«Приключения, Фантастика» 1991 № 05

Демон с огненным сердцем

Жестокие морозы сковали земли царя Всеслава зимой накануне года Дракона. Повсюду царили голод и запустенье, погибло много людей и скота. И даже звезды перестали мигать в выстуженном, омертвевшем небе.

К середине января стужа спала, и бескровные, пожелтевшие лица с надеждой поднялись к холодному солнцу, моля его о милости и защите. Дрожа от мучительного запаха возложенных на жертвенные алтари зажаренных туш, тянулись тощие шеи, а голодные рты послушно бубнили древние, как мир, молитвы.

Но никто не в силах остановить вечное движение колеса судьбы – в полнолуние иззубренная крылатая тень закрыла диск луны – и год Дракона наступил, открыв дорогу бедам и злу.

Весной в обглоданные стужей поля и леса прилетели стаи черных воронов, предвестников войны, а ближе к лету пропал старший сын царя Ярополк.

Отправленная на его поиски дружина вернулась вскоре, неся тревожную весть: с запада на страну напали орды мохнатых варваров, скачущих верхом на волках и пожирающих человеческое мясо. Поспешно собрав рать, оставив править за себя среднего сына Ратибора, царь Всеслав отправился в поход.

Целыми днями, не зная ни сна ни отдыха, царевич Ратибор и его младший брат Тиудемир скакали по дорогам страны, карая расцветшее во время войны беззаконие, сражаясь с шайками таившихся прежде в лесах жестоких и наглых разбойников, укрепляя дух подданных, собирая новые дружины, запасы продовольствия, оружие, табуны лошадей.

К концу лета от царя стали приходить добрые вести: он начал одерживать победы и осенью надеялся возвратиться в столицу.

Но лето прошло, осень улетела с последними стаями птиц, а войне не было видно конца.

Забились о берег холодные волны, засыпало первым снегом сухую стерню на полях, и братья стали собирать новое войско, чтобы вести его на подмогу отцу.

Упершись ладонями в парапет повисшей над рекой каменной балюстрады, царевич Ратибор в тяжелом раздумье смотрел на беснующуюся у подножья утеса стихию. Грохот волн заглушил шаги подошедшего слуги, и только его вкрадчивый голос заставил царевича очнуться от дум и оторвать взгляд от бушующих вод.

– В чем дело, Ратша? – спросил он, оборачиваясь.

– Новая беда у нас, царевич, – поклонившись, начал слуга, – рыбаки взбунтовались. Отказываются выходить на ловлю. Говорят: в одной из пещер поселился злой дух. Говорят: его голос поет, как заморская арфа господина нашего Ярополка, и что он… – Ратша на мгновенье замолчал, – они твердят, что он призывает бурю.

– Глупые россказни! Чушь! Какой дух?! – выкрикнул царевич, – я в детстве сам облазил с братьями весь берег, все пещеры – ничего там нет, кроме воды и камней. Они просто боятся выходить в такую погоду! Возьми дружинников и заставь их!

– Не знаю, царевич, – слуга покорно, словно сам был повинен в случившемся, склонил голову. – Только на реку они не пойдут. Люди напуганы… предсказания жрецов, война, слух*… Плохо будет, если мы останемся без рыбы, впереди трудная зима, нужно кормить ратников.

Минуту Ратибор стоял неподвижно, затем с досадой ударил кулаком по изъеденному влагой и ветром камню и быстро зашагал внутрь дворца.

– Собери десяток воинов! Седлайте коней! Прихвати побольше факелов! – минуя многочисленные покои и палаты отрывисто бросал он спешившему за ним Ратше. – Я сам разберусь с этим духом! Я заставлю его замолчать навсегда! Вышибу его из этой пещеры, если только он там есть…

Вторя плеску волн, рыдали и вскрикивали струны диковинного инструмента. Казалось, неумелая рука ребенка терзает ради забавы арфу – дергает, тянет, рвет, но сила, с которой она исполняла свою дикую песню, была отнюдь не детской.

Ратибор обвел взглядом стоявших вокруг него людей, и презрительная усмешка оттянула уголок его рта-так поспешно спрятали они глаза.

– Факел и меч! – спокойно приказал он.

Несколько мгновений воины и слуги растерянно молчали, затем бросились к царевичу.

– Не ходите туда, господин наш, не ходите! Предками заклинаю! Там погибель! Не ходите! – запричитал верный Ратша, схватив Ратибора за край плаща, и все закричали следом за ним.

– Ну-у! – Ратибор яростно выбросил вперед руки, и люди разом смолкли – в его ладонь послушно легла холодная рукоять меча.

Пламя заметалось на ветру, швыряясь искрами и обрывками дыма, и Ратибор исчез в узком отверстии входа.

И сразу же темнота и тишина отделили его от людей. На мгновенье царевич остановился – в голове скользнула трусливая мысль: может быть все-таки вернуться – но тут же понял, что это уже невозможно. Долг и честь обязывали идти вперед, и он двинулся дальше.

Вскоре узкая горловина расширилась, скользкие холодные стены расступились, открывая глубокое мрачное подземелье. Слева, со стороны реки, в него проникал серый рассеянный свет. Черная студеная вода плескалась у самых ног. Гулко отдаваясь в невидимых сводах, стонала арфа.

Подняв над головой факел, царевич огляделся по сторонам. Что-то смутно забелело справа в темной глубине грота. Сердце скакнуло и лихорадочно забилось в груди. Водя факелом над головой, царевич пытался разглядеть, что ждало его там впереди, но было слишком темно. Ничего не разобрав, Ратибор осторожно стал пробираться вперед. Идти было трудно, ноги скользили на голых валунах, а песок и галька скрипели под каблуками, запечатлевая каждый его шаг.

Приблизившись вплотную, Ратибор облегченно вздохнул и опустил верный меч – это было всего лишь человеческое тело, сжимавшее в руках арфу. Проникавшие в пещеру волны накатывались на него и, задевая струны, вызывали те необычные звуки, которые напугали рыбаков.

Склонившись над водой, чтобы разглядеть утопленника, Ратибор вытянул факел впереди, вскрикнув, отпрянул назад: с черной поверхности, застывшее и белое, на него смотрело лицо старшего брата.

Царевич окинул взглядом разбитую золоченую арфу с обвисшими, частью оборванными струнами, перевел взгляд на еле плещущуюся у ног волну и резко сжал рукоять меча. Внезапная мысль пронзила его. Озираясь по сторонам, он медленно отступил к стене. Только сейчас он понял: арфа не могла звучать! Здесь было какое-то колдовство.

Пещера надвинулась на него тьмой и каменными сводами, вновь предстала обиталищем грозного духа. Некоторое время Ратибор, напрягшись, готовый ко всему, стоял, прижавшись спиной к сырой неровной стене, но ничего не происходило. Страх отпустил его, и царевич вспомнил свои хвастливые слова в палатах. Набравшись мужества, он шагнул к воде.

Лицо Ярополка было безмятежно, он даже как-будто… Ратибор опустил факел еще ниже. Да, он улыбался!

Как жутко!.. Как ужасна эта счастливая улыбка, навеки заледеневшая на губах брата.

Казалось, он просто спит и видит чудесный сон. Но скрюченные, окостеневшие пальцы, сжимавшие любимый инструмент, нарушали картину, вызывая ощущение какой-то неведомой жути.

Ратибор долго завороженно смотрел на Ярополка, и скорбь уже охватила его душу и сжала грудь, и мысли протянулись к будущему: к тому, как пошлют гонца, и он, словно стрела, пронзит сердце отца известием о смерти любимого сына, к похоронам, горю, плачу. Но сильнее горя было желание понять причину гибели брата – выражение его лица слишком противоречило смерти. Счастливый! Что может быть радостного в ней, когда тебе всего двадцать пять!

«Он не погиб в борьбе и не утонул, – размышлял Ратибор. – Не отравлен и не умер от голода или болезни. Но от чего?!.. Арфа? Колдовство?

Может быть он просто замерз? Злые разбойники отобрали у него теплую одежду, коня и бросили в безлюдном краю. И он шел, шел, шел, теряя силы и коченея, и погиб почти у порога родного замка.

Говорят, что замерзал, люди умирают без боли, и перед концом им часто грезится нечто прекрасное и волшебное… Может быть. Но ведь не настолько, чтобы испытывать счастье? А он счастлив! БЫЛ счастлив, – поправился царевич, вглядываясь в лицо брата, – в последние часы или минуты жизни… А холод мог дать только покой…»

Сделав несколько шагов в сторону, Ратибор крикнул. Звук его голоса мощно пронесся под сводами, но стиснутый в узкой трубе входа сник и долетел до стоявших снаружи людей слабым эхом. Ратибору пришлось крикнуть еще раз, прежде чем они поняли, что он зовет их, и вошли в пещеру.

Сбившись в кучу и боязливо вытягивая перед собой факелы, дружинники медленно приблизились к Ратибору.

– Возьмите царевича, – приказал он тихо, и огонь кроваво блеснул на острие его меча.

Широкая тропа, утопленная меж высоких пушистых сугробов, вывела Ратибора на узкую длинную поляну, в дальнем конце которой укрытая густой черной тенью стояла приземистая изба. В единственном, тускло освещенном окне что-то мелькало, поблескивало, над крышей вился густой белый дым.

Некоторое время Ратибор разглядывал этот приют нечистой силы, а затем, запахнув поплотнее длинную волчью шубу, решительным движением колен послал коня вперед.

Отворив скрипучую низкую дверь, он вошел и огляделся по сторонам. Посреди единственной комнаты над очагом в огромном котле бурлило неспешно какое-то варево. Затянутые льдом окна пропускали внутрь странный, как-будто выцеженный из вечернего сумрака синеватый свет. С потолка, явственно выступая при вспышках пламени из колышашейся, наполненной запахами тьмы, свисали чучела ящериц, тощие хвосты трав, в углах рваными шалями повисла густая паутина. Вдоль голых бревенчатых стен жались разные предметы: горбатые сундуки, пузатые кадки, лавки, метлы, ступы, между ними лежали груды одежды и совсем непонятного хлама.

Завороженный открывшейся перед ним картиной, царевич не заметил, из какого угла появилась ведьма. Она словно родилась из колеблющейся вокруг очага тьмы и заковыляла навстречу Ратибору.

Вид ее был страшен и дик. Короткие зеленые волосы курчавым лишаем покрывали голову, сквозь частые проплешины проглядывал бугристый сдавленный в висках череп, желтые кошачьи глаза, прищурившись, смотрели из-за острого горбатого носа, чуть не упиравшегося в презрительно оттопыренную нижнюю губу. Голую грудь закрывало широкое ожерелье из змеиных черепов и волчьих клыков. Повернутая мехом внутрь овечья безрукавка и грубые меховые штаны составляли весь ее наряд.

Ратибор шагнул вперед, и набрав в грудь воздуху, открыл было рот, чтобы заговорить, но ведьма остановила его взмахом когтистой руки. Ее щека дернулась, обнажив крупный волчий резец, и из угла рта вывалилось слово: «Знаю!» Указав царевичу на стоявшую поодаль лавку, она сделала знак, чтобы он придвинул ее к огню.

Усевшись возле очага, царевич распахнул шубу и, поставив между колен меч, оперся ладонями на круглую шишку рукояти.

Ведьма ненадолго скрылась в глубине своего жилища и вернулась с бледно-желтым вытянутым полированным диском. Прошептав заклинания, она бережно опустила его в котел.

Вопреки ожиданиям диск не утонул, а поплыл по бурлящей поверхности странного варева. Огибая его, начали пробегать голубоватые язычки пламени, огонь в очаге сам собой стал разгораться ярче и ярче.

Не отрывая взгляда от диска, ведьма протянула к Ратибору руки и переступила с ноги на ногу. В тишине раздался глухой костяной стук.

Протягивая кошель с золотом, Ратибор искоса глянул на ее ноги, и глаза его изумленно расширились: то были не меховые штаны, а обросшие шерстью козлиные ноги с черными раздвоенными копытами.

Ведьма молча швырнула золото через плечо в тьму и застыла, ожидая чего-то. Чуть погодя тяжелый металлический диск начал медленно подниматься в воздух. На высоте полуметра над котлом он прекратил свое движение и так же медленно стал поворачиваться на ребро. Наконец диск застыл перед лицом колдуньи и засверкал быстрыми переливами, словно огонь сквозь запотевшее стекло.

– Смотри, – сказала ведьма и уступила место Ратибору.

На гладкой выпуклой поверхности замелькали картины: скалистые горы, пейзажи пустыни, уродливый мрачный лес, тянущий стволы из туманного гнилого болота, белый с резными крышами терем посреди красивой зеленой поляны. Затем, выдвинувшись из глубины, из черных теней и огненных бликов, соткался образ страшного демона.

Словно гриб на тонкой кривой ножке, выросла из хилого женского тела огромная голова с вздыбленной массой волос, черными змеями уходящих за верхний край диска. Тяжелые и кривые мохнатые лапы занимали нижнюю часть диска. И наконец, выдвинувшись вперед, заслонив собой все, глянуло жестокое лицо духа-убийцы – белое и холодное, с неестественно застывшей улыбкой, придающей черным, кажущимся слепыми глазам, выражение бездонной и неумолимой пустоты смерти.

Затем видение пропало, и диск опустился в котел. Исчезли голубые язычки пламени, притих в очаге огонь, вокруг стало темнее и холоднее, Ратибор зябко поежился и повернулся лицом к ведьме.

Она криво ухмыльнулась и вновь указала ему на скамью. Царевич сел, сжав похолодевшими пальцами перекладину рукояти меча.

– Лучше бы ты оставил свою затею, – произнесла ведьма неожиданно молодым голосом. – Мой тебе совет. Ты не тот человек, который может тягаться с демонами. Да и вообще, нет такого, которому бы стоило это делать. Поверь мне, уж я-то знаю. Сама из той породы.

Она замолчала, ехидно поглядывая на Ратибора.

Сдержав вспыхнувший в груди гнев, царевич молча отстегнул от пояса еще один кошель с золотом и швырнул ведьме.

Поймав его цепкой когтистой рукой, она скривилась и стала подбрасывать кошель на ладони, над чем-то раздумывая. В тишине отчетливо стали слышны треск дров в очаге и глухое звяканье стиснутых материей монет.

– Не в деньгах дело, – сказала ведьма после долгой паузы. – Я тебе по добру советую. – Она пытливо прищурилась на Ратибора. – Ведь это ты не дал тем трусливым псам сжечь меня в прошлогоднюю засуху?

Ратибор удивленно посмотрел на ведьму. Она ухмыльнулась.

– Тогда я выглядела иначе: жалкая оборванная старушка с корзинкой в руке. Будь я такой как сейчас, ты бы не препятствовал им. – Ведьма опять ухмыльнулась.

Ратибор кивнул – он вспомнил этот случай.

– Добрый ты, – продолжала колдунья, – потому и говорю. А можешь за братцем следом пойти. Млава еще при моей бабке мужиков со света сводила, и похуже, и получше тебя, а до сих пор жива. А мы подо-олгу живем, гораздо дольше людей.

Колдунья замолчала и уставилась на Ратибора, в ее взгляде не было больше снисходительной смешливой искорки, он был серьезен и недобр.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне о ней все. Все, что знаешь. И помогла, – твердо произнес царевич. – Если ты, правда, благодарна мне.

Ведьма усмехнулась, но как-то уже по-иному, и поскребла когтями жилистую шею.

– Ну что ж… – медленно проговорила она, – расскажу.

– Зовут ее Млава. Она – дух-убийца, питающийся человеческой любовью. Так уж она устроена, что каждый мужчина, попадавший в ее терем, теряет голову, влюбляется в нее. И считай, дело сделано. Через поцелуи и объятья, все такое прочее, она выпивает его чувство, а вместе с ним и его разум и, насытившись, забывает навсегда, ожидая следующей жертвы. В ее коварство трудно поверить, потому что она любит от чистого сердца. И невозможно поэтому победить. Попробуй, представь, как будешь убивать прекрасную женщину, в которую ты влюблен и которая влюблена в тебя?..

– Твой легкомысленный брат попался на ту же приманку, а когда она забыла его, безумный свалился в реку. Из реки в море, по морю в наш край… да только уже не живой, – закончила ведьма, исподлобья глядя на Ратибора.

– Что же… нет на нее никакой управы? Никакого колдовства?! Ведь должно что-то быть?! Ты должна знать! Если средство есть, открой его мне, прошу тебя, открой! Я заплачу столько, сколько скажешь, сколько угодно! Что хочешь, для тебя сделаю! Но я должен ее убить! Должен! Должен!

Ратибор говорил тихо, не повышая голоса, но протянутая к колдунье рука заметно дрожала. Затем вдруг обмяк, вскипевшая ярость спряталась внутрь, только лицо жестоко застыло в невысказанном горе и ненависть крепко сжала пальцы на рукояти меча.

Скрестив руки на груди, ведьма наблюдала за царевичем. Когда он овладел собой, заговорила.

– Зря горячишься, молодец, зря! Поверь, биться с демоном нелегкое дело. Ее чары свели с ума не одного витязя..

– Такая уродина может свести с ума только дурака! – презрительно скривив губы, перебил ее царевич и передернул плечами. Его кольчуга тускло блеснула разноцветными искрами в отсветах пламени.

– Млава не уродина, – покачала головой ведьма. – Ошибаешься. Совсем не уродина. Любая баба отдаст свою душу в обмен на ее лицо и тело.

– Видел я, какая она красавица! – фыркнул царевич, махнув рукой в сторону котла, в котором еще плавал волшебный диск. – Уж такая красавица…

– Что ты знаешь, мальчишка! Замолчи лучше!

Некоторое время колдунья сердито сопела, исподлобья глядя на Ратибора. Затем, успокоившись, продолжила:

– Млава – прекрасна! Среди людей такие женщины и раз в сто лет не родятся. Иначе, как же твой брат?

– Ярополк был чересчур легкомыслен и доверчив, – не желая отступать, буркнул царевич, – она его околдовала!

– Да уж, ей попадались и поумнее и похитрее. Сиди, сиди! – махнула рукой на оскорбленно вскинувшегося Ратибора ведьма. – Так вот знай. В волшебном зеркале каждый не таков, каким родится на свет. Оно показывает суть, а не внешность. Любой писаный красавец, попавший в его магическую сферу, может предстать мерзким уродом, а урод – красавцем. Поэтому твои смешки глупы. Млава – красавица, запомни это! Да, впрочем, ты и сам скоро убедишься, потому что вижу, тебя не отговорить. Что ж… это похвально… Редко встретишь среди братьев, да еще царского рода, такую преданную любовь. Да и долг обязывает меня помочь.

Она потянула висевшее на груди ожерелье, и змеиные черепа и волчьи клыки переползли за спину, а на месте их засверкал большой зеленый камень. Впитав и преломив множеством граней свет рыжего пламени, он пустил по стенам десятки маленьких зеленых пятен, задрожавших и заплясавших в такт движущимся в очаге языкам огня.

– Будь он со мной тогда, никакой костер не был бы страшен, – сказала ведьма, любовно погладив камень.

– Но только дай Слово, что возьмешь клятву с брата, а ему накажешь взять с отца, не преследовать меня и не давать в обиду глупой черни. Чуть что, так бегут – дай, дай, помоги, а как собьются в кучу, так норовят отблагодарить костром.

Клянусь! – сказал Ратибор и поцеловал висевший на груди родовой талисман.,

Ведьма удовлетворенно кивнула и принялась рассказывать.

– Вся ее сила в красоте и глазах. Любой заезжий витязь, увидев такую красавицу, тотчас теряет голову, и сам идет на смерть. А для тех, кто предупрежден, кто жаждет отомстить, как ты, припасены ее чудесные глаза. Взглянешь в них и пропадешь. Сначала она лишит тебя воли, и ты полюбишь ее, потом выпьет твою любовь, а с ней заодно и разум. И нет тебя… Такова Млава. Промедлишь миг, потеряешь жизнь. Не подойдя, не сможешь убить. А приблизишься, погибнешь.

– А если подстрелить ее из лука?

– Она никогда не покидает терема.

– Тогда я подстрелю ее в окне.

– Вряд ли тебе это удастся, царевич. Она чувствует мужчину за несколько верст.

– Тогда я возьму с собой женщину, которая убьет ее. Закрыв глаза, ведьма покачала головой.

– Не тешь себя пустыми надеждами, ничего из этого не выйдет. Демон – не лесной олень. Неужели ты думаешь, Млава прожила бы столько, если бы ее было так просто убить?.. Не-ет! Единственный способ – рискнуть своей жизнью. Единственный!

– А чтобы ты не погиб наверняка, я дам тебе этот камень, – ведьма отцепила от ожерелья подвеску с изумрудом и протянула Ратибору. Ладонь, в которую он лег, озарилась зеленым светом. – Келагаст охранит тебя в минуту опасности, когда ты не в силах будешь попросить об этом, и исполнит любой приказ: убьет, укроет, укажет, сделает все.

Царевич кивнул, зачарованно глядя на магический кристалл. Видя, что он плохо слушает ее, ведьма сердито хлопнула Ратибора по плечу.

– Слушай, а то никакой камень не поможет. И не воображай, что с ним ты сможешь легко одолеть Млаву. Против Млавы он бессилен. Как только увидишь ее, бери меч и рази, что есть силы. Не гляди долго и не вступай в разговоры, иначе погибнешь. Защитить ее некому, с ней только одна служанка – такая же старая ведьма, как я. Но она тебе не страшна даже и без Келагаста.

– Но если не убьешь!.. – Глаза колдуньи расширились и застыли. Взгляд их уперся во что-то только ей одно видимое в темноте. – Пеняй на себя. Тебя ожидает незавидная участь. Она полюбит тебя и будет преследовать до тех пор, пока не добьется своего: настигнет и, заключив в объятья, поцелует. Ты превратишься в жалкого дурачка и вскоре умрешь. Такова любовь демона.

– А что станет с ней?

– С ней?.. Она тоже умрет, но не как ты, а от старости. Таково заклятье. Если Млава полюбит и не сможет погубить, исполнив свое предназначенье в последний раз, – ведьма нацелила желтый коготь в грудь царевичу, – она превратится в смертную женщину и, проживет ровно столько, сколько отмерено богами человеку.

– А сколько она погубила, ты знаешь? – опустив голову, тихо спросил Ратибор.

– Кто знает, кроме нее самой… Наверное, тысячи, а может быть больше. Ей самой уже за тридцать веков…

Царевич кивнул, глядя на огонь, и ведьма замолчала. Стало тихо. Снаружи временами доносился звук не то поднявшегося к ночи ветра, не то тоскливого волчьего воя.

«Ну что ж, вот мальчик и испугался, – подумала старая колдунья и, исподлобья окинув Ратибора быстрым взглядом, перевела его на огонь. – И хорошо. Жаль было бы, если б он погиб… Келагаст! Хм! Даже с Келагастом, зная о ней все, я и то не осмелилась бы пойти против Млавы!.. Потому он и рвался, что не понимал, что она такое на самом деле. Да и вообще, какой человек может представить демона во всей его силе. От тех, которые познают ее, остаются лишь кости.

Хорошо, что он испугался. Зачем ему умирать так рано? Постыдится немного, да и то… Кроме меня ведь никто не видел. Пусть поживет свое, успеет еще познакомиться с костлявой. Никто не минует…»

Но ведьма ошиблась, хитрая прозорливая старуха, она не угадала на этот раз. Ратибор не изменил своего решения, он думал о другом.

– Значит она… никого… никогда не любила… по-настоящему?.. Долго!.. – с запинкой спросил он. – Раз до сих пор жива… Как же она… может?

Ведьма с удивлением посмотрела на царевича.

«О чем он думает, дурачок?! Кому нужна его любовь?!»

Презрительная ухмылка покривила ее щеку, она покачала головой.

«Дурачок!»

– Любовь не для бессмертных, юноша. Запомни это навсегда. Или, вернее будет, на то время, пока ты еще жив. Чтобы существовать вечно или хотя бы достаточно долго, нужно выбирать такие удовольствия, которые не слишком сильно затронут твое сердце. Которые дадут, но не возьмут ничего взамен.

– Любовь только для человека, потому что она сжигает. А огонь, – подняв правую бровь, она на мгновенье застыла с приоткрытым ртом, – каким бы ни было большим и сырым дерево, в конце концов всегда сожрет его. Нужно выбирать, царевич, либо любовь, либо долгая и приятная жизнь.

Не зная, что ответить колдунье, Ратибор кивнул головой и поднялся.

Приоткрыв дверь, он замешкался на пороге, затем решительно захлопнул ее и повернулся к ведьме.

– Скажи! – начал он, глядя ей прямо в глаза. – Почему ТЫ помогаешь МНЕ?! Ведь ОНА ближе тебе, чем я, она – такая же как ты. А ты помогаешь мне против нее, помогаешь ее убить! Почему?!..

Не ответив, ведьма взяла огромный ковш и осторожно поддела им волшебное зеркало. Обтерев, она унесла его в темноту, и некоторое время стучала и звякала там чем-то. Затем вернулась.

– Если бы зло было едино, молодец, на свете уже давно не осталось бы ничего кроме зла, а людей и подавно. Вы существуете лишь потому, что зло есть зло и для самого себя, оно-зло для всех и творит его надо всеми. Прощай. И подумай над тем, как твоему мертвому брату удалось переплыть море. Это – ловушка! Колдовство! Мертвец – не корабль. Млава приманивает тебя. Она всегда поступает так. Выпив до дна одного, завлекает его родичей, друзей, врагов, слуг, всех, кого сможет завлечь. Ей всегда нужны новые жертвы. А сами они являются нечасто.

Помни это. Если будет нужен совет, Келагаст призовет меня.

Прошло три дня, и Ратибор, оставив престол младшему брату Тиудемиру, отправился в путь. Дорога его лежала на запад.

Уже вскоре ему стали встречаться страшные следы войны: разрушенные и сожженные города, покинутые селенья, прикрытые снегом выгоревшие поля. Над местами недавних битв тучами кружили вороны, яростно сражаясь за добычу с волками и бродячими псами.

Затем владения царя Всеслава кончились, и копыта коня застучали по раскинувшейся до горизонта, бесконечной чужой земле.

Местность стала более холмистой и голой. Лишь корявые сосны да серые валуны торчали на лысых буграх, меж которых вилась дорога, а как-то утром, в разрыве низких туч открылись близкие горы. Их остроконечные вершины были белы, а скалистые склоны покрыты редким темным лесом. Деревья, точно толпа, карабкались по ним вверх. Они натужно тянули вперед свои ветви и горбили длинные стволы, а высокие черные ели молча и недобро глядели вслед проезжавшему внизу Ратибору.

Двое суток спустя горы словно переломились и пошли на убыль, навстречу повеяло теплом. К закату пятого дня бесконечный лабиринт ущелий оборвался, и перед усталым путником раскинулась пустыня. Начинаясь у подножия скал, она простиралась во все стороны до горизонта, волнистой чертой срезая край садящегося солнца.

Отдохнув, набив дичи и запасшись водой, Ратибор углубился в пески.

Он шел только ночами, прихватывая часть вечера и утра, когда воздух начинал остывать или не успевал еще раскалиться. Днем спал, укрывшись под склоном бархана, раскинув над собой полог из привязанного к оружию плаща.

Однажды в полдень, когда путь через пустыню близился уже к концу – жившие на краю горной страны люди сказали, что он займет не более пяти полных переходов – высушенные и обессиленные жарой человек и конь были разбужены чистыми высокими звуками. Казалось, где-то вдали за песчаными холмами трубили в серебряные трубы. Звуки были мелодичны и приятны, но, приближаясь, вселяли в сердце Ратибора все возрастающую тревогу. Достав волшебный изумруд, он приказал ему призвать ведьму. Воздух задрожал, и мгновенье спустя над землей повис ее полупрозрачный образ.

– Пустыня поет, зовет песчаную бурю! – крикнула она. – Ляг наземь и укрой лицо и морду коня плащом, да поплотнее, иначе погибнешь!

– А Келагаст?! – крикнул царевич начавшему бледнеть видению.

– Он поможет… после… – донеслось сквозь гул налетевшего внезапно ветра. Тот быстро набирал силу, ревел, грохотал, катя по земле камни, срывая с барханов струи песка, превращая их в сказочных чудовищ, грозно размахивающих в багровой мгле извивающимися щупальцами.

Повалив наземь испуганно храпящего жеребца, Ратибор приник к его напряженно вздрагивающей шее и, следуя совету ведьмы, плотно закутал головы плащом. Некоторое время царевич еще слышал рев бури, боролся с наваливавшимся на него, забивавшим ноздри и рот, душившим песком, потом потерял сознание.

Оно возвратилось к Ратибору вместе с настойчивым царапаньем и тыканьем в спину. Царевич с трудом пошевелился, застонал и сразу же, проверяя, стиснул пальцы – нет, не потерял, камень был в руке. Извиваясь всем телом, расталкивая песок ногами и плечами, разгребая свободной рукой, Ратибор принялся помогать своему неизвестному избавителю.

Неожиданно что-то, крепко вцепившись в плащ и кольчугу, резким движением вздернуло его в воздух. Сквозь забивавший глаза песок и слепящую завесу солнечного света царевич различил большое темное пятно, раскачивавшееся перед ним и приобретавшее по мере того, как к нему возвращалось зрение, вид невероятного кошмарного чудовища.

Оно походило на живой клубок спутанной черной шерсти, с торчащими наружу двенадцатью паучьими лапами, две из которых цепко держали Ратибора в своих блестящих когтях-крючьях. Это был скунг – пожиратель химер, выходящий на охоту после песчаных бурь, чтобы поживиться легкой добычей, или подстерегающий ночных путников и зверей у входа глубокой подземной норы.

Поймавший Ратибора скунг медлил, приглядываясь, не грозит ли ему какая-нибудь опасность. Восемь, расположенных полукругом, бусинок-глаз внимательно наблюдали за человеком. Он сильнее сдавил добычу, и она задергалась, пытаясь вырваться, заколотила конечностями по его мощным, одетым панцирем лапам. Это было ему знакомо – движение и страх. Скунг присел на задние лапы и, разинув пасть, потащил в нее Ратибора.

Но этих коротких, отпущенных замешкавшимся хищником мгновений, хватило на то, чтобы царевич успел крикнуть:

– Келагаст, спаси меня!

Оборвав тонкую серебряную цепочку, он вытянул вперед руку, в которой сжимал камень, и направил его на чудовище. В миг яркое дневное солнце ворвалось в чудесный кристалл, рассыпав по песку прозрачные зеленые пятна, затем свет собрался в центре, превратившись в ослепительную пульсирующую точку, и тонкий белый луч, словно клинок, вонзился в мохнатую грудь зверя. Пробив три его сердца и перебив позвоночник, уже алым он вышел из спины и зашипел в глубоком песке.

Лапы скунга конвульсивно дернулись, и отшвырнув далеко в сторону Ратибора, забились в агонии.

Царевич мгновенно вскочил и, подхватив выроненный при падении изумруд, вновь направил его на скунга. Он до тех пор погружал в его тело клинок жгучего света, пока от хищника не осталась лишь кучка серого пепла.

Еще день пути, и пустыня кончилась, сменившись гнилыми туманными болотами. Теми, что Ратибор видел в волшебном зеркале лесной ведьмы. Вокруг было безлюдно и не по-доброму тихо. Гигантские цветы, росшие на замшелых деревьях, поворачивали к царевичу свои разноцветные получеловеческие лица. Источали сладкий дурманящий аромат. Словно магические знаки, светились на могучих стволах ядовитые лишаи. Что-то лопалось в глубинах трясины, вздыхало, распространяя удушливый запах гнили. Тоскливый крик выпи мешался со зловещим хохотом упырей. Кто-то ломился в чаще, не разбирая дороги. Странные желтые дымы, курившиеся над болотом, почуяв путника, подползали, стелясь по земле, к ногам коня, но верный Келагаст всякий раз отпугивал их пульсирующим зеленым пламенем.

К счастью болота вскоре кончились и вокруг раскинулась душистая цветущая степь.

Но и здесь было неспокойно: уже через несколько часов навстречу Ратибору стали попадаться беженцы, поспешно сворачивавшие при виде вооруженного всадника в травяные дебри. В дорожной пыли валялись обломки оружия, утвари, обрывки одежды, а иногда у обочины встречались оттащенные в сторону тела людей.

После полудня Ратибор выехал на перекресток, где дорога разделялась натрое. Долго вглядывался вдаль, в одинаковую везде степь, в которую уходили лежащие перед ним пути, но ничто не подсказало ему, какой из них следует выбрать. Тогда он мысленно обратился к Келагасту, и через несколько мгновений кто-то невидимый, легко взяв за подбородок, повернул его голову вправо.

Пришпорив коня, Ратибор поскакал по указанной дороге. Вскоре она стала уже, а к вечеру и вовсе превратилась в торную тропу, поросшую островками молодой травы.

«Ну что ж, тем лучше, – подумал царевич, – безопаснее будет путь».

До самой ночи он не встретил ни одного человека.

Когда совсем стемнело, слева вдалеке забрезжило зарево: что-то горело – не то степь, не то селение. Там за горизонтом, по рассказам беженцев, шли бои.

Неожиданно над головой Ратибора свистнул ременный аркан, и сдернутый с коня, царевич покатился по земле и упал в глубокую яму, где на него тут же набросились несколько человек. Они навалились сверху, жестоко выкручивая руки и сдавливая шею петлей, потом вдруг отпустили.

– Вставай, чужеземец, – освещенный луной старик в потертой, дрянной тюбетейке склонился над Ратибором. – Не сразу разобрали, кто едет, думали, ханский лазутчик. – Подняв лицо вверх, старик крикнул кому-то:

– Идите сюда, это свой! Богатур из земли россов!

В яму спрыгнули несколько темных фигур и тихо приветствовали царевича. Откуда-то появилась рваная овчина, и Ратибора усадили на нее.

Вскоре в яме разгорелся костер, а на нем в большом медном котле забурлила баранья похлебка с чесноком. Дожидаясь, пока она поспеет, старик-предводитель рассказывал царевичу о том, как они тут сидят в вырытых вдоль дороги ямах, те, кто уже не может сражаться в открытом поле, и подстерегают ханских лазутчиков или просто одиноких, отбившихся от отрядов воинов. Он рассказывал о том, что творится в их стране, называл имена, проклинал врагов, а Ратибор согласно кивал в такт его словам головой, усталыми до боли глазами глядя на огонь, на блики судьбы, мелькавшие среди изменчивых языков пламени. Очень хотелось есть, но еще больше хотелось спать. Речь старика удалялась журчащим ручейком, и веки бессильно падали на глаза.

Ратибор проснулся от ощущения давившей грудь тяжести и сбросил ее. Солнце уже взошло, царевич приподнялся на локтях – тяжестью, что лежала на нем, оказался вчерашний старик – он был мертв. Около ямы лежали еще трупы, ни одной живой души. Коня тоже не было. Безлюдная степь уходила во все стороны, ни следов, ни дорог. Трудно было представить, чем она живет, какие царства проходят по ней, чьи судьбы скитаются.

Еще раз Келагаст послужил ему – отвел руку неизвестных убийц. Сколько-то их еще будет впереди? Целящихся из засады, нападающих в открытую и… Млава.

Закопав старика и накрыв еще одного, чье лицо запомнилось с вечера, овчиной – хоронить всех у него не было сил – Ратибор продолжил путь. Степь – не пустыня, к закату он добрался до жилья, купил нового коня, и снова потянулась дорога.

Словно пороги, вырастали среди степного моря разбитые, стертые временем могилы. Зеленые пастбища и сияющие озера оставались ветрам. Войне, горю и надежде оставались люди. Все оставалось позади, волнами билось о грудь коня, расступалось, открывая Ратибору путь к неизвестности и смерти.

Белый терем вынырнул из лесной чащи внезапно. Он стоял точно так, как показало волшебное зеркало: посреди веселой, покрытой желтыми и белыми цветами, лесной поляны, и его стройные башни выглядели нарядно и мирно под широкими, изукрашенными затейливой резьбой крышами.

Ратибор резко натянул поводья, и конь замер в густой тени могучих деревьев. Долго и мрачно глядел царевич на красивое, беззаботное строение, а перед его мысленным взором вставали совсем иные картины: навеки застывшее лицо брата, окоченевшие руки, сжимающие арфу; слышался бестолковый и жалобный плач лишенных хозяина струн.

«В степи – ты гость волка», – вспомнились вдруг слова зарубленного в яме старика-командира.

«Здесь – я гость волка», – сказал про себя Ратибор и решительно тронул коня вперед.

Уже с раннего утра Млава чувствовала себя неспокойно. Ни обычные развлечения, ни шутки, ни болтовня старой ведьмы-служанки не занимали ее. Странное беспокойное чувство трепетало в груди. Оно не было ни пугающим, ни радостным – просто Млава знала: что-то должно случиться. Бесцельно бродя по замку, проходя анфилады комнат, покоев, спускаясь и поднимаясь по лестницам, она рассеянно скользила взглядом по предметам, словно ища тот, который откроет тайну ее странной тревоги, подолгу стояла у окна, следя за колышущимися в отступающем к лесу тумане изменчивыми тенями. Свободно проникавший сквозь распахнутые окна ветер шевелил волнистые пряди каштановых тонких волос. Иногда, прислушиваясь к чему-то внутри себя, Млава застывала то посреди комнаты, то с поднятой над шитьем рукой. Очнувшись, она снова возвращалась к прерванному занятию, но ненадолго – через минуту или немногим более снова рассеянно замирала, теряясь в туманных видениях, отрывками мелькающих в голове.

Ближе к полудню в ее памяти стали оживать звуки и картины: пение рогов и труб, ржание лошадей, темный блеск брони, склоненные головы… Закрыв глаза и вытянув вперед напряженное лицо, Млава вздохнула.

«Витязь! К замку едет витязь!» – родилась в голове мысль, наполняя тело радостным возбуждением.

«Как давно никого уже не было здесь! Как давно!.. Как долго она одинока!.. Витязь! Чудесный красивый юноша или зрелый мужчина – все равно – она заранее любила его, заранее не могла без него жить, она заранее знала, что погубит его, но что с того? Разве любовь не стоит смерти?»

Билось в нетерпеливом ожидании сердце, горели румянцем щеки, нервно ломали друг друга тонкие пальцы, туманился взгляд, уносясь к НЕМУ – она ждала, ЖДАЛА, ЖДАЛА!..

И он явился.

Зацокали звонко по булыжнику копыта коня, гулко прогрохотали по мосту, скрипнула дубовая дверь, и на лестнице раздались быстрые тяжелые шаги. Вот он прошел голубые палаты, розовый зал, где пол блистал, натертый для танцев, миновал золотую гостиную, восточную галерею и, подойдя к двери млавиной светлицы, резко распахнул ее. Словно бабочку порывом ветра, Млаву бросило навстречу ЕМУ.

Ратибор не успел даже вскрикнуть – чудесное виденье мелькнуло перед глазами, и он погиб.

Он прижал ее к закованной в кольчугу груди – желанную, любимую, ту, которую видел во снах и мечтах, и глухо застонал от безумного счастья, пронизывающего и терзающего его тело. А глаза-колодцы уже пили его страсть, высасывали ее безжалостно и бесконечно, и стоны понемногу слабели, уходили силы, сознание закатывалось за край жизни. Безумие стояло рядом…

«Келагаст!» – отчаянно вскрикнуло его сердце, и Ратибор очнулся, почувствовав жгучую боль в груди – раскалившийся камень, словно уголь, жег ее. Собрав последние силы, он оттолкнул Млаву и выхватил меч.

Взлетая вверх, сверкнула сталь, напоминая о возмездии, и замерла, дрожа, над головой Ратибора. Он не мог убить ее! Не мог! И никакое колдовство не было повинно в том, только он сам. Как он был слаб и растерян в эту минуту, как беспомощен. Он пришел убивать, но теперь не был уверен, что сможет хотя бы защитить себя. Как он был глуп и как страшно и беспощадно была права старая колдунья.

С жалобным криком Млава бросилась к Ратибору, но натолкнулась на холодную сталь щита и была отброшена назад. Она попыталась еще раз, но всюду была только сталь. Но не так-то просто победить демона. Не силой, так слабостью – и Млава неожиданно застыла перед Ратибором – прекрасная, любящая и беспомощная – попробуй, убей, и убьешь свое сердце. И Ратибор поддался на ее уловку – замешкался, и Млава вновь завладела его глазами. Оружие задрожало в ослабевшей руке царевича, он зашатался, из его груди вырвался мучительный крик.

Такие ужас и ненависть прозвучали в нем, что Млава, неожиданно для самой себя, опустила глаза. В этот миг она вдруг ощутила столь безмерную любовь, что его смерть показалась ей намного ужасней собственной. Она опустила глаза, и следом за ними опустился меч. Но не убил ее.

Колдунья-служанка, метнувшись через комнату, черной тряпкой повисла на нем и отвела в сторону. Меч лязгнул о стену и стряхнул тело на пол. Вздрогнув, оно съежилось, словно горящая в огне кожа, и, вспыхнув ярко, пропало. В воздухе резко запахло свечой, и в тишине внезапно спустившихся сумерек, как море, зашумел лес.

Млава вновь подняла свои колдовские глаза на Ратибора, и несколько мгновений они, не отрываясь, смотрели друг на друга, затем царевич начал медленно отступать к двери.

После бегства Ратибора Млава долго стояла посреди светлицы, на том месте, где он оставил ее. Затем вздохнула, и рука ее разжалась: белая кружевная шаль, скользнув из нее, распласталась на полу, точно обессиленные крылья. Млава шагнула к стоявшему у окна креслу и, опустившись в него, застыла.

А терем, не замечая происходящего, продолжал жить по привычному, тысячелетиями не изменяющемуся распорядку. Когда совсем стемнело, зажглись сами собой волшебные свечи и нарядные китайские фонарики. Легко стукнув гнутыми ножками, появился небольшой столик, накрытый для ужина. Наполнялись бокалы, сменялись блюда, но Млава не прикасалась ни к чему, и стол, отчаявшись угодить хозяйке, бесшумно исчез.

Та же участь постигла и невидимый оркестр, заигравший после несостоявшегося ужина. Призрачные пары беззвучно закружились по комнате и исполнив три танца, застыли, ожидая приказаний, и, не дождавшись их, тоже пропали.

Перед самой полночью в окно робко заглянул маленький лесной демон, распоряжавшийся снами и, помигав своими огромными розовыми глазами, так ничего и не поняв, скрылся.

Лишь волшебные свечи продолжали гореть, не сгорая, их пламя дрожало, заставляя мрак трепетать, словно крылья ночного мотылька. Крутились китайские фонарики, отбрасывая на стены разноцветные пятна света и показывая картинки – то розовых женщин в затейливых платьях, то двурогие лесистые горы на невероятно синем фоне небес, то черных драконов, с завитыми кольцами длинными красными языками.

Шевелились на стенах и полу тени, пробегали, колеблясь, по лицу Млавы. Что-то меняли, переделывали, сдвигали в нем, оставляя неприкосновенной лишь боль, которой обернулось непрошенно родившееся чувство. Их движение было столь неуловимым и изменчивым, что временами казалось просто шалостью ночного ветерка. Но нет! К утру, когда огненная карета солнца, приближаясь к восточному краю земли, возвестила о себе бледным широким заревом, из кресла поднялась уже другая женщина.

Она прошла восточную галерею, золотую гостиную, миновала розовый зал, голубые палаты и, спустившись по лестнице, вышла во двор. На мгновенье задержавшись на мосту у ворот, Млава бросила взгляд вниз, на темную мертвую воду рва, слезы блеснули в ее прекрасных глазах, и она впервые за тысячи лет вышла за стены терема.

Ее взгляд был прикован к цепочке следов, слабым опаловым цветом мерцавших средь утренней росы, уводивших Млаву в долгий и смертельный путь.

«Вот он! Вот он! Держите его! Держите!» – казалось, кричала в лицо Ратибору несшаяся впереди луна, а по бокам, вдоль дороги, во мраке леса, невидимый и молчаливый, скользил ужас. На опушке он остановился, не смея выскочить на свет, и долго, отдаляясь, смотрел в спину царевичу своими огромными черными глазами.

«Скорее! Скорее! – подгонял себя Ратибор, терзая шпорами и удилами коня. – Ведьма взяла мой след! Убийца идет за мной!» – И конь, которому передавался его страх, превратился в звенящие жилы и храп из ноздрей, в скачущий ветер, в безумную жажду спастись.

Царевич Ратибор не одолел своей части зла, и теперь все оно надвигалось на него.

– Наконец от дикой скачки и страха конь и человек выбились из сил. Свернув к ближайшему холму, Ратибор спешился и развел костер. Сняв с груди волшебный изумруд, он положил его на вытянутую ладонь и проговорил:

– О, Келагаст! Будь мне защитой на эту ночь и призови свою хозяйку.

Камень тотчас поднялся в воздух и, повиснув над холмом, накрыл его конусом бледного света, прозрачным шатром лунного шелка, проникнуть сквозь который не могла никакая сила. А над костром возник, словно стеклянный, образ плешивой ведьмы.

– Как мне теперь быть? – тихим глухим голосом спросил Ратибор, глядя сквозь ее тело на звезды.

– Как! Как! – зло передразнила его ведьма. – Раньше надо было думать, как! Не сделал того, что я говорила, пеняй на себя! Знала бы, так и камень не давала! Гер-рой! Зарубил старуху и удрал! И что теперь?!.. ЧТО?!.. Здесь не царские палаты, здесь жизнь! И никто не уступит тебе только потому, что ты царевич!

– Брось! – устало оборвал ее Ратибор. – Что толку кричать после всего. Лучше научи, как быть. Должен же быть какой-то выход?

Раздув ноздри, ведьма презрительно скривилась.

– Вы-ыход! Я тебе уже говорила: выход один – убей ее, если у тебя хватит на это смелости, а не хватит, значит она убьет тебя. Нет другого выхода, и не надейся, нет! Есть только выбор между тем и тем: жизнью и смертью. А что тебе больше нравится, решай сам!

«Странно, – слушая ее, думал Ратибор. – какая жуткая связь: любовь-безумие-смерть. Все наоборот! Любовь должна означать жизнь! – Перед ним встало лицо Млавы – как оно было прекрасно, какое было любимое, родное, мирное. – Вот ужас-то! Любить свою погибель… Как это может… одно с другим?.. Через смерть. Через смерть! Ее любовь – смерть, моя любовь – смерть, моя смерть – ее жизнь, ее смерть – моя жизнь. Боже, сколько смертей сплелось вместе! Боже, как я ее люблю! Если бы у меня хватило сил убить ее!» – Закрыв глаза, царевич тихо застонал.

Видя, что Ратибор не слушает ее, ведьма злобно выругалась и начала таять в ночной тьме.

– Подожди! – очнувшись, крикнул царевич, протягивая к ней руку. – Подожди! Как я могу убить ее?! Ты ведь знаешь, я люблю ее!

Ведьма хмыкнула озадаченно.

– И верно, – она долго скребла когтями плечо.

– Вот что, молодец-удалец. Может быть кто и больше меня, старой яги, знает, но я свое скажу.

Есть только два способа, как извести любовь. Первый: ожесточить сердце. Да так, чтоб стало, как камень! Чтоб ни-ка-кая любовь в него не пробилась и старой чтоб не на чем было цвести. Другой: клин клином вышибить – старую любовь новой.

Лицо Ратибора озарилось надеждой. Ведьма злобно захохотала.

– В грязи изваляться да не вымазаться! Нет уж! Нет уж! Размечтался! Не выйдет! Любовь – цветок капризный, редкий. Пока будешь искать, Млава тебя настигнет. К тому ж, тебе не простая любовь нужна, а такая, чтоб колдовскую одолела. Сыщешь ли, не знаю… А жестокости вокруг, как песка. Тебе надо научиться убивать – ради выгоды, по злобе, бездумно, безучастно! Тогда сможешь снова поднять меч на Млаву и опустишь не дрогнувшей рукой.

– Не сделаешь того, что говорю, будешь вечно скитаться, кто-нибудь прикончит тебя – люди ли, демон ли, не ведаю, кто-нибудь найдется. А нет, так страх источит тебя и ты зачахнешь. Страх, как лихоманка, замучит тебя. Так и знай. И не ищи других советчиков, не помогут. Совет дадут, обнадежат, но это будет ложь. Надежды нет. Жестокость – вот твое спасенье. Взлелей ее в себе, вскорми невинной кровью, и Млаве конец. Убьешь Млаву, великая судьба откроется тебе. Я прорицаю это, вижу земные богатства у твоих ног, все услады, послушными твоим желаньям и приказам. Все! Прощай!

Царевич поднял глаза, встретился взглядом с глазами ведьмы – в них горела неумолимая жестокость. Глотнув с усилием, он прохрипел:

– Погоди еще!..

– Ну?!.. Что молчишь?!

– Сколько мне осталось?

– Откуда мне знать! Смотря, что будешь делать.

– Да нет. Как скоро она нагонит меня?

– Если будешь всю жизнь бегать от нее, может и никогда. Но тебе потребуется много прыти: днем на коне, ночью – в постели, и никаких поблажек. Все время только вперед. Толь-ко-вперед. Ты готов?..

Ратибор молчал, опустив голову, прятал глаза.

– Впрочем, ты не слишком доверяй всему, что я болтаю. В старой ведьме яду больше, чем в гадюке. Вы связаны заклятьем… И оно должно исполниться… Это – главное… Сколько времени отпустят вам боги, не ведаю, что предначертано вам – не знаю. То ли Млава сядет на коня, то ли с тобой что случится, и судьба остановит твой бег, не возьмусь даже гадать. Пока ты в безопасности: я видела ее в волшебном зеркале – она далеко, идет пешком и отстает все больше и больше. Ее колдовство в смертоносной любви, а в остальном она почти человек. На твое счастье она не из всемогущих. Будет идти и идти, идти и идти, пока жива, пока шагают ноги. Все ее мысли только о тебе. Ни о чем, кроме любви она и думать не может. И в этом тоже твое счастье: если б не ее огненное сердце, затмевающее разум, Млава давно бы сообразила, как добраться до тебя. Любовь!

Лесная ведьма злобно оскалилась, скрежетнула зубами.

– Как сумасшедшая! Как слепая! Бредет, незнамо куда, не видя, не понимая, что творится вокруг. Но торопись! Богам наскучит ваша игра и они просветлят ее разум, а хуже того, пошлют Млаве помощника. Прощай!

– Скажи хоть, как узнать о ее приближении?!

– Келагаст подскажет тебе! – донеслось эхом из темноты.

Ранним, ранним утром, когда наступило тусклое серое безвременье – ни ночь, ни день – а из оврагов и низин пополз прядями сырой туман, Ратибор отправился в путь.

Дорога его была бесконечна и так далека, как велик страх перед Млавой. Вечный скиталец, он нигде не задерживался дольше недели. К концу пятого дня к чистой зелени изумруда начинала примешиваться какая-то посторонняя струя, к началу шестого он уже явственно отдавал красным, а к середине – грозил превратиться в рубин. И Ратибор понимал – Млава совсем рядом. В очередной раз он прощался с новыми друзьями, садился на коня и гнал, гнал его до тех пор, пока Келагаст не утрачивал зловещий кровавый оттенок и вновь не начинал светиться спокойным зеленым светом.

Так скитался он долго – почти три месяца. И все надеялся, ждал, упрямо верил: обязательно встретится на ее пути некто или нечто и остановит демона. На свете много бездушных и жадных людей, есть дикие звери и ядовитые змеи, топи и пустыни, глубокие реки и горные пропасти.

По вечерам целые часы просиживал царевич, не отрывая глаз от Келагаста. В сердце его боролись надежда и страх, оно трепетало в муках от противоречивых чувств к этой любимой и ненавистной женщине. Но ждал он напрасно – кровь неминуемо затопляла зелень и обращала Ратибора в бегство.

Четвертый месяц был на исходе…

Узкая горная долина открылась перед Ратибором. Посредине, в кайме деревьев небольшое озерко, питаемое ручьем, выбивавшимся из-под скалы. Множество звериных следов пятнало берега. Слева в каменной стене скалы виднелась черная дыра.

Спешившись, царевич обнажил меч и вошел в нее. Небольшая сухая пещера с черными пятнами старых кострищ открылась его взору. Ратибор вышел. Солнце опускалось за гигантскую громаду горы. Сумерки ползли по долине. Одинокий далекий волчий вой разорвал тишину. Конь беспокойно запрядал ушами.

Пустив его пастись на свежей траве, Ратибор занялся сбором хвороста. Рубил сучья, таскал в пещеру, пока не решил – до утра хватит. Конь подошел к нему, потерся мордой о плечо. Царевич, задумчиво глядя на тускло поблескивающее озерко, погладил его морду.

Снова завыл волк, другой ответил ему – их голоса волнами прокатились по долине и стихли вдали.

Ратибор завел коня в пещеру, разложил у входа костер. Поев, лег на охапку мягкой травы. Долго смотрел на огонь. Разные вещи мерещились в его глубине – то черепа и разрушенные дома, то лошади, то разные лица, светлые и темные.

Солнце зашло, угасло закатное зарево, на мир пала тьма. Тишина сковала землю.

Ратибор расстегнул рубаху, достал камень на цепи. Долго смотрел на него и не мог понять: то ли рыжее пламя играет на его гранях, то ли Млава догоняет его. Сердце сжалось от тоски и любви. Он видел ее только раз и увидит еще один – последний, но воображаемая Млава являлась царевичу непрестанно. Он вводил ее во дворец отца, радостные лица окружали их, а рядом с Всеславом и Тиудемиром стоял живой Ярополк. В другой раз Млава являлась ему с младенцем на руках – прекрасное лицо ее светилось счастьем.

Ратибор закрыл глаза, откинулся на спину. Но сон не шел к нему. Зашептали в травах ветры, в их голосах были и покой и тревога. Царевич слушал: их голоса, голоса ночных духов, добрых и злых, были обращены к его душе. Она трепетала, внимая им.

Ветер крепчал, выл в расселинах. Засверкали молнии. Несколько раз громыхнул гром, и пошел тихий крупный дождь.

Сердце внезапно стукнуло сильно и замерло, затем забилось по-прежнему ровно. Цокнул копытами, переступив с ноги на ногу, конь. Ратибор хотел сесть, чтобы подкинуть в костер дров, но не смог пошевельнуться. Тело вдруг стало до странности легким, кружилась голова. Пламенные блики, радужные пятна вспыхивали и плыли под смеженными веками.

…Тускло светилось открытое окно. Ратибор заглянул в него и увидел у противоположной стены постель. На полу возле нее – кувшин и лампа. Язычок огня дрожал в прорезях узорчатой меди. На постели женщина. Светлые волосы рассыпаны по подушке, лицо повернуто к стене. Длинные стройные ноги сомкнуты, нежная округлость под локтем примята телом.

Трепет пронзил его тело. Ладони, губы жаждали прикосновений, тянулись вперед. Чудо! Хотелось поднять ее на вытянутых руках вверх – к небу – натянувшись струной, ибо нельзя иначе было выразить страсть и восхищение…

Женщина вздохнула глубоко и повернула голову. Холодный ужас сковал Ратибора – это была Млава! Он сделал мучительное усилие, пытаясь вырваться из колдовского сна, чувствуя, что через миг она проснется и взглянет на него, но не мог. Лишь прошептал, а может быть только подумал:

«Келагаст, защити меня!»

И с отчаянным криком обрушился в бездну.

Утром, когда Ратибор проснулся, костер по-прежнему ярко горел перед входом в пещеру. Заготовленные дрова лежали нетронутые справа от него. Коня в пещере не было. Царевич вскочил, выбежал наружу – жеребец мирно щипал траву возле озерка.

Оперевшись рукой о выступ скалы, Ратибор опустил голову. Еще одна встреча – всего лишь во сне – а какая паника охватила его! Как заскулил и заметался в страхе!

Что делать?! Что делать?!

Кони стояли оседланными, яростно отбивались хвостами от злой мошкары. Огромное красное солнце коснулось края земли, его лучи скользили по блестящей траве, били прямо в глаза. Ратибор туже затянул пояс с мечом, долгое ожидание томило его. Он оглянулся на окружавших его воинов – они застыли, как изваяния. Только их предводитель Кучук негромко говорил что-то молодой жене. Она смеялась, преданно смотрела в глаза, сияя красотой и любовью.

Топот копыт нарушил тишину. Кучук оборвал разговор и свистнул: воины вмиг вскочили в седла.

Подскакали двое разведчиков, наклонившись к вожаку, рассказывали, возбужденно размахивая руками. Кучук выслушал их, повернул жестокое лицо к воинам.

– Караван пройдет здесь. По лощине. Мы возьмем их в клещи. Ты, Чаур, бери половину людей и спрячь их в кустах на той стороне. Я с остальными засяду здесь. Если кто шелохнется раньше времени, зарублю! Давай! – Кучук махнул обнаженным клинком.

Пронзительно взвыла сигнальная стрела со свистулькой на хвосте. Кочевники с двух сторон бросились на караван. Сопровождавшие его воины на мгновенье застыли, потом поскакали навстречу врагам.

Всадник на черном коне летел прямо на Ратибора, целя копьем в грудь. Царевич нырнул влево и копье прошло поверх конской головы. Молнией блеснул меч и обрушился на шею воина. Разрубленный до середины груди, он свалился наземь.

«Учись убивать бездумно, по злобе, ради своей выгоды», – послышался голос лесной ведьмы.

Он ударил коня шпорами и ринулся в гущу боя. Обе стороны дрались яростно, со злобной отвагой. В клубах пыли мелькали свирепые лица, оскаленные морды лошадей. Звон железа, топот копыт, предсмертные и торжествующие крики, ржанье обезумевших от крови коней – все слилось воедино.

Из клубов пыли возник воин. Нахлестывая коня плетью, как безумный, пролетел мимо, ища спасенья в бегстве.

Царевич развернул жеребца, бросился в погоню. Воин обернулся: в лице ни кровинки, в глазах ужас. Смерть неумолимо нагоняла его.

Настигнув беглеца, Ратибор наискось рубанул по незащищенной шее. Охранник ткнулся лицом в гриву коня, стал сползать из седла.

Царевич натянул поводья, повернул скакуна. Окинул стремительным взглядом поле боя. Кочевники медленно, но верно сжимали кольцо. Но до победы было еще далеко. Седобородый воин в блестящих доспехах и золоченом шлеме бил плетью по спинам жавшихся к повозкам охранников.

Усилия его были тщетны. Тогда, отбросив плеть, старик выхватил меч и кинулся в бой. За короткие мгновенья он сразил троих. Кочевники отпрянули от него, вокруг седобородого образовалась пустота. Подняв над головой меч, он закричал, и воины каравана яростно ринулись в бой.

Ратибор набрал полную грудь воздуха, задержал его на мгновенье, выдохнул резко и пришпорил коня.

«Жестокость можно воспитать лишь неправыми делами, взрастить на невинной крови».

Как стрела вонзился он в гущу сражающихся. Пробился к седобородому, крутился рядом, выжидая. Когда еще один кочевник, пронзенный мечом, начал валиться с коня, прыгнул на спину старику. Падая вместе с ним, ударил его в шею кинжалом. Тело напряглось струной и обмякло. Ратибор вскочил на ноги, огляделся: воины каравана отхлынули к повозкам. Он рассчитал верно: чтобы сломить сопротивление, нужно было переломить хребет их мужеству.

Все теснее и теснее сжималось кольцо. Уже слышны были испуганные крики женщин, горестные причитания старух, жалобный плач детей.

Ратибор отбил нацеленное в грудь копье, легко, будто игрушечное. Рядом, нагнувшись с седла, Кучук подхватил раненого охранника и с ревом швырнул на копья его товарищей. Не отстававшая от мужа Бичике пускала стрелу за стрелой: влево, вправо, влево, вправо. Многие из них находили жертву, пили кровь мягких тел.

Упали изрубленными последние защитники каравана, вожделенная добыча открылась взору нападающих: мешки на повозках, на спинах коней и верблюдов, кованые сундуки, тюки с тканями, трепетные женщины, рабы, запечатанные кувшины с вином.

Ратибор слез с коня, вытер с лица пот. Руки и ноги дрожали, кровь молотами била в висках. Царевич обессиленно опустился на камень. Смотрел равнодушно, как воины Кучука хватают женщин, вспарывают тюки, взламывают сундуки, добивают раненых. Ему тут не было нужно ничего, разве что кувшин дорогого бессельского вина, чтобы скорее забыться ночью.

Ратибор сидел в стороне от костров, возле которого бесновались и пели пьяные песни кочевники. Луна плыла в вышине, ее нежный свет лился на холодные лица мертвых. То ли мерещилось это, то ли виделось на самом деле – Ратибор не мог разобрать. Но вставали перед глазами искаженные смертной мукой лица, облитые лунным серебром. Лица воинов, стариков и старух изрубленных безжалостно на закате.

Ратибор поднял кувшин с вином, потряс: плескалось на самом дне. Пьяно улыбнувшись, допил, отбросил пустой сосуд, завернулся в плащ и лег.

Прошло немного времени, за спиной послышались шаги. Ратибор повернулся, приподнялся на локте. Подошел Кучук. Остановился, покачиваясь на каблуках, похлопывал плетью по сапогу.

– Ты хорошо бился, чужеземец. Будь с нами, пока твой путь не уйдет в сторону.

– Спасибо, хан, – глухо проговорил Ратибор и лег, повернувшись к Кучуку спиной.

Тот постоял еще немного – царевич слышал, как стучит плеть по голенищу – затем ушел.

Всю ночь Ратибору снился один сон: он падал в черную бездну, онемевший, неспособный двинуть рукой. Ветер свистел в ушах.

Наутро двинулись на запад – в город, где Кучук рассчитывал продать рабов и товары. Шли по долине, мимо места вчерашней схватки, мимо белеющих в траве трупов, с которых кочевники содрали одежду. Стервятники, переваливаясь, ходили между телами.

Тысяча человек сгрудились перед огромной зловонной дырой в холме, плюющейся стрелами, воющей множеством голосов, то устрашающих, то страшащихся. Кучук вел свое воинство на приступ города земляных людей.

Бледные, выходящие из своих пещер лишь после заката, они были свирепы и вечно голодны. Те немногие, кому удалось бежать из их плена, рассказывали невероятные, жуткие истории о жизни подземных городов. О людоедских пиршествах, на которых поедались пленные мужчины, о детях рабынь, откармливаемых для вождей, о страшных каменных богах и несметных богатствах, добытых в недрах земли или в ночных набегах на поселения земных людей, о демонах, обитающих в глубоких ямах, питающихся теплыми внутренностями умерщвленных жертв, о бесконечных лабиринтах подземелий, освещенных гроздьями разноцветных гнилушек.

Удачные походы множили славу Кучука, искатели приключений, жаждущие богатств, стекались к нему со всех сторон. Царевич Ратибор – для хана безродный чужеземец – стал сотником, сидел на военных советах и пирах вторым по правую руку, следом за любимцем Кучука Чауром. Слева сидела красавица Бичике.

Кучук стегнул плетью по траве, как ножом срезал головку белого степного цветка. Обратив скуластое, застывшее маской лицо к Чауру и Ратибору, обронил небрежно:

– Начинайте.

Воины побежали к своим сотням. Зажглись смолистые факелы, стаи черных дымных змей взвились в небо. Сотня Чаура первой вошла в подземелье. Воины выстроились по шестеро в ряд – по ширине коридора. Каждая тройка несла деревянный щит, закрывавший людей от стрел людоедов. За щитами прятались лучники, метавшие горящие стрелы в воющую тьму.

Следом за сотней Чаура Ратибор вел колонну копейщиков. За ними шли 60 лучников, далее, предводительствуемые самим Кучуком, семь сотен разноплеменных, разноязыких, но объединенных жаждой богатства людей.

Наступающие продвигались вперед молча – все было непривычно в этом сражении: земляные люди – люди тьмы, сама тьма, полная неизвестных опасностей, гулкость и протяжность звуков, все было непривычно и страшно. Свистели стрелы, глухо били в щиты, иногда слышался вскрик раненого, металось пламя факелов, словно почуявшее опасность животное, стремящееся вырваться из каменной трубы.

А из подземелья, отступая вглубь перед вторгшейся силой, несся непрерывный вой. Временами казалось: там не люди, а гигантский волк, отползающий вглубь норы. Коридор кончился, и щитоносцы вступили в пещеру. Светящиеся пятна усеивали стены, но свет их был так слаб, что только намечал контуры предметов. Пещера была велика – сотни людей помещались в ней. Ни вглубь, ни ввысь свет факелов не достигал ее пределов.

Выходя из горла туннеля, сотня Чаура торопливо строилась рядами напротив волнующейся массы людоедов. Их вой становился громче и громче, голоса все выше и выше. Внезапно вой оборвался и земляные люди с ревом кинулись на кочевников. Лучники Чаура дали залп, выкосив передние ряды нападающих, но расстояние между врагами было столь невелико, что мало кто успел послать вторую стрелу.

Раскатом грома пронесся грохот и треск – копья, палицы, камни ухнули в деревянные щиты. Земляные люди карабкались друг другу на плечи, прыгали через головы щитоносцев, бились меж их рядов с лучниками.

Вот уже истаял один ряд, не стало второго, орда перемолола их, подмяла, растоптала.

Копейщики Ратибора почувствовали вскоре давление спин передней сотни. Щиты, сослужившие хорошую службу в коридоре, стали теперь почти бесполезны. И Кучук приказал Ратибору пропустить остатки авангарда сквозь ряды.

Лучники дали последний залп, остановив наступающих, копейщики раздвинулись, и воины Чаура, побросав щиты, побежали сквозь открывшиеся проходы. Впереди остались лишь шеренги, сдерживавшие людоедов, пока железный еж расправлял свои смертоносные колючки.

Земляные люди нахлынули волной и откатились. Накатились снова и опять были отброшены. Они попытались действовать по-старому, прыгал с плечей соплеменников через головы воинов передней шеренги, но натыкались на поднятые копья следующего ряда и гибли.

Сотня Ратибора развернулась полностью – пятью изогнутыми шеренгами по двадцать человек в каждой. Через головы копейщиков лучники, почти не целясь, обрушили ливень стрел на орду земляных людей.

Стрела ударила в щит Ратибора и упала, переломившись, к его ногам. Он окинул взглядом ряды своей сотни – они стояли незыблемо, непрестанно звенели тетивы луков, вразу уже приходилось растаскивать завалы из убитых, чтобы подобраться к кочевникам.

На миг перед мысленным взором Ратибора возник образ великана, с оскаленным в жуткой ухмылке черепом вместо головы. Сидя на корточках, он с усердием тер друг о друга два гигантских жернова. Жернова грохотали и выли, кричали предсмертными человеческими голосами. Кровь капала с них и между ног чудовища росла груда остывающих тел.

Свет факелов в руках воинов, столпившихся за спинами лучников, слабо и неровно освещали место сражения, выхватывая из тьмы то закованные в панцыри и кольчуги ряды копейщиков, то бледные оскаленные лица жителей подземного города. Земляные люди изменили тактику: пользуясь своим преимуществом – способностью видеть в темноте – они нападали молча, метали дротики, копья, камни. Прижимаясь к полу, прятались за трупами, и стрелы, летевшие из-за спин копейщиков, уже не так часто достигали цели. С беспокойством смотрел Ратибор, как то одну, то другую надламывавшуюся фигуру его воина поглощал мрак. Ряд смыкался, в него вставал новый боец из следующей шеренги, а пятая, последняя, быстро укорачивалась.

Вот их уже четыре, три. О чем думает Кучук?! Может быть он решил пожертвовать сотней?!

Кучук думал о свете. Сейчас он видел свою ошибку – нужно было больше света, нужно было разжечь в подземелье костры – иначе наступление станет невозможным, победа достанется слишком дорогой ценой или окажется недостижимой. За исключением воинов своего рода и таких чужаков, как Чаур и Ратибор, составлявших костяк его отряда, Кучуку не было жаль никого. Он готов был послать их всех на смерть, но не делал этого, понимая, что легкие победы и богатая добыча множат его славу, а слава множит ряды его воинства, его силу. Целую сотню отправил он наверх за топливом, а к Ратибору послал телохранителя с приказом: держаться, пока не будут разожжены костры. Приказ он подкрепил полусотней копейщиков, вооружив стольких бойцов, для скольких нашлось оружие и доспехи.

Царевич оглядел их – сброд – у половины нет щитов, у другой – лат. Но выиграть время они позволяли. Как-будто предвидя события, Ратибор заменил присланными Кучуком людьми первые две шеренги своих копейщиков. Надо дать им передышку, рассудил Ратибор, чтобы они могли дольше продержаться, когда людоеды покончат с первыми двумя рядами.

Только он успел перестроить свою сотню, как земляные люди бросились в новую атаку. В полутьме царевич не сразу разобрал, что творится впереди, он лишь почувствовал, ряды его воинов качнулись назад, заволновались. Протиснувшись в третий ряд, Ратибор понял – земляные люди придумали новую хитрость. Подвое подхватывали они тела убитых и кидались вперед, нанизывал их на острия копий, и наваливались сверху всей своей тяжестью. Соплеменники карабкались по их спинам, прыгали на копейщиков, падали, пронзенные воинами задних шеренг, но главного достигли – строй разрушался медленно, но верно. Бойцы первого ряда не успевали освободить копий, падали под ударами палиц, пронзенные дротиками, оглушенные камнями. Они бросали копья, рубились мечами. Шеренга таяла на глазах. Земляные люди подступили ко второй.

Ратибор тревожно оглянулся: ну, хан, где костры?! Если они не будут зажжены немедленно, то надо вводить в бой основные силы! Мы пришли нападать, а не защищаться! И опять его мысль только на короткий миг опередила события.

Два костра вспыхнули по краям передней шеренги копейщиков, осветив нападающих. С яростными воплями людоеды бросились к ним, чтобы разметать, затоптать огонь, но, не добежав, пали, пронзенные стрелами. Свист стрел заглушил все остальные звуки. Орда отхлынула, теряя десятки бойцов, земляные люди припадали к полу, прятались за убитыми. Не смея подняться под смертоносным ливнем, они выли в бессильной злобе.

Вспыхнули еще два костра, и вой неожиданно оборвался. Ратибор увидел, как масса укрытых шкурами спин зашевелилась, раздвигаясь в стороны, освобождая посредине широкий проход. Послышались тяжелые шаги, клацанье когтей о камень. И перед остолбеневшими от ужаса копейщиками возникло чудовище. В нем было не менее двух человеческих ростов в высоту и четырех в длину. Оно остановилось и зашипело по-змеиному.

Такой, какой Ратибор увидел гигантскую тварь в это мгновенье, она навсегда запечатлелась в его памяти. Огромная тупорылая морда, покрытая костяными бляшками, метровые челюсти с крючковатыми зубами. На затылке топорщился рыбьим плавником острый гребень. Закованная в роговой панцырь грудь, маленькие передние лапы со скрюченными пальцами, огромное лоснящееся брюхо, птичьи трехпалые ноги, толстое бревно хвоста.

Стрела царапнула по морде, не причинив чудищу вреда, копье отскочило от груди. Зверь наклонился, вытянув вперед оскаленную морду, задрал хвост и зашипел злобно.

– Цельтесь в глаза! Бейте по глазам! – закричал Ратибор лучникам.

Чудовище сделало прыжок, подмяло двух воинов и, повернувшись боком, ударило хвостом. Пятеро с переломанными костями опрокинулись на землю. Новый удар поверг еще троих. Копейщики в панике отступили.

Зверь глянул на них из-под роговых пластин, прикрывавших глаза, наступил на труп лапой, впившись зубами, дернул головой и, оторвав полтела, проглотил. Шагнув вперед, ткнулся мордой в острия копий, отпрянул, снова ударил хвостом, сметая людей. Воины передних рядов, бросал в панике оружие, врезались в задние, тесня их на лучников.

Ратибор, прижавшись к стене, стоял возле костра. Чудовище склонилось к земле, топорща драконий гребень. В полумраке мелькнули руки, ноги – вскинув рывком морду, зверь подбросил добычу вверх и перекусил пополам. Работая челюстями, тварь повернула голову и посмотрела Ратибору прямо в глаза. Куски окровавленного мяса и лохмотья одежды свисали меж зубов чудовища.

Пальцы Ратибора зашарили по груди, ища Келагаст, но везде натыкались на чешую кольчуги. Он готов уже был закричать, взывая о помощи, но внезапная мысль остановила его.

Выхватив у стоящих подле него воинов два факела, царевич метнулся к зверю и ткнул ими в сунувшуюся к нему морду. Хлестнул по черным дырам ноздрей. Чудище отпрянуло, выпрямилось во весь свой огромный рост, взвыло, запрокинув морду.

– Ослепите его! Бейте по глазам! – закричал царевич.

И тут же меткая стрела прилетела сзади и вонзилась монстру в правый глаз. Десятки стрел обрушились на него, впиваясь в лапы, брюхо, ломаясь о роговой панцырь. Две из них одновременно поразили левый глаз чудовища. Зверь ослеп.

Ратибор отпрыгнул назад, покатился по полу к стене и тут же следом услышал яростный удар хвоста: тело убитого шмякнулось о стену и упало на царевича. Жуткий вой наполнил пещеру.

Новый удар пришелся по стене. Он был так силен, что с потолка пещеры посыпались камни. Третий разметал костер: полетели в стороны горящие сучья, зверя обдало снопом искр, обсыпало углями. Он отпрянул от огня, развернулся и ринулся на земляных людей. С воплями разбегались они по углам, гибли, растоптанные чудовищем, давили друг друга в туннелях, ведущих в соседние залы подземного города.

Чья-то рука помогла Ратибору подняться. Рядом стоял Кучук. Его скуластое лицо было бесстрастно, только темные узкие глаза блестели в отсветах пламени.

– Нужно прикончить его, – сказал хан.

– Как?! – выкрикнул Ратибор, ища на полу свой меч.

– Когда он издохнет, я погоню вперед всех. Будем бить их, пока не опомнились.

– Кто же прикончит его? – с усмешкой спросил Ратибор.

– Я, ты, Чаур, мои самые отважные воины. Вот эти десятеро, – хан указал на толпившихся за его спиной людей.

– Ну что ж… – пробормотал Ратибор и, наклонившись, вырвал из руки убитого копье. – Покажи нам, как сделать это, хан, – сказал он ожесточенно.

Кучук взял копье и легкими кошачьими шагами пошел к чудовищу. Оно стояло посреди пещеры, ворочая головой из стороны в сторону и выло от боли. Маленькие передние лапки, судорожно подергиваясь, скребли пальцами грудь.

Кучук размахнулся и метнул копье. До половины оно вошло в мягкое серое брюхо. Зверь прянул в сторону, заметался по пещере, круша все на своем пути.

Кучук, Ратибор, Чаур и воины опрометью бросились к тоннелю, ведущему на поверхность. Заслышав топот ног, зверь ринулся вперед, но остановился, ощутив жар огня.

– Кидайте все! Все разом, неповоротливые псы! – завизжал Кучук, хватая за шиворот одного за другим перепуганных воинов и выталкивая их вперед.

Чудовище неуверенно шагнуло на голос, и в этот миг десяток копий пронзили его внутренности. Зверь зашатался и повалился на бок, гигантская лапа со скрюченными когтями в агонии замолотила по воздуху.

Новые и новые копья вонзались в огромное раздувающееся и опадающее брюхо.

Кучук подхватил с полу копье, приблизился бесшумно и вонзил его в глазницу зверя. Тварь, взревев, дернула головой, отшвырнув хана к стене, и замерла. Челюсти несколько раз сжались и, приоткрывшись, застыли. Узкий змеиный язык вывалился набок. Чудовище было мертво.

Хан поднялся держась за затылок, огляделся. Ни одного живого людоеда в пещере не было.

– Огня! – крикнул хан. – Огня! Чудище умерло! Мы пойдем вперед и возьмем сокровища этих земляных червей! Вы все станете богаты, как ханы!

Затрещали свежие сучья в старых кострах, загорелись новые. Пламя взметнулось под своды, осветив пещеру: два хода вели вглубь подземного города.

– Чар-яр! Чар-яр! – завизжал Кучук, саблей указывая путь своим воинам.

Предводительствуемая Чауром орда с ревом бросилась вперед. 20 воинов охраняли хана. Знаком он приказал Ратибору остаться с ним.

– Там справятся и без нас. Дух врага надломлен. Я не хочу случайной смерти. Мы пойдем сзади.

Он положил руку на плечо жены и сказал:

– Не воины – эта женщина первой поразила чудовище в глаз, когда ты подпалил ему морду.

Ратибор склонился в поклоне.

– Прими мою благодарность, ханум, я обязан тебе жизнью. Бичике смущенно улыбнулась.

– Ничего, у тебя будет случай вернуть долг, – сказал Кучук и махнул саблей.

– Пошли.

Окруженные стеной щитов, Кучук, Бичике и Ратибор двинулись вглубь подземного города.

Они миновали 20 небольших жилых пещер, наполненных зловонием, хламом и трупами. Множество узких ходов вело влево и вправо. Из их темных глубин доносились истошные женские вопли, детский плач, победные крики и смех нападающих. Там сражение уже закончилось, и воины Кучука брали свою законную добычу – трепещущие тела женщин племени земляных людей, рабынь – всех без разбору.

Мелькнула тень, свистнула сабля, воин охраны переступил через корчащееся тело с рассеченной спиной. Шедший сзади ударил раненого мечом в затылок.

Впереди открылся широкий коридор, подобный тому, что вел с поверхности в первую пещеру. Истыканные стрелами тела в шкурах указывали путь, которым шло воинство Кучука. Звон оружия, крики слышались впереди. Свистнула стрела, высекла искру из каменной стены. Охрана сжала кольцо вокруг хана, его жены и Ратибора.

Вскоре они вошли в огромный зал. Лес четырехгранных колонн заполнял его ближнюю часть, в дальней – открытой – шел бой.

Ощетинившись копьями, земляные люди отчаянно отбивались от наседавших кочевников. За их спинами пылали костры, огромные котлы стояли на огне. Множество фигур скакало вокруг них в диком танце. Хан и его свита застыли, пораженные открывшимся зрелищем.

Каменными топорами людоеды срубали макушки черепов лежавшим рядами возле костров связанным жертвам, рвали живой теплый мозг, пожирали его, стремясь насытиться перед неминуемой смертью. Другие крючьями доставали из кипящих котлов части тел, впивались зубами в мясо. Иные жертвы живьем сталкивали в огромный круглый колодец. Вой и шипение неслись из него. Можно было только гадать, какие ужасы скрыты в его глубине.

Людоедское пиршество продолжалось недолго. Пали под ударами воины подземного города, следом за ними обезумевшие пожиратели человечины. Хан и сопровождавшие его воины приблизились к краю колодца – смрад разложения ударил им в ноздри. Две пары узких глаз из-под костяных надбровий встретили их взгляды, злобно оскалились окровавленные морды.

Закрыв лицо рукой, отшатнулась Бичике, отошел от края, скривившись, хан, смертельно побледнел Ратибор.

– Опрокиньте в колодец котлы! Засыпьте чудовищ углями, горящими сучьями! Чтобы следа не осталось от этих исчадий ада!

Воины бросились исполнять волю хана. Уперевшись копьями в бока котлов, они сталкивали их вниз. Грохот, клубы пара, истошный визг ошпаренных чудовищ смешались под гулкими сводами.

Хан приблизился к краю: один зверь издыхал, второй метался, бил хвостом по стенам.

– Забросайте его огнем! – приказал Кучук, отходя от края зловонной ямы.

Пока воины добивали вторую тварь, Ратибор осмотрелся. Три хода вели из зала вглубь города. Простенки между ними были выложены человеческими черепами. Принц осторожно заглянул в средний туннель – все стены, насколько позволял разглядеть свет факела, тоже были выложены черепами. Ратибор содрогнулся. Веками здесь поедали себе подобных и выкладывали их черепами стены. Ряд за рядом, до высоты поднятой руки.

Послав вперед полусотню воинов, Кучук в сопровождении охраны вступил в коридор черепов. Колеблющиеся тени оживляли их застывшие оскалы, в глубине пустых глазниц мерещилось движение. Казалось, изнутри кто-то со злобной усмешкой наблюдает, выжидает момента, чтобы напасть.

Коридор вскоре кончился, и охрана уткнулась в стену спин молчаливо застывших кочевников. Растолкав их, Кучук, Бичике и Ратибор прошли вперед и замерли.

Длинный с низким сводом зал открылся их взорам. Все было черным в нем: ряды тонких завитых спиралью колонн у стен, пол, выложенный истертыми поколениями плитами, два гигантских идола, сидевших на тронах у дальней стены. У их подножия белым кругом черепов был очерчен широкий колодец. Для подземного города в этом зале было необыкновенно светло. Прозрачные трубы, свисавшие на цепях с потолка, бычьи пузыри, привязанные к колоннам, испускали голубоватый бледный свет.

Ратибор с любопытством подошел к ближайшему пузырю и брезгливо поморщился: светящиеся черви грудой лежали на дне, свивались в кольца, переплетались, непрерывно и отвратительно копошились.

Царевич посветил факелом за колонны – узкий проход шел вдоль стены.

«Келагаст, защити меня», – шепнул он и протиснулся меж колонн.

Подняв над головой факел, долго разглядывал покрывавшие стены барельефы. Они были выполнены искусно, мастерами, за плечами которых стояла многовековая культура. Значит, земляные люди не всегда пребывали в дикости и их народ знал свой расцвет? Но насколько страшным и чуждым было человеку все, запечатленное на этих стенах! Умерщвляемые и мертвецы – живые были лишь материалом, отображавшим убийства-смерть в сценах, выбитых на черном камне.

Ратибор выбрался в зал и увидел Кучука, стоящим на коленях перед идолами. Хан лихорадочно хватал и рассматривал насыпанные у подножия тронов камни.

Подойдя, Ратибор понял, что это самородное золото. Рядом в деревянных чашах мерцали драгоценные камни, найденные людоедами в недрах земли, украденные у людей. Все богатства они приносили в дар двум уродам: толстому мужчине с головой чудовища, которое земляные люди выпустили против воинов Кучука, и женщины с черепом вместо головы.

Идол-мужчина сидел, наклонившись вперед, уперев руки в бедра, вытаращенные глаза его глядели на людей, костяной гребень топорщился на затылке. Идол-женщина, напротив, откинулась в кресле, взгляд пустых глазниц был устремлен вдаль.

– Вот оно! – ликующе повторял Кучук, запуская пальцы в чаши с драгоценными камнями.

– Вот оно! – взревел он и воины ответили ему торжествующим громовым криком. Толпой подступили к богатствам, пожирая их взглядами, не смея коснуться их – по закону добычу делил хан.

Некоторое время царевич стоял, равнодушно взирая на происходящее, губы его брезгливо кривились – вот и с Кучука спала маска – в этих блестящих грудах ему видится райская жизнь, неземное блаженство, наслажденье, экстаз. Все это призраки! Призраки! Вещи не могут принести счастье, оно скрыто в самом человеке, в окружающих его людях. А для Кучука человеческая жизнь дешевле комариной.

Почти полгода провел царевич Ратибор с кочевниками Кучука. Он одичал, стал смугл, жилист и худ. Много злых дел было на его совести, но они не принесли долгожданной уверенности. Если прежде он твердо знал, что никогда не сможет снова занести над Млавой меч, то теперь он не знал ничего.

Царевич ощущал себя подвешенным посредине между добром и злом. И ровно половина пути осталась еще до царства Тьмы, до окаменения сердца, до избавления от Млавы. Иногда Ратибор задавал себе вопрос: чем же станет он сам, когда лишится способности чувствовать? Убьет демона и восполнит собой эту убыль в полчищах адских сил? Чем станет жить?

Зарубленные воины и старики, сломанные женские судьбы, проданные в рабство дети, слезы ограбленных, обреченных на нищету и смерть людей – все злодеяния отягощали его душу. Но и этого было мало, чтобы победить демона-убийцу.

Последнее время дела Кучука шли худо. Его били и гнали, и вот уже вторую неделю неутомимо преследовал его с большим отрядом Майбл-Лафар, по прозвищу «истребитель кочевников».

Усталые кони медленно шли в сторону гор. Ратибор, положив поводья на луку седла, отдавшись на волю своего скакуна, дремал.

Кучук возглавлял отряд. Рядом с ним ехала верная Бичике. Она держалась из последних сил, ее шатало в седле от усталости и непреодолимого желания спать. Хан оглянулся на воинов: они тащились вразброд, многие дремали, свесив голову на грудь. Предводитель кочевников толкнул в плечо жену, Бичике проснулась и виновато улыбнулась.

– Не могу больше.

– Сейчас сделаем привал. Кони устали сильнее людей. – Он помолчал, потом тихо добавил:

– Кажется, нам не уйти.

Женщина испуганно глянула на мужа.

– Нас убьют?

– Таких женщин не убивают. Их берут в наложницы.

– Я не смогу жить без тебя.

Кучук оставил ее последние слова без ответа.

В лощине меж двух холмов хан подал знак остановиться, спешился и помог сойти с коня жене. Без сил она повалилась на траву. Засыпая, прошептала:

– Не оставляй меня одну, возьми с собой. Там на священных полях мы будем снова счастливы.

Разостлав на траве чепраки, воины валились, как подрубленные, и засыпали. Вскоре бодрствовали лишь двое – Кучук и Ратибор.

Хан подошел к царевичу, застывшим мрачным взглядом посмотрел на него.

– Тебе пора уходить… Еще можно уйти.

– Уйдем все вместе. Кучук покачал головой.

– Нет… Нет сил у коней. Уйти можешь только ты – ты чужой.

«Взлелей в себе жестокость, убивай ради выгоды, по злобе…» – эхом зазвучал в голове Ратибора голос ведьмы и смолк, не закончив начатого.

– Я останусь, – сказал царевич.

– Как хочешь, – Кучук равнодушно отвернулся, пошел к жене, лег рядом.

Ратибору снился сон: он падал в пропасть, свистел ветер в ушах. Мучительный, однообразный, долгий сон. Потом ему привиделось лицо безмятежно спящей Бичике: бисеринки пота блестели на нем. На смену женскому явилось мужское – хмурое лицо Кучука. Над грудью женщины повис нож. Раздались крики, утонули во вспышках зеленого пламени. /

Открыв глаза, Ратибор почувствовал – что-то изменилось. Нащупав рукоять меча, рывком сел. Мертвые тела лежали вокруг, меж них бродили воины Майбла-Лафара в черных кольчугах, с круглыми щитами. Один прошел совсем рядом, взглянул на Ратибора и пошел дальше. Меч его был окровавлен.

«Зачем? Все бы разом», – подумал тоскливо царевич, встал и пошел, невидимый, разыскивать своего коня.

Мимо пронесли надетую на копье голову Кучука. Ратибор остановился, поискал глазами Бичике. Она лежала на чепраке там же, где он видел ее еще живой – спящей. Лицо женщины было безмятежно, из левой груди торчала рукоять кинжала.

Ратибор понял: Кучук убил ее во сне, избавив от земных страданий. Теперь их души уже вновь соединились в ином мире. А его душа будет еще долго скитаться по земле, гонимая беспощадным демоном, любовь к которому он так и не смог одолеть до конца.

Близился полуночный час. Огромная ярко-желтая, дикая луна глядела на черный лес и серебристую реку внизу. Заухал вдали филин, предупреждая неведомо кого и о чем. Чуть погодя что-то пронеслось низко над макушками деревьев и черным пятном опустилось у обрывистого берега.

Упал черный плащ, и луна осветила плешивую лесную ведьму. Оглянувшись по сторонам, она направилась к вековому дубу, росшему на самом краю обрыва. Встав подле него, колдунья свистнула. Звук разнесся далеко в мертвой тишине ночи. Не успел он стихнуть, как в чаще послышался треск: большой сильный зверь ломился сквозь нее, не разбирая дороги. Все ближе и ближе, и вот к дубу выбежал огромный черный вепрь с огненно-красными глазами.

– Копай! – приказала ведьма. И кабан принялся быстро рыть землю между двумя толстенными корнями. Вскоре он слился с темной землей, и только сопенье выдавало его присутствие. Некоторое время спустя вепрь вытолкнул из ямы большой медный котел. Сделав свое дело, он хрюкнул и исчез в лесу.

Старая колдунья свистнула дважды, еле слышно зашелестели крылья, быстрые тени замелькали возле дуба, раздался легкий стук, частый, как дождь. То летучие мыши носили хворост для костра.

– Хватит! – крикнула ведьма и махнула рукой, отпуская мышей, и они мгновенно исчезли. Старуха ударила копытом в землю, и из нее вылезли три рогатки: металл заскрежетал о металл, и подпертый под бока котел, повис над землей. Ведьма подгребла под него хворост и свистнула три раза. Тяжело захлопали крылья, и явились четыре совы, несущие в когтях ведра с водой. Поставив их наземь, птицы улетели.

Не спеша ведьма отвязала от пояса большой кожаный мешок, размотала перетягивавшую горловину веревку и высыпала содержимое в котел. Туда же она опрокинула и ведра с водой.

Затем, набросив на плечи плащ, старуха устроилась меж дубовых корней и стала ждать. Ровно в полночь под котлом вспыхнет огонь, тогда она начнет свое полнолунное колдовство. На этот раз придется ждать дольше обычного, слишком рано она прилетела.

Ведьма прислонилась затылком к стволу, в лунном свете ее глаза вспыхнули, как два желтых огня. Старуха думала: что-то было не так. Не так, как всегда. Кто-то неведомый направил ее сюда раньше времени – она ощущала чужую волю, сильную и холодную волю.

– Что-то сегодня будет, – прошептала ведьма. – Какое-то черное дело. Это – знак. Иначе, зачем гнать меня раньше сроку?..

Но вот время приспело. Сам собой разгорелся огонь под котлом, потом в нем забулькало варево, разнося вокруг дурманящий запах. Колдунья поднялась, отцепила от пояса маленький мешочек и опорожнила его в котел.

Бледно-голубое сиянье поднялось над ним, озарило лицо ведьмы, сделав его еще ужасней. Курчавая шерсть на ее голове распрямилась и встала дыбом, безумный взор впился в пузырящуюся массу, рот оскалился, когти вцепились в раскаленный край котла, скребли медь.

Что она – дьявольское отродье – видела в своем адском котле, ведомо ей одной. В какой-то миг ведьма, содрогнувшись, вскрикнула басом: «гха!» и вновь застыла, но уже ненадолго. Сияние быстро начало гаснуть.

При последних его отблесках на поляну вступила Млава. Она шла, склонившись к земле, словно разыскивая утерянную вещь.

– Не ищи, его не было здесь, – сказала лесная ведьма. – Ты призвана… – Она хотела назвать страшное имя, но не смогла, невидимые руки сдавили ей горло. – Ты призвана… Вот!

Ведьма толкнула копытом котел в бок, и он опрокинулся наземь. Варево, густое, как болотная жижа, разлилось по траве.

Млава безучастно наблюдала за ведьмой – она думала только о Ратиборе, стремилась к нему, но сейчас что-то удерживало ее на этой поляне, и она не могла уйти.

Колдунья порылась веткой в жиже, нашла что-то, подцепила и подняла в воздух. В лунном свете заблестел маленький серебряный полумесяц на тонкой цепочке.

– Возьми. Это тебе. В полнолуние он даст силу летать. В другую пору, будь день или ночь, предупредит об опасности. Суженый твой уже не тот: и жесток, и хитер, и камень мой с ним. Надо вас подравнять.

Ведьма надела колдовской амулет Млаве на шею, и та вновь стала беспокойно оглядываться.

– Погоди! Еще немного и сможешь уйти. Мне велено сказать тебе кое-что… Где, когда и как… – Старая яга склонилась к уху Млавы и зашептала. Та, выслушав покорно, тут же пошла прочь – никакие силы больше не удерживали ее на поляне. Пошла прямо к обрыву. На краю Млава остановилась на миг, легко взлетела в воздух и растворилась во тьме. Полная луна сияла на безоблачном небе.

Колдунья вздохнула.

– Вот так-то, царевич. Было время да все почти что вышло. Не обессудь.

Туман окутал деревья, утопил кусты, поглотил все звуки. Хоть рассвело уже давно, солнце никак не могло пробиться сквозь сырую белесую муть, пронизать ее лучами до самого дна и развеять. Лес стоял оцепенелый и недоброжелательный: ему не по нраву были этот душный туман и шедшая по дороге женщина. Она не скулила, не выла, как звери, страдала безмолвно, как делают это деревья, но мука ее была так сильна, что они переживали ее, словно собственную – мучились вместе с нею. И еще, всем своим неразумным существом лес чувствовал – с этой женщиной связаны боль, кровь, смерть – и прошлые, и будущие. Бездну времени рос он в этих краях, бездну времени жили в нем и пожирали друг друга разные твари, и лес научился предвидеть, где, когда и чьи сойдутся пути. Невидимые нити натягивались между зверями и лопались, обрывая жизни одних и продлевая жизни других. Сейчас лес чувствовал – нить натягивается все туже и туже, но не мог понять, на каком конце ее жертва, а на каком охотник…

Ветви почти смыкались над узкой сумрачной дорогой, по которой брела Млава. Видимая ей одной цепочка конских следов светящимися пятнами выплывала из тумана. Непривычное чувство – щемящая тоска – наполняло огненное сердце женщины-демона. Старуха-ведьма раскрыла ей тайну, и Млава знала теперь свою судьбу. Знала даже, где, когда и как встретится с Ратибором. Предвкушая долгожданную встречу, она радовалась, но тут же начинала печалиться, вспоминая об остальном. Ратибор будет ее последней колдовской любовью, которая навсегда сохранится в сердце, но ему нет места в ее смертной жизни. И чем вообще будет наполнена она? Одарит ли чем-нибудь, что возместит великую утрату? Или Млава обречена лишь на мучительные воспоминанья?..

Туманный разум ее не мог примирить прошлое и будущее, уставая, сдавался. И тогда чувства брали свое: уводили в привычный мир любовных видений. В нем Млава настигала Ратибора и возвращалась с ним в свой терем. Вся остальная жизнь их была одна безумная страсть и трепетная любовь.

Иногда ее посещало странное для демона желание – иметь детей. Милые забавные зверушки – их она впервые увидела во время странствий. Детей любили и ласкали, они являлись на свет как плоды любви – для Млавы это было совершенно ново.

Внезапно полумесяц на груди ощутимо потяжелел и разогрелся, предупреждая об опасности. Млава остановилась. Неясный шум послышался справа, затем впереди, шагах в двадцати, почти бесшумно гуськом протрусило через дорогу стадо диких свиней. Млава удивилась: разве это опасность? Звери, гады и птицы обходят демонов стороной.

Стадо скрылось в лесу, но полумесяц не стал ни легче, ни холоднее. Постояв в раздумье еще немного, Млава пошла вперед: любовная тоска смыла все страхи.

Дорога спустилась в широкий овраг, заросший елями, березами, ольхой, и вывели Млаву на поляну. Здесь дорога раздваивалась. Следы Ратиборова коня сворачивали влево. Полумесяц стал еще тяжелее и горячее.

«Опасность где-то рядом!» – поняла Млава и остановилась вновь. Она не знала, что ей делать. Вот если бы это оказалось как-то связано с любовью, она сообразила бы, как поступить. О любви Млаве было известно все.

Женщина-демон подошла к большому старому пню, венчавшему мысок леса, разделявший дорогу надвое, села на него и стала ждать, когда нужная мысль придет к ней.

Уже много раз во время странствий случалось так: мгновенье назад в голове было пусто, а в следующее Млава знала уже, как поступить. И всегда подсказка оказывалась верной. Млава не задумывалась, кто помогает ей – это неважно – важно лишь одно: помощь неведомого существа приближала ее к Ратибору.

Вот и сейчас Млава просидела совсем недолго – только успела чуть-чуть, скинув башмаки, охладить усталые ступни в росе. Р-раз! И она уже знала, как вести себя дальше. Не раздумывая, Млава разделась догола, связала в узелок вещи и пошла вперед…

Четверо нанятых Ратибором бродяг засели шагах в ста от развилки – там, где дорогу перегораживала сваленная бурей сосна. Они прятались в густом кустарнике по двое с каждой стороны.

Светловолосый, с буйной бородой вестфольдинг – в обшитой железными полосами шапке и провонявшем рыбой, смолой и потом кафтане; смуглый, черноволосый франк – в кольчужной рубахе и высоких желтых сапогах – лежали слева. Один почесывал веточкой подбородок, скрытый под густыми волосами, другой покусывал хрусткий стебелек.

Мысли их были просты: если женщина будет красива, они сначала изнасилуют ее и потом только убьют. Если удастся, после того, как с ними расплатятся, они убьют двух суннухов, затаившихся по другую сторону дороги и заберут себе их деньги. На этом общие мысли кончались и далее каждый думал уже только о собственной выгоде. Вестфольдинг надеялся заколоть напарника и стать хозяином всего золота; о том же мечтал и франк.

Суннухи с плоскими бесстрастными лицами, узкими раскосыми глазами, оба в остроконечных шапках, одинаковых кожаных безрукавках, черных штанах и низких сапожках думали только о деньгах. Они догадывались, что просто так не удастся унести заработанное золото и готовы были биться за него насмерть.

Шло время. Холодная сырость обернулась теплым паром. Пар улетучился, высохла трава, кругом шла обычная лесная жизнь. Млава была уже совсем близко.

И вот наемники увидели ее. Вестфольдинг и франк сели, вынули из ножен мечи и положили их рядом на землю, суннухи взялись за луки. Фигурка приближалась, вырастая… и убийцы изумленно вытаращили глаза: женщина шла голой! Солнце обливало золотом ее совершенное тело – такое, какого никто из них не видел ни в жизни, ни на рисунке, ни изваянное в камне. Лишь у франка мелькнуло смутное воспоминание о беломраморных статуях богинь в далеких римских виллах.

Вестфольдинг, как медведь, с треском ринулся сквозь кусты, чтобы первым овладеть красавицей. Франк, замешкавшись на мгновенье, бросился следом.

Подскочив к Млаве, они одновременно схватили ее за руки и принялись дергать из стороны в сторону. Ни тот, ни другой не хотел уступать – посыпались брань, угрозы.

Вскоре они уже катались, сцепившись, по земле, и каждый думал одно: нож, нож, нож! Но оружия при них не было – его наемники оставили в кустах.

Млава стояла над ними и смотрела, как дерутся мужчины. Ее взгляд был холодно-пуст, безучастен. Так демон-убийца смотрел на всех, к кому его огненное сердце было равнодушно. Млава знала, что они скоро умрут и знала, как. Дар предвиденья ближайшего будущего открыл ей: смерть этих жаждущих ее тела мужчин скрывается рядом, в кустах справа от дороги. Она оторвала от них взгляд и устремила его вперед.

Кусты бесшумно качнулись и на дороге встали два желтолицых узкоглазых воина с луками в руках. Их глаза-щелочки остановились первым делом на хрипящих и вскрикивающих в дорожной пыли напарниках, затем поднялись на Млаву. Ее красота не слишком тронула их расчетливые сердца: женщина есть женщина – раба и подстилка мужчины. Ее удел рожать воинов и услаждать их во время отдыха. Но такую красивую женщину, мгновенно прикинули они, можно выгодно продать. За живую заплатят гораздо больше, чем обещал тощий чужестранец-росс.

Тихо пропели стрелы и успокоили навеки дерущихся.

Млава не сделала ни одного движенья – она ждала. Суннухи приблизились, и их глаза встретились с глазами демона. Щелочки еще больше сузились, губы растянулись в хищных улыбках. Потом улыбки пропали, и мужчины порывисто повернулись друг к другу пальцы их поползли к рукоятям кинжалов. Так стояли они, сцепив взгляды, пока не приняли разумное решенье. Подхватив Млаву под руки, суннухи повлекли ее в лес…

Ратибор выехал на развилку около полудня. Сделав большой круг, царевич вернулся узнать, удалась ли его затея.

То и дело натягивал он поводья, останавливал коня, прислушивался. Мирно шумела листва, перекликались в чаще ветвей птицы. Когда стихал ветер, в тенистой тишине начинали пищать комары. Стоял июнь – самое раздолье для кровопийц.

Коню передалось настроение хозяина – он шел осторожно, неслышно ставя ноги, пугливо прядал ушами. Только трава шуршала под копытами и изредка звякала сбруя, терлись о седло и бока скакуна щит, меч и сумы с одеждой и едой.

Еще издали заметил он за лежащим поперек дороги стволом тела. Сердце затрепетало. Конь переступил через ствол и встал. Муравьи деловито ползли по белокурой бороде вестфольдинга прямо в искаженный предсмертной судорогой приоткрытый рот. На щеке франка сидела большая, отсвечивающая тусклой синевой муха. Оба были побиты стрелами. Только они двое. Ни суннухов, ни Млавы не было. Ратибор задрожал – страх на мгновенье захлестнул его необоримой волной – он ждал: сейчас из леса выступит дьяволица, и ему конец. Стиснув до боли кулаки, царевич овладел собой: не может она быть здесь, ей до вечера не пройти круг, по которому он прогнал коня. Не может! Когда она появится тут вновь, он будет далеко-о, очень далеко.

Ратибор привычно достал из-под рубахи Келагаст – камень налился кровавым цветом. Слишком близок он к проклятой ведьме.

– Не может она! – выкрикнул шепотом Ратибор и тронул коня вперед. Внимательно оглядывая придорожные кусты, он искал какие-нибудь следы. Царевич понял уже – Млава стравила бродяг, и суннухи прикончили вестфольдинга и франка. Но где же они сами?..

«Ага! Свежеизломанные ветви…» – Ратибор спешился и вошел в кустарник. След привел его на то место, где лежали в засаде двое убитых. Оружие их блестело в траве.

Вернувшись на дорогу, Ратибор пошел дальше, ведя в поводу коня. Он сделал не более тридцати шагов, как услышал справа фальшивый крик совы и следом за ним взрыв смеха. Обломанные ветви и надорванные листья указали ему путь. Бесшумно прокрался царевич через кусты и встал у их края – впереди за елями на прогалине он увидел суннуха. Не сразу Ратибор разглядел за еловыми лапами второго. Тот сидел на толстой дубовой ветке и размахивал белым лоскутом. Товарищ стрелял в лоскут из лука. Оба дико хохотали после каждого промаха. Дико!

«Они сошли с ума! Млава свела их с ума!» – понял вдруг Ратибор и пошатнулся, деревья закачались у него перед глазами.

Суннух на дубу заухал филином. На очередном «угу!» крик его, как обрезало. Ратибор отвлеченный своими мыслями, пропустил миг, когда он падал с дерева. Глухой, тяжелый шлепок, и тело застыло со стрелой в глазу и белой тряпкой в торчащей кверху скрюченной руке. Убивший соплеменника суннух безумно хохотал – он подстрелил филина, больше тот не станет ухать на него.

Трупы на дороге, сумасшедшие суннухи, обрывок ткани связались воедино в голове Ратибора, и он понял, какая драма разыгралась здесь. Засада не удалась – смерть по-прежнему шла по его следу.

После первой неудачи царевич не сдался – он организовал еще четыре засады. Вторую Млава миновала точь в точь, как и первую, с той разницей, что на этот раз оставила за собой шесть мертвецов и четырех идиотов. От третьей шайки, подкарауливавшей ее ночью, она просто улетела – было полнолуние. Для четвертой засады Ратибор нашел одного человека – такого стяжателя и кровожадного безумца, что никакие чары не смогли бы околдовать его. Но и ему не удалось остановить Млаву. К нему подбежал медвежонок, и убийца, не задумываясь, прикончил его. За что был растерзан родителями малыша.

Для последней засады Ратибор подобрал суннухов-лучников. Наученные царевичем, они не пытались приблизиться к Млаве. Подпустив ее поближе, суннухи спустили тетивы. Силуэт женщины-демона странно размылся, заколебался, и стрелы пронзили ее, как воздух. Второй залп дал тот же результат. После третьего суннухи вскочили на коней – слишком близко подошла к ним Млава – и умчались прочь.

Демон был непобедим. Оставалась любовь.

Скитаясь в поисках ее, царевич добрался до самого северного края земли.

Черный замок на опушке последнего леса, словно пограничный столб, отделял места, где жили люди, от тундры.

А у дальнего горизонта переливалось прозрачное серебристое сияние – то вечные льды, сковывающие море и землю, сверкали в лучах дневного и ночного светил.

Князь Регволд – хозяин замка – принял Ратибора радушно и без лишних расспросов. Он был вдовцом. Умершая жена оставила ему четверых детей: трех сыновей и дочь – красавицу Рогнеду. Девушке исполнилось 15, и ее глаза и сердце тосковали по красоте и любви. Она печально вздыхала, глядя на тихие пустынные просторы, серебристые переливы льдов у горизонта и спокойных, таких спокойных людей, окружавших ее. Изведав человеческих бурь, они бежали сюда – на самый край земли, чтобы обрести покой. Рогнеда, напротив, жаждала этих бурь, потому что пришло ее время жить и любить.

Видя тоску дочери, старый князь думал о том, что у Рогнеды нет мужа, и нет вокруг никого, кто был бы достоин им стать. А холодную постель он знал хорошо и знал, как в ней застывают самые горячие мысли. И поэтому вдвойне радовался появлению Ратибора.

Чудо случилось просто. Царевич был измучен и одинок, Рогнеда одинока и полна сил, и между ними возникло чувство, которое Ратибор искал по всему свету. Оно вспыхнуло, как пожар, прекрасное, испепеляющее, стремительное, отсчитывающее время мгновеньями – скорее, скорее – его торопила большая любовь и… Млава.

На этот раз она как-будто не спешила – камень краснел так медленно, что его цвет не менялся по многу дней. Иногда у царевича появлялась надежда: быть может демон отступился, устав гоняться за ним по всему свету, и ему, Ратибору, удастся наконец обрести покой и счастье.

Но нет! Проходили дни, и камень становился чуть ярче, почти незаметно созревал, наливаясь кровавым огнем. И Ратибор понимал, что надежды его тщетны, Млава все ближе и ближе, а цепочка следов, которую ни днем, ни ночью не теряют ее глаза, все короче и короче.

Все же в этот последний раз она отстала на целых два месяца.

Когда Келагаст почти утратил свою естественную безопасную зелень, Ратибор поведал обо всем возлюбленной.

Слезы Рогнеды были недолгими, а упреки не слишком злыми – она быстро поняла, что даже любовь не в силах вернуть ему сломленные демоном мужество и волю к победе. Но и расстаться со своим счастьем без борьбы она не собиралась. Рогнеда свято верила, что если не его, так ее любовь сможет победить проклятое колдовство, разрушить роковое заклятье. Да и так ли оно непоколебимо? Так ли неумолимо? Не солгала ли старая ведьма? Вот что надо узнать прежде всего! И Рогнеда знала – где!

В Лабиринте судьбы, путь к которому ей укажут местные шаманы. По воле богов тот, кто достигал его конца и, не струсив и не заблудившись, представал перед Волшебным Зеркалом Жизни, видел собственное будущее, ясное и неизбежное, как утренний восход солнца.

Может быть зеркало поможет Ратибору обрести прежнюю силу духа или опровергнет предсказание лесной ведьмы, и он останется жив? А если нет, поклялась себе Рогнеда, она сама убьет демона.

Глухой черный бор, залитый сырым утренним туманом, кончился, и Млава вышла на край огромного поля, заросшего буйным разнотравьем. Вдали на высоком скалистом холме стоял замок. Серые зубчатые стены и башни окружали остроконечные черные крыши в центре. Дорога, на которой оставил свои видимые только женщине-демону следы царевич Ратибор и по которой она шла четвертый день, вела в сторону холма.

Млава долго глядела на замок, пытаясь угадать, что ждет ее за этими стенами, раздумывая, не свернуть ли в сторону. Но голод и усталость лишили ее решимости. Гадать было не над чем: она знала – будет так, как всегда. Вцепятся крючьями алчные взгляды, вскипит клокочущей пеной желание, грубые руки станут мять ее тело… и спадут, безумием и смертью лишенные силы и воли. Она вновь обретет свободу, пройдет равнодушно мимо насильников и продолжит свой путь к Ратибору.

Сколько раз уже повторялось это с тех пор, как Млава покинула свой терем! Если бы могла, она всегда обходила бы людей стороной, но ей нужны были пища и одежда, в студеную и дождливую пору – кров и тепло очага. Нужда гнала ее к людям.

Закутав лицо платком, не поднимая глаз, она просила подаяние, стучалась вечерами в чьи-то двери. Нет-нет да какие-нибудь любопытные глаза заглядывали ей в лицо и снова… все повторялось снова.

Страшна была Млава в своем равнодушии и своей любви. Как спущенная с тетивы стрела смерти одно за другим безжалостно пронзала она сердца. Смерть многократным эхом отзывалась за ее спиной. Ничто не могло остановить демона, ни один мужчина не в силах был внушить ей прекрасное волнение любви, одарить ее наслаждением страсти. Никто, кроме Ратибора.

Как необычна была любовь к нему! Так длинна и мучительна. Млава не подозревала, что чувство к мужчине может приносить что-либо еще, помимо радости и наслажденья. Может быть такова человеческая любовь? А может быть… уже началось ЭТО?.. Ее превращение из бессмертного демона в смертную женщину? Но муки?! Зачем эти нескончаемые муки?!.. Кара за роковую оплошность? Или что-то еще?..

Млава закрыла глаза, губы ее задвигались, творя заклинанье, и через миг она увидела Ратибора.

Выжженная солнцем равнина, безотрадная, знойная земля. Над черно-серыми буграми, дрожа, проплывали миражи. Черные птицы парили высоко в небе. Ратибор, запрокинув голову, смотрел воспаленными глазами на них-на медленное круженье предвестников смерти. Песок хрустел под копытами коня, щелкали камни, высохшие русла пересекали путь. Не было ни воды, ни пищи. Конь тянулся, трогал губами, но не мог есть жесткую колючую траву, столь редкую, что она не способна была прикрыть наготу земли. Не было спасения от палящего зноя. Все застыло в неподвижности, как в чреве огромной раскаленной печи.

– Ветра! Ветра! – молил Ратибор.

И ветер пришел, поднял мелкую невесомую пыль, забил ею легкие. Нечем стало дышать. Рвущий грудь кашель терзал царевича, конь его стал…

Млава открыла глаза. Невидяще глядели они на мир.

«Если он погибнет сейчас, я буду свободна, – подумалось ей вдруг. – Снова смогу любить радостно и легко. ДОЛГО! Только не надо торопиться. Что только еще не встретится на его пути».

Но лишь успела она подумать так, как любовь захлестнула ее: безрассудней безумия, сильнее отчаянья, страшнее ужаса.

– Нет! Нет! – судорожно выдохнула Млава и закрыла глаза…Конь ускорил шаг, побежал из последних сил, заржал.

Впереди неожиданное и долгожданное открылось озеро – голубело в кайме камышовых зарослей. Над водой низко кружили чайки…

«Вот он и снова спасся», – с облегчением подумала Млава, возвращаясь из дали, в которую убегал от нее суженный. Вздрогнула, почувствовав укус комара в щеку. Прибив кровопийцу, открыла глаза: поле… дорога… замок… Все же надо свернуть, еще есть силы потерпеть немного, а там она непременно набредет на какую-нибудь деревню, где ее накормят и приютят на ночь. Придется только немного передохнуть: усталые, стертые ноги отказываются идти.

Млава прошла немного вперед, выбрав удобное место, села у края дороги, сняла башмаки и опустила ступни в росистую холодную траву. Она купала их в ласковой зеленой волне, нежила измученные пальцы: омывая покрасневшую кожу, серебристые капли остужали ее, унося боль и усталость.

Так просидела она до тех пор, пока не услышала топот копыт. Несколько верховых быстро приближались по дороге со стороны леса. Схватив башмаки, Млава ящерицей скользнула в травяные заросли и затаилась.

Топот копыт стал громче, послышались лай собак, голоса людей. Сейчас, думала Млава, всадники минуют ее, она покинет свое убежище и пойдет напрямик через поле.

Но вышло иначе. Ее учуяли собаки. Немного времени понадобилось им, чтобы разыскать укрывшуюся в гуще трав Млаву. Не трогая ее, они стали рядом и принялись яростно облаивать, призывая людей.

Всадники, проскакавшие уже вперед, осадили лошадей и вернулись назад. Зашуршала трава. Млава торопливо накинула платок, повязала его и надвинула на лицо – превратилась в нищенку-оборванку.

Две пары передних конских ног застыли перед ней, послышался повелительный окрик:

– Выходи!

Млава поднялась с земли и покорно пошла к дороге. Там, низко склонив голову, держа в руках башмаки, встала перед конем в дорогой сбруе. Запыленный сапог со шпорой оказался прямо перед ее лицом.

– Кто ты? Почему прячешься? – раздались сверху вопросы.

– Одинокая женщина, господин, – ответила Млава тихим, испуганным голосом, каким и должна была отвечать нищенка. – Без крова, без семьи. Всех унесла война. Брожу по дорогам, прошу милостыню у добрых людей. Я испугалась, что это разбойники или другие злые люди и спряталась.

Владелец шпор молчал. Млава чувствовала его холодный подозрительный взгляд, упершийся ей в темя.

Псы, подбежав к хозяину, принялись кружить возле коня, азартно облаивать Млаву.

Конь нервно прянул назад, ударил сердито копытом. Мелкий камешек выщелкнулся из-под него и чуть не угодил Млаве в лицо. Отшатнувшись, она откинула голову и… встретила взгляд сидевшего на коне мужчины.

Миг и все изменилось. Взметнулись растерянно ресницы, изумление и испуг водоворотом хлынули в черные глаза, свели к переносице густые брови, натянули струной крылья тонкого носа. Рот приоткрылся в судорожном вздохе, застрявшем в груди. Колдовские чары Млавы начали свое смертоносное дело.

Загустели запахи умытых росой трав и цветов, поплыли серебристым облаком к рыцарю, напитываясь благостным парным духом земли. Нежней и звонче запели птахи, зажужжали пчелы, застрекотали кузнечики.

Рыцарь медленно поднял руку и отер со лба выступивший внезапно холодный пот. В своем движении рука задела мягкое белое перо, украшавшее черный берет, и перо затрепетало, как затравленная дичь.

Млава резко опустила голову, устремив взгляд на свои стертые, грязные пальцы ног с некрасиво отросшими ногтями. А серебристое облако растекалось невидимым туманом, окутывая людей и животных. Следом за господином замерли, онемев слуги, настороженно замолкли, почуяв что-то собаки, застыли напряженно кони. Повисла тишина.

Вокруг жила привычным распорядком солнечного утра летнего природа. Порхали беззаботно бабочки, пятная небо разными цветами, сосредоточенно и обстоятельно трудились на соцветьях мохнатые шмели, пузатые блестящие жуки. Храм утренней росы, храм чистой истины извечной окружал людей, но был невидим им. Их взгляды приковало существо с укутанным в платок лицом, в грязнющем драном платье. Один увидел в ней любовь, другие же еще не распознали толком ничего, лишь ощутили необыкновенность.

Молчанье, долгое в словах, продлилось миг. И рыцарь соскочил с коня. Встав перед Млавой, вновь спросил:

– КТО ТЫ?!

Спросил совсем иначе: не как повелитель, как голос раненого сердца.

Млава вздохнула. На единый миг ее глаза на рыцаря взглянули. Опалили. И скрылись за густой каймой ресниц.

– Бедная, одинокая женщина, сэр рыцарь, – ответила Млава. – Враги уничтожили мой род, сожгли мой замок, захватили земли. Мне одной удалось спастись. Иду теперь, куда глаза глядят, подальше от своих владений, где нынче мне грозит одна лишь смерть.

– Где это было, леди? – тихо спросил рыцарь.

– Далеко. В Дангорском герцогстве, на востоке, в приграничье с землями славян.

– Все, чем владею я, рыцарь Мензибир, к услугам вашим, прекраснейшая леди…

– Млава.

– Леди Млава.

– Благодарю, сэр рыцарь Мензибир.

Млава обошла две просторных, красиво убранных комнаты, до дверей которых ее проводил хозяин замка. С первого взгляда она поняла – Млава ощущала – человеческие чувства уже сколько времени не согревали этих стен. Безупречный порядок, наведенный чужой рукой, не мог скрыть этого от нее. Прикасаясь к вещам, женщина-демон пробуждала их воспоминанья о неизвестной хозяйке. Они отзывались грустными вздохами, картинами светлой любви и отчаянья невозвратной утраты. Как домашние животные вещи стосковались по ласке, забытые и ненужные тянулись к теплым млавиным пальцам.

Обойдя покои, Млава вернулась в первую комнату и села в высокое кресло, стоящее подле огромного камина. Босые ступни нащупали мягкую подушечку и удобно устроились на ней. Прошлое и будущее открылось Млаве во всей своей ясности и неизбежности. Рыцарь Мензибир был вдовцом. Молодая супруга покинула его, не оставив в утешение наследников. Одиночество и молодость терзали его жаждой любви, которую он никак не мог повстречать. И вдруг явилась она – Млава. Их взгляды скрестились. Теперь ни-че-го не изменишь, все пойдет по извечному кругу. Внушенная ею любовь толкнет рыцаря на безумства, трепет и обожание быстро сменит животная страсть, Мензибир овладеет ею и погибнет.

Хотя Млава быстро забывала все, что происходило с ней, память о встрече с Черным бароном из приморского замка была свежа.

Взять ее силой для него не составляло труда, но барон желал иного – покорности. Пусть покорится и, как раба, придет и ляжет в его постель. Или умрет.

Он заточил ее в сырой и глубокий колодец-темницу, из которого был только один путь – в его наложницы. А Ратибор скакал быстро, быстро, все дальше и дальше.

Волчицей кружила Млава вдоль сырых осклизлых стен. Как далеко! Как далеко он! Скоро достигнет предела, когда она уже не сможет видеть его, потеряет след! Она должна скорее выбраться отсюда! Скорее! Немедленно!

Но новая преграда встала на ее пути. Млава могла уступить Черному барону и вскоре была бы свободна. Но что-то упорно удерживало ее от этого шага. Что-то могучее, неодолимое, бороться с чем она была бессильна. Барон был отвратителен ей, мерзок, как червивая мертвечина.

На вторую ночь Млава была на грани безумия. Образ Ратибора являлся смутно-прозрачным, бесплотным. Еще немного и вместо него станет являться только черная пустота.

Млава застонала, отчаянье рвало ей грудь. О если бы она могла вонзить ногти в камень и разорвать эти стены, преграждающие путь к Ратибору! Прогрызть, сжечь ненавистные камни, понестись птицей за ним вслед!..

Все застила вдруг пелена огня. Исчезла женщина, остался корчащийся в ярости и муке демон. Пылающая лава побежала в жилах. Слепо ударила в ноги, в голову, и рванулась к рукам. Пальцы заходили ходуном, быстро стали расти ногти, превращаясь в острые когти. Черные вначале, они постепенно наливались красным светом раскаленного металла.

Млава развела руки в стороны, согнула в локтях и что было сил вонзила когти в стену. Они вошли в нее легко, как кинжалы в тело. Камень зло зашипел, испуская дымок. Млава выдернула когти и снова воткнула их в стену темницы над головой. Затем, повисая на одной руке, а другую вонзая выше, поднялась до края колодца.

Тяжело дыша, она стояла в темном коридоре, готовая защищаться или нападать на каждого, кто преградит ей путь. Нужно было спешить, Ратибор ускакал слишком далеко. Она уже бессильна была вызвать его образ. Лишь слабое эхо отзывалось в ответ на ее неистовые заклинанья.

Но никто не вставал на ее пути. Замок безмятежно спал. За окнами вздыхало и ударялось в стену море. Под сводами проносился ветер. Пробежала, пискнув, крыса. В факелах, пузырясь, кипела смола.

Понемногу Млава успокоилась, разум ее прояснился. Остыли и втянулись в кончики пальцев страшные кинжалы-когти. Подолом она отерла с лица едкий пот и сажу, поправила растрепавшиеся волосы и медленно и осторожно пошла вперед.

Бесплотным привидением кралась Млава к выходу. Один коридор, другой. Одна дверь, вторая, третья.

Вот она, отодвинув тяжелый замок, положила ладонь на последнюю, толкнула. Где-то в глубине замка послышался возглас. Млава стремительно обернулась, прислушиваясь. Ни звука. И в тот же миг ощутила сзади чье-то присутствие. Медленно повернулась лицом к выходу и встретила немигающий взгляд Черного барона. За его спиной, освещенные только лунным светом полукругом застыли слуги.

Круг замкнулся.

Когда все насильники обезумели или умерли, а прочая челядь в ужасе разбежалась, Млава поднялась с земли. Не торопясь, подошла к колодцу, набрала ведро холодной воды и окатила себя с головы до ног. Затем еще раз и еще. Смыв грязь и похоть, она пошла назад в замок, чтобы найти новое платье взамен старого, изодранного в клочья.

Теперь, думала Млава, вместо Черного барона будет Мензибир. Что ж, с этим ничего нельзя поделать, сказала она себе. И ощутила вдруг, как ненавистна ей даже одна мысль о том, что придется опять принадлежать кому-то, кроме Ратибора. Она не могла заставить себя свершить привычное, исполнить свое предназначенье – отдаться мужчине.

Силы подземные или небесные! Что сотворили вы с Млавой?!

Устало закрыв глаза, она унеслась мысленным взором к Ратибору. Вот он сунул за пазуху руку, достал камень на цепи, вгляделся в него тревожно. И облегченно вздохнул: камень горел на солнце чистым изумрудным цветом.

Завтра днем, самое позднее перед вечерней зарей, она должна отправиться в путь.

Вскоре после полудня явились двое разодетых слуг и передали от имени рыцаря Мензибира владельца замка Сен-Глан и прочая, прочая, прочая, приглашенье к обеду.

В просторном высоком зале со стрельчатыми окнами по левую руку Млаву ждал хозяин.

Порывисто поднявшись из-за массивного черного стола, уставленного блюдами со всевозможной снедью, кувшинами, он поклонился и сел.

Слуга отодвинул кресло, и Млава заняла место напротив Мензибира. Избегая его глаз, скользнула взглядом по платью. Он был одет в черное. Просторные и длинные, разрезные рукава с ослепительно белым атласным подбоем; на груди глубокий клиновидный вырез; высокий стоячий воротник под самую бороду. На смуглой жилистой шее затейливый амулет из двух переплетенных золотых змей.

Не удержавшись, Млава с любопытством посмотрела в лицо Мензибиру. Его взгляд пылал неугасимой и необоримой страстью. Она ощутила, как тяжело дается ему внешнее спокойствие. Рыцарь молчал, ожидая, пока слуги нальют в кубки вино и разнесут еду.

Млава потупилась, скосила глаза на усыпанный свежим благоуханным сеном пол, потом перевела его на пестрые пергамские ковры, закрывавшие стены. Повсюду было развешано оружие: прямые мечи Запада и кривые сабли Востока, луки, щиты. Над огромной пастью очага красовался треугольный щит Мензибира с родовым гербом: золотым леопардом с поднятой передней лапой и изогнутым вдоль спины ветвистым хвостом на голубом поле.

Слуга поднес блюдо с медвежьим окороком, обильно политым соусом с перцем и гвоздикой. Млава положила себе на тарелку кусок мяса, зачерпнула ложкой соус.

Стол был богат. В солнечных лучах искрились золотые кубки, серебряные чаши и кувшины. Дикие утки, жареная баранина, вареные лещи и форели, приправленные пряностями, плечо дикого кабана, груши в сладком сиропе, пышный пшеничный хлеб лежали на блюдах.

Млава тихонько вздохнула.

Наконец слуги покинули зал, и Мензибир сказал:

– Я отослал их, чтобы не мешали нашему разговору. Я сам буду прислуживать вам, леди Млава.

– Благодарю, сэр рыцарь.

– Меня зовут Элджернон.

Млава наклонила голову. Обед начался.

– Не соблаговолит ли леди поведать мне о тех несчастьях, что вынудили отправиться ее в столь дальний и столь опасный путь? – спросил хозяин замка немного погодя.

– Мне будет больно вспоминать все ужасы, что довелось увидеть.

– Быть может леди сообщит, в какие направляется края? Я провожу с охраной ее до места. Буду рад служить прекрасной даме.

– Мне некуда идти… – ответила, помедлив, Млава. – Теперь я совершенно одинока в целом свете.

Стукнул о стол кубок. Млава тревожно взглянула на руку Мензибира. Она дрожала, пальцы побелели, стискивая золото, темные капли вина стекали медленно по ним.

– Леди может жить в Сен-Глане, сколько пожелает, – сказал хозяин внезапно охрипшим голосом.

Млава молчала. Чутье подсказывало ей: началось.

– Прошу быть моей гостьей. Клянусь, что ни обиды, ни бесчестья не будет вам нанесено, покуда жив я!

Горькая улыбка промелькнула на лице Млавы.

– Я благодарна вам за все, но крайняя нужда заставляет меня покинуть ваши владенья не позже завтрашнего вечера.

Раздался грохот: отлетело в сторону кресло, Мензибир бросился к Млаве, упал на колени. Сжавшись в углу кресла, она выставила вперед ладони, защищая себя от влюбленного рыцаря и ограждая его от своего разящего взгляда.

– Будьте благоразумны, Элджернон! – воскликнула она. – Вы только что клялись. Клялись!

Он застонал, закрыл лицо ладонями. Потом вскочил и отошел к окну. Немного постоял, бездумно глядя вдаль. Потом заговорил:

– Клянусь еще раз! Двойная клятва нерушима. Пусть леди будет снисходительна ко мне, любовь вдруг помутила разум. Давно пусты покои моей супруги, чумою унесенной трепетной Лавлин. Я долго дань платил любви умершей, годами тосковал. Подумал: теперь настало время траур снять. Но… я ошибся. Был слишком тороплив и напугал вас. Прошу простить и только об одном еще – быть моей гостьей. Я досаждать не стану вам. Нет! Нет! Останьтесь! Не может быть, чтобы любовь моя в конце концов вас не зажгла!

Млава покачала головой. Но Мензибира ей вдруг стало жаль – он тронул ее сердце.

– Нет… это невозможно… Если я останусь, то умру. Такова судьба… И с этим ничего нельзя поделать. Должна закончить я одну историю. Опасную…

Она застыла вдруг, как изваянье. Молнией пронзила, оглушила громом ее внезапная безумнейшая мысль! «И если…» – прошептала Млава про себя и вслух продолжила:

– И если после этого в живых останусь… я… я… могла б вернуться! Но может быть до той поры минуют годы.

Хозяин замка обернулся, подошел к столу и подняв кресло, сел.

– Что ж это за ужасная история? – спросил он тихо. – Поведайте! Мне легче будет ждать.

– Всего я не могу сказать. Но… слушайте. Заклятье страшное связало мою судьбу с судьбой другого человека. Пока его я не настигну, не встану с ним лицом к лицу, я полюбить не властна никого.

– Тот человек – мужчина?

– Да, мужчина.

– Его вы любите?

– Будьте милосердны! Ни слова больше. Не пытайте! Вы поичиняете мне боль! Удовлетворитесь частью тайны. Тем, что могу и что желаю вам открыть.

– И все же, может быть есть средство? Колдовство?

– Нет, Элджернон, нет! Что есть, то есть. Судьба. Только дитя ждет справедливости от жизни. Мужчина принимает не ропща все, чем оборачиваются его поступки. Теперь от нас обоих требуется это. Поверьте мне.

Влюбленный рыцарь застонал. Одним глотком свой кубок осушив, швырнул его в отчаяньи бессильном в угол.

– Вот мука! Мука! – вскричал он, запрокинув голову. Чем я перед богами провинился, что шлют мне испытанья, одно другого тяжелей?! Что делать мне теперь?! Любить вас иль возненавидеть?! Теперь вы жизнь и смерть, вы – черное и белое одновременно. Вы – дева, сотканная из света и зари, прелюбодейка со стройным станом и кошачьими движеньями, русалка в водяных цветах, вы – хищница с горящими глазами. Вы – все! Вы – все! Да жил ли я до нынешнего утра?!.. И живу ль сейчас?!..

Он замолчал, прикрыв любовной болью искаженное лицо руками.

Печально, горько, пусто было Млаве в этот миг. Вот сердце верное и чистое! Он – первый, кто хоть на время смог ее любовным чарам противостоять. Он любит сам! Ее ж судьба – за Ратибором гнаться. За тем, кто ищет силы, чтоб ее убить!

– Вернусь, если жива останусь, – шепнула Млава с ласковою грустью. – Я не могу любить вас нынче. Но дайте срок. Не уничтожьте все… Не все! Но малую надежду, своим безумством.

– Я… – начала сна, но не смогла договорить. Поплыло все перед глазами. Стремительно рванулся мрак навстречу, расступился. И в свете дня явился Ратибор. Единственный, мучительно любимый и желанный!

Скорее в путь! Скорее в путь!

Очнувшись, Млава с кресла поднялась, не помня ничего, что говорила Мензибиру мгновения тому назад. Волчицей рыщущею обошла по кругу зал. И встала перед Элджерноном.

Вот! Вот помеха! Долой ее!

Словно примерзший к месту рыцарь, в очи колдовские смотрел, смотрел. Они все ближе, ближе. Он застонал от боли и от страха.

– Бежать! Бежать! Пока ты не прожгла меня насквозь!

– Нет! Нет! Кто б ни была ты – праматерь наслаждения греховного, невинная святая дева, дьявола наложница иль жертва злого колдовства – ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ЛЮБЛЮ! Ты – свет единственный мой в жизни!

Как от удара, откачнулась Млава. Стояла, запрокинув голову, с закрытыми глазами. Шаталась и дрожала. Неведомые силы боролись в ней, терзали грудь, в клочья рвали сердце несчастной, обреченной, вины своей не ведающей женщины.

Потом, едва передвигая ноги, Млава отошла к камину и зарыдала, не роняя ни одной слезы. Зарыдала – впервые в жизни!

От страшной муки царапала ногтями засаленную, закопченную решетку…

О, женщина! Ты – мир и горе, ты – нежность тихая и страсть. Ты – ВСЕ!

Уже вторые сутки Ратибор гнал коня по пустынной равнине. Иногда ему встречались следы стоянок кочевавших по тундре племен, но самих людей царевич не видел ни разу. Дул сильный ветер, и короткая редкая трава прижималась к земле, словно уши испуганной собаки. Монотонный топот копыт сливался с мыслями – то с надеждой, то с отчаяньем. Наконец к вечеру второго дня у горизонта над плоской равниной тундры начал вспучиваться гигантский холм Лабиринта. Он быстро рос, превращаясь в затмевающую небо гору, на склоне которой лежало красное закатное солнце.

За несколько тысяч шагов до конца пути глухой стук копыт сменился звонким цоканьем, и под ногами коня замелькали выложенные по две в ряд широкие каменные плиты. Дорога стала понемногу подниматься в гору и неожиданно оборвалась, открыв взгляду широкую мощеную площадь, ведущую к узкой арке высокого входа.

Выехав на площадь, Ратибор резко натянул поводья: по обе стороны от входа, привязанные за взнузданные черепа к белым каменным столбикам коновязи, лежали скелеты лошадей, верблюдов, оленей и других неведомых Ратибору животных, привезших всадников с разных концов света – приехавших, вошедших и не вышедших.

Некоторое время царевич в мрачной задумчивости глядел на эти обнаженные кости, своим присутствием говорившие еще и о других – человеческих костях – затем, спешившись и перекинув поводья коню за спину, вошел в Лабиринт.

Он очутился в небольшой с неровными стенами пещере, освещенной множеством вставленных в металлические кольца факелов. Пещера была абсолютно пуста, а в противоположной входу стене зияло черное прямоугольное отверстие.

Собравшись с духом, Ратибор решительно шагнул через порог. Несколько минут, пока не привыкли глаза, он простоял в темноте, затем медленно двинулся вперед, держась рукой за стену, все время за правую – так научил его шаман, объяснив, что если он не отступит от этого правила, то не заблудится.

Ни чудовища, ни ловушки не подстерегали царевича на его пути, лишь временами выплывали из мрака приткнувшиеся в углах, осевшие у стен останки пытавшихся узнать свою судьбу и нашедших ее здесь смельчаков. Вскоре Ратибор перестал обращать на них внимание. Дорога была запутанной и долгой, извивалась бесконечным червем, и прошло немало часов, прежде чем он увидел забрезживший впереди свет.

Не смея оторвать руки от стены, царевич заспешил вперед. Выход был близок, и Ратибор уже мог различить отдельные освещенные ярким солнцем травинки, как вдруг остановился, пронзенный внезапным испугом. Когда он вошел в Лабиринт, солнце садилось, а здесь, судя по яркости света, было утро.

Пока он раздумывал над этой странностью, сбоку на траву легла тень. Она проползла по ней, перегородила вход, и из-за стены медленно появилась высокая женская фигура. Ратибор взглянул ей в лицо, мучительно вскрикнул и, потеряв сознание, рухнул на пол. Это была Млава.

Солнце потухло, упала тьма. Раздвинулись стены Лабиринта, и Ратибор очутился в главном зале замка. Млава стояла перед ним.

Шагнув вперед, она легонько коснулась пальцами щеки царевича, Ратибор вздрогнул. Млава придвинулась ближе и, обняв его плечи, прижалась лицом к груди. Сердце царевича, вздрогнув, провалилось куда-то, и он обессиленно закрыл глаза, в голове обрывками пронеслось:

«Вот оно… сейчас…»

Они не слышали, как предупреждающе заскрипели ступени, и на лестнице, сжимая в руке булатный клинок Ратибора, показалась Рогнеда. Увидев Ратибора в объятьях демона, она вскрикнула от ужаса, что может быть, уже опоздала и, сбежав вниз, замахнулась мечом. Обернувшись на ее крик, Млава инстинктивно вскинула руки, чтобы защитить Ратибора. Меч опустился, и отсеченная левая кисть глухо стукнула об пол. Диким огнем зажглись глаза демона, и он с нечеловеческой яростью ринулся на Рогнеду.

Опрокинув ее, Млава впилась ногтями в левое плечо княжны, стала терзать его, тянулась зубами к горлу. Рогнеда наотмашь ударила ее в лицо рукоятью меча, опрокинула Млаву на спину и вскочила на ноги. Молниеносно меч ударил женщину-демона в грудь, затем в плечо. Кровь хлестала из ужасных ран, но Млава была живуча. Она поднялась и с хриплым воем пошла на Рогнеду: на вытянутой вперед руке выросли когти и засветились вишневым цветом раскаленного металла.

Рогнеда отшатнулась и закричала от страха. Но мужество еще не покинуло ее. Крест-накрест стала рубить она мечом воздух перед собой, не подпуская Млаву. Та уворачивалась с нечеловеческим проворством от свистящего клинка, но приблизиться к сопернице не могла.

Тогда Млава взлетела в воздух и стала носиться по залу, стараясь впиться раскаленными когтями Рогнеде в лицо, в затылок, в спину. Но княжна всякий раз отгоняла ее мечом.

В очередной раз пронесясь мимо, Млава неожиданно устремилась к Ратибору. Когти мгновенно исчезли, и ее рука обвила его плечи. Они уже поднялись над полом, когда удар Рогнеды настиг демона. На этот раз княжна отрубила руку по самое плечо.

Млава и Ратибор рухнули на пол. Царевич так и остался лежать, залитый кровью, белый, как мертвец, а Млава, извиваясь всем телом поползла к нему. Уткнувшись в его бок щекой, она села рывком.

В исступлении Рогнеда пронзила ее дважды. Млаву отбросило к огромному столу в центре зала, и там она осталась сидеть, привалившись спиной к его ножке. Вид ее был ужасен.

– Ратибор! – позвала Млава из последних сил.

Царевич, очнувшись, сел, туманный взор его скользнул по залу и остановился на прекрасном лице страшно израненной женщины.

– Ратибор! – вновь позвала Млава. «Последний поцелуй! Только один поцелуй!» – молили ее чудесные, полные любви и муки глаза.

Царевич встал и как зачарованный пошел к ней. Он видел только ее лицо – невыразимо прекрасное, любимое, он жаждал поцеловать ее губы… но не успел. Рогнеда отшвырнула его в сторону и нанесла демону последний удар – в лицо.

И Млава умерла.

Волосы и кровь ее стали быстро бледнеть, стерлись с лица брови, ресницы, губы. Вскоре она вся была белой, как снег. Потом начала становиться прозрачно-призрачной, как освещавший зал лунный свет. И истаяла совсем.

– Как жаль ее! – невольно воскликнул про себя царевич.

Сей же миг крутящимся вихрем смело Млаву, Рогнеду, второго, зеркального Ратибора, которым он был и не был одновременно. И все началось сначала.

Бесшумно растворились высокие дубовые двери, белая фигура выступила из тьмы, обошла зал и встала в центре его. Заскрипели ступени, по лестнице, ступал неуверенно, словно во сне спустился Ратибор.

Вновь Млава подошла к нему, вновь положила руки на грудь, вновь царевич подумал:

«Вот оно… сейчас…»

Неожиданно фигуры замерли, и Ратибор ощутил, как помертвели они, превратились вдруг в безжизненные статуи. Все закачалось, пошло волнами. Какие-то неведомые страшные силы рванулись из глубины и клином понеслись на царевича. Понеслись, как два витязя в смертельной схватке.

Вытаращив глаза, Ратибор глядел в Зеркало Судьбы, чувствуя, как холодеет тело, руки, рушатся куда-то вниз вся кровь, вся жизнь. Сейчас его сомнут, растоптчут, разорвут на части…

В ушах пронзительно засвистело… и силы сшиблись меж собой в стеклянной глади.

Зеркало полыхнуло ослепительным светом, так свирепо, так яростно, словно и не свет это был вовсе, а жестокий удар меча в лицо. Ратибор дернулся всем телом и рухнул на спину.

Тьма, бездна тьмы, могильный мрак покрыли все.

На обратном пути Ратибор не торопил коня. Торопиться было некуда. Разве что навстречу смерти? Сил не осталось ни для бегства, ни для борьбы. Да и куда бежать от Рока?..

Зеркало показало все: как могло быть и как будет. В нем иссяк источник воли, жизни. И даже их с Рогнедой любовь не способна ничего изменить.

Последней его надеждой, как показало Зеркало, была Рогнеда, – она могла убить Млаву. Но что-то уже упущено, теперь это стало невозможно. Витязь его судьбы и черный рыцарь Зла сшиблись в невидимом поединке. Копье ударило в лицо. Он вышиблен из седла. Он мертв. И черная фигура склоняется над ним, забрало поднято железною десницей. Женское лицо! Холодное и белое, как снег, лицо убийцы-демона…

Через двое суток царевич достиг замка и поведал все Рогнеде: его ждет гибель. Демона не одолеть.

Но княжна поняла ответ Зеркала иначе. В ужасной схватке неведомый заступник развеял злые чары. Древнего заклятья больше нет! Быть может то Добро и Зло, быть может Бог и дьявол сшиблись, сверкая пламенем и ненавистью клокоча.

Печать заклятья сломана. Рок не преследует возлюбленного больше. Судьба их – счастье в собственных руках. Она, Рогнеда, должна взять меч и совершить все так, как подсказало Зеркало Судьбы.

Шли дни, и наконец Келагаст превратился в настоящий рубин.

Однажды ночью Ратибор проснулся от ощущения, будто кто-то легко толкнул его в бок. Открыв глаза, он огляделся: рядом безмятежно спала Рогнеда. Ратибор прислушался – ни звука, но сердце продолжало испуганно биться, полное неясной, но сильной тревоги. Быстро одевшись, он спустился вниз и вышел во двор замка.

Ночь была светлая и безветренная. Узкая лунная дорожка серебрилась на булыжной мостовой, протягиваясь к ведущей на сторожевую башню лестнице. Пробежав по двору, Ратибор поднялся наверх и выглянул меж зубцов. У ворот в длинном белом платье, запрокинув голову, стояла Млава.

Увидев царевича, она протянула навстречу ему свои прекрасные тонкие руки, и до Ратибора донесся тоскливый жалобный стон.

Царевич отшатнулся и, стремглав сбежал вниз, скрылся в замке. Влетев в свою комнату, он запер дверь, сорвал со стены меч, застыл посредине, дико озираясь и тяжело дыша.

– Ратибор, опомнись! Опомнись, Ратибор! – закричал кто-то рядом.

Он крепче сжал меч, но тут сообразил, что это Рогнеда и разжал пальцы. Меч со звоном упал на пол.

– Она пришла, – тихо произнес Ратибор, глядя в широко раскрытые глаза возлюбленной и не видя их.

Еще три ночи Млава заставляла Ратибора являться на башню и звала к себе. На четвертую, в полнолуние, когда колдовство полумесяца набрало полную силу, она перелетела через стену и вошла в замок. Остановившись посреди огромного завешанного шкурами и оружием зала, где князь задавал пиры и праздновал победы, она мысленно позвала:

«Ратибор!»

И через несколько минут он явился к ней с обреченно опущенной головой – юноша с глазами старика. Подошел и застыл, ожидая так надолго затянувшегося конца. Но Млава не замечала ничего: ни его потухшего взора, ни обреченности позы, ни худобы – ее переполняло неведомое доселе и невыразимое счастье. Бесконечно долго скиталась она, тоскующая, мучимая любовью, и теперь наконец он был рядом – тот, без кого ее жизнь не имела никакого смысла.

Шагнув вперед, Млава легонько коснулась пальцами щеки царевича, Ратибор вздрогнул. Млава придвинулась ближе и, обняв его плечи, прижалась лицом к груди. Сердце царевича, вздрогнув, провалилось куда-то, и он обессиленно закрыл глаза, в голове обрывками пронеслось:

«Вот оно… сейчас…»

Они не слышали, как предупреждающе заскрипели ступени, и на лестнице, сжимая в руке булатный клинок Ратибора, показалась Рогнеда. Увидев Ратибора в объятьях демона, она вскрикнула от ужаса – опоздала?! Сбежав вниз, замахнулась мечом.

Обернувшись на ее крик, Ратибор инстинктивно вскинул руку, меч опустился, и отсеченная кисть глухо стукнула об пол. Рогнеда и царевич упали без памяти. Одна Млава осталась стоять, не успев даже опустить руки, мгновенье назад ласкавшие Ратибора. Затем ее разум постиг смысл происшедшего, и она с жалобным криком бросилась к царевичу.

Призвав на помощь все свои колдовские силы, Млава прижала Ратибора к груди, с трудом оторвавшись от земли, перелетела через стену замка и скрылась в лесу.

Опустившись на поляне и бережно уложив царевича на траву, она сняла с его шеи волшебный изумруд и направила на кровоточащее запястье. Келагаст замерцал, озаряя багровыми вспышками ночь, и тонкий рубиновый луч протянулся к изувеченной руке. Обвив кисть огненной спиралью, он ярко засиял, и она тотчас приросла на место. Тогда Млава перевела луч на грудь царевича, и он, словно струя живительной влаги, с тихим шипением начал впитываться в тело.

Наконец царевич открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Млаву. Ужас мгновенно вспыхнул и тотчас угас в нем – не было сил даже пошевелить рукой, а ее губы становились все ближе и ближе.

«Сколько раз можно умирать?!» – жалобно подумал он и покорно опустил веки. И губы демона коснулись его уст.

Но их поцелуй уже не был смертельным. Любовь, нарушив древнее заклятье, сожгла в Млаве зло, и она не наградила Ратибора безумием, а лишь безумием новой любви, такой великой и долгой, какал могла родиться только в ее огненном сердце.