее! – поторопила охотника.

– Ты знаешь, что это? – поинтересовался тот с неуместным спокойствием.

– Я не знаю, просто понимаю, что надо спешить!

Вскоре начались знакомые скалы. Часть из них успела разрушиться из-за движений почвы. Пришлось пробираться по завалам.

Дина карабкалась на камни, словно одержимая. Чем ближе они с Киллджо подбирались ко входу в музей, тем ощутимее становилось присутствие Вончеса. Она слишком сильно ненавидела его! От этой ненависти между ним и зверолюдкой натянулась такая же ментальная связь, как между Диной и остальными зверолюдами в округе. Чем сильнее сокращалось расстояние, тем ощутимее эта связь становилась. В какой-то миг в Дининой голове включилась картинка – то, что, наверное, видел сейчас Дик Вончес…

Одержимая охотой, безумная, пьяная от эмоций и какого-то дикого, хищного ликования, Дина даже не заметила, как эта картинка статична. Земля. Утоптанная, серая, пыльная. Зачем Вончесу смотреть на землю? Да еще так долго? Чего он там нашел… или потерял?

Выбравшись из-за скальных обломков, зверолюдка увидела то, что было когда-то музеем Цернунноса. От него не осталось почти ничего. Его черепа, его фрески, его сокровища и молчаливые мумии с рубиновыми глазами и не тускнеющим золотом на костлявых перстах – все исчезло, погребенное горами камня и пыли.

Дина заметалась по этим руинам. Казалось, что воздух вокруг накалился, словно в горниле печи. Напряжение разъедало мозг, мешая ориентироваться и думать. «Царица там! Там Вончес! Надо найти! Найти, пока не поздно!» Почему могло стать «поздно», она объяснить не могла, просто чувствовала, как неумолимо сжимает свои тиски время, желая оторвать ее от цели…

– Уходи вглубь музея и жди меня. Я догоню.

Голос Киллджо звучал ровно, но Дина все же уловила в нем чуть заметное напряжение.

– Что случилось? – она пристально вгляделась в скальное месиво.

– Фосса пришел. Не один вроде. Да это и не важно. Спрячься, а я разберусь сам.

– Нет, – зверолюдка упрямо мотнула головой. – Мы пришли сюда вместе и вместе пойдем дальше.

– Плохой вариант, – оспорил мысль охотник. – Наткнемся на Вончеса, сзади нас припрет Фосса: зажмут в тиски, и тогда уже не о мести придется думать.

– Я поняла, – Дина шумно выдохнула и разнервничалась окончательно…

Все случилось, как и предполагал Киллджо. Вскоре появился Фосса. Он не прятался, прекрасно осознавая расклад сил. Он был не один. С ним пришли двое незнакомых охотников. Маски скрывали их лица, а Дине было все равно, кто это такие. Просто очередные враги, с которыми она приготовилась сражаться в очередной раз…

– У тебя нет оружия. Затаись пока. Я убью кого-нибудь из них, и ты сможешь подобрать. Поняла? – предупредил Киллджо.

– Да, – девушка кивнула, отслеживая взглядом, как растекаются вокруг них враги, стараясь взять в кольцо и не дать рассредоточиться.

– Быстрее, за камни.

Короткий приказ, которого зверолюдка не рискнула ослушаться. Она шмыгнула за камни, подрагивая от страха и возмущения. Нет, конечно, она не будет сидеть и смотреть…

Секира Киллджо со свистом рассекла воздух. Потом еще раз. Глухо ударила что-то. Звук успокоил. Дина запомнила его – звук оружия ее вожака. Пока это оружие «поет» – Киллджо жив!

Бесшумно и ловко зверолюдка вскарабкалась на большой каменный обломок и, как рысь, прыгнула оттуда на загривок ближайшему противнику. Чертов доспех! Она отчаянно хватанула зубами охотничью маску, и на ней осталась глубокая вмятина. Сила Царицы не ушла, не покинула ее, скрылась до поры до времени в костях и жилах, но не угасла до конца. А еще Дина заметила, что к месту сражения пришли зверолюды. Много зверолюдов…

Безликий враг сбросил ее с себя, наступил ногой на шею, и замер. Сквозь непроницаемые на вид черные доспехи просочился страх. Дина почуяла это слишком отчетливо, чтобы ошибиться. В тот же миг остановились Фосса, Киллджо и третий охотник.

Противники пристально наблюдали за зверолюдами, а те, в свою очередь, смотрели куда-то в центр разрушенного музея. Смотрели и выжидали, а когда из-под земли раздался приглушенный гул, резкой волной растеклись в стороны – прочь от незримой еще опасности, кроющейся совсем рядом: и в воздухе, и на земле, и под землей.

Фосса мгновенно отметил это движение и тоже стал отступать. Какими бы важными не были его миссии на полигоне, спасение собственной шкуры всегда оставалось в фаворе. Опасность Фосса чуял тонко и точно. Плюс ко всему, расчетливый охотник умело анализировал ее уровень. И теперь этот уровень зашкаливал, так что о продолжении разборок речи не шло. Деньги деньгами, обещания обещаниями, подкупы подкупами, но жизнь все равно важнее. Без нее любые контракты теряют смысл.

Фосса исчез первым. За ним, бросив Киллджо и Дину на произвол начавшихся событий, ретировались остальные.

– Надо уходить, – произнес в пустоту Динин спутник, понимая всю тщетность сказанных слов.

Зверолюдка не отвечала. Она, словно безумная, карабкалась по дрожащим скалам, вертела головой в спешных поисках, которые наконец увенчались успехом. Но успехом ли? Полигон огласил отчаянный вопль, полный досады и разочарования.

– Нет! Только не так! Нет!

Рядом с обломком упавшей колонны, в каменном крошеве лежал Дик Вончес, одетый в охотничьи доспехи необычного светло-серого, почти белого цвета. Лицо его было повернуто в землю, но даже со спины Дина узнала врага, почувствовала и почуяла. Рядом с телом валялась полурассыпавшаяся мумия древней Царицы Зверей. Ее рука была прижата к земле грудью Вончеса – будто мертвая Царица до последнего боролась с ним и пыталась вырвать сердце.

– Нет! – бешено сверкая глазами, Дина подскочила к заклятому врагу и, ухватив его за волосы, потянула. – Нечего разлеживаться! Я знаю, ты жив! Такие как ты сами не подыхают! Не притворяйся, Вончес! Не пройдет!

Она сильно дернула неподвижную голову и тут же бросила. Изо рта и глаз мужчины уходили в землю тонкие белые корешки. Резкое движение зверолюдки заставило их выйти из земли, с которой они, словно бледные нити, успели «сшить» лицо Дика Вончеса.

– Отойди, не трогай! – Киллджо в мгновение ока оказался рядом и грубо оттащил взбешенную девушку от добычи. – Тут что-то не то! Он погиб, разве не видишь?

– Нет! Он не мог! Он должен был меня дождаться! – с пеной у рта доказывала Дина. – Я должна была убить его! Я!

Киллджо крепко сжал ее запястья, развернул к себе и заглянул в лицо.

– Успокойся, – голос охотник был настойчив и убедителен. – Приди в себя, наконец, – он кивнул ей, в знак того, что они друг друга поняли… должны понять, потом медленно отпустил ее руки, отошел на полшага и присел возле трупа. – Считай, что ты его и убила…

Киллджо осторожно перевернул Вончеса на бок. Взглядам открылась кровавая дыра в светлом доспехе, оставленная ударом мумии. От передвижения рука Царицы выпала из страшной раны. На раскрытой сухой ладони лежало что-то – золотистое большое зерно, от которого тянулись в развороченную грудь поверженного все те же белые корешки.

– Что это? – задал вопрос охотник, и Дина ответила ему, так уверенно, будто всегда знала ответ, хоть осознание его и возникло только сейчас, при первом взгляде на странное семя.

– Древо. Древо жизни – поднебесный трон Царицы Зверей.

Новый звук ударил по ушам, материализовался в небе ярким салютом.

– А это что? – настала очередь зверолюдки задавать вопрос.

– Игры кончились, – коротко ответил Киллджо.

Древо

Оно росло, раскручиваясь вокруг собственной оси, стремительно поднималось с высоту, тянуло к небесам бесчисленные ветви. Ветви летели, рассекая острыми листьями холодный высокий воздух. Над ширящейся во все стороны кроной выстроились по спирали задетые исполином облака. Облака эти, золотые и черные, расцветили небо ярким заревом, от одного вида которого становилось жутко и захватывало дух.

Тем временем корни древа пробивались глубоко в землю. Они крошили ее безжалостно, скалывая куски пород, выжимая из них тонкие ручьи ледяной подземной воды. Древу не нужна была земля. Оно стояло на своих корнях-колоннах над рваной бездной, в которую превратился центр Хоппи…

На какое-то время Дина потеряла всякую связь с окружающим пространством. Земля ушла из-под ног, и полетело все, понеслось, осыпалось, рухнуло в пустоту…

Она падала. Мелькали поочередно свет, тьма и зелень. Ежесекундно она натыкалась на что-то шершавое, ее било, швыряло, цепляло и царапало. Пару раз она повисала, цепляясь за ветви, но потом снова летела вниз. Сперва через листья, потом через корни в сырую подземную тьму…

Зверолюдка очнулась от холода в полумраке. Открыла глаза. Зеленоватый сумрак пах землей и был прошит белесыми корнями. Дина огляделась, покрутилась, отыскивая взглядом Киллджо. Слава небесам, он находился рядом – стоял, покачиваясь и опираясь на корни.

– Ты рядом. Хорошо! Пошли, – охотник протянул Дине руку, – надо выбираться отсюда.

– Идем…

Трудно сказать, сколько времени они бродили по лабиринту. Он постоянно менялся: росли новые корни, старые переплетались причудливыми косами и кружевами, то мешая идти вперед, то открывая новые ходы.

«Игры кончились». Необъяснимо, но слова эти, произнесенные охотником будто переключили какой-то тумблер. Дина вмиг ощутила себя замученной и усталой. Позволила себе ощутить. А еще ей стало спокойно. Необъяснимо, но, подобно водам морских приливов, отступили к границам сознания ярость, тревога, боль, желание сражаться и мстить.

Дина села на землю, выдохнула устало. Охотник опустился рядом, принялся отстегивать доспех, сбрасывать на землю испачканные кровью и землей пластины.

– Давай помогу, – Дина потянулась к его руке, но вместо нее непроизвольно коснулась щеки парня. Желание оказалось непреодолимым, неконтролируемым. Ей просто хотелось дотронуться и убедиться, что он рядом… что все происходящее не сон.

Киллджо улыбнулся ей. В нем всем было прежним – напряженное спокойствие никуда не исчезло, лишь немного разгладилась складка меж бровей.

– Устала? – он поймал руку девушки и накрыл ладонью.

Ярко мигнул передатчик. Засветил экраном.

– Киллджо, ты еще там или уже вернул гаджет законному владельцу? – раздался из динамика голос Холи-Билли. – О нашей встрече не забыл?

– Я тут, – прозвучало в ответ. – О встречи помню, но вовремя не уложусь, уж извини. Опаздываем.

– Ничего, мы подождем. Я не один, в приятной компании так что…

Дина прислушивалась к словам, доносящимся с другого конца линии. «Не один»… Словно картинка из сна в памяти всплыл момент с освобождением охотника из капкана. Кажется, находясь под властью Царицы она отдавала такой приказ… а еще… Еще она видела ту девушку, что была с ней в начале игр – Шах! Значит, жива? Жива…

– Можем немного передохнуть. Нас дождутся, – голос Киллджо оторвал Дину от воспоминаний.

– Ты уверен?

– Да. Двигаться по полигону будем быстро, так что лучше отдохнуть сейчас. У нас час, советую потратить его на сон…

Киллджо. Он до последнего старался быть невозмутимым, но блеск глаз выдавал. Адреналин уже затопил спокойствие, выплескиваясь в кровь всполохами огня. И Дина сидела перед ним обнаженная, исцарапанная, перемазанная кровью чужой и своей… такая соблазнительная… Ее рука в его ладони казалась раскаленной. В ее зрачках тонули зеленые блики от проступившей на белых корнях Древа росы…

– Давай потратим его на что-нибудь другое, – произнесла она тихо и прикрыла глаза в ожидании поцелуя.

Зеленый сумрак. Бледный свет, и губы касаются губ. Сперва легко и невесомо, а потом все настойчивее. Они и так слишком долго ждали, списывая произошедшее в убежище на змеиный дурман… А теперь этот «дурман» заполнял легкие, отчего становилось тяжело дышать. Казалось, что каждый новый вдох сильнее и глубже предыдущего, что сердце с каждым ударом бьется все быстрее и громче и звук его перерастает в гул камнепада…

Впервые в жизни Дине захотелось стать покорной и слабой. Ведомой. Просто отдаться мужчине – распластаться, раскинуться перед ним на земле, позволить делать с собой все. Ни в этом ли суть доверия?

Пальцы подрагивали, пока она помогала парню избавиться от одежды. Она трепетала, ощутив на себе приятную тяжесть мужского тела, и твердость его и тепло. Короткая острая боль не напугала, напротив, отозвалась в каждой клеточке жгучим импульсом. Она ведь никогда не мечтала о таком… Много всего было подслушано в глупых Идкиных россказнях про людей, но про то, как это – быть с человеческим мужчиной по любви, речи не шло никогда.

Впервые в жизни Дина позволила себе быть доверчивой и нежной, страстной и искренней в своих порывах, тонуть в горячих поцелуях и двигаться в такт, чтобы тела сливались, будто в танце. От безумного коктейля из нежности и страсти кружилась голова, ладони плыли по разгоряченной коже партнера… Нет, не партнера – возлюбленного! Теперь Дину не испугало бы и такое слово.

Она стонала, не слыша собственного голоса. Ощущение реальности покинуло зверолюдку. Остались лишь Киллджо и его движения. Резкие, сильные, напористые, немного грубые. Он ведь тоже ждал этого момента очень долго. Нестерпимо долго! Он заполнил все пространство вокруг зверолюдки – своим дыханием, своим запахом, жаром тела, грохотом сердца, – и теперь желал заполнить всю ее изнутри…

Дина стиснула его бедрами, впилась в спину ногтями, чувствуя, как огонь переполняет ее, выплескивается внутрь и растекается по всему телу, пронзая до кончиков пальцев острыми почти болезненными всполохами, переходящими в сладкую, тягучую негу. Губы девушки приоткрылись сами, чтобы прошептать:

– Киллджо…

– Назови меня по имени.

– Джозеф! Джозеф… Ты унес меня на небеса…

Эпилог

Восемь месяцев спустя

Шах

Шах опустилась на сиденье машины и прикрыла глаза. Вот уже почти год прошел, а она никак не может выбросить из головы эти чертовы Игры! Их последний день и последний миг, когда она, стоя за стеной полигона, смотрела в глаза охотника, желая спросить – встретятся ли они когда-нибудь еще… там, в другой жизни, на другой стороне? Она очень хотела спросить, но так и не решилась.

А потом все было быстро. Бешеная спешка, песок и резиновая лодка, натужно шуршащая по этому песку. Им с Диной пришлось грести по очереди, бороться с волнами и ветром, прежде чем заработал встроенный в ушлое суденышко робонавигатор и подключил мотор. Это означало, что они покинули пределы Хоппи, и Игры закончились для них навсегда.

«Навсегда – какое страшное слово» – думала Шах, пытаясь отыскать ответ в монотонном шуршании мотора. Она бросала взгляды на притихшую и усталую Дину, и не решалась поделиться со зверолюдкой пугающими мыслями. То, что она подслушала ненароком в разговоре охотников, успокаивало мало – «теперь остров зачистят… от греха подальше уберут всех выживших игроков… думаешь, охотников тоже… думаю, тоже – лишние глаза никому не нужны… формальность» Формальность – последнее услышанное слово – оставляло надежду, но без прямого контекста все равно оставалось слишком слабой зацепкой для того, чтобы думать, что все закончится хорошо. Все и для всех…

Добравшись до большой земли, девушки действовали согласно полученным инструкциям, главной из которых было никому и ни при каких обстоятельствах не заикаться по Игры. Если что встретится на пути – полицейский патруль, спасатели, спецслужбы – они должны были назваться туристками-«дикарями», что отдыхали на мысе Эва и случайно заблудились в открытом море…

Много всего случилось потом… разного… Много мыслей было, воспоминаний, сожалений и тревог. Боясь и надеясь, Шах полностью ушла в работу, и теперь она ехала на важную встречу. Это был первый раз за долгое время, когда она не думала об Играх.

Шахерезада сидела перед ним, понимая, что сейчас решится ее судьба. И все же она настроилась решительно. Встав рано, выпила крепкий кофе, приняла душ, надела купленный вечером костюм – неброский, но дорогой, – даже по щекам себя побила. Она была готова. Она верила в себя и в собственную удачу…

– И как вам удалось выжить, ума ни приложу?

– Я старалась.

– Старались… Местный ювелирный рынок суров и жесток. Возить ресурс с Земли дороговато для такого мелкого производства, – мужчина по другую сторону стола сцепил пальцы и поместил на них квадратный подбородок.

– Мы не возили, скупали лом и б.у. – честно сказала Шах, не отводя взгляда от бесцветных глаз собеседника.

– Лом. И что же бирюльки из лома хорошо шли?

– Неплохо, наши изделия нравились клиентам, – пожала плечами девушка. Страха не было. Волнения тоже. Она просто отвечала на вопросы, что ей задавали. Отвечала честно – как есть.

– Так уж и нравились? – а мужчина все еще пытался провоцировать. Конечно, он не унижал ее напрямую, но скрытая в тонких губах насмешка то и дело мелькала, вытянутая из напускного спокойствия колкими фразами, призванными убедить Шахерезаду в ее никчемности.

– У меня хорошие мастера.

– У меня тоже. А еще у меня лучшие дизайнеры. А у вас с этим как?

– Обходились, – уклончиво ответила Шах, но, под требовательным взглядом Карла Лонси, генерального директора крупного ювелирного бренда, призналась. – Дизайн я придумывала сама.

– Ах, вот оно что. Вы еще и дизайнер! – Лонси, наконец, позволил себе расхохотаться. – Это забавно, правда. Я, конечно, за поддержку мелкого бизнеса, но… Кстати, чего вы хотели лично от меня?

Хотела… Да, Шах почти месяц ждала этой встречи!

– Я хотела бы вашего покровительства, а именно – выпускать коллекции под вашим брендом. У меня качественная продукция, у вас оптовые поставки ресурсов. Ваше имя поднимет цену на мои изделия в несколько раз – прибыли хватит и мне и вам.

– Какое милое предложение, – от наглости гостьи в голосе Лонси четко проступили ноты раздражения, – и какое нереальное! Вы представляете, сколько подобных заводиков мечтает работать под нашим крылышком? Простите, но я человек деловой, даже нищим не подаю. Поэтому – сразу нет.

И, несмотря ни на что, она спокойна. Сердце бьется в привычном ритме, слова не путаются. Она уверена. У нее есть козырь, и она его выложит.

– Вы отказываете, даже не взглянув на мои изделия? Не похоже на решение делового человека.

– Что ж, показывайте, – нервный взмах руки отражает всю мощь пренебрежения к нахальной собеседнице. – Удивите же меня! Ну?

– Хорошо, – Шах спокойна. Она не торопится, не спешит, не нервничает. Она знает, чем все кончится. Пальцы с коротко остриженными, покрытыми бесцветным лаком ногтями открывают объемную сумку и вытягивают из недр белую бархатную коробку. – Взгляните…

Лонси тянет к себе коробку небрежно, чуть не бросает перед собой на стол. Вяло, нехотя скидывает крышку и застывает на несколько секунд. Он смотрит… смотрит… не может насмотреться. Он не в силах оторвать взгляда и не в состоянии поверить, поэтому осторожно, затаив дыхание подцепляет холеными пальцами аккуратную золотую цепочку, поднимает до уровня собственных глаз и снова смотрит… долго, неотрывно.

– Боже, кто сотворил это чудо? – произносит наконец, и голос его дрожит. Сложно поверить, что такие властные, решительные мужчины могут плакать от восхищения. Лонси и не плачет, но глаза его округлены до предела и влажно блестят.

– Мои мастера. Дизайн мой, – коротко и спокойно комментирует Шах. Победа близка и обещает быть триумфальной. Ей приятно. Черт возьми, как приятно! Но она держит себя в руках. Спокойствие – лучшее украшение для победителя.

Кулон все еще раскачивается перед глазами Лонси. Оплетенная ветвями деревьев зверодева с глазами-брильянтами, такая хрупкая, гладкая, почти живая. Встряхнувшись, как пес, мужчина бережно возвращает кулон на место, берется за браслет. Теперь в его руке золотые головы ракшей. Бриллиантовые зубы огранены так, что кажутся настоящими – острые треугольники, кусающие радугу.

– Я готов подписать контракт…

Они оба понимают, что все, сказанное выше, уже не имеет значения. Есть только волшебная золотая зверодева, поработившая мужской разум, крайне пораженный Лонси и спокойная, словно удав, Шахерезада.

Лонси укладывает украшения обратно в коробку, закрывает крышкой, но отдать хозяйке не спешит.

– Я готов выкупить у вас это чудо. За любую сумму.

– Нет. Это подарок для подруги, – мотает головой Шах, забирает коробку и быстро убирает в сумку. Резкий звук сходящейся молнии красноречиво заявляет о непреклонности девушки. Не отдаст. Даже за большие деньги. Не передумает. Это личное, это не просто бесценная безделушка, это сделано с душой и для конкретного человека.

Поэтому Лонси не спорит – не видит смысла выпрашивать. Лишь отмечает с некоторой язвительностью.

– Кто же ваша подруга? Такое подобает носить лишь самым влиятельным леди страны…

– Или царицам.

– Что?

– Царицам…

Звучит убедительно и немного пугающе. Лонси так впечатляется, что лично провожает новую партнершу до стоянки. Автомобиль Шахерезады бросается в глаза – подержанный пикап, загруженный вещами. Коробки и детали разобранной мебели ясно намекают на спешный переезд. Рядом с выхоленными, дорогими авто сотрудников Лонси, машина Шах выглядит базарно и дико, но это уже не имеет никакого значения. Девушка коротко прощается и садится за руль.

– Вы переезжаете?

– Да. Поближе к работе.

– Всей семьей?

– У меня нет семьи.

Шах не хочется продолжать личный разговор. В глазах Лонси ей чудятся огоньки уже лишней заинтересованности, поэтому она спешит уехать. А Лонси действительно интересно. В груди этого уверенного, порой резкого, властолюбивого мужчины рождается странное чувство – пока что это лишь любопытство, интерес. Но это чувство на грани, еще немного и… Впрочем, Лонси решает не мешать работу с личным. Но то, что визитерша очень непохожа на большинство окружающих его дам, ни отметить он не может.

Странное дело – в первую минуту она показалась ему серейшей мышью – этот невзрачный, хоть и дорогой, костюм, эти туфельки без лишних высот…

К концу беседы, стало ясно, что гостья вовсе не мышь! О, нет! Она явно из тех невероятно привлекательных женщин, которые, измучившись от излишнего мужского внимания, всеми силами пытаются казаться невзрачными, но притягательность и харизма плохо укрываются под мышиной шкуркой.

В силу своего «вкусного» для дам статуса, Лонси давно устал от жаждущих добычи вычурных красоток, готовых хорошо сосать ли, красиво ли выглядеть, толково ли говорить о политике или даже искусно варить борщи. Они всегда были рядом и вешались, лезли, заигрывали, завлекали, заискивали – надоедали… Единственным, что еще могло зацепить директора, было женское безразличие к его персоне. А в случае с Шах оно оказалось полным. Никакого интереса к нему, как к мужчине, ни тени кокетства – только дело. Сухое, бесполое дело – и все. А еще эти дивные украшения, которые нельзя купить. Они – подарок загадочной царице. И не поспоришь – железно! Хозяйку, похоже, тоже нельзя ни купить, ни уломать… Славное будет партнерство. Удачный день!

Лишь отъехав на приличное расстояние, миновав поворот и два светофора, Шахерезада позволила себе облегченно выдохнуть. Маска невозмутимости начала осыпаться с ее лица, руки задрожали – пришлось съехать в переулок и припарковаться. Вынув из круглой подставки заготовленный заранее кофе в пластиковом стакане, Шах отхлебнула пару глотков и зажмурилась. Она сделала это! Страшно было, тяжело, но она смогла! Она обманула самого Карла Лонси, заставив его считать, что перед ним сидит уверенная в себе, матерая стерва, крутая бизнес-вумен с железной хваткой. Если бы он только знал, что творилось у Шах на душе во время судьбоносной встречи… Лучше теперь не вспоминать.

В окошке за водительским креслом маячил забитый вещами кузов. Хотя, для глобального переезда вещей было не так уж и много. Пара коробок с книгами, пакет с одеждой, посуда, пустая клетка, что осталась от трагически погибшей шиншиллы, журнальный стол, стеллаж да торшер – все, что она забрала из квартиры, в которой больше не собиралась жить. Их с Жаком «семейное гнездышко» пришлось поделить с его хваткой родней. Мужнины родственнички полагали, что новоиспеченная вдова вцепится в жилье зубами (как, само собой поступили бы они), наняли армию юристов и были впоследствии крайне удивлены сговорчивостью нелюбимой родственницы.

Квартиру продали, деньги поделили. Теперь Шах временно переезжала в подсобку на производство. Одной ей там место хватит, а потом… о «потом» она пока что не думала. Главным делом стала работа, принесшая радость забвения. Работа помогала отключиться от мыслей, воспоминаний и размышлений.

Шах допила кофе. Итак, день продолжается! Главный пункт плана на сегодня она выполнила – контракт с Лонси у нее в кармане. Осталась пара дел не таких значительных: заехать в магазин за надувной кроватью и еще в одно место.

Надувную кровать-матрас она купила в ближайшем мегамаркете. Вдобавок кинула в тележку электрочайник и клетчатый флисовый плед. Уже на кассе, когда стала расплачиваться кредиткой, не удержалась и по акции – «почти даром» – прихватила горшок с цветком. Пусть украшает новое жилище и новую жизнь.

Загрузив покупки в кузов, Шах снова села за руль. Взяв с пассажирского сиденья газету бесплатных объявлений, стала искать одно, которое еще вчера подчеркнула розовым маркером. «Северное шоссе, 1113-А» – значилось в адресной строке. Далековато, но это последнее из запланированных дел, так что можно и прокатиться.

До выезда на Северное шоссе пришлось продираться через пробки. Окончательно измучившись, Шахерезада подумала было перенести поездку на завтра, но тут же одернула себя – нет, сделает все сегодня, как решила!

Наконец пикап прорвался сквозь толчею делового центра и устремился на север. Какое-то время по обеим сторонам дороги тянулись хорошенькие домики с газонами и садами, потом шоссе взлетело на горбатый мост и ухнуло с него в зеленые дебри буковой рощи. За рощей потянулись поля и фермы.

Фермы кончились, их сменили прячущиеся в лесу постройки, адреса которых разглядеть с дороги не получалось. Шах припарковалась у обочины, вышла, огляделась. Между парой высоких буков ютился серенький домик. На крыльцо вышла женщина, помахала рукой:

– Вы заблудились? Ищите кого-то? – спросила, отирая руки о кухонный передник. – Тут все путаются, табличек-то путевых нет.

– Я ищу дом, вот по такому адресу, – Шах зашуршала газетой, показывая женщине объявление. – Не знаете, где это?

– Ах, это! Знаю, – женщина кивнула. – Еще полкилометра прямо, потом свернете направо, спуститесь в низину, там будут ворота. Только это не дом, а ферма – держат шиншилл.

– Все верно, – обрадовано кивнула Шахерезада. – Я хотела купить одну.

– Там не продают.

– То есть как, не продают?

– Отдают даром в хорошие руки. Хозяин выкупает их с меховых производств и раздает желающим.

– Это меняет дело, а я уж испугалась…

Шах поблагодарила незнакомку и отправилась по указанному пути. Свернула с шоссе на гравийную дорогу, идущую вглубь леса, и вскоре уткнулась в высокие ворота. На одной из створ висел пиратский флаг с перекрещенными клинками и жутким одноглазым черепом, на второй была прибита шуточная табличка: «Осторожно! Злой хозяин!» Ну и местечко…

Шах припарковалась в паре метров от входа, приблизилась к воротам и постучала. Округу огласил гулкий металлический звук – прогремел набатом. И никакого ответа – тишина. Шахерезада постучала еще раз, потом толкнула створы осторожно, но настойчиво. Оказалось не заперто. Девушка скользнула внутрь.

За оградой раскинулась огромная территория, засаженная декоративными кустами и фруктовыми деревьями, за ними виднелась стена длинного одноэтажного дома. Тонкая дорожка из мраморных плиток завивалась и пропадала в жасминовых зарослях. Шах пошла по ней, наслаждаясь ароматами цветения и тщетно пытаясь обнаружить в таинственном саду хоть чье-то присутствие.

Пара крутых поворотов, и девушка вышла на залитую солнцем поляну. То, что находилось посреди нее, показалось Шахерезаде совершенно непонятным и немного пугающим. Из травы вырастала живая гора. Множество сбившихся в кучу шиншилл в несколько слоев сидели друг на дружке – эдакий меховой, шевелящийся холм.

Животные были разные – белые, черные, двуцветные, серые, бежевые и даже какие-то синеватые. Гора подергивалась сотней нервных носиков, бликовала двумястами разноцветных внимательных глазок, поводила сотней мягких, похожих на страусовые перья хвостов.

– Простите, здесь есть кто-нибудь? – громко на свой страх и риск произнесла Шахерезада, а зверьки, словно по команде, прыснули в стороны, растеклись пушистой волной к краям поляны и исчезли за деревьями. Под шиншилловой горой обнаружился человек. Он лежал с закрытыми глазами на траве, раскинув руки, и довольно улыбался. Взглянув ему в лицо, Шах подавилась глотком воздуха и, кажется, потеряла дар речи.

– Я знал, что рано или поздно ты придешь, милая. Я тебя ждал.

– Я тоже… ждала…

– Пришла рассказать мне сказку на ночь?

– Я… по объявлению, – глупо оправдалась Шахерезада, чувствуя, что в носу начинает щипать, а газета выпадает из непослушных пальцев, – за шиншиллой… вот…

– Можешь взять любую, – единственный глаз открылся и сощурился, посеченный озорным солнечным лучом, – можешь взять их всех, вместе с фермой, садом и домом. И вместе со мной…

Дина

Дина пряталась в лесу. Именно пряталась. От кого? От всех. От прошлого, от будущего, от реальности и снов.

Чужой дом выглядел неприветливым и опустошенным. Свой дом был стерт с лица земли.

Динина мать перенесла тяжелейшую операцию, и о возвращении в родной лес пока не шло и речи. Это новый дом находился ближе к городу, а, значит, ближе и к больнице. Мать была жива, слава небесам. Дина проведывала ее раз в месяц, чаще не разрешал персонал.

Приземистый бревенчатый дом стоял в гривастом сосняке. Со стороны города к нему ровным рядком тянулись столбы линии электропередачи. Дом окружали высокий частокол и канава. Со стороны дом выглядел крепостью. Не только выглядел – был.

Рядом, в яме из-под корней дерева выбивался тощий голосистый ручеек, цивилизованно заправленный в круглую пластиковую трубу.

Воду Дина старалась приносить с запасом, чтобы лишний раз не ходить за ней. Еду на месяц покупала в пригороде и прятала в морозильную камеру. Так и жила. Скрытно, тихо, неприметно.

Дикие зверолюды обходили жилье Дины стороной. Они словно знали что-то важное про ту, в чьих жилах текла кровь их древней повелительницы, и не беспокоили, чего нельзя сказать о людях…

Дина возвращалась домой с полным ведром. Запах чужаков она учуяла сразу. А еще пахло оружием.

Зверолюдка напряглась, но к двери все же подошла. Бояться и убегать было не в ее привычках, да и время настало для бега не лучшее. И для сражения тоже. Беспомощное время…

– Добрый день, – приветствие будто материализовалось из воздуха, вместе с тем, кто его произнес. Мужчина хоть и носил штатское, иллюзий по поводу рода своих занятий не оставлял. – Я за вами.

– Господин Правая Рука, вы сегодня работаете без обеда? – с порога шефского кабинета поинтересовался координатор Брикс, высокий сутулый мужчина, худой и угловатый, а оттого похожий на богомола.

– Доброе утро Брикс. Все как обычно, – поприветствовали его из-за большого стола с длинным выносом посередине, за которым мог уместиться десяток подчиненных. – Работы много, отдыхать некогда.

– Отдыхать нужно, – с настойчивой вежливостью изложил свою позицию по вопросу Брикс. – Без отдыха продуктивная работа невозможна.

– Тогда, пожалуй. Пусть будет обед. Что слышно от Господина Президента?

– Он доволен вашей работай. Считает, что вы выполняете ее гораздо эффективнее вашего сбежавшего предшественника.

– Сбежавшего… Скажите, Брикс, вы тоже считаете, что предыдущий Правая Рука сбежал? Только честно? Мы с вами вместе еще и года не проработали, но я успел заметить, что врать начальству вы не умеете.

– Я и не пытаюсь, – не стал спорить Брикс. Он поправил галстук, пригладил сухие волосы рукой и произнес по-актерскому распевчато. – Ходят слухи, что предыдущий Господин Правая Рука был убит охотником с Игр, – он помолчал, потом взглянул на начальника и заявил. – Раз уж речь зашла честности, просветите меня, стоит ли верить слухам?

– Стоит. Так и есть. Его убил Цернуннос.

– Но ведь он был на полигоне?

– Был, но покинул его чуть раньше того момента, когда остров сотрясла природная катастрофа.

Правая Рука и Брикс взглянули в окно. С двухсотого этажа Президентской Башни – самого высокого в Аске небоскреба, можно было оглядеть почти всю страну. Почти. По крайней мере, такая складывалась иллюзия. Оба мужчины скользнули взглядами по водной глади, голубеющей вдали. По этому курсу должен был находиться остров Хоппи. Раньше его вряд ли можно было четко разглядеть из Башни, а теперь у самого горизонта махиной поднималось древо. Оно синело вдали, и очертания его, уходящие в облака, наверху теряли четкость.

Древо. Его зерно хранила в себе Царица зверолюдов. Оно питало силой живые клетки внутри древней мумии и не позволило убийце Вончесу разрушить ее…

– А мне жаль, что Игры закрыли, – честно признался координатор. – Сколько негодяев получили там заслуженную кару!

– Все верно, Брикс, но Игры оказались слишком лакомым куском для жаждущих власти врагов. А еще – они символизировали нашу слабость. И по всему выходило, что Господин Президент не может в открытую противостоять состоятельным беспредельщикам, разбираясь с ними хитростью, обманом, ловушками, уловками…

– «Шоу должно продолжаться», знаете такую фразу? – шутливо приподнял бровь Брикс.

– Оно будет продолжаться, – лицо Правой Руки осталось непроницаемым, но на миг его озарила опасная усмешка, – в другом формате.

– В каком именно?

– В формате реальности. В формате закона и правосудия. Хватит заигрывать с обнаглевшими толстосумами. Богатый преступник – тоже преступник. Господин Ричард Киллборн – наш уважаемый Президент – должен, наконец, это понять.

– Думаю, он понял. Поэтому и назначил вас на должность Правой Руки, – без лести произнес Брикс.

– Я надеюсь, что только поэтому, – в голосе собеседника мелькнула нота разочарования. – Я бы очень хотел знать, что получил эту должность только благодаря своим профессиональным качествам. Тем более что на старую работу мне уже не вернуться.

– Значит, с Играми покончено?

– Да, Брикс. По крайней мере, на несколько ближайших лет. Восстановить полигон, настроить рекламную компанию, набрать и обучить новых охотников будет непросто.

– А старые что? – поинтересовался Брикс, с явным отсылом к недавнему уговору о честности.

– Официально они все погибли. Как и участники.

– А на самом деле?

– Не пытайте меня, Брикс. Пока выдавать всех секретов я не буду даже вам. Скажу одно – сейчас старые охотники как никогда нужны нам здесь, а не на полигоне. Кстати, по поводу участников почти все честно. По официальной версии выжила лишь одна девушка из массовки – Трисс Корвинтус. Она должна была стать победительницей, но главный приз был утерян, так что -увы. Организаторский комитет Лаковых Игр хотел выплатить ей компенсацию за утрату приза и неоправданные риски.

– Какие же из рисков считаются на Играх неоправданными? – удивился координатор.

– Природные катаклизмы, Брикс. Она прописаны в контракте как форс-мажор, – поддержал его иронию Правая Рука, – но все это уже не имеет значения. Корвинтус от денег отказалась.

– Вот как? Почему?

– Она ушла в монастырь.

– Бывает. Кстати, по поводу обеда, – спохватился худой координатор, – будут какие-то особые пожелания? Что мне передать повару?

– У меня только одно особое пожелание. И оно не к повару, а к вам.

– Ко мне?

– Да. Я хотел бы отобедать сегодня не один, а в компании Второй Леди.

– Второй Леди? – Брикс удивленно встряхнулся. – Но… вы ведь, кажется, не женаты…

– Официально нет. Кстати, планирую исправить это в ближайшие дни. Так что, устроите?

– Я постараюсь…

Ее посадили в машину и привезли в большой город. В пассажирском отсеке салона не было окон, и Дина не могла ориентироваться нормально, но чуткий слух уловил шум машин и гул толпы. Так звучит столица.

Машина заехала куда-то под землю, звуки утихли. Дрогнула земля. Отрыв от нее зверолюдка ощутила особенно четко – лифт поехал. Долгое движение наверх указывало на то, что этажей много. Очень много. Дина пыталась прикинуть по времени подъема их количество, но вскоре бросила это бесполезное занятие.

Лифт остановился. Машина тронулась и вскоре опять замерла. Молчаливый сосредоточенный сопровождающий вышел первым, открыл дверь. Кивком велел выйти.

Зверолюдка не стала спорить. Что уж теперь? Она огляделась – светлые стены и несколько машин, дорогих и скромных одновременно. Даже не скромным – непримечательных. На таких хорошо теряться в толпе…

Гостью или пленницу вывели из поднебесного гаража в просторный коридор. Там ее встретили худой костлявый старик и холеная женщина с высокомерным взглядом примы.

– Здравствуйте, – Дина не нашла ничего лучшего, чем просто поздороваться.

– Добрый день, – кивнул угловатый старик, дал знак «приме».

Та хотела взять зверолюдку за руку, но заметив напряжение в глазах девушки, просто поманила за собой.

– Прошу, следуйте за мной.

Дина пожала плечами, пошла. Опасности она не чуяла, и ей даже стало любопытно. Что за странное действо?

Провожатая привела девушку в круглый зеркальный зал с софитами и столами для макияжа у стен. По центру стояли три манекена, наряженные в шикарные вечерние платья с модными корсетами, утягивающими талию до пропорций осы. Рядом с манекенами стояла женщина, чье лицо показалось Дине знакомой. Она даже вспомнила – это была известная стилистка, что вела по утрам какую-то передачу о нарядах и стиле. Дина подобным не интересовалась никогда, но шоу иногда смотрела. Его смотрели все, кто заходил в забегаловку Энни, что стояла на автобусной станции. Последнее время, отправляясь за покупками, Дина всегда заходила туда – очень хотелось есть. Аппетит стал зверским…

Взглянув на прибывшую, стилистка резко поменялась в лице и нервно замахала помощницам. Они, как стая разноцветных птиц, вылетели из скрытых за зеркалами дверей и начали суетиться: снимать с манекенов платья, прятать их в чехлы и тащить в свои потайные ходы.

Мельтешащие девицы напоминали Дине испуганных мышей. Даже раздражали. Хотя, последнее время ее раздражало почти все, в особенности собственная немощь и беспомощность.

А «мыши» тем временем приносили новые платья. Стилистка смотрела на них придирчиво, ворчала и фыркала, словно кошка, на которую брызнули водой. Наконец, она выбрала и успокоилась. На манекене заструилось широкое шелковое платье в восточном стиле. Длинное, до самого пола.

Звезда кивнула, и «мыши» оголтелой толпой накинулись на зверолюдку. Та даже возмутиться не успела – шустрые помощницы в мгновение ока переодели ее, принялись чесать и укладывать волосы. Дина плюнула – не стала сопротивляться.

Когда сборы закончились, зверолюдку препроводили в пустой зал с большими окнами, посреди которого стоял стол, накрытый на две персоны. Старик, незаметно объявившийся рядом, галантно отодвинул стул, приглашая сесть.

Дина приняла приглашение. Удивленно хмыкнув себе под нос, села. Восхитительный запах еды ударил в нос, заставив окончательно забыть об осторожности…

– Что все это значит? Где я? Зачем я здесь? – спохватилась девушка.

– Вы здесь по особому приглашению. Просто ждите. Он сейчас подойдет, – прозвучал бесстрастный ответ.

– Кто – «он»?

– Господин Киллборн Младший – Правая Рука Президента…

Провожатый ушел.

Ждать долго не пришлось. За спиной раздались шаги, а потом напротив зверолюдки опустился на стул виновник произошедшего. И хотя темный костюм и строгая стрижка отвлекали своей официальностью, Дина узнала. Не могла не узнать этот внимательный, напряженный взгляд… эту тревожную складку между темных бровей…

– Джозеф? Что все это значит? – она прищурилась и сглотнула, не понимая, как расценивать происходящее.

– Это значит, что можно больше не прятаться. Все документы исправлены, все свидетельства изъяты. Ты больше не участница Игр…

– Да я не об этом, – утомленно выдохнула зверолюдка. – Где ты был? Почему не появлялся? Я не знала, что думать. Официальные источники уверяют, что на Хоппи выжила только Трисс.

– И ты им верила, сама будучи живой? – во взгляде собеседника мелькнули озорные искры, такие редкие и такие приятные.

– Не верила, – смягчившись, тихо произнесла Дина. – Я надеялась.

– Просто у охотников нет традиции увольняться. Приходится «умирать». А что делать, если решаешь вдруг сменить профессию?

– Спасибо, что позвал меня сюда, – слабая улыбка тронула губы девушки. – Для меня это правда очень важно – знать, что ты жив.

– Я тебе сказать кое-что хотел.

– Я тебе тоже… Сказать. Вернее показать, если ты еще не заметил…

Получилось одновременно. Слова бывшего охотника и красноречивый жест Дины.

– Я не знаю, как это делается по вашим правилам, но по нашим, человечьим… я тебя люблю и прошу твоей руки, – с привычным спокойствием произнес Джозеф.

А Дина просто встала из-за стола и подалась навстречу. Получилось слишком резко, она даже покачнулась. Глаза ее впервые в жизни были добрыми и доверчивыми, как у маленькой девочки… И роскошное платье, широкое, нежное, струилось к полу, окатывая волнами шелка круглый, словно шар, живот.

КОНЕЦ