«Пока мы под сердцем любовь эту носим, все ставя на карту…»

5-eместо на конкурсе фантастического рассказа «Звезда Магистра»

9–23 февраля 2005 года

Лэйри прекрасно понимала, что с таким бугаем ей в жизни не справиться. Еще на шпагах и при всех условностях дуэли — можно хоть попытаться, а так… Но восемнадцать лет пробыв наследной принцессой и семь — королевой-чародейкой, как не привыкнуть на всю оставшуюся жизнь заступаться за обиженных? Она даже подумать ни о чем не успела, как рука оттолкнула огромный кулак, нацеленный в лицо какой-то женщины, прижавшейся спиной к стене. Хозяин кулака был достаточно пьян и достаточно силен, чтобы удар со всего размаху пришелся в упомянутую стену. Больно, однако! Бугай взвыл, схватился за правую лапищу левой. Намного лучше, чем можно было надеяться! Теперь выдернуть жертву из щели между ее мучителем и стеной и уносить ноги, но Лэйри тоже была не в себе, хотя и не от вина, а потому лишь шагнула в сторону, оказавшись у вояки за спиной. Тот тем временем, видимо, сообразил, что не сама по себе стенка оказалась на месте рожи, в которую он метил, и попытался обернуться. Потерял равновесие, привалился к той же стенке боком, «перекатился» так, чтобы увидеть обидчика. Яростно взревел, бросился… в смысле, бросил себя. Носом вниз, разумеется. Лэйри обернулась на раздавшийся хохот.

— Ловко ты его!!!

— Ох, ну и картинка!

— Щас помру со смеху! — восхищалась компания матросов.

— А ты отчаянная, — одобрительно заметил один.

— Пожалуй, да, — задумчиво произнесла Лэйри, кривовато усмехнувшись. По-другому усмехаться она теперь не умела. — Отчаянный — это ведь про тех, кто отчаялся, потому ничего не боится, что самое худшее с ним уже случилось…

— Что ты такое несешь, красавица? — матрос аж подскочил. — Влюбиться тебе надо, сразу умирать расхочешь. А?

— Да. С такой рожей только влюбляться, — равнодушно произнесла она и откинула волнистые темные пряди, закрывавшие всю правую половину лица. От угла рта к уху тянулся странный и страшный шрам.

Ближе к утру ее опять стало лихорадить. Ничего удивительного, всю ночь просидеть на берегу. Ну, и хорошо. Умереть от лихорадки на улице чужого города — лучше, чем порадовать наемного палача в подземелье собственного замка. Скорей бы уж!

Вот только не надо обвинять в трусости человека, потерявшего все. Магия растворялась постепенно, как постепенно становился все более равнодушен муж. Он хорошо притворялся, ничего не скажешь, и поэтому она до последнего не понимала, что происходит. Должна была почувствовать… значит, сама недостаточно любила. Ну, ладно — если бы она его любила, было бы еще больнее, что он такое ничтожество. Он предал ее, и она потеряла корону, родину, красоту…почти всю. Дали ночь на размышления — или отречение, или такое же клеймо на второй щеке. Развязали руки, оставили зеркало и свечу — чтобы лучше думалось.

Надо было умереть, когда клеймили — ведь боль страшная, будто огненная трехпалая лапа впилась в щеку и одновременно рвется на части все тело, клеймили не честным железом, а каким-то гадким колдовством! Или, в крайнем случае, когда увидела в зеркале этот ужас — черный, с каким-то гнусным отливом отпечаток птичьей лапы, средний коготь пришелся как раз в угол рта. Прикоснуться к собственной щеке она так и не решилась.

Отчаяние, свеча, развязанные руки и несколько ночных часов — это много. Бывшая королева-чародейка Алаи риэн выбралась на волю, упала на улице и провалилась в забытье. Вот когда надо было умереть! Не случилось. Ее подобрали сердобольные контрабандисты и сочли величайшим благодеянием взять к себе на корабль, отплывавший на рассвете за Большой лабиринт — пояс рифов, путь через который знал далеко не каждый капитан. Высадили в первом же порту — женщина на корабле, может, и к счастью, но только здоровая, веселая и красивая. Платье подарили и денежек немножко — сами не процветали. Отказываться было глупо.

Красоту и корону у нее отняли, магию…Магия королевского дома обретала силу через любовь. После свадьбы был тайный ритуал, когда место родительской любви в качестве источника силы занимала любовь супружеская. Она успела вовремя — родители умерли через год. А потом любовь иссякла, и королева оказалась не в силах защитить от злых чар даже себя саму, не то что подданных. Правда, был у нее на такой случай министр-чародей. Лучше бы не было…

«Если убить короля или королеву, цветы на Королевской площади сгорят в черном пламени — тайно убить не выйдет. Если король или королева умрет своей смертью или отречется от престола, цветы увянут. Наследника нет, соберутся нотабли… есть перспективы. Сама она не умрет — значит, добьемся отречения. Правда, король или королева клянутся не отрекаться, иначе как добровольно и имея достойного преемника, но нет клятвы, которой не нарушит запуганная и замученная женщина…»

Она бы не отреклась, даже не сумей бежать. Но кто посмеет сказать, что тому, кто все потерял, нельзя теперь умереть? Красоту, корону, магию, любовь… Нет, любви просто не было. У него сначала, видимо, была, — ведь удавалась ей магия до поры до времени. А вот у нее самой — нет.

Не криви душой, Лэйри, все у тебя было, только любила ты не того. Ветреник, сорвиголова, наездник, фехтовальщик, задира, очень знатного рода, сын помилованного ее отцом мятежника… Любил ли он принцессу? Не меньше, чем других хорошеньких женщин, которые всегда гроздьями висли у него на шее. Она его? И никого больше. Но как доверить такому человеку свою магическую силу и судьбу королевства? Лучше выбрать нелюбимого влюбленного, чем увидеть, как любимый предаст тебя и погубит этим все и всех! А вышло вот как: кому суждено быть преданным, тот …не умрет? Чушь, все умрут в свое время. А мое время сейчас! Как порозовело небо… «Глупо умирать на рассвете.» Чье это? Ах, да, Но эле.

Лэйри ужаснулась. Стоит ей умереть, мерзкой твари, бывшей ее министром, ничто не помешает сесть на трон. И Ноэле, и всем другим ее подданным, а среди них столько людей, перед талантом, мудростью, благородством которых она преклонялась, нисколько не унижая этим свой королевский сан, придется терпеть на троне черного мага. Да, ее Наставница говорила, что нельзя, не задумываясь, делить мир на белое и черное — так не в цвете и дело! Будь он хоть серо-буро-малиновый, шалишь!

Выходит, придется выжить и вернуться? Конечно, королевой ей уже не бывать, но можно найти достойного преемника — главное, разоблачить эту дрянь. А потом что — в отшельницы? В своем лесу, зная, что все в порядке — что ж, «жизнь и такая мила и желанна…» А это откуда? Ах, да, А скельд. Как же там дальше — мелодия звучит в голове, а слов больше не вспомнить… Если любишь их — будешь жить.

— Так что приказано всю вашу охрану снять. Мир у нас теперь с ними.

— Она в своем уме? Как допустила? У нас-то, может, с ними и мир, а вот у них с нами — да ни в жизни не поверю!

— Кто это «она»?

— Да государыня, кто еще. Вот уж от кого бреда не ожидал!

— Эй, вы тут что, с луны свалились? Ведь ее два месяца как нет в живых! — гонец так опешил, что странного тона даже не заметил, но в следующее мгновение вовсе утратил дар речи, и было от чего: давешний дерзослов схватил за грудки и гаркнул:

— Что?

Прочие пограничные охотники тоже зашумели — верно, и вправду не знали. Вот ведь, живут в медвежьем углу! Гонец безуспешно попытался вырваться из стальной хватки.

— Говори! — не допускающим возражений тоном приказал бешеный.

— Да я уж все сказал, — трудно все-таки сохранять собственное достоинство в столь неестественном положении, — два месяца как нет ее в живых. Его величество один правит, да господин первый министр ему помогает.

— Что с ней случилось?

— Да ничего хорошего. Слушай, хватит меня держать! — парень машинально разжал пальцы, и гонец тяжело рухнул обратно на лавку. — Увлеклась темной магией, накликала беду и погибла, хорошо, никто больше не пострадал.

— Да он свихнулся, ребята, — с невероятным облегчением воскликнул парень.

— Я? Да это уже все кроме вас давно знают!

— Слушай, если я тебе скажу: все знают, что у тебя за ушами рога выросли, ты что делать будешь?

— Так это бред!

— А ты будто не бред несешь? Ладно, — он вскочил, — вот что. Этого умника я забираю к начальнику границы, у него же отпрошусь в отпуск — надо проверить, откуда такие враки на границу приходят. И еще: если и правда есть такой приказ, все равно кто его отдал… ну, вы знаете, что делать! Бывайте! Пошли, — кивнул он гонцу.

Часть лошадей у пограничной стражи всегда была оседлана — взлетел в седло и пустился бешеным аллюром. Смерч, а не человек — как еще его подначальные все не перемерли! Неблизкий путь проделали без остановки, влетел в дом, только что не волоком таща за собой беднягу гонца.

— Приветствую, Вэр. Что?

— Ты, посмеешь повторить здесь то, что плел у нас?

— П… протестую п… против самоуправства… и оскорблений! — задыхаясь, выговорил гонец.

— Этого человека, Вэр, послал к вам я.

Выяснилось, что известие о гибели королевы привезли на стоянку пограничных охотников в момент очередной тревоги. Вестника слушать было некогда, ему велели либо ждать, либо сменить лошадь и мчаться со всеми в бой. Юноша выбрал второе и погиб, не успев выполнить печальной миссии. Писем же на тайные заставы не возили — чтоб не попали не в те руки. Охотники даже не поняли, что погибший был гонцом. Они с честью похоронили безымянного храбреца на своем кладбище и остались в неведении на целых два месяца.

— Прошу отпуска на неопределенное время.

— Могу я узнать, зачем?

— Простите, но я вам должен отчитываться только по делам службы, а отпуск мой с ними не связан, — наглая фраза была произнесена с улыбкой, но вполне всерьез. — А службе урона не будет, коль скоро у нас теперь мир.

Служба без него и вправду не пострадает — что бы там ни приказывали, ребята никогда не оставят холмы и болота северо-восточного рубежа без присмотра. Пока не помрет захолмный-заболотный король, не будет тут никакого мира. И Лэйри это знала прекрасно. Собственно, она это и сказала… Не думать, только не думать ни о чем! Доберемся до столицы — подумаем. А то так и с ума можно сойти. Быстрей, еще быстрей!

Король проснулся оттого, что жесткая ладонь зажала ему рот, а в ребра уткнулось что-то острое. Он дернулся — острое чувствительно кольнуло. Кто-то сел на постель и прошептал, склонившись к самому уху:

— Сейчас вы будете тихо отвечать на мои вопросы. Если крикнете или шевельнетесь — убью. Даже если меня схватят, вам это уже не поможет.

Король кивнул — не потому, что был трусом, а потому что выхода не оставалось.

— Как умерла королева Алаириэн? — спросил ночной посетитель и отнял руку от его рта.

— Она увлеклась темной магией, накликала беду и погибла, — тоже мне, тайна, о которой два месяца назад объявляли на площадях. Но значит, это сумасшедший? Что же делать?

— По-вашему, я рискую головой, чтобы услышать бред, который повторяют на каждом перекрестке? — холодно осведомился незнакомец.

— Но это все, что я знаю, — в голосе короля звучало возмущение и недоумение.

— Хорошо, откуда вы это знаете? — после секундного колебания спросил нахал.

— От моего министра.

— Что, он пришел и сказал вам такое?

— Да, однажды утром он доложил мне об этом.

— И вы поверили?

— Почему я не должен был ему верить?

— Вопросы задаю я. Вы видели тело вашей жены?

— Мне сказали, что оно обезображено.

— Сейчас я уйду, а вы не шевелитесь, пока не сосчитаете до ста. Попытаетесь встать — найдете не дверь и не меня, а мой нож.

Ничтожество. О Мудрые, какое ничтожество! Разумеется, он ее не любил. А значит… Проклятье! Так вот в чем дело! Когда-то давно Лэйри рассказывала про свою магию, черпающую силы из любви. Может быть даже, она втайне ждала в ответ его признания. Это он, правда, понял только сейчас. Тогда, в свои семнадцать, Вэр сделал совсем другой вывод. Лучше им остаться добрыми друзьями, не с его легкомыслием быть источником магической силы, от которой зависит судьба всего королевства! Лэйри — замечательная девушка, но способен ли он любить так крепко и верно, как надо и, кстати, как она того достойна? Словом, признаваться ей в любви он не стал, гулял у нее на свадьбе, своеобразным способом обеспечив там благопристойность: самая шумная публика во главе с ним, потанцевав с дамами, отправилась продолжать праздник в столичных кабаках. Потом то плавал, то путешествовал посуху, изредка появляясь в столице и еще реже — при дворе. Года три назад подался в гвардию, как выяснилось, зря. Столичная жизнь и «непыльная» служба для его деятельной натуры оказались тесны. Пошли дуэли, пьянки, гауптвахта, опять пьянки, гауптвахта, опять дуэли, гауптвахта, любовные истории, дуэли, гауптвахта, долги, дерзости вышестоящим… Строгое предупреждение, которого он, видимо, не расслышал…Городская тюрьма, побег и роскошный кутеж в ознаменование успеха… Королевская темница. Основание: сил нет, надоел. В темнице было не так уж плохо — даже светло, окно выходит на море, только в нем не просто решетка, а каменный переплет. Кормили хорошо, кандалов не надевали. Просидел он там часть ночи и день, половину которого проспал после упомянутого кутежа, потом осматривался, следующей ночью опять поспал. Утром открылась дверь, и звонкий голос сказал:

— Доброе утро!

— Утро доброе не бывает, — проворчал он, предвкушая долгое поддразнивание хорошенькой дочки тюремщика.

— Кому как, — очень знакомо усмехнулась ранняя гостья. Вэр рывком сел на своем соломенном ложе. На пороге стояла Лэйри.

— Может, все-таки поздороваешься?

— А что, раздолбаям вроде меня можно здороваться с королевой? Она насмешливо рассматривала встрепанные русые волосы, в которых запутались соломинки, ссадину на скуле, небритую и неумытую рожу, расстегнутую на груди рубаху и штаны, — и в том и в другом он, похоже, еще в предыдущей тюрьме сидел или в канаве валялся…

— Хорош! — смех все такой же, будто не было пяти лет на троне. — А здороваться следует всегда и со всеми. — Прошла через камеру, подпрыгнув, уселась на широкий подоконник, как и все в этой темнице, за исключением отдельно взятого узника, безупречно чистый, прислонилась темной головкой к каменному переплету. — Полезай, что ли, сюда, и признавайся без утайки, как дошел до жизни такой, что комендант у меня в неурочный час аудиенции попросил и чуть не в ноги пал: «Смилуйтесь, государыня, заберите смутьяна Вэрелена Айльри в королевскую темницу, а то на гауптвахте от него никакого порядка не стало, я его в городскую тюрьму посадил, так он, подлец, оттуда удрал, и ладно бы из города тягу дал, так сидит пренахально в кабаке и побег празднует!»

— Что, прямо такими словами и сказал? — рассмеялся Вэр, устраиваясь на другом краю подоконника.

— Понятно, что не такими! Он же с государыней разговаривал, а не с обормотами всякими чумазыми!

— А можно полюбопытствовать, чего государыня только сейчас пришла, раз заранее знала, что за обормота ей в узники подкинули?

— У нее, знаешь ли, дел хватает. Да и жалобы на известного бузотера сперва почитать следовало, дабы соблюсти королевскую справедливость.

— Уж не подумала ли государыня, что он совершил какие-нибудь серьезные преступления? — улыбка Вэра стала напряженной.

— Подумала, что он мог — не подумав, — тихо, но твердо сказала Лэйри. — Так в чем же дело?

— А нечистый его знает… — пожал плечами Вэр. — Скучно было.

Лэйри совершенно не по-королевски присвистнула.

— Вот те раз! Так кто ж тебя держал в гвардии?

Вэр задумался.

— То есть, никто и ничто, — уточнила Лэйри. Он кивнул. — Ну, раз так, дело поправимое. Хочешь в пограничные охотники?

— Зверье, что ли, ловить, которое через границу к нам забегает?

— Балаболка! — отмахнулась Лэйри. — Не знаешь, кто такие — так и скажи. Объясню. Но тебе там самое место, и не спорь.

Предложение его устроило. Пожив недельку в светлой темнице и дождавшись оказии (на границу лучше ехать с рекомендацией), преобразившийся из чумазого обормота не в щеголеватого гвардейца, а в бывалого воина и путешественника, что и было, в конечном счете, его истинным обликом, Вэр отправился к месту службы, которое не покидал в последующие два года. В эту неделю Лэйри забегала к нему каждый день, то опять с утра поболтать и посмеяться, то днем в мужском платье и с двумя шпагами — проверить, насколько ей далеко как фехтовальщику до прославленного забияки — кстати, оказалось ближе, чем можно было предположить, то с книгами Ноэле, которые понравились ему не меньше, чем ей, то с гитарой. Дерзнул и он поспрашивать ее, как жизнь, и наслушался в ответ развеселых, причем совершенно правдивых, историй из жизни двора и Королевского совета, рассказывать которые она была великая мастерица. Словом, все прекрасно, только что-то у нее в последнее время не ладилось с магией, как будто немного разучилась.

— Да устала ты просто, работаешь как проклятая! — успокоил он. Нет бы задуматься…

Какой это ужас — по капельке терять волшебную силу, которая ей была так же привычна, как сила рук и ног, способность говорить и мыслить! А потом этот чародейский негодяй ее убил и распространил грязный слух… Стой! А как же королевские цветы? Не может быть, чтобы они не сгорели черным пламенем! Это должны были увидеть люди! Кто, бишь, у нас живет на Королевской площади?

— Госпожа Ноэле, вы верите?

— Конечно, нет.

Долгое, тяжелое молчание.

— Куда исчезли королевские цветы?

— Их выкопали ночью, когда умерла Лэйри. Подожди-ка… Вэр, но ведь это против традиции! Когда умерли родители Лэйри, выкапывание увядших цветов было частью похоронного ритуала! Значит… о Мудрые!

— Спасибо… — потрясенно выговорил Вэр и, не в силах владеть собой, выбежал из комнаты. Как никто не подумал об этом раньше? Может, чары, а может, просто потрясение. Королеву Алаириэн обожали, и вдруг такое известие. Почему поверили? А как не поверить королю, которого, все помнят, она сама выбрала себе в мужья? Неважно. Лэйри жива! Где она, что с ней? Главное — жива. Замолчи, предательский голосок, шепчущий: была жива, когда выкапывали цветы. Где тебя искать, Лэйри? Только бы знать! И знать бы, как «завязать» — так, кажется, ты это называла — твою магию на мою любовь. Потому что я тебя, оказывается, люблю — уж точно больше, чем твой предатель-муж — как иначе объяснить, что я чуть не умер, когда услышал, что ты мертва, и чуть не стал бессмертен, когда появилась надежда? Что, сказать вслух? Прокричать на площади?

Господин министр не любил пеших прогулок по столице, но ломать традиции было рановато. Поэтому, в сопровождении немногочисленной свиты, он шествовал по воскресным улицам, раскланиваясь с немного низшими, кивая в ответ на поклоны много низших. Равных у него не осталось, высший доживал в таковом качестве последние дни, самое большее недели. Начнется война, командующий из него никакой, так что — отречение, «увы», неизбежно.

Поклон, дерзкий самой своей церемонной безупречностью.

— Я, Вэрелен Айльри, вызываю вас на суд перед лицом Мудрых! Призываю всех в свидетели!

Старинная штука… оба судящихся задают друг другу любые вопросы и обязаны отвечать на них без утайки. Вопрос-ответ, вопрос-ответ. Иначе — смерть. Самое страшное, что такие случаи бывали. Кто он вообще такой, чего ему нужно? Можно не принять вызов, представить его шпионом… Нет, ведь он тоже солгать не сможет, и люди это знают. Придется рискнуть.

— Принимаю вызов. Какова ваша цель?

— Положить конец лжи, порочащей честь ее величества королевы Алаириэн. Что с ней произошло?

Вот так. Два месяца спустя, когда все, казалось, думать забыли… Выхода не было. Магия перед лицом Мудрых бессильна.

— Она убежала из заточения. Больше я ничего не знаю. Что вам за дело до нее?

— Я люблю ее! Занималась ли ее величество королева Алаириэн недоброй, вредной для людей магией?

— Нет. Но это не важно! Королевой ей больше не бывать! Если она и осталась жива, то страшно изуродована, лишилась магической силы и не сможет больше ее обрести! Если даже найдешь ее, от твоей любви не останется и следа, когда увидишь ее клеймо!

— Я, Вэрелен Айльри, благодарю Мудрых за справедливый суд, — голос был холоден как лед, особенно после истерических выкриков колдуна. — Вы, как ни странно, дворянин, так что защищайтесь! Пусть все честные люди и верные подданные нашей королевы будут моими секундантами. Наверняка среди вас есть чародеи — окажите любезность, последите за честностью поединка!

Лэйри проснулась с чувством, что вспомнила что-то важное. В ушах звучал голос Аскельда, негромкий, тревожный, неповторимый: «Но жизнь и такая мила и желанна, замечу я робко…» Потом еще строчка, и…конечно же, как она могла забыть! «Пока мы под сердцем любовь эту носим, все ставя на карту…» И как всегда, когда она пела или слушала эти слова, представила себе Вэра. Почему? Ведь вроде совсем не про него! Причесываясь на ощупь и щурясь в чердачное окно на утреннее солнышко, она вспоминала. Каждую встречу, каждую улыбку. Особенно ту невероятную неделю в темнице. И вдруг поняла: конечно, не про Вэра. Про нее.

А что, бывают ведь странствующие рыцари, которым безответная любовь придает сил. Может быть… Только удастся ли самой провести ритуал? В любом случае, надо попытаться. Королевская магия, завязанная на безответную любовь? Ну, а что ей осталось, с такой-то рожей.

Через две недели исчезли шрамы на запястьях от едких веревок. Через три — на спине от плетей. Еще через одну остался только след лапы потусторонней твари на щеке. Лэйри пела в портовой таверне, в основном песни Аскельда и его друзей. Слушали, то затаив дыхание, то подпевая. Пытались зазвать как счастливый талисман на корабль, она соглашалась с условием: курс на ту сторону Большого лабиринта. Отступались. А Лэйри втихомолку, только что от себя не таясь, пробовала по утрам чары Зова.

— … не сможет тебе сказать, когда придем мы домой! — и последний аккорд суровой и веселой, грустной и чуть мечтательной морской песенки. Аплодисменты и негромкие слова:

— Лучше меня, причем намного. Особенно гитара.

— Спасибо… — Лэйри едва заставила себя поднять глаза, до последнего не веря — но этот голос ни с чем не спутать.

— Государыня! — За всю свою длинную, богатую приключениями жизнь бард и мореплаватель Аскельд не бывал так потрясен. — Какими судьбами? …

— Длинная и невеселая история. А вы?

— Именно сюда привели ребята, послушать, как в таком дальнем краю хорошо поют мои песни. А в гавань — тебе ли спрашивать, твой Зов, конечно.

Вот вам и магия безответной любви…

— Куда держите курс?

— Куда прикажет наша королева, разумеется.

— Насчет этого… Идемте на корабль. Разговор долгий.

Корабль назывался «Славный» и был лучшим в королевском флоте — во всех отношениях: лучшая команда, лучшие ходовые качества, лучший капитан, лучший бард. А теперь и лучший талисман удачи — королева-чародейка Алаириэн. Через Лабиринт прошли как по ниточке — лучшие кары и лоции, да еще и Лэйри пошепталась с ветром! Вечером встали на якорь, с рассветом на шлюпке примчался слегка ошалелый молодой помощник начальника порта.

— Что у вас происходит? — спросил капитан.

— Приют для умалишенных у нас тут, простите за откровенность. За полгода вашего плавания такое приключилось — не узнаете королевства!

— Давайте по порядку.

— Ее величество погибла при занятиях недозволенным чародейством.

— Знаем, дальше, — невозмутимо произнес капитан. Вот выдержка!

— Вэрелен Айльри объявился в городе, посреди Королевской площади вызвал главного министра на суд Мудрых, заставил его признать, что это ложь и что где королева, неизвестно, только она утратила магическую силу и изуродована. А сам Айльри сказал, что любит ее величество, закончил суд, тут же вызвал его на дуэль и убил вторым выпадом. Тот пытался колдовать, но в толпе случились маги, которые ему помешали, а он от шпаги-то отвлекся! И тут прискакал гонец с известием о нападении. Этот проклятый министр, оказывается, открыл все границы. Только северо-восточные охотники не подчинились, это нас и спасло. Мы выдержали осаду, теперь гоним их обратно. Правда, во время осады отрекся король. Вэрелена Айльри сгоряча чуть не короновали, но он шарахнулся, как от чумы. Есть, говорит, законная королева, и она вернется, пока выбрать регента, как положено (господина То винне выбрали), а мое, дескать, дело маленькое — разведка и кавалерийские атаки. А то, что он любит ее величество, так это, говорит, никого не касается, на площади он об этом прокричал перед всеми только в надежде, что это ей вернет магическую силу. Правда, ученые маги говорят, что пока ее величества здесь нет, это не поможет. Вот так.

— Что ж, вы привезли нам важные новости, а мы вам в ответ — нашу государыню. Свидетельствую как человек, испытавший на себе — со всеми королевскими чарами.

За этот день Лэйри измучилась так, что на закате позорно сбежала от своих верных и мудрых советников на вершину башни, в свою комнату с окнами на все стороны света. Заколола волосы, распахнула окно и подставила лицо ветру и алым закатным лучам. А ветер поднялся нешуточный, хотя и теплый, особенно здесь, наверху, в ушах так и свистело.

Со спины она была так похожа на себя прежнюю, как только возможно — гладко зачесанные и собранные в узелок темные волосы, гордая головка, точеная шея, легкие руки, ладони лежат на стене по обе стороны окна, и рукава светло-голубого платья трепещут на ветру, как крылья. «Как только взглянешь на нее, вся твоя любовь…» да много чести для этой мрази, чтоб я помнил его слова! Держись, Вэр, чтобы ни один мускул на лице не дрогнул, глаза бы не раскрылись шире от неожиданности. Ты просто не увидишь шрамов, для тебя их не будет — вдруг тогда их не станет и для нее?

— Лэйри.

Она инстинктивно обернулась, рука дернулась к шпилькам… Какие мелочи в сравнении с тем, что мерещилось ему в кошмарах, где он вздрагивал от жалости при виде жуткого клейма, а Лэйри в ответ то бросалась со скалы, то растворялась в воздухе, то просто поворачивалась и уходила! Перехватить руку, привлечь к себе… поцелуй в правую щеку — это сейчас важнее, чем в губы. Лэйри пытается вырваться, на худой конец отвернуться — куда там! В последний миг мелькает мысль: а вдруг ей будет больно …

— Вэр, не надо, не надо! — отчаянный шепот, но сейчас прав он, и вновь в этом уверен.

Я умру от стыда, если он дотронется до этой гадости… Вэр отшатнулся — губы коснулись нежной, гладкой кожи.

— Причудится же такое, — потрясенно выговорил он и резко развернул ее к висевшему в простенке зеркалу. Лэйри расширенными от изумления глазами смотрела на свое отражение, потом нерешительно потянулась рукой к тому месту, где несколько мгновений назад был шрам. Ладонь замерла на расстоянии пальца от кожи. Вэр взял ее за запястье и приложил дрожащую ручку к щеке. Лэйри вздрогнула всем телом. Рука сползла вниз, и несгибаемая королева Алаириэн зарыдала. Вэр крепко прижал ее к себе. Эти слезы были необходимы ей, чтобы смыть память о пережитом ужасе… До чего же странно держать в объятиях плачущую Лэйри — это чтобы ты не сомневался, что она — существо из плоти и крови, твое сокровище, которое надо защищать и беречь… Справишься ли? …

— Что, так жалко этого украшения? Брось, если хочешь, я тебе еще лучше нарисую — тушь есть?

— Вэр, чучело! — Лэйри задохнулась от возмущения и смеха — от слез до него оказалось так близко… как до поцелуя.